Молли, последняя жена отца, была старше меня на шесть лет.
До сих пор не знаю, кого она больше боялась, своего мужа или пасынков - она была младше доброй половины из них.
Никто не понимал, почему отец на ней женился. Кристофер Вёлчер не выглядел на свои пятьдесят пять - он был строен и красив, а, главное, богат и влиятелен, поэтому заманивать к себе в постель женщину обещанием брака ему не приходилось, они сами выстраивались к нему в очередь.
- Стареет, - говорил самый старший из братьев, Кайл, убедившись прежде, что отец его не слышит. - Стареет и становится сентиментальным. Потому и женился.
- Да просто эта длинноногая кукла его развела. Хочет отхватить себе кусок папашиного состояния, - выдвигал предположение Рик. Погодки с Кайлом, они были совсем не похожи друг на друга, отец даже думал, что жена нагуляла Рика на стороне. Возможно, судил по себе. Но не думаю, что хоть одна из жён решалась ему изменять, они слишком его боялись. Тест ДНК в конце концов всё расставил на свои места, но было уже поздно - отец упёк жену в больницу для душевнобольных, где она тихо скончалась через полгода.
- Развела? Нашего отца? - недоверчиво фыркали кудрявые рыжие близнецы Джек и Джо, непредвиденный плод одной пьяной ночи нашего папаши с танцовщицей гоу-гоу.
Я про себя с ними соглашалась - не думаю, что кому-то когда-либо удавалось обмануть Кристофера Вёлчера.
- Должно быть, она ну очень хороша в постели, раз он на ней даже женился, - задумчиво добавлял Кайл, и в его красивых тёмных глазах, таких же, как у отца, зажигался огонёк, от которого мне становилось не по себе.
Отец отправил меня в лучшую в стране католическую школу-интернат для девочек, когда мне было всего одиннадцать. Мне не хотелось уезжать - у меня совсем недавно умерла мама, а теперь я лишалась и дома. И даже отца и братьев! Пусть и практически чужие люди, они всё-таки были моей семьёй...
- Об этом не может быть и речи! - решительно сказал отец, когда я заикнулась о том, что не хочу ехать. - Все мои дети должны отучиться в самых лучших школах, и моя единственная дочь - не исключение.
Отец собрал под крышей дома всех своих детей - и наследников от законных жён, и внебрачных отпрысков от любовниц, и бастардов от женщин на одну ночь. Он не скупился ни на то, чтобы дать им всем свою фамилию, ни на то, чтобы оплатить лучшее образование. Только вот детям это не особо пошло на пользу - сыновья прожигали ночи в клубах, разбивали дорогие машины, гоняли на байках, баловались наркотой, знались с криминалом и благодаря папашиному влиянию и своим похождениям мнили себя хозяевами жизни, которым никто не имеет права ни в чём отказать.
Несмотря на то, что на одиннадцать братьев Вёлчер приходилось шесть разных матерей, они крепко держались вместе. А меня, единственную сестру, не замечали. И только младший брат, Эрик, всего на три года старше меня, иногда уделял мне внимание. А когда Рик разбил однажды мой аквариум, и я рыдала над погибшими рыбками, Эрик единственный меня утешал...
В школе-интернате я провела пять лет, возвращаясь домой только на каникулы. Именно на одних таких каникулах я и познакомилась с Молли. Она даже не пыталась стать мне мачехой. Красивая и напряжённая, Молли старалась не привлекать к себе лишнего внимания, особенно - внимания пасынков, держала глаза опущенными в пол и говорила, только когда к ней обращался отец.
До выпуска из школы оставалось всего три месяца , когда однажды холодным мартовским днём директриса, миссис Шмидт, вызвала меня к себе в кабинет и сообщила мне о смерти отца.
На похороны меня отвёз роскошный мрачный лимузин.
Отец в гробу не особенно отличался от отца в жизни. Такой же далёкий, такой же холодный. Над кладбищем гнусно хмурилось небо, голые ветви деревьев торчали, словно обглоданные кости, а мои братья кордоном оцепили могилу.
Молодая вдова в элегантном чёрном пальто стояла поодаль, красивая и смертельно бледная. Молли выглядела не столько убитой горем, сколько испуганной. Когда мы возвращались с кладбища, она шла рядом со мной, а в лимузине села на соседнее сидение и всю дорогу держала меня за руку. Сначала я думала, что так она пытается меня утешить, но потом поняла, что дело не в этом. Молли жалась ко мне, словно искала у меня защиты.
Защиты от чего?
Той ночью я долго не могла уснуть. Потеря отца не стала для меня таким ударом, каким была смерть матери. И всё же на душе было неспокойно. Мне казалось, что в моей жизни вот-вот что-то изменится, только я пока не знала, что, и эта неизвестность пугала.
Не в силах уснуть, я выбралась из постели и вышла из спальни.
Я не знаю, куда я шла и зачем. Но когда я увидела полоску света, пробивающуюся из-под тяжёлых дверей столовой, я направилась к ней.
