Серый февральский день. У меня под ногами серая жижа, а на голову давит серое небо. Серый Питер. Он сегодня, как за немытым окном выглядит погрустневшим, поскучневшим, посеревшим. И настроение серее серого. И ко всей этой серости ещё мерзкий студенистый ветер с Балтийского студня, который когтистыми лапами так и льнёт невыносимо к 'слабым' местам, а то и хлёстко бьёт по щекам, лбу, коленкам, груди, шее, плечам, вышибая слёзки, и нещадно гоняя меня по улицам съёжившегося, со стороны, наверняка, маленького и жалкого. Я потерял светлую и тёплую цель. Она была, пока ветер не выдул её из меня на полпути к ней. И где она теперь, я не знаю. Затерялась где-то в серой городской мути. А ведь хотелось её, бежал к ней, торопился. Теперь только один голый холод внутри и одно желание согреться. Нет, бывает ещё, что мелькнёт вдруг в холодном головном пространстве шальная мысль, что надо бы поискать цель и побороться с ветром, но так же быстро и погаснет. Нет, не до поисков, не до борьбы. Надо согреться. Надо в тепло. Надо бежать, но ноги, как обнажённые бесчувственные костяшки сами по себе звенят по серой мостовой и совершенно не подчиняются. И я звеню по Миллионной улице в поисках тёплого убежища...
Вот впереди оранжевая вспышка. И моё серое настроение сразу меняется - становится интересно: 'Что там? - думаю я. - Что за оранжевое пятнышко? Что за вспышка? Огонёк? Откуда он и зачем?'. Действительно, в сером зимнем холоде, у Зимнего моста через Зимнюю канавку, в этом ледяном сером гранитном мире, где всё такое потухшее, студенистое, размытое, словно грубо и зло замалёванное грязными красками чьей-то тяжёлой бездушной рукой, вдруг невероятно яркое оранжевое пятнышко!
Я сжимаю фиолетовые кулаки на груди и стискиваю стукающие зубы. Я вытягиваю тугие губы вперёд и вижу их тонкую синь. Я сгибаюсь ещё ниже и слышу, как мои костяшки семенят ещё звонче - тяк-тяк-тяк-тяк-тяк...
А оранжевый огонёк движется. Он перемещается по мостику. Он метается или летает с улицы на мостик, с мостика на улицу... и меня осенило: 'Да, что я, в самом деле, это же женский силуэт - женщина! Девушка в оранжевом пальто!' Интересно, что от этой догадки - девушка в оранжевом пальто - мне вмиг потеплело! Приближаясь, я разглядываю и думаю: 'Какая круглая и рыжая головка, словно раскалённый шарик. И этот шарик на самом кончике морковки. А морковка схвачена посередине широким пояском с бордовой квадратной пряжкой. А поясок-то крепок! Получается, что это уже не морковка, а оранжевый бантик! И сверху у бантика - спелый персик, а снизу - круглая тыковка. И стоит этот бантик на двух красных стебельках!'
Вот я уже рядом и она говорит мне что-то, но я, весь поглощенный внезапным теплом, исходящим от неё, абсолютно не слышу её и не могу оторваться от её головы - пылающего рыжим огнём шарика, который и крутится, и клонится, и раздувается, и сдувается! На нём вдруг вспыхивает улыбка, и я чувствую, как грудь в этот момент растапливается от неё, махом согревая всё до самых отдалённых моих уголков и кончиков. Удивительно, но я уже не синяя скрюченная мочалка, как минуту назад - плечи расправились, движения не судорожно-рваные, а плавные, спокойные, губы полнокровные и даже отзываются в ответ благодарной улыбкой!
- Могли бы вы меня сфотографировать? - спрашивает она, а мне кажется, что в уши попадают совсем не слова, а тёплые капельки.
- Да, конечно, конечно! - чуть ли не кричу и смотрю на её шарик. - С удовольствием! - кричу и всё не отрываюсь от шарика.
