Аннотация: Цикл "Казахские зарисовки". Рассказ 30-й
ИЗМАЙЛОВ КОНСТАНТИН ИГОРЕВИЧ
ЦИКЛ 'КАЗАХСКИЕ ЗАРИСОВКИ'
(рассказ тридцатый)
Победа
Ровная дорога. Впереди школа, где работает папа, сзади наш дом. С двух сторон голая степь. Справа над степью белое солнце. От его белёсых лучей всё убелённое - дорога, школа, дом, степь, небо - словно в лёгкой и тёплой туманной дымке. И сестрёнка необычно вся белая: колготки, туфли, рубашка, шея, лицо, банты.
Я иду в зелёной солдатской каске с большой красной звездой. К ремню сбоку пристёгнут офицерский кортик, который папа привёз с Караганды. С кортиком я не расстаюсь, даже когда ложусь спать, только его белое лезвие постоянно гнётся. Папа говорит, что оно алюминиевое, потому я не сомневаюсь, что кортик настоящий! Вся грудь у меня в значках - это ордена, как у командиров по телевизору. На плече - железный чёрный автомат. А кирзовые любимые сапоги мама надеть в этот раз не разрешила.
- Не жарко в каске? - спрашивает сестрёнка.
- Нет!
Она ведёт меня за руку, подстраиваясь под мой шаг, чтобы я не отставал. Дорога медленно тянется, школа по чуть-чуть приближается, дом отдаляется, а степь и солнце всегда остаются неподвижными. Интересно... Так и идём одни в тихом, убелённом степном мире...
На крыльце нас встречает папа.
- Я вас с окна увидал. Пить хотите?
- Хотим! - кричу, забираясь бегом по ступенькам.
Мне очень нравится приходить к папе на работу, потому что в школе всегда всё интересно, особенно во время урока, когда папа что-то рассказывает у доски, а ученики его слушают, делая вид, что меня не замечают. Я тогда хожу по классу и наблюдаю за ними. Вот хожу тихонечко, наблюдаю: ученики смотрят на папу, моргают, слушают, покусывают губы, фыркают носами, почёсывают лоб, кончик носа, за ушами... Вдруг, раз! - кто-то мне глазом моргает или улыбается. Я тогда ему тоже! А он снова смотрит на папу и слушает. Ну и я тогда тоже снова хожу и наблюдаю... Вдруг, раз! - кто-то меня хлопает сзади по плечу или спине. Я резко разворачиваюсь, смотрю на всех и думаю: 'Кто же это сделал?' - даже прищуриваюсь немножко. А тот всегда выдаёт себя улыбкой. И я ему сразу улыбаюсь, а потом и смеюсь! Но папа тут же говорит мне, чтобы не отвлекал учеников. Тогда сразу замолкаю и иду к его столу. Постою-постою возле стола и снова начинаю потихонечку ходить вдоль рядов почти на цыпочках. Хожу, наблюдаю... Вдруг, раз! - кто-то мне конфетку суёт из-под парты или яблочко, или пирожок! Я беру, шепчу спасибо и дальше иду, наблюдаю... - так интересно! А ещё в школе всегда прохладно, даже в самую жару! Мама всегда говорит, когда заходит в школу: 'Фу-у-у, хоть здесь отдушина!' А ещё всегда вкусно пахнет со столовой. А в столовой всегда такие вкусные котлеты! Я часто маму прошу сделать такие же, а она всегда не понимает:
- Какие тебе сделать котлеты?
- Ну как в школе! - И начинаю горячо объяснять и показывать: - Они такие жёлтенькие, длинненькие с колобками внутри и пушистые такие, с такими маленькими волосиками или пупырышками такими, как на железной горке в самом низу с обратной стороны, там где асфальт уже с трещинами...
- Ладно, сделаю, - всегда обещает мама, но никогда не делает такие, а делает совсем другие: не жёлтенькие и без волосиков или пупырышек...
А ещё учителя в школе всегда чем-нибудь угощают: то беляшом, то чебуреком, а одна учительница тортом. Только я торты не очень люблю, вообще-то, больше люблю манты или чебуреки, или беляши, или котлеты... В общем, мне мясо больше нравится, а сестрёнке - пирожные и торты. Вот она и рада, когда эта учительница угощает... Но самое главное, в школе газировка всегда самая газированная и холодная!
В этот день, переступив порог, я вдруг немножко теряюсь от бурного движения по всей школе: все куда-то идут в красных галстуках и пилотках, белых рубашках и бантах, несут красные флаги, барабаны и трубки с красными тряпочками. Я даже забываю о газировке! С папой все здороваются, а, взглянув на меня, сразу смеются, хотя вид у меня совсем не смешной, а такой же, как у командиров на войне, только кирзовых сапог не хватает...
Папа идёт впереди. Сестрёнка меня тащит за руку, а я торможу и верчу головой, рассматривая непривычную школу. Особенно меня привлекают барабаны и какие-то жёлтые трубки с красными тряпочками.
- Зачем эти трубки нужны с тряпочками? - спрашиваю сестрёнку.
- Это пионерские горны. В них пионеры будут дудеть!
- А как?
- Услышишь!
Приводит меня в ровное состояние только как всегда вкусный запах со столовой. 'Значит, мои любимые котлеты уже готовы! - радуюсь я. - Может, покушаем сегодня. И учительская рядом, где в холодильнике газировка!'...
- Может, каску-то снимешь, жарко ведь? - спрашивает папа, когда выпиваю целый стакан.
Я отрицательно мотаю головой.
- Автомат тогда оставь, здесь его никто не возьмёт, - предлагает папа.
- Нет, не оставлю! - И ещё крепче сжимаю ремень автомата...
