Сохранилось лишь небольшое количество заметок и писем
Дюрера, относящихся к 1521-1528 годам. В них содержится мало
фактических данных, но все же они позволяют услышать голос художника,
звучащий взволнованно и тревожно. Чувствуется, что Дюрер
глубоко захвачен религиозными спорами.
Ц.Г. Нессельштраус в предисловии к изданию
"Альбрехт Дюрер - Дневники. Письма. Трактаты. Том 1"
Внизу картины надпись готическим шрифтом: "В эти опасные
времена пусть остерегаются земные властители, чтобы не принять за
Божественное слово человеческие заблуждения". О чем это? О католиках?
О протестантах? Наверное, и о тех, и о других. Обо всех, кто
считает, что владеет монополией на истину и на Бога.
Андрей Кончаловский о диптихе "4 апостола"
При анализе "Четырёх апостолов" мы уже довольно подробно рассмотрели сторону религиозной антипатии позднего мастера, выраженную в неприятии Реформации. Теперь пришло время углубиться в обозначение его положительного теологического идеала.
Видимую сложность подобной задачи отметил Станислав Зарницкий в десятой главе своей монографии "Альбрехт Дюрер младший":
"...в это время, когда в Германии каждый торопился высказать своё мнение, Дюрер постиг ещё одно великое искусство: он научился молчать".
Замечание это вполне справедливо к публичной стороне жизни Дюрера. Однако в его письменном наследии сохранилось несколько документов, при правильном прочтении позволяющих пролить свет на его истинное религиозно-нравственное мировоззрение.
Во-первых, обратимся к одному фрагменту из "Дневника путешествия в Нидерланды", в котором посреди массы будничных бухгалтерских описей Дюрер вдруг взрывается тирадой-монологом по поводу якобы похищения главы Реформации Лютера. Приведём оттуда наиболее любопытные для нас строки:
"...Также в пятницу перед пятидесятницей [17 мая] в 1521 году дошли до меня в Анторфе слухи, что так предательски схватили Мартина Лютера [...] жив ли он ещё или они убили его, этого я не знаю; и претерпел он это за христианскую истину и за то, что обличал нехристей пап, пытающихся всей тяжестью человеческих законов воспрепятствовать освобождению Христа [...] И особенно тяжело мне оттого, что бог нас, быть может, ещё хочет оставить под их ложным и слепым учением, выдуманным и установленным людьми, которых они называют отцами, из-за чего слово божье во многих местах толкуется ложно или вовсе умалчивается...
О всевышний небесный отец, влей в наши сердца через твоего сына Иисуса Христа такой свет, чтобы мы поняли, каких заповедей нам следует держаться, чтобы мы отказались от прочих тягот со свободною совестью и могли служить тебе, предвечный небесный отец, со свободным и радостным сердцем [...] О боже, освободи твой бедный народ, теснимый великим насилием и законом, которому никто не подчиняется охотно, ибо приходится постоянно грешить против своей совести и преступать её веления [...] Пусть каждый, кто читает книги доктора Мартина Лютера, видит, как ясно и прозрачно его учение, ибо он учит святому евангелию. Поэтому их надо держать в большом почете, а не сжигать. Лучше бы бросить в огонь его противников со всеми их доводами, всегда сражавшихся против истины и желавших из людей сделать богов...
О христиане, молите бога о помощи, ибо близится его приговор и откроется его справедливость. Тогда увидим мы кровоточащих невинных, кровь которых пролили папа, попы и монахи..."
Арест Лютера в итоге оказался фейком, но создавшаяся ситуация позволила нам рассмотреть Дюрера с такой стороны, с какой он доселе ни разу не открывался.
Разбор тезисов автора за беспоповщину и за чистого Христа начнём со следующей цитаты:
"...слово божье во многих местах толкуется ложно или вовсе умалчивается... Пусть каждый, кто читает книги доктора Мартина Лютера, видит, как ясно и прозрачно его учение, ибо он учит святому евангелию".
Чем же лютый Мартин мог тогда так заинтересовать нашего нюренбергского гения?
