Перед бывшим домом папаши Генну стояло сразу два незнакомых в этих местах автомобиля. Один из них - здоровенный крытый черный фургон, раза в четыре больше того, что доставил накануне мебель и прочее имущество новосела. Второй - микроавтобус небесно-голубого цвета с непроницаемыми для любопытных взглядов тонированными стеклами.
Старый дом изнутри и снаружи был буквально облеплен ловкими людьми в рабочей униформе (а то и просто оголенными по пояс), которые вставляли новые оконные рамы, меняли двери, что-то делали на крыше. Внутри ремонтные работы тоже шли полным ходом, причем благоустраивался только второй этаж. В комнатах первого этажа было сгружено все привезенное вчера, и в эти помещения рабочие не заходили.
Скорость, с которой они трудились, была поистине фантастической. Похоже, на этом объекте использовались все новейшие технологии отделочных работ. Стеновые панели, натяжные потолки, половые покрытия... Дом преображался буквально на глазах. То и дело рабочие - и не вразвалочку, как это бывает обычно, а чуть ли не рысцой - подбегали к фургону и извлекали из его недр очередную партию загадочных материалов: то в коробках, то в пластиковых контейнерах, то в сетчатых ящиках, то в рулонах, а то и в каких-то пузатых бочонках. Все это на той же скорости исчезало за дверями дома и, очевидно, тут же шло в ход, потому что через некоторое время рабочие выбегали за следующей партией.
Примерно в то же время, когда Айвис Баярд прихорашивалась у зеркала в прихожей, из ремонтируемого дома вышел человек, явно не относящийся к числу рабочих. Несмотря на жару, он был одет в темные брюки и темную же (кажется, глубокого синего цвета) рубашку с длинным рукавом. Рубашка была небрежно расстегнута, а на груди на кожаном шнурке висело необычного вида украшение овальной формы, ярко блестящее на солнце. Волосы у нового хозяина дома, - а это был, безусловно, он, - были гладко зачесаны назад и таким же кожаным шнурком туго стянуты в хвост.
Лицо его...Вполне обычное было лицо, ничего сверхъестественного или даже просто необычного не наблюдалось в лице человека, поселившегося в доме повесившегося умалишенного старика. Мужественные, не лишенные приятности черты лица, тонкие брови и такая же тонкая полоска усов над верхней губой, правильной формы чуть крупноватый нос... Нормальное лицо вполне симпатичного мужчины средних лет. Вот только глаза... о глазах трудно было бы сказать что-то определенное, так как они были прикрыты узкими темными очками в модной этим летом оправе "тартарен".
Сказав несколько слов выскочившему вслед за ним на крыльцо рабочему, держащему в руке огромный непонятного предназначения, но самого зловещего вида инструмент, человек в темном поправил очки и решительно зашагал через двор. Глазеющие с улицы мальчишки обратили внимание, что он даже не подумал посторониться, чтобы пропустить шедших навстречу ему от фургона рабочих, с видимым усилием тащивших тяжеленные металлические цилиндры трехметровой длины. Зрителей необычайно удивило то, что обливающиеся потом рабочие не только безропотно уступили дорогу приближающемуся хозяину дома, но сделали еще несколько шагов в сторону и неподвижно ждали, когда он пройдет мимо.
Ребята переглянулись; кто-то из них, кажется, Джим, присвистнул:
- А он ох как не прост, этот дядька!
- Да нет, уж этот-то точно не дядька. Господин!
И все молча согласились.
* * *
В доме Анастасии был аншлаг.
Желание посмотреть вблизи на приезжего было столь велико, что пришли не только завсегдатаи "сред", но и те, кто добился приглашения каким-либо благовидным образом... как, например, доктор Войвер.
Пришедшая вовремя Айвис застала в гостиной добрую дюжину гостей, изо всех сил поддерживающих светскую беседу и с плохо скрываемым нетерпением поглядывающих на входную дверь. Прервавшийся было с появлением Айвис разговор зажужжал снова. С трудом найдя себе место (для этого пришлось принести стул из соседней комнаты), она села и прислушалась. Обсуждался, конечно же, начатый новым жильцом ремонт.
Несмотря на то, что никакие зеваки, кроме, разве что, стайки мальчишек, в районе бывшего дома папаши Генну днем не толпились, буквально все присутствующие были в курсе того, что и в каком количестве было подвезено в черном фургоне, много ли приехало рабочих и даже какая именно отделка производится внутри. Высказывались сомнения по поводу проведения косметического ремонта без предварительного капитального. Большинство, однако, сходились на том, что дом Папаши сделан был на совесть, простоит еще без проблем не один десяток лет, и единственное, что сейчас требуется - это уничтожить мерзость запустения, чем и занимается сейчас новый владелец. И весьма успешно, похоже, занимается, судя по размаху и темпу работ.
В том, что их новый сосед - человек состоятельный, никто не сомневался. Энн Реверголл высказала было сомнение в связи с тем, что имей она кучу денег - и за что бы не стала тратить их на приобретение "облезлого сарая с дурной славой", как она выразилась, да еще и "в таком тихом болоте, как наш Лок-Фергус". На нее тут же обрушился шквал протестующих голосов, часть из которых принадлежала патриотам "милого спокойного провинциального городка среди нетронутой природы, что является такой редкостью в нашем цивилизованном мире", остальные же высказали массу доводов в пользу приобретения именно такого дома, "с изюминкой" ("иные оригиналы готовы дополнительно приплатить, лишь бы оказаться обладателями дома с привидениями, если хотите знать!").
Дальше всех пошла Инга Уорленд (бывшая Эмстерволл), предположившая, что новым обитателем их городка вполне мог стать какой-нибудь крупный политик, ученый или, к примеру, писатель, ищущий покоя и уединения для отдыха или творческой деятельности. Мысль эта всем понравилась, но развития она не получила, потому что в как раз в этот момент на пороге гостиной появился сопровождаемый взволнованной и торжествующей хозяйкой дома Главный Гость.
Напряженные ладони со свистом рассекали воздух. Активные движения рук сопровождались звуками резких выдохов, которые звучали порой, как плохо сдерживаемые стоны. Вкрадчивые скользящие шаги, затем внезапный мышечный всплеск, точнее - взрыв. Предельно сосредоточенное лицо, глядящие куда-то внутрь себя глаза. Блестящий от пота идеально вылепленный торс. Выглядело это все весьма убедительно и называлось - "бой с тенью".
Правда, никаких теней в зале, ярко освещенном многочисленными лампами, не было и в помине. Одинокая фигура обнаженного по пояс человека, босого, в широких полотняных штанах до колена, с туго перебинтованным левым запястьем и черной повязкой, плотным жгутом перехватывающая длинные прямые волосы, многократно отражалась в огромных зеркальных стенах. Казалось, что в зале с идеальной слаженностью двигается целый отряд виртуозных бойцов.
Наконец боевой танец завершился. Человек на несколько долгих секунд замер, расслабленно бросив руки и откинув назад голову с полуприкрытыми глазами. Затем он резко повернулся и совершенно обычной походкой, чуть враскачку, вышел в низенькую дверцу, почти незаметную среди зеркал. Не успела она закрыться, как в зале одна за другой стали гаснуть лампы...
... Закончив тренировку, Стивен зашел в душ и долго стоял под упругими струями горячей воды. Затем, как всегда, резко повернул регулятор, вытерпел долгие девять секунд под обжигающе ледяным водопадом и снова включил горячую. Ощущение было такое, словно резко, одним махом, ему поменяли кожу, натянув другую, еще не разношенную. Это было классное ощущение, как раз то, что надо.
Вытираясь жестким, как мешковина, полотенцем, Стивен насвистывал зацепившийся в его мозгах еще с утра мотивчик: "Я пришел нечаянно, но я пришел навек...". Занятно, подумал он, во время тренировки в голове не было ничего лишнего, состояние полной сосредоточенности... а сейчас эта дребедень снова прилипла к языку, и как от нее теперь отделаться?
