Draculard, Надя Яр : другие произведения.

Неблагодать

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Настоящие ЗВ, старый канон. Император Палпатин, гранд-адмирал Траун и прототипы героев диснеевского мультсериала "Повстанцы": война, любовь и Тёмная сторона Силы. Или: как могло быть на самом деле.


   Пролог
  
   Трёхлетний Ирек Исмарен сидел на ковре посреди россыпи деталей игрушечного дроида. Император Палпатин внимательно наблюдал за ним, но Ирек не обращал внимания. Решительно упираясь руками в ковёр, он перебирал детали взглядом, пока не остановился на маленькой пушке с краю ковра. Глаза мальчика сузились, плечи слегка напряглись; мгновение спустя игрушечная пушка беззвучно взмыла в воздух и поплыла над ковром к полусобранному боевому дроиду, где, звучно щёлкнув, встала на своё место.
  
   Ирек не пытался действовать руками, он использовал только Силу. Координация у него была ещё ненадёжной, ребёнку в этом плане было далеко до взрослых, и иногда детали у него мазали мимо предназначенных им мест. Но Ирек исправлял эти мелкие ошибки, причём, как правило, самостоятельно. Деталь за деталью его боевой дроид наращивал мощь, приближаясь к своей окончательной форме.
  
   Император Палпатин смотрел, как играет его маленький сын.
  
   Ковёр, на котором сидел Ирек, был плоским и гладким, словно поверхность стола. Для конструкции дроида он подходил идеально. Роганда Исмарен, мать мальчика, сидела по другую сторону ковра, облачённая в зелёный и красный шелк, и наблюдала, как Ирек трудится над конструктором. Приглушённый свет покоев и темнота ковра придавали женщине оттенок нереальности, будто она была голограммой; древний ситхский узор на ковре был ещё черней и, казалось, сочился сквозь её бледную кожу. "Терпение", -- подумал Палпатин; фигура женщины, казалось, олицетворяла эту добродетель.
  
   Или: "Контроль". Вот -- батарея другой пушки на волосок промахнулась мимо гнезда, задела незакреплённую пластину брони, и та отвалилась с дроида на ковёр. Однако Ирек не дал матери шанса на упрёк: незаметное движение указательного пальца -- и пластина укрылась крохотной, но действенной иллюзией. Роганда ничего не видит на ковре, а Ирек потом спокойно вернёт деталь на место.
  
   Женщина смотрела на всё это с понимающей улыбкой. Мальчик был её малой копией, изящный, хрупкий и красивый, словно экзотический цветок. От Палпатина в нём не было ничего, кроме волнистых волос, голубых глаз -- и потенциала в Силе.
  
   В Силе Палпатин видел знакомую душу, которая приближалась к Алым гвардейцам за дверью покоев.
  
   Траун.
  
   Пришло время встречи.
  
   Император подал знак рукой. Роганда поднялась одним плавным движением танцовщицы, схватила ребёнка и поспешила прочь через вторую, меньшую, скрытую дверь. Ирек глядел на своего отца через плечо матери, молча, без ревности и без страха. Почти готовый дроид, детали и ящик из-под конструктора плыли за ними по воздуху на поводке Силы.
  
   Мальчика надо отослать прочь, думал Палпатин, когда дверь закрылась за теми, кто был по сути его семьёй. Он уже принял меры для защиты Ирека, позволив Роганде распространить слух о том, что настоящий отец -- малозначимый член Имперского Совета, бывший ученик джедая Сарцев Квест. Эта ложь казалась убедительной -- насколько было известно двору, за почти двадцать лет Палпатин так и не зачал детей ни с одной из полудюжины своих наложниц. Он улыбнулся; держать двор в неведении вполне окупалось. Он не признает Ирека сыном официально, не станет учить его пути ситхов. Для бэйнита взять сына в ученики означало сделать его либо своим убийцей, либо жертвой. Палпатин этого не допустит; в мелких привязанностях он проблем не видел. Кибернетик Магроди будет наставником Ирека как в науке о машинах, так и в путях Силы.
  
   Император включил голодек. Вызвав к жизни трёхмерные звёздные карты, он про себя отметил тот факт, что радость от непосредственно предстоящей встречи превосходит в его душе радость от наблюдения за игрой сынишки.
  
   На то были причины. Палпатин знал, что его собственная привязанность к матери мальчика отчасти ложна, создана в результате обоюдоострого ритуала, призванного обеспечить ему её любовь и покорность. Роганда предана своему Императору, но преданность эта целиком наколдована, выращена в её душе против её же воли. Его собственное знание об этом бросало на его тайную семью некоторый оттенок неправды.
  
   А вот связь с Трауном настоящая. Палпатин в очередной раз отметил это, когда Алые плащи открыли дверь и чисский воин ступил в покои, спокойный, хладнокровный, полный радости.
  
   -- Старший капитан, -- приветствовал его Палпатин, с улыбкой произнося новый титул.
  
   Траун остановился, по-военному щёлкнув каблуками и склонив голову, как должно. Он не вздрогнул, когда двери закрылись и оставили его с Императором наедине. Он никогда не колебался предстать перед Палпатином, повернуться к нему спиной или обнажить горло.
  
   -- Ты достойно носишь свой знак ранга, -- сказал Палпатин.
  
   Траун поднял голову, встретил взгляд Императора и чуть заметно улыбнулся. Он не подал виду, что ему приятен комплимент, но осанка смягчилась -- теперь он больше походил на пришедшего в гости друга, чем на солдата, явившегося на доклад. Он перевёл глаза на голодек, и красный их свет сверкнул ярче.
  
   -- Ваши планы, милорд? -- спросил он с едва замаскированным интересом.
  
   Палпатин снисходительно улыбнулся и поманил рукой. Траун без колебаний присоединился к нему и, изучая, придвинулся к звёздной карте.
  
   -- Внешнее Кольцо, -- пробормотал он; его взгляд скользил от одного захолустного мира к другому. -- Настало время для экспансии.
  
   В его формулировке не звучало вопроса и горделивых намёков на то, что Траун узнал свои собственные советы, вплетённые в развёрнутый перед ним голограммой план.
  
   -- Теперь экспансия неизбежна, -- подтвердил Палпатин. -- Оставаться в пределах подвластных нам территорий, не расширяясь, было бы глупо.
  
   Траун рассеянно кивнул, чересчур поглощённый картой для ответа. Он не вздрогнул, когда Император коснулся его руки -- напротив, подался навстречу прикосновению, принимая знак привязанности без возражений, с пылом, который был бы неуместен, будь он чуть более очевиден.
  
   -- Скажи, что ты видишь, -- потребовал Палпатин.
  
   Траун мельком взглянул на него, затем поднял руку, прокладывая по карте маршрут. Ровным голосом он анализировал последние разведданные о Чужаках Издалека, сопоставляя собственный отчёт с информацией, которую выложил перед ним Император. Очаровательно было видеть, как он целиком погружён в работу, уверен в себе, как бережно старается не стряхнуть с предплечья руку Палпатина.
  
   Император поднял взгляд от карты. Здесь были его личные покои, скрытые от посторонних глаз; вокруг в пространстве располагались артефакты ситхов, каждый на своём особом месте. Они излучали плотную ауру, которой Траун не воспринимал. Он стоял в центре искусной сети Силы, ничего не чуя, не осознавая, не в состоянии постичь, чем окружён.
  
   Гений, да. Родственная, но и безобидная душа, -- слепая в Силе -- неспособная бросить вызов Палпатиновой власти.
  
   На полке напротив стояла стройная статуэтка. Она казалась почти незаметной, теряясь среди более значимых предметов в зале. Чёрное вулканическое стекло поглощало весь падающий в него свет, скрывало форму и отторгало тени. Невыразительный до безликости лик, лежащие на щеках ладони -- женщина кладёт на лицо руки; мужчина поворачивает к свету голову убитого врага. Нежность. Отчаяние.
  
   "Покорность". Таким было древнее ситхское имя и действие статуэтки. Палпатин использовал её с Рогандой Исмарен; использовал с Исанн Айсард. Но его привязанность к этим женщинам не достигала той глубины, что привязанность к нелюдю, который сейчас стоял рядом с ним, умело сплетая в совместный замысел будущее галактики. На Трауна Палпатин силу статуэтки не обращал. Он не видел необходимости -- ведь верность Трауна тверда и без нашёптываний Тьмы. Но, что ещё важнее, Император знал -- использовать артефакт против Трауна было бы в конечном счёте неразумно. Нет ничего сильнее и надёжнее любви, рожденной доброй волей.
  
   Он сжал пальцы на локте Трауна. Речь капитана споткнулась и оборвалась; Траун обернулся к Палпатину со спокойным любопытством, вопрошая молча -- что не так?
  
   Ничего. Всё как должно. Палпатин разжал хватку, кивком велел Трауну продолжать, почувствовал, как ожидание утекает из мышц капитана. Траун обратился назад к карте и возобновил планирование. Свечение его глаз скользнуло по статуэтке -- красная вспышка на бездонно чёрном.
  
   Грань между покорностью и любовью тонка, думал Палпатин; этот урок Империя преподаёт немногим. У Трауна вскоре будет возможность обрести этот опыт. Многих людей такой урок сломил бы, стёр бы в прах.
  
   Других он делает сильнее -- прочнее, прекраснее, как вулканическое стекло, когда магма стынет.
  
   Палпатин повернулся к Трауну с трепетом предвкушения, выжидая, пока тот закончит говорить.
  
   Настало время рассказать ему про Лотал.
  
  
  
   Глава 1
  
   -- Он не ходил к другим пленным, -- сказал охранник за дверью камеры.
  
   -- Других пленных нет, -- помолчав, ответил его товарищ, постарше и с ядрёным акцентом уроженца Среднего Кольца. -- Из этой ячейки точно. Выжила только тви'лечка.
  
   У Геры сжалось сердце. Она опустила голову назад на койку. Перед глазами возник Кэнан -- он протянул к ней руку в крови за миг до того, как пространство вокруг него полыхнуло огнём. Раненая нога Геры отозвалась на воспоминание жгучей болью.
  
   -- А предатель?.. -- не унимался младший охранник.
  
   -- К предателю он зашёл один раз, -- сказал второй. -- Только чтобы сообщить ему о предстоящей казни. В камере пробыл не больше пяти минут.
  
   Они умолкли, предоставив Геру её мыслям. Память о последней миссии команды "Призрака" тонула в дыму. Гера помнила удар мощной взрывной волны -- он встряхнул каждый орган в теле и бросил её наземь истекать кровью. Потом были одни только смутные ощущения: дальнее эхо чьего-то крика, вой бластерного огня, осторожное прикосновение крепких рук -- её поднимают с земли и несут с поля боя.
  
   Траун -- так звали человека, который разгромил её команду. Охранники его упоминали; Гера почти ничего о нём не знала. Она позволила векам смежиться и зажмурилась крепко, до резкого эха боли в висках -- оно заглушило тупую боль в ноге. Спас её не человек, это она знала точно -- помнила, как голова её склонилась набок, когда он нёс её, и она мельком увидела голубые пальцы, что держали её под колени. Помнила Гера и тёплую крепкую грудь, к которой её прижали -- чувство, взывающее к основным животным инстинктам. Оно обещало безопасность, в то время как мозг заходился криком -- сопротивляйся, беги!
  
   Помнила взгляд прищуренных красных глаз, сверху вниз, задумчивый, не враждебный. Но она не была уверена, что это и правда воспоминание, а не просто сон.
  
   -- Как полагаешь, чего он от неё хочет? -- негромко спросил молодой охранник снаружи. Гера услышала скрип ботинок по палубе -- второй солдат переступил с ноги на ногу.
  
   -- Говорит, ему нужно её допросить, -- ответил он.
  
   -- Допросить? -- переспросил другой. -- Думаешь, тут у босса сидит девчонка-тви'лечка, и он идёт просто её допросить?
  
   Гера так и видела -- охранник поднимает брови и понимающе смотрит на сослуживца. У неё скрутило живот. Оглядев своё тело, она увидела, что не скована -- но её повреждённую ногу лечили по минимуму, и она сомневалась, что сможет встать, не говоря уж о том, чтобы кому-то сопротивляться.
  
   -- Да, допросить её, -- коротко сказал другой. -- И сообщить о её предстоящей казни... А вот и он.
  
   Они умолкли. Снова стук ботинок по дюрастали -- охранники вытянулись по стойке "смирно" -- а миг спустя из коридора донеслись до Геры чьи-то мягкие шаги. Он шёл так тихо, что она его практически не слышала, пока он не оказался прямо за дверью. Она приподнялась и с колотящимся сердцем уселась спиной к стене.
  
   Ей осталась лишь секунда, чтобы взять под контроль выражение лица. Потом дверь открылась и вошёл Траун, и мир качнулся, выйдя из равновесия. У Геры закружилась голова.
  
   На нём была форма имперского офицера; знак ранга выдавал в нём старшего капитана, а значит, на каком бы корабле она ни находилась -- название ещё не удалось подслушать -- это определённо его корабль. Но человеком он не был, хотя и выглядел почти как человек -- кожа голубая, а глаза отсвечивают алым.
  
   Это был тот, кто спас её -- и он не был случайным прохожим, как предполагала Гера, кем-то, кого имперцы наверняка застрелили, когда он пытался скрыться с раненой повстанкой на руках.
  
   Он был имперцем сам.
  

---

  
   У неё была куча времени, чтобы вообразить себе капитана Трауна. Шаблоном служил стереотипный имперский начальник: бледный тип с водянистыми глазами, слишком тощий для рукопашной, зобастый и мягкотелый. А попадал ли он в этот шаблон или же был одним из редких исключений, значения не имело -- со временем Гера поняла, что ненавидит подтянутых, красивых имперцев даже больше, чем пухлых. Жестокость красивых мужчин казалась острее, язвила больше. Они знали -- им сходит с рук то, чего не простят другим, и вовсю пользовались этим.
  
   Чего Гера не ждала, так это что Траун окажется нелюдем -- первый удар по психике.
  
   Вторым ударом стало то, что они с Кэнаном звали тягой.
  
   Гера чувствовала тягу всего несколько раз в жизни -- её словно магнитом потянуло к Кэнану, когда она впервые взглянула ему в глаза. То было не влечение по сути, не влюблённость; всё это с Кэнаном пришло позже. Своего рода нутряное узнавание, инстинктивное знание: вот тот, кого ей с рождения суждено было встретить. Гера ощущала эту тягу к каждому в своей команде, за исключением Каллуса. Они были её семьей, и хотя ей потребовалось время, чтобы по-настоящему их узнать, она чувствовала, что понимает их с момента встречи.
  
   Признание. Родство. Как будто здесь и сейчас, через неделю после того, как стало слишком поздно, она нашла шестого члена команды, которого изначально недоставало, а она не подозревала об этом. Сердце её колотилось в груди, рот затопил привкус жёлчи при мысли, что этот мужчина в имперской форме мог бы найти семью и дом в команде "Призрака".
  
   Шаг Трауна дрогнул, как только он вошёл в камеру. Он стоял и с непроницаемым лицом смотрел в глаза Геры. Ни намёка на выражение -- и всё же, как показалось ей, колебание своего рода. Он пристально на неё глядел, изучал, не торопясь шагнуть ближе.
  
   Как будто тоже это ощутил. Словно бы он, тот, кто её здесь запер, в ответ испытывал тягу к ней.
  
   Он сел на стул напротив её койки, на достаточном расстоянии, чтобы выдать определённую мудрость, но и достаточно близко, чтобы дать понять -- он уверен, что справится с возможной потасовкой сам, без вызова охраны. И это тоже до боли знакомо -- Гера бы именно так и сделала, будь она на его, а он на её месте. Он не принёс ни аптечки для её раненой ноги, ни припасов, ни датапада, но, отмечая эти претензии, Гера вынуждена была признать, что он не притащил и дроида-палача и, насколько можно судить, наркотиков для допроса.
  
   Он сел, скрестив ноги, с прямой спиной; лицо бесстрастно, недавний проблеск чувства скрыт без следа. Гера тоже выпрямилась, с неловкостью осознавая условия в камере -- стойкий запах болезни, слой грязи на своём теле после недели, не меньше, в жару без чувств. Она присмотрелась к Трауну, пытаясь определить, как ему запах. Если охранники были правы насчёт его намерений, Гера могла надеяться только на то, что состояние её тела его оттолкнёт. Но он будто бы ничего не замечал -- ни отвращения, ни осуждения на лице. Геру потрясла скверная догадка: он притворялся, будто запаха нет. Так на его месте сделал бы Кэнан. Он проявлял учтивость.
  
   Глаза Трауна зажглись ярче -- значит, заговорит. Это послужило предупреждением и чуть было не смягчило его слова.
  
   -- Агент Каллус будет казнён.
  
   Голос Трауна был спокоен, сдержан. Говоря, он склонил голову набок -- видимо, изучал реакцию Геры. Она не ответила, и он кивнул как бы сам себе, будто заранее знал, что она промолчит.
  
   -- Его действия прямо привели к гибели имперцев, -- продолжил Траун, всё ещё нейтральным тоном; его взгляд скользил по камере. -- Результат ваших действий -- дискуссионный вопрос. Казнь -- только один вариант; возможны и другие, если вы -- ...
  
   -- Буду сотрудничать? -- подхватила Гера. Или, скорее, каркнула -- у неё пересохло горло.
  
   Инстинкт подсказывал, что Траун хотел сказать именно это, однако в виду имел что-то другое.
  
   Траун непринуждённым жестом вытащил из кармана кителя комлинк, включил.
  
   -- Кувшин воды, стакан и довольствие для капитана Геры Синдуллы, -- приказал он. Выключил комлинк, обратился к Гере и поправил её тем же небрежным тоном: -- Если желаете жить.
  
   Он смотрел ей в глаза пылающим взглядом. В воздухе витал незаданный вопрос.
  
   -- Что мне нужно делать? -- ровно, жёстко спросила Гера.
  
   Если ему не понравился тон, он не подал виду. Дверь у него за плечами открылась, вошёл имперский салага, толкая тележку, давно, очевидно, стоявшую наготове: пластиковая чашка с туалетными принадлежностями, на нижней полке смена одежды. Единственное, что поставили на тележку прямо сейчас, это поднос с едой, от которой ещё шёл пар.
  
   Салага остановил тележку рядом с Трауном и с благодарным жестом был отослан прочь. Траун налил и протянул Гере стакан воды; она взяла, и их пальцы соприкоснулись.
  
   -- Я не прошу вас стать информатором, -- сказал Траун, -- прежде всего потому, что, согласно нашим источникам, у вас нет достойной внимания информации. Ваша террористическая ячейка не получила признания наиболее известных повстанческих сект; ваши оперативные задачи были незначительны и состояли в основном из планетарных контрабандных рейдов в лотальских городских джунглях.
  
   Гера на миг прижала прохладный край стакана к губам, прежде чем сделать глоток. Если бы команда "Призрака" была столь незначительной, Империя бы не послала за ними целого старшего капитана -- и да, Траун вполне мог обозначить их миссии как "контрабанду", но они не возили спайс. Они возили медикаменты, оружие, топливо для повстанцев. Будь на месте Трауна кто иной, она бы предположила, что её пытаются уязвить, принижая принесённую командой пользу -- но тут что-то другое. Он преуменьшал значение задач команды "Призрака", и этот факт был очевиден им обоим -- а значит, слова его предназначались не ей. Тогда кому? Охране? Гера мысленно задалась целью позже проверить, нет ли в камере системы наблюдения.
  
   Так или иначе в его речи было двойное дно: он говорил вслух одно, молча побуждая её найти другой, истинный смысл его слов. Никто не прибегает к двусмысленности без скрытых мотивов.
  
   -- Тогда зачем спасать меня? -- спросила Гера, пытаясь подавить искру надежды, вспыхнувшую при виде его бесстрастного лица. -- Меня казнят, и это будет своего рода символ?
  
   Осторожность мешала ей высказать правду -- неужто он думал, будто кого-то в Империи впечатлит смерть очередной тви'лечки? Казнь такой, как она, в виде предупреждения не сработает. Но -- может, в ней говорила та самая тяга, искра иррационального узнавания, вспыхнувшая, когда он вошёл в камеру -- но он казался разумным, тот тип имперца, с кем можно спорить, даже переубедить. Если она так сходу выкатит возражения против собственной казни, он просто решит, что она слаба. Надо бы подождать, узнать его получше, найти щель в его броне.
  
   Нелюдь в Имперском флоте... Было бы чересчур надеяться, что он лазутчик ячейки повстанцев и потому и спас её, а теперь с помощью тонких инсинуаций пытался сказать, что собирается вытащить её отсюда, как только она будет в состоянии ходить. Не исключено, однако рассчитывать на этот вариант опасно; Гера даже в мыслях не позволила себе так далеко зайти.
  
   Но по крайней мере можно надеяться, что удастся его убедить.
  
   -- Символом ваша казнь не станет, -- спокойно сказал Траун, -- потому что цель не казнь.
  
   Гера молчала. Свежая вода давила в желудке ледяным комом.
  
   -- Вы были спасены, во-первых, потому что были ещё живы и не получили смертельных ранений, -- продолжал Траун. -- Не моя политика без надобности тратить жизни. И, что важнее, вас спасли, поскольку вы отличный пилот, капитан Синдулла, и прирождённый лидер. Ваши навыки могут Империи пригодиться.
  
   Гера фыркнула и тут же пожалела об этом: пересохшее горло продрала боль. Она ничем её не выказала, или полагала так, по крайней мере, и просто отпила ещё воды. Траун потянулся к тележке, взял что-то и бросил Гере. Она инстинктивно поймала -- истощение не притупило её рефлексы -- и уставилась на таблетку.
  
   -- Обезболивающее, -- пояснил Траун.
  
   Снова вспышка надежды. Гера подавила это чувство с неожиданной для себя свирепостью, и её голос прозвучал ровно.
  
   -- Их там больше одной? -- она указала на тележку.
  
   Траун сложил руки на колене и оставил вопрос без ответа.
  
   -- Вы не желаете присоединяться к Империи, -- отметил он.
  
   Гера думала было вернуться к вопросу обезбола -- чтобы он тоже принял таблетку, показал, что там не сыворотка правды и не яд, -- но отказалась от этой идеи. Если она хочет выйти отсюда живой, надо завоевать доверие, показать ему, что она так же разумна, как и он сам, -- что она достойна спасения. Она сунула таблетку в рот и проглотила.
  
   -- Империя не желает дать мне присоединиться, -- сказала она. -- Не припомню, чтобы имперская пропаганда праздновала пилотов-тви'леков.
  
   -- Или кого-то вроде меня, -- указал на себя Траун.
  
   Гера покосилась на него. И правда, до сего дня она полагала, будто офицеров-нелюдей в Имперском флоте не бывает. Во всяком случае, таких высокопоставленных, как старший капитан. Империя использовала нелюдей в качестве поваров и техников, рабов, иногда чиновников, но не в роли военного руководства.
  
   Чуть склонив голову набок, Траун изучал её лицо.
  
   -- Вы гадаете, что я сделал, чтобы заслужить звание, -- мягко произнёс он.
  
   Гера молчала. Она почти допила стакан и намеревалась его осушить. Траун вежливо протянул руку, снова его для неё наполнил и подал поднос с едой. Гера поняла, что он не дал ей еду раньше не из жестокости, не ради техники допроса -- просто давал ей время подготовить своё тело к обычному, не внутривенному питанию.
  
   Терзаясь сомнениями, она разглядывала поднос. Не то, что она ожидала -- ей подали не тюремный паёк. Домашняя, ещё тёплая пища из лотальских и рилотских продуктов. Он разузнал, что она любит есть -- разузнал о ней всё, что мог. Не забыл даже плетёный хлеб. В родных краях Геры пекли такие буханки.
  
   Имперские офицеры так не поступали. Так поступали джентльмены, друзья. Она подняла глаза; он наблюдал за ней с той же задумчивостью, с которой сама Гера, по всей видимости, встретила его. А значит, никаких сомнений -- он так же чувствовал тягу к ней, как она к нему, необъяснимо и против воли. В точности как её когда-то потянуло к Кэнану, Эзре, Зебу, Сабин. Она сверлила его взглядом, а её сердце сжималось; противоречие это с каждой секундой терзало её всё сильней.
  
   -- Меня нашли в изгнании, -- сообщил Траун. -- Император принял меня во флот на основании тактических навыков и военного опыта. Он вознаграждает умение и усердие, капитан Синдулла. Не расовую принадлежность.
  
   Он рассказывал ей о своих достижениях без оттенка бахвальства; лицо бесстрастно, голос бесцветен. Не хвастовство, просто констатация факта.
  
   -- Это ты убил мою команду, -- сказала Гера, наконец озвучив то, что изначально подозревала. Память тела настигла её, заставив закрыть глаза: мучительная боль в ноге -- её поднимают чьи-то сильные руки -- голова прижимается к тёплой, крепкой груди.
  
   Траун колебался, но в конце концов кивнул.
  
   -- Вы были пойманы в ходе моей операции, -- сказал он. -- Некоторое время назад я получил задание по борьбе с контрабандой в районе Лотала и тщательно изучил вашу команду. На основе ваших известных передвижений было несложно определить, где вы нанесёте следующий удар и когда. Ваша бывшая имперская студентка -- ...
  
   "Сабин", -- подумала Гера, и её сердце сжалось. Посреди боя она мельком видела на земле смятую фигурку в закопчённых искорёженных доспехах.
  
   -- ... любезно предоставила мне художественные изображения вас самой и вашей команды на стенах в удерживаемых повстанцами лотальских городах, -- продолжил Траун. -- На их основе, плюс изучение работ художников с Рилота, Ласана, Мандалора, Лотала и из Храма джедаев до его падения, я знал, что вы пошлёте вперёд Кэнана Джарруса вместе с его одарённым мальчишкой, а ласат и мандалорка останутся снаружи в связке с агентом Каллусом.
  
   Гера ковыряла кусок плетёного хлеба; было муторно до тошноты.
  
   -- Вы знали, где мы будем, ещё до того, как вошли на завод? -- она вспомнила, как искусно штурмовики окружили их, отрезая все пути отхода. -- Ты знал даже точное время.
  
   Траун кивнул.
  
   -- Сколько времени ты нас изучал? -- спросила Гера.
  
   Лицо Трауна ничего не выражало; поза была расслабленной, совсем не грозной.
  
   -- Шесть дней, -- сказал он.
  
   Меж ними легла тишина. Хлеб во рту Геры вдруг обрёл сухой вкус мела. Хотелось верить, что он блефует -- будь это какой другой имперец, она бы так и решила, -- но на лице у него не было намёка на обман. И, что ещё важнее, ни намека на жестокость, на самовлюблённую потребность врать для того лишь, чтобы повернуть нож в ране. В лице Трауна, насколько оно вообще выражало хоть что-то, читалась скорее усталость. И сочувствие. И грусть.
  
   Он не о команде "Призрака" грустит, решила Гера. Но, может, о её собственной неизбежной судьбе, если она отвергнет его предложение. Он изучал её ещё некоторое время, а затем встал и снял с тележки остальное, что ей привезли.
  
   -- Подумайте об этом, -- сказал он, протягивая ей туалетные принадлежности и сменную одежду. -- Когда я уйду, в течение тридцати минут вы сможете принять душ. Я переписал на вас часть моей личной нормы воды.
  
   -- После того, как уйдёшь? -- спросила Гера, чтобы не осмыслять вторую половину его слов, и с прищуром глянула на Трауна. -- Не останешься присмотреть?
  
   Он уставился на неё безо всякого выражения и смотрел, пока дерзость Геры не уступила место тревоге. От него исходило чувство опасности, о чём она как-то успела позабыть, пока он сидел и дружелюбно болтал с ней. Теперь же оно вернулось в полную силу. Она ждала, что он сделает -- может быть, отругает её за наглость или, того хуже, решит принять предложение, -- но в конце концов он просто склонил голову набок и сказал:
  
   -- Для Империи вы представляете ценность, капитан Синдулла.
  
   Гера хотела было ответить смешком, но получился только судорожный выдох. Покрутив смену одежды в руках, она заметила, что это не тюремная форма. Мягкая домашняя одежда для отдыха, нейтральная на вид, вроде пижамы.
  
   -- Я лучше умру, -- сказала она, сдерживая слёзы.
  
   Траун не сводил с неё глаз. Голос его был тих.
  
   -- Посмотрим, -- ответил он.
  
  
  
   Глава 2
  
   Нириц как раз закончил проверку стержней-рекордеров и поправил освещение, когда явился Траун. Остановился в дверном проёме, бесстрастно оглядел помещение для казни, отметил новые устройства, которые техники Нирица устанавливали всё утро. Взгляд Трауна остановился на Нирице. Тот без особого энтузиазма переступил с ноги на ногу и встал по стойке смирно.
  
   -- Сэр, -- сказал он. -- Всё готово к казни.
  
   Траун, слегка нахмурившись, отвернулся.
  
   -- Не думаю, -- он задумчиво коснулся одной из ламп. -- Вы намерены записать казнь и распространить в голонете, чтобы смерть агента Каллуса стала устрашающим примером.
  
   -- Да, сэр, -- с заминкой сказал Нириц, чуя неодобрение командира.
  
   Траун обернулся к нему, приподняв брови.
  
   -- У вас не было такого приказа, -- мягко сказал он.
  
   Нириц сглотнул; у него вдруг пересохло горло.
  
   -- Это стандартный образ действий при казни предателей, сэр, -- сказал он.
  
   Траун какое-то время стоял молча, сложив руки за спиной, и глазел перед собою на глухую дюрастиловую стену. Камера ничем не отличалась от прочих помещений в арестантской; на корабле не было специального зала казней, так что Нириц приказал подчинённым подготовить для этой цели пустую камеру, которая находилась поближе к моргу. Он планировал поставить Каллуса к той самой стенке, на которую в данный момент смотрел Траун. Нириц украдкой оценил выражение лица старшего капитана. Казалось, тот уже видит труп Каллуса у стены. На лице Трауна было мрачное почтение -- Нириц видел такое только раз в жизни, когда его люди обнаружили труп врага, павшего благородной смертью в бою. Одни гомонили радостно и удивлённо, другие, проходя мимо, прицельно пинали ногами мёртвое тело. Но Нириц и его тогдашний командир замерли на обочине, и на лице командира Нириц увидел тогда то же печальное чувство сродства, которое видел сейчас на лице у Трауна.
  
   Сродство? Нириц содрогнулся. Опасное слово, и лучше его держать при себе, а виденное запомнить молча.
  
   -- Неэффективный план, -- сказал Траун.
  
   -- Сэр?
  
   Траун повернул голову, вперившись в Нирица своим странным нечеловеческим взглядом.
  
   -- Нет причины казнить его здесь, -- сказал он, лениво указывая вокруг на оборудование для записи. -- Приберите это помещение, публичной демонстрации не будет. Каллус будет казнён в морге.
  
   Нириц прикусил язык, кратко кивая в знак повиновения. Траун командующий и имеет право поступать с пленником, как ему заблагорассудится -- однако утверждённый метод казни уже есть, а имперские предписания существуют не просто так. Если Траун этим навлечёт на себя гнев Императора, не снесёт ли карающий меч и голову Нирица тоже?
  
   Он покачал головой, притворяясь, будто не чувствует на спине струйки холодного пота. Нет, сказал он себе. Императора не волнуют подобные вещи.
  

***

  
   Стены завода затянул дым. В воздухе висела удушливая вонь горящих обломков и жжёной плоти. Штурмовики с бластерами наготове продвигались вперёд в поисках джедая, единственного оставшегося врага; их белые начищенные сапоги топали по лужам органики и полусвернувшейся крови. Каждый шаг сопровождался липким рваным треском.
  
   В центре зала ждала менее значительная цель. Раненый человек, в сознании, волосы все в крови из раны на голове. Он лежал на теле мёртвого ласата, уткнувшись лицом в плечо нелюдя, сжимая его в объятиях -- жутковато похоже на жест любви.
  
   Художественная аранжировка, думал Траун. Он держал эту мысль при себе, пока шла запись, но в частном порядке отметил, что образ взывает к чему-то в его душе. Кадрирование, освещение, телесная память дыма и крови -- благородство несостоявшегося героя, ласата, пережившего резню -- пережившего дело рук того самого человека, который теперь защищал собой его труп -- для того лишь, чтобы пожертвовать жизнью ради безнадёжного дела.
  
   Картину портило только одно, и это был Каллус. Было бы лучше для всех, если бы он сгорел дотла, если бы его смогли идентифицировать только по клочьям ДНК, как Джарруса и Врен. На нём была форма агента Имперской службы безопасности, обгоревшая, в пятнах крови. В смерти ласата, решил Траун, есть некое грустное благородство, хотя при жизни он не был воином чести -- однако в имперце, который жертвует идеалами ради мимолётной прихоти, нет ничего достойного восхищения.
  
   Каллус смотрел вызывающе даже сейчас, притянутый ремнями к смотровому столу в морге. Траун стоял в углу помещения и с бесстрастным лицом наблюдал, как палач поднял бластер и подвёл дуло Каллусу под челюсть. Траун хотел бы сделать это сам; импульс, как зуд, копошился под кожей, но он не мог определить причину. Потребность в мести за предательство, задевающее его лично? Товарищи Трауна приняли бы такое объяснение безо всяких суждений, но ему оно не казалось истинным. Он мог бы легко обосновать, почему хочет сам нажать на спуск. Он видел, что Нириц ещё не вполне ему доверяет, знал, что обращение с этим конкретным заключённым может склонить мнение Нирица в его пользу. Морг маленький, тихий, скрытый от посторонних глаз. Никто не узнает, кроме него самого, Нирица и палача.
  
   И Геры, когда он ей скажет. Станет ли для неё хоть небольшим утешением то, что жизнь Каллуса оборвал не палач, а бывший коллега, тот, кто уважал его и доверял ему до его измены? Или же кровь на руках у Трауна вызовет у неё лишь презрение?
  
   В пристальном взгляде Каллуса он видел что-то от самого себя.
  
   -- Ваши последние слова будут записаны и переданы вашим близким родственникам, -- сказал палач.
  
   "Он был когда-то замечательным приобретением для ИСБ", -- с сожалением подумал Траун. Даже если бы Каллус сейчас отрёкся от своих действий, он никогда больше не принёс бы пользу Империи. Так или иначе, настал момент, когда отрекались многие, когда они позволяли себе попросить пощады. Каллус сломается сейчас, чувствуя дуло бластера кожей -- или же не сломается вообще.
  
   Траун ожидал второго. Он не был разочарован. Когда палец палача напрягся на спуске, предатель закрыл глаза, и его губы шепнули:
  
   -- Зеб...
  
   Последним словом Каллуса стало имя его любовника-ласата.
  
  
  
   Глава 3
  
   Меньше года назад, не получив ещё звание старшего капитана, Траун бродил по улицам города во Внешнем Кольце. Город удерживали повстанцы. Характерный облик Трауна был здесь тактическим преимуществом -- в море нелюдей он совершенно не выделялся. Прежде чем явиться сюда по заданию инквизитора Джерека, он тщательно изучил карты местности и городское искусство. Поиски человека, который нужен был Джереку, до сих пор шли без запинки.
  
   Но этот момент настал.
  
   Траун шагнул в переулок и внезапно остановился, шаркнув подошвами по синстону. Напротив, на кирпичной стене заброшенного имперского склада, ему открылся мурал. Написан он был пару месяцев назад, краска ещё не потрескалась и не поблекла. Какое-то время Траун рассматривал мурал издалека, затем приблизился, провёл пальцами по рисунку линий.
  
   Он узнал стиль, хотя потребовалось несколько секунд, чтобы отыскать в памяти имя художницы в сопутствующем контексте. Сабин Врен, имперская кадетка, которая завалила большинство курсов и расписала стены академии хулиганскими рисунками -- последний акт неповиновения, прежде чем бросить учёбу. Голограммы хулиганства стали широко известны и привлекли внимание Трауна -- но, заглянув в послужной список девушки, он был разочарован её посредственностью в других областях, слабым пониманием политики и склонностью к черно-белому мышлению, которую выдавали сочинения Врен. Неудивительно, что она попала под влияние повстанцев.
  
   Тем не менее, признал Траун, она хорошо владела цветом и светотенью и обладала природным даром раскрывать в каждом портрете характер его героя. Оскорбительные карикатуры на имперских преподавателей в академии были точны в таких аспектах, о которых не подозревала, может, сама Врен, и сообщили Трауну о них не меньше, чем о ней самой.
  
   Мурал перед ним тоже не был автопортретом. Траун провёл ладонью по грубой поверхности стены, липковатой от высохшей краски. Перед ним крупным планом была тви'лекская женщина, с зелёной кожей, зоркими глазами, красивая закалённой воинской красотой. Тёплый и умный взгляд, в позе грация опытного бойца -- однако Врен не вручила ей бластера или другого оружия. Всё выражалось куда искуснее, в положении, обрамлении рук и плеч, как то присуще мандалорской культуре, -- и становилось ясно: эту женщину Врен считала лидером, приёмной матерью, подругой.
  
   "Значит, чуткий воин", -- отметил Траун, изучая прочие части мурала. Чуткость бывает полезна при выборе тактики, но не на поле боя. Разве только умеешь вовремя запирать её под замок. И всё же, вот свидетельство пытливого ума с избытком смирения и усердия, без каких не продвинуться в жизни, не отточить лётные навыки -- по мере того, как он изучал портрет, стало ясно, что тви'лечка талантливая лётчица. Или, по крайней мере, таковой её считала Врен.
  
   Траун отошёл от стены. Нельзя больше тратить время и откладывать свою задачу; слишком он хорошо знал туман, в котором мог заплутать вне времени, погрузившись в искусство. Он вынул из кармана пиджака стержень-рекордер и наскоро обрамил мурал, запечатлев на будущее лик женщины с зелёной кожей.
  
   Лишь позже, разглядывая мурал у себя в кабинете под вечер долгого дня, он понял, что рядом с ней изображён и мужчина. В первый раз Траун его не заметил, слишком торопился к цели. Но с любительскими работами часто так -- художники уделяют некоему аспекту картины больше времени и усилий, чем прочим. Разум Трауна тут играл не меньшую роль -- своего рода туннельное зрение, вроде не свойственное большинству других поклонников искусства. С этим он научился жить.
  
