Катич Ярина. Тепло там, где сердце - 4.09 добавлена вторая половина рассказа

Тепло там, где сердце

Вдоль опушки занесенного снегом леса, борясь с разыгравшейся вьюгой, непреклонно ступал седовласый мужчина. Высокие сапоги на его ногах верно отваживали преграды, встречавшиеся на пути, создавая у стороннего человека морок, будто видит он путника, бредущего среди бело-пенных волн неведомого моря. Да только не было близ того места людей сторонних, не мог видеть кто чуда сего, подивиться воле человеческой и упорству мужицкому.

Могучий ветер, неустанно бросающий в путника щедрые горсти колкого снега, вырвал застежку на плаще, из-за чего капюшон сполз, обнажив на поругание непогоде беззащитную голову. Лицо мужчины с тонкими устами, узким носом и необычно раскосыми глазами, в отличие от седых волос не выказывало признаков почтенных лет, будто незнакомцу был ведом секрет вечной юности, вяще дознаваемый героями древних сказаний. Кафтан и штаны, хоть и сшитые из шерсти архамийских коз, да пропитанные славным барсучьим жиром, все ж не могли заменить собой добротного мехового кожуха — не берегли несчастного от пронизывающего до костей ледяного ветра. Но и не являл путник знаков страдания от жуткого холода: нос и щеки не загрубели, покраснев от мороза, губы сохранили цвет здоровья и тепла, ладони рукавиц не знали. Даже снежинки, падая на ресницы и волосы его, исчезали в одночасье, словно снятые чьей-то невидимой заботливой рукою.

Светило, лишь недавно скрывшееся за Синеборьей грядой, казалось, навек забыло о покинутой земле. В последний вечер перед Солнцеворотом ночь на землю сходила рано — кругом царила непроглядная темень. Седовласый же, борясь с непогодой, упрямо шел в ведомом одному ему направлении, не беспокоясь о поиске верной дороги — будто ноги сами вели его сквозь ледяную мглу.

Тепло было путнику. Тепло и сухо даже в лютую непогоду, царившую над здешними землями. Думал он о том, как к ночи доберется до родимой избы, отворит ворота, постучит в запертые на ночь ставни, наслаждаясь запахом дров, прогорающих в печи. Как стукнет затвор, скрипнет добрая, крепкая дверь — последняя преграда на пути к горячим, любимым объятиям. Думал том, как снимая суму, раздеваясь да разуваясь, привычно пожурит жену за то, что пса никак не заведет, в дом не спрося кого ни попадя впускает. А она лишь лукаво улыбнется в ответ и перечить не станет — оба знают, раз сторожа не заводит и пришедших впускает, то так тому и быть.

Неожиданно седовласый остановился, вырванный из приятных дум донесшимся издали звуком. Повернул голову, не обращая внимания на свирепый ветер, раздувающий откинутый капюшон словно парус, замер на мгновенье, прислушиваясь, и поворотил, всяким шагом удаляясь от леса все дальше.

— Марик! Ма-а-арик! — сквозь оглушающий свист вьюги путнику все отчетливей слышался крик.

Как зачарованный, шел он на звук до тех пор, покуда не увидел двух детей: девочку, что скоро невестой станет, и мальчика, что, судя по виду, был вдвое младше своей спутницы. В руках паренька, одетого в теплый кожух и замотанного пуховым платком по самые уши, тлела лучина — бестолковая по такой непогоде, и лишь чудом не погасшая на сильном ветру. Девочка, плутая сапожками в полах непомерно длинной меховой шубки, верно снятой с чужого плеча, крепко держала ладонь мальчика, другой рукой тщетно пытаясь ухватить юркий шнурок сползшего капюшона. Это она неустанно кричала во тьму раненой птицей, но заметив мужчину, испуганно умолкла, не зная, бежать им от него подальше или нет.

— Случилось чего? — издали прашивал седовласый, показав, что друг он детям, зла не помышляет.