А затем услышала смех и гомон.
Я узнала голоса братьев.
Мне было страшно и одиноко, и в тот момент я была рада любой компании. Даже их.
Я толкнула двери столовой - и замерла.
На массивном дубовом обеденном столе - отец любил старинную тяжёлую мебель, - стояли бутылки, рюмки и бокалы, а в самом центре, словно главное блюдо, лежала Молли. Красивая, бледная и раздетая. Длинные чёрные волосы стекали через край стола, во рту был кляп, руки подняты над головой, их крепко держал остроносый ехидный Зак. Рик, рыжие близнецы Джо и Джек, Нолан, Тони и все остальные собрались вокруг, взбудораженные, раскрасневшиеся, переговаривались между собой и смеялись.
Над Молли нависал Кайл.
- Дражайшая мачеха! - услышала я его насмешливый голос. - Наконец-то мы узнаем, чем же ты так зацепила нашего папашу!
Когда в далёком детстве Рик разбил мой аквариум, мне навсегда врезалось в память, как золотые рыбки бились на полу, задыхаясь без воды.
Сейчас такой же рыбкой билась на столе Молли.
Она заметила меня, голубые глаза вспыхнули безумной надеждой. "Помоги!" - отчётливо поняла я её невыговоренную просьбу.
Тогда, в детстве, я не успела спасти рыбок; пока я бегала за водой на кухню, они умерли.
Я знала, что сейчас точно так же я не смогу спасти Молли.
Зато меня заметил Кайл. Он оторвался от вдовы отца, поднялся и медленно пошёл ко мне - высокий, тёмный, красивый.
Страшный.
Вылитый отец.
От его мягкого голоса у меня по всему телу пошли мурашки
- Эли, что ты здесь делаешь?
- Я не могла уснуть, - тихо пропищала я, избегая смотреть на Молли и на собравшихся вокруг неё братьев, в глазах которых горел какой-то странный, пугающий меня огонь.
- Иди к себе в спальню, Эли, - твёрдо приказал Кайл. - Эрик, проводи её! - распорядился он.
Эрик единственный не стоял у стола с Молли, а сидел за стойкой бара, повернувшись ко всем спиной, и пил. Он поднялся и, заметно пошатываясь, подошёл ко мне. Взял за руку, потянул. Доведя меня до моей комнаты, отпустил и уставился на меня стеклянными пьяными глазами.
- Ты поняла, что там происходит? - спросил он, мотнув головой на оставшуюся далеко позади столовую.
- Нет, - соврала я.
- Это хорошо, - пробормотал он и пошёл прочь.
Я захлопнула дверь, зачем-то закрыла её на замок и, тяжело дыша, прислонилась к ней спиной. Во рту было сухо, в ушах звенело. Католическая школа-интернат, обещавшая моему отцу лучшее образование в стране для девочек, уроков по секс-образованию не вела. Уроки анатомии тоже мало что мне объяснили. Зато объяснили одноклассницы. Объяснили достаточно доходчиво для того, чтобы я догадывалась, что сейчас происходит в столовой.
Я лежала в кровати, и у меня в ушах звучали стоны Молли. Я знала, что не могу их слышать, столовая была на другом этаже, на противоположном конце дома, за десятком тяжёлых дверей. И всё же я их слышала.
Рано утром за мной приехал лимузин, мне было пора возвращаться в интернат.
На уроках я почти ничего не слышала, не понимала объяснений учителей, не могла сосредоточиться. Стоило на миг прикрыть глаза, и я сразу видела тёмные волосы Молли, стекающие через край стола, и горящие глаза братьев.
Когда в середине мая директриса снова вызвала меня к себе, я решила, что она собирается поговорить со мной о моей успеваемости.
Я никак не ожидала, что миссис Шмидт сообщит мне, что я исключена из школы, потому что платёж за моё обучение за последнюю четверть так и не пришёл...
Дом встретил меня жёлтой полицейской лентой с надписью "НЕ ПЕРЕСЕКАТЬ", запечатывающей дверь.
Идти мне было некуда; убедившись, что меня никто не видит, я открыла замок и проскользнула внутрь. Дом встретил меня пылью на дорогой массивной мебели и слабым запахом запустения.
У меня в сотовом были забиты номера всех братьев, но, кажется, за всю свою жизнь я им ещё ни разу не звонила. А в тот день я набирала их номера, один за другим, все одиннадцать. И одиннадцать раз слышала, что оператор находится вне зоны действия сети.
Той ночью мне было ещё страшнее, чем в ночь после похорон отца. И когда снизу раздался звон разбитого стекла, я подумала, что умру от страха. И всё же я вышла на лестницу и взглянула вниз.
И вскрикнула. Через прозрачный купол на крыше в дом лился поток серебристого света от безумной круглой луны и отчётливо вырисовывал стаю рослых псов, кружившую в холле.
Один, самый крупный, вероятно, вожак, увидев меня, запрокинул голову и завыл. К нему присоединились остальные.
