Говорят, "оттуда" никто не возвращался. Так ли это? Кто знает ответ на этот вопрос - молчит. Таков неписаный закон. Некоторые уверяют: "Я был там, но вернулся!" Они добросовестно заблуждаются, если говорят об этом вслух. Постоять на пороге - не значит переступить его. И что такое сам "порог"? Этакая незаметная и весьма условная граница двух миров - небесного и земного, непроходимая для простого смертного? А вдруг она - лишь начало весьма непростого пути, состоящего из череды неких комнат-пространств, среди которых есть Зеркальная Комната? В нее можно попасть и с той, и с другой стороны и благополучно вернуться назад. Иногда там могут встречаться люди, как пассажиры поезда в межвагонном переходе.Многим это удается легко, тогда они становятся завсегдатаями. Люди встречаются там, чтобы пообщаться, поделиться опытом, спросить совета, исповедаться и просто выговориться.
Но иногда в Комнату забредают и те, кто интуитивно ищет выход из создавшегося положения или стоит перед жизненно важным выбором.
* * *
Как грустно, туманно кругом, Тосклив, безотраден мой путь,
А прошлое кажется сном, Томит наболевшую грудь...
- Савва пришёл! - радостно воскликнул один из присутствующих и выступил вперёд, навстречу грузноватому человеку с седой, коротко стриженой головой. Умные и немного лукавые глаза оглядели присутствующих. Во всей внешности пожилого, относительно других, мужчины просматривалась интеллигентность, некая породистость и бывалость. Недельная небритость только добавляла шарма. Он стоял, опираясь на массивную палку с резным набалдашником и склонив голову на бок. Ни тени замешательства, ни удивления, ни вопроса на спокойном и обаятельном лице. Видимо, гордый нрав не позволял выдать эмоциональное напряжение, которое испытывает каждый появившийся в Комнате впервые. Кажется, он даже не услышал восторженной реплики подошедшего к нему здешнего завсегдатая.
- Савва, ты узнаёшь меня? Нет?
- Он не может тебя помнить, потому что, возможно, ошибся дверью. Или это какая-то случайность, такое тоже бывает. А ты здесь не в первый раз. Так лучше не обниматься лезь, а подумай, чем можно помочь человеку.
Савва с любопытством слушал разговор незнакомых ему людей и продолжал выжидать разрешения непонятной для него ситуации.
- Да-да, его надо отвести... Но я этого никогда не делал!
- Но ты единственный, кто узнал его, кто хотел его видеть, значит ты ближе к нему, чем другие присутствующие. Придётся тебе постараться. Сам он не решится и дорогу не найдёт, так и будет стоять в растерянности и страхе. Ты хоть что-то знаешь, а он - ничего. Помоги ему.
Савва слегка качнулся, вскинул подбородок, не меняя выражение лица. Создавалось впечатление, что он хоть и слышит, но не всё правильно понимает. Смысл же последней фразы, кажется, дошёл до его сознания и некоторым образом возмутил. Но поскольку страх и растерянность всё-таки имели место, негодовать и опровергать сказанное Савва не стал. У него не было достаточных сил принимать участие в разговоре. Только чувство собственного достоинства, как последнюю опору и щит одновременно, не выпускал он из своих рук. И ещё грабовую палку, способную стать в любую секунду хоть каким-то оружием.
- Идёмте, Савелий, - осторожно взял его под руку узнавший его человек, - я провожу.
Но Савва гордо отдёрнул локоть, не позволяя дотрагиваться до себя, и всё же двинулся вослед человеку, вызвавшемуся в качестве провожатого.
Замысловато преломляясь во множестве зеркал и словно тая в них, шествующая пара исчезла. Их путь был неведом остальным. Но уверенность в том, что один из них, а именно провожатый, вернётся, не вызывала ни у кого сомнений. Как и то, что второй, которого звали Савва, отправится дальше по строго индивидуальному маршруту и обязательно найдёт то место, откуда ему откроются парадные двери и в нашу Комнату, и во многие другие.
* * *
Мы так и шли, выйдя из "Зеркальной Комнаты" (читай часть четвертую "Комнаты с выходом" - "По ту сторону" - прим. авт.) - я спереди, Савва чуть сзади. Честно говоря, мне с самого начала было неведомо, куда мы шли. Интуитивно я знал только общее направление и что у Комнаты есть не только вход, но и выход. Вот как раз этот факт и должен был бы меня сильно беспокоить, по меньшей мере волновать. Однако ж нет. Почему-то я был спокоен.
И мой спутник по мере продвижения вперёд постепенно успокаивался - это чувствовалось по его дыханию. Кроме того, несколько раз он порывался что-то сказать, а может и заговорить, словно хотел загладить неприятный момент, когда проявил по отношению ко мне некоторую несдержанность в Комнате.
Прошло ещё немного времени, и он всё же заговорил.
- А я вспомнил тебя, Александр. Мы в каком-то роде... встречались однажды.
- Да. Это было так давно, что немудрено забыть.
- Давно, это верно. Почти в прошлой жизни. Или как это точнее сказать?
- Что-то вроде того. Вы знаете, куда нам идти дальше?
- Отчего же не знаю - знаю. Теперь знаю наверняка. Скоро уже. Только что это у тебя за официальный тон вдруг - "выкать" начал?
Я примирительно взглянул на Савву.
- Да, Сав, конечно. Так куда ты меня ведёшь? Ведь верно - теперь ТЫ меня ведёшь, а не наоборот?
- А вот мы и пришли. Это моя территория. Заходи, будь как дома, Сашок. Это я к ВАМ, в эту вашу Комнату дороги не знал, а сюда-то...
Савва распахнул деревянную рассохшуюся дверь, непонятно откуда возникшую из плотного серого тумана, и мы прошли в небольшую, но светлую комнатушку.
Хорошо подогнанные сосновые половицы кое-где всё же поскрипывали. На стенах - старенькие выцветшие обои с рядами более темных, нежели остальной фон, пятнен и торчащими гвоздиками - вероятно, на них совсем недавно крепились картины или иконы. Потолки побелены давно, в углах чуть закопчённые. Крепкий дубовый столик и две приземистые табуретки - вот и вся мебель. В некоторых местах помещеньица когда-то стояли шкаф и ещё кой-какая мебель - это обнаруживали прямоугольные контуры на обоях с более насыщенными цветами. А ровно под ними на полу выделялись соответствующие участки с менее затёртой поверхностью.
На столе красовался изящный стеклянный графинчик, наполненный прозрачной жидкостью, два гранёных стаканчика по сто граммов каждый, глиняный горшок, закрытый вощёной бумагой и связка зелёного лука. Пахло свежим деревом, пряностями и свечкой.
- Присаживайся, Сашок, поговорим, водочки выпьем с дороги. Я ждал тебя.
- Как это ждал? Ты же только что не помнил меня. А в Комнате так вообще врагом смотрел...
- Садись, садись. Помнил, не помнил. Смотрел, не смотрел. Всё ему расскажи да наизнанку ещё вывернись. Знаю я тебя. Сейчас начнёшь душу теребить.
Савва хитро улыбался. Сразу было видно - окончательно пришёл в себя человек и своего любимого конька оседлал. Ну что ж, он здесь хозяин, а я гость. Подчинюсь его правилам...
* * *
Он взялся рассказать одну таинственную историю из своего далёкого детства. И по мере повествования я обнаружил, что знаю её. Более того - эта история каким-то мистическим образом переплеталась с моим прошлым. Отсюда, наверное, и предчувствие нашего давнего знакомства.
Иногда в качестве передышки Савва разливал в стаканчики по 30-50 граммов водки, мы выпивали, закусывали ядрёным огурчиком из горшка и продолжали беседу. Незаметно пролетало время, быстро кончалась и водка.
- Ты остановился на том, как шёл то ли в пионерский лагерь, то ли в детский сад...
