Я проснулась в поту. Что-то страшное и ужасное встретила я во сне, по ту сторону сознания, на обратной стороне реальности. Дрожу потому, что мир еще не полностью материализовался передо мной, а незнакомое до сих пор ощущение целостности тянулось за мной из ночного кошмара.
Встаю и иду в ванную. Когда я смотрю на себя в зеркало, начинаю верить, что как бабочка живу один только день - от пробуждения, до момента, когда снова усну, и ночные кошмары опять проделают свою лоботомию. Молодая красивая женщина улыбается из зеркала, и я понимаю, что прожить мой день будет не трудно, с ее красотой и молодостью.
Пью кофе и пытаюсь разобраться, что не так. Проверяю свои воспоминания, но вчера так далеко, а сегодня светит так ярко... Я захлопываю книгу памяти, уверенная, что, когда понадобиться, открою ее на нужной странице.
Подхожу к окну и обнаруживаю на улицах большого города всю ту же дождливую осень. Я не долго смотрю с высоты 24 этажа на остроконечный дождь, что терзает башни высотных зданий. Я смеюсь, вспоминая детскую загадку - две почти одинаковые картинки, на которых надо искать 5 различий. Мы так хорошо научились этой игре, что каждое утро повторяем ее бессознательно, как ритуал, сверяя мир перед собой с нашими воспоминаниями о нем. Я не буду искать различий, даже если их будет 10, меня больше не удивляет, что мир в окне моих воспоминаний отличается от мира, который вижу.
Люди не живут один день, они живут долго, иногда даже дольше, чем им хочется. Открываю шкаф и отступаю. Зачем мне эти тряпки? Мой многослойный костюм итак сильно прилегает к телу - я затянута, как в корсет, в эту квартиру, это утро, улицу, город, застегнута на все пуговицы обстоятельств, туго завязаны шнурки сегодняшнего дня. У меня кружится голова, когда понимаю, что попала в ловушку, расставленную сном. Это было страшно, но не больно, когда во сне с меня слой за слоем сдирали кожу и мышцы. Теперь я даже готова увидеть в этом новый смысл.
Усаживаюсь в кресло. Никто не живет один день. Самое время убежать от навязчивых мыслей. Мои привычки подсказывают мне надеть ярко красный дождевик. Они надежны, мои привычки, я могу полностью на них положиться и какое-то время ни о чем не думать.
Сначала щелкают двери за спиной, потом коридор извивается под ногами, и лифт старается успокоить меня классической мелодией, затем еще двери и еще одни. И вот уже ливень отрезвляюще хлещет в лицо.
Я петляю между луж, над головой несколькими этажами выше, по односторонним воздушным коридорам проносятся тяжелые машины. Никто не идет мне на встречу, сегодня плохая погода для пеших прогулок, и есть для этого более живописные места. Я одинокое красное пятно на сером тротуаре, под сеткой лихорадочного движения транспорта, у подножия железобетонных зданий, под агрессивным дождем, под нависающим все ниже и ниже небом. Как тень в луче солнца, как облако в ясном небе как дождь в туче, как дно в море, как снег на горных вершинах, как огонь под землей, что-то прячется во мне. Приятно если оно исчезнет, легко, если вырвется наружу.
Порыв ветра, и около меня зависает длинный полосатый фургон.
- Привет, Маша.
-Привет Антидепрессант. Не думал, что ты совершаешь свои утренние пробежки в такие дни. - Старший из двух мужчин в фургоне протягивает мне руку.
Антидепрессант это моя профессия. Очень популярная последние 20 лет в узком кругу психоаналитиков, профессия.
- В какие дни? - интересуется очкарик в форме, когда я запрыгиваю в машину.
-Эх ты молодо- зелено - Старший нажатием кнопки закрывает дверь фургона.- Осень. Время депрессий. Убийцы, самоубийцы, у всех мозги набекрень.
-Набекрень, набекрень - Забавляюсь я, вытягиваясь в удобном кресле.