   Он изучил их лица, подумывая тогда поискать совпадения в базах данных, однако знал -- что бы он ни нашёл, как бы умелы, усердны и сообразительны ни были эти двое, это повстанцы. Знание нависло над ним тучей, душа в зародыше попытки разыскать их. Это враги, которые никогда не прекратят наносить вред Империи, люди, которых ему суждено встретить в битве и, возможно, уничтожить. Так что он отказался от поисков и просто порой изучал мурал в свободное время.
  
   Нашёл их Парк.
  
   -- Женщину зовут Гера Синдулла, -- сообщил он однажды ночью.
  
   Они были в апартаментах Трауна. Парк растянулся в постели с датападом на груди, ожидая, пока Траун разденется и присоединится. Они нечасто встречались с тех пор, как Траун получил собственный ИЗР. Тот как раз расстёгивал китель, и его руки застыли. Он отвёл взгляд от Парка; впервые услышанный звук её имени неумолимо влёк его глаза к голопроектору, хранящему изображение мурала.
  
   -- Дочь печально известного террориста Чама Синдуллы -- мерзкий тип, -- продолжил Парк. -- У меня с ним бывали стычки.
  
   Траун снял эполеты и, проходя мимо, бросил их на прикроватный столик. Он не сводил глаз с голопроектора и включил его, пока Парк говорил.
  
   -- Опытная лётчица, как ты и думал, -- Парк метнул взгляд на Трауна. -- Достаточно опытна, даже более чем, чтобы попасть в "Удар небес" -- чёрт побери, с такой квалификацией она могла бы стать там инструктором, если бы не была...
  
   Он умолк. Траун словно и не заметил. Он включил голопроектор, оживив мурал над головой. Парк с сожалением смотрел на зелёную кожу Геры, на её лекку, небрежно перекинутый через плечо.
  
   -- Если бы не была нелюдью, -- закончил за него Траун голосом, не несущим никаких чувств.
  
   Миг молчания. В другом конце комнаты Парк опустил на грудь экран датапада и глядел на Трауна, не в силах прочесть что-либо в его лице.
  
   -- Ну, и если бы не была мятежницей, -- хрипло сказал он.
  
   Траун словно и не заметил шутки; ни мимикой не отметил, ни лёгким движением плеч, показывая -- услышал. Парк ощутил, как его чувство юмора (так называемое) сходит на нет.
  
   -- Ты изучаешь эту женщину уже несколько месяцев.
  
   Траун дёрнул головой, бессловесно возражая.
  
   -- Изучаешь её портрет, значит, -- уточнил Парк. -- Думаешь вскоре встретиться с ней в бою?
  
   -- Может быть, -- Траун чуть обернулся, не вполне глядя через плечо, но держа Парка в периферии зрения. -- Задача Джерека, поиск джедаев в подполье, не потеряла актуальность от того, что он погиб. Император уже дал понять, что меня ждёт задача во Внешнем Кольце.
  
   Парк снова проверил свой датапад и кивнул -- информация подтверждала его догадки.
  
   -- Твоя лётчица-тви'лечка оперирует в районе Лотала, -- сказал он. -- Как удачно.
  
   -- Да, -- пробормотал Траун, всё ещё не сводя глаз с мурала. Парк косо взглянул на него и подсказал:
  
   -- Но...?
  
   Траун неторопливо повернулся к нему лицом. Он стоял, опираясь на край стола; образ Геры сиял над его головой. Голограмма подсвечивала голубую кожу зеленоватым, сгущая тени под глазами и в провалах щёк.
  
   -- Но, -- мягко произнёс Траун, -- она была бы замечательным приобретением в нашем деле.
  
   Парк ждал, приподняв бровь, но Траун просто смотрел на него, ничего больше не говоря. На лице было странное умоляющее выражение, словно бы он просил Парка аргументировать за него, обосновать его идею данными из отчётов.
  
   Приобретение для Империи...
  
   Парк подвинулся на постели и поудобнее перехватил датапад.
  
   -- Иди сюда, -- сказал он. Траун не двинулся с места. -- Давай, отойди оттуда. Посмотрим отчёты вместе.
  
   Траун приблизился, нерешительно, с отстранённым взглядом, сел на край постели, всё ещё полураздетый. Парк наклонил датапад, чтобы тот видел экран.
  
   -- Её мужика зовут Кэнан Джаррус, -- сказал Парк. -- Малоизвестный бандит, длинный список насильственных преступлений. Он утверждает, будто чувствителен к Силе. Носит световой меч -- возможно, где-то украл.
  
   Траун придвинулся ближе, склонил голову к плечу Парка, читая отчёт.
  
   -- А может, и нет, меч его, -- пробормотал он. -- Джедай... да, ради джедая она бы оставила своего отца.
  
   Парк не ответил. Он затаил дыхание, пока Траун изучал данные.
  
   -- Написанный Врен портрет рисует более благородную сторону Джарруса; в этом отчёте она не отражена, -- в конце концов сказал Траун. -- На мурале ему присуща некая искажённая целостность, вынужденное стремление послужить высшей цели. Он... сильный, широкоплечий, решительный.
  
   Парк поднял бровь, но Траун рассматривал не его. Он уставился в датапад, поджав губы; между бровей пролегла морщинка.
  
   -- Он -- исток, -- наконец сказал Траун; голос полон тихой уверенности. -- Лидер данной конкретной секты, старательно подбирает членов, помощников на его преступном пути. Скорее всего, он их убедил, что когда-нибудь они внесут важный вклад в борьбу с Империей. Может, когда-нибудь и внесут. -- Он выпрямился и покачал головой. -- Но меня мало интересует Джаррус.
  
   -- Ой ли? -- Парк не до конца в это верил.
  
   -- Он вполне уникален, понятно, чем он привлёк Синдуллу, -- Траун указал на мурал. -- Но в нём нет ничего истинно выдающегося, не считая способностей к Силе. -- Он обернулся к муралу всем телом; картина притягивала его, как магнит. -- Что примечательно, так это то, как их рисует Врен. Стремительность линий и вихри фактурной краски декларируют верность и строгий моральный кодекс.
  
   -- Строгий моральный кодекс? -- фыркнул Парк. -- Не видел ты, что он творил на Руне. Сейчас открою отчёт.
  
   Траун снисходительно отмахнулся.
  
   -- Не он.
  
   И не более. Этого было достаточно.
  
   Синдулла покинула отцовскую организацию, чтобы присоединиться к ячейке Джарруса, как и отметил Траун. Это нетрудно было определить по собранным имперцами скудным данным о том, где она обреталась. Парк разглядывал Трауна. Наполовину обернувшись в талии, полураздетый, тот сидел в постели со своим партнёром и глядел в сторону, прикипев к образу женщины, с которой никогда не встречался.
  
   На губы Парка легла улыбка. Он осторожно толкнул ногой ногу Трауна, вытаскивая его обратно в здесь и сейчас.
  
   -- Ты как школьник, -- не без нежности предъявил он. -- Ты одержим ею.
  
   Траун нахмурился с оттенком вежливого недоверия во взгляде -- как всегда, когда дело касалось чувств.
  
   -- Она искала цель, достойный путь, -- Траун, похоже, не слышал, насколько эти слова его выдавали, как идеально совпадали с выводом, который о нём сделал Парк. -- Дай-ка взглянуть.
  
   Парк с любезностью, не скрывая веселья, передал датапад. Должно быть, Траун не мог понять, почему его влекло к Синдулле с такой силой; эксперт в распознавании чужих эмоций и управлении ими, он едва мог дать имя собственным чувствам. Парк сидел молча, наслаждаясь повисшей между ним и Трауном уютной тишиной, пока тот читал; не переставал улыбаться, прокручивая в голове с десяток нелепых сюжетов о том, как Траун наконец встретит свою мятежную лётчицу.
  
   -- Критическое мышление, -- пробормотал Траун. -- И лидерские навыки.
  
   Парк подался к нему, увидел, что Траун сделал в отчётах дюжину новых пометок. Немногочисленные успехи ячейки -- и цепочки данных, выдающие руководство Синдуллы, её стратегию, планы. Ячейка одержала почти все свои победы с этой женщиной у руля.
  
   -- Она будет ценным приобретением для Империи, -- снова сказал Траун.
  
   Он вернул датапад и подвинулся к изножью кровати, лёг рядом с Парком, сложил руки на груди. Ещё полуодет, но ему всё равно. Он уставился в потолок, не замечая нежности на лице Парка.
  
   -- Отличный офицер, -- продолжал Траун. -- Столь же образцовый лидер, сколь и пилот. -- Он сжал кулак; коротко стриженые ногти прошлись по нагой груди, царапая кожу. -- Будь Синдулла с нами против Чужаков Издалека...
  
   Парк подавил улыбку, отложил датапад в сторону. Взял руку Трауна и сжал, бережно удерживая от дальнейших самоповреждений.
  
   -- Думаешь, сможешь её обратить? -- Парк горлом чувствовал стук собственного сердца.
  
   Глаза Трауна горели убеждённостью.
  
   -- Знаю -- смогу, -- сказал он.
  
  
  
   Глава 4
  
   I.
  
   Во время следующего визита Траун принёс ей датапад. Не стандартную имперскую модель -- лёгкий, с корпусом из прозрачного пластика, а не из металла. Видна была вся начинка -- провода, микросхемы -- и даже если бы наблюдение в камере каким-то образом отключилось (Гера не обнаружила слежки, однако была в ней уверена) и она разобрала и вынула часть компонентов, Траун увидел бы это сразу.
  
   Он сел на стул напротив, устроился поудобней, пока она изучала датапад, и молчал. Предоставлял ей первое слово.
  
   -- Зачем? -- спросила Гера.
  
   Она ожидала в ответ насмешки: приподнятая бровь, сардонический тон капитана Очевидность. Вместо этого Траун сказал:
  
   -- Заключённым в имперских тюрьмах разрешён доступ к СМИ. Не вижу причин не позволить его и вам.
  
   Гера смотрела на него с сомнением. Включив датапад, она сразу заметила в углу экрана значок, дающий понять, что данные отслеживаются.
  
   -- Так это для развлечения, и всё?
  
   Траун кивнул.
  
   -- Так с пленными не обращаются, -- сухо сообщила Гера.
  
   -- Кто сказал? -- Траун склонил голову набок и некоторое время изучал Геру; она молчала. -- Вы когда-нибудь были в ответе за пленных имперцев?
  
   Гера пожала плечами. Вспомнился брошенный транспортник, который однажды попался им с Кэнаном во Внешнем Кольце. Транспортник был запечатан. Его угнали повстанцы или пираты -- она так и не узнала, кто именно; порой одни ничем не отличались от других. Кэнан вскрыл дверь световым мечом. Транспортник оказался полон имперских штурмовиков, обмякших тел, скованных по рукам и ногам. Внутри царил смрад экскрементов и разложения. В живых не оставили ни одного.
  
   Эзра тогда с восторгом рванул вперёд и содрал со штурмовика шлем, обнажив гниющее лицо. Фильтр был весь в крови и рвоте, но мальчик не обращал внимания. Он продемонстрировал шлем с радостной ухмылкой.
  
   -- Их здесь полно, на коллекцию хватит, -- заявил он.
  
   Умер Эзра, улыбаясь точно так же, убеждённый, что победа в нескольких шагах. Жизнь ушла из его глаз прежде, чем угас в них смех; губы медленно обмякали, пока его тело прощалось с живым теплом. Он умер так быстро, что не успел, наверно, почувствовать выстрел бластера -- и теперь, догадывалась Гера, его световой меч попал в коллекцию какого-то имперца. Может быть, даже выставлен трофеем в кабинете Трауна. Как Эзра когда-то хвастался своей коллекцией шлемов.
  
   Траун пристально наблюдал за ней из кресла напротив, поджав губы с чуть ли не сочувственным выражением на лице -- будто бы мог читать её мысли.
  
   -- Вам кажется, будто имперцы должны следовать определённому шаблону, когда речь идёт о пленных, -- сказал он. -- Вы представляете себе пытки, допросы. Пренебрежение и жестокость.
  
   Гера молчала.
  
   -- Вы полагаете, что первым такому обращению подвергся агент Каллус, -- спокойно продолжал Траун, -- и с вами мы поступим так же, только вопрос времени. -- Он указал на датапад. -- Это приношение противоречит вашим ожиданиям. Пленную должны мучить яркими мигалками, ревущим шумом, крайним истощением и скукой -- да? Её разум должен притупиться, прежде чем явится дознаватель.
  
   Он был прав. Гера ожидала всего этого и больше; она и сейчас не была уверена, что так не случится. Пальцы сжимали датапад, а Траун всё наблюдал за ней. Она отказалась прервать контакт, отвести глаза.
  
   -- Я не хочу, чтобы ваш разум притупился, -- тихо сказал Траун.
  
  
   II.
  
   Попытка бежать была неудачной. Чисто рассудочно Гера знала -- она ещё не готова, и даже если ей удастся справиться с Трауном, охрана застрелит её прежде, чем она выберется из камеры.
  
   Но прошлой ночью, когда свет погас, она лежала в постели и читала на датападе, который дал ей Траун, о смерти Каллуса. Никто не упомянул его роль в истреблении ласатов, а ведь она и стала причиной его предательства. Не упомянули и Зеба, а он столько вынес от рук Империи -- и всё же сберёг в себе порядочность и умение сострадать, так что смог простить, даже полюбить одного из людей, которые причинили ему столько боли. Единственная из найденных Герой статей, в которой вообще упоминался Зеб, клеймила его как преступника. Время погребло под собой его честь, решимость и оптимизм. И всё это уничтожено тем, кто должен был встать на сторону Зеба, должен был не хуже Геры понимать: Империя не успокоится, пока не раздавит всех нелюдей под своей пятой.
  
   Она ощущала себя выпотрошенной, пустой, не знала, от чего щиплет глаза -- от света экрана или непролитых слез. Лицо было словно из дерева, неподвижно, как маска, и Гера заснула со знанием собственной неминуемой смерти. Оно легло сверху грузом; конечности отяжелели и онемели.
  
   Ей снился Кэнан -- кровь хлестала из раны в его боку, а он пытался заслонить её собой. Кэнан, отдавший жизнь в тщетной надежде, что его команда -- его семья -- сумеет сбежать, спастись. Даже во сне он смотрел на Геру с нежностью, глубиной и теплом, и всё это затопило её, наполнило всеобъемлющей болью безысходного горя. Она позволила себе верить, будто Траун агент повстанцев, будто он просто ждёт своего часа, чтобы открыться ей и помочь сбежать -- даже сейчас, хотя он не предпринял никаких шагов для помощи, что-то в ней всё ещё хотело верить. Но Траун не собирался ей помогать, по крайней мере, в том смысле, что ей хотелось. Если она и сумеет сбежать, то сделает это сама.
  
   Утром она проснулась с решимостью; перед глазами был Кэнан, его лицо. Она не умрёт в плену.
  
   Гера не видела возможности ни спрятать свои лекку, ни замаскировать зелёную кожу, и шансов добраться живой до ангара было немного. Лучшее, чего можно достичь, решила она -- саботаж: убить Трауна, взять его бластер, если он будет достаточно глуп, чтобы войти с оружием к ней в камеру. Если он не дурак -- а она знала, что нет, -- то она использует его тело как щит и уложит охранников, заберёт их бластеры. Потом останется только убить как можно больше охраны и повредить как можно больше техники, прежде чем её застрелят.
  
   Но сначала предстоит справиться с Трауном. Проблема. Траун на голову выше, килограмм на тридцать тяжелее, и, хотя ведёт себя как джентльмен, движется со скрытой силой воина. Он способен сражаться, Гера не сомневалась. И ещё одна проблема:
  
   Он убил её команду. Убил Кэнана.
  
   Но он спас её саму.
  
   Гера не знала о нём ничего, даже полного имени и имени его народа, однако ей казалось, будто она знает его много лет. Рядом с ним было уютно, хотя рассудок криком кричал ей оставаться начеку. Траун во многом похож был на старого друга, и вся его сдержанная отстранённость во время бесед почти не умаляла впечатления. Его имперский этикет скрывал что-то неуловимое и природное, и оно его выдавало: он восприимчив, учтив, сдержан и не гневлив, одарён той врождённой доброжелательностью и смирением, что нужны хорошему наставнику. Сложись жизнь иначе, он стал бы приобретением для Восстания. Сложись жизнь иначе, он мог бы сам быть в команде "Призрака".
  
   Гера укрепилась в решимости, пообещав себе убить его без колебаний.
  
   Он вошёл в камеру поздно вечером и закрыл дверь за собой. Гера не видела признаков бластера у него под мундиром, и в ней погасла ещё одна искра надежды: если бы он был скрытым агентом повстанцев, если бы в самом деле намеревался её спасти, он бы, по крайней мере, обязательно пришёл вооруженным, дал ей доступ к оружию, даже если бы им пришлось подстроить драку, чтобы оно оказалось в её руках.
  
   Траун взглянул на неё, помедлил, приподнял бровь. Пальцы Геры сжали датапад, который он вчера дал ей.
  
   -- Не советую, -- сказал Траун.
  
   Гера нанесла удар.
  
   Она отстегнула простынь от матраса перед тем, как он вошёл, и теперь швырнула в него, чтобы закрыть ему обзор в решающий момент -- ей предстояло встать, опираясь на шаткую раненую ногу. Она тут же нашла опору -- нельзя позволить себе осторожность -- и нырнула вправо, уходя от удара его ведущей руки. Она полагала, что он придёт в движение, как только она бросит простынь, и могла лишь надеяться, что направление угадала верно.
  
   Ей это не удалось. Взмах -- и удар датападом пришёлся в воздух. Гера, сдержав ругательство, развернулась, присела. Траун ушёл от летящей простыни, теперь та осела на пол, и он оказался позади Геры. Мрачное, непроницаемое лицо. Он вовсе не выглядел удивлённым.
  
   Но не ударил.
  
   Гера не дала себе времени удивиться. Первый её удар ушёл в пустоту. Второй нарвался на блок. На третьем датапад врезался Трауну прямо в скулу с такой силой, что вылетел из её руки. Отлетел прочь, и пластиковый корпус хрустнул, когда прибор упал на пол.
  
   Открывшись Трауну этим ударом, она не смогла увернуться. Его пальцы цепко сомкнулись на запястье Геры, скрутили её, притянули к его груди спиной. В поту и изнеможении после короткого боя, Гера хватала ртом воздух. Подняв неповреждённую ногу, она согнула колено, чтобы ударить назад -- ...
  
   Траун жёстко и эффективно прижал её к полу.
  
   Плитка больно вжалась ей в нос, грозя переломом. Колено Трауна вонзилось в поясницу, удерживая Геру на полу. Она закрыла глаза, ожидая смерти. Он наклонился к ней; она ощутила тепло дыхания краем уха.
  
   -- Это не попытка к бегству, -- сказал он настолько тихо, что система наблюдения в камере не должна была уловить звук. В словах звучало волнение, приглушённо, но настоятельно. -- Это импульс к самоуничтожению. Вы хотите присоединиться к своему мёртвому возлюбленному, найдя выход в благородной смерти.
  
   Гера не сказала ничего. Уголки глаз покалывало жаром, и вдруг заболело горло.
  
   -- Нет ничего благородного в том, чтобы умереть за мертвеца, -- прошептал ей на ухо Траун.
  
   А затем, вместо того, чтобы сломать ей шею или позвать охрану, как ожидала Гера, он просто отодвинулся, слез с её спины и встал рядом на колени. Осторожно помог сесть, помня о её больной ноге и запястье, которое вывихнул, когда прижал её к полу. Ошеломлённая, Гера позволила оказать ей помощь. Когда он встал и положил руки ей под мышки, чтобы её поднять, Гера инстинктивно схватилась за его мундир, поздновато сообразив, что это действие может быть истолковано как нападение. Может, его и следует рассматривать как нападение.
  
   Траун позволил ей в него вцепиться. С серьёзным выражением лица он осторожно переместил Геру с пола на койку. Поднял и сложил простынь и покрывало; капля крови скатилась с его щеки и разлетелась на плитке. Закинув сложенное бельё на руку, он пододвинул свой стул к койке Геры и поднял комлинк.
  
   -- Аптечку, -- плавный, спокойный голос. Дверь со щелчком открылась всего секунду спустя, и один из охранников подошёл с аптечкой в руках.
  
   "Траун к этому был готов", -- с дрожью поняла Гера. Он взял аптечку с тихим "спасибо" и отпустил охранника, отдав ему постельное бельё на замену. Открыл аптечку и взглянул на Геру -- не с весельем или злорадством, с участием.
  
   -- Самая серьёзная травма -- запястье, -- сказал он. -- Верно?
  
   Она решила было, что аптечка для него -- залить порез на щеке бактой, пока не увидели подчинённые. Но Траун не предпринял ничего, чтобы залечить собственную рану. Молчание Геры он посчитал знаком согласия и наклонился к ней ближе, так что их колени соприкоснулись.
  
   -- Позвольте, -- он взял руку Геры.
  
   Лёгкие, осторожные прикосновения, замкнутое лицо. Он перевязал ей запястье, без гнева в глазах -- только сосредоточенность. Гера заметила, что он старается не причинить ей боль и, кажется, точно знает, как повернуть её руку, не вызывая волну боли аж до самого плеча.
  
   -- Нос или ногу? -- закончив с запястьем, спросил он.
  
   Гера вытерла нос; на верхней губе оказалось лишь пятнышко крови.
  
   -- Ногу, -- тихо сказала она.
  
   С клиницизмом медбрата Траун помог ей снять брюки. Гера внимательно следила за ним, но он даже не взглянул на её нижнее бельё, как сделало бы большинство мужчин. Когда он осматривал рану у неё на бедре, она заметила тусклый металлический ободок на его безымянном пальце. Может быть, он женат -- и притом в самом деле настолько предан жене, что даже мельком не глянет на пленницу? Руки у него были тёплыми и сухими; бакта, которой он смазал рану, сработала как ледяной контрапункт, решительно рассеяв туман в сознании Геры.
  
   -- Сотрясение мозга? -- не поднимая глаз, спросил Траун.
  
   -- Нет, -- честно признала Гера. -- Просто...
  
   Он терпеливо ждал, пока она завершит фразу, но она только покачала головой.
  
   -- Вы просто устали, -- Траун закончил с её ногой и откинулся назад, позволяя ей самостоятельно натянуть брюки. -- Это естественно. Вы находитесь под стрессом заключения и пренебрегаете пищей.
  
   Он вернул принадлежности в аптечку и бросил Гере цепкий взгляд.
  
   -- Не ценю мучеников.
  
   У Геры было сухо во рту. Его слова должны бы вызвать у неё презрение. Какое ей дело до того, что о ней думает враг? Если он не хотел, чтобы она стала мученицей, не хотел, чтобы она отказывалась от пищи, то она должна бы резко возжелать именно этого. Но она лишь почувствовала, как колотится её сердце -- запоздалый выброс адреналина -- и поняла: ей и правда не всё равно, что о ней думает Траун.
  
   Поняла и как близко сегодня подошла к смерти.
  
   Как сильно, вопреки самой себе, хотела жить.
  
   Траун глядел на неё, ждал ответа, но язык Геры прилип к нёбу. Он дал ей таблетку обезбола, сделав вид, будто не замечает, что её бьёт дрожь.
  
   Откинулся на спинку стула, включил комлинк и приказал:
  
   -- Еду, воду и смену постельного белья.
  
   Он поднял глаза на Геру, видя, должно быть, вопрос на её лице.
  
   -- Я останусь с вами, пока о ваших нуждах не позаботятся, -- спокойно сказал он, -- а затем нам предстоит разговор. У нас не так много времени.
  
  
   III.
  
   -- Моя внешность беспокоит вас, -- заметил Траун.
  
   Гера, щурясь, разглядывала его. Замечание показалось необоснованным. В облике Трауна не было ничего противного - красивый мужчина, высокий, подтянутый, с виду такой, будто ему одинаково комфортно на балу аристократов и в доспехах штурмовика, забрызганных вражеской кровью. По правде говоря, отталкивало в нём только одно -- то, что он мог легко снять: имперский мундир.
  
   Траун коснулся своего знака ранга, словно читал её мысли.
  
   -- Точнее, вас беспокоит, что нечеловек добровольно служит Империи.
  
   Добровольно? В этом Гера сомневалась, но придержала язык, нацепив нейтральное выражение. Их последний разговор Трауну ничего не дал, и, вероятно поэтому, на сей раз он явился с мирным предложением своего рода -- рилотский чай сбора её родной провинции; заварен он был идеально.
  
   Пряный запах чая, такой знакомый, сопровождала чувственная память: грудь отца, к которой она прижималась спиной, когда он держал её, маленькую, на коленях -- умиротворяющее папино тепло и сила. Траун сидел напротив, попивая чай из второй чашки.
  
   -- Ты умён, -- сказала Гера, выискивая признаки того, что эти слова льстят ему; но Траун был скорее позабавлен. -- Трудно понять, почему кто бы то ни было с головой на плечах прислуживает Империи. Но власть всегда соблазнительна, особенно когда тебя заперли в низшую касту.
  
   Жестом она указала на него и на себя, ожидая позабавить его этим ещё больше, но он среагировал совсем иначе. Траун смотрел на неё теперь совершенно трезво; выражение его лица не давало основания считать, будто он просто ждёт, пока она замолчит, чтобы опровергнуть её аргументы. С дрожью беспокойства Гера поняла, что он и в самом деле слушает.
  
   -- Империя презирает нелюдей, -- Гера вглядывалась в его лицо, а он и бровью не вёл. -- Знаешь, раньше на Корусанте жили миллионы нелюдей. Теперь там нет ни одного.
  
   Траун молча поднял палец, спрашивая позволения прервать.
  
   -- Повстанческая пропаганда в этом плане несколько преувеличивает, -- сказал он. -- Корусант кишит разумными всевозможных видов и рас. У меня самого там дом, в горах Манараи.
  
   -- Ты имперский офицер, -- Гера покачала головой, игнорируя первую часть сказанного. О правдивости пропаганды обеих сторон можно спорить сутки напролёт. -- Для тебя, очевидно, сделали ряд исключений. -- Она оглядела Трауна с головы до ног; родилось подозрение. -- Ты вообще хоть числишься нелюдем официально?
  
   Траун не ответил и тем самым сказал всё.
  
   -- Серьёзный блат. Кто это для тебя устроил? -- спросила Гера. -- Голубую кожу с красными глазами трудно не заметить.
  
   -- Я рассматриваюсь как вариант человека, -- ровно сказал Траун.
  
   -- Но ты же не вариант человека, правда? -- настаивала Гера.
  
   Траун молчал; он лишь спокойно смотрел на неё, будто ответ не имел значения. Возможно, для него и не имел. Может, его ничуть не заботили расы и виды, родные планеты и прочие племенные связи.
  
   -- Ты -- нечеловек и служишь Империи, которая обратила вуки в рабов и истребила ласатов. Есть целый политкомитет для пропаганды человеческого превосходства; целые города нелюдей стёрты с лица земли просто потому, что жители могли знать об имперских военных биолабораториях по соседству.
  
   Траун задумчиво склонил голову.
  
   -- Вы про лабораторию на Фоллине, -- сказал он. -- Кажется, вы упускаете из виду ключевой момент.
  
   -- Ну, просвети меня, -- сказала Гера.
  
   Траун не поддался на сарказм; он говорил ровно, спокойно.
  
   -- Лаборатория и её городские окрестности были разрушены орбитальной бомбардировкой. Двести тысяч горожан погибли. У вас, вероятно, есть предположения, почему.
  
   Он повёл рукой, приглашая её высказаться. Гера пожала плечами.
  
   -- Возмездие, -- осмелилась предположить она, ощущая сухость во рту. -- Это главное предположение -- фаллиены узнали, что вы работаете над биологическим сверхоружием. Они стали протестовать. Вы их стёрли с лица земли.
  
   -- Неплохая теория, -- сказал Траун. -- Но увы, неверная.
  
   Он наклонился и вытащил датапад из сумки у ног. Встал, включая его на ходу; поражённая Гера едва успела подвинуться и освободить ему место на койке, как он сел рядом с ней, почти вплотную. Любой наблюдатель решил бы, что они близкие старые друзья.
  
   -- На своём датападе вы этого не найдёте, -- сказал Траун, открывая файл. -- У вас не тот уровень доступа.
  
   Надо же, как он близко, и это после того, как она пыталась его пришибить своим датападом, гораздо более лёгким. Но вот -- сел, ни малейших колебаний. Причём не просто сел -- он дал ей датапад, позволил взять его в руки. От веса прибора -- возможностей -- у неё вспотели ладони. Траун удобно устроился на кровати рядом, прислонился к стене, скрестив ноги и перекатывая в ладонях чашку рилотского чая.
  
   Он даже не оставил свободной руку, чтобы защищаться, если надо, отметила Гера. Отличный шанс напасть опять -- но её что-то остановило. Руки и ноги будто налились свинцом, и она была не уверена, что сумеет ударить, даже если решится. Без особого желания Гера обратилась к вызванному им отчёту.
  
   И почувствовала, как сжимается горло.
  
   -- Видите? -- тихо сказал Траун. Он смотрел на неё внимательно и сочувственно, будто знал: информация из отчёта нанесёт удар её мировоззрению. Гера вернулась к началу документа и снова быстро пролистала до конца, чтобы убедиться -- ничего не упустила.
  
   В лабораторию биологического оружия кто-то вторгся. Произошла утечка плотоядных бактерий, губительных для любой формы жизни. Число зараженных сотрудников и гражданских лиц так и осталось неизвестным; уровень заражения неизбежно бы возрастал. Бактерии действовали стремительно, а лекарства не было. К отчёту прилагались видеоматериалы -- подопытные, вопя, корчились от боли, кожа на них вскипала язвами и трещинами, гной проедал в лицах дыры.
  
   -- Ужасное оружие, -- Траун глядел куда-то вдаль. -- Распространившись, оно убило бы десять миллиардов фаллиенов.
  
   Он наклонился и прокрутил отчёт длинным голубым пальцем, чтобы показать Гере съёмки лазерной бомбардировки: быстро, чисто и сравнительно безболезненно.
  
   -- Не завидую командиру, которому довелось делать этот выбор, -- мрачно сказал он. -- И не виню его. Он сделал то, что было нужно для спасения тех, за кого отвечал, как и обязан каждый военачальник.
  
   Гера выпустила датапад из онемелых пальцев. Траун ловко поймал.
  
   -- Высшее благо, -- неверяще произнесла она. Язык покрылся кислым налётом. -- Это вы имеете в виду? Империя порабощает нелюдей и убивает целые народы ради всеобщего блага?
  
   Он выключил датапад и сидел, не отстраняясь, рядом с ней -- тёплый, надёжный, и это его присутствие заодно с ароматом её любимого чая создавало неестественное чувство безопасности, уюта. Гера понимала, но была не в состоянии бороться. Кэнан последний так же делил с ней тепло; его поддержки она больше не ощутит никогда -- из-за вот этого типа рядом. Она сознательно отодвинулась, борясь с иррациональным желанием прижаться к Трауну; горло сжалось, и у неё щипало в глазах.
  
   -- Вы на самом деле в это верите? -- спросила она, испытующе глядя в его задумчивое лицо.
  
   Он бросил ей встречный взгляд, и в нём не было холода, только разум, задумчивость и сострадание. От них стало ещё неуютнее, чем от его такого близкого тепла. И всё же она не могла отвести глаза.
  
   -- Я в самом деле так считаю, -- мягко ответил Траун.
  
   Он взял её пустую чашку и поставил под свою, но не поднялся с койки. Вместо этого он нерешительно наклонился к ней и продолжил -- тихо, словно доверяясь другу. Глаза Геры распахнулись, лицо необъяснимо вспыхнуло; сердце в груди встрепенулось.
  
   -- Полагаю, со временем и вы будете так считать, -- сказал Траун.
  
  
  
   Глава 5
  
   Эти посещения становятся проблемой, думал Нириц. Недалеко от его стола в офицерской столовой несколько лейтенантов обсуждали визиты Трауна к пленной мятежнице, обменивались сплетнями и слухами. Здесь, в общем пространстве, можно было говорить на определённые темы без умолчаний, и Нириц уже знал всё, о чём болтал экипаж.
  
   Траун её имеет как хочет, тут лейтенанты были вполне согласны друг с другом. Они доброжелательно сплетничали об этом, и если кто порой и морщил нос, то не оттого, что пленница в их представлении могла страдать от изнасилований, а потому лишь, что мысль о сексе с нелюдью-террористкой вызывала у них смесь отвращения, ужаса и любопытства.
  
   -- Террористка, да, -- услышал Нириц голос одного офицера. -- Но симпатичная. По крайней мере, у капитана хороший вкус.
  
   Часть собеседников закивали; один фыркнул и покачал головой.
  
   -- Если бы у него был хороший вкус, он бы не стал трахать преступницу и нелюдь.
  
   -- Он сам не человек.
  
   Слова вызвали гомон противоречий.
  
   -- Его досье утверждает, что человек, -- заметил кто-то. -- Впрочем, это неважно. Она мятежница. Кто знает, что за паскудные хвори он от неё подхватил.
  
   Разговор быстро деградировал:
  
   -- Говорят, она сопротивлялась. Видали порез у него на щеке? Правда, похоже на следы когтей?
  
   -- У тви'леков когтей нет.
  
   -- Ногтей, значит.
  
   -- Слыхали, он в самом деле приказал охране принести свежее бельё, когда он там был с ней? -- добавил ещё один офицер. -- Он вообще не пытается ничего скрыть.
  
   Нириц слушал, не вмешиваясь. Такие темы безобидны -- за едой, бывало, обсуждают вещи посерьёзней, а что до сплетен, в вооружённых силах они неизбежны. Да и, что немаловажно, карьера Трауна не пострадает всего лишь из-за насилия над пленной, каким бы противным ни находил подобное Нириц. Однако, в отличие от подчинённых, Нириц-то знал, что Траун пленную не насиловал. В болтовне за лейтенантским столом принимала участие куча людей, но капитан видел, что они сами не до конца в это верят. Они скрывали то, что думали на самом деле, чтобы обсудить подробно позже, за закрытыми дверьми своих кают.
  
   Траун нечеловек, что бы там ни вписали в его досье; все в Империи это знают. Хуже того, он чужак из неведомых областей галактики. Нет никаких гарантий его верности -- ничего, кроме благоволения Императора. Офицеры поумнее кивали и скалились над сплетнями в столовой, однако ухмылки были слегка натянуты, а в глазах скрывалась искра тревоги.
  
   Траун, мягко говоря, был этой пленной озабочен. Внешне его поведение изменилось мало -- всё так же отстранён, спокоен, профессионален, особенно когда "Предостерегающий" исполнял боевые задачи. Однако он уже несколько раз откладывал казнь пленной; навещал её как можно чаще, пренебрегая ею только во время самых срочных заданий; спонтанно заговаривал о ней не реже, чем о тактике и об искусстве. Когда он обсуждал Синдуллу, его голос оставался ровным и спокойным; ни намёка на чувства. Исходя из одного лишь тона, Траун, казалось, относился к ней пренебрежительно, не интересовался её судьбой.
  
   Но он говорил о ней беспрестанно. Всё это складывалось в явную и очевидную картину, а если что в неё неясность и вносило, то лишь чуждые манеры Трауна и его эмоциональная отстранённость. С поправкой на эти особенные черты объяснение Нириц видел только одно: Траун запал на пленную, словно школьник -- возможно, ещё до того, как взял её в плен.
  
   Мысль оставляла сухую горечь во рту. Если Траун воображал, будто сможет превратить эту повстанку в сторонницу Империи, то он впал в самообман. Нириц смотрел на своих людей -- они дружно смеялись, обсуждая нелепую связь командира. Если Трауну не удастся сломить террористку, её могут передать ИСБ, и нынешние мягкие допросы сменятся пытками и казнью или хуже -- такой глубокой мозгопромывкой, что от Геры Синдуллы останется очень мало. Всё происходящее могло закончиться только уничтожением этой женщины.
  
   Что тогда станет с Трауном, знает лишь Император.
  
  

---

  
   -- Это большая честь, -- сказал старший капитан Траун; голос был совершенно непроницаем. -- "Предостерегающему" ещё не доводилось принимать гранд-адмирала на борту.
  
   Гранд-адмирал Син некоторое время изучал его, оценивая степень искренности слов. Что-то в этом капитане столь же беспокоило его, сколь и привлекало, причём вовсе не тот факт, что перед Сином стоял нелюдь. Все двенадцать гранд-адмиралов были в курсе слухов о закулисных тактических победах Трауна, пусть даже большую часть заслуг задним числом приписали другим офицерам. И, что ещё важнее, все слышали, как называл его Имперский двор: фаворит Палпатина.
  
   -- Ну, -- наконец сказал Син, -- я был в этом районе. К тому же люблю проверять, как дела у моих друзей.
  
   Глаза Трауна сверкнули, но оставалось непонятно, что он думает о занесении в друзья. Они разговаривали друг с другом как раз достаточно часто, чтобы Син мог обосновать выбор слов, если Траун потребует объяснений, но тот не потребовал.
  
   -- Хотите тур? -- предложил он, указывая на дверь ангара.
  
   -- С удовольствием.
  
   "Предостерегающий" был обычным ИЗРом. Экипаж Трауна мало чем выделялся; технический персонал показался Сину чуть эффективнее, чем на большинстве кораблей, и попадались группы людей -- главным образом офицеры -- с целеустремленным видом, который нечасто встречаешь в других местах. В остальном ничего необычного. За то время, что Траун сопровождал его, спокойно знакомя с тем, как всё устроено на корабле, Сину стало ясно -- если за победоносной тактикой Трауна и скрывалось некое секретное оружие, то заключалось оно не в его команде, а в нём самом.
  
   Они прошли по мостику, молча поглядывая через плечи членов экипажа. Траун возобновил разговор, только когда они покидали мостик.
  