Он взглянул на часы. Часы показывали совсем не то, что он хотел бы увидеть. Похоже, он увлекся, и увлекся чересчур. Томас, конечно, уже проснулся, он очень недолго спит днем. Следовало поторопиться. Малыш очень не любит оставаться один, и если не испугается, то уж обидится наверняка.
Сын действительно уже проснулся и сидел на краю своего диванчика, медленно раскачиваясь взад-вперед. Вид у него был совершенно отсутствующий. Кисти прижатых к груди рук ритмично сжимались, глаза были полузакрыты, так, что виднелись одни белки. Раскачиваясь, мальчик тянул какой-то нескончаемо долгий звук, прерываясь лишь на короткий вздох.
Замерев на пороге, Стивен изо всей силы сжал ладонями виски. О, Боже праведный! Только не это! Скверно, ах. как скверно это было! Последний раз такие приступы у Томаса были уже два... нет, уже больше двух лет назад, и после каждого их них маленький даун долго приходил в себя, не узнавая окружающих, забывая членораздельную речь, теряя частично координацию движений.
Терпеливо ухаживая за пребывающим в таком состоянии сыном, мать тщательно скрывала свои эмоции, каменела лицом, часто судорожно сжимала начинавшие дрожать руки, становилась непривычно немногословной и скупой на эмоции.
Бабушка устранялась от контактов с внуком полностью. Иногда (что было, прямо скажем, крайне редко) на нее накатывала волна какой-то первобытной жалости, и она усаживалась возле ребенка, горестно что-то бормотала, совала ему игрушки и сладости, но тут же при виде стекающей по подбородку сладкой слюны брезгливо поджимала губы и ретировалась, оставляя Тома на попечение родителей. Обычно же она просто избегала общения с малышом, потихоньку уговаривая дочь устроить его в специальный пансионат. Она даже попыталась как-то потребовать, чтобы мальчика кормили отдельно и не сажали за общий семейный стол. Реакция отца была такой, что... В общем, больше к этому вопросу перепуганная бабушка не возвращалась.
Больше двух лет проклятые приступы, отбрасывающие Тома в животное состояние, не повторялись, и Стивен уже совсем поверил в то, что они остались в прошлом. И вот - опять...
Стивен медленно сполз спиной по косяку и сел у двери на корточках, не отрывая ладоней от висков. Он почувствовал, что ему хочется так же завыть, раскачиваясь, уплывая от действительности, свернуться в кокон, раствориться... что угодно, только не видеть сейчас своего маленького сына с закаченными под лоб глазами, с высунувшимся между толстых губ языком, с побелевшими безостановочно двигающимися пальцами, моментально ставшими похожими на когтистые птичьи лапы. Он крепко закрыл глаза и изо всех сил сдавил руками голову, - пусть треснет, пусть расколется, пусть...Челюсти сжались так, что хрустнула недолеченная коронка. Стивен вздрогнул от боли и открыл глаза. Маленькая фигурка оставалась на том же месте. Качалась, подвывала. Тянулась от уголка рта тонкая ниточка слюны, руки уже не сжимались, а судорожно скрючившись, намертво прижались к груди, и слегка подергивались тонкие пальцы.
Стивен знал, что скоро наступит релаксация: внезапно расслабившееся тело безвольно упадет, как тряпичная кукла, и станет совершенно бесчувственным минут на тридцать-сорок. Он дождался этого момента, подхватил безжизненное тельце и уложил поудобнее. Мальчик дышал еле заметно, иногда чуть постанывая. Не выдержав слепой белизны полуоткрытых глаз, Стивен осторожно придавил пальцами его веки и вздрогнул, осознав, что это за движение.
Можно было вызвать доктора, но это действие было бы чисто символическим. Никакая терапия, никакие лекарственные средства, массажи прочие медицинские штучки не помогали. Организм оправлялся сам, очень медленно и трудно восстанавливая функции тела и мозга. По крайней мере, до сей поры оправлялся.
Стивен осторожно присел рядом с сыном, взяв его ручонку в свою. Физическое ощущение слабости и незащищенности этого маленького родного существа пронзило его с небывалой силой. Неожиданно для самого себя он заплакал. По-детски кривя рот, мучительно, с болезненными спазмами в горле, давясь, кусая губы, забывая вытирать падающие на рубашку крупные слезы. Заплакал от ощущения собственной беспомощности, от острого чувства вины за то, что он, такой большой, сильный и умный, не смог передать малышу своей силы и ума. Не смог. Почему-то он сразу и полностью принял эту вину на себя, даже в мыслях не упрекая Ингу. Потому что это был сын, мальчик? Может быть. Стивену никогда не приходило в голову анализировать свои мысли по этому поводу. Чувство вины возникло у него еще в те дни, когда мать с новорожденным были в больнице. Диагноз прозвучал сразу, и тогда же Стивен взял на свои плечи весь груз ответственности на неполноценного ребенка.
Ему рассказала врач, какая истерика была у Инги, когда она узнала, что родился даун. Она билась так, что ее пришлось удерживать на кровати трем медсестрам. Безумствуя, она проклинала все и вся: судьбу, природу, генетику, неизвестно, за что - врачей и, больше всех, - его, мужа, отца ребенка. Врача, конечно, больше всего обидели обвинения в свой адрес, тем более, что роды были легкими и особого медицинского вмешательства не потребовалось. Стивен же услышал только то, к чему и сам внутренне пришел: виноват он. И тогда же понял он, что готов - и не только по совести, но и по искреннему душевному убеждению - искупать свою вину. Всегда. Всю жизнь.
А сейчас он сидел рядом со своим сыном, гладил его безвольную ручонку и неумело, по-мужски, плакал.
* * *
Тетушка Винни не была приглашена к Анастасии. Собственно говоря, она никогда не посещала ее "вечеров", как-то раз и навсегда отшутившись нежеланием ощущать себя "руиной в цветнике". На доводы о том, что среди приглашенных отнюдь не одна только молодежь, она только, посмеиваясь, махала сухонькой ручкой.
Сейчас же гораздо сильнее, чем появление нового человека, ее беспокоило исчезновение бесхвостой любимицы, Мадам Фудзиямы. Накануне вечером та прибежала домой взъерошенная и непривычно возбужденная, к корму не притронулась, только много и жадно лакала чистую воду, забравшись на кухне в мойку. На увещевания хозяйки, потрясенной таким злостным нарушением гигиенических порядков, кошка ответила совершенно недвусмысленным шипением, переходящим по мере приближения рук в предупредительное урчание с характерным подвыванием. Такие звуки в исполнении Мадам Фудзиямы тетушка Винни слышала лишь однажды, когда в открытую дверь с улицы залетела неизвестно чья маленькая кудлатая собачонка и бесцеремонно направилась к стоящей у входа кошачьей мисочке (пустой, заметим). Вот тогда и взвыла по-боевому миролюбивая обычно Мадам, да так убедительно, что собачонка опрометью вымелась из негостеприимного дома, даже не успев разглядеть хозяйку территории.
Памятуя о том происшествии, тетушка Винни не стала настаивать на тесном общении со своей сердитой питомицей и только издали растерянно наблюдала, как та, вылакав изрядную порцию воды прямо из оставленной в мойке с целью отмокания кастрюльки, тяжело спрыгнула на пол, отряхнулась и, даже не приведя в порядок всклокоченную и забрызганную шерсть, торопливо пробежала к двери (на полу остались мокрые следы) и скрылась.
С той поры прошли сутки, а кошка все не появлялась. Стояла нетронутой наполненная до краев свежим кормом мисочка, опустела уютная корзинка с мягким клетчатым шарфом внутри.
- Не иначе, моя недотрога нашла наконец себе кавалера! - как можно убедительнее объявила сама себе тетушка Винни. - Тут уж не до еды: любовь!
Но саму себя она так и не убедила, продолжая тревожиться все сильнее. Чувствовала какую-то беду.
Не зная, куда себя деть, она бродила по дому. Бесцельно брала в руки какой-нибудь предмет, и затем не могла понять, для чего. Присаживалась в кресло с книжкой, но через некоторое время замечала, что смотрит, не видя, на одну и ту же строчку. Рассердившись на саму себя, тетушка вышла во двор. Дождавшись, когда за забором мелькнула макушка юной соседки, она окликнула ее:
Подбежавшей девочке была обрисована ситуация: кошка загадочно исчезла и, может быть, попала в беду ("уж очень сердце ноет, Ликуша, так и чует что-то неладное, упаси Бог, конечно..."). Не дожидаясь просьбы, Лика сама вызвалась побегать по окрестностям, поискать пропажу.