Я никогда не бывала в дикой природе, моё знакомство с ней ограничивалось прогулками по городским паркам и парой визитов в зоопарк с мамой. И всё же в тот момент я отчётливо поняла, что псы так не воют.
В холле отцовского дома выли волки.
Я хотела бежать, но ноги словно приросли к полу.
А потом, в один короткий миг вместо волков вдруг появились человеческие фигуры. Высокие, тёмные. Голые.
Я не сразу узнала своих братьев.
- Эли, - требовательно произнёс Кайл и протянул руку в мою сторону в безмолвном приказе "Иди сюда".
На негнущихся в коленях ногах я медленно спускалась по лестнице. Братья внизу сыпали глухими ругательствами и остервенело чесались. Увидев, как Эрик сдёрнул портьеру и завернулся в неё, они недовольно заворчали, разошлись и вскоре вернулись, прикрывшись кто чем. Я облегчённо выдохнула.
Кайл провёл меня в гостиную, усадил в кресло, налил себе виски.
- Что происходит? - наконец, не выдержала я. - Почему дом опечатан? Почему не заплатили за мою школу? Что с вами случилось? Где... где Молли?
При упоминании Молли красивые черты Кайла исказила уродливая гримаса.
- Эта тварь во всём и виновата! - почти выплюнул он.
- В чём?
- В этом чёртовом проклятии, из-за которого мы теперь превращаемся в волков.
- Вы превращаетесь в волков? - неверяще переспросила я, хотя всего несколько минут назад видела это своими глазами.
- Да, - раздражённо ответил Кайл. - И только в ночь полнолуния на несколько часов снова становимся людьми.
- Но... как это вообще возможно?
- Я же сказал - она нас прокляла!
- Молли вас прокляла, - механически повторила я, всё ещё не в силах осмыслить услышанное. - Когда?
Я не спросила "за что".
- Да той же ночью после похорон отца, когда мы... - Кайл взглянул на меня - и сбился. Глотнул виски.
Я вспомнила чёрные волосы, стекающие через край стола, и глухие стоны.
- И поделом, - пробормотала я себе под нос. Так, чтобы братья не услышали. А вслух спросила: - И что теперь?
- Мой приятель Маршал, - снова заговорил Кайл, - помнишь его? Он бывал у нас в гостях...
Я вздрогнула. О, я помнила Маршала! Ровесник Кайла, мужчина тридцати с небольшим, владелец клуба, в который братья вложили часть своих, точнее, отцовских денег. Во время каникул я иногда сталкивалась с ним в нашем доме. Маршал проявлял ко мне много больше внимания, чем родные братья - расспрашивал про школу, рассматривал моих кукол и даже просил иногда померять для него школьную форму... У Маршала были ухоженные руки и липкие глаза; он никогда не прикасался ко мне, но его внимание пугало.
- Он нашёл колдуна, который обещает снять проклятие. Завтра Маршал с ним встречается, и ты должна пойти с ним.
- Зачем мне идти с ним? Разве он не может сходить один?
- Колдун сказал, что снять проклятие может только наш кровный родственник, и только ему он расскажет, как это сделать. У нас шестеро разных матерей, и ты единственная, кто связан кровными узами со всеми нами.
Я сглотнула.
- Ладно. А где мне жить? Меня ведь исключили из школы...Кстати, почему за неё не заплатили? И почему дом опечатан?
- Дом опечатан, потому что Молли пропала, - ровно ответил Кайл, - а полиция считает его местом преступления. Так что пока ты поживёшь у Маршала, он о тебе позаботится.
Я никогда не задумывалась о своём отношении к Молли; я слишком мало её знала, чтобы любить её или ненавидеть. Положа руку на сердце, мне не было до мачехи никакого дела. Но я была дома той ночью, я видела глаза Молли, я слышала смех братьев и её стоны.
Я знала, что братья жестоки, но в самой глубине души я, видимо, всё же считала, что они не способны на самое страшное...
Считала так до сегодняшней ночи.
- Что вы с ней сделали? - сначала прошептала я, а затем закричала: - Что вы с ней сделали?
Я не осознавала, что меня бьёт дрожь, пока Эрик не обнял меня и не прижал моё лицо к своему плечу, спрятав ненадолго от требовательного взгляда Кайла и от всего остального мира.
- Ш-ш, тихо, тихо, - негромко говорил он, не пытаясь убедить меня, что всё хорошо, не пытаясь соврать, что Молли и правда просто уехала.
- Рик уже позвонил Маршалу, - доносился сквозь мои всхлипы неумолимый голос Кайла. - Он вот-вот приедет. Завтра пойдёте с ним к колдуну, и как только ты узнаешь, что нужно сделать, чтобы снять проклятие, немедленно приступай к делу, поняла?
Я молчала, у меня постепенно формировалась крамольная идея - а что, если я не стану снимать проклятие? Пусть так и остаются зверьми!
Словно подслушав мои мысли, Кайл добавил:
- Ты же не хочешь, чтобы твои братья всю жизнь мучились в шкуре волков, правда?