В актовом зале пионеры оглушительно дудят в горны, бьют в барабаны и весело маршируют. Я стою между папой и дядей с военными наградами, смотрю с открытым ртом то на марширующих пионеров, то на папу, то на дядины медали, то на свои 'ордена' и автоматное дуло за плечом. Да, тут уже не до газировки и котлет! Сестрёнка среди пионеров, но её совсем не видно: все в одинаковых красных пилотках, галстуках, белых бантах и рубашках. Другие учителя стоят за нами.
Пионеры выстраиваются по линеечке. Горны и барабаны затихают. И к нам по очереди маршируют пионерские командиры, встают по стойке смирно и, салютуя, докладывают. Вначале они волнуются, но посмотрев на меня, прыскают смешком, хотя я на них смотрю серьёзно - по военному. А одна девочка с белыми бантами, размерами с её голову, из-за которых почти не видно пилотки, взглянув на меня, по настоящему смеётся:
- Пионерский отряд, - звонко начинает она, смотря на папу, - пятого 'А' класса на торжественную линейку, посвящённую...
А я задумываюсь: 'Разве это настоящий командир?' - И начинаю на неё из-под каски хмуриться, а моя нижняя губа начинает оттопыриваться.
- ...победе советского народа, - продолжает она, но, взглянув на меня, вдруг сбивается, всхлипывает, зажимает рукой рот и начинает смеяться!
В этот момент на весь зал раздаётся чей-то смешной гогот и волна смеха проносится по рядам.
- Тихо всем! - строго просит папа пионеров и мягко обращается к девочке: - Ну, чего ты, Маргарита, успокойся...
Маргарита, раскрасневшись, еле заканчивает и убегает, всё всхлипывая, и зажимая рот. Я уже не понимаю, что с ней: или продолжает смеяться, или плачет. Потому растерянно смотрю на папу. А он - на меня и вздыхает. А дядя гладит меня добродушно вначале по каске, потом хлопает по плечам. Это меня взбадривает. И, немного поразмыслив, прихожу к выводу, что 'ненастоящий': 'Конечно ненастоящий, дядя даже понял! Наверное, у них настоящий заболел или его ранило в блиндаже!'...
- Тридцать лет назад, ребята, отгремела священная война, - звенит в ушах голос дяди. - Тридцать лет мы не знаем войны, её запаха и крови, её пожаров и смерти...
Пионеры, замерев, слушают. А я смотрю то на них, то на папу, то на дядю и от их взглядов сжимаются мои губы и кулаки. И в какой-то момент вдруг перестаю вертеться. Замираю также, как и все. Напрягаюсь. Каменею. Так интересно... Об одном только жалею, что ни в кирзовых сапогах...
Распахиваются вдруг двери и в класс твёрдой поступью с сахарным хрустом хромовых сапог решительно входит сверкающий парадным мундиром и наградами военком школы подполковник Джуандык Сарманович. Мы напуганные и поражённые вскакиваем как один из-за парт и замираем с открытыми ртами. У меня в первый момент перехватывает дыхание. Я гляжу на настоящего командира-ветерана, вставшего перед классом, и глазам своим не верю: 'Что это? Как это? Зачем это? Почему и за что?..' А Любовь Фёдоровна, быстро отойдя к окну, как-то загадочно смотрит на него и краснеет. Я чувствую, что что-то произошло... И вдруг в напряжённой тишине торжественно раздаётся высокий командирский голос с маленькими завитушками акцента:
- Дорогие ребята! Поздравляю вас с великой победой нашей Родины над фашистами в Великой Отечественной войне! - Джуандык Сарманович трясёт у головы крепко сжатый кулак, от напряжения и волнения краснеет, голос его чуть хрипнет, но он ни чуть не снижает накала своей речи, словно поздравляет целый полк солдат: - Желаю вам всегда мирного неба над головой, большого солнца, счастья и здоровья, учиться здорово и быть настоящими патриотами! Желаю вам всегда любить свою Родину, своих мам, пап, бабушек, дедушек, сестёр, братьев, друзей, подруг и всех людей! Желаю мальчикам быть настоящими мужчинами, быть сильными и смелыми, защищать девочек и всех слабых на Земле...
Когда он заканчивает, в ушах продолжает звенеть его голос. Мы все и учительница не двигаемся. Мы все в восторге! Наконец, красная Любовь Фёдоровна сдавленным голосом говорит ему:
- Джуандык Сарманович, спасибо вам большое за поздравление. Мы все вас также сердечно поздравляем... - запинается вдруг и молчит...
Тогда, повернувшись к нам, начинает хлопать. Мы в едином порыве присоединяемся. И класс пушисто рукоплещет ветерану! И наши лица сияют ему благодарными улыбками! Джуандык Сарманович смущённо сияет в ответ, кивает головой, снимает фуражку, утирает платочком пот со лба и также сладко и решительно уходит.
Такое мы первоклашки видим и слышим впервые...
А ровно через год мы Джуандыка Сармановича уже ждём с первого урока, прислушиваясь к шагам в коридоре, и посматривая на дверь, что вот сейчас она распахнётся, и в класс решительно и сладко как в прошлом году войдёт он!..
Нет, на первом уроке не приходит. Ждём на втором... Нет, на втором не приходит. Ждём на третьем... Слышим в коридоре шаги - его шаги! Да-да, мы знаем его шаги - твёрдые, отточенные, решительные, с тем самым хрустом, с которым пережёвывается кусочек рафинада. В общем, такие только у него!
Он идёт! Класс ахает и затихает - вслушивается в шаги. А они замолкают. И слышим, как скрипят двери соседнего класса. Любовь Фёдоровна отходит к окну. Переглядываемся. Мы все в каком-то возвышенном предчувствии чего-то необыкновенно приятного, яркого, красивого, так будоражащего нас, как ничто другое.
