Ещё в конце город к нам в город прислали нового главного архитектора. Прежнего прогнали на пенсию за не соответствующую продажность. Чуть ли не за бутылку дело обходилось там, где можно было рвать и рвать. Не на своём месте был человек и место освободили. Новый был из Харькова, голос хрипл, телом худ, если бы не румянец и уверенный взгляд, то похож был бы на туберкулезника. А так главный архитектор, причем деятельный. Сразу же по приезду организовал строительство автобусной об-становки и двух общественных туалетов. Правда из-за нехватки средств строительство пришлось заморозить, но на следующий год грозился начатое достроить и ещё возвести много. Мне давно уже надо было интервью у него взять, но боялся. Увидел раз на бри-финге его взгляд и понял, что могу и не вынести. Орлиный взгляд, такой, что сверлит до самой души, вынимает её наружу и для подробнейшего осмотра раскладывает. Если в толпе сидеть, то взгляд этот распыляется и для отдельного человека не смертелен. Притом начальство рядом молниями взглядов пронзает, архитектор не ахти какая шишка, поэтому терзательность его взгляда смягчается. Но если интервью брать, так это ж один на один. Он то Один, а я ноль без палочки. И никуда не денешься от такого взгляда. А у меня мозги слабые, чуть что - беда. Поэтому долго я интервью отсрочивал, показывал, что занят, притворялся, будто забыл, когда пришли ко мне из архитектуры. Мелкая сошка, сосед. Долго крутился вокруг да около, а потом выложил, что начальник его недоволен моим поведением и публично это высказывает. Спрашивает, что это за фифа такая, газетчик ваш. Вместо чинопочитания нос воротит, уж не возомнил ли. А ведь архитектор по начальственному приказу на своё место воздвигнут. Значит если на него ноль внимания, так это против всей системы бунт и растоптать, чтоб и следа не осталось от сей зловонной мелочи. Такие вот мысли излагал главный архитектор, пока в пьяном виде, но возмущение имеет свойство накапливаться и скоро может выплес-нуться по трезвости. Я то в городе единственный писака, убить не должны, но наказать могут строго. Наказания мне вредны и опасны прекращением существования, пусть и временным. Нужно было идти. Я три дня готовился и набирался сил. Усилено питался, читал детские книжки и про географию, всячески укреплялся в мозгах, взял у жены очки, для смягчения орлиного взгляда. Собрался идти, но на день отложил. Потом еще на день, потом выходные, потом позвонили из райадминистрации и сказали, что нужно про нового архитектора написать. Человек отличный и строитель в душе. Надо. Тут уже не отвертишься, взял блокнот, ручку сунул в карман и пошёл, свесив голову. Ду-мал про погоду и многочисленность форм облаков, лишь бы в голову не впустить мысль про архитекторский взгляд. Боялся от одного воспоминания угореть. Шагами мельчил, цеплялся носком за пятку. Но беда, что городок мал, поэтому как ни замед-лялся, а через двадцать минут прибыл к старому особнячку, точнее крылу старого особнячка, пережившему все местные лихолетья и ныне вмещающему отдел архитек-туры.
