Он машинально поискал на поясе ключи и нашёл нож. Подарок Самири... Халлель хотел отцепить его и положить в сумку, но это требовало усилий, и он смирился с положением. Автобус оставил за собой ослепительный клинок озера и долину и усердно наматывал на колёса мили плоской пыльной дороги, иногда останавливаясь, чтобы высадить пассажиров. В конце концов Халлель остался в салоне с невзрачным местным. Тот безмолвно сидел сзади, читая книгу, одетый в тёмный халат поверх белой рубахи, с чёрной шапочкой на голове. Он выглядел как типичный местный вари, то есть книжник и толкователь священных текстов. Шапочка была расшита бледным орнаментом.
Среди плоских холмов перед выездом на шоссе лежала деревня, и автобус подобрал четверых. Халлель поленился обернуться и только краем глаза заметил каменный зонт остановки. Первым в салоне явился чей-то беременный, круглящийся под покрывалом живот; его поддерживала тонкая тёмная рука. Вокруг запястья вился бронзовый браслет. Прошелестело белое, в голубых листьях покрывало, взволнованно мигнул блестящий ланий глаз, и чёрная прядь колыхнулась, намекая на чудо... Халлель отвёл глаза. "Нельзя обращать внимание на местных женщин", гласил путеводитель. "На них даже смотреть нельзя." Её сопровождали трое мужчин, и тот, что бережно поддерживал женщину, явно был её мужем. Ещё двое, угрюмые и похожие друг на друга, подозрительно осмотрели Халлеля, как будто бы им предлагали его купить, и он притворился, что спит с открытыми глазами. Ему мерещился чёрный локон... Они сели сзади, как и вари, и Халлель отметил, что все местные сидят справа, оставив чужаку левый ряд. Будто бы он чумной. Ну и пусть, подумал он. Ну и пусть. Ещё несколько часов езды, а там и Танаис, аэропорт, самолёт, кондиционер, кофе... На время поездки Халлель решил думать, что ему не придётся больше вставать и вообще что-либо предпринимать, что водитель без остановки доедет до самого аэропорта, а то и до трапа. В этой грезе салон самолёта почему-то был тих и пуст. Он будет сидеть в чистой прохладной пустоте и пить кофе со льдом, вспоминая Самири.
Чёрные башни крепости Гешуширан остались где-то позади, за приплюснутыми холмами. Утром небо было голубым, но ближе к полудню кто-то плеснул алюминия в синеву, и высота побелела. Солнце превратилось в слепящий круг, потом в белесое пятно, на которое почти можно было смотреть. Стенка автобуса постепенно раскалилась, но у Халлеля не хватало силы воли пересесть. Он сидел с южной стороны, уткнувшись головой в стекло и глядя на юго-запад. В пыльной дымке сиреневая полустепь вырождалась, слабела и незаметно перетекала в безбрежную, жёлтую, жуткую Гешу, в горячий гордый песок. Уже более сотни веков пустыня жадно вдыхала летящий с севера запах жизни. Она изрыгала песчаные бури, и её сухой, голодный зев глотал караваны, армии и города. Однажды Гешу чуть было не сожрала бога. Святой Андрей оказался ей не по зубам, а я, пожалуй, был бы в самый раз, решил Халлель. Рессоры автобуса давно сели, и западный гость мешком трясся на протертом сидении, чувствовал, как сквозь рубашку и штаны в тело перетекает зной, и ещё раз сказал сам себе: никогда сюда больше не...
***
Стекло вздрогнуло, и Халлель очнулся от дремы. Обрывки облаков неслись в небе, с безумной скоростью меняя очертания. С юга в зенит ползла тьма. Халлель подумал, что снаружи стало прохладнее, приподнялся и приоткрыл окно. В лицо ударила тугая стена ветра, и он упал на сиденье. Местные беспокойно переговаривались. Водитель попытался включить радио, но эфир был наполнен шипением, треском. Халлель с трудом закрыл окно. Ветер мешал ему изо всех сил, будто живой.
Сзади опять послышались голоса. Женщина что-то сказала и сдавленно охнула. Как бы ей не стало плохо, подумал Халлель; она уже на сносях. Не хватало только принимать роды... Интересно, сколько сейчас показывает барометр?
