Аннотация: Серия рассказов про девочку Любу. Рассказ третий
ИЗМАЙЛОВ КОНСТАНТИН ИГОРЕВИЧ
С УТРА ПОРАНЬШЕ
(рассказ)
Люба открыла глаза и, поняв, что в кроватке, облегчённо подумала: "Фу, это сон! Хорошо что тятя превратился в птичку не по-настоящему!" Она успокоилась и осмотрелась - комната озарялась ярким светом. Это раннее солнышко вливало свои свежие, белые струйки в три распахнутых окошка, отчего прозрачные занавески с изящными вышивками по краям почти полностью в них растворялись, а цветочки в коричневых горшочках на подоконниках искрились золотистыми капельками. Посреди комнаты струйки смешивались между собой и вспенивались, отчего всё пространство от пола до потолка заполнялось неосязаемой солнечной пеной.
Люба засмотрелась на окошки, и солнечные струйки напомнили ей парное молочко, которое давала рыжая и лопоухая, с закрученными жёлтыми рожками, словно кудряшками, корова Доня, а мать процеживала его через марлю, переливая белой струйкой из ведёрка в кувшин. Любе очень нравилось наблюдать за этим процессом, а потом с удовольствием, не спеша выпивать кружечку тёпленького и сладенького Дониного молочка! Тут Люба вспомнила, как недавно Донины рожки сёстры украсили пушистым веночком из весёленьких цветочков - ромашек, одуванчиков, незабудок, васильков, а сбоку прикрепили большой розовый цветочек шиповника. "Доня была такая нарядная, - подумала она. - Ей самой понравилось потому, что она улыбалась. А Зоя сказала, что наша Доня будет самая модная в стаде. Только не сказала, как это... - Люба призадумалась. - Наверно, красивая... Когда же её сестрёнки ещё нарядят?" И Люба представила Доню всю в цветочках: и рожки-кудряшки - в разноцветных веночках, и ушки-лопушки - в голубеньких незабудках, и даже копытца смеялись ромашками, а самый кончик хвостика горел красненьким цветочком шиповника! А ещё изо рта высовывались в разные стороны одуванчики! "Так ещё красивей будет! Надо сказать, чтобы рот украсили одуванчиками. А может, ромашками лучше? А может, разными цветочками? - Люба представила Доню с разными цветочками во рту. - Да, красивее будет, когда разные цветочки!" И ей вдруг захотелось побежать нарвать цветочков, но вспомнила, что сейчас утро и Доню мать выгонит в стадо до вечера. "Маманя сейчас, наверное, её доит и разговаривает с ней. Она ведь умеет разговаривать с Доней!" И Люба вспомнила, как однажды вечером заглянула в стайку, а там мать, поставив ведёрко перед Доней, только что вернувшейся из стада, стала с ней разговаривать:
- Ну, что глядишь на меня, красавица моя кудрявая, нагуляла молока-то, аль нет? Что молчишь и ушами хлопаешь? Посмотрю вот, я сейчас!
А Доня ещё больше выпучила свои чёрные блестящие глазищи и недовольно промычала в ответ, вытягивая шею к матери: му-у-у!
- Нагуляла, говоришь? А не шутишь?
А Доня ещё громче: му-у-у!
- Ну, молодец, Донюшка, молодец моя милая, - ласково тогда сказала мать и нежно погладила её по раздутым бокам.
