Аннотация: Настоящие друзья никогда не добивают, а спасают
ИЗМАЙЛОВ КОНСТАНТИН ИГОРЕВИЧ
КАК ИЗ ТРЁХ ДРУЗЕЙ СТАЛО ДВА
Было три друга. Жили они рядом в соседних домах. Один друг был большой и пузатый (так его и назовём - "пузатым"). Да, он любил покушать, полежать и поспать. Он носил очки с толстыми окулярами, мало говорил, всегда улыбался какой-то глуповатой, как казалось его друзьям, улыбочкой, тяжело дышал, сильно потел, редко стирал свою одежду и мылся, потому частенько от него исходил какой-то душной запашок и, вообще, был каким-то "некомпанейским", по словам друзей. Единственным его увлечением было - это чтение книг. Он так много читал, что два других друга иногда обижались на него, что он их совсем "забрасывал", ради своих "бумажных друзей", как они говорили. На что он улыбался вот, той самой улыбочкой, о которой я уже сказал, и что-то виновато бубнил себе под нос, примерно такое: "Да, я нет... просто я... просто здесь... просто книжечка подвернулась, а я нет... я просто так... совсем немножко решил... по-быстрому... я совсем наоборот..." - в общем, всё в таком духе. Обычным времяпровождением его в свободное от работы время было таким: он лежал на диване с книжкой с утра до позднего вечера, а то и всю ночь, с перерывами на несколько завтраков, обедов и ужинов. Он просто, порой, так увлекался чтением, что не контролировал своё питание. Вот, теперь и понятно нам, откуда у него пузо! Да, о красоте и здоровье он, к сожалению, совсем не думал.
Очень часто к нему приходили друзья и начинали его воспитывать, особенно это хорошо получалось у одного из его друзей - крепкого, жилистого, стройного, спортивного, всегда подтянутого, чистенького, одетого модно и с иголочки, молодцеватого, остроумного, розовощёкого, говорливого и, вообще, самого весёлого, "компанейского", "заводного", ну, просто, не возможно описать, какого хорошего! В общем, вы поняли, уважаемый читатель, он был полной противоположностью первому. Ай, каким он был молодцом! Ай, каким он был "золотцем", как называли его друзья! Он и устраивал для друзей всякие увеселительные мероприятия, к примеру, "вытаскивал" их в кино или на пикник. Сам всё организовывал, выбирал, закупал, готовил, жарил, вёз, платил. Друзьям оставалось только подчиниться и полностью довериться ему и уж тогда... и веселились, и отдыхали от души, и наедались всяких вкусностей и разносолов! Можно смело сказать, что он кормил друзей самыми изысканными блюдами, о которых они сами и не подозревали совсем! Поймает, к примеру, налима в речке, зажарит его с яйцами и угощает друзей. Друзья едят и нахваливают! Едят и нахваливают! Его, конечно, нахваливают, а, как же! - а то ведь и обидеться может. Или наберёт в лесу грибочков, засолит их, наварит картошечки и... да, да! - угощает друзей. Друзья лакомятся, и поют "дифирамбы"! Лакомятся и поют "дифирамбы"! Ему, конечно, поют, а, как же! - а то ведь он и приговор вынести им может - "неблагодарные"! А, если он доволен друзьями, то ещё и холодцом с пирожком угостит, и чайком из самовара на углях напоит, и даже стаканчик бражки поднесёт! Да, да, бражки! - не пожалеет этого ценнейшего продукта "ради своих настоящих друзей", как он постоянно и очень громко говорил им, "ради своих братьев", как он тоже очень часто и очень громко кричал им! А ещё всё объяснит, если что-то друзьям не понятно, и "откроет" глаза друзьям на многое, особенно на односельчан - кто хорош, а кто не очень, с кем можно "якшаться", а с кем он бы "не рекомендовал", кто может пригодиться, а кто совсем "бесполезный фрукт, как гнилой помидор". Друзьям с ним легко и просто было. Друзья ему, конечно, очень благодарны были, даже чувствовали себя частенько, как-то, "недостойными" его или как-то "мелковатыми" перед ним. Даже "пузатый" часто краснел и лепетал ему застенчиво:
- Ох, какой я перед тобой "мелковатенький" какой-то, "недостойненький" какой-то, прямо стыдно мне... - и вздыхал, и понуро сидел, очень сильно расстроившись, а то ещё добавлял, словно спрашивая его: - И, как ты меня терпишь... - и задумывался, действительно сделавшись, "мелковатеньким".