Если Кайл пытался воззвать к моим родственным чувствам, то ему это не удалось. Мы были слишком чужими людьми, я и мои братья, я слишком их боялась. К тому же, шкура волков подходила им куда больше человеческой; по крайней мере, в ней сразу было видно, кто они на самом деле.
И снова Кайл словно подслушал.
- Ты же не хочешь остаться совсем одна на свете? Твоя мать умерла, наш отец умер... Мы всё, что у тебя осталось. Всё, что у тебя есть. Мы тебе нужны.
Никогда не чувствовала, что они у меня есть.
И они мне не нужны. Отец указал меня в завещании, так что без денег я не останусь, а от отсутствия братьев в моей жизни мне хуже не станет. Возможно, наоборот, станет легче.
Возможно, и не только мне.
- Когда мы находимся в волчьей шкуре, мы себя почти не контролируем. Ты знаешь, какие инстинкты у волка? Мы можем убить человека, сами не отдавая себе в этом отчёта. И хотя даже волками мы помним, что ты - наша сестра, инстинкты всё равно могут взять верх...
Если бы у меня была шерсть, она встала бы дыбом. Я судорожно кивнула и выдавила из себя:
- Я всё сделаю.
- Ну, здравствуйте, братья Вёлчер, - раздался за моей спиной новый голос. - Где ваша обещанная сестричка?
Эрик разжал объятия и развернул меня к новоприбывшему.
Маршал почти не изменился, всё тот же скошенный подбородок и капризный изгиб губ, высокий лоб и водянистые глаза. Он как-то так посмотрел на меня, что я, кажется, впервые по-настоящему осознала, что у меня есть пусть и совсем небольшая, но всё-таки грудь и скрестила руки перед собой, прикрываясь.
- Эли, надо же, как ты выросла, - с явным оттенком неудовольствия заявил Маршал, обернулся к Кайлу и обвиняюще сказал: - Ты говорил, что она ещё школьница!
- Так она и есть школьница, - огрызнулся мой старший брат. - Выпускной класс. Ну так что, завтра отвезёшь её к колдуну?
- Вот и прекрасно, - хлопнул ладонями по подлокотникам Кайл и поднялся. - Эли, поезжай с Маршалом, он о тебе позаботится.
Я не двинулась с места.
Кайл взял меня за руку и практически силой поволок в выходу. В дверях прошептал на ухо:
- Выполняй всё, что Маршал попросит, поняла? Пусть он будет доволен. Это Маршал нашёл нам колдуна, это он ему заплатит, ведь сами мы сейчас, в волчьих шкурах, ничего сделать не можем. Так что отблагодари его за всех нас как следует.
"Отблагодари" Кайл прошипел так выразительно, что у меня прошёл мороз по коже от догадки, какой смысл он вложил в это слово...
Маршал отвёз меня не к себе домой, а в клуб, которым он владел совместно с моими братьями. Провёл через задний вход в небольшую комнатку на третьем этаже и вышел, оставив меня наедине с чёрными сатиновыми простынями на кровати, красными кружевными шторами на окнах и зеркалами в позолоченных рамах. Вернулся через несколько минут с пакетом в руках, протянул его мне и сел на край кровати.
Я заглянула в пакет; там лежала школьная форма.
- Померяешь её для меня? - масляно улыбнулся Маршал. - Помнишь - как раньше? Было же здорово, правда?
Нет, это никогда не было здорово.
А сейчас - особенно.
Но я помнила приказ Кайла.
Белая блузка оказалась слишком тесной и с трудом застёгивалась даже на моей совсем небольшой груди. Клетчатая юбка была слишком короткой.
Когда я вышла из гардеробной, Маршал поджал губы.
- Да, ты очень выросла, - недовольно протянул он. Усадил меня рядом с собой, принялся гладить по голове, по спине и рукам - и всё словно ждал чего-то.
Минуты растянулись в вечность, пол пульсировал отголосками тяжёлой музыки из клуба на первом этаже, я замерла, боясь пошевелиться, хотя внутри у меня всё сжималось от прикосновений мягких, слишком мягких рук.
Наконец Маршал недовольно выдохнул, резко поднялся и вышел, раздражённо хлопнув дверью.
Мне не удалось поспать той ночью - я стояла в душе так долго, что моя кожа горела от воды, которая не могла смыть с меня прикосновения мягких рук, а когда вышла, Маршал сообщил, что колдун велел приехать на рассвете, так что нам надо торопиться.
Мы выехали из клуба затемно - я, Маршал, водитель, двое охранников и ещё зачем-то узкоглазый мальчишка лет одиннадцати, смотревший прямо перед собой остекленевшим взглядом. Первые лучи рассвета встретили нас на дороге, ведущей через пром-зону. Мы неслись мимо автокладбищ, полуразрушенных складов и подозрительных приземистых заправок, пока не упёрлись в трейлерный парк, устроившийся прямо на заваленном мусором берегу океана, рядом с огромными водостоками городской канализации.
