Аннотация: букетик миниатюр. Немного о магии, Пришлых и Соколе.
Незачёт
Сегодня я пришла сюда в четвёртый раз.
Бытовая некромантия, самый простой предмет второго курса, сбила меня на полувзлёте и придавила к мраморным полам Академии неподъёмной тяжестью. Даже личных врагов и принципиальных прогульщиков преподаватель Пал Палыч мучил едва ли до третьей пересдачи, я же ухитрилась переплюнуть их всех. И пусть паническая боязнь пауков избавила меня от сдачи доброй трети материала (основополагающие принципы некромантии не дозволяли работать с вызывающими страх объектами: заклинание неминуемо выходило из-под контроля), оставшихся двух мне хватило с головой.
От тараканов меня тошнило, мухи уже подходили к концу, а конца-края зачёту было не видать. На исходе второго часа мною всё больше овладевало тупое оцепенение.
-Ты же всё знаешь, - говорил преподаватель, а я слышала "тупая зубрилка". - Почему же у тебя не выходит? - говорил он, а я слышала "тупая дура". - Сосредоточься! - взывал к моему разуму Палыч. "Бездарность", слышалось мне. Теорию я знала назубок. Механизмы работы заклинаний - тоже. На практике не выходило ничего.
-Ты же насекомых этих терпеть не можешь! - орал он, с силой выправляя мои пальцы и угол локтей. - Избавься от них! Ну же!
-Я не могу их убить! - орала я в ответ, - Они мне ничего плохого не сделали!
-Так не убивай! Изгони их! Они же противны тебе, ты их ненавидишь! Почувствуй это. Сконцентрируйся. Настрой вектор. И отпусти силу!
-Они же не виноваты, что я их не люблю.
Зубрилкой меня всё-таки назвали. В конце занятия, когда преподаватель отчаялся добиться от меня чего-то путного.
-Нет, - устало признал он, вытирая лоб рукавом. - Так у нас ничего не выйдет. Я не могу понять, в чём ты буксуешь, а ты не можешь преодолеть свой блок сама.
Помолчали. Я украдкой растирала онемевшие запястья. Профессиональным магам достаточно было одной силы воли, нам же, начинающим, приходилось опираться на трёх китов нестихийной магии: слово, жест и образ. Должно быть, бурное воображение меня каждый раз и подводило.
-Значит, так, - Пал Палыч взял мои руки в свои и - в который раз! - жёстко поставил в правильную позицию. - Сейчас мы попробуем сделать это вместе. Ты ставишь вектор. Силу отпускаем вместе. Поняла?
Я кивнула. Подобный приём - провести второго мага по своему каналу силы - обычно использовался на старших курсах, и там ведущим был Наставник, на своём примере передававший ученику узор заклинания. Сейчас ведущей предстояло стать мне, а Палыч надеялся понять изнутри, в чём проблема моего канала.
Вектор был хорош - после стольких-то попыток! Обветренные пальцы экзаменатора чуть сильнее сжались поверх моих ладоней, убирая внутренние барьеры, и поток чужеродной силы хлынул сквозь меня, превратив тело в сгусток боли и холода. Глаза словно залило прозрачным желе; мир вокруг дрожал в стеклистом мареве, и сквозь него я увидела белое, застывшее лицо преподавателя и неспешно ползущий по его шее сгусток тьмы.
Из целого мира остался только мой собственный крик, рвущий барабанные перепонки.
Потом я прекратила быть.
Свет наступил внезапно, и вместе с ним пришлось возникнуть и мне. Белые стены, окно нараспашку, запах медикаментов - я в больнице?
Плед, укрывавший меня, был серым, как и пиджак человека, сидящего рядом с кроватью. Посетитель молча протянул мне чашку.
-Значит, так, чтобы не было лишних вопросов, - сухо начал он, - ты в больнице третий день, произошёл несчастный случай вследствие неконтролируемого искажения вектора силы. Предположительно, искажение было вызвано попыткой внедрения, тебя зацепило отдачей.
-А... Пал Палыч?..
-Выжил, - так же коротко ответил мужчина. - Поправляется. Пришлый не успел ещё присосаться, мы засекли выброс, успели вовремя, и он... - окончательно запутавшись в местоимениях и глаголах, посетитель умолк.
Нервничаешь, подумала я, возвращая посетителю пустую чашку. В голове несколько прояснилось. Нервничаешь, а оттого постоянно сбиваешься с положенного по должности канцелярита, давая волю эмоциям. А ведь ты наверняка знаешь Палыча лично... да кто ж его не знает, живая легенда Академии!