Ждём, прислушиваемся... Бухают двери соседнего класса вместе с шелестом оваций. И шаги! Его шаги - хрёмп-хрёмп-хрёмп...
И распахиваются двери! И в класс твёрдой поступью с сахарным хрустом хромовых сапог решительно входит сверкающий парадным мундиром и наградами военком школы подполковник Джуандык Сарманович! Мы не пугаемся. Мы радостно вскакиваем. Мы дождались!
- Дорогие ребята! - так знакомо звенит его торжественный командирский голос. - Поздравляю вас с великой победой нашего народа над фашистами! - так знакомо трясёт он свой кулак у головы, вкладывая всю силу в этот кулак. - Желаю вам...
В это раз мы сразу хлопаем ему, когда он заканчивает. И в этом нашем пушистом и ослепительном букете улыбок, глаз и ручек учительница поздравляет и благодарит его. Он также смущённо, как в прошлом году, сияет нам, также утирает платочком пот со лба и также решительно и сладко уходит, ведь у него, наверное, ещё много классов впереди, которые он должен поздравить, начиная с первоклашек и заканчивая выпускниками. А в школе тысяча учеников. Значит, тридцать классов. Теперь я понимаю, почему он целый Этот день всё ходит и поздравляет, всё ходит и поздравляет... В конце дня он очень усталый и охрипший только улыбается уже всем поздравляющим и обнимающим его...
Как только вхожу в школу, ко мне подходит Джуандык Сарманович и оглушает меня:
- Костя, хочешь стоять сегодня с настоящим автоматом у вечного огня?
- Да... - еле произношу от внезапного потрясения с утра пораньше.
Я третьеклассник, уже пионер, но ещё не вполне оправился от недавнего потрясения при вступлении в пионеры. Произошло это грандиозное событие недавно - в день рождения Ленина. И вот новое потрясение: я буду сегодня в день Победы освобождён от уроков директором школы и стоять впервые в жизни с настоящим автоматом у вечного огня!
Джуандык Сарманович меня и ещё одного ученика с параллельного класса - Олега - 'отдельно' от других учеников ведёт в свой кабинет. Мы, бережно обнимаемые им за плечи, словно оберегаемые, молчим и почти не дышим. Шагаем с ним в ногу и без лишних движений. Смотрим только прямо перед собой. Я краем глаза отмечаю, что Олег вдруг становится выше меня. Тогда у меня грудь выпячивается и плечи расправляются - сравниваюсь с ним.
В кабинете, увешенном военными плакатами, флагами, портретами полководцев, мы с Олегом начинаем с трепетом всё рассматривать. Читаю под портретом знакомого человека с белыми кудряшками и острым носиком: 'ТЯЖЕЛО В УЧЕНИИ - ЛЕГКО В БОЮ!' - И ниже: 'ГЕНЕРАЛИССИМУС А.В.СУВОРОВ' - 'Суворов! Мне папа о нём рассказывал!' А рядом другой портрет грозного бородатого мужика в шлеме. 'Наверное, Александр Невский...' - предполагаю и читаю под портретом: 'КТО К НАМ С МЕЧОМ ПРИДЁТ, ТОТ ОТ МЕЧА И ПОГИБНЕТ!' - И ниже: 'АЛЕКСАНДР НЕВСКИЙ'...
А Джуандык Сарманович в это время открывает большой скрипучий сейф и достаёт два автомата Калашникова. Мы с Олегом сразу переключаемся на него. Олег краснеет. Я, наверное, тоже. Звонко щёлкают в руках военкома автоматные механизмы, словно это щёлканье электрических разрядов наэлектризованного, ярко освещённого пространства.
- Так, боевые автоматы АК-47 готовы! - остро режет слух, словно бритва, голос военкома. - Ставьте портфели, одевайте пилотки, - показывает пятернёй на красную кучу, - и снимайте кителя - стоять будете у вечного огня в одних белых рубашках! - И, нахмурившись, вдумчиво, не спеша вешает на нас автоматы.
Я с восторженным чувством ощущаю на себе боевое, тяжёлое, ледяное, смертоносное, но сейчас очень спокойное оружие. Ощупываю, осматриваю...
- Он сейчас на предохранителе? - по-деловому уточняет Олег.
- Да, на предохранителе! - строго отвечает Джуандык Сарманович и ещё строже: - С предохранителя не снимать!..
В школе тишина и никакого движения - идёт первый урок. Лишь в самой большой рекреации Джуандык Сарманович сосредоточенно и скрупулёзно ставит нас на главный школьный пост. Начинает он с Олега:
- Голову держать ровно... Вот так. Подбородок чуть выше... Вот так. Плечи расправь... Хорошо. - Расправляет концы пионерского галстука на груди. Укладывает его руки на автомате. Чуть приподнимает дуло. Чуть раздвигает локти. Делает шаг назад и осматривает Олега. Шаг вперёд - и чуть сдвигает верхний уголок пилотки. Шаг назад - и осматривает, командует: - Пятки - вместе, носки - врозь! Коленки не сгибать! Не гнись вперёд, выпрямись. - Подходит, помогает выпрямиться. Отходит и пару секунд осматривает. Подходит и чуть поправляет кончик галстука. Отходит и осматривает. Подходит и чуть приподнимает дуло. Снова отходит. - Хорошо!
То же самое проделывает со мной.
- Хорошо! Молодцы! - говорит он очень довольный с середины рекреации. - Так и стоять! - охранять вечный огонь! - это священное место! Только, мальчики, не разговаривайте! - просит он. - Разговаривать на посту нельзя! - И, полюбовавшись ещё нами, уходит, так знакомо стуча сапогами...
