Надев дома новую, почти неощущаемую рубашку с широкими белыми и синими полосами, и накинув через плечо сумку, куда сложил самое необходимое, побежал на остановку.
На фоне городского пейзажа, где машины, деревья, животные, люди медленно и, казалось, мучительно двигались в густом солнечном масле, моя активность со стороны была, наверное, невероятной - редкие прохожие, хоть и лениво, но поворачивали на меня свои взмыленные лица, а лежащие на тротуарах и газонах собаки приподнимали в мою сторону сонные головы.
А я бежал, словно не замечая, жаркий панцирь, и в глазах всё сливалось в одно солнечное месиво. Где-то в этом месиве замечал поливочные машины, озарённые шелестящими радугами, и тогда чувствовал всем телом их живительные соки. Замечал лотки с мороженым, сочных и белых, как мороженое, продавщиц, и чувствовал леденящее рот и горло тающее лакомство. Замечал жёлтые бочки с кисло-хлебным запахом, кучки жаждущих покупателей возле них, и невольно морщился носом от воображаемых жадных глотков ядрёной жидкости из кружки. Но ничего не задерживало внимания. Где-то впереди, там, в блистающих кронах тополей и лип или в вышине, там, над крышами пятиэтажек, где голубое небо смешивалось с солнечной пеной, мне виделся другой мир, полный ласкового солнца, сверкающей морской глади и горячего песчаного берега. И на этом берегу в кресле-качалке одиноко покачивался Олег. Он, блаженно смотрел на море и янтарная жидкость из запотевшей бутылочки в его правой руке, поблёскивая маленькими светящимися звёздочками, сама собой лилась ему точно в рот при его плавном опускании...
Резкий автомобильный сигнал чувствительно хлопнул мне по перепонкам, хорошенько встряхнув всего, и вернув, тем самым, в настоящий мир. Оказывается, я стоял на середине главной улицы. Лысый водитель красной Нивы с головой, похожей в лобовом стекле на свою машину - такой же красной и квадратной с круглыми глазами и выдвинутой вперёд нижней челюстью с оттопыренной губой - постучал мне кулаком по гладковыбритой макушке. Мне даже показалось, что я расслышал эти удары, напоминающие звуки бубна или мыканье бычка. На самом деле, это были не звуки ударов по голове, а его ругательства, только они, смешиваясь с густой маслянистой атмосферой, доходили до меня уже то тягучими, то отрывистыми низкими звуками. При этом его глаза тяжелели и краснели, как у быка перед соперником. А когда он замолчал, его нижняя губа воинственно оттопырилась, и тогда он действительно стал походить на очень свирепого бычка. Я покачал головой, полностью соглашаясь с ним, извинился и помахал ему рукой, как можно дружелюбней. Водитель сжал челюсти, оттопырив ещё больше нижнюю губу, направил покрасневшие глаза вперёд и пролетел мимо, словно промчался на резвом, и таком разгорячённом, как и он сам, молодом бычке...
На остановке в ожидании автобуса нетерпеливо ходил взад-вперёд, чуть вздрагивая при воспоминании о неожиданной встрече с железным бычком, и сокрушённо спрашивая себя: 'Ну, как же так? - и, не находя ответа, расстроено вздыхал. - Нельзя так вести себя, - горячо заключал я, - нельзя! Пока отделался лёгким испугом. - Я останавливался и внушительно повторял себе: - Пока! - снова вздыхал и шёл. - Нельзя забываться, нельзя, иначе - ни к добру это, ни к добру, ох, ни к добру...'
А, успокоившись, наконец, только посмеивался, вспоминая свирепую голову водителя и мыкающие или бубнящие звуки, исходившие от неё...
В пустом автобусе с дремлющей оранжевой кондукторшей с кровавым бобриком на голове я смотрел на опустевший и онемевший город. Я прощался с этим скрытным и притушённым, строго регламентированным и точным, по-военному прямолинейным и суровым миром всего лишь на пару дней, но каких многообещающих! Горожане, казалось, медленно плыли по его белым, словно выбеленным улицам и площадям. И только у фонтанов на площади перед музыкальным театром они встречались и заметно оживлялись...
