Я иду по какому-то городу, по широкой улице, на которой много-много людей. Я смотрю на них. На их лица. Лица... Что это за лица, одинаковые, синие, похожие на маски? Они, как будто мёртвые... бескровные, потухшие, бесчувственные... А, где же живые лица? Куда они подевались? Что это? Трупы? Трупы... кругом трупы... трупы... И все идут в одном направлении. Идут друг за другом бесконечными ровными колоннами. И куда ни глянь, везде они! Только я стою отдельно. Стою и смотрю на трупы. Но мне совсем не страшно, только как-то не по себе, неуютно, холодно, пусто, одиноко. А, где же живые люди? Ведь я же их прекрасно помню! Я всегда был среди них! Я прекрасно помню их живые лица. Сколько себя помню, они всегда были рядом, со мной. Где же живые лица, такие красивые, тёплые, родные?..
Что со мной произошло? Где я? Что это за город? Вроде, дома, но я не вижу окон! Вроде, улица, но я не вижу фонарей! И свет, откуда он? Откуда свет, освещающий эту улицу, на которой я стою, а мимо, с обеих сторон идут колонны трупов. Да, они идут туда, вдаль, откуда исходит свет...
А я стою. Мне совсем не хочется идти вместе с ними туда, на свет. Мне кажется, что они уходят туда навсегда, а я не хочу уходить навсегда, я хочу остаться с живыми людьми. Но где же они? Оказывается, как красивы живые лица, а я раньше этого не замечал! Каждое живое лицо прекрасно уже потому, что оно живое! Разве могут живые лица быть страшнее мёртвых? Конечно, нет! Это истина. А я об этом раньше не задумывался! Ведь я раньше каждый день встречался с живыми людьми, с их руками, ногами, лицами и совсем не дорожил этими встречами! Как я мог? Я каждый день, каждое мгновение жил с живыми прекрасными людьми, чувствовал их тепло, запах, настроение, слышал их дыхание, звуки, слова, смех, видел их взгляды, улыбки, движения - и не наслаждался этим. Чем объяснить это непонимание или пренебрежение, или свою слепоту? Как можно было это не ценить? Но, я и никогда не встречался с трупами... Только за присутствие рядом живых людей я должен быть, оказывается, счастлив...
А теперь вокруг одни трупы, одинаковые, бескровные, страшные. Трупы, кругом трупы, как их много. Трупы, трупы, трупы...
Возможно, я уже умер. А, может, это мне снится. Пусть лучше это будет сном. Вот мне снится, как я стою в каком-то незнакомом городе, чувствую ноги, руки, пальцы, всё, как будто живое, молодое, сильное. Только зачем я здесь? Только зачем мне нужен этот сон? Если он мне снится, значит, это мне нужно. Или кому-нибудь это нужно. А зачем, может быть, я узнаю потом, в конце моего сна, ведь, он обязательно должен закончиться! Для чего-то или для кого-то всё это нужно...
А что же там впереди вдруг мелькнуло? Как будто какой-то огонёк. Вот он уже мелькнул ближе. Ещё ближе. И ещё. Он приближается ко мне. Что это? Лицо? Да, лицо. Чем оно ближе, тем яснее его очертания. Оно горит, как огонёк. Оно уже близко. Оно отличается от этих мёртвых лиц. Конечно, отличается, оно ведь живое! Да, да, оно живое! Одно единственное среди всех - живое! Живое лицо. Живое, среди тысяч мёртвых! Оно приближается ко мне. И вот оно рядом. Это лицо девушки. Она совсем рядом и я вижу её всю. Она красивая. Она очень красивая. Она в белом воздушном платье. Она стоит передо мной и смотрит на меня внимательно, чуть склонив голову.
- Ты меня не помнишь. Ты меня забыл, - вдруг слышу её печальный, шелестящий голос, напоминающий шелест листвы.
- Да, не помню, - растерянно отвечаю я, и почему-то добавляю: - Прости меня. А кто ты?
Я внимательно всматриваюсь в её большие чёрные глаза, тонкие черты скуластого лица. Эта девушка когда-то была рядом со мной, я чувствую это, но где и когда?
- Ты меня забыл... - снова говорит она мне и начинает от меня уходить.
Я тяну к ней руку, пытаясь её остановить, но не могу дотянуться. Она уходит. И не успеваю опомниться, как она снова среди трупов! Она уже теряется среди них, как будто тонет, а я ничего не могу поделать! Я пытаюсь дотянуться, но она уже далеко! А кругом только трупы, трупы, трупы, трупы... Я теряю её! Я ищу её глазами, но не нахожу. Я вдруг понимаю: мне нельзя её терять, надо искать её в этом безликом, холодном, мёртвом море. Но как её найти, если она сама не хочет этого?
Я стою - её нет. Её больше нет. Она внезапно возникла передо мной и также внезапно исчезла. Она была несколько минут назад со мной, одна единственная живая! Неужели, бросила меня? Неужели, я её потерял? А зачем она появлялась здесь? Зачем она встретилась здесь мне? Зачем она сама подошла ко мне? Почему она сказала, что я её не помню, что я её забыл? Она надеялась, что я её узнаю. Она нуждалась в этом. Может быть, это спасло бы её. Конечно, спасло бы. Конечно! И весь этот сон ради того, чтобы я узнал её и помог ей! А я не узнал...
Я стою, а вокруг трупы и трупы, кажется, конца им нет! Они всё идут и идут. И она ушла с ними. Ушла от меня вместе с трупами. Нет! Этого не может быть! Ведь она же подошла ко мне живой! Ведь её лицо светилось, оно было живым, я точно это помню! Это лицо, оно такое было живое, красивое! Она не может с ними уйти. Не может, не может, не может!..
Я должен её вспомнить. Обязательно. Это спасёт её. Я должен. Пока ещё не поздно. Это лицо, конечно, я его знаю. Оно знакомое мне, я сразу это почувствовал, как только она приблизилась ко мне. Оно было, было в моей жизни, но где и когда? Было, было, это лицо, такое красивое, такое живое! Но где и когда?
Стою посреди широкой мрачной улицы между колонн мерзких трупов и вспоминаю...
Я начинаю что-то припоминать. Да, да, начинаю: свет, много света, это солнце, кругом много солнца, большого, жаркого, такого, будто во всё небо - это солнечный мир, а небо... какое огромное, бездонное небо! Молодая листва, лица. Да, много живых лиц. Они весёлые, словно какой-то праздник на сказочно красивой земле и я среди этого праздника, совсем не похожий на себя, юный и легкомысленный. Я себя вижу! Когда же это было? Давно это было, давно. Я то ли марширую, то ли танцую. Да, я танцую под звуки духового оркестра...