Тишина. Никого. Кругом ни единого движения. Кажется, что мир остановился: остановились воздух, звуки, деревья за окнами, солнечные лучи, алое знамя за спинами, а вместе с ним его звезда, серп, молот и впечатанные в него золотые слова: 'НИКТО НЕ ЗАБЫТ И НИЧТО НЕ ЗАБЫТО', и даже бело-оранжевый огонь между нами из красной звезды на полу замер в красивом гибком порыве. Замер в порыве! Нет, он не железный: он замер в порыве! И на посту мы стоим у настоящего вечного огня по настоящему: с настоящим боевым автоматом, поставленным командиром на предохранитель! И не уйдём с поста, пока командир нас не снимет!
Тишина... Никого... Ни единого движения. Даже мух нет. Только слышно, как стучит сердце, глухо отдаваясь в ушах...
Смотрю вперёд - в длинное пространство, ограниченное по бокам стенами с классными дверями - на левой, и с окнами - на правой. Моргаю. 'Наверное, Олег тоже моргает. А, может, и не моргает, кто его знает...'
В какой-то момент начинает казаться, что стою один, а Олега нет, точнее, он есть... был... а сейчас нет... 'А, может, и есть... Конечно есть!'
Вдруг доносятся шаги. Много шагов. Голоса. Среди них голос Джуандыка Сармановича. И ещё один знакомый. Да, это голос директора школы. Они идут сюда. 'А я... нет! - мы! - мы должны с Олегом стоять не реагируя на них... А, если они решат потрогать огонь? Как быть тогда? Что же делать тогда? С предохранителя автомат снимать нельзя... Так ведь с ними Джуандык Сарманович, что же я волнуюсь!..'
Они входят в рекреацию. Впереди с Джуандыком Сармановичем идут ветеран в орденах и какой-то прилизанный мужик в костюме и галстуке. За ними - директор школы. Увидав нас, все сразу замолкают, молча подходят и рассматривают нас. Особенно рассматривают с застывшими улыбками ветеран и мужик. Они как будто видят вечный огонь с пионерами, охраняющими его, впервые в жизни. Я краем глаза вижу, как военком неспокоен: переступает с ноги на ногу, смотрит то на нас, то на них, потирает руками - переживает. Мы стоим незыблемо: как он нас поставил - так и стоим...
Наконец, мужик, покачивая головой, поворачивается к Джуандыку Сармановичу.
- Да, да, да... - чмокает он неопределённо, выпячивая губы. - Хорошо, Джуандык Сарманович, хорошо! - И, кивнув директору, идёт обратно.
Джуандык Сарманович машет нам радостно кулаком и догоняет мужика. Директор, встретившись глазами с ним, успевает приветливо кивнуть и идёт за ними. Только ветеран не двигается. Он всё рассматривает нас с застывшей улыбкой. Уже с середины рекреации мужик его окликает:
- Степан Петрович, мы вас ждём!
Ветеран, словно опомнившись, хрипло рыкает, встряхивает седой шевелюрой и с чувством говорит нам:
- Молодцы, ребята, молодчины! - И, повернувшись к ждущим, кричит им: - И ведь даже не шелохнутся, а! Ай-да молодцы! Ах, какие молодцы, просто слов не подберу! Ну, Джуандык Сарманович, - идёт он к ним, качая головой, - обрадовал! Ох, как обрадовал! Надо же, как обрадовал!.. - И ещё долго слышу его зычный голос, разносящийся по школе...
И снова тишина. Стоим. Охраняем... Вдруг вздрагиваю от истеричного звонка. Бухают, открываясь, классные двери. И пёстрое, звонкое, бурлящее море голосов, синих и белых тел, разноцветных портфелей, кудрей, кос, бантов, кульков - вливается в рекреацию! Всё - перемена!
В первую минуту рекреация шумит как обычно. Но становится неожиданно тише и толпа учеников собирается вокруг нас. Я даже моргать перестаю. Замечаю, как на нас тычут пальцами и посмеиваются. Кто-то замирает, вглядываясь, кто-то удивлённо столбенеет, кто-то машет перед нами руками, проверяя, живые мы или нет, кто-то шепчется...
- Ну хоть чуть-чуть улыбнись, - просит меня одноклассница Оксана. Она стоит прямо передо мной, смотрит мне в глаза и повторяет: - Ну улыбнись, ну хоть немножко улыбнись, улыбнись, улыбнись...
- Нет, он не улыбнётся! - подскакивает к ней с большим открытым ртом и выпученными глазами 'маленький колобок' Лариса и, хмурясь на меня, произносит: - У-у-у какой серьёзный, как дог! - И все хохочут.
- Нет, не как дог, как боксёр! - уточняет Оксана и начинает мне показывать язык и корчить рожицу.
К ней присоединяется Лариса. Они стоят передо мной и корчат по всякому рожицы, используя и руки, и хвостики волос, и всю свою фантазию. От усердия даже краснеют. Наконец, устают.
- Нет, Оксана, не помогает! - потерянно говорит Лариса. - Что же делать? Может его пощекотать? Давай его пощекочем?
- Давай!
'Сейчас вы у меня попляшете! - Я уже знаю, что буду делать, потому сжимаю автомат. - Вы очень об этом пожалеете!'
А они медленно приближаются, протягивают руки... 'Сейчас, сейчас, дождётесь, надо только сделать это резко...' Но в этот момент раздаётся за смеющейся толпой голос Любовь Фёдоровны:
- Так, вы что здесь собрались? - Она подходит. - Видите, мальчики на посту? Не надо им мешать. Давайте, все по классам, скоро звонок будет!
Все расходятся. Мои 'мучительницы' показывают мне острые язычки и, заливаясь писклявым смехом, убегают. 'Бежите-бежите, всё-равно далеко не убежите!'
Последней уходит одноклассница Гуля. Напоследок она растягивает мне своё круглое широкое лицо в большую немую улыбку и наклоняет голову, словно щёки в этот момент становятся тяжелее. Это очень интересная, глубокая улыбка черноглазой, белозубой девочки с жирной и чёрной, как смоль, косой...
Звонок. Школа умолкает. Снова тишина и всеобщее оцепенение.
Стоим. Охраняем...
Слышу на лестнице звон ведра - это тётя Роза начинает убираться. В каком-то классе смеются... Муха жужжит у левого уха... 'Вот, зараза! Сейчас ещё кусаться начнёт... - Затихает. - Наверное, улетела к Олегу...' Звенит ведро, стучит швабра... Тётя Роза кому-то что-то говорит. Кажется, шаги... Да, много шагов! И среди них решительные и сладкие. Они приближаются. Они идут в нашу рекреацию...
Оказывается, Джуандык Сарманович ведёт двух учеников нам на смену. 'Уже, что ли? Так быстро...'
- Костя, Олег, - командует он, - приказываю сдать пост!
Нам с Олегом ничего не остаётся, как с сожалением перевесить автоматы на новых постовых. Фыркая носами, отходим. Они занимают наши места.
- Молодцы, ребята! - Он доволен до дрожи в руках и голосе...
Просыпаюсь. За окном дождик. Он щёлкает по маленьким тополиным листочкам и цокает по подоконнику. Озаряется окно - туча уходит. Слышу, как мама открывает балкон.
- Ах, какая свежесть! - слышу её голос уже на балконе.
Волна свежести раннего весеннего утра с нежными ароматами юной зелени и озона наполняет квартиру. Вдыхаю полной грудью, смотрю на мохнатый ослепительный клубок в окне и вижу как он превращается в разноцветные шарики или салюты. Они вплывают в комнату...
Завтракаю на кухне. Мама в зале доглаживает концертный костюм. Папа тут же завязывает галстуки. Он тоненько заливается острым звенящим тенором, отчего ещё дремлющее пространство режется на звенящие лоскуточки. Особенно звонко получается эта:
...Гремя огнём, сверкая блеском стали,
Пойдут машины в яростный поход,
Когда нас в бой пошлёт товарищ Сталин
И первый маршал в бой нас поведёт!.. -
Ведь он танкист. А с площади через открытые окна и балкон ему в ответ доносятся военные песни...
- Да зачем столько завязал-то? - спрашивает его мама.
- Как зачем, он же будет выбирать!
Выхожу в зал. Мама аккуратно вешает костюм на стул. Папа, разложив галстуки на диване, представляет мне свои шедевры:
- Прошу! - артистично взмахивает руками на диван.
Выбор не простой: папа любит галстуки и у него всегда только лучшие. Понимая моё затруднение, он подносит ко мне, наверное, свой самый любимый.
- Вот, Костя, хороший галстук! - говорит мне доверительно.
И держит его передо мной на вытянутых руках. Терпеливо ждёт. Но мне кажется, что галстук не вполне подходит: слишком яркий - надо строже. Папа тут же всё понимает.
- Тогда вот! - подносит он другой. - Чем плохой? Посмотри, как играют цвета! - Ждёт, но уже не так терпеливо: - Ну так что?
- Ладно.
- Правильно! - вспыхивает он весь одобрительно и очень довольный замечает маме: - Я не сомневался, что он выберет именно этот, потому что у нас с ним одинаковый вкус! - И, чмокая от удовольствия, четырьмя пальчиками аккуратненько кладёт его на мою белую рубашку.
Маме нечего ответить, она только хлопает с улыбкой его по лопатке. А он поправляет галстук на рубашке и никак не может им налюбоваться.
Одеваюсь. Папа сдувает пыль с туфлей, которые натёр до блеска ещё на рассвете. Мама подаёт ложку. Обуваю.
- Завязать? - спрашивает она.
- Сам!
Папа подаёт расчёску. Расчёсываюсь.
- Кудри не зализывай! - торопливо, как всегда, просит мама.
А папа чуть-чуть поправляет галстук.
- Ну всё, - выдыхаю облегчённо, - готов!
Но папа делает последний штрих - чуть-чуть поправляет краешек красного платочка в нагрудном кармане пиджака - вот теперь готов.
- Тебя когда ждать на обед? - спрашивает мама.
- Где-то около двух. А вы разве не пойдёте?
- Пойдём, конечно! - отвечает папа...
Во дворе оборачиваюсь на кухонное окно - они улыбаются и машут руками. Я машу в ответ, смущённо поглядывая на окна соседей.
А город поёт: из репродукторов с разных сторон плывут в его пустынном пространстве песни военных лет. И никакого более движения. Даже сороки не летают и не стрекочут, хотя они любят это делать майскими утрами у раскрытых окон. А сегодня они с воронами, что характерно, смирно сидят рядками на ветвях. Сороки крутят головами, наверное, высматривая поющих, а вороны таращатся на меня, словно решая вопрос: не этот ли? Все птицы, включая воробьёв, притихшие, растерянные, зачарованные... песнями...
Неторопливо иду по тротуару, постукивая каблуками, обхожу лужи, ловлю вздрагивания тонких цветочков от налётов настырных жирных шмелей, подмечаю на газонах трогательные движение травы с ползущими по ней ранними жучками и божьими коровками. Щурюсь на нежное небо. А солнце распыляет свою золотистую муку, и аллея, газоны, клумбы сверкают бриллиантами, упавшими на рассвете с неба вместе с дождичком. А лужи и целые бассейны дымят, сгорая то голубыми, то золотыми кострами.
На площади выстраиваются военнослужащие внутренних войск. Цоканья сапог, отдаваясь эхом от зданий, устремляются за песнями. Чёрные козырьки блестят, огромные солдатские кисти в белых перчатках сжимают автоматы. Отрывистые команды командиров - и воины передвигаются, уплотняются, ровняются, поправляются, их плечи смыкаются в красные цепочки, а 'цепочки' постепенно вытягиваются вдоль площади. Офицеры, блистающие золотом медалей, погон, аксельбантов и ремней на мундирах цвета морской волны, прохаживаются вдоль шеренг, осматривают каждого солдата, поправляют им кителя, ремни, автоматы, улыбаются им, те - в ответ: праздничное настроение.
В центре на трибуне копошатся рабочие. Постукивают по микрофону, а тот вдруг 'отвечает' электронным взвизгом на всю площадь...
Оркестранты собираются в классе духового оркестра музыкальной школы. Все при параде, в галстуках, но я-то знаю - мой галстук самый-самый!
- Барабанщик-то самый красивый! - подмечает громко руководитель Геннадий Николаевич и подмигивает мне.
- Так и должно быть! - отвечает мой учитель Валерий Валентинович.
Учитель сегодня будет играть на разных инструментах: на тарелках, альте, саксофоне, потому торопливо проверяет и укладывает инструменты в чехлы. Я молчу и думаю: 'Ещё бы не самый красивый, если выбор был из двадцати самых лучших галстуков города!' - И вспоминаю папу...
Празднично-раскованной толпой молодых музыкантов идём по главной улице на площадь. А город волнительно прекрасен: идут ветераны в орденах и медалях с цветочками, рядом нарядные внуки, жёны, дети с цветочками, а над домами, красными флагами, плакатами, георгиевскими лентами, цветущими клумбами, яблонями, грушами, сочными газонами, берёзами, тополями чистое небо и большое солнце! А солнце уже так тепло и мягко поглаживает лицо...
Пробираемся в центр площади сквозь праздничную толпу. Толпа приветливо расступается. Обходим троицу: засмотревшегося на нас ветерана в тюбетейке, сгибающегося под тяжестью наград на пузе, и упирающегося двумя руками о палочку, и двух молодых верзил, смирно возвышающихся над ветераном с гордыми лицами и оттопыренными ушами. Ветеран двигает подбородком и верзилы тут же наклоняют уши к его рту, замирают - слушают, а он что-то рассказывает, наверное, что-то вспоминает, увидав нас...
- Ну-ка, врежьте ребята марш артиллеристов! - высовываются к нам из толпы свирепое лицо и кулак.
Как раз рядом проходит Геннадий Николаевич. Он ему кивает и поздравляет с праздником. Тогда лицо улыбается, а кулак разжимается и они пожимают руки.
- Пропустите музыкантов, мальчики! - просит женщина в фиолетовом платье, украшенном медалями.
'Мальчики', блестящие от наград, расступаются, приговаривая:
- Музыканты дух укрепляли!.. И успокаивали!.. И в бой поднимали!..
Замечаю в стороне Джуандыка Сармановича. Он уже на пенсии, но как и всегда блистает парадным мундиром, наградами, подтянут и щеголеват! Увидав меня, как всегда горячо трясёт кулаком и кричит мне с теми же самыми лёгкими завитушками акцента:
- Костя, барабань, чтобы дух вышибло!
Я ему киваю, машу рукой, кричу:
- С праздником, Джуандык Сарманович!..
На площади идеально натянутые цепочки военнослужащих. Их венчают красные знамёна. Рядом с трибуной - ровный квадрат военного оркестра. Все оркестранты в белых перчатках и чёрных галстуках, с золотыми погонами и аксельбантами. Они смотрят на дирижёра, который внимательно смотрит на них и то и дело подмечает недостатки, указывая не них рукой и взглядом. Вот он, смотря на трубача, правой ладонью гладит ладонью свой боковой карман и трубач понимает его - расправляет свой. Вот он пальчиком показывает тромбонисту на козырёк своей фуражки и тот сразу натягивает козырёк на лоб. Вот, смотря на барабанщиков, он подносит палец к губам и разговорчики у них прекращаются. Высоченный и широченный в плечах кларнетист держит одной рукой вертикально перед собой тоненькую чёрную трубочку, а другой то и дело поправляет очки. Иногда он подносит острый кончик кларнета к губам и облизывает его. Смотрится нелепо: великан с тоненькой трубочкой! Зато у тубы стоит худенький басист с красным и маленьким лицом. Он посматривает на дирижёра из-под козырька невероятно огромной фуражки - похож на сухой грибочек с тоненькой ножкой. Из-под фуражки трубача замечаю седые виски. Зато розовощёкий флейтист кажется не старше меня...
Слева от трибуны - оркестр Подшипникового завода - победитель городского смотра духовых оркестров. Оркестранты в традиционных красно-синих гусарских мундирах.
Справа от военного оркестра становимся мы. Выстраиваемся. Раскладываемся. Разыгрываемся. Я тихонечко, но уверенно трещу форшлагами и дробью, чтобы сразу показать военным барабанщикам свой класс...
Трибуна заполняется. Замолкают песни из репродукторов. Затихает площадь. Взмывает белая ладонь военного дирижёра - внимание! - и замирает над фуражками оркестрантов - военные музыканты, вытягиваясь, одновременно поднимают трубы, приставляя мундштуки к губам, их грудные клетки расширяются, а глаза не отрываются от белой ладони - они готовы.
Мгновения полной тишины... Я с волнением слежу за белой ладонью. А она по какому-то невидимому сигналу или внутреннему чутью вдруг делает над трубами и фуражками лёгкий взмах - военные трубачи пронзают тишину острыми звуками - по площади разносятся фанфары 'Слушайте все!'.
- Парад, - сурово накрывает площадь голос, - смирно! - Цепочки солдатских лиц одновременно резко приподнимаются. Зато белая ладонь вновь неподвижно зависает над трубами и фуражками. А командующий продолжает накрывать: - Равнение на знамя! - Белая ладонь пикирует - оркестр подхватывает её с первого же мгновения падения своим внушительным и отчётливым 'шлёпаньем' - раз, другой, третий... - и продолжает плотно 'шлёпать' по перепонкам 'Встречный марш' точно по падающим и взлетающим движениям белой ладони - вниз-вверх, вниз-вверх, вниз-вверх..., - особенно чувствительно выделяя ударной группой сильную долю.
Мы с Андрюхой, играющим на большом барабане, не отрываемся от военных барабанщиков. Я ловлю каждое их чёткое, единственно верное, выверенное до миллиметра движение, сотрясающее своей плотной мощью пространство, а пространство, в свою очередь, - грудь.
На площадь выносятся государственные флаги Советского Союза и Казахской ССР. Длинные и тонкие знаменосцы тянут носок. Проходят вдоль шеренг военнослужащих. Оркестр смолкает по отмашке белой ладони.
- Здравствуйте товарищи! - накатывает в уши с новой силой голос начальника гарнизона - рявканье в ответ. - Поздравляю вас с сороковой годовщиной победы Советского народа в Великой Отечественной войне! - В ответ многократное 'ура-а-а'!..
Начальник гарнизона на трибуне заканчивает свою речь:
- Слава доблестной Красной Армии - армии, переломившей хребет фашизму! Слава непобедимому Советскому народу - великому труженику, ковавшему победу, и народу освободителю! Вечная слава героям, всем сражавшимся против нацизма, всем - павшим и живым! С днём Победы! Ура!
И площадь долго волнообразно внушительно поёт: 'Ура-а-а-ура-а-ура-а-а!..' Мы тоже кричим. А я ещё и жду белую ладонь - вот-вот она должна взлететь, я чувствую это!
И легко взмывает она над трубами и фуражками. И вновь по какому-то невидимому сигналу или внутреннему чутью она делает лёгкий взмах и оркестр протяжно ухает - У-У-У-У... - и замолкает в момент сжатия ладони в кулак - ...УХ! Офицеры приставляют правые ладони к вискам. Звучат государственные гимны страны и степной республики...
Военнослужащие идут торжественным маршем под марши военного оркестра. А я слежу за изящными и акцентированными движеньями над трубами и фуражками теперь уже двух белых ладоней дирижёра. Одновременно слежу за уверенными и точными движениями рук военных барабанщиков, взглядами на дирижёра остальных музыкантов, сильно дующих в зеркальные трубы и чёрные дудочки.
А мимо трибуны чётко стучит стройный солдатский шаг по асфальту, сверкают белым блеском козырьки фуражек и обнажённые лезвия офицерских сабель, высоко устремлены в голубое небо и колышутся в нём, чуть подпрыгивая в руках знаменосцев, алые знамёна - гром, блеск, красота!..
Закрывает парад выступление военного оркестра в движении: играя 'День победы', оркестранты сначала шагают на месте, потом начинают, чеканя шаг, двигаться вперёд. Пройдя несколько шагов, синхронно поворачивают вправо. Сделав несколько шагов, поворачивают влево. Вдруг их идеальный квадрат делится на две равные половины. Половины расходятся. Затем останавливаются, поворачиваются друг к другу лицами, постояв, сходятся. И снова оркестр идёт ровным квадратом... Теперь не белые перчатки дирижёра, а блестящая лира с колокольчиками в одном и том же темпе взмывает над оркестром и пикирует - вверх-вниз, вверх-вниз, вверх-вниз...
Военный парад заканчивается и все выстраиваются в колонну. Впереди колонны встают ветераны с пионерами, держа длинную гирлянду из сосновых веток, увязанных георгиевской лентой. Мы в это время с 'гусарами' играем поочерёдно. Играя после военного оркестра, кажется, что наше звучание как гусиное гоготанье - не хватает какой-то твёрдости, плотности, одним словом, мощи. Но мы с Андрюхой играем не хуже военных барабанщиков, хотя звучанию моего барабана не хватает грозового треска, а звучанию большого барабана, соответственно, громовой мощи, как это здорово получалось у военных барабанщиков! Но всё-равно, это наша сегодня лучшая игра перед самыми строгими судьями - ветеранами и военными музыкантами...
Длинная колонна идёт по главной улице к памятной стеле. Во главе её ветераны с пионерами несут гирлянду. Следом марширует взвод солдат. За солдатами - три оркестра и горожане. Мы идём за военным оркестром. Играем по очереди. Вот военный оркестр заканчивает по скачку лиры 'Прощание славянки' и мы тут же начинаем по взмаху руки Геннадия Николаевича 'В путь!'. А как только заканчиваем - 'гусары' начинают папину любимую 'Гремя огнём!'. Я не могу не улыбаться пока она звучит за спиной и всё высматриваю по сторонам самых красивых и молодых родителей...
И вновь тяжело и плотно 'ухает' военный оркестр! На этот раз он от всей своей мощной военной души впечатывает в праздничное цветущее пространство 'Марш артиллеристов'! - 'Дождался тот свирепый с кулаком на площади!' - искренне радуюсь я.
Прохожие провожают нас с нескрываемым восторгом. В открытых окнах, на балконах - люди. У всех на лицах одно и то же - праздник! - день Победы! А военный оркестр заканчивает, и мы уже подхватываем 'пируэтами' трубных звуков вступления марша лётчиков 'Всё выше и выше и выше!'...
В момент возложения гирлянды, венков, цветов к стеле и мраморным плитам городов-героев под звуки реквиема, исполняемого военным оркестром, взвод солдат стреляет из автоматов. Испуганные сороки с воронами слетают с веток и, налетая друг на друга, разлетаясь в пух и перья, отплёвываясь, и визжа, летят куда глаза глядят, лишь бы подальше отсюда!..
Вечером перед началом концерта мы играем поочерёдно с военным оркестром в фойе Дворца культуры 'Горняк'. Входят ветераны, а их встречают дорогие для них мелодии песен военных лет - здорово получается, ведь мы, как никогда, стараемся для них! А ветераны, услышав первые звуки, сразу улыбаются, обнимаются, собираются в кружки, слушают, заслушиваются и совсем не торопятся в концертный зал. Их кружки уплотняются, расширяются... И в какой-то момент они вдруг начинают петь! И вот уже всё фойе поёт!..
Ещё во всю так проникновенно заливаются ветераны, обнявшись, песней 'Прощайте скалистые горы' под звуки военного оркестра, а Геннадий Николаевич нам объявляет:
- Смуглянку!
Мы открываем ноты. Наконец, наша очередь. И как только начинаем, ветераны сразу догадываются какая песня и начинают под нашу игру:
Как-то летом, на рассвете
Заглянул в соседний сад.
Там смуглянка молдаванка
Собирала виноград...
И даже некоторые начинают подплясывать! А мы рады стараться. И каждый старается сыграть как можно лучше - каждый в этот момент, я не сомневаюсь, настоящий народный артист, хоть и лет-то ещё всем нам не более пятнадцати!
Я, наблюдая за одним танцующим ветераном, загораюсь его залихватским танцем и стараюсь 'подчёркивать' ударами каждый его прыжок и хлопок, начиная, невольно, уже играть не по нотам. Но Геннадий Николаевич всё понимает и, более того, по его горящему виду я вижу, что он это одобряет!
Когда заканчиваем играть, ветераны продолжают петь и плясать. Тогда по взмаху дирижёра начинаем снова играть и играем до тех пор, пока они не успокаиваются.
А военные оркестранты терпеливо ждут, только хитро улыбаются нам - они что-то замышляют. Наконец, разгорячённые ветераны заканчивают и военный оркестр начинает играть 'Легендарный Севастополь'. Ветераны вначале ахают, а потом поют в унисон с оркестром!
Вот, значит, что они замышляли! - теперь понимаем мы, - достойный противовес нашей 'Смуглянки'! Но Геннадий Николаевич улыбается им, кивая головой, - он знает уже достойный ответ:
- Белорусский вокзал! - объявляет нам.
- Точно! - вспыхивает весь Валерий Валентинович. - Точно! Это очень проникновенная, очень зажигательная песня! - с чувством кричит он.
- И очень представительная! - добавляет Геннадий Николаевич, копошась с дрожью в ворохе нотных листочков.
А все уже готовы, с нетерпением ждут с горящими глазами от азартного соперничества с военным оркестром и, сами того не замечая, подпевают ветеранам. И, как только ветераны заканчивают петь, мы начинаем. Ветераны восторженно подхватывают! Военные музыканты, смеясь, переглядываются и встряхивают головами.
Среди ветеранов бегают женщины, приглашая их пройти, наконец, в зал:
- Товарищи ветераны, просим вас пройти в зал! Пожалуйста, пройдите в зал, уже давно пора начинать концерт!
А ветераны им в ответ:
Нас ждёт огонь смертельный!
Но всё ж не в силах он - сомненья прочь!
Уходит в ночь отдельный
Десятый наш десантный батальон!
Десятый наш десантный батальон!..
К Геннадию Николаевичу подходит военный дирижёр. Они о чём-то быстро договариваются. И когда ветераны заканчивают петь, к ним обращается военный дирижёр:
- Дорогие ветераны, сейчас в исполнении двух оркестров для вас прозвучит последняя песня! - И, смотря на нас, он высоко поднимает теперь и для нас свою неизменную белую ладонь! И вот она пикирует! И мы вместе с военными музыкантами подхватываем её мелодией песни 'День победы'!
Фойе мелодично гремит! Поют все, и даже те самые работницы дворца. А в какой-то момент исполнения военный оркестр вдруг встаёт. Геннадий Николаевич тут же поднимает руки - и мы встаём!
И гремит оглушительно песня! И особенно в конце:
Этот день Победы
Порохом пропах!
Эта радость
Со слезами на глазах!..
Мы с Андрюхой тоже поём - мы-то можем, мы ведь барабанщики. И военные барабанщики тоже поют. И дирижёры - тоже - я-то вижу - все поют! - все, как один, сливаются в Этот вечер в едином прекрасном поющем порыве!..
И на концерте ветераны поют, особенно когда играем на сцене попурри песен о войне: 'Тёмную ночь', 'Эх, дороги...', 'Соловьи', 'В землянке', 'Синенький скромный платочек', 'Катюшу'... И последние несколько песен играем до тех пор, пока зал не перестаёт их петь. Геннадий Николаевич тогда одновременно и нами дирижирует, и залом...
После концерта выходим на площадь вместе с ветеранами тесной горячей толпой, и фиолетовое небо озаряется орудийным салютом!..
Усталый и счастливый. Пошатываясь на табуретке, пью чай. Родители сидят со мной на кухне. Смотрят молчаливо и внимательно на меня. А мне столько им надо рассказать, но не могу - язык от усталости заплетается, как будто я пьяный, даже самому смешно, но и смеяться-то не могу - нет сил!
- Ладно, сегодня ничего не рассказывай - отдыхай! - говорит папа...
Падаю на постель. Окно ещё озаряется салютом на площади. И последнее что слышу то ли уже во сне, то ли ещё наяву:
- НИКТО НЕ ЗАБЫТ И НИЧТО НЕ ЗАБЫТО!
И тут же проваливаюсь в настоящую глухую чёрную бездну крепкого сна...