   -- Я слышал о битве при Рилоте, -- тихо сказал он. -- Вы прибыли дать оценку моим отношениям с капитаном Синдуллой.
  
   Син едва не сбился с шага. Он покосился на Трауна; лицо нелюдя было невыразительно, профессионально, спокойно. Син задумался над его словами, уязвлённый тоном и подтекстом; внезапно он остановился и тем самым заставил Трауна остановиться тоже, чтобы не оставить гостя позади.
  
   -- Это не так, -- твёрдо сказал Син. -- Я не собираюсь подвергать сомнению вашу преданность или мстить.
  
   Лицо Трауна не шелохнулось, а вот в глазах промелькнули едва различимые чувства: удивление, пересмотр оценки, возможно, даже росток уважения. Син тоже кое-что пересмотрел, чувствуя, как хмурит брови и тем выдаёт себя -- он понял, что Траун считывает его, видит искренность и реагирует положительно. Не так много имперских офицеров отличались прямотой.
  
   Они молча стояли и изучали друг друга, и Сину казалось, что Траун чувствует себя столь же неловко голым, как он сам. Спустя какое-то время оба отвели глаза.
  
   -- Ваш заместитель погиб на Рилоте, -- с осторожной отстранённостью сказал Траун.
  
   -- Да, -- ответил Син.
  
   -- И вы не жаждете мести?
  
   Взгляд капитана был прикован к лицу Сина -- Траун снова его изучал.
  
   -- Не собираюсь мстить вашей пленной, -- честно сказал Син. -- Или вам, -- добавил он спустя миг.
  
   -- Мне? -- Траун в беззаботном удивлении приподнял брови. -- Зачем бы вам мстить мне? Я же не тви'лек.
  
   Он повернулся на каблуках, словно вопрос был решён, и двинулся дальше по коридору. Миг спустя Син встряхнулся и присоединился к нему, мысленно качая головой. Он слыхал, что Трауну недостаёт политической смекалки; тот и вправду неплохо прикидывался, будто так и есть -- но его притворное непонимание звучало малость фальшиво.
  
   Син с неохотой отметил, что капитан стал нравиться ему даже больше. Он поровнялся с Трауном, искоса глянул на него и попросил:
  
   -- Расскажите мне о вашей пленной.
  
   Траун бросил на него ответный взгляд, так же искоса и почти невинно.
  
   -- Она больше не связана с рилотскими борцами за свободу.
  
   -- Знаю, -- отмахнулся Син. У него сжалось горло; перед глазами на миг снова встал его помощник, капитан Ампей; бутылка бренди с Эсселя, его родной планеты, которую они распили вместе; провал дыры в голове Ампея, убитого снайперским выстрелом, и раздутые, искажённые черты лица вокруг этой дыры, когда капитана нашли спустя двое суток на солнце. Син с трудом проглотил кислый привкус во рту и прогнал эти мысли. -- Расскажите, -- настаивал он. -- Что вы о ней думаете?
  
   Ему не нравилось немое, знающее сочувствие в глазах Трауна.
  
   -- Она сообразительна, -- негромко сказал Траун, будто глядя внутрь себя. -- У неё тактический склад ума.
  
   Когда Траун водил Сина по кораблю, он был разговорчив и красноречив. Куда же пропали те сложные предложения, лёгкость речи? Син смотрел на Трауна, приподняв брови, ожидая продолжения. Траун ответил ему нерешительным, неуверенным взглядом, кажется, искренним.
  
   -- У вас тактический склад ума, -- подсказал Син.
  
   Траун молча покачал головой. Губы его были чуть приоткрыты, будто бы он хотел говорить, но не мог подобрать слова.
  
   -- Каждый солдат должен мыслить тактически, -- наконец сказал он. -- Некоторым это удаётся лучше прочих.
  
   И добавил, прежде чем Син успел обвинить его в ложной скромности:
  
   -- Я один из них. Она тоже.
  
   А теперь, подумал Син, он снова замолчит, и нужно будет подтолкнуть его ещё раз -- но оказалось, нет. Будто плотина прорвалась, и, прежде чем Сину пришёл на ум следующий вопрос, Траун продолжил:
  
   -- Воин оттачивает инстинкты в бою, -- сказал он. -- У Синдуллы есть природное преимущество, врождённый талант, который нельзя создать тренировкой, и он придаёт её навыкам остроту -- дарит интуитивность её полётам и гибкость тактике. Она способна импровизировать -- честно говоря, "способна" -- не то слово. Её талант к лидерству граничит с культическим; она прирождённый пропагандист, внушающий последователям преданность, близкую к религиозному рвению, -- дар, которого, между прочим, многим в Империи не хватает. Включая меня. Плюс врождённый атлетизм и грация. Эта женщина грозный противник на поле боя, в звёздном пространстве и на тактической карте...
  
   -- Вы влюблены без памяти, -- спокойно сказал Син.
  
   Траун моргнул удивлённо. Он вдруг растерял всю свою отстранённость. Повернулся к Сину, на миг совершенно беззащитный, бросил ему неверящий взгляд.
  
   -- Я заинтригован её потенциалом, -- поправил он.
  
   Произнёс Траун это с предельной самоуверенностью, не допуская и мысли, будто может ошибаться. Ещё миг Син вглядывался в него; то, что он видел, было трудно объяснить. Абсолютная искренность, неподдельное изумление и насмешка -- и за всем этим в глазах Трауна ярко сияла -- да, безумная влюблённость. Син охватил всё это, отметил одиночество, скрытое столь глубоко, что Траун, казалось, его не осознавал -- и отвернулся. Слишком знакомо ему это было -- и жгло, соль на свежие раны.
  
   -- Ну да, вы человек честолюбивый, -- сказал он. -- Вы и должны быть заинтригованы её потенциалом, чтобы в неё влюбиться, полагаю.
  
   Тень изумления пропала с лица Трауна, скрылась за деревянной маской.
  
   -- Скажите, -- Син задвинул подальше всё то, что чувствовал сам, и ухватился за этот малый признак успеха. -- Ваши чувства к ней. Чем они отличаются от ваших чувств к Воссу Парку?
  
   Траун замедлил шаг, остановился и повернулся лицом к лицу с Сином, заложив руки за спину. Син не видел их, но ясно представлял себе, как большой палец Трауна нервно потирает внутреннюю сторону запястья, а пальцы скручены, пряча невзрачное металлическое кольцо.
  
   -- Восс мой друг, -- сказал Траун. -- Синдулла -- пленная.
  
   Похоже, он думал, что это говорит всё.
  
   -- И это всё? -- спросил Син. -- Разница только в этом?
  
   Траун уставился на него с непроницаемым лицом. На его месте любой другой помрачнел бы и отвернулся, но Траун, казалось, просто задумался. Его глаза скользнули вверх-вниз по лицу Сина, мгновенно оценивая его.
  
   -- Я приму ваш совет во внимание, -- кивнул Траун.
  
   -- Ты не так понял.
  
   Син придвинулся ближе, перейдя грань вежливости. Капитан-нелюдь почти не отреагировал, он не выглядел ни испуганным, ни удивлённым -- его лицо было совершенно пустым. Неподалёку коридор пересекла группа техников. Син понизил голос, чтобы они не слышали его слов.
  
   -- Ты сам не свой. Даже я это вижу, хотя мы едва подружились. -- Он коснулся руки Трауна, задев гладкое серебристое кольцо концами пальцев -- чуть не хищный жест. Траун скривился. -- Он стационирован в другом месте, да? Восс Парк?
  
   Син приподнял брови, ожидая, станет ли Траун отрицать.
  
   -- На данный момент, -- ровно сказал тот.
  
   -- Но вы с ним, разумеется, поддерживаете контакт.
  
   Траун посмотрел на Сина и, казалось, решил, что можно признаться:
  
   -- У нас нет связи.
  
   Син молча уставился на него, ожидая дальнейших сведений.
  
   -- Он вне зоны досягаемости, -- уточнил Траун.
  
   Син отстранился, глядя в коридоры "Предостерегающего". Новый корабль, новый командный пост -- плюс новое задание и совершенно новый персонал. Он видал, как резкая смена положения может подействовать даже на лучших из офицеров Империи -- а Траун не обычный офицер. Нелюдь, гонимый сородичами изгнанник, и, кроме Парка, никакой семьи. Кто знает, по каким заставам Дикого Пространства шляется Восс Парк?
  
   Более одинокое существование трудно представить. Син глянул вниз: Траун, сам того не осознавая, теребил кольцо на пальце. Неудивительно, что он угодил в ловушку мятежницы.
  
   -- Если бы ты мог найти с ней счастье, друг мой, я бы приветствовал это двумя руками, -- негромко сказал Син. -- Но она не обратится, Траун. Cоветую тебе как можно скорее казнить эту женщину и больше о ней не думать. Она тебе не друг.
  
   -- Я не считаю её другом.
  
   -- И её не перетянуть на нашу сторону после той радикализации, которую она прошла, -- продолжил Син. -- На её руках кровь имперцев. Не забывай об этом никогда.
  
   Лицо Трауна застыло, выражение невозможно было прочесть.
  
   -- Я не забыл, -- мягко, почти убедительно сказал он.
  
   Син видел, что он не лгал.
  
  
  
   Глава 6
  
   Они говорили уже больше часа, когда Траун мановением руки прервал её. Жест не выдавал нетерпения и не нёс угрозы, но Гера, тем не менее, умолкла, уступив просьбе Трауна дать ему слово, как уступила бы старому другу. Осознание этой реакции вызвало в ней волну противоречивых чувств.
  
   -- Вы осмысляете эту проблему в рамках неверных моральных координат, -- спокойно сказал Траун. -- Оперируете такими понятиями, как угнетение, будто бы вы гражданское лицо -- если действие наносит вред, оно должно считаться аморальным. Но мы не гражданские лица, мы военачальники. Наши цели не могут быть достигнуты без нанесения вреда, поэтому наши координаты смещаются: первая и величайшая безнравственность -- провалить порученную мне задачу. На втором месте -- не выполнить долг по отношению к моим людям. Если для успеха требуется смерть гражданских лиц -- ...
  
   Терпению Геры внезапно пришёл конец.
  
   -- Вы меня не слышите, -- в голосе её прорвалось раздражение. -- Как так получается? Вы отлично умеете слушать других, если только речь идёт не об Империи. Мы часами говорим о моём родном мире, искусстве, культуре, но когда речь заходит о военных...
  
   Траун не пытался её прервать. Он сидел перед нею, смотрел, как она говорит, со спокойной серьёзностью, и это заставляло Геру колебаться. Ещё мгновение она вглядывалась в него, потом покачала головой и отвернулась.
  
   -- Вы хороший человек, -- произнесла она, глядя в стену, не в силах сказать ему это в лицо. -- Вы обращаетесь со мной как с разумным существом, а не как с пленной. Вы спасли меня от верной смерти, хотя я ваш враг. В битве вы всегда стремитесь избежать потерь -- даже потерь со стороны противника. -- Она обернулась к нему, стиснув зубы. -- Как вы можете говорить, что действия Империи этичны? Вы же знаете -- это не так. Каждый день последних двух недель свидетель -- вы это знаете точно.
  
   Траун сидел с неподвижным лицом. Прежде чем ответить, он постучал пальцем по бедру.
  
   -- Быть этичным не входит в мои задачи, -- сказал он, так мягко -- Гера на грани отчаяния едва не сумела себя убедить, что он не всерьёз. -- Я военачальник. Моя задача -- обеспечить победу, причём потери и затраты со стороны Имперского флота должны быть настолько низкими, насколько это в моих силах; такова моя этика.
  
   -- Можно быть военачальником и в то же время следовать этике, -- почти без надежды возразила Гера.
  
   -- Иногда, -- допустил Траун. -- Не всегда. И если позволить себе веру в то, что можно балансировать между долгом и этикой вечно, это сломит вас, когда придётся принять решения, противоречащие вашей этике.
  
   -- Как то, что вы сделали с моей командой? -- глаза Геры сузились, слова хлестнули, резкие, словно укус.
  
   Траун склонил голову набок.
  
   -- Как Руна? -- спросил он, зеркаля тон Геры.
  
   У неё вдруг пересохло во рту, онемели губы.
  
   -- Что вы знаете о Руне?
  
   Траун помолчал, свободно скрестив руки на колене и задумчиво на неё глядя.
  
   -- Во время допроса повстанческого генерала Орска Филанса имперскими военными, -- произнёс он наконец, -- ему сообщили, что его обстрелы Руны убили не менее 39 000 мирных жителей. Он фыркнул и ответил: "Если можно называть мирными жителями имперских симпатизантов."
  
   Гера помнила обстрелы Руны -- удар по имперскому промышленному центру. Она сыграла в них свою роль как лётчица-истребитель, ещё до встречи с Кэнаном. Они тогда подождали с обстрелом, пока не настала рабочая пересмена, чтобы на постах никого не было и хаос оказался максимальным.
  
   К сожалению, гражданские потери оказались максимальны тоже.
  
   -- С тактической точки зрения, -- непроницаемым тоном произнёс Траун, -- обстрелы Руны жестоки, но это жестокость мудрая. Повстанцы слабы. Чтобы побеждать, им приходится быть жестокими. А на войне любое действие, в том числе бездействие, может привести к потерям. Мы, как командиры, несём груз этих потерь.
  
   Гера глубоко вздохнула, потрясённая напоминанием о Руне, о мирных жителях, гибнущих на её глазах под огнём повстанцев. Она плавно покачала головой, давая колотящемуся сердцу время сбавить обороты.
  
   -- Ну, как вы и сказали, -- наконец выдавила она. -- Повстанцы слабы. Нам приходится наносить такие удары -- а у Империи какое оправдание?
  
   -- Разве Империи нужно оправдание? -- ровно парировал Траун. -- Вы спрашиваете, почему я служу Империи -- ответ прост. Она насквозь организована. Восстание дезорганизовано, оно состоит из тысяч разрозненных, слабых фракций с разными идеалами -- вроде Республики, но у Восстания даже джедаев нет, чтобы держать его на плаву. Если бы вам как военачальнику довелось выбирать ресурсы для войны, что бы вы выбрали: кучу слабых, мелких группировок в подчинении у тысяч неумелых партий, неспособных на быструю смену стратегии -- или централизованную армию с хорошим финансированием под властью одного?
  
   -- Это не игра в стратегию, -- сказала Гера. -- Хотите сказать, для вас речь идёт только о власти? Вы вступите в союз с сильнейшим просто ради того, чтобы быть на стороне силы?
  
   Траун пожал плечом, но его непроницаемая маска на мгновение будто бы дала трещину, обнажив нечто опасное и чувствующее предельно остро; это нечто побуждало к пониманию с тем же отчаянием, что терзало Геру со дня, когда она попала в плен. У неё перехватило горло, ёкнуло сердце.
  
   -- Вы говорите, я хороший человек, -- голос Трауна снизился, стал неожиданно груб. -- Стал бы хороший человек вступать в союз с самой могущественной силой без причин?
  
   Гера молчала, не в силах дать ответ, и он продолжил:
  
   -- Вам не приходит в голову причина, по которой хороший человек может поступить так, как я?
  
   -- Если у вас есть причина, скажите мне, -- Гера умоляюще подалась к нему, сердце сжалось в её груди. -- Не заставляйте гадать.
  
   Царственная уверенность его исчезла; он отвёл глаза. На мгновение человек перед нею был просто человеком -- задумчивый, но терзаемый этими мыслями; осторожный, но мучимый осторожностью. Он прикусил изнутри щёку, сжал и разжал руки; она видела, как он борется с побуждением рассказать ей. Гера едва сумела распознать всю эту внутреннюю битву, так хорошо он владел собой.
  
   -- Вы хотите восстановить Республику, верно? -- Тихо сказал Траун, глядя мимо. -- Вернуть власть Сенату в том виде, в каком он был раньше?
  
   Гера снова отстранилась, медленно, чуть ли не нервно. Она не могла понять его тон, не осмеливалась надеяться, что эти слова знак сближения -- и всё же ощутила вспышку оптимизма. Она разглядывала его в поисках ещё каких-то знаков, выдающих непредубеждённость, но не была уверена, что видит.
  
   -- Верно, -- сказала она.
  
   Траун кивнул, медленно и задумчиво. Это продлило иллюзию Геры ещё на миг.
  
   -- Но старая Республика никогда не являлась тем мирным краем, о каком вещали её лидеры, -- сказал он, всё так же глядя в стену. -- Мир на тысячу поколений? Нет. Что в Республике было, так это бесчисленные гражданские и колониальные войны, свирепое рабство, порабощение миров Внешнего Кольца, кровавые восстания и геноциды -- и джедаи прикрывали, оправдывали или даже соучаствовали в этом.
  
   Он наконец поднял взгляд, сверкающий жёстким блеском. Сердце Геры упало, но по тому, как он стиснул зубы, видно было, что разговор причиняет ему не меньше боли, чем ей.
  
   -- Империя во всём виновна, в чём вы её обвиняете. Истребление и рабство никуда не делись... -- Он запнулся; заговорил снова, голосом твёрдым и убеждённым. -- Однако, в отличие от Республики, Империя обладает организацией, инфраструктурой. Вместо множества фракций, сражающихся за разные цели, Империя представляет собой единое целое, способное делать то, что нужно. У демократии есть свои достоинства, но чем больше партий борются за право голоса, тем слабее становится руководящий орган. Невозможно угодить всем; во время войны нет времени для общегалактических голосований. Кто-то должен быть во главе, кто скажет: "У нас есть план действий", и этому человеку нужны верные помощники и подчинённые, чтобы обеспечить выполнение плана.
  
   Он продолжал с возрастающей убеждённостью:
  
   -- Огромное военизированное государство может сделать гораздо больше для защиты своих пространств от внешних вторжений, для усмирения восстаний, этнической, расовой и религиозной розни. Такая всеобъемлющая структура спасает неисчислимые жизни. Что касается законодательства и экономики, Империя даёт всей галактике общее право, тем самым приближая территории Внешнего Кольца к равенству с мирами Ядра по уровню социального и экономического развития. Даже в ячейках повстанцев наверняка знают, сколько верных солдат Империи родом из Внешнего Кольца. Можете винить в этом отсутствие образования, скудость экономических возможностей, даже призыв в армию, и если вы в это верите, я не стану вас убеждать, что это не так. Но, может, в вашей республике пропаганды осталось место для зерна истины: Внешнее Кольцо верно Империи, потому что имперское правление принесло ему процветание, на которое там раньше никогда и не надеялись.
  
   -- Вы забываете, что моя ячейка действовала во Внешнем Кольце, -- сказала Гера. Голос дрожал, как она ни пыталась с ним совладать. На лице Трауна вспыхнуло сочувствие, которое он тут же скрыл, и губы Геры тоже задрожали, против воли. Закусив нижнюю губу, она дала себе время взять себя в руки -- и перестать видеть перед собой лицо Кэнана, лица мёртвых друзей. -- Народ Лотала не воспринимал присутствие Империи как шанс на процветание, -- наконец сказала она, с радостью слыша собственный живой задор. -- Они видели в нём угнетение.
  
   -- Народ Лотала неоднороден, -- ответил Траун. -- Более десяти миллионов лотальцев пошли на службу в войска Империи, многие другие нашли работу в местных органах власти или как имперские подрядчики. Вы, может, убеждаете себя, что помогали освободить Лотал; правда в том, что ваша столь плачевно завершившаяся контрабанда причинила лотальцам больше вреда, чем какие-либо дела имперских властей.
  
   -- Но речь идёт не только о народе, -- Гера снова подалась вперёд. -- Народ всегда предпочитает долгосрочной стабильности непосредственные удобства. Речь о мирах, об окружающей среде -- если урбанизировать каждую планету Внешнего Кольца и превратить её в очередной имперский форпост, вы убьёте этим то разнообразие культур, которое, по вашим словам, так любите.
  
   Траун показывал ей свою коллекцию произведений искусства, или как минимум её часть. Гера видела его уважение к чужим культурам, почти сверхъестественную глубину понимания разумных существ и мест, которых он никогда не видел, художников, которых не встречал. Затаив дыхание, она смотрела, как его лицо смягчилось, выражение сменилось, хотя его всё так же было трудно разобрать.
  
   -- Военизировать, -- спокойно поправил он. -- Не урбанизировать. Мы, к сожалению, живём не в ту эпоху, когда можно оставлять планеты без защиты. -- Он опустил глаза и глубоко вздохнул. -- В любом случае, все недостатки надо сопоставить с преимуществами. Вы говорите о культуре; централизованная империя предоставляет художникам общий язык и единое экономически-правовое пространство. С каждым миром, который присоединяется к Империи, расширяется аудитория для каждого художника; вдохновением ему служат богатства культур всех имперских миров. Формируется художественный диалог вне всяких границ.
  
   Перед глазами Геры всплыло лицо Сабин, и сердце сжалось от горя. Что, если бы девушка с мира, разрушенного войной, могла получить доступ ко всегалактической художественной сети, о которой мечтал Траун? Всё, что было у Сабин, -- это стены переулков и корпуса чужих кораблей; её работы так и не получили заслуженной аудитории, истинного признания...
  
   Кроме как со стороны человека, который сидел сейчас перед Герой -- который использовал эти работы, чтобы растерзать их отряд в клочья. Он умолк, видя буйство чувств на её лице, и отвёл глаза.
  
   А мог бы настаивать на своём, привести в пример захолустное образование Сабин и отсутствие шансов, чтобы надавить на Геру. Вместо этого он сменил тему.
  
   -- И в то же время имперское присутствие на каждой планете значительно упрощает подавление преступности. Организованные преступные синдикаты можно искоренить -- я принимал участие в нескольких операциях такого рода, -- с небрежным кивком сказал он. -- Растут возможности для продвижения по службе в правительстве, в армии, даже в крупных корпорациях. Конфликты можно разрешить, обратившись к центральной власти или её представителям на местах, и разрешить гораздо быстрее и эффективнее, чем в вырождающейся республике. Империя может решать масштабные вопросы, такие, как дефицит определённых ресурсов или товаров в отдельных местах, и организовывать перераспределение. Не забывайте, что именно Империя оказала Лоталу помощь, когда население там голодало.
  
   -- А как насчёт погибших по пути? -- нахмурилась Гера. -- Миллиарды мёртвых ласатов, миллионы вуки и мон-каламари -- геноциды по всей галактике, малые и большие.
  
   -- Разве в Галактической Республике не было рабов? -- ответил Траун. -- Даже Альдераан, известный гуманитарными миссиями по всей галактике, экспортирует свою промышленность на планету-близнец Делайю.
  
   Он рывком потянулся к датападу; рука дрогнула, выдавая волнение. Траун вывел на проектор серию изображений. Гере стало муторно, но изображения были тут ни при чём -- дрожь руки свидетельствовала о том, что разговор задевает Трауна так же, как и её, пусть даже он лучше это скрывает. На лице у него проступил румянец, словно спор вызвал выброс адреналина, готовность к битве, которой не суждено разразиться.
  
   -- Делайя, -- произнёс Траун с трудом, будто ему не хватало воздуха. Он отщёлкивал изображения на проекторе с видимым напряжением в мышцах: маленькие дети, грязные и истощённые; мужчины и женщины в лохмотьях за работой, с кровоточащими пальцами. -- Обнищавшие живые существа трудятся там за объедки, в потогонных мастерских и лагерях -- некоторые из них преступники, другие просто бедняки. Шьют роскошную одежду для альдераанской элиты. Часть жителей Альдераана может протестовать против этих условий труда, но одежду они покупают всё равно. У них нет выбора; либо так, либо покидать систему в поисках другого рынка, и тут вопрос становится сложнее: они поддерживают альдераанскую культуру, покупая себе одежду в другом месте, чтобы сохранить традиционный гуманизм? Или же отворачиваются от альдераанской культуры, отказываясь покупать традиционную одежду, шитую в системе Альдераана? Со стороны выбор кажется простым, однако факт в том, что каждый член альдераанского двора, включая добросердечную королевскую семью, по-прежнему предпочитает традиционную одежду традиционному гуманизму.
  
   Гера не ответила. Он коснулся рабства, но не геноцида; любые оправдания на этот счёт звучали бы чудовищно. И видно было, что его так сильно задевали вовсе не картины рабства на Делайе, а сам спор. Чем дольше длились их разговоры, тем труднее Трауну было, видимо, убеждать себя, будто он сможет изменить её мировоззрение. Она выдержала его взгляд, зная, что он читает в лице её мысли. Немного погодя Траун откинулся на спинку стула. Он выглядел так же устало, как чувствовала себя Гера.
  
   Они рассматривали друг друга, ранимые и обессиленные, не желая больше говорить. Гера взглянула на чай, который он принёс ей -- лишнее проявление доброты и внимания, небольшой жест, чтобы сделать ей поудобней в самых что ни на есть неудобных обстоятельствах, -- и попыталась привести это к общему знаменателю с его бессердечной аргументацией. Она со вздохом поднялась и подошла к нему, неся в руках чашку с чаем. Траун наблюдал за нею с любопытством, но без опасений.
  
   Гера коснулась его плеча, почувствовала, как прикосновение заставило его окаменеть. Тепло кожи под мундиром и крепость мышц напомнили ей, что он не только рупор Империи. Она отдала ему полупустую чашку, и он кротко, без возражений принял и сжал её в ладонях, ограничив свои возможности к обороне. Знак доверия, как в тот день, когда он сел рядом с ней на койку.
  
   -- Настоящая Империя не работает как идеальная версия, которую ты выстроил у себя в голове, -- мягко сказала она, -- и ты это знаешь. И даже если б она работала так, это не стоило бы отнятых жизней -- массовых убийств, угнетения и потери гражданских прав. Ты ведь понимаешь?
  
   Его голова клонилась к ней, но он прикрыл и опустил глаза. В лице читалось приглушённое желание, сродни голоду или жажде. Он подался навстречу прикосновению, выражение на его лице стало яснее, и Гера вдруг с содроганием поняла.
  
   Им двигало одиночество. Одиночество приводило его сюда, чтобы говорить с ней каждый день в поисках общества единственного, кроме него, нелюдя на корабле. Одиночество заставляло его цепляться за идеалы -- эрзац тепла, прикосновений. Не врождённая доброта, не тайное сочувствие Восстанию -- просто инстинктивная жажда товарищества, терзающая каждое живое существо.
  
   И если Гера смогла разглядеть его одиночество, то, несомненно, и Император сумел -- почуял, может быть, в тот момент, как обнаружил Трауна в изгнании. Для манипуляций тем, кто совершенно одинок, не требовалось силы ситхов. Траун был оторван от всего и всех, и именно это позволило Императору так легко исказить его разум, до такой степени промыть мозги в корне хорошему человеку.
  
   Наконец Траун поднял взгляд. Губы его приоткрылись -- он собирался что-то сказать, но увидел жалость на лице Геры и молча закрыл рот, глотая слова. Она склонилась к нему; он замер, задержал дыхание и прикрыл глаза, чувствуя её близость.
  
   -- Уходи со мной, -- шепнула она. -- Помоги мне бежать.
  
   Глаза его были закрыты, на лице подавленная скорбь. Ни тени искушения, ни малейшей надежды, что он ответит. В отчаянии она склонилась к нему опять, положила руки на плечи, словно бы заключая его в объятия.
  
   -- Ты не обязан оставаться один вечно, -- сказала она.
  
   Но ответа не было. Вошла охрана, чтобы разнять их, но Гера уже отстранилась. Лицо Трауна снова было спокойно, тёмный водоворот чувств сокрыт. Он лениво отмахнулся от охранников и поднял глаза на Геру.
  
   Приложил губы к краю чашки в том самом месте, где его касались её собственные губы, и осушил чай перед уходом.
  
  
  
   Глава 7
  
   Гера знавала лётчицу, молодую дерзкую тилинку с тягой к саморазрушению, которая присоединилась к Восстанию не в поисках высоких идеалов, а из глубинного стремления быть частью толпы. Тилинка выросла в секте и соображала достаточно, чтобы сектой её и звать -- некие поклонники Силы, заблудшие и обманутые, -- но осознание, что она уже подвергалась индоктринации, не мешало ей снова искать того же.
  
   Она пришла в пункт вербовки повстанцев, и Гера увидела это в её глазах: девушка не искала цели в жизни, не альтруизм ею двигал. Она искала сродства, того коллективного возбуждения, что фанатики находили в храмах, держась за руки и хором распевая гимны.
  
   В этом плане принадлежность к эскадрилье истребителей мало чем отличалась от секты. Вооружённые силы в целом мало чем отличались от секты, но Восстание так и не дало желаемого той тилинке: ему не хватало строгости, системы наказаний и поощрений, на которой она выросла и которой продолжала жаждать. "Она была бы счастливее у имперцев, -- думала Гера, -- если бы могла выдержать их рабочий темп".
  
   Когда-то Гера высматривала в лице Кэнана признаки такого же уклона в фанатизм. Она слушала, как он рассказывал о своём прошлом, и порою её посещало беспокойство -- не из-за пережитых им трагедий. Мантры джедаев, ритуалы, скромная униформа из домотканых одежд -- его индоктринировали с рождения, бросили в бой прежде, чем он стал подростком. Слишком многое казалось ей знакомым. Он рассказал о своей наставнице и об убивших её клонах, и Геру словно перенесло назад во времени, в детство.
  
   В прицеле корабль-грузовик с имперскими симпатизантами на борту; кабина вокруг отдаёт химической вонью гаслого лазерного огня. В мёртвом пространстве парит горелый ботинок, маленький, по ноге шестилетней Гере. Она сидит на посту канонира у отца на коленях.
  
   Он дал ей нажать на спуск, будто дарил особый подарок -- она тогда так это и восприняла. Когда она нажала, он поцеловал её в макушку, ободряюще, нежно, ласково. Чего ещё можно требовать от отца?
  
   "Промывка мозгов", -- назвал это Траун, резко и сухо. Гера почувствовала, как её тянет в душе согласиться -- слишком хорошо она знала методы идеологической обработки и не могла отрицать, что сама ей подверглась. Когда-то Кэнан впервые рассказал о Депе Биллабе -- его глаза светились почтением перед наставницей-героиней. Тот же блеск прежней славы лежал и на губах Геры, когда она упоминала Чама Синдуллу.
  
   Они общались с Трауном не первую неделю, и Гера не видела у него признаков той же искры.
  
   Пока он не заговорил об Императоре.
  
   -- Вы с ним встречались? -- сдержанно спросила Гера.
  
   -- Конечно, -- Траун сидел рядом с ней на койке -- привычка, которая родилась между ними без слов. Руки его покоились на колене, глаза смотрели в дальнюю стену. -- Мы встретились лично уже после моего изгнания. Восс Парк... -- Не отдавая себе отчёта, он растопырил пальцы, теребя большим металлический ободок на безымянном. -- ...представил меня ему. Я основательно продемонстрировал свои тактические способности, убив нескольких подчинённых Парка и пробравшись на борт его корабля.
  
   Чем больше он рассказывал о своей жизни, тем меньше уверенности оставалось у Геры. Она почти ничего не знала ни о его изгнании, ни о том, кому он служил, прежде чем был втянут в лоно Империи. Он убивал имперцев -- но зачем? -- и Император его не казнил?
  
   -- Это произвело на него впечатление? -- в сомнениях Гера искала на его лице ключ к сокрытой им тайне.
  
   -- Да, и кое-что ещё. У нас был разговор наедине. Мы поняли, что можем многое друг другу предложить. С его стороны ресурсы, с моей тактика.
  
   Он запнулся, покосился на неё, быстро окинул взглядом, словно прикидывая, стоит ли говорить дальше. Гера не собиралась спускать его с крючка; она придвинулась ближе, задев его ногу своей. Колебание на лице Трауна испарилось. Прикосновение подействовало так, как и рассчитывала Гера: чуть успокоило его, приободрило, дало понять, что поделиться с ней безопасно -- отчасти, по крайней мере.
  
   Ей не хотелось признавать, что и сама она почувствовала то же.
  
   -- Я знаю, как Императора изображают в повстанческой пропаганде, -- понимающе сказал Траун. -- Дряхлый старик, изуродованный маньяк. Культурный архетип зла -- урод с выцветшими глазами под чёрной мантией.
  
   -- Хочешь сказать, права имперская пропаганда? -- спросила Гера, подстраиваясь под Трауна, его тон открытой беседы. -- Он добрый пожилой сенатор с огоньком в глазах?
  
   -- Хочу сказать, -- помедлив, произнёс Траун, -- есть золотая середина. Император не чудовище, которым его выставляет пропаганда повстанцев. Он может быть грозным и даже жестоким. Может быть своевольным. Но мы с ним...
  
   Повисла тишина. Траун шевельнулся и случайно задел ладонью руку Геры -- лёгкое прикосновение отдалось жаром в виски, будто бы у неё начиналась мигрень. Его глаза смотрели куда-то вниз, вдаль.
  
   -- Мы с ним единомышленники, -- в конце концов сказал Траун. -- Он единственный, кто понимает положение в галактике так же, как я, понимает масштабы угрозы, с которой мы столкнулись, и готов сделать всё, что нужно, чтобы противостоять ей.
  
   -- Угрозы? -- Гера всматривалась в его лицо, стараясь не подать виду, что пульс у неё подскочил. -- Ты имеешь в виду Восстание?
  
   Он покачал головой, сжав губы.
  
   -- Восстание -- ничто. Отвлекающий манёвр; утечка ресурсов. Опасно будет, если позволить ему загноиться.
  
   Гера ждала продолжения, но он молчал.
  
   -- Тогда что же? Что это за страшная угроза, которая способна оправдать в твоих глазах имперскую агрессию?
  
   Её умоляющий тон оставил Трауна безучастным. Он отвернулся к стене, лишая её возможности прочесть что-либо в его лице, и ответил:
  
   -- Я уже сказал достаточно.
  
   Надежда в груди Геры дёрнулась и умерла, превратившись в мерзкую горечь. Она ждала, отчаянно желая от него ответа -- пусть хоть придумает что-то, проявит тот интеллект и способность к анализу, что погубили команду "Призрака", -- но он, похоже, не хотел самостоятельно мыслить на эту тему и в равной степени не желал позволять ей его вести. Он будто хотел быть обманут и не собирался рассматривать доказательства лжи, хотя его много раз тыкали в них лицом.
  
   -- Ты правда ему доверяешь? -- голос Геры звучал глухо.
  
   -- Я доверяю ему, -- и вот он, тот самый блеск у него в глазах, пусть и не слишком яркий. -- Не знаю больше никого в галактике, кто мог бы разработать долгосрочную стратегию, которая нужна нам. О Палпатине можно сказать многое -- возможно, всё то, в чём вы его обвиняете. Но он реалист, и он гений, и он обладает властью достичь всех наших целей -- всех -- ценой наименьшей возможной крови.
  
   Он повернулся к ней, говоря, и смотрел в лицо. В его глазах таилась скрытая надежда, словно он думал, что у него есть какой-то шанс убедить её этой пылкой речью. А должен был знать лучше. Если бы Гера наплела ему такой же чуши, ему бы было противно.
  
   -- Он промыл тебе мозги, -- сказала она Трауну его же тоном: сухо, отрывисто.
  
   Траун как сидел, так и застыл, полуобернувшись к ней, одна рука меж ними на матрасе, другая для равновесия на краю койки. Его лицо не выражало ровно ничего.
  
   -- Ты знаешь основы мозгопромывки, -- Гера повернулась к стене, не в силах больше на него смотреть. -- Ты был в изгнании, Траун. Как долго? Годы, десятки лет? Отрезан от родного мира, ото всех, кого ты знал -- более уязвимое состояние трудно вообразить. Ты был одинок, и Император знал это -- а ты продемонстрировал ему свою ценность, как нетерпеливый пёс, отчаянно желающий быть принятым, пусть даже только как инструмент. Знаешь, ты ослеплён одиночеством. Вот почему ты меня навещаешь. Одиночество и преданность Императору-манипулятору, который всего лишь хочет тебя использовать как наёмника -- против тех, кто должен бы быть твоими...
  
   "Друзьями", -- едва не сказала она, думая о Сабин и Зебе. "Семьёй", -- перед ней встали Кэнан и Эзра. Она проглотила эти слова, отвернулась, моргнув, избрала другое:
  
   -- ...союзниками.
  
   Она видела краем глаза, как Траун сник, прислонился спиной к стене с видом усталым, измученным битвой. Он отвернулся и сидел с пустым лицом, глядя на дверь.
  
   -- Мне промыли мозги? -- склонив голову, ровно вопросил он. -- Вы принадлежите к организации, которая умышленно разжигает сильные чувства, используя факты резни и угнетения как инструмент манипуляции вашими солдатами, а затем сливает эти эмоции воедино с абстрактными, невнятными ценностными идеалами -- борьба между добром и злом, Восстанием и Империей -- чтобы оправдать очернение всех, кто с вами не согласен. Сочетание архаичной религии с актуальной политикой -- вот что позволяет повстанцам совершать злодейства против мирных жителей, как это сделала ваша ячейка на лотальском имперском заводе, а генерал Филанс с его людьми на Руне.
  
   Гера раздражённо покачала головой; она чуяла, что Траун за ней наблюдает, но отказывалась смотреть ему в глаза. Он ведь и сейчас ожидал, что она поймёт, как прав он был с самого начала, отречётся от своих идеалов и поклянётся в верности. Станет приобретением. И часть её души, часть, которой она не желала в себе признать, ждала от него того же; даже сейчас, глубоко в отчаяньи безнадёжности, теплилось зёрнышко надежды, не желая умирать.
  
   Траун встал, молча прошёлся по помещению. Он старался не поворачиваться лицом к Гере, рассматривая вместо этого предметы в камере. В последнее время он делал так чаще и чаще. Отвлекался, отдалялся от неё, приходя к ней же. Как и она, он терял надежду.
  
   Сердце Геры болезненно билось в груди. Они оба близки к отчаянию; каждый ищет способ вытащить её отсюда, не принеся в жертву свои идеалы. Но отчаявшимся можно управлять.
  