В бок автобуса ударил кулак ветра. Их тряхнуло, и женщина закричала. Халлель вскочил, и сзади кто-то произнёс:
-
Вы что, хотите налететь на нож? Им наша помощь не нужна.
Автобус снова тряхнуло, и Халлель едва удержался на ногах. Он обернулся, увидел попутчика и поразился, что не заметил в автобусе западного туриста. Тот сидел на его стороне через ряд, у прохода, и это неприятно удивило Халлеля. Обычно люди, видя свободные места, садятся у окна. Халлель глянул в лицо соотечественника и почему-то отвёл глаза. Ему показалось, что в этом человеке что-то неправильно, но рассматривать его, чтобы понять, что именно, было бы неприлично. Халлель встряхнул головой. Зачем это он встал?
Женщина снова вскрикнула. Халлель решительно направился к группе местных, но попутчик вдруг схватил его за локоть.
-
Они порежут Вас на куски.
-
Нет, - ответил Халлель, с непонятным омерзением высвобождая руку. На локте будто горел ожог. - Не порежут. Я врач.
Женщина лежала на двух сиденьях и стонала, пока муж и братья подкладывали ей под голову шаль. Ветер усилился, и автобус сильно качало. Халлель протиснулся мимо книжника и тронул мужа женщины за плечо.
-
Я врач, - сказал он, надеясь, что эти люди знают западное слово "врач". Они должны были его знать.
Мужчины повернулись к нему. Они молчали. На их лицах было не просто недоверие - опасение непонятно чего. Халлель попытался раздвинуть их, чтобы взглянуть на женщину, но её муж вытащил нож и поднёс его к глазам чужака. Халлель отшатнулся.
-
Но я врач! - сказал он. - Понимаете - доктор...
-
Ты дурак, - из-за спины ответил книжник.
Он взял Халлеля за плечо, отодвинул от лезвия и что-то сказал мужчинам на своём языке. Муж женщины кивнул на Халлеля и яростно возразил. Его братья потянули ножи с поясов. Они смотрели на чужака, как на опасного зверя.
-
Скажите им, что я врач, - обратился к книжнику Халлель.
Тот оттолкнул его подальше и стал что-то говорить своим. Женщина тяжело дышала, её глаза закатились. Халлель ждал. Книжник повернулся к нему.
-
Иди на своё место и сиди.
-
Почему? Ей же плохо, она беременна. Я врач...
-
Я понял тебя. Ты что, хочешь к ней прикоснуться?
Халлель похолодел. Он понял, в чём дело, но отказывался смотреть этой правде в глаза.
-
Ты, западный мужчина, хочешь прикоснуться к этой женщине? Его жене? - Вари указал назад. - Ты хочешь трогать её руками? Может быть, снять с неё одежду?
Книжник поднял брови в не то напускном, не то искреннем изумлении. Халлель отметил, что он моложе, чем кажется. Кожа этого вари была не смуглой, а загорелой. Из-под светлых бровей смотрели умные серые глаза, а лицо было вполне западного типа. Увидь Халлель этого человекав западном ресторане, в костюме, он не заподозрил бы в нём чужака. Да это русь, понял врач; книжник - явный северянин из русов. Когда-то он переехал сюда жить или, может быть, просто приехал в гости, как сам Халлель, да так и остался здесь, за что-то или кого-то зацепившись.
-
Надвигается буря, - сказал книжник. - Иди на своё место, сядь и попытайся стать невидимкой.
-
Буря? - Халлель был поражён. - Эта женщина наверняка рожает, мы в пустыне, надвигается буря... и я не имею права помочь?
Книжник пожал плечами и взглядом указал назад. Мужчины не думали прятать свои ножи. Это были хозяйственные ножи, острые и прямые. Ими одинаково удобно свежевать ягнёнка и резать глотку врагу. Халлель понял, что он действительно дурак.
Он вернулся на место. Автобус опять тряхнуло, потом ещё и ещё, и женщина закричала. Водитель сбавил скорость и что-то крикнул в салон. Автобус свернул с шоссе.