Девочка только и успела, что переступить с ноги на ногу, но мальчик резко побежал к мужчине, потянув спутницу за собой.

— Тятя, тятя! — звонко кричал ребенок.

Голос его, казалось, резал собою порывы ледяного ветра, проникая сквозь слои искристых, колючих снежинок точно лезвие тонкого кинжала. Разящий, звенящий, хрустальный — чужой он в темноте непогоды суровой. Не время ему детской радости лишаться, сталкиваясь с белой пеленой забвения да стужей крепкой. Не время печали ведать.

— Тятя, помоги, Мариказабрала! Вышлаизабрала! Помогитя! — протараторил он так быстро, что слова сливались воедино, мешая мужчине осознать сказанное.

Силясь понять услышанное, путник перевел недоуменный взгляд на девочку, настойчиво влекомую все ближе звонко голосящим пареньком.

— Брат наш меньшой, — смущенно пояснила она мягким, мелодичным голосом, разглядывая незнакомца и решая, можно ли ему верить. — Забрала его тетя чудная... — произнесла девочка и запнулась.

— Кто? — коротко спросил путник.

— Не ведаю, — потупилась она. — Не узрела я, а Акир гласит, вышла из метели тетя в рубахе одной, взяла Марика за руку синими пальцами и повела.

Мужчина наклонился к Акиру и, пытливо заглядывая в глаза мальчишки, произнес:

— Глаголь-ка ты мне все сызнова. Тетя во что одета была?

* * *

Сказ детей был прост да краток. Отец минувшей весной с охоты не возвернулся. Мать в услужение людям пошла, младших оставив на попечение девочки. Вот только заболела сильно по началу холодов, а уже осьмицу спустя боги ее к себе забрали. Оплакали дети потерю, да порешили, что податься надобно к тетке, что в Кислючем поживает — ни еды, ни грошей не осталось в доме. Хоть день пути, да все ж родня встретит, приютит сирот, чай голодными не оставит. Порешили, оделись и пошли. Вещей мало, старшая вон шубу и ту от покойной матери взяла, хлебом соседи поделились и полно — дойдут до Кислючего, там поедят.

Шли добро, но как вьюга началась, так и заплутали во снегах белых та й в ветрах буйных. Доколе старшая пыталась путь средь чиста поля выведать, откуда ни возьмись баба вышла странная, забрала, увела с собой меньшого брата. Вот и бродят они теперь в снегах, Марика кличучи, да все без толку. То ли вьюга следы скрывает, то ли ветер крик уносит — не видать меньшого им, не выходит он на зов сестринский, не кричит им из завесы белой — пропал. Неразумный ведь, замерзнуть может в такую непогоду.

Знал путник, что не просто так тетя в рубахе спальной мальчика увела. Утопленница была то, что в прошлую весну сына в Рийне буйной потеряла.

Как сошел лед, вышли женщины на реку стирать, а одна с собой мальца взяла, что дома не с кем оставить. Заигрался он, пока мать белье полоскала, выбежал на склон крутой да и скользнул с берега в холодные воды быстрой речушки — не сберегли.

Мать убивалась, голосила, рыдала, руки заламывала, еле бабы удержали, чтоб за сыном вслед в реку не сиганула. Домой отвели, травами отпоили, да не помогло. Мальца-то к вечеру выловили ниже по течению, а через день и проводили ребенка к богам, как подобает. Но не выдержало сердце материнское потери первенца, с прощального обряда не домой она возвернулась, а к Рийне. Все сына хотела догнать... да не вышло... сама в реке пристанище нашла. Только вот сына ее боги приняли, а утопленница меж мирами навеки жить осталась, неприкаянная да неупокоенная. Хотела сына воротить, а вышло, что разлучилась с ним навек, в водах жить ей теперь, людям в назидание да на беду.

