Измайлов Константин Игоревич : другие произведения.

Заклинание бабушки Маруси

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Истинные русские люди - бриллианты нации, наше главное богатство. К сожалению, мы почему-то всё время стремимся во всём быть похожими на Запад и запросто теряем свою русскую уникальность. Даже сами иностранцы не понимают, почему мы так не ценим всё русское и с таким преклонением относимся ко всему западно-иностранному. К примеру, идёшь по центру Питера и кажется, что ты в каком-то городе западной Европы: везде иностранные слова, вывески, названия, иностранная речь, иностранные музыка, песни, блюда, товары, машины, одежды, лица... Почему мы так не любим и не ценим своё национальное, своё родное? Это как раз-таки наша гадкая национальная черта - быть во всём похожими на "запад", дескать, мы не хуже их! Но быть, как все, тупо повторять то же самое, что везде, это ведь признак недоразвитости, малолетства, признак убогости, бездарности, стадности, узколобости, это ведь точно не от большого ума... Вот и деревень настоящих русских, тех, которые помню с детства, становится всё меньше и меньше. Хотя, они всё же ещё живут. К примеру, осенью 2013 года был я на родине Василия Шукшина в селе Сростки. Очень любопытная деревня с колоритным населением, просторным мемориальным музеем Василия Макаровича, оригинальным памятником ему на горе Пикет и трогательным памятником под калиной, красивой церковью, светлой библиотекой, весёлой речушкой, жующими на улицах коровами, важными гусями, "наиредкостными" петухами, как говорил сам Василий Макарович... Так вот, оказавшись в ней, на меня повеяло вдруг деревней из моего детства. Рекомендую всем побывать...
  ИЗМАЙЛОВ КОНСТАНТИН ИГОРЕВИЧ
  
  
  
  
  
  
  
  
  ЗАКЛИНАНИЕ БАБУШКИ МАРУСИ
  (рассказ официально опубликован в апреле 2014 года)
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  I
  
  Была в том уральском рудном посёлке бабушка Маруся. Мне о ней сразу сказали местные, когда спросил их, у кого можно остановиться на ночлег. Хоть и дел-то у меня, как казалось поначалу, было немного тогда на местном руднике, а всё-таки, нашлись, и пришлось задержаться до вечера. Потому и опоздал на последний автобус в город. А, где заночевать?
  - А вы ступайте к Марусе, - сказала мне аккуратная и гладкая старушка у палисадника с белым заборчиком, - ступайте, ступайте. Она тихо поживат, одна. И ей веселей будет, и вам спокойней.
  - Да, ты не боись! - прохрипел сидевший рядом на скамеечке старик в мятой серой шляпе и папироской во рту.
  Он неприветливо смотрел на меня, а выпирающая нижняя челюсть делала его худое скуластое лицо суровым. Скорее всего, ему явно не нравился мой 'пижонский' вид, где серый кашемировый костюмчик дополняли яркий красный галстук, жёлтая сорочка и почему-то белоснежные туфельки. Я и сам понимал, что выглядел на руднике нелепо, особенно из-за этих туфель!
  - Ха! - прыснул дед, обнажив гладкие дёсны с тремя кривыми жёлтыми зубами. - Не боись, малец!
  - Ой, Лёня, - махнула на него старушка рукой, - опять ты со своими штуками пристаёшь! Видишь, человеку из городу ночевать негде! Вот, дай тебе только глотку свою продуть! - И снова мне ласково: - Ступайте к ей, ступайте! Она бабка-то хорошая, тихая, только шепчет себе всё под нос чего-то, а так-то безвредная совсем, можете не сумневаться...
  - Да не боись ты, кому говорю! - резанул по ушам старик. - Коль надоест, посурьёзней с ней! - И он показал мне широкий кулак.
  - Да, чего ты человека с толку сбивашь? Как Маруся надоесть-то может? Головой-то думай, что говоришь, шляпа пустозвонная!
  - Ладно, знаю я, сама не свисти тут, свиристелка!
  - Да, много ты знашь! Вот, поговори-ка мне, с устатку-ту не налью, вот будешь тогда знать-то у меня!
  - Да, - опустил голову старик, - не нальёт она... - недовольно забубнил он, шамкая ртом, - я тебе не налью... сама тогда узнашь... свиристелка...
