Концерт в заводском дворце культуры по случаю юбилея завода. Посреди сцены сидит на стульчике акын. Тоненькие ножки стульчика еле заметны из-под подола его бархатного халата тёмно-лилового цвета, богато расшитого золотом. У него невероятно большая голова и широкое лицо. Но до его выхода на сцену я не мог точно определить, насколько его лицо широкое, а теперь, тихонечко зайдя в зрительный зал, понимаю, что его щёки шире плеч. Всё лицо его, словно специально накачено воздухом, потому оно гладкое, блестящее и красное от напряжения. А щёки, видимо, передуты. Они невероятно растянуты и, кажется, очень тяжелы. Они неподвижны, но иногда, я замечаю, как они покачиваются, отчего и вся голова его начинает покачиваться за ними. Мне кажется, ему больно их. Наверное, поэтому он часто закрывает маленькие глазки и выдавливает из себя постепенно усиливающийся протяжный стон через мясистые губы, медленно приподнимая голову на слушателей:
- О-а-а-а-а-а!..
И концертный зал оглушает его высокий и тягучий, упруго и громко растягивающийся голос, словно многожильная тетива богатырского лука. Он стонет, пока хватает воздуха. Потом внезапно замолкает и с силой бросает правую ладонь на три струны своей домбры и начинает лихорадочно играть взволнованный, кажется, полный трагизма проигрыш. А ведущая концерта, сидящая сбоку за столиком, в этот момент продолжает рассказывать в микрофон про исполняемую им казахскую народную песню:
- ...долго ходил наш батыр по соседнему аулу в поисках своей любимой. Но так и не повстречал её. Тогда батыр крикнул: "Услышь мою грустную песню! Ох, какую грустную песню спою я сейчас!"...
- О-а-а-а-а-а! - "растягивает" уже на весь зал акын голос и начинает усердно петь речитативом, нещадно ударяя, и дёргая глухо плачущие, словно охрипшие струны своего инструмента.
И внезапно замолкнув, играет уже знакомый проигрыш. И бедный инструмент его, кажется, рыдает человеческим голосом! А ведущая продолжает:
- "Где же ты моя ненаглядная?" - пел наш батыр, бродя по соседнему аулу. - "Услышь, любимая, мою грустную песню! Я пришёл к тебе в аул, а тебя нет. Ох, а тебя нет! Ох, а тебя нет! Любимая, отзовись! Ох, услышь же мою грустную песню..."
- О-а-а-а-а-а! - "выдавливает" уже акын стон, открывая шире рот, и невероятно! - щёки его сжимаются! - я даже чуть-чуть пугаюсь этого и невольно оглядываюсь по сторонам, словно в поисках убежища.
А щёки, кажется, трясутся от чудовищного напряжения, а вместе с ними - всё пространство концертного зала. Он так старается "стонать", что пот бежит по его лицу ручьями из-под колпака из белого войлока с вышитыми остроконечными и симметрично закрученными чёрными узорами. Наконец, он замолкает и снова поёт речитативом, кажется, со всей своей мочи. Несомненно, ему очень хочется передать слушателям всю горечь своих переживаний. Теперь он гораздо чаще также громко, но менее протяжно стонет. Видимо, это означает, что трагизм в песне усиливается. А при очередном проигрыше, он, как-то, отчаянно бросает ладонь на струны и мотает головой, словно в муке...
- "Услышь же мою песню!" - голос у ведущей тоже становится громче и взволнованней. - "Услышь, любимая! Где ты? Я принёс тебе весенние жёлтые цветочки! Жёлтые цветочки!.. - она замолкает и смотрит на акына.
А он открывает ещё шире рот, который, оказывается, совсем немаленьким, и стонет. И стон его, я понимаю, полный трагизма:
- О-а-а-а-а! - А, прервав его, что-то повторяет и повторяет, кажется, чуть не плача, и снова стонет, и повторяет, и стонет, и повторяет...
А ведущая, дождавшись момента, когда он замолкает, чтобы вдохнуть воздух, говорит печально несколько раз одни и те же слова:
- Жёлтые цветочки! Жёлтые цветочки! Жёлтые цветочки... - А у самой чуть ли не слёзки уже из глаз, как мне кажется...
Гром аплодисментов. Многие встают. И я стоя аплодирую до боли в ладонях. И думаю, почему-то, облегчённо: "Вот, дал стране угля!"