Если поездка затянется, возможно, придется выслушать исчерпывающее объяснение, как необходимы всем этим стоящим на краю безумия людям Антидепрессанты, которые будут их уговаривать и убеждать в том, что жизнь не ужасна, а просто разнообразна. А если Бобров сегодня в настроении то и про то, что, спасая одного человека, даже паршивого самоубийцу, мы спасаем целый мир.
Город дважды крутанулся вокруг оси, которой был наш фургон, когда заговорило устройство связи.
-17 нашли своего Антидепрессанта?
-Я здесь,- отзываюсь .
-Отлично, Маша, ты нужна на углу Горького и Лермонтова.
- Самоубийца?
- Классик.
- Да? И какую он выбрал форму самовыражения.
-Собирается прыгать с крыши жилого дома.
- Так зачем я вам нужна?
- Конечно, мы постелили ему матрас пятью этажами ниже. Но может статься, что у него есть запасной вариант.
Моя команда ухмыляется, показывая свое отношение к подобной изобретательности. Они обыкновенные патрульные городской милиции, ловкие, вооруженные, опытные по большей части в активных действиях. И я для них тоже не сливки общества, а скорее клоун, выступающий по вызову, на сценах подобранных безумцами, в очень оригинальных представлениях.
Мы обмениваемся шутками и колкостями, без которых, наше общение долго и поверхностно знакомых , занятых людей, превратилось бы в сухой и малословный отчет об оперативной работе, всю дорогу до стоэтажного жилого здания на углу Горького и Лермонтова.
Наш фургон делает круг над плоской прямоугольной крышей. Мы успеваем рассмотреть на ней одинокую черную фигурку в плаще, прежде чем получаем приглашение на посадку. Мы резко пикирует на уровень 95 этажа, и сквозь черные круги перед глазами, замечаю, как молодой Тимур хихикает, его очень развлекает мой страх перед воздушной акробатикой.
Фургон вплывает в красно- желтую от сигнальных огней дыру в сером фасаде здания, и пристраивается между четырьмя патрульными машинами. Сегодня штабом быстрого реагирования стал спортзал жильцов 31 дома по улице Горького. Десять человек в форме встречают нас, кто-то даже помогает мне выбраться из фургона. Меня увлекают к пропасти окна, чтобы показать тонкую, силиконовую, почти невидимую сетку, шириной 5 метров, натянутую вокруг здания. Так, что если самоубийца действительно решится прыгнуть, он не промахнется.
- Но ты же понимаешь...- Заканчивает свои объяснения пожилой милиционер.
Я хорошо понимаю, что не всегда все оказывается таким, как кажется на первый взгляд, поэтому молчу и жду дальнейших инструкций.
- Его зовут Петр Васильевич Кузьмин. Возраст 30 лет Разведен, двое детей. Работает барменом в ночном клубе, живет в этом доме на 38 этаже. На крышу он уже 10 минут.
Меня совсем не удивляет, что он решил свести счеты с жизнью по месту жительства, одна треть человечества предпочитает гадить там, где живет.
- Мы постоянно сканируем крышу, он не принес с собой никаких взрывчатых веществ, и при нем нет огнестрельного оружия.
Меня это радует, ранений боюсь почти также сильно, как и резких перепадов высоты.
Снимаю красный дождевик и остаюсь в обтягивающей спортивной форме такого же цвета. На меня цепляют микроскопические микрофоны, миниатюрную, размером с пуговицу, камеру, маленький датчик движения. Борюсь с искушением встать с ног на голову, которое всегда возникает , когда меня, как сейчас, с разных сторон одновременно дергает и щепает насколько пар рук.
Наконец меня отпускают к моему фургону, где я могу взять то, что действительно может пригодиться. Первым делом меняю обувь, если даже на крыше ничего не будет взрываться, и никто не будет стрелять, я буду чувствовать себя спокойнее с генератором защитного энергетического поля в подошве. А также я не работаю без широкого пояса, в заднем кармане, которого храниться аптечка, на случай если кто-то пострадает и мне придется оказывать первую медицинскую помощь, и еще пару фокусов в карманах, до которых удобнее всего добраться. Оружия не ношу.