  - А, как пройти? - наконец, спросил я.
  - А, вот прямо вниз по улице до речки-то и спускайтесь, - махнула рукой старуха вдоль улицы, - и прямо в домик-то её и упрётесь...
  - Спасибо большое!
  Я сразу зашагал в указанную сторону.
  - Там ещё сарайчик увидите с трубой на крыше, - закричала она мне вслед, - это баня у ей...
  - Хорошо, спасибо!
  - Тополь там ещё у ей большой у дома её и флоксы в окошках. Да, найдёте, там других домов-то рядом нет!
  - Найду, спасибо!
  Я быстро зашагал вниз по улице вдоль разноцветных домиков с окошками в резных рамочках, заросших палисадников за светлыми заборчиками, массивных ворот и сарайчиков, то и дело, здороваясь с приветливыми старушками и внимательными старичками. Ещё издалека увидел приземистый серый домик бабушки Маруси. Он стоял на краю крутого косогора, возвышаясь над усыпанной белыми блёстками звонкой речушкой, и утопая в зарослях высокого тополя и белёсых черёмух. Приближаясь к дому, различил вначале среди тёмной тополиной зелени белый платочек у калитки, а потом маленькую и худенькую, добродушно улыбающуюся мне старушку. Она, как будто меня поджидала и теперь, наконец, увидав меня, радости на её светлом и круглом старушечьем лице не было предела! А подойдя к калитке, я даже смог различить маленькие веснушки на её пухленьких щёчках.
  - Здравствуйте, бабушка Маруся!
  - Здравствуйте, милок, - живо ответила она детским голосочком, не переставая улыбаться.
  - Вот, опоздал на автобус в город...
  - Ну?
  - Да. А можно у вас переночевать?
  - Можно, милок.
  Тот час же передо мной весело скрипнула калитка.
  - Ступайте за мной, милок, ступайте...
  Я шагнул за калитку и сразу оказался в тенистом, прохладном дворике, спокойно шелестящем со всех сторон тополиными и черёмуховыми ветвями. Бабушка Маруся, согнувшись вперёд, тут же зашагала неразличимыми мелкими и быстрыми шажочками вглубь двора, словно полетела над землёй, а я стал догонять её. Если бы не старушечий наряд, со спины вполне можно было бы её принять за подвижную, даже непоседливую маленькую деревенскую девочку в белом платочке, за которой надо ещё постараться поспеть. В глубине дворика солнца стало больше и, сверкая в солнечных лучах, на меня отовсюду стали приветливо 'глазеть' разноцветные и любознательные 'Анютины глазки'. А с завалинки прямо в ноги бабушки Маруси прыгнула серая пушистая кошечка.
  - Не мешайся под ногами! - постаралась, как можно строже сказать ей бабушка Маруся, прыгая на ступеньку крыльца. - Ну, кому говорю?
  Но кошечка, даже ухом не повела, а наоборот, стала активно тереться мордочкой о старушечьи ноги и её высокие чёрные калоши.
  - Проходите в дом. - Бабушка Маруся отворила двери, которые по-стариковски чего-то проворчали, и юркнула внутрь.
  Я за ней. Мы прошли через тёмные сени, пахнущие молоком, и пронизанные ровненькими солнечными струйками, льющимися через щелочки в дощатой стене. Задорно скрипнула широкая дверь, и я шагнул за высокий порог, оказавшись в маленьком помещении, пахнувшем свежеиспеченным хлебом. Бабушка Маруся повернувшись, смущённо подняла на меня глаза и сказала:
  - Уж, извините, если что не так, я городских порядков-то не знаю...
  - Ну, что вы!
  - Вы присаживайтесь вот, на коечку, а я чайник вскипячу.
  Она указала мне на железную кровать возле стола и без лишних слов забегала по сереньким домотканым коврикам, собирая посуду на стол.
  - Вы не беспокойтесь, бабушка Маруся, я не проголодался...