Она подставила ведёрко под вымя, низко свисающее белым шаром между задними ногами, села рядом с ним на маленький стульчик и чуть помяла его, приговаривая:
А Дони было приятно как мать её ласкает, Люба это сразу поняла, ведь она даже глазки закрыла, облизываясь серым языком, и тихо промычала от удовольствия: му-му-у - и, опустив морду в ведро, громко засосала воду. А мать поочерёдно стала вытягивать вниз красные сосочки из вымени, и Люба увидела, как в ведёрко вдруг звонко брызнуло беленькими ниточками молочко! А Доня сосала себе да глотала с наслаждением водичку, сосала, да глотала, только ушками крутила, да хвостом виляла. А мать тянула да подтягивала сосочки её, тянула, да подтягивала, а молочные ниточки брызгали, да позвякивали в ведёрке, брызгали, да позвякивали. Ох, интересно было Любе! Она даже глаз оторвать не могла! Так и простояла у стайки, пока мать не закончила. А потом вместе пошли домой с полным ведром пенного молочка - цедить его, разливать по кувшинам, да баночкам, ну и пить, конечно...
Люба заметила вдруг как на окошках бесшумно запорхали занавески с вышитыми в их уголочках голубенькими и розовенькими цветочками. "Это Катины цветочки, - улыбнулась им Люба. - Она сама их вышила. И меня обещала научить. Ой, когда же? Мне так хочется поскорей научиться! Катя говорит, что когда подрасту. А когда же я подрасту? Катя говорит, что скоро. А когда скоро? Катя не говорит, - и Люба вздохнула. - Всё скоро, да скоро, скоро, да скоро... - Вдруг Люба подумала: - А вдруг сегодня подрасту? А может, я уже подросла? Ах! - неожиданно ахнула она. - Конечно, подросла, Катя же говорит, что я во сне росту!" И Люба почувствовала, как в груди что-то приятно защекотало, и она помахала цветочкам, здороваясь: "Привет, цветочки!" А цветочки ещё задорней запрыгали на занавесках, здороваясь в ответ. Зато цветочки в горшочках вдруг покачнулись и растерянно посмотрели на неё. Люба, конечно, поняла, почему они так посмотрели, и поздоровалась с ними тоже: "Привет, цветочки в горшочках! Вы мне тоже нравитесь!" А цветочки в горшочках игриво покачались в ответ и так ослепительно засверкали, что Любе показалось, будто они закружились. "Вы пляшете, что ли, да? - спросила их Люба. - А я полежу ещё немножко..."
А солнечные струйки от занавесок и цветочков лились на пушистые одеяльца, под которыми сопели братики и сестрёнки, гладкую скатерть с длинными рыжими локонами, покрывающую круглый стол с растопыренными широкими ногами. Лились на смешные стульчики с тоненькими, в отличие от стола, выгнутыми ножками, всегда задорно поскрипывающими, когда на них кто-то садился. А ещё - на широкую, белую спину печурки. А печурка, знай себе, довольно потрескивала да пощёлкивала! "Это маманя её стопила, когда солнышко было красным, - не сомневалась Люба. - Она всегда встаёт раньше всех и топит. Маманя говорит, что чем раньше встанешь, больше сделаешь! Вот она и поспевает всё: и печку стопить, и Доню подоить, да в стадо выгнать, блинчиков испечь или оладушек, а то и шанежек... - и она представила румяные самые любимые картофельные шанежки. - А ещё кашку сготовить в котелке на Донином молочке с хрустящими пенками, ох, и вкусную! - и Люба сглотнула слюнку. - Интересно, какую сегодня кашку сготовит? Может, мою самую любимую - асяную? Ох, как я её люблю..." И Люба представила, как мать накладывает большой ложкой из котелка в её чашечку блестящую овсяную кашку с белым дымком, а потом кладёт на кашку прямо посерёдке кусочек маслица, которое всегда красиво расползается в разные стороны. "А я его ещё размажу покрасивше и кушаю. Только осторожно надо, кашка ведь горячая, но зато такая вкусная! - снова сглотнула слюнку. - Маманя говорит, что её дольше всех кашек готовить, потому надо пораньше в печурку ставить, чтоб поспела к завтраку..."
Вдруг Люба услышала петушка Коку, который закричал у самого окошка: ку-кря-ку-у! ку-кря-ку-у! "Кока каждое утро кричит у окошка - будит! Ох уж этот Кока, поспать ещё хочется, а он возьмёт и разбудит!" И точно - разбудил! - под одеялом завозился Толя, проворчав:
- Опять этот петух орёт! - И плотнее завернулся в одеяло.