- Движение лифтов выше 94 этажа заблокировано. Тебе придется подниматься пешком, Маша. У выхода на крышу дежурят двое наших.
Киваю, проявляя нетерпение, 20 минут на крыше под дождем и в одиночестве слишком долгое ожидание для человека с нестабильной психикой.
Я знаю, что как только дверь на лестницу закроется за мной, они поспешат занять места у экранов мониторов.
Миновав два этажа, начинаю отсчитывать ступеньки ударами сердца - четыре ступеньки на каждый удар, шаг на две ступеньки. Бум, бум стучит кровь в висках Жизнь не один день, атакует разум. Бум. Жизнь измеряется не днями, а годами. Бум. Я не бабочка однодневка. БУМ. Люди живут долго. Бум. Время меняет людей... И, кажется, кровь застывает в жилах, я стою парализованная, не дыша и не моргая. Холодный пот течет по спине, совсем как во сне, словно со спины сдирают кожу. Время здесь не причем, и времени всего один день. Ночные кошмары меняют нас. И завтра наступит только тогда, когда мое "Я" пройдет цензуру сна. Мой разум, с воплями проносится на американских горках подсознания, прежде чем я снова обретаю способность дышать. Хочу скорее попасть на крышу, и мои ноги слушаются меня.
Двое высоких парней в форме салютуют мне и открывают передо мной дверь. Выхожу и начинаю дрожать. В моем ярко красном дождевике легко обратить на себя внимание, но очень трудно согреться.
Он стоит боком ко мне, широко расставив ноги, скрестив руки на груди, и смотрит на небо. Эта поза, близость пропасти и одиночество делают его похожим на поэта.
Когда-то давно, когда я училась в университете, меня мучил вопрос - почему все эти безумцы еще живы к приходу Антидепрессанта? Может страх смерти, может жалость к себе заставляет их медлить? С годами поняла, что когда рассудок поворачивается к лесу передом, а к вам спиной, вы начинаете искать в этом лесу нетрадиционные способы привлечь к себе внимание, одним из этих способов и является самоубийство. Это верно в большинстве случаев, конечно, мне известны исключения из этого правила. Но то, что это способ привлечь внимание не значит то, что трагедия не состоится, а только то, что драма дождется своих зрителей. Но есть еще кое-что, и, пожалуй, самое важное. Все безумцы хотят внимания, кто-то меньше, кто-то больше, и те, кто больше действительно опасны, потому, что последние могут захотеть в финале декораций разрушения и аккордов насилия.
У Петра Васильевича должно быть отличный слух, если, не смотря на шум дождя, он услышал, как хлопнули двери.
-Кто ты? Что ты здесь делаешь? Убирайся!- Заорал он и швырнул в меня железный круг антенны.
Отхожу в сторону, отмечая про себя, как все хорошо складывается. Злость это здоровая реакция на внешние раздражители.
Он достает маленький шприц из кармана и втыкает себе в шею иглу.
-Не приближайся - Низким голосом он произносит традиционный текст.- Или я убью себя. В шприце яд.
- Конечно. Я всего лишь тоже хочу посмотреть вниз, никогда не была на крыше стоэтажки.
- Ты из милиции!- возмущается он.
-Ну и что? Наш участок не находиться на крыше. Можно я подойду к краю?
Не успевает он ответить, я уже приближаюсь к ограждению. Поворачиваюсь к нему спиной, и, опираясь животом о каменный выступ, перегибаюсь туловищем через край.
Он сам сокращает дистанцию между нами, и теперь стоит в десяти шагах левее от меня. Дождь капает ему за воротник и на шприц, а я продолжаю подбираться к нему по спирали бессмыслицы, чепухи.
- Осень! Осень!- Кричу .- Где твои увядающие цветы, желтые травы, опавшие листья? Нет ничего. Вокруг одни каменные стены и летающее железо. Где же вы, птички, поете свои разноцветные песни?
Вижу, что напряжение отпускает его. Спина его сутулится, и он тяжело оседает на пол. Рука со шприцом дрожит, и он, подпирая локоть коленом, облокачивается об ограждение.