- Вообще-то он не колдун, - вполголоса сообщил мне Маршал, пока мы пробирались через завалы мусора к помятому коричневому трейлеру. - Его называют святым. Святым Бенедиктом. Говорят, он творит настоящие чудеса.
Святой Бенедикт оказался высоким чернокожим мужчиной с очень короткими волосами и глазами слегка на выкате. Белая майка, серые спортивные штаны, толстая позолоченная цепь с массивным крестом на шее, татуировки на мощных бицепсах. Он не выглядел ни колдуном, ни тем более святым, хотя в углу его захламлённого трейлера и возвышалось что-то, похожее на алтарь, собранный из позолоченных чаш, рогов животных, фруктов, окурков сигар, монет, бусин, крестиков и пустых бутылок из-под виски.
Святой Бенедикт провёл пальцем по моей щеке, затем поднёс его ко рту и лизнул. Кивнул и улыбнулся. Его улыбка была такой ласковой, что от неё у меня пошёл мороз по коже.
- Она может снять проклятие, - сообщил он Маршалу. - Ты привёз оплату?
Маршал кивнул, и один из его охранников вытолкнул вперёд мальчишку, который ехал в нами в машине.
При виде мальчика в глазах святого Бенедикта зажегся огонь, который я почти сразу узнала. Такой же огонь горел в глазах братьев, собравшихся у стола с Молли.
- Чистый?
- Обижаешь, - ответил Маршал. - Мы с братьями Вёлчер гордимся качеством своего товара.
Качеством товара... Я с трудом сглотнула. Так мои братья ещё и торгуют людьми?
Святой Бенедикт повернул к себе равнодушное лицо мальчика.
- Почему он такой вялый?
- Я дал ему седатив, чтобы мальчишка не доставлял проблем при перевозке. Через пару часов всё выветрится.
- Как его зовут?
- Как захочешь.
Святой улыбнулся, вынул из-под стола засаленную Библию, уложил на алтарь, зажёг целую связку церковных свечей. От них по тесному, захламлённому трейлеру поползли клубы дыма и удушающий запах благовоний. Святой опустил голову, сплёл пальцы рук и стал тихо молиться.
Я провела пять лет в католической школе, но я не узнала ни единого слова из его молитв.
- Элиза, - услышала я голос святого Бенедикта и вздрогнула. - Проклятье сняло с твоих братьев человеческую шкуру. Тебе придётся сшить им новую.
Одурманивающий запах благовоний смешивался с вонью канализации, от клубов дыма у меня начала кружиться голова, заслезились глаза, а звуки голоса святого доносились словно издалека...
- Каждому брату ты должна сплести своими руками по попоне из стеблей цветков dictamnus, собранных на кладбище. Когда сплетёшь все одиннадцать, надень их на братьев, и они снова станут людьми.
Слова святого Бенедикта звучали всё глуше и глуше - про то, что это проклятие на самом деле не превращало людей, а всего лишь обнажало их суть, что пока я не сплету все попоны, на мне будет лежать обет молчания, который он только что скрепил на алтаре, и я не смогу говорить...
У меня болела голова, в горле саднило, в ушах звенело. Я не помню, что случилось со мной дальше, кто вывел меня из трейлера, кто усадил в машину.
В себя я пришла на чёрных сатиновых простынях; за кружевными красными шторами сгущались сумерки и пол под ногами ещё не пульсировал звуком музыки с первого этажа.
Маршала, к моему облегчению, в комнате не было. На тумбочке стоял поднос с ужином, на подоконнике - корзина, а в ней огромная охапка красивых полевых цветов, розовых, с пурпурными прожилками. К ручке была прикреплена карточка. Я раскрыла её и прочитала: "Это белый ясенец. Начинай плести".
Я рассудила, что плести плотное полотно не обязательно, достанет и сетки, главное, чтобы она прикрывала всё тело волка.
Когда Маршал заглянул ко мне позже той ночью, у меня уже было готово две попоны.
- Быстро ты, - одобрительно отметил он. - Цветов хватит, или завтра надо будет ещё?
"Ещё", - хотела ответить я - и не смогла; рот открывался, но из него не вылетало не звука.
- Надо же, святой Бенедикт и правда творит чудеса! - присвистнул Маршал. Увидел мой испуг и сказал: - Ты что, забыла? Он наложил на тебя обет молчания. Но как ты снимешь с братьев проклятие, ты снова сможешь говорить. А пока держи, - добавил он и вложил мне в руку тюбик с каким-то кремом. - Завтра он тебе понадобится. Ясенец - ядовитое растение. Сегодня ты ничего не почувствуешь, но к утру у тебя на руках появятся пятна, а к вечеру - ожоги и волдыри. - И, предвосхитив мой вопрос, добавил: - В перчатках нельзя, святой Бенедикт велел плести только голыми руками, иначе не подействует.
Когда я, наконец, легла спать, я использовала весь ясенец, и у меня были готовы уже четыре попоны. Ещё два дня такими темпами - и проклятие будет снято.