Забежав на секунду в дом, - предупредить Сану, - она пулей вылетела на улицу. Огляделась по сторонам - нет ли поблизости противных мальчишек - и мимо тетушкиного забора припустила со всех ног к пустырю.
Облазив все окрестности, поминутно взывая "Фудзи, Фудзи, кис-кис-кис!", Лика не солоно хлебавши вернулась назад. Тетушкина калитка была приоткрыта, и девочка направилась прямиком в соседкин дом.
Она застала старушку за очень странным занятием: развернув прямо на полу огромный лист с подробным планом Лок-Фергуса (выпущенный местной типографией к 100-летию родного города, отмечавшемуся три года назад), она стояла в носках прямо на его середине, буквально на центральной площади, и сосредоточенно водила вокруг себя подвешенным на длинной красной шерстяной нитке золотым колечком.
Остолбенев от такого зрелища, Лика безмолвно застыла на пороге. Даже не заметив вошедшую, тетушка Винни продолжала свои загадочные манипуляции. Колечко покачивалось над расчерченной бумагой, и хозяйка то поднимала его повыше, до опускала до самого пола, касаясь различных деталей плана.
Наконец, старушка вздохнула и смотала нитку на пальцы. Осторожно, стараясь не повредить бумагу, она вышла за пределы плана ... и только в этот момент увидела маленькую гостью. Вид у той был настолько откровенно ошарашенным, что тетушка Винни рассмеялась.
- Ну вот, - отсмеявшись, объявила она, горестно всплеснув руками, - тут-то меня, старую колдунью, и разоблачили! Вот что значит вершить магические ритуалы раньше полуночи! Да, на Лысой горе за такие дела по головке не погладят! Там ведь могут и лишить прав на вождение метлы. В наказание.
- Какой ... метлы?! - пробормотала вконец обалдевшая девочка.
- Ну какой? Этой...как ее... пассажирской. Грузовая-то мне без надобности нынче, - совершенно серьезно объяснила старушка. - Да и шибко много она мусора потребляет, грузовая-то, не напасешься на нее, окаянную!
Лика неуверенно заулыбалась, да тут и сама тетушка Винни, не выдержав, совсем по-девчоночьи прыснула в кулачок.
Через несколько минут очень довольные друг другом подружки - старая и малая - сидели на кухне, уплетая блинчики с яблочным сиропом. Вернее, уплетала младшая, а старшая, подперев щеку сухоньким кулачком, с удовольствием смотрела на здоровый детский аппетит.
- Нет, ну я-то, - радовалась Лика, проглотив очередной кусок. - Что, думаю, за чудеса ? ( -Ага, совсем, мол, старуха сдурела, - удовлетворенно поддакивала хозяйка.) Нитка, колечко... Чуть бежать не бросилась! ( - Еще "чур тебя, нечистая, чур!" обычно помогает, - заботливо советовала тетушка Винни.) Это уж только когда вы об этой ... грузовой метле...ой, не могу!
Она закрывала обеими руками рот и склонилась к самой тарелке. Старушка укоризненно покачала головой, но от упреков удержалась.
- Тетушка Винни, - с трудом успокоившись, поинтересовалась Лика. - И вы действительно можете вот так вот... колечком... все-все найти?
- Ну что ты, деточка! - хозяйка встала из-за стола и отправилась к мойке за тряпочкой - вытереть расплескавшееся из ликиного стакана молоко. - Стала бы я тебя тогда посылать на поиски! Просто когда-то... давно это было!.. пару раз у меня получилось... а может быть, просто так совпало случайно, не знаю... В общем, вспомнила я и решила, - дай-ка попробую, греха в этом нет.
- А на метле летать... пассажирской... это как, грех? - не удержалась девочка.
- На метле - может быть, и грех, - серьезно ответила старушка. - Хотя, опять же, неплохо бы и разобраться: кто летит, куда и - главное! - зачем. Для полезного дела, пожалуй, и не грех. А с колечком - это известное явление, между прочим. Штука такая есть, биоэнергетика, что ли...
- Знаю, знаю, - снова встряла Лика, - это вы про экстрасенсов, я по телевизору видела! Тетушка Винни, так вы у нас экстрасенс?
- Я у вас выжившая из ума соседка, от которой сбежала такая же выжившая из ума кошка, - твердо заявила старушка. - И я намерена обязательно найти свою кошку, а какими методами - абсолютно неважно. И я с удовольствием воспользовалась бы услугами столь полюбившейся тебе метлы, чтобы облететь всю округу и найти ее... даже если это и действительно грех. Потому что Мадам Фудзияма, даже если она залезает грязными лапами в мойку и шипит на меня оттуда, как очковая змея...
- Так не зря же она у вас очки стащила на днях! - подхватила Лика.
- Да-да, и очки... я же говорю, выжившая из ума! Так вот, я все равно страшно за нее беспокоюсь, потому что она - член моей семьи, и живет у меня с самого рождения, еще вот с такого малехонького котеночка, - тетушка Винни большим и указательным пальцами показала - какого. - И вообще, она мне очень-очень нужна. Понимаешь?
- Еще бы, - заверила девочка. - Да такой кошки, как Фудзи, и на свете-то больше нет! Вот если бы она народила вам котяточек, я бы с удовольствием взяла одного, тоже девочку. Я уже и имя для нее придумала... пока не скажу, какое.
- Котяточки - это хорошо, - невесело согласилась тетушка Винни. - Это просто замечательно было бы - котяточки. Я бы тебе с удовольствием одного подарила... А остальные пусть бы и жили у меня, целой семейкой. Вот была бы компания! Да только будут ли те котяточки, Ликуша?
- Да обязательно, тетушка Винни! Что вы? Найдется ваша Фудзи, вот увидите, сама прибежит назад, еще и извиняться будет за эту, как ее там... очковую змею! Да, а ведь я даже не спросила: колечко-то ваше показало что-нибудь или нет?
- Ах ты, господи, - заторопилась вдруг старушка. - Я ведь карту-то с полу не убрала. Ты уж помоги мне, милая, сложи ее аккуратненько и положи где-нибудь... ну, хоть на диван. Я ее потом приберу, куда надо. А колечко... Да нет, ничего толкового не показало мне колечко. Плохой, видимо, из меня экстрасенс-то, Ликуша. Ну ладно, ты ступай, а я пока тут посуду уберу.
Девочка быстро выполнила просьбу соседки и, попрощавшись, упорхнула.
А тетушка Винни, разом вдруг устав, тяжело опустилась в кресло и прикрыла глаза, спрятав лицо в ладонях. Ей нужно было набраться сил. Предстояло еще сходить в одно неблизкое место, - туда, куда показало ей подвешенное на красной нитке маленькое золотое колечко.
* * *
-... так что оказалось, что Инга была права!
В голосе Айвис звучало неприкрытое торжество, словно это ее версия относительно рода занятий новосела оказалась ближе всех к истине.
- Так все-таки, как она называется-то, его наука? - попытался уточнить Кит, в течение последних сорока минут выслушивавший подробный отчет супруги о визите к Анастасии.
- Ну ... не знаю даже. Что-то там с психологией. Он еще много чего интересного говорил. Теория снов... гипнотические погружения ...еще что-то о магии зеркал...
- А, да тут и магия приплетена! - восхитился Кит. - Экий, право, разносторонний ученый! Теперь я понимаю, зачем у него дома по ночам горит свет: это он варит колдовские зелья из крысиных хвостов с порошком из сушеной паутины! А сам пританцовывает вокруг закоптелого чугунка с булькающим варевом, помавая костлявыми руками и бормоча непотребные заклинания. У него костлявые руки, милая?