- Я начинаю вспоминать тебя! - вдруг кричу ей. - Где ты, отзовись?! Я вспоминаю тебя, вернись...
Никто меня не слышит потому, что некому. Я ещё пытаюсь что-то крикнуть, но не получается даже произнести слова.
Да, я вспоминаю тебя. Теперь я тебя вспоминаю. Ты была у меня в жизни. Ты, словно пламенный цветок, расцвела когда-то поздней весною посреди моего утоптанного, заиндевелого пути в таёжном краю. Прошло, наверное, много времени с тех пор, но я вспомнил тебя сейчас. Я вспоминаю сейчас наше с тобой чистое небо, которое было у нас над головами при нашей встрече, а на небе то самое большое майское солнце. Я вижу сейчас очертания того самого блистающего мира, а посреди этого мира, такого счастливого, я вижу твоё лицо - глаза, ресницы, брови, нос, губы, щёки, скулы - твоё лицо, так тонко вычерченное на полотне этого мира лёгкими движениями руки небесного художника! Я начинаю вспоминать тебя, красавицу, мою подругу, твои шею, плечи, руки, ноги, пальцы... твой образ, гармонично вписанный в тот цветущий мир...
Когда же это было? Это было в Сибири, в маленьком городке. Тогда я был совсем молодым, только окончившим университет. Я только начал работать на большом предприятии...
Это было. И ты была...
Я вспомнил. Я всё вспомнил. Ты сейчас поверишь мне. Ты только подожди, не уходи!
Смотри, я вспомнил твоё спокойное дыхание, с еле уловимым стоном, напоминающим шелест молодой листвы тихой майской ночью. Твой открытый взгляд, от которого ночью становилось светлее. Твой кошачий голос, которым ты произносила только 'ну, ладно...' и я успокаивался, как бы ни был взволнован. Твои плавные движения головы и рук. Твою грациозную и величественную походку. Твою белую кожу с коричневыми крапинками на лице и плечах. Твои слова, полные смысла и любви...
Я вспомнил. Я всё вспомнил...
Я вспомнил твоё красивое до умопомрачения тело, когда на рассвете ты спящая, обнажённая, лежала ко мне спиною, а я заворожено гладил твой крутой изгиб спины и таза, твои упругие бёдра и большой мягкий таз, твои тонкую спину и круглые плечи. Когда ты была в облегающих, тонких платьях, которые шила сама, ты мне говорила: 'Это для тебя! Тебе же нравится, когда я в платье?' - 'Очень!' - 'Я делаю специально длинную молнию на спине, чтобы ты мог быстро снять его с меня, когда у тебя не будет терпения ждать!' И я одним резким движением руки 'разрезал' платье на две половины. Оно падало к нашим ногам. Я крепко прижимал тебя к себе, и мы начинали в полной тишине танцевать, медленно и плавно, постепенно ускоряя темп. Я ощущал запах твоего обнажённого чуткого и плотного тела, напоминающего запах парного молока. В какой-то момент мне хотелось проглотить тебя, и я набрасывался на тебя, как разъярённый зверь, издавая звук, похожий на рычание, но ты вырывалась из моих объятий и продолжала танцевать передо мною чувственный танец, ускользая от моих рук, безжалостно сводя меня с ума...
Я вспомнил твои сильные, нежные руки. Они всегда меня гладили, даже когда просто прикасались ко мне, словно случайно, когда я что-то, волнуясь, рассказывал или наоборот внезапно замолкал и уходил в себя. Их лёгкое прикосновение возвращало меня к тебе. И я снова видел тебя, слышал, чувствовал, радовался тебе, и жил тобою! Твои руки, тонкие, прохладные на ощупь своей заботливой жизнью, как я сейчас понимаю, оберегали меня...
Я вспомнил твои буйные чёрные волосы, которые ты расплетала на ночь, а утром казалось, что настоящая смола пролилась на белоснежную пастель, а я весь 'перепачканный' ею, продолжаю с упоением 'купаться' в ней и 'глотать' её, наслаждаясь гладью, ароматом и теплом...
Я вспомнил, как ты каждое утро появлялась в прихожей босая и сонная в моей широкой рубахе, поднимала вверх руки, вставала на цыпочки и... начинала медленно падать на меня. Я ловил тебя в объятия. Ты спокойно с тихим стоном опускала голову мне на грудь и снова засыпала. А я умолял тебя: 'Отпусти меня, прошу тебя, мне пора!..' Ты не реагировала, только улыбалась во сне и посапывала. Простояв так несколько минут, я начинал понимать, что ещё немного и аромат твоих волос, твоё детское сопение, твой маленький горячий кончик носа на моём плече и твои мягкие, влажные, даже через рубашку, губы, задержат меня не на несколько минут, а на целый день! Тогда я осторожно брал тебя на руки и уносил в спальню, опускал на постель, медленно целовал кончик носа и тихо уходил...
Я всё помню! Я помню твои большие зелёные глаза, да, да, твои глаза, всегда внимательно смотрящие на меня и, как казалось, всегда влажные: 'Почему у тебя слёзы, ты плачешь?' - спрашивал я. - 'Нет, мне просто хорошо с тобой!' - отвечала ты. - 'Если хорошо, зачем плакать?' - снова спрашивал я. - 'Когда очень хорошо, хочется плакать!' Тогда я пытался крепко обнять тебя, но ты вырывалась и заливалась смехом. Потом, дразня меня, начинала танцевать, не отрывая от меня свои блестящие глаза. Вдруг, приложив руки к голове, ты замирала на месте и со странной улыбкой опускалась, словно обессиленная. Тихо садилась на пол и, уже совсем не улыбаясь, и не произнося ни слова, продолжала смотреть мне в глаза, а слёзы катились по твоим щекам...