Мерзкий чёрный сгусток на шее легенды встал перед глазами как живой, заставив поёжиться от отвращения.
-Зачёт я, разумеется, не сдала, - угрюмо предположила я.
-И не сдашь, - безжалостно сказал мужчина. - Никогда. Документы на отчисление уже подготовлены.
Следующая порция воздуха оказалась хорошенько приправленной ядом.
-Но... почему?!
-Физиологическая несовместимость. Уникальная аномалия: твои органы расположены зеркально, соответственно, перепутаны и энергетические каналы. Классическая магия убьёт тебя раньше, чем ты закончишь второй курс. Просто удивительно, как мы не заметили этого раньше!
-Я никогда ничем не болела...
Будущее - вымечтанное, выпестованное, выстраданное - только что разлетелось вдребезги, и что я могла, погребённая под его сияющими осколками?
Дышать.
Ждать.
Я не могу передвинуть своё неправильное сердце влево.
Но собеседник мой упрям и с упорством спасателей продолжал докапываться до основания моего могильного кургана:
-Твоё тело исковеркано от природы. Не в наших силах исправить его, но мы можем усугубить испорченное.
Звуки внезапно отдаляются, глохнут. Я утрачиваю нить беседы; отдельные слова ещё прорываются сквозь разделившее нас беззвучие, прочие же воспринимаются лишь колебаниями воздуха.
-...если организм примет трансформацию...
Он всё продолжал говорить мне что-то, а я смотрела, не отрываясь, чуть выше его плеча - туда, где сквозь присыпанные сединой длинные волосы пробивалось, вздрагивало чуткое волчье ухо.
Друг мой, Сокол
...Он почти не выделялся среди тысяч таких же молодых слётков: клок золотистых перьев топорщится на затылке, клювастый нос, угловатая линия плеч. Глаза - круглые, жёлтые - всегда широко распахнуты, и даже сильный ветер тому не помеха. Помню, как трогала его перья, удивляясь их мягкости, шелковистости, а он отдёргивал голову: не любил прикосновений. Сравнивал наши когти, смеясь моей осторожности, поражался моей гибкости, и хриплый клекочущий смех его я узнавала среди целой стаи. Мы росли в соседних вольерах: мне - дерево, ему - горы, и он почти уже стал моим другом, как впереди замаячил выпуск, после которого - всё. Но стажировка подкинула нам несколько совместных вечеров, потом случилось распределение, и как-то само собой сложилось, что мы не сумели потерять друг друга из виду. Наша дружба была лёгкой, как его перо, и необязательной, как мои ужимки; нам достаточно было знать, что мы существуем где-то в соседних микрокосмах, и от этого осознания веяло теплом почти забытого дома.
Но однажды, открыв конверт с очередным заказом, я увидела его имя.
Нет, мир не взорвался мириадами сияющих осколков, как любят описывать этот момент писатели в книжках. Просто одно время закончилось и началось другое, а я не успела осуществить переход.
-Я завалю дело, - честно призналась я, глядя в глаза Куратору. Тонкую кожу ладоней колол комок смятого конверта.
-Почему? - его взгляд колко и хлёстко ожёг беззащитную кожу моих скул.
-Это... личное. - Я не сумела связно сплести слова. "Друг" - слишком глубокое понятие, чтобы выставлять его на всеобщее обозрение. Не думала, что он может понять. - Он свой. Я буду пристрастна. И инструкции...
-Куница, - сказал Куратор, и я умолкла, устыдившись своей гордыни, потому что он всё понял. - Тебя заменить некем.
Холод понимания затопил меня, заточив в едином миге неизменного настоящего.
Быстро, быстро, ещё быстрее!
Пульс камертоном отдаётся в ушах, отмеривая по капле остатки предназначенной мне вечности. Я собираю самострел, а руки трясутся так, как никогда прежде, - даже тогда, в больнице, было не так плохо. Куница! Белка ты трусливая, а не куница! Сглатываю колючий шершавый комок; в горле отдаёт горечью.
Восприятие сужается до размеров ведущей меня цели; дорога остаётся где-то за гранью, лишь пыль скрипит на зубах, возвращая сознание к ощущениям тела. Я и заказ отныне - двойная система, мы движемся вокруг одного центра масс, но рано или поздно один из объектов неминуемо будет поглощён другим.