- Нормальные у него руки. И голова, между прочим, тоже нормальная, в отличие от некоторых типов, которые несут всякую околесицу! Не видел человека, а уже высмеиваешь его... Если я не могу тебе точно сообщить тему его научной работы, это еще не повод приписывать ему всякое... мракобесие. Между прочим, у него очень интеллигентный вид. И прекрасные манеры, опять же в отличие от некоторых дикарей...
- Ах так, - взревел Кристофер, по-туземному скаля зубы и потрясая вскинутыми над головой руками с растопыренными пальцами. - Значит, он уже очаровал тебя, ничтожная женщина, своими стеклянными бусами ... и наманикюренными ногтями... и галстуком-бабочкой... и мокасинами из свежеубитого бизона...
- Сам ты бизон! - слабо пискнула Айвис, не слишком активно вырываясь из рук схватившего ее в охапку мужа. - Никого он не очаровал... Разве что Коллерию Анкс... хотя я не совсем уверена.
Отпущенная на волю, она занялась поисками отлетевшей с халатика пуговицы ("ты хуже любого бизона, Кристофер Баярд; тот годится хотя бы на мясо и шкуру, а ты - натуральный вредитель...ой-ой-ой, молчу, молчу!"), потом, привлеченная шумом и громкими возгласами, в кухне появилась весьма сурово настроенная Фиби ("Так, это откуда получился такой шум? Что ли ты, папа, так себя ведешь? А почему мама не ставит тебя в угол, когда ты безобраз-ни-чи-ва-ешь?").
На этом разговор о вечере, проведенном Айвис у Анастасии, а, соответственно, и о новом горожанине, в семье Баярдов сам собой завершился.
* * *
Тетушка Винни кое-как поднялась на крыльцо своего дома и толкнула оставленную приоткрытой - вдруг кошка вернется! - дверь. В прихожей стояла приятная прохлада, и она с облегчением перевела дух. Не разуваясь, вопреки обыкновению, она сразу же заковыляла на кухню. Корзиночка на окошке была пуста. Не было Мадам Фудзиямы и в комнатах.
Старушка тяжело опустилась в кресло, вытянула натруженные ноги. По такой жаре путешествие оказалось для нее тяжелее, чем ожидалось. Нужно было взять тросточку, и нечего бодриться и доказывать - кому, самой себе? окружающим-то все равно! - свою бодрость и работоспособность.
- Эх, бабка ты, бабка! - укорила сама себя тетушка Винни. - Отбегалась ты уже, видимо, окончательно; ноги-то и не держат почти. Ползай себе потихоньку с палочкой, не хорохорься. Да еще по такому пеклу.
Посидев немного, она с трудом поднялась и снова отправилась в кухню. Там, за чашкой холодного чая, она подвела итоги похода: колечко, слава тебе, Господи, обмануло.
Она обошла все дорожки старого кладбища, оглядела все канавки, заглянула во все кусты. Она осмотрела со всех сторон кучу мусора у задних ворот, и даже в заглянула в заброшенную сторожку, где когда-то обитал одноногий Конрад Шлимес. Когда старое кладбище было закрыто, и хоронить стали на новом, за пределами города, состарившийся сторож остался доживать на прежнем месте, и он был последним похороненным здесь жителем. Такая просьба была в оставленном им завещании, и эта просьба была удовлетворена.
Сейчас его могила выглядела такой же старой, как и окружающие ее давнишние захоронения, а сторожка почти совсем развалилась. Дверь, отодвинутая неловкой рукой Лавинии Морриг, перекосилась, чудом удержавшись на единственной насквозь проржавевшей петле, и старушка с трудом протиснулась внутрь. Царящее там многолетнее запустение убедило ее в том, что забралась она сюда напрасно. Заброшенное жилище было мертво настолько же, насколько и его бывший обитатель.
Итак, тетушка Винни не обнаружила в этом тихом уголке Лок-Фергуса своей пропавшей кошки, и явно была этому рада, судя по тому, что, несмотря на жару и усталость, совсем недавно она довольно бодро шагала в сторону дома, лелея надежду на то, что беглянка дожидается ее в родных стенах. Но ее надежды не оправдались. Мадам Фудзияма домой так и не вернулась.
Оставалось одно: ждать.
* * *
Джим слонялся по улице, изнемогая от жары и от безделья. Не то, чтобы он горел желанием немедленно заняться какой-либо активной полезной деятельностью, отнюдь, но отсутствие привычной компании друзей выбивало из колеи.
Олафа привлекла мать к генеральной уборке, и отвертеться ему не удалось ни под какими предлогами.
Копо повезло гораздо больше, - его взял с собой отправившийся по каким-то своим делам в Тонгбер отец. Одетый в новенькую голубую рубашку и школьные брюки, мальчик гордо прошествовал рядом с Куртом на автобусную станцию, неся обеими руками здоровенную, но явно легкую, щедро обмотанную скотчем коробку. Курт нес в обеих руках две полупустые спортивные сумки и вид имел угрюмый и суровый.
Край же просто-напросто маялся зубной болью. Не решаясь отправиться к врачу, он скрывал свои стоматологические проблемы от матери и обретался преимущественно в сарае, где у него был оборудован верстак для разных мальчишеских поделок. Общаться с кем бы то ни было, даже с закадычным другом, у него сейчас не было ни малейшего желания, Край предпочитал страдать в одиночку, и об этом двадцать минут назад он уныло объявил обнаружившему мученика в его логове Джиму.
Вот и пришлось ему в тоскливом одиночестве слоняться по пропеченным солнцем улицам, не зная, чем заняться. Лениво попинывая попавшую ему под ноги смятую баночку из-под пепси-колы, он забрел, сам не заметив этого, на зады дома папаши Генну. Собственно говоря, пора было отвыкать от этого названия, поскольку дом был теперь в законном владении нового хозяина, о котором в последние дни велись разговоры по всем окрестностям. Таким образом, оказался Джим, грамотно выражаясь, на задворках дома Меркля.
Здесь было не слишком уютно. Весь накопившийся за время бесхозного существования дома хлам, существенно обогащенный разнообразным строительным мусором, добавленным энергичными действиями орудовавших тут на днях рабочих, был свален в бесформенную кучу. Куча неприветливо щетинилась ржавыми железяками и обломками досок, но ведь всем известно, что именно такой антураж самым загадочным образом привлекает пристальное внимание пацанов!
В подтверждение этого факта, Джим тут же, не раздумывая, направился к мусорному монблану. Для начала, глубоко сунув руки в карманы обтрепанных джинсовых шортиков, он несколько раз обошел вокруг него. Откинул ногой оказавшуюся на пути картонную коробку. Затем, помедлив и даже оглянувшись по сторонам, поднял лежащую на поверхности непонятную железяку. Железяка бросалась в глаза блеском металла. Совсем чистенькая и новенькая была железяка, и в руке ее держать было ловко и приятно. Вот только совсем непонятно, для чего она была предназначена. Джим с минуту покачал ее в руке, осматривая со всех сторон, и аккуратно сунул в правый карман: захватить с собой.
Занятная находка придала его поискам определенный смысл, и он решительно отправился на штурм горы хлама, резонно рассудив, что там можно будет поживиться еще чем-нибудь интересным. Однако, больше ничего достойного своего внимания Джим на ее поверхности не обнаружил. Не испытывая особого желания копаться в недрах мусорной кучи, мальчик решил ограничиться изъятием в свое владение блестящей железяки и начал спускаться, когда под его ногами пополз вниз кусок старого линолеума. Джим неловко подпрыгнул, стараясь удержаться на ногах, потерял равновесие и опрокинулся на спину, больно ударив локоть о что-то твердое. Чертыхаясь, он перекатился на левый бок, чтобы поскорее подняться, и в этот момент прямо ему в лицо взглянули мертвые глаза с окровавленной кошачьей морды.