Смотрю ему в глаза. И он мне нравится, потому что я уже раньше видела такие глаза. Нам нравиться окружать себя знакомыми вещами и смотреть в глаза близких нам людей. Эффект узнавание связывает воедино вереницу беспорядочных дней в ту последовательную картину, что мы называем жизнью. Знакомые лица, привычные вещи дают нам силу и внушают надежду. Мне даже кажется, что любят люди за дежавю, а красота один из многих оттенков напоминания.
Мне жаль его и хочется сказать ему всю правду.
-Это бесполезно. Хочешь знать, что будет, когда ты примешь яд? Ты почувствуешь удивление, а потом окоченеешь. Часть оперативников, которые собрались в спортивном зале на 95 этаже поднимутся сюда, осмотрят и обыщут твой труп, и останутся дожидаться машины из морга, в то время как другие отправятся на обед. Первые будут тебя ругать за то, что ты выбрал не то место и не ту погоду, потому что они посинеют от холода, пока приедут из морга, те никогда не спешат. В морг твое тело доставят с комментарием - самоубийца, вскрытие обязательно. После обеда двое патологоанатомов, обмениваясь анекдотами и шуточками, сделают вскрытие, и установят от какого яда наступила смерть. Когда родным сообщат о твоей смерти, у них появятся две проблемы - похороны и, что сказать детям. На кремации будет присутствовать около 10 человек, максимум 15, остальные твои знакомые попросту не захотят портить себе день, и выразят свои соболезнования по телефону. Те близкие друзья, что придут проводить тебя в последний путь, переоценят свои отношения друг с другом - некоторые сблизятся, большинство переругаются. На поминках, когда все напьются, кто-то задаст вопрос: зачем он это сделал? Одни скажут - он был не в себе последнее время, мы не узнавали его, другие ответят - что-то повлияло на него, и он рехнулся. А потом все выпьют за того тебя, каким они тебя знали, помнят, и каким ты им нравился. А через год, услышав твое имя, они почувствуют досаду. Досаду за то, что ты умер, за то, как ты умер, за то, что знали человека, который так умер.
Это не подействовало. Моя речь была бесполезной, как и все моменты, когда я слепо поддаюсь нахлынувшим на меня чувствам.
-Наплевать.- Выкрикнул он, и локоть его оторвался от колена. Рука, держащая шприц, поднялась, словно для удара.
Но я готова к такому повороту событий. Поднимаюсь на ноги, прежде чем мое тело сгибается от приступа сильного кашля, и начинаю плевать кровью. Шок по-прежнему остается моим верным и единственным оружием против чужого безумия. Что только не приходилось использовать - подражать сумасшествию, танцевать стриптиз, превращаться в вампира, изображать уродство и болезнь - чтобы только вывести человека из замкнутого круга его больной логики. Мое позерство давно уже не вызывает у меня отвращения, ползая на коленях под дождем, раскусывая пакетики с кровью, из моего постоянного запаса на поясе, я ничего не чувствую.
А он естественно на минуту забывает о шприце, и инстинктивно делает несколько шагов ко мне. Этого достаточно, что бы я смогла в прыжке дотянуться до него. Прыгаю, висну на его поднятой к шее руке. Кажется, ломаю ему палец, когда вырываю у него из кулака шприц. Но он не чувствует боли, а, как зачарованный, смотрит на полупрозрачный пластиковый сосуд с ядом, который перелетает через край крыши и кувыркаясь падает на силиконовую сетку.
- Поднимайтесь. - Приказываю тем, кто нас смотрит и слушает в спортзале.
Одеваю Петру Васильевичу Кузьмину наручники, достаточно тонкие, чтобы помещаться в отдельном кармане моего пояса. Петр Васильевич рычит и ругает меня, очень культурно для человека работающего в ночном клубе.
Из-за выступа на краю крыши выныривает машина и забирает неудавшегося самоубийцу. Я же иду вниз опять по лестнице, сдавать оборудование, которым меня щедро обвешали перед выходом на крышу.