   Её пульс частил; она бросила взгляд на дверь. Охранники стояли к ним спиной, смотрели в коридор. Гера оценивающе покосилась на Трауна. Она видела только острый очерк его скулы и челюсти, мягкие волосы, зачёсанные назад со лба, атлетичное, мускулистое тело под униформой. Даже в таком ракурсе он был красив.
  
   На миг она затаила дыхание, прикусила готовые сорваться с языка слова, постаралась спланировать их. Подумай об этом, -- сказала она себе. Продумай все варианты. Не действуй без уверенности, что так правильно. Но разум был сосредоточен на действии, на страстном желании спастись, спастись прямо сейчас -- и наконец изучить Трауна вблизи, сделать всё то, в чём она до сих пор яростно себе отказывала.
  
   -- Траун? -- сказала она, еле слышно.
  
   Он повернулся, глянул на неё через плечо. На миг лицо его стало вовсе не замкнутым -- оно было открыто и напряжено. Будто он знал, что она собиралась сказать, но надеялся, что не скажет; будто молча побуждал её избрать другой путь.
  
   -- Иди сюда, -- сказала Гера.
  
   Он стоял без движения. В конце концов это Гера к нему подошла, медленно и размеренно. Она дала ему шанс отстраниться, но он не двинулся с места. Смотрел ей в глаза неотрывно, не отвёл взгляда, даже когда она подошла так близко, что ему пришлось склонить голову, глядя на неё сверху вниз.
  
   Их бёдра соприкоснулись -- лёгкое прикосновение, почти невинное. Она положила руки ему на грудь, почувствовала под мундиром тепло его тела. Мучительно стиснув зубы, Траун наблюдал, как она провела пальцами по его животу и положила их ему на бёдра.
  
   Притянула его ближе.
  
   Он мог остановить её; он этого не сделал. Следил глазами, как она снова подняла руку, скользнув ладонью по застёжке кителя. Пальцы коснулись его подбородка, и его веки, дрогнув, опустились, но он тут же заставил себя поднять их, вбирая в себя каждое её движение. Он пылал напряжением, но не шелохнулся, когда она коснулась его воротника. Гера встала на цыпочки и прижалась губами к его губам; он не двинулся.
  
   Не реагировал. Не подавался ей навстречу и не отстранялся.
  
   Она расстегнула ворот кителя, обнажила его горло -- и тут его пальцы сомкнулись у неё на запястье, удерживая недвижно. Хватка усилилась; она не могла понять, чего он хотел -- то ли притянуть её ближе, то ли оттолкнуть. В итоге он ни того, ни другого не сделал.
  
   Он застегнул ворот и ушёл.
  
  

---

  
   Той ночью в одиночестве своей каюты Траун открыл бутылку бренди, которую оставил ему гранд-адмирал Син, и уставился в стакан, вспоминая тепло рук Геры. Ему надо было поразмыслить как стратег, для того он и уединился -- следовало разобраться с вариантами. Но вместо этого он обнаружил, что мысли вертятся вокруг её прикосновений. Её ладони на его груди, ощутимое сквозь одежду тепло её тела -- у него частит сердце, кружится голова, он пытается подавить физические симптомы страсти.
  
   Она его действительно хотела. Он видел это у неё в глазах, когда она поманила его, и в языке тела, когда коснулась; в том, как она льнула к нему бёдрами, сначала неосознанно, затем нарочно, чувствуя, что может использовать против него свои собственные желания. Её руки медлили на его теле, хотя для того не было нужды. Ей не было необходимости проводить пальцами по его груди, бёдрам, чтобы достичь своей цели. Она могла соблазнить любого имперского офицера, и не дразня его так искусно. Она дотронулась до его горла тыльной стороной ладони, расстёгивая на нём ворот -- глаза прикрыты, зрачки расширены. На лице искренняя страсть.
  
   Вот что делало всё это неприемлемым. Траун закрыл глаза, между бровей легла морщина стресса. Нетронутый бренди томился в стакане, чуть не жаля ноздри ароматом.
  
   Она искренне его желала, и все же каждое её движение было рассчитано с одной-единственной целью: бегство. Когда он остановил её, схватив за руку, отступил и с бесстрастным лицом застегнул воротник, она отнюдь не выглядела как любовница, которую презрели. На лице у неё была печаль, безнадёжность женщины, знающей о приближении казни.
  
   И Траун больше не мог отрицать того же. Он открыл глаза, задумчиво тронул стакан с напитком. Он был самоуверен и просчитался; он слишком многого не мог ей рассказать, а пока Чужаки Издалека остаются тайной, у него нет никакой надежды убедить её сменить сторону. Гера будет казнена, и скоро. Он сделал всё, что мог.
  
   Он поднёс край стакана к устам и залпом опрокинул бренди. Вспомнил вкус губ Геры на краю чайной чашки, с примесью рилотских трав, а потом на его губах -- мягкий, тёплый, в чём-то знакомый вкус. Тепло её рук у него на груди -- бренди теперь, казалось, жёг изнутри.
  
   Он знал, что никогда больше не ощутит это тепло -- по крайней мере, от рук Геры Синдуллы. Больше он к ней не придёт.
  
   Он налил ещё стакан.
  
  
  
   Глава 8
  
   Церемония была краткой и почти совершенно секретной. Вызванные в Императорский дворец без объяснения причин, все двенадцать гранд-адмиралов открыто глазели на Трауна. У каждого из них возникла собственная теория относительно того, что делает здесь этот нелюдь. Палпатин видел, что истинная причина оставалась неясной лишь двоим-троим из них. Син сообразил первым -- он, очевидно, и раньше подозревал тайный ранг того, кому церемония несла повышение, последнее из возможных. Остальные поняли только сейчас или вот-вот поймут: Трауну суждено стать одним из них.
  
   Тем временем воздух полнился ароматом их негодования и неуверенности, придавая аурам восхитительный оттенок яда. Гранд-адмирал Тигеллин на ходу изобретал интригу, искал способ опозорить Трауна, прежде чем тот получит шанс зацапать себе следующий ранг; гранд-адмирал Питта варился в собственных предрассудках -- церемония привела его в такую ярость, что он казался не в себе. Палпатин планировал этот момент -- коварное откровение, столкновение опасений и амбиций -- давно, с того дня, как Траун поступил к нему на службу.
  
   Теперь же Император обнаружил, что не может наслаждаться танцем.
  
   Трауна чествовали за победы, а выражение его казалось деревянным. Краткий и звучный рапорт его успехов во Внешнем Кольце не вызвал на лице ни тени удовлетворения; он едва шевельнулся, когда на грудь ему прикололи новенькую медаль вместе со знаком ранга -- и то был не жёсткий, неколебимый восторг офицера, хранящего воинскую осанку в гордый момент торжества. То была усталая, натянутая неподвижность человека, чей ум витает вдали.
  
   Он в рассеянности пожал руки всем гранд-адмиралам, заученно отвечая на их слова. Когда последний из них удалился и в зале остались лишь Траун и Палпатин, Траун поднял руку к груди и открепил медаль. Не глядя, он молча сунул её в карман.
  
   Их встречи следовали установленному шаблону, ритуалу, порождённому привычкой. Сейчас настал момент, когда Траун поворачивался к Императору, осанка его постепенно смягчалась, лицо освещалось ухмылкой -- он понимал императорские развлечения и досады без слов. Но вот вокруг них пала тишина, а Траун остался стоять как был, остекленело глядя не на Палпатина, а в дальнюю стену зала.
  
   Чувство утраты изливалось из него волнами -- горе, глубокое и болезненное, которого он, казалось, почти не осознавал, хоть и страдал всем телом. Палпатин заглянул в разум Трауна и увидел, что тот отмечает чувство лишь как череду физических ощущений: странно зудит под кожей, грудь стеснена, тело объял пронизывающий холод. В глазах гранд-адмиралов, собравшихся здесь полчаса назад, Траун выглядел несколько заторможенным и подавленным; один Палпатин мог чуять, как его мысли входят в спираль, не давая сосредоточиться на должном.
  
   -- Иди сюда, -- приказал Палпатин.
  
   Траун послушно повернулся на зов, со строгим, сдержанным выражением на лице. Он, не колеблясь, приблизился к трону и опустился пред Императором на колени. Палпатин не приказывал, не принуждал его к этому жесту, но и не возражал, молчаливо довольный. Он взъерошил пальцами волосы Трауна и увидел, что тот закрыл глаза. Палпатин положил ладонь ему на щёку.
  
   -- Ты горюешь.
  
   Измученное лицо Трауна застыло; Палпатин видел, как он рассматривает утверждение со всех сторон, сопоставляет с признаками, понимает, что да, правда.
  
   -- Личная утрата? -- Палпатин неотрывно смотрел в лицо Трауна, видел, что тот обдумывает возможность. -- Расскажи мне.
  
   Траун глубоко вздохнул; он колебался. Пальцы его вцепились в мантию Палпатина. Осознавал ли он, что ищет утешения? Казалось, он не отдавал себе отчёта ни в самом жесте, ни в его значении. Занимательно -- он с такой лёгкостью манипулирует чужими чувствами, но не способен даже назвать свои.
  
   Палпатин склонил голову и внимательно слушал, как Траун тихо заговорил. Немые губы еле шевелились.
  
   -- Её не убедить, -- пробормотал он с холодным взглядом из-под полуопущенных век. Чуть повернул голову, вжался щекой в ладонь Палпатина -- ещё одно движение, выдающее истину за спокойным самообладанием на лице. -- Её не спасти.
  
   Он умолк, быстро, резко вдохнул и продолжил:
  
   -- Мне предстоит казнить её, когда вернусь.
  
   Некоторое время Палпатин молчал, просто глядя на Трауна. Тот, несомненно, имел в виду Геру Синдуллу, пленницу-повстанку. Тви'лечку, которую он надеялся было вовлечь в их тайный круг.
  
   -- Есть кое-что ещё, -- Палпатин провёл большим пальцем по скуле Трауна. Тот опустил веки и оставался так довольно долго. В конце концов он открыл глаза и встретил взгляд Палпатина, с явным усилием, но без неохоты. Он смотрел на Палпатина потому, что хотел видеть его и быть увиденным сам, а не потому, что был вынужден, и это зажгло в груди Императора тёплый свет удовлетворения.
  
   Траун с трудом сглотнул, не отрывая от него глаз, и спокойно сказал:
  
   -- Я сглупил. Парк, Син и Нириц полагают... -- Он запнулся, но заставил себя продолжить: -- ... что я влюблён в неё. Сама Синдулла тоже так считает.
  
   -- И ты влюблён? -- спросил Палпатин.
  
   Он уже знал ответ. Меж бровей Трауна пролегла складка -- тот проводил внутреннюю ревизию.
  
   -- Я сглупил, -- повторил он. Склонил голову, позволил Палпатину зарыться пальцами в его волосы, но не ответил на прикосновение. -- Она террористка, -- сказал он, глядя в пол, ровно и тихо. -- Наш враг. Я был глуп и самонадеян, как дитя.
  
   И это, подозревал Палпатин, самое большее, что он способен рассказать о своих чувствах. Не отвечая, Император просто ждал. Лицо Трауна ожесточилось, глаза потемнели.
  
   -- А теперь я должен её казнить, -- сказал он. -- Это моя личная утрата; только и всего.
  
   "Только и всего -- интересный выбор слов", -- размышлял Палпатин. Впрочем, Траун не видел себя со стороны, не располагал внутренней шкалой, чтобы измерить, до какой степени его затронет смерть этой повстанки.
  
   -- Ты просишь для неё пощады? -- размеренным голосом вопросил Палпатин. Проверка. Ответ последовал тут же:
  
   -- Я сам бы не пощадил её, -- в ауре Трауна не было и намёка на неискренность. -- На её руках кровь имперцев. Пощадить её нельзя.
  
   -- Нельзя? -- эхом спросил Палпатин.
  
   Веки Трауна опустились; в тот миг он был не в состоянии скрыть свою боль. Палпатин осторожно запрокинул его лицо вверх и постучал пальцем по щеке, без слов прося открыть глаза. Траун сделал это -- собрался с силами, и выражение его лица обрело страдальческое сходство с обычной бесстрастной маской. Тогда Палпатин заговорил -- медленно, не забывая удостовериться, что Траун полностью понимает каждое слово.
  
   -- Я тебя не проверяю.
  
   Траун внимательно на него смотрел, видел правду, написанную на его лице, явственно удержался от того, чтобы отпрянуть. Палпатин немного подождал и отпустил его.
  
   -- Пойдём со мной, -- сказал он, поднимаясь с трона. -- Для твоей проблемы, Траун, есть решение -- решение для всех твоих проблем, если ты вовремя обратишься с ними ко мне. Помни об этом.
  
   Траун что-то пробормотал, выражая согласие приглушённым звуком, который не смог созреть до внятного слова. Он следовал за Палпатином -- шаги торопливы, взгляд напряжён и далёк -- пока не осмеливаясь надеяться, понимал Император, -- но скоро увидит.
  
   Они пришли в личные покои Палпатина, остановились, окружённые со всех сторон тёмным рокотом Силы. Взгляд Трауна блуждал, по очереди касаясь каждого артефакта ситхов. В отличие от других учеников Палпатина, он был совершенно слеп в Силе и потому не понимал, что его ждёт. Лишь полностью охватив комнату, его взгляд с уверенностью вернулся к обсидиановой статуэтке у дальней стены.
  
   -- Решение не идеальное, -- мягко сказал Палпатин, а Траун уже направлялся к артефакту. Тот притягивал его, словно магнит. Вот слегка коснулся -- кончики пальцев скользнули по грубо высеченному лбу, носу, губам. Неясные черты лица в объятьях рук, то ли собственных, то ли любящих и чужих. Палпатин видел, как Траун следует пальцем резному ребру руки из обсидиана.
  
   -- Расскажите мне об этом, -- в голосе звучало изумление.
  
   Он не отвёл взгляда от статуэтки, когда подошёл Палпатин, не моргнул, когда тот присоединился к нему в изучении, касаясь левой каменной руки, в то время как Траун касался правой.
  
   -- Если она будет тебе верна, в казни не будет необходимости, -- сказал Палпатин.
  
   Траун не отвечал; Палпатин чувствовал в Силе, как у него сжалось горло, как он едва не дрожал в жажде слышать больше.
  
   -- Этот артефакт, -- сказал Палпатин, проводя рукой по темени и по лбу статуэтки, -- устраняет все преграды. Эта надпись... -- Он мягко направил руку Трауна, положил его пальцы на древние буквы в основании скульптуры, -- ...значит "покорность". Покорность в чистейшей форме; безграничная верность и преданность между двумя людьми, что подпадают под его чары.
  
   Траун молча коснулся каменного слова, хмуря брови. Сомневается, но готов слушать; отчаянно жаждет отыскать выход. Какое-то время Палпатин молча за ним наблюдал и был удовлетворён увиденным.
  
   -- Постарайся убить всех любовников и друзей твоей Геры в рядах мятежа, -- сказал Палпатин. -- Пусть у неё не будет никого, кроме тебя. Отведи её к себе в постель. Возьми её, как мужчина женщину, но перед этим... -- Он снова направил руку Трауна, обхватил его пальцами статуэтку, -- помести эту вещь в изголовье кровати. Пусть поначалу она клянёт тебя -- я бы рассчитывал на проклятия, -- но неважно. Проведи с ней ночь, и к утру она будет твоей.
  
   Напряжение проступило на лице Трауна резкой сетью линий, но он не отнял руки от скульптуры и -- когда Палпатин отступил, оставив ему выбор либо взяться за неё по-настоящему, либо поставить назад на полку -- продолжал её держать.
  
   -- Оно подавляет свободу воли, -- отметил Траун -- как факт, не как приговор.
  
   -- Да, -- сказал Палпатин, пристально на него глядя.
  
   -- Непреодолимое влияние, -- произнёс Траун.
  
   Сейчас, наконец, отвращение, которое он очевидно ощущал, должно было проявиться; но нет, оно было приглушено, проглочено целиком страданием столь глубоким и многогранным, что Палпатин почти чуял в воздухе его вкус. Смирение, противоречие, боль. Он видел, как Траун логически взвешивает варианты, задвинув чувства так далеко, как мог; сплошной туман одиночества и отчаяния заволок все мысли.
  
   Пальцы Трауна сомкнулись вокруг артефакта.
  
   -- Непреодолимое влияние, -- повторил он, уже другим тоном.
  
   Покои полнились бьющейся тьмой, и в самом сердце, неприкасаемый для неё, стоял Траун. Прикрывая глаза, глубоко вдыхая, Палпатин так и видел -- золотой вязкий сгусток посреди тёмной дикой чащи, солнечные пятна проступают на поверхности, танцуют в свете. Честь, благородство, великодушие -- врождённая, но не неприступная благость. Все те качества, что Палпатин в Трауне смаковал, но и жаждал подпортить. Чаща тьмы неминуемо изрыгает мусор, столь же естественный, как сама Вселенная, и пока мусор есть, невозможно оградить сгусток от его посягательств, от затемнения скраю. В золотом свете неизбежно будет доля злобы.
  
   Но она никогда не захватит весь сгусток. Если не подтолкнуть.
  
   Он положил руку Трауну на плечо, и тот без раздумий подался навстречу. Яркий светоч, прекрасный в своей чистоте; так и просит осквернения.
  
   -- Что ты решил? -- спросил Палпатин.
  
   Траун повернулся и опустил голову ему на плечо, пряча лицо, как ребёнок в отцовских объятиях. Он не ответил.
  
   Он крепко сжимал в руке статуэтку.
  
   Палпатин взял его вторую руку, тоже положил на статуэтку и возложил свои руки сверху.
  
   -- Теперь ты её хозяин, -- сказал он.
  
  
  
   Интерлюдия 1
  
   Сабин погибла первой. Это она раньше всех заметила что-то не то и снизила темп, как только они достигли внешнего коридора. Приподняла голову; Кэнан чуял её напряжение даже сквозь бескарный доспех, который её защищал от всего, что могли бросить против них имперцы.
  
   Почти от всего.
  
   Он услышал жужжание электричества, механический гул, но не узнал их, как, видимо, узнала Сабин. Она замерла, обернулась и попыталась поднять руку, предупредить.
  
   Миг спустя дуговой импульсный генератор ожил всполохом белой молнии, а когда свет погас, всё внутри доспеха Сабин было расплавлено. Кэнан знал, что она изучала это оружие перед дезертирством; участвовала в разработке, учила своих одноклассников в Имперской Академии выцеливать бескарный сплав и перегревать, пока всё внутри доспехов не спечётся до хрустящей корки.
  
   Он стоял перед её пустым доспехом, вдыхая запах горелой плоти. Загустелая, не до конца расщеплённая жидкость -- всё, что осталось от тела -- капала изо щелей в доспехах на пол, образуя бесцветную липкую лужу.
  
   Пять минут спустя, в разгар перестрелки, погиб и Эзра. Бластерный выстрел оборвал его очередную шпильку, погасил жизнь в глазах. Загнанный в угол вместе с Герой, Кэнан так и не увидел, что случилось с Каллусом и Зебом; время замедлилось, мир сократился до ровного шума дыхания, воя бластерного огня, гудения светового меча в руках и отсвета души Геры -- решительной, храброй и беспощадной в бою -- в Силе вокруг него.
  
   Он почувствовал грядущий взрыв, когда оставалась всего секунда. Повернулся к источнику -- руки разжались -- световой меч упал, отключившись, у ног. Всё на чистом инстинкте -- не взвешенная, созерцательная реакция джедая, а животный рефлекс человека, который воевал с детства, и его не вело ничто, кроме Силы.
  
   Удар взрывной волны. Жар поцеловал открытые ладони, покрыв их волдырями и агонией, но дальше волна не прошла. Он повернулся к Гере, почувствовал её горе, всепоглощающее осознание, что это всё, конец, её жажду шагнуть вперёд и встать рядом с ним. Уйти вместе.
  
   Он не мог себе представить ничего мучительнее и сказал:
  
   -- Беги.
  
   Всхлип. Слабый звук шагов -- она бежит прочь, к безопасности -- звук тонет в грохоте взрыва, который он едва может сдержать. Его связь с Силой дробится, слабнет. Рукава вспыхивают, пламя взлетает по правой руке, рвёт плечо; сила взрыва сбивает с ног.
  
   Тьма поглотила его, забрала всё: его семью, долг и решимость.
  
   Геру.
  
   Очнулся он три недели спустя.
  
  
  
   Интерлюдия 2
  
   -- Сурта.
  
   Пожилая деваронианка подступила к Трауну, пока тот расстёгивал плащ. Сняла плащ с плеч хозяина, разгладила заботливо и хмуро и унесла в гардеробную.
  
   -- Гири, -- женщина-андроид шагнула вперёд при звуке своего имени. Траун вручил ей дар Палпатина. Она без вопросов приняла статуэтку, держа её осторожно, как он и ожидал.
  
   -- Отнеси её в мою спальню, -- отрывисто сказал он. -- Помести над изголовьем кровати.
  
   -- Да, сэр.
  
   Она немедленно ушла, прижимая статуэтку к груди.
  
   Вернулась Сурта, встала, уставившись на него, как мать на опоздавшего на ужин сына.
  
   -- Да, Сурта? -- спросил Траун.
  
   Прежде чем ответить, она оглядела его с головы до ног. Остальные слуги собрались позади неё; они переглядывались между собой, но молчали.
  
   -- Мы не знали, что вы вернётесь домой, сэр, -- сказала Сурта.
  
   Траун не отвечал. Он расстегнул китель, взял стакан прохладной воды, предложенный ему Тешити, поварихой-тви'лечкой, и выпил с ничего не выражающим лицом.
  
   -- Я ненадолго, -- наконец мягко сказал он. -- Я должен до ночи вернуться на корабль, но прилечу завтра. Я взял трёхнедельный отпуск.
  
   На лицах слуг возникло вежливое замешательство. Траун прошёл мимо них дальше в вестибюль, и Сурта последовала за ним, хмуря брови.
  
   -- Отпуск, сэр?
  
   Он остановился перед камином, положил ладонь на подбородок, отстранённо уставившись на висящую перед ним картину.
  
   -- Да, Сурта.
  
   Он так на неё и не глянул, и она ушла, чтобы подготовить к ужину малый столовый зал. Остальные слуги тоже вышли; Траун к ним не обернулся. Его взгляд оставался прикован к картине. Он повесил её над камином, когда Палпатин подарил ему дом. Расположение или дизайн поместья выбрать не довелось, на архитектурные усовершенствования не хватало времени, но у него не было претензий. Пока стены украшали выбранные им произведения искусства, дом принадлежал ему, и он бережно выбрал каждую работу.
  
   Он так же тщательно выбирал слуг -- свирепо преданных, не скованных в его присутствии, знающих и трудолюбивых. Он вспомнил день, когда повесил здесь эту картину -- Сурта смотрела, стоя в углу, пока не отбыла служба доставки, а затем молча встала с ним рядом, плечом к плечу, разглядывая картину.
  
   -- Так одиноко, -- сказала она.
  
   -- Одиноко?
  
   Её взгляд скользил по картине из угла в угол -- яростные водовороты цвета, из каждой плоскости в глаз бросаются тёмные тени -- и остановился на единственной фигуре: человек стоял спиной к зрителю, склонив голову над письмом, которое не мог прочесть никто, кроме него.
  
   -- Одиноко, -- твёрдо повторила Сурта.
  
   Теперь Траун протянул руку и провёл пальцами по гравированной пластине внизу рамы. "Приглашение на казнь". Он сам его выбрал, чувствуя, как что-то в этой картине порождает эхо в нём самом. Его мысли обратились к статуэтке в спальне.
  
   К пленной повстанке, ожидающей своей судьбы в камере на борту "Предостерегающего".
  
   Словно пришибленный, он отошёл от картины. Дальше по коридору, наполовину скрытая нишей, ждала работа иного типа -- деревянная скульптура. Каждая из её рукотворных резных кос дышала корулагским стилем. Траун не мог её не коснуться; он стянул перчатки, сложил в карман и провёл голой ладонью по гребню скульптуры.
  
   Есть вещи похуже, чем временно быть лишённой свободы воли. Есть вещи и хуже смерти. Когда они говорили о Гере Синдулле, Император не упомянул третьего варианта -- знал, что Траун никогда не изберёт его.
  
   Изгнание.
  
   Он выбирал эту скульптуру вместе с Парком. Сложись вселенная чуть иначе, Траун провёл бы свои последние годы один на планете изгнания, слишком слабый, чтобы охотиться, неспособный заботиться о себе. Никакие умения и подготовка не сделали бы такую жизнь сносной. Неважно, что за планету они найдут; Гера либо умрёт там одна -- судьба хуже казни -- либо отыщет путь к бегству, как сделал Траун. Способ спастись, как спас его Парк.
  
   Он провёл рукой по плетёным завиткам скульптуры, глядя, как поблескивает на свету кольцо.
  
   В поместье были и ещё работы, взывающие к нему сейчас так же, как эта. Когда-то во время задания на Анаксисе, где рос полковник Вуллф Юларен, Траун нашёл коралловую скульптуру. Один взгляд на неё теперь вызвал безжизненный металлический привкус во рту. Ему доводилось видеть осколки рассудка, оставшиеся после допроса ИСБ, встречать солдат, которые прошли мозгопромывку, стали правильными и послушными. От их изначальных личностей и навыков ничего не осталось, всё стёрли в пыль. Гера всё ещё будет талантливой лётчицей, если ИСБ решит сохранить ей жизнь -- но она утратит творческую искру, делающую её настоящим мастером пилотажа. Утратит воспоминания, личность, саму себя.
  
   Нет, ИСБ не приемлемый вариант. Казнь не приемлемый вариант, если имеется альтернатива. А изгнание...
  
   Он отвернулся от скульптуры.
  
   -- Гири?
  
   Слово скрипнуло в горле. К тому моменту, когда Гири появилась в вестибюле, он уже стёр с лица всякое выражение, -- но она слышала его голос. Глаза Гири едва заметно расширились, выдавая участие.
  
   -- Сэр?
  
   -- Открой связь с Воссом, -- сказал он, потише на этот раз.
  
   Она опять вышла и тут же вернулась с коммом дальней связи, чтобы он мог смотреть, как она набирает номер. Пока они ждали, она любезно избегала смотреть в лицо хозяину, предоставляя ему возможность хоть на минуту не носить маску.
  
   Восс знает, что делать, -- сказал он себе. По крайней мере, Восс выслушает без осуждения, охотно послужит резонатором, чтобы Траун мог проговорить всё вслух, разобраться.
  
   Он смотрел, как загорается и гаснет индикатор исходящего звонка -- комм искал соединения.
  
   Неудачно.
  
   Если Геру изгнать, всегда остаётся шанс, что она сбежит и будет снова убивать имперцев. Если же это ей не удастся, её ждёт воистину печальная судьба -- состариться в одиночестве, безо всякой надежды на спасение.
  
   И Восс никогда бы ему не посоветовал отправить кого-то в изгнание. И Траун не хотел её терять.
  
   Огонёк вызова замигал быстрее, замедлился. Отключился.
  
   -- Вне зоны доступа, сэр, -- сообщила Гири.
  
  
  
   Глава 9
  
   В камере Геры внезапно включился свет. За мгновение до того ей снились объятия Кэнана, сильные, тёплые руки с голубоватым оттенком -- и вот она как штык, сидит прямёхонько, щурясь, смотрит на дверь. На миг почудилось, будто сон воплотился в жизнь -- мужчина, который стоял в проёме, обернувшись к штурмовикам, был для Кэнана слишком широкоплеч, волосы слишком коротко стрижены, но это отчего-то не показалось неправильным. И лишь когда он повернулся и посмотрел на неё, она увидела его красные глаза и вспомнила, кто он на самом деле.
  
   Вот оно. По его глазам было видно -- он принял решение; разум Геры шепнул "казнь", но сердце заколотилось в груди. В его позе, в движениях было что-то торопливое, вкрадчивое, слегка стыдливое, и это заставило её придвинуться и охотно подставить запястья.
  
   "Куда ты меня ведёшь?" -- одними губами шепнула она. Траун склонился, чтобы надеть на неё наручники, на миг закрыв собой от камеры её лицо. Гера заметила, что это наручники-станнеры, причём дорогие -- лента внутри оберегала пленного от лишних ожогов. Не те дешёвые, но эффективные, которые использовались, когда её только поймали. К чему бы беречь пленную, идущую на казнь?
  
   -- Сэр? -- спросил с порога штурмовик.
  
   -- Пленная готова, солдат, -- спокойно сказал Траун. Гера видела, как он поставил наручники на отметку "умеренно оглушить" -- разряд не смог бы нанести ей перманентный вред. -- Я сам провожу её до ангара.
  
   Спасение. Сердце будто подступило к горлу; Гера попыталась незаметно встретиться глазами с Трауном, но он упорно отказывался идти на зрительный контакт, даже когда помог ей встать и повёл к двери.
  
   После всех этих споров, после бесконечных бесплодных попыток до него достучаться он всё же её спасал. Когда они с Трауном проходили мимо охранников, она поглядывала на них, затаив дыхание. А ну поймут, что это уловка? Что он им сказал? Что её куда-то переводят? В ИСБ?
  
   Рука Трауна слегка сжала плечо Геры, на ходу успокоив её колотящееся сердце. Он шагал ровно, неторопливо -- смотрел в глаза и кивал встреченным членам экипажа, время от времени обменивался с кем-то парой слов. Никто не пытался его остановить; некоторые украдкой бросали взгляды на пленницу.
  
   Возможно, ИСБ -- но в глубине души Гера инстинктивно знала: нет. Она искоса взглянула на Трауна, увидела, как он стиснул зубы; чувствовала сжатым его пальцами плечом, как от него фонит напряжением.
  
   Она ждала, пока они не приблизились к ангару "Предостерегающего", не оказались в отсеке, где нёс службу лишь необходимый персонал. Траун вёл её по пустому коридору; она почувствовала, что он чуть расслабился, хватка стала мягче, всё ещё не оставляя шанса для побега.
  
   -- Куда мы летим? -- тихо спросила Гера, едва шевеля губами.
  
   -- Корусант, -- сказал он, медленно, мерно вдохнув полной грудью.
  
   Она не замедлила шаг, но зубы вдруг будто слиплись от клея.
  
   -- Во дворец? -- наконец выдавила она, уже на выходе из коридора. Лицо вспыхнуло -- её голос был полон еле скрытого ужаса. Перед глазами стоял образ Императора. Его неодолимым силам невозможно противостоять, он может вызвать мучительнейшую боль, уничтожить сильнейший разум в мгновение ока.
  
   -- Нет, -- сказал Траун, глядя перед собой. Его бровь дёрнулась, на челюсти обозначился мускул. -- Не к Императору. На Корусант.
  
   В его голосе была нотка печали, и Гере это совсем не нравилось. Он не дал никакой дополнительной информации; Гера чувствовала холодный пот под рубашкой, на шее. Пока они шли к ангару, она больше не пыталась говорить, полностью сосредоточившись на том, чтобы держать лицо бесстрастным, а дыхание более-менее ровным. Встреча лицом к лицу с Императором -- это шанс, а не повод для страха, сказала она себе. Встретиться с величайшим врагом Восстания и...
  
   Рассудок забуксовал. И что сделать? Задушить его скованными руками? Застрелить из бластера, которого у неё нет? Или же заманить прочь от стражи куда-нибудь на балкон и вытолкнуть через перила? Думаешь, получится? Её дыхание сбилось, горло сдавило. Разочарование и горе рвались плачем из груди.
  
   Траун вдруг остановился. Он осторожно повлёк её к стене, убираясь с дороги на случай, если кто-то пройдёт мимо, и посмотрел ей в глаза. Торопливость и напряжение его куда-то испарились, осталось самое человеческое выражение, что Гера до сих пор видала на его лице.
  
   -- Продолжайте плакать, это в ваших интересах, -- тихо сказал он.
  
   Гера моргнула. На самом деле она не плакала, но теперь губы скривились сами собой, и она обнаружила, что едва сдерживает слёзы.
  
   -- Достаточно, -- заверил Траун. Он всё ещё сжимал её предплечье и успокаивающе вёл большим пальцем круги по коже. Движение вроде как не должно было утешать, не в такой ситуации -- но тот факт, что Траун приказывал ей притворяться, а именно демонстрировать страх и печаль, принёс облегчение. Гера позволила слезам литься; внутри же её охватило ненормальное спокойствие, смыло недавнюю панику прочь.
  
   -- Приготовьтесь, -- сказал Траун.
  
   Он глядел на неё и ждал, и в тот самый момент, когда Гера была готова -- прежде, чем она успела сказать об этом, будто бы он читал мысли, -- повёл её от стены дальше по коридору.
  
   Не может быть, шептал Гере внутренний голос, что всё это на самом деле. Вот-вот по комлинку пройдёт сообщение экипажу "Предостерегающего" -- Траун предатель. Они дойдут до ангара и наткнутся на шлюз под охраной целого батальона вооружённых штурмовиков.
  
   Сообщения не было. Не было штурмовиков.
  
   Лишь рука Трауна у неё на предплечье, сильная, тёплая, и частный шаттл в ангаре, готовый к отлёту.
  
  
   На борту шаттла было практически тихо -- тихо и не похоже ни на один имперский корабль, где довелось бывать Гере. Освещение мягкое и не режущее глаза, до такой степени не как в камере, что Гера чувствовала себя чуть ли не отдельно от тела, пока не свыклась. В белый шум двигателей вливалась лёгкая струнная музыка из едва заметных динамиков вдоль переборок. Траун подвел её к изогнутому мягкому креслу -- тот сорт мебели, что Гера видела в частных домах и первоклассных кантинах -- и сел сам, делая вид, будто не замечает, как она напряжена.
  
   -- Это твой личный шаттл, -- сказала она, не спеша садиться.
  
   -- Да. -- Он сложил руки на колене и смотрел в иллюминатор с видом расслабленным и несколько обеспокоенным одновременно. -- Не хотите сесть?
  
   -- Не хочешь снять с меня наручники? -- парировала Гера.
  
   -- Нет, -- он едва заметно улыбнулся ей. -- Попозже.
  
   Гера сердито уставилась на него сверху вниз, но он не дрогнул. Она на самом деле и не ожидала и, сев в кресло, придвинулась ближе к иллюминатору. Ангар остался позади, и "Предостерегающий" плавно скользил прочь в пустоте пространства, видимый из шаттла под косым углом. Гера крутила головой в поисках скрытых камер и микрофонов.
  
   -- Твой пилот слышит нас?
  
   Траун покачал головой, не отрывая глаз от иллюминатора. Гера наклонилась к нему, тем не менее понизив голос.
  
   -- Куда на Корусанте ты меня везёшь? К Императору?
  
   -- Сами знаете, нет.
  
   -- Значит, в ИСБ?
  
   Он бросил ей взгляд, пронзительный и на миг холодный.
  
   -- Спросите о том, что на самом деле хотите знать.
  
   Гера закусила губу, быстро глянула на него и опять на закрытую дверь в кабину.
  
   -- Ты дезертируешь? -- спросила она.
  
   -- Сами знаете, нет, -- прищурился Траун.
  
   У Геры было упало сердце, рефлекторно, но это чувство тут же иссякло. Она нахмурилась.
  
   -- Но всё-таки ты помогаешь мне бежать, -- сказала она. -- Верно?
  
   -- Вроде того. -- Взгляд Трауна снова скользнул в сторону; он рассеянно теребил кольцо на левой руке. -- Император позволил мне перевезти вас из-под ареста на "Предостерегающем" в мой дом в горах Манараи. Вам там будет комфортнее. Вы будете не столько пленницей Империи, сколько...
  
   -- Гостьей? -- едко подсказала Гера; сердце бухало в ушах. Траун слегка кивнул:
  
   -- Моей личной пленницей, полагаю, -- сказал он.
  
   Повисло молчание. Мысли Геры кружились водоворотом, горло сжалось от странной смеси страха и предвкушения. Вот почему Траун ушёл так внезапно, когда она пыталась его соблазнить -- он не отвергал её, а решил выработать более основательную сделку. Она заметила, что смотрит на его руки, сильные, крепкие, и представила, как они сжимают её запястья или шею, удерживая её, пока он делает с ней всё, что хочет. Полная противоположность тому, что у неё было с Кэнаном, всегда к ней ласковым, всегда нежным.
  
   Она не знала, пугает ли её мысль стать пленницей Трауна или возбуждает. Попыталась отвести взгляд, но вместо этого он зацепился за кольцо -- серебряный ободок, с которым Траун не расставался.
  
   -- А твоя жена? -- сказала она тихо, с неприятной дрожью.
  
   Траун обернулся, встретился с ней глазами без выражения.
  
   -- Она тоже будет там? -- спросила Гера, указывая на кольцо. -- И что она скажет обо всём этом?
  
   Траун запнулся; на его лице смешались тени сочувствия и веселья.
  
   -- У вас есть возражения, -- заметил он. -- Значит, предпочитаете вернуться?
  
   Гера покраснела. Промолчала.
  
   -- Казнь, промывание мозгов, изгнание на необитаемый мир, -- сказал Траун. -- Это прочие варианты. Что берёте?
  
   Она покачала головой, с трудом сглотнула.
  
   -- Ты уходишь от вопроса, -- она снова указала на кольцо.
  
   Траун смягчился. Он поднял руку, чуть повернул; неяркий свет шаттла мерцал на изгибе металла.
  
   -- Потому что у меня нет жены, -- спокойно сказал он. -- Это кольцо подарил мне Восс Парк, капитан Имперского флота. Именно он нашёл меня в изгнании и дал возможность встретиться с Императором.
  
   Изгнание. Об этом он упоминал и раньше, однако в подробности не вдавался. Гера хранила молчание, но её взгляд на Трауна только что обрёл полноту, последние камни мозаики встали на своё место. Изгнан своим народом, спасён офицером-имперцем, который впоследствии стал его другом, настолько близким, чтобы обменяться кольцами... Траун, естественно, угодил прямиком в объятия Палпатина. Она смотрела, как он разглядывает кольцо, покручивает на пальце.
  
   -- Оно символизирует нашу преданность друг другу, -- сказал он. -- Нашу верность.
  
