Аннотация: Вообще, когда писал, перед глазами был мой двоюродный брат - поэт
ИЗМАЙЛОВ КОНСТАНТИН ИГОРЕВИЧ
ЧЕЛОВЕК, КОТОРЫЙ УМЕЛ ЛЕТАТЬ
I
Как-то я был в командировке на одном из уральских оборонных предприятий, расположенном среди гор. А рядом с заводом располагался рабочий посёлок, в крохотной гостинице которого я и поселился.
И вот в последний командировочный день, закончив все дела, и весело попрощавшись с новыми знакомыми, решил напоследок прогуляться по живописным окрестностям. Вышел я на дорожку и пошёл, с интересом разглядывая незатейливые облупленные домики, и с наслаждением вдыхая свежий горный воздух, пропитанный запахами маленькой горной речушки, играющей по камушкам где-то совсем рядом, и сосновых лесов.
Вскоре посёлок остался позади, а я увлечённо всё шёл и шёл по дорожке, огибающей гору, пока не подошёл к кладбищу. Остановился. Посмотрел на низенький покосившийся заборчик и, не раздумывая, перемахнул через него. С самого детства я любил гулять по кладбищам. Какая-то сила всегда меня заманивала на них, а потом всё водила и водила среди могилок и оград, крестов и памятников, заставляя вчитываться в надгробные надписи, всматриваться в лица умерших, и отчаянно произносить одни и те же вопросы над могилами молодых людей: 'Ну, почему же так случилось? Ну, почему же ты ушёл? Ну, что же тебе здесь помешало... жить?..' - и, не дождавшись ответов от смеющихся красивых молодых лиц на фотокарточках, вздыхая, шёл дальше. Так и в этот раз брёл я наугад по кладбищу в полном одиночестве, только шелест листвы да щебетание птиц нарушали таинственную тишину...
Вдруг я увидел памятник. Он возвышался и выделялся над всеми остальными памятниками и крестами своими ровными гранями и сочным цветом красного гранита. Подойдя к нему, я увидел на нём надпись: 'ЧЕЛОВЕК, КОТОРЫЙ УМЕЛ ЛЕТАТЬ', а ниже - 'ИГОРЁК' и даты жизни, по которым я определил, что прожил этот человек всего семнадцать лет! Почему-то сразу подкосились ноги и я сел на деревянную скамеечку возле могилы, не переставая рассматривать то памятник, то надпись, то живые свежие цветы, стоящие в банках, то могильный холм, аккуратно поросший плотным дёрном, то тонкую берёзку, усыпанную яркими зелёными фонариками, то снова памятник, надпись, цветы...
- Что же ты за человек, который умел летать, а? - вдруг спросил я, смотря на могильный холм.
Но ответа не было, только птица большая в тот момент метнулась в небо и стала кружить надо мной.
Опомнился только, когда уже стало смеркаться. Вот, думаю, попал: куда идти, в какую сторону - не знаю! Зашагал наугад и вышел к какой-то деревушке. Смотрю, стоит дед.
- Добрый вечер! - поздоровался я.
- Доброго здоровья, молодой человек! - приветливо ответил он и сощурился, рассматривая меня, а потом удивлённо спросил: - А откуда ж вы такие у нас?
- Да вот, дедушка, приехал в командировку, решил погулять, да заблудился! Не подскажите, как пройти в рабочий посёлок?
- Да куда ж вы сейчас пойдёте - поздно уже! Переночуйте у меня, а завтра я вас утром на телеге отвезу! - Он, сгорбившись, зашагал к тёмному домику, продолжая говорить: - Я живу один, вас не побеспокою.
Я некоторое время стоял в замешательстве, а потом даже с радостью согласился.
За чаем вкратце рассказал о себе. Дед молчал и внимательно слушал, только иногда издавал удивлённые звуки. Наконец, когда старые настенные часы с кукушкой показывали одиннадцать часов, я спросил:
- Дедушка, а что за человек жил в вашей деревне, который умел летать, я был сегодня на его могиле?
Дед сразу выпрямился и как будто просветлел. Черты лица его разгладились, и даже старческих морщин стало не видно.
- Да, был у нас такой человек! - вдруг громко, даже мне показалось, торжественно произнёс он, будто помолодевшим, оттого сильным, чистым голосом и сразу спросил, пристально посмотрев на меня: - Хотите узнать?
- Конечно! - не задумываясь, ответил я.
Передо мной сидел уже не дед, а сильный и красивый мужчина. Он спокойно отставил стакан в сторону, как будто он ему мешал, вздохнул и произнёс:
- Ну, тогда слушайте...
II
...давно это было, а может, недавно, какая разница! Жила у нас в деревне семья: мать, да дочь. Вот и вся семья - две женщины. Мужиков не было, все их мужики погибли на войне. Ну, что сказать, жили они тихо. Да, красавица была дочь! Звали её Риммой. Краше нашей Риммы не было во всём районе уж это точно! Было ей тогда лет семнадцать. Белокожая, тоненькая, казалось, такая хрупкая! Всегда в платьишках бегала, сама шила. Весёлая была! А волосы цвета янтаря, такие пышные, вольные, а на солнце так и сверкали! Коса была, аж до коленочек её! Да, как мы все её любили!..
Дед вздохнул и задумался, а через несколько мгновений продолжил:
- Как-то приехали к нам геологи. Ну, молодые, городские, шумные, весёлые, всё песни под гитару пели, всё шутили, а Риммочка наша только краснела. Иной раз не выдержу, да скажу им: 'Ну, что вы, ребята, смущаете нашу девочку?' - А им всё нипочём. Да нет, шутки у них были хорошие, добрые, им она тоже очень полюбилась. Хорошие, в общем, ребята! Всё бы хорошо, но влюбилась наша Риммочка! - Дед снова замолчал, а в глазах вдруг я увидел слёзы. Снова вздохнув, он продолжил: - Да, влюбилась! Да так сильно, так неистово, что смотреть было нельзя на неё спокойно, как она мучилась, бедная! А влюбилась в геолога, самого весёлого. Да, парень видный, красивый, образованный. Что уж он ей рассказывал, я не знаю, только жить без него она уже не могла! - Дед замолчал и стал смотреть на стол, будто чего-то рассматривая, а я боялся пошевелиться.
- Ну, а дальше? - осторожно спросил я.
- А дальше, - продолжил дед, - геологи уехали, а Риммочка наша затосковала, на глазах стала сохнуть. А потом все узнали, что она беременна. Ох, сколько она натерпелась! Бабы наши стали чихвостить её, а мужики защищали. Бабы предлагали ей аборт сделать, но она не поддавалась. Уж, очень она хотела родить ребёночка! Так и родила сына. Назвала его Игорем в честь отца, мы-то знали его имя! Вот так у них появился мужичёк в семье. Правда, больно уж он был слабенький, худенький, думали, не будет жить долго. Римма из рук его не выпускала лет пять, пока он не окреп. Всё песенки ему пела, да сказки рассказывала, да ещё эти, как их... стишки! Да, стишки! Иной раз спрошу её: 'Откуда ты столько знаешь?' - А она улыбнётся и ответит, так смущённо, даже покраснеет вдруг: 'Сама сочиняю...' А потом он пошёл, лет в пять, да так бойко, так резво! Мы, конечно, всей деревней радовались! Только Риммочка наша не радовалась. Помнила она его, не могла забыть. Всё ждала его, ждала. Всё смотрела на дорогу, что вот-вот он появится. А если кто-то незнакомый шёл по дороге, сразу бежала к нему. Подбегала и, замерев, смотрела - не он ли? Потом шла домой, ничего уже не видя, не замечая, даже сыночка своего, Игорёчка, перестала замечать! Лет семь, наверное, так было. А потом... потом она разумом помешалась... - Дед замолчал, а слёзы побежали по его щекам.
Признаться, я в тот момент тоже чуть не заплакал. Но удержался, только руки задрожали и губы тоже.
- Безумная стала наша Риммочка. Мать её слегла, а вскоре умерла. Игорьку было лет двенадцать тогда. Он и ухаживал за ней, она же стала, как ребёнок малолетний, всё бегала, в куклы играла, смеялась, только смех был у неё не тот, что в юности, а какой-то недобрый. Встанет посреди улицы и смеётся, да громко, даже жутко становилось, а глаза у неё были страшные в этот момент. Признаться, я даже боялся к ней подходить, да она и не подпускала к себе никого потому, что не узнавала. Только сына узнавала, да и его вскоре перестала узнавать! А Игорёк, как мог, заботился о ней. А она толкает его от себя, кричит что-то своё, а он только одно: 'Мамочка, пойдём домой...' В общем, довела она себя, уморила себя своим безумием и года через два умерла. Хоронили всей деревней. Бабы плачут, мужики плачут, да все навзрыд! Вот так, молодой человек, не стало нашей Риммочки. Остался один Игорёк. Игорёк! Вот, понимаешь, молодой человек, вот по-другому и не сказать, а только Игорёк! Игорёк, Игорёчек! Как огонёк был. Понимаешь, какой-то он был светлый, как будто изнутри светился! Иногда просто специально ходил к нему, чтобы посмотреть на него, хоть издали, хоть со стороны. Как-то светло становилось на душе. А он только улыбался всем. Даже ничего не говорил. Только улыбался. Так вот и помню его только с улыбкой на лице. А потому, что он всегда всем улыбался. И все его помнят только с улыбкой. - Дед высоко поднял голову и стал, улыбаясь, смотреть на потолок. - Да, - продолжил он, кивая головой, - хороший паренёк был, наш Игорёк!
Как-то стали подмечать, что он каждый день пропадает в горах, а точнее, на их скальных вершинах. Заберётся на самый верхний камень и стоит часами, а то и целый день и смотрит, смотрит, смотрит куда-то вдаль, и всё не может, как будто насмотреться! Я как-то спросил его: 'Чего ты смотришь там, Игорёк, чего ты всё высматриваешь?' - А он, как девица, покраснел и ничего не сказал в ответ, а только улыбнулся. Потом мы даже стали волноваться за него. Какой-то он стал сам не свой: ещё до рассвета вставал, сразу бежал в горы, поднимался на самые высокие скалы и вставал на самый край! Как-то я увидел его там, на вершине, у самой пропасти, мне вдруг стало так страшно, аж коленки затряслись! А крикнуть ему не посмел - вдруг испугается! Я, не помня себя тогда, забрался на эту скалу и тихо, осторожно стал говорить ему: 'Игорёк, миленький, отойди от края, я тебя очень прошу, очень, миленький мой...' - А он не реагирует, даже не шелохнется! Я подошёл к нему близко, глянул в его лицо и опешил: он смотрел широко раскрытыми глазами прямо перед собой застывшим взглядом и слёзы бежали ручьями! Вы представляете - слёзы ручьями? Да я и сам опешил! Застыл тоже рядом с ним. Так мы с ним и стояли долго. Очень долго. А у него всё слёзы, слёзы, слёзы... Когда я опомнился, он уже быстро в этот момент сбегал вниз. Я за ним вдогонку. Но не догнал. Забежал к нему в дом, вижу, а он на полу сидит и что-то пишет в тетрадку. Я ему: 'Игорёчек, миленький, что с тобой?' Он глянул на меня каким-то испуганным, даже я бы сказал бешенным взглядом, сжал тетрадку двумя руками и бежать от меня. Ну, я схватил его за плечо, да видимо, больно сильно схватил-то! - никогда себе не прощу, как же я мог так грубо с ним поступить! В общем, не знаю - так получилось. А он ведь тоненький такой, худенький, только улыбка у него одна была большая! А в этот раз он не улыбался, а наоборот, был каким-то, то ли обозлённым, то ли нетерпеливым, то ли испуганным. И так яростно стал мне сопротивляться из последних своих силёнок, даже застонал от натуги. А я понять ничего не могу: 'Да, что же с тобой случилось, Игорёк?!' - крикнул ему и отпустил. Он несколько мгновений постоял, изо всех сил сжимая на груди свою тетрадку, и убежал. Ничего я не понимал. Только очень испугался. В деревне все решили, что Игорёк, как и мать его, помешался разумом.
Теперь вообще боялись отпускать его одного в горы. Каждый в деревне стал следить за ним. А он вообще перестал разговаривать с нами. Только также улыбался. Каждую ночь у него в доме горел свет. А когда я спросил: 'Игорёк, почему же у тебя в доме свет ночью горит всегда?' - он ничего не ответил. Свет перестал гореть по ночам. Но один раз я заметил тусклый огонёк в окне. Глянул я в окошко, смотрю, а он сидит в углу на полу, рядом свечка маленькая горит, а он что-то пишет в тетрадку...
Ну, всё же упустили мы его один раз. Сбежал он в горы. Только к вечеру опомнились, что его нет в деревне. Стали его искать. Ну, я-то знал все его места, потому сразу стал их проверять...
Нашёл я его среди камней... ещё живого... лежал и смотрел на меня... и улыбался, а кровушка текла из головы... - С трудом сдерживая слёзы, дед продолжал: - Поднял я его на руки, а он мне говорит: 'Простите меня, я нечаянно...' Так на руках моих и помер. Несу его по деревне, а сам не знаю куда несу, даже и не думаю ни о чём. Так всю деревню с ним и прошёл. Смотрю, а деревня позади. И люди наши деревенские стоят. И молчат. И я стою. И смотрю на них. И они стоят и смотрят. Потом я пошёл к ним. И они пошли ко мне. Подошли мы друг к другу. Я молчу, и они молчат. И бабы молчат. И мужики молчат. Все словно немыми стали. Так, молча, они руки протянули к Игорьку. Так и пошли все. Все его несли. Все его несли... Фу... - устало вздохнул дед, а потом, будто из последних сил, продолжил: - Так, до самой земли его из рук и не выпускали. Похоронили. Поставили крест. Потом я нашёл эту самую его тетрадку. Открыл её, а там стихи!.. - Дед замолчал, утёр полотенцем лицо и продолжил: - Стихи... Да какие! Такие солнечные! Такие тёплые!.. Стоял, читал и плакал! А слёзы капали на тетрадку... так и размазались некоторые слова. Только пропала тетрадка. Не хочу ни про кого думать плохо. Это хорошо, что её кто-то взял. Ну, что бы она лежала у меня? А теперь его стихи помогают людям жить!
Ну, что дальше, значит, собрали мы деревней деньги на памятник. Заказали его в городе. Помню, мастер спрашивает меня: 'А, что писать-то?' - Постоял я, подумал, вдруг вспомнил его взгляд, там, на вершине, у меня аж коленки сразу подкосились и слёзы из глаз! Я сказать что-то хочу, а не могу. А мастер даже растерялся, смотрит на меня и думает, наверное: 'Здоровый мужик, а так ревёт!' Успокоился и говорю ему: 'Напишите так: 'ЧЕЛОВЕК, КОТОРЫЙ УМЕЛ ЛЕТАТЬ', а ниже - 'ИГОРЁК' - и всё' Вот и всё, молодой человек, вот и вся история про нашего Игорька.
Была уже глубокая ночь.
- Ложитесь спать на кровать рядом с вами, там постель чистая, - сказал мне дед и ушёл в спальню.
Я ничего не ответил, только очень хотел, чтобы дед быстрее закрыл дверь за собой. А когда он закрыл, я заплакал. Так и просидел всю ночь за столом, всматриваясь в окошко. Ночь была тихой. Только иногда деревья напоминали о себе легким шелестом, да какая-то птица кружила над домом. А на рассвете я сказал, обратившись к птице:
- Вот, значит, какой ты поэт, Игорёк, настоящий потому, что умел летать!
Дед меня отвёз в рабочий посёлок. Мы обнялись.
- Не забывай меня! - напоследок сказал он.
- Не забуду! - ответил я.
А всё, что было потом уже не важно. Важно только то, что я всю жизнь буду помнить деда и ЧЕЛОВЕКА, КОТОРЫЙ УМЕЛ ЛЕТАТЬ!