Аннотация: Серия рассказов "Мои бега". Рассказ второй
ИЗМАЙЛОВ КОНСТАНТИН ИГОРЕВИЧ
СЕРИЯ РАССКАЗОВ 'МОИ БЕГА...'
Рассказ второй
Среди Южно-Уральских гор...
На летних каникулах, отдыхая у бабушки в деревне среди Южно-Уральских гор со скальными россыпями на вершинах, я продолжал свои 'бега', только теперь километраж я не наматывал, как это делал в Казахских степях, а бегал только ради удовольствия полюбоваться в бесчисленный раз природой своей малой родины!
Бегал каждый день, чтобы ещё больше и по-новому увидеть, услышать, вдохнуть и пережить эти чувства, когда ты наедине с восхитительно красивой, яркой и всегда удивляющей своей многогранностью природой Южного Урала. Бег был, как каждодневные увлекательные и неповторимые путешествия в горные миры, как незабываемые и волнующие приключения!
Итак, я бежал в сверкающей поющей пене берёзовых рощ, неудержимо купающихся в невесомом солнечном мыле. В прохладной тёмной гуще сосновых боров, плетущих на белом небе чёрные и тонкие узоры.
Бежал по тропинкам пушистых гор, словно в начёсанном светло-зелёном лесном пухе. Иногда тропинки резко уходили ввысь к бело-фиолетовым скальным кудрям, усыпанным сине-бордовыми полудрагоценными гранатами. Тропинки их огибали, а я, прыгая с камня на камень, сбирался всё выше и выше, всё ближе и ближе к птичьему небесному простору!
Бежал по полям, не разбирая дороги, среди цветущего и поющего, щёлкающего и стрекочущего разнотравья, прожаренного насквозь, оттого дурманящего ароматно-терпким запахом.
Бежал вдоль звенящих и стучащих по камешкам, ослепительно блестящих на солнце своими расплавленными сахарными водами речушек. И подмечал на берегах задумчивых рыбаков, застывших или вышагивающих в огромных сапожищах по гладким прозрачным волнам. И любовался ровными стожками на свежескошенных ароматных лугах. И приветствовал неторопливых грибников с корзинками, да палочками в руках. Частенько встречал лениво мычащее и жующее деревенское стадо с хмурыми недовольными взглядами быков. Пробегал мимо лохматых шалашей и тонко дымящихся кострищ пастухов.
Бежал по лесным тропкам, еле заметным и тоже бегущим впереди, укатанным дорогам, словно вымазанным коричневым кремом, следам коров и быков, зайцев и лосей, и ещё каких-то зверей.
Бежал по широким серо-чёрным трактам, которые в какие-то моменты возвышались над лесом и я восхищённо любовался открывающейся панорамой, состоящей из величественного горного хребта Таганай с тремя скальными, словно хрустальными коронами на вершине, Круглицы - огромной скальной горы с округлыми чертами и длинной горы Протопопово...
А начиналось всё рано утром. Я просыпался от треска дров в русской печи, которую бабушка затапливала в момент появления первых красных солнечных лучей. А когда печная пасть полыхала уже бело-рыжим огнём и дрова начинали свою утреннюю трещотку, сопровождающуюся маленькими фейерверками искр, я вскакивал.
За окном было самое сладкое время, когда сахарная роса горела на солнце белыми отдельными звёздочками и целыми созвездиями на гнутых ещё сонных травах и красных цветах шиповника у самого окошка, листьях и ветвях тополей. Тополя меня приветствовали, постукивая по стёклам, отчего с их ветвей проливался белый, липкий, искрящийся сироп.
Я быстро надевал штаны, выбегал на кухню, обнимал хилые бабусины плечи, целовал её худые морщинистые щёки, пахнущие всегда молоком, и бежал во двор, за калитку, вниз по косогору к реке. А потом бежал вдоль реки мимо печальных ив, вечно плетущих свои тоненькие косы по речным волнам, и белых хороводов танцующих черёмух, перепрыгивая через гладкие камни, где-то прыгая в речку, чтобы 'уколоться' сонными ногами то ли горячей, то ли ледяной, но всегда бодрящей водой. Выбегал за деревню, перебегал речку по железному мосту и выбегал в поле.
А в поле были кони! А за полем был лес, а за лесом - горы, скалы, небо, солнце. И на фоне леса, гор, скал, неба и солнца паслись кони среди жёлтых одуванчиков, если это было вначале лета или белых воздушных одуванчиков, если это было в середине лета, или среди ромашек - во всё остальное лето.