* * *
"...пообщаться с ним было бы небезынтересно. Айвис утверждает, что он прелюбопытный человек. Надеюсь, что это так. Друг друга здесь все уже знают до донышка... или во всяком случае, считают, что знают, а это практически одно и то же. Во всяком случае, должно случиться что-то из ряда вон выходящее, чтобы хорошие известные тебе люди проявили себя по-новому, но упаси нас Господь от таких ситуаций. Теперь же все упиваются обсуждением новичка. Дамы, похоже, в восторге. Впрочем, доктор Войвер (он встретился мне сегодня на улице) тоже ему явно симпатизирует. Говорит, что этот Натан Меркль уже побывал у него на приеме по какому-то пустячному поводу и рассказывал что-то мудреное из теории игр, узнав, что наш милый доктор увлекается пасьянсами. Доктор уже приглашен к нему в гости. Я так понял, что ему предложено составить компанию в карточной игре. В покер или преферанс, не знаю. Доктор сказал, что предложил меня в качестве еще одного игрока. Он знает, что я неплохо играю в покер... вернее, играл когда-то. Что же, если пригласят, пойду с удовольствием. Заодно поинтересуюсь и насчет книг."
Кристофер закрыл дневник и спустился вниз, в кухню. Любо-дорого было поглядеть на этот сверкающий чистотой уголок дома: все, что могло блестеть - блестело, на идеально отмытом окне красовались свежие занавески, висящие - какая редкость! - на всех положенных по штату крючках, на столе покоилась новая клеенка самой жизнерадостной расцветки, и вся посуда находилась там, где ей положено было находиться, - в шкафчиках и на полках. Одного только не хватало сейчас в этой отдраенной до блеска кухне, - запаха свежеприготовленного ужина.
- Эй, хозяйка! - зычно воззвал Кит. - Где хозяйка?! Я не вижу хозяйки! Караул!
- Прекрати трубить, как раненый слон, - не оборачиваясь, потребовала оттирающая что-то в мойке Айвис.
- Если я и слон, то отнюдь не раненый, а голодный, - объяснил Кит, - а голодный слон - животное опасное, хотя и не хищное.
- Достань в холодильнике творог. Кажется, там еще остался йогурт, - не отрываясь от своего занятия, предложила Айвис. - Раз уж ты млекопитающий. Ты же видишь, какую уборку мы с твоим сыном здесь провернули? Готовить у меня уже просто нет сил. Кстати, Олаф вполне удовлетворился тем, что нашел в холодильнике.
- Еще бы! Похоже, что он вообще тут всем, что было ... удовлетворился. Пустые полки! Ты уверена, что тут вообще что-то было? Мне кажется, я вижу тут в уголке... да, точно, дохлую мышку, и у нее весьма изможденный вид ... ах, как исхудала бедняжка!
- Какую мышь? Где?! - вскинулась было Айвис, но тут же осеклась и швырнула мокрой тряпкой в едва увернувшегося мужа. - Ну погоди у меня, проглот слоновый ... слонячий ... шут тебя знает, какой! Я тебе покажу мышку исхудавшую!
Настроена она была по-боевому, и Кристофер счел за лучшее ретироваться из кухни, прихватив с собой пластмассовый стакан йогурта и упаковку мягкого сыра. Булочку он прихватил по ходу из буфета.
Решив подкрепиться на свежем воздухе, он вышел во двор и направился к беседке. Немедленно из каких-то известным одним им потайных уголков вылетела пара чау-чау, с самым преданным видом уставившись на съестное. Особенно усердствовала находившаяся в приятном ожидании Гималайя. Широко расставив мощные лапы, она так интенсивно подергивала круто заломленным на спину хвостом, так растянула от избытка эмоций уголки распахнутой пасти, что сердце хозяина дрогнуло, и он отправил прямо в эту ухмыляющуюся пасть весь сыр. Половина булки исчезла, - только пару раз чамкнули зубы, - стараниями Каспера.
Оставшуюся половину булки Кит под укоризненными взглядами рыжих нахлебников доел сам, запив йогуртом. Густая смесь на стенках стакана была вылизана все той же Гималайей, Каспер с завистью наблюдал за этим соблазнительным процессом со стороны.
- Ничего-ничего, - обнадежил его хозяин. - Родился мужиком - терпи. Мне тоже, брат, сегодня не сладко. Уборка там, понимаешь ли. Варить некогда. Сухомятка!
Он смял в руке вылизанный до блеска стаканчик из-под йогурта и направился обратно к крыльцу. Собаки, вход в дом для которых сегодня был категорически закрыт, снова исчезли где-то в прохладной тени. Кристофер уже поднялся по ступенькам и взялся за ручку двери, когда с противоположной стороны улицы раздался пронзительный детский крик.
* * *
- Я думаю, все обойдется. Сейчас важнее всего покой. И необходимо, чтобы кто-нибудь постоянно находился рядом. Я думаю, в больнице можно было бы нанять медсестру, хотя бы на пару дней.
Доктор Войвер откинулся на спинку стула и вытер платком пот со лба.
- Когда, наконец, кончится эта жара? Тут и здоровому человеку нелегко приходится, а уж старикам...
- Мне кажется, можно обойтись и без медсестры. Мы подежурим. Пару-тройку дней, - ведь этого будет достаточно, доктор? Я сейчас не работаю... Марту попросим, - Айвис помедлила, - ребятишки тоже могут помочь, и Олаф наш, и Лика, я думаю...
Она вопросительно посмотрела на Сану. Та энергично закивала головой.
- Ребятишки... Ох, уж эти ребятишки! В гроб могут загнать эти ребятишки!
Доктор повернулся в сторону дальнего угла, где застыл перепуганный Джим.
- Я же не знал... Я не думал...- прошептал он. - Я только спросил, дома ли ее кошка, не пропала ли, а она как закричит... как опрокинется... Я ведь и сказать ей не успел ничего!
- Не успел ... Что-то я сомневаюсь, что не успел! - проворчал доктор, отворачиваясь от несчастного мальчишки. - Тарахтел, небось, с порога, мол, не ваша ли кошечка дохлая в мусоре валяется?
- Тише, тише! - хором зашикали на него женщины. - Услышит старушка, не дай Бог!..
- Не услышит, не переживайте. Часа два-три крепкого сна я гарантирую. Решайте пока, кто останется с ней, а мне разрешите откланяться. Дела. Можете себе представить, в такую жару люди умудряются подхватывать простуду!.. Честь имею.
Доктор удалился.
Сана тихонько приоткрыла дверь в соседнюю комнату, заглянула туда и снова прикрыла.
- Спит, - объявила она. - Спит, как младенец. И лицо порозовело, и дышит спокойно. Действительно, обошлось. А я перепугалась - жуть! Лика так кричала... Как я только не родила с перепугу!
Она двумя руками обняла свой огромный живот.
- А ведь неслась сюда - и про свой груз забыла, честное слово! Пулей летела!
Сидящая рядом с Джимом на диване Лика фыркнула:
- Ты, теть Сана, не как пуля летела, а как этот ... дирижабль!
Тут фыркнул и Джим, вслед за ним прыснула Айвис, а затем и сама Сана.
- Ну ладно, будет вам, - приструнил их Кристофер, сам с трудом удержавшись от улыбки. - Вы тут по-женски определитесь с дежурством, а мы с Джимом сходим туда... может, это вовсе и не ее кошка. Только расстроили зря старушку. Мало ли зверья бездомного бегает?
- Мало, Кит, в том-то и дело, что мало. Где ты видел в Лок-Фергусе бродячих животных? Если и появится кто, Ливи Крейд тут как тут со своим приютом...
- Ну, все равно, - не сдавался Кристофер. - Даже если и не бродячая. Не обязательно же именно эта. Кошек многие держат. Пойдем, Джим, покажешь.
Они вышли во двор. По дороге Кит прихватил с собой лопату, вместе с прочим садовым инструментом стоящую в коробе у крыльца.
- Любая падаль в такую жару - источник заразы, - объяснил он Джиму. - Старушкина ли это Мадам, или другая какая мадмуазель, надо закопать, верно?
Мальчик кивнул.
- Ну, тогда давай, неси инструмент. Ты что это там в руке держишь?
Джим поднял правую руку и только сейчас увидел, что так и сжимает в кулаке ту самую блестящую металлическую штуковину.
* * *
Мотор грузовика ревел так, что было ясно: еще чуть-чуть, и он не выдержит.