-
Будет буря... - протянул попутчик с азартом. - Мы едем к убежищу. Становится интересно...
Халлель напряжённо ловил звуки, которые издавала женщина. Она была очень молода, моложе Самири, меньше ростом... и не так красива. Была проще, невзрачнее, чем та, к которой он более чем прикоснулся.
***
-
Только Вы его обязательно прочитайте.
-
Хорошо, - сказал он.
-
От этого может зависеть жизнь.
-
Да, - сказал Халлель и взял путеводитель.
У него уже была такая брошюра, но это не имело значения, потому что этот экземпляр ему дарила её рука. Чудное женское лицо выглянуло из окошка кассы турбюро, когда Халлель пришёл забрать билет. Он не видел ни груди, ни бёдер - того, на что прежде всего обращают внимание мужчины, и для него самой соблазнительной частью её были губы. Словно спелая вишня - писали о таких губах поэты; такие плавные очертания глаз они сравнивали с миндалем, и Халлель вдруг почувствал остроту правды стихотворцев. Каждый ноготь её был крохотным садом, и на тёмной почве из лака рос белый, с золотыми сердцами цветок. Халлель зачарованно смотрел, как рука феи вернула ему паспорт с визой, и зачем-то сказал:
-
Я лечу в отпуск в Чиати. Двадцать шестого.
-
Я знаю, - ответила она.
Голос был чистый и плавный, как южное лето. Как ласковые небеса.
Оазис Чиати рос прямо из шкуры пустыни. Даже кирпичи были здесь песчаного цвета. Их делали, связывая песок цепким строительным раствором, который, согласно легенде, изобрёл лично Ран. Посреди самой Гешу до сих пор стояли возведённые им для караванов и солдат убежища от бурь, неприступные цитадели, сложенные из огромных песчаных блоков. Они были надёжны до сих пор, держались многие сотни и тысячи лет на этом цепком растворе, или, может быть, на чьём-то когда-то данном кому-то честном слове... За окном автобуса сошли на нет все каменистые холмы, и мир стал плоским - пустыня, дорога и беспокойное небо. Только автобус (жук) полз (летел). И ещё что-то плавало в воздухе, дальние точки - вверх, вниз. Похоже, это были птицы... И какое-то подозрение замерло, шевельнувшись.
Халлель приехал в Чиати из аэропорта Танаис на таком же автобусе-ветеране. Было полдвенадцатого ночи, и время ужина в отеле давно прошло. Халлель начал искать открытый ресторан. И нашёл. Ужин был неимоверно убог, и десять талеров - ничто для доходов врача - показались серьёзной потерей. Кое-как набив брюхо и валясь уже с ног, Халлель побрёл к озеру. Песчаный берег был совершенно пуст, а воды мерцали нечётким призрачным светом. Халлелю стало неуютно. Вспомнились старые западные сказки о жутких жителях восточной ночи, созданиях Эша и Рана, но почему-то не Андрея. Было как-то не принято поминать в этой связи Святого Андрея, хотя хроники тех времён говорили, что и он имел отношение к монстрам. Как будто сам Запад хотел очистить этого человека от этой вины и вознести его на пьедестал... Халлель улыбнулся древним мифам, но всё-таки повернул назад, так и не подойдя к воде. Ночью город производил жалкое впечатление. Халлелю чудились вездесущая пыль и грязь, которые он увидит, когда выйдет из отеля при свете дня... Он лёг полуголодным и решил, засыпая: пусть даже отпуск не удастся, это всё равно удача, потому что я увижу, как и чем они здесь живут.
Утром в его номер пришла Самири. Полусонный, Халлель поднял голову с подушки и тут же узнал эти вишнёвые губы. Она переоделась западной женщиной, упаковала себя в строгий костюм, перчатки, мужскую шляпу и солнечные очки - словно чудесный подарок в неуклюжем пакете, не умаляющем чуда. Она спокойно сняла шляпу, вынула заколку, и волосы упали на светлую шерсть пиджака чёрным буйным водопадом.