На что "золотце" всегда улыбался ему снисходительно, хлопал по плечу и говорил по-дружески:
- Да, дружище, мелковат ты, мелковат... - Потом вдруг говорил уже, как-то, внушительно: - Но ты мой друг. Ты мой брат. Конечно, мне много в тебе не нравится, но я всегда буду тебя терпеть ради нашей дружбы! - и вдруг, сделавшись суровым, торжественно и многозначительно добавлял: - Ради нашей настоящей дружбы! - И заканчивал, почти свирепо крича, и пламенея в своих дружеских чувствах: - Ради нашей святой дружбы!
Да, уважаемый читатель, вы заметили, что и говорить он умел. Ой, как умел! И красиво-то как, и много-то как, и сильно-то как, и ярко-то как, а изящно-то как, а лирично-то как, а проникновенно-то как! Ой, боже мой, ну как настоящий известный поэт, к примеру, как Пушкин, наверное, и как великий философ какой-нибудь, к примеру, как Кант - вместе взятые! Просто, это ему "пузатый" так когда-то сказал, а ему очень понравилось. Очень понравилось. Он даже считался на деревне поэтом, но об этом после. И часто в своих монологах он рассказывал о своей, на самом деле, тяжёлой доле, о том, что люди, в основном, все непорядочные кругом, о том, как ему, такому "порядочному" (ему очень нравилось это слово; ему и другое нравилось, но это потом) так тяжело живётся среди этих "подлецов", "воров", "обманщиков", "мелких" и просто "бессовестных", "непорядочных" людей! Друзья его внимательного всегда слушали, затаив дыхание, и немножко сжимаясь, и опуская голову, в страхе осознавая, что и они, может быть, в числе этих самых его "мучителей". Тогда они беспричинно извинялись за что-то перед ним, очень жалели его и очень расстраивались при этом на долго. Зато он, что характерно, как-то сразу оживлялся после своих подобных речей, как-то весь начинал "цвести и пахнуть", как яркая свежая розочка. И так веселел, что начинал прыгать от какой-то безудержной радости, танцевать и горланить без разбору песни, частенько, совсем "не лиричные" и "не изящные"...
Ну, а что сказать про третьего друга? Что же сказать... Вот, к примеру, "золотце" называл его "горюшком моим стихотворным". Бывало, зайдёт в его маленький домик, который он называл "пепелищем друга", увидит его худосочного да некрасивого, немодного да оборванного, босого да взъерошенного, холодного да голодного и скажет страдальчески:
- Ох-ох-ох-ох-ох, горюшко ты моё стихотворное, что же ты с собою делаешь-то у меня, на кого же ты уже походишь-то у меня, ведь посмотри на себя, ничего же не осталось, кроме глаз твоих навыкате, как у циклопа сонного, да костяшек твоих звонких, как погремушек детских!
