Закончив семилетку, папа в четырнадцать лет стал работать рабочим на кирпичном заводе в Кусе. Потом обучался в Карабашском горном техникуме, затем - в Миасском геологоразведочном техникуме, откуда и ушёл в Армию.
Служил в танковых войсках. Участвовал в "Венгерских событиях" 1956 года, потом был солистом Ансамбля песни и пляски Уральского военного округа...
Демобилизовавшись, с осени 1960 года папа начал учиться со второго курса в Горном техникуме шахтёрского города Копейск, Челябинской области (Копейский горный техникум Челябинского Совнархоза).
О карьере артиста подумывал, конечно, но так и не решился: техническая специальность, а тем более "горная" на горной уральской земле, казалась надёжней всякой. А подсказать, "подтолкнуть" на путь искусства было некому.
"Вот никто мне в тот момент не раскрыл глаза, что мне нужно петь! - горячился папа. - Вот никто даже не заикнулся мне об этом! А мне бы чуть подсказать, чуть подтолкнуть бы меня и... Эх, некому было!" - Он вздыхал и, чуть поостыв, задумывался.
"Да, - продолжал он уже спокойно, - никто не подсказал... Да как-то даже никто и не думал тогда об артистической карьере: житуха-то ведь была не простая - не до песен было. Да и некому вообще-то было подсказать: я ведь был старшим мужиком в семье, мать одна работала, вся в заботах была, нужно было ей помогать, Юрка был в Армии, ему посылки слали, Вовка с Тамарой ещё учились в школе, их нужно было поднимать, у Риммы была своя семья, жила в другом городе. А ведь у меня, - вспыхивал вдруг папа, - все данные были: мне ведь цветы на сцену бросали, меня ведь на "бис" вызывали - ух, как я здорово пел!" - И глаза у него в этот момент искрились. - "Просто, - угасал он вдруг весь и с сожалением разводил руки, - не было у меня отца, вот и всё. Вот был бы отец, всё было бы по-другому..."
Стипендии не хватало даже на пропитание. А тем более папа ещё посылал деньги матери. Но спасало то, что в столовых был бесплатный хлеб. "Тогда ведь началось освоение целинных земель, - вспоминал папа. - И чтобы показать всем, что освоение идёт успешно, Никита Хрущёв распорядился, чтобы в столовых на столах всегда лежал бесплатный хлеб, и чтобы всегда его было много - горы на тарелках! Вот это нас, конечно, здорово тогда спасало. Мы ведь молодыми были - жрать-то ведь всегда хотелось! И вот придёшь в столовую, возьмёшь три стакана чаю с сахаром, а хлеб - бесплатно. Наберёшь его побольше, сядешь где-нибудь в сторонке и давай наяривать! И вкусно было - хлеб со сладким горячим чаем - чего ещё надо! Мне нравилось. И вот наешься хлеба, напьёшься чая - сытый, довольный, весь разогреешься, лицо красное - хорошо! Встанешь и дальше пойдёшь на занятия или в библиотеку, или, к примеру, с девушкой - в кино. Девок-то много было. Перед свиданием побреюсь, стрелочки наглажу на единственные брюки через газету, туфли начищу до блеска, волосы аккуратно уложу и пойду. Никогда не ходил на свидание небритым или, к примеру, в не начищенных туфлях. Всегда всё у меня сверкало, всегда всё у меня было с иголочки - чистеньким, выглаженным, свеженьким. Всегда от меня приятно пахло. Я даже губы бесцветной помадой красил, чтоб блестели. Потому все девки меня любили. И всегда ждали, когда их приглашу. А я каждый раз новую приглашал. И вот погуляем с ней, в Челябинск прокатимся на трамвае. Там в кино сходим. Помню, раз пять ходил на "Бродягу" с Раджем Капуром!" (режиссёр Ражд Капур) - И папа начинал игриво петь полюбившуюся песню из этого фильма:
Бродяга я, бродяга я,
Дорога вдаль зовёт меня, зовёт меня.
Бродяга я, бродяга я,
Никто нигде не ждет меня, не ждёт меня,
Абара я...
"Потом вернёмся в Копейск, провожу её до дома. Она ещё начнёт в гости звать. Но я всегда отказывался: спасибо, - говорю, - Маша или Света, в следующий раз. И так сдержанно попрощаюсь, чтоб ничего не подумала такого... Ну там, будто я от неё чего-то хочу или чувства у меня к ней... А девушки любили со мной гулять, я ведь никогда к ним не приставал, не матерился, похабщины от меня никогда никакой не было - всё было красиво, культурно... А после свидания вернусь в общежитие, начну заниматься. Чертежи только по ночам чертил. И как-то быстро они у меня получались! Я и другим чертил. Спал часов пять, не больше. Утром - на занятия. Днём - на бокс. Я ведь ещё в Армии начал заниматься боксом. И не плохо боксировал! Потом вечером после бокса - в клуб танцы преподавать... И ведь как-то всё успевал - и учиться, и работать, и дружить, и спортом заниматься... Да, это молодость. А молодость - прекрасное время!"
Как это всегда бывает, студенты подрабатывали и в основном в ночное время разгрузкой вагонов. И только папа единственный - учителем танцев! "Договорился с директором городского клуба, - вспоминал он. - Меня оформили. И я каждый вечер ходил в клуб на работу. Все идут вагоны разгружать, а я - в клуб. А желающих научиться танцевать было много - толпы приходили на занятия! Хоть и житуха была скудной на радости, хоть люди и жили бедновато, в основном заботами, да тяжёлым трудом, а всё равно танцевать хотели научиться - тянулись к радости, к свету. И я как-то это понял: радости-то у людей мало, - думаю, - потому буду им скрашивать вечера..."
"И вот приду вечером в клуб, - с удовольствием продолжал вспоминать отец, - а меня уже ждут. Люди хоть и усталые, с работы, кто-то от станка совсем недавно оторвался или из шахты только-только поднялся, а стоят, ждут меня. А я выберу из толпы самую красивую девушку. Выйду с ней в центр и начну показывать танцевальные движения. А все остальные за нами начинают повторять. И как-то здорово у меня получалось: быстро как-то все начинали танцевать вальс, фокстрот, ча-ча-ча. Все довольными были. Все меня всегда благодарили. А после занятий иногда танцы устраивали..."
В ту весну Первого полёта человека в космос папа подал в партийный комитет техникума заявление о вступлении в Коммунистическую партию. Было ему тогда двадцать четыре года и учился он тогда на предпоследнем курсе. Приняли его кандидатом.
2
В августе 1962 года отец молодым специалистом и кандидатом в члены КПСС распределился на рудник "Магнитка" Златоустовского рудоуправления, Челябинской области. А располагался рудник в одноимённом посёлке.
По его словам, с первого же взгляда он влюбился в этот горный посёлок городского типа: Магнитка активно строилась, прямо на глазах хорошела и буквально бурлила прекрасными молодыми душами, а в горах мощно развивалось добывающее производство титаномагнетитовых руд и прежде всего ради титана и ванадия, ведь стране теперь как никогда требовался лёгкий и прочный металл. Вот что сказал Юрий Гагарин на пресс-конференции 15 апреля 1961 года: "Летать мы думаем много, уверенно и покорять космическое пространство по-настоящему!.."
Да, подъём был небывалый: шутка ли - советский человек проложил дорожку в космос! А ещё восстановил страну после самой разрушительной войны, покорил атом... Вся советская промышленность тогда единым мощным организмом настойчиво и целеустремлённо наращивала отечественные силы ради защиты мира, советской Родины, ради прогресса - космос, ядерное и термоядерное оружие, первые атомные станции, первые атомные ледоколы, первые атомные подводные лодки, первые сверхзвуковые пассажирские самолёты, а ещё полным ходом шло освоение целинных земель, осваивались новые нефтяные месторождения, внедрялась новая техника, развивались новые производства, создавались новые отрасли экономики, строились новые города... "Люди не просто работали, - вспоминал папа, - люди горели на работе!" Нет сомнения, что родители и все советские люди в то время жили замечательной достойной жизнью - жизнью великих побед и свершений, ведь именно в то время произошли революционные прорывы в науке, технике, искусстве. Представляю, как же это всё-таки здорово начинать взрослую трудовую жизнь не на разрушении, как это получилось, к примеру, у моего поколения, а на созидании - это уже счастье!