Пожалел, что не курю, так бы можно было ещё несколько минут ухватить за сигарет-кой. Зашёл, пахнуло сыростью, дверь прикрыл - стало темно. Потихоньку шел, боясь натолкнуться на что-то, шум будет, грохот, потом свет включат и окажусь в идиотском положении. Как в кино. Решил повернуть обратно и дверь открыть, но потерялся куда идти. В стену уткнулся, слизкую и неровную. Пошёл вдоль стены, наткнулся на стел-лаж. Стал идти вдоль стеллажа и упёрся в тупик. Развернулся и остановился. Ходить дальше было глупо. Раз ничего не видно, то лучше всего стоять и ждать. Когда-нибудь либо дверь откроют, либо свет включат. И минуты идут, оттяжка встречи. Может пока свет включат, архитектор и уйдёт. Тут уж я не виноват, тут уж случайно. Хотя и ругать будут. Сильно будут. Вздохнул. Давно уже не было, чтобы простое интервью в такую тягость было. А ведь говорил с начальниками куда погрозней, даже областному вопрос задал и сознание не потерял, когда он хвалы не понял и заподозрил ехидство. Выдер-жал. Конечно тяжело было, едва сознания не потерял, но выдержал. Крупный началь-ник лучше мелкого, потому как корреспондент для него чепуха, червячок, на который и смотреть не стоит. Поэтому сидят развалившись, брови не топорщат, голосом громы не производят и не повергают в ужас. Вещают себе что-то, будто в пьяном виде мухе анекдот рассказывают. И понятно, что муха, пшик и глистов рассадник, но пьяный вид прихлопнуть мешает, да и что за интерес. Мелкому же начальнику корреспондент добыча вполне приемлемая, поэтому весь арсенал применяют, чтоб начальственность свою, принадлежность к небожителям доказать. Тут ещё взгляд такой у человека, будто орёл, как такое выдержать? Самое страшное, что потом позор может выйти. Если запа-ду, потеряю сознание, то архитектор совсем обидится, заподозрит злонамеренность и станет лютейшим врагом. Мне и так жить тяжело, а ещё если враги, совсем будет не-вмоготу. Удержаться нужно в существовании, ой нужно. Жарко стало, будто не в сы-рой темноте стою, а в печи доменной. Утирал пот да подрагивал от предчувствия своих печальных перспектив. Шансы себе придумывал. Что в глаза архитектору не смотреть, только в блокнотик, вопросов не задавать, записывать всё подряд, потом благодарить слёзно и радоваться бурно, что наконец осиян наш городок светочем архитектурной премудрости. Поклониться в ноги, хвалить безмерно, может и ручку поцеловать. Даже если ложь почувствует, то не подкопаться к ней, потому что лояльна и от избытка на-чальствопочитательных чувств. Это ложь святая и неприступная. Только бы не смот-реть в глаза.
Ноги устали, переминал и старался не думать больше, чтоб сберечь мозговые силы для самого важного испытания. У меня ведь мозг, слабенький и устающий. Однажды даже не выдержал вычисления сколько стоит 150, пирожок с рисом и карамелька. Беречь нужно мозг. Стоял, пока через неизвестный промежуток времени не открылась дверь. Вошли двое мужичков лет за сорок и с папками.
-...расхворался чего-то.
-Пить меньше надо.
-Шеф вон ничего не пьет, а тоже в последнее время разобрало его.
-Вылечат, у него...
Хлопнули дверью. Я минут подождал в темноте и пошёл к двери. Болен. Вот если бы издох, тогда гора с плеч, но такие ведь не дохнут в нужное время. Завтра сдохнет или через год, но не сейчас. А интервью сейчас брать. Кровь из носу, голову с плеч, а брать. Журналист не бродяга, а человек уравновешенный подневольностью. Слово НАДО пишет через все большие буквы. Иду. За дверью была лестница. И коридор. Прежний архитектор сидел на первом этаже, но новый был гордец и явно поселился на втором. Постучал и заглянул в первую же дверь. Там в комнатке сидела приятная девица, пила чай и заполняла кроссворд. Секретарш я не боялся, глядел на них уважительно, но уверенно.
-Здравствуйте, а где ваш начальник располагается?
-А ты кто такой?
Девица была опытная и намётанным глазом определила во мне шушеру с которой це-ремониться нечего.
-Я это, я корреспондент городской газеты. Прибыл по приказу главы администрации.
Знаю я как с ними разговаривать и чем пробирать. Девица сразу подскочила, предло-жила сесть и побежала узнавать, свободен ли начальник. Я улыбался. Испугал дуру приезжую. Хорошо. Очень хорошо. Она выскочила запыхавшаяся и покрасневшая, явно щипанул её за зад, от такого у всех баб определенные части щек красятся.
-Проходите.
Улыбалась и даже чуть заискивающе кивала головой. Я улыбаться перестал, потому что теперь пришёл черед дрожать от страха мне. Глядя в ноги шагнул, ожидая оказать-ся в евроремонте. Но впереди была винтовая лестница.
