Так построена эта книга - как своего рода оратория для двух голосов с любовью. И голоса эти, чередуясь, разносят по книге многократно повторенное её эхо.
То, что книгу начинает голос женщины, закономерно: в любви именно женщина ведёт за собой мужчину, манит - яблоком, взглядом, жестом. Колдует интонацией - горячей, захлёбывающейся, сбивающейся на сумбурное бормотание, на полушепот-полувскрик-полулепет:
Зачем ты целуешь мои пересохшие губы
И бережно крылья латаешь иголкой латунной,
И лечишь мне раны смолою елового сруба,
И в счастье уводишь волшебной дорожкою лунной?
Есть в любви вопросы, не требующие ответа. Они повисают в пространстве, задавая лишь направление чувства. И вот это направление точно угадано и продолжено мужским речитативом:
Ты помнишь, конечно, тебе говорил я сегодня:
Латунью латать это зыбкое золото - страшно.
Куражится ночь у кострища, бесстыжая сводня.
Легко ли сказать "навсегда"? Но другое - не важно.
"Зыбкое золото"... Ничто, кроме "навсегда", не представляет ни малейшей ценности... Расшифровывать язык чужой любви - занятие для читателя заманчивое. Потому что каждая мелочь, каждый штрих - и тайный символ, и образ памяти:
Я выйду мокрая, как мышь,
Живой из душа...
И тут же - ответное:
Но скоро случится то, что случится скоро,
Ибо октябрь на дворе, ибо ты, наконец, прилетишь,
И будет нам в волю мажора, в волю минора...
Ты помнишь? - Из душа ты мокрая выйдешь, как мышь...
Перекличка, в которой каждый говорит, порой не слушая другого, но при этом оба - только о любви. А значит, друг о друге, о вечном предчувствии потери, неотступно сопровождающем по жизни любящих и любимых:
Страшно: один человек заменяет вселенную.
Боже, храни его! Я плачу. Ты говоришь, что будешь со мной всегда.
Выстраданное откровение Эллы Титовой-Ромм входит в невольное родство с хрестоматийными, закольцованными оборотным смыслом строками Наума Коржавина: "Мне без тебя так трудно жить:\\ Всё - неуютно, всё - тревожит...\\Ты мир не можешь заменить.\\ Но ведь и он тебя - не может".
Вот как отвечает на этот призыв лирической героини Эллы - Михаил Ромм:
Без тебя - страшно. Без тебя трава не растёт.
Без тебя моё тело становится ватным.
Зажигаю свет, не гляжу в окно, ибо там луна:
Жёлтая, серая, тусклая, в грязных пятнах.
Приезжай поскорее ко мне! Только ты одна
Песню сумеешь спеть среди голосов невнятных.
Женщине для счастья с избытком хватает необъятного мира ее любви, с перспективой если и не бессмертия, то хотя бы долгого пути по жизни рядом с любимым:
Мне ли сказать это первой или тебе?
В слове "люблю" с каждым разом яснее суть.
Утренний луч в полусонной своей ворожбе
Нам наколдует счастливый и долгий путь.
Мужчина, отдавая дань чувству, не может не оборачиваться на пройденный путь, не может уйти от критического взгляда на судьбу. В его мире, содрогающемся от грохота внешних событий, спорят друг с другом горечь разочарований и надежда на свет в конце туннеля. И усталость. И оптимизм. И готовность всякий раз всё начать сначала: "Что нам Колумб, эмигрантам сотой волны?\\Мы сами с усами, с баулами, с русской речью...".
Об этом - у Михаила Ромма в стихотворении "Мы переехали...", в связи с которым возвратимся к эпиграфу, предваряющему книгу, - к строчкам Давида Самойлова:
О, как я поздно понял,
Зачем я существую!
Зачем гоняет сердце
По жилам кровь живую.
И что порой напрасно
Давал страстям улечься!..
И что нельзя беречься,
И что нельзя беречься...
Книга Эллы Титовой-Ромм и Михаила Ромма "Необычное приключение" заканчивается совместно написанным диалогом Геллы и Фрикса, сестры и брата, которых задумала погубить злая мачеха. Правда, согласно греческому мифу, близнецов не коснулась кровосмесительная страсть. В интерпретации двух современных поэтов миф этот получил неожиданное развитие, соединив брата и сестру грехом соития. Впрочем, тут можно найти оговорку: вполне вероятно, что речь шла о родстве духовном и о страсти как о модераторе творчества...
В "Необычайное путешествие" меня позвали за собой Элла Титова-Ромм и Михаил Ромм. Я постаралась избежать в своих заметках походя раздаваемых похвал или укоризн авторам. Они написали и составили эту книгу своим дыханием, своей любовью, своей надеждой на счастье, своей тревогой за него. А я, прочтя рукопись, откликнулась на прочитанное, на запомнившееся, отметив для себя еще и то, что книга эта не только о любви. Она о том многом, из чего состоит наша жизнь, из чего она складывается день за днём. И потому говорю: пусть дорога ее к читателям будет счастливой, пусть авторам сопутствуют удача и понимание.
"Необычайное приключение" - необычайная книга. Гляжу на неё и улыбаюсь: нечасто случается такое необычайное соединение любящих душ в земной жизни и в сочинительстве, в создании земного дома и дома книги. Радуюсь ещё и потому, что такое необычайное приключение, лучше сказать счастье, досталось друзьям, с которыми довелось встречаться не только в виртуальном пространстве - кибернетическом месте всеобщих встреч, но и в реальном мире, на реальной, а не воображаемой "датской" почве. Встреча эта украсила для меня январский (2008 г.) съезд Американского Математического Общества в Сан-Диего, Калифорния. Элла, Миша, мой американский коллега Марк и я проехали через длиннейшую дугу моста над заливом и остановились поблизости от старой деревянной гостиницы, отдалённо похожей на линейный корабль восемнадцатого века. Сооружение это, подсвеченное в надвигающихся сумерках прожекторами, казалось мне странно знакомым. Ещё бы! Именно здесь снимались решающие сцены знаменитой ленты "Some like it hot", в советском прокате названной "В джазе только девушки". Правда, в кино гостиница (сколько я помню) размещалась во Флориде, но кто же станет придираться! Знакомые холлы, знакомые лифты - только табличка, извещавшая от имени штата Калифорния о присутствии в стройматериалах канцерогенов, была данью нашему склочному времени. В полной гармонии со стилистикой фильма (итальянская мафия) мы поужинали при свечах в близлежащем итальянском ресторане - одни в большом зале. Казалось, сейчас принесут огромный торт, и начнётся стрельба. Но такое необычайное приключение нам на долю не выпало. Зато назавтра мы провели чудесный вечер в доме наших поэтов. И всё это время я любовался этим светившимся человеческим счастьем, очевидно, нелегко доставшимся. И чувствовал что-то вроде самойловских строк эпиграфа к книге:
О, как я поздно понял,
Зачем я существую!
Зачем гоняет сердце
По жилам кровь живую.
И что порой напрасно
Давал страстям улечься!..
И что нельзя беречься,
И что нельзя беречься...
"Необычайное приключение" - великолепный результат этой высокой "небережливости".
Не следует думать, что голоса любящей пары звучат в унисон. Перед нами сложный дуэт двух творческих личностей, очень разных, когда речь идёт о пере и бумаге. Это видно уже по первым двум главам, загадочно названным "Глава М" и "Глава Э". Первая сочинена Эллой, вторая - Мишей. Рискну догадаться, что первый цикл - Эллино посвящение Мише, второй - Мишино Элле. Чудесно!
Элла - тонкий лирик, её стихи изысканно женственны, но при этом не лишены озорства, богемности, порою весёлого хулиганства, всегда, впрочем, в рамках истинной эстетики. Элла - немного Кармен в своих стихах. Слава Б-гу, Миша не похож на Хосе. Стилизация строк
В царстве райского ада
Воют медные трубы
Так плесни же мне яда
В ярко-красные губы
будет жизнь твоя
искалечена
роковую ты
встретил женщину
перекликается с эпиграфом книги. И те, кто испугался за Мишу, с облегчение прочтут:
Я выйду мокрая, как мышь,
Живой из душа.
Не слушай никого, малыш,
Прошу, не слушай.
Я стану музой для тебя,
Уже не важно:
Приду, спасая ли, губя
Строкой бумажной.
А вот и Мишино эхо в главе "Э":
Но скоро случится то, что случится скоро,
Ибо октябрь на дворе, ибо ты, наконец, прилетишь,
И будет нам в волю мажора, в волю минора...
Ты помнишь?- Из душа ты мокрая выйдешь, как мышь.
И снова Элла:
***
Странно: один человек заменяет вселенную.
Звёздное небо вращается - безудержная центрифуга.
Утоляю ломку свою внутривенную
Дозой поцелуя, наркотиком телесного вторжения друг в друга.
И засыпаю. Ночь баюкает сладкоголосой сиреною.
Мне снится вселенская катастрофа: падает небо, рушатся города.
Страшно: один человек заменяет вселенную.
Боже, храни его! Я плачу. Ты говоришь, что будешь со мной всегда.
Как горячо, как смело, как по-женски!
Говоря о "женской поэзии", никоим образом не хочу принижать таковую. Наоборот. Именно Женщина, с её высшим, от Б-га назначением Материнства наделена особенной чувствительностью, особенным трепетом Души. И если эти начала переплавлены в Слово, возникают строки пронзительности, нам, мужчинам, недоступной.
***
Сопрано, а точнее меццо-
Сопрано, утренних синиц,
От коих никуда не деться,
Меня разбудит. Половиц
Нежданный скрип еще не выдал
Твоих - на цыпочках - шагов.
Постель растерзанного вида,
Где мы от зависти богов
Пытались безнадежно скрыться
Под покрывалом до тех пор,
Пока присяжные-синицы
Не зачитали приговор.
Удивительно, как поэт чувствует, скорее всего подсознательно, само звучание слов. В цикле Эллы часто встречается тропический напиток "ром", всего одной буквой отличающийся от фамилии её мужа! Да и Миша сам посвятил благородной огненной жидкости проникновенное стихотворение.
Лирик Элла дополняется виртуозом Мишей. Его занимает кинематика, механика стихосложения, комбинаторика слов. Помню его виртуозные циклы, венки сонетов.
Мне всегда было интересно читать Мишины стихи. А здесь виртуозное начало, празднество версификации как таковой смягчено, одушевлено любовью. И получаются такие строки:
Полёт из Сан-Диего в Рим
Хорош хотя бы тем,
Что мы друг с другом говорим,
Ведь небеса - Эдем,
В котором света нет и тьмы,
Смешались день и ночь;
Здесь нет страны, а только мы,
И всё земное - прочь.
Всё позади, всё на потом
Оставлено, пока
Под нами целый мир пластом
Заполз под облака,
Лежи, усталостью разбит
Под облачным крылом...
Пускай он там один поспит,
Покуда мы вдвоём.
Подозреваю, что Эллин цикл "Сказки для малыша" всё о том же Мише:
***
На небесном склоне
Кляксы от чернил.
Месяц мне в ладони
Лучик уронил.
Задуваю свечи,
Не могу уснуть -
Нас дорогой вечной
Водит Млечный путь.
В сломанном вазоне
Фикус мой зачах.
Но твои ладони
На моих плечах.
Воистину любовь неисчерпаемее электрона!
В стихах проглядывает также очаровательная интертекстуальность.