Итак, рудник "Магнитка" Златоустовского рудоуправления. Начиная с 1932 года, рудник постоянно развивался и летом 1962 года, к моменту прихода папы, работал на своей максимальной мощности, добывая в год более полумиллиона тонн руды. Это было одно из крупнейших предприятий рудоуправления, а с 1965 года и Кусинского района. Тогда в состав рудника входили следующие основные производства: Ахтенский карьер (площадка "Ахта"), шахты "Слепая", "Северная", "Южная" и "Центральная", в которых добывалась руда, были обогатительная фабрика для производства титанового концентрата, агломерационная фабрика для производства агломерата руд, наконец, химическая лаборатория для определения качества руды. Кроме основных производств в него входили, конечно же, и вспомогательные, к примеру: энергетический цех, железнодорожный цех, автотранспортная контора, ремонтные мастерские, отдел рабочего снабжения, профилакторий, ремесленное училище (с лета 1963 года - Городское профессионально-техническое училище номер 36 - ГПТУ-36).
Основную продукцию рудника - титановый концентрат и агломерат руд - знали тогда в двадцать одном городе Советского Союза. Также её покупали Германская Демократическая Республика, Чехословацкая Советская Социалистическая Республика, Польская Народная Республика, Венгерская Народная Республика, Китайская Народная Республика, Япония, Норвегия...
А начиналась история рудника и посёлка с 1928 года, как утверждают местные краеведы, когда в заросших дремучим лесом горах, где обитали одни только хищные звери, появились геологи и совсем скоро - первые рабочие - забойщики и коновозчики, которые самоотверженно начали добывать руду открытым способом на Ахте и транспортировать её на Кусинский завод по горным и болотистым дорогам, часто вконец разбитым и размытым. Пионеры начинали жить в палатках, шалашах, затем - в бараках, без семей, ведь условия были невероятно сложными (семьи жили в основном в селе Александровка). Кроме лошадей с бестарками для транспортировки руды, тачек, кирок, да лопат никакой техники у них не было - всё, по-сути, делалось вручную. Но титаническим трудом начало было положено. Освоение Кусинского месторождения пошло. Посёлок начал строиться. Были, конечно, уже в этих местах поселенцы, ведь руду здесь добывали кустари ещё с начала века. Именно такими кустарями-поселенцами были в то время и Старковы - Иван, да Мария, их дети Катя, Дмитрий, Павел. Но с 1928 года рудник и посёлок начали развиваться по единому государственному перспективному проекту. И в 1932 году горные разработки, равно как и сам рабочий посёлок, получили официальный статус.
Далее развитие Магнитки пошло невероятно быстрыми темпами. К примеру, уже к Первомаю 1935 года появились автомобильная дорога Магнитка-Куса и железнодорожная ветка Титан-Ай. В этом же году из Златоуста через гору была подана электроэнергия и появился свет! В 1937 году к открытому способу добычи руды на Ахтинском карьере добавился ещё и закрытый, когда на руднике была проложена подземная штольня. А в 1941 году начала работать шахта "Слепая" (не имеющая выхода на поверхность) и производительность по сравнению с 1935 годом возросла почти в десять раз! Более того, уже в 1944 году были введены шахты "Южная" и "Северная", заработали дробильный корпус и химлаборатория. В 1948 году вступили в строй шахта "Центральная" и обогатительная фабрика, а в 1953 году - агломерационная фабрика...
Вот как писала о руднике и посёлке вначале шестидесятых годов районная газета "Строитель коммунизма": "Рудник сейчас - современное высокомеханизированное промышленное предприятие. Здесь о лошади и лопате давно забыли. Руду на Ахте добывают мощные многокубовые экскаваторы, отвозят её самосвалы, на поездах доставляют её на заводы. Оснащён первоклассной техникой и подземный горный цех. Посёлок Магнитка скорее похож на город. Здесь всё больше появляется многоэтажных зданий, благоустраиваются улицы. В посёлке имеются 4 школы, вечерняя школа рабочей молодёжи, профессионально-техническое училище. Есть где учится подрастающему поколению, повышать свои знания рабочим, получать рабочую специальность. Есть где и отдохнуть труженикам посёлка. К их услугам - клуб горняков, 2 кинотеатра, профилакторий... Десятки молодых рабочих ежегодно оканчивают вечерние школы и получают восьмилетнее или среднее образование, получают специальность. С каждым годом растёт культура посёлка и культурный уровень трудящихся!"
3
Начинал папа работать в горном цехе машинистом 5 разряда станка вращательного бурения подземного способа добычи.
"Когда в первый раз спускался, - вспоминал он, - как-то не по себе стало, даже оробел: всё вниз и вниз, как в преисподнюю. Вот, - думаю, - ничего себе работёнка! А в шахте места мало, проходы узенькие, полумрак, подпорки кое-где покосившиеся, вагонетки несутся, того и гляди - придавят, шахтёры изо всех сил долбят эту каменную породу... Ох, - думаю, - вот я попал! А главное, как представишь, что над тобой целая гора, сразу не по себе становилось, даже воздуху не хватало. И всё казалось, что завалит - раз! - и всё..." - "Да уж, отец, ты не шахтёр!" - шутливо соглашалась мама, поглаживая его по груди. - "Но делать было нечего, - продолжал отец, - каждый день спускался, да ещё первым старался, ведь машинистом был. Главное, - думал, - страха не показать шахтёрам, а-то засмеют, уважать перестанут..."
"Иной раз, - вспоминал папа, - спускаюсь на смену утром, смотрю на шахтёров, а перед глазами вдруг вся жизнь: отец в сапогах, его широкие горячие руки, запах гуталина и одеколона, его проводы на войну, наш с матерью рёв на станции... как бежали все за составом, как в последний раз увидал отца, как мать упала... потом извещение, что отец пропал без вести, слёзы и стоны матери, её вечные печальные глаза, разлука с ней, наша сиротская полуголодная жизнь с Риммой... маленькие Юрка и Томка в детдоме, их большие взрослые глаза... корова Настя... работа на кирпичном заводе с четырнадцати лет... служба в Армии, танки, чужая земля, гибель наших солдат на ней и ежедневный риск быть тоже убитым... потом техникум, ночные занятия, комсомольская деятельность... заявление в партию... защита диплома, шахта... Всё правильно, - думал тогда, - вся жизнь - это один вечный бой. И, действительно, покой нам только снится. А как иначе? А иначе никак. Иначе нельзя. Нельзя, чёрт возьми, - только вперёд, только в бой! И, сжав кулаки, первым выходил из лифта. И с какой-то яростью начинал работать. А шахтёры удивлённо смотрели на меня. Думали, наверное: "Что это с ним?" А я сквозь страх и пыль... Зато с какой радостью поднимался на поверхность: снова солнышко, небо, простор, свежий воздух, а главное, живой! Господи, - думал, - это же счастье! Но на следующий день снова - в шахту, снова - в бой! Как это у Блока ("На Куликовом поле" - прим. моё):
И вечный бой! Покой нам только снится
Сквозь кровь и пыль...
Летит, летит степная кобылица
И мнёт ковыль...
Всё правильно: и вечный бой, покой нам только снится... А иначе - нельзя: только вперёд, только в бой..." - Папа сурово задумывался. Вдруг на лице его лёгким лучиком появлялась улыбка и вся суровость его в миг исчезала: "К счастью, совсем скоро мне предложили работать преподавателем в училище!"
Неудивительно, что именно папе - всегда везде первому молодому специалисту и общественнику с игривой улыбкой и горящими глазами - было сделано это предложение, ведь своим темпераментом, своим молодым задором, своей уверенностью только в лучшее он всегда и везде был в центре внимания. Да его просто невозможно было не заметить, просто невозможно было не выделить, ведь он всегда и везде был как яркий огонёк, как звонкая песня! И неспроста ведь его ласково называли тогда "Игорьком", а иногда и - "Огоньком". И этим было всё сказано!
Папа часто с удовольствием вспоминал, как его пригласил в свой кабинет управляющий рудника товарищ Белый - небольшого роста, коренастый умный человек и талантливый руководитель. В кабинете также присутствовал и директор Магнитского ремесленного училища номер 36, товарищ Абрамовских, ставший впоследствии для папы и мудрым наставником, и верным другом.
"Предлагаем вам, Игорь Николаевич, - сразу начал товарищ Белый с главного, - работать преподавателем в нашем училище. Вы молодой специалист, а нам нужны молодые грамотные свежие силы!" - "Если жильё дадите - согласен, - не раздумывая, сразу поставил условие папа и добавил уверенно: - Я жениться собираюсь!" - "Согласны!" - одновременно ответили с радостью директора: им явно понравился уверенный в себе симпатичный молодой человек с пышной, аккуратно зачёсанной назад шевелюрой. И уже на следующий день папе дали комнату в коммуналке. Навели порядочек, поставили самую необходимую мебель, постелили половички и даже шторы повесили. Папа пришёл вечером с работы и ахнул! Глазам своим не мог поверить: "Неужели это моё собственное жильё? - растерянно спрашивал он себя, стоя посреди комнаты. - И так уютно, даже домой теперь охота приходить. Вот это да! Ну что ж, теперь остаётся дело за малым - жениться!" А невесты-то ещё не было...