Наутро на ладонях появились красные пятна.
В обед мне принесли новую корзину, полную обманчиво красивого ясенца. На ладонях начали набухать волдыри, кожу стало мучительно саднить. Я смазала ожоги кремом, размышляя, стала бы я так мучиться ради братьев добровольно, достало бы мне на это одних лишь сестринских чувств.
Пожалуй, нет, - пришла я к выводу позже тем вечером, когда руки горели жгучим огнём, и готово было уже шесть попон. Красивый, холодный и так похожий на отца Кайл, грубый круглолицый Рик, жестокие рыжие Джо с Джеком, безжалостный остроносый Зак, безразличный Нолан, высокомерный Тони и все остальные - они не стоили моих страданий. Если бы я и сделала исключение, то разве что для Эрика. Он утешал меня, когда я потеряла своих рыбок, и он не стоял у стола возле Молли...
Той ночью, тихо шипя от боли, я заканчивал плести восьмую попону, утешая себя мыслью, что ещё один день - и всё будет кончено, когда пульсация пола под ногами внезапно прекратилась, и тишину разорвали резкие хлопки.
Через некоторое время от сильного удара входная дверь слетела с петель, и внутрь ворвался отряд вооружённых людей в шлемах. Они мгновенно рассредоточились по комнате. Один подошёл ко мне.
- Не бойся, мы из полиции. Тебе и остальным девочкам больше не придётся здесь оставаться.
Я молчала, затравленно глядя вокруг и видя только свои искажённые отражение в зеркальных шлемах.
- Похоже, ей и восемнадцати нет, - заметил один из копов.
- Но ей хотя бы и не десять, - проворчал другой. - Братья Вёлчер, конечно, мерзавцы, но их, в отличие от Маршала, не тянет на маленьких девочек...
Меня затошнило.
"Мой" коп продолжил расспросы:
- Сколько тебе лет? Из какого ты города? Ты меня понимаешь?
Я молчала.
- Она в шоке, - сделал вывод "мой" полицейский. - Пойдём, вас сейчас отвезут в кризисный центр... Всё равно Вёлчеров мы снова упустили, - с досадой бросил он кому-то через плечо. - У тебя есть здвеь свои вещи? Собирай их - и пойдём.
Своих вещей у меня не было, только попоны и тюбик с мазью. Я сунула их в сумку и забрала с собой...
В кризисном центре расторопные женщины с мягкими манерами и добрыми глазами не задавали мне никаких вопросов. Они позволили копам снять с меня отпечатки пальцев, потомы вымыли меня, переодели, накормили, перевязали обожжённые ладони, напоили успокоительным - и только после отвели в кабинет, где меня поджидал ещё один коп. Он выглядел ровесником Кайла, немного за тридцать, жесткие линии плеч под тёмно-синей формой, кобура на тяжёлом поясе, крепко сжатые губы и кожа с налётом то ли загара, то ли дальних мексиканских кровей.
- Ну что, теперь ты готова говорить? - дружелюбно спросил он, и по голосу я узнала "моего" копа. - Я - офицер Диас. Люк Диас. Как тебя зовут?
Я огляделась вокруг, взяла со стола ручку и листок.
- "Эли", - прочитал коп. - Это сокращённое от Элизабет? Элинор?
Я покачала головой.
- Хорошо, - легко согласился офицер Диас. - А фамилия?
Я сглотнула и отложила ручку.
Полиция искала моих братьев. Наверняка не только за торговлю людьми, но и за убийство Молли. А, может, и ещё за что, о чём я не знаю. Нет, о том, что я тоже Вёлчер, мне лучше не говорить.
- Окей, - по-прежнему спокойно кивнул коп. - Не расскажешь, как ты оказалась в клубе?
Я прикусила губу. Разве кто-то в своём уме поверит в мою историю? Сыновья известного бизнесмена Кристофера Вёлчера превратились в волков из-за проклятия четвёртой жены отца, которую они изнасиловали в ночь после его похорон, а чернокожий колдун по имени святой Бенедикт, живущий в трейлере на свалке у океана в обмен на одиннадцатилетнего мальчика скрепил меня обетом молчания на алтаре из окурков сигар и пустых бутылок, и я не смогу говорить до тех пор, пока не сплету из ядовитых цветов ясенца одиннадцать попон, которые снимут с моих братьев проклятие...
- С неё ведь сняли отпечатки пальцев - неужели нельзя по ним установить её личность? - вмешалась работница кризисного центра.
- Установить личность можно, только если на человека есть сведения в базе данных. А на эту девушку в базе ничего нет, я уже смотрел. Кто бы она ни была, в поле зрения системы она прежде не попадала...
Я прикрыла уставшие глаза всего на секунду.
То ли сказался стресс, то ли лекарства, которыми меня напоили - я задремала.
Пришла себя от голосов, тихих, но возмущённых.
- Что значит - нет мест? - это говорил офицер Диас.
- То и значит, - отвечала работница кризисного центра. - Наши комнаты переполнены, у нас просто не осталось кроватей, нам физически негде её разместить.