Потом, после всего, Халлель долго размышлял, что это значило для неё, и для её людей, и вообще для всех: что молодая женщина с Востока, названная Самири - кажется, это было имя убитой демонами Армагетто древней святой мученицы -, рождённая в традиционной семье неподалёку от Чиати, работала на Западе одна, без мужа, брата, отца. Повинуясь внезапному порыву, она нарядилась в чужое платье, притворилась чужой и повела себя не как женщина своего народа и своей веры. Повела себя как чужая. Она взяла отпуск на те же дни, что и он - или, может быть, у неё уже был запланирован отпуск на те же дни, что у него - или, может быть, она просто уволилась из турбюро, ведь по сравнению с главным это было не так уж и важно... Под чужою личиной Самири последовала за незнакомцем на свою родину, на Восток, и явилась в отель, где соотечественников обманул её фальшивый акцент. Солнечные очки скрыли от цепких взглядов её глаза, жаркие чёрные озёра; и вот эту чужую западную женщину служанка без вопросов провела в номер западного мужчины, ничего плохого не думая о них - или, может быть, думая, но это было неважно. Эти двое были чужаками. Под маской незнакомки Самири явилась в родной дом и сыграла чужую, и только чужак Айве Халлель узнал её тайну. Самири доверилась и отдалась этому чужаку.
Озеро оказалось прохладным и прозрачным, а город был очень чист. Лишь вездесущая пыль летела по каменным плитам - назойливый привет пустыни Гешу. Ночью Чиати пустел. Самири и Халлель бродили в каменных переулках, не разнимая рук, как будто сразу срослись. Серьёзные, песочного цвета коты неторопливо ускользали прочь, прятались в мусорные баки, ныряли в норы подвалов и под неподвижные глыбы машин. Большое жёлтое здание, в котором некоторое время назад случился пожар, глядело слепыми тоскливыми окнами в ночь. Его не сносили, не ремонтировали и не продавали. В тёмных витринах бутиков поблескивали зеркала и ждали утра причудливые крепости из песка, раковины, украшения, вина и шахматные наборы: западная пехота, рыцари и королевская пара за белых, восточные воины, Ран и его Семёрка за чёрных. С озера текли незримые струи прохлады и запах воды.
Халлель не ощущал опасности и не считал местных мужчин своими врагами. Изредка эти мужчины присматривались к Самири, но ничего не делали и не говорили. Халлель узнал, что акцент и одежда значат намного больше, чем смуглота кожи, чёрные волосы, миндальный рот. На ногтях Самири теперь был тёмный западный лак, похоронивший под собой бело-золотые цветы.
-
В случае чего я просто выдам тебя за гиперборейца, - сказала она. - Мы теперь и на Западе есть.
Он кивнул. Ему даже в голову не пришло, что ему предлагали маленькое предательство и что Единый Бог, в Которого он всегда верил и Которому доверял, мог возражать против безвредного, необходимого маскарада.
-
Если надо будет, произнесёшь символ нашей веры. Ты его знаешь?
-
Да.
И он повторил строки на волшебном, певучем, мёртвом языке, которые выучил ещё в детстве, когда впервые прочёл "Сердце Тьмы". Для Халлеля всё это было не столько историей, сколько легендой и мифом. История давней войны переходила в сказочную мистерию, страшную и красивую.
-
Верно, - обрадовалась Самири. - Ты всё правильно произнёс. Кто тебя научил?
-
Эди Чени, - ответил Халлель. - Я несколько раз читал его мемуары. Он очень старательный рассказчик. Там есть звуковая транскрипция.
-
Эди Чени... - сказала она. - Эди Чени произнёс перед Андреем символ веры, чтобы завоевать его доверие, а потом предал его.
-
И попытался убить.
-
Эди убил его. Просто это не помогло.
-
Люди бессмертны, - сказал Халлель.
Он толковал историю Святого Андрея именно так. Люди были бессмертны. Жизнь, свобода и радость были непобедимы, и вечна была любовь. Халлель поцеловал Самири в лоб. Она вернула поцелуй - в губы.