"Много было красивых девушек на Магнитке, - вспоминал папа, - глаза разбегались! А я всё выбирал: какую же мне взять в жёны... И вот как-то в один осенний вечерок пришёл на репетицию хора в клуб, спел "Песню первой любви", повернулся в красивом жесте к хору и увидел вдруг в первом ряду беленькую красавицу - вот будет моя жена! - сразу понял я. Потом после репетиции были танцы. А я найти её не могу. Все танцуют, а я хожу по всему клубу и ищу её. Еле-еле нашёл в самом дальнем уголочке. Смотрю, стоит себе скромненько одна, к стеночке прижалась. Разрешите, - говорю ей, - пригласить вас, девушка, на танец? - Она сразу согласилась. Видно, я ей тоже сразу понравился. Потом после танцев спросил её: разрешите вас проводить до дома? - Она снова сразу согласилась. Ну, - думаю, - значит, точно понравился. Проводил. Потом ещё раз проводил после танцев. Потом ещё. Ещё... А ухажёров-то у неё, оказывается, много было! Иной раз, провожая вечером, приходилось сквозь строй их проходить. Но я всегда, проводив уже, в руку камень брал в обратный путь, думал: в случае чего, буду камнем сразу в лоб бить! Вот так и ходил каждый раз с камнем... А один раз даже подрался с одним из её ухажёров - татарином одним, здоровым таким, он тоже был преподавателем в училище. Подходит как-то раз ко мне и говорит: "Ты к Любе больше не подходи, а-то я тебя на одну руку положу, а другой прихлопну!" - Ох, я и разозлился на него! - Ну-ка, - говорю ему, - пошли со мной! - Завёл я его в пустой класс, закрыл дверь на ключ и начали мы с ним драться - только парты летали! Ох, я и дал ему тогда! С того дня он больше ко мне не подходил, даже бояться меня стал... А через две недели после знакомства предложил Любаше стать женой. Она снова сразу согласилась! Видно, тоже влюбилась в меня. Ну, я-то к тому времени был уже заместителем директора училища, на Магнитке все меня знали, уважали. А было-то мне всего двадцать пять лет..."
"Помню, приезжаю с Магнитки, - любил вспоминать папа, - говорю матери: мама, собирайся: поехали знакомиться с невестой! - Смотрю, она молча быстро собралась, платок новый повязала, туфли праздничные надела. "Поехали, - говорит. - Посмотрю, что за невесту ты нашёл!" А сама серьёзная, брови нахмурены, на меня не смотрит... Приехали мы на Магнитку. Веду её. Молчим. Она идёт рядом, о чём-то думает и всё брови хмурит. А как стали подходить к дому, она как закричит: "Оу-ой! Игорь, это что, дом их, что ли? Оу-ой! Это же не дом, а пепелище!" - Ладно, мам, - успокаиваю её, - это не главное... Она замолчала, только ещё больше насупилась. Пошла вперёд меня. Я - за ней. А сам волнуюсь: вдруг не одобрит моего выбора! Ох, - думаю, - мать-то у меня крутая нравом, вдруг скажет "нет"! Заходим в дом, а нас уже ждут: у мамаши Любиной всё уже готово, стол накрыт, она сама в белом платочке, в чистом переднике, Иван Павлович побрит, в белой рубахе. Встречают нас у порога: "Заходи, заходи, гости дорогие!" - кричит нам Иван Павлович. Мать первая заходит. Смотрю, косится по сторонам. Чувствую, не нравится ей. "А где Люба-то?" - вдруг спрашивает она, да так строго! Смотрю, Люба тихо выходит из комнаты. Понятно, волнуется - не дышит. Мать посмотрела на неё. Чувствую, понравилась. Сели за стол. Мать, как села, сразу спрашивает у Любы, а сама смотрит ей прямо в глаза: "Любишь моего Игоря?" - Люба молодец, не ломалась, сразу ответила: "Люблю!" - Эх, тут её отец водки налил. Мамаша её пироги из печи достала. Выпили. Пирогами закусили. Смотрю, мать отошла, даже улыбаться стала. "Тебе, Люба, - говорит, - учиться надо!" - Любаша моя молчит, только щёки покраснели. А мать поучительно продолжает: "Ты же без образования. Вот Игорь у меня с образованием, а ты - нет, потому учиться тебе надо, профессию приобретать!" - Люба всё молчит, только, смотрю, щёки у неё уже пылают. Родители её тоже молчат. Сидят скромно, даже робеют. А мать меня нахваливает: "Игорь-то у меня солистом был в Армии - песни пел, а ему цветы под ноги бросали, да сорок мужиков только подпевали ему, а он впереди всех стоял на сцене! С детства он у меня и поёт, и танцует лучше всех! И грамотный, с образованием. Любую речь может сказать без бумажки, потому что учила его, как держать себя и как говорить на людях. А ещё начитанный: с детства он у меня с книжками - всё перечитал! Уже с четырнадцати лет стал кормильцем в семье - опорой моей. Ещё в техникуме заявление в партию подал - коммунистом скоро будет! Сейчас работает в училище уже почти директором. На хорошем счету. Все его уважают. Таких, как мой сын, днём с огнём не найдёшь, вот так! Так что повезёт тебе, Люба, если за моего сына замуж выйдешь!" - Смотрю, у Любаши моей уже не только щёки красными стали, но и уши. Сидит, глазки опустила, боится пошевелиться. И родители её совсем уж оробели - боятся слова сказать. Я и сам, чувствую, покраснел. Ну мать, - думаю, - во даёт! А она гордая и довольная сидит во главе стола и всё выступает... Потом вышли из дома. Идём, молчим. Я всё жду, что мать скажет. Волнуюсь. И вот мы отошли от дома, она и говорит: "Красивая девка, молодец. Но без образования. Учиться ей надо!" - А у меня, как гора с плеч - понравилась, слаба Богу! - думаю. А мать продолжает: "И бедные они. Не ровня нам. Я тебе богатую найду!" - Мама, - говорю, - всё мы наживём, всё у нас будет! - "Ладно, - машет она рукой, - тебе ведь жить..." А вскоре уж и свадьба была..."
"Помню, - добавлял папа, - многие мне тогда мамаши высказывали с обидой: "А почему Люба Старкова? А чем моя дочь хуже?" - Ладно, - говорил им, - не обижайтесь. И вашим дочерям будут хорошие женихи. А Любушку я люблю..."
"Неделю пировали на свадьбе, - продолжал вспоминать папа. - Иван Павлович только успевал на телеге спиртное подвозить. Тут и свадьба была, и Любин день рождения, и новый тысяча девятьсот шестьдесят третий год встречали - всё совпало! Гостей много было: родственники, друзья, коллеги Любины, мои. У меня с училища все пришли. Директор был... А в последний день, помню, Иван Павлович полную телегу пива привёз. Свалил бутылки прямо у дома в сугроб и говорит нам с Любой: "Садитесь, я вас покатаю!" - Эх, покатались мы тогда на санях по Магнитке! Лошадь-то его, Пеганка, резвая была, сани-то прямо летели! Только стук копыт и напоминал, что мы на земле. Сидели мы с Любашей обнявшись. Песни пели. Смеялись. Жарко было. А Иван Павлович кричал Пеганке: "Ну, родимая, забирай шибче, забирай!" - И легко стегал её, так, не сильно, больше для виду. И она ещё резвей бежала. А колокольчик под дугой так и названивал, да снег за санями так и пушился! А в чёрном небе звёзды, ясный месяц... Мы уж с Любой работать стали, а гости всё шли и шли, свадьба всё продолжалась и продолжалась. Мы приходим с работы, а в доме всё празднуют, всё песни поют, да пляшут. Мы только с Любой на порог, а нам уж кричат: "Горько!" - И стаканы поднимают..."
4
Жильё у папы было. Какая-никакая мебель. Первым делом купили светло-зелёные китайские шёлковые шторы, очень красивые, дорогие. "Ох, как они нам понравились! - вспоминала мама. - Глаз не могли оторвать с отцом! А денег-то не было. Игорь побежал занимать у кого-то. А я стою в магазине: караулю, чтоб никто не купил. Потом прибегает. Купили. Оба довольные! Пришли домой, повесили. И комната сразу преобразилась! Игорь даже не узнал её, когда пришёл вечером с работы. А я её ещё намыла, половички постирала, на стол постелила белую скатерть, поставила вазу со свежими цветами, подаренными на свадьбу. Ох, как у нас хорошо стало... Шторы-то эти до сих пор у нас висят. А ведь прошло уже больше пятидесяти лет! Вот какие раньше качественные вещи были, не то что сейчас. Особенно китайские. О-о-о, китайские вещи вообще были самые качественные!"