Автоматчик на контрольно-пропускном пункте в кирзовых сапогах, каске и автоматом на груди вырос передо мной в автобусе грозным воином, и опустил тяжёлый взгляд в мой пропуск. А я, осторожно рассматривая его, подумал: 'Как тебе хочется скинуть сейчас эту 'шкуру' и с разбега окунуться в речку! Понимаю, солдат, понимаю...' Видимо, уловив в этот момент к себе моё сочувственное внимание, боец смягчился. На несколько секунд он стал для меня не воином, а обычным пареньком, каким был ещё до службы в армии: с блестящими глазами, ямочками на щеках и открытой улыбкой.
- Возьмите, пожалуйста, - произнёс он мальчишеским голоском, возвращая пропуск.
Эта улыбка ещё жила на его светлом, совсем юном лице, когда он осматривал салон и выходил из автобуса. Потом я увидел в окне снова грозного воина.
Наконец, наружный осмотр автобуса закончился, и нас выпустили из города. Весело побежал тогда по сторонам густой лес, неожиданно и непринуждённо ослепляя лучистыми пучками своих фонариков. Я жмурился, а кондукторша, не теряя несколько свободных минуточек перед всегда беспокойным Томском, быстро задремала на своём месте, свернувшись клубком.
А въехав в Томск, резво покатились во все стороны от автобуса незатейливые улочки с разбитыми дорогами и приземистыми домиками, облупленными окошками возле самых тротуаров и покосившимися заборчиками, брызгающими колонками с визгливой детворой и ободранными собаками, по-хозяйски купающимися в ручейках голубями и стайками, словно облаками пыли, вёрткими воробьями. Автобус запрыгал и закрутил, задребезжал и залязгал, глухо заголосил пассажирами и властно завопил безразмерным, словно резиновым ртом проснувшейся кондукторши:
- Вокзал Томск-2! Активней, товарищи, активней!
'Подтаявшие' пассажиры кряхтели и ворчали, 'выдавливаясь' полужидкой массой из душного салона, а новенькие, плотненько поджаренные снаружи - следом торопливо запрыгивали.
- Не толпимся у входа, не толпимся! - тут же огорошивала их кондукторша, возвышаясь над всеми со своего места. - Проходим, проходим в центр салона! Молодые люди, что вы встали? Проходим в центр! И не забываем предъявлять проездные документы! - И она ловко делала сразу несколько дел: всех вновь вошедших считала и запоминала в лицо, смотрела на предъявляемые ей документы и обилечивала, считала деньги и сдавала сдачу, профессионально подталкивала грудью и плечами пассажиров, пробираясь вдоль салона, и обязательно, опять-таки, профессионально отвечала на все их недовольства, высказываемые ей, подмечала 'зайчиков' и объявляла остановки:
- Строительная академия! Не задерживаемся на выходе! Так, молодые люди, что у вас? - пробралась она, наконец, к двум очень задумчивым парням. - Так, оплачиваем проезд, молодые люди! Активней, активней! - Она сильно мешала парням думать - они расстроено и терпеливо смотрели по сторонам, может быть, надеясь ещё, что она вдруг скажет им: 'Ничего, ничего, не беспокойтесь, оплаты совсем не нужно, вы только продолжайте, пожалуйста, думать!' - но она явно была далека от этого: - Так, я жду! Что, так и будем стоять? - Они никак не реагировали, даже не двигались, словно при виде её впали в оцепенение и только глаза их становились печальней или задумчивей. - Так, на следующей остановке выходим! - Всё поняла она своим профессиональным глазом.
А парни живо переглянулись. Кажется, их устраивал такой вариант, в конце концов, ведь можно будет спокойно без неё подумать! Даже всегда строгая Фемида на здании городского суда посмотрела на них сверху явно с симпатией, наверное, потому что так дипломатично, не произнеся ни единого слова, они сумели договориться! - настоящие профессионалы! А у нашей кондукторши работа кипела также профессионально:
- Так, что у вас? - вижу! Проходим, проходим в центр салона, не задерживаемся! Так, что у вас? - вижу! - Она протиснулась, наконец, на заднюю площадку. - Так, показываем здесь проездные документы! Так, молодой человек, что у вас? Вы слышите меня, молодой человек? Я к вам обращаюсь! Да-да, к вам! Оплачиваем проезд, пожалуйста! Я не кричу, я работаю! Да, работаю! Это вам надо туда! Кстати, эта весёлая деревня находится в противоположной стороне! Возьмите сдачи! И мне она не нужна! - И уже на весь салон, так плотно, словно накрывая его твёрдой плитой, в общем, по-деловому, профессионально: - Все с билетами? - В ответ глубокое молчание. - Кто ещё не оплатил проезд? - Глубокое и напряжённое молчание, и непроницаемые, и суровые лица, ни на миг не отрываемые от окон.