Они много чувствовали и мало говорили, и сейчас Халлель видел, что это предвещало беду. Необязательно вслух строить планы на будущее после неполной недели знакомства, но она даже фамилии не назвала, и теперь он понимал, почему. В этой стране у неё наверняка была большая семья - уважаемые отец и мать, многочисленные братья и сёстры, деды и бабушки, тётки, дядья... Пожелай Халлель найти Самири, фамилия дала бы ему все карты в руки. Самири. Он не видел её документов. У неё могло быть другое имя.
Они засыпали под утро, сплетясь в объятиях, как будто давно срослись и душами, и телами, и Халлель ни на мгновение не усомнился, что это так, они действительно срослись. Он не интересовался её фамилией. Скоро они сложат все свои вещи в один чемодан и вернутся на Запад, где она будет зваться Самири Халлель. Номер у них был маленький, на одного, зато с террасой - и на втором этаже. Снизу их было не видать. На керамическом столике стоял графин с водой и песчаная ваза с фруктами. Вечером Самири надевала солнечные очки и рубашку Халлеля, которую забывала застегнуть, растягивалась в шезлонге, ела сливы и пила кактусовый чай со льдом. Халлель подкрадывался, набирал в рот воды из графина и внезапно опрыскивал её. Самири взвизгивала, хохотала. Капли воды сползали по её груди и животу, забирались в пупок, поблескивали в волосах внизу... Халлель стаскивал Самири на пол и опускался на колени между её ног.
Она не решалась загорать на пляже у озера, как другие туристки, топлесс. Там встречались и местные - санитары, спасатели, продавцы напитков и еды. Самири выдали бы им невозможные у западной женщины тёмно-коричневые яркие соски. К тому же ей не нужен был загар. Они провели не много времени на пляже, но во дворе отеля был бассейн, и Самири купалась в нём, надевая резиновую шапочку и очки. Она сходила к бассейну в махровом синем халате, и неуклюжее облачение делало её знакомой, западной, своей. Непредставимо было, чтобы она отдалилась и стала чужой. Халлель купил ей в живописном бутике колье из озерных жемчужин и заметил, как дрогнули руки молоденькой продавщицы. Девушка склонила голову в сторону, всматриваясь в Самири, но та непринуждённо обратилась к Халлелю на вестрене, и любопытство продавщицы тут же растаяло. Халлель не думал о том, чем чревато разглашение их тайны. Он понятия не имел, в какую страну приехал, как здесь думали и чем жили люди, что означала связь западного чужака с местной женщиной. Путеводитель этого не уточнял. Халлель равнодушно понял своё невежество в этих важнейших вопросах, но был слишком счастлив, чтобы опасаться. Когда Самири в то первое утро вошла в его номер, она долго снимала перчатку правой рукою с левой, и на тонких смуглых пальцах сверкнуло золото и кровь - рубин. Под губами Халлеля её золотая цепочка с медальоном казалась змейкой, тёплой и живой, и он ласкал языком вишнёвые губы, шею, цепочку и нежную кожу между грудей. Самири. Из ямочки её пупка он черпал незримое вино жизни - Самири... И тонкие браслеты на лодыжках, на запястьях, золотые, чуть-чуть светлей её кожи... И нефтяные озёра глаз.
За день до ухода Самири купила ему нож в вышитом кожаном чехле. Не шутовской кинжал из тех, что делаются для туристов, а настоящий прямой, остро отточенный нож. Халлель обрадовался, как мальчишка. Подарок означал, что Самири верит в его способность драться ножом, и это польстило врачу, привыкшему использовать разве что скальпель, и то только на пользу живых существ.
-
Если таможня придерётся, скажешь, что это сувенир, - сказала Самири. Халлель не заметил ничего странного в этих словах, а на следующее утро проснулся и увидел, что она исчезла.
Он, кажется, сквозь сон слыхал, как она поднялась, как что-то шелестело, как открылась и снова закрылась дверь, но потом снова заснул. Он проспал до полудня. Самири не было в столовой, где для них каждый день оставляли завтрак, и прислуга бросала ему заинтригованные взгляды. Халлель понял: что-то случилось... Он доел вдруг ставший пресным бутерброд, поднялся в номер и увидел то, чего не заметил со сна: её вещи исчезли. Самири ушла.
Первым, что он предпринял, был звонок в турбюро.