До верхней точки подъема осталось совсем немного, когда это действительно произошло. Что случилось с Ингой, которая была безусловно опытным водителем, - неловкое движение было тому виной или трагический выверт техники - осталось неизвестным. Остановившаяся на секунду машина, набирая скорость, покатилась задом, резко повернулась - и опрокинулась, разбрасывая вокруг себя коробки, фляги, мешки...
Аварию обнаружили быстро; проселочная дорога в этом районе оказалась сравнительно оживленной. Инга была еще жива: с разможженными ногами и пробитой грудной клеткой, она едва дышала, и алая кровь слабо пузырилась в уголках ее полураскрытого рта.
Когда Стивен узнал о катастрофе, он сидел у постели сына. Том был еще слаб, но уже узнавал окружающих и даже улыбался отцу. Эта улыбка не сходила с его лица и в то время, когда вбежавший в комнату Лент Стильмар, тот самый фермер, что первый обнаружил разбитый грузовик Уорлендов, с бледным от пережитого лицом вбежал в детскую и, не в силах вымолвить ни слова, замер на пороге.
В случившееся Стивен не поверил. Этого просто не могло быть. Это было слишком ужасно, чтобы в это можно было поверить. Его мозг в этот момент оказался на одной ступеньке с мозгом сына. Со странной гримасой он бессмысленно переводил взгляд с одного предмета на другой, просительно вглядывался в лица окружающих, словно ожидая от них немедленного опровержения: ничего не произошло, это просто ошибка, недоразумение, чудовищный розыгрыш! Но люди отводили глаза, произносили ненужные фразы соболезнования, бесполезные слова утешения, говорили что-то об организации похорон, венках, памятнике. Это было так нелепо, так кошмарно нелепо, что он был готов кричать и биться, как это делал несчастный маленький даун, когда сваливающаяся на него информация оказывалась непомерно сложной для неразвитого ума.
Зато бабушка Эмстерволл поняла и приняла все сразу. Она не рыдала и не голосила. Ей не пришлось тереть виски одеколоном и растворять в воде успокоительные таблетки. Страшное горе мобилизовало ее. Черты ее лица приобрели какую-то мраморную каменность, а движения - величественность. Она решала все проблемы, давала указания, распоряжалась добровольными помощниками. Во многом именно благодаря ей уже к исходу второго дня тело дочери было предано земле.
На похоронах собралось полгорода. Семейство Эмстерволл считалось одним из старейших в Лок-Фергуса и пользовалось поголовным уважением и симпатией. Убитый горем, но уже слегка пришедший в себя Стивен не мог не заметить некоторую укоризну окружающих, - конечно, не близких знакомых, хорошо знавших и его и Ингу, - в свой адрес. Почему Инга была за рулем машины, занимаясь торговыми делами? Женское ли это дело? А он, мужчина, глава семьи, хозяин магазина, где был он? Ах да, приболел этот несчастный ребенок... кажется, какой-то урод?.. да-да, неполноценный... говорят, из-за него умер старый Эмстерволл, а ведь железного здоровья был человек!.. и вот теперь несчастная мать... столько несчастий для одной семьи!..
Эти разговоры еще можно было выдержать. В конце концов, шли они от людей случайных, лишь по касательной задевающих круг семейства Стивена. Страшнее было другое. Бабушка Эмстерволл, напротив, не говорила ни слова. В буквальном смысле этого слова, она игнорировала существование зятя и внука. Более того, именно она в разговоре с владельцем похоронной конторы произнесла слова о Томе, как о проклятьи семьи Эмстерволл.
Об этом Стивен узнал уже после похорон, совершенно случайно услышав беседу двух подвыпивших горожан на поминках. Фраза эта стегнула, как бичом. Потрясение, которое он испытал при этом, было не менее острым, чем известие о гибели Инги. Он был оглушен, раздавлен, почти уничтожен. Конечно, он знал, что мамаша Эмстерволл не любила внука, но никогда даже в мыслях не обвинял ее в этом; в сущности, он был даже рад, что теща, к которой он не испытывал нежных чувств (что было, как водится в большинстве случаев, взаимно), не претендовала на внимание малыша. Но такие слова о Томе ужаснули его. Первой реакцией Стивена было хватать ребенка и бежать куда глаза глядят, бежать из дома Эмстерволл, бросив налаженный бизнес ... все, все. Спрятать сына от недобрых глаз, от злых слов, от чудовищных, убийственных, мерзких обвинений.
Он вбежал в комнату Тома: тот спокойно спал. Как и всегда после приступа, он большую часть времени проводил в мире снов, и именно это, по мнению доктора Войвера, более всего помогало ему восстанавливаться. Опустившись возле кровати на колени, Стивен смотрел на спящего ребенка и чувствовал, как чувство нежности переполняет его, пересиливая даже только что пылавший в нем гнев, притупляя режущую боль от утраты жены.
- Только ты мое спасение, сынок, - прошептал он, - только ты. Мы будем вместе всегда, всегда...
Его нашли, позвали обратно за стол, где поминали Ингу, - уже только свои, близкие и друзья. Он с трудом заставил себя уйти от Тома. Ему теперь казалось, что ребенку грозит опасность, и было страшно оставить его хоть на минуту.
Во главе стола сидела старая Эмстерволл. Страшное напряжение последних дней оставило ее, и она разом невероятно постарела. Осунувшееся, совершенно потерявшее свою суровую каменность лицо безжалостно прорезали глубокие морщины, голова ушла в плечи, и вся она как-то съежилась, сморщилась, уменьшилась и оказалась просто жалкой, дряхлой, глубоко несчастной старухой.
Она взглянула на вошедшего зятя, и лицо ее исказилось. Такое неприкрытое страдание отразилось на нем, что Стивен остановился на полдороге, едва войдя в комнату. Ему показалось, что старуху перекосило от ненависти, и она сейчас бросится на него... или крикнет что-то ужасное, обвиняющее ... Но она не сказала ни слова, не двинулась с места. Из выцветших старческих глаз потекли слезы, они хлынули буквально потоком, заливая лицо, капая на оборки черной кофты. Старая женщина не вытирала слез, даже не шевельнула сложенными на коленях руками, а так и сидела перед замершими людьми, ничего не видя вокруг, погрузившаяся в свое горе, куда так и не допустила никого.
* * *
Смерть Инги потрясла сестер Анкс, каждую по-своему.
Ни та, ни другая не были близки с погибшей. Да, знали друг друга, да, здоровались при встрече, могли даже по-соседски поболтать о каких-то мелочах, - но и только.
Коллис симпатизировала Инге главным образом потому, что та, не будучи сама спортсменкой, с удовольствием посещала баскетбольные игры и другие спортивные состязания, активно "болела" и даже уговорила как-то Стивена проспонсировать из прибыли магазина приобретение новой формы для женской баскетбольной команды, бессменным капитаном которой как раз и являлась Коллис.
Анне Инга нравилась своей энергичной напористостью. По-видимому, в данном случае срабатывал принцип притяжения разноименных полюсов: спокойной, молчаливой Анне был совершенно недоступен стиль и ритм жизни Уорлендов, и она испытывала что-то вроде зависти, наблюдая их со стороны. Впрочем, это притяжение было односторонним: Анну личность Инги привлекала, та же практически не замечала скучноватую старую деву, погрязшую в домашнем хозяйстве.
На похороны пришли обе сестры, заказав скромный венок "От семьи Анкс". На поминки же осталась только Коллис. Анна категорически отказалась идти в дом Уорлендов, признавшись, что с нее достаточно переживаний, и вблизи видеть семью погибшей у нее просто нет сил. Коллерия, поколебавшись, решила все же остаться. В окружении еще нескольких девушек из своей команды она сидела за огромным поминальным столом, втайне стыдясь того, что кусок вполне лезет ей в горло, а слезы, так обильно лившиеся у нее во время похоронной церемонии, больше не навертываются на глаза.
Коллис сразу заметила исчезновение Стивена. Его долгое отсутствие показалось ей неприличным. Да и вообще, его поведение вызвало у нее некоторое неприятие: в самом деле, здоровый мужчина рыдал над гробом взахлеб, как ребенок. Кто-то, может быть, был тронут такой непосредственностью чувств, - чувств, безусловно, искренних и достойных уважения, - но все же мужчина должен быть сильным и сдержанным, считала она. Предайся своему горю наедине с самим собой, с фотографией жены, с близкими родственниками, наконец; но не контролировать себя в присутствии такого количества людей - этого Коллис не понимала, а потому осуждала.