- Тогда возьмите, пожалуйста! - звенят в ушах капельки.
- Что?
- Фотоаппарат! - прыгают они.
- Ах да, конечно!
Я беру, не отрывая глаз от её шарика.
- Вот так. - Она крутит его легко в моих руках двумя своими тоненькими, гибкими лучиками и только тогда я опускаю глаза.
И стою с открытым ртом, как безудержно игривая Мальтийская болонка, азартно прыгая глазками то на фотоаппарат, то на шарик, то на фотоаппарат, то на шарик - на весёлый солнечный шарик, который вот-вот должен полететь или покатиться и на него нужно обязательно успеть запрыгнуть! - в этом ведь и есть самая главная весёлость, самый сладкий азарт этой игры! - успеть запрыгнуть!
- Вот здесь нажмёте! - капает мне в уши, и ещё: - Вот здесь! - мило-мило, сладко-сладко и ещё: - Ладно, да?
И я, наконец, вижу, как шарик превращается на глазах в обрамлённое огненными язычками лицо: худенькое и белое, скуластое и курносое, тонкокостное и вытянутое, с острым подбородком и лобным пятачком, горящими маленькими глазками, а ещё сплошь усыпанное забавными веснушками.
- Ладно! - 'тявкаю' я. - 'А тепло-то как! - наслаждаюсь я. - Тепло...'
Девушка прислоняется вполоборота к гранитному парапету, приподнимает тонко выточенную гладкокожую ножку, поворачивает в мою сторону лицо и вспыхивает на объектив жаркой улыбкой! - 'Ох, а горячо-то как, чуть не обожгла, ей богу! Солнышко! - догадываюсь я и повторяю: - Солнышко!'.
Щёлк! Она прыгает ко мне.
- Ой, а я не вся вошла в кадр!
- Как? Где?
- Вот здесь, посмотрите. - И она показывает тонким прямым лучиком вместо пальчика. - Сверху, вот - подбородок вместо головы...
- Да, согласен! - кричу весело, словно радуюсь. - Подбородок вместо головы, как вы точно заметили! - ещё веселее, отчего-то. - Тогда ещё разочек!
Она прыгает к мостику и прыгуче встаёт к парапету вполоборота, сгибает ту же ножку, и ещё неожиданней, смелей и жарче вспыхивает на объектив улыбкой! - 'Ох, а на этот раз обожгла! - И вздрагиваю, и дыхание спирает, и задыхаюсь, и начинаю усиленно дышать, чтобы отдышаться, а воздуха-то не хватает, и я бешено кусаю его ртом, чтобы всё-таки не задохнуться и выжить! А в голове: - Обожгла! Ох, задыхаюсь! И в глазах всё расплывается, не смотря на итак уже размытое пространство! Ох, я шатаюсь! Ох, всё кружится! И руки дрожат, и пот по спине, и щекотная капелька катится к носу...'
- Ну, как? - словно 'кап-кап!'
- Да-да, вот так! - словно 'бум-бум, бу-бум!'
- А так?
'А персик-то её под шариком стал больше! Стал слаще и сочнее! Оказывается, у ней ещё есть резервы! Вот, как! А руки-то дрожат сильнее! О боже!..'
- Так, - 'тявкаю' всё той же болонкой и думаю: 'Руки-руки, ах вы, руки! Что же с вами? Что же это? Что со мной? Что случилось сегодня со мной в этот самый обычный день? Прямо наваждение! Прямо потрясение! Надо успокоиться. Надо отдышаться. Надо глубоко вздохнуть и медленно выдохнуть. Так, вдох... выдох. А жарко-то как, спина-то уже вся мокрая!' - внимание, приготовились... - 'Ох, руки-руки! Ох, жарко-жарко! Ох, солнышко ты, солнышко - нежданное и негаданное моё милое солнышко! Ты же в этом виновато! - и жарко мне, и руки дрожат, и задыхаюсь я, и капелька щекотная уже свисает с кончика носа! Когда же она, наконец, капнет, ей богу! Я больше не могу!'