В непогоду такую, коли дети близко к реке подошли и сами того не узрели, так и увела она Марика к себе. Заморозит, водою напоит — сына себе обретет. Знают местные, что три зимы теперь нельзя ко льду хрустальному почем зря ходить, да еще пока солнце почивает и за землей не смотрит. Не слышали этого путники младые, потеряли брата. Как его воротить седовласый не ведал. А хоть не ведал, но и оставить как есть не мог — совестно ему детей в беде бросить.

* * *

Нашел их путник в двух верстах выше, на излучине Рийны, мирно дремлющей под аршинной толщей льда. В одной только спальной рубахе, с небрежно откинутой назад растрепанной косой темных волос, на снегу сидела нежить, примостившись возле давней ополонки, уже затянутой новым хладным стеклом. Еще недавно была она красива и полна жизни, сейчас же страшные руки ее с синими, отросшими ногтями, бережно ненькали завороженно утихшего белокурого малыша, чей кожух, платки и толстая вязаная поддевка из грубой пряжи лежали рядом, припорошенные ледяной крупой. Над ними царила тишина. Казалось, и вьюга сочувствует неприкаянной душе, признавая право матери восполнить утрату даже таким, обманным путем.

— Пусти его, — мягко произнес мужчина, осторожно подходя ближе. — Пусти, не твой.

— Будет моим, — с твердой уверенностью произнесла нежить, все так же склонившись над помалу стынущим дитям. — Мой ушел, Рийна забрала. Он далечень, а я здесь осталась. А как осталась и мужа потеряла. В Рийне вековать мне без мужа, без сына, — тоскливо вела рассказ неприкаянная. — Ан нет! Сына-то нашла! Мой будет! — со злорадным весельем добавила она. — Чай, место его занять хочешь? — неожиданно спросила сидящая на снегу нежить, коварно заглядывая в раскосые глаза седовласого. — Станешь мужем мне, поцелуй подаришь, детку пущу, — произнесла она, поднимаясь на ноги, но все еще крепко сжимая малыша.

— Коль поцелую, что будет? — глухо просил мужчина, глядя в большие глаза утопленницы, когда-то яркие, зеленые, а ныне пеленой задернутые, мутные, белесые.

— Застынешь, моим станешь, — с лукавым прищуром пояснила неупокоенная, вызовом отвечая на взгляд седовласого. — Его неволить не стану, пущай берут! У меня муж будет, мы с тобой новых найдем, семью возведем.

— Застыну.... — задумался мужчина и спустя время добавил: — Есть у меня жена уже...

— Мне-то что? — повела плечом женщина. — Муж ты чей, аль нет — я право имею. Мне Рийна право дала!

Задумался мужик. Вспомнил избу свою добрую, бревенчатую, жену родную и дочь новорожденную, стол, что близ очага стоит, да шкатулку резную. Вспомнил и, казалось, теплее ему стало на миг, да пирогами повеяло по ветру. Застынет он, аль нет — не ведал того путник. Думы его развеял Марик, на миг дернувшись в синих ледяных руках утопленницы, да судорожно вдохнувший морозный воздух. Посмотрел на него седовласый, да и порешил.

— Коли так, то согласен! — кивнул он, неотрывно глядя на синеющие губы ребенка.

Нежить, не веря собственной доле, ловко воротила стынущего мальчика на снежный настил и быстро обернулась к мужчине. Малыш, враз очнувшись, удивленно осмотрелся вокруг и, подбежав, цепко схватился за ногу иужчины, прижимаясь к нему всем тельцем и заходясь в безудержной, крупной дрожи. Нареченный утопленницы, не глядя на ребенка, положил ему на голову широкую и теплую ладонь, будто стремясь передать мальчику немного тепла напоследок. Женщина же, расхохотавшись, обхватила седовласого за крепкую шею, царапая ее длинными ногтями и жадно впилась в тонкие горячие губы. Уста ее ледяные, но мягкие на миг завлекли путника, даруя неведомое доселе ощущение струящейся в крови вечности.