Вдруг пришла ей в голову мысль, что в ее жизни нет человека, кого могла бы она так безутешно оплакивать. Горечи эта мысль почему-то не вызвала. Да, так сложилось, что и отец, и сестра не близки ей так, как должны были быть. Так ли уж это плохо, подумала она, и не нашла убедительного ответа.
В этот момент внимание ее привлекла старая Эмстерволл, которая, по мнению Коллис, до сих пор держалась просто восхитительно. Она выронила тонкую хрустальную рюмку (изящная длинная ножка тут же откололась, со звоном покатившись под стол) и обессиленно откинулась на спинку стула, разом обмякнув и уронив голову на грудь. Вокруг нее засуетились, загомонили, резко запахло какими-то каплями, кто-то бросился распахивать окна, но его тут же остановили, потому что на улице стоял все тот же невыносимый зной, а в помещении во всю мощность работал дорогой кондиционер, - последнее приобретение Стивена.
Коллис успела заметить, что во время всех манипуляций голова старухи бессильно болталась, как у подбитой птицы.
Но все обошлось: мать покойной пришла в себя, отказалась от предложенных ей лекарств и не позволила увести себя в спальню. Она даже попросила зеркальце, чтобы привести себя в порядок, не вставая с места. Да, она была несгибаемой, эта бабуля Эмстерволл!
Суматоха только-только улеглась, когда на пороге появился Стивен. С бледным лицом, воспаленными глазами, беспорядочно всклоченными волосами. Вошел и тут же остановился, словно натолкнувшись на невидимую преграду. В каком-то замешательстве смотрел он на сидящую во главе стола тещу, а она смотрела на него. Смотрела так, будто увидела призрак, окаменев и не в силах отвести взгляд. И замерли все кругом ... или просто исчезли?.. и остались только эти два человека, по которым сильнее всех ударила случившаяся трагедия, но не объединила, а, напротив, развела на огромное расстояние друг от друга, как будто лопнула единственная соединявшая их нить.
Коллис видела, как Стивен слегка пошатнулся, и первой ее мыслью было: неужели этот слабак упадет в обморок? Но он все стоял и смотрел, и в лице его не отражалось ничего. Только эти полные страдания глаза ... они стали огромными и бездонными... и тут Коллис перевела взгляд на старуху - и не узнала ее. Та пыталась выпрямить спину, упираясь руками в колени, но удавалось ей это с трудом. Старая женщина слегка подалась вперед, то ли собираясь что-то сказать, то ли просто потеряв равновесие, и в этот момент лицо ее болезненно искривилось, и из глаз ее обильно, словно прорвав долго сдерживавшую их плотину, полились слезы. Это было именно то, что принято называть "текут ручьем". Никогда еще Коллис не видела такого потока слез. Кто-то из сидящих рядом торопливо протянул платок, но она не замечала этого, а все так же лишь неподвижно сидела, не сводя невидящих уже глаз с лица зятя.
И еще одно событие произвело в этот вечер впечатление на Коллис.
Когда все уже стали расходиться, подходя с последними словами соболезнования к так и оставшейся сидеть за столом матери и вставшему возле дверей мужу погибшей, к дому подошел еще один посетитель. Безукоризненно элегантный, весь в черном, с собранными сзади кожаным ремешком длинными темными волосами. Изящным полупоклоном приветствуя выходящих навстречу ему людей, человек подошел к Стивену и протянул ему руку. Задержав его ладонь в своей, что-то негромко стал говорить. Стивен слушал сначала молча, затем несколько раз неуверенно кивнул головой. Прикрыв его руку сверху второй своей ладонью, пришедший внимательно посмотрел Стивену в лицо и снова заговорил, но уже энергичнее и даже с некоторым напором. Тот опять кивнул, и на лице его - невероятно! - проскользнула слабая тень улыбки. Меркль - а это был, конечно же, он - в заключение несколько раз сильно встряхнул руку Стивена и отправился к бессильно обмякшей на своем стуле старой Эмстерволл.
Он низко склонился к несчастной женщине и так же тихо заговорил. Затем подвинул к себе свободный стул, сел, повернувшись к ней, и знакомым жестом положил свою узкую длиннопалую ладонь на безвольно покоящуюся на коленях руку старухи. Она подняла глаза и с интересом посмотрела на говорящего, не убирая руки. Он все говорил и говорил, а она оживала буквально на глазах. Через несколько минут это была уже прежняя Эмстерволл, властная и непреклонная.
Она поднялась со стула, воспользовавшись любезно предложенной помощью Натана, и что-то ему сказала, после чего он низко поклонился ей, самым галантным образом поцеловал руку и удалился.
Повинуясь неосознанному порыву, Коллис поспешила было вслед, но увидела лишь спину, мелькнувшую вдали за калиткой. А ей так хотелось попасться ему на глаза, чтобы и ей был отвешен галантный приветственный поклон, произнесено хотя бы несколько дежурных слов! Но - увы. Загадочный ученый - или кто он там - исчез так же стремительно, как и появился.
Тяжело вздохнув, Коллис в сопровождении догнавших ее подружек отправилась домой. Там она отказалась от приготовленного Анной ужина и сразу удалилась в свою комнатушку, где долго-долго сидела на кровати, привалившись спиной к пестрящей фотографиями стене. Сидела молча и неподвижно, как недавно старая мамаша Эмстерволл, погруженная в какие-то неясные мысли.
* * *
Гуго Расмис проснулся поздно. Солнце уже вовсю полыхало на белесом небе, заливая всю комнату своим нестерпимым светом.
Он откинул простыню и сел, свесив ноги с высокой кровати, и тут же едва удержался от срочной потребности немедленно лечь снова. На резкую перемену положения организм ответил резкой же болью в висках и приступом тошноты. Сжав голову между ладонями, Гуго закрыл глаза. Стало еще хуже. Ему стало казаться, что мир проворачивается вокруг него, а желудок метнулся куда-то в район горла. Пришлось глаза срочно открыть и интенсивно подышать широко раскрытым ртом. Желудок переместился чуть пониже, но голова все так же разламывалась. Следовало бы полежать еще, но отдельные органы настойчиво сигнализировали о том, что сначала неплохо было бы позаботиться именно о них.
Скомканной простыней Гуго стер с себя липкий ночной пот и сунул ноги в подвернувшиеся тапки. Тапки оказались до неприличия маленькие: Санины. Опять она с утра сунула свои отекшие ноги в мужнину обувку, да так и шлепает в них по дому. Чертыхнувшись, Гуго потащился босиком в туалет, затем в ванную, после чего через некоторое время слегка освеженный вернулся в спальню и снова повалился на кровать. В горизонтальном положении организм вел себя вполне сносно, боль в висках гуманно отступила, превратившись в тупую пульсацию. Это уже можно было вытерпеть, и он принялся терпеть, уставившись в потолок, потому что при закрытых глазах мир снова пытался - правда, уже гораздо медленнее, но - кружиться, и тошнота опять подкатывала к горлу.
Можно было, конечно, положить конец мучениям, приняв некоторую дозу стоящего в баре средства, но он клятвенно обещал Сане ... или стоило плюнуть на все эти обещания? Он даже приподнялся было на локте, собираясь отправиться за лекарством, но в этот момент на пороге спальни показалась Сана собственной персоной, - необъятная, по-утиному переваливающаяся, в обхваченном какой-то несуразной тесемкой (пояс уже давно перестал сходиться на том, во что превратилась ее талия) цветастом халате, поддернувшемся спереди так высоко, что видны стали белые в синих прожилках мясистые бедра. Уперев руки в бока, она остановилась в дверях, и лицо ее не предвещало ничего хорошего.
- Как, неужели ты уже проснулся, Гуго Расмис? - с хорошо разыгранным удивлением протянула она. - В такую-то рань!
Он скосил на нее глаза, но промолчал.