-
Я даже не знаю, как её зовут. Она была тринадцатого августа в вашей кассе в аэропорту. Представилась Самири...
-
Это мне ничего не говорит, - сказала секретарша. - Может быть, я сама могу Вам помочь?
-
Нет, - сказал он. - Это личное.
-
Мы не имеем права выдавать информацию о наших сотрудниках, - её тон сразу же охладел.
-
Но я... люблю её, - сказал Халлель. - Она моя невеста.
-
Тем более.
Халлель не отставал. Когда секретарша отключила связь, он позвонил ещё раз, потом опять, наугад изменил последнюю цифру номера и попросил соединить его с шефом.
-
Мы даже не знаем, вернётся ли она, - сообщили ему, когда он всем надоел.
Этого-то он и боялся.
Следующие сутки Халлель провёл на ногах. Тело просило отдыха, но дух отказывался тратить зря и секунду. Час за часом он гнал усталую плоть по всем, всем, всем местам, где бывали они с Самири, где гуляли, сидели, куда мимоходом заглянули. Летом в Чиати было немало туристов, хотя и не настолько много, чтобы это стало неприятно. Эти люди казались Халлелю огромной тупой толпой, которая проглотила его фею. После суток беготни он уверился, что Самири в Чиати нет. К вечеру следующего дня он заплутал далеко за окраину города, понял, что ни в тот день, ни позже уже не попадёт в отель, позвонил туда и сказал:
О вещах Халлель больше не думал. За сутки судорожных поисков он ушёл на добрый десяток миль от Чиати, заблудился среди пригородов и посёлков и уже в сумерках спустился к озеру. Берег здесь был пуст - неприрученное, дикое место. Вода покоилась под темнеющими небесами. Здесь, казалось, стремительно испаряется атмосфера, и на берег вот-вот навалится чёрный космос. Через полмили на скалах высилась крепость Гешуширан, давно оставленная и пустая обитель сухих ветров. Халлель искупался, оделся и лёг на песок. Вместо овечек он принялся считать дни, которые провёл с Самири, - одиннадцать, двенадцать, тринадцать дней - но это было слишком больно, и он стал считать острия башен крепости, пока последний свет не угас и грозные чёрные камни не слились с небесами.
Всю ночь его терзали поганые сны. Песок остыл, и Халлель судорожно крутился, пытаясь зарыться в тепло, слишком усталый, чтобы встать. Вконец измученный, он даже не удивился, когда один из снов оброс плотью, дыханием и голосами. Он приоткрыл глаза. Было темным-темно, и в этой тьме над ним нависли сгустки черноты. Халлель прекрасно понял, о чём они говорили.
-
У него нож.
-
А он умеет с ним обращаться?
-
Не-а.
-
С ножом надо уметь обращаться.
-
Иначе нож могут просто забрать.
-
И им же и порезать.
-
На кусочки.
-
Могут шкуру спустить.
-
Буквально.
Почему-то Халлель не испугался, даже не напрягся. Он просто смотрел из-под полуопущенных век, как шевелились, сливались, перетекали друг в друга тени. Озеро излучало слабенький свет, но глаза ночных гостей почти не светились. Халлель едва улавливал тусклые красные огоньки, острые, как раскалённые наконечники игл. Сказки ожили, пустыня и крепость извергли голодных чудовищ, а ему было не страшно. Ему было всё равно.
-
Кажется, ему всё равно, - сказал один.
-
Ему не страшно.
-
Это не враг.
-
Тогда это неинтересно.
-
И не нужно.
-
Не нужно.
И они отступили прочь, растворились в безмолвии и во тьме. Вот этих-то и называют "хоргор", с апатией мертвеца думал Халлель, погружаясь обратно в сон.
***
Он брёл по сельским улицам, узким, словно речные протоки, меж покрытых глянцевой росписью каменных оград. Эти неприступные берега скрывали внутренность просторных дворов под сводами винограда. Под сандалиями скрипела пыль. Из калитки в калитку сновали лёгкие женщины в белых шалях, несли друг дружке пакеты с пряностями, мукой, маслом. Халлель вглядывался в лица женщин. Самири не было среди них.