Автобус покатился с горки. Толпа, постанывая, наклонилась. А слева на вершине горы стала возвышаться вся устремлённая ввысь, и оттого кажущаяся летящей, Воскресенская церковь. У пассажиров, увидавших её, сразу разгладились и повеселели лица. И я вместе с ними, как в первый раз стал любоваться этим произведением сибирского барокко - чёрные купола и золотые кресты её восхитительно парили в сочном небе горящими факелами...
- Рынок! - снова плотно накрыла салон кондукторша, и толпа с облегчёнными вздохами задвигалась к выходам...
На Ленинском проспекте стало свободнее, послышался смех и голоса абитуриентов, приехавших в основном с восточных регионов страны. Их нельзя было не узнать по чуть удивлённым, чуть растерянным лицам, свежим взглядам, чистым, непривычно громким голосам, чуть наивным разговорам и яркому, часто неожиданному поведению. Я с какими-то приятными чувствами ностальгии жадно наблюдал за ними и вслушивался в их разговоры:
- Ты к семи сходи на факультет! - звенела колокольчиком девочка с чёрными чёрточками вместо глаз на круглом и белом-белом, словно широкая снежная гладь, лице. - Обязательно сходи, слышишь? - Её смоляная коса лежала толстой и жирной жилой впереди, закрывающей чуть ли не всю её пузырчатую грудь. - Коля, ты понял меня? Коля очнись! - Она дёргала за мятую, не первой свежести, серую майку худого и большеротого верзилы, который лохматым столбом сгибался под потолком. - Ты спишь, что ли, Коля? Там будет консультация по русскому языку, я объявление видела!
- А ты? - пробасил из-под потолка Коля.
- Я буду в библиотеке готовиться по химии!
Коля, видимо, задумался - он нахмурил лоб.
- И я буду, - наконец, произнёс он.
- Ну, Коля, ты итак у нас мозговой центр! - Автобус дёрнулся, и девочка удержалась на ногах благодаря Колиной майке, растянув её вдоль прохода, словно парус.
Коля не обратил на это внимания, видимо, он уже привык, что его маленькая и звонкая спутница всегда держится за его майку и периодически растягивает её, когда отстаёт или падает. Он внимательно глядел в окно и морщил лоб.
- Что в твоём Якутске химии не было? - спросил он через минуту.
- У нас учительница всё время болела! - Девочка, то и дело, стукалась лбом о Колину лопатку - он и на это не обращал внимания. - Хочу основательно позаниматься по коллоидной химии. Мне на факультете посоветовали учебник Стромберга - профессора политехнического университета. Мне надо его обязательно найти...
- Кого, профессора? - перебил её Коля.
- Учебник, Коля! - ахнула девочка, но, подумав, добавила: - Ну, а потом, может быть, и профессора этого, если вопросы появятся!
Коля сильней наморщил лоб - дело серьёзное - понял он.
- Пожевать купить тебе? - спросил тогда парень тише.
- Да. Только пирожки с картошкой не бери - вчера изжога была!
Коля задумался.
- А с чем? - снова спросил он через пару минут.
- С печенью или капустой! Всё равно, только с картошкой не бери!
Коля задумался надолго. А я ждал очередного его вопроса. Я был уверен, что он обязательно должен спросить. Я смотрел на его вытянутое и заострённое к низу лицо с мясистыми губами, окружёнными сверху белым пушком, и представлял, как он основательно обдумывает слова своей спутницы: 'Купи с печенью или капустой. Так, или с капустой, или с печенью, или всё равно...'
- Сколько? - Я дождался, не скрывая радости.
- Ну, два или три! Нет, лучше два... нет - три... или два... - Девочка поймала на себе мой любопытный взгляд и смутилась, а Коля в этот момент уже задумался.