-Подымайтесь, Владимир Николаевич вас уже ждёт.
Сразу видно, что нездешняя. Сначала перебрала в уничижении, теперь в уважении. Я, как человек в существовании неустойчивый, уважением не пользовался, со мной можно вежливостей и не разводить, погрубее гаркнуть и делов то. Застучал ногами по желез-ным ступенькам. Поднялся на второй этаж, собрался с духом и отворил резную дубо-вую дверь. Попал наконец в евроремонт, не поднимая глаз прошуршал по ковровому покрытию и присел на стул около длинного, похожего на жабий язык стола. Положил блокнот, изготовил ручку. Архитектор молчал, я тоже. Но это было не хорошо, поэтому я поощрительно кашлянул. Тишина. Собрал в себе последние силы и молвил.
-Здравствуйте Владимир Николаевич.
Тишина.
-Поделитесь вашими достижениями и планами с читателями.
Тишина. Я вдруг испугался от мысли, что его нет в кабинете. Осмотреться боялся, чтоб не наткнуться на его взгляд.
-Так что вот.
Тишина. Минуты две. Я чувствовал, что скоро западу и ничего не мог сделать, когда услышал спасительный кашель. Архитектор был здесь. Это он показывает свое отно-шение к поганому писаке. Мол, гавно такое, сиди и жди, пока все дела поделаю. Пусть, главное, что он здесь. И не молчать. Молчать, значит думать, что происходит, значит знать, что взгляд его вперен, страшно молчать! Говорил.
-Жителям, многоуважаемый Владимир Николаевич, интересно знать, какие прекрасные здания вырастут на нашей тучной земле.
-Пришёл, значит.
-Вопросы архитектуры очень интересны читателям и очень важны для них, особенно в такое важное время, когда наша молодая страна поднимается с колен и строит прекрас-ный дворец своей государственности. Что же будет строить в нашем прекрасном горо-де?
-Не заливай, не заливай. Заставили, так пришёл. А чего ж по хорошему не хотел? Про-тив меня что-то имеешь? Поверил слухам? Кто наболтал? А ну отвечай!
Я скукожился над блокнотом и почувствовал, что на грани. Я чувствовал как его нена-висть прожигала мне темечко, моё слабое, розовое темечко, мягкое, как у ребенка.
-Кто тебя настроил против меня! Говори!
-Большая проблема нашего города это дороги. Они конечно хорошие, но желательно бы засыпать самые глубокие ямы и будет ли глав..
-Молчать, гавно такое! Отвечай, почему морду свою поганую воротил! Брезговал! По чьему приказу!
Я стал записывать в блокнот названия всех известных сортов пива. Буковка за буков-кой, выходили слова, пары слов, десятки слов, только бы не думать, только бы спастись от этого крик4а. А какой там взгляд!
-Ты что там кропаешь! Опять против меня! Скотина! Пёс! Растопчу! Уничт...
Архитектор вдруг прервался и что-то ляпнуло на стол. Или сначало ляпнуло, потом прервался, я не заметил. И поглядеть не решился, писал уже импортные сорта, но по звуку было похоже будто кусок слизи ляпнул. Архитектор умолк и стал кряхтеть. Как бывает, когда пописал и заправляешь штаны. Уже струсил, заглянуд за живот, вставляя член в матню и кряхтишь. Сорта кончились, архитектор молчал. Шелест кнопок
-Маша, принеси чая!
Тишина и посапывание, будто боров в куче сена устраивается.
-Так вот, градостроительный кадастр чрезвычайно важен для города, он позволит упо-рядочить и вести учет, сначала затраты, но потом прибыль, в крупных городах давно прибыль, и красиво, не как попало города растут.
Вкрадчивые и грузные шаги по ковру, писк половиц.
-Ты сволочь!
Горячий пар над самим ухом.