Я помню твои губы, всегда яркие и сладкие, даже когда ты сердилась: 'Почему у тебя всегда сладкие губы?' - любил спрашивать я. - 'От счастья быть с тобой!' - отвечала ты, не задумываясь, а потом закрывала глаза и терпеливо ждала поцелуев. А я смотрел на твои влажные, чуть дрожащие губы и медленно приближал к ним свои. Наконец, приблизив почти вплотную, осторожно брал твою голову двумя руками, и начинал легко прикасаться губами к краешкам твоих губ, отчего грудь твоя с каждым прикосновением начинала всё быстрее подниматься и опускаться. И в какой-то момент, ты сильно обнимала меня за плечи и пыталась впиться своими губами в мои, но я крепко держал твою голову, не давая этого сделать, продолжая еле прикасаться к твоим губам, не смотря на твои всё более резкие и сильные движения ко мне. Тогда ты начинала бить меня по плечам и спине, издавая звонкие, режущие слух звуки, а я терпел, и насколько хватало сил, держал твою голову! Иногда сдавался и отпускал, после чего ты набрасывалась на меня разъярённой львицей! Иногда ты сдавалась и обессилено опускалась мне на плечи. Теперь ты полностью была в моей власти, и я продолжал неторопливо прикасаться к твоим губам. А через некоторое время я видел только их и, с каким-то сумасшествием целовал, лизал, сосал их, до тех пор, пока ты стояла на ногах. А когда уже не могла, я подхватывал тебя, осторожно опускал на пол, срывал с тебя вещи и с ещё большей страстью целовал, лизал и сосал тебя уже всю без остатка...
Я помню твой рот, такой бездонный и сочный. И не нужно было вина, чтобы опьянеть, достаточно было поцеловать тебя! Я крепко и аккуратно держал двумя руками твою голову и сосредоточенно целовал, а ты только открывала рот. А когда я прекращал целовать, ты вдруг с диким оскалом начинала кусать до крови мои губы и, больно вцепившись в одну из них, не отпускала меня. Иногда боль была невыносима, и я снова начинал целовать тебя, ты успокаивалась, открывала рот и закрывала глаза. Теперь я глотал вино из твоего рта, смешанное с кровью собственных губ...
Я помню биение твоего сердца, спокойное на рассвете, когда ещё спала, лёжа на спине, а я любовался тобой с ног до головы, положив руки тебе на грудь, или ночью, такое торопливое, словно бегущее, в тот момент, когда ты затихала в моих крепких объятьях с тихим, счастливым стоном...
Я помню, я всё помню! Ты слышишь меня? Отзовись! Отзовись, если ты ещё можешь. Отзовись, я помогу тебе...
А ещё я помню, как мы с тобой гуляли, и я гордился присутствием рядом с собой такой красавицы! Я любил поворачивать тебя к себе и спрашивать: 'Знаешь, чего тебе не хватает?' - Ты сразу начинала улыбаться, с нетерпением ожидая ответ, я же понимал это, и с удовольствием провозглашал: 'Короны, с надписью 'Мисс Вселенная'!..' И ты после моих слов молчала, только вся начинала светиться и все мужчины вокруг в этот момент были ослеплены твоим блеском, а ты беспечно кружилась и пела, не замечая вокруг себя ничего, кроме большого жаркого майского солнца и меня...
А помнишь, как ты брала меня за руку и просила: 'А теперь ты спой! Спой свою любимую, ту самую, про 'губы окаянные', мне так нравится!' - Я обнимал тебя за плечи и, чуть наклонившись к тебе, начинал тихо петь, а ты, замедлив шаг, слушала, затаив дыхание...
'Ты хорошо поёшь...' - говорила ты тихо, когда я заканчивал. - 'А цыгане лучше?' - спрашивал я. - 'Не знаю. Ты поёшь хорошо, потому что сердцем...' - И я продолжал тихо напевать мелодию закрытым ртом у самого твоего уха. Мы шли в такт этой мелодии, обнявшись, словно слившись воедино, и даже сердца наши стучали в едином ритме...
Глава вторая
Это любовь...
Ведь так всё и было! Я всё вспомнил! Да, я вспомнил мою весну, мой неувядающий цветок! Мы любили ходить с тобой к тому самому месту, где познакомились. А ты помнишь, где мы познакомились? Это была скамейка в сквере, возле большой клумбы. Помнишь? Тогда цвели тюльпаны, и клумба горела большим костром. Был праздник, и я с друзьями на этой скамейке пил вино. Вдруг увидел тебя в белоснежном пальто среди ревущей массы людей, яркую и весёлую. И не мог уже оторвать глаз от твоего лица: белого, чуть скуластого, непринуждённо улыбающегося, приподнятого вверх, с широко раскрытыми глазами, словно слегка удивлённым пылающей клумбе, бодрящему ветру, пропитанному пряным ароматом молодой листвы, чистому небу, белеющему вокруг блистающего майского солнца! Твои чёрные распущенные волосы метались в разные стороны, словно обезумевшие змеи...
- Девушка в белом пальто, а можно с вами познакомиться? - обратился я к тебе, а потом, почему-то добавил, уже серьёзно: - Я хороший...
Ты обернулась, и наши глаза встретились.
- Жанна, - спокойно ответила ты, чуть склонив голову.
- Сергей! Пошлите с нами, Жанна, выпьем вина, потанцуем!.. - старался я шутить, пританцовывая на месте, с пластиковым стаканом в руке.
В ответ ты чуть улыбнулась, продолжая внимательно смотреть на меня. Я замер на месте с поднятым стаканом, почувствовав, как твой пронзительный взгляд обжог меня с ног до головы. Я еле устоял. Мне вдруг стало душно, даже стал задыхаться. А ты спокойно пошла своей дорогой.
- Дайте мне свой телефон! - крикнул я, опомнившись.
- Записывайте! - без колебания крикнула ты.
В общем гуле голосов еле различил цифры. Записывать было нечем. Лихорадочно повторял телефон, пока не записал. А на следующий день, как только проснулся, позвонил. На другом конце сняли трубку. Лёгкий вздох и неторопливый выдох. Наконец, слабый еле слышный, колеблющийся, словно порхающее вниз пёрышко, голос:
- Да...
- Жанна, доброе утро, это Сергей!
- Доброе утро, а я думала, забыли меня, - тихо и неторопливо сказала ты.
- Как вас забыть, такую красивую!
- Это хорошо, по-вашему?
- Конечно!
- А что хорошего? Кому она нужна, эта красота?
- Как?.. - немного растерялся я. - Вы красивая, вы радуете своей красотой...
- Только мне не радостно, почему-то... - перебила ты и замолкла.
Некоторое время мы молчали.
- С утра у вас нет настроения, Жанна, а вчера вы были такой весёлой, неотразимой...
Она вздохнула, потом снова такой приятный слабый голос:
- Да?..