- А что насчёт другого кризисного центра? Вы позвонили туда?
- Разумеется! Он тоже переполнен.
- Тогда, может, шелтер для женщин? Убежища при церквях? Хоть что-нибудь?
Видимо, женщина покачала головой, потому что офицер Диас выдохнул:
- Вы что, хотите сказать, что во всём городе не осталось ни единого свободного места ни в одном безопасном пристанище? Неужели такое возможно?
- Вы - офицер полиции, - ответила женщина, - Вы лучше других должны знать, сколько насилия в нашем мире.
Я услышала тяжёлый вздох копа.
- И что теперь делать? Не сажать же её в камеру заключения к нам в департамент...
Через несколько мгновений кто-то осторожно потряс меня за плечо.
- Эй, - позвал меня офицер Диас. - Просыпайся, нам пора.
- Куда? - подозрительно нахмурилась я.
- Ко мне домой.
Из груди словно разом вышибло весь воздух. Жить у него? У офицера Диаса была приятная улыбка, тёплые карие глаза и располагающий к себе голос, но... но...
- Не бойся, - попытался успокоить меня коп. - Всё будет хорошо.
Выбора у меня не было; я забрала сумку с попонами, и мы покинули кризисный центр, в котором ночевало так много нуждающихся в безопасном убежище, что на меня не хватило койки.
Коп привёз меня к себе домой, в тесную, но уютную квартирку в китайском квартале с двумя крошеными спальнями, старым холодильником на узкой кухне и душевой кабиной из пожелтевшего пластика.
В дверях нас встретила полная пожилая филиппинка.
- Она уже проснулась? - тихо спросил коп - и тут в коридор выбежала голубоглазая девочка лет пяти в яркой пижаме с пингвинами.
- Папа! - радостно завопила она и бросилась на шею офицеру Диасу. Коп обнял её и, к полному восторгу дочки, закружил в воздухе, а потом звонко поцеловал в макушку.
Я не могла вспомнить, целовал ли меня хоть раз в жизни мой отец.
В глазах защипало. Наверняка от усталости.
- Эли, это моя дочка Дженни, - представил коп девочку. - Дженни, это Эли, и она пока поживёт у нас. А это миссис Хоакин, наша самая лучшая няня.
Самая лучшая няня расплылась в широкой улыбке.
Я даже не осознавала, что в груди у меня был комок страха и напряжения, пока не почувствовала, как он тает.
Мне постелили в маленькой спальне. Кровать была узкой, постельное бельё - застиранным и чистым, с Микки-Маусами на наволочках и принцессой Жасмин на простынях.
Офицер Диас ушёл на работу ближе к вечеру, оставив меня наедине с дочкой и няней. Миссис Хоакин бинтовала мои обожжённые ладони, а Дженни, почему-то проникнувшись ко мне горячей симпатией, без умолку болтала, показывала своих кукол, усаживала смотреть вместе с ней Шрека, и моё молчание, похоже, ничуть ей не мешало.
Ночью я лежала на подушке с Микки-Маусами и, глядя в потолок, размышляла, что мне делать. Я не могла вернуться в отцовский дом, потому что он опечатан полицией. Я не могла вернуться в школу, потому что меня исключили. У меня не было денег, потому что все они лежали на счету в банке, доступ к которому я получу только в день своего совершеннолетия. Вероятно, в свете всего случившегося адвокаты отца могли бы обойти это ограничение, но мой телефон остался в опечатанном доме, а в нём - все имена, адреса и номера. Я не могла продолжить плести попоны для братьев, потому что у меня больше не осталось цветов. Наконец, я боялась признаться копу, что я - Вёлчер, и боялась, что раньше или позже он всё равно выяснит, кто я такая, это лишь вопрос времени.
Той ночью я так ничего и не придумала. И следующей - тоже.
Дни шли за днями, незаметно складывались в недели. Я жила в тесной квартирке в китайском квартале с офицером Диасом и его маленькой дочкой. Коп, как оказалось, был не рядовым патрульным, а старшим детективом полицейского департамента и возглавлял следственную группу по делу братьев Вёлчер. Иногда вечерами, когда Дженни уже спала, он делился со мной кое-какими подробностями, и каждый раз я узнавала о своих братьях что-то новое. Что-то, чего не хотела знать.
Офицер Диас исправно возил меня на приёмы к врачам и психологам, вечерами мы втроём смотрели мультфильмы, на выходные гуляли в парке, и он покупал нам с Дженни булки, которые мы с удовольствием крошила в пруд, скармливая их утиному выводку.
Я не знала, что случилось с матерью Дженни. Развелась и оставила дочь отцу? Убежала с любовником? Умерла? Это было неважно. Наблюдая за отцом с дочкой, я постепенно начинала понимать, какой должна быть настоящая семья. У меня когда-то были оба родителя, одиннадцать братьев и огромный дом - и всё же я была куда более несчастной и одинокой, чем Дженни, у которой был один только отец и крохотная квартирка.
Я не знаю, к какой момент коп превратился для меня из офицера Диаса просто в Люка - это происходило постепенно и незаметно. Забота Люка была для меня чем-то совершенно новым и незнакомым и она мне нравилась. Ещё больше мне нравилось его отношение к дочери. С Люком и Дженни я чувствовала себя так комфортно, как никогда не чувствовала себя в своём доме. Впервые в жизни я по-настоящему ощутила, что это такое - быть частью семьи.
Я была так благодарна Люку за это прекрасное, незнакомое мне ощущение, что когда однажды ночью он задержался в дверях моей спальни, я не стала притворяться, что сплю - и что не понимаю вопроса в его глазах...
Пожалуй, я могла бы и вовсе забыть про лежащие в сумке в нижнем ящике трюмо попоны, если бы не коричневые следы заживших ожогов на моих ладонях и не моя немота - они постоянно напоминали мне о братьях и о проклятии. И о том, что раньше или позже, но Люк обязательно узнает, кто я такая. И что тогда будет?
Однажды вечером мы с Люком и Дженни возвращались домой из парка, когда я увидела их. Они поджидали нас.
- Надо позвонить в управление по контролю за животными, - пробормотал Люк, подхватывая дочку на руки. - Ты только посмотри, какие псины! Как на волков смахивают!
Братья провожали нас злыми взглядами. Когда мы прошли мимо Кайла - я узнала его, он был самым крупным, тот посмотрел прямо на меня, а затем перевёл взгляд на Дженни и обнажил клыки.
Я вздрогнула от вполне явной угрозы - уже не мне, а девочке.
И поняла, что сделаю то, что должна.
На следующее утро, как только Люк ушёл на работу, и к нам пришла миссис Хоакин, я отправилась на кладбище.
Ясенца я набрала совсем немного, мне едва только хватило на одну попону, которую я сплела прямо там, на кладбище и спрятала в сумке, прежде чем вернуться домой.
Увидев на другой день мои воспалённые ладони, Люк отвёз меня в больницу.
- Похоже на ожог от ядовитых растений, - заключил доктор.
Люк нахмурился, в глазах мелькнуло подозрение. Когда мы вернулись домой, он решительно вывалил на кровать всё содержимое ящиков трюмо и, разумеется, нашёл попоны из ясенца - восемь пожелтевших и засохших и одну зелёную, свежую.
- Ты можешь мне объяснить, что происходит?
Хмурый и напряжённый, с холодным взглядом и голосом, он вдруг так сильно напомнил мне отца, что я в страхе отпрянула.
Люк тут же обнял меня, успокаивающе бормоча, что всё будет хорошо.
Но я знала, что не будет - ведь мне оставалось сплести ещё две попоны.
Улучив момент, я снова отправилась на кладбище - уже на другое. Там мне повезло больше - я нарвала целую охапку ясенца и была уверена, что уж этого-то точно хватит на оставшиеся две попоны. А затем я накину их на братьев - и снова буду свободна.
Буду ли?
Сидя на чужой могиле, я плела попоны и плакала.
Из кустов сбоку раздался шорох, и ко мне вышел волк.
Один.
Сел рядом - и вдруг опустил мохнатую голову мне на колени. Я непроизвольно погладила зверя. Что-то ёкнуло в груди, и я спросила:
- Эрик?
Волк поднял голову, печально посмотрел на меня и вздохнул...
Люк разбудил меня рано утром, вернувшись с ночной смены. Я увидела, что на полу лежит одиннадцать попон - Люк нашёл их и теперь мрачно смотрел на меня.
Я никогда не думала, что от чьего-то взгляда мне может быть страшнее, чем от взгляда отца.
Я ошибалась.
Без слов Люк сложил мне смену одежды в спортивную сумку, а потом вышел. Я услышала, что он звонит в психиатрическую лечебницу - и бросилась к сумке, спеша спрятать попоны под одежду. Неизвестно, в каком обличье мои братья хуже - в волчьем или человечьем, но они грозились убить Дженни, если я не сплету им попоны. Так что пусть лучше они будут со мной - на случай, если братья сумеют ко мне пробраться...
В лечебнице меня поселили в одноместную палату с бежевыми стенами и белоснежным бельём на узкой кровати. Осмотрев содержимое сумки, санитары недоумённо повертели в руках попопы - и, заметив моё волнение, оставили их мне, видимо, решив, что вреда они них не будет.
Я просидела весь день у окна, морщась от боли в обожжённых ладонях и гадая, что же теперь со мной будет.
Вечером того же дня в палате появился - нет, не Люк. Офицер Диас. В полицейской форме, с пистолетом на поясе и незнакомым мне выражением лица. Перед собой он вёз инвалидное кресло. Люк бесцеремонно усадил меня в него, пристегнул и молча повёз вон из палаты. В последний момент я схватила сумку с попонами и положила её на колени.
Люк выкатил меня в больничный двор, отвёз подальше от входа и резко развернул к себе.