-Сволочь, сволочь! Кто тебя подкупил? Ворона? Сыроваткин? Островский? Эта еврей-ская падла, да? Говори! Он схватил меня за плечо, сильно схватил, дернул, хотел раз-вернуть, но вдруг отпустил и что-то упало на пол. Я стал писать слово "акустика" большими печатными буквами. Красивое слово и хоть не наше, но звучит по родному. Сразу заросли какие чудятся, берёзки, соловьи поют. Архитектор хрипел за стулом, теперь как-то тяжело, обреченно. Потом он сел в кресло.
-Из-за врагов я не в форме. Такие как ты злят меня! Мы будем перестраивать улицу Харьковскую. Она кривая, мы снесем четыре дома и выровняем её. Красивая улица, проект пришел из Киева. Лучшая улица будет, рассматривается вопрос о финансирова-нии. Наш город будет самый красивый.
Он стал рассказывать о разных несбыточных планах, вроде постройки парка развлече-ний или гостиницы в девять этажей, улицы с фонтанами. Промелькнула и завонявшаяся за двадцать лет постоянного употребления идея о привлечении иностранных туристов к курганам, где были похоронены скифские вожди. Курганы давно уже все разрыли, но это считали не помехой. Можно технику пригнать, зарыть и даже большие наворотить. Заодно к верхушкам провести водопровод с туалетами, чтоб турист мог себя и древним вождём почувствовать и удобств цивилизации не лишался. Прочие глупости, в изоби-лии и красочно. Я записывал. Лихорадочно метался ручкой по бумаге и чувствовал возможное спасение. Пусть говрит, лишь бы не взгляд. Я радовался, не очень, очень мне нельзя, могу запасть, но в меру. Я выдержал. Старый проверенный способ не смот-реть в глаза. Глаза это окошки, внутрь, любой может проникнуть и набедокурить. При том у меня слабые мозги. Хорошо, что не нужно смотреть в глаза начальникам, хоро-шо, что это считается дерзостью. Если видеть носки своих туфель, то не так страшно и становишься крепче. Я смелел за каждым предложением, вписанным в блокнот, поэто-му, когда архитектор закашлялся, я даже не вздрогнул. Опять ляпас по столу, я чуть приподнял глаза. Увидел канцелярский набор, ножницы, ручки, карандаши, линейка и прочее. Еще вверх, всего лишь на несколько миллиметров. Гладь стола и глаз посреди. Обычный человеческий глаз в необычном отсутствии обрамлений из кожи и ресниц. Неуклюжие пальцы подбирают его и уносят вверх. Я не испугался, начальству можно всё, даже бросаться глазами. Кряхтение, стук в дверь. Та барышня. Я полез шнуровать свои туфли, не потому что я боялся, я женатый человек и ради бога, но я не любил, когда у меня были развязаны шнурки. А от неё пахло прекрасно, наверно цветами, они ведь хорошо пахнут?
-Вам с сахаром?
-Не надо.
Я любил сладкий чай, но она бы осталась насыпать сахар, а мне и так было тревожно от её цветущего запаха. Из под стола я видел её задумчивые коленки и розовые пятки, подмигивающие из шлепанцев. И так, тяжело, ещё она.
Архитектор сам сально пошутил и сам же засмеялся. Она тоже засмеялась, чуть позже. Я знал, что на её зубах цветут маленькие голубые цветы. Как раз сейчас, потом они пропадут, может быть надолго. Ушла.
-Пей чай, сволочь. И что я тебе плохого сделал?
-А консольные балки красивые?
Я хотел уйти от неприятного разговора, но он начал пить чай. Следовательно разговор мог продолжиться. Я тоже стал пить, досадую, что чай крепок, мне ведь всё крепкое вредно.
-И тут кривишься, ну говно!
Потом я уже понял, что архитектор решил плеснуть в меня чаем. Сначала окатило горячим, потом чашка, потом что-то тяжелое и я свалился на пол. Спрятал лицо в пыльную ворсу ковра и не двигался. Мне нужно было придти в себя после неожидан-ности. Слышно было, как упало что-то тяжелое, видимо архитектор. Я лежал и разме-ренно дышал. Про себя выговаривал слово кондоминиум. Мудреное слово.
-Руку подай!
Я лежал, будто труп. В чае, с бровью, рассеченной чашкой. Что-то под боком. Мягкое, будто мертвая крыса. Я однажды упал на мёртвую крышу. Залез у тестя на сарай, шел, согнувшись в три погибели, забыл, что говорили про доски, источенные шашелем. Грохнулся вниз и запал. Когда меня откачали, то первым делом спросил жену, была ли крыса. Я точно помнил, что упал на крысу. Жена не помнила, но тесть подтвердил. Иногда мне кажется, что я и убил ту крысу. Теперь новая. Я боялся почувствовать, как она начнет меня грызть. Однажды в психбольнице мне встретился человек, утверждав-ший, что все крысы мира это единое существо. Оно может мстить и мстить жестоко. Человек рассказывал, что работал в санстанции, даже не дератизатором, а просто мел-ким чиновником, за бутылку водки выдававшем разные разрешения. Но Крыса съела его детей, сына и двухлетнюю дочку. Он был слаб, не смог мстить, испугался и теперь прятался от чудовища по больницам. Там крыс обычно не было, за исключением сто-ловых, но еду человеку приносили товарищи.
-Подай руку, сволочь!
Воспоминания хороший способ дать мозгам отдых. Руку ему подавать не собирался. Дурак необразованный, разве можно так с прессой, мы ж полезные, мы ж нужные и не самовольно, а по разрешению! А он чашкой. Хорошо хоть не в глаз. Я ему пакость ответную сотворю. Сотворю, сотворю! Ишь возомнил из себя, архитекторишка воню-чий! Вспомнил, что нельзя злиться и стал вспоминать с месяц назад пойманную щуку более чем в полметра длинной. И на уху и на заливное хватило. У меня жена мастер заливные делать, такое чудо изваяет, что потом не отойдешь, пока всё не умаешь. Я один раз даже от переедания из сознания вышел, да так, что дольше обычного обратно меня возвращали.
-Подай руку, а то по морде дам!
Ответить я не решился, всё-таки хоть и говно, но начальство. Высота положения сгла-живает уродство человека. Гитлера вон даже бабы любили, хотя чмо чмом. Возразил действием, закрыв уши. У меня, как у человека правильно сложенного, диаметр указа-тельных пальцев совпадает с диаметром ушей, так что заткнул вполне. Однако слышно было. Уж очень громко архитектор матерился, а потом просить стал, снисходя даже до слёз. Всё ему руку нужно подать было. Я решил руки не подавать. Меня ведь и круп-ные начальники почти не били, а тут нашёлся небожитель, чашками бросаться. Теперь вот рыдает. Чтоб знал как журналистов ругать. Машку свою вызывать боится. Чтоб слабости не увидела. Начальству это самое страшное. Всякий авторитет теряется. Вме-сто завораживающего колдовства власти, никчемная слабость. А может кобелёк, не власть бережет, а мужское достоинство. Он затих. Я пальцы из ушей убрал и почувст-вовал, что бок замокрел, хотя столько напотеть я не мог. Вспомнил о мертвой крысе и испугался. Не хотел оказаться снова в психбольнице. Как мог быстро поднялся и побе-жал к двери. Она оказалась запертой, стучать было неудобно. Архитектор всё клянчил мою руку. Я уже сообразил, что не для приветствия, а чтобы помог встать. На вид кре-пенький, а подняться не может. Прямо рыцарь немецкий. Такое сравнение меня пора-довало. Мне очень нравился Александр Невский, как он сначала шведов, потом немцев грохал, причём задолго до Полтавы и Сталинграда. Славный был князь, я даже пожа-лел, что сам не Шурик. Задал бы этому разнорабочему с дипломом трёпки. В порыве княжьей смелости поднял глаза и увидел руку. Ладно глаза, он бывают искусственные или обманывают, но рука. Не крыса, а рука. Расплывающаяся человеческая рука, даже с порядочным куском плеча, будто окорочок. Она была здесь лишняя и придавала комна-те вредный оттенок нереальности. Мне было нельзя видеть то, чего не могло быть, поэтому я отвернулся. Сами руки не живут, тем более с кусками плеч. И что ей делать на ковре у главного архитектора города? Самой. Руки могут существовать только в комплекте с остальными органами или заспиртованные в банках. Знал это точно, ещё со школы. Руки может не быть, это у всяческих инвалидов. Но чтоб рука сама лежала на полу и истекала слизью, будто протухший студень, такого не бывает. Я на всякий случай проверил свои руки, обрадовался их полному наличию и вспомнил, что никогда не видел протухшего студня. Жили не богато, поэтому съедали всё быстро. Даже сало не успевало застариться. Мельком глянул на руку. Она продолжала расплываться. И точно, как протухший студень. Наверное он такой и есть. Но откуда рука? Взялся рас-кладывать всё по полочкам. Врачи говорили, что логика для меня - спасительная нить. Логика - Ариадна. Если руки быть не могло, но я её видел, то следовало её объяснить. Сначала происхождение. Мои руки на месте, архитектор бы своими не разбрасывался, всё-таки руководитель. Значит чья-то. Почувствовал значительное облегчение, мог уже смотреть на неё без внутреннего содрогания.
-Дай руку!
-Зачем Вам чужая рука?
-Это моя, сволочь, моя рука! Ну быстрей же!
Архитектора было за столом не видно, но явно шутил. Как же его, если ничем не при-мечательная, самая обыкновенная рука. Ничуть не начальственная. Никаких способно-стей казнить и миловать в руке. И голая. Архитектор был в пиджаке, а тут голая рука с куском плеча. Даже и подумать не мог, чтобы главный архитектор города сидел на рабочем месте голый. Поэтому не его рука.
-Я наверно пойду? Спасибо большое, всё записал, статья ...
-Никуда ты не пойдёшь!
Зашумел ящиками стола, что-то перебирал, потом щелчок и над столом появилось его перекошенное лицо. Я бы потерял сознание, но следом появилась рука, его рука, целая и невредимая, прикрепленная к телу. Действительно был гол. И зачем-то грозил мне пистолетом. Опасная вещь, но то, что рука на месте, так меня успокаивало, что на пистолет я почти и внимания не обратил.
-Дай руку! А то пристрелю, как собаку!
Пошевелил пистолетом, будто вот-вот стрельнет. Я кивнул головой и спрятался за столом. Толстая дубовая перегородка между нами. Перегородки начальство ставит уже на местах, говорят для того, чтобы не видно было секретарш, делающих минет. Врут. Сколько я брал интервью с начальниками разного полёта, но такого безобразия не встречал. Потому что в начальство выбивались люди, смогшие превозмочь в себе блуд-ливость ради карьерного роста. А слабые на передок, в гору не шли, быстренько сна-шивались на переферии. Потом рассказывали всякие глупости о властьимущих. Зави-стники. Выстрелил. Пуля прошла совсем рядом от меня, выбив солидную щепу. Я припал к полу, архитектор завыл. То ли сам головой ударился, то ли что-то упало. Мне это без разницы. Лёг головой к столу, на темечко блокнот и руки. Даже если ухитрится попасть, то есть шанс выжить. О том, почему он начал стрелять не задумывался. Могло увести слишком далеко. Лежал минут пять, никто не пришёл, архитектор затих. Уже ничего не просил и даже не шевелился. Он мог схитрить, ждал, чтобы я вылез, потом застрелит, но меня одолевали плохие предчувствия, поэтому встал. Медленно-медленно. Шагнул. Архитектор лежал в страшном виде. Без рук и одной ноги. Около обезображенного лица валялись глаз, нос и нижняя губа. Я отошел к двери, но она по-прежнему была закрыта. Я точно знал, что не виноват, но что я мог доказать? До меня архитектор был здоров и цел, с орлиным взглядом от которого душа уходила в пятки не только у строителей. А теперь он развалился на части. Неизвестно как, но обвинят меня. Я ведь никто и долго не хотел идти, брезговал, недолюбливал, об этом все сразу вспомнят. В тюрьму мне нельзя, мне даже суд не пережить, потому что у меня мозги - десятая часть обычных и чуть только какая перегрузка, сразу западаю. Мне даже в шахматы нельзя играть, даже в дурака. За разрушение начальника, ещё такого деятель-ного и архитектора, по голове не погладят. Накажут строжайше. Может даже убьют. Я оглянулся. Было зашторенное окно, но даже если я его выбью и убегу, то это не спасёт. Поймают. Не хотел в тюрьму. Логика, она должна спасти меня. Догадаться как её при-ложить. Ничего достойного в голову не приходило. В ожидании спасительных предло-жений решил пока стащить архитектора до кучи. Лепил из наличных запчастей. Слава богу, избытков органов не обнаружилось. Две руки. Первая, на которой лежал, вторая с пистолетом. Могла появиться и третья, но не было, а может догадливо не замечал. Мне же нельзя видеть того, чего нет. Притащил ногу, собрал лицевую мелочевку. Оглядел-ся. Пожалел, что архитектор меня не ранил, так бы хоть козырь в руках. А то ведь наве-сят всех собак и ничего не докажешь. Я конечно был им нужен, я ж один писака в го-роде и никто в эту глушь не поедет, но они ведь на расправу скорые, сначала голову отрубят, потом пожалеют, слегка. Старался, чтоб не стало обидно и без отчаяния, по-тому что мне нельзя. Раз жена, шутки ради, прочитала мне "Серую шейку", так ведь запал, потому что жалко птицу было, лиса это гадкая, кружилась мимо бедной уточки и зубами щёлкала. Так же и вокруг меня закружат, желая скорейшей мне погибели в отмщение начальственного лица. Чтобы не впасть в отчаяние, стал вспоминать сколько букв в родном алфавите. К единому мнению не пришёл.
Зато счастливо вспомнил, как дети, если что-то отломают, то стремятся приставить. Никогда не выходит у них, но всегда пробуют. Надежда на последний шанс, а вдруг. Я по мозгам был дитё дитём и тыкнул архитекторский нос, но так был рассеян, то попал в глазное отверстие. Нос, на удивление, утвердился и остался, даже когда я убрал руку. Оторвался не трудно, но с применением некоторых усилий. Водрузил на место, занял-ся губой и глазом. Более-менее ровно примостил и почувствовал надежду. А вдруг повезет, вдруг восстановлю архитектора и минуют меня кары начальственные. Будто и не было ничего. Цел архитектор, был и остался. Разве орлиность взгляда может не остаться, да уж не моя это забота. Чтоб восторгом не захлестнуло, стал думать о рассе-чённой губе. Сначала разобрался где какая рука, примостил их, ногу влепил и стал архитектор целёхонький. Только плохо, что на полу лежал. Не по чину. Когда подымал, то одна рука снова отпала. Левая. Уже усадил, голова покатилась, смяв всё лицо. Я отошёл в угол, там постоял минут пять, успокоился, вспомнил благопристойный анек-дот и обещание президента, что жизнь вскоре станет лучше. Духовно укрепившись, вновь приступил к лепке тела. Руку без труда, а с головой пришлось повозиться. Труд-ное оказалось занятие, добиться портретного сходства. Полез в стол, нашел там фото-графии и по ним архитектора восстанавливал, потому что у меня в памяти от него ос-тался только орлиный взгляд в форме двух молний наиярчайших. Хоть и не скульптор, но лицо сделал похожим, голову облокотил на спинку кресла и отошёл помиловаться творением рук своих. Почувствовал хлюп под левым каблуком. Что-то под туфлей было. Ногу поднял и увидел в куске слизи золотое кольцо. Массивное, наверняка архи-тектора. Подобрал, вытер носовым платком и вознамерился надеть, когда обнаружил, что на правой архитекторской руке не хватает среднего пальца. Шевельнулось во мне мрачное подозрение, вернулся я к пятну, откуда изъял кольцо и явственно различил там ноготь. Испариной весь покрылся, осознав, что раздавил начальственный средний палец. За такое по голове не поглядят. Конечно средний палец не указательный, во властном деле употребляется реже. Но и в носу грозно поковыряться и молодежный жест произвесть, какое другое применение. Начальству виднее и даже если нет пальцу применения, то не мое собачье дело руководителей телес лишать.
Опять заволновался я. Уже уверовал, что минула беда, обойдется всё и спокойно про-должу свой жизненный путь. Но палец. Самый длинный палец. Слыхал из пьяных разговоров, что ими ублажают друг друга женщины, те, которым с мужиками не повез-ло. В этом отношении архитектор не пострадал, он же мужчина. Мужчина. Я вспомнил, как у него отваливались руки и ноги. Вдруг и член. Это уже не палец, тут уж серьез-нейшие неприятности, убить даже могут. Я вспотел, подошел, расстегнул ширинку, облегченно вздохнул - всё в порядке. Не хватало мне только статьи за оскопление. Подумал, что мог бы своим пожертвовать. И даром мне не нужен указательный то палец. Сколько ни рвал, а оторвать не смог. Вот ведь загадка. Мозгом слаб, а телом крепок, не разукоплектуешь. Отошёл к двери и постучал. Главное на месте, а указа-тельного пальца секретарша может и не заметить. Сейчас главное уйти, а потом пусть думают, кто архитекторский палец растоптал. И тут я задрожал. Указательный палец не важен, но только не на правой руке. Ручку, то он держит. И карандаш. Архитектору ведь приходится много рисовать, как же он без пальца. Так это не пройдёт. От отчаяния я стал осматривать, разверзшиеся передо мной бездны и тут же был наказан за свою глупость. Запал и провалился.
Очнулся, как всегда, в больнице. Опять врачи скрутили расшатавшиеся мои мозги, но не выпустили, как обычно, а препроводили в тюрьму. Оказывается дело моё разбирали. Не знали, что делать, то ли отпускать, то ли судить за жестокое убийство. Меня нашли лежащем на полу у двери, а вокруг валялись куски архитектора. Конечно следователям увлекательно было на меня всё спихнуть, тем более, что головой слаб, но боялись огла-ски. Только скажи, что паршивый корреспондент разорвал на части главного архитек-тора, так ведь набегут со всех сторон писаки, чтоб сенсацию раздуть. Тут не дай бог выплывет, что сам разрыватель телосложения весьма хилого, а телеса архитекторские состава непонятного, пованивают, доктора вместо ответа только головами кивают. Чтобы тень на плетень не наводить определили сердечный приступ архитектору и похоронили в закрытом гробу. Меня же отпустили, потому что непонятно как всплыло на Западе об арестованном журналисте, вонь поднялась и так далее. Я бы и в тюрьме посидел, раз начальству угодно. Я ж не против, но начали по радио зарубежном мою фамилию трепать и отпустили меня. Живу теперь по-прежнему, только опасливо при-глядываюсь к крепости начальственных тел. Страшно мне, что опять могут развалить-ся. Им тоже страшно, поэтому теперь любое интервью дают только в присутствии сильных подчинённых. Не верят, что разорвать могу, но бывает то в жизни всякое. Даже небыль наскоки совершает. Опасались. Я же архитекторов невзлюбил ещё пуще прежнего. Когда ещё одного прислали, сразу пришёл, опросил, чтоб с чистой совестью забыть о нём на год. Через семь месяцев он умер от солнечного удара и нового не при-слали, потому что всё равно нечего в городе строить.
А про развалившегося я понял. У него просто вся жизненная сила на орлиный взгляд уходила, вместо крепления тела, вот и догляделся. Разболталось тело и пало, будто прогнившая осина. Не по чину грозен был, гармонию нарушал и умер. Зато другим уроком послужил и кто умный был, перестали зря бровями гневаться да чашками ки-даться. Не по чину жить не положено, за такое сразу или потом, но наказание будет непременно.