- Да! Жанна, вы сегодня совсем другая...
- Какая?
- Печальная...
- Да? - И замолчала, словно задумавшись. - Вчера я была цыганкой...
- Цыганкой? - удивился я.
- Да. У меня мама была цыганкой, а папа русским...
- Как это интересно! А вы похожа на цыганку, Жанна, ваши волосы, глаза...
- Мама всегда была весёлой до того дня, когда ушёл от нас папа. Потом она тоже по утрам была грустной...
- А где мама? - вырвалось у меня.
- Мамы нет...
Снова наступило молчание.
- Мне так приятно с вами разговаривать, у вас такой нежный, ласковый голос... - В этот момент я почувствовал, как задрожал голос, я даже испугался от неожиданно нахлынувших чувств. Взяв себя в руки, продолжил: - Так хочется вам поднять настроение, что мне сделать для вас?
- Не знаю...
- Ну что, Жанна? Позвольте мне что-то сделать для вас приятное...
- Спасибо, но я не знаю, - снова повторила ты, но по голосу я понял, что ты говорила, улыбаясь.
- Жанна, я не успокоюсь, пока не сделаю для вас что-нибудь приятное! Я должен это сделать, чтобы поднять вам настроение!
- Вы мне позвонили, мне уже приятно, - всё также спокойно говорила ты 'шелестящим' голосом.
- Этого мало. Мне ещё хочется! - настаивал я.
- А вы действительно хотите этого? - вдруг спросила ты серьёзно.
- Конечно, - также серьёзно ответил я.
- Тогда пригласите меня на свидание, Сергей. Меня никто никогда не приглашал на свидание.
- С удовольствием! - радостно отозвался я. - Я приглашаю вас, Жанна, на свидание! Где мы встретимся?
- Давайте возле той же самой скамейки, возле алых тюльпанов?
- Давайте! Я жду вас! А когда?
- Сейчас.
- Прямо сейчас? Ещё же утро?
- Ну и что, я не спала всю ночь.
- Почему?
- Думала о вас...
- Ах, Жанна, какая вы...
- Какая?
- Хорошая... - только и сумел произнести в ответ, но произнести с чувством, и ты оценила, ответив мне после небольшой паузы:
- Спасибо, мне показалось, вы сказали искренне...
- Жанна, значит, прямо сейчас, собирайтесь!
- Я готова! Я со вчерашнего вечера была готова...
- Ну, Жанна, извините, я не мог вчера позвонить...
- Ничего, всего лишь одна ночь ожидания, по сравнению с целой жизнью...
Я не находил слов, так и сидел некоторое время с открытым ртом. Потом 'выдавил' из себя звук, напоминающий мычание и снова замолчал. Наконец, внятно произнёс:
- Жанна, я жду вас возле скамейки у красных тюльпанов!
У клумбы был первым. Оглядевшись вокруг, сорвал три тюльпана. А потом увидел тебя. Ты была в красном лёгком платье. Волосы были распущены. Помню, ты бежала. Да, ты бежала ко мне и колышущиеся волосы, сверкая на солнце, словно весело плескались в утренних лучах, пробивающихся сквозь кроны деревьев. Я видел твою улыбку и глаза, устремлённые на меня. Я смотрел на тебя с каким-то новым чувством в душе, где смешалось и волнение, и радость, и ещё что-то непонятное, но очень приятное, светлое! Мне тогда вдруг подумалось: 'Это наступила весна! Это моя весна, которую я ждал всю жизнь, многие годы, одинокие и холодные! Я дождался её! Вот она какая, моя весна!..' Я говорю правду, Жанна, я действительно так думал!
Ведь ты бежала, помнишь? Ты бежала ко мне, как долгожданная весёлая весна по замёршей, окаменелой земле, которая вслед за тобою оживала! Ты бежала, улыбаясь и, не отрываясь, смотрела на меня.
Подбежав на расстояние пары шагов, ты остановилась. Я сделал шаг навстречу и почувствовал, как дрожат колени. От волнения не мог произнести ни слова. Пытался улыбнуться, но и это не получалось, только смотрел застывшим взглядом тебе в глаза. Биение сердца было настолько сильным, что казалось, его удары разносятся по всему скверу. Наконец, робко протянул тебе тюльпаны. Ты быстро взяла их двумя руками и стала держать на уровне груди. Мы молчали и смотрели в глаза друг другу. Вдруг одновременно улыбнулись и я выдохнул:
- Тюльпаны под цвет вашего платья!
- Спасибо.
- Какая вы красивая, Жанна! А ваше платье... я люблю, когда в платье... особенно такие красивые, как вы...
- Да, спасибо. Я сама сшила... - смущённо ответила ты.
Мы смотрели друг на друга во все глаза. Смотрели и не могли насмотреться! И сейчас я вспоминаю твои глаза, когда ты отделилась от трупов и подходила ко мне. Они были такими же, как тогда в сквере! Где ты, Жанна, подойди ко мне, не покидай меня! Мне так холодно и страшно среди этих трупов! Подойди, прошу тебя! Не оставляй меня одного!
Что же было дальше, там, в сквере...
- Хорошо, что мы встретились, Жанна! - сказал тогда я.
А ты закивала, чуть заметно улыбаясь, также держа двумя руками тюльпаны на груди.
- Дайте мне руку, - помню, набрался смелости я.
- Зачем? - удивлённо спросила ты.
- Просто...
И ты медленно протянула. Я взял твою гладкую и прохладную на ощупь руку двумя руками.
- Вам не холодно? - спросил я.
- Нисколько... - тихо ответила ты.
Я приблизил твою руку к губам и подышал на неё, пытаясь согреть, а потом, еле прикоснулся к ней губами. Ты одёрнула руку:
- Зачем?
Я пожал плечами:
- Мне очень захотелось, извините...
Ты ещё внимательней стала смотреть мне в глаза, снова держа цветы двумя руками на груди.
- Вы всем целуете? - спросила ты после паузы.
- Нет, не всем, вы первая... - вздохнув, ответил я и добавил: - Просто мне захотелось согреть её...
- Поцелуем?
Я кивнул.
- Можно мне ещё её погреть? - попросил я.
- Поцелуем? - спросила ты, склонив голову набок, улыбнувшись.
В ответ, я только пожал плечами. Ты медленно протянула руку. Я взял её двумя руками и подышал на неё, после чего взглянул на тебя. Ты улыбалась.