Девочка, зардев нежными узорчатыми стебельками на щеках, застенчиво опустила глаза, чуть пригнувшись, отчего стала ещё ниже.
- Ладно, четыре! - выдал Коля в этот момент и склонил голову, моргая, и щурясь, словно не мог разглядеть под собой подругу. - Если останутся - в общежитии вместе доедим! - Он отчего-то вдруг повеселел, даже улыбнулся.
А девочка наоборот вдруг стала серьёзней. Она выпрямилась, откинула косу за спину и стала казаться взрослее. Она, как будто, не слышала Колю и, сжав губки, стала холодным взглядом смотреть в окно.
- Четыре! Если останутся - в общежитии вместе доедим с чаем! - радостно повторил ей Коля.
Девочка недовольно на него сверкнула глазками и резко дёрнула за майку. Коля нахмурился.
- Чего тебе? - не понял он.
Девочка молчала, не отрываясь от окна, а её глаза постепенно округлялись.
- Четыре, я говорю! Не слышишь, что ли? - парень явно был растерян.
Девочка смотрела в окно и ещё сильнее дёрнула его за майку.
Бедный Коля ничего не понимал:
- Ты чего дёргаешь?
- Ничего! - прыснула она ему и снова уставилась в окно.
В голове у Коли, видимо, становилось жарко от сбившегося стройного течения мыслей. Парень попытался ещё что-то произнести, сжав плечи, и уже было открыл рот, но девочка его недовольно опередила:
- Ну, что ты пристал ко мне со своими пирожками?
- Ты же сама...
- Если захочу, я сама могу испечь сколько надо!
- А химия?
Девочка стрельнула на меня глазками и снова холодно уставилась в окно. А парень, застыв с открытым ртом, моргал глазами на неё.
- Университет! - раздался спасительный для Коли голос кондукторши, и автобус стал подруливать к остановке возле университетского сада.
- Коля, приехали! - строго произнесла девочка парню, подняв на него глаза. - Смотришь на меня, как тигр саблезубый!
- Какой? - Коля ещё шире открыл рот, показав большие и кривые зубы.
- Такой! - неопределённо ответила девочка. - Только не проглоти меня! - Автобус остановился. - Всё, Коля, рот свой, пожалуйста, саблезубый закрывай - приехали! - Но парень стоял с открытым ртом, уставившись на девочку. - За мной, Коля! - повторила она ему и потянула за майку. - Не тормози, Коля! - И, чуть ли не насмешливо, глянула на меня своими чёрными и жгучими маслинами глаз.
- Я не торможу... - Коля семенил следом, продолжая морщить лоб.
Я проводил счастливую гурьбу абитуриентов с улыбкой, подумав: 'У них всё только начинается! Скоро они окунуться в студенческую жизнь, с её круглосуточно бурлящей общагой, студенческими праздниками, ночными пирушками, песнями под гитару, вперемешку с учёбой, дружбой, любовью, студенческими свадьбами, ляльками, пелёнками...' А девочка мне уже непринуждённо улыбалась под разинутым Колиным 'саблезубым ртом' и даже помахала рукой, когда автобус тронулся. И Коля начал соображать: он поднял рот и стал щуриться на автобус...
Пёстрая толпа юных студентов динамично вытягивалась вдоль тротуара и отдалялась всё дальше и дальше, а я трогательно различал в ней только сутулящегося, лохматого Колю и беленькую девочку с чёрной косой у него под мышкой. Я видел их силуэты, ловил их фигурки, находил их пятнышки до тех пор, пока автобус не свернул на Кировский проспект. Потом позади уже остались и Ленинский проспект, и Главный корпус политехнического университета, утопающий в нежно волнующихся высоких тополиных волнах, и белоснежный памятник Сергею Мироновичу Кирову. Он как всегда с крутой высоты своего постамента, а точнее - с высоты вечного своего белокаменного полёта - радостно приветствовал красивой улыбкой и поднятой правой рукой молодое поколение, только уже не советское, но не менее интересное, талантливое и красивое!..