   -- Восс Парк, -- повторила имя Гера. -- Мужчина... Человек?
  
   -- Хороший человек, -- в голосе Трауна звучала нежность. -- Знающий и преданный своему делу. Замечательный во всех смыслах.
  
   Чем дольше Гера на него смотрела, тем легче ей становилось. На лице его лежала отстранённость и печаль любящего, оставленного любимым.
  
   -- Он не с тобой? -- спросила Гера.
  
   -- Улетел. На время.
  
   -- И вы с ним... -- Она пыталась сообразить, как бы это сказать, искала фразу, соответствующую достоинству Трауна. -- ...преданы друг другу?
  
   -- Да.
  
   Гера не знала, что сказать. Она же видела, как Траун бессознательно к ней придвигался, когда они сидели рядом; как находил оправдания, чтобы навещать её, и оставался часами, беседовал с нею, спорил до хрипоты. Может, она неверно всё это истолковала, но ей казалось, что между ними что-то есть, что заставляло её сердце биться чаще и вызывало всплеск адреналина. Теперь, слушая, как он говорит о Парке, Гера не могла понять, успокоена она или разочарована.
  
   -- Он обо мне знает? -- спросила она. -- О том, как ты меня навещал? Что ты забираешь меня с собой в Манараи?
  
   -- Узнает, -- безмятежно сказал Траун. -- Нет причин это от него скрывать.
  
   Гера в онемелом замешательстве откинулась на спинку кресла. Она уставилась на Трауна, как будто выражение его лица могло в любой момент смениться, дать ей ключ к тайне его намерений, но его взгляд оставался прикован к иллюминатору.
  
   -- Вы когда-нибудь видели Манараи? -- в конце концов спросил он.
  
   Гера глубоко вздохнула и хотела было бросить ему вызов, заставить всё объяснить, но вместо этого просто услышала, как сказала "Нет".
  
   Траун встал и пересёк разделявшее их небольшое пространство, сел рядом -- она почувствовала тепло его тела. Он наклонился и указал в иллюминатор, ведя её взор. Россыпь огней Корусанта заполнила небосвод, будто шаттл плыл в волнах чудесного сверкающего океана. Его созвездия простирались до горизонта, но, глядя, куда указывал Траун, Гера увидела Манараи вдали -- величественные снеговые пики, единственный прорыв нетронутой природы на планете.
  
   Она смотрела, смотрела на горы и на планету и не хотела отводить взор. С каждой секундой шаттл приближался к месту назначения, и вскоре Гера могла различить искры, цепочки и многоугольники еле видных огней, движущихся по склонам. У гор вились кварталы магазинов и обслуживания, развлечений и ресторанов на подъёмниках-репульсорах -- достаточно близко для удобства жителей горных поместий, но и достаточно далеко, чтобы не нарушать суровую первозданную красоту Манараи.
  
   Гера смотрела на них, на вечерний солнечный свет, отражающийся от снега нежным алым оттенком золота. Сердце сжималось, едва её не душа. Траун был слишком близко, тепло его тела мешало думать, оно успокаивало, а она боролась с собой, жаждая от него отстраниться. Сопротивляться.
  
   Они были на подлёте, и солнце скрылось за склоном. Внизу на широкой скальной террасе показалась усадьба, просторная, освещённая и прекрасная, словно роза из белого камня. Это она, цель полёта, интуитивно поняла Гера.
  
   -- Мы дома, -- объявил Траун.
  
  
  
   Глава 10
  
   Небо над усадьбой было почти темно; куда бы ни взглянула Гера, ввысь ко звёздам били далёкие ореолы света. Она сошла с шаттла, ошеломлённая, закутанная в плащ Трауна -- слишком широкий для её плеч, но тёплый, защита от резкого холода, когда они ступили в горный вечер. Одной рукой Траун обнял её за плечи, вторая лежала под локтем тёплой точкой опоры. Он касался её сейчас тесней, чем когда-то раньше, за исключением того дня, когда прижал к полу камеры. Они шли по снегу к особняку.
  
   В усадьбе горели огни, давая Гере некоторое представление о её размерах. Она мельком разглядела в сумерках тепличный сад, парящие вазы среди теней. Навстречу спешил деваронский мальчик-подросток; он застенчивым шепотком приветствовал Трауна и прошагал по снегу к шаттлу, не обращая внимания на вопрос в глазах Геры.
  
   -- Верак, -- сообщил ей Траун. -- Сын моей экономки Сурты. Сейчас вы с ней познакомитесь.
  
   Позади ожил шаттл -- с посадочной площадки Верак вёл его в ангар. Гера глядела через плечо, запоминая расположение и конструкцию ангара -- пригодится для побега. Она повернулась к дому и увидела открытую входную дверь, а на ступенях перед нею тройку женщин. Они пытливо смотрели на Геру. Сердце ёкнуло, удивление и облегчение вспышкой тепла разлились по нервам. Дом, полный женщин, и почти все нелюди! Если уж ей довелось очутиться на Корусанте под надзором имперского офицера, трудно было придумать более безопасное место.
  
   Слуги расступились, чтобы пропустить Трауна с Герой в прихожую. Ясноглазая тви'лечка закрыла за ними дверь, с нескрываемым восхищением глядя на лекку Геры. Из-под ведущей в вестибюль арки за Герой с любопытством наблюдала тви'лекская девочка лет десяти-одиннадцати, в пижаме. У девочки была коричневая с зеленоватым оттенком кожа, как и у старшей тви'лечки. Гера с трудом заставила себя встретить их взгляды; при виде собственных скованных запястий её настигли смущение и растерянность. Она вдруг увидела себя глазами этих женщин -- их благородный господин привёл домой преступницу.
  
   -- Приказы, сэр?
  
   Гера взглянула на вопрошающую. Это была молодая человеческая красавица -- голубые глаза, золотистые волосы, светлая кожа. Она стояла прямо в своём простом голубом платье, с высоко поднятой головой, сдержанная и совершенно уверенная в себе, будто и не служанка, а хозяйка дома. Гера насторожилась; казалось, от девушки веет какой-то жутью.
  
   -- Пока нет, Гири, -- тихо сказал Траун.
  
   Ещё одна служанка, пожилая деваронианка, приблизилась было, чтобы снять с плеч Геры плащ, но Траун дал ей знак отступить. Гера напряглась -- кто-то с деликатностью коснулся её локтя. Она обернулась и увидела ту женщину-тви'лечку.
  
   -- Велите занять гостью, сэр? -- с надеждой спросила служанка.
  
   -- Нет, Тешити. -- Траун осторожно привлёк Геру к себе, заставляя Тешити отпустить её руку. -- Вы сможете поговорить с ней утром.
  
   Сурта и Гири многозначительно переглянулись.
  
   -- Она останется на ночь, сэр? -- спросила Тешити.
  
   Траун повёл Геру вперёд сквозь стайку служанок; те расступились, но скопом последовали за ними в широкий вестибюль, залитый светом неярких ламп.
  
   -- Мисс Синдулла остаётся здесь на неопределённое время, -- ровно сказал Траун; его голос ничего не выдавал.
  
   -- Тогда, сэр, мне надо узнать её кулинарные предпочтения, -- сказала Тешити. Она ускорила шаг и поравнялась с Герой, когда они остановились у подножия лестницы, ведущей на второй этаж. Траун повернулся к Тешити с натянутым лицом, однако голос был всё ещё тих и вежлив.
  
   -- Поговоришь с ней утром, Тешити. -- Он слегка сжал руку Геры; она подняла голову и обнаружила, что смотрит прямо ему в глаза. -- Хорошо? -- спросил он.
  
   У Геры отчего-то перехватило горло. Она не смогла отвести взгляд и лишь сказала:
  
   -- Да.
  
   Час стоял поздний; не стоило беспокоиться из-за того, что Траун отослал слуг прочь. Однако, глядя им вслед, Гера чувствовала, как проступает пот под одеждой. По телу шла дрожь, хотя в груди зажглась искра жара. Дождавшись, пока они останутся одни, Траун опять повернулся к ней. Теперь его лицо было непроницаемо.
  
   -- Сюда, наверх, -- глухо сказал он.
  
   Лестница привела в новый зал. Мраморные потолки и стены казались лёгкими, мягкими и живыми, обработанные и обставленные так изысканно, что, казалось, дышит весь дом. Гера крутила головой, в подробностях фиксируя план этажа. Траун остановился у резной старинной двери.
  
   -- А наручники...? -- упёрлась Гера, пока он открывал дверь.
  
   -- Сейчас, минуту.
  
   Он вошёл внутрь -- зажёгся приглушённый свет -- и остановился в паре шагов от двери. С порога Гера видела, что это спальня, но и только; она нерешительно шагнула вперёд и поравнялась с Трауном, а потом повернула голову и увидела, что кровать одна.
  
   Это могли быть её личные покои, комната, приготовленная только для неё. Но Гера отчего-то знала -- нет. Она уставилась на кровать -- кровать Трауна -- не говоря ни слова, а потом повернулась к нему с горьким разочарованием на лице.
  
   Он встретил её глаза взором настолько далёким и тусклым, что ей стало ясно -- по-настоящему он её не видит. Разумом он устранился из ситуации, оставил только тело, которое двигалось, как машина -- подвело её к кровати, раздело отрешёнными движениями, -- Гера стояла недвижно, дрожа от обиды, -- и бережно уложило на середину матраса. Чёрная статуэтка у изголовья кровати, казалось, глядела на неё сверху вниз, горько рыдая каменным ликом. Упрямо сдерживая волну гневных слёз, Гера смотрела, как Траун притягивает её руки в магнитных наручниках к изголовью.
  
   Он касался её тепло.
  
   Медленно.
  
   Нежно.
  
   Целовал её груди, дразняще водил пальцами между ног, даруя слабые всплески нежеланного удовольствия. Гера закрыла глаза и отослала свой разум прочь. Отрешённая, онемелая, она неподвижно лежала, пока он готовил её тело к тому, что должно бы причинить боль -- закрывала глаза покрепче, а он нежил, ласкал её, пока тело её не стало готово дать ему то, чего он хотел. Она стиснула зубы и отвернулась, когда он раздвинул ей ноги. Отказывалась открыть глаза, увидеть, как он выглядит без одежды, -- отказывалась вообще признавать, что здесь происходит.
  
   Он приготовился взять её. Несмотря на все его усилия, она почувствовала неприятное жжение, искру боли, когда он толкнулся внутрь.
  
   Тьма поглотила её. Душа тряслась внутри, бунтуя против плоти. Она попыталась покинуть тело и не смогла.
  
   Время остановилось.
  
   Неисчислимый миг спустя пришло тепло. Оно поднялось из глубин души к коже, погрузило в колыбель уюта, будто бы она рождалась вновь. Веки Геры затрепетали, встречая эту новую жизнь; она позволила своим глазам открыться и смотреть. Губы её разомкнулись, грудь вздрогнула. Траун склонился, прижимаясь к её животу своим, плоским и твёрдым, и согрел ей губы поцелуем. Она тихо улыбнулась про себя, в восторге недоумевая, почему он так близко, когда это началось, а между тем обнаружила, что сама целует его в ответ -- сначала неуверенно, затем страстнее, в свежести жаждая всего: его вкуса, напора, тепла его тела на ней, бесконечной близости и неги этого мгновенья.
  
   -- Лучше? -- прошептал Траун, щекоча дыханием беззащитную плоть её обнажённого горла.
  
   Гера выгнулась ему навстречу, обвила ногами его бёдра -- вот ответ. Зачем она раньше закрыла глаза? Он так красив -- крепкие мускулы, кожа в румянце глубокого синего цвета, блестит от пота; врождённое изящество, сила в каждом нежном движении.
  
   Никогда раньше она не чувствовала себя так -- будто нова и дополнена совершенно, будто тело его предназначено для неё, идеально подогнано к ней, создано, чтобы доставлять ей негу и радость, когда она больше всего нуждается в этом. Кожу покалывали горячие искры, и каждый нерв пел, требуя больше; каждое прикосновение тела Трауна разжигало огонь сильней.
  
   Почему она раньше в нём сомневалась? Она обратила взор к потолку, слушая вздохи и стоны, льющиеся с её губ и его -- не так, как наблюдает за живыми бестелесный дух, но как верующий внимает храмовым гимнам.
  
   Если он хочет, она останется с ним навсегда. В оковах или на свободе, в этой большой усадьбе или в бегах -- значения не имеет. Это же совершенно естественно.
  
   Ей ничего не хотелось сильней.
  
  
  
   Глава 11
  
   Солнышко. Ничего нет лучше. Солнечные лучи заливали простыни, грели голую кожу. Гера повернула голову и посмотрела из-под тяжёлых век на окно -- само по себе произведение искусства, такого она никогда ещё не видела. Стекло искривляло луч за лучом, и свет рассыпался красками, калейдоскопом веснушек на коже -- сапфир, фиолет перетекали друг в друга по мере того, как она поворачивала руку и позволяла свету играть у неё на ладони.
  
   За спиной кто-то пошевелился и проснулся. Машинально повернулся к ней, обнял за талию и положил подбородок ей на плечо, желая видеть, что её очаровало. Гера тут же прижалась к нему, к тёплому крепкому телу, к самому его присутствию -- величайшей для неё отраде.
  
   "Крутая была пробежка", -- сказал Кэнан хрипловатым ото сна голосом и поцеловал её в шею.
  
   -- Дипгласс, -- пробормотал Траун. Его ладонь прошлась по её обнажённой руке, прежде чем охватить и осторожно повернуть кисть -- свет теперь танцевал на коже двух разных цветов. У Геры перехватило дыхание; Траун, должно быть, заметив, поцеловал её плечо, прижал к себе поближе, уняв необъяснимый приступ беспокойства. -- Древнее традиционное искусство Корусанта, -- сказал он. -- Без подсветки стекло кажется бесцветным, но оно настолько плотное, что дробит лучи солнца в яркие цвета. А когда лежит снег и солнечный свет отражается сначала от него...
  
   Нежно массируя, он провёл большим пальцем по подушечкам её ладони. Гера почувствовала его вздох; Траун запнулся, сжал её руку в своей и поднёс к груди Геры, прижал к себе ещё ближе.
  
   -- Как ты себя чувствуешь? -- спросил он.
  
   Голос его звучал как глубокий рокот, дыхание согревало ей шею. Он осторожно коснулся её запястья, будто там была рана, которую видел только он.
  
   С тобой всё в порядке? -- произнёс у неё в голове чей-то голос. Она не хотела его узнавать, мужчину с длинными волосами, кривой ухмылкой, со взглядом, мягким от неуверенности, которая не достигала его губ. Гера неглубоко вздохнула, крепче сжала руку Трауна, чтобы его надёжность гнала тень памяти прочь.
  
   -- Никогда не чувствовала себя лучше, -- сказала она.
  

---

  
   Возможно, долгие недели в камере несколько исказили её чувства, но даже так -- это был лучший душ в жизни Геры. Напор воды бил, как ровные струи рилотских ливней -- в детстве она любила стоять под ними, зачарованная темнеющими небесами; тяжёлые капли стучали по коже -- хлестали её, как говаривал брат, просачивались сквозь одежду; каждая капля ударяла сильно, и Гера чувствовала удар. Ей это почему-то всегда нравилось.
  
   Примечательно, что Траун любил точно такой же душ. Он, казалось, чуял её желания -- сделать воду чуть похолоднее, чуть теплей, но не настолько, чтобы Гера с визгом выскочила из-под душа. Она смотрела, как он поправляет настройки, и с доверчивым любопытством подставила ладонь под струи -- разумеется, температура идеальна.
  
   Неужто он наблюдает за ней так внимательно, что уже знает, какая вода ей нравится? Или всё проще -- у них настолько точно совпадают вкусы, что он может принимать душ как всегда, и Гере тоже подойдёт? Она смотрела, как он шагнул под льющиеся струи, вода намочила волосы и потекла по его лицу, как его губы приоткрылись, и он потянул её к себе под воду. Она не знала, какой вариант более романтичен.
  
   Может, отчасти правда и то и другое.
  
   Он вымыл её всю -- нежные, тёплые руки на коже. Выбрав роскошное, шелковистое мыло с запахом тонким и безобидным, он мыл ей ноги, бёдра, спину. Она мурлыкала от удовольствия, когда его ладони с успокаивающим мыльным шелестом скользили по чувствительной коже лекку.
  
   На "Предостерегающем" душ был совсем другой. Гера вспомнила отдающий химией соник, то, как он жалил порезы и ссадины, полученные, когда погибла команда "Призрака". Кожа шла пупырышками в холодном воздухе камеры; охранники наблюдали за ней сквозь тёмные прорези шлемов в окошечко на двери. Здесь всё иначе: лучше, счастливее. Так покойно. Она касалась Трауна, пока он купал её -- провела руками по его сильным рукам, нежно дотронулась до ушей, и он подавил дрожь восторга. В камере был один нескончаемый глухой гул страха, уверенность, что её, как Каллуса, вот-вот потащат на казнь -- ...
  
   Руки Геры поползли выше. Траун закрыл глаза, на миг замер, пока она вела пальцы сквозь его влажные волосы, почёсывала кожу головы. Волосы у него были густые и тёмные, как чернила, немного не такие, как человеческие и как ласатский мех -- единственные другие типы волос, которые она знала на ощупь. Мягче, гуще. Короткие, и всё же ей казалось, можно взять их в пригоршню и потянуть, дёрнуть его за волосы сильно, до боли, как нравилось Кэнану -- ...
  
   Как -- ...
  
   Она моргнула. Рука Трауна прошлась по заживающей ране у неё на бедре -- мягкое прикосновение скользкой от мыла ладони. Губы нашли её шею, нежно поцеловали.
  
   Когда он снова встретился взглядом с ней, она улыбалась. Не было здесь ни боли, ни страха смерти.
  
   Она не чувствовала даже, как жжёт мыло на бедре.
  

---

  
   Леди Синдулла, так звали её слуги -- не в лицо, но Гера подслушала их в тот же вечер, консультируя Тешити по поводу меню на ужин. Траун уже рассказал поварихе о вкусах Геры; откуда он это знал, Гера понятия не имела, но от вида нескольких любимых блюд в списке Тешити в груди расцвело тепло; он знал её, знал без расспросов.
  
   В соседней комнате шёпот девочки, еле слышно: леди Синдулла -- статуэтка -- в спальне -- ...
  
   Гера таращилась на список; улыбка замерла на её устах. Она не услышала следующего вопроса Тешити и вынуждена была поднять глаза, сложить губы в озадаченную виноватую ухмылку.
  
   -- Я сказала, мастер Траун уже предоставил ингредиенты для большинства этих блюд, -- Тешити пробежала пальцем по списку. -- Вчера вечером он отправил мою дочь и сына Сурты в город со списком покупок для вас -- он часто посылает детей в город с поручениями, так они могут встретиться с друзьями и посмотреть, чем богат Корусант.
  
   Гера подставила голову под поток слов, силясь понять их, в то время как её мозг решал совершенно иную задачу: анализировал сказанное в связи с Трауном, вписывал информацию в мурал, который формировался в её сознании. Он чуток, внимателен, даже к детям слуг; учитывает их возрастные потребности, находит способы развивать в детях независимость и поощрять ответственность, оставляя при этом место для развлечений.
  
   Значит, хороший человек. Заботливый. Хороший отец.
  
   Перед ней поплыло лицо Эзры с застывшей улыбкой -- бластерный выстрел погасил жизнь в его глазах. Гера с трудом сглотнула, опустив взгляд, на мгновение чуя смрад обугленной плоти от плавленой липкой лужи органики на полу. Жидкость пристала к туфле.
  
   -- Мэм? -- кротко сказала Тешити.
  
   -- Да?
  
   Улыбка вернулась, ярче, чем прежде. Болезненный ком в горле Геры внезапно растаял; на её туфле не было пятен, на кухне -- запаха, кроме свежих фруктов. Храня счастливое выражение лица, она обернулась к Тешити -- та, явно обеспокоенная, придвинулась к ней.
  
   Всё хорошо? -- словно бы вопрошала Тешити. -- Вы в порядке? Он -- ..?
  
   Болезненный ком вернулся.
  
   Он -- ..?
  
   Гера отвернулась, сосредоточилась вдруг затуманившимся взглядом на меню.
  
   Он причинил вам зло?..
  
   -- Здесь вы в безопасности, мэм, -- шепнула Тешити, положив пальцы на ладонь Геры, и оглянулась через плечо на дверной проем. В лице служанки не было страха, лишь игривая тревога. Она снова повернулась к Гере; тревога в глазах смягчилась, стала теплом. -- Он хороший человек.
  
   Да. Гера сама видела тому множество доказательств, и все они всплыли в памяти разом, грозя её затопить. Траун перевязал ей ногу, касаясь клинически, осторожно, ни разу не поглазев туда, куда бы ей не хотелось; Траун беседовал с ней каждый день, составлял компанию и приносил еду, чтобы она в своей камере не утратила времени счёт. Траун, с борьбой и болью в лице, отвёл от себя руки Геры, отказался ею воспользоваться, пока она была его пленной.
  
   Траун спас её. Траун привёз её сюда.
  
   -- Он сдержан, -- шептала Тешити, ещё тише, -- и порой кажется бесчувственным, но я свидетель -- это не так. -- Запнувшись, она снова оглянулась на дверной проём и обняла Геру, быстро и крепко. -- Вы здесь будете счастливы.
  
   Гера улыбнулась, переполненная радостью до такой степени, что у неё дрожали губы, на глазах стояли слёзы. Она вцепилась в руку Тешити, прижалась к ней, когда та попыталась вырваться, и ответила:
  
   -- Я уже счастлива.
  

---

  
   Хороший человек. Вдумчивый. Она видела, как он поглядывает на неё, пока день клонился к ночи, и знала -- его взгляд достаточно остёр, чтобы заметить лёгкие признаки стресса в её лице. Они сидели у него в библиотеке, одни, деля место на кушетке у окна и соприкасаясь лодыжками -- лицом друг к другу, спиной к стенам. Глаза Геры были прикованы к книге; она смотрела, но не читала.
  
   Траун заметит. Он всегда замечал.
  
   Он переместил ногу, нежно коснулся её голени, привлекая внимание, и отметил:
  
   -- Ты тревожишься.
  
   Он сверлил её глазами. Что он такого видел, чего Гера видеть не могла? Она устало улыбнулась в ответ:
  
   -- Мне скучновато.
  
   Другому мужчине она, скорее всего, не решилась бы сказать такое -- тот мог принять это за оскорбление или истолковать против неё, словно любой, кому скучновато сидеть вместе и читать в библиотеке, интеллектуально ему не ровня. Однако Траун ухмыльнулся, тут же закрыл книгу, и Гера поняла, что ему тоже это знакомо -- зудящая жажда двигаться, что-то делать, работать.
  
   Бежать. Убежать отсюда.
  
   Руками что-то делать, только и всего. Сидя напротив Геры, Траун глянул в окно на тёмное небо с редким белым мерцанием лёгкого снегопада. В глазах его загорелась искра.
  
   -- Пойдём.
  
   Он встал и отложил книгу одним изящным движением, после чего протянул ей руку в старомодном рыцарском жесте -- Гера его видала в голофильмах, но в реальной жизни никогда. Не на таких мирах, как Рилот и Лотал. С волнением сердца она потянулась ему навстречу, и искра передалась ей с его ладони.
  
   -- Куда мы идём? -- спросила она.
  
   Он потянул её к себе, поднял на ноги, и, прежде, чем Геру успело опечалить расставание их рук, переместил ладонь ей на талию и вывел из библиотеки в коридор.
  
   Траун молча надел сапоги и сделал бы то же самое для неё, дай она ему возможность -- но, хоть его точные намерения и оставались загадкой, энергия заражала, так что Гера немедленно натянула сапожки и заправила в них брюки, чтобы защитить себя от снега. Он с улыбкой принёс два плаща -- тот, что носил вчера вечером, когда привёл её к себе в дом, и другой, поменьше, которого она ещё не видела, -- и Гера не могла не улыбнуться. Плащ, который он велел для неё сшить, был таким плотным и тёплым, что Гера почти не почувствовала порыв холодного ветра, когда Траун открыл входную дверь и вывел её во двор.
  
   Снег проваливался под сапожками, слишком свежий и рыхлый, чтобы держать её вес. Траун шёл впереди, торя путь, оставлял следы, чтобы Гера могла ступать в них. Далёкий свет Корусанта отбрасывал на его кожу странные тени, превращал в силуэт; он мерцал перед ней и порой чуть ли не исчезал. Мгновенная вспышка -- чёткая фигура впереди -- миг спустя почти полная темнота.
  
   Световая граната. Крик боли. Запах серы.
  
   "Здесь прекрасно", -- думала Гера, глядя, как свет играет на падающем снегу. Совсем не так, как в суровые сухие зимы на Лотале, где они с Кэнаном -- ...
  
   Совсем не так.
  
   Гораздо лучше.
  
   Чем дольше шли они, тем слабее горели огни города-гиганта, и вскоре путь освещали лишь луны и звёзды. Склоны горы нависали над ними, облачённые в тени, и Гера щурилась, чтобы определить, какие скалы -- уступы, какие скрывают пещеры. Траун нырнул впереди за укрытый снегом хребет, остановился и ждал, пока она подойдёт.
  
   По ту сторону ей открылась природная ниша -- защищённое, но открытое укрытие от снега, будто созданное, чтобы сидеть и смотреть на ночное небо, всеобъемлющее, бездонное. Гера ступила вперёд, не глядя, глазея только на звёзды, позволяя Трауну себя вести. Прислонилась к нему без раздумий, радуясь его теплу, складкам плащей меж их тел -- толстый материал делал мягкими и удобными его крепкие мышцы, твёрдые плоскости тела под тканью. В памяти всплыли ранние утра, проведённые в постели на восходе солнца -- ощущение тела мужчины рядом под покрывалом, его тёплой кожи, самого присутствия, такого важного.
  
   Полного жизни.
  
   -- Сюда больше никто не ходит, -- негромко сказал Траун, не отрывая глаз от ночного неба. Облака плыли, тут и там затеняя звёзды тонкой прозрачной дымкой. -- У слуг есть свои укромные места, куда они время от времени ускользают. На другой стороне горы, где видны городские огни. Там кое-где площадки для туристов -- сюда летят со всех концов галактики ради корусантского огненного небокрая.
  
   Гера молчала. Как и Траун, она смотрела в небо; необъяснимые чувства сжимали горло.
  
   -- Я же предпочитаю смотреть на звёзды, -- прошептал он. -- Думал, что это понравится и тебе.
  
   Она прижалась к нему; в сердце потеплело. Он прав. Ей плевать на город; ей нужно незагаженное небо, звёзды. Галактика, вольная и открытая всем ветрам.
  
   Какой-то миг она была на грани слёз.
  

---

  
   Снова утро. Она разбудила его поцелуем, но не в губы, а в бедро. Ртом заставила проснуться, горячим, влажным языком лаская член. Он уже успел привстать, когда Траун поднял голову и посмотрел на неё из-под тяжёлых век. Его рука нежно легла ей на лекку.
  
   Было время, не так давно, когда для Геры это было наименее приятным в отношениях с мужчиной. Делала она это только для того, чтобы доставить возлюбленному удовольствие, ответить взаимностью. Она вспомнила Кэнана, его вкус и запах, возбуждающий и отталкивающий одновременно. Память горчила на языке. Тут же было другое. Ничто в Трауне не отталкивало её, и даже ноющая челюсть ощущалась теперь приятной приправой, словно бы удовольствием сама по себе. Гере казалось, она могла бы делать это часами, пока хорошо было Трауну. Пока он этого от неё хотел.
  
   Но он отлучил её от своей плоти прежде, чем кончить, захватил губы в плен поцелуя, уложил её на спину и с улыбкой скользнул вниз, меж её ног.
  
   -- Твоя очередь, -- сказал он.
  

---

  
   Он её поцеловал. Знакомое чувство.
  
   Вкус незнакомый.
  
   Этот вкус ей нравился -- губы его на её, мягкие, тёплые -- запах и ощущение кожи, так непохоже, непривычно. Вкус совсем не как у Кэнана, резкий, холодный. Вкус, который ей не -- ...
  
   Гера моргнула, чуть отстранилась, ахнула -- под веками вспучилась и опала тьма. Она чувствовала на губах губы Трауна, улыбнулась, прижалась к нему. Мягкий, тёплый.
  
   Ничуть не неправильный вкус.
  
  
  
   Глава 12
  
   -- Я вас беспокою, -- заметила Гири.
  
   Гера замерла и оглянулась. Гири стояла в дверном проёме, со скрещёнными за спиной руками, ноги на ширине плеч -- будто в военной стойке. Гера не ответила. Она молча изучала Гири, пока та не оставила стойку и не подошла, изображая неуклюжую, небрежную походку молодой женщины в разговоре с подругой.
  
   -- Что-то во мне вас тревожит, -- сказала Гири, склонив голову набок и глядя на Геру; от внимания той не ускользнуло, что, в отличие от других слуг, Гири не называла её "мэм". -- Моя внешность?
  
   И правда, внешность, что ли? Видимо, Гири имела в виду, что она человек, молода, атлетична -- просто идеал имперской красоты. Не слишком тонкий намёк, что Гера ревнивая любовница и подозревает Трауна в нечистых намерениях по отношению к служанке. Однако Гера тоже молода, атлетична и красива, и, что ещё важнее, это она делит с Трауном постель, это её он уважает, ею восхищается и как противником, и как возлюбленной.
  
   И она никакая не служанка. Гера одарила Гири невесёлой, вялой улыбкой.
  
   -- Да, ваша внешность, -- признала она. -- Но тут другое. Я доверяю Трауну. Я знаю, он меня любит.
  
   Гири снова склонила голову, на этот раз в другую сторону. Как хищная птица, глядящая на добычу.
  
   -- В вас есть что-то... -- начала Гера; заколебалась, умолкла. В комнате за спиной Гири едва заметно шевельнулись тени -- кто-то шагнул в дальнюю дверь и на секунду заслонил свет.
  
   -- "Что-то"?.. -- с улыбкой переспросила Гири.
  
   -- Что-то жутковатое, -- откровенно признала Гера. -- Что-то с вами не так.
  
   Она была уверена -- Траун стоит в той комнате и ждёт, чтобы она высказала свои подозрения. Безмолвно побуждает её искать правду. Улыбка на лице Гири эту теорию подтверждала. Гера всегда легко читала людей, и выражение лица служанки было ясным: для неё это игра, игра, в которую она с одобрения Трауна играла со множеством других гостей. Игра, в которой она хотела победы Гере.
  
   -- Вы вовсе не человек, -- сказала Гера, осматривая тело Гири. -- Правда?
  
   Улыбка Гири стала ещё шире.
  
   -- Оборотень? -- предположила Гера и указала на её кожу. -- Не похоже на макияж.
  
   -- Не оборотень, нет. Я дроид, репликант человека. -- Гири сделала паузу, оценила выражение лица Геры, словно бы со смущённой признательностью склонила голову -- так же реагировала Сабин, когда Гера хвалила её за хорошо выполненную работу. -- Синтетические органы, синтетические волосы, синтетическая кровь. Правдоподобно, да?
  
   Гера промолчала. Её взгляд упал на руки Гири -- мягкая, гладкая кожа. На костяшках пальцев была видна штриховка тонких линий, россыпь пор на тыльной стороне ладони, едва заметный заживающий волдырь на подушечке большого пальца.
  
   -- Вот, -- Гири села рядом с Герой на диван, и та увидела Трауна -- он молча стоял в дверном проёме, больше не загороженный силуэтом служанки. Гера взглянула на него широко раскрытыми глазами -- и отметила на его лице три чувства: Удовлетворение. Одобрение. Напряжённость.
  
   Напряжённость?
  
   -- Это органика, -- сказала Гири, снова притягивая внимание. Она взяла руку Геры, сжала пальцами ладонь, подняла их сомкнутые руки между ними, будто заключая тайный договор. -- Чуть ли не единственная настоящая часть меня, -- сказала она. -- Пощупайте.
  
   Гера провела большим пальцем по костяшкам Гири. Рука служанки была холодна, но эластичная, мягкая кожа совершенно естественно морщилась в складочки под нажимом. Гири наблюдала молча и с улыбкой умиления.
  
   -- Как настоящая, правда? -- сказала она.
  
   В дверном проёме Траун поймал взгляд Геры и нерешительно улыбнулся.
  

---

  
   Казалось ли опасно покидать усадьбу? Нет. Неуютно, только и всего.
  
   Поместье в горах Манараи было для Геры ближе всего к понятию дома. Её здесь окутывала безопасность, уют. Любовь. В рилотских пещерах она жила только войной, физической или идейной. Здесь, над Корусантом, она обрела покой.
  
   Гера предполагала, что, если она когда-нибудь сядет в транспорт и полетит в город одна -- по словам Трауна, ничто не мешало ей это сделать -- ощущение неуютности возрастёт до того, что ей станет почти неприятно.
  
   К счастью, это чувство исчезало, когда её сопровождал Траун. Гера взяла его под руку, и они вошли в ресторан, на стабильной платформе парящий у склона гор. С ним рядом ей, казалось, что угодно по плечу -- как раньше с Кэнаном за штурвалом "Фантома" -- ...
  
   Нет, подобного она не испытывала никогда.
  
   Она подняла на него взгляд, и губы сами неудержимо сложились в улыбку, тёплую и сияющую любовью, которую она так старалась не показывать -- сначала из-за того, что он был врагом, и она отказывалась признать собственные чувства; теперь же потому, что чувства эти стали слишком сильны и выказать их во всей полноте её бы ошеломило.
  
   Он скосил на неё глаза, увидел улыбку. В его лице что-то дрогнуло. Он неуверенно улыбнулся в ответ и пообещал:
  
   -- Тебе здесь понравится.
  
   Понравится. Она в этом не сомневалась.
  
   В отличие от многих модных ресторанов Внешнего Кольца, где Гера бывала раньше, гостей здесь приветствовал не дроид. Корусантская элита демонстрировала статус, предпочитая нанимать людей. У Геры было определённое предвзятое представление о том, как должна выглядеть масса гостей за обедом: хорошо одетые люди, жадные, хищноглазые. Повстанческий стереотип, карикатура -- она это знала, но знание не мешало искать доказательств того, что карикатура истинна.
  
   И эти доказательства она нашла -- в избытке. Но наряду с человеческой элитой в глаза бросались и странности -- те, кому, по словам Восстания, не было места в мирах Ядра за пределами трудовых лагерей. Со вкусом одетые мууны и родианцы сидели за столами в компании своих коллег-имперцев. Исподволь оглядев зал, Гера заметила по крайней мере одного нелюдя незнакомой ей расы, и нескольких, кто, согласно повстанческой пропаганде, шагу не мог ступить поблизости от имперского ресторана, если только не был рабом: тви'леки вроде неё самой, ботаны, мон-каламари.
  
   Они выглядели... ну, сказать "счастливыми" было бы нелепо. Они выглядели нормально. Приятный народ, расслабленные, весёлые. Гера села, украдкой опять огляделась и не увидела никаких признаков предубеждения или враждебности, никакой натянутости в лицах.
  
   -- Кажется, с ними всё в порядке, -- пробормотала Гера, зная -- Траун поймёт, что она имеет в виду.
  
   -- С ними да, -- он был, казалось, почти позабавлен. -- А как ты?
  
   Она снова бросила взгляд вокруг, увидела, как тви'лек склонился к лицу человеческой женщины. Очень близко. Сам поцелуй от неё ускользнул, был заслонён силуэтами людей, сидящих вокруг пары. Те наблюдали за публичной демонстрацией межрасовой связи настолько непринуждённо, что это не могло быть притворством.
  
   Она повернулась к Трауну, улыбаясь.
  
   -- Что, весь Корусант такой?
  
   Траун изучал её лицо, губы его чуть подёргивались в ответ на её улыбку.
  
   -- Не то, что ты ожидала?
  
   Она не успела ответить -- их официант подлетел с меню. Гера чувствовала, как их столик стал фокусом дюжины скрытых взглядов -- гости рассматривали Трауна с его новой спутницей так ненавязчиво, как могли. Траун делал вид, будто не замечает, как на них глазеют; он притворялся очень хорошо, и Гера заподозрила, что он либо и в самом деле не замечает любопытных взглядов, либо слишком привык к ним, ему всё равно.
  
   Какими они задаются вопросами, интересно? Месяц назад Гере это казалось бы очевидно: "Кто эти нелюди, почему они вдруг решили, что им можно с нами обедать?" Теперь же она видела, что некоторые из глазеющих на неё любопытных нелюди и сами. Знают ли они, кто такой Траун? Единственный нелюдь среди высоких чинов Имперского флота, хозяин усадьбы выше по склону?
  
   Знают ли они, кто она, Гера?
  
   Вон, в углу ресторана -- офицер ИСБ, фигурант списка "самых отъявленных", который вёл повстанческий генерал Кракен. За столами вокруг были всё знакомые лица, и чем дольше Гера смотрела, тем больше из них узнавала: офицеры и политики, сенаторы и моффы, государственные деятели и генеральные директора.
  
   Цели.
  
   Она растягивала губы и улыбалась им, если видела, что они глазеют на неё в ответ. Цели, что за жуткий образ мысли! Это всё её коллеги. Она заметила, как Траун и офицер-человек приветствовали друг друга кивком. Это же друзья Трауна!
  
   Любой друг Трауна теперь друг и Гере.
  
   -- Как тебе вид? -- спросил Траун.
  
   Она вспомнила ночь в снегу -- тепло их тел сливалось воедино, и звёзды сверкали над головой. Думала было солгать, пощадить его чувства, сказать, что дневной вид отсюда на горы и городские огни ничуть не хуже. Она видела, как он вглядывается в неё, будто её ответ в самом деле жизненно важен -- но не могла понять, почему.
  
   -- Не дотягивает, -- с виноватой улыбкой призналась она вместо того, чтоб соврать, и ждала, пока понимание не вспыхнет на его лице -- а дождавшись, поняла: он тоже вспомнил о звёздах. Она пожала плечами, глядя на гостей в зале, а не на вид из окон. -- Но тут неплохо.
  