И зажили. Днём папа - в училище, мама - на руднике. Вечером бегут друг к другу - ужинают, гуляют, ходят в гости, в кино, в выходные - на танцы в сад или в клуб, где всегда крутили любимые песни, к примеру, "Домино" в исполнении Глеба Романова (стихи Владимира Зубина, музыка Луиса Феррари), "Шаланды полные кефали" в исполнении Марка Бернеса (стихи Владимира Агатова, музыка Никиты Богословского), "Бесаме мучо" (стихи и музыка Консуэло Веласкес) в исполнении автора и конечно "Песню первой любви" в исполнении Рашида Бейбутова (стихи Гарольда Регистана, музыка Арно Бабаджаняна). А ещё песни в исполнении Лидии Руслановой, Ольги Воронец, Людмилы Зыкиной, Владимира Трошина, Леонида Утёсова, Муслима Магомаева...
Для тебя, для тебя, для тебя
Мир прекраснее сделаю я.
И рассвет, и зарю
Я тебе подарю,
Громче петь попрошу соловья...
Доносилась вдруг из сада вместе с ласковым ветерком любимая песня "Для тебя" (стихи Игоря Шаферана, музыка Яна Френкеля) в исполнении Майи Кристалинской. "Любаша, - сразу кричал папа, - собирайся на танцы!" - А мама уже в прихожей туфли-лодочки надевала - "А я готова!"
Конечно же ходили и в лес большими компаниями во главе с Марией Андреевной - тёщей папиной. Ей тогда чуть больше шестидесяти было - совсем молодая была: по лесам, да по горам как козлик бегала, усталости-то совсем не знала! "Ну, мамаша, - кричал ей вдогонку папа, - за тобой не угнаться!" - Тёща только смеялась.
А ходили за грибами, да за ягодами или просто прогуляться по лесу, подышать его горным насыщенным воздухом, полюбоваться его бесконечным сочным миром, послушать его широкую и высокую песню, вольную и вечную, мудрую и простую, да отдохнуть у костерка на берегу Кусы, звонко бегущей по гладким бронзовым камушкам, испечь картошки в золе, как в детстве, или сварить в котелке уху...
С учащимися училища папа часто ходил в походы. И вот на одной из фотографий он в центре молодёжной компании рядом с огромным чёрным дымящимся котлом, в котором поварёшкой помешивает чудное лесное варево. Видать, в тот день он был главным кашеваром! Он в бывалом свитере, широких штанах, заправленных в огромные сапоги, а на голове у него пилотка из газеты. Вся их тесная озорная компания где-то в буйных лесных дебрях, через которые сверху еле-еле пробиваются тоненькие пугливые лучики. Все лежат, да смеются над бесконечными папиными шутками. А на лице "главного кашевара" самая весёлая, самая заразительная, самая смешная зубастая улыбка!
Зимой же частыми на Магнитке были соревнования по лыжным гонкам. И мама в них всегда участвовала от химлаборатории рудника. Соревнования эти не отменялись даже в сильные морозы и мама, случалось, морозила себе нос и уши. "Ох, Любка, - волновался, вспоминая, папа, - из-за своих лыж ты так морозилась! Я как в первый раз увидал твои белые уши, похожие на лопухи, даже испугался! Вдруг, - думаю, - отвалятся, что я тогда делать буду! Любка, - помню, кричу ей, - ты что делаешь, ты же уши себе отморозила! Она молчит, не пререкается. Стоит, терпит, уши руками греет. Жалко её станет. Давай быстрей её в тепло, быстрей ей уши смазывать каким-то жиром... Ох, Любка, Любка... А на следующие соревнования, смотрю, снова встаёт на лыжи!" - "А что, я хорошо ходила на лыжах, - с гордостью поясняла мама. - Ещё в школе занималась. Бывало, чуть ли не до Кусинских Печей ведь бегала и ничего!"
В праздники же бежали к маминым родителям - к Марии Андреевне и Ивану Павловичу. И ведь все бежали: вся бесчисленная магнитская родня бежала! - и дети, и внуки, и зятья, и братья, и сёстры... - бежали, да ещё старались обогнать друг друга, чтоб первыми поспеть к праздничному столу. И это было совсем не удивительно, потому как у Марии Андреевны с Иваном Павловичем праздники всегда были самые настоящие: и самые весёлые, и самые бурные, и самые вкусные, и самые хмельные. Да уж, от души и угощались, и веселились!
И вот на праздник все соберутся семьями в родительском доме. Сядут тесной гурьбой за стол и начнут отчаянно праздновать...
"С Первым Мая!" - кричат все одновременно и тянут к центру руки со стаканами...
"С Великим Октябрём, товарищи!" - провозгласит представительный папа стоя, а к нему уже те же самые стаканы...
"С Новым Годом, ура!" - "Ура-а-а!" - завопят все и только шампанское стреляет в потолок...
А Мария Андреевна только и поспевает подавать угощения, только и поспевает всем угодить! Всегда уж у ней и пироги свежие из печи. Всегда уж у ней и брага льётся рекой. Всегда уж и дым коромыслом, и стаканы звенят, и песни поются, и танцы танцуются, да пляски отплясываются! Всегда уж и шутки, и смех, и слёзы... "Придёшь к им, - вспоминала бабушка, Федосья Николаевна, - оу-ой! - как в цыганский табор попадёшь!" - И каждый раз, вспоминая как "Старковщина гулят", она одновременно и поражалась, и злилась, и восхищалась: "Я всегда поражалась, как оне отчаянно празднуют! - горячо, чуть ли не с матом говорила она. - Колька всегда уж пьяный, как придёшь. А Василию всегда мало. Пашка только и наливат без остановки. А Катька - эта старая дева-то их - ржёт, как лошадь, и тоже со стаканом сидит. Нинка Кольке стаканом с размаху по лысине стучит. А тот хоть бы что! - орёт свою любимую "Расцвела сирень...". У Зойки глаза уж залиты! - у Василия своего стакан всегда отбират. А он рубаху на груди всегда разрыват - грудь волосатую, да липкую показыват! А грудь-то у его, равно как у бабы - смотреть противно. Глаза набычит и по столу кулаком бьёт - силу свою показыват - чашки летят! Катька Толькина-то поросёнком всегда визжит, будто её режут, косы свои здоровенные растреплет и через стол лезет - пузо в салате! А Иван Палыч один себе пляшет посреди избы, да поёт свою любимую "шутиху-машутиху"! Тут же, язвите, дети голожопые между ног шелупятся - запинашься за их! Кто в соплях, кто в слезах! Руками в чашки лезут... Ох, как гулят, черти, как последний день живут!" - Но тут же и оговаривались: "Правда, и работают до полусмерти..."
А мужики ведь все были молодыми - сильными, здоровыми, горячими - и братья мамины, и зятья. Все ведь меры ни в чём не знали: ни в работе, ни в отдыхе, ни в питье. И вот на праздник все выпьют хорошенько, и давай друг перед другом выступать, да хвалиться. К примеру, папа начнёт доказывать, что он турецкий князь, а Анатолий (младший мамин брат) начнёт смеяться. Папа, естественно, вспылит и чуть ли не до драки у них! Благо, жёны рядом - успокоят.
Потом папа начнёт объяснять всем марксистко-ленинскую философию, блистая и одновременно любуясь своим красноречием. Но задиристый Анатолий снова начнёт смеяться: "Да ты всю жизнь только и умеешь языком трепаться! Ты ведь никогда тяжелей ручки ничего не поднимал!" Папа снова вспылит. Подпрыгнут они друг к другу, как два взъерошенных петушка, начнут трясти друг друга за грудки! Еле-еле жёны их разнимут, успокоят.
"Ты не спорь, Толька! - обратится Иван Павлович к сыну. - У Игоря башка, как у Ленина!" Папа снова тогда воспрянет. Затянет "Песню первой любви", да так широко, величаво, чтобы на зависть всем и особенно Анатолию.
А бывший штангист, шахтёр Василий (муж маминой сестры Зои) начнёт силу свою показывать: начнёт тёщину кочергу запросто в узел завязывать! Тут уж Мария Андреевна не выдержит - закричит на него, как Моська на слона, отберёт, спрячет.
Наконец, мужики начнут на руках силушкой своей мериться. Да только никто не признаёт поражения! Потому разругаются все в пух и прах! А жёны и запрыгают вокруг них, и запричитают, и запищат, и заноют, пытаясь успокоить их, да помирить: "Да самый сильный ты, Васенька, самый сильный! Нет тебя сильней в целом свете! Только успокойся, ради бога..." - "Толенька! Ой, родимый мой, да сильный ты, сильный, успокойся! Да-да, самый ты сильный, самый..." - "Игорь, успокойся! Ну что ты, как маленький?.."