Действительно, прав был "золотце", очень уж неухоженным и каким-то "заброшенным", опять же по выражению "золотца", он казался. Был он, хоть и не больным, но каким-то "не от мира сего", постоянно то ли чем-то взволнованным, то ли кем-то испуганным, каким-то "дёрганным", как размышлял иногда "золотце", каким-то "взвинченным", "беспокойным" и очень эмоциональным, просто жуть! Ну, посудите сами: увидит, к примеру, как кто-то помогает старушке вёдра с колодца нести домой, так сразу и заплачет горькими слезами или услышит какую-нибудь песенку старинную и душевную - всё! - так и зальётся весь слезами своими горькими! А, если вдруг увидит, как какой-нибудь молодой детина никак не понимает, что надо место уступить на лавочке старушке или беременной бабе, так прямо сразу становится настоящим тигром... ну, или тигрёнком, но бесстрашным тигрёнком! И так, прямо, и пойдёт на детину этого бестолкового, который может его запросто "прищёлкнуть", даже иногда одним единственным шалбаном! В общем, как вы заметили, уважаемые читатели, был он какой-то особенный, неудобный, какой-то "ершистый весь", может быть, болезненно справедливый, можно сказать, тогда и, наверное, "больной" к нему подойдёт, не знаю. "Золотце" его ещё называл "психованной белой вороной"! Ну, действительно, прав, как всегда был "золотце", никто с ним особо не хотел общаться на деревне, потому он и был практически всегда один. Да, один, ну, за исключением, его друзей, которые, всё-таки, встречались с ним изредка. Да, очень не часто, но встречались. И "золотце" всегда говорил ему при встрече:
- Ох-ох-ох-ох-ох, горюшко ты моё стихотворное, как же с тобой мне трудно, но я всегда буду с тобой! - В этот момент он поднимал указательный палец и, смотря орлом прямо в глаза "горюшке", твёрдо, как всегда внушительно и многозначительно повторял и повторял: - Но я твой друг! Ты для меня брат! Конечно, мне ужасно с тобой нелегко, но я всегда буду тебя терпеть ради нашей дружбы! - И вдруг, сделавшись суровым, даже страшным, свирепо добавлял: - Ради нашей настоящей дружбы! Ради нашей святой дружбы!
"Горюшко" уж и не знал, что ему делать в этот момент, как реагировать на такие "святые" слова друга. Он только краснел и почему-то виновато опускал глазки, хотя вины его никакой не было.
И, всё-таки, почему же "золотце" дружил с такими людьми? Ну, вы, уважаемый читатель, понимаете, что я имею ввиду, говоря "с такими людьми". Были причины. Во-первых, как я уже сказал, он им "плакался" о своей тяжёлой судьбе и после этого, как-то сразу становился сильнее, твёрже, здоровее, как будто, словно выздоравливал после болезни или высыпался и становился отдохнувшим. Интересно это. Я вот, не могу пока объяснить этот феномен. Может Вы, уважаемые читатели, мне объясните.
А ещё, "пузатый" друг очень часто ему что-то читал интересное или смешное, но только обязательно небольшое по объёму, чтобы было не утомительно, к примеру, рассказик какой или легенду, или сказочку. А ещё "пузатый" на деревне слыл самым образованным и начитанным молодым человеком. И рядом с ним "золотце" тоже был таким же. Даже, как-то он услышал, что кто-то как-то его назвал самым "городским" словом, таким очень для него приятным, таким, каким он всегда мечтал называться - словом "интеллигент". Во, как! А с подачи "пузатого", его ещё называли и "поэтом" и "философом", а то и тем и другим сразу!
Ну, а с "горюшком" он дружил потому, что тот писал для него песенки или стишки (это единственное, что он мог делать прекрасно!). А "золотце" потом их распевал или декламировал перед честным народом на площади или базаре. И так это у него ярко получалось, так пышно, так чувственно, в общем очень красиво, конечно, нечего сказать. Только на вопросы благодарных слушателей, чьи это песенки и стихи, он почему-то не отвечал, может, не слышал, может, не понимал, я не знаю. И тогда все считали, что это его собственные...
Как-то вечерком баба начала рожать раньше времени, а больница в райцентре, что в десяти километрах от деревни. Друзья стали упрашивать единственного на всю деревню автомобилиста, чтоб отвёз роженицу поскорей, а тот им говорит:
- А я устал! Не могу же я без отдыха крутить баранку!