Когда спускаюсь, замечаю, что всех уже засосала работа - четверо скручивают сетку, двое отдают приказания по телефону, несколько человек возится с техникой. Но все они находят момент поприветствовать меня и похвалить мою работу. Принимаю поздравления, не прислушиваясь, как всегда в ситуациях, когда не могу услышать ничего нового. Вместе с поздравлениями, принимаю от своей команды приглашение на обед.
Наш фургон покидает здание и дождь заканчивается.
За обедом я обычно размышляю о своем будущем. Пытаюсь себе представить, как когда - то займусь преподавательской деятельностью. Это сейчас для меня теоретики и практики находятся на разных берегах, но придет время и возраст сотрет все границы. Думаю о том, как все поменяется тогда, и меня охватывает особая сладостная тоска - печаль, хорошо знакомая тем, кто в детстве часто переезжал из города в город, оставляя позади любимый двор и друзей. Вот уже несколько лет эта грусть- тоска служит мне отличной приправой к простым блюдам моего обеда. А сегодня вдруг понимаю, что все уже поменялось. И снятую во сне кожу не натянешь обратно. Споры практиков и теоретиков об аморальности обмана, о том, что шоковые методы должны быть ограниченны, больше не волнуют меня. Я даже теперь границу между собственной психикой и психозом с трудом рассмотреть могу.
Кажется, я только, что переусердствовала с приправами, и у меня пропал аппетит. Вынуждена признать, что со мной не все в порядке. Хуже этого может быть только моя гордость, которая не позволит просить о помощи.
Мы, я и моя, привыкшая к моей задумчивости, команда, вышли из кафе. Я ожидала, что мир перевернулся и мне придется шагать по небу. Но миру удалось сохранить свой шаткий порядок. И стараясь сохранять равновесие, я отправилась в спортзал.
Последнее время много тренируюсь. И это не потому, что приближается ежегодная сдача нормативов, которые я обязана сдать, как любой оперативник, несмотря на умственно - разговорный уклон моей работы. А потому, что активность всегда была для меня признаком здорового мышления, где причина и реакция связаны напрямую. И когда делаю физические усилия, могу быть уверенна, что мой рассудок не упорхнет от меня, как бабочка с разноцветными крыльями.
Вечером появляется новое задание. Наверное, я слишком долго задержалась в спортивном комплексе, и мне приходится выслушивать инструкции прямо в раздевалке, по телефону.
-Ситуация, с захватом заложников. Неизвестный забаррикадировался в здании металлообрабатывающего завода.
Выхожу на улицу, и холодный вечер принимает меня в свои объятия. От чередования темноты и неровного света фонарей рябит в глазах. Мышцы подрагивают, когда залажу в патрульную машину, дожидавшуюся меня.
Моя команда сдала смену, и отправилась по домам, примерно 2 часа назад. Как зовут мой новый эскорт, не знаю. В машине, на всю громкость включенные динамики, раскидываются последними сообщениями с места событий, и неприятно пахнет, какбуд-то здесь недавно гадали на кофейной гуще. Двое моих спутников молоды, не обращают на меня внимания, предпочитая общаться по рации. Возможно, они не довольны, что вместо того, что бы находиться в центре событий им приходится возиться со мной.
Наше путешествие подходит к концу, и я рассматриваю промышленный район с чувством неприязни. Плоские, низкие корпуса заводов, в шахматном порядке выросшие на западной окраине города, корнями уходят глубоко под землю, жадно тянут к небу свои черные трубы. Никогда раньше не бывала здесь. Для меня это незнакомая территория. Освещение этой части города отличается от освещения других улиц. Холодный серый стерильный свет, и полное отсутствие ярких разноцветных огней, таких привычных для глаза городского жителя.
Мы снижаемся, маяком нам служат сине - красные огни, нарушающие местную цветовую гамму. Как в пещеру, ныряем мы под темную арку с названием завода, и садимся на треугольную площадь. Насчитываю поблизости 15 таких же машин как наша. Еще 5 милицейских машин кружит в воздухе, над головой, и кажется, замечаю над заводом ярко синий грузовик журналистов.