- Спокойно ли тебе спалось, Гуго Расмис? - поинтересовалась супруга. - Не посещали ли, упаси Господи, кошмары?
Гуго хотел было ответить, что единственный кошмар, посетивший его за последние часы, она в подробностях может рассмотреть в зеркале, но передумал и только хрипло откашлялся. Тут же знакомая боль врезалась ему в виски, да так круто, что он зажмурил глаза и изо всех сил вжал голову в подушку.
- О! - без тени сочувствия прокомментировала Сана. - Да у тебя, Гуго Расмис, похоже, болит головка? Ну, это понятно, это от перенапряжения мозгов. Слишком много думаешь. О семье думаешь, о доме, о жене своей беременной, о будущем ребенке, о ремонте автомобиля думаешь, о ссуде на мебель ...
Гуго лежал, не прерывая вдохновенный монолог, детально созревший, судя по всему, в течение нескольких предшествовавших его пробуждению часов. Вступать в пререкания не хотелось. Это даже представить себе было страшно: говорить, да еще говорить громко, и даже, может быть, подняв голову с подушки... Нет, лучше уж было молчать.
Несколько озадаченная отсутствием сопротивления, Сана немного смягчилась и даже предложила налить супругу холодной воды. (Правда, при этом она забыла уточнить, куда именно она собиралась ее налить.)
При упоминании о воде у несчастного страдальца судорогой свело пересохшее горло, и он понял, что больше всего на свете сейчас хочет именно холодной воды. А еще лучше - холодного пива. Он чуть не застонал вслух, представив себе темную запотевшую бутылку, из горлышка которой вслед за только что отлетевшей крышечкой еще идет легкий едва заметный дымок ...
Нечеловеческим усилием воли отогнав соблазнительное видение, Гуго согласился на стакан воды. Через пару минут он был водружен на подоконник недалеко от изголовья кровати.
- Поднимайся пока, а у меня там кастрюля... - неопределенно объяснила Сана и ушлепала прочь.
Черт, забыл забрать тапки, вяло подумал Гуго и мысленно же махнул рукой. Осторожно перекатившись на бок, он сел и во второй раз за сегодняшнее утро - вернее, за день - спустил на пол босые ноги.
Вода, вопреки обещанному, оказалась тепловатой, к тому же отдавала какой-то травой. Она с трудом просочилась между слипшихся стенок гортани и тут же заторопилась обратно. Гуго с трудом справился с приступом тошноты и чуть не хватил стаканом об пол. После этого он счел, что имеет полное моральное право утолять жажду с помощью более подходящих жидкостей.
Он крадучись пробрался в гостиную, где находился бар, и слегка подлечился. Горячий комок протолкнулся к желудку и там взрывообразно лопнул, волной разбежавшись по всем сосудам и сосудикам. В голове просветлело, и захотелось еще пожить.
- Усопшим - земля пухом, - шепотом провозгласил он, вспомнив, какое событие заставило его вчера так набраться. - А живым - живое.
И, прежде чем взяться за приготовление следующей дозы лекарства, он показал сам себе для пущей убедительности устремленный ввысь указательный палец.
* * *
К приготовленному Анной завтраку никто не спустился. Собственно, она этого и ожидала, так как слышала, как полночи беспокойно ворочалась за стенкой сестра, несколько раз встававшая и, судя по звуку шагов, подходившая к распахнутому во всю ширь окну. Самой Анне тоже не спалось: мысли о гибели Инги, о Стивене и маленьком Томе не давали ей покоя. Она то представляла себя на месте овдовевшего супруга, то отвлеченно размышляла о смерти и жизни вообще и - как без этого! - о смысле своей жизни в частности.
Поздно ночью заявился отец. Так же, как и старшая дочь, побывав на кладбище он не поехал в дом Уорлендов, а отправился прямиком к "Меткому стрелку", где и восстанавливал пошатнувшееся, как он выразился, равновесие в жизни. Занимался он этим так усердно, что если и восстановил какое-то равновесие в философском смысле, то в обычном понимании он равновесие как раз-таки потерял, потому что явился домой в весьма растерзанном виде, причем особенно пострадали колени парадных черных брюк.
Сольвер долго и трудно отмывался в ванной, шипя от боли в свежих ссадинах, затем шумно возился в кухне, рассыпав по полу какие-то звонкие посудины и опрокинув все находившиеся там стулья, причем ощущение у Анны было такое, что и не по разу.
Дождавшись, когда отец поднимется по лестнице (бедные, бедные колени!) и затихнет в своей комнате, Анна потихоньку спустилась вниз, проверила, не включил ли отец плиту, собрала обрушенную на пол кухонную утварь, поставила на место стулья и вернулась к себе. Она еще услышала, как ворочалась на своем диванчике разбуженная возвращением отца Коллерия, и успела подумать, что теперь уже не заснет ни за что, после чего провалилась в глубокий сон без сновидений.
Как всегда, без будильника она поднялась рано утром и отправилась готовить завтрак, хотя и понимала, что домочадцы не скоро подадут признаки жизни. День был выходной, на работу торопиться не надо было никому.
Она укутала кастрюлю со сладкой рисовой кашей и села за стол. Снова вспомнились вчерашние похороны. Анна подперла рукой щеку и надолго задумалась в этой чисто бабьей позе. Она не плакала, но пару раз смахнула со щеки быстрые слезинки.
В такой позе и застала сестру бесшумно спустившаяся в кухню Коллис.
- Ты что тут? - удивилась она, выдвигая стул и усаживаясь напротив.
- Так, ничего... Накладывай себе кашу. Твоя любимая.
- Ага, с изюмчиком! - приоткрыв крышку, радостно констатировала Коллис. - Сейчас, сейчас мы ее... А ты?
- А я уже.
- Ну смотри, а то давай еще за компанию!
Не дожидаясь ответа, она наложила себе изрядную порцию и принялась с видимым удовольствием поедать кашу, вкусно дуя на ложку и даже по-детски причмокивая.
- Да, - объявила она после второй тарелки, - придется, однако, сегодня не обедать. А то двигаться не смогу, запорю всю игру.
- Какую игру?! - поразилась Анна. - Разве ее не отменят?
- Почему отменят? - в свою очередь поразилась Коллис. Но тут же осеклась и виновато уставилась в тарелку. - О, Господи, конечно. Я как-то выпустила ... Да, конечно, надо бы отменить: траур и все такое... Я позвоню и узнаю!
Она выскочила из-за стола, забыв поблагодарить за вкусный завтрак, и умчалась к телефону.
Анна покачала головой, тяжело поднялась с места и унесла грязную тарелку в мойку. Потом тщательно укутала снова кастрюлю с кашей - для отца. Вдруг он решит поесть, когда поднимется? Правда, скорее всего, он начнет брюзжать, мол, глаза бы его не глядели с утра на сладкое. Хотя в обычное время - не после "меткой стрельбы" - он сам очень даже не прочь полакомиться рисом с изюмом...
Она опустилась было снова на стул, но тут Коллис позвала ее к телефону.
Звонила Сана, просила подежурить у тетушки Винни. Сегодня до обеда у больной должна была посидеть Лика, но девочка понадобилась Сане для каких-то неотложных хозяйственных работ. Анна, симпатизирующая одинокой старушке, с готовностью согласилась.
Собственно говоря, особой необходимости плотно опекать тетушку Винни уже не требовалось. Она достаточно оправилась от потрясения, вызванного неосторожным извещением Джима о гибели любимой кошки (а это оказалась, к сожалению, именно она), и уже потихоньку передвигалась по дому. Однако, соседки решили пока не оставлять ее надолго одну, не разрешали ей ходить в магазин и прибираться, взяв эти функции на себя.
Войдя в дом Лавинии (дверь, по обыкновению, была не заперта), Анна сразу заглянула в холодильник: продуктов было вполне достаточно. На звук шагов из комнаты выглянула хозяйка. Заулыбалась, обрадованно заторопилась на кухню.
- Вот, говорят, не было бы счастья... Раньше часто ли у меня в доме гости появлялись? А сейчас и поскучать некогда!
Она включила чайник, полезла в шкафчик за парадными чашками.