  Но она меня не слышала, ловко и привычно управляясь с незатейливой кухонной утварью, и что-то бормоча себе под нос. Пару раз она выбежала в сени, хлопнув дверью, каждый раз возвращаясь с белыми баночками, прижав их к груди двумя руками, словно детей. А потом из одной аккуратно наложила деревянной ложкой сметану в голубую чашечку, а из другой процедила молоко через марлю в коричневую крынку. Потом вдруг схватила, не глядя, ухват, который вдруг оказался у неё под рукой, как лучший её помощник и бойко стала орудовать им в печи.
  Я сел на твёрдую кровать и стал наблюдать за хлопочущей, сильно сутулящейся и невероятно шустрой бабушкой Марусей. Вначале попытался понять, о чём она бормочет и стал вслушиваться. Но, как, ни старался, смог разобрать только три слова - 'зверь', 'окошко' и, вроде, 'выпьем' или 'сыпнем', нет, всё-таки, 'выпьем'. 'Может, заклинание какое говорит, - подумал я, - ну, чтобы зверь, к примеру, не проник в дом через окошко и не помешал нам попить чаю...'
  Но вскоре понял, что разобрать её бормотание невозможно и стал осматривать кругом кухню, начиная со стены перед собой с проходом в другую комнату, занавешенным коричневыми шторками. Эти шторки были озарены вечерним солнцем, задержавшимся, видимо, в тот момент над горизонтом со стороны комнаты и, потому, они пропускали в кухню золотистый свет с красноватым оттенком. Возле прохода висели часы-ходики, глядевшие на меня белым циферблатом, с чёрными опущенными усиками из двух стрелочек. Они то и дело передо мной прыгали на одной ножке взад-вперёд, отмечая каждый прыжок задорными цоканьями: тут-так, тут-так, тут-так... А под ними жалостливо примостилась чуть перекошенная табуретка. Зато сбоку степенно возвышался кухонный царь - посудник из красного дерева, выпучив свою широкую стеклянную грудь с тарелками, чашками и блюдцами. Его корона упиралась в потолок вытянутыми вверх тонкими бордовыми сосульками, а весь наряд богато украшали резные вензеля. 'Наверняка этому величественному великану сто лет, не меньше, - предположил я, рассматривая каждый его вензелёк, - и ещё столько же простоит, вон какой он крепкий! Да, на славу делали раньше мастера! А какая красота! - И я не мог оторвать от него глаз, удивляясь: - вот, чудо из чудес! Настоящее произведение искусства! А сколько он перевидал на своём веку, чего только не слышал в этом своём маленьком, но таком тёплом и ароматном царстве, а теперь вот глядит на меня свысока и снисходительно...' А бабушка Маруся в этот момент открыла его стеклянную грудь, встав на цыпочки, просунула внутрь руки и стала копошиться.
  - Да, красивый посудник у вас...
  Но бабушка Маруся меня не слышала, 'переговариваясь' с посудником - на её глухое и безостановочное бормотание, он отвечал ей звонко, кратко и, видимо, всё по-делу - нет, не тот! вот, пойдёт! - 'Понятно, - понял я, - 'царя' надо слушать и с ним считаться. Советуется с ним, наверное, какую лучше посуду взять или о чём-то договариваются на счёт меня...'
  К посуднику сбоку прижался морщинистый, совсем уже немощный прилавок. 'Зато этого брата время потрепало!' - пожалел я его. На прилавке чёрным пауком, растопырившим длинные лапы, стояла железная плиточка, с красными прожилками сверху. 'Этой плиточке тоже уже не один десяток годочков!' - решил я. На плиточке начинал всё громче и нетерпеливее пыхтеть серый чугунок. В какой-то момент, он даже стал подпрыгивать, видимо, 'паучок' стал покусывать его снизу! Бабушка Маруся была тут, как тут, приоткрыв крышечку, и вкусный запах наваристого супа сразу перебил хлебный аромат. А между прилавком и столом спряталась табуреточка - близняшка той, что под ходиками. 'Хоть и самые маленькие вы, да неказистые из всего кухонного царства, а без вас - никуда! - улыбнулся я. - Вот уж точно - маленькие, да удаленькие!'
  Над прилавком висела потемневшая икона, с образом Спасителя. От его спокойных тонов и ласкового взгляда я расслабился и почувствовал внутри приятную негу - 'Куда это я попал? Как здесь мило и спокойно...' А ходики уже, как-то нежнее соглашались со мной: тут-тук, тут-так, тут-так... И табуретки повеселели, сверкнув улыбками. И у прилавка вдруг морщины разгладились. Даже посудник обмяк и уже смотрел на меня простодушно, по-свойски, по-домашнему...
  Стол покрывала жёлтая, кое-где вытертая добела клеёнка. На нём уже стояли широкие чашки с крупно порезанными кусками домашнего хлеба, цельными дарами свежей огородной зелени - огурцами, репчатым луком и укропом - украшенными серебряными каплями воды. А ещё заставляли глотать слюнки аппетитная сметанка, наложенная в чашечку до самых краёв с горкой и прохладное молочко в накрытой марлей запотевшей крынке. Сразу появилась над столом муха. Она, жужжа, стала кружить над чашкой с хлебом, выбирая, видимо, лучшее место для приземления. Бабушка Маруся, буквально прыгнув к столу, стала её гонять полотенцем, поругиваясь:
  - Ну-ка, давай отседова! Посмотрите-ка на неё, повадилась, бесстыдница какая! Тебя сюда никто не приглашал! Давай, давай, отседова!
  Я только неловко попытался поддержать бабушку Марусю:
  - Да, действительно не приглашали... её...
  Белые прозрачные занавески на окошке ласково касались стола и пропускали на него матовый свет. Кровать была твёрдой, - 'Доски наложены вместо перины!' - понял я. Сбоку от кровати под окошком с такими же белыми занавесками стояла длинная и массивная лавка. На ней с краю, ближе к кровати, оказывается, под круглой деревянной крышкой притаился большой чёрный котёл, который заметил только сейчас, когда стал внимательно осматривать кухню. Может, из-за этой рыжей крышки, которая в матовом свете, льющемся через занавески, сливалась с лавкой, а может, сам котёл не хотел, чтоб его замечали, и, как-то умудрялся спрятаться от моих глаз. Лавка упиралась в стену, в которой были квадратные двери в сени, обитые серыми овечьими шкурами. С другой стороны дверей располагалась вешалка, с навешанными на ней старенькими курточками, фуфаечками, платочками, шапкой ушанкой и зонтиками. Умывальника было не видно - его скрывала печь, но когда бабушка Маруся мыла зелень, дёргая за его язычок, недовольное и гулкое бурчание железной раковины от падающей воды и сливающейся в ведро разносилось по всей кухне. И завершало всё убранство кухни массивная, заботливо вымазанная известью, оттого казавшаяся аккуратной и чистой, белая печь, с широко открытой чёрной и горячей пастью.
  - Присаживайтесь к столу, милок, - поставила бабушка Маруся глубокую тарелку с кипящим супом. - Умывальник за печью. Я сейчас воды принесу, там, небось, мало...
  
  
  II
  
   Угощала бабушка Маруся блюдами из печи: наваристыми щами из квашеной капусты, картофельной запеканкой, с золотистой хрустящей корочкой и сладко-сливочным вкусом, горячим сочным пирожком с ароматной начинкой из грибов и овощей, а ещё бражкой красной, душистой, да прохладной!
  - Ах, какая бражка вкусная! - только и приговаривал я, крякая, и любуясь её цветом, поднимая стакан. - Ах, как ягодками пахнет, - снова крякал и утирал кулаком губы, а бабушка Маруся в этот момент подливала новый стакан. - Ах, прелесть из всех прелестей земных! Просто, шедевр какой-то неописуемый! Просто умопомрачительно! Обалдеть и не встать!..
  После третьего стакана на душе, помню, совсем хорошо стало! Хотелось улыбаться, в груди что-то щекотало, голова очистилась от всего лишнего и, показалось в какой-то момент, что она воздушный шарик! В глазах прояснилось и окружающая обстановка вдруг показалась невероятно удивительной! Я с неподдельным восхищением оглядывал кухоньку, потом смотрел на бабушку Марусю, улыбался, дёргал головой от удовольствия, издавая при этом звуки, похожие на конское фырканье, и говорил:
  - Эх, хорошо мы здесь сидим с вами, бабушка Маруся! - снова мотал головой и фыркал. - Ну, надо же, попал я в сказку! Да-а...
  - Вы кушайте, милок, кушайте, - заботливо приговаривала бабушка Маруся.
  - Не беспокойтесь, не беспокойтесь, бабуся... И, как это вам так удаётся, а?
  - Что, милок?
  - Ну, вот, хотя бы это ваше произведение искусства? - показал я стакан.
  - А, так это бражка моя! А она вот здесь в бочонке у меня работат...
  Бабушка Маруся подбежала к печке и одёрнула сверху занавеску. За ней 'высунулся' лежащий на печи рыжий и пузатый бочонок.
  - Вот здесь бражка в бочонке работат!
  - Рабо-о-отат... - с чувством произнёс я и дружески показал бочонку кулак!
  А когда чай стали пить - лесом запахло, а ещё земляникой! А среди чайного земляничного 'леса', как-то больно быстро, помню, таяли во рту румяные творожные шанежки...
  - Плохо, небось? - спросила бабушка Маруся несмело, сидя напротив, и попивая чаёк.
  - Что 'плохо'?
  - Ну, питанье-то у меня?
  - Да, вы что, никогда такой вкуснятины не ел!
  - У меня-то ведь всё по-деревенскому, - стала она скромно объяснять. - По-простому. Я ведь, енти самые... котлеточки-то не умею делать...
  - Да, нужны они мне сто лет!
  - Жизнь прожила, а так и не научилась енти...
  - А сколько вам лет, бабушка Маруся?
  - Ой, милок, не помню. - Махнула она рукой, а потом живо произнесла: - Так, ровесница века я, вот и считай!
  - Ничего себе! - открыл рот, - Так, вам уже скоро сто лет!
  - Сколько? - нагнула она ко мне голову и нахмурила брови.
  - Сто лет!
  - Да, ну! - отмахнулась она, - не может быть! - Но, поразмыслив чуть-чуть, согласилась: - А ведь и вправду! Ох, и старая я, оказывается... - закачала она головой, удивляясь. - Неужели столь годков-то во мне уже... ай-я-яй... а я и не думала, какая я уже старая...
  - Так вы, получается, пожили немало при царе-горохе!
  - При царе? Да, пожила, милок, пожила. Я его, царя-то, вот, как вас видела, когда ребёнком была.
  - Неужели?
  - Да. Приезжал царь-батюшка в Златоуст. А я на руках у отца-то была в тот момент, когда его встречали на вокзале-то.
  - А, какой он был?
  - Кто?
  - Царь.
  - Ну, как описать-то я могу... Ну, такой... весь благородный... такой... больно ладный... степенный... Одним словом, не нам чета!
  - А, что он делал?
  - Так, он с вагона-то спустился и встал перед народом-то. Помню, в руках саблю сгибал, проверял её, стало быть. А сабля-то наша, Златоустовская, больно дорогая. Специально наши мастера для него сделали. А как она сверкала у него в руках! Как сверкала! Ох, и красиво! Я глаз оторвать не могла!
  - Да, интересно...
  - Да, очень интересно... - покачнула она головой. - Повидала царя-батюшку, милок. Всю жисть вспоминаю! Так и представляю, как стоит он такой... весь в солнце и сабля у него в руках сверкат! Мне тогда годков-то было пять-ли, шесть-ли, а может, и того ещё не было.
  - Так, вы, значит, в Златоусте жили?
  - Да, милок, жила, когда в девках была, а потом сюда переехали с мужем-то. Мы в этом посёлке первыми ентот дом поставили, когда руду-то в горе нашли. Ну и стали в руднике-то робить...
  - Хорошо жили?
  - Ну, как хорошо... Нельзя сказать, что уж больно хорошо. Но, всё-таки, жили - не тужили. Кто робил, так тот всегда жил не плохо, а кто лентяй был, так тот всегда валялся под забором и при царе, и при советской власти, вот!
  - А, как в посёлок пришла советская власть?
  - Что говорите, милок?
  - Ну, как появилась у вас в посёлке советская власть?
  - А, как появилась... - призадумалась бабушка Маруся. - Прискакали двое на конях и спросили: вы за кого - за 'красных' или за 'белых'? Ну, мой ответил: кто хлеб даст, за того и будем. Ну, а те, руками-то махнули и сказали, что мы, стало быть, за 'красных'. Ну, вот так и появилась советска власть.
  - А, кто стал начальником на руднике?
  - Чего, говорите, милок?
  - Я спрашиваю: кто стал вами управлять, когда советская власть пришла?
  - Так, первый лентяй на посёлке, который валялся-то под забором, вот он и стал нами управлять!
  - Понятно...
  Бабушка Маруся макнула кусочек сахару в чай и ловко закинула его в рот. Заметив, как я внимательно наблюдаю за ней, она, весело кивнув, спросила:
  - Что, интересная я?
  - Да, очень интересная!
  Утирая рот кончиком от платка, она залилась смешком, похожим на журчание маленького ручейка.
  - Больно смешная, да? - сквозь смех спросила она и, не дожидаясь ответа, сказала: - Я, ведь, тёмная, безграмотная. Могу что-нибудь сморозить...
  - Ну, что вы, бабушка Маруся, очень интересный вы человек!
  - Правда?
  - Конечно!
  - Ой, ещё загоржусь, не дай бог...
  И мы вместе засмеялись.
  - Бабушка Маруся, а как вы замуж вышли?
  - Так, как... - призадумалась она. - Вышла и всё. Отец сказал, что замуж пора - ну, пора, так пора, я не сопротивлялась. Раньше-то не спрашивали больно девок, не то, что сейчас. Отец-то долго не разговаривал со мной на ентот счёт - один раз сказал - дело сделано!
  - Понятно. А сколько детей у вас?
  - Так, восемь детей у меня было.
  - Навещают?
  - Так, одна только младшая дочь осталась в живых-то: двое - ещё младенцами померли, троих - война забрала, двоих недавно схоронила. Вот, одна и осталась. В городе живёт на пензии, с мужем. Пензия хорошая, нечего жаловаться, да. А зять-то у меня какой! Уж больно хороший, ничего плохого, конечно, об нём не могу сказать, - серьёзно говорила она, покачивая для большей убедительности головой. - Уж больно хороший, нечё говорить, заботливый, хозяйственный, обстоятельный такой. А грамотной какой!
  - Да?
  - Да-а! Ох, и грамотной! Ентим работает...
  - Инженером?
  - Да, нет, ентим... ну... говорят-то больно много...
  - Учителем?
  - Да, нет, ентим... фу, ты, память дырявая! Как же енто... Дочка говорила мне... ентим... ко-рей... ко-рей-пиздентом!
  - Как-как? - только и успел спросить и чуть со стула не упал от мощной волны смеха.
  - Ко-рей... пиздентом!
  - Корреспондентом?
  - Вот-вот, ентим самым, корейспиздентом!
  - Понятно... - А я всё не мог успокоиться, закрывая покрасневшее от смеха лицо, с проступившими слёзками.
  - Что, смешная я? - улыбнулась она в ответ на мой хохот. - Я не грамотная совсем, - махнула она застенчиво рукой. - Не так выражаюсь, наверное...
  - Да, нет-нет, всё просто замечательно! Просто заслушаться можно! - всё ещё смеялся я. - Да, бабушка Маруся, пожили вы...
  - Да, милок, пожила своё, не жалуюсь. И детство у меня было, не то, что сейчас у детей. Смотрю на них и жалею, ведь, они детство не видят! Они даже конфеток-то настоящих не знают! А раньше, при царе-то, вот, это были конфетки - вкусные, даже словами невозможно описать! При советской-то власти таких не было, а тем более, сейчас! - она махнула рукой.
   Мы продолжали задушевную беседу, неторопливо попивая чаёк. Я прихлёбывал то и дело ложечкой земляничное варенье, а кошечка уже давно лежала на моих коленях, то потягиваясь, и зевая, то всматриваясь в меня зелёными глазищами, и безмятежно засыпая. Бабушка Маруся рассказывала о муже, давно уже умершем, что вся деревянная мебель в доме сделана его руками, за исключением посудника, который был подарен им на свадьбу, что был всегда с лошадьми и слыл первым конюхом на посёлке. Рассказывала о лечебных травах, которые она собирает всю жизнь и готовит лекарства, которыми лечатся все местные жители, да и городские тоже, а в больнице за всю жизнь ни разу так и не побывала.
  - Бабушка Маруся, неужели, ни разу в больнице не были?
  - Нет, милок, ни разу. Боюсь я просто.
  - Чего?
  - А вдруг врач оставит внутри ножик какой свой или ещё чего...
  - Где 'внутри'?
  - Ну, внутри организму-ту моём!
  - А... понятно...
  - Я вот, жисть прожила, а так всё и не могу запомнить, в какой стороне сердце-то находится.
  - Как?
  - Так, вот так! Видите, какая я тёмная? Вот, где - здесь или здесь? - прислонила она ладошкой к правой и левой груди. - То, что оно в груди находится, то я знаю, а вот, с какой стороны не могу запомнить!
  Я сказал. Она пообещала запомнить...
  Рассказывала о грибных местах, на каких болотах много клюквы и на каких вырубах безопасней собирать малину, поскольку, медведи тоже очень любят лакомиться этой ягодкой. Рассказывала куда ходить за брусникой и голубикой, где она находит чагу и собирает много хмеля. Рассказывала, как приготовить варенье из земляники, не варя его, чтобы сохранить весь ягодный дух, как приготовить крестьянскую 'сухарницу' или молоденькие пиканы, грибную 'губницу' или 'налима печенного', как она солит сухие груздочки и маринует опятки, как легче и быстрей добраться до Таганая...
  Ходики показывали уже двенадцатый час. Кухня была освещена ярким жёлтым светом от большой лампочки, висящей посередине, а за окошком, в тёмной и густой синеве, сквозь чёрную листву, нежно поглаживающую окошко, серебрилась тонкая полоска реки. Изредка, со стороны рудника доносились унылые паровозные гудки.
  - Да, так бы и сидел, не вставая, - сказал я, смотря в окошко. - Хорошо здесь у вас, тихо, спокойно...
  - Нравится?
  - Очень!
  - Но, пора отдыхать, милок, - ласково сказала бабушка Маруся и пошла в комнату. - Постелька у меня чистая, никто не ложился ещё, - донёсся её голосок из комнаты, в которой вспыхнул яркий свет. - Можете окошко приоткрыть, если душно будет...
   Я лежал на широкой белоснежной пастели, растворяясь в серебряном лунном свете, льющемся через открытые окошки в спальню, слушал колыбельную листвы, поющей шелестящими голосами у самых окошек, и вдыхал терпкий аромат розовых и белых бутонов флокс, стоящих в горшочках на подоконниках. 'Сказка, - повторял я, засыпая, - просто сказка...'
   Проснулся от треска дров в печи. Через окна двумя широкими белыми водопадами лилось в комнату солнце. Вдруг у окошек услышал голосок бабушки Маруси. Она снова что-то нашёптывала, низко нагнувшись над цветочками, растущими у самых окошек. А, поскольку, окошки были почти у самой земли, то наблюдать за ней можно было без труда, даже не вставая с кровати. Она пропалывала грядочки, поливала из леечки и заботливо поправляла георгины с крупными красными бутонами. 'Скорей всего молитву шепчет, - подумал я, - или, всё-таки, заклинание, чтоб цветочки росли, или...'
   К завтраку бабушка Маруся достала из печи чёрный котелок и наложила в чашку дымящую белым дымком золотую кашу.
  - Вот, кашка у меня молочная поспела, скушай, милок!
  А каша оказалась пшённой, да ещё с рыженькими кусочками тыквы.
  - Маслица положи, да по боле, масло-то не спортит кашу-ту... - Она встала передо мной и серьёзно спросила: - С устаточку-ту налить?
  На что я застенчиво, почти, как красна-девица опустил глазки и скромно ответил:
  - Ну, я не против, конечно...
  Бабушка Маруся налила. Потом ещё. Потом ещё.
  - Ну, хватит, милок, вам в дорогу ещё дальнюю!
  - Ха-ха... да не беспокойтесь!
  - Ну, сами смотрите, мне-то ведь не жалко. - Она поставила передо мной баночку с бражкой. - А я вам 'подорожников' испекла на дорожку.
  - А, что это?
  - Да, пирожки махонькие с вареньем.
  - Ой, спасибо! Мне, как-то неудобно...
  - Вот вам котомочка, - показала она тряпичную сумочку. - Здесь пирожки, бутылочка молочка, яички, огурчики свежие, лучок, баночка варенья и баночка груздочков солёных...
  - Да, зачем? Не беспокойтесь...
  - Ну, как это - вы же в дорогу! Как можно без питанья-то! Хоть, и ничего особенного, но, всё-таки, голодными не будете...
  Наконец, она налила себе кружку чая и, помолившись, села за стол.
  - Бабушка Маруся, а что вы всё время шепчете? Наверное, молитву, да? - не удержался я, чтобы не спросить её напоследок.
  - И молитву, милок, и ещё кое-что.
  - А, что, можно узнать?
  - Можно. Заклинание такое есть. Я его ещё в детстве узнала в господском доме, когда девчонкой служила при господах.
  - А от чего оно заклинает?
  - А от всего злого, от всякой напасти - злого духа, непогоды, нездоровится тебе, к примеру, или настроенья нет. Мне всю жисть помогат не отчаиваться, как и молитвы!
  - Ой, как интересно! Бабушка Маруся, а можно я запишу это заклинание?
  - Ну, запишите, милок, запишите. И вам будет помогать.
  Я быстро достал записную книжку и был весь во внимании. Бабушка Маруся села поровнее, поправила платочек и положила ручки на колени.
  - Ну, слушайте. - Её щёчки чуть зардели, явно от волнения, она набрала побольше воздуха и стала старательно произносить своё заклинание: - 'Буря мглою небо кроет, вихри снежные крутя, то, как зверь она завоет, то заплачет, как дитя, то по кровле обветшалой вдруг соломой зашумит, то, как путник запоздалый...'
  А я тупо смотрел на блокнот и чувствовал, как горячий ком растёт у меня в горле. А голос бабушки Маруси солнечным теплом разливался по кухне:
  - '...сердцу будет веселей, спой мне песню, как синица тихо за морем жила, спой мне песню, как девица за водой по утру шла...'
  Я поднял на неё глаза, очень жалея, что пора покидать эту удивительную, эту сказочную старушку!
  - '...вихри снежные крутя, то, как зверь, она завоет, то заплачет, как дитя...'
  А я смотрел на неё и не мог насмотреться!
  - '...выпьем с горя, где же кружка? сердцу будет веселей!' - она замолчала, ожидая моей реакции. - Ну, поняли теперь заклинанье-то моё?
  Я не мог говорить, только, еле сдерживая внутренний огонь, покачал головой.
  - Вот, запомните и рассказывайте себе всегда, что бы с вами не происходило. И своим близким передайте. Всем поможет! Обязательно поможет, можете не сумневаться! Мне всю жисть помогат!
  Она встала и довольная стала молиться, а помолившись, принялась хлопотать по хозяйству, бормоча по привычке своё заклинание...
   Выйдя за калитку, я повернулся к бабушке Маруси и стал прощаться:
  - Спасибо вам за всё, дорогая бабушка Маруся, за хлеб, кров, за тепло ваше и любовь. А ещё за ваше заклинание! До свидания и будьте здоровы!
  - До свиданья, милок, до свиданья! Вам спасибо, что порадовали меня! Дай бог, вам здоровья и счастья!
  - Спасибо...
  Я оглядывался, пока видел её маленький и худенький светлый силуэт, пока не скрылся её белый платочек. А она всё стояла у калитки, улыбалась своей добродушной улыбкой и, высоко подняв руку, широко мне махала...
   Всю дорогу я трепетно, с каким-то милым, неописуемо трогательным чувством вспоминал бабушку Марусю, её дом, кухню, калитку, заклинание... Жевал, тающие во рту, тёплые, ягодные 'подорожники', запивая молочком, и вспоминал, вспоминал, вспоминал...
  - Да... - произносил я вслух, чувствуя, как горячая волна подкатывала иногда к горлу. - Нормально...
   А мимо проносились деревеньки с золотыми крестиками на разноцветных луковках на фоне зелёных пушистых гор и голубого неба, беспокойные, звонко поющие солнечные речушки, и задумчивые белые озёра, застывшие худенькие спины рыбаков, и резвящаяся в искрящихся брызгах загорелая мелюзга, а ещё маленькие и яркие огонёчки - платочки, платочки, платочки...
  - Да, сказка... просто сказка...
   Санкт-Петербург, 30.04.2014
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"