Думаю о том, как я не люблю многолюдные места, стараясь как можно более аккуратно и незаметно протиснуться через толпу вооруженных людей. Мой эскорт, с оружием на перевес идет сзади, не догадываясь расчистить мне дорогу.
Меня встречают у входа двое в штатском. Двери бесшумно пропускают нас во внутрь в, слишком ярко освещенный, зал, заполненный незнакомым мне оборудованием.
- Нет. Он хорошо замаскировался. Приехал на общественном транспорте, зашел без пропуска, ни с кем не разговаривал, никто его не заметил и не запомнил.
Справа колдуют над приборами техники, слева ждет приказов спецподразделение десантников. В дальнем углу зала, замечаю группу саперов, с дивана на меня с интересом глазеют трое медиков. Чем больше людей - тем сложнее ситуация, вспоминается мне золотое правило.
- Сколько заложников? - спрашиваю я.
- 10 человек. Все гости завода - делегация из иногороднего филиала. Заперты в конференц-зале, над нами.
Яркий электрический свет в глаза удерживает меня от инстинктивного желания посмотреть на потолок, который стал полом их тюрьмы.
- Он все очень хорошо продумал. 2 этаж полностью заблокирован и заминирован.Все камеры отключены. Наверняка долго готовился, сволочь.
- Как я смогу добраться до него?
- Мы будем транслировать ему твое голографическое изображение и твои слова.
Ясно. Хуже не придумаешь. Мое изображение будет мигать где-то на втором этаже, как полярная звезда, а я буду подбирать слова для разговора с кем-то неизвестным и невидимым. Если он, конечно, настроен на разговор.
Мы останавливаемся у экрана монитора. Белые полоски - стены и дверные перегородки, чернота - свободное пространство. Должно быть, передо мной схема второго этажа. Насчитываю одиннадцать красных точек, десять почти неподвижны в большом квадрате, одна двигается вдоль узкой черной полосы.
-Что говорят саперы? - нахожу взглядом генератор для создания голограмм. Маленький, компактный, мне придется стоять по стойке смирно и сократить движения до минимума, что бы ему удалось сохранить четкость изображения.
- Саперы говорят, что им понадобиться время. Не меньше трех часов.
Генератор приглашающее помигивает. Я знаю, что мне надо встать в узкий фиолетовый столб света. Но очень трудно заставить себя это сделать. Одно дело общаться с живым человеком, смотреть ему в глаза, слышать интонации его голоса, следить за его движениями. При таком контакте, можно угадать его реакции, легче воздействовать на него. Совсем другое дело общаться на голографическо- эмпирическом уровне. А тем более с грузом ответственности за жизни десяти заложников.
- Вы должны найти психолога, который поговорит с заложниками и успокоит их.
- Мы все сделаем.
Встаю в круг, и зал, вместе с взволнованными лицами людей исчезает за фиолетовой стеной. Почти сразу слышу голос, что одновременно радует меня и пугает.
- Привет, тебе насмешница судьба.
- Меня зовут, Маша. А кто ты?
- Мне больше не нужны имена. Но спасибо тебе за компанию. Насколько я понимаю, ты Антидепрессант, и собираешься остаться со мной до конца. До чертового конца, каким бы он ни был.
-Конечно.
- Тогда не будем рассказывать друг другу сказки, и разыгрывать представление.
- Чего ты хочешь?
- И, пожалуйста, не пытайся меня исповедовать. Твоя тактика стара как мир - немного вопросов, немного обмана, все средства хороши, чтобы только сбить меня с толку, или тянуть время пока кто-то не найдет выход из этой опасной ситуации, которую создал я. А теперь ты и твои друзья, как муравьи в спичечном коробке ищите выход.
- Интересно, ты научился так красноречиво выражаться до того, как обиделся на весь мир или после?
- Обиделся? А, да, конечно. Что же еще думаешь, ты заставило меня пойти на такое? Обида, злость, месть, желание привлечь к себе внимание. Нет, я просто исполняю свой долг.
- Может, объяснишь мне, это у тебя так хорошо получается.
- Это случается редко, как зима в тропиках, и правильнее бы сказать никогда, но никогда слишком короткое и тяжелое слово для человека. Однажды утром ты просыпаешься и понимаешь, что мир изменился, и ты изменилсь. Все перепуталось, вывернулось на изнанку, и никак не хочет вставать на место. Тебе знакомо такое чувство?
- Более или менее.
-Тебе знакомо чувство, когда все, что раньше казалось важным, неожиданно теряет свою ценность? Пусть до этого ты плыла по жизни, как одинокий остров, но теперь нет даже острова, нет и движения. Есть только ветер и глаза, ты можешь смотреть, но не можешь чувствовать.
- Это стресс.
- Ага, причем хрестоматийный пример. Стресс и разочарование. Но бывает ли такое разочарование без причины?
- Причины могут быть скрыты.
-Это было бы так мило с их стороны. Ты думаешь, у меня есть причина убивать этих людей? Я их не знаю.
- Твое поведение не логично...
- А что такое логика? Пластилин, что из нее вылепишь в то и поверишь, а при определенном умении убедишь в этом и других. Должен тебе заметить, что когда я занимался тем, чем ты сейчас, я высказывался более резко. Я бы сказал мое поведение ненормально.
- Ты был Антидепрессантом?
- Теперь ты выражаешься не логично. Ты думаешь, подобный образ мышления может пройти, миновать, как болезнь?
- Что за цирк ты задумал?
- Удивлена? Думала такие, как мы не сходят с ума?
- Думала такие, как мы не становятся опасными.
- Опасность на самом деле это еще не зло. В маленьких дозах она даже лечит и воспитывает. Самое время тебе отбросить ненужные стереотипы мышления.
- По-моему ты переигрываешь. Рассуждать об абстрактной опасности, когда собираешься убить 10 человек - это безвкусица, пропахшая нафталином. Еще немного и ты расскажешь об относительности смерти. О том, что человек не может встретить свою смерть, потому что там, где есть смерть, нет "Я", и, наоборот, там, где есть "Я" нет места смерти. Это тоже стереотипы, только более развитого, выше среднего уровня, мышления.
- Вот именно! Наше сознание заблудилось в королевстве кривых зеркал, мы мыслим схемами. Ты считаешь, что думаешь о чем- то, а на самом деле твоя мысль отражается о символы, знания, личный опыт, которыми, как сорной травой усеян твой разум. Чем больше знаний, тем больше отражений создает твоя мысль, тем больше выводов ты можешь сделать из любой ситуации, тем шире твои взгляды на жизнь, тем богаче твое мировоззрение. Мы окружены призраками, призраками наших знаний и событий нашей жизни. А может призраки в большинстве? Может, они победили? Может, призраки заставляют нас мыслить так, а не иначе, задают определенное направление нашей мысли, размер нашим решениям, и окраску нашим реакциям?
- А может, ты пустишь меня к себе, тогда, По-крайней мере ты избавишься от моего голографического призрака?
- Уверен, ты понимаешь, все, о чем я говорю, и хочешь действовать. Как когда-то давно, когда ты увлеклась психоанализам в экстремальных условиях, и решила стать Антидепрессантом, захотела манипулировать чужой реальностью. Тогда давление идеалов и знаний на твой разум было очень сильным. Все судьбоносные решения люди принимают под давлением. Но ты ли приняла это решение, или сказки, которые ты слушала в детстве, и информация, которую ты, как губка, всасывала много лет подряд?
- То, что чистого разума не существует философия доказала века назад.
- Знаю, знаю. Но это еще не значит, что не нужно прибираться, и иногда чистить свое сознание. А не позволять эмоциям и мыслям гулять, где им вздумается. Иначе очень легко можно оказаться на берегу безумия.
- Очень интересная смесь проповеди и теории. Но устаревшие, бездарные и маниакальные декорации.
- Не ври это твое любимое представление, где речь идет о чужой жизни и смерти. И сейчас для тебя очень важно дослушать, то, что я хочу сказать. Подсознание, не только хранит наши комплексы и тайны, оно также изредка чистит наш разум. Когда наше сознание перегружается знаниями и символами, срабатывает таймер, и подсознание выходит на охоту. Как лесоруб прорубает оно дорогу к нашему заблудившемуся "Я", безжалостно идет оно через лес наших идеалов и убеждений. Это тоже тебя не трогает?
- Это даже мучает меня, но не настолько, чтобы я забыла о людях, которых ты приговорил к смерти.
-Наконец-то мы вплотную подошли к понятию о моем долге. О чем, по-твоему, думают несчастные?
- Они хотят жить!
-Умница. Классик сказал - страх открывает двери. И мой долг привести их к этим дверям. Разве это не прекрасно - хотеть жить, а не хотеть чего-то или кого-то, не завидовать или сомневаться, не чувствовать себя глупым или умным. Это ли не пример чистого, свободного сознания, неотяжеленного навязчивыми идеями?
- Тогда зачем их убивать?
-Хочешь спасти их? Тогда скажи мне, что ты меня понимаешь!
- Понимаю? Да, у меня тоже бывают кошмары.
- Ну, надо же, неужели в твоей жизни есть еще какие-то кошмары, кроме твоей работы? Возможно, твой самый большой ночной ужас, это когда тебе сниться, что однажды ты окажешься недостаточно изобретательной, и погибнут люди. Но, врядли, ты знаешь о том, что чувствуют люди в таких ситуациях.
- Почему же? Со мной это уже было.
- Когда?
- 5 лет назад.
- Что ты почувствовала?
- Вину, страх. Жалость к себе, и злость на всех. В общем, все, как обычно.
- На какое время ты выбыла из строя?
- На полгода, пока не поняла, что я не всесильна, и чувство вины отступило.
- И ты вернулась, потому, что тебе противна даже мысль о том, чтобы стать теоретиком.
- Или потому, что просто не умела делать ничего другого, и ни в чем не находила утешения.
-Кто погиб?
- Молодая женщина, 5 лет назад ей было 27, как мне сейчас. Она была художницей, рисовала бабочек и верила, что их яркая однодневная красота совершенна.
- Из-за чего она решила умереть?
- Личная трагедия. Я плохо помню, кажется, она потеряла любимого, то ли он был, чем-то болен, то ли погиб в автокатастрофе.
- Как это произошло? Как она умерла?
- Я не... Я не видела... Мы боролись. Я ударилась головой, и потеряла сознание. А когда пришла в себя, было уже слишком поздно. Огонь словно сдирал с нее слой за слоем кожу, мягкие ткани, мышцы...
-Боже... Они не должны были умереть... Мы были так близко... Совсем рядом, на расстоянии вытянутой руки... Но вокруг было столько воды... Я так боюсь воды...
-Спаси их! Открой двери! Сейчас же, немедленно!
Это не правда, что я всегда уверена в себе, и знаю, что делаю. В тот момент, не заметить отчаяния в моем голосе, мог только глухой. Но он послушался и отпустил заложников. А еще через полчаса я знала про него все - как его зовут, сколько ему лет, как его друг погиб из-за несчастного случая на рыбалке, как потом он бросил работу, потому что считал себя не способным помогать чужим людям, после того, как не смог спасти школьного приятеля. Но не мое дело выяснять, как действуют трагедии на человека, это работа теоретиков, от меня требуется только быть на месте событий, говорить и слушать, обмануть или довериться, что-то получить и что-то отдать.
Мы летим над ночным городом. Разноцветные огни надсмехаются над чернотой ночи. Перед глазами стоит тот пожар, пятилетней давности - огонь пожирает молодое женское тело: сначала обугливается кожа, потом испаряются мягкие ткани, лопаются мышцы. Но это не мое тело, и в отличие от моего ужасного сна, мне больно, так, что хочется кричать. Я думала, что забыла эту картину, а она мучила меня во сне.
Но помощь пришла неожиданно, оттуда, откуда я ее совсем не ждала. Когда я вернулась в свою постель, бабочка - однодневка вернулась на свое место, на картине, в моем кабинете.
А завтра будет новый день, конечно, после очередной схватки разума с подсознанием.