   Траун выдохнул с явным облегчением.
  
   -- Со звёздами не сравнится ничто.
  
   Он был согласен с ней; он не лгал. Гера видела искренность на его лице. Но его голос прозвучал сдавленно, а когда он потянулся за серебряным прибором, движение вышло резковатым.
  
   -- Ты встревожен, -- сказала Гера.
  
   Он подтолкнул к ней её столовый прибор, и Гера приняла свёрточек, благодарно кивнув.
  
   -- Дело во мне? -- спросила она.
  
   -- Нет, не в тебе, -- заверил Траун. Его черты чуть смягчились, нога коснулась ноги Геры под столом. -- Так, ерунда.
  
   Гера заколебалась. Губы её приоткрылись, но она не сумела вовремя подобрать слова. Траун поднял на неё взгляд, увидел -- она хочет что-то сказать.
  
   -- Тебе хорошо? -- спросил он.
  
   Её слова рассыпались, едва начав складываться во рту. Язык готовился было выговорить согласную, губы всё ещё приоткрыты. Они сложились в улыбку.
  
   -- Я здесь, не так ли? -- сказала она.
  
   Он не улыбнулся в ответ.
  
   -- И ты здесь, так?
  
   Он смотрел на неё, испытующе, очень серьёзно.
  
   -- Разумеется, мне хорошо.
  
   Она игриво коснулась его ноги своей. Выражение его лица не изменилось. Когда принесли еду, он поднял глаза на официанта, но так и не улыбнулся; движения отдавали автоматизмом. Он глубоко задумался, ушёл в себя.
  
   Она такое уже встречала -- особый род отстранённого созерцания с ноткой меланхолии. Кэнан был таким же -- внешне повеселее Трауна, но его мучили те же вспышки молчания и депрессии. На него давил груз прошлого. Гера знала, как с этим справиться, как выманить его из скорлупы сомнений, как разговорить. Какие фразы убедят его открыться, не задевая его чувств, какие жесты привлекут внимание. Она знала свою тактику настолько хорошо, что могла исполнять во сне.
  
   С Кэнаном.
  
   Гера беспомощно уставилась на Трауна, не ощущая и доли былой уверенности. Привычные фразы всплывали в уме и застревали на языке -- не предсказать, как он отреагирует; ничего не поделать. Со временем она узнает его лучше и, может, научится выводить из этого состояния так же, как помогала Кэнану, но сейчас это невозможно. Она просто-напросто ещё не общалась с ним достаточно долго, чтобы уверенно предсказывать его реакции. Они всего месяц как знают друг друга. Так что она отвела глаза и вместо этого принялась разглядывать других гостей.
  
   "Красивое место", -- сказала она себе.
  
   В другом конце зала сидящий за столом мон-каламари поднёс когтистые пальцы к ладони худощавого имперца. Тот принял приветствие и отвернулся. Зоркие голубые глаза тут же встретили взгляд Геры, переметнулись к Трауну. Имперец сухо улыбнулся.
  
   -- Хочу отсюда уйти, -- услышала Гера собственный голос.
  
   Траун взглянул на неё, нахмурился. Он не спросил, что случилось -- прочёл всё в её лице. Повернул голову, увидел грозного имперца на том конце зала.
  
   Улыбнулся.
  
   Поздно. Имперец уже направлялся в их сторону.
  
   -- Адмирал Траун, -- у него был ясный выговор, приятный голос. -- Поздравляю. Слышал о вашем повышении.
  
   Гера не сводила глаз с тарелки. Еда, казалось, слилась в неразличимую массу; она уже не понимала, на что смотрит.
  
   -- Благодарю за честь, -- донеслись до неё слова Трауна. -- Гера, это гранд-мофф Уилхафф Таркин.
  
   Голова повернулась сама собой, шея скрипнула -- Гера подняла голову и снова встретила взгляд Таркина. Ощутила озноб; руки покрылись гусиной кожей.
  
   -- Я знаю, -- её бесчувственные губы улыбались. Улыбка? Откуда? Она смотрела, как Таркин взял её руку, чувствовала ладонью его сухую кожу, тонкую, как бумага. Он поцеловал ей костяшки пальцев, коснулся губами зажившей трещинки -- память о том, как Гера напала на Трауна три недели назад.
  
   -- Очень приятно, -- сказал Таркин.
  
   Этот человек выгоды ради корчевал целые города. Этот человек построил имперскую заправочную станцию на орбите Рилота и настоял на том, чтобы работали на ней рабы-тви'леки.
  
   Друг. Друг Трауна.
  
   Гера улыбнулась шире.
  
   -- Взаимно, -- сказала она.
  
  
  
   Интерлюдия 3
  
   -- Не верю.
  
   -- Я был там, Уэс, -- шепнули в ответ. -- Сам видел. Абсолютно твёрдый пол, и вдруг -- ...
  
   Руки рассказчика взлетели, рисуя взрыв. Кэнан, прикрыв глаза, наблюдал с постели. Пацаны ещё не заметили, что он проснулся, и младший, Дженсон, скептически уставился на друга.
  
   -- Тера говорит, его спас какой-то странный шар света, -- сказал он.
  
   -- Был и шар света -- вокруг него, вроде силового поля. Он поднялся из-под земли, как только мы вошли внутрь. Грир чуть его не застрелил.
  
   -- Джедайское колдовство? -- спросил Дженсон.
  
   -- Похоже, да.
  
   -- Ты правда хочешь, чтобы я в это поверил?
  
   Кэнан внимательно наблюдал за старшим пацаном. Тот ответил Дженсону не сразу. Поразмыслил, неторопливо пожал плечами.
  
   -- Он же ускользнул от Трауна? -- В тихом голосе звучало горе, горечь и крушение надежд. -- По-моему, без джедайского колдовства ему бы такое не удалось.
  
   Тяжесть этих слов как будто разделила пацанов, отбила охоту дальше болтать. Несколько секунд спустя явилась врач, и мрачный Дженсон выскользнул прочь у неё за спиной. Чувство беспомощности -- вот что юноши ненавидят больше всего. Кэнан подождал, пока за ним закроется дверь, и сказал:
  
   -- И где он обретается?
  
   Голос звучал хрипло. Второй юноша встрепенулся и повернулся к Кэнану. Не очень-то удивлён. Кэнан знал, что этот парень всего три месяца как стал повстанцем, но униформа на нём была уже слишком мала -- с учётом скачка роста и тяжёлого труда гимнастёрка едва не лопалась на плечах.
  
   -- Кто, сэр? -- сдержанно спросил он.
  
   -- Траун, -- выплюнул Кэнан.
  
   -- Мы точно не знаем. На Корусанте, скорее всего.
  
   Тёмные глаза юноши пялились на рёбра Кэнана, пока доктор осматривала его раны. Они почти зажили -- то есть зажили достаточно для боя.
  
   -- Корусант? -- переспросил Кэнан. Он лежал на спине; руки врача добрались до ключиц и ощупывали плечо, всё ещё болезненную культю на том месте, где была его рука. Протез лежал рядом с койкой на тумбочке, ожидая конца осмотра, чтобы вернуться на своё место. -- Я думал, он нелюдь.
  
   -- Верно. -- Если юноша и чувствовал себя неловко из-за того, что Кэнан услыхал их сплетни, он это тут же скрыл. -- Сэр, вы можете видеть?
  
   Он указал на глаза Кэнана, слепо-белые, как молоко. Кэнан лишь кивнул, и юноше, похоже, этого хватило. Он выхватил датапад и вывел на экран голограмму старшего капитана Трауна. Кэнан отметил, что ему не пришлось возиться с устройством, хотя он явно нервничал. Парнишка обладал природной грацией и ловкостью опытного пилота, как Гера.
  
   И он был ровесником Эзры.
  
   Кэнан взял датапад так, чтобы не мешать врачу, и присмотрелся к голограмме. Он уже запомнил её, как и все остальные изображения Трауна, которыми только располагали повстанцы. Это уже устарело -- знак отличия на воротнике Трауна не соответствовал указанному перед именем званию. Его недавно повысили -- вскоре после того, как он уничтожил команду "Призрака".
  
   -- Дышите глубже, -- сказала врач.
  
   Кэнан дышал так глубоко, как мог. Расслабился, полупогрузился в медитативное состояние, не отрывая от образа Трауна глаз. Побитые рёбра ещё не совсем починили; пока они не заживут, дышать с былой лёгкостью он не сможет.
  
   -- Она у него, -- пробормотал он. Юноша неловко поёрзал, но промолчал. -- Гера, -- пояснил Кэнан. -- Ты встречал её.
  
   Юноша помедлил.
  
   -- Да. -- Он поджал губы, словно бы сдерживая слова, затем собрался с духом и добавил: -- Эзру Бриджер и Сабин Рен тоже. Когда я дезертировал, они были в "Ударе небес".
  
   Кэнан не сводил глаз с голограммы. Круговорот эмоций в душе юноши напряжением вертелся в Силе. Миг спустя тот снова заговорил -- потише, голосом более сдержанным, более зрелым.
  
   -- У нас нет уверенности, что они мертвы.
  
   -- Дышите глубже, -- снова сказала врач, постукивая по грудной клетке Кэнана. Он вдохнул так глубоко, как мог, глядя, как тонкий слой бакты поблескивает на груди от расширения лёгких.
  
   -- У тебя нет уверенности, что они мертвы, Ведж, -- выдохнул он.
  
   В Силе он потянулся к Эзре и коснулся пустой плоти, бывшего дома жизненной силы настолько яркой -- она почти ослепляла. Там, где когда-то мерцала душа Сабин, почти не осталось органики -- лишь скорлупа доспеха и смутное чувство, что следующий глубокий вдох принесёт запах гари. Он потянулся к Зебу, нашёл искры живой Силы, которые оказались ничем иным, как насекомыми, гнездящимися в его останках. Ища Каллуса, Кэнан просто не находил ничего. Все следы его были стёрты, тело обратилось в пыль.
  
   Но Гера... Гера всё ещё существовала -- где-то там, мягкое тёплое сияние, далёкое, но достижимое. Манящее его. Живое.
  
   -- Она у него, -- повторил Кэнан. Закрыл глаза, крепче сжал датапад. Внутренним взором он видел остаточный след голограммы Трауна, перетекающий во свет Геры.
  
   Он найдёт её на Корусанте.
  
  
  
   Глава 13
  
   Уже стемнело, когда хозяин и леди Синдулла вернулись домой. Гири замедлила шаг, продолжая контролировать периметр усадьбы. Скрытая среди теней, она услышала их голоса: мягкий говор террористки, которую Траун взял под крыло, и тихий, искренний смех Трауна.
  
   Гири едва не остановилась. В последний раз она слышала его смех больше года назад, прямо перед отъездом господина Парка. С тех пор Траун улыбался реже, с оттенком печали, и не смеялся вовсе.
  
   Гири наблюдала за ними, а когда они благополучно вошли в дом через парадную дверь, двинулась дальше. С тех пор, как хозяин привёл с собой леди Синдуллу, над поместьем и в окрестностях усилилось присутствие дронов слежения ИСБ. Гири не только управляла системой безопасности поместья, но и могла в любой момент взломать контрольные каналы этих дронов, однако не видела причин воздерживаться от регулярного непосредственного обхода. Независимо от того, насколько жёстки внешние меры безопасности, она исполнит свой долг, как всегда.
  

---

  
   -- Вот.
  
   Он открыл потрёпанную стеклянную бутылку и налил ей выпить; шипение пены почти заглушило его негромкий голос. Гера внимательно смотрела; спиртной напиток был ей незнаком -- прозрачный и шипучий, с золотистым оттенком, естественным или вызванным отражённым светом. Она вспомнила дипглассовые окна в спальне, световые скульптуры в солярии, парящие вазы в оранжерее, и решила -- да, просто свет. Но это не означало, что эффект не преднамерен, не спланирован.
  
   -- Очиститель нёба, -- передавая прохладный бокал, Траун коснулся пальцами её ладони. Запнулся, пригляделся к ней, опустил веки; вернулся к созерцанию бутылки. -- Он для тебя не лишний после встречи с Таркином.
  
   Пряча улыбку, Гера прикусила щёку изнутри. Сделала глоток -- и алкоголь пустился в пляску у неё на языке, шипя под нёбом; странное ощущение жжения и шипучки наполнило рот, как жужжание энергий. Достигнув крещендо, оно вдруг исчезло -- зубастенькая химическая реакция отошла, оставила за собой вкус. Насыщенный, тёмный, сладкий.
  
   -- О, Таркин ещё ничего, -- Гера с удивлением обнаружила, что язык после этого танца не онемел; она ухмыльнулась Трауну и протянула ему свой бокал -- пусть тоже выпьет. -- Не так уж он неприятен.
  
   -- Да, -- пробормотал Траун. Пальцы сомкнулись вокруг бокала, коснулись её руки; он не отрывал от неё глаз. -- Можно?
  
   Она отняла руку и глядела, как он опрокинул бокал, коснувшись губами того же места, где только что были её губы. В камере на борту "Предостерегающего" он пил из её чашки так же. Лиловый язык мелькнул меж приоткрытых губ, когда он пригубил вино; у Геры стало тепло в животе. Траун встретился с ней глазами, сделал глоток и кивнул в сторону двери.
  
   -- Пойдём?
  
   Гера спрятала улыбку. Они шли по дому, она держала Трауна за руку; привязанность и любовь цвели в груди, как цветок. Она понятия не имела, куда он её ведёт, но забавляла сама мысль о том, что можно предпочесть одиночество его компании.
  
   -- Не так уж он неприятен... -- тихо, с ноткой юмора повторил Траун.
  
   Гера подавила смешок.
  
   -- Ну, всё-таки мофф, -- сказала она. -- Они ребята не из симпатичных.
  
   Траун мурлыкнул в полном согласии. Он свернул в Северный зал -- Гера знала, что этот путь выводит к садам. С севера дом красовался рядом высоких стеклянных окон, в которых мерцал отражённый свет лун на водах горного озера вдалеке. Извилистые песчаные тропки вели от усадьбы к водам, и в ночи вроде этой, без облачка в небе, Гера видела, как на песчинках искрится свет.
  
   Она села рядом с Трауном у окна, не зная, чем любоваться: им или склоном горы. Освещение в усадьбе было выключено, но темнота отступала -- свет звёзд и лун, далёкое пламя бескрайнего города Корусанта ложились через стекло на его лицо, в разных местах целовали тело, подчёркивали его цвет кожи, его резкие черты.
  
   Глаза Трауна были устремлены к дальнему озеру, но он, должно быть, ощутил взгляд Геры и повернулся к ней.
  
   -- Он тебя расстроил.
  
   Ясно, о ком он. Гера зажмурилась в готовности всё отрицать, но от одной мысли о Таркине у неё взлетал пульс, гнал волну бесполезного адреналина в крови, толкая к бою. Она сжала руки в кулаки, впилась ногтями в ладони, а затем намеренно расслабила их, сбрасывая напряжение.
  
   -- Да, -- признала она, глядя в окно на озеро. Поверхность вод была темна, и Гера впервые спросила себя, что за существа живут там. Она придвинулась к Трауну, и он, будто точно чувствуя, что ей нужно, чуть повернулся, чтобы она могла прижаться к его груди. Гера приникла к нему, подавляя дрожь.
  
   -- Он держит заправочную станцию на орбите Рилота, -- сказала она.
  
   Траун не реагировал; его дыхание оставалось спокойным, ровным, глаза смотрели в окно.
  
   -- Я знаю.
  
   -- Такая очень нужная заправочная станция, -- продолжала Гера. Она запрокинула голову и глядела на Трауна, изучая его лицо. -- Со стратегической точки зрения, лучшее место в секторе для этой станции именно у Рилота. С финансовой точки зрения самое разумное -- укомплектовать заправку местными рабами.
  
   Игру чувств на лице Трауна нелегко было разгадать, но Гера уже научилась читать их. Её слова встревожили его; он пристально, неколебимо смотрел ей в глаза, хотя явственно предпочёл бы отвести взгляд. Он думал о рабах-тви'леках -- может, пытался представить себе, что бы делал, если бы поработили его собственный народ, что сказал бы, встретившись с человеком, который за это в ответе.
  
   -- Ты слишком тяжко думаешь, -- сказала Гера.
  
   Он лишь качнул головой и не двинулся, когда Гера взяла его за руку.
  
   -- Ты скоро получишь власть, -- негромко сказала она. -- Настоящую силу.
  
   Он глянул на неё искося, без отрицаний, без слов. Незримый знак ранга тяжко лежал у него на груди.
  
   -- Другие военные знают об этом?
  
   Было видно, как нелегко ему дать ответ; он так привык хранить тайны -- язык непослушным грузом лежал во рту. Но в праве знать он ей не отказал.
  
   -- Некоторые знают, -- он вплёл свои пальцы в её и уставился на их соединённые руки, голубую кожу на зелёной. -- Парк и Син. Вейдер. И остальные гранд-адмиралы.
  
   -- И это скоро будет обнародовано, -- предположила Гера. -- Через месяц-другой.
  
   -- Да.
  
   Ещё секунду она следила за скрытой игрой эмоций на его лице, а затем наклонилась к нему и сказала, голосом низким, серьёзным:
  
   -- Когда это случится, когда ты снова сможешь действовать по собственному выбору -- обещай, что не будешь таким, как они.
  
   Он смотрел на неё горящими ярко глазами, губы -- тонкая линия.
  
   -- Обещай мне, что ты не будешь использовать рабский труд, -- Гера стиснула его пальцы -- и миг спустя он сжал её руку в ответ, с таким пылом, что её сердце забилось чаще. -- Ты лучше, чем Таркин, -- сказала она. -- Ты найдёшь способ сохранить Империю без рабства; знаю -- найдёшь. Обещай мне, что не будешь так использовать разумных.
  
   -- Обещаю, -- просто, веско сказал Траун.
  
   -- И обещай мне, что будешь с этим бороться, -- Гера так сильно стискивала его руку -- странно, что он не отнял руки. -- Не просто откажешься сам использовать труд рабов -- ты будешь активно преследовать тех, кто к нему прибегает, и не позволишь им превращать разумных существ в ресурс.
  
   Траун прижался лбом ко лбу Геры, закрыл глаза.
  
   -- Я уже это делаю, -- прошептал он.
  
   -- А против твоих союзников? -- В её голосе лежал вызов. -- Против Империи?
  
   Он молчал. Она ждала ответа, купаясь в его тепле; его размеренное, ровное дыхание успокаивало частый стук её сердца.
  
   -- Встану и против них, -- сказал он.
  
   Она поверила. Она слышала вес искренности в его голосе -- и, что важнее, чувствовала, как напряжение покинуло его и он прильнул к ней, будто само её присутствие сулило ему покой. Их разговор отчего-то принёс ему облегчение -- настолько сильное, что его на мгновенье оставили силы. Гера подозревала, что, попытайся она поднять его на ноги, он не сдвинется с места. Не сможет.
  
   Они долго сидели в тишине, прильнув друг к другу. Гера следила за лунами Корусанта, дугой плывущими в небе. Траун не открывал глаз; может быть, свет проникал сквозь веки, и ему хватало его и Геры рядом; он не ощущал потребности сам видеть тихий пейзаж.
  
   ...
  
   -- Я должен тебе кое-что рассказать, -- произнёс он, и Геру пронзило не то предчувствие, не то ужас.
  
   И он рассказал ей.
  
   -- Империи -- нет, всей нашей галактике -- предстоит война против зла столь ужасного, что погаснут звёзды, -- сказал он.
  
   И,
  
   -- Ты слышала когда-нибудь о Чужаках Издалека?
  

---

  
   В особняке было слишком много комнат, чтобы Гера уже успела побывать всюду. Помещение, к которому Траун её привёл, было ей незнакомо. Оно занимало весь верхний этаж Северного крыла, этаж без окон и внешнего света. Дверь была не заперта, но чувствовалось -- это то самое место в усадьбе, куда посторонним вход воспрещён.
  
   Они с Трауном вошли внутрь и оказались в пустом тёмном зале. В отличие от других помещений особняка, здесь не было ни мебели, ни предметов искусства. Траун, оставив её, прошёл через зал к небольшой консоли в стене. С ожиданием глядя в пространство зала, он вслепую нашёл нужные элементы управления и повернул диск.
  
   Всё изменилось.
  
   Из углов, стен, потолка полился мягкий свет и наполнил пространство нюансами сонма красок -- не вульгарными базовыми цветами ночного клуба, а нежными и тонкими оттенками, что составляют шедевры художников-мастеров. По всему залу из воздуха возникли образы, осязаемые, полноцветные голограммы, каких Гера ещё не видела никогда. Будто протяни руку -- и сможешь коснуться изображений, почувствовать пальцами тяжесть камня, масло на поверхности картин.
  
   Она ощутила взгляд Трауна -- он следил за её реакцией -- и услышала его голос:
  
   -- Всё это работы тви'лекских художников, уроженцев Рилота. Как тебе?
  
   Что тут скажешь? Всё было узнаваемо, куда ни глянь -- если не сами работы, то выраженные в них идеалы, увековеченные пейзажи, материалы и техники их творцов -- и захватывало сильней любого музея, в котором Гере довелось бывать. Как будто бы она вошла в само произведение искусства, оказалась в глубине сознания художника и наблюдала, как он воплощает идею в жизнь.
  
   Она была не в состоянии ответить, но Траун, похоже, в ответе и не нуждался. Ещё немного он понаблюдал за ней, предоставляя ей возможность насладиться и осмыслить; затем без слов повернулся к консоли. Искусство Рилота исчезло.
  
   Голограммы распались, оставив лишь яркий след остаточных образов и ускользающий голубой блеск световой основы. Мгновение ничего не было, только тьма. Сверкающий песок ушёл в ничто, остаточные образы погасли, и Гера услышала мягкий стук пальцев Трауна по консоли.
  
   Зал снова ожил.
  
   У Геры перехватило дыхание.
  
   -- Это, -- мрачно сказал Траун, -- работы не одного народа. -- Он отошёл от консоли неторопливой, плавной походкой хищника, рассматривая голограмму за голограммой, и остановился рядом с Герой. -- Это несозвучные произведения разных культур, объединённых одной и той же скорбью.
  
   Не все работы отображали разрушение или гибель. По правде говоря, непосредственно изображённая смерть попадалась здесь редко -- однако физические предметы, которые стали темой работ, не играли роли. Дар Трауна был Гере чужд, но даже она ощущала, какое страдание излучают эти работы, сколь горестный вопль будто вплетен в каждый мазок, бьётся в гранях каждой скульптуры. Траун остался позади, наблюдая, как она в оцепенении бродит среди голограмм.
  
   -- Догадываешься, что у них общего? -- спросил он.
  
   Да. Она догадывалась. Гера остановилась, ошеломлённая массой тёмных, неясных теней, сливающихся перед нею в стену от пола до потолка. Изображения не различить; просто водовороты краски, ни форм, ни образов, ни скрытых в хаосе лиц. Вот что хуже всего -- ощущение, что тут должны быть лица, что под этой мутной лужей море живых существ. Рты оскалены, лёгкие полны песком и илом, лица навек застыли в агонии.
  
   -- Чужаки Издалека, -- прошептала Гера. Она потянулась к картине, будто бы та была материальна. Пальцы ушли в голограмму, и Гере опять почудилось прикосновение твёрдого -- тёплого и текучего -- и оно может потянуться навстречу, коснуться её в ответ. Она вздрогнула, отняла руку и отступила.
  
   -- Выжившие, -- сказал Траун.
  
   Взгляд его был прикован к точке в другом конце зала. В воздухе там вилась невзрачная керамическая скульптура. В ней не было ничего особенного. Даже издали эта работа казалась любительской, грубой -- труд начинающего, который не отточил ещё навык.
  
   И все же Траун был заворожен ею, и Гера видела, почему. Она подошла к нему, взяла за руку и прижалась, ища тепла его тела, даруя своё.
  
   -- Те немногие, кто выжил, -- тихо добавил он.
  
   Она смотрела, как на его лице переливается свет множества истреблённых цивилизаций. Траун, казалось, не замечал, как она разглядывает его. Через некоторое время Гера осознала, что его мысли на другом конце галактики; взгляд был неподвижен, поражён, в глазах отражался свет голограмм. Он изучал то одну, то другую работу и пребывал, очевидно, не здесь.
  
   Гера оторвалась от него. Пришлось неимоверно сосредоточиться, чтобы пройти через строй голограмм, не останавливаясь, не давая кричащей в них боли приковать себя к месту. На другом конце зала Гера обнаружила консоль, у которой останавливался Траун, и вцепилась в неё, как в спасательный трос, так сильно, что побелели костяшки пальцев. Экран показывал список тысяч файлов и рядом с каждым число просмотров. На самом верху, просмотренная больше сотни раз, висела папка с простым названием.
  
   Команда "Призрака".
  
   Гера украдкой взглянула на Трауна. Он стоял, не глядя на неё и чуть приподняв голову, всё ещё не отрывая глаз от голограмм перед собой. Гера вернулась к консоли, и ей потребовалось совсем недолго, чтобы разобраться в настройках и выделить ближайший голопод. Искусство цивилизаций, разрушенных Чужаками Издалека, исчезло в этой малой части галереи. Ничуть не мешая Трауну, не прерывая его исследований, голопод погас.
  
   Гера открыла папку и смотрела, как оживают её мёртвые друзья. Перед глазами были не фотографии, а картины -- коллаж из дюжины разных муралов, которые написала Сабин в дюжине городов и повстанческих баз. Теперь Империя знала их все.
  
   "Это всего лишь краска, -- сказала себе Гера, -- а не плоть и кровь". И всё же, глядя, как пальцы тонут в плоскостях света, она вдруг ощутила густой мех Зеба, грубую, загорелую кожу Эзры. Она ступила вперёд, оказалась среди голограмм, погрузилась в них целиком, на миг почувствовала объятия Сабин, прикосновение её рук в поисках поддержки, холод её доспеха на коже.
  
   В глазах горели слёзы. Гера встретила губами губы Кэнана, услышала в самом ухе неслышный шёпот -- не её имя, не "Я люблю тебя", нет -- "Беги", -- сказал он.
  
   Это была её семья, люди, которым она была предана, которых любила больше всех во вселенной. Она была им наставницей и опорой; этих детей она научила летать; этот мужчина обнимал её в ночи, рассказывал ей о джедаях, пока она не уснёт.
  
   И все они уверенно и радостно пошли за нею в битву и погибли, сражаясь не с тем врагом.
  
   Гера с дрожью закрыла глаза. Их убило дело повстанцев -- черно-белая убеждённость в том, что мир делится на благородных героев и злых угнетателей; движение обманутых, терзаемых дезинформацией и узколобыми представлениями о галактике -- движение, что отстаивало дело нелюдей повсеместно, однако игнорировало всё вне пределов Внешнего Кольца.
  
   Она сомкнула веки и ощутила, как свет померк. Миг спустя её обняли сильные руки, тёплые и настоящие. Траун прижал её к себе.
  
   Если бы не он, её жизнь кончилась бы так же, как жизнь остальной команды "Призрака". Война и ненависть убили их.
  
   Её спасла любовь.
  
   Гера прильнула к Трауну. Он обнимал её, пока у неё в груди не утихла боль.
  
  
  
   Глава 14
  
   Купол отапливался. Солнце било сквозь его стекло, и Гера блаженствовала в лучах. Она покачивалась на воде, оставив одежду на песчаном светлом берегу и запрокинув голову, чтобы тепло целовало шею.
  
   Раньше она не могла бы вот так купаться и загорать -- обнажённой, не выставив часовых. Слишком уж уязвимо. Нервы выгнали бы её обратно на берег, заставили бы схватить бластер. Теперь мысль об уязвимости даже не приходила в голову. Здесь нет таящихся врагов, выстрелов из засады. Пока Траун с ней, она в безопасности.
  
   Пальцев коснулся холодный бокал. Гера открыла глаза, взяла предложенный напиток и погрузилась телом вниз, ко дну, держа бокал над водой. Она коснулась пальцами ног песчаного дна озера, случайно задев бедром бедро Трауна. Как же не потянуться к нему в воде, чтобы его тело грело её вместе с солнцем?
  
   Она пила, прильнув к его груди и наслаждаясь тем, как его руки обнимают её обнажённую талию, скользят по животу и бёдрам. Язык во рту как будто бы набух от алкоголя, кровь потеплела, словно в неё влили электричество. Гера подняла лицо к Трауну и нашла на его губах вкус того же коктейля. Траун был расслаблен, целовал её непринуждённо -- явно выпил больше неё.
  
   -- Не стоит, -- несерьёзно пробормотал он.
  
   Гера улыбнулась и уткнулась головой ему в плечо, покусывая точку пульса у него на шеё, пока кожа там не налилась ярко-синим.
  
   -- Почему нет? -- спросила она.
  
   Не разжимая объятий, он бросил задумчивый взгляд на воду. Особая, не как на Лотале -- другой химический баланс. Прозрачное зеркало отражает белый песок под ногами, и под поверхностью ничего не видать.
  
   -- В дебрях Корусанта таится масса опасных существ, -- Траун приподнял бровь. -- Про мускощёлков слыхала?
  
   На этот раз Гера прыснула. Скрыла ухмылку, спрятав лицо, и отпила ещё глоток коктейля из бокала. Ей, конечно же, встречались голограммы мускощёлков. Милые маленькие пушистики живут в пресноводных холодных озерах, таких, как это, и роют норы в корнях дерев -- таких же, как вон те вдоль озера. Их кроны задевали зимний купол. Она взглянула на Трауна краем глаза, почти уверенная, что он шутит.
  
   Почти.
  
   -- Они опасны? -- спросила Гера, пытаясь найти баланс между искренней озабоченностью и шуткой.
  
   -- О да, -- невозмутимо сказал Траун. -- Бывают опасны. В брачный период у самок под подбородком вырастает полный яда выпуклый мешок -- ну а в такой закрытой тёплой экосистеме брачный период может быть непредсказуем, зависим от неожиданных изменений в окружающей среде. -- Его рука скользнула по её спине, до того нежная -- почти зловеще. Он собирался ущипнуть, но Гера увернулась. -- Когда, например, злоумышленники из дома выйдут на берег позагорать, -- невинно добавил он.
  
   -- Очень смешно.
  
   Невинное выражение на его лице никуда не делось. Гера уставилась на него, медля с улыбкой; нахмурилась.
  
   -- Они очень ядовиты?
  
   Он состроил неопределённую гримасу.
  
   -- Яд может убить? -- настаивала она.
  
   Он посмотрел на самого себя, затем оценивающе окинул взглядом её небольшое тело. И допустил:
  
   -- Кого-нибудь очень маленького.
  
   Он шутил. Теперь Гера в этом уверилась. Она осушила бокал и подалась с водой назад к Трауну, к его тёплой, крепкой груди. Пропустила его бедро между ног, так, чтобы он почувствовал шёлк её кожи. Его лицо застыло, утратило непринуждённое выражение, хоть он и притворялся, будто не заметил. Теперь он сам прятал глаза в бокале.
  
   -- Звучит опасно, -- признала Гера. Её рука лежала на его груди, большой палец касался чувствительной кожи соска. -- Ты меня, надеюсь, защитишь?
  
   Траун поднял на неё взгляд, и его глаза вдруг вспыхнули ярче, алее.
  
   -- Я думал, ты защитишь меня, -- голос был полон смеха и предвкушения, сердце ровно билось под ладонью Геры. Он открыл было рот, небось собираясь ещё как-нибудь её поддразнить, но она запустила ему пальцы в волосы и потянула вниз, к себе, прижалась губами к губам, выкрала несмешную шутку, которую он было думал произнести.
  
   Больше он не сказал ни слова.
  
  

---

  
   -- Ты точно со мной не пойдёшь?
  
   На улице было полно людей. Любой из прежних мужчин Геры заколебался бы, но Траун наклонился и как ни в чём не бывало поцеловал её на виду у всех. Она положила руку ему на грудь, борясь с желанием измять его свежеотглаженную форму.
  
   -- Я бы пошёл, -- негромко ответил он, отстраняясь. Гера заметила на его устах тень улыбки и подпустила равнодушия в собственный взгляд. Траун снова поцеловал её, в лоб на этот раз -- точно, пытается не улыбнуться. -- Но полковник Юларен не одобрит.
  
   -- Полковник Юларен?
  
   Он вложил ей в ладонь кредитку.
  
   -- Оставляю тебе шаттл. Знаю, тебе хотелось на нём полетать.
  
   -- Да этот планетарный драндулет плетётся, как телега, -- сказала Гера.
  
   -- Это подарок барона Гинза.
  
   -- Дорогой планетарный драндулет, значит, -- отмахнулась Гера. -- Ты собираешься встретиться с полковником Юлареном из ИСБ? -- настаивала она.
  
   Траун сжал губы, скрывая улыбку, не отрывая глаз от её лица.
  
   -- Юларен -- мой старый друг, -- сказал он. -- Тебе нечего бояться.
  
   В самом деле? Он правда в этом уверен или просто хочет её защитить? Похоже, и то, и другое; и, судя по настороженности в глазах, он знал -- она читает его, как открытую книгу, банальностями её не обманешь. Она повертела в пальцах кредитку; его лицо тут же смягчилось, прежде чем Гера успела сказать "Понятно".
  
   Так что она ничего не сказала, а снова поцеловала его, чуть дольше приличного задержав губы на его губах.
  
   -- Приятной прогулки, -- сказал он, когда она отстранилась.
  
   Повстанческому капитану -- приятной прогулки на Корусанте? Странно, но это теперь казалось не столь невозможно, как ещё две недели назад.
  
   Она улыбнулась Трауну и ускользнула в толпу.
  

---

  
   Не было истинной необходимости ни одеваться в форму, ни встречаться с ИСБ в их штаб-квартире. Исанн Айсард предлагала обычную голосвязь, а звонок Траун мог принять, не покидая собственного дома, в присутствии Геры или же без неё. Юларен предлагал подключиться к разговору в качестве свидетеля, хоть он и обставлял это скорее как готовность оказать моральную поддержку.
  
   Оба предложения Траун отклонил. Он ответит им на обвинения спокойно, профессионально, лицом к лицу -- не нарушая покоя своего дома подобной встречей.
  
   Он вошёл в штаб-квартиру ИСБ без сопровождения, с высоко поднятой головой. В коридорах на него исподтишка глазели, но ни один из агентов, с кем он разминулся, не пытался проводить его и не выказывал сомнений в его праве быть здесь. В кабинет Айсард он вошёл, не постучав, сходу заметил непринуждённый вид, который Юларен и Исанн явственно старались придать делу, и принял правила игры, просто кивнув вместо того, чтобы отдать им честь, как требовал от него флотский этикет.
  
   -- Траун. -- У Айсард блестели глаза. Она включила видеопроектор голопода, без аудиопотока, внемую: Гера осматривала товары на одном из корусантских верхних уровней. -- Знаешь, кто это?
  
   Траун достаточно хорошо знал Айсард, чтобы догадаться, где записывающее устройство.
  
   -- Передо мной запись видеонаблюдения из богатого района Корусанта, -- сказал он чётко и ясно, повернувшись к устройству; и Айсард, и Юларен уставились на него, словно не веря своим глазам. -- Женщина на записи -- Гера Синдулла, уроженка Рилота, до недавнего времени связанная с...
  
   Юларен придвинулся к столу и отключил звукозапись.
  
   -- Траун, -- тихо сказал он, -- сейчас не время для игр. Сегодня мы здесь как твои друзья. Группа наблюдения на Манараи предоставила нам записи, свидетельствующие о том, что у тебя в доме живёт известная террористка, а теперь эта террористка свободно бродит себе среди корусантской элиты. Если у тебя есть объяснение, нам надо его слышать.
  
   Траун взглянул на Айсард. Его лицо не выражало ничего; ей, несмотря на усилия, это не удавалось. Не до конца. На её лице, в глазах скрывалось напряжение -- доверие, испытуемое на прочность, память об их взаимной привязанности, жажда веры в лучшее в нём -- и, мощнее всего остального, непреодолимое стремление докопаться до правды, сделать ради Империи всё. Юларен с настороженностью на лице поглядывал на Трауна и на неё, но Траун видел и его сомнения -- не только в нём самом, но и в Айсард: испытание их обоих, проверка, не будет ли Айсард предвзята, если предателем окажется её бывший любовник?
  
   Не будет, полагал Траун. Так или иначе, это не тот случай.
  
   -- Гера и в самом деле известная террористка, -- легко сказал он. -- Вернее, бывшая. Она была схвачена пять стандартных недель назад и с тех пор обратилась.
  
   Не спрашивая, он подправил голопод, чтобы лицо Геры лучше отображалось, и отметил -- замечательная перспектива. Диффузный эффект голограммы смягчал городские огни, так что результат походил на традиционную написанную красками картину. Он повернул диск, добиваясь более высокого разрешения, ясно осознавая прикованные к себе взгляды. Лицо Геры предстало перед ним работой в стиле фотореализма. В груди у него разлилось тепло, и голос прозвучал мягко:
  
   -- Что ещё важнее, она скоро станет моей женой.
  
   Юларен откинулся назад; его лицо совершенно замкнулось. Глаза Айсард были пусты, руки лежали на столе неестественно неподвижно. Траун знал -- это не ревность. То, что между ними было, не создало для ревности никакой основы. Неподвижность и пустота в лице Айсард произрастали из уверенности в том, что человек, дорогой её сердцу, только что у неё на глазах вырыл себе могилу. Траун взглянул на её новый знак ранга -- теперь, по безвременной смерти отца, Исанн встала даже выше Юларена; -- на её руки, растопыренные пальцы. Сила, твёрдость. Крови ни следа.
  
   Момент затягивался. Траун стоял, не мешая; старался не улыбнуться. Его друзья не говорили ни слова, однако он видел -- они строят планы; чувствовал, возясь с голоподом и избегая смотреть им в глаза, как напряжение их растёт.
  
   -- Вы не доводили своих опасений до Императора? -- беззаботно спросил он.
  
   Ещё миг звенело молчание -- а потом они уловили, что он сказал. И будто плотину прорвало: глядящие на него замкнутые маски сменились чистым облегчением, сердитым, искренним. Юларен откинулся на спинку стула -- его словно отпустила цепь.
  
   -- Он знает?
  
   -- Конечно, знает, -- пробормотала Айсард, ущипнув себя за переносицу.
  
   -- Он целиком одобрил, -- сказал Траун, не в силах больше скрывать улыбку. Ему не казалось теперь, что он улыбается за их счёт, за счёт друзей; жар в груди вырос, краем достиг лица. Он кожей чуял цепкий взгляд Айсард и понял, что избегает смотреть ей в глаза совсем не по той причине, чем прежде. -- Наши дети, когда родятся, будут отнесены к человеческим вариантам, как я.
  
   Айсард и Юларен переглянулись -- радость за него, но и тревога. Осторожность. Траун видел это краем глаза. Они как бы молча советовались друг с другом, обдумывая вопросы, которые надо задать.
  
   -- Говоришь, твоя будущая жена? -- спросила Айсард.
  
   Траун быстро взглянул на неё -- лёгкая озабоченность, ни намёка на чувства.
  
   -- Да, -- сказал он.
  
   -- Ты её только что встретил, -- вставил Юларен.
  
   -- Я впервые столкнулся с её портретом больше года назад, -- невозмутимо обернулся к нему Траун. -- Тщательно изучил её работу. Мы с ней уже месяц беседуем ежедневно, часами...
  
   Айсард выглядела огорчённой. Она не выглядела огорчённой, узнав о его отношениях с Парком. Значит, не просто ревность; Траун умолк, осторожно глянул на Юларена и увидал у него на лице почти то же.
  
   -- Так терять голову совсем на тебя не похоже, -- сказала Айсард.
  
   -- Нет, -- Траун позволил этим словам лечь всей тяжестью ей на плечи. -- Не похоже.
  
   Айсард и Юларен молчали, не отрывая от него глаз. Их вспыхнувшая было радость испарилась, осталось теперь вполне явное беспокойство.
  
   -- Её прошлое... -- начал было Юларен.
  
   -- Не проблема, -- сказал Траун. -- Теперь она так же верна Империи, как и я. -- Он умолк и кивнул по очереди им обоим. -- Как каждый из вас.
  
   Айсард и Юларен переглянулись; в тот краткий миг от Трауна не требовалось владеть выражением лица. Жар у него в груди утихал и несколько сбился; обсидиановая статуэтка, дар Палпатина, грозно нависла в сознании; чувств, вызванных ею, было не опознать. Он отмахнулся от всего этого, сосредоточился на голозаписи перед собой.
  
   Гера, свободная, в безопасности на Корусанте, гуляет по улицам как захочет. Мимика, жесты, язык всего тела выдают открытость и довольство -- ни единого следа тревоги. Никакого страха. На лице улыбка до ушей -- она как раз платила продавцу, парнишке с синей кожей, и тот, должно быть, напомнил Гере о нём.
  
   -- Ты с нею счастлив? -- спросила Айсард.
  
   Траун не отрывал глаз от голопода. Глупый вопрос, думал он. Очевидно же, как она счастлива, как довольна, жива. А пока счастлива она -- ...
  
   -- Да, -- просто сказал он. -- Я счастлив.
  

---

  
   Он чувствовал на губах Геры пресную воду, чувствовал в своих влажных волосах её пальцы, ногти кожей головы. Здесь, в тени дерев южного берега, их не увидит никто -- ни группа наблюдения ИСБ, ни посетители летучих ресторанов вдалеке, ни Суртин сын-подросток, который всё чаще слонялся у озера с тех пор, как узнал, что Гера загорает обнажённой.
  
   Одной рукой Траун вцепился в корни нависшего над водой дерева, а другой поддерживал Геру за поясницу. В воде она двигалась, будто бы родилась в ней -- взяла его за плечи, подтянулась и поцеловала, затем грациозно скользнула вниз, обхватила его бедро ногами, прижалась к нему шелковистым теплом возбуждённой плоти.
  
   Её пальцы обвились вокруг него под водой, поглаживая и крепко сжимая; она настойчиво, плотно льнула к нему; её дыхание сбилось, перешло в стон. Он зажмурился; он сейчас ничего не мог, лишь обнять её, целовать, прижиматься к ней ближе в ответ.
  
   Гера стонала громче. Он целовал её жёстче, неряшливей -- языком, зубами -- чувствуя всё острей напряжение собственных мускул. Из горла рвалось рычание. Гера жалась к нему сильнее, быстрей, неистово лаская его член -- ...
  
   Он будто сквозь пелену ощутил, как вся она напряглась, прижалась грудями к его нагой груди, согревая вздохами горло. Из него излилось тепло, скрытое ото глаз озёрной водой, но он знал -- Гера почувствовала, уловила изменение давления в воде, поднесла туда пальцы, играя с крохотной струйкой.
  
   Она прижалась лбом к его плечу, всё ещё тяжело дыша, и обессиленно, тихонько рассмеялась. Её рука в воде скользнула по сверхчувствительной головке члена, потёрла большим пальцем щель.
  
   -- Ты всё это время держался за...
  
   Закончить фразу она не успела. Траун вздрогнул, его хватка на корне дерева сорвалась, и едва он успел обнять Геру, как оба они с головой окунулись в воду.
  
   Он понятия не имел, хорошо ли тви'леки видят в воде, но чувствовал хлопок её ладони по груди и видел, как её губы оформили слово "сволочь" за миг до того, как она толкнулась назад на поверхность, обратно к солнцу.
  
   Он видел и её улыбку, хотя Гера попыталась её скрыть.
  

---

  
   Свет падал сквозь стекло оранжереи, грел кожу Геры, слепил белизной со страницы книги в её руках. Длинные гибкие травинки щекотали плечи. Траву венчали пушистые ости, она источала аромат свежей зелени, вызывая в памяти Лотал. Траун сидел напротив, склонив голову над своей книгой и чуть касаясь ногой ног Геры. Ему это было, должно быть, ещё дороже, чем ей -- стеклянный дом, полный растений, куда он мог прийти, когда хотел; землистый запах сада, столь повседневный для многих, но ценный для таких людей, как он и Гера. Они-то проводили большую часть жизни в космосе, дыша воздухом из фильтров.
  
   Она украдкой глянула на него, сосредоточенного на книге, залюбовалась тем, как свет играет на его лице, а он читал. Поэтому и увидела шаттл раньше него -- в этот момент она уже смотрела вверх. Секунду спустя низкий гул двигателя проник сквозь стены оранжереи. Траун повернулся и смотрел, как садится шаттл.
  
   Взгляд его заострился. Выражение лица осталось прежним -- расслабленным, рассеянным, но Гера не обманулась.
  
   -- Мне остаться здесь? -- спросила она, сунув в книгу палец вместо закладки.
  
   -- Если хочешь, -- Траун мягко улыбнулся и встал, протягивая ей руку. -- Я думал, тебе будет интересно увидеть лорда Вейдера вблизи.
  
   Лорд Вейдер? Глядя на Трауна, Гера приподняла бровь, позволила ему поднять её на ноги; мысли метались. Вейдер в её сознании был зловещ и тёмен, но странно далёк -- мысль о жутковатой маске, воображаемое шипение респиратора не породили той низкоуровневой тревоги, что вызывали раньше.
  
   -- Я и не знала, что ты пригласил Дарта Вейдера.
  
   Траун открыл дверь оранжереи. Перед Герой предстал шаттл -- и Дарт Вейдер, который шёл прямо к ним.
  
   -- Я не приглашал, -- сказал Траун.
  
   Гера бросила ему быстрый, острый взгляд, но больше вопросов не задавала. Он был спокоен, уверен в себе; что бы им ни предстояло, он считал, что справится.
  
   Она полагала так же. Шипя респиратором, Вейдер остановился прямо перед ними. Он смотрел на Геру -- изучал её, слишком долго, чересчур внимательно -- и она обнаружила, к собственному изумлению, что встретила его взгляд безмятежно. Сердце её билось ровно, ладони остались сухими. Она взяла Трауна за руку, но не из страха, а из желания быть к нему ближе.
  
   Когда всё так изменилось? -- гадала она, разглядывая маску Вейдера. От него разило напряжением, вихрем чёрного гнева, укутавшего его, как плащ; гнев этот, казалось, жёг дотла снега вершины над головой.
  
   -- Лорд Вейдер, -- приветливо сказал Траун.
  
   Наконец Вейдер отвёл взгляд от Геры.
  
   -- Я пришёл видеть это собственными глазами, -- сказал он.
  
   Его голос потряс Геру. Резонансный, глубокий, как она всегда себе и представляла, он звучал зловеще, хоть и приглушённо -- как она ждала. Этот человек наводил страх, однако -- ...
  
   Она взглянула на Трауна, не заметила испуга на его лице и крепче стиснула его руку.
  
   ... -- однако её Вейдер не пугал. Он глянул на неё опять, тяжко дыша через респиратор, и негромко обратился к Трауну:
  
   -- Я принял тебя за умного человека.
  
   Гера украдкой следила за Трауном. Таинственный помощник Императора был первым, кто выразил открытое неодобрение их отношений -- неодобрение, очевидно, столь сильное, что он прилетел сюда лично, дабы убедиться: это правда, Траун в самом деле спас и полюбил мятежницу. А неодобрение Вейдера для Трауна явно что-то да значило; тень напряжения появилась в его глазах. Он крепко сжал руку Геры и, глядя прямо на Вейдера, с высоко поднятой головой сказал, серьёзно и мрачно:
  
   -- Что бы ты сделал, если бы эта возможность была у тебя?
  
   Вейдер не проронил ни слова. Дрожь пробежала по спине Геры, в первый раз с того момента, как приземлился шаттл. Она ждала, горячо молясь, чтобы тишину нарушил звук респиратора -- чтобы хоть что-то нарушило тишину, пока она их не удушила. Траун глядел жёстко, стиснув челюсти; что бы он ни имел в виду, слов своих он назад не возьмёт.
  
   Раздался механический щелчок; лёгкие медленно зашипели, расширяясь. Шлем Вейдера чуть заметно склонился в сторону. Глядя на Трауна, он наконец произнёс:
  
   -- Ты сделал выбор.
  
   Траун кивнул, склонил голову медленно и устало.
  
   -- Значит, ты должен извлечь из него урок, -- сказал Вейдер. -- Таков путь ситхов.
  
   Его взгляд, кажется, на миг упал на Геру.
  
   Он повернулся, чтобы уйти, взметнув снежинки краем плаща, и прогрохотал низко, тихо и окончательно:
  
   -- Ты понесёшь последствия сам.
  
  
  
   Интерлюдия 4
  
   У него не было светового меча. Когда он окреп и смог передвигаться без посторонней помощи, он спросил у медиков про свои вещи, и ему выдали пакет окровавленной, обгорелой одежды. Он развернул рубашку одной рукой, отстранённо, словно одежда была чужой, и на колени ему упал осколок рукояти. Опалённый металл оставил на покрывале след сажи.
  
   Он осмотрел обломки в лазарете, слабо надеясь найти осколок илумского кристалла, который выбрал ещё мальчишкой. Но не нашёл ничего; если от каменного сердца оружия что и осталось, оно было погребено в слоях горелой материи там, где семью Кэнана настигла смерть.
  
   Так что на Корусант Кэнан прибыл с одним только бластером.
  
   Атмосфера планеты казалась гнетущей даже с орбиты, но здесь, внизу, она удушала. Дело было не в смоге, естественном для городов -- по крайней мере на верхних уровнях очистители воздуха с ним справлялись. То, что душило Кэнана, незримо смыкая хватку на горле, было нематериально -- Тёмное присутствие Палпатина. Император так глубоко врос в Корусант, что улицы превратились в чёрные реки, и Кэнан пробирался через них, не глядя ввысь на знаменитую иллюминацию -- в каждом её огне пульсировала тьма.
  
   Он помнил планету другой. Предельно тщательно скрыв собственное присутствие в Силе, Кэнан смотрел на руины Храма джедаев и чуял пепел на языке. Он даже издали видел проломы в заброшенных стенах и слышал, как там в дырах свистит ветер. Звуки, похожие на вопль духов, заполонили уши и пронзили тело, впились в его заживающие кости, заставляя уйти прочь. Может, и хорошо, что пришёл без меча, думал он. Исполненный Силы кристалл в ядре точно так же призывал бы Палпатина, как пела теперь для Кэнана Тёмная сторона.
  
   Слишком многие умерли здесь. Он ощущал их души -- они вились в Силе, как осы, гудящим роем. Голоса, которые он мог несколько лет назад назвать по именам, теперь слились воедино, и он отвернулся от них. Он ничего не мог для них сделать.
  
   Пришёл он за Герой.
  
  
  
   Глава 15
  
   Сообщения от Трауна капали в почтовый ящик Парка целый час после того, как он вернулся в зону действия голонета. Их было удручающе мало -- редкие поначалу, то одно, то другое, хоть частота и выросла в последние недели. Парк уединился в личной каюте и слушал эти сообщения, борясь со сном и отслеживая неуловимые изменения в лице Трауна за месяцы своего отсутствия.
  
   Прослушав всё, он откинулся на спинку кресла и прикусил щёку. Потом пролистал список, нашёл одно сообщение, всего месячной давности, и включил его ещё раз.
  
   Щёки Трауна слегка впали, глаза помрачнели и чуть потусклели -- изменения, видимые лишь тому, кто знал его много лет и тонко чувствовал его мимику. Нахмурившись, Парк смотрел и слушал, как Траун рассказывает ему о Лотале и действующей в округе ячейке повстанцев -- тех самых ребят, что они обсуждали друг с другом как раз год назад, когда Траун наткнулся на тот мурал во время планетарной миссии. Значит, судьба -- или невидимая рука Императора -- таки свела их вместе.
  
   -- ...мы взяли агента Каллуса и капитана Синдуллу, -- сказал Траун -- ровно и, для постороннего, бесстрастно. Его взгляд был прикован к чему-то слева от камеры; зная его, там, вероятно, висели изображения недавней битвы, и он изучал их во время доклада. На чьё же тело он смотрит? Не Кэнана Джарруса, точно: Траун уже описал в подробностях, как джедай и девушка-художница сгорели дотла. Может, мальчишки или ласата; тьму в глазах Трауна без труда объяснило б и то, и другое.
  
   -- Казнь Каллуса уже одобрена, -- ещё бесстрастнее произнёс Траун. -- Что касается Синдуллы... -- Он запнулся. -- ...Надеюсь, что удастся убедить её к нам присоединиться.
  
   Он вскинул глаза и на мгновенье встретил через камеру взгляд Парка. Миг спустя отвернулся снова, но этого быстрого взгляда хватило. Парк видел в нём колебания, неуверенность, знал, что, будь он тогда в пределах досягаемости, Траун бы не держал новостной монолог, а засыпал его вопросами.
  
   Что мне делать? Вот о чём спрашивал Траун.
  
   К сожалению, отвечать было поздно. Парк отвернулся от голограммы, глянул в иллюминатор; двух дней не пройдёт, как его корабль приземлится на Корусанте.
  

---

  
   Слов она не хотела слышать. Не то чтобы новость её расстроила -- всё дело в том, что ни в одном сражении, в воздухе ли, на земле ли, Гера не чувствовала, как сейчас, будто от волнения желудок лезет в горло. Слышать и одновременно видеть результат было бы невыносимо. Это её бы ошеломило, так что пришлось обойтись без устного подтверждения.
  
   И всё же она почувствовала укол сожаления, приказав гладкому меддроиду молчать.
  
   -- Не хочу ничего слышать вслух, -- тихонько сказала она, чуя всей спиной закрытую дверь в холл. -- Просто покажи мне результат.
  
   В медпункте было тихо и уютно, не то что в лазаретах и грязных медцентрах повстанцев, где ей доводилось бывать. Видно, что Траун сам расставил здесь все машины с заботой о максимальном спокойствии и удобстве.
  
   -- Для этого мне нужно взять пробу крови, госпожа, -- сказал МД-80 и потянулся к её руке. Движение выглядело гуманоидным, жутковатым.
  
   -- Сколько? -- Гера развела сложенные на груди руки, чтобы дроид мог взять её за запястье.
  
   -- Всего каплю.
  
   Она едва почувствовала укол иглы в кончик пальца. Дроид сдавил место укола и получил что нужно. Тишина длилась секунды или часы; Гера не слышала ничего, кроме размеренного стука сердца в ушах. Она смотрела на диагностический экран дроида, кусая губу. Время шло.
  
   Внезапно спираль загрузки исчезла с экрана -- и вот итог.
  
   Беременна.
  
   Гера снова глянула на экран, закрепляя сей факт у себя в голове. Она услышала, как дверь за ней открылась -- Траун её нашёл -- но не обернулась, чтобы ему улыбнуться.
  
   -- Какой срок? -- спросила она дроида, едва дыша. Почувствовала, как Траун замер позади, застыл в дверном проёме, видя, что происходит.
  
   -- Точное время трудно определить, -- сказал МД-80. -- Предполагаю, недели две.
  
   Траун ждёт от неё сигнала, поняла Гера -- указания, что эта новость хороша, а не плоха. И совершенно зря -- он же прекрасно может её читать, угадывать её чувства без явных знаков. Она всё равно повернулась к нему, увидела его застывшее лицо, заботу и осторожность во взгляде.
  
   -- Дыши, -- поддразнила Гера.
  
   -- Дышу, -- сказал он.
  
   Голос ровный, но Траун был взвинчен, как только что с поля боя. Теперь, когда Гера заговорила с ним, он подошёл к ней и изучал результаты дроида так же методично, как она.
  
   -- Я был не уверен, что это возможно, -- пробормотал он. -- Две разных расы...
  
   Траун казался ошеломлённым. Коснулся экрана, тут же сообразил, что делает, опустил руку. Снова взглянул на Геру, изучая, сдерживая собственные чувства, выражение лица.
  
   -- И ты...? -- начал он и запнулся.
  
   -- Счастлива, -- ответила ему Гера.
  
   Улыбка цвела на её лице, не остановить, так, что заныли щёки и заслезились глаза. Она вытерла влагу со щёк, всё ещё сияя, и почувствовала запястьем лёгкое прикосновение Трауна за миг перед тем, как он её обнял.
  
   -- Счастлива, -- прошептал он.
  
   Не видя его лица, по звуку голоса она знала, что и он наконец позволил себе улыбнуться.
  

---

  
   -- Кажется, у него будет зелёная кожа, -- заявила Гера. Она стояла, прислонившись к косяку двери, и глядела на датапад.
  
   -- Почему ты так думаешь? -- Траун сидел на корточках, c закатанными до локтей рукавами -- обмеривал гостевую спальню.
  
   Узнав новость, они развили бурную деятельность, каждый на свой лад -- для начала, впрочем, развили бурную деятельность в постели. Справившись с этим пунктом, они нашли и другие способы подготовиться к предстоящему. Траун вскоре стал прикидывать, какая комната в доме со стратегической точки зрения лучше всего расположена для детской ("Если ты и правда хочешь детскую", -- подчеркнул он; отдельные детские были не в обычаях его народа, младенцы у чиссов спали вместе с родителями, а затем с братьями и сёстрами -- да и, по правде говоря, не в обычаях тви'леков тоже... но, видя искру энергии в его глазах, Гера знала -- ему нужно чем-то заняться, создать что-то новое на основе обычаев и традиций разных народов, которые так ему интересны; он жаждет, чтобы эта новая жизнь, берущая в них двоих начало, была в равной степени частью их обоих и чем-то совершенно новым). Гера пошла другим путём -- последние дни она собирала сведения о межрасовых парах, особенно с участием тви'леков.
  
   -- В человеческо-тви'лекских парах потомство почти всегда наследует пигментацию родителя-тви'лека, -- сказала Гера. -- Исследования показывают, что это доминантный признак.
  
   Траун задумчиво хмыкнул.
  
   -- Будем надеяться, что нет.
  
   -- Ты не хочешь, чтобы у нашей детки была зелёная кожа? -- приподняла бровь Гера.
  
   Траун издал двусмысленный звук и отвернулся.
  
   -- Не подойдёт к красным глазам, -- сказал он.
  
   А. Снова дразнится. Гера оглядела комнату, что он выбрал для детской -- нет ли тут слабого места, чтобы подколоть в ответ?
  
   -- Знаешь, -- медленно произнесла она, -- это окно идеально для снайпера там на вершине...
  
   Траун ответил ей полным боли взглядом. Гера спрятала улыбку.
  
   -- Что ж, Гири разберётся с любым потенциальным убийцей, прежде чем он подойдёт так близко, -- признала она.
  
   Он встал, вытер с рук маркировочный мел и выглянул из окна под углом, с которого его очень трудно было бы подстрелить.
  
   -- Определённо на это надеюсь, -- пробормотал он, прикрыв глаза.
  
   Там что-то есть, собразила Гера и с любопытством глянула ему через плечо.
  
   -- Что там? -- Не успела она закончить фразу, как объект появился в поле зрения. -- Имперский шаттл?
  
   -- Посетители, -- сказал Траун. Взглянул на Геру; губы у него подёргивались. -- Точнее, гость.
  
   -- Твой друг? -- Ей вспомнился визит Вейдера пару дней назад.
  
   Траун молча, загадочно улыбнулся. Отойдя от окна, он спустил рукава и вышел из комнаты. Гера выключила датапад и последовала за ним, но не успели они дойти до конца коридора, как снизу послышался мягкий стук дерева -- там открылась входная дверь.
  
   Когда они спустились по лестнице, человек в белой форме гранд-адмирала улыбнулся и в знак приветствия поднял бутылку дорогого бренди.
  
   -- Ходят слухи, что пора вас поздравлять.
  
   Он бегло оглядел Геру, кивнул ей и передал бутылку Трауну.
  
   -- Более чем, -- сказал Траун.
  
   -- Даже так?
  
   Траун отвернулся от гранд-адмирала, оставив вопрос без ответа.
  
   -- Гера, это мой друг адмирал Пеккати Син, -- сказал он. -- Пеккати, это Гера. -- Он сломал на бутылке печать, высвободил густой ореховый аромат напитка, бросил взгляд на Сина и едва заметно улыбнулся. -- Боюсь, что Гера с нами пить не будет.
  
   Какой-то миг Син глядел на Трауна без выражения -- до него ещё не дошло. Затем, еле заметно вздрогнув, он перевёл взгляд на Геру. На лице у него до ушей расплылась улыбка.
  
   -- Быть не может, -- сказал он.
  
   Траун молчал, пытаясь обуздать свою собственную улыбку, как делал все эти последние дни. Гера же улыбнулась Сину в ответ, нерешительно поначалу, затем сдаваясь -- он улыбался заразительно, не удержаться. Взгляд Трауна смягчился -- ему приятно было видеть, что ей по душе его друг.
  
   -- Вот это да! -- Син взял руку Геры, поцеловал, затем обхватил её пальцы и показал обеими сложенными руками на лекку. -- Скажите-ка, деликатный вопрос. Полагаете, ребёнок в вас пойдёт?
  
   -- Да, -- просто сказал Траун.
  
   -- Надеюсь, нет, -- парировала она. С ухмылкой Син отпустил её руку; Гера обернулась к Трауну. -- Лекку мешают в кабине.
  
   -- Зато преимущество в рукопашной, -- заметил Траун.
  
   Эти слова канули в молчание. С лица Сина спало веселье; Траун смотрел как бы мимо, но Гера знала -- он тоже заметил тонкую смену настроя, вдруг охватившую гостя меланхолию. Син отвёл глаза и глядел невидящим взглядом в окно; челюсть его отвисла, дух витал где-то вдалеке.
  
   -- Выпьем? -- негромко предложил Траун.
  
   Син встряхнулся и рывком вернулся в настоящее, его взгляд снова ожил.
  
   -- Разумеется, -- сказал он.
  
   С ненавязчивостью опытной прислуги появилась Сурта. Она внесла серебряный поднос с двумя бокалами и высоким стаканом для Геры -- сок текка со льдом. Все сели. Сурта разливала бренди, и Син позволил себе отвлечься, зачарованно следя за падающей в бокал струёй спиртного. Траун внимательно следил за другом из-под полуопущенных век, Гера же наблюдала за происходящим.
  
   -- Не думал, что ты так остепенишься, -- признался Син, приняв из рук Сурты бокал.
  
   -- Почему же? -- Траун пригубил бренди. У него на руке серебристо блеснуло кольцо.
  
   -- Не верилось. Не так, по крайней мере. -- Син умолк, подержал бренди у самых губ. Взглянул на Геру. -- Какой вы веры?
  
   Удивлённо моргнув, Гера откинулась на диван рядом с Трауном.
  
   -- Веры?
  
   -- Если у вас есть вера. -- Он поднял свой бокал и крутнул бренди куда-то в сторону Имперского центра. -- Обещаю не сообщать Императору, если услышу не лучший ответ.
  
   Ни Траун, ни Гера не улыбнулись шутке. Она смотрела на Сина. К чему это он? Она уже знала, что для Трауна религия не имеет значения, так что у его друга не было причин расспрашивать её на этот счёт. И ей не казалось, что тут всего лишь праздное любопытство -- вопрос всё же задал гранд-адмирал.
  
   Она взглянула на Трауна. Тот слегка пожал плечами и нейтрально склонил голову, как будто говоря: "Ответь, если хочешь, или игнорируй его, если нет".
  
   -- Мои предки поклонялись Кика'лекки, -- сказала Гера, стараясь, чтобы голос звучал не слишком сдержанно.
  
   -- Но вы нет? -- спросил Син.
  
   -- Нет. Я ей не поклоняюсь.
  
   Син сверлил её взглядом. Была, конечно, и вера, которая волновала Геру намного больше, чем Кика'лекки и её древние ритуалы. С искрой боли в груди она вспомнила, как однажды холодным весенним днем гуляла на Лотале по лугам, полагая, будто она единственная, кто сейчас тут бродит, а не прячется от ударов ветра, -- и обнаружила вдруг Кэнана и Эзру, сидящих спиной к стене, скрестив ноги. Глаза их были закрыты, лица сосредоточены и серьёзны; ни тот, ни другой не подняли век, когда она их нашла, не заговорили с ней. Что-то тогда при виде их встревожило её. Странным образом в глубине души она поняла, что, хоть они и не реагируют, а сидят без движенья, но знают, что она рядом.
  
   Как это отвечает на вопрос о вере? Верит ли она в Силу? Является ли её приверженкой? Она ведь видела их возможности, власть над материей; видела и силы Вейдера, знала, на что способен Палпатин.
  
   Она взглянула на Трауна, молча предлагая и ему ответить на вопрос.
  
   Он не ответил. Он сделал ещё мерный глоток бренди.
  
   -- Меня воспитали приверженцем Священного Пути, -- голос Сина звучал грубовато, низко. Он сделал вид, будто бы не заметил, как долго она тянула с ответом, и напряжение отчасти спало у Геры с плеч. -- Тот ещё маленький святоша был, и большие амбиции стать священником. Разумеется, я больше не адепт.
  
   -- Разумеется, -- пробормотала Гера. Траун рядом хранил молчание, чувствуя себя притом вполне уютно.
  
   -- Я, правда, всё же не чужд религии, -- сказал Син и сделал ещё глоток; он уже почти выпил бокал до дна. -- Лучшие имперцы -- те, что веруют. -- Он указал бокалом на Трауна. -- Взять хоть его, мужа вашего.
  
   Гера взглянула на Трауна, ища реакцию в его лице. Он краем глаза бросил ей косой весёлый взгляд.
  
   -- Его вера та же, что у меня, -- сказал Син. -- Империя. Вот бог, которому мы служим, верно?
  
   Траун неопределённо склонил голову, то ли соглашаясь, то ли просто размышляя. Он подождал, пока Син опять припадёт к бокалу, чтобы, приподняв бровь, снова встретиться взглядом с Герой.
  
   -- Так вы... -- сказал Син, уже слегка хрипловато, и снова ткнул в сторону Геры бокалом, теперь пустым. -- Ваша былая вера -- не та, что про Кика'лекки -- Восстание, верно? Если по правде, отбросить все эти традиции вашей культуры и рассмотреть вашу страсть и преданность. Разве вы верили не в Восстание? -- Он помолчал, ожидая, быть может, ответа Геры или же просто её изучая. Многозначительно посмотрел на её живот и беззлобно сказал: -- Ну, с этим покончено. Так во что вы веруете сейчас? Не в Империю, надо думать.
  
   Гера ничем не выказала, что обвинение в нелояльности как-то её задело. И не возразила. Рядом с ней Траун тихо замер, его мускулы незримо напряглись; Гера распознала это лишь по напряжению его руки, касающейся её локтя.
  
   -- В него? -- спросил Син, указывая на Трауна пустым бокалом.
  
   Гера вздохнула, выдавила из себя улыбку.
  
   -- Я вообще к религии не склонна.
  
   Син хохотнул. Траун наклонился вперед и, пока тот не смотрел, снова наполнил его бокал.
  
   -- Крепкий напиток, -- сказал он, когда Син закончил смеяться. По-светски понюхал бренди, закрыл глаза и отпил -- а Гера видела, как исказилось лицо Сина, стало на миг несчастным, одиноким; ему казалось, Траун не смотрел. -- Где ты его нашёл?
  
   -- Эсселес, -- глухо сказал Син, глядя в бокал.
  
   Имя планеты ничего не говорило Гере, однако у Трауна оно явно вызвало некую мысль, подтвердило теорию относительно Сина, причин его поведения. Во взгляде Трауна что-то мгновенно сдвинулось -- родилось понимание, отстранённость. Для него загадка Сина была явно решена, работать над ней дальше не было причин. Для Геры же загадка оставалась.
  
   "Син", -- размышляла она. Лотал выбил её из курса событий -- слишком уж непосредственно вовлеклась тогда Гера в собственную кампанию, чтобы знать подноготную прочих, но имя казалось знакомым. Вроде как он служил в окрестностях Рилота? До того, как Гера попала в плен, там назревал мятеж; она не слыхала, чем дело кончилось, но шансы повстанцев там изначально были невысоки.
  
   Впрочем, тви'леки стойкие и решительные. Наверняка нанесли ощутимый ущерб, прежде чем проиграть.
  
   Сколько тви'леков, интересно, он убил? И до какой степени жаждет мести за всё, что сородичи Геры причинили его флоту?
  
   Син напротив неё запрокинул бокал, отпил и повернулся к Гере. Глаза стеклянные, полные боли. Во взгляде ни следа злобы или обиды на её расу. Одно глухое, сдержанное страдание, рана, начинающая заживать. Он потерял кого-то.
  
   "И узнал себя во мне", -- поняла Гера. Она тоже кое-кого потеряла.
  
   Они сидели в молчании. Траун допил свой бренди без слов и засмотрелся куда-то вдаль. Заметив смену настроя, Син, видимо, понял, что это его вина, и с чем-то вроде стыда кружил напиток в бокале.
  
   -- Ребёнок, -- сказал он тихо, не глядя ни на кого из них. -- Что за счастливый исход.
  
   Ни Гера, ни Траун не отозвались.
  
   -- Думаешь, кожа будет голубая? -- опять попытался Син; его глаза молили Трауна возобновить общение.
  
   -- Может быть, -- сказал Траун, таким же спокойным и мягким тоном, как Син. И глядел он мягко -- попивал уже второй бокал, и алкоголь заметно действовал. Бренди, пожалуй, и правда крепок, раз их обоих сразу так развезло. А может, отчасти пьянит и смесь радости и утраты. -- Гера бы предпочла зелёную.
  
   Син взглянул на неё чуть ли не с надеждой.
  
   -- Я буду рада и голубой, и зелёной, -- призналась Гера.
  
   -- Прекрасное будет дитя, -- торжественно и искренне заявил Син.
  
   Она живо улыбнулась ему уголком рта -- впервые по-настоящему, не вынужденно, без манипуляций. Траун с ней рядом глядел в свой бокал, всё более сдержанный и задумчивый по мере того, как сползал во власть алкоголя. Его глаза едва заметно двигались, следя за чем-то, чего не видели Гера и Син -- он всегда так смотрел, будучи поглощён мыслью.
  
   -- Новая жизнь, -- пробормотал он.
  
   Син криво усмехнулся и поднял бокал:
  
   -- А значит, прощай, старая.
  

---

  
   -- Идём, идём, -- шепча, подсказывал Син.
  
   Он бормотал невнятно, будучи не так пьян, чтобы нарушить воплями тишину ночи. Гера льнула к Трауну, который накинул свой плащ ей на плечи и приобнял её рукой. Вслед за Сином они взошли на террасу на крыше. Пронизывающий зимний ветер немного ослаб, когда они опустились рядом с Сином на колени. С некоторой нерешительностью к ним присоединились и слуги; Сурта в сопровождении Верака несла ящик со свечами, за ней спешили Тешити и её дочь Тембе, а замыкал процессию садовник Добран, пожилой миралука, торжественно-мрачный.
  
   Обитатели дома расселись полукругом, и все взгляды обратились к Трауну. Сначала он будто не замечал. Он неотрывно глядел на далёкие звёзды, а на лице лежало спокойствие и некая трудноуловимая тень. В дымке выпивки и веселья было уже не вспомнить, кто предложил церемонию -- даже Гера, не пившая ничего крепче сока, сейчас не сказала бы точно. Но все здесь смотрели на Трауна как на лидера, и он в итоге сделал первый ход.
  
   Достал свечу из открытого ящика. Неокрашенная, кривоватая и грубая, она вовсе не походила на свечи, которые Гере доводилось раньше видеть в ритуалах. Траун молча протянул ей свечу -- тяжёлая, неровная; ладонь почувствовала вес.
  
   Cвеча лежала в ладони Геры, давила на душу. Траун вынимал другие и передавал по кругу. Одну Сину, за того, кого он потерял во время восстания на Рилоте. Одну -- Сурте, чей старший сын, штатский подрядчик Империи, тоже погиб от рук террористов на Девароне; с искажённым от застарелого горя лицом она приняла свечу. Три получила Тешити -- за своих родителей и брата; две -- Добран, за жену и дочь.
  
   Ловкими пальцами, словно холод его и не донимал, Траун взял из коробки три свечи и поставил их перед собой на террасу. Без остановки, не задержав на них взгляда, он опять обратился к ящику и вынул ещё четыре.
  
   -- Поставь наземь перед собой, -- тихо сказал он Гере, кивая на свечу в её руке.
  
   С волнением в груди она так и сделала. Траун поставил четыре последних свечи вокруг первой, стойкой оградой против ветра. Всего пять свечей, по одной на каждого члена команды "Призрака". Она снова взглянула на свечи Трауна -- необъяснённые, безымянные трое.
  
   Его семья? Гера могла лишь гадать. Друзья, которых он потерял за годы службы во флоте?
  
   Узнает ли она когда-нибудь?
  
   Она смотрела, как Траун одну за другой зажёг свои три свечи; ветер усилился, и пламя их замерцало, но выстояло. Траун, не говоря ни слова, передал Гере спичечный коробок. Она зажигала свои свечи, а его три горели ярко, непобеждённые, как он сам.
  
   Спичечный коробок переходил из рук в руки. По краю круга сидящих вспыхнуло пламя и отказалось гаснуть. Глаза закрылись; губы безмолвно шептали имена и воспоминания, моля об упокоении. Отпуская.
  
   Гера прижалась к Трауну. Ища тепла его тела, она смотрела, как свечи, зажжённые ею во имя команды "Призрака", сгорели дотла. Когда погас последний огонёк, от свеч почти не осталось следа -- едва заметный налёт сажи на камнях террасы, призрачные струйки дыма, вьющиеся в морозном воздухе ночи. Никаких зримых останков. Ни следа команды "Призрака". Гера сонно моргнула; огни свеч ещё танцевали на внутренней стороне её век. Она чувствовала себя изнурённой, обессиленной.
  
   Очищенной.
  
   Она закрыла глаза, позволила Трауну её обнять, прижать к груди.
  
   Миг спустя в поместье приземлился шаттл.
  
  
  
   Глава 16
  
   Парк стоял в гостиной и смотрел, как Траун и слуги спускаются с террасы на крыше. Вид у них был несколько ошеломлённый, и у Парка нехорошо засосало под ложечкой. Ото всей группы так мощно несло алкоголем -- трудно было сказать, кто пил, а кто нет. Первыми прошли мимо Парка младшие слуги, поглядывая на него украдкой, виновато. За ними Сурта, и в её взгляде было нечто иное: безмолвная благодарность, облегчение от того, что Парк наконец явился, мольба какая-то -- точнее он сказать не мог. Он смотрел вслед ей, пытаясь соображать, и повернулся к лестнице как раз вовремя, чтобы увидеть гранд-адмирала Сина и мятежницу-террористку.
  
   Мятежница с любопытством взглянула на Парка, не задерживаясь, мимоходом. Она явно его не узнала, и этот факт -- что она теперь здесь живёт и ещё не видала его голографий -- задел Парка больше, чем он готов был признать.
  
   -- Восс, -- Траун оставил Геру, ступил к нему; мгновение колебался, глядя на Парка, а затем обнял его и прижал к себе.
  
   Объятия мягкие, тёплые и расслабленные. Как на него не похоже. Парк обнял его в ответ, прильнул к нему и закрыл глаза; пальцы впились в китель Трауна так, что заныли ногти. Этот жест, несдержанный, хоть и полный достоинства, Трауну совершенно не свойствен. Списать бы на опьянение -- от его губ разило спиртным -- но Парк так не думал. Прижал его к себе, услышал вздох, почувствовал родное тёплое дыхание на коже.
  
   За плечом Трауна его ждал настороженный взгляд Геры.
  
   -- Капитан Синдулла, -- приветствовал её Парк. -- Я видел вас в голограммах.
  
   Гера посмотрела на его правую руку, лежащую на спине Трауна меж лопаток, успокаивающе и властно. Траун очнулся, чуть отстранился, и Гера снова подняла глаза на Парка, с пониманием. Ага, заметила кольцо -- и знает, что оно значит.
  
   Это почему-то не смягчило горечь от одного её вида. Не до конца.
  
   Парк знал, что его терзает не ревность. Он с самого начала полагал, что Траун когда-нибудь найдёт себе в Империи жену и станет мужем и отцом. От самого Парка семья ждала того же. И раз уж Трауну суждено найти себе пару, -- признал Парк, глядя сейчас на Геру, -- то он нашёл подходящую. Лётчица, боевой командир, женщина сильная и опытная. Но он привык думать о Гере как о типичной повстанческой пропаганде плоским мазком по бетону, быстром граффити в городах войны -- и теперь, представ перед ним во плоти, она казалась всё тем же образом без глубины. Слишком уютно чувствовала она себя здесь, в доме врага, слишком легко. Она смотрела на кольцо Парка с бесстрастным детским любопытством и встретила его взгляд без намёка на ревность.
  
   Парк отстранился от объятий Трауна, но в то же время держал его за руки, не отпуская.
  
   -- Нам нужно поговорить, -- он игнорировал Геру и остальных.
  
   -- Конечно, -- немедленно согласился Траун. Повернулся к Сурте и указал на Сина. -- Сурта, проводи, пожалуйста, адмирала Сина в его спальню. Всем остальным доброй ночи. Гера?
  
   Женщина тут же шагнула вперёд, как солдат, вызванный командиром из строя, или слуга на хозяйский зов. Парк глянул вниз, на руки Трауна, стиснутые в своих, и с дрожью увидел, как Траун высвободил одну и протянул её Гере. Та ухватилась за него, как за спасательный трос. Она держала одну руку Трауна, Парк другую.
  
   -- Ничего, если ты проведёшь ночь одна? -- спросил Траун.
  
   -- Конечно, -- Гера открыто, нежно улыбнулась. Она встала на цыпочки и одарила Трауна кратким, полным любви поцелуем, приникла на миг устами к его устам -- а затем оставила их, едва заметно кивнув Парку. Она смотрела на него, как на обычного гостя, друга, а не того, кто был её мужу старшим любовником, спас Трауна из изгнания, способствовал его росту как офицера и рука об руку прошёл с ним весь путь.
  
   Слуги вышли; Сурта увела пьяного гранд-адмирала. В молчании Парк снова посмотрел на руку Трауна в своей. Прикусил губу.
  
   -- Траун...
  
   Тот повернулся к нему с открытостью в лице, чуть хмурясь, и указал на сиденье у окна.
  
   -- Садись, Восс, -- мягко сказал он. -- Ты чем-то встревожен.
  
   Встревожен? Парк невесело фыркнул, позволил Трауну за руку подвести себя к подоконнику. Так естественно и в то же время так странно: они уселись в привычной позе, так, как всегда здесь сиживали до отлёта Парка: лицом друг к другу, спиной к стене, переплетя друг с другом согнутые в коленях ноги. Так оба они умещались на сиденье, созданном для кого-то не крупнее Геры. Небрежно, нежно касались друг друга, беседовали, читали или отдыхали, глядя, как проходит день. Теперь Парк вглядывался в давно знакомое лицо Трауна -- выпивка придавала ему открытость. Траун же, в свою очередь, изучал его.
  
   Парку не нравилось то, что он видел.
  
   Он помнил лицо из полученных голографических сообщений: кости обозначились под тонкой, ломкой кожей, щёки впали, под глазами тени. Сейчас Траун выглядел почти так же, но в его позе сквозил намёк на отчаяние, глаза полыхали жаром. Он казался больным; судя по тому, как увивались вокруг него слуги и как пытался о нём заботиться Син, Парк далеко не первый, кто это заметил.
  
   Он глубоко вздохнул и отвёл глаза.
  
   -- Интересный способ содержать пленных, -- сказал он бесстрастно, глядя в окно на склон Манараи. -- Хоть и не уникальный. Своенравная тви'лекская мятежница становится вдруг прилежной женой и домохозяйкой -- какой имперец с горячей кровью не мечтал о подобном?
  
   -- Восс, -- сказал Траун.
  
   В одном этом слове звучало столько оттенков и невыразимых чувств, что Парк не мог бы дать им имена. Он снова обратил взгляд на свет лун и на мерцающие валы снега за окном, пытаясь успокоить душу. Повернулся к Трауну, увидел на его лице жёстко подавленные чувства.
  
   -- Что, я неправ? -- собственный голос казался Парку чужим.
  
   -- Сам знаешь, нет.
  
   -- Правда?
  
   Траун бросил ему измученный взгляд, но тут же снова свернул всё внутрь, спрятал и отвернулся. Он смотрел в окно, как только что сам Парк, с лицом замкнутым, но не совсем деревянным -- не мог справиться с лёгкой дрожью чувств, рвущихся сквозь привычную маску.
  
   -- Это единственный способ её спасти, -- сказал он, тихо и странно. Стиснул зубы. -- И она здесь счастлива. Это её выбор.
  
   Парк вспомнил, как Гера смотрела на Трауна: вся обожание, ни тени беспокойства, словно не видит, как он изменился. Так смотрит на своего мужа новобрачная, вчерашняя невеста; сообразительная пленная мятежница должна бы смотреть не так на того, кто её пленил. Разумная, наблюдательная жена уж точно иначе смотрит на мужа, который явно потрёпан.
  
   И как смотрел на Геру сам Траун -- отчаянным, лихорадочным взглядом, исполненным боли...
  
   -- Что ты сделал? -- онемелыми устами спросил Парк.
  
   Он видел, как маска Трауна треснула и распалась. Видел, как Траун было к нему подался: в глазах тревога, губы приоткрыты, словно хочет рассказать. Видел, как он подавил порыв и одарил Парка улыбкой, ласковой и дразнящей. Склонил голову, дёрнул за штанину -- жест любящего, без души.
  
   -- Ты прилетел не просто наверстать пропущенное, -- с фальшивой застенчивостью заявил Траун. Парк ощутил горечь на языке. -- Тебя так долго не было. Расскажи мне всё, Восс. Что с твоей миссией? Что ты нашёл?
  
   -- Датапад в шаттле, -- сказал Парк. Слова прозвучали грубо; он кивнул в сторону ангара, представил, что Гера подслушивает, непроизвольно стиснул зубы. -- Пришлю тебе отчёт утром. Ты поделишься им с ней?
  
   -- При чём здесь это? -- В глазах Трауна немое, извращённое веселье. -- Ты ей часом не завидуешь?
  
   Завидовать террористке-мятежнице, военнопленной? Это было настолько оторвано от реальности -- у Парка похолодело в груди. Он сглотнул комок в горле.
  
   -- Нет, -- сказал он так тихо и глухо, что улыбка на лице Трауна дрогнула и пропала. -- Я беспокоюсь. Траун... -- он запнулся, подался вперёд, и Траун тут же снова от него закрылся. -- Во что ты вляпался? У этой женщины мозги промыты.
  
   Траун резко отвёл глаза. Опустил руки на колени, но напряжение пальцев не дало жесту сойти за небрежный.
  
   -- Она сама не своя, -- шепнул Парк. -- Ты сам не свой. Разыгрываешь тут семью с пленной мятежницей, изображаешь примерного мужа, будто бы всё в порядке. Посмотри на себя. Ты распадаешься по швам.
  
   Тень улыбки.
  
   -- Со мной всё в порядке, -- сказал Траун. -- И с ней тоже. -- Он обратил к Парку ту же снисходительную, непринужденную маску, что и раньше. -- Ты правда думаешь, что я так легко развалюсь?
  
   -- Легко? -- Парк выпрямился. -- Нет. Вовсе не так легко. Чтобы ты развалился, нужно немало. Изгнание, например. Оставленность. Одиночество. Верно?
  
   Траун отвернулся снова. Взгляд его был прикован к окну, к нимбу искусственного свечения за кромкой гор. Парк наблюдал, отмечал все сокрытые тени чувств на его лице. Вокруг глаз Трауна от напряжения легли морщины, губы были сомкнуты и сжаты; слово "изгнание" нависло над ним тучей -- куда тяжелее, чем раньше.
  
   -- Она беременна, -- резко сказал Траун.
  
   У Парка замерло сердце. Сюрреальность ситуации обрушилась на него ледяной водой. Это было настолько на Трауна не похоже, что Парк едва узнавал сидящего перед ним человека. На миг почудилось: это просто одетая в кожу Трауна тень, выползень из ночи. Влюбиться так с бухты-барахты, капитулировать перед собственным одиночеством, запереть здесь женщину как в клетке, якобы ради её защиты...
  
   Это не Траун. И Траун. Парк был настолько сбит с толку и так расстроен, что голова заболела. Глаза жгло будто огнём.
  
   -- Мы венчаемся послезавтра, -- сказал Траун, отстранённо и бесстрастно. -- Службы уведомлены. К нам пришлют чиновника провести брачный обряд. Будет скромная свадьба, только она и я. -- Он неуверенно посмотрел на Парка. Тихо добавил: -- И ты. Если хочешь.
  
   Взгляд Парка оледенел.
  
   -- Император знает?
  
   -- Знает, -- Траун невесело улыбнулся уголком рта, оскалил зубы; он ничего больше не добавил, в том и не было нужды. Парк тут же представил, как это было: Палпатин утешает Трауна, пока его, Парка, нет; даёт советы; странная, тёмная его аура царит в зале.
  
   Выползень в маске Трауна. Тень из ночи, одетая в его кожу.
  
   -- Значит, Император знает, -- на щеке Парка дёрнулся мускул. -- Император одобряет. Как насчёт твоего окружения? Гранд-адмиралы тоже одобрили?
  
   Траун склонил голову в неоднозначном жесте.
  
   -- А Гера? После того, как ты убил её команду? Её любовника? Её семью?
  
   Траун сидел молча, с жёстким напряжением в плечах. Свойственные человеку движения, то, о чём он обычно не думал, сейчас давались Парку с трудом: моргать казалось неестественно, дыхание ощущалось вынужденным и лишним, глотать стеснённым горлом стало вдруг непросто.
  
   -- Ты собирался рассказать мне? -- спросил он.
  
   Пауза.
  
   -- Конечно, -- лицо Трауна казалось резной маской.
  
   Может, он и не лгал. Вероятно, не лгал; не стал бы Траун скрывать от Парка такую тайну. Но что-то в нём желало скрыть, это ясно. Он как можно дольше откладывал этот момент; позволил Парку прилететь сюда, не зная, что происходит, прервать их траурный ритуал на крыше -- позволил узнать самому. Нервная тяжесть в желудке Парка перешла в жжение. Он встал на колени, положил руки Трауну на плечи, пытаясь поймать его взгляд.
  
   -- Ты знаешь, здесь что-то не так, -- мягко, настойчиво сказал он. -- Та церемония на террасе, Траун -- я видел, когда приземлялся. Это были похороны?
  
   Траун не отрывал глаз от окна и ночи. Парк понял, что он не способен сейчас ответить -- он вообще терпеть не мог говорить, не разобравшись в самом себе, прежде чем открыть рот. Траун держал слова под замком, кусая щеку изнутри.
  
   -- Она потеряла всех, -- прошептал Парк. Руки его лежали на плечах Трауна, пальцы казались бледны на фоне чёрной одежды. -- Ты всех у неё отнял. Двадцать минут назад она оплакивала их рядом с тобой -- но если бы я не видел этого собственными глазами, мне бы и в голову не пришло.
  
   У него кончилась энергия. Он отстранился, позволил рукам соскользнуть с плеч Трауна ниже, к локтям, а затем просто упасть без сил.
  
   -- Когда вы спустились, смеясь, улыбаясь друг другу, будто на вечеринке... -- пробормотал он. -- Видно было, что скорбь ещё на тебя давит. На Сина тоже. Даже на слуг. Но не на неё.
  
   Траун чуть отвернул голову к окну, пряча глаза, скрывая выражение лица.
  
   -- В ней будто больше ничего нет, -- сказал Парк. Он вспомнил лицо Геры, то, как сияли её глаза, как она следила за Трауном, каждым его движением. -- Её прошлое не имеет значения. Исчезла сама её воля. Всё это будто сгорело дотла, и для неё остался только ты. Что ты с ней сделал? Что-то плохое? Ты причинил ей вред?
  
   -- Нет, -- едва слышно сказал Траун. -- Я был осторожен. Это теперь неважно. Я сделал, что нужно, она это приняла. И мы с нею счастливы.
  
   Так это хуже, чем просто "да". Он был осторожен; ей понравилось; и неким непостижимым образом всё ещё нравилось -- якобы без промывки мозгов, без вмешательства ИСБ. Может, тут не было ничего такого; может, Парку мерещилось, по крайней мере касательно Геры. Но он не мог притворяться, будто не видит, как ситуация отразилась на Трауне. Парк всматривался в него, ища объяснений, подсказки -- да хоть чего-то. Услышал собственный голос, тихий, отчаянный:
  
   -- Как ты можешь любить такое?
  
   -- Тебя здесь не было, -- тяжко произнёс Траун.
  
   Хриплый голос, полный обвинения и боли. Парк не ответил, смотрел на него и молчал. В гостиной воцарилась тишина. Взгляд, поза Трауна выдавали искру строптивости, готовность к самообороне -- коснись, и всё рассыплется в прах. В голове Парка кружились тысячи слов, но он был будто не в состоянии их озвучить; тревога сбивала слова с пути, поглощала их прежде, чем мог бы сказать язык. Парк устал, как солдат после боя. Он спустил ноги с сидения и сел спиной к окну, прижался к прохладе стекла затылком.
  
   -- Я должен утром уехать, -- глухо сказал он. -- Сдать доклад Верховному Командованию. Встретиться с родными.
  
   Траун принял такую же позу. Их руки соприкасались, вцепившись в край сиденья. Царила тишина. Минуту спустя Траун прислонился к Парку, будто бы безмолвно извиняясь, положил голову ему на плечо. Доверие. Гнев и тревога, гложущие Парка изнутри, рассеялись. На их место пришло не счастье, ни даже уют, но измождённая холодная усталость.
  
   -- Её отправили бы в изгнание, -- прошептал Траун.
  
   Парк не сказал ни слова. Он знал тело Трауна, как своё. Сейчас это тело бессильно льнуло к нему, а под глазами Трауна залегли тени, и Парк понимал, что действие алкоголя ослабевает и что сегодня Траун не ел как следует. Такой изнурённый вид бывал у него порой после битвы -- и всякий раз, когда Траун сталкивался с чувствами, которых не понимал и не умел назвать по имени.
  
   Парк вспомнил необитаемую планету, где он когда-то нашёл Трауна; свирепую безжалостность, с которой тот убивал солдат Парка, гонимость, что иногда являлась на лице Трауна по ночам. Потерянные годы -- отвергший его родной мир -- друзья и родные, которых он больше никогда не увидит. Он прятал рану искусно, но если перед ним встанет выбор между повторным изгнанием и выстрелом в висок, Парк знал -- Траун выберет выстрел. Оставалось надеяться, что в Гере он распознал родственную душу -- она выбрала бы то же.
  
   -- Пойдём, -- вздохнул Парк, толкнув Трауна в плечо. -- Давай-ка тебя накормим.
  
   Траун вжался было лицом ему в плечо, затем кивнул и резко вдохнул, отстранился. Они обошлись без слов. Шли в тишине по коридору; рука Трауна лежала в руке Парка.
  
   Спальня, которую они по привычке делили друг с другом, оставалась нетронутой, неизменной. Незанятой. Парк оглядел знакомые статуэтки, картины, шкаф со своей одеждой, инфокарты, которые он оставил на столике у кровати. Значит, Гера не заходила сюда; она не коснулась этого места, их места. Ещё не коснулась. Он постарался скрыть облегчение, не показывать, что волновался -- представлял, как Траун спит в их постели вместе с этим странным, жутковатым существом.
  
   Несправедливо; Траун так бы не поступил. Парк подвёл его к кровати, осторожно надавил на плечи, заставил сесть. Траун тоже теперь был по-своему странен и жутковат.
  
   -- Я велю принести ужин, -- пробормотал Парк, перебирая пальцами его волосы. -- После еды мы примем душ, а потом ляжем спать. Хорошо?
  
   Траун кивнул, не открывая глаз. Он промолчал, когда Тешити принесла еду. Ужинали механически, в молчании -- а после, в ду?ше, Парк водил руками по обнажённой груди Трауна, скользкой от мыла кожей по коже, знакомился заново с телом любимого. Он не пытался его возбудить или взволновать; только касался. Хотел убедиться, что Траун и правда здесь.
  
   Они лежали в постели, голова Трауна покоилась на груди Парка, волосы были ещё влажны. Траун слишком устал, чтобы бодрствовать, и почти сразу заснул. Парк остался один, обнимал его, пялился в потолок и сживался с мыслями: о мёртвой Гере, Гере в камере пыток, Гере в изгнании; о том, как Траун сделал единственное, что мог, дабы её спасти -- а что это значило для его души, не играло роли. Парк взял его руку, переплетая пальцы, коснулся губами костяшек. Призрачный невесомый поцелуй.
  
   Гера счастлива, говорит он. И сам он счастлив. Кажется, он действительно верит в это; может быть, это даже правда.
  
   Настало утро. Солнце взошло на вахту, сменив искусственный свет Корусанта, и Парк покинул усадьбу в расстроенных чувствах. Казалось, он ничего не добился.
  
  
  
   Глава 17
  
   В нижних ярусах города на Кэнана никто не обращал внимания. Сюжеты сменяли друг друга на экранах новостных киосков. Он садился перед таким киоском и наблюдал, как мелькают изображения и заголовки; пока владельцы магазинчика смотрели в другую сторону, он быстрым движением руки скачивал у них базы данных, не без помощи Силы отводя от себя подозрительные взгляды.
  
   Один в крохотной гостиничной ячейке, Кэнан сгорбился над датападом. Глаза резал искусственный свет -- не только с экрана; светился весь город. В детстве Кэнан и не осознавал, насколько фальшив почти весь свет Корусанта. Cклонившись, он листал новости бульварных СМИ, страницу за страницей. Трауна с Таркиным на днях видели в корусантском ресторане, а значит, живёт он невдалеке, в горах Манараи. Статьи постарше и новостные ролики помогли изрядно сузить область поисков.
  
   Отыскать планы поместья оказалось не так просто, но через несколько часов они были у Кэнана на датападе. Он изучил угол склона, на котором стояла усадьба, ведущие к ней тропы, прикрытие, которое могли дать близлежащие гребни. Общедоступной информации о системах безопасности поместья было не найти, но Кэнан, глядя на планы, чуял, с чем может столкнуться. По крайней мере, он знал, что бы сделал он сам -- где защитил бы слабые места, в каких районах на территорию легче проникнуть.
  
   И на его стороне Сила. Кэнан прижал ладонь к ноющим ребрам, стиснув зубы от внезапной вспышки боли. Сила не очень-то помогла в прошлый раз, как он столкнулся с Трауном в битве. На этот раз её должно хватить.
  
  
   Поместье Трауна было отнюдь не единственной резиденцией в Манараи. На снимках с воздуха виднелось множество дорогих коттеджей и усадеб, разбросанных по уютным складкам холмов вне видимости друг друга, чтобы создать иллюзию уединения. Поместье Трауна лежало выше и дальше, но это значения не имело. Важно, что системы безопасности других владений были не так строги, как у него; живущие там богачи из элиты больше опасались грабителей, чем настоящих воинов, и заботились о своём потребительском комфорте больше, чем об охране.
  
   Кэнан сидел в укрытии в нише склада и наблюдал, как ряды дронов грузятся товарами, заказанными корусантской верхушкой. Адреса программировались непосредственно в дроны, и те неслись сквозь плотные воздушные потоки города-мира прямиком к месту жительства потребителя. Процесс шёл автоматически; кроме Кэнана, на складе не было ни души -- ни разумного, ни дроида.
  
   В детстве, до того, как его выбрали падаваном, Кэнан и другие юнлинги соревновались в ловкости на этих дронах. Они забирались на крыши, прыгали и ловили пролетающие дроны, Силой подстёгивая высоту и дальность прыжка. Он вспомнил то чувство -- уходит из-под ног крыша, стук сердца взлетает в горло, ладони в поту, хвать за посадочную платформу дрона -- и держись покрепче.
  
   Джедаи погибли, а вот технологии продвигались вперёд. Дроны стали с тех пор быстрее, изящнее, больше.
  
   "Настолько больше, -- отметил Кэнан, -- что в них поместится безбилетник".
  
  
   Угнанный дрон приземлился в горах Манараи уже почти на рассвете, и к тому времени, когда Кэнан взобрался по откосу к усадьбе Трауна, первые бледные лучи солнца окунули восточные склоны гор в голубую дымку. У периметра он, крадясь в темноте усадьбы, почувствовал шёпот Силы, в которую облачён был искусственный корпус дроида-охранника -- репликантки из свиты Трауна, Кэнан видел её в статьях жёлтой прессы. Она его ещё не заметила. Закрыв глаза, он чувствовал за стенами особняка спящих служанок и их детей. Он оглянулся на бескрайний город. Искусственное освещение мало-помалу уступало место свету дня. Четыре луны Корусанта, бледнея, смотрели с небес на объятый Тьмой мир.
  
   Кэнан не чуял никакой охраны, кроме обходящего периметр дроида -- а в доме крепко спал некто настолько чуждый и так пропитанный Тьмой, что это мог быть только Траун. Силуэт его окутывала мгла почти такой же черноты, как аура, которую Кэнан видел вокруг Дарта Вейдера. Она густела, шла водоворотом, оставляя на шее Трауна отпечатки ладоней. Ласкала его. Душила.
  
   Кэнан, укрытый Силой, шагнул вперёд. Сила скрывала его от камер, глаз и датчиков и заглушала хруст снега под сапогами. Дыхание повисало дымкой в холодном воздухе. Ситховский мрак за стенами дома ручьём тёк от Трауна, щупальцами вился по залам особняка, тянулся ко сгустку яркого света.
  
   К Гере.
  
   Порча проникла даже в неё, прилипла к коже, просочилась в её природный свет. И... Кэнан споткнулся, у него дыхание перехватило. На миг помедлил, не следя ни за дроидом-охранником, ни за прислугой, погружённой в сон, ни за исходящим от Трауна мраком. Внутри Геры сиял ещё один свет, одновременно слабый и яркий -- пульсировал глубоко в ней биением сердца.
  
   Ребёнок.
  

---

  
   Первое и самое сложное, что он сделал, было потянуться в Силе -- это требовало изнурительной сосредоточенности -- и отрезать дроида-охранника от системы безопасности поместья, которой дроид и управлял. Миг спустя Кэнан выключил саму систему. Эти два джедайских чуда взяли у него столько энергии, что на мгновение он почувствовал себя в Силе слепым.
  
   Репликантка упала после третьего выстрела. Её органическая кожа горела от плазмового заряда, как и у людей, обнажив искусственную костную структуру. Она не вскрикнула, упав на землю; слышалось только слабое жужжание сервомоторов, безуспешно пытающихся поднять её на ноги. Кэнан смотрел, как холодная синтетическая кровь и полосы масла растеклись по снегу и ползли к его ботинкам; снег они растопить не могли, не хватало тепла.
  
   Солнце почти взошло. Оно отражалось сверканием в городских огнях, окрашивало вершины гор оранжевым, красным. Секунду Кэнан взирал на восход, глядя твёрдо, а сердце билось болью у него под горлом; в ближайшее время он больше не сможет творить боевых чудес. Не глядя вниз, он из последней своей Силы потянулся к Гири и отключил её.
  
   Сервомоторы умолкли.
  
   Особняк нависал над ним, погружённый в тень. Кэнан приблизился, но никакой тревоги не прозвучало; дом хранил молчание. Единственное эхо бдения исходило от колеблющейся нити живой Силы, что вела его к Гере. Кэнан остановился с восточной стороны дома, у стены окон, обращённой к солнцу.
  
   Прямо за стеной был коридор и, видимо, вёл в кухню. Пара открытых окон впускали свежий воздух. Кэнан залез на подоконник и забрался в дом, не прибегая к помощи Силы. Не так уж сложно.
  
   Длинный ковёр коридора глушил шаги.
  
   На кухне было тихо, но не пусто. Перед ним, склонив голову к стойке, стояла Гера, незакованная, здоровая, чистая. Солнечный свет целовал её кожу, зрелище столь прекрасное, что на мгновение Кэнан почувствовал диссонанс, словно его болящее тело, запятнанное в боях, не могло существовать в том же пространстве, что и эта женщина. На ней была мужская рубашка, слишком большая для Геры -- полы свисали ей до середины бёдер; на лице лежал покой, а на устах мягкая непроизвольная улыбка: лицо женщины столь счастливой -- она даже не осознаёт, что улыбается.
  
   "Она заваривает чай", -- понял Кэнан, и сердце сжалось в его груди. Он чувствовал знакомый пряный запах её любимой смеси рилотских трав -- сам он их так и не распробовал. На подносе перед ней дымились две чашки -- одна для неё самой, другая для Трауна.
  
   Кэнан с трудом перевёл дух. Крепче сжал бластер, ещё тёплый после того, как он застрелил дроида.
  
   Гера у стойки подняла голову и взглянула в окно на восход. Она повернулась к двери в коридор, всё ещё с улыбкой на устах, готовая к началу дня...
  
   И встретилась глазами с Кэнаном.
  
  
   Глава 18
  
   Траун резко открыл глаза. Уже рассвело. Он бездумно потянулся к Гере и обнаружил, что её сторона постели пуста, тепло уходит, простыни смяты -- она встала и ушла. Траун поднял голову, ещё не вполне проснувшись, и замер.
  
   Затаил дыхание, навострил уши. Из-за двери не доносилось ни звука, никаких признаков, будто что-то не так. Но что-то его разбудило, какая-то перемена в узоре мира, и это была не Гера. Мгновенный всплеск адреналина выбил из его сознания остатки сна. Траун сел и без звука свесил ноги с кровати.
  
   Он достал бластер из-под подушки, взял комлинк с тумбочки у изголовья и бесшумно направился к двери. Быстрый взгляд в коридор -- вроде всё в порядке. Он поднёс комлинк к губам и включил.
  
   -- Гири, -- тихо сказал он. -- Отчёт.
  
   Нет ответа. На линии шипела статика, и Траун, секунду послушав, снял палец с кнопки. Прищурился, сделал шаг в холл.
  
   Перевёл бластер в боевой режим.
  

---

  
   Её глаза широко раскрылись; она была ошеломлена. Взгляд охватил шрамы Кэнана от ожогов, протез вместо его руки, не покрытый ещё синтеплотью. Владела собой она твёрдо, до боли -- не уронила чай, не дёрнулась. Все её чувства были сокрыты мутью его истощения в Силе.
  
   Тишина висела меж ними миг -- другой -- третий -- а потом... он увидел, как что-то в ней меняется, изумление наполняет её глаза, словно вода течёт по стеклу.
  
   Кэнан открыл рот, чтобы назвать её по имени...
  
   И почувствовал дуло бластера у виска.
  
   -- Вон, -- приказал Траун.
  
   Простое слово, но дошло до Кэнана не сразу. Он искоса взглянул на Трауна; какой же тот высокий! сердце сжалось. Кэнан не видел его лица. Изумление в глазах Геры сменилось замешательством. Ствол бластера ткнулся в висок сильнее, обжигающе холодный, и тут Кэнан понял.
  
   Его выведут во двор и расстреляют в снегу, как собаку.
  
   В груди открылась ледяная яма. Повернусь к нему спиной, и я мертвец -- ...
  
   Он ухватился за свой последний шанс.
  

---

  
   Кэнан упал на пол, откатился в поисках укрытия, но Траун не выстрелил -- не сразу. Кэнан тоже выхватил бластер; Траун отступил назад и вовремя скатился на пол, избежав алого разряда плазмы. Выстрел прошёл у него над головой и с оглушительным треском ударил в кухонный шкаф.
  
   Гера стояла у стойки и смотрела. Её муж, отец её ребенка, укрылся за кухонным островком. За долю секунды Гера вобрала в себя выражение его лица -- взгляд острый, губы сжаты. Перед ним -- негде спрятаться -- был незваный гость. Террорист-мятежник.
  
   Кэнан.
  
   Гера моргнула. Всё внезапно прояснилось: бластеры наготове, Траун целится твёрдо, палец на спуске -- и Кэнан, такой потрёпанный с тех пор, как они виделись в последний раз -- скособоченный -- зубы оскалены, отчаяние на лице.
  
   Кэнан выстрелил, и Траун уклонился.
  
   Третий выстрел прошёл мимо, разбил окно за плечом Трауна, забрызгал его волосы стеклянной крошкой. Его это ничуть не беспокоило; прищурившись, он снова поднял бластер, прицелился. Первый его и единственный выстрел ударил бы Кэнана точно в грудь, если бы Гера не сорвалась с места.
  
   Она прыгнула прямо на линию огня.
  

---

  
   Каждый выстрел из бластера на мгновение слепит стрелка. Опытные солдаты знают, как использовать этот миг, анализируют движения противника за секунды до выстрела, чтобы предугадать движения после.
  
   Кэнан собирался уклониться влево. Траун знал это; он нажал на спуск и автоматически сдвинул руки по намеченному пути джедая. Остаточная вспышка исчезла, Траун сморгнул красный след разряда в глазах и увидел, что Кэнан не двинулся с места.
  
   Он стоял на коленях, уронив бластер на пол, и держал на руках Геру. Её глаза закатились за веки, губы были приоткрыты; рубашка Трауна, в которую она была одета, обгорела над сердцем, где её поразил его выстрел.
  
   Чай, который она заварила, дымился на полу, пролитый из упавших чашек.
  
   -- Гера, -- с тревогой позвал Кэнан. Он встряхнул её, нежно и в то же время неистово; глаза его от ужаса остекленели. Он, казалось, не замечал, что Траун вышел из укрытия и приближался, опустив руку с бластером к полу. -- Гера...
  
   Кэнан вцепился в ткань её рубашки. Траун оцепенело стоял перед ними, вбирая в себя каждую деталь: застывшие глаза Геры, лишённые жизни; белизна рубашки на её зелёной коже; запах горелой ткани и обугленной плоти.
  
   Траун вглянул на Кэнана, отметил отчаяние на его лице, льющийся с губ отрывистый шёпот. Он поднял бластер, прижал ствол к голове джедая и сделал ещё один выстрел.
  
   Тело его соперника сползло на пол.
  
   Немыми пальцами Траун нажал комлинк; не слыша своего голоса, разбудил меддроида. Бережно поднял Геру, прижал к груди. Почувствовал предательскую тяжесть, вялость её тела, жизнь, уходящую с её кожи вместе с теплом.
  
   Он поднялся и бегом понёс её в лазарет. Больше он ничего не мог сделать.
  
  
   Эпилог
  
   В тот день весна вступала на Корусанте в свои права. Жители верхних уровней смаковали свежий воздух, сбрасывая зимнюю одежду -- город полнился новым, природным теплом. Император Палпатин сидел во дворце в своём саду за древней каменной стеной.
  
   Растения ещё не распустились, но ещё рано, сказал себе Император. Времени предостаточно.
  
   -- Ваше Величество.
  
   Палпатин не обернулся. Он чувствовал стража у входа в сад -- а за ним, в фойе, присутствие чужака, который был для него -- для него одного лишь -- ближе родных. Тьма лежала на плечах гостя зимним плащом, а над его сердцем сгустилась так, что у Палпатина дёрнулись губы.
  
   -- Впустите его.
  
   Охранник вышел, и в сад вошёл Траун. Размеренный шаг, тяжёлая поступь. Когда он повернулся, чтобы склонить голову пред Палпатином, его лицо не выражало ничего.
  
   Почти.
  
   Мягким движением пальцев Палпатин поманил Трауна к себе и смотрел, как тот опускается на колени у его ног. Император хранил молчание, выжидал, не приглашая Трауна говорить. Через некоторое время Траун прикрыл глаза.
  
   -- Она мертва, -- произнёс он.
  
   Палпатин изучал его; в голосе и поведении Трауна не было и тени непрофессионализма, но вот рука Палпатина коснулась его волос, и он подался навстречу.
  
   -- А дитя? -- спросил Палпатин.
  
   Пауза. И, всё так же бесцветно:
  
   -- Мертво. Их было не спасти.
  
   -- Расскажи мне, -- велел Палпатин.
  
   По саду гулял ветерок, качая голые ветки. Прохлада заставила бы обычного человека поёжиться, но ни Палпатин, ни Траун не шевелились. Меж бровей Трауна пролегла морщинка -- он собирался с мыслями, никак иначе не выказывая чувств.
  
   Казалось, он больше не замечал прикосновения Палпатина.
  
   -- Её любовник, -- сказал он, -- Кэнан Джаррус. Он не погиб, а был просто ранен. Он оправился от ран, отключил сторожевого дроида, пробрался в дом.
  
   Он моргнул. Невидящие глаза прикованы были к мантии Палпатина.
  
   -- И? -- подсказал тот.
  
   -- Он нашёл её, -- просто сказал Траун. Лицо холодное, замкнутое. -- Он стрелял в меня. Гера... -- Траун умолк. Лицо его не отражало ни тени чувства; кончики пальцев слегка коснулись груди. -- Когда она увидела его, -- сказал он тихо, -- всё, что между нами было, пошло прахом.
  
   Палпатин промолчал. Он оставил слова утешения при себе и ждал, когда Траун продолжит. Траун заторможенно моргнул, и его рука упала с груди на рукав Палпатина, слегка сжала ткань. Он снова заговорил:
  
   -- Я выстрелил в ответ. Но Гера прыгнула на линию огня, и мой выстрел убил её, не его. -- Он снова моргнул, всё так же ровно, спокойно. -- Я застрелил его. Я пытался её спасти, вызвал медиков. Но было поздно.
  
   Он не двигался и не опускал глаз; никаких внешних признаков, что рассказ закончен. Дыхание ровное, сдержанное лицо. Но глубоко внутри Палпатин чувствовал перемену: холод впился в кости Трауна, укоренился, заморозил каждый нерв, пожрал все чувства и ничего после себя не оставил.
  
   Шок, подумал Палпатин, разглядывая его лицо. Траун, казалось, едва осознавал, за кого цепляется; если он и понимал, что не один в саду, что Император смотрит на него в ответ, он этого не показывал. Его глаза смотрели вдаль.
  
   -- Ты совершил ошибку, -- ласково сказал Палпатин, возвращая Трауна на землю. Алый взгляд, помедлив, дрогнул и вернулся к собеседнику, мутный, но осмысленный.
  
   -- Да, -- глухо сказал Траун.
  
   -- Оплошность, -- подчеркнул Палпатин. Теперь он был уверен, что Траун слышит его. -- Мои инструкции были ясны. Ты должен был убедиться, что её старые сообщники мертвы, прежде чем использовать статуэтку.
  
   Траун кивнул, слегка склонив голову, кратко, словно у него не было сил на большее.
  
   -- Если прошлое в таком деле настигнет женщину, то потянет её назад, как сделал этот Кэнан, утащив твою Геру за собою в смерть, -- сказал Палпатин.
  
   -- Да, -- едва слышно повторил Траун. -- Это моя вина.
  
   Палпатин неторопливо взял его лицо в ладони. Кожа Трауна была холодной; прикосновение заставило его на миг прикрыть глаза. Но когда Император чуть приподнял его голову, Траун снова открыл глаза и, наконец, твёрдо встретил взгляд Императора.
  
   -- Ты понимаешь, что ты сделал? -- спросил Палпатин.
  
   Пальцы Трауна сомкнулись на его запястьях. Он не отстранился.
  
   -- Я поторопился. -- Голос его был бесцветен, а глаза пылали. Долгое время они в молчании смотрели друг на друга, а затем профессионализм во взгляде Трауна рассыпался, превратился в ярость; затем растворилась в ничто и ярость. Он свирепо закусил губу. Его била дрожь -- то ли адреналин, то ли чувства, точно не скажешь; в Силе Палпатин видел, что и сам Траун не знал причины.
  
   -- Я был себялюбив, -- сказал Траун.
  
   Палпатин видел в Силе все образы, что толпились у Трауна в голове -- с того момента, как он впервые увидел её мурал в грязном переулке Внешнего Кольца, до момента, когда пал рядом с ней на колени на полу кухни, чтобы прижать к груди её мёртвое тело. Себялюбив -- слово запечатлелось в мозгу Трауна и заглушило все остальные мысли.
  
   -- Да, -- мягко сказал Палпатин. -- Ты был себялюбив.
  
   Веки Трауна опустились. Он сделал неглубокий вдох и не выдохнул.
  
   -- Но в любви себялюбие дозволено, -- и Палпатин коснулся глаз Трауна, провёл большими пальцами по его опущенным векам. -- Эгоизм -- одна из неотъемлемых черт любви, без него ход времени стёр бы в пыль все народы галактики. Кэнан Джаррус был не менее себялюбив, чем ты; даже более. Будь он бескорыстен, он бы оставил Геру в покое, обнаружив её, свободную и счастливую, в твоём доме. Если бы он в самом деле желал ей добра, он бы тихо ушёл, оставил её жить с тобой как она жила и никогда бы не дал ей знать, что он не погиб.
  
   Траун судорожно выдохнул. Он не сказал ни слова, не открыл глаза. Но жёсткость в плечах смягчилась, и он не противился, когда Палпатин привлёк его к себе. Отдался объятиям Императора, спрятал лицо в его чёрной мантии. В Силе Палпатин видел, как его собственное тепло прогнало остатки оцепенения в душе Трауна и заменило их чем-то иным: чем-то жилистым и тёмным.
  
   Сильным.
  
   Мальчика надо отослать, подумал Палпатин. Его ждут Неизведанные Регионы; настало время для экспансии. И лучшее, что ситх может сделать для тех, кого любит, -- это отослать их прочь.
  
   Палпатин привлёк голову Трауна к своему плечу, позволил пальцам зарыться в иссиня-чёрные волосы и глядел на сад. Он заметил, что ошибался -- у западной стены росло дерево с аккуратно подстриженными ветвями. Глядя со стороны, у него был один изъян: ветвь, растущая не по своей вине в углу, куда никогда не падали лучи солнца.
  
   Палпатин отметил, что на этой ветви уже распустились почки.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  

 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"