Отстранившись от мужчины и заливаясь радостным смехом, женщина начала приплясывать босыми ногами по снегу, не оставляя после себя ни следа на белом покрывале, укутавшем реку.

— Мой, мой! Муж мой новоявленный, — кричала она, хлопая в ладоши и заходясь в неистово-нелепом танце.

Губы седовласого начали синеть. Руки впервые за долгое время ощутили холод, а сам он было потянулся за капюшоном, скинутым ранее суровым ветром, да только Марик, все еще преданно держащийся за ногу, вдруг дернул его за рукав, тихо напоминая о себе, да не смея произнести ни слова.

Вспомнил путник, зачем пришел, взял бережно ребенка на руки, как смог закутал в поддевку да кожух, намотав платок поверху. Чуял он, что стыть начинает: покидает тепло тело его с каждым выдохом, леденеет кровь в жилах, руки-ноги слушаться перестают. Что делать с ребенком-то? Как отогреть? Да и сам спасется ли? Ох, не дождется жена мужа с дороги дальней. Не откроет двери дубовые, не кинется на шею, да не обнимет крепко-накрепко, окутывая духом родным, с травами да молоком смешанным.

Чуял седовласый, что подбирается смерть к груди его, недолго осталось живым ходить, чай не Марик — сам согласие дал, заберет его нежить быстрее. Рийна в миг обвенчает, тепло в мир выпустив, льдом и стужей навеки тело окутав. Да только нечему было замерзать в груди странного путника. Не нашла Рийна что забрать, не сумела снегом укрыть тело сильное, да в лед обратить кровь горячую. Отступила река, не в силах холодом связать с нежитью того, кто жизнь свою другой навек отдал.

* * *

Вновь брел сквозь разыгравшуюся вьюгу упрямый путник, прижимая одной рукой теплую, мирно сопящую на груди ношу. Спешил воротить дитя сестре да брату, подсвечивая себе доброй лампой масляной, взятой из сумы за плечом, дабы издали заметить можно их возвращение. Приветит он их в избе родной: накормит, напоит, спать уложит, а после и к родне проведет, заверившись, в том, что примут детей как подобает.

Шел мужчина, пересиливая ветер, да тревожась о сопящем мальчике, чай не холодно ли ему. А в ушах ему не сопение Марика слышалось, а все жуткий крик потопленницы стоял, что обреченно голосила вслед:

— Почто?! Почто не стынешь-то?! Почто-о-о!

Но как не причитала нежить, разбивая кулаки о ледяной покров Рийны, неведомо было ей, что у седовласого нет с собой сердца — стыть нечему. Сердце его дома осталось схоронено, подле жены, ведьмы местной, да дочери новорожденной. В уюте почивает родимое, на красном бархате резной дубовой шкатулки, согретое теплом домашнего очага, защищенное от всех невзгод любящей женской рукой. Потому заплутать путник не может, да и холод нипочем. Тепло ему там, где сердце оставил.

Комментарии: 18, последний от 10/10/2015. © Copyright Катич Ярина (yarina.katic@gmail.com) Размещен: 05/07/2014, изменен: 04/09/2014. 15k. Статистика. Рассказ: Фэнтези, Сказки Рассказы - обновление от 4.09 Иллюстрации/приложения: 1 шт. Скачать FB2		Оценка: *8.504** Ваша оценка:
Аннотация: Хранимы будут сердца любимых. Хранимы будут тела любимых. Хранимы будут души любимых. Ибо нет той силы на свете, которая может разорвать священные узы истинной любви. Поздним вечером, средь суровой зимней вьюги, седовласый путник спешит домой к своей семье. Но донесенный колючим ветром детский крик в корне меняет путь одинокого странника.

Катич Ярина : другие произведения.

Тепло там, где сердце - 4.09 добавлена вторая половина рассказа

Тепло там, где сердце