А ведущая представляет его:
- Казахскую народную песню исполнил победитель областного конкурса акынов...
Акын еле дышит и еле кланяется, кажется, что у него стоять нет сил, а тем более, опускать и поднимать щёки...
Цветочки
Только прочитал "Олесю" Куприна у раскрытого окна. А за окном по-летнему жаркий май, но ещё со свежим весенним дыханием...
Выхожу в радужный, озарённый светом город. Юная и гибкая, ярко-сочная зелень звенит вокруг меня. Узорные дорожки и круглые полянки пестрят в глазах первыми цветочками с крупными каплями на лепестках от недавнего полива. Капельки сверкают на солнце, и, кажется, что дрожат, а от асфальта поднимается пар, и я вместе с ним поднимаю глаза...
Над головой - нежно-голубое небо и мохнатое солнце, словно бутон одуванчика на глади кристально-чистого и глубокого-глубокого озера...
Выхожу в цветущую степь, но мне нужны только одни цветочки. Я всегда рву их в майской степи, но на этот раз мне особенно хочется их нарвать, почему-то. А как их много-то кругом! - и белых, и жёлтых, и лиловых - только серединки их лютиков одинаково жёлтые и все они, как один, осыпаны пушком. Робко и скрытно, как всегда, отцвели подснежники, зато эти цветочки цветут смело и щедро!
Я рву и пою песню о "кудеснице леса", живущей где-то далеко в Белорусском Полесье:
...Так птицы кричат в поднебесье -
Олеся, Олеся, Олеся!..
Останься со мною, Олеся,
Как сказка, как чудо, как песня!..
Забираюсь на сопку и замечаю сбоку женщину с девочкой - они тоже собирают такие же цветочки. Тогда оглядываю степь и вижу других людей, собирающих эти же весёлые и пушистые цветочки, но, почему-то, зовущиеся у нас совсем невесело - "сон-травой"...
Возвращаюсь домой с круглым, жёлто-лиловым букетиком. Ставлю стакан с букетиком на середину стола, перечитываю у Куприна место про сон-траву в "Олесе" и включаю про неё ту самую песню. И любуюсь цветочками. И слушаю песню. И жду маму с работы. И думаю: "Почему же "сон-трава", всё-таки?" И вспоминаю гору...
Гора
Я в спортивном лагере "Золотой бор". Наши четырёхместные армейские палатки на берегу озера Щучье, на противоположном берегу которого белеет курортный городок с названием, созвучным названию озера. А рядом с ним возвышается эта самая гора. Она, как и все остальные, тянется вдоль озера, и мы часто бегаем по её склонам и вершине на тренировках...
В краеведческом музее курортного городка мне особенно нравится чучело рыси. Я не могу от него оторваться, особенно от белых острых зубов и больших зелёных глаз, впившихся в меня своим диким взглядом беспощадного хищника...
Выйдя из музея, этот взгляд меня преследует, даже и тогда, когда мы все по очереди кормим из бутылочки жеребёнка...
- Посмотрите на эту гору, - вдруг обращается к нам работница музея, ухаживающая за жеребёнком. - Посмотрите, - и она протягивает руку.
Мы поворачиваем головы в направлении её руки и видим гору. И я сразу понимаю, что это непростая гора! И не ошибаюсь...
- С этого места, - продолжает женщина, - лучше всего видно. Приглядитесь, пожалуйста, к её вершине, видите её очертания? Они похожи на человеческое лицо, правда, ребята?
- Ага... - открываем мы поражённо рты.
- Видите, - продолжает сотрудница, водя протянутой рукой по очертанию её вершины, - вон его подбородок, губы, нос, глаза...
- А вон брови! - кричит кто-то самый зоркий.
- Да, правильно, - соглашается женщина, - а дальше - лоб и шлем его! Это, ребята, лицо спящего рыцаря. Потому, так и гора называется - "Спящий рыцарь". Интересно?
- Да! - кричим мы хором. - А, что это за рыцарь?
