Я разговорился с молодым казахом в поезде. Зашёл разговор о еде.
- Вот, вы русские, - говорит он мне, - не умеете вкусно покушать: вам лишь бы быстрее набить желудок! А мы казахи, любим и умеем покушать вкусненько. Даже те же пельмени мы варим на молоке, а вы на воде...
Я только посмеялся в ответ.
- А, что на молоке вкуснее? - стал ему подыгрывать.
- Ну, конечно! - встрепенулся он весь. - Пельмени становятся такими нежными, тесто прямо тает во рту, не говоря уж о мясе.
- Наверное, пельмени без теста были бы ещё вкуснее...
- Конечно! - не задумываясь, согласился он, но поняв мою шутку, засмеялся вместе со мной. - Да, - сказал он, кивая головой, - мы любим мясо! Но и без хлеба тоже не можем.
- А, какое у вас хоть одно национальное блюдо без мяса?
Он долго морщил и почёсывал узкий лоб. Наконец, выдал:
- Баурсаки!..
Да, баурсаки - древний и основной казахский хлеб - шарики из кислого теста, обжаренные в большом количестве масла или сала в казане, потому и получаются они, как жаренные во фритюре, с толстой, блестящей корочкой. Благодаря корочке, внутри они долго остаются мягкими и свежими, что было важно для кочевого народа...
В советские времена, я как-то стал свидетелем встречи иностранного знаменитого борца в Целиноградском Доме молодёжи. Тогда там проходил какой-то турнир по классической борьбе. Так вот, наши советские спортивные чиновники встречали иностранного гостя сначала хлебом-солью - широким бронзовым караваем с белой солонкой посередине - по русской традиции, а следом - баурсаками, выложенными на большом блюде немаленькой кудрявой горкой - по казахской. Причём, всё это преподносилось пышно и торжественно русскими и казахскими красавицами в красочных национальных костюмах. У гостя, то ли закружилась голова от обилия красоты и хлебного аромата, то ли он так расчувствовался или растерялся, когда ему преподнесли гору золотых шариков, чего он, видимо, никак не ожидал, то ли он просто запнулся, во всяком случае, он полетел носом вперёд прямо на протянутое тонкими женскими ручками такое драгоценное блюдо! И только благодаря красавицам, он не свалился - они удержали и его, и блюдо! Заморский богатырь был в восторге... от баурсаков тоже (а я часто думаю, может, он, действительно, подумал тогда, что это настоящее золото?).
Наверное, у многих народов встреча гостей издревле сопровождается подношением гостю хлеба. У русских "хлеб-соль" - это символ радушия, дружбы, благополучия, чистоты дома и помыслов. Казахский аналог - баурсаки - это символ стремления к родству, объединению, братству, миру. Так, на въезде в город детства, меня всегда встречает баурсаками смеющаяся, самая красивая дочь казахских степей. Всегда на одном и том же месте. И я всегда благодарю её, как живую (нет, это не мистика, это просто изображение на баннере, но всё равно, приятно).
А ребёнком я очень любил возвращаться в конце августа с Уральских каникул в Казахстан - домой, когда уборка хлеба на степных пыльных просторах была в самой горячей своей поре. Когда хлеборобы, эти загорелые, обветренные, с блестящими мускулистыми руками и плечами, белыми улыбками и воспалёнными от бессонных ночей глазами, упрямые и упорные люди, вели уже на пике человеческих сил и возможностей "битву" за урожай. Когда мои дяди и двоюродные братья, работая на уборке водителями, днями и ночами возили пшеницу от комбайна на элеватор и обратно, от комбайна на элеватор и обратно, от комбайна на элеватор... и так сутками, неделями, месяцами. За рулём проходила их жизнь потому, что надо было, как можно скорее убрать хлеб, во что бы то ни стало. Это было главным в жизни хлеборобов, в жизни всей страны!