А Коля добавил:
- Чтоб он подавился! - И, накрывшись одеялом с головой, пробурчал: - Я скоро суп из него сварю!
А Катя, глубоко вздохнув, перевернулась к стенке. Только Зоя спала, как ни в чём не бывало! "Зоя всегда раньше всех засыпает и позже всех встаёт! Маманя говорит, что Зоя большая мастерица поспать!" Люба посмотрела на её застывшее и сопящее, гладкое и круглое лицо, с открытым и улыбающимся ртом, а потом на Катю. "А Катя рукодельница, маманя говорит. Ох, как вышивать хочется научиться... цветочки всякие, ягодки... - И Люба снова вздохнула. - А Паша, наверное, в речке купается, а потом приходит такой мокрый весь!" И она поёжилась, вспомнив, как однажды утром брат после купания подхватил её мокрыми и холодными руками. У Любы даже дух тогда перехватило, а потом так смешно стало! И она засмеялась, задрыгав ножками. "Ой! - вдруг вздрогнула Люба. - Паша же обещал город показать! А когда? Ему же на работу пора..." - И она вспомнила чёрную горку с разноцветными камешками на верхушке, саночки, трубы, дымок, лошадок...
А Кока снова закричал в этот момент у окошка: ку-кря-ку-у-у!
- Да заткнись ты, на костре зажарю! - крикнул ему Толя.
И точно - Кока заткнулся, не закончив до конца свою петушиную утреннюю песенку: ку-кряк... - и застыл на месте, почувствовав опасность, только глазками активней заморгал. Постояв в нерешительности, он внимательно осмотрелся, а потом осторожно заходил взад-вперёд, проговаривая себе под лапки: кок, кок, кок...
"Кока тоже рано встаёт, не спится ему никак, - подумала Люба. - А тятя говорит, что кто рано встаёт, тому бог подаёт. А чего же Коке бог подаёт, интересно? Может червячка какого-нибудь самого вкусненького? Жаль, что Кока не умеет говорить... И тятя не говорит, чего он ему подаёт. Может, ягодку самую большую или огурчик самый сладенький? - Тут Люба вспомнила: - Нет, не ягодку и не огурчик - квасок красненький из бочонка на печке. Это маманя ему наливает утром. А он выпьет, усики разгладит и так говорит... - она наморщила лобик: - Только ведь не бог подаёт, а маманя. Как же он может подавать, если на иконке всегда висит? Не знаю... Ой! - снова вздрогнула Люба. - Он же мне конфетку с городу привёз!" - вспомнила Люба.
А Кока походил ещё у окошка, потоптался на месте, то и дело дёргая головку, то вниз, то в стороны, и отошёл. Он же понимал, что его раннее и крикливое присутствие у окошка совсем не нравится лежебокам в комнате и совсем не хотел получить тапочкой из окошка, как уже не раз бывало! Кока важно погулял по двору среди цветочных клумб, высокомерно понаблюдал за суетящимися вокруг корыт курочками, озабоченными шмелями на цветах и непоседливыми сороками на тополях, снисходительно послушал их галдёж, жужжание и щебетание, и, пару раз взмахнув крыльями, оказался на заборе. А вот тут уж, усевшись поудобней, закричал во всю свою петушиную моченьку, вытягиваясь всем телом вперёд: ку-ку-кря-ку-у-у! ку-ку-кря-ку-у-у! - чтобы показать курочкам, шмелям и сорокам да и вообще всякой живности, как надо кричать! А ему в ответ соседские петухи отовсюду: ку-кря-ку-у-у! ку-кря-ку-у-у! И раскатилось по деревне звонкое петушиное многоголосье! "Всё, надо вставать, - поняла Люба. - Уж петушки запели! Да и конфетку тятя привёз с городу..."