- Мне теплее, - произнесла ты.
Я снова подышал.
- Мне ещё теплее! - громче и веселее сказала ты.
- Я готов, Жанна, дышать на ваши руки всю жизнь, чтобы вам всегда было тепло! - решительно проговорил я, а потом тихо спросил: - Можно?
Ты молчала, только стала серьёзнее. Ты смотрела на меня, а глаза твои были, словно два зелёных луга на рассвете, смоченных искрящей росой. Смотрела ими, такими внимательными, реагирующими на каждое моё слово, каждый звук, оттенки моих движений, взгляда, дыхания... И не нужно было слов, в них было всё, и радость встречи, и боль пережитых потерь, и вера, и надежда в меня, а со мною во всё лучшее, что может быть. А ещё - всёпоглощающая жажда любви! Да, да, да, жажда любви, во, что бы то ни стало, не смотря ни на какие лишения и муки - жажда любви, именно сейчас, именно с этого момента, раз и навсегда со мной и больше никого и ничего в целом мире!
Уже тогда, утром, в сквере, ты сделала свой выбор! А может, ты сделала свой выбор при первой нашей встрече, когда ты стояла среди шумной праздничной мешанины и пристально смотрела на меня, танцующего с пластиковым стаканом в руке? Неужели, уже тогда, ты влюбилась в меня, Жанна? Я подумал об этом только сейчас. Почему же я подумал об этом только сейчас? Жанна, я бесчувственный человек, прости меня.
Жажда любви! Я понимал, я чувствовал и видел её! А разве мне не хотелось любить тебя? Ведь ты должна была это тоже понимать и чувствовать, я тоже хотел любви, я стремился к ней! Пусть по-своему хотел и стремился, не как ты, сразу, не задумываясь ни на миг, целиком и без остатка! Я не мог так, пойми, я ведь не ты, я другой, это же не вина моя! Я ведь другой, ты же это понимала и ждала, настойчиво, упорно, преданно. Ждала. А я только сейчас понял всё глубину твоего ожидания, всю степень твоего страдания...
Жанна, мне что-то мешало тебя любить, вернее, я сам себе мешал, сам, собственными руками. Это потом, когда я тебя уже потерял, я часто вопрошал: 'Не её, ли я искал всю жизнь? Не ради неё ли я вообще жил? Не ради ли нашей встречи всё вокруг меня было придумано: и этот май, и этот праздник, и этот сквер, эти тюльпаны и вино, даже этот пластиковый стаканчик, с которым я танцевал?'
А потом... А потом, Жанна, начались дороги дальние, заснеженные, непроглядные и холодные, а с ними холод и испытания. Дороги, дороги, дороги... опасные и предсказуемые, добрые и злые, ласковые и жестокие, заснеженные, размытые... всякие! Только сейчас я понял: ради этой нашей встречи, Жанна, ради нашей с тобой встречи, всё это было придумано!
А тогда что же у нас с тобой было дальше, там, в сквере? Мы смотрели, не отрываясь, друг на друга.
- А, можно... поцеловать руку? - тихо спросил я.
Ты кивнула и стала очень внимательно смотреть, как я это делаю. Я посмотрел на длинные пальцы, ровные ноготки и прикоснулся губами, потом ещё и ещё, и ещё... Ты закрыла глаза. Я целовал и понимал, что это приносило тебе наслаждение. Я целовал с упоением. Ты стояла с закрытыми глазами и улыбалась. Вдруг ты произнесла:
- У вас такие маленькие и горячие губы! - И наивно спросила: - Интересно, у меня такие же?
- Не знаю, - пожал плечами я и смущённо добавил: - Вы меня никогда не целовали ещё ими...
Мы гуляли и были одни в целом сквере, поющем и сверкающем, созданном в то майское утро только для нас. Твою руку я не отпускал. Ты крепко, как казалось, держала тюльпаны на уровне груди и молчала, смотрела вперёд, только изредка, неожиданно на мгновение поворачивалась ко мне. Казалось, ты думала о своём, ничего не видела и не слышала вокруг себя. Иногда ты даже запиналась, тогда я нежно подхватывал тебя за плечи, и мне хотелось обнять тебя в этот момент крепко-крепко, чтобы согреть своим теплом. А ты, как ни в чём не бывало, продолжала идти вперёд, не замедляя темп, с поднятой головой, держа тюльпаны на груди! В какой-то момент, я замолчал и больше не произносил ни слова, а только смотрел на тебя и представлял, как ласково глажу твои голову, волосы, плечи и нежно, насколько бы смог, целую тебя. Мне казалось, ты нуждалась в этом...
Мы часто гуляли в этом сквере и несколько раз с удовольствием проходили мимо нашей любимой скамейки. Я помню её, Жанна. Мы неизменно останавливались у этой скамейки, а я снова и снова, повторял один и тот же вопрос: 'Девушка в белом пальто, можно с вами познакомиться? Я хороший...' - 'Жанна!' - тут же следовал весёлый ответ. - 'Сергей! Пошлите со мной, Жанна!' - 'Пошлите!' И мы каждый раз дружно смеялись...
Да, Жанна, ты, всё-таки, любимая моя! Всё-таки, не ты одна любила, но и я тоже любил, только боялся своей любви, не давал ей воли! Зато ты любила открыто, и продолжала любить, когда меня не стало рядом с тобой. Я чувствовал это. Я всегда чувствовал, что кто-то меня оберегает, кто-то живёт и любит меня ради моего спасения! Вот, значит, кто меня спасал - ты, Жанна, своей любовью!
Трупы, трупы, одни трупы, гадкие, мерзкие трупы, откуда же вы? И где же моя Жанна? Жанна, девочка моя, зачем ты уходишь с ними? Постой, не уходи, тебе нельзя с ними, ты же живая! Не может быть иначе! Ты всегда должна быть живой! Всегда! А, если нет? Тогда возьми меня с собой, слышишь? Не оставляй меня живым и одиноким! Я ведь не смогу без тебя и твоей любви прожить и дня...
Я помню, как-то проходя мимо скамейки душным июльским днём, ты вдруг серьёзно сказала:
- Я нашу скамейку чем-нибудь скоро укрою от посторонних и буду закрывать её на ключ!
Я от души рассмеялся тогда, а потом спросил:
- Зачем?
- Эта скамейка наша! Просто, я умру, если её сломают...
Я снова засмеялся.
- Не смейся, Сергей, я говорю серьёзно. Ты ещё меня не знаешь.