Друзья ему всяко объясняли, что "ведь баба рожает... пожалуйста... помоги... будь человеком... отвези... мы заплатим...". А он ни в какую:
- Нет и всё! Мне отдыхать надо! Наробился я за баранкой! Кто она мне? Никто! А у меня своя семья, мне о ней надо заботиться, а не о всякой там...
Ну и обозвал эту бабу беременную очень плохим словом. Пузатый опешил. "Золотце" только головой покачал. А "горюшко" тут же, как разъярённый тигр, ну или тигрёнок прыгнул на него с кулаками, только досталось, конечно, самому. Но он не сдавался, а изо всех сил старался, хоть разок достать кулачком широкие щёки автомобилиста, но так и не достал ни разу. Друзья его оттащили и дома закрыли.
Сидел он дома и очень переживал за бабу. Потом он через окошко услышал, что баба "родила, слава богу", что "всё в порядке" и обрадовался... И вдруг ему стало очень плохо на душе. Нет, за бабу он, конечно, был рад! Только за себя совсем был не рад - ему очень стало стыдно за то, что он бросился с кулаками на человека, за то, что он "подвёл" этим своих друзей, особенно "золотце". Как он переживал! Как он себя ругал и ненавидел за свой недостойный для человека, как ему казалось, проступок. Как он мучился! Как он убивался! Он места себе не находил! Наконец, он обессилено упал на пол и заплакал из последних сил. Казалось, ещё немножко, и сердце его разорвётся от таких адских угрызений совести.
Вдруг он услышал, как скрипнула дверь, и в комнате появился "золотце". Он, грустно улыбаясь, посмотрел на жалкого друга и стал медленно покачивать головой, возвышаясь над другом высокой, могучей, сверкающей скалой. А через минуту произнёс "горюшке":
- Да-а-а, как же ты был не прав... - Кисло посмотрел и, тяжело ступая, вышел прочь.
"Горюшко" понял, что это конец. Конец его жизни. Сейчас, вот через пять секунд он умрёт. Но на чётвёртой секунде, он увидел над собой "пузатого". Хоть "пузатый" был и тяжёл, и неповоротлив, и ему было очень трудно наклоняться, но, почему-то, в этот раз, он наклонился. Впервые в жизни наклонился над другом и впервые в жизни ласково произнёс ему:
- Не переживай, милый мой, успокойся. Всё будет хорошо. Я с тобой. Я тебя не брошу. Мы с тобой переживём это. Мы справимся с тобой. Я тебе помогу! Успокойся, милый мой. Не переживай... - И обнял друга. И прижал его к груди. И даже поцеловал в щёку.
"Горюшко" вначале весь задрожал в могучих жарких объятьях, потом заплакал на потном, мягком, горячем плече друга, потом вдруг успокоился и уснул. Крепко-крепко уснул, как младенец. А когда проснулся, оказалось, что так и сидят они вдвоём на полу уже много часов. И "пузатый" нежно и крепко его прижимал к своей груди...
На следующий день, почему-то, вместо трёх друзей, было уже два друга. Один друг был большой и пузатый. Да, он любил покушать, полежать и поспать. Он носил очки с толстыми окулярами, мало говорил, всегда улыбался какой-то по-детски чистой, наивной улыбкой, как казалось его другу, тяжело дышал, сильно потел, редко стирал одежду и мылся, потому частенько от него исходил какой-то душной запашок. Единственным его увлечением было - это чтение книг, которые он много и с удовольствием читал своему другу...
Ну, а что сказать про его друга? Что же сказать... Жил он в маленьком домике. Был он худосочным, некрасивым, немодным, даже иногда оборванным каким-то, взъерошенным, неухоженным, то ли чем-то взволнованным, то ли кем-то испуганным, в общем, каким-то "не от мира сего", как казалось всем, кроме одного человека в целой деревне - его друга, который как-то, в какой-то книжке прочитал однажды: "Друзья настоящие никогда друзей не добивают. Друзья настоящие друзей всегда спасают. Всегда спасают. Всегда... Всегда..."