Только далеко за полночь мужики угомонятся, повалятся кто-где спать: кто на половичке у двери, кто на топчане у печки, кто на лавке у стола, а кто и под столом... А под утро вдруг проснётся Василий. Забродит тяжело по избе, как медведь, заохает. Подбежит к нему тёща, Мария Андреевна, спросит: "Ты чего, Василий?" - А он смущённо пробурчит ей: "Я пот-чувствовал..." - И покажет на зад свой огромный. Тёща поймёт, сморщится, скажет недовольно: "Иди на речку полоскать!" - А сама начнёт искать бельё ему чистое. А он одно ей всё бурчит, словно в оправдание: "Я пот-чувствовал..." - Дескать, он не виноват - спал же, а потом вдруг сквозь сон "пот-чувствовал", но было уже поздно! Даст ему тёща бельё чистое и побредёт он весь сконфуженный, и еле передвигая ногами, на речку...
А на утро все примятые, да пригнутые, хмурые, да неразговорчивые: прибаливают чего-то. Но тёща их быстро поправит су-статочкой доброй бражки, быстро поставит на ноги. И снова все засмеются тогда, песенки запоют, к примеру, Иван Павлович:
Ах, ты шутиха-машутиха моя,
Полюбила ты лоскутика меня!
Лоскуточки трепещутся,
Как осинки листья плещутся...
Заголосит звонко русскую народную песню, шутливо, запляшет самозабвенно, балдёжно. И всё посреди избы. А тут и Николай натужено загорланит свою любимую "Сирень-черёмуху" (стихи Анатолия Сафронова, музыка Георгия Милютина). Да нестерпимо зычно так, пронзительно, оглушительно, с каким-то рыком даже, весь побурев, да раздув все жилы на лице и шее, как только он умеет делать, да приплясывая с разведёнными руками, словно крыльями, вокруг своей жены Нины Ильиничны:
Расцвела сирень-черёмуха в саду
На моё несчастье, на мою беду,
Я в саду хожу, хожу,
Да на цветы гляжу, гляжу,
Но никак в цветах, в цветах
Я милой не найду,
Я милой не найду, ой, не найду...
Естественно и папа зальётся весь в красивом артистичном жесте песней "Раскинулось море широко" (стихи Фёдора Предтечи, музыка Александра Гурилёва):
Раскинулось море широко
И волны бушуют вдали.
Товарищ, мы едем далеко,
Подальше от нашей земли...
И у всех уж праздничное настроение!
"Ты, Игорь, не обижайся, - обратится к папе краснощёкий уже Анатолий с горящими глазками. - Погорячился вчера!" - "Да что ты, Толя! - засмеётся папа, махнув рукой. - Пустяки! - И протянет руку. - И ты не обижайся. Я тоже вчера погорячился!" - Обнимутся. И как ни в чём не бывало сядут рядышком за стол, на котором уже с пылу-жару тёщины угощения.
"А всё-таки, Анатолий, - вдруг посмотрит серьёзно папа на шурина, - я ведь турецкий князь! - И, подняв указательный палец, гордо добавит: - Вот так!" - И важно отвернётся. И расправит плечи. И вдохнёт полной грудью. И поднимет выше голову. И начнёт торжественно и красноречиво произносить тост. А у Анатолия улыбка пропадёт. Призадумается. Вздохнёт. Отчаянно сплюнет под стол. Зло усмехнётся... В общем, праздник продолжится с новой силой и то ли ещё будет!
Но праздники, слава богу, имеют свойство заканчиваться. Вечером все долго прощаются, обнимаются, целуются, обещаются, расходятся. И начнутся на следующий день у всех "боевые" будни: старшая Екатерина вернётся в нормировщицы на рудник, Зоя - в поварихи туда же, мама - в лаборанты туда же, Василий - в шахту туда же, братья Павел - в лесорубы, Николай - в конюхи, Анатолий - за свою любимую "баранку", а папа - в преподаватели... И полетят деньки и ночки в труде, заботах, крепких снах...
В будни папа ночами готовился к занятиям - писал конспекты.
"В первый-то год, конечно, сложно было, нечего говорить, - вспоминал он, - ведь приходилось много читать технической литературы, изучать, конспектировать. Каждую ночь я готовился к занятиям. Зато потом на следующий год было уже легче: конспекты-то уже были, в них только вносил кое-какие изменения или дополнения и всё!"
5
В один из первых семейных вечеров мама спрашивает: "Что готовить будем?" - "Макароны!" - тут же отвечает весело папа. Мама сварит. Поедят. На следующий день снова: "Игорь, что готовить-то будем?" - "Макароны!" - в точности повторяет папа вчерашний ответ с той же самой игривой улыбочкой, сверкая белыми зубами, словно лакированными. Мама призадумается. Поморгает глазами... Но сварит. Поужинают. На третий день - тот же самый вопрос. И тот же самый ответ... "Нет уж, - вдруг категорично возразит тогда Любовь, - хватит - макароны я наелась. Давай картошку варить: я без картошки не могу!" - "Так её же чистить надо, Люба? А макароны положил в кастрюлю и готово!" - "Ничего, я почищу, не волнуйся. Твоё дело только есть!"
"Первое время готовила по книжке, - вспоминала мама. - Не умела ведь: мать-то не научила, она ведь всё у нас в семье готовила, меня-то к готовке не подпускала. А здесь пришлось самой готовить, замужняя ведь стала. И вот положу перед собой кулинарную книжку и готовлю по ней... Конечно, первое время когда пересолю, когда недосолю, где-то не доварю, где-то пережарю. Но Игорь никогда ничего не говорил, всегда довольным был, даже хвалил, ведь ему всё вкусно было после своих вечных макарон! Потом уж я, конечно, научилась и супы разные варить, и пироги печь..."
С деньгами у молодой семьи частенько было туговато: велика ли зарплата у преподавателя училища, пусть даже заместителя директора по воспитательной работе или у лаборанта химической лаборатории! А потому молодожёны всегда всё брали в кредит.
"Наберём с отцом кредитов на его зарплату, - вспоминала мама, - а на мою - живём. Хорошо, что ещё огород был у родителей, да хозяйство. А так не знаю, как бы жили. Иной раз, пойдём с отцом после работы к моим, наедимся там, мать ещё с собой наложит. И пойдём домой сытые, довольные: готовить не надо, на завтра есть, что кушать - хорошо! А без кредитов мы тогда с отцом не жили. Хотя, ничего здесь удивительного не было, конечно, мы ведь молодыми были: хотелось и приодеться, и домой что-то хотелось купить. Вот этот проигрыватель "Нота" купили тогда в кредит - хотелось же музыку слушать. А здесь и радио, и пластинки. Много тогда пластинок покупали. Отцу всё нравился Рашид Бейбутов - всё его пластинки покупал. А потом как песню "Тополя" услышал в исполнении ансамбля "Орэра", всё - стал за этим ансамблем охотиться..."
Здесь следует сказать, что песня "Тополя" (стихи Геннадия Колесникова, музыка Григория Пономаренко) была одной из самых любимых папиных песен. В молодые годы, услыхав её в исполнении знаменитого грузинского коллектива, он и сам её запел - не мог не запеть. А в пожилые годы - всё больше слушал. И каждый раз, слушая её, у него текли слёзы. А прослушав, всегда с чувством говорил: "Вот какие раньше были песни!"
"А проигрыватель, - продолжала мама, - оказался качественным: до сих пор ведь можно слушать на нём пластинки - сколько уж лет! Или телевизор "Аврора". Тоже ведь его в кредит купили. Сколько он у нас отработал-то? Ведь мы его в шестьдесят шестом году взяли - лет двадцать, не меньше! И ведь ни разу не ломался. А изображение-то всегда какое чёткое было! Или холодильник этот "Памир". Тоже ведь тогда купили в кредит. Сколько уж ему? Тоже ведь он у нас лет двадцать отработал, если не тридцать!" - "Да мы-то с мамой что попало не покупали, - соглашался папа. - Всё только самое лучшее!"
"Или вот из одежды, - продолжала мама. - Помню, костюм Игорю купили немецкий. Ткань какая-то интересная - не мнущаяся. Да ноский такой оказался. Ты, - обращалась мама ко мне, - его потом ещё долго носил. И ведь ничего же ему не делалось - не изнашивался. Даже удивительно! А отец любил костюмы. Уж, костюмы и галстуки - это его слабость была. Всегда уж он в них ходил. А ещё - в туфлях. Даже в морозы в туфлях ходил - всё модничал! Одну зиму так полностью в туфельках и отбегал! И как это не мёрз, не понимаю!" - Папа, покачивая головой, задумчиво улыбался.
"А ещё пальто, помню, драповые покупали, - торопилась рассказать мама. - Ох, какие раньше пальто-то были - ткань плотная, мягкая, а какие тёплые были, не-то что сейчас эти курточки. А какие красивые были!" - "Да, - снова соглашался папа. - Как-то нам с мамой удавалось хорошие вещи покупать. Всегда уж мы с Любой одевались на загляденье. Самой красивой парой были на Магнитке - все нам завидовали!"