Для ответа на этот вопрос напомним, что на заре Реформации Лютер, которому не удалось убедить Папу в необходимости устранить злоупотребления католичества, осмелился выступить уже против Церкви как таковой. Теперь речь шла не о том, чтобы реформировать Церковь, а о том, чтобы её разрушить и построить заново.
На диспуте в г. Лейпциге в 1519 году Лютер заявляет о том, что церковь может существовать и без папы. Далее он отвергал и духовенство как особый священный институт, говоря, что перед богом каждый христианин является в известной степени священником.
Главную же теологическую основу лютеранского (а затем и всего протестантского) богословия составил принцип "sola Scriptura" - "только Писание". Для первых реформаторов этот принцип был ключевым, именно с него началась реформация. Реформаторы настаивали на том, что авторитет пап, соборов и богословов является второстепенным по отношению к авторитету Писания.
Реформация, правда, в этом вопросе содержала претензии лишь к ближайшему к периоду Возрождения времени. Средневековые католические богословы начиная с 13-ого века стали обращаться к учению отцов церкви значительно больше, чем к Писанию и по авторитету ставить их с ним на один уровень. Реформаторы называли это время "эрой загнивания" или "периодом разложения", которые они были призваны реформировать.
Дюрер "близорукость" этих реформ поймёт позже. Равно как и то, что в 1530 году в письме венскому архитектору Иоганну Черте выразит его близкий друг Виллибальд Пиркгеймер:
"Я признаю, что вначале я был так же хорошим лютеранином, как и наш покойный Альбрехт, потому что мы надеялись, что исправлено будет римское мошенничество, как и жульничество монахов и попов, но как посмотришь, дело настолько ухудшилось, что евангелические мошенники заставляют тех мошенников казаться невинными".
Пока же Альбрехт младший в романтико-реформистком порыве выступает против "нехристей пап, пытающиеся ложным и слепым учением, выдуманным и установленным людьми, воспрепятствовать освобождению Христа" и против "великого насилия и закона, которому никто не подчиняется охотно, ибо приходится постоянно грешить против своей совести и преступать её веления". И своём искреннем идеализме доходит даже до выдвижения претензий к "врагам истины", "желающим из людей сделать богов".
По последней процитированной фразе, недвусмысленно читаемой, как "из человека-мессии Иисуса сделать бога во плоти Христа", мы можем сделать вывод, что лютеранский ветер перемен Дюрер поначалу принял чуть ли не за возврат к ревизии сводов Первого Никейского собора 325-ого года.
Здесь нам опять, пожалуй, не избежать экскурса вглубь истории...
Итак, на вышеозначенном соборе в городе Никея принимается главный постулат нынешнего христианства - догмат искупления. С этого периода по большому счёту нивелируются и подвиг, и личность Христа, становящиеся лишь ритуальным жертвенным звеном большой хронологической цепочки. Христос, как полубог-получеловек, назначается отныне Искупителем и Спасителем всего рода человеческого, чья вся предыдущая история является приготовление к пришествию на землю Сына Божия. Он (в качестве Агнца, за мир закланного) берёт на Себя грехи всего мира, вину всех людей. Вся последующая история человечества по воскресении и вознесении Господа теперь - осуществление совершившегося спасения; конец, или завершение, великого дела спасения соединятся уже с концом мира. Сама же искупительная жертва стоит в самом центре, в сердце истории человечества.
Основным же внутрицерковным итогом того собора стала победа над идеями сторонников епископа Ария. Напомним, что до 325-ого года так называемая "ересь" арианства олицетворяла как раз догматический элемент в христианской религии, являя основу того, кем был Христос для своих последователей в первые три века н.э.
Арине утверждали, что Христос сотворён Богом, и, следовательно, во-первых, имеет начало Своего бытия и, во-вторых, не равен Ему; в арианстве Христос не единосущен Богу, как утверждали оппоненты Ария александрийские епископы Александр и затем Афанасий, а лишь подобосущен Ему.
Абсурдность новопринятой логики с точки зрения теологии по свежим следам рассматривал в своём полемическом сочинении "Против христиан" (в дальнейшем эта работа была уничтожена церковью, но основые её тезисы сохранились в описании современников) римский император Юлиан (331-363).
Вскрывая противоречивость основного христианского представления об Иисусе Христе как существе, сочетавшем божественную и человеческую природу, Юлиан обвинил христиан ... в атеизме, так как между богом и человеком, по его убеждению, не может быть никакой прямой связи, и поэтому нельзя обожествлять смертного человека.
Философ С.Н. Лазарев по этому поводу точно отметил: "Христианство после Никейского собора лишили диалектичности [...] Если только через Христа мы можем прийти к Богу, значит, он сын Божий, а мы простые люди. Значит, надо поклоняться Христу и просить у него заступничества. А поскольку он говорил, что незримо присутствует даже среди троих молящихся, это означает: собрание верующих (то есть церковь) является святым и Божественным. А, следовательно, и непогрешимым. Церковь это тело Христа, его наследница, значит, только через неё можно познать Бога.
Круг замкнулся. Всем людям на Земле отказано было в возможности познать Творца. Произошла приватизация веры. Отныне только через церковь человек мог познать Бога, приблизиться к Нему.
Такая логика не имела никакого отношения к религии. Вера была подменена политикой и экономикой. Если у человека отобрать личное устремление к Богу, то очень легко духовно подчинить его себе и управлять им. Такая постановка вопроса делала христианство религией, очень выгодной для любой власти, поскольку лишала человека главной независимости духовной и нравственной..." ("Диагностика кармы").
От себя здесь позволим напоследок сравнение, быть может, не совсем корректное, но, тем не менее, достаточно точно передающее суть нововведений, принятых на Никейском соборе сторонниками епископа Александра Александрийского.
На рубеже 17-ого и 18-ого вв. жил весьма уважаемый мной святой человек Серафим Саровский, который натворил немало задокументированных чудес. Так вот, представим себе, что спустя триста лет (то бишь в наши дни) пришла кому-то в голову идея объявить, что оный святой был человеком лишь отчасти, по другой же "части" он являлся якобы "единородным" сыном некоего бесплотного божества, со всеми вытекающими оргвыводами. И элементарная логика здесь безвластна, ибо итоговый вердикт, исходя из соображений далеко идущей политической конъюнктуры, априори остаётся за верхушкой верховного ареопага...
"Достоевщинка какая-то", - скажите вы и будете правы. Всё те же извечные параллели: Христос и инквизитор, идеализм и политика, дух и материя; "свобода, свободный ум и наука" с одной стороны и "три силы, единственные три силы на земле, могущие навеки победить и пленить совесть этих слабосильных бунтовщиков, для их счастия, - эти силы: чудо, тайна и авторитет", - с другой ("Братья Карамазовы" гл. "Великий инквизитор).
С 325-ого года вектор эволюции христианства получил ориентир как раз на эти три "вольные" направляющие.
"О, ты знал, что подвиг твой сохранится в книгах, достигнет глубины времен и последних пределов земли, и понадеялся, что, следуя тебе, и человек останется с богом, не нуждаясь в чуде. Но ты не знал, что чуть лишь человек отвергнет чудо, то тотчас отвергнет и бога, ибо человек ищет не столько бога, сколько чудес... Ты не сошёл со креста, когда кричали тебе, издеваясь и дразня тебя: "Сойди со креста и уверуем, что это ты". Ты не сошёл потому, что опять-таки не захотел поработить человека чудом и жаждал свободной веры, а не чудесной. Жаждал свободной любви, а не рабских восторгов невольника пред могуществом, раз навсегда его ужаснувшим..." (там же).
Однако возвращаемся к нашей основной теме и обращаем внимание на следующий фрагмент, помогающий пролить свет на подноготную религиозно-нравственных ориентиров позднего Дюрера. Это письмо его другу математику и астроному Никласу Кратцеру, написанное 5 декабря 1524 года, в период проведения церковной реформы в Нюрнберге и в разгар борьбы Совета с оппозиционными сектами. Финальный фрагмент оттуда:
"...Из-за христианской веры мы должны подвергаться обидам и опасностям, ибо нас поносят, называют еретиками. Но да ниспошлёт нам бог свою милость и да укрепит нас в своем слове, ибо мы больше должны быть послушны богу, нежели людям... О новых вестях в нынешнее время писать неудобно, но много на нас злых нападок..."
Из приведённого текста можем сделать пока один неоспоримый вывод: "христианская вера" и "Бог" для его автора - понятия не вполне тождественные.
Цецилия Генриховна Нессельштраус в комментарии к изданию 1957-ого года "Альбрехт Дюрер. Дневники, письма, трактаты. Том 1" отмечает также:
"Это место и заключительные слова письма неясны и породили различные толкования. Поскольку письмо написано в декабре 1524 года, в разгар брожений в Нюрнберге, незадолго до процессов Ганса Денка и "трех безбожных художников" некоторые полагают*, что Дюрер намекал здесь на споры и разногласия в связи с выступлением оппозиционных сект и что сам он был к ним как-то причастен.
* (L. Keller, Рецензия на книгу М. Zucker, Duеrers Stellung zur Reformation, "Kunstchronik", 1887, стр. 263; А. Сидоров, Дюрер, Изогиз, 1937, стр. 125; А. Дурус, Еретик Альбрехт Дюрер и "три безбожных художника", "Искусство", 1937 N 1)".
О процессе "трёх безбожных художников" - лучших учеников Дюрера, братьев Бехамов (Бартеля и Ганса Себальда) и Георга Пенца, известно следующее:
"...Разобрались в деле "художников-безбожников" - учеников Дюрера - небывало быстро. Решили: предстанут братья Бегамы и Пенц перед членами совета и ответят всего-навсего на шесть вопросов. Приглашен был на судилище и Альбрехт Дюрер - как гость. И пошёл не колеблясь. Стража ввела в зал трех смутьянов. Помятых, бледных, но пытающихся высоко держать голову. Судья прочел им первый вопрос и дал время на размышление. Верят ли обвиняемые в бога? Братья Бегамы почти сразу ответили: да, веруют. Георг Пенц долго молчал, а потом сказал: верит он лишь отчасти, ибо не знает, что такое бог. Спросили их всех трех, как они относятся к Христу. Словно заранее сговорившись, изрекли они разом: никак. Относительно Библии - выразили сомнение в её божественном происхождении, ибо, по их мнению, она полна противоречий... Приговор гласил: "живописцы-безбожники, упорствующие в своих еретических заблуждениях, изгоняются из Нюрнберга [...] После суда над "безбожниками-живописцами", вышедшими из его мастерской, Дюрер не принял ни одного ученика, хотя ему рекомендовали многих" (Станислав Зарницкий "Альбрехт Дюрер младший", глава Х, ХI).
И хотя Дюреру на том процессе начала 1525-ого года удалось откреститься от идей, озвученных его ближайшими учениками, мы вправе позволить себе усомниться в искренности этого открещевания, а в ответах подмастерьев увидеть черты отзеркаленного мировоззрения самого мастера.
Продолжим наш, основанный на методе псевдонаучного тыка, разбор возвратом к письму от 5 декабря 1524 года. Вернее, к историческим связям, ведущим от его адресата. Из биографии Никласа Кратцера (1487 - 1550), известно, что большая часть его профессиональной жизни была прожита в Англии, где он состоял астрономом при дворе короля Генриха VIII. На туманном Альбионе Кратцер зарекомендовал себя постоянным членом художественного и научного кружка, сложившегося вокруг сэра Томаса Мора, - автора знаменитой "Утопии" (1516 г.).
Кстати, немецкий перевод "Утопии" вышел как раз в 1524 г. и, возможно, именно обсуждению этого произведения могла быть посвящена несохранившаяся часть переписки Дюрера с Кратцером.
Напомним, что Мор, следуя идеям своего английского наставника Джона Колета, и нидерландского друга Эразма Ротердамского, мечтал о реформе церкви и разумном переустройстве общества в духе идеалов раннего христианства.
В своей книге устами рассказчика он сообщает: в последнее время в Утопии помимо прочих религий стало известно и христианство, которое нашло там много последователей. Интересна идея рассказчика, что быстрое распространение христианства на острове объясняется сходством между коммунистическим строем утопийцев и порядками в первой апостольской общине, которые "сохраняются и до сих пор в наиболее чистых христианских общинах".
Выше мы озвучивали предположение Ц.Г. Нессельштраус о причастности Дюрера в середине 20-х гг. к одной из "оппозиционных сект".
Теперь приведём обширную цитату из работы Сергея Львова "Альбрехт Дюрер" (гл. VI), из которой будет понятно, что если Дюрер и имел принадлежность к какой-то закрытой социальной группе, то вовсе не к секте, а к светскому "кружку просвещенных людей":
"...ученый муж и стихотворец Конрад Цельтис ... первый в истории Германии немецкий поэт-лауреат, увенчанный, подобно тому, как некогда в Италии увенчали великого Петрарку.
Образованные нюрнбержцы сравнивают по этому поводу Нюрнберг с Римом, а Кайзербург с Капитолием. Дюрер решил непременно прочитать стихи Цельтиса. Со временем ему удалось это. Они его поразили и поначалу даже испугали. Цельтис ... говорил, что охотнее творит молитву в густых лесах, чем под угрюмыми церковными сводами, где звучит гнусавое завывание попов. Он насмехался над священниками и монахами, над постом, над отпущением грехов. Он не страшился насмешек над преисподней и верой в дьявола. И Дюрер похолодел, дойдя до подобных строк, - и даже о бытии бога и о бессмертии души Цельтис говорил с неким сомнением. И это напечатано! И бумага это вытерпела! И земля не разверзлась под ногами дерзкого! Значит, наступило время, когда не только смирение и благочестие вознаграждаются славой.
Он ещё не подозревал тогда, что наступит время и он близко познакомится с Цельтисом. А тот стал частым гостем в Нюрнберге. Ученый-поэт, поддерживавший постоянную связь с гуманистами Италии, мечтал, чтобы и в Германии возникли содружества гуманистов, подобные итальянским Академиям. И в Нюрнберге его желание осуществилось. Здесь, вдохновленный его участием, сложился кружок просвещенных людей, который называли "Sodalitas Norica", что значит "Нюрнбергское братство", а иногда и "Sodalitas Celtica" - "Братство Цельтиса*", чтобы подчеркнуть роль его основателя. Участников этого "Братства" объединял интерес к античности, к трудам итальянских гуманистов, особенно к сочинениям итальянских неоплатоников. Они глубоко занимались теологией, причем подходили к Священному писанию и трудам "отцов церкви" критически, не страшась подвергнуть их анализу, и этим взрыхляли почву для будущей Реформации...
Начиная с 1500 года среди нюрнбергских гуманистов всё более важную роль играет Вилибальд Пиркгеймер, ближайший друг Дюрера. О его доме, в котором непременно бывают все приезжие ученые, где всегда, оказываясь в Нюрнберге, останавливается Цельтис, говорят как об Академии. А Дюрер в этом доме и в кружке, который собирается здесь, - свой человек. Не только потому, что он друг Пиркгеймера, но и потому, что он сам по себе интересен нюрнбергским гуманистам. Впрочем, не только им. Его слава уже столь велика, что в письмах, которые получает Пиркгеймер из других городов и других стран, о Дюрере непременно спрашивают, ему непременно передают приветы.
Один из самых замечательных гуманистов Германии, Ульрих фон Гуттен, в письме к Пиркгеймеру называет Нюрнберг "первым из всех городов Германии, который наполнился наилучшими дарованиями и на протяжении многих уже лет изобилует ими, в отношении же исключительного богатства различными искусствами долгое время был единственным". В этом "первом из всех городов Германии" Дюрер дышал воздухом научных и литературных споров, уважения и интереса к искусству. Надо ли говорить, как благотворно это было для него!
Дюрер бывал у Пиркгеймера постоянно.
Жадный к знаниям, которые дают книги, Пиркгеймер был не менее жаден ко всему тому, что можно узнать из общения с образованными людьми. У него открытый дом. Здесь постоянно бывали самые образованные и одаренные нюрнбержцы, принадлежавшие к разным поколениям немецких гуманистов.
Друзья Пиркгеймера делились с ним мыслями, рассказывали о новостях в ученом мире, дарили ему свои книги. Им принадлежат первые прочувствованные слова о Дюрере. Без них он не стал бы столь разносторонним и образованным человеком....
Пиркгеймер состоял в постоянной переписке едва ли не со всеми виднейшими гуманистами Германии. Вместе с письмами они присылали ему стихи, трактаты, памфлеты, тексты речей. Ученые той эпохи писали друг другу часто и подробно.
Покинув Италию, Пиркгеймер сохранил с ней прочную связь. Он переписывался с учеными Павии, с выдающимися людьми, которые собрались в Милане при дворе герцогов Сфорца...
В библиотеке Пиркгеймера были труды античных ученых, богословские книги, сочинения гуманистов, издания знаменитых немецких, итальянских, нидерландских типографий.
В глазах немецких гуманистов гуманисты итальянские были прямыми наследниками древних -- и теоретиков и художников...
Как раз в те годы, когда Дюрер горячо заинтересовался тем, что может дать наука искусству, Кобергер усиленно издавал труды итальянских гуманистов и среди них переписку и сочинения Марсилио Фичино..."
* В 1508-ом году по заказу курфюрста Фридриха Мудрого Саксонского пишется полотно "Мученичество десяти тысяч христиан". Картина иллюстрирует избиение христианских воинов во главе с Ахатием, совершённое, по легенде, на горе Арарат королем Персии, Шапуром I, по приказу римского императора Адриана или Антонина Пия, или, согласно другим источникам, Диоклетиана. Мучеников распинали, обезглавливали, вешали, дробили молотами, сбрасывали со скалы в терновые кусты, избивали камнями - всё это изображено с тщательностью, традиционной для мастеров Северного Возрождения. В центре картины, как бы во вневременном пространстве, Дюрер нарисовал себя с надписью на латыни: "Работа сделана в 1508 году немцем Альбрехтом Дюрером". Рядом изображён друг художника, выдающийся немецкий гуманист Конрад Цельтис, умерший за несколько месяцев до завершения картины. Лишь эти двое посреди всего геноцидного ужаса изображены в невозмутимом состоянии. Они спокойны - их не тронут, они вне игры:
![[]](/img/j/ja_i/durer4/durer4-1.png)
Далее, пожалуй, напомним об основах классического гуманизма - гуманизма эпохи Возрождения, а затем поподробнее расскажем об его "отце", - Марсилио Фичино, с идеями которого не мог быть не знаком и сам Дюрер.
Итак, классический гуманизм - европейское интеллектуальное движение, являющееся важным компонентом Ренессанса. Возникло во Флоренции в середине XIV века, существовало до середины XVI века; с конца XV века перешло в Испанию, Германию, Францию, отчасти в Англию и другие страны.
Ренессансные гуманисты представляли собой неформальную группу единомышленников, которых отличало внутреннее содержание, а не официальный род деятельности. Гуманистами становились представители совершенно разных слоев, состояний и профессий. Появление той категории лиц, которую впоследствии стали именовать гуманистами, в сущности, положило начало процессу возникновения в эту эпоху светской интеллигенции.
Объединяющим признаком для кружка гуманистов служила исключительно духовная общность, остававшаяся при этом слишком широкой и не связанной с материальными интересами. Все их рассуждения были проникнуты одной главной идеей - преклонением перед разумом и его творческой мощью. Разум - это бесценный дар природы, который отличает человека от всего сущего, делает его богоподобным. Для гуманиста мудрость являлась высшим благом, доступным людям. В познании и самореализации, верили они, человек обретает настоящее счастье.
Марсилио Фичино (1433 - 1499), прозванный современниками "вторым Платоном", - итальянский философ и гуманист, глава и основатель Флорентийской Академии.
Светоч Фичино был зажжён Козимо де Медичи, могущественным флорентийским банкиром и купцом. Козимо решил возродить платоновскую Академию (изначально она была основана Платоном в окрестностях Афин) и в качестве ее главы он выбрал Фичино.
Когда во Флоренцию была доставлена греческая копия Corpus Hermeticum*, Фичино было велено приостановить все прочие переводы и заняться Корпусом, который, как предполагалось, содержит основы теологии древних египтян. Это было одно из величайших открытий для западного мира, и человеком, что его совершил, был Фичино.
* "Герметический корпус" - совокупность приписываемых Гермесу Трисмегисту трактатов религиозно-философского характера, сохранившихся на греческом языке. Первые 14 трактатов были привезены около 1460 г. греческим монахом из Македонии во Флоренцию в службу по сбору манускриптов Козимо де Медичи.
С переводом Corpus Hermeticum были получены материалы для исследования того, какое общество стремилось создать первоначальное христианство. В 1492 году Фичино писал, что "Золотой век" недалек от Человечества. Первым его признаком было бы возрождение искусств, каковые станут способом освобождения "потенциального Бога" в Человеке, божественной искры, что присутствует в каждом из нас. Этот проект, как нам сейчас известно, достиг успеха.
Сам Фичино считал, что революция в искусстве должна быть лишь первым шагом. Он писал, что переворот в средствах коммуникации (печатание) есть ключ к Апокалипсису, который должен был привести к такому "Золотому Веку", где произойдет возрождение христианства. Академия, таким образом, стала питомником заговора с целью низвержения католической церкви. Она была отважной попыткой реформы изнутри, скрытно, нежели внешней, открытой и агрессивной.
Революция, которую попытался совершить Фичино, должна была положить конец столетиям разложения христианства и вернуть религию к ее истинным истокам.
Стоит подчеркнуть, что против Христа неоплатоники ничего и не имели. Сложности же у них были с "его" церковью и её догмой. Христианство было скорее культом догмы, нежели культом мудрости. Поэтому вместо нападок на него, они его переосмыслили. Несмотря на то, что фигура Христа сохранила своё центральное положение, его образ как "сына божьего, страдавшего ради человечества на кресте" был заменен на фигуру смертного человека, бывшего "выражением совершенства и гармонии", который достиг - говоря языком Фичино - своей "Потенциальной Божественности".
Из творческого наследия Фичино нас заинтересует сейчас небольшой по объему, но очень важный для понимания его воззрений трактат "О христианской религии" (1474). Название мало соответствует содержанию сочинения: здесь Фичино развивает учение о "всеобщей" или "естественной" религии, основанной на тех истинных положениях, которые содержатся в каждой исторической религии, и на рациональных доказательствах, опирающихся на традицию древнего богословия (начатую, якобы, Гермесом Трисмегистом и нашедшую наибольшее развитие у Платона и неоплатоников). По этой причине "всеобщая религия" лишена всяческих суеверий, присущих любой религии, в том числе и христианской, которая лучше других только потому, что в ней больше истинных положений.
Идея Фичино о "всеобщей религии", не скованной культовыми, обрядовыми и догматическими различиями, сказалась на формировании учения о "естественной религии" в философии16-17 веков.
Можно утверждать, что Фичино был создателем нового ренессансного богословия, учитывавшего достижения гуманистической культуры и существенно отличавшегося от традиционного. За Альпами его влияние было не менее сильным, чем в Италии. В Германии его основным пропагандистом был ближайший друг Дюрера Пиркгеймер.
О близости Дюрера к идеям Фичино мы можем судить и по информации, почерпнутой из предисловия к изданию "Альбрехт Дюрер - Дневники. Письма. Трактаты. Том 1" (1957):
"На время он поддается увлечению учением Ульриха Цвингли, которому он в 1523 году посылает в подарок несколько своих гравюр..."
Известно, что этот швейцарский реформатор церкви, христианский гуманист и философ, находился под влиянием философии стоиков и платонизма эпохи Возрождения, и особенно под влиянием Фичино.
Эпоха Ренессанса была ознаменована тем, что после долгих веков безраздельного торжества веры над разумом, теологии над наукой, люди впервые восстали против гнета духовной диктатуры церкви, утвердилась безграничная вера в силу разума, в истинность извлекаемых из опыта знаний. И творчество героя нашего повествования в полной мере отражает торжество гуманистических принципов Возрождения. Закончить же эту главу хочется цитатой, определяющей положительное направление его устремлений:
"Все потребности человека настолько пресыщаются преходящими вещами в случае их избытка, что последние вызывают в нём отвращение, исключая одну только жажду познания, которая никому не досаждает. Желание многое знать и через это постигнуть истинную сущность всех вещей заложено в нас от природы", - так записал в 1512 году Альбрехт Дюрер, подготовляя первый вариант своего трактата о пропорциях.