На Кировском проспекте стало тише и свободней, и даже кондукторши было уже практически не слышно. В этой части пути было больше ностальгической грусти, наверное, потому, что проезжали студенческие общежития и приближались к вокзалу Томск-1, откуда я так часто и так волнительно покидал этот город, и куда я каждый раз также волнительно возвращался...
А через полчаса был уже в автобусе 'Томск-Новосибирск'. Вечером жара спала, и ехать в продуваемом автобусе было вполне комфортно. Мигом пролетели Лагерный сад, университетские корпуса и Коммунальный мост через невероятно обмелевшую Томь.
И покатилась дорога! Автобус лихо 'глотал' впереди сверкающую трассу. По сторонам проносились плотные таёжные стены, разрываемые деревеньками с почерневшими домами, где в маленьких окнах с весёлыми резными наличниками белели занавески и жались горшки с цветочками. В огородах цвела картошка, а вдоль заборов буйствовала черёмуха. На ярких полянках и пригорках возле речек и прудов проносились маленькие, словно игрушечные баньки да тоненькие берёзки. Берёзки, словно молчаливые красавицы скучали без кавалеров и, склонив свои головки с буйными длинными косами, застенчиво посматривали на автобус. И над всем этим милым, чарующим миром висел большой огненный шар, тот самый, который я видел сегодня утром из окна своего кабинета, после чего так захотелось бежать за Олегом, туда, к морю и к нему - главному божеству этого лета - такому желанному там, на море, солнцу!
Примерно через час над тайгой показались серые шапки дыма, медленно ползущие во все стороны. Разговоры стихли, а потом и вовсе прекратились. В салоне почувствовалось волнительное напряжение, словно все ожидали впереди чего-то нехорошего...
Вскоре жуткие свидетельства лесных пожаров стали видны совсем близко от дороги: обугленные тлеющие пространства с маленькими языками пламени. В этих местах пожар был потушен, но совсем скоро стали попадаться непотушенные места. Тогда в голове проносились тревожные мысли: 'Пожар! То, о чём постоянно слышалось по радио и телевизору, и воспринималось, как далёкое, вдруг оказалось совсем рядом!' - И все пассажиры в этот момент становились немыми свидетелями буйства огненной стихии, прильнув к окнам. В какие-то моменты становилось не по себе, когда рыжие огненные вспышки и зловещий треск окружали автобус с разных сторон, будто он попадал в огненную западню, и я невольно посматривал на водителя, повторяя: 'Только бы деревья не перегородили дорогу...'
Пассажиры молчали, только в моменты наиболее громких тресков по салону прокатывались женские 'ахи', сопровождаемые хлопками рук. Водитель, застыв грубо-высеченной каменной скульптурой, низко склонившейся над рулём, и, вцепившейся в него мёртвой хваткой, 'прорывался', то внезапно тормозя, то резко прибавляя скорость. Пришлось наглухо закрыть окна и люки. Но гарь всё равно проникла внутрь, и салон наполнился едкой, горькой, сизой пеленой. Ничего не оставалось, как дышать через носовой платок.
- Удивительно, как ещё трассу не закрыли, - услышал я за спиной испуганный женский голос.
- Могут и закрыть - развернут автобус и отправят обратно, - ответил ей оттуда же мрачный мужской голос.
- Ой, кедр горит, посмотрите! - жалостливо вырвалось у женщины сбоку. - Ой, как жалко, боже мой, его, ведь, так мало осталось!
- Пожар не выбирает, - отозвался ей тот же мужской голос сзади.
Действительно, мимо проносился горящий кедр. Он выделялся на фоне почерневшего и помертвевшего пейзажа сочностью красок, широтой ствола и размашистой кроной, какой-то крепостью и мощью во всём, и в том, как стоял, будто не земля держала его, а он держал её корнями, и в том, как горел, будто не замечал на себе смертоносных огненных змей! Он выделялся жизнью и непоколебимым жизнелюбием! 'Нет, - подумал я тогда, - этого дерева совсем не мало - его много: сразу всё целиком и не объять, нужно постепенно смотреть. Это дерево олицетворение русского непобедимого духа! Ему больно, но боль - это не повод сдаваться, это повод сражаться!..'