"Отец ещё всё шляпы носил, - снова включалась мама. - Даже зимой в них ходил. Если уж сильный мороз, тогда только шапку одевал, а так всё - в шляпах. И вот - мороз не мороз - костюм оденет, галстук обязательно, туфельки свои любимые, на которые даже боялся дышать, шляпу, пальто, кашне - на шею, и побежит на работу - тот ещё был модник!" - "Да я-то уж, Любушка, всегда был элегантным! - довольный улыбался папа и добавлял: - Всегда уж был самым модным. Уж нечего говорить..."
"А тогда ещё болонь была в моде, - продолжала мама. - Помню, все за плащами болоньевыми охотились - это просто бум был какой-то! Полетели мы с Игорем даже в Ленинград тогда. Там купили эти плащи в Гостином Дворе. Помню, народу было! А продавали их по записи: номер выкрикивают, и ты идёшь покупать. Люди с ночи записывались. А мы днём пришли. Естественно, никак не купить. Вдруг кричат номер, а никто не откликается. Тогда Игорь, недолго думая: "Да я! Я! Мой номер!" - Ему сразу: "Проходите!" - Ну, мы и прошли. Поднялись на второй этаж. Взяли два плаща. Заплатили. И всё. Вернулись на Магнитку. Сразу одели их. А на Магнитке-то их ещё ни у кого не было - мы первыми были! Они ведь тогда очень дорогими были. А мы ведь как-то их купили, - удивлялась мама. - Даже самой сейчас удивительно, как это мы так... Это же надо - даже в Ленинград летали..."
Папа всю жизнь любил одеваться красиво, элегантно. Никогда он не позволял себе появиться на людях в чём попало, а тем более, к примеру, в грязной обуви или в несвежей рубашке. И многие всегда над ним шутили: "Игорь Николаевич даже за хлебом ходит в галстуке!" И это было не далеко от истины. А в молодые годы он особенно выделялся утончённостью, лоском. Представить только, к примеру: тонкие чёрные блестящие туфли, чёрный костюм с зауженными книзу брюками, из-под которых всегда сверкали белоснежные носки, идеальные стрелочки, яркий платочек в нагрудном кармане и не менее яркий тонкий галстук или галстук-бабочка, белая сорочка, алые блестящие губы, голубые сверкающие глаза, наконец, высокая и плавная волна тёмных ухоженных волос и тоже блестящих - франт, одним словом!
Но случалось, одевал и косоворотки, которые в начале шестидесятых были в моде, ведь их носил Первый секретарь ЦК КПСС Никита Хрущёв. Только достать их было практически невозможно. Но для папы не было ничего невозможного.
По началу-то, случалось, и ругались, конечно, не без этого. А тем более, если учесть, какими родители были разными. К примеру, папа: такой яркий, очень эмоциональный, взрывной, неудержимый в желаниях, тяготеющий к вниманию и даже к тщеславию, с чётко выраженными лидерскими качествами. Или мама: такая сдержанная, застенчивая, тихая, всегда стремящаяся остаться незамеченной, но при этом всегда во всём индивидуальная и всегда знающая себе цену. Короче, папа был и оставался всю жизнь артистом, а мама... А мама была и оставалась всегда истинной хранительницей домашнего очага, Ангелом-Хранителем для папы. А ещё "великим дипломатом", как папа сам её называл, и чего ему так не хватало - именно этой маминой не конфликтности, выдержанности, в общем, этой самой дипломатичности или, другими словами, житейской мудрости.
С молоком матери ведь все Старковы впитывали эту житейскую мудрость. И мама, конечно, не была исключением.
"По началу-то поругаемся, - вспоминала мама, - я к матери убегу. А вечер настанет, она мне говорит: "Ну, чего сидишь? Иди домой: у тебя ведь муж есть!" - Ну, делать нечего - встану, пойду. А домой приду, Игорь ждёт. Сразу помиримся... А как не помириться? - восклицала она. - Ведь у нас же семья была - ответственность же была!"
6
Папа всегда тепло вспоминал об училище. Это был его второй дом. Всем сердцем он полюбил благородное учительское дело. А любовь эта начиналась, конечно, с любви к ученикам, которые отвечали ему тем же. Вот как пишет он об училище в районной газете "Строитель коммунизма" от 2 октября 1965 года:
"...23 года наше училище куёт рабочие кадры для заводов, шахт, строек и железнодорожного транспорта. Много времени прошло с того грозного 1942 года, когда наши выпускники вместо рабочего инструмента зачастую брали в руки оружие и шли на фронт...
В нашем училище сейчас созданы все условия для того, чтобы наши ученики могли стать в будущем не только хорошими рабочими, но и культурными людьми. Привить хороший вкус мы стараемся во всём. Учебные классы у нас оборудованы современной изящной мебелью, броской и доходчивой наглядной агитацией. В этом году училище получило в своё распоряжение новые мастерские. А сейчас нам представилась возможность и там всё сделать по последнему слову технической эстетики.
Что же сделали мы для эстетического воспитания? Во-первых, во дворе убрали высокие неказистые заборы. Это дало возможность показать с лучшей стороны наши зелёные насаждения. Дорожки посыпали песком, развели около здания очень много цветов. Впрочем, и в самом здании их немало. Для цветов сделали специальные подставки.
Не будем говорить об украшении стен. Они радуют своим видом. Особенно хорошо выглядит комната отдыха. Приятный тон её окраски даёт возможность действительно отдохнуть в комнате. Такую же картину вы можете встретить в общежитии. Всё это воспитывает в нашем будущем рабочем хороший вкус, любовь к своему училищу.
Хорошо работают ребята и также хорошо отдыхают. У нас некогда скучать. Очень часто проводятся различные тематические вечера, диспуты, конференции. В училище работают различные спортивные секции, кружок изобразительного искусства, танцевальная школа. Недавно организовался эстрадный квартет, который подготовил обширную программу к своему празднику.
Как видите, борьба за будущего строителя коммунизма у нас идёт по многим каналам. И исток их один - заинтересовать, увлечь человека, помочь ему найти своё любимое занятие. В этом нам неплохо помогают комсомольская и профсоюзная организации, старостат.
С первых дней учёбы мы стараемся привить у новичков любовь к своей профессии, чувство коллективизма. Здесь идут в ход и личные беседы, и рассказы о профессиях, и разные конкурсы по специальностям. Проводились, например, конкурсы на лучшего слесаря, столяра-плотника и другие.
Недавно ученики первого года обучения вернулись из совхоза, где они помогали в уборке урожая. Руководители совхоза дали высокую оценку работе ребят. А сейчас учащиеся сели за теорию, изучают основы своих будущих специальностей.
Мне кажется, что лучшей характеристикой нашего училища служат отзывы ребят...
Если вас действительно интересует наша жизнь, приезжайте к нам, убедитесь сами. Ну, а если вы хотите у нас учиться - двери нашего училища открыты для всех!"
В этой же газете приведены отзывы учащихся об училище и его преподавателях. К примеру, учащийся 7-й группы Михаил Субботин говорит: "Мне особенно запомнился диспут, который проходил ещё прошлой зимой. Назывался он "Человек человеку - друг, товарищ и брат". Много спорили на нём, но всё-таки пришли к общему соглашению, что все люди должны быть друзьями. Ведь когда много друзей, жизнь становится интересней!" И ещё он замечает: "У нас есть такие люди, которых мы все уважаем. Это прежде всего Б.А. Балабанов и И.Н.Измайлов. Около них всегда можно увидеть ребят..."
Бывало папа ведёт урок, объясняет сложную тему. Вдруг открывается дверь и в кабинет заглядывает улыбающаяся мама. Папа тогда ей, больше в шутку, конечно, строго и официально: "Закройте, пожалуйста, дверь - не мешайте вести занятие!" - Мама первое мгновение теряется, а потом вдруг чётко выговаривает на весь класс: "Бол-ван!" - И дверь быстро закрывает. Теперь папа теряется. Растерянно смотрит на учеников, разводит руками, пытается объяснить: "Знаете, жена молодая..." - Ученики понимают, сдержанно улыбаются...
А бывало кто-то в дверь настойчиво постучит. "Да-да!" - крикнет папа. Дверь откроется и на пороге - Николай Иванович (мамин брат) собственной персоной. Такой весь серьёзный, трудовой, решительный, даже через чур. В одной руке даже ключ здоровенный держит!