- Нет-нет, - Савва постучал по стакану горлышком пустого хрустального графинчика, стряхивая последнюю, отчаянно цепляющуюся за своё прежнее пристанище каплю, пока та, нервно вздрогнув, не оторвалась. - Нет. Это был поход на природу нашей детсадовской группы в сопровождении воспитательницы. Июнь месяц, погожее утро. Мы идём гуськом по узкой тропинке. Слева - густые заросли высокого кустарника, осока скользит своими пилками по голым коленкам, а справа - плетёный ивовый забор, сквозь который весело вибрируют по нашим счастливым детским лицам солнечные лучи.
Савва умолк ненадолго, задумчиво опустив взгляд на стакан в своей руке, поперекатывал его грани пальцами. Другой рукой медленно и осторожно поднял второй стакан, протянул мне, посмотрел прямо в глаза и тепло улыбнулся.
- Будем! - сказал он. Седая голова вскинулась. Короткий звучный глоток, удовлетворённый символический кряк и хруст малосольного огурчика.
- Так вот. Идём вереницей, я - в хвосте, поотстал немного. Воспитательница носится взад-вперёд, покрикивает бодро: подтянитесь, мол, не отставать. И что-то, знаешь, стало меня сзади словно за лямку моих шортиков тянуть. Я не говорю буквально тянуть... А так, будто сила какая-то придерживает да приговаривает: "Погоди, дружок, не торопись, не пропусти своего, успеешь ты ещё с ними!". И тут чуть впереди в заборе калитка незаметная - плавно так приоткрылась внутрь, и меня словно втянуло туда. Никто из впереди идущих, разумеется, ничего и не заметил. Последней Фимка семенила. Я только ноги её, обутые в сандалики потрёпанные, да гольфики полусползшие помню.
Оказался я на большом дворе. Вдали изба роскошная. Окна резные, крыльцо высокое, и барышня на том крыльце в сарафане длинном стоит. Одной рукой за перила держится, второй мне призывно машет.
- А больше никого не было? - вставил я вопрос, поскольку он у меня уже наготове был, а Савва прервался, лучок откусывая.
- Никого. А ты откуда знаешь? - удивленные мудрые глаза моего собрата уставились на меня, но лишь на мгновенье. - Ах, да! Ладно, слушай дальше. Пока только она. Красивая, волосы русые, в пучок сзади завязаны, и словно знакомая мне. Даже не так - родная какая-то, домашняя, нежная..., как мать. Улыбается, на меня глядя... Глаза ласковые и добрые. Я смотрю на неё завороженный и с места не двигаюсь. В душе творится что-то, объяснить трудно. Да и что может объяснить в такой ситуации четырёхлетний малец!
- Постой-ка, Савелий, - прерываю я рассказ своего друга, - но ведь война шла, это же 41-42 годы, как я понимаю, если тебе там 4 годика отроду...
- Не перебивай, Саша! Ты суть улови, а исторические детали не так важны.
- Хорошо, молчу, - угомонившись, я хулю себя за невыдержанность и бестактность, словно только что попытался уличить Савву в неправде.
- Что она вытворяла! Это был божественный танец! Представляешь, девочка моего возраста, ну, может, на год постарше, крутилась в танце в центре комнаты, просматриваемой через открытую настежь широченную дверь дома. Я стоял, обомлев перед крыльцом, и ноги мои словно парализовало. Как столб замерев, стою и пожираю глазами эту девочку. Музыка? Не помню, играла ли она, но... мне казалось, музыка была. Может, она исходила от самого танца, может, звучала только в моей голове... Не знаю. Но волшебные движения танцующего ангела уже сами по себе были музыкой...
Савва замолчал с мечтательной улыбкой на лице. Глаза лучились, взгляд фиксировал в пространстве невидимый мне объект. Однако я знал больше, чем могло показаться предполагаемому постороннему наблюдателю. Я знал, и знал Савва. Он обо мне, я о нём. Стоило ли тогда говорить, впихивать в словесную форму то, что и так было известно нам обоим? Да, стоило.
Мысль материальна, облачённая в слова - на порядок больше, в действие - мысль сродни божественному акту сотворения мира. Нам надо было это. Сотворить. И мы продолжали, пока не осознавая точно своей задачи.
- Сав, а женщина, стоящая у двери, и та...
- Саня, тормози. Я... - немного нервозно вновь оборвал меня Савелий и тронул пустой графинчик. К нему же обратилось и моё внимание.
Что-то, видимо, случилось с нами. А может, с миром, окружающим нас. Словно пробуждение ото сна или резкое протрезвление. Но лишь на миг. Никто из нас (по крайней мере, я - точно) про Зеркальную Комнату с этого мгновения не вспоминал. Мы были всецело поглощены каким-то действом, смысла которого не понимали.
Кто-то постучал в дверь и откликом на наше мысленное сожаление, что водка как всегда кончается не вовремя, было появление головы через чуть приоткрытую дверь.
- Что, небось водка кончилась? - спросила ехидно улыбающаяся голова.
Савва так и не обернулся, затылком поприветствовав вторгшегося в наш диалог. Глянул на пустой стопарик, щёлкнул по нему пальцем, бросил на меня озорной с прищуром взгляд и бодро сказал, явно обращаясь не ко мне:
- Так принёс бы что ли!
- Без проблем! - отозвалась голова. - И даже мешать не буду, знаю, каково это всё.
Об пол приглушённо стукнулась донышком непочатая бутылка. Дверь мягко прикрылась и щёлкнула замочным язычком. Мы переглянулись. Не столько удивлённо, сколько благодарно-солидарно.
- Ай, молодец, - почти в унисон произнесли мы.
Я поднялся с низенькой табуретки, у которой ножки были отпилены наполовину от первоначальной и стандартной для стульев длины, шагнул к двери, подхватил ледяную бутылку и через положенный щелчок порвавшегося пластика отвинтил пробку...
- А что это он про... "понимаю, каково это всё"? Что он имел в виду, он что - знает? - недоуменно размышлял Савва, пока я разливал. - Что "каковО"? Кому "каковО"?
- Да ладно тебе. Он вообще кто? Я ведь тут никого не знаю.
- Друг мой Коля.
- Мне показалось лицо знакомым, где-то мы с ним виделись.
- Ха! Память напряги! Вы с ним в одном кино снимались. Как бы.
Что-то начало всплывать. Да, точно, кино. "Мама вышла замуж". Съёмки велись в Ленинграде. Я тогда гостил у бабушки на улице Вавиловых. Мелькнул в эпизоде пацаном, играющим в песочнице. В очёчках, в легком свитерке сижу, в камеру стараюсь не смотреть, а мимо проезжает, грохоча дизелем, трактор с Михаилом Ефремовым за рулём. Кажется, со мной рядом ещё какой-то паренёк сидел. Помню, полдня снимали, основное время угрохали на сцену, так и не вошедшую в фильм.
- Бурляев Николай, - догадался я.
- Точно, он. Только... что он здесь делает, и почему так...? Робко вошёл, скромно удалился... И это странное "каковС"...
Савва хмыкнул, но я отчётливо понял - он знает и причину появления здесь Николая, и смысл брошенной им фразы. Я покосился на пол, куда Бурляев поставил бутылку. Там лежал одинокий цветок, гвоздичка, то ли оброненная, то ли умышленно оставленная нежданным гостем. Почему-то о цветке я умолчал, сделал вид, что не заметил. Ни поднимать не стал, ни как-то комментировать сей странный факт. Мне почудилось, что за дверью толпится много людей и число их прибывает. Возникло ощущение, что все они, кроме одного меня, посвящены во что-то очень важное. Лишь неловкость и некоторая тревога в душе ворохнулись.
* * *
Виду я не подал, чувствовал, что это меня напрямую не касается, так что отложил выяснение на потом.
А пока мы оба переживали нечто схожее - что-то опять произошло. Реальность как будто всколыхивалась волнами. Мы словно хотели проснуться, но безуспешно, по-новому смотрели друг на друга: и узнавали, и одновременно не узнавали сидящего напротив человека, испытывая некое дежавю, и, не сговариваясь, переменили тему. Образ Зеркальной Комнаты, теперь уже совсем далекой, мелькнул в моем сознании на секундочку и снова исчез.
Мне пришлось долго подыскивать слова, последовательность изложения, но Савва настаивал на ТОМ рассказе. Своё повествование он на время прекратил, переключив всё внимание на меня и мою историю. Когда-то, не так давно мы с ним поверхностно уже обсуждали её, но, видимо, пришёл срок поговорить поподробнее. У меня появилась вдруг твердая уверенность в том, что именно из-за этого рассказа мы встретились.
И я решил начать с середины.
...Огромный детина возглавлял шайку, преследующую меня в стенах заброшенного полуразрушенного здания. Я блуждал в путанице ветвящихся коридоров, влетал в полутёмные, захламлённые комнаты, распахивая телом двери, задыхался от бега и пыли. Разбивая стекла руками, выпрыгивал в окна и снова оказывался в злосчастном нескончаемом лабиринте. Сзади гремели выстрелы, гневная брань и злорадный смех. Понимая, что, будучи безоружным, мог спастись только бегством, я лихорадочно наращивал скорость, пытался оторваться в поисках укрытия. Ноги, обутые в старые кроссовки, проскальзывали на резких поворотах, кругом толстым слоем лежала пыль, я не вписывался в виражи, больно ударялся об углы, распахнутые двери, косяки. Разнокалиберные снаряды - от ПМ-овской девятимиллиметровой пули до ремингтоновской картечи и свинцовых "орехов" 12 калибра - шлепались в стены, рикошетили вокруг со свистом и верещанием, обдавали меня ворохами штукатурки и щепок, но, слава Богу, основной цели не находили. Открывшийся за очередным поворотом холл обнаруживал в своем дальнем углу дверь с лестницей, ведущей наверх. Это, как мне показалось, давало шанс. Один пролёт, третий, десятый... Уверенность в своих силах, жажда спасения и спортивная закалка заметно увеличивали расстояние между мной и грузными преследователями. Тяжёлое, хриплое дыхание и бухающие шаги оставались далеко внизу. Теперь приходилось лишь молить о том, чтобы глухие стены внезапно разверзлись очередным коридором. Но его всё не было. Только махонькие окошки у самого потолка тесных межмаршевых площадок, заваленных бетонным крошевом...
На каком-то уровне очередная лестничная клетка оказалась более просторной и имела выход. Вот только куда? Невольно я метнулся за поворот, упёрся в наглухо заколоченные створки неработающего лифта и понял, что загнал себя в тупик. Это был конец.
Тут же навалилась страшная усталость. Я повернулся, сделал в слабой надежде два шага в сторону лестницы, посмотрел на ступеньки, ведущие вниз, затем задрал голову. Откуда-то сверху, из зияющей сумеречной пустоты уныло свисали остатки обвалившегося лестничного марша с торчащей из бетона гнутой арматурой. Тонкий лучик света, проникающий сюда явно извне, только усугублял беспросветное отчаяние. Тело моё от бессилия и нелепости всего произошедшего сложилось пополам, ладони упёрлись в колени... Тяжело дыша и смирившись с судьбой, я ждал. Совсем недолго.
...Кривая ухмылка на разгорячённой и блестящей от пота харе главаря ничего хорошего не предвещала и никаких надежд не оставляла. Золотая цепь, перстень-печатка, рыжая фикса, синие от татуировок руки, башнеобразная, непропорционально большая даже для такого атланта голова и полтора центнера веса. И ведь ещё бежал! Правда, запыхался, конечно. А в глазах смесь спокойного триумфа, звериной ярости и беспощадной решимости убить.
* * *
А с чего же всё началось?
Когда-то мы сидели вместе на одной зоне под Челябинском. До этого ожидали этапа в магнитогорской тюрьме ИЗ 70/2 в переполненной общей камере (общаке), рассчитанной на 30 человек (а сидело нас 70). У него была большая семья (тюремное сообщество, неформальное объединение зеков - общий стол, общие тактические интересы, взаимовыручка, взаимная ответственность). Первая в хате семья, во главе которой - он, лидер по кличке Лёха Башай. То ли от "башка" - странной и жутковатой формы голова вызывала при первом знакомстве неприятную оторопь, то ли от "большой". Леха, неуклюжий, звероподобный гигант или не выговаривал, или просто проглатывал букву "л", и когда произносил слово "большой", получалось "башой" ("Я башой, а вы все маикие"). "Рулевой" Лёха (из числа местных челябинских блатарей), имеющий первую ходку в 16 лет, сквозь пальцы смотрел на выкрутасы "дружественной" ему семейки ещё вчерашних малолеток-отморозков. Каждую ночь они учиняли беспредел в виде дебиловатых тюремных розыгрышей и провокаций: "вертолёты" (поджёг бумажек, вставленных между пальцами ног спящего зека, когда тот от внезапной боли начинал бешено вращать ногами, как пропеллером), "гладиаторские разборки" в результате стравливания между собой наиболее слабых, глупых и беззащитных сидельцев, и прочие так называемые "приколы". Вообще камера считалась "беспредельной", о чём я узнал за время пребывания в ШИЗО (штрафном изоляторе). Там мне достался в качестве сокамерника бывалый вор Султан (Славка Солодовниченко). Выяснив причину моего 15-суточного "ареста" (драка с одним из придурков, которому я чуть не перерезал горло заточенной ложкой - вовремя разняли), Султан просветил меня, молодого и неопытного, относительно порядков и ситуации на тот момент во всей тюрьме. Знал он и Лёху Башая, тюремный телефон нёс о нем плохую информацию: беспредельщик, кумовской (то есть стукач, сексот оперотдела). Солодовниченко предложил мне способ перевода в другую камеру, где сидели его "кенты по салу", старые воры с понятиями, которые не обидят и школу преподадут. "Ты малый способный, умный, крепкий, таким надо помогать", - приговаривал Слава. Едва решив вопрос с контролёрами о моём переводе (по всему было видно, тюремщики уважали Султана), он внезапно исчезает из ШИЗО. То ли его тогда к следователю увели, то ли к адвокату, но он пропал. По окончании штрафного срока меня вернули в прежнюю камеру, где я прокантовался полгода в семье дерзкого и гордого "Пушкаря", единственного успешно противостоящего Башаю и практически никак от него не зависящего. Много чего было в камере, в том числе и серьёзная потасовка с подручным Башая, обострившая мои отношения с "рулевым".
С Пушкарём нас разлучил этап. На зону мне пришлось отправиться с беспредельщиком Лёхой. На мне, единственном из своенравной и гордой семьи Пушкаря (остальные этапировались кто куда), отыграться Лёхе не удалось - в зоне меня тепло встретили местные авторитеты, а сам Лёха в первые же дни по-своему хорошо устроился: с чьей-то подачи, может кума (начальника оперчасти) или самого хозяина (начальника колонии), оседлал СВП (секцию внутреннего порядка, местную группировку зеков-общественников), то есть стал её руководителем. Теперь беспредел продолжался на законных основаниях. В мою сторону руководитель СВП ещё на протяжении года поглядывал с затаённой яростью, а потом вроде как забыл, поскольку персона моя растворилась в недосягаемом для сэвэпэшников, кэмээсников (КМС - культ-массовая секция) и прочих козлов мире промзоновских цеховиков, касту неприкасаемых. Нашей крышей были чиновники из управы (управления исправительно-трудовыми учреждениями), да местные авторитеты, многих из которых обычные зеки и в глаза никогда не видели. Законспирированные бендежки таких "королей" не всем ментам-то разрешалось посещать. Зона была огромной, а промзона с её многопрофильным производством вмещала в себя множество корпусов, связанных между собой аж подземными переходами. В них и обустраивала лагерная элита роскошые апартаменты со всеми благами технического прогресса. Там было всё - от японских телевизоров и видеомагнитофонов до шикарных девочек, завозимых с воли по ночам.
Башаю по прошествии пяти лет голову всё же проломили. Видимо, где-то зарвался. Из областной больницы назад в колонию ему вернуться было не суждено. Я освободился по звонку, отсидев положенные годы, и обосновался в тихом городке на Волге, подальше от Челябинска.
Я бы и не вспомнил никогда о монстре Лёхе - и времени прошло более двадцати лет, и жизнь закружила. Да вот напасть, случилось то, от чего поговорка предостерегает не зарекаться... Нет, на этот раз не от тюрьмы. От сумы.
* * *
Имел я бизнес процветающий. Нина - жена-красавица, дочь - Анастасия, от первого брака - школу заканчивала. Мать Насти, первая моя жена, рано умерла, попивала, в итоге совсем спилась. Я ничего сделать не мог: и лечил, и увещевал, и клятвы брал, и поколачивал, даже выгонял из дома и сам уходил. Не вышло, да и дочка удерживала от крайностей. Итог - цирроз, печёночная недостаточность. А по большому счёту просто любви не было настоящей. Ни там, ни там.
Мачеху четырехлетняя Настёна как мать восприняла. Нинуля сама дочкой ещё была - 20 лет всего, а мне уже 36 тогда стукнуло. Машинами я торговал. Сам гонял, в основном из Европы. И под заказ, и на свой страх. На каких только авто поездить не пришлось - от скромных "тольяттинцев" и демократичных "баварцев" до амбициозных "штуттгартцев" и спортивных "итальяшек". Уже отделку арендованного салона в полторы тысячи метров завершал, как грянул первый гром. Апрель 1991 года, "Павловская реформа". Следом, только голову поднять успел, второй удар - середина лета 1993 года. Мы как назло всей семьёй за кордоном были, нежились в теплых водах Гольфстрима, деньги прожигали. Мог ведь всё предусмотреть, подстраховаться! "Сгорело" практически всё. Машин двадцать на таможнях зависло, заказчик отказывался забирать, рубли советские превратились в прах, а вскоре и доллар взлетел. Это был третий и последний для меня удар... Если не считать ненасытных бандитских крыш, от которых мне хоть и удавалось отбиваться, но опять же стоило это недёшево.
И вот же судьба-злодейка. Узнаю я как-то, что на моей беде ручку позолотил некто Лёша Челябинский. Кто такой, откуда? Оказалось, тот самый Башай. Чистая случайность, конечно, а не происки мстительного беспредельщика. Был он в наших краях в пересыльной тюрьме в качестве "смотрящего", вот его местная братва и привлекала для разных разборок. Как уж получилось, что Лёха так поднялся, погоняло новое себе придумал, не знаю, не интересовался. Время лихое, путаное. Однако вышло так, что мне пришлось с ним встретиться.
Нужно было лично, с глазу на глаз, объяснить, что старых каторжан не пристало авторитетному вору обижать, пусть даже давние счеты имеются. Всё же на одной киче чалились. Мне тогда подумалось, что жизнь изменила Башая к лучшему.
Ну и встретились. Аудиенцию организовали мне прямо в изоляторе, т.е. в тюрьме. Подробности опущу. Он, конечно, узнал меня, и, как я не надеялся на благие перемены, их я не нашел. Мало того, Башай, не скрывая своего пренебрежения, велел в общак платить суммы, ставшие для меня по тем временам непосильными. Надсмотрщика приставил - Крыню. Тот ещё отморозок. Этот гад должен был вовремя сдирать оброк и следить за моим хозяйством, чтобы я чего не утаил.
Наведя справки, мне стало многое понятным. Лёше Челябинскому нужно было собрать солидную сумму для московских покровителей, чтобы выкупить свободу, вот он и злобствовал. Ходили слухи, что жить ему осталось немного - уж больно много врагов он себе нажил за то недолгое время, пока "смотрящим" в нашем районе числился, да и старые грешки, как шило, в мешке не утаишь. И хоть хрестоматийная воровская каста значительно была оттеснена представителями новой волны - бандитами-беспредельщиками, "апельсинами" да "лаврушниками" (ворами, коронованными за деньги), вес она ещё имела, и свои попранные права просто так отдавать не собиралась.
...Однажды все мои попытки урегулировать взаимоотношения с Челябинским потерпели окончательную неудачу, а мзда, якобы, в воровской общак непомерно к тому времени возросла. Платить было нечем. Тогда Крыня затребовал мою личную машину в счёт погашения "процентов по задолженности" и намекнул на загородный дом. Я строил его долго, вложил немало средств и сил, так что достался он мне потом и кровью. Это был мой первый и, я считал, последний дом в жизни. Родовое гнездо. Деревьев я понасажал в поместье на целый лес. Оставалось помимо дочки ещё сына родить, что мы и планировали с Ниной, воспитать и на ноги поставить. А тут Крыня, мерзкое животное, со своими грязными вонючими лапами. Я не смог этого снести, хоть и понимал, что грандиозного конфликта мне не избежать.
Когда, вернувшись домой из города, я увидел Крыню с бригадой костоломов у своих ворот - они пришли за автомобилем - да ещё свою Нину, отбивающуюся от недвусмысленных приставаний Крыни, разум мой на мгновенье помутился. Но только на мгновенье. Затем пришло отрезвление, позволившее мне понять, что до сих пор я воспринимал реальность не так, как должно быть.
Я, как и большинство граждан нашей многострадальной Родины, в те бесславные девяностые находился в зомбированном состоянии - от безвластия, беспредела, духовной и идеологической дезориентации. Многие тогда понимали, что происходящее - явление хоть и временное, но безвозвратно лишающее нас прежних ценностей, уверенности в завтрашнем дне, защищённости. Далеко не каждый отдавал себе отчет в том, что сохранить достоинство и благополучие можно только полагаясь на себя. Кто-то покидал страну, кто-то уходил в политику, во власть, а кто-то пополнял ряды криминального воинства. Остальные, сами того не осознавая, являли собой безропотное блеющее и мычащее стадо, оставшееся без пастуха. И не важно, коммерсант ли ты, бизнесмен, государственный служащий или безработный - это уже зависело от талантов, жизнестойкости, приспособляемости, случая - всё одно овца. Или корова. Или курица. Каждого кто-то да пользовал - стриг, доил, откармливал на мясо, держал в роли обслуживающего персонала или шута. Вот такой биполярный мир. А скорее триполярный. С одной стороны - стадо, а с другой - мафиозное государство-уродец и уголовная братия. И, конечно, в таких условиях случалось всякое: бунтарские волнения, самостийные образования, противопоставляющие себя всему и вся, религиозная и оккультная ажитация, "бегство в астрал", симуляция опыта колобка (я от бабушки ушёл, я от дедушки ушёл), смертоносные выплески отчаяния и протеста.
И вот я прозрел. Исчез страх за себя и семью, за будущее. Я словно поднялся над землёй высоко-высоко и посмотрел вниз. Я отчётливо, ясно и контрастно увидел безликую толпу рабов и деловито снующих повсюду надсмотрщиков и рабовладельцев. И те, и другие, и третьи выглядели жалкими беспомощными букашками. Так, мельтешит что-то внизу, шевелится. Биомасса. Пшено.
Только укротив животный, физический страх (за жизнь, здоровье, деньги, социальный статус), можно стать морально (или внутренне?) независимым и духовно всемогущим. Внезапно обнаружился свой собственный ключ к управлению судьбой, способ влияния на окружающий мир. Оставалось лишь пожелать и любая твоя прихоть исполнялась. Такая вот штука. Фантазия ли, психологическая установка или чудо мысли, не берусь дать точное определение, да и "заморачиваться" не хочу. Главное, работает. Проверено.
...Мой дом стоит на взгорке. К гаражу ведёт асфальтированная дорога. Я плавно подкатил к воротам, заставив братков чуть расступиться, и поровнялся с их черным джипом, припаркованным тут же. Выключил зажигание, поставил машину на ручник и вышел. Вряд ли моё лицо что-то выражало. Во всяком случае, теоретически Нина хоть и могла бы потом описать всё произошедшее на её глазах, но по необъяснимым причинам таких деталей, как выражение моего лица, она не помнила. Всё, мол, выглядело, как во сне.
Я подошёл к Крыне, стоящему с нагловатой улыбкой, посмотрел в его глаза (странно, что никто не дёрнулся, все стояли молча, хотя только что галдели, ржали и шуршали кожей своих курток) и тихо произнёс:
- Башай умер, тебя за собой зовёт. И этих всех.
Под "этими" я подразумевал не только крыневскую свиту, но и вообще всех подручных "смотрящего". Сколько уж их там было - две или три сотни, не ведаю. Сзади я ощутил едва уловимое движение. Смотрел строго перед собой, не оборачиваясь, и видел лишь несколько смутившееся бандитское лицо, с которого сошла улыбка, забегавшие вдруг глаза и дёрнувшиеся губы в намерении сказать что-то. Взгляд Крыни рассеянно перебегал с меня на происходящее сзади. А за моей спиной явно что-то происходило. Я лишь могу реконструировать события, как я их себе представляю. Видимо, странная сцена подействовала гипнотически на бритоголовых "гоблинов". Они отошли от гаража, обошли с разных сторон свой джип, кто-то, возможно, даже потрогал дверные ручки, но открывать двери, а уж тем более садиться в машину никто не стал, сбились в кучку и зачем-то встали позади джипа. И тут что-то щелкнуло, клацнуло, как затвор передернуло, и более чем двухтонный Гранд Чероки сорвался с ручника. Именно в этот момент и я оглянулся. Опять же непонятно почему, растерявшиеся боевики продолжали стоять как бараны, даже когда набирающий скорость джип подмял под себя одного из них. Другой, словно очнувшись от ступора, попытался удержать сбрендившего "американца", нелепо упёршись плечом в заднее стекло и быстро перебирая скользящими по асфальту ногами. Ещё двое безвольно отпрянули в стороны под натиском оттолкнувшего их Гранда. Скрежет дублёной кожи об сухое грязное днище, глухое хряканье под колесами... А появившийся из-под переднего бампера пыльный, мятый, шевелящийся клубок придал грубый реалистичный штрих к общей весьма сюрреалистической картине. Когда ёрзающее на асфальте "существо" обрело некоторые узнаваемые формы, было видно, как руки придерживают неестественно вывернутую голень - колесо всё же проехалось по ноге. Раздался стон, затем вопль, а укатившийся метров на сорок джип, разогнавшись под горку до приличной скорости, сошёл с асфальта, и, только начав заваливаться на бок, с хрустом врезался в старый тополь. Напоследок скрипнул покорёженным металлом и опрокинулся. Несколько пар тупых глаз ещё несколько секунд смотрели в его сторону, невзирая на стоны и ругань пытающегося обратить на себя внимание калеку.
Я посмотрел на Крыню. Тот - на меня. Тихо буркнул:
- Ну, смотри.
Что могла означать эта фраза, трудно сказать. Угрозу? Растерянность? Во всяком случае, секунду спустя он уже куда-то звонил по мобильнику и направлялся в сторону Чероки. Трое подхватили пострадавшего и поволокли его следом за Крыней.
Больше я в их сторону не смотрел. Ободряюще тронул за плечо выходящую из оцепенения Нину, открыл гараж и загнал машину. Автоматические ворота позади меня плавно задвинулись...
Какой черт заставил меня повести именно так, откуда взялась эта странная фраза: "Башай умер...", я не знаю. Да и часто ли мы подвергаем анализу своё поведение - почему сказал так, что толкнуло сделать эдак? Одни говорят: на всё воля Божья, другие - дело случая, третьи - провидение. А иные и вовсе не задумываются о таких мелочах. Ну, случилось и случилось. Вот и я решил не забивать свою голову самокопанием. Тем более текущая ситуация заставляла продолжать действовать в том же духе. Подспудно я сознавал, что слабину давать - смерти подобно. Башаю брошен дерзкий вызов, отвечать за слова всё равно придётся. Если, конечно, перестанет фартить, как сегодня...
Нина у меня девушка умная, и хоть в прошлом любительница экстрима, но всё же не привыкшая к таким наездам братвы и эпатажным выходкам с моей стороны. Некоторый стресс, пережитый ею, мало-помалу прошёл, вечером мы выпили сухого винца, долго общались на разные отвлечённые темы и, в итоге, полночи наслаждались физической близостью...
Она заснула у меня на плече с улыбкой на устах. А я не спал и всё думал...
* * *
Повторяю, что Нина у меня девушка умная, хоть в прошлом любительница экстрима: байкершей она была, своя тусовка, свой сленг. Не понимал я их, кожа, банданы, цепи-клёпки...
- Как ты смешно связал, - хохотнул Савва, - "умная, хоть и байкерша". А я вот в своё время в каком-то смысле стилягой был! Так что? Какая связь между умом и неформальными взглядами на жизнь? Ладно, пустяки, продолжай.
Я видел: Савва немного дурачился. Смешной. Такой почтенный, бывалый, мудрый и - по-мальчишески дурашливый. Потешно и трогательно! А может он тем самым что-то скрыть от меня хотел? Например, нетерпение: когда ж я, мол, закончу свой рассказ. А между тем он только начинался.
Ну, так вот. Она заснула у меня на плече. Такая нежная... Ангел. А я не спал и всё думал...
...Кто уж и как загнал меня в те руины на окраине города, где началась погоня за мной Башая (надо же, лично явился со свитой, поквитаться за нанесённое оскорбление!) - не имеет сейчас значения. Забили стрелку, а я принял вызов. Не скажу, что надеялся на мирный разговор, это было бы глупо, но что-то (опять же не знаю, что именно) поддерживало во мне ощущение парения над стадом и осознание Пробуждённости. И именно это позволило мне спокойно явиться в назначенное место.
Длинные корпуса цехов старого завода, ранее стратегического объекта, соединялись переходами и примыкали к высокому зданию-свечке бывшего заводоуправления. Несколько лет назад здесь гремели взрывы и бушевал пожар. Лихие парни выясняли отношения - делили сферы влияния и заодно завод. А в итоге - ни старых хозяев, ни новых претендентов не осталось - кто в тюрьме, кто за кордоном, а кто и под каменной плитой. Гигантская огороженная территория считалась проклятой, народ обходил её стороной, а у правительства и местных властей были свои заморочки, и руки до бывшего оборонного предприятия не доходили.
Приближаясь к месту назначенной встречи, я выбрал необычный подъезд - не со стороны трассы, от которой разбитая асфальтированная дорога вела к главной проходной (где меня ждали), а, свернув за километр до поворота и объехав заводское ограждение, с обратной стороны гигантской промышленной территории. Так что вынырнул я к встречающим - с тыла. Я вышел из машины, предусмотрительно остановив её рядом с невзрачной открытой дверью складского ангара, метров за пятьдесят до белого Мерседеса Башая и двух чёрных бумеров. Пришлось свистнуть, поскольку никто из ожидавших не приметил меня. Неужели так тихо подъехал?
Свистнуть "смотрящему", приблизившись сзади? Ещё один удар по самолюбию Башая и попрание мною всех неписаных правил воровского этикета. Из "мерса" лениво выставил на землю ногу, а потом и показал свою чудовищных размеров голову пахан, одетый в спортивный костюм фирмы "Адидас". Редкие, но крупные зубы обозначили злой оскал. Братки повыскакивали из "бумеров" с короткими автоматами наперевес, у одного в руке я увидел пистолет с глушителем. Группа в пять человек, ускоряя темп, шли ко мне. И всё же я сделал несколько шагов в их сторону, прежде чем встал в проёме той неприметной двери. Киношное геройство я за ненадобностью и без сожаления оставил авторам и персонажам незатейливых боевиков.
- Куда ж ты, Шуршелло?! - выкрикнул Башай своим сиплым ехидным голосом, стараясь придать ему максимально трогательное и ласковое звучание.
Надо сказать, я ненавидел своё зоновское погоняло. Никакого смысла оно в себе не несло, так, случайно обронил в тюрьме кто-то из уважаемых зеков преклонных лет, опираясь на имя Шура, остальным понравилось. Так и пошло. Шура - западло, вроде как женское имя, а Шуршелло - прилично звучит. Тем не менее, оно мне не нравилось. Почему? Может потому, что всё равно от Шуры. Не знаю. Ни тогда не нравилось, ни, тем более, сейчас, когда прошлое хотелось забыть как неприятный сон. Ну да ладно.
Если бы его "негры" не пошли бы с такой откровенной напористостью в мою сторону, а сам бы он сдержал свои эмоции, да ещё и язык за зубами, коварный замысел мог бы и удаться, окажись на моём месте другой. Помучили бы парня, понаслаждались его моральным и физическим унижением и в заключение прикончили бы, бросив труп в один из ящиков какого-нибудь тарного цеха.
Но я словно слышал и видел мысли каждого из приехавших на этих трёх машинах. Я парил над ними, не испытывая ни страха, ни сожаления о случившемся, ни упрёка, и бежал...
...А спустя какое-то время, когда позади остались гончие псы (кто покалечился, кто заблудился в лабиринтах, а кто и просто выдохся), а запыхавшийся Башай настиг меня у сломанного лифта, я, уже почти отдышавшись, распрямил тело, поднял голову и, слегка улыбнувшись, сказал:
- И всё же ты умер, "башая башка".
Время замерло. Остановилось биение сердца. Возможно, и солнце за кирпичной стеной на синем безоблачном небе больше не двигалось. Я ждал и на что-то надеялся.
Кажется, секундная стрелка подаренных друзьями на тридцатилетие "Ролексов" вновь пошла. Мне послышалось, а может, так оно и было, как в наступившей зловещей тишине часовой механизм ожил и ритмично зацокал.
Дуло вскинулось в мою сторону и полыхнуло красным...
* * *
Сердце выпрыгивало из груди, когда я проснулся.
Да-а-а... И "стрелка" у завода, и погоня, и выстрел в упор - всё лишь сон. Вот те на! Рядом спала Нина с мечтательной полуулыбкой на своём ангельском личике. После вчерашних приключений - наезда "комбрига" Крыни и его позорного отступления с некоторыми "боевыми" потерями, моей странной угрозы-навета, что якобы умерший Башай всех за собой позвал, интимных "посиделок" со мной - Нина спала беспечным сладким сном.
Я проснулся, но глаза не открывал. Я знал, что делать.
Надо сказать, что сны, подобные этому, никогда ещё не сулили ничего хорошего. Это был очередной вещий сон-предупреждение. Я не нуждался в сонниках Миллера и вполне обходился без наёмных или печатных толкователей.
У некоторых людей есть манера (или способность?) отдельные свои сны пересматривать заново, или досматривать, если вдруг проснулся на самом интересном месте. Я же это свойство, а оно у меня с детства, называю "доспать сон" или "пересмотреть".
Вот не нравится мне, допустим, окончание сна. Лежу, проснувшись, думаю, как бы его, то есть сон этот, переиначить. В этом случае я могу снова в дрёму погрузиться и "пересмотреть" сон, но уже с иным исходом - по выбору, как захочется. Правда, не всегда так уж легко удаётся срежиссировать новую версию уже приснившегося сна. Порой помучаться приходится изрядно. Ну, вот не идёт что-то и всё тут! Много раз выныриваешь из сна с дурной развязкой, норовишь проснуться, но усилием воли поддерживаешь это полудремотное состояние, когда явь смешивается с виртуальностью и становится возможным на любой лад менять ту псевдодействительность, в которой находишься.
Я лежал, прокручивая в голове образы и сцены, и погружался в сон.
...Я опять был в холле с угловой дверью и лестницей за ней. Я не побежал по ступенькам, а схватил с пола метровый обломок разбитой оконной рамы, затаился у самого косяка, прижавшись к стене у дверного проёма, и ждал. Глазами прочертил границу от своих ног к стоящей у противоположного косяка картонной коробке.
Первым пересёк невидимую линию вырвавшийся вперёд, видимо, самый резвый преследователь. Присев, я вложил в удар всю свою силу, вспомнив игру в лапту из далёкого детства. Хватило с запасом. Короткий вскрик преследователя, не успевшего что-либо понять и даже схватиться за переломленные голени, удар головой о первую ступеньку, вращение лязгнувшего о бетон автомата Калашникова.
Навыков владения таким оружием у меня не было, кроме уже забытых уроков по военно-патриотической подготовке в школе. Но в руки "ствол" лёг словно сам, а спусковой крючок палец нащупал, как положено. Непроизвольный короткий одиночный выстрел вверх придал уверенности и силы. Я не стал ждать, когда в поле видимости появятся остальные и ринулся им навстречу...
Выстрел прозвучал сзади. Покалеченный оказался не полностью обезоруженным, что-то ещё оставалось в его арсенале. Ну конечно, пистолет. Я обернулся. Полусидя на ступеньках с окровавленным лицом, в меня целился скрипящий зубами уркаган. А по спине прошлась очередь из нескольких автоматов... Но уже с противоположной стороны.
Я резко "вынырнул" в реальность, и погрузился в дрёму снова. Мне пришлось проделать это не раз, прежде чем удалось оставить в нереализованной действительности множество собственных проколов, пролитой крови, своей и чужой.
Мы оказались один на один с Башаем в небольшой комнате, заставленной высокими как пеналы железными ящиками-шкафами. Клубился пороховой дым. Единственная лампочка оказалась точно над головой-башней ухмыляющегося урода. В волосатых истатуированых руках покачивался обрез ремингтона. Я был вновь безоружен. Автомат с пустым рожком я секунду назад бросил на пол.
- Попался, Сашок? Сейчас я кишки твои выпущу, - кружась невдалеке от меня, просипел Лёха.
- По тебе мама скучает, чуня, валил бы ты к ней, - неожиданно для себя самого пренебрежительно изрёк я. Какая-то интуитивная уверенность, что выстрел не прозвучит, позволила мне куражиться. - Брось палку, всё равно она не стреляет. А ты такая же скотина, сделанная из мяса и крови, как все твои ублюдки, - кивнул я головой в сторону двери, за которой только что успел "завалить" четверых. Башай дёрнулся, но прежде чем он успел нажать на спуск, ему пришлось послушать меня. Ведь я продолжал говорить:
- Сейчас ты отправишься к маме, сынок. Она считает, что потеряла тебя, плачет который год, и годков ей уже немало, и ухаживать некому. Стара она и больна очень. Причитает: "Алёшенька милый, на кого ты меня оставил!" А рядом алкаши да сноха с сожителем, всё ждут, когда квартирку к рукам прибрать можно будет. Ты ведь для матери своей, бабы Тамары, как её в посёлке зовут, маленький совсем ещё... Ма-а-ленький...
Я увидел, как только что угрожающий мне кровавой расправой гигант начал уменьшаться в размерах, словно сдувающаяся резиновая кукла. Лицо его стало детским и глупым. А я продолжал магию слова, используя неведомые силы фантазии, воображения и чего-то ещё.
- Маленький, совсем маленький... Дай я тебя придержу, а то упадёшь, головку поранишь, что я маме твоей скажу...
Башай стремительно убывал и в росте, и в комплекции. Грохнулась об пол обрезанная помповуха. Я застыл, с наслаждением наблюдая беспомощное лицо крохотного младенца с уродливо большой головой, теперь походящей своей формой на луковицу. Нечто, представшее передо мной, скорее напоминало гуманоида из фантастических фильмов и телепередач о летающих тарелках. Когда его рост достиг от силы тридцати сантиметров, несчастное существо с большими раскосыми глазами не удержалось на тонких ножках, плюхнулось на груду одежды, оставшейся от удалого разбойника. Кожаная куртка кулем стояла тут же, словно палатка для странного, чуть волосатого инопланетянина с длинными ручками, о четырех пальцах каждая...
Я не мог с уверенностью сказать - произошедшее и увиденное было плодом моего воображения, следствием созданного экспромтом собственного сценария или проявлением высших сил, пришедших мне на помощь, дабы избавить меня от мучительных поисков выхода из безотрадного снотворного сюжета.
Стены и предметы, только что окружающие меня, куда-то исчезли. Я видел, как продолжающий уменьшаться человечек полетел в бездонное пространство. Пространство, свернутое в чёрный туннель и засосавшее в себя гуманоида Башая. Мысль моего пробуждающегося сознания устремилась за ним. Туннель внезапно оборвался мрачным ночным пейзажем. Я видел, как крохотное тельце легло на траву возле шершавой каменной плиты, торчащей из земли. Местность вокруг напоминала парк или реденький лесок. Последнее, что я успел увидеть и услышать, было следующее: сгорбленная старушка в тряпье приближается к существу, наклоняется и тянет к нему руки: "Алешенька, нашёлся, сынок..."
Я проснулся. Ещё несколько минут я "переваривал" пережитое, удовлетворяясь достигнутым эффектом. Сон теперь был полностью исправлен, пусть и таким, не совсем реалистичным способом. Тем не менее я чувствовал, что ничего плохого он больше не предвещал.
На удивление спокойно прошел весь следующий день. И другой, и третий. Крыня не появлялся, да и от Башая никаких вестей. Так прошло недели две, а может и больше. И поползли слухи, что в мире блатных и беспредельщиков что-то произошло. Передел ли власти, междоусобная ли война, а то и конфликт с силовыми структурами - никто толком ничего не знал. Я принципиально не наводил никаких справок. Шло время. Дела наши семейные стали налаживаться, бизнес потихоньку поправлялся. Меня это радовало, и судьба моих недавних вымогателей совершенно не интересовала. А в один из солнечных и радующих душу дней до моего окружения долетает весть, что Башай бесследно исчез. В каких-то перестрелках полегли сразу несколько серьёзных авторитетов, якобы по заказу аж из Москвы. На элитных черногранитных полянах местных кладбищ как грибы после хорошего дождичка безудержно множились и увеличивались в размерах надгробные стелы. Люди в городе облегчённо вздохнули за много лет, власть понемногу возвращалась в законные руки милиции и администрации...
События те (наезд на меня Башая посредством Крыни, моё странное поведение, а затем и не менее странный сон) случились летом 1996 года. И вот что удивительно. Я даже не рискну во всеуслышание утверждать, что те события как-то связаны с другими, о которых я сейчас расскажу. Однако нечто кое-где всё же случилось, это неоспоримый и документальный факт. А внутренняя убежденность в существовании этой связи не отпускает меня и по сей день.
Итак. Спустя год-полтора после моих криминальных перипетий я узнаю о существовании некоего "кыштымского карлика", прожившего около месяца у полоумной жительницы города Кыштыма. По одной версии - уродец, по другой - неизвестное науке существо, а по самой распространенной - инопланетянин. Приютившая "карлика" престарелая женщина звала его Алёшенькой и считала своим сыночком. Дело было летом 1996 года!
По телевидению лично я видел сюжет следующего содержания:
"1996 год. Челябинская область, город Кыштым. Местная жительница Тамара Николаевна Просвирина испытала ночью странное внушение и подалась в лес, где располагалось кладбище. На одной из могилок пенсионерка обнаружила жуткую находку - не то человеческий младенец, не то неведомое животное. Его рост составлял около 30 см, голова - остроконечной тыковкой, вместо губ - щелка, тело покрыто шерсткой, на руках четыре пальца с острыми коготками... Существо это жалобно попискивало, и сердобольная старушка решила взять его с собой -- завернула, принесла домой, накормила и назвала Алешенькой, искренне считая, что это наконец-то нашелся ее сыночек.
Позже Тамара Просвирина подробно описала место своей находки. По словам старушки, незадолго до этого она видела над лесом странное свечение и яркую вспышку. Исследователи-энтузиасты и уфологии осматривали то место и обнаружили обожженные следы на земле и деревьях...
Ближайшие соседи Просвириных знали, что она что-то скрывает, но на все уговоры рассказать правду пенсионерка отвечала крайне бессвязно. Ее посчитали сумасшедшей и отправили на принудительное лечение. Алешенька, оставшись без воды и питья, вскоре умер.
Один из соседей, некто Владимир Нуртдинов, учуяв в комнате старушки странный неприятный запах (не трупный, а какой-то "пластмассовый"), обнаружил тельце в картонной коробке и высушил его на солнце на крыше гаража.
Сотрудники милиции изъяли мумию, сделали оперативную видеосъемку (продолжительность сюжета примерно 30 минут). Патологоанатом местного морга Станислав Самошкин, осмотревший тельце, сказал, что оно не может быть человеческим. В протоколе зафиксировано около 20 отличий. Пупка нет, сосков нет, половых органов нет, череп составлен из четырех роговых лепестков, глаза большие с вертикальными звериными зрачками...
На внеземном происхождении Алешеньки настаивали многие очевидцы, в частности, следователь Кыштымского ГУВД Евгений Мокичев, который держал в руках мумию неведомого существа. Считает Алешеньку инопланетянином и Галина Артемьевна Алферова (родственница Тамары Просвириной) -- одна из немногих, кто видел это существо еще живым. Она сообщила любопытную подробность: у "кыштымского карлика" не было анального отверстия. Обычно сухой и пушистый, он после еды покрывался слизью, словно отходы жизнедеятельности выделялись через кожу.
Так как состава преступления в странной истории не усматривалось, то со временем сотрудники милиции потеряли к Алешеньке всякий интерес. Правда, не все. Старший следователь Владимир Бендлин проявил все же любознательность и понимание, что "кыштымский карлик" может представлять научную ценность. Он не стал выбрасывать мумию, а забрал ее на хранение к себе домой.
В тот момент в Кыштыме объявилась команда, назвавшая себя уфологами. Они побывали у Бендлина, осмотрели Алешеньку и сказали, что находку надо везти в Москву для более тщательного изучения. И следователь с легким сердцем отдал мумию. Но до столицы кыштымский гуманоид так и не добрался.
В качестве объяснения в ход была запущена совершенно невероятная легенда -- мумию инопланетянина украли другие пришельцы. Якобы, когда ее везли в машине, на 78-м километре, неподалеку от известного в тех местах Тюбукского спиртзавода, над капотом завис неопознанный летающий объект и неведомый голос приказал открыть багажник, где лежала картонная коробка с телом Алешеньки. Испуганные "уфологи" выполнили приказ. Тогда НЛО при помощи яркого луча втянул в себя коробку и взмыл в небо...
Насколько позже было выяснено, на самом деле это оказалось ложью, существо попросту было перепродано и, вероятно, находится сейчас в чьей-то частной коллекции.
Как бы фантастически не звучала эта история, уфологии уверены, что кыштымский пришелец действительно существовал. Японские теледокументалисты смонтировали фильм "По следам инопланетянина Алешеньки", где основными кадрами стала, естественно, видеопленка, снятая милицией, и некоторые любительские кадры. Японская телекомпания NTV объявила вознаграждение в 200 тысяч долларов тому, кто найдет карлика..."
История тёмная, мало освещённая и в прессе, и в Интернете, и на телевидении. Её и спустя многие годы постоянно перевирают, добавляя всяческую отсебятину. Незыблемыми остаются только милицейский протокол, заключение патологоанатома и уникальные видеокадры, на которых зрители видят высохшую мумию с раздавленным черепом, словно состоящим из нескольких лепестков, и неуклюже сложенными четырехпалыми ручками.
Примечательно, что Кыштым - городок в Челябинской области. Где-то там была родина Лёхи Башая, Алёшеньки. Я уверен, что его нет в живых, но официально, скорее всего, он числится без вести пропавшим.
А старушку, нашедшую якобы на кладбище ещё живого уродца, звали действительно бабой Тамарой. Несчастная женщина, психически больная, была сбита при странных обстоятельствах двумя машинами сразу, когда выскочила в одной сорочке за территорию психбольницы на проезжую часть дороги. Просвирина погибла именно в тот день, когда с ней должны были встретиться заинтересованные "кыштымским феноменом" японские исследователи. Они очень рассчитывали побеседовать с главным очевидцем, поскольку им больше ничего не оставалось, ведь мумифицированное тельце к тому времени таинственным образом "пропало"...
* * *
- Да-а, вот сон так сон... - задумчиво протянул Савва и, тяжело опираясь двумя руками на свой исторический бадик, встал из-за нашего импровизированного стола. - Разомнусь немного, засиделся... Слушай-ка, Сань, а ноги-то не болят! Странно.
У Саввы ещё в студенческие годы тяжелый грипп дал осложнение на суставы. Поражённые артритом ноги требовали с тех пор постоянного лечения. Борьба с болью давно стала хронической привычкой, требовала огромного мужества, и Савва, гордый по натуре человек, никогда при людях не жаловался и старался не поднимать тему своей болезни, а уж тем более поддерживать её, если о недуге начинали говорить другие. Правда, в последние годы скрывать боли, как и не привлекать внимания к своей хромоте, становилось всё трудней, если не сказать - невозможно. И Савва уже начинал смиряться, когда близкие выражали сочувствие и настаивали заняться здоровьем.
А вот если боль внезапно успокаивалась, чего утаить не только не удавалось, но и не хотелось, ноги сами выдавали себя: чуть ли не пускались в пляс, и Савелий Васильевич молодел лицом, становился чрезмерно подвижным, энергичным и жизнерадостным. Он и без того-то был как вечный двигатель...
Вот и сейчас: вскочил, заходил взад-вперед по комнате, мягко и ритмично касаясь пола пробковым наконечником палки.
- Вот так со-он! - снова затянул Савва. - А ведь точно, и видел я, и слышал про этого кыштымского гуманоида. Знакомая история. Помню, дочь в Интернете уже не так давно фотографии мне показывала, скрюченный такой, хрупкий, как ящерка засушенная. А это, значит, Башай твой. Ну и ну-у.
- Думаю, что Башай, - осторожно промолвил я, ещё находясь под впечатлением самого факта своего рассказа - ведь я впервые доверил свою историю другому человеку. Как решился? А вот решился, и напряжённо ломал голову - почему...
- Но я вот что тебе отвечу на всё это, Саша. В природе много вещей, объяснить которые мы, вроде как, и не можем, а фактически абсолютно всё может быть объяснено. Причём логически и вполне научно объяснено! Только дальше своего носа мы ничего и видеть-то не хотим, и, что чаще случается, не умеем! У меня ведь не скучнее история есть...
Савва застыл на месте, словно его хватил удар. Я всерьёз испугался, и уже готов был вскочить со своей табуретки, как друг мой "ожил" и продолжил говорить. Но уже без прежнего эмоционального подъёма.
- ...Только вот времечка маловато остаётся. Мне в Питер ехать надо, подзадержался я здесь. Дома жена ждет, дочь.
- Успеешь, Сав, расскажи! - улыбнулся я и протянул руку, попытавшись за ладонь ухватить друга да усадить его обратно на место. А он как-то странно посмотрел на меня, остановившись рядом, и произнёс решительно, даже немного жёстко:
- Нет. В другой раз. Поздно уже. Пора.
Я не стал спорить, только взглянул на одинокую гвоздичку, так контрастирующую со свежеструганными белёсыми досками пола. "Странно, - подумал я, - доски-то отчего вдруг так посвежели?".
- Сав, ты поговори с издателем этим... Как его...
- Обещал - поговорю, значит, поговорю, не дрейфь. Решим вопрос.
- Хорошо, - вздохнул я. Погоревал немного, что историю из Саввиного детства до конца не дослушал. Несмотря на то, что продолжение уже и сам знал.
Я с некоторых пор занялся литераторством, и кое-что из-под моего пера изредка выходило. По большей части в выпускаемой мною и группой товарищей газете. Вот только по-настоящему публиковаться как самостоятельный автор не решался - то считал, что произведение сыровато, то видел, что оно носит слишком интимный характер. Ну как издашь дневниковые записи, к примеру? Их у меня много, и весьма занимательных. Но несколько историй из своей личной биографии я как-то обработал и объединил в небольшой сборник. Знающие люди рекомендовали отдать в издательство. В какое? Откуда я знал. В больших литературных кругах я никогда не вращался, никого лично не знал. Но знал Савва. Вот на него я и рассчитывал.
А в доме том, где Савве повстречались несколько женщин, я тоже побывал когда-то. Это был дом нашей с ним жизни. Только видели мы в нём каждый своё. Я - своих любимых, он - своих. Открывшаяся калитка в заборе, когда и Савва, и я шли детсадовской группой на прогулку - некий временной портал. Таинственно открывшись для каждого из нас в разное время, он показал нам будущее. Савве - его подруг: первую - болгарку Велину, вторую - манекенщицу Сарму, родом из Латвии... А танцующей девочке Вале, так очаровавшей маленького мальчика, суждено было стать известной балериной, любимой женой и главным человеком в жизни Савелия.
Мне тоже предрёк тот дом и любимых женщин и судьбоносные вехи моей биографии.
...Я, четырехлетний мальчуган, вышел, закрыв за собой калитку, и почему-то не удивился, что группа моя не продвинулась так далеко, как должно было. Я, сделав всего несколько шагов, вновь пристроился за девочкой со сползшим гольфиком на правой ноге. И шествие наше продолжилось. Звали только ту девочку не так, как назвал её Савва, а как-то иначе. Не помню уже. Разумеется, это была другая девочка, из другой эпохи. Ведь я почти на четверть века моложе Саввы.
* * *
Минуя Комнату, с которой началось наше путешествие, я сразу погрузился в свою реальность. Я просто "упал" в неё. С горечью и обречённостью.
...А ночью приснился сон, в котором мы вновь разговариваем с Саввой. И что-то ещё. Тревожное. Проснувшись, я никак не мог вспомнить тему разговора и это "что-то ещё". До утра было далеко. Я засыпал и просыпался... Просыпался и засыпал... Мучительно пытался вспомнить. Потому как, не вспомнив, я не смог бы "переснить" свой сон, окажись в нём что-то не так. Мелькали едва различимые и путаные образы, события, неузнаваемые осколки смутных видений. Едва появившись, тут же растворялись нераспознанными.
Оставалось гадать. Я должен был доехать до Саввы и встретиться с ним? Или Савва что-то хотел всё же сделать, но не успел? Почему не успел? Почему "всё же"? А может, у Саввы должно было что-то получиться, да не срослось? Что? Доехать до Питера? Встретиться со мной? С его семьёй? Что-то где-то впопыхах оставил? Ах ты... Вот незадача... Забыл. Я всё забыл. Бывает.
Утром ко мне, как всегда в последнее время повелось, пришла мама купаться в бассейнах и загорать. Бассейны - громко сказано. Так, искусственные прудики с рыбками, лягушками, водорослями и зарослями камыша в "отведённых местах". 77 лет моей маме, но она бодра и сдаваться старости себе не позволяет. Вот только зрение ни к черту, да аритмия иногда задаст перца. А в остальном ничего, держится мама молодцом. Лето выдалось солнечным, жарким, сухим. Последние дни градусов за тридцать. На дорогах в городе аж под сорок. Засуха в некоторых районах страны выпалила до тла урожаи кукурузы, зерновых. В некоторых городах плавился асфальт. Бедствие.
А у меня кругом вода, дети из неё не вылезают. Наладилась и мама плескаться с ними целыми днями. За делами я иногда и забывал о ней. Сама придёт во двор, не заходя в дом, расстелет на газонной кошёной травке своё полотенце и - в воду. Выйдет, накинув простынку на плечи, чтобы не обгореть, посидит чуток, и опять плавать.
Но в тот день, ближе к обеду, вышел я к ней, присел рядом.
- Как дела с издательством? Не издал сборник? - спрашивает.
- Да вот друг один должен помочь, говорит, нет проблем. У него знакомства, связи. Великий человек. В гости зовёт.
- Далеко?
- В Питер.
- О-о, далеко. А кто такой?
- Мощная личность. Искусствовед, всемирно известный реставратор Савва...
Мама замолчала, пристально глядя на меня своими полуслепыми, но всё равно проницательными глазами, и спустя секунду как-то настороженно спросила:
- А фамилия?
- Ямщиков. Савва Васильевич.
Не знаю почему, как не могу объяснить всего прочего, что иногда происходит со мной, но я похолодел внутри.
Мама округлила глаза и почти испуганно выпалила:
- Так он умер сегодня!
Я оторопел.
Оказывается, только что по радио сообщили - мама услыхала это перед тем, как пойти ко мне - о скоропостижной смерти Саввы ранним утром 19 июля 2009 года...