Он вышел на край посёлка и взошёл на шаткий висячий мост, под которым задыхался в желтоватом бурьяне ручей. На другой стороне было пусто и тихо. Меж двумя жилыми массивами зияла не застроенная дыра. Земля чуть волнилась, вздымалась невысокими полосами, как будто здесь когда-то жила река или море, а потом вода отступила. Халлелю почудились сухие остатки раковин в пыли. Поодаль у ряда мусорных баков бегали неприкаянные псы. Халлель повернул назад и пошёл по улице, ведущей к вершине холма. Он где-то потерял кепку, и солнце жгло голову. От усталости и жары он плохо соображал. Улица упиралась в небольшую площадь и колодец. Халлель опустился на колени и без спросу отхлебнул воды из ведра женщины, которая как раз тащила из колодца второе. Женщина изумлённо уставилась на него. Халлель улыбнулся ей, отполз к ближайшей стене и сел наземь в тени дикой сливы.
Сначала ноги отказывались вставать. Халлель подобрал с земли пять маленьких жёлтых слив, слегка побитых, но вообще-то очень даже ничего, и несколько минут упивался их кислой сладостью. Когда женщина ушла, он с трудом поднялся, подпрыгнул и лёг грудью на ограду. Сверху её усыпали осколками стекла, но они затупились под постоянными ласками пыльного ветра. Во дворе жила рощица старых акаций. В их сени за деревянным столом восседал грузный седой человек и пил из широкой пиалы чай. Перед ним стояло блюдо со сливами. Большой кудлатый пёс дремал, положив голову на ногу хозяина, такой же степенный, серо-седой. Скрипнула дверь. Стройная женщина вышла во двор и поставила перед отцом чайник. Халлель не увидел её лица, но узнал бы фигуру среди сотен и тысяч. Он вздрогнул. Пёс поднял голову, увидел непрошеного гостя и заворчал. Лёгкая женщина что-то сказала отцу и пошла к ограде, и Халлель зачарованно смотрел, как текут по её белой шали тени ветвей акаций.
Так он нашёл Самири и потерял надежду. За тот десяток секунд, что она пересекала двор, Халлель без тени сомнения понял, что эта женщина - чужая. Всё в ней было чуждо: одежда, походка, выражение лица. Всё беспощадно твердило ему: чужак. Она остановилась за пять шагов до ограды, положив руку на уши ворчливого пса. В глазах не было ни узнавания, ни обещания, ни опаски. Не было надежды. Халлель вдруг ощутил животом её подарок, висящий на поясе боевой нож, и на мгновение ему пригрезилась возможность очень дурного поступка, вполне достойного местных мужчин. Но это тоже было чуждым, враждебным, и злая греза тут же умерла. Самири отвернулась и пошла прочь. Она двигалась неторопливо, как будто в запасе у неё была вечность. И не одна.
***
-
Не стоит думать о ней, - сказал попутчик.
Он что, мысли читает? - спросил себя врач; и ещё: вот что заставляет человека идти к насиженному месту, когда в его распоряжении больше половины автобуса? Тем более когда рядом сидит неприятный сосед... Потом ему стало стыдно. Он сказал себе: человек не виноват, что у него неприятная внешность; к тому же это мой соотечественник и единственный союзник, если начнётся поножовщина.
-
Она беременна, - сказал Халлель. - И ей плохо. А эти...
Он махнул рукой.
-
Вы ничего не можете сделать.
-
Я должен. Должен...
Он стал искать возможность их переубедить, но ничего не придумывалось. В салоне царили сумерки. Халлель глянул в окно и испугался: всё небо было затянуло тьмой, а с юга с видимой скоростью шла невероятных размеров туча. Она вставала из-за горизонта, как чудовищная черно-синяя планета. Халлель различил на её поверхности вихри, схожие с оком газового гиганта Маханана. Он знал историю древнего южного царя Нима, который объявил войну Рану и повёл пятидесятитысячную армию через Гешу, да так и сгинул в невиданной силы буре, и только полтораста лет назад пустыня нехотя обнажила на радость археологам жуткую массовую могилу. Однако Халлель никогда не видел песчаных бурь и не знал того страха, который скрывается за словами "сжигающие без огня". Так звали южные ветра народы, живущие по соседству с пустыней Гешу.