Кони приветствовали меня, чуть подпрыгивая на месте с лёгким ржанием. А я, помахав им рукой, начинал наматывать круги по полю вокруг коней и вдоль реки, опушки леса и железнодорожного полотна, посматривая на коней, небо, солнце, гору Магнитная, возле которой то и дело раздавались паровозные гудки, и снова на коней, которые уже почти не обращали на меня внимание. И никто нам не мешал!
Кони не спеша щипали травку, мотали головами, поправляя кудрявую 'причёску' грив, похлопывали свои мускулистые стройные ноги пышными хвостами, иногда показывали мне язык и при этом заливались ржаньем, посмеиваясь надо мной, а может, и наоборот, одобряя мой резвый, такой любимый ими тоже бег!
Набегавшись, я подбегал к ним, хлопал по их твёрдым, залитым солнечными лучами тёплым спинам и бокам, гладил лохматые шершавые на ощупь гривы и целовал их довольные морды. Они не сопротивлялись, конечно, - им нравилось моё влюблённое нежное внимание, понимая, что и мне приятно прикоснуться руками и губами к их стройным сильным телам. Наконец, попрощавшись с ними до следующего утра, я бежал обратно.
А в самом конце утренней пробежки перед косогором мигом снимал с себя штаны и нырял в обжигающую реку. И только теперь понимал, что 'колола' она меня, а теперь 'обжигала' своей, такой приятной утренней прохладой!
Окунувшись, я бегом поднимался по косогору, вбегал в тенистый от высоких тополей двор. А посреди двора, между домом и яркими клумбами крупных цветов, в сопровождении весёлой симфонии птиц, шмелей, стрекоз, бабочек и реки, текущей внизу, бабушкой был накрыт уже стол. Я садился и сразу получал тарелку белой каши, дымящейся прозрачным дымком, с маленьким, по сравнению с небесным, солнышком посередине, которое, как и настоящее в этот момент, постепенно расплывалось во все стороны. Только у меня оно расплывалось по тарелке, а над головой - по чистому уральскому небу. Я ел кашу вприкуску со свежими лепёшками или шаньгами, запивал пахнущим лесом чаем с молоком и вареньем, рассказывая бабусе о сне, пробежке и, несомненно, 'великих' планах на сегодняшний день!
Вторую пробежку я устраивал ближе к вечеру. У меня было три направления куда бежать, всё зависело от настроения.
Первое направление начиналось также вдоль реки, потом бежал не к железному мосту, а в другую сторону. Выбегал на широкую дорогу и бежал прочь из деревни, любуясь по сторонам лесными и горными пейзажами. По дороге попадались мне огромные машины с колёсами в мой рост, везущие лес и гравий, который добывался там, впереди, куда бежал, в километрах пяти от деревни. Добегая до этих разработок, где безжалостно 'свирепствовали' своими чёрными зубастыми ковшами чудовища-эскалаторы, отрывая от горы серые камни, а потом с грохотом выгружая их в кузова могучих самосвалов, я, чуть оглушённый, и как казалось, сделавшись мельче, разворачивался и бежал обратно.
Второе направление начиналось совсем в другую сторону от реки. Я бежал по деревне, потом пересекал реку по висячему мосту и бежал в сторону горы Магнитная, добегал до гудящей шахты, пыхтящей и искрящей огоньками в буро-чёрных помещениях, пробегал её, наблюдая за работой чумазых людей, и начинал бежать в гору по вытянутой лесной 'лысине'. А когда эта 'лысина' заканчивалась, поворачивал влево и бежал уже по лесу так же в гору, всё выше и выше. И вот появлялись скалы. Я, быстро прыгая по камням, начинал взбираться на вершину. А перед самой вершиной ловко помогал себе руками, придерживаясь и подтягиваясь. Наконец, вставал на самый верхний камень - гора Магнитная снова была покорена!
Деревня была как на ладошке. Я находил бабушкин дом. Видел, как она хлопочет во дворе, работает в огороде или, сидя на берегу реки, моет посуду или полощет бельё. Глубоко подышав, и осмотревшись вокруг, я спрыгивал с камня и бежал в обратный путь...
Но был хит! А именно...
Третье направление начиналось так же, как и утром - бежал вдоль реки и пробегал реку по железному мосту. Только не выбегал теперь в поле, а по тропке вдоль реки мимо застывших рыбаков бежал в лес.
Лес встречал меня светлой, прозрачной берёзовой рощей и от души затягивал свою песню из шелеста танцующих берёз и счастливых птичьих голосов. За берёзовой рощей начинался тёмный и прохладный сосновый бор. Здесь река делала крутой изгиб влево, но я не следовал ей, а бежал дальше по тропке через сосновый бор на тягучие и унылые голоса коров и быков впереди. И, выбегая из бора, попадал в деревенское стадо.
Сытая, сонная скотина иногда еле поднимала и поворачивала в мою сторону голову, а некоторые быки даже начинали в мою сторону угрожающе шагать, мотая выставленными вперёд рогами, чем вызывали испуг овец и козлов. Эта трусливая мелкая скотина начинала орать и разбегаться в стороны. Но тут появлялась собачонка. Она-то всех и успокаивала звонким тявканьем, видимо, объясняя, что ничего страшного нет, просто, как всегда, этому горе-бегуну неймётся! Ну, или примерно так.
Быки, набычившись, ещё постояв с хмурыми взглядами в мою сторону, и грозно помычав мне, вытягивая и изгибая колесом широкие шеи, возвращались на свои места, недовольно оглядываясь на меня. Овцы с козлами снова собирались в кучки, не переставая мекать и блеять, видимо, обсуждая меня и быков, я думаю, примерно так: с этим-то всё понятно, а вот, что быки-то наши, как маленькие, ей богу...
А я тем временем подбегал к шалашу, возле которого лежали пастух и подпасок - худенький паренёк, лет двенадцати. Рядом струился вверх голубенький дымок от кострища.
- Привет! - кричал им.
- Здоров! - отвечали они, махая руками.
Иногда я останавливался.
- Ну, - говорил тогда мне, улыбаясь, пастух, - бежишь?
- Бегу! - отвечал я.
- Ну, беги, беги, - затягивался он папиросой, ухмыляясь. - А есть хочешь? - спрашивал снова он.
Я, конечно, не хотел, но какое это удовольствие! И, чтобы снова испытать его, отвечал:
- Ну, если немножко...
Пастух, как начальник, кивал подпаску, который живо давал мне бутылку молока и кусок хлеба, обжаренного на костре и пропитанного расплавленным салом, а в придачу головку белого лука. В миску наливал из чёрного котелка ещё горячий мясной суп.
- Суп сегодня вкусный получился, - говорил подпасок, подавая мне двумя руками миску. - С грибами!
- Спасибо! - принимал я также двумя руками.
- Ешь на здоровье, - говорил пастух и добавлял, ухмыляясь, с папиросой в зубах, и щурясь на меня: - Бегун, язвите вашу...
Я улыбался в ответ и ел. Суп всегда одинаково был вкусным, с запахом костра и леса. Рядом сидела собачонка, которая внимательно наблюдала за стадом, и если ей что-то не нравилось, начинала тявкать, не сходя с места, словно что-то объясняла глупой скотине. Объяснив, и дождавшись исполнения, успокаивалась. А я, поев, благодарил пастухов, и вставал.
- А мы тоже скоро тронемся, - говорил напоследок мне пастух.
- Счастливо! - прощался я.
- Давай, всего тебе хорошего! - отвечали пастухи, махая руками.
Пробежав залитый солнцем выруб с пушистыми холмиками, усыпанными крупной земляникой, я выбегал на коричневую, укатанную до блеска, плавно уходящую ввысь дорогу и бежал по ней. Навстречу мне попадались устало улыбающиеся грибники с полными корзинами грибов и ягодники с полными вёдрами малины, собранной на вырубах. А ещё телеги, нагруженные сеном, с запряжёнными в них радостными лошадками, управляемыми всегда строгими конюхами, сидящими высоко, на самых макушках соломенных снопов.
- Ну-у! - закричал как-то конюх недовольно лошадке, когда она вдруг начала пятиться в сторону, испугавшись меня, и всем телом напирая на вожжи, стал выравнивать направление её бега. - Куда прёшь, лихоманка эдакая! - Дальше следовала громкая ядрёная песня, известная только конюхам, передать которую, даже примерно, у меня не хватит ни слов, ни фантазии, ни смелости! - это надо слышать!
Лошадка же, понимая, что обмишурилась и связываться с хозяином нельзя, ведь он шутить во время работы не любит, поскорее вернулась на нужный край дороги, лишь бы не распалять чуть усталого, чуть, естественно, выпившего, крутого нравом, но горячо любимого своего господина.
А я бежал дальше, медленно огибая возвышающиеся надо мной с правой стороны три белых короны Таганая, словно горки кускового сахара, озарённые солнцем, а потому ослепительно светящиеся белизной на фоне голубого неба. А с левой стороны пробегал мимо свежескошенных, таких ароматных и сочных лугов с весёленькими стожками.
Наконец, дорогу смело пересекала чёрная речка Шумга, яростно несущая свои воды с горных вершин, за которой начинался уже резкий подъём на горный хребет Таганай, что в переводе с башкирского языка означает 'Подставка для луны'. Значит, именно отсюда начинался подъём на 'Подставку для луны'!
А рядом с речкой располагался лагерь геологов. У геологов, видимо, было рабочее время и они покидали лагерь, оставляя только молодую девушку, которая всегда, когда я подбегал к лагерю занималась стряпнёй. Она стояла под деревянным навесом и катала на столе, усыпанном мукой, круглые лепёшки теста. Иногда эти лепёшки были большими, значит, на ужин будут просто жареные лепёшки. А иногда - маленькими, значит, это будут пельмени или вареники.
Увидав меня, девушка начинала улыбаться и махать рукой. Она знала, что здесь я поворачиваю обратно.
- Физкульт-привет! - весело кричала она.
- Привет геологам! - отвечал я. - Как дела, нашли? - спрашивал я.
- Дела отлично, нашли! - отвечала она. - Оставайся на ужин, будут пельмени и вареники с малиной!
- Спасибо, мне пора домой! - отвечал я, любуясь симпатичной девушкой в коротенькой и тоненькой майке, обтягивающей её чувственно колышущуюся грудь с двумя острыми 'наконечниками'. - В следующий раз обязательно, пока! - прощался я, разворачиваясь.
- Счастливо!
И я начинал бежать в обратном направлении. И снова огибал 'короны' Таганая, но уже с левой стороны. В нужном месте сворачивал с дороги и попадал на земляничные холмики. Пробегал мимо пастушьего шалаша и залитого водой кострища, через сосновый бор, постепенно догоняя шумно и беспорядочно галдящее стадо, возвращающееся в деревню, то и дело подгоняемое 'выстрелами' пастушьей плётки.
Обогнав стадо, и, пробежав берёзовую рощу, выбегал в поле. А впереди была разноцветная деревня. И, как и утром, моя вечерняя пробежка заканчивалась купанием в заметно потеплевшей за день, но всё равно приятно бодрящей реке!
Но бывало, что обратный путь был совсем не таким простым. Просто случалось и такое...
Бывало, что ещё в лагере геологов я замечал на небе тяжело наплывающую чёрную тучу. Понимая, что медлить нельзя, я изо всех сил мчался обратно. Где-то у шалаша всё кругом вдруг погружалось в темень, и лес начинал беспокойно метаться в разные стороны с криком и истошным стоном, треском и отчаянным воплем, словно из последних сил сдерживая себя на древесных ногах под внезапным натиском страшной стихии.
А в жутко воющем, уже непроглядном сосновом бору я получал по груди, спине и лицу удары первых ледяных жидких стрел, которых с каждым мгновением становилось всё больше и больше!
И вот я уже бежал под ужасными раскатами грома, словно взрывами самых больших и ужасных бомб там, в толще нависшего небесного брюха, лихо разрезаемого белыми трещинками молний!
Где-то в берёзовой роще я догонял перепуганное стадо с выпученными глазами, в безумии орущее и несущееся домой из ужасного леса. Не чувствуя своего тела, словно оно растворилось в море дождя, и не видя ничего, кроме сплошного водопада во весь лес, бело-красных вспышек со всех сторон и падающих срубленных молниями деревьев, пытаясь вовремя увернуться от них, и лихорадочно безостановочно читая молитву: 'Святы боже, святы крепки, святы бессмертный помилуй меня...' - и, не слыша ничего, кроме ужасных раскатов грома, я бежал, всё-таки, в глубине души переживая неописуемый восторг - это было незабываемое, страшное и прекрасное зрелище!
Наконец, я выбегал в поле, а над деревней, ещё на недобром тёмно-синем небе была уже весёлая разноцветная радуга. И тогда я понимал, что природа, к счастью, успокаивается, только чуточку показав нам, часто самоуверенным и нерадивым людям, свой необузданный и вмиг испепеляющий всё живое, если захочет, нрав!
Вымытый морем дождя, я всё равно прыгал, не раздеваясь, в реку, которая уже казалась тёплой, как парное молоко. А потом, абсолютно не чувствуя усталости, поднимался по косогору, и улыбаясь невероятно горячему вечернему солнцу, светившему уже невысоко над горизонтом, думал: 'То ли ещё будет на моём очередном скором пути среди Южно-Уральских гор!'