Шершавое дерево стен, скрипучие ступени крыльца. Клуб этот считается одним из приличных местечек. Туда незазорно заявиться молодняку из Кланов, цены пока приемлемы, а потому там всегда полно народу. Сегодня традиционная вечеринка, что облегчает мне задачу. Я прихожу чуть позже всех и сразу вижу его: пёрышки, глаза, молочную кожу шеи, морщинки-веточки у смеющихся глаз. Он машет мне рукой, приглашая на танец, я мотаю головой, отказываясь, и тогда он сам в едином порыве взлетает на помост - так, как умеют только они, чтобы перья - веером, чтобы глаза - золотыми искрами, и буйство свободы хлещет из каждого движения. Я сижу в полумраке, ловя запах страсти и воли; он смотрит вверх - туда, где на перекрестье балок в стеклянных колбах ламп пылает живой огонь. Он распахнут настежь: до пёрышка, до чёрточки, весь в упоении танца; пространство меж нами звенит серебром колокольцев и напряжением той последней, тончайшей нити, на которой - всё... Вот он замирает на миг причудливо изломанным силуэтом, сияющий, радостный; взмах - и следом крылья каскадом золотых перьев низвергаются к пропылённым доскам сцены; и я в перекрестье прицела тщательно выцеливаю его правый висок.
Осень
-... практически сгорела.
Сначала приходят буквы, потом образы. Открываю глаза - надо мной перекрестье мечей. Память чиста, как белый лист, но там, за обманчиво прочной стеной покоя глухо ворочается что-то тёмное, массивное.
-...шишь меня?
Фокусирую взгляд. Рядом - колючие ветки боярышника, густо-зелёные, с кровавыми гроздьями ягод. Трогаю. Укололась. Окровавила листья. Бусина крови скатывается с пальцев и беззвучно расплёскивается по белому кафелю.
Закрываю глаза.
Тишина.
Время - больше не мой попутчик. Мне никак не обуздать его нрав, и непокорное змеиное тело его вьётся тугими кольцами вокруг и мимо меня, оставляя острое послевкусие неопределённости.
Сегодня осень. Небо синее, свежевымытое ночным дождём, зелёнь под ногами причудливо расцвечена кленовыми листьями; иду, шуршу. Я помню, что был боярышник, но "когда" больше не существует для меня. Надеюсь, то не навсегда. Надеюсь. Всегда - это ведь тоже время.
А позже, когда за окном уже чернильная мгла, и в жёлтом круге лампы пляшут тени ручных бабочек, мне чудится вдруг знакомый золотистый вихор из встрёпанных пёрышек на затылке. Сердце пропускает удар, время замирает, слепя глаза нестерпимым блеском чешуи, и пускается вскачь - ровно, гладко, в унисон очнувшемуся сердцу.
Он берёт мою ладонь - левую, в мозолях и шрамах, - легонько целует запястье - там, где над чуткой синевой венок раскинуло вязь клановое клеймо.
-Спасибо тебе, Куница.
На его правом виске я вижу полоску голой кожи - там, где стрела сбила перья. Слова застревают в горле. Отвожу взгляд.
-Я промахнулась. Прости...
Он медленно качает головой:
-Кто бы справился лучше? Знаешь ведь...
Знаю. Наши штатные Хищники придерживаются простого правила: нет объекта - нет проблем. Побоялись бы промаха. Не стали бы возиться. И никто бы их не осудил.
И потому Куратор послал Зеркало. Я вижу лучше.
В кунсткамере светло, будто за панорамными окнами сияет для неё персональное солнышко. Кругом ряды стеклянных банок с прозрачной жидкостью; мы идём между стеллажами, полными колб, пока не находим свою.
Его Пришлый невелик - чёрный скрученный сгусток размером с ладонь. Чуть выше центра зияет аккуратное сквозное отверстие: обезврежен по всем правилам. На банке бирка с датами и фамилиями. Читаю, машинально отмечая, что прошло чуть больше месяца, и осознание вдруг накрывает меня ледяной волной, грозя утащить за собой в пучину беспамятства.
На предплечье мне падает маленькое рыжее перо.
-Сильный, сволочь, - с неожиданной болью в голосе произносит Сокол, поводит плечами. Янтарные глаза его полны хищной ярости. - Мы так боялись, что ты сгоришь совсем...
Он кладёт мне на плечи огромное рыжее крыло, пропахшее ветром, и ведёт прочь, и распахивает двери, и мы шагаем вместе, одновременно, и даже дышим в унисон, и свет остаётся позади, а над нами смыкается сырая, пряная осень.