Долго ещё перед глазами был этот горящий кедр, и, казалось, что он, объятый пламенем, смотрел своими невидимыми глазами на меня и спокойно улыбался мне. И ни грамма в них не было страха или растерянности, а совсем наоборот - уверенное спокойствие, как будто, так и должно быть - гореть и терпеть, терпеть и улыбаться! 'Вот он стоит, - вспоминал я его, - и, как будто, улыбается да приговаривает: гори оно всё синим пламенем, меня всё равно не возьмёшь - я, как стоял здесь, на этом месте, так и стоять буду! И улыбается так щедро, добродушно, доверчиво! Вот, и мы такие же - горим, терпим и улыбаемся! Так было всегда, так есть, так будет...'
Через пару часов лес стал редеть и всё чаще стали появляться широкие поля. Пожары прекратились. От тягучих мыслей о мучительной жаре и работе, с которых начинался путь, не осталось и следа после пережитых волнений. Они остались там, в другом мире, за огненной полосой. Теперь перед глазами то и дело вставали ослепительные, и до сих пор захватывающие дух картины горящего леса. Но, как только вспоминался горящий кедр, возникало необъяснимое радостное чувство, и я невольно улыбался, с мыслью: 'Пожар нам не страшен! А, что русскому человеку, вообще, может быть страшно? Кажется, что ничего...' - И могучий горящий кедр стоял перед глазами незыблемым подтверждением этих слов, и я видел его бесстрашные глаза!
По салону сдержанно велись беседы. Доносились разговоры о приметах, суховеях, предстоящей суровой зиме и неурожаях:
- Ох, картошка сохнет, видать, не уродится нынче...
- А в лесах-то ни ягод, ни грибов...
- Естественно, если сушь такая, откуда им взяться...
Но впереди вдруг кто-то залился безудержным хохотом, и напряжение сразу стало рассеиваться. И вот, уже повеяло свежим дуновением, и полились по салону бодрыми ручейками голоса. Пассажиры достали бутерброды, варёную картошку, огурчики, яички, бутылочки. А бабуля сзади стала предлагать ароматные пирожки соседям:
- Угощайтесь свеженькими пирожками, деточки. Давеча спекла. Вот, сладенькие с морковкой, вот с квашеной капустой...
И жуткие картины горящего леса перед глазами уступили живописным картинам предстоящего отдыха. Остаток пути я, сгорая от сладкого нетерпения, представлял, как окажусь в прохладной воде Обского моря. Представлял, как на бегу бросаю в сторону сумку, срываю одежду и с разбега ныряю! И плыву, не спеша, обстоятельно, смакуя каждое дуновение морского ароматного ветерка и каждый миллиметр бодрящей воды, каждый миг плавного, лёгкого движения и каждый грамм невесомого тела. Представлял, как между ныряниями наблюдаю за звёздным небом и белой луной. И всё это должно было случиться уже совсем скоро, что казалось, просто удивительным!
У водителя заиграло новосибирское радио. Из-за горизонта показались дымящие синеватым дымом трубы. Они стали быстро расти. За ними вставали серо-рыжие от заката, пыхтящие кое-где белым дымком и тоскливо смотрящие чёрными окошками, заводские корпуса. А следом поднималась в тёмном облаке усыпанная жёлтыми блёстками столица Сибири.
По мере приближения к городу, сладкое волнение усиливалось и достигло своего апогея, когда въехали на Красный проспект. Главная улица, несмотря на поздний час, совсем не собиралась затихать, видимо, 'навёрстывая' свою мигающую, сигналящую, вопящую и смеющуюся суету, не добранную душным пыльным днём. Вечерняя прохлада, такая долгожданная и приятная, позволила горожанам в полной мере заняться своими, как всегда, срочными делами: быстрей добраться домой, успеть в магазины, что-то приготовить покушать, к примеру, пожарить сосиски на сливочном масле. 'Значит, надо купить сосиски, - рассуждал я на месте горожан, - а магазин работает до одиннадцати! - Ой, не успеваю! - думает вон та пухленькая, активно и широко шагающая дама. Она совсем не думает, что так шагать некрасиво. Для неё это сейчас не важно: красивой она была днём, на работе, а сейчас она торопится домой, наверное, к мужу, а может быть, совсем и не к мужу...'
