Аннотация: Цикл "Казахские зарисовки". Рассказ 22-й
ИЗМАЙЛОВ КОНСТАНТИН ИГОРЕВИЧ
ЦИКЛ "КАЗАХСКИЕ ЗАРИСОВКИ"
(рассказ двадцать второй)
Птица
Мы сидим вокруг костра на берегу, кто прямо на песке, кто на камнях, кто на брёвнах. Мы поём под глухие гитарные звуки. Костёр освещает наш тесный кружок. А вокруг нас и над нами непроглядная тьма.
Я смотрю на огонь: летят и кружат его искорки, бегут и просачиваются в землю его оранжевые ящерки. Он вспыхивает, когда его тревожат, и пламя в этот момент приобретает черты бьющейся птицы, бурно сыплющей горящий бисер и задорно щёлкающей клювом...
И в какой-то момент я узнаю в костре жар-птицу. Она как будто рвётся ввысь, но не может оторваться от него. Кажется, что эти оранжевые тягучие ящерки держат её за хвост. И их так много, что на смену убежавшим и просочившимся в землю ящеркам тут же приходят другие. И она, наконец, смиряется, успокаивается, ложится, складывает крылья - костёр утихает. Но как только его начинают тревожить, она снова бьётся и сыплет крыльями бисер, щёлкает клювом и рвётся ввысь, но не может никак, бедная, оторваться от этих бесконечных и цепких огненных саламандр - духов огня!
И тогда она сгорает на глазах, становясь меньше и слабее. И всё меньше её бисера и щёлканья, её света и жара - она безнадёжно сгорает. Сгорает её сила, красота, блеск, звон - её ослепительная жизнь!
И вот уж она совсем не стремится ввысь, наверное, не хочет, а скорее всего не может уже так ярко и отчаянно, так самоотверженно и восхитительно, так пленительно и даже радостно рваться к своей высокой заветной цели. Она не может. Не может уже. Она сгорела в своём пусть безнадёжном, но прекрасном порыве! Сгорела. Её время прошло. Прошло. Жалко...
И она уже не освещает нам наши лица и позы, наши движения и взоры, наши улыбки и полуулыбки. Не освещает нас, наш дружный и поющий кружок, нашу юную жизнь в эту последнюю ночь в спортивном лагере. Потому и не вижу больше Иру, обнимаемую своим тренером, а только слышу её голос в числе других голосов, поющих как раз о птице, только не о жар-птице, ведь её время прошло, а о какой-то синей птице, очень редкой, судя по словам, выслеженной в засаде где-то далеко-далеко Андреем Макаревичем со своей командой. И тогда я в нужный момент подхватываю вместе с Ирой и со всеми:
...И вот теперь почти невозможно
Повстречать её на пути...
Песня продолжается. Кто-то чеканит из тьмы новый куплет тоненьким и высоким голоском, словно это и не голос человека, а тёплые мелодичные звуки деревянных брусочков, легко отрывающиеся сбоку от нашего кружка и чуть зависающие где-то в вышине над всеми нами. И я снова вовремя подхватываю вместе с ней и со всеми:
...И только небо тебя поманит
Синим взмахом её крыла...
И в унисон повторяем все вместе эти две строчки. И ещё много раз повторяем их. И после очередного повторения вдруг замечаю в той стороне, откуда всегда встаёт солнце, застывший синий веер вместо тьмы. Но потом вижу, что он совсем и не застывший, а растущий, светлеющий, словно раскрывающийся. И лица вдруг, и позы наши становятся различимыми, хоть и не горит уже наш костёр или наша жар-птица, а только молчаливо тлеет перед нами.
И вот веер уже во всё небо. И с каждой минутой он всё светлее и светлее, шире и шире, и кажется, что это само небо раскрывается во тьме. Но нет, это не небо. Это похоже на чьё-то большое крыло. Большое крыло... да, крыло вот этой самой синей птицы...
- Начинает светать, - говорит мой тренер после окончания песни, - надо перед отъездом поспать хоть немножко...
И мы быстро расходимся, не глядя друг на друга, по палаткам. И только усталая улыбка Иры останавливает меня на секунду у входа. И только небо ещё на мгновение задерживает раскрывающимся крылом синей птицы, а точнее, "синим взмахом её крыла", может быть, последним взмахом перед рассветом, но точно последним для меня в эту последнюю июльскую ночь...