- Я хочу, - кричу зачем-то (а капелька свисает всё ниже и ниже!), - чтобы в кадр вошли вот те горшочки на подоконнике второго этажа, вон на том доме, над кафе с французскими булочками! Видите? Будет по-весеннему! - 'Какие-то горшочки! А, что там в горшочках? Какие-то булочки! А французские ли они вообще? Да, какая разница! Фотографируй, наконец, а то капелька вот-вот испортит этот кадр, этот шедевр!' - Что вы говорите? Не видите горшочки? Да, вон те, на подоконнике, вон на том доме за спиной, над узорчатым крылечком, над булочками или кренделями, с гарсоном лысым или полулысым, чтобы по-весеннему... - 'Да, перестань ты говорить ерунду! Нужны ей узорчатые крылечки и гарсоны, тем более лысые!..'
- Да, пусть будут горшочки и крылечки, и булочки, и гарсоны, хоть полулысые, хоть даже лысые, не страшно! - барабанит весенними трелями в уши.
- Договорились! Итак, внимание, скоро будет птичка... - 'Ох, уж эта птичка! Да, не птичка, а капелька, зараза!' - Она уже совсем-совсем скоро будет... скоро-скоро... капнет... капелька...
- Какая?
- Что 'какая'?
- Капелька!
- А, которая у меня на носу повисла, зараза! - 'Ну, быстрее! Я больше не могу! Какой кадр! Как она смеётся! Терять нельзя! Терпи ты эту капельку, ей богу! Разве может стоить эта капелька такого кадра! Такого шедевра! О, как она смеётся! Как она смеётся! Она беспощадно сжигает меня своим смехом! Что ей эта птичка, если она настоящее смеющееся петербургское солнышко! Где кнопка... где же эта кнопка... ах! - капелька всё-таки кап...'
Щёлк!
- Да! Всё! Да! Капнула! Готово!
Она уже рядом.
- Да, здорово! Как здорово у вас получилось! Как она прекрасно у вас капнула! Я рада! Я очень рада! Я в восторге! Как всё к месту здесь: и кафе, и булочки, и горшочки, и крылечко...
- И вы, и ваша улыбка...
- ...и лысенький гарсон в фартучке с сигареткой, и мостик, и дома, и окошки с занавесочками, такими милыми! Даже чьё-то лицо в окошке!
- Где?
- Вот, посмотрите!
- Да, это какой-то мужик небритый с красным носом...
- Дедушка...
- Улыбается ещё!
- Смеётся!
- Потому, что любуется... вами! Точнее, любуется и греется... вами! Вы же такая жаркая! Вы же солнышко!
- Я знаю!
- А хотите, я могу вас ещё сфотографировать...
- А вы не сгорите рядом со мной?
- А мне нравится сгорать - честно! Когда ещё встретишься вот так запросто на обыкновенной улочке с настоящим петербургским солнышком?
А вы, уважаемый читатель, встречались? Особенно, вы, петербургский читатель? Именно петербургский читатель, как никакой другой, наверное, меня поймёт! Да, мне захотелось сгорать, и пусть даже без остатка, раз и навсегда! Зато сгорать, ощущая насколько это возможно всеми своими клеточками такое бесподобное, волнующее состояние горения, находясь в непосредственной близости с живым настоящим солнышком! Не каждому так повезёт, поверьте мне, тем более в Петербурге, где это самое солнышко даже на небе-то появляется редко, не говоря уж о земле, да ещё зимой, да ещё в феврале!
- Можно погулять по набережной, - предлагаю я, - сходить в Эрмитаж, это же так просто! Там, представьте: вы на фоне 'Мадонны Бенуа' или 'Данаи' Тициана, или Рембрандта, или его 'Флоры', да что 'Флоры'! - 'Возвращения блудного сына'! Хотя нет, какого 'блудного сына'! - 'Вакха' Рубенса, вот! Как весело будет, а? Ха-ха-ха! Как весело: вы - милое изящное солнышко и свиноподобный пьяный Вакх! Вы представляете?
- Представляю!
- Ведь, весело же?
- Весело!
- Рядом с писающим пьяным ангелочком! Ха-ха-ха!
- Почему пьяным?
- Потому, что рядом с Вакхом!
- Разве могут быть ангелочки пьяными?
- Могут, если они рядом с богом виноделия! Я же стал из замёрзшей мочалки горящим человеком, пылающим и сгорающим посреди зимы, посреди этой серой улочки потому, что рядом с вами - солнышком!
- Точно!
- Вот, то-то и оно! А потом мы пойдём к испанцам - Веласкесу! - вы встанете у большого пальца паренька за завтраком. Помните, какой он довольный? А какое довольное щекастое лицо у его друга? А, помните? Это они вами будут довольны! Это они вам будут радоваться, а совсем не селёдке какой-то дохлой или даже гранату, пусть спелому и хлебу, пусть ещё горячему! И люди тогда узнают, кому они, по задумке Веласкеса, на самом деле были рады!
- Кому?
- Вам, конечно, солнышку!
- Ах, вот оно что!
- Конечно! А вы не знали? Вам смешно? Не смейтесь, это правда! Основу любой человеческой радости составляет солнышко! Без солнышка не возможна настоящая радость, поверьте!
- Я согласна!
- Ну и правильно! А потом будут Рибера, Сурбаран, Гойя...
- Мне нравится Ван Дейк!
- О, Ван Дейк...
- Как у него точно и сочно! А какие тонкие, меткие, изящные мазки! А какие красивые люди, какие утончённые, внутренне светящиеся, в общем, солнечные они! Он и сам был очень красивым, солнечным...
- Потому, что счастливым! Да, кстати, о счастье - мы пойдём к Ренуару! Да, Ренуар, этот певец счастья лучше всего вам подходит, даже не сомневайтесь! Вы и счастье - это так естественно! Вы - долгожданное петербургское солнышко, вдруг спустившееся с небес из-за каменных мрачных туч в сером феврале - это же и есть настоящее счастье! А? Это же и есть настоящее счастье здесь, сейчас, посреди петербургской, мерзкой, густой жижи!
- Вам виднее!
- Вы украсите полотна Ренуара! Вы их осветите!
- Да вы что, разве это возможно?
- Конечно! В них станет ещё больше солнца, значит, счастья!
- По-вашему счастье - это солнце?
- Конечно! Это едино! Настоящее счастье только там, где достаточно солнца, где оно вот так же рядом, как вы сейчас, где оно светит и греет свободно, без затруднений, вольно и легко, щедро и так волнующе, так любя... вот так, точно так, как вы сейчас!
- А вы поэт!
- Да, нет, я просто повстречался случайно, нежданно-негаданно с солнышком! Ха-ха-ха!
- Я рада за вас!
- А потом пойдём в Русский музей! Представьте: вы на фоне 'Демона'! Он перестанет тогда метаться! Он перестанет тогда мучиться! Или вы на фоне 'Девятого вала' - прекратится шторм, и люди спасутся!
- Правда?
- Правда!
- А та девушка, вдали, она тоже спасётся?
- А вы тоже её увидели. Кажется, что её уже ничего не спасёт, она далеко, она во власти уже этого девятого монстра, но можно попытаться! Можно!
- Вы считаете?
- Я уверен, что мы обязаны это сделать! А потом, когда всех спасём, вы осветите бурлаков, вы сделаете их счастливее!
- Я бы очень хотела!
- А потом мы пойдём к Куинджи! О, это будет неповторимо! Вы - блистательное, горящее солнышко на фоне неземных лунных пейзажей! Только представьте: вы и лунная ночь...
- Представляю!
- А представьте: вы на фоне 'Последнего дня Помпеи'! А? Вы только представьте: на фоне потрясающей драмы - страха, разрушений, огня - и вы! А? Может и не случится тогда этого последнего дня Помпеи, как вы думаете?
- Ну, тогда и не случится '...для кисти русской первый день!'
- Да, этого допустить нельзя! Мы не имеем такого права! Тогда вы встанете у скалы, где Суворов, когда он переходил через Альпы, или рядом с царём на 'Заседании Государственного Совета'... А, что вы сказали?
- Меня ждут. Мне пора, я же солнышко! Не обижайтесь, но мне надо успеть согреть другие одинокие замёрзшие сердца. Вы же понимаете, да?
- Да...
- Спасибо вам! - Она махает мне лучиком и легко летит по мостовой, оставляя меня в ледяном гранитном мире, но, улетая в сторону Дворцовой, дарит напоследок солнечную улыбку!
- Спасибо вам! - кричу ей вдогонку.
'Улетело моё солнышко, - усмехаюсь над собой. Она ещё цокала каблучками по мостовой, а я с каким-то невероятно приятным чувством, совсем не грустным, а лёгким и светлым, провожаю её взглядом, как-то бесконечно и с упоением улыбаясь ей вслед. - Девушка в оранжевом пальто, - с удовольствием повторяю я себе, - девушка в оранжевом пальто... девушка... в оранжевом... пальто...'
Она скрылась. Я неторопливо иду в обратную сторону, заложив руки за спину, и совсем не замечая уже ни серости, ни зимы с ледяным ветром. Всё пространство перед глазами заполняет её ослепительный и жаркий образ с улыбкой, подаренной мне напоследок, и думаю: 'Это она, - любуюсь я её образом перед глазами, - всегда ослепительно горящая, она - девушка в оранжевом пальто! А ведь всё кругом совсем не серо, как казалось до неё, а даже очень красочно! - Я оглядываюсь. - Даже блистательно! Даже гранитные глыбы под ногами сейчас розовые и тёплые, а лица кругом полнокровные и симпатичные. Каналы, оказывается, не с нефтяным маслом, как казались до этого, а с сиреневой водичкой в серебряных переливающихся чешуйках. Даже небо раскололось на множество драгоценных ярких камушков, а фонари на Марсовом поле или набережной совсем не скрюченные и не застывшие в тоскливом чёрном безмолвии. Нет! - они рассказывают нам, если прислушаться, о чём-то очень приятном, скором, тёплом, наверное, весеннем. Это я ожил! И Питер, на самом деле, прекрасный всегда, даже сейчас, в этот серый февральский день. И всё это она вернула мне - девушка в оранжевом пальто! А на самом деле, это оно, ослепительно горящее, но очень часто, к великому сожалению, скрывающееся за тяжёлыми петербургскими небесами, потому такое желанное, самое лучшее, милое и любимое, наше несравненное петербургское солнышко! Да-да, наше петербургское солнышко. Где же оно сейчас летает? Каким одиноким замёрзшим странникам на петербургских зимних улочках оно сейчас встречается, оживляя их души и чувства, возвращая им вкус, красочность и тепло этого вечно блистающего города?'
И я ещё долго, неторопливо, с удовольствием зачем-то брожу по Марсовому полю, набережной, Летнему саду, Фонтанке, улице Чайковского, Таврическому саду, надеясь, наверное, где-то снова его повстречать...
И часто мне кажется теперь, что я замечаю вдруг его сверкание в плотной людской толпе или железном и каменном потоке из машин и стен на вокзалах и проспектах, дворах и закоулках, в метро и магазинах, парках и площадях. Его горящие глазки вспыхивают вдруг передо мной, пробившись сквозь тесную, чёрную и клокочущую городскую мешанину, а его рыжие язычки бегут вдруг, извиваясь, в ночной мгле по набережной, Невским волнам, крыльям моста Петра Великого и куполам Смольного собора, когда бессонными ночами я долго стою у окна. И тогда становится теплее...