А кто-то из горожан решил погулять перед сном, подышать и остыть. Они, идущие и бегущие вдоль широкого проспекта, застывшие у стеклянных витрин магазинов и на остановках общественного транспорта. Они, беззаботно сидящие и лежащие на скамейках с закрытыми глазами или читающие газеты, вальяжно вышагивающие в направлении площади или в сквере у театра с шарообразным куполом, который так и кажется, что сейчас оторвётся от крыши и полетит в небо. Они, кто компаниями, кто в одиночку, кто с колясками, кто с тросточками, кто под ручку, кто обнявшись. Они, жители города, ставшего в годы войны второй родиной для многих эвакуированных советских людей, истощённых Ленинградцев - детей и стариков, ставшего одним из оплотов оборонной мощи страны, промышленным гигантом, центром научной и культурной жизни Сибири...
Впереди, по левую сторону от проспекта, показался ярким красным пятном со светящейся жёлтой макушкой кафедральный собор святого великого князя Александра Невского. На фоне масштабного и серого городского пейзажа, размытого вечерней дымкой и 'перечёркнутого' мостами, кирпичный столетний храм, с единственным, покрывающим всё здание, золотым куполом, служил для пассажиров маяком, поскольку, напротив его на противоположной стороне от проспекта располагался автовокзал. Заприметив собор, пассажиры стали выстраиваться в проходе.
Загорелое тело Олега, прикрываемое сланцами, песочными широкими шортами и белой майкой, сочно выделялось среди встречающих, казавшихся по сравнению с ним худыми и бледными. Увидев меня в окне автобуса, он поднял коричневую бутылку и, улыбаясь, стал трясти ею над головой, как тяжелоатлет завоёванным бронзовым кубком на пьедестале почёта.
И встретились!
- Спокойно, - первое, что не очень внятно произнёс Олег, видимо, от изрядно принятых 'на грудь' прохладительных напитков. - Сейчас такси будет. Ты только спокойно, у меня всё схвачено!
- Я спокоен, - невозмутимо ответил я. - Только на море пора!
- Сейчас садимся в такси и сразу дуем на море! - И все вокруг, как по команде повернули головы в нашу сторону.
А мы, ни на кого не обращая внимания, решительно двинулись к такси. Я шёл позади, и настойчиво повторял одну и ту же фразу, посматривая на широкий плечевой хребет друга:
- Сразу на море!
Олег каждый раз кивал и рявкал мне из-за плеча:
- Сразу!
В один из таких моментов он сурово взглянул на проходившую мимо всю такую воздушную, белую и порхающую женщину, похожую на одуванчик, отчего она шарахнулась в сторону, с визгом: 'Ой, мама!' - и произнёс:
- Сказал 'сразу', значит 'сразу'!
Она не могла уже ничего произнести, только, выставив руки перед собой, беспомощно хлопала глазами. И долго ещё она, оборачиваясь в нашу сторону, испуганно хлопала глазами...
- В Академгородок! - бросил Олег шофёру, садясь на переднее место, и зычно обратился ко мне, протягивая бутылку: - Охладись пока!
Хмельной напиток показался невероятно вкусным. Он, как-то незаметно убывал, а в животе почти не прибывал! Должно быть, за долгий, изнуряющий день организм изрядно подсох и теперь, как губка быстро, каждой своей клеточкой впитывал его ещё до попадания в желудок. Зато Олег сидел с надутым животом и тяжело дышал, то и дело, утирая платочком лицо и грудь.
Машина, чуть покачиваясь, бойко катилась через лес. Стволы деревьев в свете фонарей горели ровными шеренгами янтарным цветом, а за ними стояла непроглядная тьма. Казалось, в столицу сибирской науки мы лихо пробирались через жуткие дебри из русских сказок, куда не решилась ещё ступить нога человека, и где обитали лишь дикие звери да всякая лесная нечисть. И только узкая дорожка соединяла столицу Сибири со столицей сибирской науки!
Минут через двадцать, по сторонам сквозь кроны деревьев стали проглядываться светлые дома, и мы въехали на ярко освещённую широкую улицу, как будто, выкрашенную золотой краской.
- Новосибирский Академгородок! - объявил Олег. - Ты не спишь там, мореплаватель? - Он повернулся. - Город-курорт учёных и студентов!