- А про эту гору есть древняя легенда, ребята, - говорит она и начинает рассказывать: - Давным-давно встречались на вершине этой горы молодой рыцарь со своей любимой. Они принадлежали к враждующим между собой родам и не могли, несчастные, жениться. Потому, они встречались втайне всю зиму. А весной на том месте, где они встречались, расцвели жёлтые цветочки. Девушке так они понравились, что она не могла на них насмотреться и очень боялась, что пока их не будет, кто-то все эти цветочки сорвёт. Тогда её любимый стал охранять эти цветочки. Несколько ночей он глаз не смыкал. А потом уснул непробудным сном. Его любимая не смогла его разбудить и много-много пролила над ним горьких слёз. Так и спит он с тех пор на вершине этой горы. А цветочков с той поры ещё больше стало цвести на её вершине. Может быть, от пролитых слёз красавицы. А, как называются эти цветочки, кто скажет? - вдруг спрашивает она нас, улыбаясь.
- Сон-травой! - не задумываясь, отвечаю я.
- Правильно!..
Мы возвращаемся в лагерь. Все обсуждают легенду, оборачиваясь на гору, по которой уже много раз бегали, и не представляли, что бегали-то по лицу уснувшего навечно рыцаря! А я, почему-то, вспоминаю взгляд рыси...
Рысь
Тренировка. Мы бегом вместе с тренером забираемся до скальной вершины горы "Лысуха" и бегом спускаемся вниз. И так несколько раз. Наконец, забравшись в последний раз, начинаем восстанавливать дыхание, глубоко вздыхая, и встряхивая руками. А тренер только и покрикивает нам:
- Не останавливаемся, не останавливаемся! Встряхнули руками!..
Встаём в кружок у самой скалы и начинаем делать упражнения по командам тренера: вращения, рывки, приседания, прыжки...
- Закончили, - хлопает тренер, стоя в центре нашего кружка. - А теперь распределились по парам и начинаем имитировать броски через грудь! - И показывает: "подныривает" под меня, обхватывая руками мою грудь, и выдёргивает вверх - я только чувствую, как резко подлетаю над землёй в его сильном захвате! - Всё понятно? Начали!..
Напоследок, отжавшись на кулаках от мягкого буро-хвойного ковра, мы собираемся уже спускаться, как оборачиваемся на голос тренера:
- Тихо! - приказывает он нам, подняв указательный палец над головой.
Он очень встревожено вслушивается. Мы замираем, глядя на него, и слышим рычание, буквально, у нас над головами. Как по команде поднимаем головы на скалу, и видим на большом камне рысь!
Она смотрит на нас и недовольно рычит, приоткрыв маленькую, но зубастую пасть. Глаза блестят на солнце, а острые ушки неподвижно вытянуты вверх. Голова её с передней половиной туловища опущены к поверхности камня, а всё тело выгнуто и напряжено, словно перед прыжком. Она стоит неподвижно и смотрит на нас. А я чувствую, что она, словно прокалывает меня своими глазами.
- Тихо, - говорит тренер почти шёпотом. - Не делаем резких движений. Тихо и медленно уходим, - он движется к нам, разведя руки, словно пытаясь нас всех закрыть собой. - Спокойно уходим, тихо-тихо уходим...
И мы начинаем все тихо-тихо медленно пятиться подальше от скалы. Вдруг кто-то кричит, споткнувшись. Оказывается, это тяж Андрюха!
- Тихо, говорю, - хмурится на него тренер.
- Тихо, баран, - шипит самый старший из нас Рафа на Андрюху и чуть поднимает руку, видимо, желая дать ему подзатыльник, но тут же опускает.
- Я что, специально, что ли? - отвечает ему шёпотом Андрюха.
А рысь в этот момент больше приоткрыла пасть, пригнув голову к самому камню, и её рычание стало по-настоящему угрожающим. И я чувствую, как внезапно ослабли колени. А рысь, видя, что мы уходим, прыгнула со скалы на ближайшую сосну. Всего один прыжок! - и она уже на сосне, и снова совсем рядом с нами!
- Уходим, уходим, уходим... - повторяет нам тренер.
Он идёт последним и потому ближе всех к дикой кошке. А ей, словно нравится нас преследовать: она прыгает за нами по соснам и, кажется, уже смеётся над нами! Мы молчим и стараемся не делать резких движений. Я иногда тихонько оглядываюсь на рысь, и мне кажется, что она смотрит только на меня своими большими зелёными глазами...
Наконец, она нас отпускает. Мы это понимаем - она сидит на сосне, провожая нас довольным взглядом победительницы. А мы быстро сбегаем вниз к озеру. Выбегаем на берег, и я вижу, что с озера за всем, что с нами происходит, наблюдает каменная Баба-Яга...