Вот, я днём выбегаю в степь и ясно слышу за сопкой рёв. Только мне не страшно потому, что это не зверь - не волк и не рысь. Я быстрее рвусь наверх, а забравшись, вижу, как впереди, прямо под пушистым солнечным клубочком на нежно-голубом небе размашисто идут оранжевые комбайны. Они идут в лучистой пыли и, засмотревшись, я вижу, как их железные тела рыжеют и начинают, расплавляясь, изгибаться. Я зажмуриваюсь. Открываю глаза - нет, они такие же, как прежде, но я знаю, что они раскалены до предела! Я даже начинаю чувствовать носом и щеками их кисло-маслянистый жар, смешанный с выхлопными газами и моторными маслами! А я-то на большом расстоянии! Каково же комбайнёрам, которые сидят тёмными комочками в стеклянных кабинах и крутят в них широкие чёрные рули? А крутят-то они в мою сторону! И идут комбайны прямо на меня по искрящемуся разгорячённому ковру. Впереди у них весело крутятся длинные барабаны, которыми они "загребают" пшеничные ниточки. К ним то и дело подъезжают пустые грузовые машины, а отъезжают с горками тёплых зёрнышек...
Вот, я вечером выбегаю в степь. Бегу туда же. А там, под сочным синим пространством, посмотрев на которое долго-долго, можно утолить жажду, косым рядком в едином бодром темпе скользят в сторону заходящего солнца бурые комбайны. Они скользят, как по сливочному маслу в лучистом веере, отдельные лепестки которого, если присмотреться, светят особенно ярко. И когда комбайн попадает под этот лепесточек, он начинает озаряться сливочным огоньком. Это очень хорошо мне видно, стоя на сопке. Хотя, может, это и не лепесточек совсем его озаряет, а пшенично-сливочная пыль покрывает его вдруг целиком. Я зажмуриваюсь. Открываю глаза - нет, скорее всего, это обыкновенная песчано-соломенная пыль и он совсем не озаряется... хотя нет, всё-таки, если приглядеться... Впереди у комбайнов всё так же крутятся длинные барабаны. Ими они захватывают и пригибают к себе пшеничные волосики, которые, тем временем, снизу срезаются. И вот, уже волосики собираются в лохматый рядок и движутся во чрево машины. К комбайнам то и дело подъезжают пустые грузовые машины, а отъезжают с горками сливочных зёрнышек...
Перед тем, как отправиться в постель, я подскакиваю к телевизору, который, буквально, подпрыгивает в такт моей любимой, такой темпераментной и резвой, чуть взбалмошной музыки. Это заставка к передаче "Урожай". В ней ведущие с круглыми и мягкими, такими на вид вкусными, словно свежеиспечёнными хлебалами, вначале на русском, а потом на казахском языках энергично передают последние сводки с полей - хлеба с каждым днём всё больше и больше! Папа записывает в блокнот цифры - ему это нужно для своих учеников в школе.
- Кустанайская область пока впереди всех! - объявляет он нам.
- Вот, Толя с сыновьями работают! - с чувством говорит мама.
- Да, работают... - серьёзно соглашается папа и снова что-то записывает.
А телевизор снова подпрыгивает под музыку, и я вместе с ним...
Ночью я тихонечко выхожу на балкон. Кажется, что только ласковый тополиный шелест нарушает тишину, но вслушавшись, я всё-таки слышу далёкий гул со степи. Там, я знаю, вот, под точно таким же звёздным небом, как сейчас надо мной, вот, под точно такой же большой белой луной, которая висит прямо передо мной над крышей соседнего дома, в свете прожекторов косым рядком плывут по фиолетовому морю мои бессонные малиновые комбайны! И я их начинаю чётко видеть перед собой. Вот, впереди у них крутятся длинные барабаны, которыми они захватывают и пригибают к себе сиреневые гребешки волн, может быть, такие же, как сейчас гребешки вот у этого травяного озерца под балконом. А может, совсем и не такие... Пусть будут такие! Вот, эти гребешки пенным ручейком бегут в клокочущее чрево машины, а к комбайнам то и дело подъезжают с горящими фарами, такие же бессонные грузовые машины, а отъезжают с лунными горками пшеничных зёрнышек. "Вот, так же и дядя Толя подъезжает, и Женька..." - думаю я, но слышу за спиной мамин голос:
- Костюша, ты не спишь, что ли? - Мама выходит на балкон и обнимает меня за плечи. - Ой, милый мой, - произносит она ласково и нежно целует меня в щёку, а потом соглашается: - Да, как на улице хорошо...
- Мама, послушай, - прошу я.
Она вслушивается.
- Что это? - спрашивает она.
- Это комбайны. Это уборка.
Мы слушаем. Она нежно поглаживает моё плечо.
- Пойдём спать, - наконец, говорит мама.
- Пойдём. Только ты меня завтра разбуди, пожалуйста, рано-рано! Ладно?
- Ладно...
Утром, по холодку, я выбегаю в степь, но рёва не слышу. Я бегу на мою сопку и вижу там, впереди, где вчера были мои комбайны только ровно подстриженное поле. Я бегу вниз. Бегу по колючему полю. Пробегаю его и начинаю что-то слышать впереди. Кажется, это они! Да, да, это их рёв! Они там, впереди, за полоской танцующих берёзок! Пробегаю её и вижу вдали, в туманной дымке между ватно-сахарным небом и просыпающейся со всех сторон, чае-молочной степью парят мои розовые комбайны! Впереди у них крутятся длинные барабаны, которыми они, я знаю, захватывают и пригибают к себе тоненькие колоски с пушистыми головками. А к комбайнам, я знаю, подъезжают пустые грузовые машины, а отъезжают, я тоже знаю, с круглыми горками зёрнышек! "Они всё дальше и дальше от меня, - думаю я, всматриваясь вдаль. - Всё дальше и дальше. Они уходят за горизонт. Скоро они совсем уйдут, и их будет не видно. Можно, конечно, бежать за ними, но это не поможет, ведь скоро закончится уборка, осталось совсем немножко. - Я вдыхаю всей грудью обжигающий ранней степной свежестью воздух. - Ах! - Вдруг прокатывается в груди ледяная волна, и я чуть не захлёбываюсь от внезапного озарения: - Скоро же пройдёт лето! - До меня, как будто, только что это доходит, и я, невероятно волнуясь, осматриваюсь широко открытыми глазами. - Скоро пройдёт лето, скоро пройдёт лето... - повторяю я и замечаю вдруг жёлтые пучочки на берёзках, и побледневшую, лежащую травку под ними, и чувствую прохладу в ногах и воздухе, уже не летнюю, другую, предосеннюю, - ...скоро осень... - а в горле горечь, - ...скоро осень... - а в груди что-то сжимается, - ...скоро осень... - Иду неторопливо обратно, нагнувшись вперёд, и сцепив руки на спине, поднимаю глаза на берёзки и опускаю на подстриженные колоски, поднимаю - на посеревшую сопку и опускаю - на скользкие камни под ногами. Спускаюсь и вспоминаю розовые комбайны на горизонте... - Зато всё больше и больше хлеба на элеваторе! - вдруг озаряет меня. Я останавливаюсь и резко поворачиваюсь назад, туда, в сторону комбайнов. - А может, не в последний раз я видел их? - спрашиваю светлеющую степь и теплеющий воздух, голубеющее небо и собирающееся на нём в яркий желток солнце. - Может, не в последний, а? - И с надеждой жду ответа. И слышу его: - "Нет, не в последний!" - Нет, не в последний! - уверенно повторяю себе. - Нет, не в последний! - кричу я. - Нет, не в последний!" - И бегу домой, чтобы обязательно вернуться днём обратно туда, за берёзовую полоску - там, вдали, на горизонте будут обязательно парить мои комбайны! Я в этом не сомневаюсь! И я тогда посмотрю на них в последний раз! "Пусть в последний раз! Пусть! - соглашаюсь я. - Всё равно ещё лето! Всё равно ещё настоящее летнее солнце!"...