Я с интересом стал смотреть по сторонам. Несмотря на поздний час, жители наукограда не спали: кто неторопливо прогуливался парочками, кто играл на лужайках среди сосен в волейбол или бадминтон, а кто компаниями с гитарами сидел на скамейках. Окна домов были открыты настежь, и на подоконниках беззаботно сидели молодые люди: нежные женские тела, прикрываемые купальниками или еле заметными прозрачными халатиками, гармонично смотрелись на фоне рельефных загорелых мужских торсов. Должно быть, это были студенческие или семейные общежития, а молодые люди были студентами, аспирантами, молодыми преподавателями и научными сотрудниками. Казалось, они ни о чём не говорили и даже не двигались...
Вся эта непринуждённая и умиротворённая, яркая и сочная, молодая и жизнеутверждающая, а ещё, какая-то домашняя обстановка Академгородка резко контрастировала с железобетонным, мощным и громогласным Новосибирском. И совсем не верилось, что эти люди ежедневно и скрупулезно 'грызут гранит науки', да, к тому же ещё и творят её! Казалось, что я очутился не в сибирском городке, затерянном среди дремучих таёжных лесов, а на южном курорте, где все жители только и делают, что наслаждаются отдыхом, морем и сосновым воздухом. 'Всё под рукой - библиотеки, учебные корпуса, спортплощадки, море, лес...' - подумал я с лёгким чувством зависти.
- Можно в тапочках ходить на занятия или работу, - прочитал мои мысли Олег - он умел это делать и мастерски подтвердил это.
- Да, есть чему позавидовать! - согласился я.
- Сейчас заедем за Серёгой и на море! - выпалил Олег.
Возмущению моёму не было предела:
- Олег, ну, мы же договорились, что сразу на море!
Молчаливый водитель резко повернул вправо и прибавил газу...
Через пять минут я бежал, не разбирая дороги, через тёмный лесочек, за которым, сквозь чёрные стволы деревьев светилась лунным светом водная гладь. Потом всё было именно так, как я представлял в автобусе: выбежав на пляж, не останавливаясь, бросил сумку, с треском сорвал рубаху, стянул брюки, прыгая поочерёдно, то на одной, то другой ноге, наконец, с силой стряхнул последний туфель, и с торжествующим воплем вбежал в воду! И бежал, бежал, бежал один под звёздным небом и луной по воде, постепенно погружаясь в чёрное, плещущееся, живительное пространство. И, оказавшись, наконец, по пояс в нём, нырнул! Я торжествовал! Усталость и напряжение мгновенно смылись, как только оказался в воде великой сибирской реки, и организм ожил, а потом всеми своими клеточками благодарно запел!
Проплыв и покувыркавшись, я вынырнул и посмотрел на берег - Олега ещё не было. 'Один на целом побережье!' - подумал я и поплыл по лунной дорожке в безмолвном одиночестве, нарушая тишину только плеском воды...
- Олег, сколько время? - спросил первым делом, как только увидел его синеватые очертания на пляже.
Он, включив подсветку своих электронных часов, ответил:
- Одиннадцать пятьдесят пять.
- Спасибо! Олег, ты не представляешь, как это здорово!
- Конечно это лучше, чем париться на работе! - парировал друг.
- Подумать только, - кричал я ему, - чего мне стоило добраться сегодня до моря! Ты не представляешь, что такое дорога через лесные пожары!
- Как это не представляю? - возмутился друг. - Я же также ехал, как и ты! С утра-то ещё жарче было, даже стекло раскалялось!
- Ох, а, как работать в такую жару!
- Тяжело, я не спорю. Потому я и спасаюсь здесь!
- Знаешь, я, всё-таки, сегодня в море, как и говорил на работе - сказал и сделал! Это же здорово?
- Здорово! - так же резко, вторя мне, ответил Олег.
Было понятно, что он радовался за меня, радовался, что мы снова вместе. Это было понятно и по одному произнесённому им слову, точно характеризующему наше общее состояние - 'здорово'! Будучи старше меня на четырнадцать лет, он понимал меня без слов, чувствуя, наверное, как младшего брата. Чувствуя меня. Всегда чувствуя меня, а значит, всегда понимая. Всегда понимая меня и даже без слов...
А я неестественно громко рассмеялся, и мой хохот разнёсся по всему пустынному побережью...