Смеха, как не бывало. Твои слова меня тогда очень испугали, ведь ты действительно сказала их тогда очень серьёзно. Я долго не мог произнести ни слова. Я молчал, а ты заговорила:
- Я буду её оберегать и за ней ухаживать...
- Жанна, милая, это же просто скамейка, - наконец, смог я произнести дрожащим голосом. - Жанна, милая моя, успокойся! Пусть она будет для всех, может быть она счастливая...
- Почему 'может быть'? - ты остановилась и уставилась на меня своими большими глазами.
Я растерянно тонул в них.
- Ну, почему? - снова спросила ты.
Я не мог оторвать от тебя глаз, а в голове именно тогда впервые, да, да, именно тогда впервые почему-то стал повторяться, ещё не понятный, даже странный вопрос: 'Зачем же ты мне повстречалась, зачем?' Я крепко обнял тебя, как тебе нравилось, когда ты не могла пошевелить ни плечами, ни руками, и снова заговорил:
- Жанна, ну что ты, ну конечно она счастливая, эта наша скамейка, эта наша старая деревянная скамейка! И никто её не сломает никогда-никогда, не беспокойся, милая, не беспокойся, не беспокойся...
Ты успокоилась, ведь так? Я почувствовал это. А я не успокоился: я тогда испугался, Жанна. А знаешь, чего я испугался? Я тебе скажу. Я испугался твоих чувств. Почему? Ответ может быть один: всего было много и твоего внимания, и твоей ласки, и твоей любви, только мне тогда этого не нужно было, точнее, нужно, только не так много и сразу, ни как тебе - любовь или смерть - по-другому, по мельче, не так по-настоящему, как это было у тебя! Ну, не мог я тогда, Жанна, ответить тебе тем же. Не готов я был. Не дорос я тогда ещё до твоих чувств! Не дорос я тогда ещё до твоей любви! А любовь была у меня, Жанна, была, была, была! Всё-таки, была! Я знаю, что была, только я старался её почему-то задушить...
С того момента этот вопрос меня стал преследовать. Да, после этого дня я изменился, стал не таким, как раньше - я охладел. Ты заметила это и вначале не понимала причины. Ты смотрела на меня умоляющими глазами каждый день, а я бежал от них, как от огня!
Глава третья
Это конец...
А ведь, как всё у нас начиналось, Жанна!
Я помню тот вечер, когда впервые поцеловал тебя в губы. Да, это был чудесный незабываемый вечер! Я многое бы отдал, чтобы ещё раз в точности до мельчайших подробностей пережить его, ничего не меняя, и не добавляя!
В тот вечер была первая гроза, ты помнишь? Спасаясь от ливня, насквозь промокшие, мы забежали в армянское кафе. В кафе не было ни одного посетителя. Жанна, ты тогда особенно была притягательна в прилипшем к телу красно-жёлтом платье посреди серо-зеленых каменных стен тускло освещённого зала. Ты, наклонившись, стала выжимать волосы, а я не смог удержаться: быстро притянув тебя к себе за руку, и, убрав слипшиеся волосы с лица, на мгновение прикоснулся губами к твоим губам и застыл. Мы стояли, не шелохнувшись, только капельки дождя капали с наших волос, скатывались по щекам и губам на руки. Я медленно обнял тебя и наши тела встретились. Я ощутил тебя с головы до ног: от влажной гладкой щеки, к которой прикоснулся губами, до крупных бёдер между ног. От твоего горячего тела мне стало теплее, и вместе с теплом я почувствовал непреодолимое желание целовать тебя. Взглянув на твои полузакрытые глаза и сочные, разбухшие, готовые ко всему, и ждущие продолжения, губы, я, позабыв обо всём, стал полизывать и посасывать их. Ты не сопротивлялась, только становилась мягче в руках, и всё ниже опускала голову назад. Наконец, после лёгких, но обжигающих прикосновений наши губы слились в страстном поцелуе...
Мы стояли посреди зала и ничего не слышали вокруг себя, ни раскатов грома, ни шагов, приближающихся к нам. И только когда услышали громкий голос, мы оторвались друг от друга и обернулись. Это был владелец кафе старый добрый дядя Лаврентий. Он шёл к нам, улыбаясь во всё лицо, широко разведя в стороны руки:
- Дорогие мои, как же я вам рад! - весело кричал он и, не сводя глаз с тебя, Жанна, стал восклицать, качая головой: - Ах, какая красавица! Сергей, как зовут эту красу ненаглядную?
- Жанна!
- Жанна! - крикнул в восторге тогда он, всплеснув руками, а потом повторил ещё громче: - Жанна! - А потом ещё громче: - Жанна! - И его голос высоко и ярко звучал среди тусклого пространства, словно вспышки света, отчего стали выглядывать из служебного помещения испуганные лица его жены и детей. - Жанна! - восторженно кричал он, а ты смущённо заливалась смехом, а он, словно обалдев, продолжал восклицать твоё имя, воздав к тебе, как богине, свои чёрные, шершавые, широкие руки. - Жанна! Жанна! Ах, краса ненаглядная, Жанна! А меня зовут Лаврентий, Жанна! - наконец, представился он. - Просто дядя Лаврентий. Так меня называют все мои друзья. А мы теперь с вами друзья, Жанна, ведь так?
- Конечно! - весело ответила ты, заряжённая его весёлостью.
- Ах, краса ненаглядная! - продолжал восторгаться он.
Я попытался что-то сказать, но он тогда резким движением своей руки дал понять мне, чтобы я не произносил ни слова.
- Сергей, - обратился он тогда ко мне, - слова здесь не нужны потому, что все они меркнут перед такой красавицей! Садитесь, дорогие мои, сегодня я угощаю вас! Сегодня этот вечер только для вас, моих любимых друзей!..
Ты сидела напротив. Сквозь сизую ароматную дымку, плывущую из кухни, где жарились шашлыки, и растекающуюся по всему кафе, черты лица твоего были чуть размыты, только губы оставались алыми, а глаза блестящими. Мы молчали: слова были не нужны нашим глазам и улыбкам под задушевно поющий армянский дудук...
Неожиданно возле стола появился старший сын дяди Лаврентия, который молча, не произнося ни слова, а, только смущённо улыбаясь, искоса поглядывая на тебя, Жанна, быстро и непринуждённо поставил на стол большое блюдо с горой ярких овощей и открыл чёрную бутылку вина. Глядя друг на друга, мы засмеялись в предвкушении: что же будет дальше? А дальше также неожиданно появился младший сын дяди Лаврентия, который покраснев от смущения и не в силах даже улыбнуться, не смотря на нас, в отличие от старшего брата, судорожно расставил фужеры и тарелки, после чего быстро удалился. Я наполнил фужеры бордовым вином. В этот момент появился дядя Лаврентий с шампурами.
- Подожди, Сергей, ещё пару мгновений! - Он выложил шипящее мясо на тарелки, потом посмотрел на нас, поклонился и, улыбаясь, спокойно произнёс: - Приятного аппетита от всей моей семьи и меня лично!
Мы провожали его взглядом и видели, как улыбались, и кланялись его жена с дочерью, вышедшие из кухни, и сыновья, стоявшие за барной стойкой...
Я помню, как ты танцевала в тот вечер! Я, Жанна, помню, как ты танцевала! Помню! Дядя Лаврентий закрыл кафе, потому мы были одни весь вечер. И ты танцевала одна посреди целого кафе для меня, для дяди Лаврентия, его жены, дочерей и сыновей. А ты помнишь музыку, под которую ты танцевала? А я помню. Это был Поль Мориа, его 'Элиз'. Ты помнишь? Я сейчас слышу эти звуки, как капельки весеннего дождика...
Я смотрел на тебя, танцующую и начинал весь дрожать, с головы до ног. И руки, и ноги, и плечи, и голова, и даже сердце - дрожали! Только глаза были неподвижны. Они, не моргая, смотрели на тебя. Тонкие звуки мелодии и твои лёгкие, игривые, грациозные движения, слившись воедино, как капли дождя освежали меня, поднимали меня над землёй, словно у меня вырастали крылья и я становился невесомым, парящим, летящим, без тяжести и боли телесной! А ты танцевала. Прекрасно! Чарующе! Беспощадно потому, что сердце уже не выдерживало дрожи, но я терпел! И мне совсем было не страшно в тот момент умереть потому, что твой танец стоил целой жизни...
Мы покидали кафе далеко за полночь. Ты, усталая и счастливая. Я, полуживой и счастливый. Дядя Лаврентий тебе подарил букетик подснежников, которые сам нарвал в этот вечер - где он нашёл эти трогательные цветочки посреди города? - не знаю, но нашёл! И трогательно, волнуясь, как первый раз в жизни, молча, подарил тебе их. Потом он обнял нас, а мне сказал напоследок:
- Не смей приходить ко мне без Жанны...
Стоя в коридоре твоей квартиры, я держал твой подбородок правой рукой и, активно двигая ртом и головой, напирал на тебя сверху вниз, будто хотел своею головой проникнуть в твою голову! Твоя голова всё ниже и ниже наклонялась назад, а я, придерживая её левой рукой, правой медленно гладил твою грудь. Твоя грудь, словно два сочных налитых плода то помещались в моей ладони, то игриво ускользали из неё. Я осторожно брал всей пятернёй сначала один 'плод' и, ощутив его целиком, его форму, твёрдый бугорок посередине, вес, мякоть и, поиграв с ним в 'неугомонного ловца', брался за второй. Постепенно 'игра' становилась всё азартнее, и я пытался словить и удержать уже оба 'плода'. Я прислонил тебя к стене и продолжал настойчиво 'ловить' их ладонью правой руки, ставшей шире, нежнее, гибче и мягче. Это не получалось. Тогда я стал срывать с тебя платье. Ты не сопротивлялась, только стала дышать громче и чаще. Нет, платье я не рвал, ведь, ты сама его шила. Я неожиданно подхватил его снизу и через голову стал его снимать. А ты мне помогала это делать: ты сузила плечи, подняла руки, потом выдохнула, и я его снял! Ты осталась в нижнем белье. Я, крепко прижимая тебя к себе, повалил тебя на пол. Ты покорно легла, развела руки в стороны и закрыла глаза. А дальше я слышал только твои стоны и видел только размытые очертания твоего тела...
На рассвете, пока ты спала, сквозь плотный туман я сбегал к нашей клумбе, нарвал букет тюльпанов и положил их тебе на подушку, вокруг твоей головы. Ты проснулась, села на кровать и растеряно спросила:
- Откуда?..
- Не знаю! - ответил я, пожимая плечами.
Ты засмеялась, целуя цветы, и падая мне на плечи...
С того дна я остался у тебя. Утром, ты сонная, нежная, сладкая, будто мороженое, тающая с каждым мгновением, провожала меня на работу, 'выплывая' из спальни в коридор в моей широкой прозрачной рубахе, ложилась мне на плечи и снова засыпала... или ты делала вид, что засыпала, но я никак не мог пошевелиться! Я стоял и смотрел на твою голову, чувствовал твоё дыхание, тепло, упругость и тяжесть тела, слышал сопение и думал: 'Каким произведением я нечаянно стал обладателем!' Понимая, что надо немедленно это прекращать, я нежно брал тебя на руки, на самом деле, боясь, чтобы не 'расплескать' по пути твоё лакомое тело и уносил в спальню.
А вечером ты ждала меня, стоя у окна. Ты смотрела на дорогу, по которой я ходил. Увидав меня, ты всегда и в дождь, и даже в град бежала мне на встречу. И снова ты ложилась мне на плечи. И я снова не мог пошевелиться! Так и стояли, иногда, с тобой под дождём и даже под градом! А ты, как будто, не замечала! Иногда, мне снова приходилось брать тебя на руки и уносить домой. И так продолжалось каждый день...
А, если стоило мне задержаться, ты начинала меня искать по всему городу. Ты ходила ко мне на работу, домой, обходила и обзванивала друзей, знакомых. Потом ты начинала обходить все кабаки и пивные. Где-нибудь ты меня находила. Чаще, в какой-нибудь пивнушке. Обычно я сидел среди знакомых пьяниц, а ты появлялась вдруг в смоге табачного дыма, одна единственная женщина в таких заведениях. Все забулдыги уступали тебе дорогу, обалдев. А ты их не замечала. Ты сразу находила меня. Ты садилась, не говоря ни слова, мне на колени и выпивала то, что стояло рядом со мной - пиво, вино, водку. Для тебя не было разницы. А если я заказывал выпивку, ты требовала и себе того же. Ты пила наравне со мной, сидела у меня на коленях, обняв меня за шею, и молчала. А когда ты чувствовала, что больше не могла пить, ты мне шептала на ухо, глотая слёзы:
- Серёженька, пошли домой...