"Сантехника вызывали?" - спросит он по-деловому. - "Да-да, - ответит папа под тон ему. - Проходите, пожалуйста, в препараторскую!" - А Николай Иванович знает, где препараторская. Сразу проходит без лишних объяснений. За ним - папа не отстаёт. "Николай, - скажет папа тихо в препараторской, - ты здесь располагайся, только не шуми сильно - урок идёт!" - "Будь спокоен, Николаич!"
И урок продолжается, как обычно - папа у доски, ученики за партами пишут... Только периодически из препараторской слышны звуки, очень напоминающие звон стекла, но иногда и металлические постукивания, конечно. Видно, работа кипит!
После урока папа заглянет в препараторскую, а Николай Иванович уже хорошенький сидит, довольный, в одной руке - стакан, в другой - бутылочка. Даже уже песенку напевает свою любимую: "Расцвела сирень, черёмуха в саду..." - Увидит папу: "О, Николаич!" Предложит за компанию. Папа, естественно, откажется: "Ты что, Николай, мне ещё урок вести!" - А Николай не настаивает: ему и одному не плохо - "Расцвела сирень, черёмуха..."
"Ох, Колька и любил ко мне в училище приходить! - смеялся папа. - При любом удобном случае заходил ко мне. Придёт всегда такой гордый, такой деловой. А у самого всегда бутылочка за пазухой..."
И вот начнётся второй урок. Всё бы ничего, но песенка из препараторской и звон стекла становятся громче. Папа тогда у доски усилит голос. Начнёт громко покашливать, волноваться. Но всё заканчивается хорошо: из препараторской появится вдруг Николай Иванович, он явно усталый, вспотевший, с красным лицом, а на плече его мешок, в котором иногда что-то позвякивает. "Всё нормально, - скажет он папе заплетающимся, то есть, "усталым" языком. - Я трубу прочистил!" - "Спасибо большое!" - "А здесь, - махнёт головой Николай Иванович на мешок, - я лишние... эти... пустышки собрал. Ещё со старых времён!" - "Всё правильно! - даже обрадуется папа. - Вот сюда, пожалуйста. Не упадите..." - Папа откроет дверь, пожмёт "сантехнику" руку. - "Ну, до скорого!" - пообещает тот серьёзно...
7
На Магнитке был профилакторий. Много тёплых слов о нём говорили родители. Здесь не могу не привести папину небольшую статью о нём, опубликованную летом 1965 года в районной газете "Строитель коммунизма". Итак, вот она:
"Дом этот почти не виден из-за буйно разросшейся зелени, - писал папа в ней. - Аккуратно подрезанная акация заслонила густым сплетением своих ветвей всю землю и только нежные берёзки тянутся вверх. От калитки в дом ведёт узкая дорожка, покрытая дощатым настилом. Это - наш горняцкий профилакторий, дом здоровья и отдыха.
Почётен труд шахтёра. В недрах земли добывает он железную руду, из которой выплавляют сталь - основу нашей материальной культуры. Почётен труд шахтёра, но нелёгок. Поэтому и здоровью шахтёров в нашей стране уделяется особое внимание. Вот и для шахтёров нашей Магнитки ещё в 1954 году основан этот профилакторий. Одиннадцать лет здесь ежемесячно отдыхают, лечатся по 30 горняков.
Для хорошего отдыха здесь предусмотрено всё: чистые палаты на три-пять человек, комната отдыха, радио и телевизор. Кто любит почитать, может уединиться с книгой, журналом, свежей газетой. Есть где сражаться и любителям шахмат и других игр. Отдыхающие чувствуют себя в этом доме непринуждённо и хорошо. О них заботятся душевные люди.
С большим уважением и благодарностью отзываются горняки о заведующей профилакторием враче Варваре Тимофеевне Саблиной. Человек большой души и отзывчивого сердца она всю свою энергию, знания отдаёт людям, их лечению.
Если взглянуть в книгу отзывов, то в ней одни благодарности. Особенно много их в адрес старшей медсестры Валентины Павловны Аверьяновой. Десять лет работает Валентина Павловна. С любовью и нежностью относится она к отдыхающим и не только лечением, но и душевным разговором умеет поднять настроение, вернуть больному человеку веру в свои силы, в выздоровление.
Очень хорошо отзываются и о других работниках профилактория: Таисии Павловне Чабиной, Валентине Николаевне Лимановской, Антонине Васильевне Масаевой, Галине Ивановне Полякиной. Своим благородным самоотверженным трудом эти люди сделали профилакторий настоящим цехом здоровья. И все, кто отдыхал и лечился здесь, на прощание говорят от всего сердца: "Большое спасибо за всё!"
Хороший профилакторий у горняков Магнитки. Но в нашу эпоху одиннадцать лет срок большой, и требования наши растут. Вот и профилакторий надо бы расширить хотя бы до 50 коек. Пора и палаты оборудовать паровым отоплением, и кухню электроплитой. Нужна здесь и современная мебель. И отделку неплохо бы изменить - так, чтобы стены и пол были светлыми, освещение - получше.
Если профилакторий расширить до 50 мест, то можно организовать в нём грязелечение. Специалисты утверждают, что уральские грязи не хуже кавказских. И можно было бы расширить круг отдыхающих в профилактории."
Наверное, с одним лишь футболом тогда на Магнитке дела обстояли неважно. К примеру, как-то в один прекрасный субботний денёк пошёл папа с весёлой компанией на футбол. Были и ученики его, и коллеги. И вот расположились на стадионе. С шутками, да прибаутками, дружно смеясь, стали ждать матча. А матч обещал быть зрелищным - ещё бы, ведь предстояло сражение с командой из районного центра!
"Эх, зададим мы им сегодня!" - потирали все руками. - "Зададим мы им футбольного леща!"
Но задать "леща" не получилось...
Впрочем, вот как папа описал тот матч в районной газете "Строитель коммунизма":
"В минувшую субботу, 26 июня, афиша оповещала всех жителей посёлка Магнитки о предстоящей встрече между юношескими и взрослыми футбольными командами Кусы и Магнитки. К 4 часам любители футбола потянулись к стадиону.
Матч начался. Однако смотреть было нечего. Юношеская команда Магнитки к игре была совершенно не подготовлена. Буквально перед началом матча её члены начали распределять места кому где играть. Болельщик любит активных игроков, а в этой игре магнитчане выглядели бледно. Команда юношей Кусы выиграла со счётом 3:1.
Большие надежды возлагали болельщики на команду взрослых. Однако на поле повторилась та же картина: игроки не знали своих мест. После первого тайма магнитчане пытались заменить половину состава команды. Встреча взрослых закончилась также победой кусинцев со счётом 6:1. Надо отметить судью товарища Плотникова, справедливо и правильно судившего матч.
Футболистам Магнитки надо усвоить и запомнить, что победа придёт к ним только после упорного труда, напряжённых тренировок!"
Да, понятна степень разочарования магнитских болельщиков. И особенно она становится понятной по последнему папиному предложению. Представляю, с какой горячностью писал его отец в тот вечер!
На Магнитке был лучший семейный друг - Шариков! Папа с мамой всегда его добрыми словами вспоминали. Он был гораздо старше их, ветеран войны, орденоносец, имеющий ранение, потому всегда прихрамывал. К родителям относился, как к своим младшим сестре и брату. Искренне любил их. Да и папа с мамой отвечали ему тем же. Они любили ходить к Шарикову в гости. Ещё бы, ведь жена у него была искусная кулинарка, а сам он был балагур и весельчак. А ещё у Шарикова была большая библиотека: собрания русских и зарубежных классиков, книжки советских писателей, к примеру, "Как закалялась сталь" Николая Островского, "Молодая гвардия" Александра Фадеева, "Соль земли" Георгия Маркова... Но главной изюминкой были "громкие" новинки, к примеру, первые две части трилогии "Живые и мёртвые" Константина Симонова или "Не хлебом единым" Владимира Дудинцева, или "Тишина" Юрия Бондарева, или всегда ожидаемые книги Михаила Шолохова, Ильи Эренбурга, Константина Паустовского и уже Василия Шукшина, Чингиза Айтматова...
А ведь папа с детства был большим книголюбом! С детства он, что называется, запал на чтение раз и навсегда! А повзрослев, стал уже относиться к книгам как к каким-то священным идолам своим. Стал относится к ним с каким-то благоговейным трепетом, словно это были живые, маленькие, беззащитные, но могучие и бесконечные по своему содержанию существа! И здесь важно отметить, что уже с ранних молодых лет читать он начал книги не только или даже не столько ради эстетического удовольствия, а сколько ради восполнения недостаточного, как он считал, своего образования. Именно избирательным и вдумчивым чтением, не сомневался он, можно восполнить этот свой, как он считал, недостаток. И потому целенаправленно и скрупулёзно изо дня в день он свято следовал этому своему убеждению. И потому совсем не удивительно, что, познакомившись с Шариковым, он стал самым преданным читателем его библиотеки...