А та буря тоже была страшна - много страшней - то была величайшая из бурь, порождённых пустыней в бесчисленные века. В кромешном черном и жёлтом аду с Андреем была белокожая девушка - чужая девушка - западная единобожница - золотистая россыпь веснушек, и незабудки-глаза, и пшеничные косы - и Андрей спас её. Грейс. Из-за ожогов она не могла больше идти, и Андрей нёс её на руках. Сверхчеловек-человек-бог потерял большую часть себя, утратил голос, оружие, память, власть - даже самую жизнь. Он остался в одних полотняных штанах и рубахе, бурой от пота и крови. Когда обрушилась буря, он снял с себя эту рубаху, чтобы закутать в неё лицо Грейс. Они лежали спиною к ветру в песке, и Андрей прикрывал Грейс своим телом, когда пыльные клыки Гешу пытались обглодать плоть с их костей. Андрей сберёг её и спас её - случайную попутчицу, западную единобожницу, невесту предателя, который ударил его ножом. Чужую девушку, не нужную ему ни для чего. Ни для чего. Господи, да неужто для этого всё-таки нужно быть богом?!
Автобус затормозил у круглого холма. Холм был правильный, рукотворный и выглядел очень старым. Он был создан из какого-то полупрозрачного камня, но когти бурь давно уже сделали поверхность матово-серой. Халлель услышал крик и втиснулся в спинку сиденья, сжав зубы. Женщину пронесли к двери, и её тёмное, с крупными каплями пота лицо моляще воззрилось на врача бездонными глазами. Глаза были полны боли. Это схватки, решил Халлель; она рожает. И тут он увидел мокрый алый подол её платья и тонкий ручеёк крови, тянущийся за ней по полу. Свет в салоне погас. Водитель выскочил из кабины и что-то прокричал. Идиоты, подумал Халлель в бессильном гневе. Она истекает кровью, у неё какой-то разрыв внутри. И они не дают даже попытаться помочь...
-
Ого, - сказал попутчик. Он так и не сдвинулся с места. - Хорошо, что они Вас к ней не подпустили. Я ошибаюсь, или при нормальных родах такого кровотечения не бывает?
Халлель покачал головой. Он всё видел её глаза.
-
Не бывает. А тут не больница, у Вас ни инструментов нет, ни лекарств. Она же наверняка умрёт. Если Вы попытаетесь её спасти и потерпите неудачу, Вас зарежут, а заодно и меня.
Халлель подавил неприязнь и решил, что попутчик прав. Всё равно. Её полный страдания взгляд был не случаен, он был адресован ему. Его молили о помощи.
Халлель вышел из автобуса. Кровавый след уходил по каменистой земле в убежище. Земля уже почти впитала кровь. Из холма лился тусклый керосиновый свет, и Халлель пошёл туда. Женщина лежала на трёх сдвинутых в ряд табуретках. Её белое покрывало было тёмным от крови, руки свесились вниз. Огромный живот выпирал, как гора, над маленькими холмиками грудей. Она уже не кричала - только дышала. Халлель решил войти в убежище, и будь что будет. Семь лет назад он принёс клятву врача и был готов отдать жизнь, чтобы её сдержать. Он перешагнул порог. Мужчины заступили ему путь, и у самого горла сверкнул чей-то нож. Вот и конец, равнодушно подумал Халлель и даже не обиделся на эту несправедливость. Из-за плеча человека с ножом возник книжник и пальцем отстранил лезвие.
-
Я доктор, - упрямо сказал Халлель, глядя в замкнутые лица. Он был уверен, что его понимают, и повторил: - Доктор. Я хочу попытаться помочь.
У него не было с собой ничего, кроме ножа, но в убежище был кипятильник и запас воды, а на стене висел шкаф-аптечка с алым ромбом, универсальной каплей крови на дверцах. Там должен быть спирт, бинты, шприцы, вата и какие-то медикаменты, пусть даже местного производства. Рядом с ним был неплохой переводчик.
Книжник покачал головой и пошёл на Халлеля. Тому ничего не оставалось, как выйти из помещения.