И я сразу вставал. Мы, обнявшись, уходили. Весь следующий день ты плакала. А я просил прощения и клялся, что это было в последний раз...
С каждым днём твоя любовь становилась всё невыносимей. Жанна, я видел, как ты любила меня, как ты жить не могла без меня даже минуты! Жанна, я видел, как ты мучила себя своей любовью! Но ты мучила и меня! Твоя любовь, прости меня, была нечеловеческой! Нельзя так любить потому, что любовь твоя доставляла тебе одни муки! Пойми меня! В какой-то момент я понял, что не могу больше этого терпеть! Я не мог больше терпеть, прежде всего, твои муки, Жанна! А, когда я это понял? А понял я это в день твоего рожденья, 15 августа...
В этот день ты пригласила только свою лучшую подругу и моего лучшего друга. И всё. Наверное, ты бы и их не пригласила, если бы я не настоял. Ведь ты уже давно ни о ком не думала, кроме меня! Так и в своё день рождения ты не думала ни о подругах, ни о друзьях, ни о себе! Ты думала только обо мне, как будто, это был мой день!
Ты же помнишь, что в последние недели ты ревновала меня ко всем своим подругам, даже к моим друзьям. Мой лучший друг понимал и удалился от меня - мы с ним почти перестали видеться. Да, бог с ним! Мне не жалко, ведь он всё равно оставался у меня в душе и в этом городе. Но в этот день я настоял, чтобы ты его пригласила...
Ты в этот день была какой-то потерянной. Я тебя совсем не узнавал. Ты меня пугала. Ты всех нас пугала. Ты молчала, не танцевала, даже не улыбалась. Ты просто сидела за столом какой-то подавленной, потерянной, жалкой, маленькой и худой, с большими отсутствующими глазами. Мы старались тебя развеселить. Мой друг много шутил, но ты не слыша его. Ты никого не слышала и не замечала, только изредка смотрела на меня. Твоя лучшая подруга весь вечер спрашивала тебя: 'Что с тобой, Жанна? Опомнись!' Нет, ты не слышала. Ты сидела за столом и молчала. Ты опомнилась только, когда я тебе преподнес свой подарок. Ты помнишь его? Это были ромашки и картина. Я купил её в картинной галерее. Обыкновенный пейзаж, ничего особенного: лес, поляна, ромашки. Я ещё сказал тебе, что сам написал её сегодня на рассвете, в лесу, когда рвал букет. А ты наивно спросила:
- Правда?
Я промолчал. На обороте ты прочитала мою надпись: 'Любимой Жанне в день рождения на долгую память. Сергей, 15.08...' - И ты спросила громко, посмотрев на меня в упор:
- А почему 'на долгую память'? Ты бросаешь меня? - И, не дожидаясь моего ответа, стала кричать: - Если ты меня бросишь, я умру! Ты слышишь меня - я умру! Умру! Умру!..
У тебя случилась истерика. Мы тебя долго успокаивали, почти всю ночь. А на рассвете ты уснула, свернувшись в калачик, и положив голову мне на колени. Ты во сне улыбалась, а я смотрел на тебя и чувствовал, как слёзы обжигали мне щёки. Я чувствовал страх. Я испугался твоей чудовищной, безумной любви! И тогда, на рассвете, я понял, что это наш последний рассвет. Я решил уйти. Не прощаясь. Просто я не мог представить, как можно с тобой попрощаться! Не мог. А, скорее всего, побоялся...
Прозвенел будильник. Я бережно положил твою голову на подушку. Тихо вышел в коридор. Я боялся тебя разбудить, хоть ты и крепко спала. Я помню, как открыл уже дверь, и ещё бы мгновение и я бы вышел в коридор, но тут появилась ты. Как ни в чём не бывало, ты опустилась мне на плечи, положила голову мне на грудь и уснула. Как всегда, я взял тебя на руки и отнёс в спальню. Напоследок, ты мне улыбнулась. А я поцеловал твои губы, напоследок. Вот и всё. Вот и всё...
Ты меня искала целый год. Я видел тебя, одиноко идущую по улицам города, осматривающую всё, что попадало тебе на пути, всматривающуюся в лица прохожих, вдруг останавливающуюся посреди улиц и оборачивающуюся назад, снова всматривающуюся на кого-то, а потом снова уже давно обессиленной продолжающую свой долгий несветлый путь...
Потом ещё целый год ты меня ждала у окна. Я знаю. Я видел твой застывший силуэт в окне! А потом я уехал далеко-далеко. А потом я забыл тебя. А ты, оказывается, не забыла меня и также любила меня, и также ждала! И этой своей великой любовью ты хранила меня! Ты спасала меня! Спасибо тебе, Жанна...
- Я тебя прощаю, - вдруг услышал я её голос издалека, но только голос, а лица её не было видно, кругом также были трупы, потом снова раздался её голос: - Только с этого момента не ищи меня. Я ухожу далеко-далеко, так надо. А тебе не со мной, и не с этими людьми. Тебе в другую сторону. Всё что я хотела сделать здесь напоследок, так это помочь тебе, моему любимому. Я это сделала, теперь спокойно ухожу. Спасибо тебе, что ты вспомнил меня. Мне этого очень не хватало много лет. И теперь я счастлива...
Наконец-то, прекратились трупы. Оказывается, я лежал на дороге, а вокруг меня были люди, живые, добрые и красивые. Кто-то из них сказал:
- Живой, слава богу! Надо в больницу его...
Я замотал головой, замахал руками, произнося, словно в бреду:
- Не надо, не надо, не надо...
- Да он в шоке! Он всё равно ничего не понимает! Не слушайте его!..
Меня даже попытались силой увести в машину скорой помощи. Но я не дался. И они отступились, только помазали чем-то голову, перевязали её и отпустили. И я пошёл, еле передвигая ноги, не понимая, куда и зачем. Лишь бы подальше от этой невыносимо шумной, чем-то обеспокоенной и нервной толпы! Потом постепенно, я начал осознавать куда иду. И вместе с осознанием, стал чувствовать всё нарастающую боль во всём теле: 'Наверное, меня сбила машина', - подумал тогда я...
В течение месяца я вспоминал все подробности происшествия, случившегося со мной. Да, меня сбила машина. И как я остался жив, одному богу только известно...
Нет! Не только богу. Мне тоже это известно и тебе, конечно, Жанна!