А ещё у Шарикова, наверное, у единственного на всю Магнитку, был телевизор. И вот вечерами мама с папой с удовольствием шли к другу в гости. А их всегда ждали. Накрывали стол. Включали телевизор. И дружеский душевный вечер затягивался, порой, до поздней ночи...
8
Через два года после свадьбы родилась дочка. "Как принесли её с роддома, - вспоминал папа, - гляжу, тёща сразу её в баню понесла. А ведь зима была, холодно. Я испугался. Кричу ей: куда ты её, мамаша? Ты что, она ведь совсем ещё маленькая! - А тёща мне рукой машет, дескать, ничего не понимаю. А в бане её запросто напарила, намыла, завернула распаренную в одеяло, принесла в дом, сунула ей в рот хлебный мякиш в марле. Смотрю, доченька-то моя уснула, только посапывает! И никогда потом не болела - здоровенькой росла, ведь тёща всегда рядом была - мудрая ведь женщина была, да и всегда ведь всё своё было - всё живое, натуральное, здоровое..."
Папа часто рассказывал, что долго не могли они с мамой выбрать имя: хотелось одновременно и необычное, и красивое. Уже неделя прошла, вторая прошла, третья уж была на исходе, а имени всё не было.
"И вот в училище, - рассказывал папа, - мне вдруг коллега говорит: "Игорь Николаевич, а назовите её Неллей!" - Меня, как осенило: точно! - думаю. Сразу - домой. Прибегаю и объявляю Любе: всё, имя есть - Нелли! - Нелли Игоревна! - а, как красиво! В этот же день и зарегистрировали..."
Первый ребёнок - доченька. Жили теперь ею, ради неё. Гуляли теперь втроём. Нёс её аккуратно всегда папа. Держал перед собой высоко. Мама рядом пристраивалась и слала дочке воздушные поцелуи, улыбалась, корчила ей лицо, язык показывала. Поглаживали её оба ласково по разным милым местам, целовали, да разговаривали всегда с ней, чего-то объясняли ей. Дочка прислушивалась...
На одной фотографии в саду смеющийся папа лихо поднял её над буйно цветущей клумбой. А мама рядом хоть и смеётся, но поглядывает на них с опаской: чтоб не упала...
Лишь раз родители разлучились с полуторагодовалой доченькой на две недели, уехав отдыхать в Сочи. И в эти две недели дедушка, Иван Павлович, самоотверженно не разлучался с ней, порой, забывая даже о незабвенных конях!
А внучка-то по началу была весёлой, всё игралась с дедушкой, всё водила его за собой, всё ему что-то рассказывала, да показывала... А потом вдруг затосковала. Всё чаще и чаще стали слёзки у неё появляться, да всё больше и больше стала на калитку поглядывать, да всё причитать стала: "Мама-папа-мама-папа-мама-папа-мама-папа..." Дошло до того, что бабуся с дедушкой уже хотели телеграмму слать отдыхающим, чтоб срочно возвращались! А родители в это время...
А молодые родители в это время в международном молодёжном лагере "Спутник" наслаждались отдыхом.
"Люба-то в первый день сильно сгорела, - рассказывал папа. - Решила за один день загореть. И не просто загореть, а меня обогнать! А она же беленькая, никогда ведь не загорала. Естественно, сразу сгорела. Да сильно! Ох, Любка, Любка... Вечером - температура высокая, вся красная, пузыри по всему телу. Я испугался. Что, - думаю, - делать. Побежал к санитаркам. Давай её сметаной натирать. Ох, Любка, Любка... Что ни будь то было с тобой! Но всё обошлось. Потом уж она так не загорала..."
"Отдыхали мы вместе с иностранцами - немцами, американцами, французами, - продолжал весело вспоминать папа. - И вот один раз решили мы устроить пикник для французов. Взяли с собой мяса, фруктов, водки, вина. Да много всего. То есть, решили угостить с размахом - по-русски! Но сами между собой договорились не пить: пусть французы напьются, а мы останемся трезвыми. И вот нажарили мы шашлыков, разлили вина. Выпили. Снова разлили. Французы пьют, а мы всё больше вид показываем, что пьём. А всего ведь много - и мяса, и спиртного. Французы глаза выпучили: они же такого изобилия никогда не видели. Наелись, напились. О-о-о, стоять на ногах не могут, языки не ворочаются, ничего не соображают. А мы - советские люди - не пьяные, в своём уме, ведём себя достойно. А когда стали возвращаться, французы, естественно, идти не могут. Мы их тогда на себе потащили. Даже женщины наши их мужиков потащили, во как! Смотрю, и Любка на себя какого-то француза взвалила - тащит его, молчит... А на следующий день французы поражаются, дескать, какие мы - советские люди - сильные! "Вот так!" - говорим им...
"Помню, встреча была с композитором Яном Френкелем, - не мог папа остановиться. - Собрались мы тогда в Красном уголке. Он сел за рояль, а мы все вокруг инструмента встали. И вот весь вечер он нам свои песни пел, а мы подпевали... А как мы здорово с Любой там в настольный теннис научились играть - лучше всех играли: в паре всех обыгрывали! Потом даже все боялись с нами играть... А на день Нептуна, помню, нарядились все в первобытных людей. Я на себя какие-то ветки повесил, на голову замотал полотенце в виде чалмы. Какую-та брошь прицепил посередине. Лицо гримом обмазал. Мама тоже вся нарядилась, обмазалась. И стали мы танцевать вокруг Нептуна. Вдруг он как закричит: "А ты почему не танцуешь? - и показывает на Любу. - В воду её!" - А Любаша моя испугалась, завопила: "Ой, не надо, не надо меня в воду! Прости меня, пожалуйста, я больше не буду!" - Уже стражники к ней подбежали, уже давай хватать её, но я успел всё-таки уговорить Нептуна не бросать её - смилостивиться: прости её, пожалуйста, - говорю, - смилуйся, она больше не будет!.."
"А за день до отъезда, - продолжал папа, - был митинг, посвящённый двадцатилетию трагедии Хиросимы. Я тогда выступил от имени уральской делегации. Да так здорово у меня получилось! На следующий день меня приглашает к себе в кабинет директор лагеря и говорит: "Игорь Николаевич, предлагаю вам быть моим заместителем по политической части. Жить будете прямо на территории лагеря в собственном доме на берегу моря. Соглашайтесь!" - Я растерялся. - Спасибо, - говорю, - но мне нужно посоветоваться с женой. - "С женой? - удивляется он. - Да вы что! Игорь Николаевич, такие предложения делаются только раз в жизни!" - И всё-таки мне нужно посоветоваться, - говорю. - "Хорошо, Игорь Николаевич. Завтра жду от вас согласия!" - Предложение, конечно, показалось заманчивым: в собственном доме, на берегу моря... А Любе рассказал, она сразу отговорила: "Да ну-у! - говорит. - Не хочу здесь жить, здесь жарко. Да и какая эта жизнь - в лагере! Да и какая эта работа: будешь всё время выпивать, всё время по ресторанам с иностранцами шляться... Нет уж, - лучше нашего Урала ничего нет на свете!" На следующий день отказался. Директор даже расстроился. Говорит: "Такого, как вы, я давно себе хотел заместителя!" Вот так... Эх, Люба-Люба, отговорила меня. А так бы жили в собственном доме на берегу моря!" - "Ой, отец, - махала рукой мама, - ещё не известно, где бы жили! Слава богу, что я тебя отговорила, а-то не известно, ЧТО бы с тобой там стало!" - "А ЧТО бы там со мной стало?" - "А - то... Сказала бы я тебе..." - смеялась мама.
"А последнюю ночь, - продолжал воодушевлённо папа, - мы с чехами в одном номере ночевали: мы ещё не успели съехать, а их уже заселили. Да за одну ночь так с ним подружились, хотя ни одни толком русского не знали, ни мы толком чешский! Но как-то почувствовали друг друга. Даже песни пели с ними - "Катюшу" пели... Потом года три переписывались, они нам коляску для Неленьки выслали. Ох и красивая коляска - все спрашивали, где мы такую купили. Мы даже собирались к ним в гости в Чехословакию ехать. Уже загранпаспорта стали оформлять. А потом вдруг как-то в раз с ними перестали общаться, когда у них там в шестьдесят восьмом события-то начались..."
"А как из самолёта-то вышли, - рассказывала мама о возвращении, - сразу вздохнули - слава богу, на родину вернулись! Сразу обрадовались с отцом: Урал, Таганай, родина! Сразу свежо стало, не жарко, сразу дышится легко... На Магнитку-то прямо бежали. Как увидели леса-то родные, да горы, да Таганай, да речку, сразу никакие юга стали не нужны! Ой, Магнитка родная... Как рады-то были..."
Здесь не могу не привести стихотворение магнитского поэта того времени В. Гроо: