Иванов-Милюхин Юрий Захарович : другие произведения.

Рукописи не горят. Пятая книга Шолохова "Тихий Дон"

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Пятая книга Шолохова, не знавшая читателя.

   Нет прощения тем, кто уничтожает Правду, освобождая путь для Лжи!
  
  ... - Дайте-ка посмотреть, - Воланд протянул руку к Мастеру ладонью вверх.
  - Простите, я не могу этого сделать. - ответил Мастер.
  - Почему?
  - Потому что я сжег ее в печке.
  - Но рукописи не горят!
  - Почему? - спросил в свою очередь Мастер. - Я видел пепел от нее.
  - Это ваши мысли, только изложенные на бумаге. А мысли материальны и в отличие от бумаги они вечные. Вы же не станете утверждать обратное?
  - Пожалуй, нет, хотя... вопрос спорный.
  - Он бесспорный, и вы доказываете это своим творчеством.
  - Почему? И каким образом?
  - Потому что тема, раскрываемая вами в романе 'Мастер и Маргарита', мягко сказать, потусторонняя. И вы ее почти не выдумываете, она созрела в вашей голове. Самостоятельно...
  
  Много говорить - не сказать ничего. Поэтому вот несколько вопросов, ответы на которые можно с полной уверенностью назвать натянутыми: Лев Ефимович Колодный, родился в 1932 году в украинском Днепропетровске, журналист МК и прочее, нашел еще до горбачевской гласности рукописи первой и второй книг 'Тихого Дона' Шолохова. Они находились в доме у Матильды Емельяновны Кудашевой, вдовы писателя и друга Шолохова фронтовика Василия Кудашева, жившей в Москве с дочерью.
  О месте их нахождения знал и Шолохов, но не говорил об этом ни слова, когда на него началась облава за плагиат, связанный с именем донского писателя Крюкова. Якобы он написал рукопись романа 'Тихий Дон', а Шолохов через своего родственника завладел ею и опубликовал роман под своим именем.
  Почему Шолохов терпел лживые нападки за плагиат в течении почти всей жизни? Почему только Лев Колодный, еврей, соплеменник основных обвинителей в нем автора 'Тихого Дона', сумел найти эти рукописи? Почему именно еврей Герасимов, режиссер, поставил великолепный фильм по всем четырем книгам романа? Почему сделал главной героиней еврейку Быстрицкую, а не потомственную казачку Мордюкову, бившуюся до последнего за эту роль? Почему Льва Колодного наградили за нахождение потянувших на "нобелевку" рукописей, лишь званием 'Заслуженный деятель культуры'? Почему, несмотря ни на что, Шолохов был удостоен звания лауреата Нобелевской премии, учрежденной евреем Нобелем, владельцем в том числе бакинских нефтяных промыслов? Почему о рукописи пятой книги с продолжением "Тихого Дона", датированной 1953 годом, никто ничего до сих пор не знает? Ведь нашли, кому это было выгодно, две рукописи первой и второй книг, без дат и под хорошую наживу...
  
  Вопросов много, для несведущих. Например, первая стычка в Гражданскую войну между донскими и кубанско-терскими казаками произошла под станицей Кореновской при отступлении донцов в Крым. Главный герой в романе был прописан поначалу под именем Абрам... Сам Шолохов, если приглядеться к фото внимательнее, тоже имеет еврейскую внешность.
  
  
  Обе рукописи, вместе с письмами их автору от еврейских деятелей культуры, были проданы государству через посредничество Горбачева за 50 тысяч долларов. Авторство Шолохова было признано на уровне государственном. И мировом. Фильм 'Тихий Дон' не сходит с кино и теле экранов вот уже более семидесяти лет, не падая с вершин самых высоких рейтингов.
  
  Шолохов еврей по одному из своих предков?
  
  Это тонко организованная евреями акция по оправданию крепостного права под видом социалистического строя, не оправдавшая себя, но продолжающаяся в настоящее время под другим видом более решительно?
  
  Рукописи по прежнему не горят!?
  
  
  Мысль остается материальной!?
  
  
  На все эти вопросы есть только один ответ:
  
  Время - рассудит!?.
  
   Т и х и й Д о н
  
  
   Книга пятая
  
   Глава первая
  
   Григорий, опустившись на колени, крепко прижал Мишатку к груди, ощущая через шинельное сукно, как колотится его сердечко цыплячьим стуком, готовое пробиться через худую одежку и заплясать на выходе от радости и страха одновременно. Он провел враз одеревеневшей пятерней по завиткам бороды, похожим на черную с серебрением кисею, притянутую к подбородку, намереваясь прижаться губами к смугло розовым щекам. И сам отказался от затеи, испугавшись за табачный дух изо рта и за прозрачную кожицу мальца.
  - А Полюшку-то как не уберегли? Вы родились с ней зараз двойней, по осени ей бы стало семь лет, - спросил он с надрывным сипом. - Как и тебе.
  Мишатка сглотнул слюну, ковырнул пальцем медную на большеватом зипунке пуговицу с двуглавым орлом:
  - Она хватнула студеного молока из глечика, достатого с погреба.
  - А вы распалились за игрой на базу.., - посмурнел Григорий, отпуская мальца из охвата. Мишатка сдвинул треух на затылок и в первый раз поднял глаза на отца:
  - Тетка послала нас покрошить макуху курям, остатых на мале от набега красных. Они и телка нашего забили, - зачастил он. - Мороз был, ажник подпорки на клетях стрелили. Мы им покрошили, прибрались на скотиньем базу и прибегли в курень полдничать.
  - Тетка Дуня покликала?
  - Она сбирала на стол. Полюшка потянулась к глечику, дядька Миша налил молока ей в кружку. Она хватнула, глотку и перехватило...
  Сын замолчал.
  - Ну, Мишатка! - подогнал его отец.
  - По первости засипела, к ночи пламем взялась, - угнулся тот. - На кровати и сгорела.
  Григорий замычал, оперся рукой о ледяные гребешки, покрывавшие дорогу. Ему снова захотелось, как при вести о смерти Натальи, найти виноватого и смахнуть ему голову шашкой.
  - Фершала вызывали? - выдавил он из себя.
  - Наметом на санях прилетел, сказал ишо в дверях, что Наталью упустили, а дитя не дозволит.
  - Дозволил, - выдохнул Григорий.
  - Тетка сказала, что Полюшка на глазах истаяла. Меня-то не подпускали, ни что к матери ишо тада, ни что к Полюшке.
  Григорий поднялся с корточек, закинул сумку за плечо, глаза его жгуче горели. Мишатка спохватился, что отец после узнатого от него снова уйдет туда, откуда пришел, обойдя свой курень другой дорогой. Заторопился с рассказом новой истории связанной с ним:
  - К нам наведывалась тетка Катерина с хутора Дубровки, сродница тетки Аксиньи, к которой ты бегал от нас.
  Неловкость от простодушных слов Мишатки заставила Григория угнуть голову:
  - Мамка вам за те беги собчила? - все-же поинтересовался он.
  - Весь хутор об том гутарил, - сын пожал плечами. - А мамка только плакала. А когда приходила Катерина, я удумал, что это твоя новая жена.
  - Это кто ж такая, зараз не двоюродная сестра тетки Аксиньи? - умял Григорий неловкость. - У нее в Дубровках ишо дядька председатель ревкома.
  - Она. Думала прознать за тетку Аксинью. Спрашивала и за тебя, где ты бегаешь да к кому можеть пристал.
  Григорий огладил лицо свободной рукой, избавляясь от остатков неудобства:
  - Помню ее, они схожие были что лицом, что на фигуру. Но Катерина лет на пять будет помоложе.
  - Баба красивая, - рассудил и Мишатка. - И ласковая, как тетка Аксинья.
  - Так за что она хотела прознать, сынок? Не по наказу свово дядьки прибегла?
  - Ежли б за него сказала, я бы услыхал. А то объявилась на час, погутарила с теткой Дуняшкой. И пропала.
  Григорий посмотрел на свой сапог, загородивший дорогу бежавшему по наледи ручью, перевитому светлыми струями как девичья коса. Вода перестала чивкать под ногой песней жаворонка, зависшего промеж снежно белых редких облачков на темно голубом небе, не выцветшем еще над степным простором. Она сбежалась в небольшую лужицу с пузырями по верху и с выходом из нее вокруг подметки.
  - Нету больше тетки Аксиньи, сынок, - негромко сказал он. - Умерла она, на моих руках.
  Мишатка вильнул на отца темными глазами и молча засопел носом, Григорий дернул плечом, затем дал ручью свободу и поднял голову. На радостном оживлении природы лежала полупрозрачная и невесомая темная вуаль, разогнать которую тужился теплый ветерок, легкий как сама вуаль, прошитый тонкими и редкими холодными струями воздуха, непрогретого солнцем, ярым в это время. Шинель на спине пыхала жаром, но струи пролезли за воротник и за обшлага рукавов, заставив тело передернуться. Григорий глянул на Мишатку, застывшего рядом столбиком при плетне и улыбнулся глазами:
  - Пойдем домой, сынок, - сказал он. - Тут горевать нам ни к чему, пущай чайки над Доном чахнуть, им это на роду писано.
  Взяв Мишатку за руку, Григорий сделал было шаг к отцовскому куреню с плетнем, разметавшимся по концам крутояра, нависшем над Доном меловыми уступами. На бугре повыше пристани ближе к астаховскому базу кособочился одинокий караич доживавший долгий век, с купами потемневших за зиму яблонь, черешен и жердел в саду. Память подкинула картину, как привязывал он второпях коня к стволу дерева и как влезал к Аксинье в горницу через окно, чтобы увезти ее с собой куда глаза глядят, лишь бы оставалась с ним. Но не зря старые люди говорят, что на роду давно все записано, он помнил до подробностей как снимал с крупа коня мертвое ее тело, еще теплое и мягкое, чтобы предать земле в теклине яра в могиле, наспех вырытой шашкой. Она ушла от него с полузакрытыми глазами c накинутым на лицо головным платком. Григорий споткнулся было на вдохе и привычно загнал себя в безразличие. В груди боролись надежда на добрую встречу с родным очагом с подкинутым прошлым мерзлым бугром отчуждения от вражды с Кошевым, татем, убившим брата Петра, добившим мать одним присутствием в доме, пролезшим в семейное гнездо вопреки желанию всех ее членов. Он никак не мог взять в толк, как Дуняшка решилась на такой шаг, пойдя наперекор решениям родных по крови людей, вскормивших ее и берегших до зрелости. Как могла простить гибель от его руки старшего своего брата,убийство деда Гришаки и матери с внуками невестки Натальи с попыткой сдать в Дончека его самого. Такого в казачьем кругу не было со времен Дикой Степи. То ли поняла, что засидится в девках из-за невиданной доселе убыли молодых казаков в хуторе, то ли любовь к Кошевому не ведала преград. Он тряхнул головой и посмотрел издаля на мелеховский курень, поставленный сотню лет назад Прокофием, дедом, на краю Татарского. Может и при царе Александре Втором, отменившем крепостное право, после чего наплыв на Донской присуд кацапов с хохлами усилился. Но казачьи наделы были для них под запретом, они нарезались родовым казакам имевшим список из чинов и наград за походы в разные концы света. Наплыв селился в слободках по окраинам казачьего присуда в саманных из коровьего с овечьим помета мазанках,перемешанного с соломой Крытых той соломой от жита, промолоченного цепами. Заметил, что ставни на окнах куреня плотно закрыты, на базу не было скотины, видно Дуняшка загнала ее в хлев со стайками.Новая мысль заставила Григория замедлить движение,затем остановиться:
  - Где же вы живете, Мишатка? - оглядел он сына от сапог до дедовского треуха. - Перешли в хату дядьки Кошевого, как он бахвалился?
  - Никуда мы не стронулись, - негромко сказал тот. - Всей семьей сбились в нашем курене.
  - Так он еще при мне зачал подновлять свой дом, двух аргунов нанял с пилами и топорами. Грозился перейти в него, чтобы не быть с нами вместе.
  - Подновил, и продал наплыву... Хохлам.
  Григорий замедлил шаг, покатал по скулам желваки, стараясь не дать прошившей щеку судороге стянуть и горло, но та успела зацепить кадык, заставив его заходить ходуном. Качнулся назад, словно споткнулся на ровном месте, разом меняя решение:
  - Давай на кладбище завернем, оно стало для нас навроде члена семьи, - он удержал равновесие. - Э, как меня ознобом прошибло, ажник до гусиной кожи под рубахой.
  Мишатка пытливо глянул снизу и молча развернул на притоптанном снегу большеватые сапожки с заскорузлыми голенищами. Они тронулись по степной дороге, пробитой по снежной коросте колесами ребристых арб и широкими полозьями саней поверх колеи от них.Не заметалась она ни снегом, ни пылью, нередкой зимой от прикаспийских песков несмотря на то, что народу в хуторе убавилось до раз-два и обчелся. Григорий продолжал украдкой оглядывать сына, думая о том, что при нем малец ходил по базу в хромовых, начищенных как у княжьих наследников дутых сапожках, в синем чекмене с красным кушаком по поясу, собранному оборками.В каракулевой кубанке от жидовина из хуторской лавки, пошитой из шкуры ягненка, с синим верхом и с провитым по полю белым крестом. Зараз тот стал походить на хохленка из выселок, испятнавших присуд оспяными метками.
  - Здорово ночевал, станишник, - услыхал он вдруг.
  Голос донесся с дороги, ведущей к хутору и принадлежал крупному мужчине с двумя шестами на плече, между которыми болтался конец намотанного на них небольшого бредня. Григорий машинально ответил:
  - Слава Богу.
  - Далеко направился?
  - На кладбище.
  - А-а, это дело.
  Мужчина заспешил дальше, молча и не оглядываясь по сторонам.
  - Кто это? - Григорий поправил котомку за спиной. - Дюже фигура незнакомая.
  Сын катнул вдоль колеи кусок наледи и скривил губы:
  - Он служит у дядьки Мишки на бегах.
  - Посыльный, значит.
  - Навродя того.
  Вокруг кособочились ноздрястые сугробы, подседавшие от талой под ними воды на распрямлявшие спины сохлые пока стебли, синели тонким ледком промывины, готовые объединиться в единое половодье. Еще пара недель и зальется все неезженой синью, стирающей горизонт над гоном пестреющей степи, разделяющий ее с небом нестойкой темной полоской шириной не больше вершка. Григорий хрумтел наледью под хромовыми офицерскими сапогами, разбитыми до крайнего износу, не в силах избавиться от мысли, что Мишатка, как он сам, стали в мелеховском курене навроде приемышей, не имевших в нем своего угла:
  - Вы на могилки давно ходили? - задал он новый вопрос, выгоняя внутреннее неудобство, застрявшее там изжогой.
  Мишатка ответил не сразу, старательно придавливая каблуками оплывающие гребешки льда, наросшего на травном сухостое.
  - Давно... батянька, Полюшка еще была жива, - выдавил он из себя, прожевав слово "батянька" как с хлебным мякишем. - Поперва ходили с теткой Дуняшкой, могилки прибирали одну за другой. Когда Полюшка померла, стало пять наших с двумя прадедушки с прабабушкой, и поболе от Коршуновых, маманькиных сродников. Бабуня все хотела перевезть дедуню, наущала тетку Дуняшку на гутор с дядькой Мишей, да он ощерился, мол, на гада его отрывать да везть вонючева с кубанской Белой Глины в наш хутор. Ежели б тут помер, а то выбрал место ажник под ногаями. Потом тетка Дуняшка заболела утробой, она скинулась дитем, и дядька Миша объявил запрет на все походы, потому как она дюже убивалась и до куреня без роздыха не доходила.
  Григорий звякнул зубами и зашелся в притворном кашле. Разглядел сквозь пелену на глазах кресты в начале погоста с редкими черными стволами деревьев промеж полого холмистых могил. Представил себе образ мертвого с приподнятыми веками Пантелея Прокофьевича в хламидной комнате чужого куреня,как по его просевшему лицу ползали крупные вши, копошась в бровях, усах, залезая в проваленный рот, в заросшие седым волосом ноздри горбатого носа. Разве о такой смерти мечтал старый казак, урядник лейб гвардии Атаманского полка, награжденный медалями, член хуторского совета стариков? Он видел свою могилу едва не с памятником над ней, с конем кабардинской породы под седлом и с шашкой, вздетой над головой. Но судьба гнет свое, каждый казак мечтает о народном троне, как под Степаном Разиным и Емельяном Пугачевым с Ермаком Тимофеевичем, или Хабаровым с Дежнёвым, да не каждый добирается до казенной плахи в первопрестольной, довольствуясь после смерти деревянным крестом, оседавшим над могилкой до полного сгнивания с поклоном к голове под натиском сухостойного перегноя. Чаще без него над недолгим холмиком в чужих краях, вражьим для казацких костей. Хотя, казаки заботились о станичниках, стараясь перевозить останки на свои земли, отвоеванные у степняков.
  Мишатка тянул сапоги рядом, боясь усмотреть на лице отца слабость, чтобы не пропитаться ею и не заскулить щенком, оторванным враз и от матери, и от теплой будки. Так они и вошли на подобие главной аллеи, не дюже притоптанной житейской обувкой. Вокруг торчали из земли почерневшие на весну кресты с оплеткой из жил пересохшей повилики, поставленные в ногах усопших, лежащих в гробах головами на восход солнца. Холмики в большинстве просели до уравниловки со степным дерном, на некоторых земля ухнулась ниже краев самих могил, обнажив чернозем с заплетом из корневищ. За ними некому было следить Это стало понятно по рядам новых крестов, поднявшихся за черными саванной стеной. Первая мировая война со спешащими следом революцией и гражданской бойнями не давали надежды на возрождение из праха былой казачьей вольницы наподобие птицы Феникс. Оставалось одно, смириться на время с истреблением по живому, чтобы накопить силы и вернуть вражьей стае все сполна, унизив ее до первобытной орды, подвластной своей воле. Как случилось такое с татаро-монгольской лавой, переставшей представлять из себя хоть что-то.
  Крестов безымянных было куда больше пращуровых, они подминали жуткой праздностью казачью бытность, оставлявшую после себя Российскую империю с присоединением к ней Ермаком Сибири, Хабаровым Дальнего Востока, Дежнёвым со товарищи Якутии с Чукоткой вплоть до пролива его имени между Россией и Америкой.А не имени Беринга, не имевшего к открытию отношения, прошедшего пролив на кораблях вдоль берегов, не осознав этого, умудрившегося заблудиться промеж прибрежных островов как в трех соснах и умершего на одном из них от цинги. Имя Беринга, данное проливу, было притянуто завистниками успехов Российской империи по всем направлениям, вскорости поставившими ее на первое место в мире. Истинно Великую Российскую империю с подбором Казахстана и почти всей Средней Азии до туркестанской Кушки на границе с Афганистаном. И до турецкого Трапезунда,отжатого у турок во время похода казаков, передового отряда русских армий, на Индию что при Павле Первом, что позже при Николае Втором.
  Жаль, не было ни на одном из таких кладбищ могилы казака Ашинова, покорителя Эфиопии, окрестившем ее в православие и похороненного там же. Не приняли монархи его подарка, далековатыми и черноватыми показались жители большой, жгуче жаркой страны.
  Григорий щурил глаза, прикидывая, что две трети многолюдного когда-то хутора уже перетащилось сюда, а еще половина оставшейся трети рыскает по присуду бандами, приговоренными свердловыми с троцкими к уничтожению армиями русских и украинских рабочих и крестьян. Или сумела извернуться и просочиться с войсками Антанты в дальние страны, чтобы там и осесть. На ум пришли слова Пантелея Прокофьевича, сказанные тем в сердцах в начале Гражданской войны, мол, ишо вонючей Русью тут не пахло. Отец оказался неправ, не только запахло от великого множества трупов, своих и незваных чужих, упрятанных под землю не всегда, но перевернулось с ног на голову, как с коромысла ведра с водой у неловкой казачки, показавшие гольное дно.
  На глаза Григорию попалась могила со звездой на жердине в ногах усопшего заместо православного креста, поодаль примостилась такая же, потом еще. Рядок их красной нитью прострочил ближний к выходу край кладбища, оборвавшейся аккурат перед темными крестами.
  - Кого еще подкинули в эту тесноту, ногой ступить стало негде, - остановился он на середине аллеи, вспоминая, что когда служил в буденновской лаве, они ставили над погибшими товарищами как раз такие колы, непривычные для православных, с самодельными звездами на острие, покрашенными в красный цвет или обмотанными кумачем. - Никак из новых красных, успевших заменить старых белых!
  Мишатка опустил голову, взялся носком сапога выковыривать из-под снега стреляный патрон. Еще одна гильза виднелась под морозным бугорком, оплывающим сбоку аллеи от солнечных лучей. Григорий покосился на сына:
  - Ты чего молчишь, Мишатка, язык к нёбу присох?
  Тот вздохнул и нехотя обрисовал картину:
  - Это могилы красных, которые служили на хуторе под началом дядьки Миши. Сюда он заглядает первым делом, потом идет к своим. А наши могилы обходит стороной.
  - Вот оно как, - протянул Григорий, начиная понимать, что ожидает его в родном доме. По всему выходило, что тигулевка ему обеспечена, стоит переступить порог горницы. - А я по дурости коней раздал, оружие утопил, надеясь примкнуть к вам хучь в образе пришлого батрака, а не хозяина родового куреня.
  Он поправил на плече вещевую сумку и надолго застыл под тревожными взглядами Мишатки, вдруг осознавшего, что отец как пришел, так может уйти в Обдонские леса на неизвестное время. Такое, как сказал он сейчас, уже было, и Мишатка помнил это в подробностях. Тогда отец принес грудку сахара, расколов ее щипцами и поделив между ним и Полюшкой, а нонче он мешок вовсе не раскрывал.
  - Кем же теперь стал твой дядька Михаил? - спросил Григорий после молчания. - Не иначе хуторской атаман на советский лад?
  - Был председателем хуторского ревкома, а теперь ему дали повышение и забрали в Вешки, дома стал бывать через день на третий в прихватку с выходным. Тетка Дуняша гутарила, что он навел на казаков, служивших у белых, такой опаски, что кто не из калек снова подались в отряды батьки Махно. А кто за моря, к туркам.
  - А кто не схотел уходить из своего куреня, того пристреливал или отправлял под конвоем в Дончека в Вешках?
  - Зараз так, двоих казаков дядька провез на подводе через весь хутор, - Мишатка мотнул головой. - Под охраной из русских солдат с винтовками, прибегших из Вешек на лошадях по его докладу.
  - И никто за них не вступился?
  - Казаков в хуторе вовсе на мале осталось. Все сбегли или ушли в схорон.
  - Один Кошевой их так распугнул?
  - Он не один, батянька, за им сила.
  - Какая же сила? Все казаки перешли к красным?
  - За наших казаков гольная брехня.
  - Тады из кого?
  - Из москалей с хохлами. Перед тем в хутор заходил отряд карателей со звездами на шеломах, какая была у тебя на фуражке и какие висят на колах над могилками. Только цветом они были синие.
  - Ну?
  - Один из Терсковых сунулся к подводе с наганом, его убили обочь дороги. Следом семью в Вешки вывезли, а оттудова ишо никто не возвертался.
  - Это так, сынок.
  - Тебя дядька Миша тоже сулился сдать, мне тетка Дуняша потом нашептала, она упредила, чтобы я про то не дюже кому сказывал.
  - Это когда я в первый раз до вас пришел?
  - Ага. Как ты умыкнулся до тетки Аксиньи, он зараз послал от себя вестового в Вешки, написал донесение, что ты истый белогвардейский офицер, душегуб революции и веры тебе никакой. А к ночи прискакали русские в буденновках и с наганами.
  Мишатка опасаясь, что отец после его откровений еще пуще нацелится на Обдонские леса, прибавил шагу, указывая пальцем на один из узких кладбищенских заулков:
  - Вот тут, батянька, собраны наши могилки.
  - Я помню, сынок. И о том, что ты мне сообщил, тоже знаю...
  Григорий загреб рукой по лицу, едва не сбив наземь фуражку, соснув воздуху через зубы, будто собрался нырять в донскую быстрину, завернул за сыном в заулок. И споткнулся глазами о крест над могилой брата Петра, сбитый им с тогда еще живым отцом из оструганных под плетень колов. Им помогал собрать из досок еще и гроб Яков Фомин, полчанин и темный друг Петра, бывший командир 28-го мятежного полка Донской армии. Вскорости он со всем полком перешел к красным, но так делали немногие казаки, державшие как Кошевой нос по ветру. Григорий завидовал их обостренному чутью, сам лишенный его напрочь, не подводившему их в принятии верных решений. Фомин упреждал его об опаске с посещением политбюро Дончека в Вешках, когда он вернулся в Татарский после отчисления за недоверие из Первой Конной. Тогда его назначили командиром дивизии, но глаз как с бывшего офицера царской армии не спускали, что и привело к увольнению из рядов рабоче-крестьянской красной армии. Григорий совета Фомина не послушал, не внял и предчувствиям Дуняшки, посчитав, что это Кошевой надул ей в уши страстей. И расплатился через время бегством из хутора со скитаниями по Обдонью с бандой Фомина, к которой примкнул.
  Рядом кособочился от всех крест над могилой Дарьи, не освещенный хуторским попом но давшим под угрозами отца разрешение на похороны гулящей бабы на кладбище для всех. Чуток подале просело в грунт Натальино всепрощение, с ангелом в рамке под стеклом в середине верхней крестовины. Видно, мать вырезала его из царской еще заздравной открытки и поместила на крест в знак утраты Натальей дитя по своей воле. Печальную эту картину Григорий носил под сердцем с момента начала семейной трагедии, бывши свидетелем, участником и организатором похорон. Тогда он имел вес меж казаков, являясь кандидатом на пост хуторского атамана, потому место для могилок выбирал самолично. Потом уже распоряжалась Дуняшка с похоронами матери и с погребением дочки Полюшки. Супружник, как говорила она, больше тяготел к своим родственникам, порешенным в том числе Коршуновым, братом Натальи и свояком семьи. Оттого крест на могилке Василисы Ильиничны выглядел печальней остальных, хоть клонился к ним неровно сбитыми крестовинами, к тому неструганными. Причиной была неприязнь тещи к зятю и обратно. Кособоко стоял и крест над прахом Полюшки, не успевшей переступить порога детства и не сделавшей никому плохого.
  Не было на семейном кладбище ни оградки, ни лавочки, ни какого пенька с обломком доски по его верху, все сродники ушли на вечный покой по разному, но за всеми не хватало догляда, законного при царе. В первую очередь по причине гражданской войны, замутившей империю от бескрайних берегов до самого дна, подняв с него всю мерзость, возжелавшую заместо саманных халуп, на постройку каких была способна, царские палаты с парчовыми портками под хромовые сапоги, обязательно с руками, забеленными от нехватки труда. Да кто бы из мутил, проникших в русскую власть со стороны, такое дозволил, когда ненасытные пасти готовились утолять лишь животную свою прорву.
  Григорий рассмотрел сквозь наплывшую на глаза влагу зерна очищенной пшеницы на одинаково оглаженных ледяными корками холмиках, подумал, что хоть этот старинный обычай блюдется Дуняшкой без оглядки на неловкую жизнь. Птицы смогут помянуть усопших, ежели людям стало не до них. Он склонил голову и впал в полудремотное равнодушие ко всему вокруг, похожее на состояние изъезженного коня, когда тот стоит на подогнутых ногах с открытыми глазами. Мишатка опустился на корточки рядом, не мешая отцу вбирать в себя кладбищенскую печаль. Вокруг изнывал от скорби пустынный погост, напоминая о вечности, но не земной, напрасно бурливой, а неведомой, потайной под деревом крестов. Капли с них, почерневших от весенних ветров и оплывавшей на них ледяной коросты, нарушали чавканьем тишину, выбивая в искристо серебряных корках поверх могил звонкие лунки. Проторяя через воронки в них путь к корням растений, которые летом нужно будет обрывать, подавая сигнал захожим людям, что жизнь не закончилась на буграх над гробами. За ними есть кому доглядывать.Он потянулся в карман за платком и учуял, как нарастает в горле гром от стуков сердца с добавлением в него капельного звона, будто барабаны полкового оркестра на разводе по случаю приезда коронованной особы призвали медные тарелки поддержать их своим участием. Пошатнулся от вида зерен на длинном ряде холмиков, разбухших из-за влаги под верхними веками до размера огородных кабаков. Вскинул голову, шаря вокруг рукой в поисках опоры, стараясь расставить ноги, натыкаясь носками сапог на края черных бугров. Но не было ни опоры, ни былой широты под ногами, ни света божьего перед глазами, залитыми слезой, одной на все морщины. А перли фундаментами под кошевыми деревянные все тумбы со звездами, возведенные на могилах красноармейцев, прискакавших сюда вместе с хохлами за кусками черноземных наделов, освобожденных через реки крови от казачьего народа, верного их пса по защите империи от набегов степняков. Из мещерских с мосальскими уездов, орловских и брянских деревень, получившие эти наделы в виде ям размером с трупы, отравившие их сопревшими останками.
  - Не прощу!.. Никогда не прощу, - дрогнул он рубцеватыми губами. - За что они так... За собачью на них службу!?. - Дернул кадыком. - За наш заслон от степных орд, за французов с австрияками?..
  Мишатка, не решаясь подходить, подал издаля тревожный голос:
  - Батянька, ты бы присел, там есть крепкая ветка...
  Григорий не ответил, стараясь избавиться от мыслей о народе, пронесшемся по Донскому присуду с жестокостью татаро-монгол, опустошив на живых людей курени со станицами, но размахнув под мертвых окрестованные погосты, невиданные казаками доселе. Он искал причину ненависти русских к своему народу,не давшему восстаниями подпасть под иго борисок годуновых из татар с онемеченными романовыми. И находил один ответ, русаки успели смешаться с малыми народами и предстали теперь перед миром теми же степняками, подскуластив и свою внешность. А ежели так, то чего бы стесняться за свое прошлое, нарезавшее рубцов что на земле, что в самой душе.
  Так продолжалось до тех пор, пока чей-то голос не потревожил бунтарство чувств, заставив Григория напрячь руку, привычно упавшую к офицерскому поясу, с которым не было мочи расстаться.
  - Здорово ночевал, казак, - раздалось за спиной. Мишатка подскочил с корточек, и разом расцвел лицом.
  - Слава Богу, - оборачиваясь, хрипло ответил Григорий, отмечая про себя, что голос ему знаком.
  - Я как учуял, что ты возвернулся и где будет тебя прихватить, так пришел сюда. Сон, цокнуться тебе с чумой, оказался в руку.
  - Ты чумней меня, клятая твоя душа. Вот уж набить тебе седлище до болятки, чтобы не пужал посередь погоста.
  Григорий смахнул с лица печаль, затем скинул с плеча сумку и сунулся навстречу Прохору Зыкову, несменному своему ординарцу, в беспорядке мотавшему при ходьбе пустым рукавом домотканого зипуна. Они сошлись на середке заулка, ударились головами до слета фуражек оземь и замерли в объятиях наперехват.Мишатка надвинул треух на лоб, стесняясь слез радости от мыслей, что батянька по всему вряд ли уйдет за Обдонье, потому как встретил темного друга, вернее которого не сыскать. А для Григория расцветал видный в прищур век белый свет, смурной моменты назад, будто открыли крышку погреба и стали видны блескучие рядки банок с соленьями и вареньями, а закрывать не спешили, стараясь вынуть оттуда припасов поболе, чтобы утолить зараз голод тела и жажду души до природной сытости. Наплывавшая на степь весна била лучами солнца в упор похлеще трехдюймовок, нацеленных стволами куда попало, лишь бы снаряд не пропал даром. Не промазывая по глазам и двух казаков с казачонком, ослепшим от прямых попаданий, гасившим искры из них скуповатой на повод влагой, соленой как невидный сок заготовленных на зиму чебаков, смоченных больше ротной слюной. В ушах задребезжал грачиный грай, не долетавший до того, засвиристела серенькая птаха на ветке одинокой ветлы, подскочившей в росте. Ледяная короста поверх могильных оглаженных бугров пошла червоточинами. Спины друзей, восемь лет исправно державших в узде дружбу меж собой, распрямились от груза дней, прожитых врозь после черных смут-хаосов, прошиваемых молниями чумных атак, управляемых в обход царского престола.Они оглядывали себя молодыми глазами как при выезде из Татарского в Вешки на военные сборы перед объявлением войны с немцем. Тогда меж ними черти скакали с седла на седло, возбуждаемые сатаной, летящем поперек батьки в самое ни то пекло.
  - Откель объявился, Григорий Пантелевич, - отлипая от шинельного сукна полчанина заикал Прохор от возбуждения. - На хуторе уж заздравные свечки по тебе надумали задувать.
  Григорий поправил указательным пальцем густые усы, сплошь побитые седым волосом, неловко шмыгнул ладонью по глазам:
  - Э, Прохор, где меня черти не носили! Погодя расскажу, хучь отвык я вынать душу напоказ, - он огляделся вокруг. - Давай где-нить примостимся, иначе ноги могут не выдержать. Скамьи тут никто, гляжу, не решился наростить.
  - Скамьев нету. Кому на твоем участке их справлять, Кошевой радый, что спровадил на тот свет чужих ему Ильиничну с твоей дочкой. Дуняшке несподобно, к тому ж ей вышел запрет от Кощевого на приходы на кладбища.
  Григорий сверкнул темными зрачками:
  - Об Мишке у меня скоро дело откроется, как про меня у красного следователя в Вешках.
  - Ишо про него подкину, будешь тока раскрывать. А два обрезка горбыля я зараз приволоку, кто-то из русских кубыть лежал на них при обстрелах хутора, а может кто из наших отстреливался.
  - Вижу сам, Мишатка гильзу с под наста выдернул, вторая на обочине медью на луче играла. Когда это было, чтобы казаки могилки сродичей сапогами топтали!
  - Так, для безбожников коммунистов с комсомольцами кладбище самый надежный схрон от пуль, они и наших сюда заманули. У казаков тожеть не у всех кресты нонче на гайтанах висят, отбиваются помаленьку от церкви.
  Григорий чертыхнулся, покосившись на пустой рукав зипуна на Прохоре, потянулся за фуражками на снегу:
  - Какой казак, - разогнулся он, передавая ему одну. - С иного крест можно содрать заодно с его шкурой.
  - Твоя правда, Пантелевич, не примай близко к сердцу, это я к слову приплел, - бывший денщик постучал по груди. - Я, Пантелеич, как скажи учуял твой приход, прихватил с собой бутыль первача. Прятал от бабы за божницей, она за нее ни перстом, потому как Бога пужается. Подержи пока, а я наметом за горбылями.
  Он с трудом выпестовал литровую бутыль бело-мутного самогона из нутра зипуна, передав ее бывшему командиру заспешил за новые кресты и через момент вернулся, давя к животу здоровой рукой с культей неширокие обрезки от неошкуренных досок. Мишатка, молча внимавший разговору отца с другом, пособил им приладить их промеж могилок бабаньки и сестры Полюшки, снова присел напротив на корточки. Григорий покосился на него, ничего не сказав, развязал сумку, вынул дорожный припас из хлеба, сала с луком и солеными огурцами, нашарив жестяную с царскими вензелями коробку с леденцами, протянул ее сыну. Прохор Зыков достал из кармана граненый стакан с куском лепешки и зубцами чеснока, разместил все на могилке, взяв из рук Григория бутыль, вынул зубами пробку и ловко налил по рубчики белесую жидкость:
  - Пей, товарищ командир, помяни сродников, пухом им земля, покойное место.
  - Одно и остается! - Григорий перекрестился, опрокинул стакан в рот, не спеша тянуться к закуске. Добавил, отвернув голову. - Дарье тоже... шалаве утопшей, будь она не ладна.
   Прохор налил себе, подождав, заметил:
  - Не ругайся, там все равны... Ну, за Мелеховых, упокой Господи их души, - он не шибко зацедил терпкий напиток. Сообщил погодя. - Чего на Дону не видать, так это перемен к лучшему. Потерялись мы с тобой, за что кровя проливали, не могу уразуметь.
  Григорий с сожалением качнул седым чубом, торчащим сбоку фуражки. Согласился:
  - Потерялись, Прохор, дальше некуда. И не токмо мы с тобой, - он махнул рукой. - Казачество на том, боюсь, кончилось, народ не знает, куда бежать и что делать.
   За крестами послышался хруст наледи, затем двое в полушубках прошли в один из кладбищенских заулков и затихли, бормоча вполголоса.
  - Погодь, Пантелевич, дюже глубоко мы копнули. Давай переменим тему, - изменился Прохор в лице, понижая голос и озираясь по сторонам. - Казакам эти разборки зады уж наклевали, новое восстание они не потянут, их осталось мал на мале.
  Григорий покосился на ординарца, но тот не думал отводить взгляд:
  - И где же нам теперь погутарить промеж собой? - спросил он.
  - В моем курене, в нем хучь и стены стали с ухами, да все своя бронь.
  Григорий обернулся через плечо сначала в сторону незнакомцев, топтавшихся на месте, затем недалекого хутора. Мазнув по усам шинельным сукном глянул на Мишатку, молча сосавшему монпасье:
  - Туда ты меня с им позовешь?
  - С Мишаткой, товарищ командир, больше не с кем, - не замедлил Прохор с ответом. - Не на казачий круг на соборной площади и не в призывную комиссию, потому как советская власть круг отменила, а комиссию перенесла в Вешки.
  Григорий огладил руками подбородок, густо заросший серебристым волосом:
  - Как же воспримут нас твои домочадцы? Я уже получал отлуп от сродников Аксиньи из хутора Горбатовского. Хозяева прямо заявили, ищи себе закуток, мол, где хошь, а нам лишний едок поперек горла. Продразверстка вымела у них закрома до мышиных углов, оставив зерна ежели на посевную.
  - Верю, Пантелевич. Нынче родный брат могет дать от ворот поворот, но моя баба завсегда была к тебе со всем уважением, - Прохор сбил фуражку набок. - Да и нету ее, в Базки по делам подалась, а потом заедет в Кундрюченский к моему брату, он застрял там в примаках. Третий год пошел, как не видались.
  - Вы, кажись, и служили по разным эскадронам.
  - Призывались поначалу вместях, все с его женитьбы пошло.
  Степь оживала, обложенная жаром прямых лучей солнца, от которых короста наста, придавившая рыхлый снег, раскидывала во все стороны блескучие искры, грея отсыревшие за зиму шкуры мелким существам, снующим возле краев мышиных норок и оплывших сурчин, прогрызенных в снегах с мерзлым грунтом, образуя над собой голубовато дымчатый нимб. Недели через две-три, когда подсохнет раздавленная снегом трава, по степи пронесется бешеным наметом пал с жадным гудением бордовых лоскутов рваного пламени, сничтожающих стебли татарника с аржанцом и черноталом, оставляющих позади себя черные размахи, густо засеянные грязно серым легким пеплом, неспокойным под порывами ветра. Эта нужность в пале приносила казакам пользу, удобряя пашню наравне с навозом, способствуя повышению урожая Под настом копилась вода, наливаясь силой перед нашествием на степные просторы, слякотное движение ее, искавшей пути выхода из-под зимней шубы, не отличалось от бульканья талой воды под пристанью на берегу Дона, отодвигавшего кромку ледяного припоя от берегов на середину, где стремнина готовилась раздробить ее вместе с застарелым льдом на большие и малые куски и с клекотом понести к древнему Азову, крепости-порту на Азовском море, куда устремлялось течение полноводной реки. В светлом обновленном небе трубно кагакали клинья гусей, снявшихся с неведомых озер, меж ними спешили косяки уток с гоготными казарками.Торжественно махали крыльями узко длинные лебеди, выдерживаясь идеальным углом. Из-под сапог мог вырасти столбом стрепет и закрутить винтом ввысь, где ястреб головой вниз следил за побежками существ, готовый со свистом скошенных крыльев подхватить когтями, порвать их клювом на части на вершине древнего кургана и заглотить со шкурой, не оставив следа. Выше, под зенитом купался в свете орел, впиваясь в табунные земли глазами без пощады в них. В сыроватом воздухе ощущался запах горькой полыни вперемешку с ароматом степных фиалок, сохранившим под настом духовитость с травным привкусом иным, разбавленным духом вешних ручьев, упорно пробивавших себе путь к Дону.
  Прохор открыл калитку, закрытую на брезентовое кольцо внакидку на верха стояков под плетень и прошел по базу к высокому крыльцу с избитыми ступенями и такими же перилами. Курень требовал мужского внимания, как и двор перед ним с деревянными постройками, крытыми соломой. На скотиньем базу мыкала в хлеву корова, в снегу, загаженном пометом, копошились куры с петухом, оставленные красными хозяину на разговенье, из стойла в конюшне тянула морду пегая нестроевая лошадь. Во всем ощущался недогляд за хозяйством, приходившим в упадок. Прохор потащил на себя ручку двери и оглянулся на Григория:
  - В Вешках казаки стали запирать курени на замки, а с ними летники с погребами, - сообщил он. - На калитках появились немецкие шпингалеты. - Он вошел в темные сенцы и продолжил. - Воруют, особливо пришлые, круг отменили, а полиции у нас отроду не было. Местных казаков стали заманивать служить в милицию, теперь она, мол, станет наводить порядок.
  Григорий только дернул щекой. Глянув на сына, переставшего сосать леденцы, все-же произнес:
  - Мишатку домой надо бы отправить.
  В глазах того плеснулась тревога, нитка черных бровей изогнулась мелеховской крутоярью. Прохор махнул рукой.
   - Тогда надо отбирать у него коробку с ландрином, Кошевой, ежели дома, сразу уразумеет, кто гостинец дал. - - Пускай идет с нами, с котом повозится, тот в линьку ударился.
  - А хватятся!
  Мишатка стриганул на отца черными зрачками, произнес с болезненной обидой:
  - Кому я стал нужон, окромя тетки Дуняшки. А дядька Кошевой по седмицам в Вешках он там новую должность получил, и еще другую бабу себе завел.
  - Кто тебе за то обсказал?
  Григорий подобрался, униженный за сестру, разгладил складки на лбу.
  - Тетка говорила, оттого его домой не тянет.
  Прохор сожалеючи ухмыльнулся и подтвердил:
  - Об том весь хутор знает. Как Дуняшка скинулась, так он и пошел по жалмеркам с подросшими бесхозными шлюхами. Их щас расплодилось помидорами в урожайный год...
  В горнице с образами в переднем углу царил вековой казачий уклад, поддерживаемый женскими руками, на краю загнетки беленой печи томились чугунки с варевом, под ней стояли ухват с чапельником. С лежанки спрыгнул на промытый пол подбористый кот с хвостом трубой, коротко мяукнув, прижал уши и подался было назад. Хвост стал извиваться змеей.
  - Свои, чумной, - бросил ему Прохор, снимая у порога зипун с сапогами и проходя на кухню со столом на середине. - Шо ты змея распушил, Мишатку не признал! Миша поиграй с ним, он видать переспал.
  Но кот продолжал шипеть, потом начал бить хвостом по полу. Он стал успокаиваться тогда, когда успевший растелешиться Мишатка обхватил его за шею.
  - Это дух от меня лесной преть, вот он и серчает, - пояснил Григорий, скидывая с плеч шинель. - А там каких собак тольки не водится.
  - А я смотрю, што он тебя шипом встречает. как красноармейцев, - ухмыльнулся денщик, выставляя на стол уже початую бутыль самогона. - Проходите, щас мы обсытимся чем Бог послал. Я как раз хохлушке голову срубил в расчете на встречу с тобой.
  - Ты не дюже распоряжайся, - упредил друга Григорий, припомнив злой гутор жены родственника Аксиньи. Бросил взгляд на куриную тушку, всю в мелких перьях. - Ну и нюх у тебя...
  - И так сойдеть, - оправдался Прохор, заметив его взгляд.
  - Твоя баба когда прибечь обещалась?
  - Не ране через два дня, - Прохор снял жестяную внутри загнетки заслонку и сунул растопку в широкий зев печи. - Успеем, командир, борщеца похлебать и косточки обглодать.
  День незаметно перевалил на вторую свою половину, перекосив тени за окном и на стенах кухни в обратную сторону. Григорий сыто дернул кадыком, затем скрутил папироску из кисета с махрой, раскрытого перед ним Прохором, вдохнув в себя клубок пахучего дыма, бросил локти на стол:
  - Вот ты выпытываешь у меня, за что мы кровя проливали да жизнями платили за то, что никому до се не известно, - продолжил он разговор,не оконченный на кладбище.
  - А как еще изъясниться, когда топчемся на местях, - отозвался тот из синеватого облака.- Кругом все хужее и хужее, скоро и мы, казаки, по миру пойдем на подобие тех калеков перехожих.
  - Про то никто не понимает, но все гутарють что это сатана объявил конец света, который наступает, когда сын пойдет на отца, а брат на брата. Нынче зараз то самое время
  - Сам-то веришь, Пантелевич?
  - Никогда Прохор, хучь сдери с меня погоны, которых нет, да огрей налыгачом. Тут видна рука исподволь. Помнишь агитатора, который подбивал нас поднять восстание супротив царской власти?
  - Штокмана? Помню, знаю и о том, кто в него стрелил, я тогда рядом стоял. Это был Бесхлебнов, сын Филип Агевича.
  - Казаки об нем знают. Вот штокманы повыползали из змеиных гнезд под началом троцких, дзержинских и прочих, кто нынче у власти в царском Кремле. Из-за них и я в бегах, когда получил полный отлуп из Первой конной, а до того был нужный, потому как надо было устанавливать революционную власть
  - Бесовское дело не хитрое, когда нужон - милости просим, - хмыкнул Прохор. - А как пошли дела на лад, взялись за чистку рядов.
  - Тогда я задумался что к чему и вышло, ежели новые правители начали с брехни, они и будут брехать до морковкиных загвин. А вычистят сундуки с казной, поминай как звали.
  - В точку, Пантелевич. Так в России было с поляками с их тушинским вором, ежели б не Минин с Пожарским, не миновать кацапам второго ига. От, дурной народ, не приведи Господь.
  Григорий пожал плечами:
  - А что на него забижаться, он подневольный и почитай весь из крестьян, а у тех примером во все века был скот. А скоту что надо, пожрал, поспал в загородках со стайками, расплодился один раз в год и в нужное время. На том конец всем заботам
  - Истину гутаришь, как по писанному в святом писании: плодитесь и размножайтесь и боле вам ничего не дано.
  - Потому казаки сгрудились на этих землях, захватив их от степняцких народов по примеру тех же иудеев, чтобы самим стать хозяйвами. Взять кацапские семьи, либо хохляцкие, у них не в пример нашим малодетным, счет годов можно вести по головам детишков. Кажин год по одному, и это не упоминая за боговых, прибранных через болезни с недосмотром.
  - Кацапы привыкшие, крепостное право терпели с времен Бориски Годунова, татарина на троне, - согласился Прохор заталкивая в рот кусок лепешки с половиной луковой головки. - То косоглазое иго, то крепостное право, нонче им напяливают ярмом на шею соцализм на пару с комунизмом. Примут, за обещания сытой жизни, и гутору об том нет. Невдомек им, что их за то держат на голодном пайке, чтобы было на ком кататься да состояния себе наживать.
  Григорий наклонился вперед и стал жестко пояснять:
  - Прохор, я тебе уж сколько пытался внушить, ишо в начале революции, когда к нам наладились агитаторы от большевиков, что это тот же иноземный наплыв, про коих хвалебные пропаганды пели в наших казачьих эскадронах, а нынче среди красных и продотрядников с заградниками. Ухи у казаков стали от них как жухлые листья. Как докажешь тем же хамам и неученым казакам, что они брешут, чтобы отобрать власть у законных правителев и присвоить себе с уралами, сибирями, дальними востоками. Со всей Азией с Восточной Европой, собранных казачьими надрывами. Это опосля приходили всякие стрельцы, а поперва оборону держали мы, что в Азове, что в Сибири, что в северных закутьях аж до Хабарова города с Сахалином.
  - Знамо дело. Про то казачонку ведомо.
  Над столом табачный дым завис коромыслом, а обмен мнениями между двумя полчанами стал только разгораться. К этому подталкивали сытые желудки. Мишатка, пригревший кота и не проронивший за это время ни слова, попросился прогулять его по базу. Удупредив сына, чтобы не показывался на глаза Дуняшке с Кошевым, ежели он дома, Григорий обратился к Прохору, пытаясь собрать мысли в клубок. Если раньше он объяснял как мог ординарцу происходившие в империи перемены, то теперь увидел, что тот успел набраться знаний про запас. Главное о чем он ему втолковывал, было ново и требовало подхода со всех сторон.
  - Откуда ты за это прознал? - допытывался он.
  - За кого? - переспросил Прохор.
  - За татарина Годунова и за поляков с Мининым. Мы с тобой ходили в одну церковно приходскую школу, у одних учителей и попов уму-разуму набирались. Я прихватил обучения на офицерских подготовках, когда получал звания, а ты никаких бурсов не заканчивал.
  - А вот тут, Григорий Пантелевич, ты припозднился. Пока ты с красных да с белых шкуры обдирал, я не уставал нянчить боль в руке, срубленной на заграничных фронтах белополячьим псякревом.
  - И к чему она тебя привела?
  - К нашему попу Виссариону, какого Кошевой с красноармейцами не раз ставили к стенке. Он и открыл глаза на то, что сейчас происходит.
  - Чудно, поп и политика.., - Григорий покривился щекой. - Помню, гундосый такой был. Хоть живой остался?
  - Гутарют, пущенный в Вешенской в расход. Он ишо прояснил, что большевики взяли пятиконечную звезду с американской синагоги, построенной на ихнем Манхэттене в Нью-Йорке, и даже точный адрес назвал.
  - О как! И кто ему про то собчил?
  - Из наших казаков, успевших там побывать через немецкий плен,- денщик прихватил бутыль и накренил над стаканами. Затем посмотрел на собеседника. - Ты не думай, что я успел содрать лампасы с шароваров, этого не случится. Скажу тебе для справки, ежели до се не просек, это жидовский мировой заговор, он направлен против Российской империи и самих русских. Тем более против казаков,опоры трона и защитников рубежей империи
  - Не через край хватнул, Прохор? - сощурился Григорий. - Ты сказал на кладбище, что я глубоко копнул, а сам, гляжу, с головой впотьмы ушел.
  - Говорю как есть, нонче не времена Катьки Второй, возжелавшей размешать нас с евреями, хохлами да с армянами с кацапами. Одних она переселила к нам под бок, выделив лучшие черноземы на бывших хазарских территориях, выгребая их кагалами из Польши при разделе ее промеж победивших в той войне стран. Вторых посадила на самый пуп, а третьих решилась наплескать через потемкинские хутора. Потемкин был хоть и сукин сын, а Крым от татар отделил и присоединил к России, флот на Черном море создал тоже он, а вот с армянами и с хохлами считаю оплошал, помогая Катьке рассадить их сперва на землях нижнего Дона, поближе к Таганрогу с Азовом. Опять же, не бедных на природные условия.А нонче хохлы и особо армяне обживают донские степи с побережьем Черного моря.
  Григорий угрюмо буркнул:
  - Нынче беглые везде, и везде их примают в казаки, как того Кошевого, какой в хуторе не рожался. С малолетства под нашу дудку плясал, пока обтесывался до нужного.
  - Об этом спору нет, хохлы с армянами и кацапами наплывают на нас тем же игом, того гляди вовсе сметут. До этого хозяевами на присуде были мы, а нынче станица Вешенская вся под контролем кацапов с перекрученными кошевыми. Ведут себя не как армяны с хохлами, не кодлой с племенными повадками, а стараются размешаться полюбовно, признавая наши традиции.
  - Вот новость собчил. Кацапы завсегда хомутали всех добром.
  Прохор угловато покривился:
  - Пантелевич, эта новость и на пса никому ненужная, если у нее нет продолжения. Казаки тока слушают, а дела нет, по этой причине твой зятек Мишка взял верх аж над Вешенским юртом. Теперь он тут атаманствуеть, взбредет ему в каменную башку, что казаки мы белые, и поминай нас как звали.
   Григорий усмехнулся и безобидно съязвил:
  - Пуганая ворона и куста боится, - оперся руками о колени. - Больно ты грамотным стал, друг, раньше на одно зубоскальство тебя хватало.
  - Станешь грамотным, когда враг не черте где по германиям, а по родному хутору расхаживает, заглядая в горницы кажинного куреня. Главное, не вражьим зырканьем, а глазами хуторского казака, навроде его сродственника.
  - Тогда на какого гада мы завели ентот гутор? Другого направления у нас с тобой нету? - завелся было гость. - Осталось тока в окно подсматривать, да под дверью подслухивать.
  - Дома можно, тут стены помогают, - не обиделся Прохор на минутный запал друга. - Доказываю, Пантелевич, а ты сам по полкам раскладешь. Твой зять Мишка Кошевой хохол, первый командир Первой конной армии Думенко был тоже хохлом, не известно, на кого он направил бы армию, если б его не расстреляли в Ростовской тюрьме. До се неведомо, за что про что. Буденный, твой бывший командир, хохол с казацко - калмыцкого хутора Козурина. Ворошилов, комиссар, с хохлятского хутора Верхнее, хоть утверждает, что русский, но среди военных ходит слух, он хохол и не Ефремыч а Ефимыч. В женах у него иудейка Голда Горбман. Он создавал с Дзержинским ВЧК, от которой мы теперь скрываемся.
  - Знаю, хитрый мужик-лапотник, у него и прозвище "балабол". А Буденного ты бы не трогал, это человек великой храбрости, хоть не казак.
  - А пригласили бы его в казаки - не пошел бы, потому как хохол, а они ничего не прощают как евреи, и никого не щадят. Вспомни как Буденные наплыли с Воронежской губернии на хутор Козурин и как над ними насмехались наши казаки. Ежели б Семен с молоду не взял приза на скачках, за что был награжден генералом часами они так и остались бы наплывом. Вот откуда у него первая злость на казаков.
  - А вторая на кого?
  - На царскую власть. Семена в начале войны 14го года лишили первого Георгия за то, что он дал по морде офицеру, бывши сам в нижних чинах.
  - Тот тоже не был офицером, а только к ним подбирался.
  - Знаем, но факт остается фактом. Вот Сеня и замыслил месть супротив царской власти. И хоть первый крест вернули, зато второй за второй подвиг, совершенный за это время не дали, обойдясь вернутым. Извиняться перед ним никто не сбирался, считая холопом и везунчиком. Потому Семен внял уговорам евреев и сразу начал командовать армией. Учуял, что и тут может урвать бант орденов Красного Знамени. А кого рубить, ему было тогда все одно.
  - Может и так, в душу ему никто не заглядывал. По твоему выходит, казаки тожеть за русских, потому как приняли православную веру.
  - У нас большая половина наплыва завсегда была из русских, ишо со времен Сары Азмана. Гутор тоже почти не измененный.
  - Благо, не жидовский, - похмыкал Григорий в усы.
  - От ты на них озлился, Пантелевич! Раньше так не отзывался, - откинулся Прохор назад, будто впервые узнал.
  - Потому как раньше они были цыганами, то кого обманут, то цены на рынке в их руках, армянам на заботы. А после революции с Гражданской в голове все помутилось, где сила царя, а где ихняя!
  - Что дорогу Мелеховым перешли - это факт.
  - А тебе нет? Ты нынче что стал представлять?
  - Ничто. При царе мне бы пензию платили за потерю руки, нонче я не знаю, на что сапоги купить.
  - Сапоги... Гутор уже за хлеб, отобратый Лениным.
  - Нам деды гутарили, что от евреев опаска хуже монголов, и тот Сары сохранился от иудейских хазаров, разметанных князем Святославом аж в 965-м ни то годе, территорию которых мы заняли.Хотя вопрос по месту ихнего проживания дюже спорный, он был нам навязанный с тем же Азманком, потому как на донском присуде спокон веков жили аланы с адыгами, которых разные народы подвигали тогда на Кавказ, где они ноне угнездились.
  - Я про то слыхал.
  - Это как с армянами, которых турки с берегов Средиземного моря заперли ажник в дикие горы, вырезав походя до мильена и оставив у себя про запас ихнюю гордость гору Арарат. Остальных распылив по миру. В Крым они попали не по своей воле, там наперва проживали греки, потом угнездились с помощью турок крымские татары, зачавшие их тоже вырезать.
  - Ужель такая паршивая нация?
  - Из одного рукава с евреями, и по повадкам схожая с ними. Ежели б не Катька Вторая, армян бы и в Крыму сничтожили.
  Григорий раздумчиво почесал затылок, затем спросил:
  - Это тебе наш поп наговорил?
  - Отец Виссарион, царство небесное. Их там в церковных семинариях учили всему, чтобы они могли ответить на любой вопрос прихожанина.
  - А за казаков он что сказал?
  - Опосля древних народов сюда прибегли мы, Азманку хазары успели причислить в наше племя навроде первого вождя, как князя Владимира Красное Солнышко, окрестившего Русь, сделали рожденным от прислужницы его отца еврейки Малуши. Мол, князь Святослав Игоревич с ней согрешил.
  - Чудно. А потом этот князь Владимир заместо иудейской веры по матери окрестил Русь в православную веру? Так и просится на язык, неисповедимы путя жидовинские.
  - А то гутарили б на ихнем иудейском, ежели б росичи не взяли верх и не навязали нам свою речь. По тому поводу наш поп Виссарион показывал мне книгу "Протоколы сионских мудрецов", в ней описаны способы прихода их к власти во всем мире.
  - Он тебе ее читал?
  - Читал, я тоже пытался с пятого на десятое из-за нехватки грамотности, но суть ухватил. Скажу, что ихний кагал опасный, нам надо держаться от него в стороне. Вот и весь ответ кому служить - кацапам, жидам или хохлам, до се границ не заимевшим, а состоявшим как мы в Российской империи своей категорией под званием Малороссия. Об царе из хохлов или жидов лучше помолчать.
  - Мы их ишо не пробовали, что бестолку за них толочь.
  - И не дай бог.
  - Но все одно, если возвернуться к нашему разговору за Буденного, хохол он или кацап, но у него полный бант Георгиевских крестов с медалями, и пятый ишо крест Георгия, какого он лишался. Если бы не революция, думаю, пошел бы на второй круг и встал в один ряд по народному признанию с Кутузовым.
  - У тебя тоже полный бант, Пантелевич, и ты мог бы стать хучь Платовым.
  - Мог до казачьего старшины дойти, есаула готовились навешивать, брат Петро за малым его не взял, - Григорий с сожалением причмокнул. - А в мирное время был бы хуторским атаманом, потом прямая дорога в станичные.
  - Ведаю, сам за тебя любо кричал.
  - Да жиды возможности отобрали, что у Петра, что у меня. А потом то белые, то красные... То вовсе в банде.
  - Ишо в какой, Пантелевич, банде. Фомин Яков Ефимыч, темный друг твоего брата Петра, организатор Вешенского восстания казаков, будет из тех же азмановских жидовинов. Из сбиравших дань с кружных племен остатков Хазарской орды, пущенных в распыл потомком рода Рюриков, как опосля москали разметали татаро-монгольскую орду.
  Григорий ладонью смазал с лица удивление и прервал собеседника:
  - Ты в историю дюже не встревай, на то другое время, доскажи за хохлов с жидами.
  - Я и говорю, у Фомина в эскадроне, как сам убедился, хохлы составляли едва не половину, сына свово он назвал Давыдкой. Тебе не торкнуло в голову, что евреев в Кремле поддерживают хохлы, наши недруги со времен Дикого Поля? А так-же клятые враги русского народа.
  - Про то я пока не гадал, хотя гадать особо нечего, - Григорий со вниманием посмотрел на ординарца. - У казаков нация стоит на последнем месте, а на первом сила и смекалка.
  - Твоя правда, у нас на нацию не обертаются, оттого нацмены без присмотра служат нашим и вашим, а в цельности только своим.
  - Не блуди в размах, ежели б так было, мы башку им враз бы срубили. На том бы казачество для них закончилось.
  - Ты, Пантелевич, не заводись, а лучше вспомни по истории, сколько раз хохлы нас бросали. У них кажный кошевой свою гимну имел, то дружить с Россией, то стать ей поперек, то пойти совместно на турка, то отвернуть на поляков. Так же вела себя Запорожская Сечь,когда Катька решила переволочь ее на бывшие земли адыгов подале от европ, к которым те имели интерес, подогреваемый в кошах не хмельницкими, так мазепами. Скажешь, не так?
  Григорий слабо качнул седым чубом:
  - Было по разному, - раздумчиво проговорил он. - Кубанцы нынче тоже проявили себя как тайные враги, когда мы в Крым отступали. Ведал про стычку с ними под Тихорецком, когда ихний эскадрон напал на наши части с обозом? Если б не головка Донской армии, настоявшая на переговорах, то неизвестно, как бы все обернулось.
  - Знаем, весь Верхне-Донской округ об ней гутарил, сбираясь идти на подмогу. Это после Вешенского восстания в 19-м году с 10 на 11 марта, когда нас упредили о расказачивании. Тогда кубанцы тожеть не дюже поддержали, замуровавшись в кошах.
  - И когда в Крым пробивались население Кубани двери, слава богу, перед носом не закрывало, но за постой обдирали до нитки.
  - Вот, а нынче хохлы из слободок в открытую идуть супротив нас, извечных якобы своих поработителев, избрав сторону русских. А те не доперли, что они наберут силы и пойдут на них же. Жиды, те завсегда за наших и ваших, как тот Фомин, а на деле за троцких со свердловыми. Вот тут нас и захомутали как коней первоходок.
  - Фомин был ни за кого, тут дело в другом. Казаки не валили к нам валом, как мы верили поначалу, по этой причине воевать нам стало не кем, - отмахнулся было Григорий. - А с малыми силами мы стычек с красными избегали, шастая по глухим хуторам.
  - Тогда почему ваша сотня сничтожилась за недолгое время?
  - А ты откуда знаешь?
  - На Дону живу.
  - У Дона Ивановича и спроси.
  - Спросил, и грамотные люди подсказали, - Прохор налил первача в стакан, подвинул его к односуму и подмигнул. - Запьешь информацию, какую я тебе собчу.
  - Ну, выкладай.
  - Фомин избегал стычек с красными до тех пор, пока эскадрон не истаял огарком от свечи. Одни гибли при облавах на вас, другие скончались от ран, третьи сбегли сами, как ты. Когда от вас осталась горстка, тогда и ему пришло время отрываться да судьба не дала удобного случая. Вот тебе еврей во всей красе.
  - По твоему он водил нас по тылам красных с расчетом полного нашего сничтожения?
  - Такой у жидов закон. Вспомни покушения на русских царей с убийствами, убийство евреем герцога Фердинанда, с чего зачалась первая мировая война. Энтот герцог мешал жидам, уговаривая царей с императорами жить в мире, за что поплатился. Еще убийство евреем Богровым министра Столыпина, чтобы не проводил для крестьян политику вольных отрубов, убийство жидом германского посла Мирбаха, после чего началась Гражданская война. А так-же покушение еврейки Файны на Ленина, когда он отвернул было от начального курса, начертанного ими же. Много еще разного.
  
   Глава вторая
  
  Григорий долго сидел молча, перебирая в памяти вихлястый путь банды, в которую Яков Ефимович Фомин привел сына, названного им Давыдкой. По байке от Чумакова, похожего на девку на выданье, погуляли они вволю, вырубая всех подряд, от судей до учителей и разных агрономов. Дошли до разинской Астрахани, а после завернули обратно, на свою погибель, по причине отказа казаков вздыматься супротив новых властей, порушив клятву верности русскому народу, выбравшему сатанинский путь. От эскадрона остались в живых двое, он и сын Фомина Давыдка. Остальных посекли напрочь, зачали в Тишанской, кончили под Соломным, загнав остатки на бугор со снегом коням по пузо Красноармейцы покосили их из ручных пулеметов как куропаток на току. Сам Фомин, словив пулю в ногу, попытался уйти, да опоздал с замыслом, его догнала вторая пуля, потом третья. Когда свалился на землю, об нем перестали думать, бросив на произвол судьбы. Его дорубили шашками красные конники. Хотя мог уйти, жеребец под ним был чистых кабардинских кровей
  Таким был рассказ Чумакова при их встрече в общине дезертиров, у которых маялся Григорий, занимаясь резкой из дерева ложек с чашками. Живодеру Чумакову такая жизня пришлась не по нраву, вскоре он ушел творить над людьми новые расправы.
  Пришел на ум Капорин, штабс-капитан царской армии, ярый монархист, примкнувший к банде Фомина и разгадавший, видно, роль Якова Ефимыча в жидовской афере века, за что в конце концов и поплатился. Оба попервах служили у красных, Капорин был в Вешенской командиром батальона, занимаясь охраной новых властей и заготовкой на зиму топлива, всеми способами избегая встреч с отрядами белых казаков наседавших на со всех сторон. Фомин наоборот рвался устроить бойню между теми и другими, возглавив в подходящий момент вешенское восстание казаков. Он потирал руки при больших потерях с обеих сторон, уверяя, что не настал час расплаты, не объясняя, для какой из них. Капорин оставался белогвардейцем до мозга костей, говорил убежденно но не всем,что для России единственный путь развития монархия с мягким управлением русским народом. Соблазнял Григория покинуть банду, чтобы загодя приткнуться хоть к учредиловцам, хоть к самостийникам, лишь бы подальше от упыря Фомина, у кого после внезапного выверта того по части кому служить, состоял начальником штаба. Показывал на примерах, что жиды не думают менять строи и всех делать равными, им нужно захватить власть и присвоить себе сокровища империи. Он выписывал на земле слова молот и серп, означающие символы новой власти, просил Григория прочитать их с обратной стороны. Получалось слово престолом. Капорин доказывал, что только престолом закончится революция и эта Гражданская война, развязанная жидами через посулы хамам с рабочими царских палат с сексом, жратвой и выпивкой по горло. Указывал на случай, когда Фомин как специально не выслал вперед разведку из казаков, когда банда попала в засаду вырвавшись из нее числом в несколько человек. Его "забытье" было не однажды и раньше. Тогда Григорий находился в сомнениях, он счел за благо разоружить штабс-капитана, не передавая его в руки Фомина, чем совершил большую ошибку. Утром того задушил сам главарь с Чумаковым, труп они пустили плыть по Дону. Казака Стерлядникова после ранения в ногу добил антонов огонь из-за нехватки в банде простых средств скорой помощи. Банда таяла салом на сковородке, натыкаясь на внезапные засады красных. По всему выходило, что Прохор знал, что говорил.
  - А мы тогда за кого? - наконец спросил Григорий.
  - А мы как те же русские - за правду! Она для нас главнее всего, будь мы хоть в Европе, хоть в Америке с Австралией. Там тоже наши люди живут.
  - Интересно получается. Где ты успел такого нахвататься, да ишо как ты указуешь, от боли в отнятой руке?
  - Не смотри на меня как на цацку из бабьего гардеропа, секрет моего раздумья простой. Он не в греческом наущении о том, что истина заключается в вине, как учили нас в церковно-приходской школе. Помнишь, как царь Петр учинил над нами забаву, заменив наш древний герб елень, поражен стрелой, на казака, обнявшего ногами бочку с вином? Он тем дал нам упрек, что казаки помощь от государства получают, а турецкую крепость Азов просрали с крепкого подпития.
  - Мы того не забывали. Царь тогда пришел на стругах для изымания Азова у турок и первое, что умудрил, когда сошел по трапу, это порубил нашим атаманам головы. А потом указал перстом на крепость, мы взяли ее с русскими полками за малое время.
  - А за пятьдесят лет до того Азов брали мы, казаки, продержали ее месяцы и ушли несолоно хлебавши. Без москальской подмоги и Ермак Тимофевич Сибири не удержал бы. Куда ни кинь везде без русских клин, поэтому мы у них на державной службе, а не они у нас, хоша мы везде первые.
  - За герб обидно, казаки никогда не пили без просыпу, не валялись под плетнями, а завсегда доходили до своего база на своих ногах.
  - Нонче было б так-же, ежели б не пустили русские к себе красной чумы в голубой оплетке.
  - И тут твоя правда, Прохор.
  - Вот я и гутарю, что истина не в вине, а в моей руке, которую отнял белополяк, потому как через боль любая истина как на ладони. Я до се ее чую, - Прохор подал стакан с самогоном. - Пей, Пантелевич, спьяну тоже говорят гольную правду, а мы ишо как след не пригубили.
  Григорий вдруг ощутил усталость, какую испытал когда понял, что навоевался и что пришла пора повертать коней до своего куреня.
  - Гонють, и красные не помеха? - слабо ухмыльнулся он, указав глазами на стакан и зажимая ухмылку на корню.
  Прохор отмахнулся:
  - Встретил у лавки ЕПО сватью Никиты Мельникова, у нее и разжился. А краснюки заняты накруткой продразверстки, знай хватают нашего брата и в Вешки. А там уже распределение кого в концлагеря Троцкого, кого на высылку, а кого к стенке. У них это поставлено на поток, потому как хлебом надо расплачиваться за поставки станков с машинами на заводы и с прочей сельской техникой.
  - Почему хлебом? Развалить развалили, теперь мы плати хлебом за восстановление своего же хозяйства? - переспросил Григорий. - У царей завсегда был золотой запас империи, он куда делся!
  - Э-э, командир, такое условие выставили советской власти заграничные буржуины. Теперь нам американский еврей Хаммер поставляет карандаши с ручками для школят не иначе как за хлеб с картинами из музеев, и за золото из царской казны. Не упоминая за трактора с сеялками. Так шо, про запасы его забудь, как их не было.
  - Это как такое может быть! Я что-то не допеку.
  - А так, иначе народное хозяйство подымать будет нечем, - ординарец пристукнул кулаком по столу. - Потому среди казаков не стихает гутор о новом восстании, хоша их на мале и взбунчить его они не в силах.
  Григорий потянулся за кисетом, намереваясь свернуть сигаретку:
  - Видно, отстал я с мотней по степу от новой энтой жизни. Но я бы спросил за порушенный достаток, ежели б узнал, что технику нам дают в обмен на хлеб.
  - Спросишь, Григорий Пантелевич, на свою голову, когда тебе без того тигулевка светит. А ежели избежишь ее каким способом, тогда и я с тобой спрошу.
  - Куда тебе с одной рукой. Изловишь ишо шальную, вовсе штаны снять будет нечем.
  - Зубами, но сорву, - оскалился Прохор.- А за хлеб ты прав, на то у них расчет, чтобы уморить нас голодом. И голод энтот, говорю тебе как темному свому другу, на Дону не за горами, он уже стал выползать в казачьих куренях из погребов с амбарами, выгребая их до голых полок. Схроны не помогут, сами будем продавать сродников за ради горсти зерна из загребущих рук коммунистов.
  - Ну это ты хватил через край.
  - Говорю как есть. Глянь на наш присуд, по которому уже проселились кровососами разные коллективные хозяйства под американским с немецким началами, а с ихнего боку пока неприметные под началами хохляцкими с армянскими. Одни скоро уйдут, а вторых и с корнем не выдерешь. Но не под началами казачьими. Это пример Дону с Кубанью на коллективизацию ими нашего испокон веку добра.
  - А казаков тогда куда-ж?
  - В ихнюю перемесь, чтобы и дух развеять. Первыми помогуть перехлесту хохлы, ставшие нынче поверх нас. Ты знаешь по какой причине?
  - Что тут знать, они завсегда были супротив русских, хоша пошли с одного корня. К ним и мы прибились за добрый куш.
  - А вот не так, дорогой односум, ты послушай, что прояснил мне поп Виссарион, убиенный христопродавцами, - Прохор взял время на размышление, затем оправил усы указательным пальцем и остановил взгляд на собеседнике. - Хохлы зачали итить на нас опосля того, когда Катька Вторая перевела большую часть жидов из Польши в Малороссию. Она была масонка, дружила с французским писателем из ярых масонов. Сама такое решение после войны в Европе она не принимала, ей оно было заказано масонскими управителями. Жиды и сделали хохлов разменной монетой в своих руках, сыграв на разногласиях с русскими, как до того тех поляков, прискакав к ним в исподнем из Испании, выпертые оттуда королем. Поляки были нам родней до тех пор, пока евреи не натравили их на Русь, раздутую в границах после избавления от монгольского ига. Им мечталось разграбить ее как Римскую империю.
  - А то было не при немецких крестоносцах? - спросил Григорий.
  - Тогда они примешивались к рыцарям своими латниками, а тут поперли на Москву всем гамузом, растребушив русских подняться на них под началом Минина с Пожарским. Но дело не в истории, хотя ростки идут с нее. Еврей Троцкий, тожеть масон, выделил из командиров Буденного, приставил к нему комиссаром Ворошилова, как к Чапаеву Фурманова, и дал команду сничтожать хохлов с русскими под видом войны между белыми и красными. А когда они исполнили свои роли и вошли в правительство народными героями на его же крови, не ведая про свою участь под Кирова, Сталин успел переманить их на свою сторону, прояснив им ситуацию. И оба героя помогли ему избавиться от жидов троцких, каменевых, зиновьевых и других. Оставаясь, что главное, вечными хохлами.
  Григорий разгладил складки на лбу и недоверчиво покривился губами:
  - Ну накрутил, ногу просунуть некуда, - сказал он наконец.
  - Дак, не стремя под вороного, - ухмыльнулся хозяин куреня. - И сам тот жеребец не нами обхоженный.
  - То политика, а мы с тобой служим за что прикажут. Я все ж не проникся за тех хохлов, дальше то как!?
  - Они разменная монета под жидовской рукой и себя еще покажут. А народ, кровь которого они пущали за правое якобы дело, будет ставить им памятники.
  - Не знаю, - задумался гость. - Итак скоро верить будет некому, уже улицы с городами зачали переиначивать.
  - Чудной ты, Григорий Пантелевич, прости за то слово, - похмыкал Прохор под нос. - Памятники, чтобы ты знал, святым не ставят, их, особенно ныне, водружают одним вурдалакам. Кто загубил больше душ, тому на коне с эполетами до локтей. Царская Россия с поэтами и правдой во всем уходит без возврата, как моя рука отхваченная белополяком. На ее место выперлась культя, ушитая натянутой кожей и заживленная по природному. Но... уже без пальцев.
  Григорий провел ладонью по столешнице, натыкаясь на крошки от ржаного каравая, но ответить не успел, повернувшись на стук в сенцах. В комнату вошел Мишатка, несший в руках кота. Он все же закончил:
  - Знаем энтих хохлов, не мытьем так катаньем. Навроде моего зятя Кошевого, тот сбирался оправить свою хату и уйти с Дуняшкой туда, а остался как тать в родовом нашем гнезде.
  - Так и есть, и об нем у нас с тобой гутор впереди. Ты опреж устрой свою жизню, а уж потом как господь надоумит.
  Григорий раздумчиво глянул в затемневшее за завеской окно, потом на сына, начавшегося снимать зипунок с опорками на ногах, спросил у него:
  - Сынок, никого из хуторских не видал?
  Мишатка оторвал руки от царских еще пуговиц на овчинном борту одежки и поднял голову от кота на полу, приставшего к его ноге:
  - Никого, батянька, вся улица как мертвая. В нашей хате тетка Дуняшка по вечеру вяжет теплую поддевку, а коня дядьки Мишки на базу не видать, - ответил он. - Может, ишо разведать?
  Григорий больше поморщился, чем улыбнулся, мягко сказал:
  - Тут моститься тебе не надо, сынок, Дуняшка хватится, поднимет сполох по всему хутору. Тебе без разведок пора итить до дому, а мы тут с дядей Прохором трошки ишо погутарим.
  Мишатка зыркнул на хозяина куреня, уповая на его заступничество, но тот развел одной рукой и упредил с просьбой:
  - Там тебе будет разведка с заданием собчить отцу, когда возвернется из Вешек дядька Кошевой, чтобы не получилось как в прошлый раз, когда батька за крыльцо, а он гонца в станицу за конвоем.
  Мишатка мигом расцвел, топя жаром щек блеск черных глаз с набежавшей было на них мокротой. Застегнув пуговицы, он пропал за дверью, оставив кота в озадаченном состоянии. Григорий глянул на зеленоватую бутыль, опорожненную почти на четверть опрокинул стакан вверх дном, Прохор вздохнул и загасил окурок от папироски о край веселого блюдца, приспособленного под пепельницу:
  - Отдохни, Пантелевич, - с пониманием сказал он. - У тебя впереди встреча с Кошевым. Скажу сразу, она добра не сулит.
  Григорий мотнул в знак согласия головой и оперся руками о край стола, собравшись вставать. Но раздумал и повернул к хозяину куреня напряженное лицо:
  - По всему выходит, что нас тоже занесли в списки гонимых наций!
  - Это как! - опешил Прохор.
  - А так, ежели проследить сбоку за хазарами и армянами с цыганами, гонимыми по миру перекати полем, то получается, что казаки не лучше этих нахлебников, хоша всю жизню обеспечивали себя хлебом сами, - Григорий со злой усмешкой пристукнул кулаком по столу. - Отплатили нам русские черной неблагодарностью за наши сибири с азовами, крымами с измаилами и казанями с дальними востоками, сделав и нас навродя колючего перекати поля.
  Прохор помолчал, потом погремел спичками, но доставать кисет отказался:
  - Ты, Григорий Пантелевич, забыл упомянуть за варшавы с берлинами и парижами, а ишо за финские морозные тайги при их покорении с итальянскими теплыми венециями, в какие фельдмаршал Суворов водил наши эскадроны совместно с русскими полками повторять путь мунгала Батыя с полководцем Субудаем.
  Григорий продолжал молча сопеть. Затем разлепил губы и процедил сквозь них:
  - Во век не прощу, что своим кривошлыкам, что кацапским хамам. Сколько не дай, все им мало...
  Прохор развел руками и поставил точку в споре, готовым затянуться до утра:
  - Такова наша казачья судьба, мы выбирали ее сами, - он указал на выход из кухни в обход лежанки. - Занимай мою кровать, а я разомну постель своей благоверной. На завтре наш разведчик донесет, как нам поступать дале...
  В горнице стояла тишина, нарушаемая мягким тиканьем отбившим полдник часов с кукушкой, принудившим Григория открыть глаза и переменить бок. Он лежал на лоскутном одеяле, не сняв еще царских панталонов из синего добротного сукна с широкими лампасами по сторонам и шерстяных носков с длинным верхом, в которые они были заправлены. Хромовые сапоги на кожаной стертой подошве темнели сбоку двери с выходом в сенцы, на полу хозяйничали неспокойные от кустов акации за окном яркие пятна от лучей солнца. Пошел третий день, как он проминал Прохорову кровать, а сомнения по всем направлениям не давали возможности найти единственно правильный путь, по которому можно было бы пойти без оглядки назад. Григорий представлял, что ждет его как только переступит порог родного куреня, не забывал и прибега Дуняшки к Аксинье с упреждением о том, что Мишка послал в Вешенскую за красным патрулем. Дальше был бы скорый суд и стылые лагеря Троцкого в глухомани Севера на многие года, или вовсе за Полярным кругом, откуда надежды на возврат не было. И сколько не готовился к подобному исходу после заячьих петель по всему присуду, принять его за окончательную точку в изломанной судьбе готов не был, несмотря на омертвелость чувств с полным равнодушием к своей жизни. Он не пошел в свой курень по совету Прохора в первый же день не потому, что мог нарваться на скандал с Кошевым, а больше из нежелания подвергать Дуняшку встряске два раза. Первый раз от нежданной ее встречи с братом без мужа, видевшего в нем ярого врага советской власти, второй по приезде того из Вешек. А что без разборок не обойдется, об том и кот на лежанке не мурлыкал, не желавший к нему привыкать. Кроме всего, узнал от бывшего ординарца много нового, заставившего пересмотреть прошлые отношения к Кошевому не как к нежеланному зятю, а как к родственнику, занявшему позицию врага, усилившие неприязнь, погранную с неприятием его вовсе. Простить убийство брата Петра он не мог, как бы не задавливал чувство мести на корню, как был не в состоянии выкинуть из головы мысли о расстреле им деда Гришаки и матери с детьми Коршуновых, кровных родственников жены Натальи. Этим он как бы пытался оправдать свои измены с добровольным избавлением ее от ребенка и с уходом из жизни по этой причине. Такой же монетой отвечал Кошевой, избравший ненависть не только к нему, но ко всему казачьему вместе с их укладом, губивший походя хуторских стариков, верных слуг царя и отечества с иконостасом наград на груди. Григорий, воспитанный по другому, был не готов допускать махновскую анархию, повязавшую Гражданскую войну по рукам и ногам, сродную с жестокостью иноверцев.Он перебирал в памяти расклад событий на Донском присуде, обрисованный Прохором, приходя к выводу, что казаков подставили по подлому, решив избавиться от самой организованной и преданной Российской империи военной нации, во многие века приходившей на помощь русскому народу. Если б это было не так, не было бы революций,сотворенных евреями с приспешниками из хохлов, зачинателей сничтожения по их указке казацкого народа, с другими путеводниками, баламутившими русских крестьян с рабочими.Начиналось все с дозволения новых властей завладения хохлами казачьих земельных наделов, нарезанных им царями за верную службу. О том говорил Прохор, прятавший в курене рукописные выводы попа Виссариона, сложившего голову за трезвость своего мышления. Григорий из описания батюшкой событий помнил не все, хотя и без них это все было видно как на ладони. Тот упреждал, что дальше будет хуже, что голод, который надвигается с изыманием у всех поголовно зерна вплоть до посевного, это еще цветочки. Настоящая голодная трагедия развернется с началом коллективизации, объявленной властью в Москве законной и неизбежной, с загоном в нее населения всей бывшей империи. Но продолжать лежать на кровати и переливать из пустого в порожнее ума много не требовалось. Он поднялся, достал стопку листов из указанного односумом места и прошелся шевеля губами по тексту начерканному ручкой по желтоватой бумаге,измятой с концов, стремясь уловить суть дела. Все выходило так как было размышлено попом Виссарионом, описавшим события, ставшие на Дону началом растворения казачества в массе пришлых со всех концов бывшей империи. Он сам участвовал во многих из них,помогая жидам достичь нужного результата, лишенный из-за нехватки образования возможности охвата свершаемого зла хотя бы в границах присуда. Не понимая, что хаос уничтожения всего и вся был управляемым. Недаром отец Виссарион пояснял поверх рассуждений: Дьявол всегда делает вид, что его не существует.
  Поп написал, что со стороны Москвы Донской присуд окружали южнорусские губернии, поддержавшие первыми большевиков с новой властью в Советской России. На подмогу им поспешили немцы, переставшие соблюдать условия Брестского мира. С Украины надвинулось Червоное казачество с оставшимися на плаву полками царской армии, не встретив сопротивления от больших городов с развитой промышленностью. Это место было Григорию не совсем понятно, как богатые промышленники решились на поддержку рвавшейся к трону голытьбы, не озаботившись о своих накоплениях. Это походило на то, как Савва Морозов одаривал революционеров миллионами, а когда они победили, покончивший с собой. Видать знаменитый капиталист полностью осознал опасность государственного переворота до выверта наизнанку своей души. И таких богатых, но доверчивых по русски, было пруд пруди. Дальше начиналось освещение главного действа на Дону.
  Внутри присуда казаки встретились с ожесточенным разграблением своих владений со стороны хохлов, сделавших станицу Каменскую центром борьбы за советскую власть несмотря на то,что она не имела поддержки простого народа.Оттуда начались набеги красных на присуд с поддержкой из России, принявшей советы как родных. Казачьи станицы и города стали падать под напором силы,укреплявшейся за счет иногородних ведомых хохлами с евреями и казаками из бедных подобных Кривошлыкову с тем же Штокманом, убитым за вредную агитацию.Новочеркасск, столица донского казачества, был унижен до провинциального городка, потерявшего статус. На место главного города выдвигался Ростов,купеческий испокон веков,захваченный воровскими бандами состоявшими больше из евреев с Соньками золотыми ручками, переметнувшимися в него из Одессы мамы, и прочими проходимцами по жизни, оседлавшими ее со времени основания, надумавшими пристегнуть и Ростов в качестве большого папы, чтобы маме не было скучно.Город переполнился преступниками разных мастей и национальностей, хлынувших в него со всей империи и с близкого Кавказа, богатого на абреков. Но кому-то надо было работать, и его затопил пролетариат, нагнатый для превращения Ростова в промышленно развитый центр,названный громко Воротами в Северный Кавказ За три года он стал главным приютом для бездомных с беспризорниками, с ордами крестьян и рабочих, раздвинувших границы халупами на нахаловках с берданосовками и кацапстроями до поглощения в утробе станиц Александровской, Нижне Гниловской с другими казачьими поселениями.В нем схлестнулись два противоречия: диктат личной наживы, представленной дельцами с воровскими бандами из одного кагала, и воля к свободе, равенству и братству пролетариата из русского в основном народа. Но столицей донского казачества, как задумывалось первоначально, Ростов стать не мог по причине нежелания этого самими богатыми с бедными, объединенными страхом перед вольными людьми, нагнатым на них устно и печатно. Главным на вольном Дону оставался Новочеркасск, основанный атаманом Платовым, переходивший из рук в руки враждующих меж собой сторон.
  Под контроль донских партизан с красными казаками из малоимущей части населения присуд попал с юго-востока. Но захват земель не предусматривал равенства, хохлы присваивали себе не только наделы помещиков, но и выгонные для скота с лошадьми земли юртов с распашкой участков, арендованных у малоимущих донцов. Одиночки с детьми, вдовы, потерявшие мужей и отцов, инвалиды войны в один момент лишились приработка для проживания с угрозой голодных смертей. Хохлам дали волю, отменив крепостное от работодателей право.И переселенцы из Запорожской Сечи, разметанной Екатериной Второй, у которой в лучших друзьях был франкмасон Вольтер, взялись скрещиваться с наплывом из России, Белоруссии, Бессарабии, Грузии, Таврии, основанной Потемкиным по ее указанию, с масонской целью смешивания наций. Как хотела она сделать это с армянской диаспорой из Крыма, истребляемой турками. Хохлы мешивались и с азиатскими и кавказскими мусульманами, представ перед миром в конце концов теми же русскими, но со своим укладом и с вечной ненавистью к казакам и русским. Говорили они на суржике и других диалектах, фундаментом ему служил украинский язык, дававший право считать себя украинцами с невозможностью общего существования. О донских насельниках наиболее точно выразился Туроверов, великий казачий поэт,командир полка в Добровольческой армии. Если сказать своими словами это звучало бы так: Донцы и хохлы враги друг другу по самой жизни. Этот факт сыграл главную роль в развязывании на Дону Гражданской войны. Тотальной пропагандой к нему привязали еще и неприязненное отношение казаков к офицерскому составу царской армии,сохранив за атаманами возможность самоуправления в хуторах и станицах с одновременным открытием в них ревкомов.
  Снова заработало одно из главных правил в еврейской доктрине:разделяй и властвуй С одной стороны казаки по прежнему прислушивались к указам атаманов, с другой в ревкомах хозяйничали бывшие царские прапорщики из кривошлыковых, поддержанные Червоным козацтвом. Эти прапорщики с урядниками, ставленники советов, создавали из хохлов с наплывом полки, стремясь принудить народ к признанию новой власти через виселицы с расстрелами. С Кривошлыковым казаки поступили одинаково с его методами насилия, повесив прилюдно на майданной площади станицы. Раздрай был и в донской верхушке, не находившей общий язык с представителями Временного донского правительства, выбравшем походным атаманом П.Х. Попова. Над присудом властвовали ветры недоверия ко всем и ко всему, выбивая людей из жизненной колеи, наезженной веками, заставляя его бродить по степи во всех направлениях, ни одно из которых не давало ответа на вопрос: как жить дальше...
  День кончился, четвертая ночь для Григория прошла в вопросах, добавивших после обсуждения с Прохором прочитанного ворох новых вопросов, задавших в конце вопрос ему самому о смысле всех рассуждений, начавших ломать голову. Но это было лучше, чем часами сверлить потолок незрячим взглядом, смирившись с замком на мозгах, ключ от которого не помнил куда дел. Утром он сготовил обед, чтобы как-то быть полезным хозяину, не имея возможности показаться на людях без порождения гутора о своем призраке, и схватился снова за поповские бумаги. Надо было дочитать их до конца, чтобы дойти до осознания причины падения казачьего столпа, на котором держался царский трон с могуществом империи. Григорий было приник к бумагам, когда заметил краем глаза, как от скотиньего база к плетню на другой его стороне метнулась фигура, не похожая по виду на прохоровскую. Отложив писания, сторожко сдвинул завеску, но там никого не было, если не считать телка, гоняющего курей. Вид на дорогу загораживал угол сарая из досок, да и сама она сбегала под уклон. Посторожив еще немного, Григорий хмыкнул в усы, и пройдя к кровати взялся снова за бумаги.
  Казаки вяло боролись с красным нашествием на малую родину, не совсем осознавая значения перемен, отбиравших у них положение привилегированного народа. Главным оставалось служение верой и правдой царю, будь он новый или старый, и Отечеству с народом, неизменном в своем составе. Но вскоре была создана группа из дружин Усть-Быстрянской, Ермаковской, Белокалитвенской, Екатерининской, Владимирской, Верхне и Нижне-Кундрюченских станиц, возглавил которую войсковой старшина Стариков и есаул Позднышев. Отряд есаула Сухаревского в верховье Донца набирал силу совместно с отрядом есаула Рытникова, сделав главной станицу Гундоровскую. Они обложили красную станицу Каменскую, не давая большевикам простора для военных действий. Пример верховских заметили и вскоре в центре объявилось десять районов сопротивления, включая Трехостровянскую, Старогригорьевскую, Сиротинскую станицы. На Верхнем Дону в районе Вешенской зародилось партизанское движение, в станице Урюпинской отряд прапорщика Дудакова выказал желание вернуться к старым порядкам. Казачьи формирования вскоре образуют Зотовско-Урюпинский эскадрон, который нанес поражение красным под Мигулинской станицей, заставив тех отхлынуть в Воронежские земли. Из Новониколаевской станицы на юго-западе выступает полк верховых казаков, насчитывавший четыре сотни всадников. Движение Всевеликого Воска Донского в пользу отделения от России разрастается, заставляя нейтральных донцов из 10го с 27м запасных полков все больше оборачиваться мыслями на будущее присуда. Они под нажимом верховских уходят из Новочеркасска, но их разоружил в хуторе Грушевском отряд старшины Старикова с есаулом Позднышевым. Вслед за ними по домам расходятся Багаевский, Раздорский и Мелиховский полки. С юга объявились полки Добровольческой армии, с ними соединились немцы, наступавшие с запада, и Попов, походный атаман, решается на новое взятие Новочеркасска. Но казачьи полки успели его оставить,штурм города под командой Семилетова оказался бессмысленным. Разброд в умах казаков, большинству из которых не нравились новые порядки при красных и старые при белых с неприязненным отношением к офицерам, привели к еще большему хаосу. Переговоры с красными оказались никчемными, казачье население хотело жить по укладу, налаженному за века, без насилия над собой. В станице Бессергеневской был проведен по этому поводу митинг под началом полковника Денисова, прерванный карателями из Раздор, присланными Поповым. Это привело не к сплочению казачьих формирований, а к еще большей их деморализации, и лишь атака большевиков на Южную группу,приведшая к их поражению с захватом хороших трофеев, заставила казаков вновь объединиться. Уверенности добавило разоружение красных, перешедших Украинско-Донскую границу навстречу наступающим немцам, они были разоружены по приказу Ленина,выполнявшего условия Брестского мира. Непродуманное действие вождя стоило красным со зверством конников Щаденко, сничтожившим две трети станицы Гундоровской, падением их наступательной силы. Полковник Алферов объявил о восстановлении казачьего самоуправления сразу после истребления красных отрядов с Тираспольским полком во всем Верхне Донском округе. Отряды Добровольческой армии под началом Дроздовского начали наступление на Ростов и Новочеркасск, и захватили оба города вместе с огромными трофеями, несмотря на начальное поражение конной группы Туроверова, исправившего вскоре ошибку. 10 мая в Новочеркасске состоялся парад казачьих войск, 11 мая Донское Временное правительство передало полномочия Кругу спасения Дона. Это восстание установило на Дону казачье самоуправление.
  Григорий отложил одну часть бумаг на одеяло, продолжая держать вторую в руках. Тяжесть, сковавшая грудь недвижным пластом с началом смуты на Дону, уменьшилась не дюже из-за того, что он знал о развитии будущих событий. На казачьем базу успел наследить 22 год, менее кровавый и жестокий, зато более унизительный по отношению к народу, укороченному на две трети, приснувшему в углах своих хат. В станицах и хуторах хозяйновали хохлы под зорким приглядом евреев, председателей ревкомов с красными лоскутами подобия флагов на крыльцах куреней в центре поселений. В воздухе, набухшем от влаги, зависла неуверенность во всем, начиная с заботы о своем хозяйстве, выпестованном в степу через гольное перекати поле, и кончая будущим, надвигавшимся грозовой тучей через принятие решений совнаркомом о коллективизации с общим на все и всех. Даже на баб с детьми, не говоря о земле со скотом. Бабы все реже покидали базы, опасаясь шальных поступков мужиков, не отвыкших от рукояток шашек, обзывая мальцов с улиц по сто раз на дню. Заместо прежней свободы хутор Татарский топился в грязи из ложных обещаний про светлое завтра, закольцованный под лагерь имени Троцкого, хуже концентрационного германского, с которого он их копировал.
  На крыльце послышался резвый топот детских ног в разношенной обувке, Григорий признал по нему сына, приподнялся на локте. Пошел пятый день ночлега у Прохора, зазвавшего его к себе и придержавшего от внезапного появления перед сестрой до полного выяснения загуглин в отношениях с зятем. Тот возился на скотиньем базу с раннего утра, заходя в дом полдничать, вечерить, гутарить перед сном с гостем, и спать. В остальное время старался подправить хозяйское добро, порушенное своими и чужими за время разбоя на Дону Гражданской войны. За вечера, поддлиненные напиравшей весной, переговорено было многое, о чем некогда было толковать с седла. У обоих мысли оказались в лад друг другу, сблизив до родства по душам. Мишатка набегал после работы по силам на своем базу, продолжая держать язык за зубами, наблюдая за всем, что происходило в хуторе. Помогать им с теткой было некому, линия Мелеховых истаяла с приходом изуверов во власть восковой свечой перед образами. А у нового хозяина подворья из рода, пришлого в казачий хутор с украинской слободы, заботы оказались обратными желаниям рода Мелеховых, берущего начало с походов Ивана Грозного на Казань. У Григория от этого утверждалась вера что пришел он домой зазря не подумавши о будущем, подогреваемом мыслями о судьбе сына. Надо было пересидеть какое-то время хоть бы в казачьем хуторе за хохляцким Миллеровом, в котором ему выделили повозку с зовуткой, молодой погонялкой быков, подводчицей из жалмерок, ставшей вдовой за месяц с небольшим отсутствия мужа, не оприходованной им по причине смурного настроения. Ежели та не успела сыграть свадьбу с каким-нибудь из красных, напиравших следом за остатками Донской армии, покидавшими вековой присуд. Через года два вернуться в Татарский с предъявлением прав на Мишатку, не напоенного Кошевым холодным молоком.
  Дверь из сенец сперва скрипнула, потом растворилась на весь мах, кот спрыгнул с лежанки, задрал хвост трубой, с урчанием бросился к сапогам переступавшего порог Мишатки. Тот лишь косанул на него, направляясь прямиком к отцу не снявши зипунка с обувкой.
  - Батянька, дядька Кошевой прибег на рысях из Вешенской, успел налететь кочетом на меня и на тетку Дуняшку за неприбранную клеть в хлеву, - он перевел запальное дыхание. - Мы не видали, что корова настлала лепешек опосля нашей уборки.
  - Зацепиться не за что, - насмурился Григорий, вставая с кровати и охватывая себя ремнем, сунутым под подушку. - Нового ничего не сказал?
  - Сказал.
  - За что?
  - Комиссары порешили усилить развертку, мол, казаки плохо расстаются с хлебом, забивают мешками схроны.
  Григорий прижал к себе сына, затем подтолкнул к вешалке из конских деревянных голов, вбитых в стену по разной высоте.
  - Батянька, я не останусь, - отказался тот. - Надо послушать ишо, про что скажет дядька. Он теперя ходит в замах председателя станичного ревкома.
  - Подрос, мать его.., - не сдержался Григорий. - А за что он еще скажет, когда недоверие у него к вам как к сродникам врагов советской власти.
  - Он заикался за указ об усилении мер к укрывателям. Грозился перебить всех с винтовок и очистить Вешенский юрт от всякой сволочи. Опосля взяться за весь Верхне-Доской округ.
  - Хутора стало быть ему уже мало, - недобро ухмыльнулся Григорий. - Тогда беги, сынок, да веди себя там как мышь на свету.
  - Это как, батянька?
  - Молчки, Мишатка.
  В горницу уже входил Прохор Зыков, ставя плетенку с яйцами на матерчатый коврик у порога и на ходу ковыряя застежки на бортах меховой безрукавки. Пропустив Мишатку в сенцы, он отодвинул ногой с дороги кота и остановился посреди комнаты:
  - Дождались, Григорий Пантелевич, с прибытьем твово зятька и с напряжностью в курене. Пойдешь к ним, или сразу через плетень и в Задонские кушири?
  Гость похлопал себя по бокам, махнул рукой по примятому чубу:
  - Оружия на мне как на твоем коте, будь он неладный. Обходит меня и все тут, да ишо когти о косяки вострит.
  Прохор ухмыльнулся:
  - А сказал оружия нет, у тебя тоже клыки синью отливают, - он вытащил из кармана кисет. - Давай-ка присядем за стол и погутарим при взнуздатых нервах.
  - Уходить бы, Прохор, пора, я твою постель уж до полу примял, а ты об нервах, - затоптался Григорий на месте. - Век на чужой шее не просидишь, шея сломится.
  - Ты на ней как след ишо не сидел, а случись что в твоем курене, враз на баланду посадят.
  - Оно конешно так, но пора и честь знать.
  - Об чести погутарим опосля, а зараз давай спробуем твои калинарные куролесы из пшена с топором, на голодный желудок хоть какая забава, - он загремел заслонкой на загнетке, заглядывая под крышки чугунков. - Дух преть скусный, пару древесных щепок бы в варево докинуть...
  - Я в больший чугунок закинул твою стамеску, что на полке лежала, - поддержал его в поддавках Григорий, готовивший варево. - Она была чуток с сольцой.
  - Тады лады, Пантелевич. Опосля стола составим план на непредвиденный поворот делов. Одно скажу сразу, я иду с тобой.
  - Ну-к, спаси Христос за верность, полчанин.
  
  Солнце покинуло зенит и не спеша покатилось под уклон, убавив жару в лучах на едва заметный градус. Белесое небо отмачивалось в густой синьке как хлопковая простынь снежной белизны, сунутая хозяйкой в кадку с ней для придания небесного окраса. На нем не было ни одного мягкого облака, схожего с пухом на тополях. На хуторской улице было чисто от людей, по ней гоняли мальцы, катаясь на досках по мокрой наледи, не сбитой еще копытами скотины с колесами повозок. На площади сиротилась церквушка с зеленой дверью,закрытой на амбарный замок, забитой вдогон крест на крест досками, на высоких окнах висели дощатые щиты. Крест покосился на один бок, видно те из мужиков, кто хотел свалить его наземь, или не справились с добротной работой на Бога, царя и Отечество, либо упирались вполсилы. С голых пока деревьев вовсю надрывались перелетные грачи, их стремились перекричать встрепанные воробьи, чиликая скопом как перед дракой. Ласточки то сбивались в косое крыло, то рассыпались острыми концами крыльев в разные стороны. Прозрачный воздух пронизывался радостью природы, торопившейся сбросить с себя зимнюю дрему и накинуть разноцветный сарафан. Григорий, не выходивший из дому эти дни, вобрал его полной грудью и тут-же зашелся в глухом кашле, выталкивая наружу черную хоркотину, ударившую в нос перепревшим табачным духом. Он отхаркался на обочину, испоганив снег будто куриным пометом. Прохор за спиной скосился на кашлятину и пробурчал:
  - Так недолго Богу душу отдать, Григорий Пантелевич, а ты еще не приступал к новой жизни.
  - Что это за жизня - по углам скитаться.., - прохрипел Григорий.
  - А на кладбище она есть? - Прохор ускорил шаг. - Там, где были дни назад.
  - За ту не скажу, ишо не видал.
  - Подольше бы ее не знать, - бывший ординарец чертыхнулся и постарался сменить тему препираний. - Что природа делает, всех ставит вверх тормашками. Того гляди, головы кругом пойдут.
  - У молодых так и есть, - Григорий отер губы платком.
  - А ты старый стал? Тридцати нету.
  - Какая тридцатка, у иных она как опилковая мишень опосля штыковой атаки, - Григорий снова ушел в кашель. С трудом отдышался. - Вся в дырьях.
  В конце улицы зачернел караич напротив астаховского подворья, приходившего в запустение, напротив утрачивал живые краски мелеховский курень с распахнутой настежь калиткой и с притянутым к столбу за уздечку конем мышастого цвета с подвязанной к морде торбой. На крыльцо вышел Кошевой с красным лицом и в сбитой на затылок совдеповской кожаной фуражке без натянутого верха, что делало ее похожей на кепку шпаны при царе Николае Втором. Заправив за ремень гимнастерку с пустыми плечами, похлопал сложенной вдвое плетью по добротным сапогам с революционными,засунутыми в них синими галифе с кожаным задом коричневого цвета. Огляделся вокруг. Заметив подходивших к калитке Григория с Прохором, подобрался, коснулся рукой кобуры нагана на боку и, обернувшись на вход в сенцы, нервно крикнул:
  - Евдокия, встречай незваных гостей, - сплюнул под ноги. - Выйдь на крыльцо, ты недавно об одном печаловалась.
  За его спиной показалась голова Дуняшки с припухшими глазами и рыжими прядями волос из под платка. Некоторое время она всматривалась в лица закрывших за собой калитку людей, приставив ладонь ко лбу от лучей солнца, косо гулявших по наледи под амбаром с плетнем. Затем переступила ногами и подавшись вперед подняла руки вверх.
  - Гришенька, братушка родненький, - воскликнула она нестойким голосом, - Живой, братик, я за тебя все дни молилась, просила Заступницу, чтобы она оградила тебя от напастей...
  Она сделала шаг с галдареи к порожкам крыльца, намереваясь спуститься вниз, но Кошевой загородил проход правой рукой, жестко, не глядя на нее, сказал:
  - Не дури, ишо сверзнисся от радости с приступков и рассыписся на куски, сбирать будет некому, - он указал пальцем на высокие ступени в подтаявшей наледи.
  - Я к свому братушке, - попыталась возразить Дуняшка, но муж стоял на своем:
  - Обратно по скользи как будешь воздыматься, на карачках? Пущай силются они, ежели пришли, - добавил голосом, не обещающим хорошего. - Погутарим...
  Посреди большой горницы крепкий дубовый стол уже не стоял, место ему определили за русской печкой, поближе к окну, задернутому кружевной завеской, оставшейся с прошлого времени.Оглаженные за век две длинные скамьи стояли вдоль стен, заместо них под столом мостились угловатые табуретки. Иконостаса в переднем углу тоже не было, от него осталась небольшая иконка с темным ликом Казанской Божьей матери и с лампадкой перед ней с огарком фитиля в крестовинке. Кошевой прошел вглубь горницы с кроватью у стены, с шашкой в ножнах над торцом и прислоненной в углу винтовкой с примкнутым штыком, снова опустил руку на кобуру.Григорий с Дуняшкой, прилипшей к нему, и с Прохором остановились посередине. Он притронулся к руке сестры, оберегавшей его грудь, спросил, кивнув на живот:
  - Схуднула ты. Как со здоровьем?
  - Хорошо, братушка, - Дуняшка сглотнула сухой комок в горле и заспешила, косясь на Кошевого, словно стремилась успеть скинуть что-то недоброе. - Этой ночью мне сон привиделся, плохой, быдто-ть я встречаю тебя посередь горницы, а сама вся в белом и с белым венцом на голове, навроде летнего облака. Даже туфли белые от жидовина из царской ишо лавки. Рядом стоит Михаил в красноармейском, тожеть белом мундире и в буденновке с белой звездой. И мы с им быдто летим от тебя скрозь потолок, мимо печной трубы к месяцу на небе. И так я вся замлела, что до утра уснуть не смогла. А тут ты объявился.
  - Пустое, за ночь столько всего привидится, а утром от того видения след простыл - Григорий прижал сестру покрепче, спросил для перемены темы. - На каком месяце дитя потеряла?
  - На третьем, - она оглянулась на Мишатку, затем посмотрела на Прохора, гадая, кто мог рассказать о ее незрелой беременности. - Срок был маленький.
  - Надорвалась чем?
  - Сама не знаю, отчего дите решило высклизнуть, - покосившись на Кошевого, зашептала на ухо. - Не могеть простить. Попрекает Петром с Дарьей, мол, те страдали неплодностью, и ты туда.
  Прохор мотнул пустым рукавом в ее сторону, размял шербатый рот в сдержанной улыбке, желая разрядить обстановку:
  - А вылупился бы, да пошел шкодить по всем направлениям, чтобы с им делала?
  - Под седлицу наклала, - сморгнула та ресницами, не в силах раскрепоститься от смурных ночных дум. - А все одно от сна спину до се холодит. - Подняла глаза на брата. - Хочу спросить за твою Аксинью, среди нас слухи ходили...
  - Ее убили, красный патруль, - упредил тот сестру с расспросами.
  Дуняшка ахнула и вдавившись лицом в грудь Григория зашлась в рыданиях. Он долго гладил ее по спине, волосам, упрятанным под платок. Дав время отойти, досказал:
  - Кто-то пустил пулю вдогон, когда мы от их убегали, одну и наугад. Она нашла Аксинью. Я выкопал могилку, похоронил ее под деревом в леску,на краю того хутора
  - Помнишь, где? - сумела спросить Дуняшка.
  - Не забуду.
  Кошевой сел на лавку и обратился с вопросом к Прохору, продолжавшему держаться Григория с Дуняшкой. Тот негромко ответил, не снимая глаз с брата с сестрой, замерших в печальных позах. Но беседа не получалась и оба замолчали. За окнами засуетились вечерние тени, грозя объединиться в темное покрывало, Кошевой встал с лавки, чертыхнувшись, тряхнул аржаным чубом, не приглашая гостей снять шинели, сказал:
  - Евдокия, будя обхаживать гостя, пора сбирать на стол,- громко добавил. - Да принеси с погреба бутылку самогона. Дождалась, однако, свово часа, с месяц не трогали.
  Дуняшка перестала вздрагивать, вытерла глаза концом платка и бросила мимо мужа:
  - Когда уж и трогать, седмицами в Вешках пропадаешь, - огляделась вокруг, будто попала в незнакомое место, позвала осевшим голосом: - Мишатка, ты где заспал! Надо выносить стол на середку и ставить к нему лавки.
  Григорий только теперь заметил сына, молча наблюдавшего с лежанки за всем происходящим. Черные глаза у того искрились холодной настороженностью, а губы сошлись в узкую красноватую полоску. Он поставил было ногу на приступку к печке, но Григорий остановил его:
  - Не вставай, сынок, сами управимся.
  - Они без тебя управятся, - остановил его и Кошевой.
  Григорий постоял немного, не давая раздражению взять власть над собой, потом мигнул Прохору. Вместе они выдвинули стол на середину комнаты, огородив его лавками сели напротив друг друга, чтобы не упустить движений Кошевого, если бы тот чего замыслил, с отрезом того от выхода из дома. Встреча с зятем оказалась для одного и правда ледяной, намекавшей на непростой исход. Дуняшка заспешила от загнетки к столу, водружая на него чугун с варевом, расставляя тарелки, с лица не сходила бледность, руки подрагивали.Нервность пыталась скрыть за болтливостью не к месту, чем добавляла сумятицы в поведение всех в доме. В горнице нарастало напряжение, готовое скатиться к скандалу, видно было, что и домашние настроены против Кошевого. Мишатка злонамеренно не убирал ноги с приступки, чем заставлял последнего кидать раскаленные взгляды в его сторону. Дуняшка глядела мимо мужа, покряхтывая с удвоенной силой. Гости обменивались странноватыми сквозь зубы восклицаниями, они не были ответом Дуняшке на пустословие, а имели иной адресат. Кошевой чувствовал это, заняв место на табуретке во главе стола, оглаживая верх кобуры.
  Наконец варево разбежалось по тарелкам, картошка в очистках выросла горкой в большой чашке, в другой засветились от рассола мелко резанная капуста и огурцы с помидорами, придавленные соленым арбузом, достатыми Дуняшкой из погреба. Рядом на большом блюде исходили соком куски сулы вперемешку с ломтями провяленного чебака, преподнесенными Кошевому сослуживцами. Сам он на рыбалке забыл когда был. Хозяйка хотела подсесть к Григорию, но увидев его лицо, перешла на другой конец лавки, поближе к Мишатке, слетевшему с лежанки. Кошевой указал Прохору глазами на бутыль, достал из кармана брюк коробок со спичками, из нагрудного серебряный портсигар с асмоловскими папиросками с золотым ободком по границе табака в них.
  - Разливай, чего занемел калмыцким истуканом, - напомнил он гостю, покривившему губы в усмешке.
  - Разбогател, смотрю, сосед, - кивнул тот на стол и на папироски, разнося одной рукой по стаканам содержимое бутыли. - В вешенском ревкоме снабжають?
  Кошевой выпер подбородок, окинул всех серыми нагловатыми глазами:
  - Не угадал, на столе все свое, а папироски тут нашел, в закутке у Пантелевича, - показал он головой в дальний угол горницы. - Тесть, видно, заначил в сундуке до праздника, а тот обошел его стороной, назначив умереть поране.
  Григорий напрягся, вспомнил, что лет семь назад привез домашним со службы разные подарки, жене с детьми особые, матери кружевную шаль, Дуняшке девичьи обрядки. Не обошел вниманием и Дарью, блудную стерву. Отцу досталась тогда новая казачья фуражка и большая коробка папиросок от известного на всю империю ростовского фабриканта Асмолова, стоившая немалых денег. На ней была намалевана цветная картина с разводами под золото и серебро. Но заметив упреждающий взгляд Прохора, молча потянулся к стакану. Кошевой взял свой, повернулся к нему:
  - Откель прибыли до нас, господин сотник? - с ехидцей спросил он. - Или успели в казачьи старшины выбиться в Донской Добровольческой армии, обходя зараз есаула?
  Григорий помолчал, затем ответил:
  - Не успел.
  - Зазря, значит, старались?
  - Выходит, зазря.
  - А мы до се помним этих генералов Деникина с Корниловым, Калединым, Красновым и прочими объедалами простецкого люда. Жаль, а то вы поломались бы на конском хребту не помощником комполка у Буденного, а всем командиром полка. А потом бы подались опять к белым. Но атаманом какой-нибудь банды навроде Фоминовской вас бы все одно не выбрали, нестойкими оказались на поперек георгиевского кавалера с царским бантом на груди из крестов и медалей.
  Григорий впервые за взрослую жизнь поставил поднятый уже полный стакан обратно на скатерть, обходя казачьи обычаи. Он повернул угрюмое лицо к зятю:
  - Я понял твои задумки, Михаил. Ежели ты перешел на вы и зачал заместо тоста за здравие с моего допроса за упокой, да ишо в нашем курене, то хорошего тут ждать нечего, - сухо сказал он. - Негоже попирать дедовские обычаи, сперва надо бы освятить добрым словом хату, давшую тебе приют. На допрос мог бы вызвать опосля в свою контору в Вешках.
  - А ты бы в окно, как в те поры в ночевках у Аксиньи? Или тут двери пошире?
  - Я пришел к себе домой, - Григорий налился краснотой. - А здесь снова ты как прибитый гвоздями. В примаки записался супротив всяких правил?
  - Приюта в твоей хате я особо не заметил, в примаках ошивался бы недолго, ежели б не Евдокия, ноги моей тут не было, - Кошевой пристукнул стаканом о столешницу. - Считаю,тут белоказачье гнездо со всем семейством,верным царю от мала до велика
  - Перебрался бы от царевых прислужников в свой курень, как обещал, ежели новые порядки запрещают жить под одной с нами крышей,- подергал Григорий желваками на скулах. - Ты ж поперва наводил там какой-то порядок.
  Кошевой побледнел, одна щека у него начала подергиваться, за ней дрогнула рука. Видно лихоманка, подхваченная им еще в окопах, не проходила даром. Он заскрипел зубами, удерживая готовый посетить его приступ. Осилив дрожь в теле, со злобой ответил:
  - Навел и продал. На обещаниях дворец не построишь, новое хозяйство не заведешь. А ежели продать свой курень, потом эту халупу, можно будет купить в Вешенской пятистенок с участком соток в двадцать пять.
  Прохор, молча внимавший перебранке, тоже отодвинул от себя стакан и развернулся к Кошевому:
  - Хорош расклад, любой хохол позавидовал бы твоей стратегии с тактикой. Всех своих сумел на хитрости обойти.
  Кошевой просверлил Прохора зрачками в упор:
  - Я не хохол, а родовой казак, рожденный в казачьем хуторе и принятый тут в казаки!
  Но того трудно было сбить с седла:
  - О как, уже родовой без году неделю, - вскинулся он. - У нас они все столетнего рода, а тебе хватило рождения в казачьем хуторе? А нынче ты кто, краснопузый перевертыш, что стрелишь в казаков не согласных с политикой советов, да выметаешь их с родовых куреней?
  - Что ты хотишь этим сказать? - Кошевой привстал с табуретки, покривился змеиной усмешкой. - Можеть, мало на Дону казаков, принявших советскую власть?
  - Мало, истинный бог, мало! - не уступал ему Прохор. - Больше хохлы да евреи.
  Кошевой вскочил на ноги и заскоблил пальцами по кобуре:
  - Ты что, контра, казачью агитацию разводишь? Ты есть казак, а другие по твоему без роду-племени? Тебе советская власть с революции говорит, что все нации равны
  - А я родовой казак и останусь им до смерти, - Прохор подался к нему телом. - Занял чужой курень и гнобисся тут о равенстве... А Григория Пантелевича куда, в троцкие лагеря?
  - Он того заслужил и завтра я отвезу его в Вешки.
  Дуняшка побледнела, не отрывая от Кошевого истового взгляда, переливавшегося во враждебный. Мишатка отложил деревянную ложку, дотянулся пальцем до рукоятки кухонного ножа, подтягивая его к себе мелкими подвижками, черные глаза сузились, а подбородок перестал дрожать. Нож был с тяжелым стальным лезвием и костяной узорной рукояткой, сотворенный Григорием из австрийского кинжала в первый его приезд на побывку с германского фронта. Им он не раз забивал валухов с другой скотиной, когда подходил какой-либо праздник. Стараясь не выдать своих чувств, он осадил сына шепотом:
  - Охолонь, ишо на лежанку по приступке взбираисся, а уж тянисся на показ.
  Меж тем раздор с надрывом промеж недавних соседей набирал обороты, готовый перейти в рукопашную:
  - Чем таким он заслужил? - Прохор махнул в сторону Кошевого здоровой рукой. - Тем, что хотел жить по старому укладу, не вгоняясь в общее стадо по вашей коллективизации? Это вы называете свободой, равенством и братством?
  - Мелехов убивал красноармейцев, - оскалился тот.
  - А ты казаков не убивал?
  - Они нам стали врагами.
  - Врагами!?. А Мишатка при тебе тоже враг, что сутками на скотиньем базу да по хутору гайдует до ночного зарева? Он уже как волчонок, одна забава поиграть с моим котом. А с Дуней как обертался, в синяках ходила! Ежели б не хуторские, выгнал бы с дому и пустил скитаться по придонским куширям.
  - Кто тебе так донес? - оскалился Кошевой.
  - В соседях живем, - хлопнул Прохор ладонью по краю стола. - Как не заглянешь скрозь плетень, они на базу по цельным дням в работе. Оба согнутые.
  - А кто за них будет убираться?
  - Ты! Не торчать седмицами в Вешках, а наезжать на хутор кажин день, один хрен волдырей на заднице тама разводил, - вскинулся тот. - А Евдокия опосля база и дома не покладает рук.
  - А кто должон сбирать на стол окромя жены?
  - Ты и обязан, и по вашим новым законам тоже.
  Кошевой вдруг вырвал наган из кобуры и наставил на Прохора, затем повел им в сторону Григория. Резко крикнул:
  - Встать, контра, руки за головы!
  Григорий с Прохором медленно поднялись, перекинувшись летучим зырканьем. Дуняшка оперлась о скатерть ладонями, надрываясь подняться:
  - Михаил, ты чего удумал? - с придыхом спросила она у мужа. - Они в гости зашли, посидят с тобой и пойдут на ночевку к дядьке Прохору.
  - Мне с ними на одном гектаре гадить тесно, - Кошевой зверел на глазах, в углах губ объявились пузырьки слюны, зрачки стали уходить под верхние веки. Лихоманка не заставляла себя долго ждать, обещая непредвиденность действий. Он отмел ногой табуретку и с трудом повернул шею к Дуняшке, стянутую жгутным спазмом.- Уйди с глаз долой, курва рыжая, а то и тебя с ними порешу.
  - Миша.., - попыталась она снова остановить его.
  - Уходи отсель, стерва, всю жизню слезы лила о своих татях. Прихвати и этого выскребка, штоб не сверкал тут зенками.
  Дуняшка оторвала руки от столешницы, пропустив озленного Мишатку наперед, отошла к печке. В глазах страха не было, она будто ушла в себя. Григорий последил за ней, потом за Прохором, метнувшим взгляд на столовый нож, помеченный перед тем Мишаткиными пальцами, сглотнул комок нервов и сдавленно прохрипел, обращаясь к Кошевому:
  - Ты бы не спешил со стрельбой, ишо промахнесси, кто тогда нас в Вешенскую отправлять найдется? Лошадей подчистую выбрали твои же подчиненные из хохлов с кацапами. С наших казаков навряд ли кто бы согласился.
  Кошевой ответил, силясь совладать с приступом:
  - Найдутся и такие, - он навел на него наган. - Я не промахнусь. Желаешь спробовать?
  - И пробовать нечего. Я сам сюда пришел и сам сбирался на завтра итить в станичный ревком, ежели б договорились полюбовно.
  - Ха-ха, то в белых, то в красных, то в какой-нить банде навроде Фоминовской, - прокудахтал тот на куриный лад. - А куда б ты делся, когда ваша бандитская сварка давно сничтожена, а на тебя, контру, объявлен розыск.
  - Россия большая.
  - Да казака в ней враз отличишь.
  - Это так. Но медвежьих углов там счету нет.
  Григорий машинально потянулся в карман за папиросами и застыл от окрика:
  - Стоять, вражина, враз дырку во лбу... - напрягся Кошевой, изо рта у него на подбородок поползла белая пена. - Мишатка, беги в ревком за подмогой, собчишь там, дядька Кошевой татей споймал. Ино сам расправу учинит...
  Он не докончил угрозу, Прохор воспользовался моментом, когда вниманием Кошевого завладела фигура бывшего командира, схватив со стола нож, метнул ему в голову. Тот чудом уклонился,нож воткнулся в деревянный шкаф, пробив его стенку насквозь. Григорий кинулся к шашке, висевшей за торцом кровати, вырвав из ножен, укрылся за печкой. Кошевой выстрелил в его сторону, сбив кусок беленого угла, задевший лицо Григория острым концом, затем в Прохора, загодя упавшего на пол. Выкатив безумные глаза, он стал целиться наганом то в одного под столом, то в другого, готового кинуться из-за печки. Руки у него плясали, тело дергалось от крупной дрожи. Прохор приподнял один конец лавки и ударил им по ножкам стола, Кошевой дернулся, послав пулю на стук. Григорий выскочил на середину горницы, вздымая шашку над собой, до зятя оставалась пара шагов. И ощутил толчок в плечо. На этот раз враг оказался ловчее, хоть на глазах рассыпался в хлам. Тишину прорезал голос Мишатки, отлипшего от печной стенки:
  - Батяня!., - заполошно крикнул он, обратив на себя внимание будто уснувшей на ногах Дуняшки, кинувшейся глазами по горнице. Мишатка качнулся вперед и снова крикнул. - Батянька!!!
  Дуняшка, осознавшая наконец, что ее брат ранен, пошла к нему, мелко переступая чувяками. Припала на грудь, обвила шею плетьми несмотря на грубые отталкивания, и замерла в таком положении. Григорий продолжал шататься посреди комнаты, прижав растопыренные пальцы к плечу, протыкая Кошевого черными зрачками. По небритому лицу бегали судороги, он упорно старался отделить от себя Дуняшку, осознавая, что еще одной смерти для мелеховых станет многовато. Прохор, готовый к прыжку, торопился заманить Кошевого на себя разными стуками, угнувшись под столешницей как зверь.
  - Пристрелю, контры, больше промахов не будет.., - беленился тот, метаясь дулом нагана от одного к другому. - Всю мелеховскую породу пущу в распыл. Мишатка, вражина, сказано беги в ревком...
  Заметив, что Прохор нацелился кинуться на него, Кошевой нажал на курок, стремясь достать его и там, упавшего под стол. За лавкой послышался недолгий стон, он еще раз выстрелил туда. Приступ падучей выворачивал его наизнанку, не давая наводить наган, мешала Дуняшка, облепившая брата. Григорий не отводил зрачков от зятя, до которого оставалось на бросок. Он почти оторвал сестру от себя, она сползала на пол, упавшая снова в обморок. В это время Прохор словчился схватить стакан Кошевого, стоявший на краю стола, и с силой швырнуть ему в лицо. Увернуться на этот раз тому не удалось, самогон залил Мишке глаза, он отвалился на угол шкафа, успев сделать слепой выстрел. Дуняшка дернула головой, руки ослабли, она мешком скатилась к сапогам Григория. Тот уже срывался с места, не видя кроме Кошевого ничего и никого, охваченный желанием сничтожить врага, рассчитаться за всех и за все, отобранное за один раз. Вытягиваясь телом как при конной атаке, он полоснул его шашкой почти без замаха, выбрав зазор между скулой и ключицей.Потянул клинок на себя, подрезая мышцы шеи, заставляя ее остаться на месте, слитой с плечами куском бледной кожи...
  Прохор за спиной перевел дыхание, пристроившись рядом, покосился на Григория, продолжавшего вздрагивать концом шашки с каплями крови по лезвию, стекавшими на пол. Пробормотал, не сводя глаз со стоячего трупа с отсеченной головой:
  - Туда ему и дорога, одно слово хохлов вывертень. Всю обойму успел опорожнить, - он замычал, потирая штанину повыше колена, успевшую напитаться кровью. Затем продолжил. - Откуда таких набралось, служили вроде вместе, в войну стояли друг за друга, из одного котелка хлебали... Обойму гад в нас выпустил, - повторил он, заглаживая ногу и заодно неудобство в душе от убийства бывшего односума. - Ежели под кем коня убивали,давали рукой ухватиться за луку седла, чтобы казак не попал в руки врага. В плен-от нас не брали, пускали зараз в распыл.
  Григорий помял пальцами плечо под шинельным сукном, покривил щекой и тряхнул чубом, начиная прислушиваться к щенячьему позади поскуливанию. Заметил вскользь:
  - Стоить... Как мунгальский истукан.
  Прохор оперся рукой о край стола, похмыкал со знанием дела в усы:
  - Дак ты успокоил его баклановским ударом, с оттяжкой. На плацу нас сызмальства учили, чтобы шестина опосля конного наскока стояла как вкопанная.
  - Навроде, я не забыл того учения.
  - Сломится, мало их мы видали. Иные бегають с головой под мышкой, как хранцуский святой, - Прохор хотел скоситься на настойчивое поскуливание под печкой, но решил досказать мысль. - Не ведаю, правду старики сказывали от ходивших в поход с атаманом Платовым, что один ихний святой осилился взбечь на горку возля Парижа и тока тогда положить на вершину свою башку. Там ишо собор вздыбился с куполами как две половинки от яишной скорлупы. Пустотой вниз.
  Кошевой простоял недолго, шаткое равновесие нарушил наган, врученный ему за усердие кем-то из революционных чинов, наезжавших на Дон с проверками по ходу уничтожения казачьего сословия на его же присуде, закрепленном за ним русскими царями с императорами. Наган сунулся вниз под своей тяжестью, потянув Мишкину руку, за ней тело под кожаной фуражкой на голове, примятой с боков наподобие босяцких картузов. Оно, раздобревшее на харчах от совдепа, облаченное в галифе с кожаным подвертом от ширинки до копчика,дабы там не протиралось при езде в седле вдруг сломалось в пояснице и, свергнув голову на залитый кровью пол, стукнулось плечами без погон о доски, заваливаясь на них той половинкой задницы, которая перевесила.
  В наступившей тишине поскуливание у печки стало резать слух, Григорий увидел Мишатку, стоявшего на коленях перед Дуняшкой, разбросанной по полу. Новая волна холода прошлась по нему от ног до макушки, он положил шашку на лавку, взял со стола свой стакан с самогоном и наклонился над сестрой, стремясь повернуть ее на спину и расцепить зубы, надавив на подбородок кулаком:
  - Потерпи, милая, счас полегшает.., - пробормотал он, уповая на обморок.
  Но сын остудил его, сказав не своим голосом:
  - Она мертвая. Вон дырка в голове от дядькиного патрона.
  - Дырка!.. - повторил Григорий, разметывая волосы сестры в разные стороны. - Где ты увидал?
  - На виске повыше уха, крови с нее на каплю...
  Прохор с трудом нагнулся над Дуняшкой и протянул пальцы к шее:
  - Готова, - буркнул он. - Она словила слепую, когда я попал в него стаканом.
  Григорий и сам понял все по синеватым теням под глазами, по рукам, ставшим тяжелыми от застойной крови. Он встал на колени, не зная, куда поставить стакан, пока его не отобрал Прохор, и запрокинулся назад, проталкивая сквозь зубы звериное рычание, рвущее грудь на лоскуты. Поскуливал, отвернув голову Мишатка, не ведавший куда теперь деваться.
  Так продолжалось до Прохора, поломавшего картину. Перекрестившись,он влил в себя самогон и ровным голосом оповестил:
  - Пора уходить Григорий Пантелевич, выстрелы в твоем курене кто-нибудь на хуторе да услыхал, хотя живете навроде отсельников. На площади хуторской ревком, ежели что, бежать будет некуда.
  Григорий всхрапнул и уставился перед собой:
  - Я уже прибег в свой дом, - наконец выдавил он из себя. - Отсюда одна дорога, там теперя вся наша порода.
  Прохор выругался, снял со скатерки непочатый свой стакан и грубо сунул Григорию в руку:
  - А сына куда денешь? Ему ишо на ноги вставать! Могеть, тоже под кресты уложишь?
  Мишатка мостился возле Дуняшки, держась за ее кофту, на мокром лице живыми были только угольные зрачки, не терявшие блеска. Он застыл нутром, не зная, на что решаться, то ли уползать от тетки, пугавшей его недвижностью, и жаться к отцу, которого видел всего несколько раз, привязавшись к нему одними мыслями. То ли залезть на печку, зарыться с головой в дедовский тулуп и забыться сном, конца которому не будет. К жизни его мог подтолкнуть только отец, осунувшийся до живых мощей, страшный как святые угодники на иконах,поколотых дядькой Мишкой на дрова. В измазанной кровью горнице, знавшей при царе одно горе-от смертей старых людей, а при новой власти от ухода к Богу нерожденных бабами детей до тех же негодных на ответ стариков, зависла тишина, жуткая от пресного запаха смерти. Ее нарушил Прохор, молча отстоявший нужное время:
  - Выпей, чтобы заматренило как след, - приказно сказал он. - Не полегшает, так отведет от смурных мыслей.
  Тот рукой содрал с лица коросту недвижности, опрокинул самогонку в рот и снова уткнулся глазами в пол. Затем покривился щекой, посмотрел на приставленную к стене винтовку:
  - Тут назрело пустить пулю в лоб, чтобы покончить зараз со всем.
  - Очумел, чи как! Вставай, Григорий Пантелевич, твоя винтовка добавит сполоху на весь хутор, - Прохор потянул друга за рукав шинели. - А про это забудь, ты ишо закурганную не пил, потом даст бог подъюбошную. Лет тебе как раз об эту пору.
  Григорий поднялся, тряхнув чубом, воззрился на него с шальной надеждой. Но тот жестко отрезал:
  - Сбирайся, пора отсель бежать.
  - Куды?.. Все пробегано.
  - А хоть бы к Катерине, двоюродной сестре твоей Аксиньи, царствие ей небесное. У ней мужа убили под Зверевой как тройку лет, - выпалил бывший денщик первое, что пришло на ум. - Она в Дубровках через Дон живеть, кубыть не у черта за пазухой.
  В глазах Григория появился смысл, заставивший его вспомнить о сыне, продолжавшем скулить у ног. Он машинально переспросил:
  - К Чукариной!?. У той дядька такой же председатель ревкома...
  - Это и главное! Никто не догадается искать тебя на близях.Ежели гутарить промеж нас, Федор Чукарин был у меня на свадьбе за свидетеля, - рассудил Прохор, сам не веря в находку во спасение. - Итить все одно некуда, достанут следствия никакого потому как убийства в твоем курене. А я ваш сосед и бывший твой денщик. Оба ранетые, обоим и расстрел.
  - Ты сам уходи, я все возьму на свою душу, - открестился было Григорий. - Мне все одно за что отвечать.
  - Я прибитый тут как гвоздями, куда мне с одной рукой и с одной ногой, - озлился Прохор. - Скажу, мол, услыхал выстрелы, прибег в ваш курень на защиту твоей сестры и сына, Кошевой стрельнул в меня один раз, другой, на третий попал. Я словчился, схватил для защиты его шашку. Наган в руке Кошевого, шашка на стене, тебя в глаза не видал. Там, как Господь смилуется.
  Григорий привстал с колен, передернул плечами и уставился на Прохора, приходя в себя. Но тот заместо гутора повторил:
  - Сбирайси! Бутыль с первачом я унесу, потому как убитые трезвые, а она початая. Мне ишо пулю с ноги выковыривать твоим ножом, что из шкапа торчить.
  - А за Мишатку как!
  - Баба прийдет седня-завтра, ей мальца и передам, - Прохор сделал хромой шаг, встряхнул Мишатку с пола и закончил. - Таперя нам как конь взбрыкнеть. То ли с места в намет, то ли на месте под его копыта...
  
  
   Глава третья
  
  - Да, брат, сам не ведаю под каким кандибобером вывернулись мы из лап жадной до жизни смертушки. Аксинью твою, по слухам, убили?
  - Красный из патруля не промахнулся, хоть не дюже целился.
  - Понятно.
  Чумаков с интересом разглядывал Мелехова с его спутницей в цветастом платке с забросом длинного конца за спину. Красивое лицо его с яркими глазами кривилось почти женскими мягкими складками, скрывая за ними сущность головореза, готового убить человека за просто так. Чертыхнувшись в какой раз, он продолжил:
  - Посуди сам, с водоворота Первой мировой нас затянуло в омут Гражданской, тока с него выгреблись, как попали под молот с наковальней по расказачиванию, под тот пресс с отжиманием из остатка вольных людей бродных соков свободомыслия. А тут приспела москальская коллективизация, объявленная на исполнение Ростовским Ревкомом, али Донским ишо пока. Но для вольного казака, шо для сургучей, шо для нас, пихры али чиганаков, хужей неструганного ярма на шею тягловых быков. Друг на друга стали зверьми зыркать, как до се живыми ходим.
  Он сплюнул три раза через левое плечо, поправил котомку за спиной, все еще в сомнениях, по какой из трех дорог, похожих на отпечаток куриной лапы, начать путь к узлу своей судьбы. Чуть в стороне топтался конь, с которого он сошел, завидев идущих по шляху. Мелехов тоже держал в руке повод, свисающий с морды коня донской породы.
  - То правда, наши низовские стали поднявшим восстание верховским хуже хохлов. Оттого я снялся с пригретого места, что распрю промеж себя с коллективизацией на дух бы не перенес, - откликнулся он, соединив брови на переносице. - Как услыхал за общий труд на всеобщее благо, так узвился на дыбы. Только и осталось что тяглить на тех, кто пальцем не ворохнул, все отобрал и на нашу шею сел.
  - И я про то ж. Это как у кацапов, какие от одних баров убегли, к новым грабарям прибегли всем гамузом, - хохотнул Чумаков, оглядываясь вокруг, - А ты чего пехом навродя калики перехожего. Сел бы сам на конь, если не прихватил второго, а баба пущай бы под стремем версты отмеряла. Они живучие, шляхами их не проймешь.
  Григорий умял в лице раздражение, ответил обыденно:
  - Конь привлекаить внимания больше, а ежели их два, это табун, да где их будешь оставлять. Ишо насытить надо, не каменные идолы на ордынском кургане, - он поддернул заплечный мешок из сермяги, пояснил. - Не обращай значения, я только поначалу ковылял как оскудевший барсук, ноги ажник полымем брались. Щас уже приспособился, седло занимаю когда совсем никуда. За бабу не скажу, жалобы от нее не поступали.
  Он посмотрел на спутницу, переставшую теребить конец платка, протыкавшую дали лукавым взглядом. Чумаков весело поцокал языком, похлопал нагайкой по голенищу хромового сапога, пропыленного до цвета печной золы, и предложил:
  - Тогда давай присядем хучь на сырте через шлях, хучь на том валуне позади, да погутарим как след, сухару в степу не сыскать, чтобы ярило не дюже. Сто лет с тобой не видались, - он указал рукой на камень обочь шляха, раньше лежавший на середине пятачка с началом от него трех дорог, ведущих на Вешки, на Кумылженскую и на Верхне-Чирскую, а через них на Новочеркасск и купеческий Ростов. Затем взял своего коня под уздцы и подвел к тому месту. - Спешить нам все одно не след, потому как казачий присуд оккупирован до последнего куреня совдеповской ордой. Она и камень скинула с места и перетащила сюда, чтобы не напоминал об казачьей нашей истории.
  Донская степь отходила от зимней спячки как мужик лапотник, надумавший сползти с печки не по нужде, а из-за лишнего тепла на ней. Вовсю поперли из размякшей земли разные травянистые отростки с нежными бледно зелеными стрелами, из которых неизвестно что должно было развиться. Но тюльпаньи пухловатые куколки можно было отличить от других ноготков, они сходу выпирались из своей середины длинными стеблями с завязями на концах, не похожими еще на будущие глубокие колбики, но уже малеванные каждый под свой цвет. Будь то розовый, лиловый, красный или вовсе желтый, канареечный. По ложбинам и логам с буераками пошли гулять синеватые отсыревшие тени, прущие для сугрева из теклин наверх с растворением в потоках теплого воздуха. Но на днах похрустывал сахарно льдистый осадок, припудренный едва видным порошком первой пыльцы на них от близкой дороги. Ручьи разнесли халабудь из снега с ломкими остатками стеблей с перекати полем, укрывавшую готовую ожить колкую стерню, в стремнинные воды Дона, очистили склоны от лишней грязи. Весна спешила наполнить просторы звонами на каждой мелкой кочке с веткой дикой жерделы или алычи в лесопосадках, и стеклянными трелями над ними, достоинством птичьей мелкоты. Под зенитом кружили коршуны с подорликами, скопами и ястребами,подмечая каждое движение возле норок с очищенными от веток выходами, не давая мышам и сусликам с сурками, не стряхнувшим дурман спячки, напитаться живительной лаской светила, одного на всех, дабы успеть передать по своей линии новому потомству. Стервятникам тоже нужно было кормить своих птенцов.
  Все трое умостились на широком и плоском верху валуна, оглаженном временем до престола под диких степняков, с выбивками по сторонам древних рисунков. Оба коня сунулись мордами друг в друга, забыв про сочный прикорм под копытами. Спутница Григория покосилась на обычную в степи суету, оправила короткую жулейку и снова как бы уставилась мимо знакомого своего попутчика, охочего до гутора, схватывая его краями ярких глаз без поворотов головы.
  - Как-то поймал цыгана на краже из арбы сумки с гостинцами для своих, набратых на станичном базаре, отходил его нагайкой до нестояния на ногах, - продолжил тот исповедь. - Набежали наши с хутора, добавили ишо. Знаешь что он сказал, смазывая руду с цыганской своей морды?
  Мелехов молча ухмыльнулся, не спеша втягиваться в беседу с человеком, с которым был в одной банде. Тогда повезло, после убийства Чумаковым с Фоминым штабс капитана Панарина, откровенного с ним по части обустройства империи, они не тронули его, обойдясь упреждением. Штабс-капитан доказывал, что у России один путь из-за начинки ее утробы множеством диких племен с другими народами, подоткнутыми ею под могутные свои крылья из-за нехватки места под пузом. Это монархия. О ней намекали даже устроители революционного маскарада, втемяшившие в головы людей заместо орлов рабоче-крестьянские символы в виде серпов с молотами. Если новые эти означения имперской мощи прочитать наоборот серп и молот составят слово "престолом". Панарин утверждал, что управлять разноплеменным скопищем возможно только посредством царского престолонаследия, выросшего в кружевных пеленках в образованном окружении, впитавшего в себя с младых ногтей властную жилку с молоком матери. А не мужиками с бабами в государственной, коллективной ноне Думе, рожденными на земляных полах, укрытых холстяными подстилками, ишо рядом с телячьими стайками. Разница в том, что видели вокруг себя одни и что зрили вкруг себя другие? Он тогда задал штабс капитану вопрос, мол, кто такие устроители нового мира и в чем заключается замена старых орлов на новые серпы с молотами. И получил полновесный ответ, что устроители эти явные враги России с ее народом, а замена царских орлов на рабоче-крестьянские инструменты означает изымание сокровищ империи в руки якобы этих рабочих и крестьян, неграмотных, над которыми будут властвовать они, прибравшие к рукам и первое, и вторых. Тогда Мелехов впервые задумался о государственном устройстве в стране, осознав, что горлопанить на войне со вздетой шашкой одно, как это делали командиры из народа, не щадящие солдатские жизни, но берегшие свои. И управлять страной по разумному, прибегая к войне только в крайних случаях, совсем другое. А Чумаков с Фоминым могли тогда прикончить и его, потому как в ту ночь он спал особо крепко.
  - Он сказал, какой же я буду цыган, если не украду хоть у столба! - Чумаков сбил фуражку на затылок, пнул носком сапога комок придорожной грязи. - Вот и я гутарю про то ж, какой же я стану казак, ежели попаду под совдеповский молот с серпом и зачну петь "как один умрем" заместо казачьей "Пчелушки".
  С неба черной молнией сорвался коршун, ударил когтистыми лапами заверещавшего суслика и тяжело потянулся с добычей над степью, набирая высоту, правя к вершине ближнего кургана. На мгновение все в том месте замерло, а еще через миг это все пришло в прежнее состояние. Чумаков кивком указал на хищную птицу:
  - Так и в нашей жизни, кто-то упивается живой кровушкой, а кому грязный корешок по вкусу. И все идет в том же направлении, - он подмигнул на спутницу Григория. - Тожеть затурканная как твоя Аксинья, царство ей небесное? Та была, помнится, с хутора Дубровки, что супротив Татарского на правом берегу Дона.
  - С песков, - нехотя подтвердил Мелехов.
  Молодая женщина поправила завиток черных волос, чуть покривила полные губы в едва заметной улыбке и пыхнула на Чумакова большими темными глазами, вызвав у того новый к себе интерес. Он хохотнул:
  - Хотя затурканных навроде тебя с ней и у нас на хуторе хватает.
  - Это опосля, когда промеж нами пошла перемесь, - пожал Григорий плечами. - А что тут было бегу, сел в ялик и на том берегу.
  Чумаков подобрался, огладил усы:
  - Делиться ей, допускаю, не будешь?
  - Мыслей таких не держу, - сощурился Григорий, ловя краем глаза расширение у подруги заблестевших зрачков.
  - И дороги у нас опять разные, так?
  - Так.
  - Тогда на пса промеж нами пустой гутор, да ишо без косушки на зубок. Я ишо этой рудой не захлебнулся, хоша за пролитые реки и на том свете уже клянуть. Мне все одно, с кого она бегить, я казак, казаком и останусь.
  - А мне нет. С вражины пущай бегить, а со всех под метелку чего ей бежать, когда возвернуться станет не к кому.
  - К кому вертаться, в хуторе Грязновском, где наша родня, в кажинном курене по гробу, а то по два. Туда мой дед ходил, потерявший глаз от черкесов.
  - Знал его, наставленья мне давал. В Татарском не веселей, такая ж пустота и в Латышевом с Малаховским, где родня по отцу. Но у многих ишо остались дети, жены, другие родные. За них забывать не след.
  - У меня никого, то ж самое середь знакомых, - отмахнулся Чумаков. Встрепенулся. - Забыл обсказать, когда у дезертиров в тот раз встречались. Фомин оказался вражиной, подосланным в Вешки совдеповской верхушкой для поднятия восстания.
  - Сам догадывался, что это тот же Штокман, только с обратной стороны, но с одним на двоих заданием - пустить нас в распыл как вредную нацию. Ты от кого за то прознал?
  - От его сына Давыдки, когда забежал отсидеться от конного патруля в хуторе Рубежном, Фоминовском гнезде. Он там зацепился у своего дядьки, - передернул тот плечами.
  Григорий напрягся, в Рубежном жила какая-то родня погибшей Аксиньи с Катериной, сидящей с ним рядом, с именами и отчествами сплошь еврейскими, хотя казакам было все равно, кто у кого был в роду, лишь бы цеплялся за седло репьяком, а рубился в бою чертом из преисподней. Но сейчас невзрачный на вид вопрос встал вдруг ребром, оказалось, что от него зависело многое, в первую очередь в своей судьбе. Он еще будучи в Дубровках допытывался у нее, имеются ли жиды в их роду, чтобы знать, какую на случай держать сторону. Но так ничего не добился по причине незнания самой бабы, от кого она пошла. Мол, середь казаков национальностей нет, а значит разделений по цвету глаз с кожей тоже нет. Вон Агасфер в их хуторе по прозвищу Вечный Жид, всю жизнь занимался меном одного на другое, чем содержал семью. Прозывался казаком, хоша не служил нигде по причине хилого здоровья. А нонче враз поднялся до заместителя председателя хуторского ревкома. И что теперь с него, веревки вить? Мол, ежели подперло, иди и докапывайся до сути сам, может, копеечку найдешь. А скорее, не хотела поднимать вопроса, чтобы не попасть под пересуд теперь от Григория по причине, что отец с дядькой, председателем ревкома хутора, тоже носили имена не дюже свойские на слух.
  - Встретили они меня, насытили, самогоном по горло напоили и спать уложили не в хате, а в амбаре на кладке сена. Я как неладное учуял, залег на кладку не убирая руки с темляка гольной шашки. Спать хотел нет мочи, голова кружилась будто ее отвертали, то ли самогон попался такой, то ли они успели чего намешать. Ночью в амбар пришел Давыдка, хорошо луна разыгралась и я заметил у него шашку, вынутую тожеть с ножен, загодя оттянул назад свою. Когда набросился,проткнул его острием аж за хребет.
  - А за что он хотел тебя срубить?
  - Отомстить возжелал. Учуял, когда нас двое от всего эскадрона осталось, что я раскусил батьку с ним как совдеповских засланников, и если бы он не убег, я его ишо тогда порешил бы. Или он меня под утрешнее ухмарье, - Чумаков беспечно ухмыльнулся. - И дядька видать тоже подсылал ко мне этого Давыдку за мое белогвардейство. Я у них оказался не первый из казаков, кого они так ухайдокали.
  - А что ж они вас красным не сдали? - подала голос спутница Григория. - Ревкомов успели насадить на Дону во всяком поселении.У меня дядька в председателях тожеть
  - Я про то в курсе, - Чумаков зыркнул на Григория. - Наверно, не хотели прослыть в хуторе предателями. А может, сами живодеры каких поискать, если до се мальцов приносят в жертву своему Моисею.
  - Слыхали мы про их ритуалы, - подтвердил Мелехов. - Мне полчанин пересказывал книжку за сионские протоколы, написанные их мудрецами, а ему поведал о том наш хуторской поп Виссарион, царствие ему небесное.
  - Убили?
  - Ревкомовцы в Вешках расстреляли как врага народа, -Григорий поиграл желваками, - А ты Давыдку все ж сумел пустить в расход, инче тут бы не сидел.
  - Я оставил ихний курень вовсе пустым, жаль, по другим хатам не успел пройтись, - засмеялся Чумаков. - Там их цельный кагал и все за советскую власть, да на свой жидовский лад.
  - А мы их в казаки примали совместно с калмыками, теми же монголами, и хохлами, теми же подметками под пшеками навродя Листницких, - Григорий сплюнул на обочину дороги, вспомнив измену Аксиньи с сыном хозяина поместья в Ягодном. - Я до се жалкую, что не поверил Прохору, открывавшему на них глаза, пока не убедился на своем зяте. Сволочь оказалась ишо та.
  - Это Кошевой, штоль, который из хохлов? Он ишо ломился до твоей сестры Дуняшки аккурат после нашего прихода с германского фронта.
  - Он самый.
  - Помню, вместе росли. Половина круга была против его приема в казаки, а вторая половина отмолчалась. На том и сыграл хуторской атаман, дав ему добро. Мишка не пошел тогда служить в Добровольческую армию, а сразу перекинулся к красным.
  - Все так.
  - Как он поживаеть? Я слыхал, возглавил станичный ревком!
  - Не ведаю, потому как до се в бегах, - отвернул Мелехов лицо.
  - А Прохор, твой бывший денщик? Он же без руки ишо с германской на белопольскую, какой с него конник.
  - Тоже куды нить подалси, или вовсе пропал. Под Мишку стелиться ему резону нет.
  - Да уж, хорош твой зятек, ежели казака сумел вытеснить из родового куреня, - Чумаков оскалился крепкими зубами. - На то у народа и поговорка: хохол родился, еврей заплакал.
  - А не про армян она? - полюбопытствовала спутница Григория, играя ямочками на щеках.
  - Какая разница, когда тяга к деньгам равная у тех и других, - развеселился тот еще больше. - Ишо на цыган суда не хватает.
  Григорий развел было руками:
  - Тогда надо всех кто не казак в одну кучу валить, - он полез в карман за табаком. - Хотя в этом какая-то правда есть, которую попы призывают терпеть на своих молебнах.
  Чумаков отмахнулся:
  - Ежели б попы указали способ, как это терпеть, а ляпнуть каждый из нас мастак за просто так. Я считаю, что все потому, как мы народ безграмотный, живем одним днем, сегодня здоровые и сытые, завтра как бог даст. Наши генералы из Донской Добровольческой армии сбирали из калмыков-монголов заград отряды позади казацких полков. Как кто засумлевался и повернул назад, так без всяких судов под расстрел - Чумаков заржал вопреки тяжести речи - Хохлы скопом перешли в красные, евреи зачали сничтожать всех через сшибку нас лбами, армяны хапать запустенья на нашем присуде. А теперь они же взялись кричать об равенстве и братстве всех, кого ни поподя. Это опосля нашего истинного казачьего равенства и братства не на показ, встрявшего им поперек горла.
  Спутница Мелехова, живо воспринимавшая разговор, запихнула за шиворот конец платка, выбившегося из-под тугой закрутки, на котором крутила обметку из длинных кистей, и поддакнула:
  - Когда и эта власть переменится, каждая нация опять разбегится по своим углам.
  - Твоя правда, сестра, - мазнул ее Чумаков по фигуре масляным взглядом. - Так и будем ходить по кругу как тот осел с повязкой на зенках, тянущий в горном ауле воду из колодцев.
  Григорий сдвинул было брови на его нескрываемую распутность, но решил сказать нейтрально:
  - Она вся жизня такая, - и добавил с намеком на конец нежеланной встречи. - Прошевай, Чумаков, второй раз наши путя перехлестнулись, и наново пойдем каждый своей дорогой.
  - Дык, в Татарский возвертаться обоим не судьба, так и будем кружить абреками как тот коршун, упиваясь чужой кровушкой. - он живо спросил. - А вы куда нацелились-от?
  - В Ростов, там, сказывали, идет набор в эскадроны для отправки чи к азиатам, чи к чеченам для подавления ихних мятежей.
  - Ага. Значит, и тебе рубиться ишо не надоело, хотя сам показывал склонность к замирению.
  - Так об чем гутор, - Григорий развел руками. - Я прикидывал, мы пустили себе кровя как больному дурной болезнью, так заново возвернемся к старому укладу в жизни. А пошло ишо тяжельше, аж с натягом подпруги до хребтины.
  - Я это учуял по продразверстке, когда за горсть зерна ставили к стенке, а нонче нам навесили ишо коллективизацию, - Чумаков оскалился. - А кто ее поймет, когда каждый тянет под себя.
  - По той причине и я снялся с места, пока меня свои же не вытащили с летника на базу и не приставили к стенке.
  - Ну, тебе видней, а мне в чужих краях грибы растуть дюже чижелые, не как наши вешенки, - Чумаков застегнул шинель на нижнюю пуговицу, под которой проявилась кобура от револьвера, и не подавая руки закруглился. - Прощевай сотник, береги смалявую свою бабу, времена нынче разбойные. Я тожеть по Дону ишо не нагулялси.
  Он отвел своего коня в сторону, вскочил в седло и не оборачиваясь пустил его в вольную рысцу. Когда отъехал саженей под сто, махнул нагайкой по крупу жеребца и пошел отмерять степь широким махом. Григорий, проводив Чумакова неприязненным взглядом, обернулся к Катерине:
  - Чего ты зенки на него таращила? - спросил он у нее, подхватывая рукой чембур, накинутый на гриву коня. - Ни одну мазню не пропускаешь, так и силисся показать свою доступность.
  - Та ты шо, Григорий Пантелевич, нашел за кого ревность на меня выплескать, - вспорхнула та красивыми руками. - Он как пролесная жердела, по верху румяная, а внутри вся с чернотой.
  Тот не ответил, навернув конец чумбура на ладонь, стронул коня с места, выйдя на чумацкий шлях прибавил шагу, приметив поспешность в ходьбе и спутницы. В голове крутнулись мысли о том, что сучье вымя годно только для щенков и вскормленников, чтобы выпоить их, опосля набраться самой здоровья и поладить нанове с хуторскими кобелями до очередного вспухания сосков. Для семейной жизни не годное, являясь временным принуждением бабьей природы к продолжению ею людского рода. Вот и Катерина, не успел муж выйти за порог куреня, как приняла статус не топтанной жалмерки, допустив до себя Степана Обноскова, красного казака. А когда мужа убили, взвалила на себя долю вдовы, обрадовавшись просьбе Григория принять его на временный постой. Но тот вопреки размышлениям о гулящей бабе стал привыкать к ней все больше как было с Аксиньей, которую Катерина копировала во всем, начиная с двух выкидышей,кончая неверностью мужу едва не со дня свадьбы и неподдельности в ласках с ним. Когда началась коллективизация с насильным загоном казаков в колхозы, Григорий засобирался уходить из хутора, потому что по куреням стали бродить переписчики, скрываться от них стало тяжелее из-за разных агасферов под новый строй, смущавших казаков наглой преданностью новым властям с услужением им до предательства недавних друзей. Он предложил Катерине пойти с ним и она, как когда-то Аксинья, собралась в чем была.
  В Ростове народу было как в муравейнике муравьев, больше крестьянского с рабочим люда с опорками и лаптями при онучах на ногах мужиков, с темными шерстяными платками на головах баб, надвинутых на пол лица. Реже на мужиках были яловые сапоги, тем более хромовые, примятые гармошкой, а бабы постукивали по тротуарам каблуками ботинок на кожаной подошве, говорившими о том, что владелицы приехали на юга из подмосковных с новгородскими губерний Российской империи. В вольный со дня основания город прибывали переселенцы больше с окраин материнской России: из Орловской, Курской, Тамбовской, Белгородской губерний, победнее центральных, не успевшие воспользоваться подарком от министра Столыпина,предложившего крестьянам переселяться на вольные отруба, чтобы окончательно отбиться от помещиков с землевладельцами, тянущих с них жилы и после отмены крепостного права. Они же, эти бесправные люди с тремя классами образования при церковно-приходских школах, или неграмотные вовсе, ставившие вместо подписей крестики, но зато принимавшиеся новыми властями в мастеровые и даже на должности по их протекции через усмешки, служили для них, состоящих сплошь из евреев, подушкой безопасности. Часть этих "доброхотов" на себя с трудом мямлила по русски, наподобие прибывшего из Америки Троцкого,соплеменника шифов, рокфеллеров, кунов и других оценщиков золота,картин драгоценных камней, еще промышленников, суконников и карандашников из хаммеров. Последний через посредство Ленина, Зиновьева с Каменевым и прочих свердловых, забивавших личные в кремлевских кабинетах сейфы золотыми червонцами с другими драгоценностями, старался облегчить национальное достояние империи на тысячи бесценных реликвий,веками собиравшихся царями с императорами для русского народа не соображавшего в них, кроме элиты с интеллигенцией, ничего. Потому глядящего сквозь пальцы на откровенный грабеж. Но элиту общества, являвшуюся верхушкой интеллигенции и могущую замолвить слово в защиту страны, принудили покинуть страну для воссоединения в европах с америками с родственниками по крови, бывших у них везде и всегда. Она обогатила забугорье на русские не подобранные на улице интеллект и талант сразу на пару веков вперед. Как стало с писателями Буниным, Набоковым, композитором Прокофьевым,философом Бердяевым,электронщиком Зворыкиным С художниками, профессорами от механики и медицины, авиаторами, докторами наук, полководцами, промышленниками с другими разумными людьми из ученого круга. Они опирались на интеллигенцию, передавая ей разработки с открытиями, требующими мышления особого, а те воплощали леонардовские идеи в жизнь, поднимая прогресс в стране, застоявшийся было после 1905 года по причине иудейского сования палок в колеса государственной экономики, плохо снабжавшей армию в войне с Японией, на новый виток развития. Или эту самую элиту сплошняком принимали в масонские ложи, обложившие Россию ячейками-искрами из края в край, как в прошлые века Римскую империю.
  Вскоре и саму интеллигенцию раздавили хлынувшие в города из сел и деревень орды бесконтрольных крестьян, разделившие меж собой дворянские хоромы на коммунальные квартиры с общей кухней, туалетом и умывальником. С разделом спален посредством картонных перегородок. Если распутство в царской России было втиснуто в дома терпимости под названием "Красные фонари", как в голландском Амстердаме, под которые была отведена улица с огромными витринами с проститутками в них на любой вкус и цвет, то в новой России необузданный срам объявили равным стакану воды, выпитой в жажду. То есть, в жизнь была воплощена подброшенная соплеменникам идея разнузданной еврейки Коллонтай,ставшей послом в Швеции. Но фанерные с картонными перегородки из-под ящиков с овощами и фруктами, реже от конфет, не представляли из себя никаких преград для проникания через них звуков от сексуальных оргий, как отмененные революцией царские платья до земли на женщинах с девушками. Дамы теперь щеголяли в семейных трусах, видных из-под коротких подолов революционных юбок. Опускание нации в невиданный разврат хорошо показал в своих произведениях писатель из евреев Михаил Зощенко,скрестив друзей с женами и любовницами в единый сексуальный клубок.
  После рабоче-крестьянской революции внедрять новейшие разработки с изобретениями в промышленность с другими производствами стало некому, все приходилось начинать с нуля. То есть, с кайла, молотка, топора, с печников, бурлаков, вальщиков леса посредством пилы с уборкой урожая крестьянским серпом скрещенным с рабочим молотом, ставшими гербом мощнейшего недавно государства, перелицованного за пять лет до неузнаваемого вида, от него отшатнулись даже индийцы, братья по якобы происхождению, не претендующие ни на что.Запад за эти пять лет шагнул в развитии минимум на два столетия. Обвинения в отсталости из-за двухсот сорока трехлетнего татаро-монгольского ига, принизившего русский интеллект, возымели подтверждение. Русская нация перевоплотилась в ставшего ее символом медведя, добывающего свое благополучие посредством пупка через замесы бетона ногами на строительстве машиностроительных гигантов с ГЭС на необузданных сибирских реках. Хотя символом Руси, начавшей объединение славянских племен с Великого Новгорода, изначально была длинноногая рысь с острыми ушами с черными кисточками на концах, с клыками, не уступавшими по величине клыкам пантеры.Ее образ красовался на тканых знаменах со стягами у древних новгородских, владимирских, псковских и суздальских ратей. Наступающий в стране голод, спровоцированный иудеями через продразверстку, стал тому примером. Этот Голодомор приносил им многую пользу: освобождались земельные просторы, могущие быть использованными под заводы с фабриками с производствами другими, или под хоромы с дворцами на помещичий лад. Новым "хозяевам" страны, крестьянам и рабочим с остатками интеллигенции, можно было спихнуть технику не первой свежести, обзаведясь более совершенной, изобретенной подоспевшим на ученых дрожжах толстым слоем интеллектуалов из беженцев из царской России. Всеми благами не преминули воспользоваться евреи, перекройщики старого мира на новый лад под свои выгоды, заставив Ленина перейти на НЭП, чтобы усыпить бдительность народа, с решением потом Сталина усилить внешнюю разведку царскими сыскарями, сделав упор на добывание секретов экономики у капиталистов. Результаты в молодой советской республике, упавшей в выгребную яму, вырытую революцией для нее, не замедлили проявиться.
  На Большой Садовой, бывшей центральной улицей города, пока не переименованной в проспект например болезного Дзержинского или убиенного своими Урицкого с избитым рабочими чахоточным Сведловым, скончавшимся от побоев, украшенной дворянскими особняками асмоловых с купеческими хоромами парамоновых наподобие дворцов на Елисейских Полях в Париже, отстроенных королевой Марией Медичи, не делали больше променадов тонко поясные дамы в широких шляпах и длинных платьях с пышными складками до земли, вертевшие в руках кружевные зонтики с костяными точеными ручками. В этом смысле храму Христа Спасителя в Москве с большей половиной дворянских с царскими хором, окружавших бутон из кремлевских строений не повезло их снесли походя. Они мозолили глаза роскошеством деревенскому с рабочим люду, пугали их кружевными крыльцами с мраморными входами, мешали строительству пролетарского в том числе метро, названного по его завершении именем Кагановича, сапожника без образования, сына сапожника, члена иудейского любавичского кагала, принимавшего активное участие в разрушении старого, могущего напомнить о былом могуществе империи. В Ростове посносили многое, не пощадили и храм Александра Невского на перекрестке Никольской улицы с Большим проспектом. Но храм Василия Блаженного перед Спасскими воротами в Москве остался стоять, случайно. Сносу его помешал Сталин, тоже случайно, промямлив пристававшему к нему на одном из кремлевских приемов Кагановичу: Пускай стоит. Пока.
  Ростовские дамы в те времена надменно поглядывали вокруг из-под чуть сдвинутых вперед широких полей шляп, за которыми едва были видны ухоженные лица с влажными глазами газелей, чуточку чем-то заинтересованных, с естественными румянцами на нежных щеках. Под ручку с ними тянули по барски ноги в лакированных башмаках кавалеры в высоких цилиндрах или в круглых котелках с цепочками от золотых ли серебряных часов, провисавших из небольших карманов коротких жилеток, с уголками отглаженных платков из карманов на уровне груди. Не было среди благородной публики толчеи, свойственной наплывшему сюда плебсу, вечно спешащему за ложными обещаниями, не клубился над ними запах от немытых тел. А витало пахучее облако из духов с одеколонами, доставленными из парижей с лондонами, притягивающее и одновременно страшаще-злившее хамов от перекати поля, пропахших городскими бойнями с конюшнями ниже по той же Никольской. И виделся во всем этом вековой имперский порядок, разрушить который не представлялось возможным. Но... слаб человек в своих желаниях, эта слабость и принесет ему вскорости то, к чему он тянулся с рвением, достойным применения другого.
  Григорий привязал лошадь к бревну коновязи, отшлифованному чумбурами до блеска, подтянул к ее морде торбу с овсом и закинул сумку за плечо. Соборная площадь с огромным рынком от Большого проспекта до Таганрогского гомонила на разных языках заглушавших русский язык кавказско-цыганскими звучными восклицаниями,оглаженными хохляцкой мягкой мовой. Сбоку главного входа долбил по ушам духовой оркестр, состоявший кроме труб с басами и баритонами из фаготов,флейт с прочими свирелями помогавший зазывале завлечь народ на пролетарское какое-то мероприятие. Григорий пригляделся к спутнице с распустившимися на весну темными глазами с губами, с островком молодого тела под подбородком, открывшемся под визляками платка как бы невзначай. На свежем лице, не обмякшем после ночи в степу, не хватало разве конопушек вокруг аккуратного носа.
  - Прибегли, - покосился он на коновяза, навострившегося к ним за оплатой постоя. - Теперь бы определиться с каким из местов, где примают на службу из бывших фронтовиков. Упоминать на людях за казаков стало опасно. - Григорий указал на старика в казачьей фуражке, в старом зипуне и в заржавленных сапогах, совавшего толпе старый вентирь и получавшего от нее оскальные насмешки. Скрипнул зубами в какой раз. - Не прощу, хучь ты убей! Не могу... Цари считали кажного казака за генерала, наделив его лампасами. А тут голь перекатная определила нас в такое же холопство...
  Молодая женщина усмехнулась уголками губ и с поддевкой ответила:
  - Не ента голь, а евреи над нею, сам сказывал. Голь она голью и останется, вон как над стариком потешается, где на Дону такое сыскать! - Она сплюнула себе под ноги. - Казакам надо было отделяться от москальской России ишо тогда, когда им дали право наречь свой присуд по казачьи. Об том на кажном собрании горланили, а вскорости весь народ размылся промеж остальных побережной мелью на половодье.
  - Тогда было не до того, себя бы сберечь с родовым куренем, а нынче неведомо, куда приткнуться что в городе, что в хуторе.
  Спутница оправила на себе длинную юбку с наползшими на нее краями жулейки, и пыхнула задорными огоньками в зрачках:
  - Ты ж тут бывал, Григорий Пантелевич, тебе и дорогу указывать,- она покривилась зацвелыми губами, налившимися живительными соками как тюльпаны в степу. - А мне тута ходить не доводилось. Слыхать про купеческий город слыхала, а продавать что из домашнего мы ездили в Новочеркасск.
  - Да тут, навроде, все рядом, - Григорий прошелся глазами по стене из каменных домов вокруг, пестревших длинными окнами, с трудом различая проход между ними. - На Таганрогском перекрестке с Садовой стоить гостиница Астория, в ней на первом этаже было бюро записей. На Никольской через три-четыре улицы, если итить прямо по Соборному переулку, такая же контора.
  Спутница живо развернулась к нему:
  - А где ты за Советскую власть глотку драл, помнишь? Можеть там как раз помогут, чем путлять по каменным куширям.
  - На Пушкинской в восемнадцатом было открыто в особняке Николая Елпидифоровича Парамонова представительство разных партий. Там можно было записаться хоть в работники на завод или фабрику, хоть на классовые фронты по всей империи. Но парамоновский особняк отстоить от нас подале, а первые два адреса за углами домов.
  Григорий вспомнил партийные дебаты, в которых принимал участие после возвращения с фронта, из которых следовало, что большевики в Ростове не приемлемы. Но решил промолчать, чтобы не нагнетать обстановку, заодно положившись на женское чутье. Молодая женщина пожала плечами:
  - Выбирай какой ближе и какой будет с ночлегом, под стенкой я спать отказываюсь. Хватить с меня степняцкого бугра с мурашами и костяными будыльями под поясницу.
  - Я тебе свою шинель подкладал с подседельным потником.
  - Та шо там той шинели с тем потником, когда они обглодали спину до хребта. Без проклятых ломило мочи нет, уж два месяца как перестали итить, да эти ополчаные ишо добавили.
  Спутник всмотрелся в нее, уразумев, о чем ему намекнули, настороженно спросил:
  - Не в том хуторском мякиннике надуло, что отстоить на краю Дубровок?
  - Забыла когда в нем была, ежели хочешь укорнуть за прошлое, - огрызнулась Катерина. - Вместях с тем Степаном Обносковым, будь он неладный.
  - Тогда пойдем в Асторию, гостиницу я кумекаю закрывать не станут, - предложил Григорий, укорачивая под усами недоверчивую ухмылку. - Кто-то ж к нам ишо ездит полюбоваться на мужицкий рай.
  Мимо собора с высокой колокольней, копией московского Христа Спасителя прозвенел по рельсам переполненный народом трамвай. Он задержался на перекрестке с Таганрогским проспектом, через который тащилась конка о паре немецких битюгов, катящих вагон с беспризорниками в опорках на босу ногу, висящих на подножках и лежащих на крыше.
  - Лошадь не отвяжут? - спутница кивнула на ребят на конке. - Вон их тут сколько наплодилось. Пока нас куда-нить определят, они успеют отвести ее на живодерню.
  - На то есть хозяин коновязи, он присмотрит за пятиалтынный.
  - В Новочеркасской с нас гривельник брали, а тут скоро до полтины дойдеть, - качнула головой спутница. - Моему дядьке коновязь предоставлялась бесплатно.
  - Ну-к, с Федора Чукарина кто ж возьмет, он и до смуты был атаманец лейб-гвардии полка.
  - Дядька нынче в споре за царя спотыкается на словах.
  - Зато ты, Екатерина, пошла ему наперекор. Портрет Николая Второго в твоей светелке висит заместо иконостаса.
  - Дык, я вижу, куда гонють весь табун, потому и не убираю его в анбар. Но и за бога не забываю, - молодая женщина зыркнула на Григория. - Сам-от скольки лет по куширям продиралси, ажник всю кожу в них оставил. А к чему пришел?
  Спутник прикусил кончик усов:
  - Пока ни к чему, - он оглянулся на коновяза. - Пора идти в контору, а то за разговорами останемся ночевать тут...
  - Под стенками со своей жалечкой! Мякинника тут до се не видать, вокруг одни гольные камни, - хохотнула спутница, и посерьезнела. - Чтой-то меня не дюже тянеть в эту Асторию, может заглянем в другую какую зданию?
  - А в какую ишо, когда тут везде одинаково, - Григорий передернулся как от мороза. - У самого на душе муторно...
  В отделанной мрамором прихожей гостиницы Астория с зеркалами в нишах топтались люди разных возрастов и сословий, большинство охватили полукругами столы вдоль стен, остальные вчитывались в написанные от руки листки на доске объявлений. Григорий скинул на руку заплечный мешок, прошелся глазами по табличкам на столах выбирая нужную. Такой среди них не оказалось, зато на углу узкого входа в темный коридор висело объявление о наборе солдат и командиров для борьбы с бандами басмачей в среднеазиатских национально-административных округах, образованных не так давно и не ставших еще республиками.Запись велась в кабинете на первом этаже в конце коридора. Он обратился к спутнице:
  - Давай с азиатов зачнем, а там будет видно. Послухаем, что нам тут наобещают, потом сравним с другими обещалками.
  Молодая женщина поправила на голове платок, одернула жулейку, обрисовавшую ее стройную фигуру:
  - Что это и ты весь перекосился? Не надуло в степу?
  - На душе засвербило, незнамо с чего.
  - Дык не в Дубровки вертаемся, где прожили с тобой почитай два года под защитой моего дядьки Федора с хуторскими казаками. В Татарском за нас и не вспоминали, - негромко заметила спутница, примявшись лицом к плечу Григория. - Понесло обоих могеть к черту на кулички.
  Тот покосился по сторонам острым прищуром, вспоминая двухлетнюю давность. Прохор Зыков после их расправы над Кошевым, убившим Дуняшку слепым выстрелом, отвел Мишатку в свой курень и вернулся к Григорию, не поднимавшемуся уже на крыльцо. Напомнил, что бежать далеко не след, искать будут по всему присуду, а в хуторе Дубровки живет Катерина из жалмерок, двоюродная сестра его убитой Аксиньи. Она не так давно стала вдовой, получив весть о гибели мужа под Миллеровом. А ежели он зачнет снова бегать от банды к банде, рано или поздно все одно попадет в лапы к красным патрулям, на том его жизнь кончится. На вопрос, не сдаст ли его баба с дядькой, председателем ревкома, первой по примеру Кошевого в руки совдеповцам подсказал, что Катерина Чукарина не раз выручала Аксинью, пряча ту у себя от астаховских кулаков. Правда, она как ее сродница всегда была слаба на передок, но Пантелевичу с ней не жить, а где бы год-два промаяться, пока тут утрясется. Тем более, по весне обещают амнистию тем казакам, кто выступал за белых, опосля гуляй, душа нараспашку. А Чукарин сам не прочь поднять в Вешках восстание, о том среди казаков ходил слушок, не надутый ветром. И это будет самым надежным местом до тех пор, пока на Дону не уляжется как сено в прикладках. Близко искать не станут, помня его круги по степным буеракам с глубокими теклинами в составе банды Фомина. Григорий тогда спросил, куда денется сам верный ординарец, на что тот ответил, если дело раскроется по доносу кого из хуторских, он все возьмет на себя. Мол, услыхал выстрелы в соседском курене Мелеховых, встал на защиту сестры с сыном друга и бывшего командира, с которым служили в армии Буденного. Кошевой не помнил себя из-за накрывшей его лихоманки, и когда убил жену и ранил его, пришлось достать шашкой, висевшей на стене над кроватью. А блукать по присуду с одной рукой и с одной здоровой ногой все равно, что тягать корову за одну титьку - не споро и все не выдоишь. И корова наддаст ишо копытом подойник со всем надоенным.
  Так и получилось, Катерина пригрела в своем курене любовника двоюродной сестры, надеясь и сама попасть ему в милость по причине нехватки в юрте зрелых казаков. Федор Чукарин остался атаманцем, верным казачьим корням несмотря на красный бант на груди и на ленту, перепахавшую красной полосой перёд на папахе, будто она стремилась зачеркнуть славное прошлое целого народа. Но история с Прохором на том не закончилась, его отвезли в Вешки на доследование, где революционная тройка оправдала за неимением улик, потому как главная - наган был зажат в руке Кошевого. Шашка, послужившая мерой защиты, тоже осталась висеть на стене, она принадлежала хозяину хаты, о чем поведали его сослуживцы. Но через месяц о денщике Мелехова вспомнили, повезли в станицу на очередной допрос, откуда он уже не вернулся, не оставив родным и нового адреса.
  Григорий поправил походный мешок и согласился с выводами спутницы:
  - Твоя правда, бабонька, я и по сыну скучал издаля, когда он приходил с мальцами на Дон рыбу в силки загонять.
  Она отмахнулась:
  - На вашем хуторе поминками заниматься стало некому, одни гнилушки от куреней, и те преють под дождями.
  - А до двенадцатого года царские писцы нагребали поболе трехсот дворов, потому и душа ворохнулась.
  - Что уж теперь... С конем как обойдемся, Гриша, или оставим его на ночь стоять супротив церкви?
  - А что ты могешь предложить? - пытливо глянул он через полуприкрытые веки.
  - Может тут конюшня есть какая, а то он вызрился на люди. Мимо не пройдешь.
  Григорий усмехнулся на хозяйский глаз племянницы атаманца и сразу посмурнел:
  - Давай послухаем вербовщиков, а потом зачнем определяться. Если нас запишут в список бойцов красной армии с отправкой в туркестанские пески, тогда скажем, что мы со своим конем и чтобы его засчитали как штатную единицу. А ежели не так, прийдется поискать другое бюро записей.
  Он поставил мешок на пол и потер под шинелью грудь. Спутница сыпанула глазами по залу в поисках свободного места, не найдя, схватила Григория под локоть потащила ко входу в коридор, светившийся лампочкой под высоким потолком. Но там тоже все было занято людьми, стоявшими в очередях в кабинеты. Наконец под широким окном, забранном решеткой, как раз напротив нужной двери, освободилось место. Григорий оперся рукой о подоконник, не упуская из вида конца нужной очереди, и когда она подошла, подхватил мешок и распахнул дверь в кабинет. За ним поспешила спутница. За дубовым резным столом от царской роскоши сидел крупный вербовщик в форме ОГПУ, стрельнувший по вошедшим серыми глазами и снова завертевший в руках перьевую ручку. Придвинув к себе новый лист бумаги, он зачастил вопросами передавая их ручке, залетавшей от бумаги к чернильнице и обратно, делая паузы на внимание к промокашке:
  - Документы есть?
  Григорий молча выложил на стол справку, выданную в штабе армии Буденного при увольнении в запас и правленную по случаю на место жительства в далеком от Татарского хуторе с лиловой атаманской печатью, фамилия которого вылетела из головы. Расчет был на то, что вся Россия снялась со своего места и мало кого интересовало, куда загнала Гражданская война владельца прожеванной скитаниями бумаги. Огэпэушник мельком глянул на полустертую писанину и, отложив справку в сторону, окунул перо в чернильницу:
  - Куда решились отправиться?
  Григорий снова опустил мешок на пол и сказал глуховатым голосом:
  - На объявлении перед входом в коридор было написано про вербовку добровольцев в Среднюю Азию. Вот мы и пришли спробовать удачи.
  - Казак?
  - Казак, - кивнул Григорий.
  - Гаврилычи, значит. К какому юрту приписаны?
  - По разному кличут, - покривился Григорий. - К Вешенскому.
  - Не обращайте значения, я же вас чиганаком не обозвал, или чего доброго пихрой, чтоб вы не озлились, - попытался показать вербовщик знание казачьего гутора. Но заметив недовольство на лицах обоих посетителей, посмурнел и сам. - В каком соединении служили в царской армии? Звание?
  - В 12-м Донском казачьем полку. Хорунжий
  - С какого года? Награды?
  - С 13-го. Георгии.
  - Полный бант или кавалер?
  - Полный бант, с медалями.
  Огэпэушник вскинул голову в фуражке с малиновым околышем, в серых глазах плеснуло любопытство:
  - Ваши давно осели в турциях с сербиями и во франциях, а вы тут остались. Не успели уйти?
  - Пытался. Пароход попался маленький.
  - Исход, значит, был неполным. Но всех офицеров расстреливали в Новороссийске без суда и следствия.
  - Знаю, расстрелами занималась Землячка от Троцкого.
  - Хорошее уточнение. Как остались живы?
  - Завернул обратно загодя. Опосля тифозный был, на Кубани скрутило.
  - Не тронули!?
  - Не тронули.
  - А потом?
  - Служба в Первой Конной Буденного.
  - В каких чинах?
  - На первах помощник комполка, опосля командир казачьего соединения. А дальше в резерв.
  - При зачистке по недоверию?
  - Выходит так.
  Вербовщик снова оторвался от бумаги и повертел ручку над столом:
  - Вы меня заинтриговали, казачий офицер на как бы распутье. Казаки народ всегда был упертый, сказал - сделал, а тут то белые, то красные... Хотел выписать вам направление с пропуском и отправить ловить дашнаков, - он покривился щекой, напомнил - А генерала Брусилова не тронули, и в звании, еще царском, тоже не отказали. Вы принимали участие в Брусиловском прорыве в 1914 году?
  - Принимал
  - Почему не воспользовались защитой высокого штабного чина?
  Григорий покашлял в кулак и пристально взглянул на сидящего за столом:
  - Вы тоже из царских офицеров?
  - Из царских, угадали по выправке? - не стал отвергать вербовщик. И согласился с мыслями посетителя, отраженными в его вопросе. - Вы правы, Брусилов сам ходил по канату. О протекциях на кого-то речи быть не могло, только если риск был равен цене его головы. Например, дети с супругой, или родители.
  - Точно так.
  - Хорошо, будем считать, что и этот вопрос закрыт, - чиновник кивнул головой. - Но мне все же интересно, с какой стати вы решили поехать в Туркестан на борьбу с басмачами? - Он внимательно посмотрел на Григория. - В России сейчас много мест, где можно помахать шашкой с таким же успехом, например, на Кавказе, на западных границах вплоть до Финляндии, отделенной Лениным под подарок Швеции, бывшей ее владелицей более пятиста лет.
  - Там думать надо будет меньше, все ж не Европа.
  - А на Дальний Восток, где японцы проводят геноцид китайцев?
  - Места далекие,- ухмыльнулся тот.
  - Может, устали от вида русской крови, оказавшейся посильнее вашей, казачьей? - не отступался вербовщик. - Или бегите от своей совести, проснувшейся в вас? Ведь вы рубили не каких-то турков с германцами, а православных единокровников.
  - Может и так, - ответил Григорий, в голосе появились нотки раздражения. - Хотя мне было все одно, кого рубить за порушенный наш вековой уклад.
  Чиновник невольно посмотрел на портрет Ленина на стене справа от него и покатал желваки по скулам:
  - Тогда последний вопрос: Почему не остались в своем хуторе в качестве оседлого крестьянина, а решили вернуться к местам боевых действий? Не захотели работать на советскую власть и строить новую жизнь? Надумали переменить место жительства по какой-то причине?
  Григорий развел было руками и почувствовал легкий толчок в спину, заставивший его найти нужные мысли:
  - В родном хуторе на кладбище наша семья выросла рядом могил, длины которого в царские времена хватило бы на сто лет.
  - Понимаю, - сказал вербовщик с сочувствием. - Но, как мне кажется, жизнь может наладиться.
  - На то время покажет. А пока встретил бабоньку, спробуем начать с ней сызнова.
  - Это которая прячется за вами?
  - Она самая, - Григорий полуобернулся к спутнице. - Катерина, выйдь наперед.
  Огэпэушник со вниманием осмотрел ее с ног до головы и хотел уже было о чем-то спросить, как дверь распахнулась, в кабинет вошли двое в военном обмундировании. Новые посетители прошли к столу, положив на него папку с бумагами, взялись что-то обсуждать, негромко и с напором. Вербовщик кивал головой не спеша брать папку в руки. Наконец один из военных развел руками и полуобернулся к посетителям, как бы призывая их в свидетели, недовольный взгляд прилип к Григорию, прощупывая его с ног до головы, на лице появились признаки удивления. Тот нахмурился, коротко переглянулся со спутницей и расправил плечи. Военный повернулся к вербовщику и что-то негромко сказал, после чего взял подвинутый к нему документ и стал в него вчитываться. Стоявший рядом товарищ тоже обернулся назад, затем всмотрелся в бумагу в руках военного. Наступила тревожная тишина, нарушаемая лишь говорком за дверями. Наконец военный в кожаном реглане и с кобурой маузера на поясе снова обратился лицом к Григорию, поправив на голове фуражку со звездой с серпом и молотом в центре.
  - Как ваша фамилия? - спросил он у него. - Здесь так написано, что разобрать невозможно.
  Вербовщик похмыкал в усы и признался:
  - Я эти памфлеты вообще не читаю, пишу направления со слов посетителей, надеясь на свою наблюдательность.
  Григорий подобрался и четко ответил:
  - Мелехов, товарищ Журавлев.
  Комиссар, судя по обмундированию, радостно развел руками и сделал шаг вперед:
  - Григорий Пантелевич! Даже не верится, - он шагнул навстречу еще раз. - Не могу сказать, что ты с того света. Когда видались в Вешках последний раз, ты выглядел чертом с преисподней - одна кожа да нос. Да-а, откормили тебя как на народное гулянье.
  - Можно сказать и так, себя со стороны видать не дюже, - ответил Григорий бывшему председателю ревкома. - А ты после Вешек забрался навродя повыше?
  - Есть такое, не стану отбиваться, - Журавлев наморщинил лоб, отыскивая в голове информацию, затем испытующе спросил. - А ты разве не в розыске? В твоем курене убили Кошевого, нашего товарища с его женой, а с твоей сестрой.
  - Бог отвел. Я был тогда далеко от родного дома.
  Журавлев всмотрелся в Григория и снова уткнулся в справку, выданную в штабе Первой конной армии:
  - Тут по приписке написан заместо Татарского какой-то другой хутор, справка заверена атаманом, о котором я не слыхал.
  - Это под Каменском, красным наскрозь, - Григорий пошмыгал носом. - Там живеть моя родня по жене старшего брата, срубленного ишо в девятнадцатом.
  - А ты как там оказался?
  - Домой ехать не схотел по причине пустоты в семье и неприязни ко мне мово зятя. Надеялся переждать там все смуты и зачать жисть заново.
  Журавлев поджал губы и повернулся к сослуживцам:
  - В Татарском была трагедия, о которой я сказал, вину на себя взял Прохор Зыков, старший урядник с Татарского, ординарец Мелехова еще по царской армии. В первый раз его оправдали как защитника жены Кошевого с сыном Мелехова. Во второй тройка приговорила к двадцати годам концентрационных лагерей и отправила отбывать срок на Нижний Урал.
  Вербовщик положил локти на стол, пошелестел бумагами и спросил:
  - А если этот Зыков и правда не был виноват?
  Журавлев переглянулся с сослуживцем и покривился щекой:
  - Тройки были созданы Дзержинским для быстрого решения уголовных дел. Они долго разбираться не имели права.
  - Ну так.., - вербовщик похмыкал в усы. - И нынче время не слаже.
  - Слаже не слаже, а с бандитизмом пора кончать, чтобы не отвертать народ от себя под метелку. Без того казаки не желають возвращаться на Дон, оснуясь в сербах с французами, - он оперся руками о столешницу и громко, чтобы слышал и Григорий, посоветовал. - Я, слава Богу, Мелехова знаю, казак он правильный, но стреножил себя сомнениями по рукам и ногам. Ты оформляй его как надо, а я, как ослобонюсь, тебе позвоню.
  - А когда ты освободишься?
  - Не знаю, надо ехать в Вешенскую, поднимать дело и смотреть, кем он упоминался по части того преступления.
  - А если не упоминался вообще?
  - Тогда с чего был объявлен в розыск?
  - За старое, за службу у белых. Но им объявляли уже амнистию.
  - Ну.., не знаю, пока оформляй. Ежели что...
  - ... у вас руки длинные, - досказал за него бывший офицер.
  Журавлев молча ухмыльнулся. Уже от двери повернулся к Григорию, пройдясь по нему резкими глазами, пообещавшими новую встречу, и дверь закрылась. Екатерина утерлась концом шали и тихо призналась:
  - Я вся мокрая.
  - А я сухой как опосля пекла, - крутнул спутник головой.
   Их невнятный говор перебил вербовщик, лицо которого утратило полусонное равнодушие:
  - Документы у вас есть, сударыня?
  Молодая женщина обошла Григория и стала с ним рядом, сказала, натянуто улыбаясь:
  - Как нонче без них, когда зарницы от Гражданской ишо не истлели.
  - Дайте-ка я взгляну. Да вы расслабьтесь, здесь только вербовочный пункт.
  - Она не робеет..,- начал было Григорий. Но Екатерина подав документы перебила:
  - Ежели вы имеете в виду фильтру-комиссию при Особом отделе, какая настрогала в Вешках офицеров, то мой сожитель ее прошел, -она заправила волнистую прядь волос за край платка. - А с меня какой спрос, я на тачанке с пулеметом не тряслась, как энта Анка в банде батьки Махно.
  - Прославился, дьявол, на всю Россию, - не сдержал чиновник улыбки. - А что же вы за сожителем таитесь как жена кавказца или азиата? Вы тоже русскими себя не считаете? - полюбопытствовал отставник, глянув мельком и в документы спутницы.
  - Я казак, о том в метриках записано. Моя сожительница тожеть самое.
  Огэпэушник усмехнулся крупными губами:
  - Вы принимали участие в Вешенском восстании?
  - Как все, - пробурчал Григорий, боясь выдать взглядом внутреннее состояние.
  Он подумал о тревоге, возникшей в груди перед приходом в это здание. Похоже, за столом сидел не вербовщик, но тот снова обмакнул перо в чернильницу и продолжил рассуждения:
  - И получили исход со своего присуда, при чем, почти поголовный. Коллективизация набирает обороты и вы растворитесь в других народах солью в похлебке, - бывший царский офицер огладил подбородок и досказал себе под нос. - Как впрочем и мы, хотя мы с вами из разных сословий.
  Григорий почувствовал облегчение и решился добавить:
  - Уравняли нас по одну гребенку.
  Чиновник нехотя кивнул головой:
  - Это говорит о том, что у простого народа из любой национальности два главных желания: хлеба и зрелищ, - поморщился он - Умные развалили и народ на две части, не дав ему ни первого, ни второго, и присвоили себе оба желания, заменив их на тотальный голод. И народ взялся уничтожать себя, за хлеб с теми же зрелищами. - он достал из ящика стола чистый бланк, усмехнулся краями губ. - А с голодухи какой контроль за своим добром?
  - Никакого.
  - О том у нас с вами разговор, товарищ Мелехов.
  Бывший офицер заполнил бланк, в серых глазах проявилась жесткость:
  - Это направление в Туркестанский военный округ со штабом в городе Мерв, оно на два лица, как на семейную пару. Вы сейчас пройдете в пункт сбора добровольцев и узнаете, что делать дальше. И мой вам совет, не ищите больше ничего.
  Григорий на намек коротко кивнул. Затем придвинулся к столу и спросил:
  - Мы пришли с лошадью, как теперь с ней?
  - В конюшню на Никольской в общее стойло, там же в пределах квартала находится сборный пункт. Потом поставите ее в вагон для перевозки скота. Сами ночевать будете пока в гостинице Московской на Садовой, в сотне метров отсюда, у нас, сами видите, все переполнено, - вербовщик протянул бланк и подал узкую ладонь. - Отдельного места в вагоне первого или второго класса я вам не обещаю по причине не полного доверия к вам после вашего разговора с комиссаром Журавлевым. Поедете в теплушке на общем пока основании, а по приезде разберетесь уже сами. Прощайте, товарищи, желаю вам спокойной службы.
  Григорий сложил лист, сунул его во внутренний карман шинели и сказал, собираясь уходить:
  - Нам лишь бы добраться, а служба нигде спокойной не бывает.
  Чиновник развел руками:
  - Скажу откровенно, туркестанская нация самая упорная, не признавшая советской власти, я служил там в 10-м Туркестанском полку, - бывший офицер распрямился за столом. - Страна очень древняя, почти как Египет, под Байрам-Али есть остатки текинской крепости, полузанесенные песком, она стояла на Великом Шелковом пути, пролегшем через многие страны. Во время войны с турецким султанатом русская армия шла через Мервский велаят, вековую вотчину сельджукидов, находящийся почти в центре пустыни Каракум. Вряд ли их потомки уйдут оттуда без сопротивления, - он с сомнением причмокнул языком. - А наши солдаты тогда доходили до османского Трапезунда. Еще как говорится рывок и мы отняли бы Индию у англичан.
  - Опять не привелось!- встрял в речь Григорий. Он чуть не сплюнул на пол. - А ноне Донской присуд успели заселить не только хохлы с русскими и армянами, но и американские с немецкими сельхозартели.
  Вербовщик разве руками:
  - Нынче нам осталось только раздавать...
  
   Глава четвертая.
  
  Гремучая и шипучая "овечка" с двуглавым орлом на кабине машиниста по обе ее стороны и в центрах боков на дощатых вагонах одного первого с двумя вторыми классами с деревянными сидениями, третий день пыхтела по зеленым российским просторам, оставив позади волжские заливные равнины еще за Царицыным, перешедшие в казахстанские степи без просыпу с казахами и уйгурами на остановках с глазами, едва видными за гнойными наплывами на веках. Они приезжали на редкие остановки на медлительных двугорбых верблюдах с губами, вывернутыми наизнанку, с бурдюками кислого молока или кумыса и торбами промеж их горбов с сушеным бараньим мясом, с говядиной и пахучей кониной. Брали деньгами хоть царскими, имевшими у них ход, не чурались обмена на одежду с инструментом. Кумыс был слабым на градус, мясо пахло одинаково невыделанной до конца овчиной. И хотя паек у новобранцев какой-никакой был, пассажиры покупали съестное,заполняя скучную пустоту вялым общением промеж собой и любопытством к аборигенам. Греметь и шипеть паровозными парами составу предстояло долго, минуя боком Оренбург, столицу яицких казаков, от него до Бухарского ханства было пути не меньше трех суток. А после как распорядится судьба,если путейцы не уследят за заметом рельсов каракумскими песками, сыпучими и вуально призрачными как туманная степная пыль.
  Паровоз отошел от вокзала среди ростовских "Парамонов", империи семейства купца Парамонова со знаменитыми на всю Россию целебными ключами, с тумбами и решетками по набережной Дона от заводчика Пастухова, в разгульный весенний день, волоча за собой кроме вагонов для офицеров несколько теплушек без удобств для рядового воинского состава и отдельно грузовых для скота и амуниции с оружием с другими товарами. С будкой тормозильщика на площадке в конце вагонов, выступающей над крышей. За раздвинутыми дверями теплушек тянулась однообразная как казахская песня картина размером от горизонта до горизонта, покрытая по весне привявшей травой с редкими кустами низкорослых каких-то деревьев, корявых от корней до нескольких вершин на одном стволе. Но и эта сухара была обглодана верблюдами с ишаками до желтизны под сморщенной корой. Смотреть там было нечего, по этой причине новобранцы спали по дням, или играли в дурака. Среди них были по большей части русские крестьяне с украинскими, не получившие обещанных Лениным наделов, рабочие, потерявшие места на производствах, заброшенных хозяевами, убежавшими из страны, и разноплеменной сброд из вечного перекати поля, сорванного с мест не природными сменами времен года, а кровавыми событиями последних лет в великой империи, наделявшей их до них всем нужным по способностям и потребностям. Не особо подгонявшей на работах, вопреки красной пропаганде о повальном рабском труде на хозяев жизни, а потому квелых на вид до сего дня. Одновременно наглых до развязности. Если кто из разумных во власти поинтересовался бы в то время, о чем писал в своих книгах писатель из крестьян Подъячий то ужаснулся бы наготе откровений о бывших холопах, оставшихся ими и после всех катаклизмов. А говорил он о том, что каждый из якобы забитых помещиками хамов мечтал, маясь на лежанке с задранными вверх лаптями, занять барские постели и погонять себе подобных за водкой с царскими яствами на закуску, выкинув из головы нужды, ждущие решения, с многодетными семьями, тянущими вниз прожорливыми ртами. О том, что исполнять обязанности, наделенные им Богом, станет некому, холоп не думал, главным было освободить себя от забот и вволю насладиться сплошным от жизни праздником. Но так не было и у помещиков, ломавших головы по пристройству дочерей с сыновьями на лучшие места. С тем же ничего не деланием.
  Место в теплушке для Григория с Катериной отвели в углу передней стены по ходу движения поезда, завесив его широким куском брезента, закрепленного под крышей деревянными рейками на гвоздях. Больше семейных пар не набралось, окромя тех, кто входил в начальствующий состав, приставленный к завербованным изначально из сотрудников органов. Они ехали в вагонах первого со вторым класса, а по приезде на место должны были набрать себе помощников из числа царских офицеров с нижними чинами, не принимавшими участия в гражданской войне на стороне белых. В заднем углу вагона был устроен туалет в виде сквозной дыры в полу, огороженной толстыми картонными листами, отчего запахи изгонялись стойким сквозняком, натягивающим заодно ночную хладность. Катерина как могла обустроила узкое по стенке лежбище, набросав на вихлястый гремящий пол с пяток телогреек, выпрошенных у интенданта, ведающего имуществом с довольствием, покрыв ложе вместо простыни куском такого же брезента. Спали не раздеваясь, не умывались по причине нехватки воды в двух бочках, заправляемых на больших станциях вместе с паровозным котлом. Питались как в голодные годы - паек был мизерным. Григорий все чаще впадал в состояние, когда на обед подниматься было лень, не уставая перемалывать в уме информацию, услышанную от вербовщика. Бывший офицер облокачивался о стол и нервно подергивал щекой, раскладывая по полочкам положение в стране после враждебных вихрей, пронесшихся над ее территорией: "Это, товарищ Мелехов цветочки, - говорил он. - Почти вся Восточная Европа из Польши, Болгарии,Румынии, Венгрии, Чехии с Сербией с пятком стран вокруг них да около отошла после революции к Западу, заодно с Прибалтикой и Финляндией. Земли в Америке с Австралией, Африкой и даже с уголком православия в Иерусалиме, бывшие под дланью Его Императорского Величества, тоже почили в Бозе. Осталось передать Китаю Маньчжурию с непокорным Порт Артуром, отделить от себя Монголию с народами, живущими вокруг Байкала, передать Сахалин с Курильской грядой Японии, Камчатку с Чукоткой Америке в довесок к Аляске. И взяться за рванье центральной части Российской империи на цветные лоскуты, чтобы забыть о ней навсегда. Как до этого поступили с Римской, сделав просто Италией, нынче догнивающей в своем соку.
  В тишине слышалось только возмущенное сопение Катерины, неустанно теребившей концы головного платка, впервые усваивающей величие страны, в которой родилась и жила. Не дюже понимающей его, но принимавшей женским обостренным чутьем.Григорий тогда сказал:"Сдается, это ишо не конец, найдутся и на камчатки новые доброхоты, обходя нас с русским народом. Вот вам ответ на вопрос, господин офицер, с какой стати я не могу до сего дня найти места в своем гнезде. И почему согласный снова встрять в кровавую рубку, в которой смысла тоже не видать." После выплеска души он забрал направление и ушел, не дожидаясь реакции на свои слова. И сейчас, лежа на жесткой подстилке, вдруг пришел к выводу, что едет в пустое место защищать чужую пустоту, обороняемую от русских местными баями в свои пользы. В итоге из всех щелей выпиралась одна пустота, бессмысленная, жестокая на сничтожение людей после которого она прибавит в площадях. Скрипнув зубами, он упал в очередное забытье без сновидений.
  Гутор у Григория с Катериной промеж собой был тоже малословным, не привлекающим к себе внимания. Они не могли отдаться чувствам с действиями, потому что были заблокированы народом, чужим для них по всем направлениям, сорвавшим их в том числе с места всеобщей поддержкой революционного безумия, не нашедшем его и для себя. К тому же довольно грубым в общении, переставшем признавать чины и возраст собеседников, задавливая все сплошным матом, введенным новой властью в обиход наравне с отказом от Бога и с разрешением делать все, что придет на ум. Григорию приходилось сопровождать спутницу в туалет, силясь не сталкиваться с похотливыми взглядами сброда, одетого в красноармейскую форму,оставшегося все равно сбродом, готовым изнасиловать, ограбить, обмануть. И убить, не чуя угрызений совести, отмененной революцией с гражданской войной, замененной наглостью до беспредела. Особенно отличалась группа из нескольких человек деревенского вида с лидером с большим комковатым и пухловатым лицом, готовым содрать с Катерины юбку, чтобы оприходовать ее тут-же, а потом пустить по кругу. Сама она ощущала себя среди мужского общества как рыба в воде, отвечая на призывы самцов обещаниями как бы все устроить. Это выводило Григория из равновесия, но скандал устраивать было бесполезно. Катерина была одна на всех, к тому успела завоевать немало симпатий. На остановках при общении с людьми из командного состава тоже не было никого как бы из казаков, это говорило о том, что основная масса донцов подчиняться советам отказалась, предпочитая оставаться непокоренным народом. Но вытравить из себя казачество было не просто и Григорий, когда встречался с родственными душами - перевертышами, не желавшими отвечать ему взаимностью, первым отводил взгляд. Шел пятый год от конца Гражданской войны, полтинники с рублями, перебитые из царских серебряных монет с головой царя с надписью по кругу "Божией милостию император и самодержец Всероссийский" заменили на звезды, потом на пролетарских молотобойцев Двуглавых орлов поменяли на новый герб с колосьями с витиеватой надписью по низу РСФСР, а вскоре на СССР. Что тогда говорить о людях, успевших найти якобы дорогу к "всеобщему благополучию" и больше не желавших с нее сворачивать.
  Казахстанская степная пустыня осталась позади, возродив в памяти слышанные от стариков воспоминания о походах через Синюю и Белую Орду,раскинувшихся от песков Кара-кум до берегов Тихого океана превращенную царями на юго-востоке в Казахстан с царством Бухарским, пышно богатым при удивительно теплом климате, с населением не воинственным. С отрядами казаков, осевших на этих землях, как и на всем пути войска за пределами России. На одной из станций, состоявшей из небольшого домика в окружении кряжистых караичей с персиково-финиковым садом за ним и с цветами по бокам привокзальной крохотной площади, Григорий вдохнул в себя ароматный воздух, прогретый солнцем до растелешивания новобранцев до рубах, покосился на спутницу, рыскавшую по сторонам неспокойным взглядом. За день до этого, еще на территории Казахстана, она имела мимолетный разговор с пассажиром из вагона первого класса с кубиками в петлицах на воротнике, окончившийся, как показалось, лишь обменом любезностями. Тогда они тоже вышли на пятачок напротив саманной халупы, имевшей статус вокзала, чтобы купить кумыса с ребрами в говяжьих недорезках. И пока Григорий занимался обменом, Катерина успела выпятить себя напоказ перед каким-то лейтенантом. Он не придал было этому значения, но теперь осознал, что нонешняя переброска словами была продолжением того общения на переглядах. Поезд тронулся, Катерина затерялась в плотной толпе шумных новобранцев и Григорий заспешил к вагону, надеясь увидеть ее в теплушке. Но ее в пригретом углу не оказалось. Он вышел из закутка, опустился на корточки возле завески на входе, надеясь унять злые мысли от разговора вербованных меж собой, но те с самого начала признавали их за чужаков.
  - Упустил чернобровую? - хохотнул один из развязных красноармейцев, когда поезд набрал хороший ход.
  - Пока гадаю, куда ее могло занести, - буркнул Григорий.
  - С офицером умотнула из первого вагона, успела нам еще ручкой махнуть, - заржал толстомордый лидер, поддержав развязного дружка. - Чтоб зазря не беспокоились.
  Григорий отхлебнул из бутылки кумыса, заел говяжьим обрезком с ребра и сказал с показным равнодушием:
  - Чего мне волноваться, у нее своя голова на плечах. Могеть опознала какого из хуторных и загутарилась с им, а поезд дернулся. У нас не первый класс, в вагон порожков нету.
  Толстомордый заржал еще громче, подкинул под общий смех подробностей:
  - Под задницу подсаживать тоже не надо, ручку протянул и битте, фрау, в благородное купе с мягкими постелями.
  - Тем боля, тот лейтенант не из эскадронных, а еврей из штабных комиссаров, - подбросил кто-то сухого хворосту в костер назревающего скандала. - Они свово не упускають.
  Григорий долго не разжимал зубов, дожидаясь конца босяцкого веселья, затем загасил верхними веками острый прищур черных глаз и отер губы:
  - А чтой-то вы на чужое спохватились? У нас общее пока ишо не наладилось.
  Развязный красноармеец хлопнул себя по ляжке:
  - Из-за таких вот и не налаживается! Ты ж подминал ее тут под себя, не пуская по кругу, хотя на подмиги она нам отвечала. Али не отошел от царских привычек?
  - А ты отошел? - вскипел Григорий.
  - Я завсегда готов, - осклабился тот. - Хучь опосля жиденка.
  Григорий отставил бутылку с кумысом и с колен прыгнул к насмешнику, сворачивая ему челюсть ударом кулака. Он бил его до тех пор, пока тот не обмяк, уткнувшись лицом в пол, ходивший ходуном. Затем дал себя оторвать от хама в обмотках под американские башмаки, поднял бутылку с остатками бело-сизой жидкости и зайдя в закуток упал на пустое ложе из телогреек. Одна мысль, что он быстро привыкает к стервам обходя стороной домашних баб, долбила в голову, мешая прийти в себя. Как нарочно она подкидывала обрывки из прошлого, все до одного в изменах, когда дыбился конем, впервые ощутившим на спине тяжкие присоски кожаного седла. Когда не знал, от кого понесла Аксинья, скидывая приплод не по своей воле от недержания его в утробе из-за любовных пылкостей, ослаблявших нутро. Или сама, чтобы замести хвостом следы очередной дурной измены. А бывало так, что дите проживало одно-два лета и покидало белый свет, будто не желало купаться в нем божьим ангелом. Так было до свадьбы со Степаном Астаховым,прознавшим в первую невинную ночь про все, избившим ее за потерю чести до бесчувствия. Так было и при нем, когда ласкала его самого до безумия в глазах, а через неделю распиналась в кроватях с другим. Григорий искал ответ на странный вопрос и находил его только в одном откровении под себя, когда винить было некого. Он сам виноват в том, что к нему безраздельно липнут бабы, порченые от рождения жадностью до любви, потому что он такой же порченый, завивавшийся от этой любви в жгуты при дележе ею с ними. Он тоже ежели б родился бабой стремился закусить удила и выпрыгнуть из семейной упряжки через хомут да в омут головой.
  За жесткой коростой брезентовой ширмы не утихала ругань вперемешку со свальным стуком, кто-то рвался к нему, одержимый охотой отплатить кулаками или чем-то из подсобного оружия, и кто-то стоял на пути побитого и тех кто с ним, готовые сами пустить в ход все, что нашлось бы под руками Так продолжалось до утра следующего дня, пока громкий поезд не перекатился по каменному мосту, увенчанному железными фермами, через широкую реку Аму-Дарью и не остановился на станции Чарджоу с царским еще двуглавым орлом под крышей одноэтажного вокзала.Внизу лапчатого орла во весь карниз белела колесистыми буквами на красном полотне надпись на русском языке, но по туркменски:"Хош гелдиниз", означавшая "Добро пожаловать". Едва пол перестал вихляться, как один из красноармейцев с треугольниками в петлицах, не слышный и не видный за несколько дней пути, выскочил из теплушки и заспешил с докладом в сторону вагонов с офицерским составом.Вместо него в раскрытые дверные створки влезла без посторонней помощи Катерина, растолкав новобранцев накинулась на Григория, придремавшего в закутке под утро:
  - Ты где пропал на той станции, орел бесхвостый? Я всю ночь тряслась на ногах в гремучем тамбуре, ни лечь нигде, ни подсесть на что, - она вырвала из-под него телогрейку и отходила ею по спине. Задыхаясь от волнения, повысила голос. - Я туда, я суда в солдатской мешанине, а его след простыл, - Катерина треснула еще, теперь жестким кулаком по затылку. - Благо, той офицер, с которым гутарила на степной ишо остановке, подхватил подмышки и подсадил на ступени пролетавшей мимо лестницы. Осталась бы по твоей милости посередь рая с пустыми руками. Орел... на курей.
  Григорий лежал не шелохнувшись, приходя в разум, начавший решать задачу по делу Катерины. То ли выкинуть ее из теплушки, наказав идти туда, откуда пришла, то ли не показывать вида скопца, оскорбленного при всех.А по приезде на место отослать обратно в Дубровки к бывшему любовнику Степану Обноскову, поставив в отношениях давношнюю точку, застрявшую в мыслях неизбавимой занозой.Но мешала привязанность к ласковой до невозможности бабе, подминавшей под себя его заместо себя. Не было вокруг ни одной кроме нее родной души, которой можно было бы излить накопленные страсти с печалями. К тому же повела она себя непривычно, не приткнулась к боку напаскудившей сукой, а отмордовала как виноватого в бедах на ее голову. Гадать о том, что так ведут себя отъявленные стервы, заменяя провинность под распущенные волосы бесстыдным нападением как на олуха царя небесного, было некогда. Григорий поднялся с ложа, протер глаза рукавом телогрейки, испытующе глянул на Катерину. Она не сильно помялась, хотя веки набухли, а лицо облезло на краски. Но волосы были уложены в крученый узел на затылке,одежда на фигуре не утратила опрятности. Красноармейцы с интересом слушали нутряные взрывы Катерины, на лицах отражались попеременно вера с недоверием. Эти чувства менялись до тех пор, пока один из них не высказал догадку вслух:
  - А мы думали, что ты в первом классе проминаешь постель комиссара, подававшего тебе руку.
  Катерина быстро развернулась и в ярости запустила в него стоявшей на полу пустой бутылкой:
  - А ты нас видал вместях? Я тебе щас яйца раздавлю, чтобы знал, что снести на утреник, а что придержать за зубами. Морда твоя кацапская...
  Тот чудом увернулся, бутылка застряла между онучей лежавшего за ним новобранца, не ждавшего ее. Затем вскочил с пола и шустро подался к Катерине, занося кулак над головой, с крепких зубов сорвалось ядовитое сипение:
  - Ты что, с-сучка блудливая, снова за казачьи ухватки!?.
  Это был красноармеец, пожелавший пустить Катерину по кругу, помеченный Григорием по морде фиолетовыми синяками, почерневшими за ночь. Свободной рукой он загреб кофточку на ее груди в тугую горсть, притянул к себе и занес кулак над ее лицом, заставив Григория напружинить тело и мигом оказаться между обоими. Намерения увальня выглядели убедительно, и он без долгих размышлений двинул костяшками ужатых пальцев ему в горло, заставив того зайтись в удушливом кашле. Затем с замаха под скулу отправил его под ноги новобранцам, сгрудившимся вокруг бараньим гуртом. Увалень втерся в обувку вербованных опухшим лицом, не в состоянии повернуться на спину Но и в таком положении его достали верткие кулаки Катерины, норовившие докрасить пропущенные Григорием места. Никто, кроме настороженных дружков увальня, не пытался ее оттаскивать, признавая за ней право оскорбленной женщины, имеющей его для защиты своих чести и достоинства. А тех упредили видно еще ночью, они только лязгали зубами, да мычали по коровьи. Григорий стоял рядом опорой под Катерину до тех пор, пока снаружи вагона не раздалось упреждение о том, что вдоль состава спешат отцы командиры. Тогда только он оторвал свою бабу от измочаленного валуха не имевшего тормозов, отвел ее мокрую от пота к закутку. На улице стоял зной, привычный на Дону только в середине августа, заставлявший обоих то и дело смахивать пот со лба Явная стервозность Катерины стала еще одним для Григория доказательством невиновности в пошлости, в которой надумали ее обвинить. Но до конца осчастливить в безгрешности сожительницы все ж не смогла.
  В вагон карабкались по приставной лестнице офицеры с треугольниками, кубиками и шпалами в петлицах, представляя из себя офицерский состав над разбродным пока формированием из трехсот почти человек. Григорий сразу отметил среди них того лейтенанта, имевшего с Катериной короткий с мигней гутор, этого жида, похожего на торговца, которому военная форма на узкие плечи была новогодней обновой на кол. Но и он не имел светлости на лице, должной быть после проведенной с бабой ночи, а все больше хмурил черные широкие брови над долгими глазами, рыскавшими по вербованным. Разговоры стихли, новобранцы стиснулись друг к другу не оставляя промеж телами зазорин, намекнув этим на прошлую службу в армейских частях. Или на деревенское происхождение, упреждавшее неосознанным сплочением их страх перед помещиком. Офицер при шпалах лет пятидесяти откашлялся и провел пальцем под седоватыми усами, затем повернулся к военному, заскочившему в вагон последним:
  - Повторите, товарищ сержант, что здесь произошло? - попросил он его.
  - Драка между новобранцами, товарищ подполковник, - подтянулся тот.
  - Зачинщиков заметить успели?
  - Так точно. Вон тот чернявый послал кулаком на пол вон того с синяками по лицу, побитого еще вчера.
  - Кем побитого?
  - Чернявым.
  - Ясно.
  Подполковник с выправкой царского служаки подошел к Григорию и со вниманием его обследовал. Видимо, новые власти решили делать главные ставки на старые кадры, если на многих начальственных постах места были заняты ими. Он жестко спросил:
  - Ваша фамилия, товарищ новобранец?
  Григорий подтянулся, сдвинул пятки вместе и четко произнес:
  - Мелехов.
  - Мелехов!?.
  - Так точно.
  Подполковник приподнял седые брови и полез в карман за платком, махнув концами по вискам, зажал его в руке:
  - Вы награждены Георгиевским бантом, а в Гражданскую перешли к Буденному, так?
  - Так точно.
  - И вы вчера избили этого?.. - он указал пальцем на увальня.
  - Так точно, товарищ... Прошу прощения, к новым знакам я ишо не привыкший.
  - Ординарец уже называл мой чин.
  - Видать, прослухал.
  Катерина за спиной хотела продвинуться вперед и что-то добавить, но Григорий ткнул ее локтем. Оживился и красномордый вожак, почесав затылок, он наморщил лоб. Затем с вызовом спросил:
  - Мелехов... Мелехов... Это тебя мы искали по казачьему Дону по причине указа в списке и на твой розыск?
  - Не могу знать, - буркнул Григорий, не поворачиваясь к увальню. - Моя фамилия на Дону просторная, есть цельная станица Мелиховская.
  - А по приметам ты и есть тот самый Мелехов, на твой хвост мы едва не наступили в Ягодном, имении польских дворян, их фамилия похожая на лестницу,- он обернулся на подельников и пояснил под внимание всех, в первую очередь штабных офицеров. - Мы тогда гонялись за бандой Фомина, та сволочь была из жидовинов, переметнулась из красных опять к белым и замутила в Вешенской восстание казаков.
  Из толпы новобранцев раздался смешок, затем кто-то поддержал его словесно:
  - Это евреи умеют - где лучше, там они.
  С ним не согласились, из гама можно было выделить другое мнение:
  - Про то само собой, главное в их понимании разделяй нас и потом властвуй.
  - Правильно, поболе сничтожить через убой друг другом,а самим оприходовать землю с другими припасами.
  Вожак обернулся назад и дал отмашку:
  - На то другая тема, а щас я тоже что добавлю. Мы тогда заскочили в это Ягодное для замены загнатых лошадей на свежих. Промеж нас был вон тот еврейчик в звании политрука на фамилию Швыдкович. Так, товарищ лейтенант? - Он указал пальцем на жидка из штабных офицеров, отмеченного про себя и Григорием, юлившего за спинами сослуживцев.- Ты не боись, я скажу за другое. - Подмигнул ему вожак, насмешливо покривив губы. - Так вот, имение было запустелое, хозяева умотали. Мы нарвались на сторожа, лохматого деда в штанах с лампасами,в казацкой фуражке, не желавшего отдавать нам сытую кобылу. Мол, у нее подсосок, только ожеребилась. Ну мы тому жеребенку стрельнули в ухо, чтоб не мучился, и взнуздали кобылку, а дед вцепился в гриву и чуть не криком, стреляйте, мол, и в меня. И понес нас по всем матерям. Мы его напервах отгоняли, потом плетью отходили, а дед все одно к ней. Политрук достал маузер и, чтобы не задерживал отряд, отправил его к жеребенку. Так было, товарищ Швыдкович?
  Лейтенант вдруг выскользнул из-за спин сослуживцев и вздернул узкий подбородок:
  - Так, товарищ... А вы как хотели? - с вызовом почти крикнул он. Повел дерзкими глазами по толпе новобранцев, бросив руку на кобуру маузера.- Они нас не жалели, когда ставили к стенке и вырезали звезды на груди. Отряд Подтелкова порубили, не посмотрев на его боевые заслуги. А тех товарищей, оставшихся в живых, перевешали вместе с ним, нашим боевым командиром.
  Григорий остолбенело разглядывал шустрого выхлеста, убившего деда Сашку, начиная понимать, к кому на ночь умыкнулась Катерина. Выходило, они были знакомы если учесть, что Швыдкович был политруком части, квартировавшей в Вешенской. Катерина наезжала туда с двоюродным дядей не только по хлопотам за убитого мужа, но и на базар. Вряд ли кто прошел бы мимо стоявшей за прилавком видной бабы, сродницы верховода ревкома в Дубровках. Возможно, Федор Чукарин их и свел в надежде на повышение по службе. Но после слов Швыдковича помыслить об этом как след не дал разнотолк в мнениях новобранцев:
  - Правильно сказал.
  - Привыкли себя не жалеть, а врагов миловать.
  - Оно так, но старика-то за какой...
  - А ты пожалей тогда и жеребчика...
  Вожак разом осадил голоса:
  - Тиха! Я рассказал как есть, а жалеть или миловать на войне каждый выбирает сам
  - Молодец, - оборвал его командир, подергав суховатой щекой. - Мелехова в том месте не нашли?
  - Искали. Про него нам и рассказал тот старик, наезжает, мол, на могилку своей дочки в составе банды Фомина. Грозился, мол, слушать нас он не будет, махнет шашкой и голова с плеч.
  - Значит не судьба лишиться головы, что ему, что вам, товарищ красноармеец, - офицер убавил странный блеск в глазах, повернулся к Григорию, - Я подполковник Никитин, начальник этого набора по борьбе с басмачами. Командовать по приезде в пункт назначения буду конной частью,в которую войдет большинство из новобранцев, - он положил платок в карман и покривился щекой.- За что вы избили своего товарища?
  Из круга вербованных раздался презрительный возглас увальня, успевшего прийти в себя:
  - Мы ему не товарищи, этот нерусь со своей шмарой из донских казаков. Мало мы в гражданскую их повешали, что остатки не могут забыть разинских набегов на Русь.
  Григорий подергал углами губ, глянул исподлобья на собеседника:
  - За это самое я и дал ему по зубам, чтобы не оскорблял меня с моей женщиной, - он снова собрал пальцы в кулаки. - Могу повторить ишо.
  - Оставим это в прошлом веке,- упредил подполковник. - Скотство, перенятое крестьянами от тесной связи с домашними животными, пресекать надо, но не через мордобой. - Он обратился к вожаку. - Раньше за оскорбление женщины вызывали на дуэль, и не только офицеры. А Мелехов офицер, дело которого я поднял вчера для подбора кадров по службе на новом месте. Он воевал с командармом Буденным.
  Среди новобранцев прошелестел удивленный говорок, уткнувшийся в толстомордого, который развел руками:
  - А как он оказался в теплушке, да еще с бабой? Тоже агент под свободы, добытые нами?
  - Это мне неведомо,может они проходили проверку на лояльность к Советской власти по части равенства всех перед всеми, - оборвал его командир.
  - Прошли? - взъярился увалень. - Через мордобой простых солдат.
  Подполковник передвинул кобуру пистолета к середине живота и негромко сказал:
  - Я за свою жену, если бы вы захотели пустить ее по кругу, вас бы пристрелил.
  - Во как, херой посередь азеятской пустыни! - Выперся тот еще ближе, словно того и ждал. - Тогда стреляй, белая сволочь! Тоже, видать, из недобитков?
  - Еще одно оскорбление и я вас арестую, - выкрикнул подполковник.
  - А вот это ты видал? - вожак сунул дулю ему под нос. - Говорю тебе тот Мелехов, за каким мы гонялись. А ты его выгораживаешь.
  - Это контры! - поддержала его часть вербованных, продолжая сужать круг.- Кончай их, братцы, иначе мы тут пропадем...
  - Ни воды, ни жратвы, денег на дорогу не дали.
  - Все за свои кровные...
  - За бабу, сука царская, убить грозится!
  - Сами едут на перинах, а нас везут как скотов.
  - Дык на убой и гонють...
  - Отставить!!! - крикнул подполковник, косясь на офицеров, не знавших что делать Видно было, что мужики за переломные годы нагнали на них животного страху, успевшего угнездиться в душах. - Назад!..
  Вожак махнул дружкам рукой, вытащил из-за обмоток финку и смяв подполковника, выдернувшего пистолет из кобуры, нацелился ворваться в центр площадки посреди вагона.
  - Бунт?.. - побагровел тот, пытаясь выправиться. - Лейтенант Панюков, вызывайте караул!..
  И получил удар по голове пряжкой от ремня. Падая на пол, он успел выстрелить в одного из нападавших, споткнувшегося о свои ноги. Офицеры защелкали курками, нацеливая оружие на мигом озверевшую ватагу. Один из них нырнул в проем вагона за караулом, его подтолкнули с высокого края так, что он затих между рельсами. Швыдкович отскочил за спины офицеров к задней стенке вагона, наводя маузер на своих и чужих, лихорадочно бегая глазами по сторонам в поисках выхода из положения. Григорий не сводил с него пристального взгляда, машинально теребя ремень с тренчиками для кобуры. Но ее не было, тяжелой от нагана, мысли о измене Катерины уходили под голос как бы со стороны, вещавший, что женщины после случки с мужчиной ведут себя по другому. Они по природному уводят взгляд в сторону. Вокруг вожака вилось с десяток человек, в лучах солнца, льющихся в двери, сверкнули ножи, раздались крики:
  - Бей контру! Они все за царя с буржуями!
  - Топчи эту соплю со шпалами!
  - Он убил нашего товарища...
  Вожак ткнул пальцем в двоих сообщников и прорычал:
  - Бегите за подмогой из других вагонов.
  Григорий повернул голову к открытым дверям и увидел за ними зеленое поле из гимнастерок, снующих по перрону в разных направлениях, не дававших караулу продраться ко входу в вагон. Подумал, что если вся эта зелень попрет на них, не поможет и окно под крышей, светившееся пучком пыльных лучей. Со стороны офицеров понявших что бунтовщики на убийстве командира не остановятся, раздались наконец нужные команды:
  - Назад! Анархия тут недопустима!
  - Красноармейцы, за невыполнение приказов мы будем стрелять!
  - Вы убиваете своих командиров!..
  Сбоку от противостоявших подали трезвый голос:
  - Надо сообщить по телеграфу Дзержинскому в Москву, пускай пришлет чрезвычайку.
  Но он утонул в реве глоток здоровых мужиков, не желавших отпускать свободу снова в бары и надевать на себя просмыганные шеями жесткие ярмы. Толпа вербованных готовилась переступить черту, за которой начался бы кровавый передел при новой уже власти. Эта черта представляла из себя полосу свободного пространства между враждующими сторонами шириной метра в три, пролегшую посередине теплушки. На нее как раз выбрался лейтенант Панюков,оторвавшийся от задавленного в толпе караула. Григорий. как только ноги в тяжелых ботинках сдвинулись с места, нырнул между ними вырывая из под кованых каблуков тело подполковника, еще не протоптанного вдоль и поперек. Ему помогал Панюков, тянувший командира за китель в нужном направлении. Затащив его в закуток за брезентовой завеской, швырнули туда и Катерину, закидав обоих телогрейками. Но кто-то уже сорвал ее, накрывшую всех шершавыми как наждак складками, бунтовщики устремились откидывать концы. Григорий зашарил по поясу подполковника в надежде отыскать пистолет, он наткнулся на него за его спиной в подмятой телом ладони со скрюченными пальцами. Но офицер пришел в себя, дернув локтем, вцепился в оружие мертвой хваткой. Григорий заломил ему кисть, с трудом вывернул рукоятку, опасаясь за палец, подтянутый к спусковому крючку. Новобранцы разметывали брезент, удерживаемый Панюковым за край, снова пустив в ход пряжки, они били по верху деревянными планками с гвоздями наружу,на которых он держался. В это время раздался долгожданный выстрел, офицеры решились наконец на защиту своих жизней.За ним второй, третий, пока не затрещали швейной машинкой. Григорий задавленный двумя телами здоровяков выстрелил сначала в одного потом во второго. Свалив их с себя, продернулся боком к дощатой стене вагона, отвернул край брезента. Рядом высунул голову Панюков с пистолетом в руке. Офицеры, несмотря на выстрелы с их стороны, отходили к задней стенке, в которую вжимался политрук, стараясь палить поверх голов бунтарей, чтобы напугать и остановить. Но тех подталкивал призывами вожак, прятавшийся за их спинами:
  - Вперед братцы, мы проливали кровушку,а на наши шеи опять шьется белая кость...
  Он с маху ударил финкой в грудь молодого старшину, не сумевшего отскочить назад из-за скученности командного состава, загнанного уже в угол теплушки. Замахнулся на второго офицера, присевшего на корточки и не избежавшего скользящего удара в голову. Григорий осознал, что расправа будет скорой, если командиры так и будут стрелять поверх нападавших. Подмигнув Панюкову, ушел с ним от напора нескольких мятежников, они, промявшись за их спинами, вырвались наперед. Григорий закричал как перед конной атакой:
  - Слухай мою команду! Офицеры, целься в упор! - заметил, как притихли в вагоне все, готовые вцепиться в горло друг другу. - Стреляй!
  И послал пулю в одного из бунтарей, надумавшего бросить в него нож.
  - Стреляйте... мать вашу! - поддержал его Панюков.
  Командиры навели дула пистолетов, ожидая как при царе команды "пли". Ее не последовало, и они взялись за беспорядочную как на стрельбищах пальбу. Григорий оторвался от лейтенанта, заскочившего в первый ряд офицеров,опустошавших обоймы, отыскав глазами политрука, нацелился на него. Он помнил рассказ кухарки Лукерьи, как красные убивали деда Сашку, как оставили лежать на базу, потому что некому было похоронить. Вожак обрисовал сцену его убийства до без сомнений, довеском к ней послужила связь Катерины с Швыдковичем, тоже без почти сомнений. Григорий уже собрался спустить курок, но вожак рявкнул новым матерным набором. Новобранцы наперли на офицеров скопом, растворившим в себе Швыдковича, будто его не было. Вожак вильнул за кучку прислужников, увлекая их в проем из раздвинутых дверей, за которым стояли красноармейцы, прибежавшие на звуки выстрелов, еще не знавшие о причине разора, а потому помогая им скрыться в зарослях кустарника за путями. Остальная масса нажимала на командиров, натыкаясь на плотный огонь. Они падали на пол, завлеченные на тот свет мимолетным порывом к свободе, услышанным от вожака, им не совсем знакомого. Григорий сунулся было в сторону ватаги беглецов, пропадавших за краями пола теплушки, успев приговорить к смерти предпоследнего, но патронов в обойме оказалось мало. Убитые, устлавшие телами доски, не имели оружия, офицеры разом прекратили стрельбу, обойдясь армейцами, втершимися в деревянные стены вагона. За ним продолжала волноваться болотом нейтральная масса вербованных. Григорий оглянулся на Панюкова, затем на закуток, горбившийся под брезентом очертаниями нескольких тел, два из которых пытались подать признаки жизни. Чертыхнувшись, он пошел освобождать их из под складок будто жестяной материи, вздрагивая пистолетом в занемевшей руке.К нему присоединился лейтенант, отвергнув нерешительность других офицеров.
  Туркестанский поезд был задержан на двое суток до выяснения обстоятельств бунта, при котором погибла большая половина вербованных, ехавших в одном вагоне. За это время телеграф устал стучать обычным стуком, затрещав пулеметом максим с кожухом с закипевшей в нем водой.Наконец чрезвычайка из Москвы дала от Железного Феликса добро на продолжение пути, посчитав инцидент исчерпанным по причине, что в гущу красноармейцев могла при наборе затесаться банда белогвардейцев с поддельными документами, рыскавшая по донским степям в поисках сообщников и надеявшаяся по приезде в Мерв примкнуть к местным басмачам для соединения с остатками царских полков, грозивших походом на молодую республику советов из Афганистана и Турции. И хотя это было не совсем так, поезд с "овечкой" в голове запыхтел от юртачного Чарджоу дальше по пустыне, вспаханной кумарным пахарем вихлястыми барханами с вершинами под заядлых кальянщиков. Через день он остановился на станции Мерв, мало отличимой от других на пути, разве что несколькими рядами глиняных домишек вокруг каменного подобия вокзала на революционный лад. Но с названиями улиц, одна из которых, ближняя, носила имя поэта Николая Некрасова, приглянувшегося вожакам советской власти за стихотворение "Кому на Руси жить хорошо". С древними в песках развалинами в пределах видимости текинской крепости, обдуваемой со всех сторон знойными ветрами. На одной из окраин Мерва и был построен военный лагерь с двумя дзотами по бокам узких ворот, из амбразур которых выглядывали кожухи станковых пулеметов. Подполковник провел строй вербованных во внутрь городка со штабом, с вереницами казарм и конюшен из обожженого кирпича, провитого нитками колючей проволоки на деревянных столбах, за ней темнел забор из горбыля, плохо ошкуренного. Григорий припомнил свою службу у Буденного и лагеря Троцкого для уголовников с белыми офицерами, возведенные наподобие немецких концентрационных с витками из колючей проволоки. Но военный министр пошел дальше, обнеся городок, огромный по площади, горбылем и соорудив на входе бетонные дзоты с максимами на сплошное поражение.
  Подполковник выстроил новобранцев в линейку лицом к казармам. Он успел отойти от побоев, спасаясь от синяков черной бодягой.Пройдясь вдоль строя ковылящим шагом, остановился на середине и потребовал выдачи зачинщиков, спрятавшихся в их массе:
  - Товарищи, банда преступников, избежавшая расстрела и скрывшаяся в камышах по берегам Аму-Дарьи под Чарджоу, скоро найдет единомышленников и будет стрелять в нас из винтовок и рубить шашками, -подполковник резко махнул рукой. - А успевшие найти убежище в нашей среде станут стрелять нам в спину при любом удобном случае выбивая бойцов из наших рядов как в мещанском тире. Я прошу не скрывать врагов в своей гуще, а выдать их для суда над ними.
  Батальон молчал, повязанный воинским братством, объединявшим солдат со времен Спартака в единый организм.Командир повторил краткую речь закончив ее обещанием:
  - Если кто из вас решил выступить в роли укрывателя бандитов, тот понесет вдвое большее наказание, нежели сам бандит. Он будет расстрелян перед строем как враг советского государства, захоронен в безымянной могиле в глуби каракумских песков
  Основная масса новобранцев дрогнула, вытолкнув после некоторого замешательства двух дружков увальня, не успевших скрыться с вожаком и затесавшихся среди бойцов из других теплушек.
  - Все? - гаркнул командир, оглядывая вербованных.
  - Все, - ответили ему с ленцой.
  - Хорошо. С этого момента вся ответственность за укрывательство врагов народа ложится на вас.
  Ответом ему было молчание рабоче-крестьянских рядов. Подполковник повернулся на каблуках к группе офицеров и указал на бунтарей.
  - Лейтенант Панюков, позвать конвой.
  - Есть, - светловолосый калужанин повернулся к патрульным, стоявшим особняком с длинными винтовками Мосина с долгими штыками, выступающими концами над головами. Приказал: - Конвой, взять арестованных под стражу.
  - Ведите их в местную комендатуру, - уточнил командир. - С формулировкой за саботаж с жертвами.
  Бунтовщики не сопротивлялись и не оправдывались, сознавая, что бежать некуда, а суд может проявить к ним снисхождение как к бывшим крестьянам, угнетенным предводителем банды. Заложив руки за спины, они потащились за красноармейцем, шаркая по песку подошвами. Сбоку вышагивал старший конвоя в ботинках с обмотками до колен и в буденовке, замыкали шествие два новобранца в длинных гимнастерках под широкие, еще царские кожаные ремни с новыми бляхами. Подполковник повернулся к Григорию с Катериной, стоявших позади всех, и сказал:
  - Вы тоже берите свои вещи, - он сделал паузу, изучая реакцию обоих на свои слова. Добавил. - Я назначил вас, товарищ Мелехов, помкомэска, так что милости прошу обоих вон в тот отдельный домик напротив казарм. Он свое отпустовал.
  
  Месяц службы в десятом Туркестанском полку, в котором служил вербовщик в Ростове -на-Дону, пролетел одним учебным днем, начинавшимся в семь утра и утихавшим в десять вечера с перерывами на обед и ужин.Григорий обучал красноармейцев сначала обхождению с конской амуницией и только потом верховой езде.Многие не знали, как управляться с лошадью,у кого-то в хозяйстве она была, но заводить шлею под хвост здесь не было нужды, как не нужен был матригал для лучшего ею управления. Коней присылали объезженными, чаще донских рысаков от Буденного, не требующих выездки, избегая покупать у местного населения арабских ахалтекинцев, годных под ханское седло. Дончаки, привыкшие к теплому климату на Дону, не артачились и здесь при жаре за сорок градусов,когда в погонях за басмачами другие породы могли запалить дыхание, натужно ревя храпами. Обучение новобранцев держаться в седле по рачьи, клешнями, не давала Григорию вернуться к теме о верности Катерины, хотя терзала душу занозой в пальце, когда она начинает загнивать. Проворочавшись несколько ночей на кровати, он решил отложить разговор до окончания подготовки личного состава к боевым действиям. Катерина, потевшая эти дни не только от жары, тоже упала в сон без кошмаров. Но понимания все одно не предвиделось, заставляя их держаться друг от друга на расстоянии, хотя спали на одной кровати в домике, рассчитанном на семейную пару. Прогонять ее домой он не думал, не Астахов, державший Аксинью на полу, отсылавший в овин после исполнения постельной услады. Но Аксинья у Степана была женой, Катерина же числилась до се в скурехах. Они не расходились потому, что она не собиралась возвращаться на Дон, рассчитывая на дитя, могущего помирить их появлением на свет. Удерживало и другое, о котором не хотелось думать, не дававшее все одно покоя. Он умерял прыть мыслями о том, что она носила под сердцем его дитя, долгожданного после девятилетнего перерыва от рождения Мишатки, подзабытого за мытарствами по заулкам. Страшило и то, что быть бобылем в местах, где женщины на вес золота из-за соблюдения мусульманского адата, русские в том числе, означало загнать себя в одиночество. К тому же мысли об изменах требовали подтверждения, коих не было, а на нет и суда нет. Дальше только время рассудит.
  За учениями пошли вылазки за пределы Мервского велаята с погонями за бандами по пятьдесят-сто человек, уходившими в глубь раскаленных песков, оставлявших после себя редкие колодцы, забитые камнями с песком и трупами животных. Обычно местное население, согласное в глубине души с новшествами, на вопросы о басмачах отмалчивалось, боясь расправы с отрезанием носов, ушей и голов. Дехкане, усохшие на жарком солнце до подобия мумий,от которого спасались за полосатыми хлопковыми чекменями с накрученными на лысые головы чалмами из плотного материала,грудились в центре кишлаков в молчаливые кучки,не реагируя даже на темных кожей ребятишек, крутившихся возле. Редко кто из женщин в черных хиджабах и черных до земли платьях-балахонах просеменит из юрты в юрту, клонясь к загнутым носкам кожаной обувки. О молодых девушках со звоном царских и персидских монет в косах и по краям головных накидок, с монистами на запястьях из серебряной мелочи говорить не приходилось, они встречались не часто даже в центрах велаятов. Красноармейцы, оглядываясь вокруг, мрачно шутили:
  - Во, загнались!.. Тут не то что сходить к какой за мужицким облегчением, а и разглядеть их на вид нет возможности. Одни простыни полощутся как на колах, все черного цвета. Ни лица не видать, ни фигуры.
  - Речью не с кем перекинуться. Все от мала до велика в себе, будто родились немыми.
  - А ребятишки гомонятся.
  - А ты их поймешь, ребятишков? Они за гостинцы не спрашивают, будто мы с луны свалились.
  Григорий, качаясь в седле, прислушивался к говору конников, соглашаясь с ними в одном, в пустынности этих мест, принудившей жителей к молчаливости что стоя на земле, что сидя меж верблюжьих горбов. Или свесив ноги с низкорослого ишака, не имевшего желания проикаться со свистом на вдохе, как бывало в кавказских аулах. Его не покидала все та же мысль о Катерине ставшей чистоплотной от нижнего белья до платья с туфлями на каблуках, которых раньше не переносила на дух, обходясь чириками на все будни с праздниками. Хотя ходить особо было некуда, клуба для красноармейцев не возвели, а за колючей проволокой военного городка, обносимого от посторонних глаз еще и досками, галдел под навесами только базар. Вокруг горбатилась песчаными извивами мертвая пустыня, подсунутая краями под выцветшее песочное же небо, безжалостное и томное ко всему под ним. Надеяться в адской жаровне что снизу, что сверху, приходилось на себя или на одного-двух смертников из местных провожатых, убежденных противников байской власти из-за какой обиды, не прощенной ими. Чаще из-за невесты, уведенной в гаремы из двух-трех наложниц. Но и они, принявшие диктатуру пролетариата, способны были завести освободителей в глубь цепко вязких песков и бросить их там на произвол судьбы. Без воды, еды и намека на дороги. Вредительство исходило и от белогвардейцев, русских в своей массе, затесавшихся в часть под видом новобранцев и наносивших урон что в живой силе, что по части провианта. Месяца через полтора в полку случился падеж коней в табуне дончаков, привезенных в городок в вагонах для скота. Пока вредителя искали среди туркмен, работавших в части прислугой, пропали двое красноармейцев из состава эскадрона. Они прислали вскоре весточку из небольшой банды Максата, кружившей вокруг Геок-Тепе, в виде отрубленной головы офицера. Поэтому Григорий, как другие командиры сотен, старался бегать по изученным по карте местам, не удаляясь за горизонты.Он надеялся, что воевать с азиатами в вечном поклоне будет легче нежели с наглыми русскими,ударами носков сапог открывавшими двери казачьих куреней. По первости все так и происходило, при появлении банды в пределах видимости она исчезала за желтыми волнами, обходясь насилием над соплеменниками, не бежавшими в нее и не спешившими как один умирать за власть советов по примеру русских рабочих и крестьян, вступавших в красную армию.
  Катерина стала заметно округляться не только от сытных харчей, сохраняя при себе грудастую фигуру при талии и легкую на шаг походку. Командир части пристроил ее к штабникам телефонисткой, потом секретаршей с перекидыванием бумаг от одного стола в другой кабинет. Она похорошела, завела волнистую прядь вдоль щеки со спуском по шее на легкую кофту. Ресницы, длинные от природы, выгнулись концами, увеличив без того темно карие глаза. Григорий занятый учением с утра до позднего вечера, когда жидкое солнце сливалось за долгие холмы,сыпучие от самума, хамеина по местному, хмыкал в усы с проседью, не успевая о чем-нибудь полюбопытствовать, радый больше железной под барскую кровати с толстым ватным матрасом, чистой и всегда опрятной.Он добавлял к ужину поздний стакан молока,нацеливаясь отвалиться на бок, чтобы умереть до побудки под полковую трубу. Но Катерину такая позиция не устраивала, развернув на спину, она начинала обшаривать его пальцами с головы до ног, залезая под рубаху с подштанниками и не отрывая от его губ, упекшихся на пустынном суховее, своих сочных губ, налегая грудями на его грудь с шепотом под горячее дыхание:
  - Гришенька, любый мой, когда нам тольки выпадет вволюшку насытиться друг другом и отойти от этих суетов. Голова скоро расклеится от стуков солдатских каблуков с лошадиными копытами.
  Григорий заставлял себя напрягать разомлелое тело,начиная откликаться на восторг ее грудей с позывами твердых сосков, на губы с гладкими руками, не надсадными за работой на базу. Отвечал, напружаясь животом:
  - А куда мы от их денимся, когда навязались по доброй воле.
  - У нас такого не было, хоша казаки по хутору верхи тожеть гайдакали.
  - Это когда на водопой, чи с ночного попасу...
  - Все одно ночи были спокойными, а тут и спишь под кованый звяк...
  Григорий находил в себе остатки сил, упрятанных про запас, выгнанных из тайников мыслью о штабном еврее, застрявшей гвоздем. И желание усладить Катерину, отбив у той возможность приглядываться к офицерским ширинкам, побеждало спелым хотением.
  - Ненасытная ты стала, - осыпался он от ее нежностей мяклой жерделой. - Так бы всего и заглотнула...
  - С потрохами.., - добавляла она.
  И пропадал под ее смешок промеж нутряных томностей, не удерживаемых горлом.
  С лейтенантом из тревожных мыслей Григорий встречался не часто. При сшибке на плацу штабной не отдавал чести, рассматривая в упор, показывая независимость от старшего по званию и прошагивая мимо глистоногой цаплей. Заставляя его думать о том, что могла найти в нем Катерина, если между ними что-то было. Но повод для ревности не объявлялся, не пропадая вовсе, и он с головой окунался в эскадронную суету. Тем более, за колючками городка заблескали зарницами басмаческие мятежи под началом Джунаид-хана. Тот был неуловим, потому как охранялся туркменским народом, замершим по выбору пути на развилке дорог. От старого режима под баями он устал наподобие русских крестьян, живших под барами, а нового, предложенного ими, опасался по причине всеобщего равенства, которого быть в природе не могло. В ней сильный среди зверей пожирал слабого, богатый среди людей жировал на бедном, что было равнозначным со звериным, только не кровавым.Туркмены проявляли уважение к себе подобным испокон веков, наказывая войной задиравших бороду, они не видели навязываемого им равенства ни в чем, соблюдая правила общежития только свои. Как другие народы, не стиравшие краски жизни под бесцельную серость, которой тут хватало своей. Желтой.
  Настоящее имя хана было Мухаммед-Курбан Сердар, уходя от коммунистов он перешел с остатками банды границу с Афганистаном у Меручакха, примерно в ста километрах от Кушки. И вернувшись через несколько лет после прощения его министром Садыком Бакаловым и вождем туркестанских племен Агаджи Ишаном, снова заявил о себе у колодца Орта-Кую назвав его столицей своего ханства. Джунаид успел захватить за короткое время селения Садывар, Питняк, Хазараспу, Ханки, поддержанный байской и религиозной кликами, поднявшими после узбекских Хивинского ханства с Хорезмской народной советской республикой восстание в зеленых оазисах Каракумов.Они собрали несколько тысяч человек и выслали ему на подмогу, обраставшему бандами от сотен до многих тысяч человек под командами курбаши, которых местные дехкане называли шайтанами. Помощь шла через пятую колонну в России, подключившую развитый Запад, обмундировавший басмачей и вооруживший их полуавтоматическими винтовками с новейшими пулеметами. Захватив Хиву, при взятии которой погиб красный командир Анполло, венгр по национальности, и насадив его голову на кол, Джунаид-хан пошел через кишлак Ходжи-Кумбез на Кизыл-Арват, расположенный недалеко от Мерва с Чарджоу и Геок-Тепе. Навстречу был выслан из Турткулы Актюбинский кавалерийский полк под командованием Хоруна и политрука Суринова. Начало Гражданской войне в Туркменистане, Хивинском ханстве с Хорезмской республикой,провозгласившей лозунг "Хорезм для мусульман", было положено. Ее развязали не азиаты, а пятая колонна, представлявшая государство в государстве, состоявшая из евреев с шабесгоями из местного населения. В России она ушла в тень, потеряв лидирующие позиции после революции с Гражданской войной, когда решилась на захват власти после смерти Ленина с другими вождями, расстрелянными по указу Сталина, и как могла мстила новоявленному СССР. Вождь принял решение ударить по ней, применив знаменитые "десять сталинских ударов", поставив и во главе Туркестанского военного в том числе округа К. Авксентьевского, опытного стратега, решившего атаковать город Ильялы, кузницу басмачества.Но его надеждам на быстрое улаживание дел по примеру политики в царской империи не суждено было сбыться по причине,что Авксентьевский был евреем и членом пятой этой колонны, имевшем во власти надежных покровителей. Да и сил у молодой страны Советов не хватало, война по принуждению ханских территорий к вхождению в состав СССР, грозила растянуться на долгие годы. Сталин это знал, торопясь заселить мусульманские земли православными христианами. Это было единственное решение, могущее соединить несовместимое за счет великодушного отношения русских к нацменам после победы над ними, в отличие от европейского размытого протестантизма, холодного католицизма с агрессивным иудаизмом. Для тех главным было увеличение любыми путями своего капитала без оглядки на людские судьбы. Сталин этим как бы оправдался перед бывшими сателлитами, поддержанный дехканами, мечтавшими как русские крестьяне о манне небесной, способной вдруг просыпаться из дырявого мешка в руках Господа. Но желаниями, не исполненными своими руками с умом уложено множество дорог, ведущих к пропасти, в отличие от единственной, протоптанной своими ногами при уме, пролегшей к вершине бытия. По этим причинам войнам на земле не будет конца несмотря на благополучие через якобы последующий мир. Несоответствие одно: Люди не хотят знать о том, что мир состоит из противоречий. А посему местные курбаши кормились с дланей простых дехкан как городские голуби в России с рук мещан, не ведавших, что в их клювах могут оказаться не только оливковые ветви.
  
  При конюшнях, кроме служивых, работал конюхом туркмен Оджак из аула в несколько юрт на монгольский лад, куклившегося под боком городка не совсем еще обнесенного забором из горбылей, подтесанных топором. Он был покладистее местных жителей, хотя как всякий туркмен больше молчал не выказывая желания открывать душу. Оджак имел широкую бороду с проседью, лежащую совком на отворотах просторного чекменя под матрасную расцветку.На ногах были высокие сапоги чарик для верховой езды, на голове вместо обычной белой шапки телпек из овечьей шкуры, тюрбана или тюбетейки бёрк, красовалась чалма, свисавшая концом на плечо. Это говорило о его учении в медресе и посещении Мекки, не особо чтимой в этих местах. Откликнулся на общение он только с Григорием,нашедшим к нему подход, беседы стали проходить по вечерам, когда заканчивались занятия по выездке и замкомэска отправлял красноармейцев на ужин, сам питаясь с офицерами позже. Они были непривычными уху казака, всю жизнь управлявшегося с лошадьми, но пришло и понимание о том, что расширение кругозора добавляет интереса не только к службе в песках.
  - Ты спрашиваешь, зачем я пришел к русским и стал убирать у них в конюшнях? - продолжая начатый разговор, повернул он голову к Григорию, прожевывая русские слова с сильным восточным акцентом.
  Тот улыбнулся и молча кивнул головой, показывая, что спросил ради интереса, а не как военачальник, пришедший в их страну со своим уставом.
  - Когда к нам пришла советская власть, она объявила, что бога нет и закрыла мечети во всех центрах велаятов, в Ашхабаде в первую очередь. За закыр, даже перед закрытой мечетью, можно было угодить в тюрьму, ее оставили только эвлярам, немногим туркменским племенам, обитающим в пустынных этрапах, куда нет дорог.
  - За какой закыр? - переспросил Григорий.
  - За молитву. Маргина-Мерв стал обычным советским городом. Многие муфтии, муллы, кади с хафизами были арестованы, зякет-милостыню просить запретили, объявив ее вымогательством, ушюр - десятую часть урожая на отправление обрядов, брать тоже. Следить, как соблюдается адат-закон начал вместо суда казиев светский хяким, глава этрапа-района. Слуг Аллаха собрали и отправили в лагеря наподобие вашего военного, огороженного двойным забором.
  - Их настроил Троцкий, заодно отсылая крестьян вместях с рабочими и примкнувшими к ним солдатами с матросами в пекло Гражданской войны, - пояснил Григорий, кривя губы в недоброй ухмылке. - У нас на Дону всех попов отправили за ермаковские оби с иртышами. И за них забыли, хотя порядок был как раз при попах.
  - Это было сотворено сознательно. Следить за паствой, учить ее нужному, оберегая от дурных поступков стало некому, а отпускать ее без должного присмотра означает ввергнуть в первобытное состояние, в котором главным аргументом остается сила.
  - Это так, человек без поводыря тот же слепой,- Григорий усмехнулся. - Хотя, как читали нам в церковно приходской школе, он является главным на земле существом со своим разумом, на которого все должны равняться.Как тут разобраться - слепой, и тут же самый главный. То же самое с моментами, прописанными одними догадками, как все одно по еврейски. Без пояснений про смысл жизни.
  - Библию писали не евреи, они составили ее из многих древних книг, начиная с шумеров, халдеев, вавилонян и главное греков, а переделав по своему, присвоили себе сочинительство. Чего стоят десять иудейских якобы заповедей, принадлежащих Хаммурапи, царю вавилонян из Междуречья, принятых как должное и египетскими жрецами.
  Оджак оправил на себе полосатый халат, ощупал собеседника внимательным взглядом, словно для удостоверки, что рядом с ним сидит не грубый кавалерист, а любопытный слушатель. Призвал его ко вниманию поднятием указательного пальца с оглаживанием потом бороды всей ладонью.
  - Смысл человеческого Бытия заключается в отборе лучшего из нас для возвышения его по лестнице, нами не знаемой и невидимой, к вершине неведомых божественных познаний. Если сказать простыми словами, то вот крона чинары за забором вокруг части, она обнеслась листвой. Придет осень, созреют семена, чинара сбросит их вместе с листьями, они упадут под корни, чтобы смешаться с землей и сгнить. Кто- то из военных или дехкан решит пройти под деревом, зацепив подметками сапог или чариков одно созревшее семя и подметки перенесут его подальше от забора, или под свой аул. Семя отпадет, чтобы через положенное время вознестись к солнцу новым деревом, стройнее и гуще листвой от прежнего.
  Григорий с любопытством внимал рассказу Оджака, не пытаясь перебивать,услышанное заставляло посмотреть на привычный мир как-то по другому, в то же время порождая в голове и новые мысли. Он усмехнулся:
  - Мы говорили за людей, а как тогда с ними?
  - Одинаково с деревьями, при чем как две капли воды, - собеседник благодушно похмыкал в усы. - Люди размножаются беспорядочно, дай им волю, они не оставят на земле свободного места, это только кажется, что до перенаселения далеко, на деле хватит одного столетия. По этой причине возникают странные войны без видимых на то оснований, словно кто-то сталкивает нас друг с другом. Но эта часть убавления численности человечества видимая, на деле существует невидимая, нацеленная на тот же отбор с использованием подошв того, кто нам не ведом. Ведь разумных людей мало, как тех крошек от лепешки,еще меньше людей умных,и совсем мизер сознающих, творящих, таких как философ Сократ, геометр Пифагор, художник Леонардо да Винчи. Остальные пепел от костра, топливо догорело и тот без следа разлетелся по ветру.
  - Для чего же тогда плодиться и размножаться, к чему призывает Библия?
  - Для того, чтобы Духу Господнему под земным именем Его Величество Случай было из кого выбирать.
  - Тогда для чего живем мы, вовсе не сократы?
  - Для своего разумения.
  - От кого оно зависит?
  - От женщины. Реже от мужчины, хотя символом жизни является фаллос по гречески, ему воздают должное через возведение у нас минаретов.Но это всего лишь пробивной символ, устремленный к цели через продолжение человеческого рода.
  - Почему от женщины?
  - Ей отданы ключи от Жизни и Смерти в виде плода из начала и конца Бытия, вынашиваемого ею, с ключами от Войны и Мира через посредство красоты, вызывающей желание ею обладать с греховной к ней ревностью.
  - То есть, через беспомощность женщины с родами и с женским шустрым языком под меткий взгляд?
  Григорий с усилием пытался вникнуть в то, к чему отродясь не стремился и что было ему без нужды. Оказалось, пояснения бывшего муллы по устройству бытия не претили уму, зачерствелому от братоубийственной бойни, не чуждого, видать, и такому роду войны с собой. Так-же ощущал себя при читке записок хуторского попа Виссариона, легшие на душу спелостью рассуждений с заглядом в будущее. Оджак меж тем продолжал заумное глагольство.
  - Можно сказать и так. Все вокруг утроено по единому проекту, противоречивому по сути на все и везде. Жизнь и Смерть, как Война и Мир, являются антиподами, через которые зарождается и продолжается Бытие. Жизнь-Добро, Война-Зло, а если сказать своими словами, добро стремится к самоусовершенствованию,зло к возвращению людей в первобытное состояние. Среди деревьев есть кровососы, это лианы, мох, грибы и так далее. Они древесные, но высасывают из единокровников соки. Это война между праведниками и греховниками на их уровне. Животных терзают комары, клопы, вши, пиявки, летучие мыши вампиры, то есть, те же животные. Но и они разделяются на хищников, как с живущими для себя и с той тягловой скотиной. Примерно как тигры, олени и лошади. Среди людей есть нации-кровососы, мы их знаем. Сам человек тоже состоит из двух начал, если взять месяц рождения с годом появления на свет, он или рак с кроликом - никакой, или овен с тигром - зверь во плоти. Кроме того, он разделен на мужчину и женщину. Но это не все, человек, как любое животное с существом любого вида тоже склеен из половинок, противоречащих друг другу. Иной раз одна половина мозга напрягается, другая отдыхает, одно ухо слышит, другое нет, одна ноздря забита соплями, другая чистая, одна почка работает, другая отказала. Ты догадался, о чем это говорит?
  - О том, что мир во всем состоит из противоречий.
  - Если их умело объединять друг с другом, или нацеливать на отталкивание, то можно манипулировать людьми по своему усмотрению.
  - Но это же еврейская доктрина про разделяй и властвуй, - насторожился Григорий, вспоминая беседы с Прохором Зыковым, своим ординарцем.
  - Или Талмуд с Каббалой, дополняющие и поясняющие друг друга, - кивнул Оджак. - Если к ним прибавить законы, начавшие работать в нужное время спустя рукава, то родится управляемый хаос. Например, ты обращаешься в учреждение, в контору, в больницу, в магазины - всюду - со своей проблемой, тебя внимательно выслушивают и... ничего не делают, продолжая проводить в жизнь свой курс. Мало того, говорят тебе спасибо за то, что огласил имя человека, взяточника, насильника, идиота во власти,повышая его через короткое время в звании, в должности, в заслугах. Такие люди нужны кровопийцам как воздух, чтобы держать через них стадо в своих руках.
  - Получается, мы сничтожаем себя сами, не стремясь этого замечать.
  - Без всякой войны, через умело использованные противоречия, - уточнил бывший мулла.
  - И войны никакой не надо, - повторил Григорий, распрямляясь в спине.
  - Войны охватывают мир - живой и не живой, чтобы доказать жизни свою нужность в главенстве над всем через противоречия, единственную движущую силу, иначе она исчезнет миражом в пустыне. Все миры и все живое с неживым являются зависимыми от, скажем так, Создателя. Ничего независимого на Земле, в Космосе, во Вселенной нет, потому что тогда нужно будет отвергнуть противоречия, которые порождают Искру Жизни с возгоранием из нее пламени Бытия.
  - Значит, никакой свободы нет?
  - Никакой. Даже у отшельников, уходящих от людей, но не от принципов мироздания.
  - Над ними-то кто хозяйнует? Они божьи люди.
  - Бог и властвует. Они тоже участвуют в рождении противоречий, ветку сломал для шалаша - убил ветку, приготовил пищу - убил живое.
  - А как же тогда красные лозунги про нее?
  - Призывы к мнимой свободе это выдумки евреев для достижения своих материальных целей, а вокруг одно рабство. Все пожирается всем вокруг для выявления лучшего из оставшегося, чтобы оно порождало из себя еще более развитое.
  - А по моему, все остается на месте. Дерева как были деревами, так ими остались, так же собаки с лошадьми, не говоря о человеках.
  - Это мираж. Достигший высшего предела в знаниях к нам уже не возвращается, для него ТАМ уготована другая участь, о которой нам неведомо. Жизнь живого существа миг,подобный падению божественной искры на землю из ЕГО владений, она зародилась в космосе и сгорела в небе на твоих глазах. А на земле прошли миллионы лет, и первобытный человек за это время превратился в человека разумного.
  - Первобытных середь нас как раз пруд пруди.
  - И это пройдет...
  Прошла неделя,в течении которой Григорий пытался примерить на себя выводы Оджака о смысле жизни. Выходило,что принадлежал он к тому отсеву, проживающему на земле срок, отмеренный кем-то неведомым, бесцельным плытьем по течению реки. Изменить что-то в судьбе он был не в силах, потому что не знал, с чего начать. Если до революции с Гражданской войной была цель выбиться в атаманы, чтобы принести казачеству, от которого пошел, пользу, то теперь все смешалось в общую кучу под странным именем "русские",гонимую к неведомой пропасти как свиньи с вселившимися в них бесами. От казачества остались обмылки, блукающие по Дону, утратившему границы, навродя призраков без души, загоняющие себя в лагеря Троцкого с конвоем из ревкомовцев. Сами "русские" взялись за строительство нового государства через замесы бетона под плотины босыми ногами и возведение заводских гигантов взамен сничтоженных ими же, ведомые странными песнями о будущем, написанными теми же евреями в теплых гнездах при Кремле. Делалось это по указанию новых лидеров из Кремля, бьющим себя в груди по поводу своего происхождения из рабочих и крестьян без показа народу метрик. Той свободы, о которой мечтали и за которую сложили головы миллионы соплеменников, как не было, так и не вызрилось. Все в стране всеобщего равенства и братства вершилось по указам с приказами, спускаемым ими вниз, подкрепленным в отличие от царизма, ленивого даже на батоги, лагерями и тюрьмами с расстрелами под скорые тройки.Выезды за границу, бывшие обычным делом при царе, оборвались внезапно, население закабалили полками НКВД с винтовками на изготовку, заковали в мотки колючей проволоки, против которой выступали мировые организации, запрещавшие опутывать ими, гудевшими от напряжения, лагеря для военнопленных даже во время войны. В новом государстве загулял управляемый хаос, о котором приходилось слышать, не видимый глазу, но ощущаемый на своей шкуре.
  Григорий проводил глазами хвост красноармейцев, спешивших на ужин, за которым оставались еще учения по политинформации в тесных классах со столами из обрезков досок от забора. Он успел поставить коня в стойло и теперь снова сидел с конюхом на обрубке дерева под коновязью, врытой в землю за широкими воротами, последних на конце конюшни. Поздний вечер умалил дневной солнцепек, заменив его на мягкое шевеление ветерка.Кивнув на внутренний ряд колючей проволоки,заговорил о лагерях в продолжение прежнего разговора, целясь на сокровенное о душе с угнездившимся в ней щенком, ставшим скулить в каждый свободный момент:
  - В николаевской России подобных лагерей не имелось, тюремщики больше напирали на каторги со ссылками, а еврей Троцкий создал сразу концентрационные на подобие германских, и куда злее на режим.
  - Германцы тоже не знали о них, пока испанский Торквемада не изгнал иудеев из своей страны, и те не оседлали по пути Польшу с Германией, после чего первая стала врагом русских, своих братьев славян. А вторая взялась точить на вас когти своего орла с крыльями из тевтонских мечей, - криво усмехнулся конюх. Спросил вдруг. - Ты в них бывал? -
  - Слава Богу удалось избежать, хотя все может быть.
  - Хорошо, что вспомнил о Боге, значит, в душе остался светлый уголок.
  - Ежели только надеждой на хорошее, покропаный будто картечью, оттого и сам бог то он есть,то его нету. - согласился он.- Но ваша вера будет посильнее от нашей православной, потому интересно, как ты оказался в конюхах? Можеть, огэпэушники проморгали и ты сам из каких ни то шпиенов?
  Он прищурился с лукавинкой под нижними веками,красными от песчаной пыли,невидимо насытившей воздух.
  - Ваше ОГПУ проморгать не может, оно почти все подобрано из евреев, про которых ты упомянул, - усмехнулся и Оджак. - А евреи - это кагал, литой что сверху, что изнутри как черный камень Каабы в Медине. Их у нас как и у вас, и все с мыслями под одну идею, "капитальную" по ихнему Марксу.
  - Копейка рупь берегеть?
  - Для них - так.
  Григорий невольно передернул щекой, вспомнив штабного Швыдковича из лейтенантов, ставшего неожиданно для всех помощником начальника штаба. Видно пальцы волосатой руки из Москвы здесь были тоже волосатыми. Катерина после его назначения глядно преобразилась, помолодев от разных мазей с духами неизвестно откуда. Хотя повода для ревности не было и не наклевывалось чебаком на червяка, не спешившим оживать в мутном потоке событий, кровоточных какой год. Лишь один раз офицер из штабных со смешком поинтересовался, не опаздывает ли Катерина к приходу своего мужа, заставив Григория получше присмотреться к выхолощенному старшему уже лейтенанту, не имевшему бабы. И снова сомнения по поводу верности сожительницы развеял порядок в квартире с чистотой постельного белья. К тому ж, зарождение ревности давила на корню ее беременность.
  - Когда отряды шайтанов начали громить мечети с минаретами, превращая их в кучи мусора, я решил отойти в сторону, чтобы осмыслить происходящее и сделать из него свои выводы, - продолжил говорить Оджак. - В Коране написано, что люди произошли от одних прародителей, равны между собой и поклоняются одному богу, имя которому Всевышний. Но нашелся спрос на дележ, поводом к нему послужила тяга людей к материальным ценностям с телесными похотями. Душам делить было нечего, пищей для них служит духовность. И когда шайтаны подожгли наш дом, в котором сгорела моя жена, я не смог простить им грех и ушел к безбожникам, отрицавшим все, начиная от веры с национальностью и кончая душой.
  - Это к русским!?
  - К ним.
  - А я попервах зачал было мстить, переметываясь то к белым, то к красным, потом вовсе след потерял, - заикнулся было Григорий, невольно примеривая сказанное конюхом на себя.
  Он потеребил пальцами кончики усов, осознавая, что причиной его тяги к туркмену является та же болезнь, какую после революции с Гражданской войной подхватил и он. Это опустошение души от ценностей,которые до них воспринимались ей по доброй как бы воле, или неосознанно. Она перестала восполняться что добром, что злом, оставив за противоположностями право изъявляться бесконтрольно, что привело к хаосу в теле, управляемому желаниями без тормозов. А желания как раз порождали то самое рабство, от чего людей призывали избавиться.
  - Выходит, что у народов и правда одна судьба, незавидная, - передернул плечами он - Получается то ж на то ж, но на шее та же вошь. Кровоядная.
  - Это так, у вас говорят: куда ни кинь-везде клин,- согласился конюх. - Но зачем к твоей беде добавлять мою, чтобы мы утонули в них вместе, когда ты лучше знаешь свою, а я свою. Легче доплыть до берега в своей беде, чем найти спасение в общей
  - Тогда почему гутарят, что с общей бедой легче справиться?
  - А ты хоть раз видел, чтобы объединенные народы справлялись со своими бедами сообща?
  - А Россия как? Сколько у нас народов, а жили дружно.
  - Э-э, русский, не хочу тебя обижать, но скажу.
  - Скажи Оджак, а я послушаю, - Григорий с любопытством повернулся к собеседнику, добавив для порядка. - Хотя сам я не совсем русский.
  - Я знаю, ты казак, но разница невелика. Во первых, в сообществе наций на первом месте стоит не любовь к ближнему, а закон. Это он уравнивает всех в правах, как ножницы при стрижке шерсти с овец делают их одинаково остриженными, - при этих словах Григорий пристально взглянул на собеседника, продолжавшего пояснять. - Вы придавили себя общей бедой и терпите ее сообща, уравнявшись только ею, не находя из нее выхода. - Конюх огладил бороду ладонями, уставился перед собой и уверенно сказал - Вы из нее никогда не выберетесь, потому что каждый народ оказался на середине океана из беды, раскинувшегося перед ним вместо его озерка. А беду надо не объединять, чтобы она стала сильнее, а рвать ее на кусочки и уничтожать всем миром. Другими словами, людям нужно сплачиваться в своих странах в любви друг к другу, а не вариться в беде, делая ее общей.
  Конюх перевернул веник прутьями вверх и стал их ломать один за другим без особых усилий, не оглядываясь на собеседника, пропахавшего лоб глубокими бороздами. Отложив обломки в сторону, он указал на них и жестко сказал:
  - Это зло или та же беда, объединенная в веник, который из-за этого стал сильнее Но не добрее, не великодушнее, потому что сила есть зло. У нас басмачи сбиваются в банды и начинают заниматься аламандр-грабежами. Особенно их уважают, когда они грабят другие народы. Объединять же надо радость, приводящую к успеху, с любовью друг к другу, чтобы вся нация стала добрее. Чтобы каждому ее члену досталось по лишнему куску. А к соседям надо относиться с уважением, но не с любовью, которой на всех не хватит.
  - А как же тогда мы жили в империи?
  - Твоя семья была крепкая?
  - Крепкая.
  - И работала на себя?
  - А на кого еще!
  - Она держалась на любви всех ее членов друг к другу. Так любая империя работает только на себя через вот такие семейные ячейки, оттого все были обеспеченные, богатея за счет прибавки из колоний. Бедных империй в истории не встречалось, назовем хоть Римскую с Персидской, хоть Византийскую с Османской, хоть старую Российскую. Это в отличие от стран бедных, готовых объединиться, и богатых, не согласных жить в общем раю. А теперь нас перемешали, перевернув все с ног на головы, мы стали работать за всех и на всех, нищая на глазах. Это называется разделяй по назревшим обстоятельствам и властвуй по закону сильного. Первое было главным, второе навязали силой, отобрав у нас все, разорив до обносков.
  - Зато объединив в СССР, прискакавший на смену Российской империи, - Григорий потрепал чуб, схожий оттенками с бородой туркмена. - Чудно, Российская империя сплотилась на любви к ближнему, какой бы нации он не был, а евреи заменили ее на Советский Союз с партийным законом для всех. То есть, перевернули все шиворот на выворот. Что партия скажет, то мы примаем за чистую монету, сами отдаляясь друг от друга и обрастая врагами со всех сторон.
  - Русские поменяли одного хозяина на другого, более жадного и неприметного. Вы принуждаете и нас делать то же самое.
  - Вам со стороны виднее.
  - Раньше у вас был один хозяин, тот самый мироед, вами видимый, и вы работали на него за зарплату для себя.Повторяю,при мироеде вы работали на себя и все видели, спрашивая с него стачками, забастовками и даже угрозой революции. Мироед почти всегда шел вам навстречу, боясь потерять все при вашем уходе к другому мироеду, более покладистому. Теперь хозяина над вами как бы нет, спросить или жаловаться стало некому, забастовки со стачками попали под запрет. Зарплату вы кидаете в общий котел и делите потом как бы поровну. Но уйти вам теперь некуда, потому что хозяином во всей стране стало невидимое расплывчатое - партия. Куда бы вы ни пошли, везде: партия- наш рулевой, как написано на плакатах перед входом в любую организацию с одинаковым хозрасчетом. Ко всему, объявилось множество тунеядцев из вашей же среды, понявших, что труда на благо всех не бывает - не райские кущи Они стали жить за ваш счет и получать больше вас, простых работяг. За пределами СССР народилось множество других братьев, несмотря на цвет кожи с разрезом глаз, требующих отстежки из вашего бюджета только за то, что решили пойти вашим путем. Ложным для вас, но доходным для них.
  Григорий согнал морщины со лба, проговорив:
  - С таких размышлений я и оказался тут. Особливо верно за хозяина.
  Оджак снова огладил бороду ладонями, воздев их вверх, пошевелил губами, и только
  потом повернулся к собеседнику:
  - Дьявол всегда делает вид, что его не существует.
  - Его никто и не видал, - отмахнулся было Григорий.- За него один на всех гутор, больше промеж баб.
  - А он существует и делает как я сказал. Чтобы доказать это, надо присмотреться к форме огэпэушников, она стала копией казачьего обмундирования.
  - Я заметил, - насторожился тот. - И что с того?
  - Через форму на сотрудниках карательных органов усилилась ненависть к казакам у простого народа.
  - Я так не считаю, - Григорий сплюнул под сапоги. - Тут сыграла пропаганда за нас как за пособников старого режима. Мол, казаки завсегда были царскими прихвостнями.
  - Пропаганда не возымела действий поначалу, народ знал, кто такие казаки. Кто проходил новые земли, присоединяя их к государству, кто защищал его от врагов, выступая против самого царя.
  - Все так, да все дюже быстро забывается...
  - Добрые дела не забываются, разве что сам народ успел переродиться и потерять смысл жизни, - остановил его конюх. - Но после того как нелюбимые им сотрудники органов натянули на себя казачью форму пропаганда усилилась многократно, уравняв казаков с ними.
  Григорий надолго замолчал, пытаясь усвоить сказанное, получалось, что дьявол, в которого он не верил, существует, если сделанное им как бы исподтишка имеет последствия, от которых пострадал целый народ. Он не успел прояснить странный вывод до конца, задав конюху новые вопросы, потому что из-за угла конюшни вышла девушка в национальной одежде с лицом, не закрытым никабом с чачваном, этой вуалью от посторонних глаз, и с пестрой тюбетейкой на голове. На ней было платье и штаны балак из туркменского шелка, выделанного своими руками. С плеч свисала накидка с арабскими узорами, туфли были одеты на босую ногу. Не дойдя нескольких шагов до коновязи, она приникла плечом к стене, потупив черные глаза под тонкими бровями. Конюх тоже заметил ее не сразу, а когда увидел, поспешно пробежался по чекменю пальцами и поправил на голове чалму. Девушка прошлась мелкими шагами в их сторону и снова остановилась на расстоянии, в руках была узорчатая корзиночка с витыми ручками. Конюх похмыкал в усы и поманил ее рукой:
  - Иди ко мне, дочка. Не бойся, я верю этому человеку.
  Григорий встал с обрубка бревна, собравшись уходить, но Оджак решил познакомить его с девушкой, чего никогда не делал:
  - Это Лачин, моя дочь, - он с гордостью указал на нее. - Ей девятнадцать лет и мы живем одни в нашей юрте, поднятой нами из пепла.
  - Почему? - задержался Григорий, окидывая девушку более внимательным взглядом. - У туркмен обычно много родных по крови и вы могли бы после разора пойти к ним.
  Конюх покашлял в рукав халата:
  - Мы изгои общества, от нас все отвернулись, - он посмотрел на дочь - Никого не осталось, даже близких родственников.
  - Какие изгои? - приподнял Григорий плечи, задавая вопрос больше себе. - За какой проступок они на вас ополчились?
  - Я пошел против общества, а это не прощается.
  - Значит, они и людей настроили против вас.., - дернул тот щекой, вспоминая свои скитания по Дону. - Даже дочку отвергли, хотя она не при чем.
  Оджак обнял девушку, приткнувшуюся к нему, и кивнул головой:
  - Вся вина лежит на мне.
  Григорий поднял голову, охватил пустынное за забором пространство с желтыми отвалами на обе стороны и махнул рукой.
  - Тогда знакомь. Когда Лачин найдет жениха, позовешь меня на свадьбу.
  Конюх воздел руки, потом значительно сказал:
  - Аллах свидетель, так и будет! - добавил, положив на грудь правую руку. - Но ты пока в военной форме, а потому до этого надо дожить.
  Григорий улыбнулся:
  - Доживем, Оджак. Жалко, изменить ничего уже не сможем.
  
   Глава пятая
  
  Конюх Оджак исправно выполнял обязанности, не жалуясь ни на что и не требуя себе ничего, кроме положенной зарплаты, выплачиваемой полковой кассой. К нему каждый день наведывалась дочка с ласковым именем Лачин, уходя домой теперь с отцом, вслушиваясь в разговор с Григорием, вставляя слово-другое с молчаливого его разрешения. Но всегда с великим смущением, щеки от которого начинали рдеть маковым цветом. Тот все чаще ловил на себе ее взгляды, блескучие и обжигающие как черный агат в серебряном перстне на ее руке, да еще в кружевных сережках, оттягивающих мочки небольших ушей, укрытых волнами блестящих волос. Однажды она позволила себе заметить, что гимнастерка под мышками у Григория изъелась солью заставив ощутить неловкость, с недоумением отца, собравшегося отчитать девушку. Но он вступился за нее, оправдавшись вечной нехваткой времени, отметив про себя недогляд Катерины. С того момента Лачин получила от отца добро на словесные перекидки с Григорием на правах общего их друга. Тем более, что напряженность вокруг Мерва начала увеличиваться из-за появления в округе банд Джунаид-хана, главаря туркменских борцов за освобождение страны от советской власти. Но никто из военных не ждал нападения басмачей на городок с двумя пулеметами на въезде и вышками с часовыми по периметру, патрулируемый конными разъездами.
  Приближались первомайские праздники, навязанные народу властью для укрепления советского строя под всеобщее равенство. На торжестве по их случаю, отмечаемых в солдатской столовой, командир полка поднял тост за женщин. Офицеры расселись за сдвинутыми в два ряда столами, уставленными тарелками с местными разносолами. Григорий сидел рядом с Катериной, по другую сторону от нее подмостился неженатый лейтенант Панюков, ставший в их доме частым гостем. Григорий подружился с ним после подавления бунта вербованных, закончившегося расстрелом с побегом головки. С той поры виделись они часто, хотя Сергей был адъютантом при командире части, а он пропадал в конюшне или на плацу. Через стол от них скалился губастым ртом Швыдкович, подставляя бокал под красное вино и заедая его кусочками вяленой дыни с дымком сигареты. За все время он ни разу не взглянул в их сторону, будто их не было. Панюков шепнул Григорию на ухо:
  - Змей, каких поискать.
  - Кто? - не сразу понял тот. - Ты за Швыдковича?
  - За него, с первых дней начал подсиживать начштаба. На каждой летучке то не так, это не на месте.
  - А тот что?
  - Боится его как огня. Он тоже из бывших, а у этого вся власть, Дзержинскому доклады по телеграфу шлет.
  - Не может быть!
  - Ну его секретарям, - неуверенно поправился лейтенант. - А те прямо ему на стол
  - От кого прознал?
  - От замкомполка Никитина, с которым разбирались в поезде с бесоломами.
  - Ну да, ты ж у него в ординарцах.
  - Этого Швыдковича побаивается даже комполка Соколов, прослуживший тут с начала войны с басмачами. Он видно в курсе, для чего тот прислан сюда.
  Григорий покосился на Катерину,занятую беседой с соседкой по столу, обнаряженную под дворец, и снова повернулся к калужанину:
  - А ты за то не проведывал?
  - Одно скажу, эта змея может перестукиваться с Авксентьевским, командующим нашим округом.
  - Ну-у!
  - Проясню тебе как другу, Авксентьевский копия еврея Кагановича в Кремле, любимчика Сталина на людях. Без людей не ведаю.
  - Откуда узнал?
  - От полковника Соколова. У них четыре класса образования на двоих, но куда бы их не кидали, везде они на коне, потому как задавливают конкурентов наглостью, заменяющей им разум. Авксентьевский разменял десятки назначений, но ни разу не упал ниже нужной планки.
  - Управы не нашлось?
  - И не найдется.
  - Может быть. Кагальная спайка везде одинаковая, что в Кремле, что на местах. А мы со своими мозгами набекрень в вечном разброде.
  - Командующий напрямую общается с Швыдковичем, поэтому ты с Катериной не особо разглашайся. Баба она хорошая, да язык без привязи что у хороших, что у плохих, - упредил Сергей. - Швыдкович скоро станет начальником штаба.
  - А при чем тут моя баба? - насторожился Григорий.
  - При том, что заимела от него доверие.
  Обдумать известие он не успел, Швыдкович после речи комполка, обращенной к женам офицеров, поднялся со стула.Впервые за вечер посмотрев в их с Катериной сторону, сказал несколько слов в адрес всех женщин военнослужащих и, вытащив из кармана галифе небольшой сверток, поднял его над головой:
  - Товарищи офицеры, слова командира, сказанные в адрес слабого пола,подтверждать надо делами. Со своей стороны хочу отметить ценным подарком Чукарину Екатерину, военнослужащую из моего отдела, за прекрасное исполнение ею своих обязанностей. Прими его, боевая подруга, в День освобождения всего пролетариата от буржуев, а женщин еще от гнета, мужского в первую очередь.
  Развернув сверток, он встряхнул в кончиках пальцев долгие бусы из голубых камней присоединив к ним перстенек с голубым камнем, с поклоном протянул Катерине через стол. Григорий, не сводивший глаз с обоих увидел, как зарделась сожительница на лицо, пытаясь встать со стула на отказных ногах, как протянула, округлив слепые глаза,руку к подарку,подрагивая длинными пальцами, не прошептав за него спасиба. И опустилась на стул, избегая завистливо понимающих взглядов офицерских жен, обойденных даже на слова, доступные всем. Григорий перевел взгляд с ее рук на лицо Швыдковича и сразу напрягся от ярко выраженных на нем наглости с презрением к себе, почти жениху почти невесты, уже брюхатой. А тот, продолжая сверлить его уничтожающим взглядом, развернулся опять к командиру полка:
  - Товарищ полковник, это не все по нашей замечательной паре, успешно влившейся в боевой коллектив полка.Я предлагаю доверить командиру эскадрона Мелехову опасный рейд в логово хана Джунаида, устроенное им при колодце Орта-Кую. Эскадроны полка еще до прихода сюда пополнения накрывали его внезапными атаками, но каждый раз туркменбаши ускользал в пески, растворяясь в них бесследно,- он снова обратил на Григория распинающий взор, не стремясь сгладить его хотя бы кривой усмешкой. И продолжил. - Мы знаем, что у главного басмача Туркестана достаточно соглядатаев не только здесь, но и в Узбекистане, иначе как объяснить тот факт, что банды националистов из Хивы с Хорезмом появляются здесь в момент, когда его загоняют в безвыходное положение.
  Тишину над столами нарушили негромкие голоса, офицеры с недоумением поглядывали на Швыдковича, одарившего свою сотрудницу не поощряемыми в советах как пережиток прошлого женскими украшениями вместо награды из именного револьвера или красной косынки. И предлагавшего ее спутнику силами его эскадрона разбить основную банду басмачей, исчисляемую сотнями, а при их объединении тысячами сабель. Предложение было оглашено при всех, оно подлежало обсуждению на военном совете полка, в него Швыдкович входил как представитель оперативного отдела штаба. Офицеры это понимали, меняя недоумение на лицах на осознание ситуации, возникшей в военном коллективе. Григорий бросил отяжелевшие руки на стол и уперся черными зрачками в водянистые глаза политрука, начиная внутренне отвергать безмозглое нахальство, помноженное на животное чутье. Соображая заодно, что визляк на удавке на своей шее из измен Катерины пришла пора разрубать, тем более, что замена ей объявилась в лице главной бухгалтерши части, зачавшей вдруг строить глазки, будучи замужем за начальником снабжения части в вечных разъездах. В полку ходили слухи, что она соплеменница Швыдковича, находится под его дланью, сводя дебет с кредитом как ему вздумается. Эскадрон Григория не питался святым духом, требуя отчислений из полковой кассы на закупку фуража с амуницией и прочего под ее руками, не всегда ко всем ласковыми. Он включился в игру, не понимая, чем заинтересовал нагловатую бабу, еврейку под сорок лет, и во что это может вылиться. Но снабжение эскадрона споро пошло в гору после того, как Аида Семеновна затащила его в свой кабинет с кушеткой и закрыв дверь на хлипкий замок раскорячилась перед ней с упором руками в ватный тюфяк, а лицом в завеску на окне.Он выгораживал себя мыслями об изменах Катерины с нужностью момента, когда басмачи стали кружить едва не под забором части. И все бы ничего, но жизнь состояла из сюрпризов, большинство из которых никто не ждет.
  Жесткие выстрелы раздались под утро, сначала их было шесть и вразнобой, по числу вышек вокруг лагеря, потом они просыпались на городок битым стеклом. Звуки поглощал остывший за ночь песок и ночная тьма, ровнявшая казармы под барханы, по этой причине Григорий не сразу дотянулся до маузера в узкой кобуре. Он выглянул в окно увидел короткие отблески как от спичек из подмоченного коробка, хватавших из ночи куски колючей проволоки, натянутой между столбами. Запрыгнув в галифе, крутнул вокруг ног портянки и потянул за "уши" хромовые сапоги. Сунулся было к выходу, но мысль, что исподняя рубаха притянет к себе зенки и слепого заставила нырнуть в гимнастерку. Он прошел к двери, звякнув концом ножен о спинку кровати, вслушиваясь в винтовочную трескотню, начавшую заполнять городок со всех сторон. Это говорило о том, что банды Джунаид-хана прорвались к Мерву через армейские кордоны в Геок-Тепе с Кызыл-Арватом, решив взять городок под закат ночи, когда сон у бойцов был самый крепкий.
  - Ты что, Ефим?.. - сонно спросила Катерина. И осеклась, будто подрезанная косой по кончику языка. Поправилась голосом, поддавленным спазмом. - Гриша..., ты где ушел?
  Григорий было замер, затем скрежетнул зубами на ее обмолвку, осмыслив вдруг все, не обдуманное раньше по доверию к женщине, потаскухе до зрелости. Спросил, ощеря рот:
  - Прискучилась никак за своим Ефимком?
  - Гриша, я с им при одном штабе, - Катерина сглотнула слюну. - На день по сто раз разойтись мешаимси...
  - Я и смотрю, что кругом чисто. Что на тебе, что вся кровать.
  - Григорий Пантелевич..,
  - Не заводись, осученая... - оборвал он ее. - Двинься в простенок за комодом, можеть, и пронесет.
  Он пригнулся, собираясь толкнуть дверь, услышал как шастнула с кровати Катерина, тужась отслонить от стены тяжелый комод, затем приоткрыл дверь. Звуки проворной стрельбы ударили в уши, по стене дома защелкали бесхозные пули, заставив его перехватить ножны в левую руку и выдернуть правой маузер из кобуры. По плацу скакали новобранцы в исподнем, падая после каждого залпа басмачей на утоптанную ботинками землю прореженным будыльем. Григорий метнулся к дощатому щиту на краю полосы препятствий, соображая, что он может спасти его лишь с одной стороны, с боков он был никакой. Подмостившись под основание, рявкнул всей грудью:
  - Эскадрон, ложись...вашу мать! - Заметив исполнение приказа, напрягся голосом еще круче. - Пробежками за оружием, впере-ед!
  Белесые тени устремились снова ко входам в казармы, опрыгивая не поднявшихся с земли, сбоку одной заработал генератор, внутри вспыхнул свет, охватив их снаружи светлыми прямоугольниками. И погас под чью-то резкую команду, поданную изнутри. Глаза Григория, привыкавшие к ночному мраку, ухватили, как через проволоку с забором, забросанным поверху халатами, полезли басмачи. В голове мелькнула мысль о том, что азиаты не пошли на прорыв через ворота, понимая, что могли попасть под прямой расстрел из пулеметов, установленных по бокам крепких ворот, а решили избрать путь тихого заползания на территорию городка, оставив лошадей за забором с перескоком через него с их спин. Но они разбудили городок пальбой в часовых, и если бы командиры не спохватились сразу, то сейчас их только и надо было брать, не способных пропасть во тьме змеиным способом. Пулеметы во внутрь лагеря теперь не развернешь, чтобы не покосить своих же. Он оторвался от щита, проскочив плац, сунулся под стену одной из казарм и закричал в окно:
  - Заряжай винтовки! - когда в проходах прекратился звяк железа, подал новую команду. - Пали по бандитам!
  Трескотня с подоконников не заставила себя ждать, осветив на миг плотную толпу нападавших, спешивших уже по плацу. Григорий припал на одно колено, пальнул из маузера в тень возле своего домика, снова спустил курок, теперь уже в нескладную фигуру, молча набегавшую на него. Басмач упал под ноги,блеснув в отсветах бритым черепом под скатившейся на землю чалмой. Прикинув расстояние до толпы, Григорий подхватил чалму, сорвав с убитого халат, набросил его тоже на себя и пробежал до другого барака. Сунув голову в раскрытое окно, крикнул сержанту:
  - Малыкин с отделением, наметом на защиту конюшней!
  И сразу нырнул вниз, получив по голове осколком от ссохшейся на солнце рамы, в которую вмялась пуля. Услышал хриплый приказ командира отделения, после которого несколько человек отлипли от окон и заторопились на выход. За ними с револьвером в руке выскочил один из офицеров в широких черных галифе, знакомый на тощую фигуру, шастнув за угол генераторной будки, затаился за ней. Но размышлять о нем было не с руки, пули сверлили воздух со всех сторон, уплотняясь все ближе. Он прижался к фундаменту, протерся на корточках пару метров на середину расстояния меж оконными проемами. Места в них заняли другие конармейцы, гонимые ожившими наконец офицерами успевшими пробежать опасную зону между постройками.Подоконники снова ощетинились огнями стрельбы, не давая возможности басмачам приблизиться к ним, из размытых во тьме домиков командного состава добавились редкие выстрелы, похожие на стуки по железу деревянным молотком. Это жены подключились к бойне, осознав, что пощады не будет никому. Сбоку послышался говор на русском языке, призывавший кого-то отправить часть басмачей за казарму, чтобы бойцы ударились в панику, не зная, с какой стороны им отбиваться. За говором усилилось шуршание халатов по земле. Григорий невольно зыркнул на свое жилье, но оно будто вымерло. Передние ряды басмачей меж тем одолели плац и продвинулись почти вплотную к баракам, спотыкаясь о трупы соплеменников. Они не стреляли, закинув карабины за спины и выдернув из ножен кривые сабли с поясными кинжалами. Задние продолжали откликаться редкими выстрелами по окнам, готовясь к рукопашной схватке,не усвоив в гражданскую, доскакавшую и до них, что в этом виде военного искусства казакам и русским не было равных в мире.
  Средне азиаты, сумевшие вырастить в своих чревах Тамерлана, прозванного Тимуром Хромым и дошедшего на Руси до Ельца, не решались с тех времен ходить на Москву, разоренную ордой, убоявшись победы князя Дмитрия Донского над войском степняков, в котором туркмены составляли немалую часть. Так-же последующего стояния русской и татаро-монгольской ратей на реке Угре, когда хан Мамай счел за благо удалиться в свои степи. На их пути тогда стал монгольский хан Тохтамыш, с которым Тамерлан схлестнулся в борьбе за трон. Не послушались дедов и прадедов, проигравших войну против русских войск в том числе во времена похода на Индию, затеянного сначала Павлом Первым под указку Наполеона Бонапарта, с другими императорами с последним Николаем Вторым. Сейчас их ждало то же разочарование.
  Григорий воткнул маузер в кобуру и вытащил шашку из ножен. Он стоял обочь окна, из которого палили армейцы, стараясь унять дрожь в теле, накрывавшую его перед боем. Начало ей положила рубка матросов,когда те по приказу Свердлова с Троцким, надумавших согнуть Дон в три погибели, сами остались там навечно. Тогда он пережил трагедию, разделившую душу на две половины, не способную стать до сих пор целой. Приступ напоминал лихорадку Кошевого, но был скоротечным, и чтобы не дать ему развиться, Григорий вобрал в себя воздух и отлепился от стены казармы. Басмачи ползли по земле, выдавая себя лишь высверками сабельных концов. На один такой он пошел,заворачивая внутрь носки сапог и стараясь успокоить шашку в руках Увидев, как поднимается навстречу мощная фигура, он нанес по выступу над плечами скользящий удар и сразу подогнул колени, пропуская над головой светлую полосу от сабли второго басмача. Отершись боком о тело, падавшее с хрипом на него, воткнул тому острие шашки в живот, укрытый толстым чекменем. Ноги уже не тряслись, дрожь переметнулась к врагу, отозвавшись в нем сальным кряхтением. Открыв рот, чтобы не выдать себя сиплым дыханием, Григорий вгляделся во тьму, опасаясь попасть под перекрестный огонь. Пробежками доскакав до щита на полосе препятствий, слился с ним воедино, прижав блескучее лезвие шашки к суконному под халатом галифе, чтобы на нем не сыграл ни один отсвет, и затаил дыхание. Стрельба за спиной спадала, лишь в казармах хлестали по бокам окон бойкие ее плети с южжанием от рикошетов. Наступала тишина, наполненная свистящим шипением клинков о ножны со случайным звяком, готовая взорваться ревом глоток людей, лезущих в амбразуры окон с не дающими этого сделать. Воздух наполнился пресной прохладой с приторным запахом тлена, принесенного будто заранее неизвестно откуда.Когда по сердцам противников хлестнуло мгновение атаки ночь, живая до нее на слух и запах вознеслась к стылым в глуби неба звездам, замигавшим пронзительными иглами, каждая из которых устремилась к своей жертве. Мимо Григория побежали призраки, большеголовые от накрученной ткани,пропадавшие под окнами казарм,озарявшихся короткими высверками падая безмолвными или воющими от боли, готовые сбить с ног и его. Навстречу им спешила согнутая тень басмача без оружия, с прижатыми к груди рукавами халата, будто укрывавшая покалеченную руку.Она торопилась вырваться из натиска атакующих пробиваясь к забору. Что-то знакомое было в долговязой этой фигуре, источающей почему-то опасность. И когда качнулась в его сторону, он поддел ее снизу острием шашки, опасаясь выдать себя блеском лезвия. Фигура с надвинутой на брови чалмой согнулась пополам и завалилась на живот,поджимая ноги под себя, из рукавов выпал пистолет, заставив его подумать об офицере, спрятавшемся за генераторной будкой. Увидеть лицо, закрытое чалмой с отворотами халата не было возможности, ночь не передала еще права рассвету, а пули из казарм не брезговали цокать по дорожкам рядом, уложенным щебенкой.
  Григорий услышал вдруг прерывистый визг раненной лошади, донесшийся со стороны конюшен. Основная масса басмачей успела схлынуть с плаца барханом, раскиданным самумом, за нею катились одиночки не желавших отказываться от своей доли добычи. Он заспешил на зов лошади о помощи, кланяясь пулям и лавируя промеж нападавшими. Никто из азиатов, завороженных атакой, не обратил на него внимания, дозволив добежать до ворот конюшни. Из них выпрыгнуло с десяток всадников завертевшихся вокруг седока с павшим конем. Григорий скинул с себя халат с чалмой, втолкнулся в черноту пролета, стелясь подметками к стойлу жеребца, подававшего призывное ржание. Сорвав со столба уздечку, завел в пасть загубники и без седла вылетел из ворот, вздернув коня перед хороводом на дыбах:
  - Эскадрон, - крикнул он, вздымая саблю. - В атаку!
  Всадники сорвались за ним, нацелясь шашками на суетливые тени, быстро серевшие на фоне светлеющего неба, большая часть которых ушла от обстрела, скопившись под торцами помещений. Двери трещали под ударами кованых прикладов английских карабинов с укороченными стволами, до их разбивания оставались минуты. Григорий спешил ввязать бойцов в бой, чтобы дать возможность их товарищам вырваться из казарм и вступить в рукопашную схватку. Вырезать полк спящим, как делали раньше, в этот раз у них не получалось. К тому же, басмачи оставили коней за забором, а ночные выстрелы по часовым породили в городке ненужный им сполох. Они повернули оружие против горстки всадников, изумивших внезапным появлением. Одни догадались кинуться к конюшням, оставленным на потом, другие начали охват конников пальбой со всех сторон. Группа стала таять на глазах, обозначенная вдобавок золотом зари растекавшимся по краям еще темного небосклона. Григорий приподнялся в стременах привлекая внимание бойцов к себе, призывно махнув шашкой стал выводить их из-под обстрела, направляя на басмачей, бежавших к конюшням. Они могли завладеть конями и зажать горстку всадников в узких проходах, перекрыв выходы. Он это испытал на себе, зная, что численность врага в закрытых помещениях может удвоиться за счет распада на мелкие группы. Рванув жеребца за гриву промчался между бегущими перед ним азиатами, подрезая головы с чалмами вроде горшков на колах тем, кто не успел уклониться, ощущая затылком, что армейцы Малыгина следуют его примеру. Напружив коня, мыльного пеной, извернуться телом, пустил опять навстречу лавы из длинных халатов, зачав рубить их заново с плеча, не растаскивая зубов и не ослабляя на лице звериного вида. Чуя нутром, что новый приступ проклюнется теперь не скоро.
  Он опомнился тогда, когда конь отпрянул от колючей проволоки на гладких столбах внутренней линии защиты городка. Услышал за спиной гром копыт по доскам калиток в стойлах конюшен, увидел в свете метких лучей, ударивших из-за казарменных крыш новый вал басмачей, катившихся на подмогу первому. Вмявшись в круп лошади телом, полоснул по нему боком шашки и не обращая внимания на посвист пуль пошел на стук рваным галопом. Перед стенами захрипел горлом кучке всадников:
  - Эскадрон, сбивай замки, срывай дверцы на стойлах!
  Сам ринулся во внутрь ближней конюшни,сшибая шашкой деревянные щеколды, выпуская коней во двор. Табун их, напуганный хлесткими выстрелами с гортанными криками басмачей заклубился под стенами налетая друг на друга, вздымаясь на задних ногах Григорий вылетел из ворот разрезая его на две части мощной грудью жеребца,пуская того на центр вала из пестрых халатов.Кони будто ждали этого момента, сорвавшись в остервенелый намет с вожаком во главе. Григорий знал, что строевые лошади, привыкшие к седокам, не признают азиатов с их запахами, они станут подавлять их массой, пуская в ход копыта с зубами. А если какая будет ранена и закричит от боли, удержу табуну уже не будет...
  Военный городок затопило лазоревое половодье зрелого утра, на большой территории угасали крики красноармейцев и лошадиные взвизги, между предсмертными их телами еще не бегали санитары с носилками, озабоченные теми раненными, подковылявшими к лазарету на своих ногах. К басмачам, представлявшим из себя кучки неподвижного тряпья, вовсе не было любопытства, редко кто из них мычал под себя, выцеживая на землю остатки жизни.Эскадронцы, впервые принявшие бой в пешем порядке, собрались у казарм и курили козьи ножки, поднимая над собой самосадный дым, сизоватый и стоячий, одинаковый с дымом из кухонной трубы при столовой под пропущенный завтрак.Руки у них набухли тяжелой кровью,клонившей к земле клешневатые пятерни. Никто не спешил загонять в стойла лошадей, скаливших беззвучно зубы и дергавших шкурой, они рысили вдоль столбов с колючей проволокой сомкнувшись хвост в хвост и не торопясь отклоняться к рядку корыт у колодца, не наполненных водой. Оджак, конюх из местных еще не появлялся, его заместителя из служивых отнесли в лазарет Офицеры, собравшиеся у штаба, обсуждали состояние Швыдковича, раненного в живот и не приходившего в палате в сознание. Штабники недоумевали, какого черта полез он в свару за стенами домика, когда они с женами заняли в них круговую оборону, удерживая басмачей,начавших с погрома солдатских казарм,на приличном расстоянии. Это строевые не покидали их, возглавляя караулы с постами. Разве что учесть то обстоятельство, что он жил один и потому решил за лучшее поспешить на помощь им, нежели отбиваться от басмачей в одиночестве.
  Григорий успел переодеться и перехватить кружку компота из местных сухофруктов, сваренного Катериной, не отходившей от него.Он уже осознал, кого подрезал шашкой во мгле конца ночи, когда она бывает особо вязкой что для зрения, что на ощупь, но заводить о нем разговор не спешил. Понял и то, что Швыдкович охотился за ним сознательно, разоблаченный вожаком бунтовщиков в поезде за убийство деда Сашки и за связь с Катериной, с которой тот познался еще в Вешках. А казаки сничтожение своих стариков не прощали, как не смотрели сквозь пальцы на измены супружниц. Но все это произошло спонтанно, начальной целью политрука было пробиться незаметно к воротам городка и за ними переждать набег басмачей. Трансформаторная будка, в которую сунулся, была надежным укрытием до поры, пока бандиты атаковали казарму с фасада, а когда стали ее окружать, любой мог сунуть туда свой нос. Приметив, как Григорий воспользовался одеждой басмача, он поступил так-же, решив по пути к воротам избавиться и от своего врага. Покрутив головой, Григорий вернулся к конюшням и вывел коня за ворота, оглаживая его шерстиной и размышляя о том, что бог не микитка ежели подсунул под острие шашки вражину внутреннюю, куда опаснее внешних врагов, бравшего его за зебры подлым приемом. Рядом стояла Катерина, успевшая подмочить обильными слезами ему гимнастерку спереди, на бледном лице не угасала испуганно виноватая улыбка, но глаза светились неподдельной любовью, заставлявшей трепетать махровые ресницы:
  - Гришенька, я как забилась в зазор промеж комода со стеной на который ты указал попервости, так оттуда не вылезала до момента стоптания их конями, - торопилась она с выплеском чувств, распиравших полную грудь, не забывая косить взглядом в сторону штабных офицеров. - Когда увидала в окно, что они поскакали кто куда, нашла в комоде твой наган и стрельнула по ним. Не знаю, можеть кого убила, один кажись скукожился подле забора. Надо бы посмотреть ишо раз на ставить свечку за упокой души, или бог дал оклемалси.
  Она цеплялась свободной рукой за рукав его гимнастерки, но Григорий продолжал охаживать коня мягкой тряпкой, давая понять, что место для выяснения отношений она выбрала неподходящее. А прощать измены, как терпел их от Аксиньи, он больше не способен, выработав на них весь запас. Про блуды Аксиньи он не вспоминал, та подкинулась к нему сама еще до службы, заманив молодым любопытством и не дав отлупа с первого раза. Жизни у нее с Астаховым не получалось, ходила в побоях в отличие от Катерины, какую он не трогал несмотря на одинаковую для обоих болезнь по сучьей линии. Значит, на то была воля господня, что убрал он ее с дороги под слепой выстрел, хотя при оборотах назад щемление за нее в сердце аукалась до се. А сегодня помог избавиться от любовника Катерины под неузнавание того.Только для какой цели бог это сделал, когда замены вокруг не предвиделось, разве решил не рвать ему больше душу, слепив ее опять в целое. По поводу Катерины, подсунутой в лице сожительницы, лучше бы не старался, продолжая распалять сладким на горькое. Отстранив бабу от себя, он буркнул:
  - Иди проведай его в лазарете, а то придеть ишо ночью и деваться будет некуда.
  - Гриша!..
  Взяв коня под уздцы, он пошел к колодцу, вырытому перед конюшнями предыдущим составом. Подняв гусаком ведро воды протер его той же смоченной шерстиной, затем напился из ведра сам, не оглядываясь на Катерину, продолжавшую стоять возле угла здания. Пора было идти на совещание к командиру полка, намеченному по случаю разгрома крупной банды басмачей. Мимо пробежала шеренга постовых для замены убитых на вышках, еще одна команда из армейцев сдирала с забора с проволокой куски войлока с полосатыми халатами. За ними ржали кони и ревели верблюды, брошенные остатками банды на произвол судьбы.
  Совещание в кабинете командира полка было коротким,надо было до наступления ночи очистить территорию от трупов, отнеся своих на военное кладбище за лагерем.Трупы басмачей подтаскивали к окраине Мерва, за ночь они исчезали бесследно. Под конец полковник объявил о назначении Мелехова командиром эскадрона с отсылкой в Москву представление его к ордену Красного Знамени, и об увольнении прежнего командира в запас, умолчав о халатности, прописанной в бумажке под рукой. Командиры вышли на воздух покурить, невольно косясь на последствия побоища, проявлявшие себя на территории городка угловатыми холмами одежды, проседавшими под тяжелыми лучами солнца, одного на бесцветном небе. Эта сторона смерти наводила на мысль о скором начале разложения трупов, и офицеры, загасив окурки, разошлись отдавать личному составу нужные приказы.
  Жизнь в части налаживалась, кровь убитых упиталась в землю, затерлись рубцы от пуль по стенам казарм. Снаружи и внутри конюшни, отведенной под мелеховский эскадрон, стучали топоры с молотками, подновляя разбитые ворота с дверцами в стойлах. Григорий, оглядев старания плотников, намерился вывести личный состав на плац для объявления о новых задачах за пределами городка. Но эскадронцы пока не управились с завтраком и он полез в карман за табаком. Косым глазом заметил фигурку дочери конюха, застывшую возле коновязи с обрубком дерева под ней. Одернув под ремнем гимнастерку с портупеей через плечо, прижал шашку к боку и ускорил шаг, на ходу замечая перемены во внешнем виде девушки. Она была одета в просторное платье кёйнек почти до земли, под которым наползали на туфли штаны балак, на голове возвышался соммак, похожий на русский кокошник, только круглой формы. Но самое главное, лицо девушки вместо никаба с чачваном, которых не было и раньше, закрывала теперь глухая паранджа, лежавшая на груди черным пластом. Григорий остановился в метре от нее, спросил с тревогой в голосе:
  - Что случилось, Лачин?
  Она молча разглядывала его черными глазами с разрезом почти до концов тонких бровей, лишь ткань паранджи шевелилась от неспокойного дыхания, да подрагивал подол кёйнека. Григорий чуть наклонился вперед, не смея взять ее за руку, снова спросил:
  - Где твой отец, Лачин? Почему он не вышел на работу?
  Девушка продолжала молчать, в глазах ее возрастало напряжение. Они оставались сухими, лишь расширялись в обрамлении едва заметно подрагивающих ресниц и век с высверками в глубине больших зрачков. Чувства оставались за ними, не плескаясь наружу слезами, опустошая Григория до онемения рук и ног, еще неведомого им. Он искал слова, могущие дать толчок для ее откровения, и не находил, даже ладонь, обхватившая эфес боевой шашки, не разбудила никаких ощущений. Девушка, постояв некоторое время, развернулась и пошла к выходу из военного городка, передвигая ноги стреноженной ланью. Григорий огладил рукой серебристую щетину, опасаясь провожать ее до ворот лагеря, чтобы не накликать на нее гнева аллаха, а на себя насмешек сослуживцев. Затем вошел в конюшню и вдохнул в себя множество запахов, начиная от запаха разнотравья, растущего по берегам Амударьи, от ременных кож в вечной их седельно сбруйной промятости, кончая лошадиным потом, впитавшимся в стены конюшни. Эта услада из далекого детства выгоняла из души тревоги похлеще запойной пирушки, после которой светлела и кривая улица. Тряхнув головой, решил при первой оказии наведаться в аул, где жил Оджак, узнать у него за житье-бытье и оказать помощь, если в таковой была нужда.
  Но кровавые события последних дней дали толчок к лавине их, наползшей на военную часть в виде казандмикского ветра хамеина, завалившего ее сыпучим песком проблем решать которые предстояло не только для установления в Туркестане советской власти, но и для сохранения своих жизней. А она повторялась теми же картинами из Верхне-Донского восстания,когда лампасные шаровары срастались с седлом,отрываясь от него с треском лишь на внезапный сон под конскими копытами.
  После нападения отряда басмачей Джунаид-хана на военный городок прошло больше месяца, подогнавшего год к самому жаркому отрезку, когда от пекла мог спасти только ватный халат, купленный на местном базаре у темных на лицо туркмен. Но эта роскошь была доступна лишь обслуживающему персоналу, нежившемуся и без них в теневой прохладе штаба. Напряжение в Мервском велаяте с другими этрапами только усилилось. Вокруг Мерва хороводились новые банды, отправленные под него Джунаид-ханом, ушедшим в отсидку в колодце Орта-Кую, оглашенным им столицей и объявившем священную войну гяурам, окропленную якобы Огуз-ханом, прародителем туркменской нации. Они принуждали дехкан в десятках аулов разбросанных по пустыне отказаться от местного самоуправления, навязанного им советами, заставив их снова пойти под байскую власть, правившую в этих местах на протяжении почти двух тысячелетий. Банды от двухсот до трех-пяти тысяч всадников подходили из Хорезмийского велаята с Хивинским ханством, с полуострова Дервишей, из района озера Кара-Ходжа Су. Их насчитывалось до двадцати восьми, вооруженных английскими полуавтоматическими карабинами с ручными пулеметами. Они объявлялись в разных концах древней страны, начиная с Турткулы с Чарышли и Узбоем по старому руслу Аму-Дарьи, заканчивая Кушкой самой южной точкой граничащей с Афганистаном, за обладание которым Россия боролась с Англией в течении трех столетий, пробивая себе стратегический путь в Индию. Эскадрон под командованием Григория устал продираться через низкорослые заросли колючего саксаула в погоне за басмачами, пропадавшими в песках, знакомых им с рождения, призраками в миражах, нередких тут. Зовущих бойцов в арабские города с высокими минаретами при мечетях в округлых куполах, окунуться в зеленые волны неведомого моря, или вовсе затеряться в ущельях гор с ледяными вершинами, награждая их ангиной при жаре в пятьдесят градусов. Копыта лошадей испещрялись трещинами от песка, забивавшегося в них, вызывая хромоту от долгой болезни жабка с осознанием людьми, что не зря пустыня породила верблюдов, способных питаться не только саксаулом с верблюжьей колючкой с острыми иглами, но и промахивать по ней без воды сотни километров.
  Эскадроны все ж отогнали банды басмачей от Мерва на приличное расстояние, сумев располовинить на численность. Командир полка объявил выходные на три дня, усилив охрану лагеря конными патрулями по внешнему периметру. Григорий стал забывать, когда спал по настоящему на своей железной кровати в обнимку с Катериной, с ней он так и не помирился. Если бы не дите под ее сердцем с нехваткой времени для выяснения отношений, он отправил бы сожительницу на Дон к Чукарину, ее дядьке, заправлявшему в Дубровках ревсоветом. Хотя с этим решением он опоздал, как стал догадываться и сам, Катерина освоилась в штабных кабинетах, заслужив возможность самой определяться по судьбе. Стало так-же ясно, что угнездиться там ей помог Швыдковский, сумевший прибрать штаб к рукам и не желавший умирать в лазарете. И если бы не ранение, должность командира полка висела бы тоже на волоске. В этой беготне за басмачами, когда цена жизни равнялась прицельной пуле из английского карабина, Григорий подзабыл о конюхе с его дочерью, переставшим объявляться в части после нападения банды националистов, спавших и видевших Туркменистан в сонме мусульманских стран. Проскакивая на рысях мимо кишлака,в котором они жили, ужавшегося между барханами в километре от военного городка, он намеревался не однажды изменить маршрут эскадрона, каждый раз понимая, что минутами встречи не обойдешься, а убавить набранную за воротами скорость не будет возможности. И вот теперь появилось время уладить многие дела, в первую очередь семейные, во вторую прознать за судьбы конюха с дочерью. Но и здесь его ждали разочарования, то ли приспело время раздавать долги, то ли год выпал високосный.
  Дома он застал Катерину за распихиванием вещей по сумкам, лежавшим под кроватью со дня их приезда сюда. Она нервно сдувала с губ вихлястый локон, скакавший на них со щеки и обратно, лицо выражало твердую решимость покинуть совместное жилье Григорий поправил комод, отодвинутый ею от стены еще два месяца назад, и вытащив из кармана галифе коробку с папиросами, сел возле печки на стул, ощущая какую-то неловкость в груди. Так он чувствовал себя, когда уходил из Ягодного от Аксиньи, когда приехав с фронта на побывку узнал о ее сожительстве с Евгением, сыном генерала Листницкого. Тогда, несмотря на ее предательство, в груди проклюнулась тоска, будто в этом виноват и он, что прогонял наперво Аксинью от себя, что она схоронила ребенка, нажитого вместях. И что сам предавал ее любовь не однажды, залезая рукой под платья едва не каждой скурехи в опустевших на хозяев куренях. Она уходила от него на больших сносях, приманивая розовой свежестью, так хорошо сплетавшейся с темно карими зрачками во все глаза. Как и Катерина, похорошевшая вдруг до ревности, опять же беременная под ту же Аксинью. Словно кто подгадывал моменты, чтобы если ударить на расставании, так до боли. Душевной и физической, когда тянет уйти в запой, запрещенный тут, да еще опосля восхождения на вершину признания по службе.
  - Далеко сбираисси? - не утерпел он с вопросом.
  Она продолжала молча собирать емкий чемодан, складывая в него вещи, знакомые по хуторской жизни. Их было немного, но все они нагнетали душевное неудобство,будто отрывались от пирога, мягкого и пахучего, пропеченного в родном курене. Чувства, набежавшие на Григория, заставляли его каменеть телом, оставляя в подвижности только язык.
  - Тебе помочь? - спросил он с наломанной ехидцей, лишь бы не быть истуканом при печи. - Чтобы уж без нитки за иголкой.
  Катерина сплюнула с губ настырную прядку и бросила не оглядываясь:
  - У самой ума хватить подобрать свое. За чужое я не дюже охочая.
  - Мово тут и брать нечего, - Григорий чуть оттаял в ужатости, радый за ответ. - Разве что казенные кальсоны с нательной рубахой, да казачьи шаровары, упрятанные под них.
  Сожительница сунула в чемодан полотенце, развернувшись, села на край кровати, не собираясь занимать ее всю:
  - Не прятал бы, - огрызнулась она. - Туркмены, вон, как ходили в халатах да в чулках под чирики, так и шаркают в них по нагретому песку. А ты и на своей земле не знал, куда деваться. А опосля прогону до Новороссийска, вовсе остался без нашивок.
  - Ну ты бы этого не задевала... Сама казачка.
  Григорий потянулся за папиросами,закурив, закинул ногу за ногу, поинтересовался:
  - Далеко надумала? На Дону, мыслю, тебя никто не ждеть окромя любовника, бывшего до меня, - подцепил он за прогон до Новороссийска. - Ежели тот совсем не спился.
  - Та на пса он сдалси, нашел, кого помянуть, - Катерина вскинула полные руки и бросила их опять на колени. - И на Дон меня не тянеть, там гольный гнет, что кацапский, что хохляцкий. Тут останусь барыней над туземцами, пока не прогонють.
  - Где тут! - не понял он. - А зачем тогда вещи складаешь?
  - Затем, что жить вместях тоже мочи нет. Одни попреки, и все под молчки.
  - Мы на разговор по ним не выходили.
  - А после него иди куды хошь? - Глаза у нее залились слезами. - Я тебе как была скурехой, так ей осталась. Какой с меня допрос?
  - Ну, за любовь ко мне ты не дюже нагнетайся, она на стороне расцветает у тебя под маков цвет, - не согласился он, все ж оставляя от признания что-то и себе. - А допрос такой, что живем вместях, и дите под сердцем у тебя кубыть мое.
  - Тю, была бы у кобеля хватка, а у сучки ухватка, а под кубыть и дите на корню могеть засохнуть, - она всхлипнула, нашарив полотенце в вещах, потянулась им к носу. - В щвыдковскую хату пойду, пока она пустая.
  Григорий откинулся на табуретке, протянул сквозь зубы, зажав меж пальцев дымный окурок:
  - Во-он оно как! А я все думал, что намеки на вашу связь это наговоры. Не верил, что ты спуталась с им ишо с Вешек, куда ездила на базар и при мне. И даже когда иудей охомутал тебя аметистом с кольцом на палец.
  - Он пристроил меня в своем отделе, а с тобой я осталась бы посыльной во все дверные сквозняки, - огрызнулась Катерина, пропустив мимо ушей упоминание про Вешки. Сложив полотенце, она сгладилась до пояснений. - Разговор у меня был с подполковником Никитиным, с каким прибыли сюда. Он знает, что мы с тобой не в ладах, вот и попросил присмотреть за ним, пока тот в лазарете. Как сотрудницу его отдела, купить там что на базаре, али прибрать в квартире.
  - Горшок за им вынести, поменять постельное белье, - дополнил с раздражением Григорий, не проникшийся еще догадками. - Будто там санитарок нету.
  - И это тоже, в знак благодарности, - гнула она свое, пряча под полотенце руку с перстеньком. Добавила с явным сожалением. - Никитин сказал, что Швыдкович не выживет.
  - При таком-то уходе... - ухмыльнувшись, все ж сбавил он гонор.
  - От тебя за все годы я платку не порадовалась, хотя жалковала добрее Аксиньи, - Катерина выпростала из-под полотенца руку с перстеньком и напомнила. - Кто в Дубровках только не зарился сничтожить самого Мелехова. С Вешек и с Ростова за тобой приматывали.
  - Спасибо. Я из схронов не вылезал.
  - А ты бы желал разгуливать вольным казаком? Это за наскоки кочетом на советскую власть! - Катерина пыхнула глазами и встала с кровати. - Вот тут и гуляй как надумаешь, а я пойду в хату Швыдковича. Хучь отдохну от твово пустого обхождения А к нашему гутору ишо один примес, не ты ли его шашкой проткнул?
  Григорий втянул в себя папиросный дым, выпустив его, обернулся к ней с нахальным видом:
  - А ежели я, докладать полетишь?
  - Нет, я казачка вольная, - прицелилась она зрачками. - Но ты то ж казак с норовом, за тобой сарынь да на кичу.
  Он шевельнул одним плечом:
  - Как хошь, так и кумекай.
  Она прикусила нижнюю губу и ушла на время в себя, затем сунула полотенце в чемодан и закрыла крышку. Вздохнув, взялась за ручку:
  - Казачки испокон веку гутарят: влезать в дела кочетов - самим по гребням они и настучат. Прощевайте пока, Григорий Пантелевич, время рассудит, кто с нас на што выгадал.
  - Ну, тогда Бог в помощь!
  
  Группа из десятка всадников при саблях и с карабинами за спиной вырвалась на вершину бархана, дымившегося легкой пылью, воинская часть позади осталась как на ладони. Впереди горбатились крутые волны из песка, прожаренного предвечерним солнцем, в завитках которых жались к основаниям десятка два юрт, похожих на буденовки с задранными кверху отворотами. Но не зеленые, а темно-серые по цвету войлока, натянутого на стойки под стены. За аулом ползла с вершины на вершину темная точка, в которой можно было угадать ишака с хозяином на спине, большего чем сам размером. Доскользив до основания одного из барханов, вдоль которого вилось узкое подобие дороги с перехлестом с еще одной тропкой, туркмен слез с животного, подняв что-то с песка,приладил на крупе и завернул его на нить тропы. Григорий догадался, что он подобрал узелок, оставленный соплеменником для передачи кому-то в ауле, адресом являлась записка с именем адресата. У туркмен это была своего рода почта, надежная как вера в Аллаха и его пророка Мухаммеда. Григорий обернулся назад, подумал о том, что лучшей точки для наблюдения за жизнью в городке не сыскать,как не отыскать ее и для обзора бескрайних просторов пустыни, исходящей печным жаром. Но ставить здесь наблюдательный пункт означало бы самим отдать постовых в руки басмачей, умевших подкрадаться незаметно, владея кривыми ножами лучше, чем турки ятаганами. Недалеко плавал в мареве Мерв с десятком одноэтажных домов из красного кирпича и одним двухэтажным местного бая, отобранным под резиденцию на втором этаже хякима, главы района, с агитационным пунктом на первом. Григорий шлепнул жеребца ладонью по хребту и поскакал вниз, взметывая его копытами желтые фонтаны песка, за ним сорвалась вся группа.
  Небольшой аул отходил от послеобеденного сна, пережидая дневную жару, из юрт показались женщины в хиджабах и в платьях почти до земли со штанами под ними, узкими книзу, спешившие к медным казанам на низких подставках из кирпича. Кто-то из них стал готовить тандыры для выпечки лепешек, поднося к ним вязанки саксаула сохлого до камня. На единственной улице появилась ребятня, одинаковая везде на повадки. Они, завидев всадников, подняли заполошный визг с разбегом в стороны, заставив женщин исчезнуть в юртах, вместо них показались мужчины при поясных ножах, похожих на полусабли. Григорий подвернул жеребца к юрте в центре аула, обратился к узкому лицом туркмену в тюбетейке:
  - Ассалам алейкум, яшули.
  - Здравствуй, русский, - ответил тот обратным уважением. Спросил, - Что привело тебя и твоих воинов в наш аул?
  - Я ищу юрту Оджака, конюха при нашей части.
  Туркмен сменил приветливую улыбку на лице на хмурое выражение, огладив ладонями халат, отвернулся, собираясь уйти. Григорий остановил его еще одним уточнением:
  - Он живет в вашем ауле со своей дочерью Лачин.
  Дехканин покосился на него и не говоря ни слова пошел ко входу в юрту. Перед ним обернулся назад и сказал с сильным акцентом:
  - Я не знаю такого конюха по имени Оджак. Русский, ты ошибся дорогой.
  И скрылся за ковровой завеской. Григорий потянул за уздечку, разворачивая коня на месте, в груди зародилось неприятное чувство от неприязненного отношения к нему местного населения. Но туркмен поначалу встретил его приветливой улыбкой, значит, дело было в чем-то другом. Он оглянулся вокруг, заметив невдалеке кучку ребятишек, дал отмашку бойцам оставаться на месте и направил лошадь к ним. Но те предпочли опять разбежаться кто куда, нагнав еще большего беспокойства за судьбу конюха. Тогда он проехал вдоль улицы, стараясь выискать на теневых сторонах юрт кого-то из стариков, отдыхающих на ковриках с поджатыми под себя ногами. Больше ему отвечать, как сообразил, было некому. На этот раз седобородый туркмен в ответ на вопрос молча указал на юрту в конце улицы на другой ее стороне, самую бедную, провел по шее ребром ладони. Григорий смял в руках повод, бросив на старика холодный взгляд, тронул в том направлении коня, загремевшего мелкими камнями под копытами. Заметил, как выбежала из-за нее маленькая девочка с тюбетейкой на голове, не входившая вовнутрь, и как шевельнулся потревоженный кем-то полог. Григорий подъехал ближе, позвал конюха по имени один раз, потом второй, понимая, что может покинуть аул не узнав ничего. Оглянулся на свой отряд, застывший в напряжении на одном месте, готовый пригнуться к гривам коней и взять с места в карьер с перекидкой карабинов под правую руку. Лошади стояли мертвыми, тихо всхрапывая влажными ноздрями. Но полог отстранился, пропуская наружу Лачин в черном хиджабе и с бледными руками, опущенными вдоль туловища, тонкого как стойка под вход. Григорий сошел с седла и остановился напротив нее, не зная с чего начать и о чем спросить, он был поражен видом девушки, игравшей месяца три назад всеми красками лица. Теперь лишь глаза пробивали вуаль хиджаба угольными высверками под мелкое дрожание подола кёйнека, опавшего до открытых ступней. Заметил краем глаза как за спиной собираются жители кишлака, молчаливые и не обещающие спокойствия.Машинально тронул пальцами правой руки кобуру маузера на поясе, положив левую на эфес шашки. Лачин стояла перед ним с трудом удерживая равновесие, она скорее всего давно не ела,потому что кости под накидкой выпирали острыми углами. Григорий облизал губы и чуть наклонил голову вперед:
  - Лачин, где твой отец? - спросил он. - Почему он не выходит из юрты?
  Девушка молчала, прерывистое дыхание сотрясало плоскую грудь, но ресницы и веки оставались сухими. Зрачки уже начинали тлеть, эти огромные черные зрачки во все глаза покрывались пеплом, как уголья на угасании. Григорий сделал шаг вперед и почти крикнул:
  - Где твой отец, Лачин? Почему ты молчишь?..
  Она молчала, не отводя от него взгляда, дрожа веткой персика под каракумским самумом. Вуаль хиджаба побеждала меркнущий за ней блеск черным обелиском на могиле.
  - Лачин!?.
  Григорий не сводил с нее остервенелого взора, не замечая, что круг из местных жителей сузился до предела. Отряд продолжал выдерживать расстояние, но бойцы перекинули карабины со спины на руки. Он услышал тихий шепот, похожий на шелест горячечного дыхания, с трудом разобрал слова:
  - Отца убили...
  - Кто!?. - напрягся он, впиваясь в стену хиджаба. - Кто его убил?
  И поймал отголосок от слова, не долетевшего до его слуха:
  - Бар,с кдир!
  Григорий рванул левой рукой шашку из ножен и снова вонзил ее в них, заскрипел зубами, теряя самообладание, готовый броситься на дехкан, окруживших их кольцом, из которого для Лачин не было выхода. Она была порождением этого народа и он был волен поступить с нею так, как посчитал бы нужным.
  - Уходи!
  Это слово от Лачин указывало на выход из аула, напоминая ему, что здесь он тоже чужой. И он зарычал по звериному, рванулся от юрты, раскидывая дехкан в стороны, влипая с одного прыжка в седло своего жеребца.Отряд сорвался с места, затаптывая юрты конской дробью, не приглаженной их хвостами, пластавшимися по ветру. Когда осталось проскочить границу аула с пустыней,Григорий внял крику одного из бойцов
  - Командир, они убивают ее!..
  Он без мыслей рванул повод на себя, раскручивая коня на дыбах, пошел наметом обратно, впитывая душой первые камни, полетевшие в девушку. Навстречу оторвалась толпа фанатиков, пропитанная гневным призывом из Корана, острый отколок угодил в лошадиный храп. Конь выгнул шею и закружился на месте, подставляя всадника под каменный град. Григорий бросил его на толпу, распрямляя нагайку, протягивая ею по казачьи вдоль черепа первого набежавшего, чтобы лишить его ума с одного раза, затем второго, третьего с оттяжкой, швыряя их этим приемом под копыта звереющего животного. Пробив его грудью жадное кольцо вокруг Лачин, с лету подхватил ее невесомое тело, успевшее подогнуть колени. И ринулся обратно на конском визге, любым по степным наскокам, отсекая угрозы вдогонку мигами расстояния:
  - Лянет олсун, русский...
  - ... интикам алмак...
  
   Глава шестая
  
  Декабрь наступил в тот день, когда от Авксентьевского из Главного управления Туркестанским военным округом поступило секретное сообщение о новом восстании басмачей под командой Джунаид-хана,собравшем армию из трех тысяч сабель. Аульный хан, признанный туркменами своим туркменбаши, оставался неуловимым уже в течении шести лет несмотря на то, что эскадроны Красной армии не оставляли в покое пяток его мягких сапог. Для рядовых красноармейцев это походило на странную загадку, но офицерский состав склонялся к тому, что советское правительство не желало напрягать обстановку на турецко-афганской границе из-за того, что туркмены были теми же турками с прозванием их на английский лад.Как избегал его Ленин, умерший год назад, которому хватало разборок с Европой, подпавшей под иудейский надзор, невиданный с разгрома их римским императором Титом в 68-70х годах. Не затихавший два тысячелетия подряд, проминавший под себя страны и империи способом, каким домохозяйки выдавливали из винограда сок для заполнения им сосудов под вино. Политика властей, снова поменявших рубли с полтинами с иудейскими символами под РСФСР на рабоче-крестьянские под гербом СССР с теми же символами, торопилась измениться круто и долговечно.Но с оглядкой на царский режим, опасаясь народного прозрения через тамбовские с кронштадскими восстания. Эти символы, запрятанные от простых глаз в витые ленточки, обвивавшие снопы, в другие мелкие детальки в гербе с рабочим и крестьянином на обороте, несмотря на якобы полную свободу заявляли, что долгожданное чудо для иудеев свершилось, новое иго свесило ноги с крестьянской выи на рабочую грудь. Монеты, перебитые из серебряных царских с двуорластым гербом с головой последнего царя, освобожденные Николаем Первым от еврейских этих символов со звездой Давида поверх короны российской империи еще в начале 1800 годов, за которые мировые проститутки продолжали прятаться, снова начали подтверждать могущество как бы Российской империи, распятой на самом деле лягушкой на американо-европейском столе. Разговоры об этом среди офицеров части не стихали, вовлекая в оборот и Григория, не оставлявшего надежды на возврат к прошлому с достатком во всем и при погонном золоте на казачьих мундирах. Теми же оставаясь разговорами из-за перевеса мужицких мнений, древних как сама земля, за которую они не щадили жизней и которой так и не дождались.
  Первый снег угадал с выпадом под тот день, когда Катерина настроилась рожать в военном госпитале, построенном еще при царе в центре Мерва, бывшем столицей государства сельджукидов на протяжении веков. После смерти опера Швыдковича, не сумевшего выйти из беспамятства, она осталась жить в его доме, закрепленном за ней командиром части Соколовым с должностью при штабе заместителя начальника по хозяйственной части. С Григорием она встречалась только на пробежках из кабинета в кабинет или по вопросам эскадронного снабжениях. После того, как он приютил в доме туркменскую девушку, пристроив ее ко всему штабной уборщицей, намеки с его стороны на объединение она воспринимала как оскорбление. Она понимала, что Лачин всего лишь ждет очереди на обустройство своего гнезда, что идти ей некуда, она стала изгоем своего народа, готовым ее растерзать. Уже приходила делегация от местных жителей с требованием ее выдачи как дочери предателя нации, пошедшей по его стопам. И что женой Григорию она вряд ли может быть по причине разности во всем. Но коробила одна только мысль о том, что по утрам она крутится перед ним в обнаженном состоянии несмотря на прознание от военных о разделе дома на две половины. Если тот раздел представлял из себя тряпку для мытья полов в казарме, или верблюжью драную шкуру, то что бы стоило задрать их наверх и полюбоваться обоим на свои телеса. А посмотреть у Лачин стало на что после того, как Григорий оторвал ее от фанатиков и прозрачную умостил на свою кровать, перекочевав за тот комод, за которым Катерина пряталась при набеге басмачей. Единственное, что ее успокаивало, это дикость девушки в общении с эскадронцами с попытками Григория снова набиться к ней в сожители. Да кто бы поверил в это, когда она сама могла усладить любовника за его спиной, оправдавшись дракой на него и на всех, как было в вагоне поезда. А от кого понесла не докажешь и самой, ежели б приспичило перебрать всех в уме. Главное, плод созрел, он давал о себе знать и его пришло время отрывать от своего я.
  Григорий сидел на табуретке за столом, выделенным Катериной для Лачин, хотя оба были приписаны к эскадронной столовой как военные единицы. Но теперь объявилось много дел, требующих опоры под локти, подшить что или украсить горницу ковриком, сплетенным девушкой из шерстяных ниток,спокойных в разноцветных с базара клубках под стеной. И вертлявых при работе с ними под ее настроение.Лачин успела обрасти плотью, груди настырно подперли вверх, как и припухшие губы с чуть посередине вывертом, с живой глубинкой от них под основание ровного носа с крыльями ноздрей не знавших покоя при гуторе с Григорием. Тот как мог уводил глаза от ее губ, зрачков и ресниц, достававших трепетом до того места в груди, которое облюбовал тоскливый щенок, упорно выискивая для нее жениха среди молодых офицеров. Двоих кубанцев, схожих с ней тонкими чертами лиц с черными глазами,высоких и стройных, он силком толкал на знакомство с ней, но Лачин не замечала их в упор, обегая стороной. И он стал мучиться от того,что душа может изойти воем растущего щенка, или вовсе охватиться полымем не знавшим удержу, как было при Аксинье, а загасить его не найдется средств. Терзал себя за то, что нашел время на прискок в аул, что не бросил все там на волю судьбы, не пристроил Лачин хоть к Катерине, не отказавшей бы на время под подозрение, а привез сразу в свой дом с кроватью, сам сиганув в угол, ставший продолжением закутка в вагоне. Но идти стало некуда, Катерина отшила из-за потерянного пусть смурного доверия к себе, объявленного им в глаза, ощущаемого как показал опыт наравне с ревностью. Хоть почти забратого им назад, да успевшего нанести рубец. Поддержка от Швыдковича истаяла сальной шкваркой на сковородке, какой была на самом деле. Он же настаивал на том, чтобы изгнать Лачин из военного городка как раздорный элемент между нациями, который туркмены готовы сничтожить, как только она выйдет за ворота части. Совместной жизни с казачкой на том пришел конец, хоть ближе ее вокруг никого не было. Новую конурку для уборщицы командир части предусмотреть не мог, полк был укомплектован что на воинский состав, что на обслуживающий персонал. Благо, дал разрешение на проживание ее на территории части, разделив дом Григория на две половины. Пока через завеску ввиду ухода за ней, отощалой, с заслугами ее отца.
  За окном пуржила метель,редкая в этих краях как горбы барханов на Дону,превращая вечер в долгую ночь. Григорий подкинул в печку пару крупных щепок от рубленного горбыля,снова умостился за столом,собираясь изучить карту со штабными пометками. Но полог отплыл в сторону, пропуская Лачин с кувшином молока и тарелкой пирогов с начинкой из творога. Он как-то обмолвился, что они напоминают донские услады к чаю из липовых цветков. Чай тут был зеленый, пили его без сладостей, изредка позволяя на десерт рахат лукум, по этой причине девушка оставила без изменений обычай своего соседа по дому выпивать перед сном стакан молока.
  - Как у тебя на работе? - спросил он, когда она заняла табурет напротив,стараясь глядеть мимо нее. - Замечаний не получала?
  - Замечаний нет, - кивнула она, потревожив кивком множество длинных косичек с серебряными монетами из царской России. Ларец, набитый иранским, афганским, даже индийским серебром, остался в отцовской юрте, покинутой ею навсегда. - Заходил Никитин, заместитель командира полка, сообщил, что из Москвы прибыл начальник штаба. Новый.
  - Дождались, - хмыкнул Григорий в усы. - Кого прислали?
  - Кагальницкого, - покривилась она алой щекой при смугловатом лице. - Мы его еще не видели.
  Собеседник зыркнул на девушку, подвинул к себе налитый ею стакан с молоком и тряхнул взбунченным чубом:
  - Час от часу... - передернул он плечами. - На Дону цельная станица Кагальницкая по короткому Кагальник. Ежели заглянуть в историю, как раз остаток от хазарского каганата.
  - Какого каганата? - с усмешкой переспросила она.
  - Тебе это не надо, - ухмыльнулся и он. - Я к тому, что тож на тож тожем и остается.
  - Каким тожем?
  - Тю, все по русски знаешь, а тут споткнулась.
  - Я училась в русской школе, отец приучал дружить с русскими. И дома было много русских книг.
  - Оджак, твой отец, был муллой дальновидным. Но в нашем гуторе у тебя выходит промашка, потому как табуретку ежели поменять местами, табуретка и останется.
  - Но там будет уже другое место.
  - А табуретка одна.
  - У нас в юрте если что передвигалось, то только с пользой.
  - А тут одна. Ишь ты, говорливая, - Григорий прихлопнул ладонью по столу. Разломив пирожок, показал творожное нутро, сунул половинку в рот. - Больше ничего нового?
  - Есть, - Лачин кинула на него тревожный взгляд и положила свой пирожок на верх стакана. - Тетю Катерину отвезли в госпиталь в Мерве.
  Он долго жевал пряную мякоть, затем буркнул:
  - Знаю.
  - У вас будет ребенок?
  - Кажись, так.
  - Это твой ребенок?
  Григорий вскинул голову и с твердостью заглянул в зрачки собеседницы,округлившие и глазницы:
  - А с чего это такой интерес?
  - Я так...
  - На так и перетакивать нечего, - оборвал он осевшим голосом и встал со стула. - Сбирай со стола и ложись спать...
  Прошло несколько дней, в течении которых жизнь в городке с округой замерла на движение, напоминая о себе ранними подъемами в казармах с пробежками до уборных и в столовую.За забором жизни не было, кони проваливались по пузо, пешие блукали слепыми, натыкаясь случайно на что искали, или к чему не спешили. Связь висела концами проводов на телеграфных столбах, она пыталась пробиться в никуда светом прожекторов. Если по всей Руси в такую погоду звенели колокольцы, а в постоялых дворах зажигались любовные при лучинах страсти с наградами от гриневых заячьих с барского плеча тулупчиков разбойникам пугачевым, то в каракумских песках барханы каменели от безнадежности, выпираясь из мятежного поля редкой вершиной с еще одним смерчем над ней. Живое укрывалось снежным покровом до момента, когда над головой все стихало, настигнутое гибелью плоти. Или смертью ветра.
  Наконец пурга стала утихать, лютуя только по ночам под морозную крепость. Она завалила плац толстым слоем снега, который армейцы не успевали прогребать под дорожки с узкими тропками до штаба с казармами и пошире к зданию кухни. Григорий после неловкого разговора с Лачин, покидавшей дом лишь по штабному принуждению, пошел к командиру полка с картой, испещренной новыми условными знаками. Старые, проставленные еще под приглядом Швыдковича, могли завести эскадрон в погоне за басмачами по сусанински - в никуда. Если в них были положительные моменты, они заключались в обводе красным карандашом опасных мест скопления банд, требующие доводки через конные группы разведки. Он уже подходил к штабным дверям, когда из них вылетела Лачин в пальто внакидку,купленное Григорием с наступлением холодов. Сунулась лицом в кожанку, перехваченную ремнем портупеи, и отшатнулась назад как от стены, вытягиваясь в лице.
  - Ну примай, казак, какая есть, - проворчал Григорий, одергиваясь за полы. - Что за оказия тебя укусила?
  Девушка заметалась глазами, поджимая руку к груди, а коленку под длинным платьем к другой коленке. Он посмотрел вниз, она стояла на снегу в парусиновых тапках на босу ногу. Вспомнил, что ночью приснился сон, будто с кровати срывали простыню с наволочкой, прошитые Катериной на свои инициалы, оставленные ею при уходе ввиду скорой стирки в солдатской прачечной.
  - Опять играешь в молчанки? - не удержал он недоумения.
  - Ребенок... - пролепетала она.
  - Какой ишо ребенок?
  - Твой. Девочка.
  - Мой!?. Моя!..
  - Она задохнулась. В своей пуповине...
  Григорий побледнел, не зная, куда приладить нагайку, ставшую лишней в руках, в голове пронеслась мысль о том, что и на том свете есть кому позаботиться о его спокойной жизни, коверкая ее на свое усмотрение с жестокими упреждениями без адреса. Сначала Аксинья лишилась дочери, погодя не стало Полюшки от Натальи, пришел черед и на безымянную душу от Катерины. И не было вокруг ни смертельных врагов, ни душегубов без души, ни признаков болезней, не успевавших развиться в безвинных телах. Не было ничего. И было все, бороздившее душу острыми зубьями бороны.
  - Они ишо в лазарете?
  - Да. Ты к ним не проскачешь, там все занесло...
  Григорий отстранил девушку с дороги, пройдя по коридору до кабинета командира полка, положил на стол планшет с картами и подкинул концы пальцев к кожаному картузу:
  - Разрешите отлучиться!
  - Куда, товарищ Мелехов? - оторвал тот голову от бумаг. - У меня к вам разговор.
  - За Катерину с ее своеволием? - продавил он слова сквозь губной излом.
  Пошел не дожидаясь ответа широким шагом к двери, сменив его за ступенями в штаб на скорый бег, ощущая спиной тоскливо тревожный взгляд Лачин.
  В приемной лазарета колыхался стойкий гул от негромких голосов посетителей, больше туркменов, внявших передышке пурги. Григорий проскочил в регистратуру, сунул голову в окно, спросил рваным голосом:
  - В какой палате Чукарина, роженица?
  - В послеродовом отделении, это другой корпус, - женщина в белом колпаке с красным на нем еще царским большим крестом прищурилась в его кожаный картуз со звездой. - Вы из воинской части?
  - Она живая? - передохнул он.
  - Да.
  Григорий долго не мог натянуть белый, узкий во всем, халат на кожаную куртку, отяжеленную саблей и маузером с подсумком для патронов, бросив на санитарку угрюмый взгляд, заспешил под ее молчание по коридору к палате. Увидел Катерину, сидящую на кровати с подушкой за спиной, бледную,растрепанную на богатые волосы. Роженицы на других койках живо повернули к нему лица с темными кругами под нижними веками и с крупными бледно розовыми губами. Григорий подхватил табуретку при двери, подсел к сожительнице, поедая ее теплым вниманием.
  - Явился громом посередь светлого неба, - ответила она слабой взаимностью. - Как ты пробился до Мерва?
  - Туркмены помогли, - он пристукнул о пол концом сабли, заводя ножны за спинку стула, стараясь утихомирить бурное по прежнему дыхание. - Как ты сама?
  Катерина отвела было глаза, протянула, поморщившись от боли, квелые пальцы к животу. Затем заполнила зрачки нестойкой виной и ответила:
  - Никак. Выхолостилась что на утробу, что на душу.
  - Понимаю, - кивнул он, пытаясь упрятать ее руку в своих ладонях.
  - Холодные...
  Она отстранилась,передернув плечами под байковым халатом,укрыла руки за отвороты Григорий распрямился, уставился невидящим взглядом в край кровати, стараясь ухватить за хвост ускользающие мысли. Но они уходили, опустошая голову чугунком с лапшой, опрокинутым хозяйкой в решето для слива отвара.
  - Ужился со своей квартиранткой? - нарушила она молчание под острым вниманием рожениц, готовых принять грудничков для кормления. Убавила голос и усмехнулась уголками поблекших губ. - Не нашел ей жениха? Гутарили, ты сбиралси покинуть дом в угоду ей, да Соколов приказал разделить его на две части летошным одеялом, а потом разгородить вас деревянной стенкой.
  - Так ты ж не приняла! - машинально отозвался он. - А женихов она гонит от себя полным недоступом.
  - Знаю, - снова ухмыльнулась она сама себе. - Упорная.
  - Как Азов. Мы его взяли, да император Петр нас не поддержал. Пришлось вернуть туркам.
  - Ты ее не вернешь, она признает только тебя.
  - И куды с ней прикажешь?
  - Сойдись, - Катерина обреченно вздохнула. - Она уже зрелая.
  Григорий напрягся, облизав пересохшие вдруг губы, оторвал взгляд от кроватного бока. Сердце перешло на дробный перестук, будто споткнулось на ровной дороге. В палате прекратилось шевеление, навязывая желание оглядеться вокруг. Катерина повернула к нему бледное лицо:
  - Скажу тебе за эту Лачин, Швыдкович собрал делегацию из аула, где она проживала и натолкал ее на приход к командиру полка. Это чтобы они потребовали ее назад как соплеменницу.
  - Зачем?
  - Он ненавидел тебя, выдумывал, как бы сничтожить. Да Соколов с Никитиным встали за нее горой, мол, она пока пристроенная, - Катерина прижала ладонь к груди. - Там бы ей был конец.
  - От, сука, ничего ж ему не делал, - прохрипел он осевшим голосом.
  - Как не делал, когда ишо в вагоне хотел застрелить его за дядьку Сашку. Рази от него скроешь!
  - Усмотрел, вша вертлявая...
  - Прибав суда мое признание, что жалкую только по тебе.
  - Пошто тогда отвертаисси?
  - Я уже приняла решение, тут стало пусто как в степу по осени. А ты сходись с этой девочкой.
   Значит, мне полный отлуп?
  - А зачем ты мне теперь, когда все кончилось. И было ли что, у тебя на душе тоже чисто, как в том анбаре перед посевной. Опустело там, кумекаю,после смерти твоей Аксиньи. Ничего не скажу, баба была избранная, опосля нее ты и стал никакой, - Катерина сморгнула ресницами набежавшую влагу, задавив на корню приступ безутешного плача, готовый вырваться из груди, разбухшей от невостребованного молока. - Ты казак вольный и был таким завсегда, советскую власть не принял, она для тебя чужая. И я казачка, родилась на вольном Дону. Иди своим путем, дорога у тебя длинная.
  - А ты куда?
  - Я на Дон, в свой хутор с куренем. Могеть, не разграбленный ишо пришлыми до плетня вкруг база.
  - А вдруг обойдется?
  Катерина не удержала слез, хлынувших по краям опавших щек, заспешила с утиркой их ладонями. Развернулась лицом к сожителю, не пряча женскую душу, давшую слабину:
  - Не терзай ты нас, Григорий Пантелевич! Ты ко мне тянисся и я без тебя никто, ты ревнуешь и я ревную, оттого хвостом когда вильну, чтобы наперед тебя. Ты с норовом и я без удилов. А как жить, когда согласия меж нами нет...
  
  Совещание в небольшом кабинетике командира полка подходило к концу. Офицеры, тесно сидевшие на стульях вокруг дубового стола с царскими резными вывертами по нему, готовились и выходить в обнимку. На повестке оставался один вопрос, кого поставить во главе операции по отлову главной банды басмачей под руководством Джунаид-хана и установить в Мервском велаяте порядок и спокойствие, бывшие в нем до революции. Операция была обсмыгана до мелочей, исходя из местных условий с возможностями полка,но кандидат на ее выполнение назван не был по причине смерти Швыдковича, бывшего начальника оперативной части штаба, имевшего настырность на назначение своих людей. С приездом нового не как бы курсе всего,занявшего вместе с его должностью и дом, в котором тот проживал. Катерина, отбыв свое в лазарете, собрала вещи и уехала на Дон, не согласившись на продолжение службы в части, не попрощавшись с Григорием, подтвердив подмеченное народом, что долгие проводы это лишние слезы. Григорий согласился с ее поступком в уме, не приняв его сердцем, не желавшим избавляться от занозы, своей что на родину, что на казачью любовь, назойливую до изматывания души по ночам. Не переменчивую как зима на Дону, но настойчивую как степной суховей. Кагальницкий приглядывался к офицерам, уделяя больше внимания бывшим царским служакам нежели командирам из народа, подоспевшим за недолгий срок. Скрупулезным рассмотрением дел он вызывал у них опасения на начало новых чисток, куда более основательных нежели начальные после окончания Гражданской войны. Тогда надо было побеждать режим любой ценой с любым армейским набором, нынче пришла пора крепить советский строй ставленниками из своих. Такая практика существовала со времен Римской империи с прокураторами на завоеванных территориях,не дававшая сбоя в веках. Тем более,Россия из-за многонациональности порождающей тугодумство, не была похожа на другие страны. От русских можно было ожидать всего, одинакового со стоянием в 1480 году на реке Угре, уронившего в тупик орду татаро-монгол под управлением Мамая и одарившего Русь беспоследствием за 243-летнее иго. Хотя степняки были куда мощнее княжеской рати, да нервы у русских оказались крепче.
  Полковник Соколов оторвался от спинки резного стула и бросил на столешницу локти Он давно присматривался к Григорию,делая для себя выводы не только по его боевым качествам, а и внимая мнениям со стороны заместителя Никитина с другом Мелехова лейтенантом Панюковым по поводу его отношения к новой власти.Оценка комэска была куда более положительная, призывающая повысить к нему доверие, особенно после гибели Швыдковича,готового сдать их карающим органам за одно подозрение в измене революционному курсу. Его подменил офицер не из своих, а соплеменник, присланный из Москвы,чем подтверждался тотальный надзор иудеями над законной властью страны разваленной по их задумке. Цель прослеживалась невооруженным глазом, это стать хозяевами сокровищ, собранных русскими, чтобы через русских же с их богатствами и пробивным характером прийти к власти во всем мире.Это противоречило духу нации имея место на ее осуществление через обещание осчастливить низшие слои населения построением рая на их земле. Российская империя как раз собирала такие слои под свою пяту в отличие от Римской, Византийской, Австро-Венгерской, Французской, Великобританской и других, обходивших их стороной с обиранием до нитки. Полковник пригладил русые волосы и обвел присутствующих внимательным взглядом:
  - Предлагаю назначить командиром соединения из двух эскадронов комэска Мелехова - он невольно вильнул глазами в сторону Кагальницкого,тоже ощупывавшего собрание прищуром узковатых глаз. - Офицер он проверенный, показал в стычках с бандами твердость духа и решительность характера.
  - Из какого этот Мелехов будет сословия? Я знаю по его делу, что он как Буденный из бывших унтеров,- осведомился начальник оперчасти, присматриваясь к Григорию. - Тот из крестьян, а про Мелехова ничего нет.
  - Из казаков. Швыдкович предлагал послать его прощупать банды Джунаид-хана, но с одним эскадроном, что было бы равносильно самоубийству.У Джунаида в каждой банде от трехсот до пяти тысяч сабель, а в эскадроне всего сто шестьдесят,- пояснил Никитин. - Мелехов награжден при царе Георгиевским бантом, при советской власти двумя орденами Красного Знамени.
  - А два эскадрона разве изменят ситуацию? - ухмыльнулся было еще один сотрудник оперчасти, сидевший рядом с Кагальницким. И поперхнулся под его косым взглядом, заставив командира полка посмотреть на обоих более внимательно.
  - Джунаид-хан, как донесла разведка под вашим руководством, переживает из-за непогоды безлюдье, затаившись в колодце Орта-Кую, - сказал он. - Численность банды при нем составляет не более пяти сотен,все местные жители. Остальные члены разошлись по своим аулам до общего сбора по весне.
  - С ним ясно, отогревается под тандыром, накрытым бабьим подолом, - покривился Кагальницкий. - Я хочу прояснить ситуацию про награды Мелехова, в деле указано о награждении его одним орденом Красного Знамени, за умелые действия при отражении атаки на военный городок. Откуда взялся второй?
  Никитин покосился на Мелехова и развел руками, показывая,что всего при переменах строев не усмотришь. Григорий начал было пояснять:
  - Я служил у Буденного в должности комполка, а когда вышел в отставку, на Дону зачался сполох. Потому свои документы запрятал в курене...
  -...и приняли участие в Донском восстании, уничтожив их как улику, - усмешливо дополнил оперативник.
  Григорий нахмурился, сложив карту, сунул ее в планшет:
  - Я распинаться перед вами не буду, не на допросе в НКВД. Тогда все бежали кто куда, - он повернулся к оперу. - Напомню только, что на казаков давно объявлена амнистия.
  - Не на всех, белогвардейские офицеры, в том числе казачьи, у нас по прежнему на учете, - Кагальницкий подергал крыльями крючковатого носа. - И не заноситесь по поводу НКВД, здесь не донская вольница.
  Григорий почувствовал, как тело прошила судорога, натянув его струной, готовой отозваться на оскорбление. Он подобрал живот и вжал локти в столешницу, подумал о том, что советская власть держит любую ситуацию под контролем через замену одного отыгравшего еврея на другого, имеющего право обгадить предшественника до положения врага народа. Лишь бы пульс по нужному ей направлению не ускользал из-под пальцев. На место Швыдковича пришел Кагальницкий, схожий с ним близнецом из утробного гнезда,продолжающий передавать ему информацию даже после своей смерти. Новый оперативник мог бы не заглядывать в дела, перед ним их держали, раскрытые на нужной странице. Слуха коснулся голос лейтенанта Панюкова, прозвучавший в тишине выходом из тупика:
  - Но здесь и не НКВД, товарищ комиссар, а кабинет полковника действующей Красной Армии, - лейтенант встал со своего места, уверенно сказал: - Я лично поддерживаю предложение командира нашей части, считаю Мелехова достойным встать во главе соединения. Если бы не его действия, нападение басмачей на часть обошлось бы по жертвам еще дороже.
  Офицеры словно ждали такого выступления, поднявшего их в несогласие с насилием, исходящим от опера, пусть вопреки уставу с нарушением субординации. Но они не понимали, что все только начинается, надеясь на сплоченность, которой на деле была грош цена под гайки, начавшие поскрипывать от перетяга. И когда оперативник поддержал вслед за остальными решение общего собрания они, молодые, опьяненные победой над новой метлой, не увидели усиления его неприязни к себе через свои же насмешки, сблизившие их, казалось, еще больше. Не ведая о том, что самый крепкий камень разлетается на мелкие куски от удара молотком в нужное место. И первый удар пришелся по Григорию, облегченно вздохнувшему было со смертью Швыдковича, но ощущавшего его по не подводившему предчувствию. Во время очередного посещения штаба Кагальницкий вдруг перегородил дорогу в узком коридоре и молча указал на дверь в свой кабинет. Резко дернув плечом, Григорий переступил порог небольшой комнаты, граничащей с кабинетом комполка.
  - Присаживайтесь, товарищ Мелехов, - указал оперативник на стул перед столом. - Надо уточнить несколько вопросов по вашей анкете, разрисованной вопреки делу под героя гражданской войны.
  - Какому делу? - стриганул тот черными зрачками.
  - О службе у белых. Разве не так?
  - Мы все были тогда героями, что по нашим, что по вашим, - не остался Григорий в долгу, отставляя ножны с саблей назад и присаживаясь на стул. - А о той службе прописано во всех моих анкетах и давно заамнистировано. Я вам уже упоминал.
  Кагальницкий криво усмехнулся, вытащив одну из папок из ящика стола, развязал тесемки и переложил листы, переписанные с оригиналов женским почерком:
  - В вашем доме в хуторе Татарском случилась трагедия, убили вашу сестру с ее мужем. Вы на допросе показали, что не знали об этом, потому что находились у родственников далеко от дома. Вы это подтверждаете?
  - Я сказал все. Там должны быть записаны показания Зыкова, соседа по куреням, свидетеля того преступления.
  Григорий ощутил холодок, поднявшийся от низа живота, в голове пронеслась мысль о том, что расправа над Кошевым будет преследовать его всю жизнь несмотря на то, что не он ее задумал. Будто все предревкомовцы из местных, выдвинутые вождями революции для управления проигравшей нацией, были каким-то образом связаны с потусторонним миром, не терявшим надежды на отмщение. Он обернулся на разговоры с Оджаком, обращавшим его внимание на обустройство мироздания из противоречий, в котором телесный мир тесно соприкасался с духовным, находя сейчас очередное тому подтверждение. Успел подумать, что рассуждения в том направлении хороши,да будет лучше, если держаться от них подальше, когда дверь открылась и в кабинет вошла Аида Семеновна. Окинув Григория чувственным взглядом, будто знала о нахождении его здесь, разложила на столе хозяина несколько листов, отбитых на машинке, и снова развернулась к нему с нагловатой улыбкой. Опер подписал их вслепую, как делал Швыдкович, подвинув под руку главному бухгалтеру, с интересом понаблюдал за недвусмысленной игрой складок на ее лице. Осклабился и сам, заставив комэска бороться с окрасившей скулы волной смущения:
  - Вы так тесно знакомы?- поинтересовался он у сотрудницы с натянутым удивлением.
  Аида Семеновна крутнула широким задом и утвердительно кивнула:
  - Теснее не придумаешь, правда, товарищ Мелехов?
  Григорий насупился, нутром ощущая в вопросе подвох, ответил, переламывая внутри себя насмешливость обоих расправкой плеч:
  - Вам виднее Аида Семеновна, ежели решили осведомить об том начальника оперчасти А с меня какой спрос, я на войне, она дозволяет.
  - А он все знает, у него такая должность, - пошловато хохотнула она. - А держать в себе секрет, отяжелять душу лишним весом. Как тебе, Кагальницкий, наш союз?
  - Это так, но с такими делами надо быть осторожнее,- засмеялся тот. - Разлагать дисциплину в воинской части близостью с женами сослуживцев никому не дозволено. Тем более, офицеру.
  - А кто об этом узнает, - лукаво вздохнула бухгалтерша, берясь за ручку двери. - Разве что на суде офицерской чести сам таки и выложит.
  Дверь за ней закрылась, отсекая и душевное спокойствие Григория, прихваченное ею на всякий случай
  - От пошлячка,подкинула мне с бумагами и ваш секрет, - ухмыльнулся Кагальницкий. - Как она вообще в постели?
  - Не пробовал, - Григорий сцепил зубы поняв, что это начало разматывания клубка под его репутацию с пятнами из прошлого. Если будет вовлечен начальник снабжения части, муж бухгалтерши, на освоение трудовых лагерей можно ехать по собственному желанию. Оперативник прищурился, меняя за щелками настроение в обратную сторону, пролистав страницы, остановился на одной и сказал:
  - Тогда продолжим, эти показания подшиты к делу. Но здесь есть пояснения некоего Собчакова, исполнявшего в то время обязанности рассыльного, возглавляемом при ревкоме Михаилом Кошевым. Из них следует, что за несколько дней до совершения злодейства он видел вас бредущим с сыном в сторону местного кладбища.
  Григорий заставил себя откинуться назад и удивленно вскинуть брови, не в силах вытеснить из головы образ человека с бреднем на плече, окликнувшего его на оплывшей от солнца дороге. Тогда они не признали друг в друге станичников, а Мишатка пояснил, кем он был при Кошевом.
  - В нашем хуторе казаков с такой фамилией отродясь не бывало, она похожая на русскую, с их и спрос, - напористо отрекся он. - Со мной заводили по этому делу разговор в вербовочном пункте Ростова, да ничего до се не нашли.
  - Плохо искали, - буркнул оперативник под хрящеватый нос. - Есть еще свидетель, но он пока недоступен.
  - Катерина!?. - упредил его Григорий, заставляя себя в который раз держать лицо. - Баба чего тольки со зла не ляпнеть. Как ишо не сделала меня убивцем Швыдковича когда того понесло в гущу басмачей.
  - А вы где в тот момент прятались? - быстро спросил Канальницкий.
  - Поднимал в атаку эскадрон, - сузил тот губы, ощущая грудную тесность от петли, сжимавшейся вокруг шеи без видимых улик. - Мог бы его в полосатом стаде и не приметить.
  - Вам это было бы как раз на руку. Тут и Чукарина, и мой предшественник, вами не замеченный, и продажный по вашему Кошевой. Все, к сожалению, разбежались дальше некуда, - оперативник сложил подсиненные чернилами листы снова в папку. - Будем стараться собрать их вместе.
  - Сбирайте, а мне в поход надо готовиться.
  - Готовьтесь, товарищ Мелехов, - как бы с ухмылкой согласился тот. - Желаю вам вернуться в часть со щитом, как говорили в древней Руси...
  Прошло несколько дней, и хотя снежный самум утих, морозы за двадцать градусов не спадали. В велаяте намечались тишина со спокойствием, дававшие право туркменам из близких аулов наполнить городской рынок сушеными фруктами с бараниной, сыром и мягким сверху, но тугим на пробу лавашем. Эскадроны готовились к походу за Геок-Тепе, и более северный Кызыл-Арват, ближе к границе с полудикими племенами каракалпаков.Эта часть Туркестана не требовала русского мягкого покровительства, предпочитая ему вековые устои, и басмачи здесь чувствовали себя хозяевами жизни, казня и милуя соплеменников по законам адата. И хотя русская пословица гласила, что в семье не без урода, отщепенцев из среды средне азиатов было наименьшее количество. Мусульманская вера в этом вопросе была куда мощнее христианской, урезав в первую очередь свободы женщинам,главного источника всех правонарушений, отказав во вторую купцам из евреев поставщикам вина с табаком пересекать границы своих государств. За это и боролись патриоты, насмотревшиеся на жизнь русских диаспор с другими христианскими, вооруженные до зубов как во времена насилия над собой воинов Чингисхана, закончившееся с рождением одноверца Тамерлана. Но жизнь состояла из противоречий, толкавших человечество к развитию, на какое оно было способно, через войны в первую очередь, не давая ему зарасти ряской тугодумья. А потом через великие умы, рождавшиеся скачкообразно в череде веков.Поэтому бойцам из эскадронов раздали башлыки из царских еще запасов с длинными концами через подмышки за спину, не забыв снабдить валенками, сваленными в сибирских закутьях. И наметили командирам маршруты продвижения по землям, пристеганным еще царями к Российской империи, для дальнейшей их эксплуатации в личных выгодах с русскими и не русскими купцами под лозунгом освобождения от байско-религиозной зависимости.
  Григорий накидывал на плечи длинную до пят шинель из добротного царского сукна, оставалось надеть буденовку с матерчатой синей звездой,с широкими внахлест ушами и мягким козырьком,подсмотренную на фасон от шеломов русских ратников из глубины веков,взятую головкой революции для большего к ней доверия народа.Когда вестовой передал приказ командира полка явиться к нему. Лачин отклонила завеску, положила на стол шарф, связанный из верблюжьей шерсти, спросила, окинув быстрым взглядом:
  - Что-то случилось?
  Он навернул его вокруг шеи, застегнулся на пуговицы. Ответил не оборачиваясь:
  - Соколов вызываеть, может, от Авксентьевского пришло какое распоряжение.
  - В велаяте пока тихо.
  - Была бы должность, а работа найдется,- хмыкнул он. - Твой ошейник дюже теплый.
  - Это шарф.
  - Ну...
  - Ты потом на конюшню?
  - Если не поступит другого приказа.
  Он вышел на мороз, стараясь отхватывать его, колко-жгучий, короткими вдохами. До выступления эскадронов в поход по заснеженным пескам была еще пара дней, благо, наст обещал быть крепким, а маршрут проложен по местам, освоенным караванами по шелковому пути. Бойцы занимались смазкой оружейным маслом винтовок с карабинами и пулеметами на пароконных тачанках, умудряясь раздобрить от быстрого замерзания лампадным маслом и выхаживая коней на выносливость добавками овса.Кожаная упряжь тоже дожидалась смазки, дабы не пойти от мороза ломкими трещинами,но тут годился деготь для ступиц. Григорий подобрался мыслями, покосившись в сторону конюшен, пустых снаружи на бойцов, завернул на дорожку к штабу. Дверь в кабинет комполка открылась на момент, когда он протянул руку к ручке, выглянувший за нее Соколов приказал ординарцу никого не впускать и поманил рукой, предлагая подсесть к столу, за которым уже сидел его заместитель.
  - Ну что, казак, поговорим наконец по существу и без свидетелей? - заняв свое место, предложил полковник, насторожив неуставным обращением. - Как тебя новый опер к стенке прижал, будто оживший Швыдкович, про которого ты даже не ведал, а он за тобой с пеленок ходил.
  - Я только в вагоне прознал, что это Швыдкович дядьку Сашку убил, коневода при графах Листницких. - Григорий облизал губы. - Вот тебе и красный политрук...
  - А твоя Катерина про это знала, да молчала, - подлил тот масла. Повернулся к Никитину. - Так, товарищ подполковник?
  - Именно, товарищ командир, - откликнулся тот. - У меня с ней был по этой части разговор, но она не дюже чтобы расслабилась.
  - О нем попозже, - Соколов покосился на комэска. - Присматриваюсь к тебе давно и скажу прямо, не простил ты коммунистам ни своего унижения как казачий офицер ни тем более расказачивания.
  - А с чего бы я тут оказался? - напрягся тот. - Ежели начали с того расклада, то сдали бы меня Кагальницкому и отправили через Дзержинского в троцкие лагеря.
  - До председателя чрезвычайки тебя бы не довели, а идею про изолированные лагеря на Соловках подал Троцкому Глеб Бокий, бывший в Ташкенте главой Чрезвычайной Комиссии в Туркестанском военном округе, он руководил там операциями. Проработал год и поехал в Москву на повышение к Урицкому в ВЧК, заместителем начальника особого отдела.В друзьях у него был Яков Блюмкин, убийца немецкого посла Мирбаха в Москве, после чего началась Гражданская война, поэта Сергея Есенина за отказ того сотрудничать с ВЧК и другие значительные. Другом был Юровский, уничтоживший царскую семью и, как ни странно, Николай Рерих, философ, живописец. Назначение Бокий получил не за хорошую работу, за зверства с задержанными с их расстрелами. И за попойки с оргиями, наподобие адовских из сочинений римских писателей типа Апулея. Вы их читали?
  - Я в литературе никакой, казаки на военной службе с утра до ночи и с лета до лета, - сознался Григорий. - Но за евреев знаю, что они до женских утех дюже охочие, скуреха одна сказывала, всю вылизал, даже там, где сама о тех местах не знала.
  - Кто такая скуреха?
  - Баба, бывшая замужем и потерявшая мужа на войне. По казачьим правилам она учит ладить с девками молодых казаков, чтобы не возникало желания их насильничать. К ним захаживают и женатые казаки, ежели в семье какие нелады.
  - Мудрое решение, можно сказать народное, - улыбнулся полковник. - А лагеря за тобой ходят по пятам, как и за нами, за разрешенное нам пролитие крови, но по приказу. А это уже не их дело, а праведность судьи небесного.
  - По приказу я проливал ее, когда нас натравили против германца, - насупился Григорий, - Потом пускал руду по совести, обертаясь на убитых родных с перемолом нажитого вражьим наскоком из России.
  - По той же причине многие из нас предпочли перейти на сторону басмачей и уйти через Афганистан в Европу с Америкой несмотря на то, что Родина и честь дороже.
  - Лихо вы взяли, товарищ полковник, - опешил тот. - А раньше так не думали?
  - Думал, да не успел. У тебя, казак, тоже ничего не получилось, и остался ты тут потому, что надеялся на новый строй, который не посмел бы затронуть казачьих привилегий. А когда на деле увидел, к чему ведет коллективизация с уравниловкой под гребенку, растерялся хуже прежнего. И тебе на тот момент стало все равно, кого и за что рубить. Так?
  - Все равно стало тогда, когда вместях с родиной я семью потерял с детьми и с любушкой. Опереться стало вовсе не на кого, даже подпорку вышибли. Вот тогда я задрал голову и завыл на луну как волчиша перед смертным боем, - зажался комэск плечами, - Один шаг до база оставался, а с ним до расстрела, так что дюже не напирайте, не за зипунами к туркам мануете и не за ясаком в Сибирь. Да и я не Ермак Тимофеевич. Что я вам еще успел натворить?
  - Прими сочувствия, товарищ Мелехов, у нас тоже не все прошло гладко, - комполка огладил рукой подбородок. - Но все же разговор у нас состоится, он о том, что мы стали невольниками чести во времена наступившего бесчестия. А оно для русского человека неприемлемо, по этой причине Русь и зовется Святой. Надежда на Сталина, проявившего себя противником ленинского пути несмотря на обратное в его речах с трибуны съездов и сделавшего Ленина паровозом будущего коммунизма, но начавшего очищать власть от засилья жидовских элементов, затлела пока угольями будущего костра. Это, уверяю тебя, не французская забава на манер: революция имеет привычку пожирать своих детей.
  Григорий оглянулся на Никитина, сидящего как-то боком:
  - Вы предлагаете мне вступить в Союз царских офицеров? - решил догадаться он. Признался. - Я плыву навозом по течению, а вы мне за нашу борьбу.
  - Такое решение ты примешь сам, а мы остаемся верными прежнему долгу, которому давали присягу. - ответил тот, не обратив внимания на жалобу собеседника. - Есть у нас подозрение, что Швыдкович нашел острие шашки не спроста.
  - Надумали никак запугать? - удивился Григорий. - Зачем тогда назначили командиром соединения?
  - Потому что заслужил, в том числе устранением этого пса, метившего на место начальника штаба, а затем и командира части.
  - То слова пустые.
  - Верно. Они, как говорится, к слову - сказаны и забыты. А что потом?
  - А потом что?
  - Вот для этого мы тебя позвали, чтобы разъяснить положение сегодняшних дел в стране, освобожденной якобы от своих мироедов, вместо которых евреи нагнали к нам стада всеядных свиней со всего мира в виде соплеменников с обещаниями свобод и сытостей, взявшихся пожирать душу русского народа.
  - Я слыхал, что революцию затеяли на жидовские деньги банкиров из Германии.
  - Вкратце поясню, как они замутили беспредел, - Никитин пригладил волосы и чуть откинул голову. - В Америке к власти пришел Вудро Вильсон, президент, близкий к финансовым воротилам из евреев, который дал добро на основание ими Федеральной Резервной системы, охватившей щупальцами американскую с европейской экономики. Ленин в то время с Троцким были в Европе персонами нон грата, нежелательными, их намеревались выслать, но за них вступился Виктор Адлер, знаковая фигура в среде магнатов. Он протащил банкира Макса Варбурга в руководители немецких спецслужб, который основал под своим контролем "Ниа-банк" в Стокгольме. Деньги пошли в руки в том числе прохиндеям мирового масштаба Карлу Моору, швейцарскому социалисту, и Александру Парвусу, контролировавшему доходы еще за постановку в Германии пьес Горького. Парвус оставлял себе якобы двадцать процентов от всей суммы, Горькому, усыновившему брата еврея Свердлова, отсчитывал четверть от нее. Остальное шло на нужды большевиков. Германия по предварительным подсчетам потратила на революцию в России 382 миллиона рейхсмарок. Но дело в том, что ни большевики, ни Горький этих денег не видели.
  Григорий с усмешкой качнул головой и переспросил:
  - Значит, народный писатель Алексей Горький тоже был в числе жирных свиней?
  - Именно так, он тоже был членом масонской ложи. Боюсь, что избавиться нам от них придется как в Евангелии от Луки - падением с высокого уступа в озеро, чтобы потонуть. Вместе с ними.
  - А Ленин с Троцким исполняли волю своих хозяев за их спинами?
  - Они вершины айсберга, какой потопил "Титаник". Троцкий, например масон чисто еврейского второго эшелона, ступени его начинаются в их пирамиде после тридцать третьей. Дальше левиты, иллюминаты, и сам Сатана. Их можно было убрать парой точных выстрелов, но русский народ возжелал перемен и охотников на это дело не нашлось. А вот на уничтожение родных кормильцев - всегда пожалуйста, начиная с царя и кончая городовыми, блюстителями порядка. Кстати, с дворниками из своей же среды.
  Григорий вспомнил проповедь хуторского попа в церковно приходской школе, в которой говорилось о бесах, вселившихся в тех свиней. Но промолчал под внимание Никитина, уловившего в нем расположенность к диалогу:
  - Нынче намечается разворот строя на сто восемьдесят градусов с объединением армейских частей под началом иудеев с насаждением ихнего правления с отменой для нас Бога и с переходом накоплений России в их руки. Потом, когда оседлали бы нашу силу, они устроили бы поход через Афганистан в Индию с внедрением в этих странах своих социализма с коммунизмом. Европа на ту аферу им бы не поддалась, Франция с Германией, к примеру, заменили римское под еврейским натягом вредное католичество на протестантизм, это почти атеизм с упрощением до предела церковных догм, - подполковник достал папироску из портсигара, постучал по столу мундштуком. - Евреи мечтают придти к власти во всем мире через русскую армию, самую стойкую в мире, подтвердившую ее веками, а потом через уравниловку всего и вся под их присмотром, чтобы стать единоличными хозяевами. А этого в природе не может быть по причине, в ней каждый занимает свое место. В России эта их вредоносная деятельность началась со времени основания государства Русь и не кончалась никогда. Особенно это проявилось в русско-японскую войну, на которую тебя не позвали, иначе нет гарантий, что ты остался бы в живых.
  - Я тогда был ишо малой, но шашку держал уже крепко, - согласился Григорий, со вниманием прислушиваясь к откровениям заместителя командира части.
  - Это и спасло, что малой, а сколько казаков на ней сгинуло в безвестности никто не считал, - поддакнул тот. - Все продовольственное снабжение с боезапасами было в иудейских руках если не напрямую, то через подкупы главных действующих лиц, от которых оно зависело. Порох в снарядах и патронах не реагировал на ударники, потому что был негодным, или в гильзах отсутствовал вакуум из-за плохой насадки на головку, что говорило о диверсиях на военных заводах с предательством среди снабженцев. Продовольствие поставлялось просроченным с червями в тушонке, с личинками в крупах, в хлебе. На флоте творилось вовсе невообразимое с отсылкой кораблей из бухты с ремонтной базой в Порт-Артуре,стоявших после дальнего похода на ремонте с демонтажом главных узлов на поединок с японскими линкорами. Второй наследник престола князь Константин был членом масонской ложи со всем почти окружением,по этой причине он отказался от трона при отстранении от него Николая Второго.
  Никитин достал платок и промокнул им лицо, выражавшее явное негодование, хозяин кабинета нервно крутил мундштук в руках. Григорий знал многое из сказанного, но продолжал молчать, готовый услышать главное, для чего был вызван в этот кабинет. Подполковник сложил платок, сунул в карман кителя и продолжил:
  - Мы хотим открыть тебе глаза на происходящее, чтобы ты мог осмыслить их замыслы
  осуществляемые ими по тем же планам, и не стать рабом под новыми монголами.Чтобы не повел за собой кавалерию против нас подобно хохлу Буденному, мечтавшему стать гетманом Украины как предатель Мазепа. Благо, что он с Ворошиловым подпали под длань Сталина. А с кем идти, если случится поучаствовать в возврате монархии, ты будешь решать сам. Время на то уже приспело.
  Григорий долго оглаживал чуб, затем кивнул головой:
  - Сам заметил, что командирам из русских офицеров шагу не дают ступить...
  - ... без указаний от засевших в правительстве людей Троцкого, военного бывшего министра, - докончил за него Никитин.
  - Подмечено товарищ Мелехов верно, этот прохиндей успел насадить в войсках своих соплеменников из тухачевских с блюхерами, и теперь их приходится выслеживать на предмет верности народу, - Соколов постучал ручкой по столешнице. - Троцкий был ставленником еврея Рокфеллера, кстати, его родственника. Это он приставил к Чапаеву Фурманова, к Буденному Ворошилова с иудейской женой Гитлей Горбман, его люди покушались на Кирова, верного друга Сталина. Надо думать, они его и уберут. До Троцкого иудеи подмыкнули еврейку Крупскую к Ленину, исполнителю доктрин Талмуда, извращенных Марксом для гоев. А к Сталину вместо грузинской жены целый кагал из соплеменниц, начиная с Аллилуевой, иудейки из ортодоксальной семьи. Они же отдали Буденному, красному усачу, Первую конную армию, сформированную на Дону казаком Думенко, расстрелянным во дворе ростовской тюрьмы. Чтобы не мешал им требованиями справедливости.
  Григорий продолжал разглаживать пальцами морщины на лбу, соображая, что осилить грамоту, предложенную офицерами, окончившими царские академии, ему будет трудно.
  Но и командир части с заместителем понимали, что перед ними сидит комэск не из ровни, а казак, воин с пеленок, могущий сам возглавить армию и повести ее на защиту правды, по которой веками жил русский народ, размываемую представителями еврейского кагала, захватившими власть в империи, ложью о земном рае. С ним надо было начинать с ликбеза по построению отношений внутри общества, чтобы он понял, что "Вначале было слово. И слово было у Бога. И слово было Бог". Вряд ли казак раскрывал Библию, а тем более читал ее, написанную греками, но он, безбожник на деле, махавший перед своим носом крестами, никогда бы в это не поверил, как не признал бы самого Христа греком,готовый сложить за него голову как за еврейского мессию, освободителя всего человечества... неважно от чего. От грехов, например, надерганных людьми, желавшими иметь бабу с детьми и с обильной пищей на каждый день. С божьей помощью по десятку раз на тот же день. Полковник воткнул перьевую ручку в письменный прибор, отодвинул листы бумаги и положил руки на столешницу:
  - Во первых, о правде. Нынче стало модно говорить, что у каждого она своя. Но правда может быть только одна, их много не бывает. А если правд много, то они создают противоречия, между которыми возникает искра, могущая привести к войне. В старом мире была одна правда на всех, в новом начал действовать плюрализм мнений, размывающий правду. Или тот же компромисс, уступка в собственном мнении, равная подстрижке в парке газона. А должно быть, я соглашаюсь или не соглашаюсь, потому что не было бы меня, не было бы моего Я,- он внимательно изучал выражение лица Григория, не упуская малейшего изменения в его чертах. - Никакого братства народов, о котором верещат нам в уши представители так называемого "божьего народа", присвоившие себе это звание наряду с Христом, греком по национальности, не может быть в принципе, потому что Я при рождении это личное мое единоначалие. Искоренить его означает уничтожить само рождение. Бог, в конце концов, это Я в едином числе, не подразумевающем единства в лицах, а мы есть подобии божии. У евреев бог един, без святых, и по нашей разности в рождении с разными телами и мозгами не должно быть, чтобы ты веровал в меня как я верую в тебя. А обязано проявляться уважение друг к другу как к развитым особям,носителям разных мнений, необходимых для выявления некоего единомыслия, устраивающего нас. Иначе это то же самое,что кукушка хвалит петуха за то, что хвалит он кукушку, подразумевающее скрыть за лестью свои выгоды, похожее на выдержку из доктрины Талмуда разделяй и властвуй. Чтобы было яснее, приведу пример из названий самих евреев, это хебраи, иудеи, евреи и жиды, и людям неизвестно, кого из них и как называть, кого по их делам уничтожать, кого миловать и куда с какой стороной от них бежать. Хотя все названия относятся к одному иудейскому народу. Люди по этой причине разделяются, чтобы уничтожать в конце концов только себя, а не евреев, зачинщиков во всем.
  Командир части потер пальцами виски и откинулся на спинку стула, он заметил в лице оппонента некоторое замешательство, означающее, что его разум включился в работу. А при работе производится продукция, и пусть изначально это будет сырец, похожий на семечко, примятое в землю подметкой обувки, оно все равно заставит проклюнуться росток мысли, принужденный природой раздвигать жизненное поле с его деятельностью. А это уже разумность на начальном этапе, раскрепощающая вторичные чувства с их качествами.
  Никитин согнал с лица напряженное внимание и с усмешкой развел руками:
  - В общем Мелехов, если перевести сказанное нашим командиром на простецкий язык, то получится, что нет кухни - нет и тараканов, как нет постели - нет клопов, - он снова сдвинул к переносице подстриженные брови и закончил. - Но если нет у государства головы, то обязательно будут те и другие, с евреями-иудеями в виде человекообразных кровососов. И про это нам, русским, забывать нельзя.
  Григорий продолжал сидеть молча, лишь перевел пристальный взгляд с лица комполка себе под ноги. Никто в кабинете не мешал ему осмыслить услышанное, неведомое для него доселе, принуждающее посмотреть со стороны и как бы глубже на процессы, происходящее вокруг. Если бы кто попросил его повторить воспринятое им с великим усилием, он бы не смог этого сделать, но суть впитанного образовала некую точку, заявившую о самостоятельности, готовой воспринимать обыденность с ее подачи. Тем более, что царапки под нее были сделаны сначала записками попа Виссариона, затем муллой Оджаком, людьми с образованием.
  - Чудно! Я раньше догадывался об том как собака, по чутью, а щас не знаю, как сказать. Видать, умными становятся не сразу, а когда им попадается ишо более умный, могущий разжевать суть навродя коровьей жвачки. Ну, примем для начала к сведению,- он тряхнул крупными кольцами черных с проседью волос и вновь открылся перед комполка. - Одно мне до се неясно,для какой цели вы решили меня просветить и что за этим должно последовать?
  - А это уже диалог разумный, значит, наши догадки оказались верными, - Соколов переглянулся с Никитиным и не удержал довольной улыбки. - Дело в том, товарищ Мелехов, что Никитин давно присматривался к тебе, снабжая меня информацией, и мы пришли наконец к выводу, что ты наш человек и тебе можно доверить суждения, поступающие к нам из Москвы, то есть, из первых рук. Сталин по нашим сведениям усомнился в преобразованиях, начатых было по иудейским задумкам, предполагавшим социализм для народа с капитализмом для них через перевод сокровищ русской земли с казной, собранной царями, под их управление. Он не желает уводить страну с курса, выбранного Российской империей, на достижение благополучия обществом на мировом уровне. Различие одно, чтобы элита участвовала на равных с мало обеспеченными слоями, не отличаясь от них богатствами, ими не заработанными.
  - Чтобы и они были как все? - полувопросил Григорий.
  - В каком-то смысле, хотя в природе такого еще не бывало, разве что в Шумерии с Грецией изначальных, - кивнул Соколов. - И если начнутся волнения - а они будут - мы хотели бы рассчитывать на твою поддержку. Как на представителя казачества, для которого это не новость. У вас почитай все общее, различия между атаманской верхушкой и простыми казаками минимальные. Кроме того, атаман является фигурой выборной, его можно сместить, собрав для этого круг.
  - Раньше было так, нынче больше подминались под последних из царствующих. Но многое сохранить удалось.
  - Про это и разговор. Главное, все ваше остается при вас, умножаясь с течением времени, в отличие от русского народа,нищающего на глазах,но готового подставить шею под новое ярмо.
  - Звиняйте, товарищ полковник, за высказку личного мнения. Середь казаков идеть гутор, что русаки обленились от пристегнутых к Московии земель, богатых на сокровища. Жизнь навроде стала налаживаться, да простой народ успел смешаться с татаро-монгольскими племенами, потребовавшими равного к себе отношения. Но их опередили евреи со стороны, запущенные Катькой Второй под немецкой личиной, они начали грабить империю нещадно. Вот и получилось, что революцию замутили не русаки, а ихняя перемесь, назватая жидами русскими и подогретая ими же.
  - Ого! Перемесь и есть по твоему русские? - Офицеры разом округлили глаза.
  - А как еще! Я, конешно, не силен в этих тонкостях, но раньше они прозывались русаками, как поляки поляками, австрияки австрияками, словаки словаками, пермяки пермяками, греки греками, которые ими и остались. А русаков евреи заменили на русских через документы в их руках из императорских хранилищ, уравняв в правах с какими нить черемисами. Наверно, чтобы не дюже заносились от многих побед.
   - Подстригли как газон, сменив имя существительное на прилагательное, - Никитин сдержал ухмылку, понимая, за что Григорий не преминул ущипнуть русаков по поводу побед в сражениях, добытых казаками в первом числе. - В отношении еврейского вмешательства во внутренние дела русского государства известно, что оно началось с зарождения киевской Руси, принявшей вместо иудаизма византийское православие, и продолжилось в веках науськиванием на нас татаро-монгольской орды с немцами, шведами и поляками.Но вызывает интерес вопрос, откуда почерпнуты такие сведения?
  - Из тетрадок отца Виссариона, хуторского нашего попа, пущенного в Вешках в распыл. Он вел записки по революции с Гражданской войной, - пояснил Григорий. - А пошло все это опосля того, как мы переметнулись от татаро-монгол на сторону Руси по причине нашего притеснения косоглазыми. Тогда вместе с нами отмыкнулись от орды и калмыки, чистые монголы, потом они, правда, решили уйти опять на свои земли. Но в переходе понесли большой урон что в людях, что в скоте, и от Байкала пришли обратно на нарезанный им царями простор, отбитый у адыгов с аланами.
  - И вы признали их за братьев, наделив привилегиями с казачьей униформой.
  - Не так, признали не сами казаки, а русские цари, потому как мы сообразили, что за наши брожения приставят из тех степняков за нами смотрителев. Ежели уйти в память, казаки завсегда стояли за народ, а не подпирали самодержцев, - поправил Мелехов. - Так и получилось, калмыки и в Гражданскую стояли за нашими рядами в заградотрядах, не давая нам уйти с фронта и разойтись по своим куреням. Все могло быть по другому, русские подпали бы по еврейское иго, а мы остались бы от Гражданской в стороне, сохранив свой род со всем присудом.
  - Час от часу... Троцкий и здесь успел нагадить не хуже драной кошки, отдав со Свердловым и Лениным приказ уничтожить казаков как банду смутьянов, - насупился Соколов. - Это по его велению баржи с офицерами и казаками топили, их загоняли в трюмы, отводили буксирами подальше от берега и открывали кингстоны.
  - Было. Про то нам сказывали не только черноморские,но и сахалинские казаки, кто остался живой. А по евреям у нас всегда была опаска, хоша они служили в казаках, правда единицами, ровней с нами и с армянами, когда Катька Вторая переселила тех с Крыма, нарезав им под Таганрогом земли низовских казаков. Скажу одно, это не нация, а не внушающий доверия племенной кагал навродя как в кавказских племенах, танцующих ритуальный зикр с впаданием в беспамятство. Их надо ужимать, не давая развернуться.
  - А вы знаете, что у казаков могла присутствовать какая-то часть хазарской крови если бы они их не отвергли?
  - Я знаю, что хазаров пустил в распыл князь Святослав, на том они кончились...
  - ... оставив все ж в казаках память по себе, - перебив, прищурился Соколов.
  - Это каким таким способом?
  - У казаков есть обычай оберегать от войны единственного у родителей сына, отличая его от других новобранцев серебряной серьгой в ухе. Серьга откована в виде змеи, закусывающей хвост.
  - Так и есть.
  - Это уроборос, иудейский символ, означающий приход к власти над человечеством через его зажим в стальном кольце. Но так, как она закусила хвост, то иудеи в конце сожрут и себя. И они об этом знают.
  Григорий поджал нижнюю губу к верхней, выпятив вперед густые усы, затем сказал:
  - Мы об том думали по другому, змея означала объединение казачьих войск по всей Российской империи.
  - На том и порешим.
  Командир полка удовлетворенно хмыкнул, загасив окурок в пепельнице, посмотрел на часы:
  - Если заметим в действиях Кагальницкого элементы опасности по поводу операции для нейтрализации басмачей Джунаид-хана, будем принимать меры по отстранению его от должности начальника оперчасти с привлечением к ответу. А догадки по этому вопросу у нас есть. Ты согласен с решением, товарищ Мелехов?
  - Согласен,инча поход заместо разгона банд может закончиться поражением для нас.
  - Будь начеку, потому что прослежена цепочка взаимодействия между Кагальницким и Авксентьевским с поводырями из Кремля, - полковник переглянулся с заместителем. - Тем более, что раньше по этим местам проходил великий Шелковый путь, связующее звено между дружественными и вражескими странами.Это наводит на мысль о их связи с заграничным еврейством, рвущимся к мировому господству.
  Григорий озадаченно крутнул головой:
  - Чудно, - причмокнул он языком. - Несколько человек в той цепочке из евреев, а держат в руках всю Россию и весь Туркестанский край.
  - Это называется занять ключевые посты, - пояснил Соколов. - Ты как офицер знать об этом обязан.
  - У казаков по простому,- не согласился тот. - Или засада, или внезапный наскок.
  - У римлян были турмы с манипулами с целью только вперед, как у немецкой свиньи, без занятий ключевых постов.
  Никитин бросил локти на стол и дополнил командира, чтобы не уводить разговор в другую сторону:
  - Шелковый путь проходит здесь и сейчас. Чем набиты вьюки на верблюдах, бредущих по вечным пескам, и какие контрабандные товары с важными бумагами упрятали между их горбами караван-баши, нам до сих пор неизвестно.
  - Прознаем, - пообещал Григорий, расправляя плечи под тяжелой шинелью. С него как пуд грязи сполз, мешавший чувствовать себя в безопасности.
  Эскадроны вышли из ворот городка под стук копыт нескольких сотен лошадей с седоками в длинных шинелях и в буденовках с синими суконными звездами, поверх которых были нацеплены маленькие медные, красные от эмали, с молотом и плугом в центре. За Григорием в галифе под хромовые сапоги шуршал промерзшим знаменем знаменосец в обкладке из двух оруженосцев, следом торчал в седле будто стоймя старший лейтенант Панюков, комэск первого эскадрона, получивший повышение за отражение атаки басмачей на городок. Никитин с трудом оторвал о себя ординарца, подавшего рапорт на переход под начало Мелехова. За ним возглавлял строй кубанец Ступка с вислыми усами, командир второго эскадрона. Женщины убрали пальцы со стремян и остались за входом в часть, среди них томилась Лачин в повязанной по русски белой шали, подсвеченной антрацитными высверками зрачков. Григорий в общениях с нею соблюдал дистанцию не только из-за ее молодости, но и потому, что по мусульманским законам она имела право на замужество с соплеменником. Он не ведал, каким образом стянуть с себя ярмо, натянутое по доброй воле, начавшее стеснять его во всем. И когда ворота городка со скрежетом свернулись, обнажив с боков тупые рыла пулеметов, надвинул буденовку поглубже и передернул плечами, будто сбрасывая с себя все проблемы. Затем сторожко осмотрелся вокруг, окрестности пустели на людей, укрывшихся в домах вперемежку с юртами. Но тот, кому было надо, узнал и услышал все.
  Это проявилось через дневной переход перед густыми зарослями саксаула, прижатого к песку ледяными ветрами, вывернувшими корявые по породе ветки в противные стороны, отчего они стали похожи на свадебные змеиные клубки, нередкие по весне в барханных закутьях. Эскадроны готовились приступить к обеду, оглядываясь на обоз с полевой кухней и с запасами продуктов, когда прозвучал выстрел, точный на попадание в середину первого ряда, рассчитанный на зажим бойцов, спасавшихся от холода за накрутками башлыков. Если бы тишину взорвал ружейный залп, верховые шуганулись бы в разные стороны, не давая стрелявшим попасть в цель, одиночный же звук заставил их оцепенеть на месте от мысли,что он значил и кому предназначался Григорий понял, что эскадроны попали в засаду, пришпорив коня чтобы сбить вражий прицел, завернул его в стороне от шеренг и закричал команду:
  - Бойцы, вали коней на землю!
  Бросать армейцев на рощу, в которой упрятались басмачи, было равносильно решению кидать их на завитки колючей проволоки, не пощадившей бы на рваные раны лошадей с конниками. Он подкосил дончака вздером уздечки с усадкой его назад, с падением своего тела на правую сторону. Выпростав из стремян носки сапог, огляделся из-за луки седла, не видя басмачей среди стволов. Не прошло мгновения, как по колонне прокатился треск залпа, выбивая из нее бойцов, слабых на сонливость.
  - Оружие к бою! - зарычал Григорий, вырывая маузер из кобуры. - По саксаулу, огонь!
  Различил через упругость стрельбы противника редкий ответ конников, накрутивший злости, заметил разведку из пяти бойцов,отмахивающую расстояние назад, блескучую на сабли, поднятые над головами. Успел подумать, что если завернут на залегших за кустами басмачей, их срубят с седел малыми патронами. Но сержант повел вдруг группу за один из голых вершиной барханов, пропав из вида. Верхушки буденовок мелькнули за рощей, дав понять, что она заняла позицию с другого бока нападавших Но Григорий все равно сплюнул сквозь зубы, понимая, что тактика разведи началась после того, как она проморгала засаду банды. Бойцов для нее отбирал Кагальницкий из новобранцев, исходя из их дел, объясняя это тем, что мелочи на свежий глаз ярче видны. Как бабам, живущим мелочами и могущим отыскать иголку в стоге сена. А в пустыне в отличие от леса, в котором можно пропасть без следа, любая из них могла перерасти в проблему ценою в жизнь. С ним согласились по причине того, что разведка была у оперчасти на балансе, тем более, группа уже обследовала путь на Геок-Тепе, не заметив ничего подозрительного. Никто тогда не вспомнил, что тот новобранец нажимает на спусковой крючок винтовки, забыв дослать патрон в ствол. Григорий обратил внимание и на слова командира части, что Швыдкович знал все про банды Джунаид-хана, имея там осведомителей из своих людей. Он освобождал десятки басмачей, взятых в плен, до заведения уголовных дел с отправкой их в лагеря. По этой причине чудная его игра с туркменбаши не укладывалась в головах у офицеров, заставляя верить словам о том, что такой-то отряд красноармейцев пропал в песках по своей глупости. Он задал по этому поводу вопрос Соколову и получил ответ:
  - Все делают деньги.
  - А при чем тут деньги, когда вокруг война?
  - Войну развязали на деньги, - ухмыльнулся тот. Пояснил. - Швыдкович из евреев, они везде, у них деньги, а деньги - власть что над друзьями, что над врагами.
  - Это не власть, а подкуп на большой крови!
  - Про неподкупных во власти я слышал редко. В России, может быть, один Столыпин.
  Чертыхнувшись, Григорий усмотрел сбоку дороги жесткую ложбинку, оставив коня лежать, пополз к передним рядам, успевшим укрыться за лошадиными крупами. Пули юзжали все ниже принуждая его не отрывать голову от снега, он отбросил буденовку и прибавил ходу, наткнувшись на первого из бойцов, которого можно было брать голыми руками.Приказав ему передать командиру второго эскадрона, чтобы развернул пеших для охвата зарослей с атакой на басмачей, поручил подползшему Панюкову отослать один из взводов в поддержку разведчиков.
  - Здесь что-то не то, - поделился он своими догадками.
  - Вы о чем, товарищ майор? - насторожился Панюков.
  - Про удобное для засады место. Сдается, она продумана заранее, о чем упреждал и Соколов. Разведчики тоже как нам чужие.
  - Я сам не понял их маневра, сначала проморгали банду, а теперь вовсе пропали в изгибах барханов...
   Григорий дал команду прочесать рощу залпами через неравные промежутки времени, не дозволяя басмачам уловить интервалы для перебежек на новые места. Когда все было сделано, армейцы увидели всадников, выросших на глазах за стеной саксаула на противоположном ее конце, прятавших коней за косым увалом и уходивших теперь наметом в глубь пустыни. На них пузырились накидки на халаты из материала в черно-белые полосы, привезенном англичанами для торговли с туркменами, делавшие их незаметными среди уродливых стволов и упрощавших спрос с разведчиков. Копыта лошадей поднимали снежную пыль, накрывая их серебристыми облаками, в спины били лучи зимнего солнца, они словно возносились в белесое небо, не обретая крыльев, положенных быть. И это была правда, потому как на пути оказался взвод Панюкова, встретивший их кучными выстрелами. Бандиты исчезали под белой завесой так-же, как вырастали из нее, быстро и легко, оставляя после себя хлябь из проклятий, опадавшую на землю под своей тяжестью.Многие сумели вырваться на искристый наст, укрывший песчаный океан, горбатый волнами неравной длины и высоты, оставив перед тем на дороге десятки трупов армейцев с черными носками сапог, видневшимися из-под солдатских шинелей. Обремененных оружием что ближнего боя, что дальнего, готового к складированию в глубокие телеги что для него, что для молодых трупов. Немало басмачей корячилось в ветвях саксаула, оставшихся неубранными до поздней ночи. Можно было бы устроить засаду на похоронную команду из местных жителей, да что бы с них было взять, вялых на движения от недокорма.
  Телеги тронулись в обратный путь под охраной десятка всадников апокалипсиса, мизерного от всей бывшей Российской империи,не могущего успокоить голод на жизни людей восемь лет подряд, порождавший новые поколения в том же первобытном страхе,возрождаемом из столетия в столетие с поразительно одинаковым интервалом, щепетильно размеченным слугами дьявола, делающего вид, что его нет. За ними выстроились в два ряда кони басмачей, оставшиеся без седоков. Григорий отозвал сержанта в сторону, рассказал о сомнениях и приказал доложить о них командиру части. Затем отвернул коня, не уставая материться по черному. Предвидеть засаду под редкий в этих местах сильный мороз было невозможно,как не находилось причины вернуться в часть, чтобы дать время бойцам придти в себя с разбором промаха. Посреди дороги и на обочине раскидались трупы лошадей со снятой амуницией, с оскаленными мордами и с подвернутыми под животы ногами, снежный покров темнел неровными пятнами крови. Григорий надел свою, подобранную в ложбинке буденовку, застегнув под горлом длинные концы, пошел галопом отмерять расстояние по следам банды, не занесенных еще снегом, начавшим метелиться мелкими крупьями. За ним сорвались оставшиеся без обеда конники. Но речи про него никто не заводил, надо было успеть упасть на хвост банды пока она была тепленькая на нервы. На холодные вряд ли кто взял бы ее в кольце колодцев, населенных родственниками по большей части, каждый из которых стал ощущать себя бесхозным рабом на выданье хоть баю, хоть самому аллаху.
  Но басмачи уходили споро, они не показывали хвоста несколько дней, в течении которых соединение успело проскочить по дороге на Орта-Кую селения Геок-Тепе с Кызыл-Арватом, подобравшись к южному уступу чинка Устюрт с аулом Узбой на берегу одноименных реки с озером. Пришла пора делать привал перед решающим броском на столицу Джумаид-хана, иначе лошадей можно было загнать. С утра банда показала хвост, сманив эскадроны на новую гонку до послеобеденного времени, когда кони сами запросились на отдых, перестав откликаться на шпоры с хлыстами. И растаяла в грезах из снежинок, подстекленных морозом. Григорий дал отбой, обозначив место стоянки между несколькими барханами. Остаток дня укоротил каракумский ветер, затемненный начавшейся пургой,неожиданной с юга,снабжавшего пески мокрыми больше осадками. Следы смазались поземкой, свет звезд затмили тучи, уплотнившиеся в суннитский флаг с редкими проблесками по нему в виде разбросанных как бы костей. К бойцам торкнулась группа разведчиков, ослепших от жесткого снега, напудренного песчаной пылью. Сержант доложил, что в полуверсте корячится еще одна пустая на басмачей саксауловая роща, удобная на местоположение из-за возвышенности с плато, с которого будет открываться хороший обзор окрестностей. Григорий принял решение войти в нее на случай вылазки банды с защитой между ветками от бурана, надвигавшегося конницей в атаке и могущего перемещать песок накатами морских волн. Армейцы загремели чашками из алюминия вокруг продравшихся сквозь корявость повозок с кухней, запыхтевшей растопкой. Григорий спешился и перекинул планшет на живот, Панюков со Ступкой укрыли карту бортами шинелей, подсветив ее лучиной из кухонных запасов:
  - Мы пришли примерно сюда, до Орта-Кую осталось верст пять, если сумеем угадать его в этой завирухе, - он ткнул в планшет пальцем, прикрыв пламя ковшом ладони. - И ежели там не встретят нас тем же залпом из англицких винтов, каким угостили из зарослей саксаула.
  Панюков убавил концом башлыка метельный заворот сбоку и подсказал:
  - От Мерва мы успели отбежать очень далеко, помощи ждать больше неоткуда и нам придется рассчитывать только на себя.
  - И косматых проморгалы, уволокли воны свой хвост, мабудь, разжилися бы чем с них, - прогудел Ступка. - Кабы самим не стать тут недвижным барханом.
  - Подкрути усы, Богдан, - оборвал его Григорий, ощущая нутром момент истины не в свою пользу. - Нам надо переждать завируху,чтобы потом продолжить преследование.
  - Скильки ж вона протянеться?
  - Не знаю.
  - Ты чуешь, в яку сторону воны проскакалы? Мои хлопци бачилы одного на вершинке буерака, верстах в трех от цього миста, - насупился командир второго эскадрона - Вин так гайданул, шо як сайгак пропал, постоко його й бачилы. Костры разведемо и на тебе с того гребня горы свинцовый зразу гостинэць.
  - В такую метель с таким морозом? - не согласился Панюков, невольно оглядываясь на бархан напротив.
  Ступка повернулся к Григорию:
  - Командир, мы ставимося на бивак?
  - А куда по такой погоде? - пожал тот плечами.
  - Тогда щас костры разведемо, пузы натрескаемо, воны и слетятся мотыльками при винтах.
  - Не нагнетай опаски, Ступка, басмачам это не с руки, - неуверенно пробормотал Панюков. - Им тоже надо раны зализать...
  Эскадроны успели разбиться на группы, взявшие в кольцо небольшой обоз на плацу с полевой кухней с малым запасом дров, когда метель стала переходить в не жесткую пока пургу с повизгиваниями внутри злой вьюги, с громами по краям надвигающегося многодневного бурана. Порывы ветра рвали на части огонь, разведенный под котлами вышибая миски из рук бойцов, окруживших их, расплескивая варево из половника над ними. Командиры старались навести порядок в рядах солдат из рабочих и крестьян, не признававших вековых устоев, поддерживаемых царскими офицерами, обедавших за ними. Они старались создать очередь, но головка перед котлами кипела страстями, подкрашенными разбитыми губами с носами. Время говорило о том, что каждая минута стала дорога для спасения жизней с получением зарплаты с неплохим довольствием, чтобы по возвращении из похода по защите прав и свобод малых народов обустроить бытие при новом порядке, неведомом пока по причине отсутствия информации. Она повисала на ушах народа там откуда они приехали,каждодневная как утренний глоток воздуха, не уставая украшать его цветными обещаниями. Никто не хотел верить, что плескавшая из репродукторов с газетами гольная ложь, рассчитанная на аборигенов самой богатой страны в мире, не стоила ломаного гроша со скорлупой от выеденного яйца.В армии, несмотря на показушную дисциплину, особенно проявлялось подкинутое свердловыми с урицкими утверждение, что кто был никем, тот стал всем. Офицеры, в основном из бывших, нередко сами получавшие по мордасам,с трудом загоняли теперь дисциплину в неоднородное скопище солдат из люмпенов,успевших натворить кровавых дел в своем доме. В их тела, свободные от всего, не желавшие расставаться с тем самым всем, сумевшим угнездиться на правах птенцов кукушки, готовых выкинуть из гнезд вместе с перьями от кто был никем и птенца дятла, божьего санитара леса. Григорий, стоявший верхи в стороне, наблюдал за картиной, начавшей проявляться еще во время службы в армии Буденного, не стремясь вмешиваться сам с наведением порядка. Особенно после поражения под Ростовом в середине 19 года когда красные, ошалевшие от насилия с грабежами местного населения с повальным пьянством среди них, разложились до положения махновщины, готовых переметнуться от совдеповцев к белым. И обратно. Когда была уничтожена почти вся армия, возопившая остатками к новому ее пополнению свежими бойцами из крестьян под приклады в спины. Главным оставалось пока исполнение приказов, подкрепленное наказаниями разной степени суровости, чаще с угрозой применения оружия. Он понимал, что это та же ватага от Стеньки Разина, верующая в приход нового царя с исполнениями обещаний сытости и довольства, с отдыхом в райских кущах после свержения вместе с царем и трона к ногам в лаптях и опорках. Тем объединенно и непобедимая в устремлении к мысли единственной, гуляющей в головах без привязи к каким-либо обязанностям. Начиная догадываться, что никакие из новшеств, предлагаемых народу не изменят внутренней его сущности, рассчитанной уже при рождении на хватательный рефлекс, способной отмереть в нем с последним вздохом от мысли: Все с собой не заберешь. И то не у всех. Он хотел было отвернуться от первобытной вакханалии, виденной им не раз, когда угадал издали Панюкова,спешащего к нему с миской горячего хлебова, нужного в стылой пустыне до необходимости под смерть. Уже вытащил ногу из стремени для соскока на землю, и вдруг уловил ухом среди воя ветра с плотными стуками чашек звук, стянувший нервы в крутой визляк. Воззрился на командира первого эскадрона в надежде на слуховую галлюцинацию,но тот продолжал семенить сапогами, выставляя чашку перед собой.Армеец за его спиной сторожко опустился на корточки, не донеся ложку до рта, второй подальше вылил содержимое плошки на сторону и только потом завалился набок. Григорий сорвал концы буденовки с пуговиц,нащупав носком стремя бросил коня к хлебной повозке,кишащей на людей, раздирая рот в матерном приказе:
  - Ложись... твою дивизию! Оружие к бою!
  Успел, выдирая маузер из кобуры подумать о том, что опять заглотнул ту же наживу на крючке из дозора, не выставленного загодя. Но куда было его направлять, если в десятке метров шевелилась стена снега, если басмачи не нападали во второй раз, понеся потери в первый. Если он не думал устраивать бивак в надежде наступить на хвост банды с расчетом разноса ее в клочья исходя из превосходства в живой силе. Григорий щерил рот, кидая коня из стороны в сторону, наблюдая за гибелью личного состава, продолжавшего грудиться возле раздаточного котла. До солдат не доходили его приказы, они устали от гонки за бандой, когда даже отлучка по надобности не бралась в расчет, а морозный ветер пронизывал насквозь, делая костяными стуки их сердец. Но не обостряя слух на трески пальбы из винтовок басмачей, подкравшихся незаметно к краю гребня бархана через впадинку в подходящий для них момент.Тогда он направил коня на плотную толпу, как делал это во время разгона демонстрантов в стольном Санкт-Петербурге, раскидывая служивых его мускулистой грудью. Рука тянулась к витой рукоятке нагайки, чтобы хватануть ею не вдоль седелки и не в обхват морды с шеей с дергом на себя, а строго посреди головы. Тогда завалится она на одну из сторон подобием кукольной,принудив отказать на движение тело под ней с ногами Но он помнил,что этот вид холодного оружия был для домашних отменен оставшись непременным атрибутом для внешнего врага. А надо было пустить в ход, сколько бы жизней удалось спасти ценой следующих за его применение лагерей для себя сроком в десяток-другой лет. Наконец, из задних рядов второго эскадрона вырвалось около пятидесяти всадников, ведомых Ступкой, раззявившим рот в кривом реве, к нему пристроились сабель тридцать из конников Панюкова.Григорий бросился перед ними, указывая путь по звукам от выстрелов, но взлетев на гребень бархана и перевалив за него завертелся на месте. Ни топота по насту, ни боевых кличей, не говоря о следах, сметенных за единый порыв ветра. Перед лицом чернела ночь колодезными стенами во все стороны,хлеставшая по щекам метлами из ледяных веток, черных и перед глазами. Гнаться за кем-то вслепую означало ломать ноги лошадям, хрипевшим от снежной кутьи в пастях,а стрелять в белый свет как в копеечку можно только на полигоне для новобранцев. Басмачи как подкрались без звука, оставив вместо коней верблюдов, ходких и мохнатых на шкуры, в укрытии из загиба песчаной косы, так убрались до окончания смятения в лагере, не успевшем завершить обустройство. Но выстрелы прозвучали, запоздалым как бы ответом на их пальбу, и если задели кого в снежном вертепе, то случайно, закономерном в этот раз.
  Буран стал утихать только на пятые сутки, сподобившись переместить некоторые из песчаных холмов на десятки метров от прежнего места, не обойдя на внимание и возвышенность, поравнявшуюся высотой с многими гребнями. Рощу занесло, лишь кое-где торчали концы черных веток, обугленных что на зной, что на мороз. Пустыня укрылась волнистым одеялом бледно желтого цвета, упрятав под него все живое с неживым, задавленным его тяжестью. Не было силы, способной отбросить его, чтобы дать нутру хватануть живого воздуха,наполнить им таившуюся под ним жизнь,готовую издать писк, крик, рев, шипение и вовсе уродливое кряхтение во славу ее, единой для всех. Но взмахнул вдруг ослабшими крылами стервятник, отряхнулся пятнистой шкурой сайгак и проскреблась чулком по острому песку змея, напавшая на остывший след тушканчика, примерзшего телом к обломку персиковой ветки, залетевшей сюда не по своей воле. Григорий ощутил спиной редкие вздохи коня, потрогал, очнувшись от забытья в несколько суток,неживой рукой низкий потолок из попоны, наброшенной на ветки пустынного дерева, с краев которой сочился морозный дух.Он был твердым, просевшим от песка неизвестно какого на толщину. Воздуха не было, рот с усилием всасывал густое месиво из вонючих запахов своих испражнений с испражнениями коня с испарениями от его шкуры, опавшей в боках, между копыт которого он мостился. Дыхание не успевало за бешеным стуком сердца, долбившегося в ребра с другой их стороны, оно прерывалось,готовое иссякнуть хоть на вдохе,хоть после него. Голова раскалывалась горшком, готовым разлететься осколками и разлить склизкие мозги, пронзенные болью. Григорий принудил пальцы пошарить по ремню, нащупав рукоятку сабли, потянул ее за темляк на себя, обнажая от ножен, благо длины тела хватило, чтобы раздеть ее полностью. Ладонь поддавил визляк от снурка, подвязанный Лачин к темляку на удачу, затронув мысли о девушке, спавшие, казалось, в заулках. Они стали неожиданно теплыми, вдруг хлынувшими навстречу ее тяги к нему, замечавшие всегда преграду из строгости в их отношениях. Он хватнул ртом воздуха, подумав, что на том может все и кончиться, зажав эфес в ладони, развернул саблю острием в верх, задвинув наваждение снова в сонную глубь. Корявый ствол саксаула созрел на провисни попоны, забитые песком, один такой в середине надо было освободить от него, чтобы через порез пробиться к воздуху. Песок, если остался сухим, мог не остановиться в движении, и тогда надежда на спасение рисковала иссякнуть до мечты за нее. Но умирать не ощерившись на смерть мог только человек без воли, ее единственного жизнелюбого врага. Григорий нашарил ветку, самую толстую, уходящую вверх, проткнув провисень рядом с ней, пошурудил лезвием, направив поток песка мимо препятствий, отклонив голову, продвинул саблю вверх, пока она не уперлась во что-то твердое. Песок не останавливался в сыпучести, намекая на сухость из теплых дней, заполняя ложбинку между шеей и телом коня, ссыпаясь с нее под его горло. Григорий подправлял поток под себя, приподнимаясь в кромешной темноте на подушке из него,начиная опасаться что конца этому не будет. Снова сунул саблю в отверстие в надежде вывести острие наружу и уткнулся им в стену, поскреб по ней шевелением рукоятки, соображая, что это наст, смерзшийся до скольжения по нему как по скале. Он мог быть толщиной от нескольких вершков до полусажени, пробить такой не представлялось возможным.По телу прошла привычная дрожь как от ощущения конца без знакомой в груди боли, заставлявшей организм ужиматься в пояс. Песок продолжал сыпаться литой струей, заполняющей логово ходким оловом, находящим малую трещинку, казалось, станичные цыгане, лудившие медные тазы с самоварами, опрокинули ковш с ним в дыру и теперь дожидались момента, когда оно польется через край. Григорий ровнял его по крупу коня, не выходившего из недвижности, просовывая голову в рогулину между ветками, готовый закрутить саблей в дыре, чтобы кончить маяту быстрее, или пробиться в нее наперекор сыпучести, вырвавшись как из под воды,если там окажется поверхность. Но дончак взбрыкнул вдруг ногами, всхрапнув, растолкал с себя часть песка по дальним углам, рискуя раздавить и хозяина. Места двоим в душном мешке оказалось мало, Григорий стал резать попону вместе с ветками, на которые он ее нацепил. Песок поначалу хлынул водопадом, и вдруг иссяк до струи.Морозный вал опалил лицо мощным напором,забив горло пробкой из ледяной сосульки. Но это было не так страшно, сбоку ветки, нацеленной вверх, сверкнул узкий свет, оправленный в мохнатое кольцо из снега, наполняя силой пока надежду, принуждая вцепиться в нее граблями из пальцев...
  Плато показалось пустынным до зимнего миража, не могущего быть в природе, стылой и без теней под время от скудной растительности. Григорий повернул руку, чтобы глянуть на часы под рукавом шинели, успел заметить, что стрелки замерли друг на друге на цифре шесть, и циферблат расплылся мутным пятном. Он тряхнул головой и завалился набок, лишенный на устойчивость даже сидя на холодной намети, оперся ладонями о наст, пережидая головокружение с позывами тошноты.Затем подгреб саблю с самого края провалины, через которую выбрался на божий свет, курившуюся паром остывающего сортира, и перевалился на карачки. Надо было вызволять из заточения коня, без которого свобода в безмолвии песка с белесым небом не стоила сапога на фронтовое безножье. Он успел убедиться, что толщина наста представлялась вершка в три, и если прорубить канавки между верхами веток, оставшихся снаружи, можно будет продавить плиту своим весом, съехавшим с тела видно в пуд, но томным на тяжесть по прежнему. Снова посмотрел перед собой, боясь резкого поворота головы, подумал о том, что кто-то из красноармейцев должен остаться в живых, особенно из тех, кто приехал сюда с Соколовым, командиром части, успевшим познать коварство пустыни Кара-Кум. Это они подсказали ему дать команду на раздачу сухих пайков с наполнением фляг из мерзлых бочек с отогревом льда над костром на случай, если самум прозлится не один день.Они же показали как спастись от безумия с переносом гор песка с места на место, когда людей заваливало без следа в короткое время, набросив попоны с потниками на саксауловые вершины с укладкой под стволами коней со всей поклажей. Но все могло быть гораздо хуже, если представить, что бывшие крестьяне ехали сюда не в поисках собственных смертей с приносом аборигенам тех свобод, а за экзотикой в избытке с чудными фруктами и главное за деньгами как на приисках Клондайка в Америке.
  Новобранцы не задумывались над особенностями местного климата, обходясь русским авосем,что приводило к потерям не совместимым в армиях других стран.Брусиловский например прорыв, в котором участвовал Мелехов, отличался от других операций лишь самим Брусиловым, генералом, не посылавшим солдат на верную смерть. Но и при нем гибелей во время его осуществления было больше, нежели в армии с противоположной стороны. Не упоминая о генералах с нерусскими фамилиями поставленных над бойцами навроде испытателей на стойкость с храбростью, кто и сколько при таких условиях останется в живых,чтобы потом поставить тех идиотов,не щадивших себя, над новыми полками из лапотников, бегущих на немецкие пулеметы вылупив глаза. Это в отличие от армии французской, вечной противнице немцев с англичанами, веками воюющими за наследство своих королей после женитьбы на голштейн-готторпских с виндзорскими принцессах. Дартаньяны с арамисами из рабочих и сельских жителей, приученные наполеонами держать строй, встречали врагов потешной дробью, после чего забирали оружие и расходились по домам, предоставляя им наслаждаться луизами с патрисиями и другими мадемуазельками. Вырастив полукровок во французском духе, отправляли их вновь на фронт, защищать Францию от набегов воинственных соседей.
  Григорий прорубил саблей рубец над вершиной дерева,проломив его сапогами,ухватил коня за уздечку, потянул из лежбища, тот заскользил по насту передними копытами, упираясь задними в толстые ветки саксаула.Когда усилия обоих увенчались успехом, они снова уткнулись друг в друга,слизывая с наста снег квелыми языками,изыскивая резервы для жизни из разных уголков организмов. Небо по прежнему разволоклось на белесую муть, сквозь нее угадывался седой круг солнца, застывший за космами из туч на месте, показывая низким уклоном примерно утро. Или вечер, если прикинуть с другой стороны. Григорий вытащил из норы заплечный мешок с остатками пайка в виде мерзлых корок лепешки с кусочками тушенки по ободьям жестяных банок, затем завернул края торбы с горстью овса на дне,подсунул под морду коня, продолжавшего холодить пузо на ледяном песке. Тот захрумтел им по коровьи, с заносом челюстей в разные стороны. Когда банки успокоились под одной из веток, Григорий зажевал их содержимое снежной кутьей, опершись о холку коня, поднялся на ноги. Метелица в голове еще не улеглась, но зрачки стали цепляться за любой предмет, нащупывая для тела баланс. Дончак одолел в несколько приемов земное притяжение и застыл рядом, подрагивая шкурой. Пора было вызволять из плена остальных армейцев, не подававших признаков жизни. Взгляд ухватил вдруг темные очертания фигур,неспешно надвигавшихся из глубины пустыни. Григорий отстегнул кобуру, просовывая пальцы под магазинную коробку маузера с крючковатым курком. Голова дернулась в сторону оставленной у проема сабли, видной по блеску только на натертую ручку. Он припал на колено, собираясь подтянуть ее к себе, когда различил мохнатые туши верблюдов с несколькими лошадями и с солдатами в погонщиках. Это были разведчики во главе с сержантом, отобранным для операции Кагальницким,представленным им офицерам как присланный из штаба Авксентьевского знаток велаятов,находившихся под управлением басмачей с их сторонниками. Но бойцов из личного состава тот подбирал себе сам, допущенный до их дел. Григорий нахмурил брови от мысли, что разведчики оказались вне бивака без его ведома, они имели вид хорошо отдохнувших армейцев, мало того, заимевших где-то верблюдов, редкости даже в военном городке. Но те были бедными на мех и голенастыми, эти же два претендовали на кораблей пустыни, обихоженных хозяевами из туркмен. Это могло означать, что они укрылись от бурана в одном из колодцев, населенном жителями, одарившими их животными, не имевшими в пустыне цены. Мало того, колодец не был помечен на картах и находился недалеко, иначе Григорий повел бы соединение в его сторону, рассчитывая там наткнуться на банду Джунаид-хана. Если бы ее не оказалось, то на пережидание бурана в более ладных условиях. Разведчики тем временем остановились напротив, приняв расслабленную позу:
  - Здравия желаю, товарищ майор, - упредил сержант вопрос, окидывая Мелехова нагловатым взглядом. - Выбрались из западни?
  - Постарался, - буркнул тот. - Откуда прибыли?
  - Из пустыни. Басмачи при бегстве оставили двух верблюдов, мы получили пайки на трое суток,решили переждать буран за дальним барханом, - отчеканил он не называя колодца, чем насторожил еще больше. Кивнул на пески позади, представлявшие из себя зимнюю степь без холмов. - Благо, с такими шубами можно не заметить любой мороз.
   Григорий посмотрел на отряд из четырех человек с не помятыми лицами и в не измятой форме.
  - Почему оставили бивак без моего указания?
  - Все стали притыкаться кто куда,мы решили продолжить наблюдение за неприятелем.
  - Я вас в заставу не назначал.
  - Кому назначать, кругом было ни зги.
  - Куда делся пятый разведчик?
  - Затерялся, видать, в метельных петлях. Не нашли, - сержант оглянулся на солдат как бы за поддержкой.Напомнил исподволь.- Долго тут искать, можно самим пропасть
  Григорий прикусил правый ус, начиная находить подтверждение словам полковника Соколова о том, что по местам, куда направляется соединение из двух эскадронов, проходит шелковый путь, проложенный в незапамятные времена, по которому купцы из вездесущих в том числе евреев везли в русскую империю с Европой восточные товары пряча среди вьюков с тряпьем и снадобьями пакеты с опиумом и кокаином для благородного в основном общества, стоившие немалые деньги. По этой причине евреи из советского Кремля берегли его как зеницу ока, поддерживая сношения с местными баями и ханами, главарями из обманутых под национализм банд, сбитых из простых дехкан. В первую очередь через высших чинов во власти в СССР для снабжения этими снадобьями дворянку,еврейку Коллонтай с подобными ей, кокаинщицу, пропагандистку неуемного секса, что привело вскоре к ордам беспризорников. Но все же посла СССР в Швеции. Так-же с властями любой страны, граничившей с этим путем. Он не совсем тогда понял, о чем идет речь, хотя слышал от именитых казаков, приближенных к известным домам в двух столицах, что светские дамы, обладающие всем, прибавляли ко всему тому телесные радости через нюханье с лизанием каких-то белых порошков, вызывающих приятные галлюцинации. Ходили так же разговоры, что Катька Вторая, не удовлетворяясь опием с перинными забавами с братьями Орловыми с иными темными фаворитами, приказала соорудить станок для ее случки с жеребцами. А жена Николая Второго, тоже немка, имела на этот счет пуховую любовь с Гришкой Распутиным, пьяницей и опиумщиком, что привело к чудной болезни наследника.Про то говорилось в желтых газетах в руках евреев, хотя все понимали, что писалось для того, чтобы скинуть царя и взгромоздиться на трон самим.Но простой народ жадно глотал наглую ложь, упиваясь мнимыми свободами, отвергая напрочь тот факт,когда бы царице было гулять, если она не уставала рожать детей,пятерых копий видного на лицо царя без намека на дьявольский облик сибирского холопа.
  Григорий расставил ноги и стараясь не выдать слабости, свел зрачки на переносице сержанта:
  - Тогда примайтесь за вызволение личного состава из песчаного плена, ино они
  под ним задохнутся.
  - У нас приказ от Кагальницкого сообщать вам о передвижениях басмаческих банд, - сплюнул тот под ноги. Было ясно, что он спиной чувствовал поддержку, не видную отсюда. Добавил. - Не участвуя в боевых действиях.
  - Сообщили? - скрежетнул Григорий зубами, выдергивая маузер из кобуры. - Прошли на рысях мимо первой рощи, не заметив бандитов из сотни человек?
  - Они были в полосатых халатах...
  - А ежели б они стали саксаулами?
  Сержант покосился на маузер:
  - У нас ни ломов, ни топоров...
  - У вас есть сабли, - Григорий навел наган на разведчиков и сделал им под ноги упредительный выстрел. - Выполнять!
  Небо быстро прояснялось, обнажая солнце, ослаблявшее мороз, и когда оно вошло в зенит, стало понятно,что наст, сковавший поверхность пустыни, может стать грязью из песка, задержав эскадрон в скорости. Григорий с тревогой наблюдал за бойцами, освобождавшими кухню от мерзлых плит над ней, начавших рассыпаться в руках, от мертвых тел вокруг нее и за ней, не убранных по причине стремительного натиска бурана с сомнениями в головах командиров и бойцов куда их убирать, когда живым деваться было некуда. Они остались на месте по причине отсутствия не только близкого госпиталя, но и походного фельдшера, способного спасти кого-то из легко раненых. Большинство погибли от потери крови, не остановленной перевязками, их засыпало снегом и песком, породив у живых сомнения по поводу отрывать их, или оставить как есть. Войсковая часть с кладбищем под ее боком находилась в чинке Устюрт верстах в десяти от маршрута, а ближайший погост оказался под ногами. Григорий вспомнил стычки с красными, поле боя после них было уложено трупами, русскими и казачьими, за которые озаботиться было некому. Никогда прежде казаки не оставляли своих убитых на унижение врагам,сдиравшим с шаровар лампасы, каждый обязан был подхватить товарища и помочь если раненому, то добежать до лагеря, а убитого вывезти на лошадином хребте. Дернув щекой, он воззрился на вызволенные из песка котлы кухни, за ними на подводах были уложены мешки с овсом для лошадей без которых поход в пустыню не имел смысла.Он бросил людей сюда в первую очередь понимая, что без восстановления сил они представляют из себя овец перед воротами бойни, готовыми открыться в любой момент. Остальные армейцы продолжали спасать сослуживцев под слабый голос мотавшего головой Ступки с перехватом хриплого дыхания. Упрежденный Панюков, внявший словам Григория после оглядки на верблюдов с конями разведчиков, не сводил с них глаз, не забывая всматриваться в пески в указанном направлении. Над рощей, обозначившей себя концами суков, ходили группы эскадронцев, вызволенных из плена, обстукивая плато топотом подметок с ножнами, вбивая над местами отзывов те же суки, и чем шире становился круг поисков, тем меньше звучало из-под песка ответов,нагнетая страх от потерь не в бою. Григорий, занятый расстановкой людей по участкам потянул носом,учуяв запах дымка, заспешил на другой конец бивака, отряжая на кухню более слабых. Вокруг бродили согнутые тени, бывшие недавно воинами, не утратившими духа от неудачи под первой рощей, но подавленные расстрелом под второй, мешая сосредоточиться на мысли о набеге на неизвестный колодец, привлекавший внимание больше догадками. Отдав распоряжение по раздаче овса лошадям, зная о их способности быстро восстанавливать силы, он взялся примечать, какие из них перестали шататься.
  Прошло часа три, пока Григорий отобрал половину эскадрона из бойцов с лошадьми, внушавших надежду на преодоление пути в несколько верст. Кони отошли быстрее, заведенные под седло, топырили хвосты и встряхивали гривами, прилипшими до того к холкам. Армейцы еще подрагивали ногами при обуздании вертких стремян, но верхи держались уже прямо. Роща, укрытая песком, была перерыта вдоль и поперек но на солнце продолжало искриться еще немало желтовато слюдяных прямоугольников с саксауловыми ветками, умершими до ранней весны. Он взглянул на проясненное небо, затем вывел жеребца на середину бивака, приказав командирам отсеивать слабых с привлечением на ломку оставшихся схронов. Назначив приболевшего Ступку хозяином бивака, дал остальным команду на сборы. Костры под котлами потрескивали крепкими чурками, к ним прибилась четверка разведчиков, прихватившая под уздцы верблюдов с конями, но он резко указал им на середину группы Панюкова, подтвердив указание близким подскоком. Калужанин смекнул, что отвечает за них головой, окружив тех плотным кольцом из верховых, и что командир собирается бросить армейцев на догон банды. Но группа набралась небольшая, а число басмачей было неизвестным.
  - Товарищ майор, надо бы дождаться вызволения остальных бойцов, - он кивнул на своих подчиненных. - Силы могут быть неравными.
  Григорий молча ощерился на его слова и крикнул, привстав в стременах:
  - Эскадрон, за мной!
  Отряд конников сразу за биваком перешел на рысь, обходя места наиболее пригретые лучами, грозящие провалами, скорыми на расправу над ногами коней. Когда позади осталось версты три, в группе Панюкова произошел сбой, заставивший ее сбиться в плотное кольцо. Григорий продрался к ним, оттесняя армейцев, кричавших о каком-то предательстве. Он поднял руку, призывая к тишине, и получил в ответ сплошной мат с угрозами:
  - Это измена!
  - Ты куда ведешь, комиссарская твоя морда!?
  - К новой роще с басмачами, чтобы они добили нас как курей!?
  Григорий выдернул маузер и во второй раз сделал выстрел в верх:
  - Отставить! - гаркнул он на пределе горла. - Кто с вас пустил такие слухи?
  Новая волна криков едва не отбросила его назад, из взрыва можно было разобрать, что колодец Орта-Кую, к которому изначально направлялось соединение, находится в другом направлении, и что на той дороге не было никаких банд, потому как она находилась под контролем частей, стоявших в Геок-Тепе, Кызыл-Арвате, на уступе чинка Устюрт с Узбоем и вплоть до Красноводска. География расположения частей была перечислена до мелочей, это говорило о том, что армейцы не желали умирать в песках в безвестности, несмотря на сбор с России по бойцу. Григорий развернулся к разведчикам, игравшим поводьями как вожжами, на их лицах светились нахальство с уверенностью в том, что командир соединения может считать поход в гости к Джунаид-хану проигранным. И что они опередили его по части дезинформации личного состава, записав на него свои победы как его поражения. Он понял что это так и было и с кем имеет дело. Главное заключалось в том,что он потерял право на арест разведчиков, сумевших заскочить за спины эскадронцев раньше приказа об этом. Рядом напрягался в седле Панюков, которому не давали раскрыть рта,чтобы поведать бойцам правду, услышанную от командира. Григорию оставалось лишь пойти на пролом с риском получить пулю от подчиненных прежде выстрела в него сержанта, агента Кагальницкого. Он резко опустил руку вниз, обрывая крики молчаливым этим знаком посильнее слов, после чего четко произнес:
  - Конармейцы, вы видели, что разведчиков было пять человек, а теперь их стало на одного меньше.
  - Мы не нашли его, был сильный ветер, - громко крикнул сержант, призывая бойцов в свидетели. - Семена забрал буран.
  Григорий осадил его упреждением руки, поддержанным гулом одобрения от малого числа верховых, создавшего короткую паузу. Показав знаком Панюкову с верными ему людьми, чтобы тот взял заговорщиков на мушку, напряг опять голос:
  - В трех примерно верстах отсюда есть аул, не нанесенный на карты. Считаю, что разведчики пришли из него после того, как буран улегся, пересидев опасное время в нем, - он указал на четверку. - Посмотрите на них, сытых и оглаженных теплом, с верблюдами впридачу. А потом на себя.
  - Это ложь! Басмачи при отходе бросили их по причине потери сообщников в нашей перестрелке, - заволновался сержант. - Мы нашли их за одним из барханов и решили переждать буран, схоронясь за густым мехом.
  - Ловко пристроились, - послышался недоверчивый голос. - Похоже, командир прав.
  - А жратвой им стали верблюжьи титьки, - продолжил кто-то.
  - От них они и огладились...
  Григорий привстал в стременах, заметив продвигавшегося к нему ординарца Ступки, завертел жеребца на месте, чтобы охватить бойцов разом для оценки отношения к себе. Дернул за курок маузера, нацеливая ствол вверх, чем отвлекая эскадронцев от лишних пересудов:
  - Предлагаю пробежать до того аула, чтобы разведчики обрадовались встрече с пятым своим сослуживцем, решившем отдохнуть после разборок с нами, - он указал на сержанта. - Соображаю, тот и есть среди них главный, а этот шакал исполнитель его воли.
  - Ежели рассудить по совести, не хватает Сеньки Жулевича, - подсказал ординарец Ступки за спиной одного из бойцов. - Так он как бы завсегда был наш.
  Григорий обернулся в его сторону:
  - Разберемся, кто тут свой, а кто был чужой, - рявкнул он. - Панюков, разоружить разведку с подвязкой их к седлам, чтобы пальцем не ворохнули.
  - Есть, - отозвался тот, трогая коня на сближение с ними. - Бойцы, взять их на прицел.
  Когда после короткой борьбы группа сержанта оказалась с ременными петлями на руках, задернутых назад, с подвязкой носков сапог к стременам, Григорий отпустил уздечку, дав жеребцу каблуками подале от паха, вырвался из табуна, обложив его разбойным свистом:
  - Галопом с места! За мно-ой!
  Почти теплый ветер, прилетевший из Афганистана, покинутого на короткое забытье что русскими, что англичанами, ударил ему в лицо. Аул показался сначала голыми вершинами пирамидальных тополей с широкими кронами чинар, добавив Григорию уверенности в догадках, на которые напал после недолгих раздумий. Теперь надо было дождаться темноты, чтобы атаковать тихо и внезапно, избежав прицельного огня. Или прибавить ходу, взяв его по баклановски дерзостным наскоком, головной боли Наполеона Бонапарта.Оба варианта были беспроигрышные, рассчитанные на малые людские потери, но время могло подкинуть сюрпризы, подобные нападению басмачей при условиях, при которых их никто не ждал. Григорий на ходу обернулся на отряд, отметив про себя кучность с прибавкой в скорости и дал волю жеребцу,вернувшемуся в силу, перейти в намет. Он подумал, что басмачи послали разведчиков посчитать, скорее всего, выживших от их наскока вместе с жестоким бураном. Если тот упрятал остатки от соединения в песках, то спешить им было некуда, живых бы добили они, снабженные всем для возврата в часть. А если бы сложилось по другому, прислали бы кого-то за подмогой. Курьер не пришел, значит, сержант отправился в обратный путь с донесением Кагальницкому о разгроме почти половины воинской части. Когда до юрт оставалось меньше сотни косых сажен, Григорий выдернул из ножен саблю, припав к гриве коня, направил бег на проход между ними, уменьшая прицельность оружия на случай, если бы на окраине таилась засада. За ним команду повторили безмолвные армейцы, озарив себя блеском лезвий.Но ее не оказалось, как пустынной была сама улица длиной в два десятка юрт с обоих сторон, лишь от дальнего конца сорвалось в намет несколько всадников в халатах, по виду, напуганных дехкан. Отвернув к первым юртам он пропустил мимо себя вихрь из топота копыт с разметом конских грив, успев показать Панюкову, чтобы взял аул в охват, сам с несколькими верховыми проскакал рысью к его середине.Монгольские пологи на входах оставались недвижными, будто за ними властилась пустота успевшая уплотниться по верхи с закрытыми отдушинами. Но жизнь была, она показала себя вдруг выскользнувшим из-под полога щенком чабанной породы с ушами, короткими и обрезанными, едва не залетевшим под копыта коня. За ним метнулась его хозяйка лет пяти в паутине из косичек, в сандалиях на босу ногу,осталась стоять у входа,опутанная оплошностью. Ее никто не окликнул из опасения зазвать на себя беду. Григорий проехал вперед на пару юрт, у третьей с широкой позади кроной чинары,накрывшей ее будто шатром, и с небольшим садом из плодовых деревьев, внимание привлек окурок от папиросы, вдавленный в песок каблуком сапога. Он сошел с коня, подав сигнал провожатым на опаску, набросил повод на луку седла и вытащив маузер из кобуры, резко дернул полог на себя. Внутри набралось человек пять офицеров в царских еще истрепанных мундирах песочного цвета со знаками отличия на погонах и рукавах, рассевшихся вдоль стен. Между ними ужимались басмачи в косматых телпеках, ближе ко входу теснилась семья туркмена из нескольких ее членов. Все уставились на вошедшего с наганом в руке, державшего другую на рукоятке сабли.
  - Не ждали? - распрямился за входом Григорий.Разглядел в одном из военных пятого разведчика.
  - Не ждали, - откликнулся подполковник в центре круга,сдвигая папаху на затылок. - Но поняли все.
  - А если поняли, почему не ушли?
  - Потому и не ушли, что поняли только сейчас.
  - Ага, бездумность подвела, - согласился Григорий. - Ну выходите наружу, басмачи первыми.
  - На расстрел? - поинтересовался офицер. - Если вы за бандитами, устроившими вам засаду, то мы там не были.
  - Разберемся. А эти как пить дать, - он указал стволом на бывшего разведчика с басмачами и вмиг упал на колени,отклоняясь в сторону.Шпион стрелял из пистолета, спрятанного в рукаве кителя, ответ прозвучал из маузера, зажатого боком в кулаке Григория.Тот всхлипнул,приваливаясь спиной к войлочной стене с подгибом на грудь подбородка. Басмачи схватились было за оружие, но в юрту уже втесались укутанные в парной холод армейцы с винтовками наизготовку.
  - Оружие на пол! - приказал Григорий, наводя пистолет на одного из них, по виду главаря банды. Тот продолжал скалить зубы под черными усами, выражая ненависть, чем возбудил Григория сделать второй выстрел в него. Остальные отодвинули винты от себя на середину юрты с костром под большим котлом, в котором бурлило варево.
  - Нас так-же по одному и тут?- подполковник презрительно поджал губы, не обратив на убитых внимания. - Надо бы вывести, негоже трижды оскорблять жилище народа, вставшего на защиту своей земли. - Он кивнул на туркменскую семью,омывавшую лица ладонями и трогающую укрытый коврами пол открытыми лбами. - Они провожают убитых к Богу без различия на происхождение и строго по своим обычаям.
  - Не звери, это правда, и землю защищают свою, - Григорий прошел в центр юрты. - Не они к нам пришли, а мы к ним.
  - Они к нам приходили вместе с татаро-монголами и зверствовали похлеще, - не согласился офицер. - Правда твоя в том, комиссар, что сейчас вторглись мы, неся им кровь, разорение и запустение. Хотя в этом не виноваты и мы.
  Он с усилием собрался худощавым телом, надвинул на голову каракулевую папаху с царской кокардой, намереваясь встать. Григорий сунул маузер в кобуру, соображая, что офицеры вряд ли были причастны к нападениям на его соединение, они, скорее всего, были повязаны здесь другими обязанностями.
  - А кто тогда виноват, позвольте вас спросить? -Григорий ослабил морщины на лбу, не нащупав на лицах остальных признаков опасности, опустил маузер. - Ежели все, то и спрос со всех будет одинаков.
  - Вы казак?
  - Так точно.
  - Вас выдает выправка с решительностью в действиях, - огладил тот подбородок.
  - Вы не ответили на вопрос.
  - Крестьяне, - вяло улыбнулся он. Пояснил под равнодушие соплеменников - Надо было дать возможность людям, составляющим более девяноста процентов населения империи, уйти вовремя на вольные отруба, предложенные Столыпиным в царской еще Госдуме. А не тянуть с этим специально, тогда напряжение в обществе спало бы до нуля. Евреям не осталось бы возможностей взбаламутить холопов до революции с Гражданской войной, а русская нация не потеряла бы десятки миллионов граждан.
  - За что граф поплатился, убитый в киевском театре Митей Богровым, членом масонской ложи, - нехотя добавил сухощавый офицер, отжимавшийся от убитого разведчика для того, чтобы встать. - Поймите наконец, красные верховоды, мы все русские люди, что они, что мы, но воюем между собой за их вековые зависть с жадностью, используемые жидами в корыстных интересах. Нам делить было нечего, мы представлялись классом обеспеченным.
  - А они? - задал Григорий вопрос больше по инерции, потому что уже все решилось.
  - И они, в первую очередь работой и жратвой вокруг себя, - пожал плечами тот. - Мало того, работы у них было много только летом, зимой их доставал больше бабий уход за скотиной. Вот у рабочих да, у них был десятичасовой рабочий день с редко одним выходным.
  - Чего тогда им не хватало?
  - Барства в лакированных штиблетах под блекло-клетчатые штаны с пиджаками. И тротуаров вместо грязи под лаптями, - офицер наконец встал и покривился щекой. - Но это не всем, понимаете, не всем... Учиться надо было, а этого никто из них как раз не желал. Почитайте Толстого, комиссар, а лучше Подъячева, выходца из крестьянской гущи, если любопытны на этот вопрос.
  Григорий похмыкал в усы соглашаясь со сказанным, но время шло, офицеры поднялись как один и надо было принимать какое-то решение.
  - Какую должность занимал у вас убитый Жулевич? - спросил он.
  - Его фамилия Жулевич? - подполковник приподнял седые брови. Получив кивок в подтверждение вопроса, проворчал. - Я знал его как Снегирева из армии Джунаид-хана, прибившегося к нему в качестве советника по военным делам. Хотя внешность подсказывала мне, что птица он другого полета.
  - Так он не из вашего круга?
  - И близко нет, это был, скорее, разведчик из системы оповещения лиц, связанных с экономикой Туркменистана. Ни мы, ни другие из нас, ему были неинтересны.
  - А какую роль играете тут вы?
  Офицер огладил лицо, поросшее седой щетиной, оглянувшись на сослуживцев, четко произнес:
  - Мы являемся представителями армии спасения России, сформированной на границе с Афганистаном с нашими сторонниками здесь. В том числе с армией Джунаид-хана как будущего союзника
  - И много своих вы здесь накопали?
  - Этого мы не можем сказать даже при полном знании их имен и фамилий.
  - Ясно, честь офицера не подлежит сомнению, - согласился Григорий, и обратился к туркменам, замершим на ковриках в полусогнутом состоянии. Внимание привлекла девушка в кёйнеке с балак под ним, похожая на Лачин. Подумав о том, что мысли о ней все чаще стали навещать голову, спросил. - Вам есть куда идти?
  Глава семьи поднялся с колен и сложил темные руки под животом:
  - В ауле есть родственники.
  - Пройдите к ним, мы скоро закончим, - Григорий обернулся к патрульным,приказал: - Пусть Панюков пригонит сюда разведчиков с их защитниками.
  Юрта опустела на торопливых хозяев, укрывавших девушку за широкими складками национальной одежды. За стенами раздался дробный стук копыт, он оборвался внезапно, как и возник. Григорий выглянул за полог, увидел всадников до взвода с бывшими в центре разведчиками со связанными руками, над горизонтом за их спинами задержалось красное солнце. Указав армейцам из патруля, чтобы выгнали басмачей на середину дороги и вынесли за ними убитых, он вошел в круг из конных.
  - Узнаете? - спросил он резко.
  Наступило молчание, нарушаемое лошадиным фырканьем, Панюков вытянул из ножен саблю, готовый пустить ее в ход. Наконец ординарец Ступки выдвинул коня из строя на полкорпуса:
  - Узнаем, - объявил он. - Это Жулевич, из рядовых нашего эскадрона. Второго из убитых не узнаю.
  Григорий ткнул нагайкой в сторону сержанта:
  - А ты узнаешь своего командира с главарем банды басмачей, с которыми подвел нас к засаде?
  Тот ужимался в седле, сознавая, что конец жизни проявился для него недвижными телами подельников под копытами коней, не оправдывался, смятый доказательствами, а лишь костенел от страха. Бойцы вокруг тоже молчали, оценивая работу засланных к ним врагов каждый по своему, но с одним на всех исходом. Это продолжалось пока не всхрапнул чей-то конь, прервавший пустынную в ауле тишину. Григорий жестко приказал:
  - Развязать наймитов и подвести к басмачам с телами их бывших командиров.
  Разведчики, успевшие закалеть в седлах от недвижности, проковыляли на середину дороги и сгрудились за трупами, отсвечивая серостью лиц в лучах заходящего солнца. За ними топтались полосатой массой басмачи, прижимая к животам половинки халатов. Григорий сел на коня, завернув конных, прорысил с ними саженей двадцать к концу аула, и поворотил назад. Вздев саблю, взвил и жеребца, крикнув уже на скаку:
  - За мной! - Когда до толпы на дороге осталось саженей десять, приказал: - Руби!
  Ночь накрыла аул мусульманским хиджабом, не оставив просветов на звезды в небе, привычные как светлый овес на темной ладони конюха.Караул из нескольких верховых мерно проезжал улицу из конца в конец, чтобы без паузы пройти ее в направлении обратном с объездом места казни с застывшими в разных позах трупами, успевшими испачкать его слоем наледи с кровью, такой же склизкой на морозе, как одна вода. Григорий остался в ауле, разместив армейцев по юртам, сам заняв с двумя бойцами мягкие коврики в юрте с белогвардейцами,решение по которым не приходило в голову из-за позиции, озвученной подполковником, походившей скорее на бег двуглавого орла за успевшим уйти поездом.Прошло восемь лет,в течении которых случилось лишь несколько заметных мятежей против новых властей, один обозначился в Кронштадте, поднятый моряками, поддержавшими первыми революционные преобразования и вдруг осознавшими, что их вовлекли в аферу с темным будущим, не обещающим анархии, а загоняющим в наручный социализм с иудейским лицом, осмеянный остальным миром. Второй подняли крестьяне Тамбовской губернии,обманутые на пахотные земли каждому по несколько гектаров, на деле отнесшие последнее в колхозную халабудь. Мятежи подавили жестоко, как расправились перед тем с донскими казаками, порубив их в степу, потопив в морях едва не поголовно. Офицеры в царской России представляли из себя кроме немалой силы еще высший свет, теперь же они были разрознены не только между собой, но и через вопросы в головах, опухших от мыслей о начищенных хромовых сапогах с планами возврата прежнего достатка. На что еще рассчитывали они, когда империя превратилась в страну рабочих и крестьян без направляющего и утверждающего тонкого слоя национальной элиты, побуждающей во все века народ противостоять посягательствам на его свободу, было непонятно, и все-таки русское упорство в отстаивании своего мнения вызывало к ним уважение.Григорий не решился на отход к биваку по темени, хотя оставаться здесь было опасным из-за побега из аула всадников перед началом захвата, неведомо кого представлявших. Беспокоился он и за малочисленность армейцев с их слабостью и усталостью коней от голодных из-за бурана дней с подступавшим к ночи морозом. Отрядил в бивак троих конников с приказом Ступке двигаться в аул для принятия решения идти вперед или вертаться в часть, если было покончено с разметом схронов с захоронением убитых в общей могиле. Тащить тех в неизвестность было подобно вязке себя по рукам и ногам. В ауле же можно было отлежаться в тепле от юртачных костров и разжиться на горячее для себя с кормом для лошадей.Волновал вопрос, откуда он появился, не помеченный на картах, но оказалось, что все было просто. Его основали переселенцы из разных областей Туркестана после революции в России, привлеченные полноводным колодцем с караванами по шелковому пути, проходившими через него и приносившими какой-то доход.Путь контролировался на всем протяжении басмачами, не желавшими с приходом советов упускать выгоду от перегона по нему контрабанды в южные большей частью области империи с захватом обоих северных столиц. Аул стал закромом и для банд Джунаид-хана, недалеким от столицы в Орта-Кую,откуда басмачи совершали нападения на воинские части, не подвергая опасности ханское родовое гнездо. Это была еще одна причина, что туркменбаши в течении всех лет передела Туркестана оставался неуловимым. Обо всем этом поведал подполковник после того, как его с другими офицерами, спасателями Российской империи, не обнесли на горячее из откипевшего котла.
  В юрте стояла тишина,нарушаемая сонным сопением офицеров,разоруженных до поясных ножей, с красноармейцами, вооруженными до зубов,не считая двух часовых на входе, менявшихся местами с бойцами внутри. Ранний заход солнца оставлял время на отдых воспользоваться которым мало кому удавалось из-за напряжения нервов,будораживших сознание одних скорой расправой над врагами, других мыслями о близком пороге в небытие. И все же организм свое забирал, выпадая из бодрости внезапно и напрочь, заставляя Григория упираться носом в грудь. В один из таких моментов снаружи поскреблись о жесткую материю юрты, хотя ветра не было и погода на улице стояла тихо морозная. Григорий сидел сбоку от подполковника, их разделяли пустые миски от хлебова из казана, черневшего в середине на треноге над тлеющим костром при открытом на верху продухе.За ними в обе стороны темнели фигуры, различимые разве что на головные уборы углами или квадратами.
  - Почему вы не зарубили нас вместе с басмачами и предателями из своих?- негромко спросил вдруг офицер, - Сейчас бы мы отдыхали в райских кущах, отличимых от этой бойни со стойким запахом крови.
  - Не пришло ишо время, - буркнул Григорий. - Я за вашу судьбу опять заблукал в трех соснах.
  - О, это на всю жизнь, дьявол любит делать вид, что его нет, запрещая сознанию искать правильный выбор.
  - А где он сам? Разговоры об нем ведем, а кто такой, никто не видел.
  - Он теперь везде.
  - Вот по этой причине я не пошел в другую юрту вместях с командирами, а остался с вами в числе пятого охранника, чтобы убедиться в его наличии, - недовольно отозвался Григорий. - Тем более, напротив входа костенеют на морозе больше двух десятков мертвых врагов, среди которых нужные вам и кому-то из наших, пока не так неизвестных.
  - Эти будут везде и всегда.
  Григорий привалился к подушке за спиной, повозившись с кисетом и не закурив, протянул ноги к костру. Он подумал о том, что соседей по ночлегу надо отпускать, вреда от них не будет никому и никакого, потому как после большой драки кулаками не машут. Российская империя кончилась, успев откинуть хвост из прибалтийских земель с утратой финского княжества, оторванного Лениным бескровно, и почти всех славянских стран, начиная с ляхов с болгарами, западными хохлами с бульбашами и других владений под русским сапогом наподобие американской Аляски с землями на побережье Калифорнии с фортом Росс,из которых на Дон приходили письма от донских тамошних казаков. Всего, что она зараз потеряла, собранного в первую очередь казаками-первопроходцами, не перечесть, осев на колени с низко опущенной головой в окружении разных вислозадых татаро-монгол. В том числе по вере. И теперь, без помощи от более развитых западянцев, помогавших продвигать цивилизацию в племена лесные со степняцкими и горно пустынными, она огрузнела до момента, когда может развалиться как глиняная баба с подолом до земли из цветных лоскутов, отрекшись от греческой веры и уравнявшись с ними до положения каменных истуканов в степу с деревянными в лесах. Разве что русский дух не допустит ей разбиться на куски, слепивший ее из тех кусков, неравных размерами с качеством, против которого не смогли устоять казаки с великой своей силой воли, с теми, кто не сничтожил ее по своим планам до конца. Но для такой работы нужно время немалое с направлением на свои нужды, национальные, а не вбирать в себя красные призывы за объединение со всем миром, намалеванные для каждодневного натирания глаз теми же разрушителями и кровопийцами, сумевшими все ж насадить свою власть несмотря на победу мыслей Сталина, призвавшего на свою сторону мертвого Ленина, ставшего за ним как бы под защиту. Да все равно боявшегося их как огня, оттого торопившегося сничтожить до своего убийства или отравления кем из особо верных, но все равно чужих. Григорий попытался отбиться от мыслей, ему не свойственных, заметив походя, что так он стал думать не после агитаторов из революционеров, ходоков по казачьи лагерям,не от службы у красных,где надо было не выбирать своих из чужих, а рубить направо и налево,чтобы подвести остаток от тех и других к началу социальных преобразований о которых каждый из красных знал как о боге. То ли социализм с коммунизмом есть, то ли их нет и что они вообще из себя представляют.Но отмахнуться не получалось, мысли оказались не своей шашкой, ладной на все стороны, и даже не вражьей все равно с лазейкой на сничтожение их обладателя. Помучившись с полчаса натягом на себя хотя бы дремы, он поплыл под закрытыми веками по ее течению, ввергнувшись в раздумья о том, что после похода ждет трибунал за истребление эскадрона из двух из-за несовместимости с занимаемой должностью с революционной бессознательностью Может быть, с изменой родине как казака, недобитого в гражданскую войну. Врагов его догнуть найдется много,скажет слово и Аида Семеновна,по всему из подложенных Поражением в стычках с басмачами с большими человеческими жертвами он подставлял под удар и начальника части с офицерской верхушкой, голосовавшими за утверждение его в должности командира соединения, находившихся под надзором всевидящего без того революционного ока.Кроме того судьба Лачин тоже могла стать незавидной,если укажут на дверь, жизнь девушки упадет в срок в несколько дней. Григорий скрипнул зубами и отодвинул от себя ножны с саблей, надавившие бок, снаружи раздался звук схожий с треском пореза крепкой материи. Он прислушался, положив руку на кобуру маузера, пытаясь понять его происхождение.
  - Не торопитесь поднимать своих бойцов по тревоге, иначе можете пополнить число мертвых за порогом юрты, - сказал подполковник тихим голосом.- Это предупреждают нас, что хотят вызволить из вашего плена.
  - Кто упреждает? - сощурился Григорий, начиная понимать новую опасность от разделения остатков соединения на две части. - По улице гуляет патруль, на входе часовые.
  - Тише, майор, теперь высота голоса зависит от того, кто встрепенется раньше - жизнь или смерть, - остановил его тот.- Ваш отряд обложен басмачами Джунаид хана, их привели сюда те, кто успел ускакать из аула до его захвата вами.
  - Они были из ваших?
  - Из моих тоже.
  - И что дальше?
  - Они еще не знают, что их соплеменников с разведчиками вы порубили не разделяя, по чьей команде те действовали. Разглядеть трупы на дороге сейчас нелегко, если о них не споткнуться.
  - Тогда какой выход?
  - Эта юрта принадлежит старосте, она больше остальных, имеет запасной полог к чинаре с садом за ней. Мы уходим через него, вы постреляете для вида и покидаете аул по известному вам направлению к биваку, - офицер понизил голос до шепота. - Это единственный путь, вокруг на много верст безлюдная пустыня, если не считать ставки Джунаид-хана с басмачами, вооруженными удобными английскими карабинами. Буран тоже не сказал еще последнего слова.
  Григорий покатал желваки по скулам, начиная осознавать, что восток не Германия с Россией, в которых армии сходятся лицом к лицу и стреляют друг в друга в упор до тех пор, пока не выявится победитель из оставшихся в живых.
  - А если и бивак попал в осаду? - спросил он, прислушиваясь к дыханию военных, привыкших действовать по первому звуку, коснувшемуся уха. - Если и Джунаид решил разделить войско на две части?
  - Его здесь нет, он у себя дома под защитой охраны, а главарь отряда басмачей Елбарс не осмелится ночью на такой шаг,- подполковник решил открыться полностью. - После нападения на городок с потерями в саксауловой роще под Геок-Тепе и здесь по дороге на Узбой,во всем войске насчитается не более двухсот пятидесяти сабель Басмачи после бурана, могущего возродиться, разошлись по аулам до нужной погоды.
  Григорий пошевелил было рукой, но сразу замер, боясь потревожить пустую чашку, у него мелькнула мысль о том, что если подождать подхода Ступки с вызволенными из плена бойцами, то можно попытаться взять логово хана с наскока из этого аула. Но во первых, сколько там годных к атаке, а во вторых, аул уже окружен басмачами, готовыми встретить Ступку прицельным огнем. Тем более, времени на размышления не осталось, стоило подполковнику откликнуться на сигнал, как басмачи начали бы операцию по вызволению союзников, могущих помочь им освободиться от безбожников. Он рыскнул глазами вдоль стен в одну сторону, потом в другую, убедившись, что сонливое состояние часовых перешло на похрапывание, а бойцы снаружи говорили меж собой, тихо сказал:
  - Я бы все равно вас отпустил по причине безвредности ваших устремлений, все уже кончено, хотя каждый из нас желает возврата к прошлому. Но поднять нынче наново миллионы людей разных национальностей вряд ли кому удастся.Не под Стенькой ходим Разиным, тот мог возрождаться из пепла как библейская птица, - он пояснил. - Это как после наскока на вражеские позиции, когда второе дыхание приходит редко.
  - Поэтому я говорю с вами как с равным, не как с красным командиром из крестьян. Им получить орденок на грудь дороже жизней соплеменников и своих даже земляков.
  Григорий быстро спросил, отрезав последние сомнения:
  - Где находится второй полог?
  - Висит над нашими головами, - так-же скоро ответил офицер. - Стоит развязать ремни внизу и отвернуть край верблюжьей шкуры на сторону.
  - Тогда откликайтесь на сигнал. Ежели договоритесь, я подвинусь к середине юрты, а вы ползком друг в дружку в тот проход.
  - А если кто из ваших бойцов?..
  - Успокою, что по нужде.
  Подполковник перекрестился,сняв папаху,провел концом кокарды по верху выделанной шкуры, ответ пришел почти сразу в виде мягкого с той стороны хлопка ладонью по меху. Он нагнул голову и зашарил пальцами по деревянному основанию юрты, вскоре ремни были развязаны и он снова повернулся к Григорию.
  - Оповещайте своих и уходите, - кинул тот через плечо.
  Белогвардейцы, сидевшие на ковриках тесным рядком, поползли к выходу гусеницей с поджатым брюхом, на котором отсвечивали пряжки ремней. Когда последний скрылся за углом отвернутой шкуры, Григорий перекрыл доступ холодного воздуха ременной вязкой конца шкуры на деревянный брус.Затем привалился спиной к плоской подушке, набитой овечьей шерстью, и упал в глубокий сон, уверенный в офицерском слове как в себе.
  Утренние перебрехи Григория с Панюковым о пропаже пятерых офицеров с прибегом из бивака Ступки с еще одной ротой бойцов, сносной к короткому переходу, заставили его поменять ночные расклады на ставку под пан или пропал. Надо было оправдывать поход любыми действиями, иначе трибунала, незаслуженного изначально по причине подставы его как жертвы, было не избежать. Он понял, что об убийстве Швыдковича именно им догадываются многие офицеры, или бывший начальник оперчасти нашептал перед смертью сам кому из своих фамилию убийцы. Катерина на домыслы тут была лишней. Так-же вполне возможно, что слухи дошли до Кагальницкого, а у евреев они не проходили бесследно. Решение продолжить погоню подстегнул подход ночью к аулу одной из банд Джунаид-хана с уходом главарем Елбарсом после вызволения царских офицеров без единого выстрела. Это была совместная с белыми афера, перемолотая Григорием до мелочи, с помощью которой удалось сохранить остатки личного состава без расстрела людей, противостоящих началу советского произвола с выводом, что и сейчас они не оплошают на разум, подсказав туркменбаши нужное действие. Утро в ауле потревожил кучный топот копыт отряда под началом Ступки, затем короткий переброс мнениями между командирами эскадронов с приказом Григория на развороте жеребца:
  - В погоню!
  Пустыня продолжала отогреваться от ледяного зазимья, нагнатого на нее пургой, на вершинах барханов расцвели хрустальные соцветия из льдистого заломья, искристые под алмазы, готовые исчезнуть с поднятием солнца на пяток сажен к зениту. По извилистым хребтинам вдали изредка пролетали высоким скоком сайгаки с опасливыми джейранами, тянущие за собой как на привязи низкие желтые стаи шакалов с темными носами, обрубающими им морды, казалось, по стоячие уши. Крался за скотоцеркой бархатный кот, враг корсака,охотника до сусликов с саксаульными сойками. Прыгали на длинных и тонких ногах тушканчики, избегая по этой причине войны с пушной мелочью, перегрызавшей им голени.Кобры соперничали с гюрзами за добычу, раздувая капюшоны перед дымчатыми крысами в прилесье из саксаула с верблюжьей колючкой, отрывавшим пригнутые пургой ржавые на вид ветки от крепкого еще морозного наста. И кружили без устали над волнами песка степные орлы с беркутами, курганниками и балобанами. Пустыня оживала, покрываясь черепашьей со скорпионье-вараньей ползучестью, украшенной пауками каракуртами, прятавшейся от стихии под шершавой ее шкурой, награждала себя ящерной прыткой изящностью с величием медлительных верблюдов, презрительно озиравших туркменские подворья в каком-нибудь невидном и неслышном ауле с кроткими ишаками, согласными на все, с дурными ослами и бездетными мулами, неприкаянными по жизни, покрывающими этот недостаток машинной выносливостью. Все это разнообразие проносилось сбоку едва помеченной копытами тропы, не замечаемое всадниками, торопившимися узнать судьбу в пустыне, родине цивилизации Маргуш, равной великим в Междуречье с Египтом, Индией и Грецией.
  Колодец Орта-Кую украсил горизонт вершинами пирамидальных тополей, похожими на пилу зубьями вверх, обнявшей кольцом кусок пустыни в половину от Мерва. Григорий убавил бег коня и поднял руку, принуждая отряд последовать примеру, соображая, что с наскока, как аул позади взять ставку Джунаид-хана не удастся. Если колодец ощерился для отпора нападения, положить под ним остатки соединения не составит проблем. Поворачивать обратно было поздно, басмачи, завидев бегство противника, сорвутся его догонять, истребив за трусость под чистую. Он испытал это на себе, когда после прорыва на германо-австрийском фронте армия генерала Брусилова, оторвавшись от основных сил, осталась с объединенными войсками противника один на один, едва не загнавшими ее в мешок. Григорий, пока отряд завертелся в круге, давая возможность коням унять запальное дыхание, выслал вперед разведку из шести всадников, сам отъехав в сторону, призвал к себе командиров и сказал:
  - Ежели столицу хана будут защищать не больше двух сотен басмачей, мы все равно ее не возьмем, потому что пяток пулеметов у них завсегда найдется. У нас перед частью два максима, а тут гнездо туркменбаши.При атаке в лоб они покосят нас как лебеду косой за скотным базом, а заход с флангов невозможен по причине безлюдья в наших рядах.
  - И что ты предлагаешь? - спросил Панюков.
  Григорий перемялся в седле, оглядываясь вокруг и хмуря брови, затем сдвинул буденовку на затылок и объявил:
  - Казачий наскок.
  - Это в каком виде? - насторожился тот, познавший бесшабашность донского казака. - Ты хочешь взлететь перед аулом на воздух?
  - У вас крылья не отросли, разве что на размахе хвостов с гривами, - оборвал его Григорий. - Нам надо проластиться перед ним лисами с мордами по ветру.
  - Як так? - напрягся и Ступка. - С подбором конячих копыт под пузо?
  - С одной стороны, и без сабель наголо,- ухмыльнулся Григорий. - Когда подскачем к аулу и они зачнут стрелять,отряд должен сменить наскок на пронизь с разворотом вдоль линии огня, не переставая стрелять из винтов, чтобы не давать возможности нацелиться. Лавой и со свистом для острастки, а не с привычным для них ура от монгол. Так мы сможем уйти без больших потерь.
  - А если разведка донесет, что аул пустой?
  - На нет и суда нет. Но они могут ее пропустить, чтобы потом взять нас в охват, - рассудил Григорий. - Нам все одно придется войти к ним под опаску по сторонам
  Разведчики вернулись быстро,командир доложил,что группа прошла до середины аула, не заметив ничего подозрительного,если не считать десятка три коней под седлами, стоящих в садах за юртами и поставленных вразброс от начала до конца аула. Это могло означать, что они принадлежали жителям, оседлавшим их на случай нападения красных, или гостям из родных, приехавшим на плов, что было здесь не редкостью. Григорий указал бойцам загнать патроны в стволы винтовок, подняв дулами вверх, затем разделил их на два ряда и тронул жеребца каблуками сапог.Центральная улица была, как везде с приходом советов,чужой и пустынной с намеком на то, что делать здесь красноармейцам нечего.Григорий успел подумать о полковнике с подчиненными, отпущенными им на свободу, видимо тот решил отблагодарить его таким вот образом, посоветовав Джунаид-хану, если он был в ауле, а не наводил с бандами порядок в других велаятах, дать русским возможность ощутить себя хозяевами в его ставке. Отряд проехал небольшую площадь в центре, оставалось проверить юрты на сторонних людей, когда выстрелы натянули во многих пологи до исчезания в них щелок. Они раздались из садов, в которых стояли оседланные кони, давая понять, что красные попали в засаду. Григорий развернул жеребца, подняв маузер, сунулся в проход меж двух рядов армейцев, запрещая им сбиваться в кучу:
  - Пали на обе стороны! - надрывал он горло. - Гони ближе к юртам!
  Когда отзвучали залпы и затворы затрещали для перезарядки винтовок, подал новую команду:
  - Шашки наголо! - и тут-же гаркнул, бросая коня на подворье напротив. - В атаку!
  Схватил глазом,как Ступка срубил с замаха жердь с горшками для просушки,пропадая меж стволами плодовых деревьев,за ним кинулись бойцы его отряда,срезая в потягах пологи на юртах.Григорий вздернул жеребца для перескока через невысокую изгородь из сушняка, завернул в сад, в нем на другом углу юрты человек в армейской шинели выцеливал кого-то из карабина. На голове была буденновка, на ногах яловые сапоги с ростовских еще складов,под деревом саженях в трех беспокоился конь под седлом, не давшие с момента оценить ситуацию. Армеец завернул шею и побледнел лицом, эта оплошность дала время на оценку его как дружка вожака из теплушки с вербованными Он выстрелил ему в голову. Бунтарь сунулся лбом в стену юрты, выпуская карабин из рук.Григорий удивился было на нежданный подарок судьбы,как вдруг почувствовал короткий толчок со спины в правый бок. Он дернул коня за уздечку, сознавая, что поймал пулю, но развернуться в седле помешала боль. Жеребец, приученный к малому желанию хозяина, успел заскочить за стволы, уберегая еще от одного куска свинца, свистнувшего рядом. Григорий согнулся до гривы, шаря глазами по двору соседней юрты. Стрелявший прятался в кустах ягодника, он вскидывал винт с ловлей в прицел всадника в командирской шинели, переведя курок до того упора, за которым таилась черта между жизнью и смертью, когда в сад с саблей на замахе ворвался кто-то из бойцов. Стрелок вынужден был отвлечься на него,иначе выстрел привлек бы внимание и тот кинулся бы к нему, отобрав время на перезарядку. Григорий пальнул наугад, добавив промахом нервности ему и усилив уверенность бойца, довершившего дуэль. Тронув жеребца с подворья, Григорий притерся к тополю у юрты, касаясь плечом зеленоватой коры с наростами от должных быть веток. По аулу гремела пальба порождавшая посвист шальных зарядов, искавших жертвы там, где их не ждали, меж ними носились прицельные, устремляясь к встрече с избранниками. В трескотню вмешивались крики, перемежаемые стонами, заставляя домашних животных шарахаться в стороны с ломанием построек с гибелью под ними же. Расстрел братьев по крови походил на истребление друг другом людей,поклонявшимся до ссоры одним богам. Так было в Гражданскую войну, так продолжалось и сейчас, подтверждая древнюю мысль о том, что страшнее врага нежели единокровник в мире не было, нет. И не будет.
  Последний выстрел оборвал чью-то жизнь в одной из сторон, отмерив время на возрождение пугливой тишины,начавшей наступление на аул из-за оглаженных бураном барханов. Григорий отстранился от тополя, наблюдая за сбегом красноармейцев в центр,несколько верховых гнали перед собой редких пленников в советском как один обмундировании. Он признал в них вербованных, рванувших из теплушек за мечтой о вольной жизни без хозяев над собой из таких-же как они соплеменников, крестьян по большей части с повышенным на выгоду чутьем. Им не нужна была война за идеи, они отстаивали свободу свою, изгоняя из душ рабство, свившее в них гнездо за время двухсот сорока трехлетнего татаро-монгольского ига с крепостным правом от Бориски Годунова,татарина по крови, убийцы Дмитрия, сына царя Федора Иоанновича, наследника царского престола.Народ русский прожил без ярма на шее всего сто один год, от победы в 1480 году князя Ивана Третьего над монгольским ханом Золотой Орды Ахматом при стоянии на реке Угре, до навязывания его Бориской в 1580х годах и продления царями Романовыми вплоть до 1861 года, когда уже император Александр Второй возвестил о его отмене на все времена.
  Проехав по дороге к площади небольшое расстояние, Григорий почувствовал, что сознание оставляет его. Он вцепился в луку седла,силясь удержаться в нем за счет вдавки ногтей в кожу со скрежетом зубов, отвлекая боль телесную в одном месте на боль в другом. К нему спешил Панюков, на ходу втыкая саблю в ножны, освобождая руки для подхвата тела, поволок за уздечку коня к ближней юрте с набором слов, годных для больных и детей.Хозяева распялись по стенкам боясь выбегать на улицу, ставшую не опасной, их вымели махом под визги малых со старыми, растелешивая командира от шинели с гимнастеркой до исподнего белья, успевших напитаться кровью.
  - Сейчас, сейчас! Куда там..,- торопился языком Панюков, перевертывая Григория на живот. - Э-э, вошла повыше печени... я думаю. - Обернулся к бойцам. - Узнайте у туркмен, есть среди них кто из медиков?
  Скоро доложили, что тут лекарями отродясь не пахло,надо везти раненного в Устюрт или вовсе в Кызыл-Арват с Мервом. В последнем есть царский еще госпиталь.
  - Не довезем. Надо пробовать самим, - пробормотал Панюков про себя. Обратился к армейцам снова. - Пошарьте по бандитам, может, у кого есть фляга со спиртом!?.
  - Чи злякався? - наклонился над ним Ступка. - Шо ты умыслил?
  - Пулю выковырнуть, если вошла неглубоко.
  - А как застряла промеж органов?
  - ... не знаю. Ее надо вытаскивать, иначе начнется воспаление.
  Спирт нашелся.Панюков заставил Григория присосаться к горлу фляги, затем хлебнул сам под грудной кашель, щедро смочив им свои руки и рану. Облил перочинный нож и под сиплый говор Ступки,очищавшего юрту от бойцов,склонился над спиной командира Тому повезло, кусок свинца сломал ребро, смягчившее удар, он застрял между двумя его половинками, выступая над ними смятым концом. Но достать его не удавалось, ребро при тяге пули на себя стремилось сомкнуться в трещине, зажимая ее сильнее. Григорий корчился от боли, кривился искусанными губами, не в силах удерживать в себе крепкие стоны. Когда не осталось мата на покрытие всего вокруг, он повернул голову набок и скосился на добровольного лекаря:
  - Скоро ишо? - прохрипел он. - Мочи не осталось...
  - Сейчас, - отозвался тот, краснея лицом. Подхватив с пола флягу, сделал гулкий глоток, затем прополоскал спиртом зубы, протер им губы с редкими усами. Вновь согнувшись над раной, повторил. - Сейчас!
  И присосался к месту, не жадному на кровь, вгрызаясь в него острозубым зверем с замашками вампира, которому мало было ее, красной на цвет и соленой на вкус, а хотелось похрустеть еще белой костью. Григорий выгибался дугой, не в силах достать эту летучую мышь, чтобы оторвать ей голову, исходя красной же слюной, хлынувшей потоком за подбородок. И упал виском на пол, пронизанный залповым ее выстрелом, пробившим ему макушку. В юрте стало тихо, будто вампир добил жертву и теперь наслаждался сытостью,неспособный из-за веса оторваться от ковра.Наконец Ступка подал от входа нервный голос:
  - Живы, чи нагнать каких музыкантив?
  Ему после стука о флягу чего-то тяжелого ответил Панюков:
  - Поживем. Все зубы об нее изломал...
  - Тогда добре. А зубы наростють новые, - Ступка покосился на пулю на полу, сипло откашлялся. - С бандитами из теплушки как? Их шесть штук.
  - Узнали что про них?
  - Та уси биглые с того вагона, шо не доихалы до нашей станции.
  Панюков громко отплевался, хлебнул из фляги пару хороших глотков, философски заметил:
  - Никому стали не нужные, ни офицерам, ни Джунаидке с басмачами, - он выпустил наконец горлышко из пальцев. - Бросили на произвол судьбы, они и поперли на тех, кого высмотрели первыми.
  - Та ни, воны як пить дать мстилися... Соби на могилу.
  Григорий приподнялся над полом, подцепив с него небольшой вместе с флягой кусочек свинца, долго разглядывал его через мутную слезу. Отложив в сторону, глотнул из горла и коротко прохрипел:
  - В расход.
  Отряд на обратном пути задержался в биваке, изрытом бойцами во все стороны, но живыми больше никого откопать не удалось. Ни людей, ни лошадей. Оставив на месте трупы последних, они переместили мертвых армейцев в природную выветрину, накрыв от зверья корявыми ветками саксаула, забросали песком, примяв случайными камнями Затем сделали положенный залп и заторопились в часть, шелестя по дороге колесами кухни, опустошенной на продовольствие. Григорий маялся в седле от сильной боли, отпустившей было после вытяга Панюковым пули, и снова накопившейся жгучим комком в месте ранения. Ребро, скорее всего, не уладилось с трещиной, хотя добровольный лекарь постарался насадить его половинками друг в друга, и теперь терлось краями будто подтесываясь на наждаке. Красноармейцы успели промахнуть Кызыл-Арват с медицинским вместо больницы пунктом, оставившим на боку Григория кирпичное пятно от йода, за ним Геок-Тепе из юрт с тремя каменными домиками на площади. До Мерва оставалось рукой подать, когда рана воспалилась и разнесла жар по всему телу, намереваясь сгубить его внутренним костром. Пришлось оставить коня, перетащиться на телегу при кухне с мягким ходом по песку. В Геок-Тепе снабдили зубастым алоэ, Панюков делал перевязку с ним, разрезанным вдоль, присыпая рану белым похожим на детскую присыпку, еще порошком. На время это приносило облегчение, способствуя размяканию корки, чтобы вновь дать о себе знать тупыми взрывами, заставлявшими ломать деревянную обноску телеги. Григорий зарос щетиной, осунулся, отчего нос стал походить на хищный клюв с белыми клыками под черными усами с густой проседью. Когда кухари поднесли ему для ознакомления с собой начищенную крышку кастрюли он отвернулся, отстранив кулаком походное зеркало.
  - Ну чистый турка, - косились на него бойцы по сторонам телеги. - Навесь на ухи цыганские серьги и на тебе баба Яга из старинных сказок.
  - Казак, что с него возьмешь. У них там кто мимо не прошел, тот и занырнул.
  - А говор русский.
  - Так мы того турка только им и достали...
  Наконец по полудню показались окраины Мерва, принеся Григорию мнимое облегчение. Он был рад тому, что не придется раскатываться беспамятным обрубком на обещанном Панюковым операционном столе, а попадет на него в полном сознании на случай встречи с Кагальницким. Тогда легче будет держать сготовленный опером удар с надеждой, что не заколют его там до омертвения. Еще подумал о том, что правильно сделал, расстреляв разведчиков, не сохранив их как свидетелей.Они могли показать истребление половины соединения басмачами как предательство интересов революции с преднамеренной им подставой эскадронов под засады и с угрозой его расстрела не дожидаясь расследования. Хотя Соколов с Никитиным с их слепой верностью долгу были бы против этого, подняв разговор по правде превыше остального. Но другого выхода из тупика он тогда не видел. Главным сейчас оставалось нейтрализовать каким-то образом начальника оперчасти,чтобы не попасть из огня да в полымя.Тогда можно было не только вывести из-под удара командира части с заместителем, но и уберечь Лачин от смерти от своих же соплеменников. Никто не будет держать ее в городке после потери заступника. Но на пороге больницы его не ждали, тем более, из оперчасти, доктора сделали все, чтобы осмотр не затянулся, операционная была готова к приему больного.
  Григорий третий день отходил от операции, проведенной под общим наркозом, он лежал на кровати, замотанный до грудных мышц в бандаж из бинтов, с запретом от врачей на малейшее шевеление. Дверь в пустую палату на троих открывалась ключом и закрывалась на ключ, навевая мысли о заключении под стражу пока в палате, а потом с отправкой по этапу. Тумбочка была чистой что на гостинцы, что на курево, от недостатка которого не хватало воздуха. Окна были замазаны белой краской до середины, поверх которой качались от ветра голые ветки чинары, темной на кору. Иногда на них садились птицы, чаще воробьи с синичками, с едва слышным посвистом через двойные стекла,в отражении которых он казался себе лиходеем под снегурочку По стенам гуляли солнечные бараны, ползущие к двери, за которой и пропадали под вечер. И хотя на душе после событий последних дней было неспокойно, бездействие не приносило желанной дремоты с телесным теплом,а больше холодило ноги с руками, принуждая чувствовать их не своими. Дни проходили бесцветно как годы у стариков, забывавших имена внуков, сглаживая заодно картины былого у них и душевные у него беспокойства. Досаждал только бок, ставший чесаться чем дальше тем сильнее, он царапал бинты поверху, лохматя их на нитки по краям, добиваясь успокоения нервов от выполненной работы.Но внутри все так-же терлись друг о друга два куска одного ребра, не срастаясь щербатыми концами.
  Утро отсветило солнечным восходом, бараны откочевали к середине стены, указывая на обеденное время,Григорий отвернул край одеяла,готовясь к встрече с молчаливой медсестрой со шприцем, полным лекарства, потом с нянечкой с тарелкой бульона и с куском хлеба. В замке щелкнул ключ, дверь пропустила медсестру с эмалированным лотком, за ней в палату втиснулась девушка в халате на теплое пальто и в белом вязаном платке на черных волосах, бросилась на колени перед кроватью, заламывая над ним руки. Он не сразу признал Лачин с темными кругами под веками, с губами в трещинках, с трепетом ноздрей прямого носа. Это была лань с огромными глазами на удлиненном лице с высокой шеей,дрожавшая ресницами как бабочка крыльями.Григорий ухватил ее облик с одного взгляда, ужаснувшись одновременно своего вида с давней щетиной с чубом на лбу, слипшимся от пота, с запахом лекарств в палате. Но Лачин обхватила его вдруг поперек тела, вжимаясь в одеяло мокрым лицом, не переставая шептать одну фразу:
  - Ты живой!.. Ты живой!..
  Медсестра продолжала молча торчать у входа, держа на весу лоток со шприцами, не решаясь нарушить момента встречи. Ее отодвинула чья-то рука, в палату вошел главный врач с заведующей отделением. Остановившись на середине комнаты, врач растерянно спросил:
  - Что это такое?
  Медсестра испуганно сморгнула, затем поставила лоток на тумбочку и схватила Лачин за халат:
  - Ты как сюда попала, басурманка? - обернулась на начальство. - Она пристроилась за мной еще в процедурном.
  Заведующая прицокнула языком:
  - Да они оба, похоже, басурманы.
  Главный врач приподнял брови, сунув руки в карманы, покачался с пяток на носки. Потом поджал губы, раздумывая над ситуацией, и обратившись к Лачин, огласил свое решение:
  - Сударыня, вы пока подождите в коридоре, а когда закончим обследование пациента я разрешу вам побыть со своим отцом.
  Лачин с трудом оторвала руки от одеяла, поднялась с колен и призналась, не поднимая глаз от пола:
  - Он мне не отец. Он...
  - Ну, неважно, у вас тут... все по своему, - отмахнулся после паузы врач. - Вы побудьте за дверью, а потом я дам вам полчаса на беседу. Больному нужен покой.
  Лачин ушла, отдав Григорию последние силы, под обещание заведующей на приходы каждый день. Укол был сделан, бок ощупан, доктора удалились, тарелка с бульоном осталась нетронутой, хотя живот, давно не подававший признаков жизни, завязался в узел от желания перехватить хоть макову росинку. Григорий отвернулся к стене, странно собранный, без мыслей в голове и с хотением упрятать за пазуху свою бабочку. От всех.
  В палату до выписки впускали только Лачин, речи о сослуживцах не шло, ломавших в приемной регистратуру с просьбами пообщаться с ним на пол языка под присмотром хоть конвойного, если бы его приставили. Но этого никто не собирался делать, как не стремились к нему командир части со своим заместителем, а тем более начальник оперчасти, о котором никто не обмолвился словом. Тишина по слухам соблюдалась в строжайшем порядке, не давая повода на обдумывание ситуации в нужном направлении Когда пришел день ухода из палаты, ставшей на десять дней глухой норой от всего вокруг, Григорий вышел из нее как в пустыню под Мервом, безоружным и слабым, не имевшим силы на то, чтобы отбиться как от врагов так от друзей, готовых облизать шершавое лицо. Добираться пришлось на попутной телеге под лошадь с молчаливым туркменом на передке. На проходной части тоже не задали вопросов, бойцы долго разглядывали его лицо с изучением букв в пропуске, сторонясь казачьего прищура со вниманием больше к кобуре с маузером и ножен с рукояткой сабли. Григорий обошел плац по тропе ближе к забору, не готовый на контакт с кем бы то ни было, не уставая искать ответ на вопрос, почему Лачин, согласная для него на все, присоединилась к становищу глухонемых, оплывая водовороты страстей как можно дальше, опасаясь быть затянутой в них, ведомых ей разве по чутью. Ключ от дома она отдала ему в первый приход, намекая, что кроме него никого в нем не ждет. Григорий подошел к дому с верандой на теневую сторону признавая и не узнавая крова, укрывшего его с Катериной на первых порах, ставшего защитой и для Лачин. Углядел на окнах, блеснувших чистотой, кружевные русские завески, украшенные по краям туркменскими тесьмами из тонкой пряжи, вздохнув, вставил ключ в скважину замка. В комнату от порога вела дорожка, сотканная на местный колер, она бежала до окна напротив,не спотыкаясь о кусок ткани под ее раздел на большую и поменьше части. Ложе Лачин из матраса, набитого овечьей шерстью, с пестрым одеялом и маленькой подушкой с ковровым верхом исчезло. Осталась одна железная кровать, скрипучая до невозможности, с никелированными шишкарями на гнутых ножках что вверху, что внизу, с периной с пухлыми подушками, отобранными на складе еще Катериной, забранными простыней и наволочками из льна, доставленными сюда как помощь от ивановских ткачих. В печке с открытым горнилом, с заслонкой на полу, стоял чугунок с надвинутой на него тяжелой крышкой, по виду еще теплый. Сама она с лещадью в горниле белела свежей побелкой, в горнушке тлели угли для быстрой растопки с задвижкой, открытой наполовину. На столе блестела сахарница, царская, с цветными авгурами по бокам. Григорий разделся, оставив сапоги под порогом, отцепил ремень с кобурой и саблей и примял кровать, ощущая мягкость, отличную от больничной. Рана досаждала уже не так, при ходьбе ее как бы не было, но ходкость ребра под слоем бинтов чувствовалась неприятным прогибом внутрь. Уставившись в потолок, он хотел еще обдумать свои действия на случай вызова к Кагальницкому, ответ перед которым надо было держать все равно. Но мысли не шли, успокоенные мягкостью кровати с чистотой белья, с разлитой по дому какой -то сонливостью. Повернувшись на здоровый бок, он не заметил, как упал в глубокий сон, в каком забыл когда был.
  Очнулся от того, что кто-то бегал по телу легкими пальцами, успев залезть под гимнастерку с исподней рубахой, путался в жестких волосах на животе и на груди с пощипыванием их ногтями, с поглаживанием кожи, задубевшей от постоянного натяга. Это походило на то, как он миловался в молодости с Аксиньей, забираясь по весне в степь, пружистую от трав и цветов, насытившихся земными сладкими соками после сквозных холодов, с подогревом их жгучими пока лучами солнца, еще не способными на палево до обжога с увяданием красок на квелых стеблях и листьях с бутонами. Тогда в голове шумело не только от телесных страстей, терзавших до износа под лядащую легкость, но и от запахов, сравнимых разве с надуманными, не дававшими пройтись по степу твердой проходкой, а болтавшими как на дне порожнего каюка из просушенной вербы на предлетней в Дону низовской волне. Григорий мотнул чубом, сгоняя сон наяву, но тот продолжал изгаляться над ним, расширяя территорию на приятность. Он открыл глаза и увидел Лачин с лицом пылающим тюльпаньим цветом на роспуске, обрамленном кольцами волос, распущенных от многих косичек. Она задрала ему рубаху, сунулась вспухшими губами к животу, разметывая по нему слова как в бреду:
  - Я верю тебе... Ты мой.., - она сглотнула слюну. - Вся твоя душа это я, а моя душа это ты...
  Упрямая рука подлезла под пояс на штанах, не оставляя надежды на обратный ход событий, вытесняя мысли горячечным сквозняком. Григорий только и успел, что чертыхнуться на казачьем гуторе и крякнуть от болезненного салюта в боку при раскрутке на живот...
  День с ночью прошли продолжением сна наяву, утром Лачин убежала на работу, перед тем застелив кровать новой простыней. Григорий покосился на стол с кастрюлей и с лепешкой на тарелке, потянулся на встать и закостенел от боли, пронизавшей тело насквозь. Подумал о переусердии, не покидавшем его всю жизнь даже тогда, когда возвращался с фронта в свой курень, изранетый под мишень на стрельбищах. Тогда тоже требовалось отваливать Наталье,скучавшей по нем месяцами, супружеский долг, выгоняя из ее тела эту скуку стервозным в ущерб себе пониманием проблемы. И все было мало под огляд жены на Аксиньин плетень. Но делать что-то было надо, потому как неизвестность в любой момент могла извернуться явью. Перевалившись на пол он на карачках подобрался к столу, благодаря себя за то, что сумел ночью сходить на ведро под дверью, иначе на нем бы и застрял. Варево с бараниной только усилило резь, будто распертый желудок взялся выгибать сломку на ребре в обратную сторону сужая заодно дыхание до хрипоты. Он не сводил глаз с кровати, выдумывая способы добраться до нее, когда кто-то постучал в окно. Дотянувшись до завески, Григорий усмотрел Панюкова, знаковавшего ему, что хочет войти в дом. Ключ лежал на столе, но надо было надеть кальсоны и добраться до двери. Он сделал это, припомнив свой возврат в хутор Татарский после бойни с красными под Чертковом...
  Панюков взял табуретку, подсел к кровати, на которую взгромоздился перед этим Григорий, цеплявшийся за жизнь мыслью о том, что больничный бульон переносился куда легче.
  - Тут такое накрутилось, Пантелеевич, что дошло до Москвы. Ты способен меня воспринимать, или вызвать кого из санитаров? - Панюков со вниманием оглядел командира. - Что-то вид у тебя совсем дохлый.
  Тот моргнул веками показывая, что слух у него еще не нарушен.
  - Тогда вникай, товарищ майор, согласился старший лейтенант. - После засады под рощей перед Геок-Тепе ты принял решение отправить раненых с убитыми в городок, пока эскадроны отбежали недалеко. Соколов с Никитиным расспросили бойцов, пришли к выводу, что нападение было спланировано заранее. Они хотели вернуть соединение назад, выслав к нам гонца с донесением, но Кагальницкий воспротивился, мол, эскадроны должны уничтожить гнездо Джунаид-хана, чтобы окончательно покончить с ним.
  Старший лейтенант с сарказмом усмехнулся и покосился на друга, кривившего щеку. Тот прохрипел, не оборачиваясь к нему:
  - Продолжай, я слухаю.
  - Тогда полковник телеграфировал в Кызыл-Арват,что среди нас завелись предатели.
  - Во как! А нас никто о том не упредил. Мы, видать, тот Кызыл уже прошли.
  - Оттуда Соколову донесли, что соединение, по сведениям дехкан из местных, снова подверглось нападению, пропав из-за бурана в песках. И он направил на имя Кирова телеграмму о вредителях среди командного состава, защищающих шелковый путь с разной контрабандой, указав в ней на бывшего Швыдковича с нынешним Кагальницким.
  Григорий с кряком приподнялся на локте, вытягивая лицо под узкую маску:
  - Генеральному Секретарю партии? - опешил он.
  - Ему, - кивнул Панюков. - Ходит слух, Сталин хочет перевести Сергея Мироновича в Ленинград Первым секретарем Северо-Западного бюро ЦК ВКПб из-за нападок на него евреев во власти. Но в Ленинграде тоже не все спокойно, ихний кагал, по разговорам среди военных, загоняют в подполье, и он начинает показывать зубы.
  Григорий откинулся на подушку, уставившись в потолок, вспомнил хуторские записки попа Виссариона и рассуждения на эту тему офицеров, в основном царских. Помяв рукой край одеяла сказал, не обращаясь к собеседнику:
  - Вот тебе, бабушка, и Юрьев день, надумки-то об них сходятся.
  - Какие надумки? - подогнулся к нему тот.
  - Я пока про себя, - увернулся он от ответа. - Так што там сказал Киров, пока мы блукали по барханным куширям?
  - Телеграфировал Соколову, что принял решение о вызове в Москву Кагальницкого с отправкой в нашу часть специальной комиссии для проверки полученных сведений.
  - Значит, начальника оперчасти здесь нет?
  - С неделю как отбыл в столицу.
  - А почему мне про то ничего не известно?
  - Приказано контактов с тобой не иметь, потому что ты главное лицо в этом деле как свидетель и как подозреваемый. Я сам решился на такое только когда увидел, как ты пригинался вчера перед колючкой. - Панюков развел руками. - Ко всему, еще и раненый.
  Григорий надолго замолчал, стараясь по другому оценить правильность действий по поводу расстрела разведчиков с наведением порядка в ставке Джунаид хана. Стало чудиться что бунтовщики из теплушки в поезде оказались в ней неспроста. Вздохнув он закинул руки за голову, прохрипев себе в утешение:
  - Ну, хоть что-то успел сделать...
  
  Комиссия из Москвы привезла вместо Кагальницкого нового начальника оперативного отдела из русских. Из Ташкента намекали, что дни Авксентьевского тоже сочтены не из-за того, что округ вдруг переименовали из Туркестанского в Среднеазиатский военный с той же ставкой в Ташкенте, а по более серьезной причине. Но его взять будет трудно из-за тесных связей с Кагановичем, темным как бы другом Сталина, благоустраивавшим столицу на метро, но едва не снесшим храм Василию Блаженному, построенный царем Иваном Грозным в ознаменование победы над казанскими татарами. Мол, они снова могут объединиться и пойти на Русь ордой более сплоченной. Сталин отверг донимания намеком, что татарам и в Казани селиться не разрешают, заполнив ее другими народами СССР. Хотя собор Христа Спасителя за Манежной площадью со стенами, украшенными именами русских полководцев с другими героями Отечественной войны 1812 года, он отдал иудеям на растерзание со многими дворянскими хоромами вокруг Кремля. То ли не устоял перед своей манией величия, то ли не решился пока на открытую с ними борьбу за власть.
  Но оказалось, что гладко бывает только на бумаге. Ровно через месяц в ставку Авксентьевского был вызван полковник Соколов вместе с его заместителем Никитиным видимо, Кагальницкий успел нагадить в Москве кому надо и новые вожди на местах воплотили его доносы в жизнь. Оба в часть уже не вернулись, не сумев оповестить сослуживцев о дальнейших своих судьбах.Григория подковерная борьба не затронула, наоборот,он занял должность командира части по протекции полковника скорее всего перед Кировым, осознававшего серьезность положения, успевшего застолбить казаком свято место, которое не бывает пусто.Чтобы противостоять вот таким образом силе, способной выставить в вожди Российской империи людей, неведомых русскому народу, сумевших за один мах перехватить власть из рук богом данного царя, который сам плодил наместников в странах,покоренных русским духом, чтобы обхаживали тамошний народ не по английски со сдёром с них трех шкур. А больше лаской с подманиванием к империи всякими вольностями с послаблениями, которых они не знали при прошлых хозяевах. Будь то римляне по всей Европе с пятисотлетним на ней цивилизованным игом, так-же шведы с тем же набором столетий над финнами.Или немцы, байстрюки на войны под приглядом евреев-заводил за их спинами, с непониманием обстоятельства, почему на их языке, как впрочем на итальянском, не желает говорить ни голландец, ни француз, ни испанец, ни славянин из десятка европейских государств под боком у них. Ни тем более англичанин, рвавшийся в лидеры и добившийся этого не только во многих своих колониях, а в половине мира. А вот шведы сумели внедрить свой язык в нацию финнов, заставив сделать его главным в стране Суоми. Впрочем, что с них взять, с полуполярных води, ливов, суми, перешедших с такой же легкостью на русский язык, когда Александр Первый обложил их славянским бытом через генерала Бобрикова с дозволением родовых традиций. Финны все же обиделись на генерала до убийства его в своих владениях. Но памятник императору Александру Второму, князю великому Финляндскому и королю Польскому не то что отгрохали, вознесли до небес перед главным собором на Сенатской площади Гельсингфорса тогдашнего. И все-таки куда там римлянам и англичанам со шведами, когда пятая часть мира с нациями и народностями числом под две сотни со своими языками с обычаями заговорила на русском языке, приняв его как первый для общения, забывая родной. Евреи поняли это поставив русский в пику английскому проталкивая его несущего добро навстречу несущему зло. Они обладали поразительным чутьем с качествами верховодов, словом способных поднять на борьбу с властью неграмотные массы, повести их за собой как библейских свиней. Хоть в пропасть. Григорий видел это своими глазами, приучаясь мыслить не хуторскими категориями, а стараться заглядывать наперед с упреждением надвигавшейся опасности. После назначения командиром полка он долго не мог успокоиться, размышляя о том, как выскочил из пекла и сумел вознестись на трон, уготованный офицеру, более образованному в военном плане. Или это была игра сил неведомых, поднявших его таким образом из пропасти на вершину горы, чтобы падать с нее было больнее. Но почувствовал, что попал в закладки влиятельных фигур, заимевших право казнить и миловать.
  Наступила весна, за ней пришло знойное лето со скрипом на зубах пыли из мелкого песка, насытившего быструю воду в реке Мургаб до желтоватого оттенка, сделав ее тяжелой и жесткой как наждачная бумага. Когда кавалеристы купали строевых коней, не забывая про себя, эскадрон превращался в краснокожих индейцев из американских прерий, книги о которых не залеживались на полках библиотеки при части.Если чего им не хватало,это перьев на голове и гнутых ножей на поясе для сдирания скальпов теперь с темнолицых. Армейцы щерились белыми зубами, намекая на новый поход в становище Джунаидки для мести за прошлый разбой забывая о том, что сами были тут пришлыми.Новой семье Григория отдали в распоряжение хороший дом в Мерве на улице Некрасова, тихой и садовой, отбегавшей началом почти от вокзала, мимо которой новобранцы проходили в свой приезд сюда.В саду разделенном на две части каменной тропкой, зрели фрукты и овощи, стояли деревянные лавки для отдыха. Вместо рваных приказов на пределе голосовых связок и топота с утра до вечера солдатских сапог с конскими копытами в нем пели и гуркали птицы с ярким оперением, про которых он знал только по картинкам из книжек при царе.Отдохнуть в этом раю удавалось редко чаще перед заходом солнца, но Лачин обрела семейный очаг, взявшись вкладывать в него душу. Она понесла, надежно и споро, не дав ему опомниться, сменив халат с зауженной талией на пестрое платье кёйнек со штанами балак, вернувшись в свое природное лоно без оглядок на мужа и без сомнений в правильности поступка. Этим она как бы утверждала, что муж само собой, а родина одна. Григорий не спорил, видевший с рождения на казачках и казаках элементы турецкой одежды из просторных платьев с нерусскими замахами платков на головах женщин и шерстяных носков с мягкими ичигами на ногах стариков. Дело было в другом, с уходом семьи из домика внутри части, пропитанного громами оркестра с топотом сапог по плацу, истаяла защита. Ее сменили косые взгляды соседей по обе стороны улицы, упрятанные под накладными улыбками с лживыми поклонами издали. Опасность способна была проявить себя в любой момент с непредсказуемыми последствиями, тем более, выстрелы в столице велаята гремели не прекращаясь. Туркмены соглашались терпеть русского царя, не досаждавшего им, но советскую власть, прибравшую к рукам даже пески, они отвергали напрочь, отгораживаясь от нее фасадом из красных полотнищ, больше напоминавших миражи при тепловых ударах, за которыми продолжалось их бытие с укладом тысячелетним.
  Прошло десять лет, жизнь шла чередом, начертанным не иначе как сверху. Через три года после рождения девочки, в семье Григория появился мальчик. За все это время между ним и Лачин ни разу не возникло намека даже на мелкую ссору,будто они были созданы друг для друга вопреки законам природы, предусматривавшим у народов мира разные обычаи. Если казачки качали детей в зыбках, то Лачин потребовала от мужа смастерить подобие люльки, что на поверку была та же качалка.Жизнь мало менялась в чем-либо,затягивая старые раны ряской благополучия с редким напоминанием о них в перемены погоды. Или сводками новостей по радио, в которых Дон без оглашения станицы Вешенской рвался во Всесоюзные передовики. Григорий похмыкивал в усы, не веря диктору, не допуская памяти развить и картины былого,тлеющие в груди жгучей по прежнему золой, не заливаемой влагой радости. Он знал норов казаков, чтобы утвердиться в том, что с приходом на присуд советской власти изветрилась из них вольность,поладив с диктатом построения всем миром какого-то коммунизма во главе с партией его имени, сменившей богом данного царя. Понимал, что замена тожа на тож тем же и оттожится, наворотив в народе большего хаоса. Потому развитие может идти только в одном направлении - в техническом, облегчая человеку подневольный при любой власти труд, потому как яблоки с яблони сами в рот не падали и дети сразу огород не копали. Значит, строй нужно не менять, а улучшать его по мере запросов общества на личное время, отнимаемое кровососами во власти, что одними, что другими, защищая от посягательств на него больных на фантазии марксов с энгельсами и лениными. У казаков строя не было, но все были отстроенные и жили богато.
  Так думал Григорий, стараясь не задерживаться на службе, беспокойной со дня его приезда сюда по случаю внедрения в жизнь азиатов нового строя от реформаторов извне, который надо было подпирать силой не только из-за недоверия к нему, но и по слабости его ног. Заостренный на социализм личной нескладной судьбой с читкой записок отца Виссариона и беседами с царскими офицерами, в которых каждый из них утверждал, что для многонародной России идеальным является только монархический строй, раздававший каждому по делам его, он стал мыслить как они, образованные поболе, тяготясь появлением в душе двойного дна с невозможностью их объединения из-за реальности вокруг.Все так-же из колодца Орта-Кую выползали в рейды басмачи под командой Джунаид хана,непотопляемого на территории Средней Азии,принимаемого как желанный гость во всех мусульманских странах. Так-же собирались вокруг него банды численностью поменьше с главарями покруче для расправы над конармейцами с соплеменниками. По прежнему эскадроны возвращались в часть из походов в неполном составе,теряя бойцов в песках не спешивших одеваться в зелень несмотря на разные ГОЭЛРО с перекидками вод северных рек с пупковым рытьем каналов на оживление тысячелетиями мертвых пустынь, подкидываемых "истыми" коммунистами народам на съездах партии, чтобы не было им скучно. Планов у них было громадье на сытые их желудки, рвущих жилы и укорачивавших жизни рабочим с колхозниками на кузбассах с уралсибами и ростсельмашами,не забывавших про военных,клавших жизни с отбиванием атак мнимых врагов страны на неведомых им халхин голах с испанскими гренадами. Или вовсе у черта на куличках наподобие острова Шпицберген с угольными шахтами под Ледовитым океаном, поделенного на мелкие части со скандинавами. Но за острова Папуа-Новая Гвинея, открытых русским Миклухо-Маклаем, никто из членов ЦК КПСС не волновался не только по причине,что брать кроме бананов там было нечего, но и потому, что папуасы с эфиопами напрочь отвергали социализм с коммунизмом, беря пример с остальных наций. Щедрые подачки неразвитым племенам, разбросанным по разным континентам мира,за счет русского,живущего впроголодь народа, угнетали своей бесполезностью со знанием о том, что сколько медведя плясать не учи,он все равно будет делать это по своему. По медвежьи.
  Но доказать народу, в основном крестьянскому, что это так и есть, возможностей не имелось не только из-за обратной пропаганды, зримой и слышимой отовсюду, но из-за того, что сам народ с радостью великой стремился усреднить всех со всем вокруг в надежде подняться над ним самому. С этим бороться было бесполезно и это навевало безнадегу на возврат прошлого, теплого и главное уверенного в будущем.
  Солнце за окнами зависло над плоской крышей казармы, принудив покоситься тени от спортивных снарядов и умалив блики на промытых стеклах. Совещание в кабинете командира части подходило к концу, когда на столе зазвонил телефон. Григорий машинально взглянул на часы на противоположной стене кабинета, они показывали половину четвертого дня, снял трубку, зашелестевшую расстоянием:
  - Я слушаю.
  - Полковник Мелехов? - спросил женский голос сквозь помехи.
  - Так точно.
  Григорий напрягся, поняв, что звонок идет из Кремля через ташкентскую "вертушку" в штабе округа, рассылавшего приказы по воинским частям в велаятах. Он обернулся на портрет Сталина за спиной, нависший над стулом на тесьме под углом к стене. Беспокойство не осталось незамеченным, Панюков, его заместитель с двумя шпалами в петлицах, привстал с места, будто мог чем-то помочь командиру,Ступка потянулся пальцами к усам, остальные офицеры вытянулись лицами. Женщина меж тем пояснила:
  - С вами будет говорить маршал Буденный.
  - Я на проводе.
  Густой баритон накрыл в трубке неровные по высоте шипения с перебивами, оставляя в разговоре короткие паузы:
  - Здорово, земляк. Как там басмачи, достают?
  - Здравия желаю, товарищ маршал, - подтянулся Григорий. В последний раз он виделся с Буденным, командиром Первой конной армии, в которой командовал полком, а потом дивизией, лет пятнадцать назад. Но железные нотки в голосе звучали как тогда. - Уже куда меньше как от года три назад, но вылазки все одно бывают.
  - Они и будут, хотя на ВДНХ Туркестан с Узбекистаном цветут и пахнут по всем показателям, - Буденный пробормотал что-то под нос. - Я помню успехи твоей дивизии на Царицынском направлении, ходатайствовал перед Троцким о награждении тебя орденом Красного Знамени.
  - Благодарствую, товарищ маршал, за добрую память о тех годах.
  В трубке пошмыгали носом:
  - Мои имя с хвамилией не забыл?
  - Никак нет.
  - Переходи на них. И расслабься, Мелехов, не на плацу.
  - Ясно, Семен Михайлович.
  Офицеры в кабинете отбросили вольности в движениях и развернулись в сторону командира части. На лицах застыло ожидание с готовностью выполнить любой приказ, похожее на собачью стойку. Григорий хотел было усмехнуться, но в трубке довольно крякнули и продолжили в том же доверительном тоне:
  - На мое имя поступила записка от Соколова, командующего соединением в Северо-Западной группе войск. Знаешь такого?
  - Знавал, это бывший командир нашей части. Он живой?
  - Живой, отсидел восемь лет по подозрению в контрреволюционной деятельности и снова восстановлен в правах. А вот Никитин, его заместитель, погиб в Испании.
  - Жалкую, хороший был офицер.
  - Оба хорошие, но, как было написано в доносе на них Кагальницкого, с царскими замашками.
  Григорий не удержался от замечания:
  - Многие из нас от... царя.
  - Да не все оказались кому-то по душе.., - растянул точку Буденный. - Я звоню по поводу назначения тебя на место командующего Средне-Азиатским военным округом с присвоением очередного звания. Отлупов нет по этому вопросу?
  Григорий споткнулся было на неосторожном выражении: "с какой стати!", но выправившись мыслями, ответил:
  - Сверху виднее, Семен Михайлович. Я казак, рожденный для службы.
  - На том и порешим.Приказ я подписал, квартира, пятикомнатная, николаевская, уже записана за твоей семьей,прислуга назначена,- отмахнул маршал разговор.Прояснил детали. - Но я бы посоветовал тебе приехать пока одному, чтобы не отвлекаться на школы с домашними заботами. Должность, скажу тебе, дюже хлопотная, что узбеки, что таджики продолжают жить по своим законам, киргизы вовсе мечтают с казахами возродить Золотую Орду. Как были монголами, навродя наших калмыков, таковыми и остались.
  - Известно, Семен Михайлович, они жили под боком у нас.
  - Ото-ж, я у них еще вьюношей главный приз на скачках отобрал, часы от генерала. - собеседник довольно покашлял и закончил, - Так что, Мелехов, готовься вступить в должность по этому месяцу.
  Положив трубку, Григорий посидел некоторое время молча, надеясь отыскать ответ в превратностях судьбы, но об этом, как о заботах, связанных с переездом семьи в Ташкент, думать времени не было. Прикинув еще раз в уме решенное на ходу, он встал и объявил офицерам:
  - Мне поступила команда сбираться на новое место службы в связи с назначением на другую должность.
  - Возвысили, Григорий Пантелеевич? - живо подтянулся Панюков.
  - До командующего Средне-Азиатским военным округом со ставкой в Ташкенте.
  - Поздравляем, товарищ.., - запнулся заместитель.
  - ... командующий, - подсказал Григорий. - Приказ Буденным уже подписанный.
  Офицеры встали со стульев, одергивая гимнастерки:
  - Наконец-то заметили.
  - Десять лет как присматривались.
  - Ну так... Во всем велаяте тишь да божья благодать.
  Григорий похмыкал в усы, мол, а как еще. И посерьезнел:
  - Я буду ходатайствовать перед командованием, чтобы оно утвердило в качестве командира части подполковника Панюкова, в его заместителях вижу майора Ступку. Остальные перестановки новый командир произведет согласно табели о рангах.
  Тягучий вечер перешел в мягкое томление от убавившего силу закрасневшего солнца, заставив местных жителей перейти на не прыткий шаг с подшаркиванием подошвами по песку, бывшему везде. Вода в Мургабе, утратившая прохладу, стала парным молоком, насыщенным песчаной мутью, не дающей укрепиться под берегами островкам какой растительности, скрывшей от глаз и приглаженное дно. Григорий обтер полотенцем закрасневшее тело, радуясь приливу бодрости с надсадностью кожи,огляделся вокруг Небольшой городок погружался в желтое марево с вялым колебанием прокаленного как под кузнечным горнилом воздуха, зеленела как бы насильно только листва в садах, сплошь побитая румяной желтизной зрелых фруктов.Силились не отстать от нее крыши редких домов с длинными навесами над местным рынком, да белели стены и пестрели завески на входах в юрты. Вот и все местные краски, схожие с донскими разве что по концу лета, когда степная растительность полегала под пеклом как затоптанная диким табуном, до охвата костяной оплеткой земли, растресканной навроде морщин на лицах стариков. Но сам Дон Иванович опушался во все времена года в отличие от неширокого Мургаба такими пушистыми ресницами из прибрежных непролазных куширей, что всякое сходство пейзажей на том заканчивалось. Группы конных бойцов скрылись за воротами военного городка, пляж опустел, белея папиросными окурками в обход бочки для мусора.
  - Ты домой, Григорий Пантелеевич? - спросил Панюков, закидывая ремень портупеи через плечо.
  - Домой, - откликнулся тот, перетягивая уздечку через голову коня. - А ты где?
  - На базар, - покривился тот. - Это ты на всем готовом.
  - Вернуться не обещалась?
  - Нет. В печи, говорит, и то прохладней.
  - Примани к себе какую из вдовых.
  - Тоже разъехались. В городке жить - солдат услаждать, - Панюков затянул подпругу. - А замужние все при офицерах.
  - Это так. Выйди какая из вдовых за местного, в азиатчине пропадет, - согласился Григорий. - Не Россия с равными испокон веков правами.
  - У казаков так-же?
  - У нас есть нажим на баб, но до нужного предела. Казачка могет войти в круг и отказаться от совместного проживания с казаком. Ежели мужа убьют, тогда дорога в скурехи для обучения молодых казаков семейности. Опять же по своей воле, не по насилию, потому как у ей имеется право сохранять верность одному супружнику, - он сел в седло и ухмыльнулся на свои мысли. - Хотя, и у нас на старуху бывает проруха.
  Панюков всунул сапог в стремя и тоже вскочил на коня:
  - У нас в древнем Козельске есть казачий район, - бросил он в спину отъехавшему Григорию. - Так и прозывается - Казачий.
  Тот пробормотал, не оборачиваясь:
  - Где нас только не носило...
  Григорий увидел семью еще на подъезде к дому, Лачин с дочерью и сыном стояли возле ворот во двор, видимо, слухи о его назначении командующим войсками округа скакали впереди него. Дети светились радостью,но Лачин скрывала за концом платка на губах растерянность, смешанную с уважением. Она мало изменилась, сохранив тонкую в отличие от многих соплеменниц фигуру, подсвеченную белозубой улыбкой на лице, удлиненном по местной породе. Отказалась от штанов с пузырями на коленях, заменив их вместе с широким платьем на русский халат с поясом. Но в волнистых волосах, закрученных на затылке в казачий узел, матово отблескивали серебряные царские монеты, а на шее играли округлой чередой бусы из коралла, купленные им после рождения первенца. Аксинья тоже имела такие, подаренные ей любовником из Ягодного, сыном польского графа, но особо их поносить не пришлось. Передав повод сыну, вытянувшемуся в камышину, и подтолкнув его к коновязи, он шагнул к ней:
  - Уже знаете? - спросил для порядка. - И стол накрыли?
  - Накрыли, - согласилась Лачин, сверкая глазами. Подстроилась под широкий шаг мужа. - Когда сказали сбираться?
  - Сдам дела и на поезд в Ташкент. А недельки через две заберу вас.
  Она отвернулась, сдержанно вздохнув, отвела рукой ветку, усеянную розами:
  - Дом хороший...
  Григорий засмеялся:
  - Там пятикомнатная квартира в центре с царскими еще диванами и с медными по стенам канделябрами.
  - А здесь вышел за порог и уже в саду...
  - ... и в нем каждое дерево навязывается в рот то персиком, то абрикосом с фиником. От запаха дынь тоже можно очуметь...
  - ... еще дети в русской школе на хорошем счету.
  Григорий посмотрел вслед сыну в русских штанах с косовороткой и с тюбетейкой на затылке, перевел взгляд на дочку в ситцевом платье до колен, отметил про себя, что сын отлился в копию жены, а дочка стала донской казачкой с вольным разлетом бровей над черными глазами:
  - Понимаю. Благо, у них сейчас каникулы, - он потрепал ее по голове с десятком косичек. - Да, Аксинья?
  - Да, батянька, - живо откликнулась она. - Но Ташкент ого какой, а наш Мерв почти кишлак с первобытными законами.
  - В школе тоже?
  - Там нет, потому как много русских детей и наш Петро научился махать кулаками. Но все соседи по улице до се как чужие, в упор маманьку не видят.
  Григорий покосился на Лачин, но та лишь угнулась, еще крепче вцепившись пальцами в рукав его гимнастерки.
  - А не хочешь уезжать, - упрекнул было он ее.
  Лачин обвела радужный сад долгим взглядом, задержалась на стенах картинно белого домика и судорожно вздохнула, будто вытолкнула душу к своим ногам:
  - Пески тянут, с могилами предков.
  Григорий помолчал, соснув сквозь зубы знойный воздух, вскинул голову к белесому небу:
  - Меня, думаешь, нет?
  - Гадаю, так-же.
  Он обхватил жену с дочкой граблями рук, сказал с придыхом:
  - А я все тут...
  Ташкент обустраивался, как многие города в Советском Союзе на крепкие "сталинки" с возведением учебных заведений с другими общественными зданиями под кремлевские зубцы Спасской башни с крыльями на обе стороны. Различие было только во входах, в Кремль не поднимались по мраморным ступеням шириной под пятьдесят метров, а въезжали под теми башнями на автомобилях, сверкающих никелированными передами с задами. Еще над ними темнели звезды, сваренные из рубиновых камней, заменившие двуглавых на остроконечных пиках золотых орлов с мощными лапами с символами имперской в них власти, могучей до подминания под себя стран Европы с Америкой. И Англией, отстоявшей как бы особняком, утратившей к моменту возгорания в России революции большую часть своих колоний. Никто из простых людей не догадывался, что в одной из башен сбоку Исторического музея, ближе к Александровскому саду с Манежной площадью, местом прогулок русских самодержцев, свили гнездо иудеи из ортодоксальных сект, вершившие историю империи в подвалах, хранящих в лабиринтах с множеством ручьев и рек, упрятанных под камень, столько сокровищ с как бы даже библиотекой Ивана Грозного, основанной его бабкой православной гречанкой, что их хватило бы на возведение еще одной столицы империи, раскинувшейся на более чем одну шестую часть мира, и укоротившуюся после революции на такую же одну часть. И не по Брестскому только миру, а по воле новых до и после него хозяев, не представлявших из себя на пролетный взгляд ничего значительного, работавших по принятому ими тысячелетия назад закону: Дьявол любит делать вид, что его не существует,подкрепленному массами неучтенных денег,награбленных на обороте чужих богатств, неуемного секса с беспризорными потом детьми,и со звериным стремлением пробиться во власть любой страны любыми методами. Вплоть до уничтожения самой расы своими соплеменниками,если она надумает возмутиться задумкам миропрохвостов И это не говоря о Сухаревой башне, притчей во языцех всех москвичей, построенной Петром Первым в 1695 году по проекту Михаила Чоглокова на пересечении Садового кольца, Сретенки и 1-й Мещанской улицы. Она была разрушена в 1934 году в рамках якобы реконструкции Москвы, на самом деле евреи оседлали ее одной из первых. История башни такова: В конце XVII века у Сретенских ворот находился стрелецкий полк Лаврентия Панкратьевича Сухарева. Когда Пётр I в 1689 году бежал в Троице-Сергиеву лавру от царевны Софьи, желающей свергнуть младшего брата с престола, полк последовал за ним. По одной версии, Сухарева башня была построена указом Петра в 1692-1695 годах в награду за их верную службу. По другой версии, он решил таким образом ознаменовать своё избавление от грозившей ему опасности. К сожалению ни одна страна, в том числе из самых развитых, не смогла противостоять новшествам, навязываемым евреями с привлечением низших слоев населения с уголовниками, на которые они делали ставки в первую очередь, подстраиваясь под новые правила жизни всеми тоже способами.
  Григорий подошел к окну кабинета на третьем этаже здания царской еще постройки с потолками под пять метров, приоткрыв створку, выпустил наружу клубок папиросного дыма. Затем взглянул на часы, показавшие половину двенадцатого дня, подумал о том, что Лачин с детьми уже отъехала на поезде от Мерва и находится где-то на середине дороги к Чарджоу, после которого можно будет вздохнуть глубже. За Аму Дарьей нападения басмачей на поезда были нечастыми из-за как бы покладистости узбеков к русским властям, хотя национализм был подобен вере, правившей миром. С ним расставались вместе с жизнью. Вещи, отправленные багажом, уже заняли место в новой квартире, но спокойствия не наступало, будто обстановка в регионе имела двойное дно, как все в азиатском пространстве, думавшем одно, говорившем другое и делавшем третье.Прошел месяц как он обживал кабинет с принятием дел от старого комиссара, взятого на рабочем месте сотрудниками спецслужб как участник заговора против советской власти. Григорий тоже чувствовал себя неуютно,не забывая о том, что Кагальницкий должен был уже выйти на свободу, если верить сведениям о нем, долетавшим из Москвы, накрутив в лагерях ненависти на сдавших его сталинским карающим органам. Внизу по булыжному тротуару спешили люди большей частью в восточных одеждах, заставив подумать о том, что ритм жизни даже в этой средне-азиатской республике, сонной на движения из-за теплого климата,зримо убыстрился. Если раньше в Ташкенте жили узбеки,будь они из Хорезма,Самарканда и других мест, бывших при царе отдельными ханствами,что бросалось в глаза в редкие приезды сюда то теперь они перемешались с русскими,украинцами, таджиками, киргизами, казахами и людьми, похожими одеждой на афганцев. Хотя семьи оставались однородными по прежнему, что говорило о зависимости их от природы, не терпящей вмешательства в свои тайны. Эти люди только ускорили шаг, стараясь успеть до закрытия множества учреждений, прибравших байскую власть к рукам и делившую с народом его богатства по своему усмотрению. Не спешили одни каракалпаки, не менявшие причудливые головные уборы на тюбетейки с упрощенными чалмами с парой накруток ткани вокруг головы. Почти черные лицами, они и верблюдов разводили мохнатыми до клешневидных копыт, укрыв их плотными коврами, темными красками. Блестели только белки глаз и зубы, обтянутые тонкой щетинистой кожей. Вот и сейчас они, дожидаясь очереди на прием в кабинете командующего Средне-Азиатским военным округом, сгрудились под ногами кораблей пустыни в небольшом сквере перед штабом с требованием убрать из Каракалпакии русские войска, размещенные для поддержания у них советской власти. Это можно было бы сделать по примеру Тувы с Алтаем в Предбайкалье с извечной тягой к монголам, отказавшимся от русского управления, если бы черные калпаки имели в регионе сильного покровителя. Как например Афганистан, свободный от всех посягательств на него. Но анклав не имел своих границ,а потому считался племенем в составе более сильного соседа. Главное же заключалось в том, что командующий не имел права решать вопросы, носившие политический характер, что являлось для представителей малых народов, признающих только силу, недоказуемым.
  Григорий задумчиво огладил подбородок, вспомнив драку казаков за самоуправление на Донском присуде, проигранную подчистую, и обернулся на секретаршу, семенившую от двери по ковровой дорожке малинового цвета, схожей им с петлицами и околышами на фуражках служащих войск НКВД.
  - Григорий Пантелеевич, вам депеша из Фрунзе от Николая Ивановича Дьяка, - она подошла к столу с телефонами и письменным прибором. - И еще одна от Панфилова Ивана Васильевича.
  - От обоих кандидатов на должность там военного комиссара? - хмыкнул тот в усы. - Что у них случилось?
  - Не могу знать, депеши под печатями.
  - Хорошо, вы свободны.
  Григорий взломал толстую лепешку сургуча на письме от Дьяка, тот сообщал, что китайцы с уйгурами начали активные боевые действия против частей Красной армии в горных районах Киргизии. Просил подослать два эскадрона с пулеметами на тачанках передислоцировав их из каракалпакского, пока у них спокойно, военного округа. Григорий невольно повернул голову в сторону открытой створки окна, из которого была видна делегация в треугольных странных шапках и длинных тулупах на голые почти тела. Отложив письмо на правую сторону, присел на стул и распечатал второе от Панфилова,служившего пару лет назад в этом здании и переведенного в Киргизию заместителем комиссара военного округа. Напрягся, почувствовав, как споткнулось сердце о первые строчки послания, сообщавшего, что в частях округа начались повальные аресты офицеров, служивших в царской еще армии с теми из них, кто был близко знаком с Блюхером, Тухачевским и другими военачальниками высшего ранга, уличенными в организации антиправительственного заговора с военным переворотом в СССР. Холодок прокатился от ног до макушки, растекшись по телу, заставив мыслями вернуться в прошлое с незавершенным делом по службе у белых и по убийству сестры Дуняшки с зятем Кошевым, не закрытым ни Вешенским судом,ни председателем ревкома Журавлевым, бывшим односумом по службе у красных, пообещавшим довести его до завершения. Сунув письмо в папку для секретных бумаг, он откинулся на резную спинку стула, в голову полезли черные мысли, мешавшие найти выход из неожиданно создавшейся ситуации. Григорий встал, намереваясь пройтись по кабинету и едва не столкнулся с начальником оперативного отдела Левитским с лицом без эмоций и с языком без костей, упорно приучавшего к его вхождению без стука. Подумал о тяге, маниакальной у евреев, к ключевым постам, обсуждавшейся в кабинете полковника Соколова.
  - Григорий Пантелеевич, а я к тебе по важному делу, - начал он с порога, правой рукой поддергивая провисшую между ног мошну на просторных брюках, сползших под вечно сытый живот - баланс для мощных ягодиц. Эту привычку он повторял через каждые пять минут невзирая на общество вокруг, будь оно мужским или женским, что наводило на мысль о нем, как о человеке без принципов. - Ты не занят?
  - Проходи, Давыд Рувимыч, - насторожился Григорий. - Мне как раз пришла депеша от подполковника Дьяка из Фрунзе, он докладывает, что китайцы с уйгурами перешли к налетам на воинские подразделения и просит о подмоге.
  - Не Давыд, а Давид Рувимович, сколько можно поправлять, - оскорбился Левитский, проходя к столу и придвигая к себе стул.Пояснил под его оседлание. - В иудейском царстве жил пастушок Давид, соблазнивший сына царя Соломона, набегавшего к нему для игрищ, на половой с ним акт через задницу. И ставший через это царем.
  Григорий занял свое место и усмехнулся:
  - Это как в гурте баран барана, когда лишь бы хвост был задратый?
  - Пошляк ты, товарищ комиссар третьего ранга, при чем тут бараны!
  - А при том, товарищ полковник, что одинаково. Не разумею я этих услад через говняную кишку, когда на то есть баба со всем нужным.
  - Ну так понятное дело, кому бы понимать, что удовольствие на то и есть, чтобы пользоваться им любыми способами.
  - И вонь не помеха?
  - А от передка немытой бабы чем претЬ? - надавил Левитский на мягкий знак.
  - Лизал, штоль? - отпарировал Григорий.
  Собеседник приподнял брови в как бы непонимании вопроса. И отмахнулся:
  - Ладно, показывай письмо этого попа, что он там накропал!
  - Ладно так ладно, - ухмыльнулся Григорий. - Дьяк просит прислать два эскадрона на подмогу.
  - Снова китайцы с уйгурами?
  - Они.
  - Ну... от первых мы никогда не избавимся, а вторых пора загонять в резервации по образу и подобию американских индейцев.
  - А как же насчет свободы, равенства и братства?
  - Это у казаков имелся весь набор, на том и погорели, а у советских людей все это под нашим присмотром.
  Григорий хотел подметить,что то ж на то ж та же вошь и получится, но усмехнулся и спросил:
  - Разница-то в чем?
  - Разница в том, что казаки ощущали себя отдельно от всего народа, - налился оперативник краснотой. - И сейчас ты смотришь поверх остальных сотрудников, словно не являешься членом нашего коллектива.
  Григорий поймал себя на мысли,что снова упустил вожжи в разговоре с ставленником пятой неуловимой колонны, терявшей могущество и снова обраставшей им с упорством которому можно было позавидовать. Понял вдруг причину, по которой уйти от них не было возможности. Она заключалась в том, что как только человек проявлял себя в деле, он становился объектом пристального внимания с их стороны. Они обкладывали его стеной из подсказок с советами,узнавая интересы с мыслями,и когда добивались уважения к себе раскрытием в том числе некоторых тайн во власти, вели в нужном им направлении уже до самого конца, не выпуская из лап чревоугодия с развратом с несовершеннолетними девочками и вседозволенностью во власти. Так было с Буденным и Ворошиловым, Молотовым и Калининым, с любым членом правительства с женами еврейками, навязанными им в виде советников для него и тайных осведомителей для них. А кто не хотел иметь с ними ничего общего, тот уничтожался как Столыпин до революции, как Фрунзе и Киров после нее. И только Сталин, распознавший в своей жене Аллилуевой не верного друга,а ядовитую змею,члена пятой этой колонны, сумел уйти в одиночество от всех соблазнов, предлагаемых рвущимся к власти кагалом через его способности к широкому мышлению, и продолжить доводить начатое дело до логического завершения. Сталин убил жену,не дозволив им притронуться к стальному стержню своей души для растворения ее ядами похотей на любые вкусы, предпочтение отдав оставаться на расстоянии от врагов и от друзей. Григорий в который раз поразился тому, как эти члены кагала пролезают на места, ключевые в управлении государством, передавая важную информацию в единый центр, представлявший из себя синагогу, этот молельный для них дом, против разрушения которого встал бы самый ярый патриот по причине посягательства на божескую веру, неприкосновенную для всех. Это был ход, идеальный со всех сторон, сравнимый с работой журналистов из одной нации в разных странах, собиравших информацию на их языке, но передававших самое значительное только в иудейские ставки.Об этом рассуждал и Соколов, бывший комполка в Мерве, разбудив в Григории любопытство по поводу странных на первый взгляд тайн в государственных структурах, подняв его тем самым на ступень выше от других командиров, исполнявших долг на механическом уровне.
  Сделав вид, что не придал значения обвинениям оперативника и умолчав о том, что догадался об отправке на него очередного доноса в Москву, Григорий придвинул к себе авторучку с листком бумаги. Буднично проговорил:
  - Вымысел, о каком ты, товарищ Левитский, распоясался, давно известный в военно политическом руководстве страны, иначе мне бы тут не сидеть. Не споткнись о троцкизм, с которым давно покончено, - нажал он на последние слова. - А важный вопрос, каким собирался поделиться, давай обсудим без переходов на оскорбления.
  - При чем здесь троцкизм,я никогда не имел к нему отношения, - делано возмутился полковник. - Если вы намекаете через Лейбу Давидовича на еврейское мое происхождение, то сами евреи по велению Сталина указали ему на дверь из СССР, и сделал это кстати Волынский, уполномоченный по делам ОГПУ, один из сподвижников Ягоды.
  - Ну-к и я о том же. Везде успеваете, и Лейбу прикрыть, этого Бронштейна по кличке Перо, чи Антид Отто, чи Седов, как прописано в сталинской статье, данной нам на понимание. И тут же якобы его предать.
  - Не понял. Это его подпольные клички.
  - Что здесь понимать, и нашим, как говорится, и вашим.
  - Опять не понял.
  - Казаков, говорю, не надо оскорблять, они на то отвечали тем же, - завелся было Григорий. - Завсегда.
  - Я и не думал вас оскорблять, товарищ комиссар третьего ранга, я выполняю свою работу по предотвращению заговоров против союза советских республик, в которых вы пока не замечены, - собеседник постарался замять прозрачный намек изложением сути. - Басмачи главаря Максата, покинувшие несколько дней назад колодец Орта-Кую,сегодня по сведениям разведки перекрыли железную дорогу из Мерва на Чарджоу.
  Григорий отложил авторучку и пристально взглянул на Левитского:
  - В котором часу это произошло? - жестко спросил он.
  - В первой половине дня, ближе к двенадцати, - начальник оперативной части поерзал на стуле и потянулся рукой к мошне. - В том поезде, как известно, должна была ехать ваша семья?
  Глаза у Григория накалились угольями в костре, не пыхая разве что искрами, он бросил локти на стол и вместо ответа негромко поинтересовался:
  - Почему не доложили об этом сразу?
  Левитский суетливо развел руками, показывая свою непричастность к происшествию:
  - Разве события во Фрунзе главнее какой-то остановки поезда басмачами?Я понимаю, товарищ комиссар третьего ранга, что беспокойство о близких для вас не пустой звук, но все мы находимся в первую очередь на службе советскому народу. И только после этого решаем семейные свои проблемы.
  Григорий скрипнул зубами, потянулся было рукой к телефону и передумал, страшась услышать последствия от нападения. Глянул на собеседника в упор:
  - У вас что-то еще?
  - Есть жертвы, - буднично отозвался тот. - Но ими пока никто не занимался.
  Григорий вытащил из пачки папиросу, закурив, поднялся со стула и прошел к окну с открытой фрамугой, Снова вгляделся в делегацию черных калпаков, запивавших куски лепешки мутно белым кумысом, разлитым из бурдюка по кружкам. Втянув в себя дым, выдохнул его струей и не оборачиваясь бросил:
  - Вы свободны.
  Небольшое кладбище для православных располагалось на окраине Чарджоу, как и мусульманское через пустырь от него, сквозившее пустотой из-за того, что ислам не допускал держать в этом мире усопших правоверных более одного дня по причине череды душ в горних высях, ждущих облачения в плоть на земле. Православие же шло заветами Христа,воскресшего из мертвых посредством отпускания души к Богу только на третий день. Все это время тело очищалось от грехов, накопленных им на земле. Кладбище было без ограды, не признаваемой тут, отличаясь от местного с каменными прямоугольными плитами, врытыми над могилами стоймя, крестами с поперечинами на длинном стояке, воткнутом в грунт в изголовьях усопших перед небольшим холмом земли, набросанным наподобие верхней крышки гроба. Небо нависало над печальным местом белесоватой простыней, опираясь на тугие пласты зноя, зреющие стойкими миражами,беспощадные к саксаулу, изуродованному им до змей, иссохших в свадебных скрежетах шкур. Не щадил он и другие деревья, плодоносные чаще на колючки, хоть каким лакомством для верблюдов, не потребным для остальных животных. Не было вверху птиц, не мелькали внизу земные существа, все живое барханы упрятали под себя до первого вздоха вечерней зари, отдраенной мельчайшей песчаной пылью до блеска золотой пряжки на поясе падишаха, продлившего земную власть до небесных пределов.Лишь оазисы при колодцах зеленели изумрудами на теле пустыни из желтого опала, непрозрачного, хранящего множество тайн от веков, умерших внутри него.
  Григорий стоял у изголовья средней из трех могил, подмявшей под себя Аксинью, не добравшуюся до Ташкента. Она молчала перед глазами тонкой девчушкой, мечтавшей отучиться за все колена отца и матери, и не было силы, способной избавить ее от этого желания окромя нежданной смерти от рук басмачей, которых хотела вразумить.
  Но раздача умных мыслей с надеждой скорейшего их усвоения человеком не всегда находила того, кто был готов подставить под них ковш из ладоней, чтобы не только умыться ими, но и напитаться целебным тем настоем. Чаще люди воспринимали их как дробь под рассыпанный горох, от которого пользы лишь в варенном виде. Сырой же он громко стукал по лбу и отскакивал. Могилка сына Петра, названного так в честь старшего брата Григория, была рядом, он рос в отличие от любопытного Мишатки из прошлой жизни в хуторе Татарском на Дону рассудительным, склонным к философии по восточному, подавал надежды разве что по дедовской линии со стороны матери. Но не по казачьей через отца. Григорий вспомнил письмо, полученное им от Катерины лет через шесть после ее отъезда из Мерва. Оно полнилось признаниями в ее любви к нему, неизменной, с жгучим желанием возврата его на родину,с которой он сделал первый шаг в изломанную свою судьбу. Не забыла написать о сыне, выросшем в семье Зыковых в доброго казака и призванного на службу в одну из кавалерийских частей под десницей Буденного. Но маршал в разговоре с ним по поводу перевода на новое место службы не сказал о нем ни слова. Или не знал ничего, или решил получше присмотреться к сыну опального командира дивизии. Еще сообщила о самом Прохоре Зыкове, угнатом энкэвэдэшниками в лагеря куда-то на Урал со сроком двадцать лет за службу у белых с не совсем доказанным преступлением. Доказали бы, поставили к стенке как казака с богатым опытом. Он тогда долго не мог найти себе места, не в силах связать налаженную действительность с кровоточившим прошлым, призывавшим прибиться к одному берегу, более пологому на выслугу лет. Но писем от Катерины больше не приходило, да и сам не ответил на первое, ставшее от нее единственным.
  Григорий переступил сапогами, пытаясь сквозь наплывшую на глаза пелену угадать крест на могиле Лачин у самого прохода, заполненного красноармейцами. За спинами виднелись на краю кладбища силуэты коней из кавалерийского полка в Мерве, месяц назад оставленного им в связи с переездом в ставку округа, и машин из Ташкента с сотрудниками из оперчасти, прибывших с ним. Работы по расследованию нападения проводились неспешно, оперативников смущало обстоятельство, что басмачи убивали пассажиров поезда выборочно, оставляя в живых работников советских учреждений из местных, до которых раньше были охочи в первую очередь,выводя на расстрел людей, казалось бы, непричастных ко всему вокруг. Это могло говорить только об одном, что они смирились со своим поражением и теперь мстили тем, кто с самого начала лишал их привычной жизни на своей земле.
  Григорий бездумно смахнул с век скопившуюся на них влагу и уставился в крест над могилой Лачин, не в силах припомнить, приняла ли она православную веру в русской церкви, или так и ушла некрещеной с непокрытой по русски головой с распущенными волосами. Хотя серебряный крестик на казачьем гайтане он надевал ей на шею после появления на свет дочери, познавшей христианскую купель на третий месяц от рождения. Как и сын, внявший при крещении православию с восточным спокойствием. В сумятицу мыслей вмешался голос Панюкова, терпеливо сносившего подавленность друга:
  - За ней стали следить, как только ты сел в вагон поезда, на базар она уже не могла пойти, чтобы ее не забросали горстями сушенного кишмиша с косточками от абрикосов.Аксинью с Петром тоже закидывали чем попало, но до камней не доходило, - он поправил кобуру пистолета. - Я наезжал к их старосте с упреждением по этому поводу, он сказал, что лучше бы нам обратиться не к светским властям,а в мечеть, продолжавшую работать подпольно. Тогда бы преследования может и прекратились.
  - Она об этом ничего не говорила, - просипел Григорий. - Я звонил им часто.
  - Она не хотела добавлять тебе забот, надеясь на скорый отъезд в Ташкент вместе с детьми. Но и уезжать отсюда ей было тяжело, держали дом с могилами родителей.
  - Я знаю.
  Панюков снова замолчал, подыскивая для продолжения разговора нужную тему и не решаясь прерывать думы Григория новыми подробностями. Но тот догадывался и сам, что Лачин кроме любви к нему и детям не имела на этом свете больше ничего, живя одним днем на все про все. Слишком сильной была у нее привязанность к родовым обычаям, чем отличалась от мужчин любая женщина, попадавшая в иные жизненные обстоятельства, а особенно на чужбину. Чтобы сгладить тоску по родовому гнезду, они скрупулезно обучали детей языку своих предков с их вековыми устоями, чем и скрашивали чужеземность вокруг. Эта внутренняя ее борьба с собой мешала иной раз близости откровений во взаимопонимании друг друга, часто отходя на второй план. И только когда любовь побеждала косность древности рода, счастливее ее не было никого, она купалась в счастье, расплескивая его как воду на всех вокруг. В такие моменты и Григорий забывал про хвост из прошлого, отбрасывая его ящерицей в силках ради надежды на новую жизнь.
  - Где сейчас блукает банда Максата? - нарушил он момент недолгой истины.
  Панюков встрепенулся, поправив воротник с полковничьими шпалами в петлицах, передвинул планшет на живот и завозился с кнопками.
  - А так ты не могешь назвать того места? - нервно одернул его Григорий. - Ишо разложи карту на могилке и поводи по ней пальцем.
  - Извиняюсь, товарищ комиссар третьего ранга, - заторопился тот. - Я чтобы было точнее...
  - Я прознал за эти пески не хуже казармы.
  - Полагаю, в Ташаузе. Мы идем за ним по пятам.
  - Есть свободная лошадь?
  - Конь под седлом.
  - Поднимай полк.
  - Есть.
   Григорий размашисто пошел к выходу с кладбища, бросив через плечо:
  - По коням!
  Кавалерийский полк всю ночь рвался по пескам с ненадежной дорогой, проложенной через них караванами, пока на заре не показались верха пирамидальных тополей с просторными кронами чинар над юртами Ташауза и крышами десятка двухэтажных домов возведенных русскими, пробравшимися и сюда. Кони, покрытые клоками белой пены, хрипели под седоками на запальном дыхании,последней черте между жизнью и смертью их надо было срочно отхаживать. Всадники едва держались в седлах, скользких от пота, вести их сразу в бой означало бы угробить подчистую перед первой линией обороны басмачей. А она должна была быть по причине того, что сталинские красные кавалеристы перестали упускать банды без наказания за набеги на аулы с военными городками, отдав предпочтение не уговорам, а полному их уничтожению. Сам Джунаид хан доживал последние дни, запертый в своей столице, признанной басмачами под его рукой, и больше никем. Григорий оторвался от лавы и раскинул руки в разные стороны,давая сигнал командирам на охват городка в кольцо без остановки движения Панюков, не отстававший от него и на полкрупа скакуна, повторил приказание. Полк рассекся на два толстых удава, устремившихся головами навстречу друг другу. Первый уверенно шел за Ступкой, не менявшим кубанку с черкеской на буденовку с гимнастеркой. Теперь надо было дать время, чтобы остудить лошадей и когда головы сомкнулись, он пустил их по кругу со снижением скорости бега. Было видно, как по улицам заметались басмачи с английскими карабинами наперевес, как бросились не к бесполезным на данный момент коням, окольцованные плотной осадой, а пешими на окраины городка для отражения атаки. Защелкали редкие пока выстрелы, нашедшие и свои жертвы, принудив Григория расширить кольцо оцепления с приказом стрелять по ним не сбавляя хода. Это принесло хоть какое-то облегчение, басмачи стали искать укрытия не за случайными бугорками желтой земли, а за стволами деревьев с редким кустарником. Уследив за самым слабым местом в обороне противника, проявившем себя между юртачным проходом, Григорий поднял руку, обрывая кольцо осады перед головой третьего эскадрона. Выдернув из ножен шашку оскалился зубами и сверкнул лезвием на первом солнечном луче:
  - Эскадрон, сабли наголо!
  Выждав время, пока красноармейцы забросили винтовки за спины,сменив их на оружие рукопашного боя, указал острием на окраину городка:
  - За мной!
  Рванул на себя уздечку на морде успевшего набрать сил коня, заставив его с места взять в летучий намет с разметом по воздуху гривы с хвостом. Услыхал, как позади дрогнула земля, иссушенная долгим зноем,как раскололись слежалые пласты горячего воздуха от единого крика со сплошым свистом, внедренном им в эскадроны за службу командиром полка. Он долетел до кряжистого караича с азиатом раньше, нежели из ствола его карабина вырвалась пуля, срубив ему голову с тощей оберткой материи вокруг нее. Направил коня на второго, сунувшегося под копыта, разделав оттяжным ударом туловище пополам. И вылетел на улицу с подрубом у юрт стояков, не щадя ни малого, ни старого, выдиравшихся из складок материи, не давая ходу мыслям о том, что это гольные дехкане с детьми,не желавшие никому плохого и после становления в Туркестане советской власти, показавшейся спасительной от байской жестокости и от веры, больше крепостной. Не обертаясь на зовы Панюкова с другими командирами, хватавшими его за седло с гимнастеркой, ослепнув от ярости, накрывшей паранджой с головы до пят, заставив отыскивать на нюх людей не своей национальности, не звавших его к себе и не желавших иметь общения с ним даже в мирные эпохи. Душу раздирала волчьими когтями бешеная ярость, рожденная их вмешательством в личную жизнь, почти одинаковая с той,которой полнились к нему, командиру Красной Армии, мусульмане, не желавшие менять под чью-то волю свои не только судьбу, но и уклад с вековечными его устоями. Это была месть, неосознанная, а потому неподвластная разуму, уступившему место звериным чувствам, кидавшего и коня от юрты к юрте, от загубленного человека к еще живому, от радости от крови к другой от сничтожения даже не врага, а случайного человека, лишившего его смысла бытия, не познанного до конца самим. Не поднимавшего настроения от повышения по службе с орденами за мужество, от семейного благополучия, больше похожего на снисхождение неведомого бога за разные лишения,не забывавшего намекать, что жена с детьми не одной с ним крови, когда ни поругаться, ни помиловаться по настоящему было не дозволено по причине восточной угодливости ее характера с излишней хотя бы смуглостью тела.
  Григорий опомнился тогда, когда дорвался до края городка, утонувшего в красках садов с зеленью деревьев, хотел было перекинуться на другой край, да конь ослаб на ноги, заставив седока вовремя вынуть носки сапог из стремян. Задрав морду, он заерзал хрипящей оскалиной по песку, раскидывая вокруг белую пену с остатками из желудка мутного зелья, напоминая хозяину предсмертностью о воле собственной без удил и седла. Подпругу со всей оснасткой сорвал с него кубанец Ступка,ощерив рот не на трупы басмачей, а на командира, глотавшего воздух охапками, да не могущего им надышаться. Не было в нем того, от чего человек воспаряется над страстями под собой, отвертаясь от угнетающего вокруг действия,способного довести его до конца пути наподобие жеребца под ногами.
  - Загнал каурого, - пробился до Григория сквозь пробки в ушах голос Ступки. - От... бисова душа, конь то при чем...
  - Товарищ комиссар, вы кого порубили? - вторил ему верный навсегда Панюков. Он вертелся в седле,оглядываясь на пестрые трупы дехкан с детьми возле юрт и домов. - Красная Армия не позволяла себе истреблять мирное население даже в Гражданскую войну. Это командирский пример?
  Григорий угрюмо покосился на него как на юнца без мозгов, но с твердой идеей стать во главе всего мира. И отвернулся. Ступка все пытался оживить коня тычками под бока, но тот перестал их поднимать, провалившись наконец шкурой до хребта.
  - Отмахался, Гетман, - наливался он протестом. - Сколько жеребят мог бы наклепать...
  Его добавлял Панюков, поставивший точку в громкой досаде через язык:
  - Если меня спросят, расскажу как было.
  Григорий мотнул свинцовой головой, поводив налитыми кровью глазами, скосился сначала на издохшего скакуна, затем на Панюкова со Ступкой и прохрипел сквозь кровяные зубы:
  - Коня!..
  Оба командира разом откинулись назад, ошалев от нового приказа комиссара третьего ранга. Но тот больше не дал им воли на эмоции:
  - Коня мне! - рыкнул он зверем в прыжке, подрагивая концом окровавленной сабли. - Коня! Под седлом!..
  Дверь в кабинет командира Средне-Азиатского военного округа захлопнулась за его спиной с мягким щелчком, напомнив о царском времени, когда каждая деталь хоть в лудке, хоть в замке тщательно подгонялась под другую, не намекая резким стуком в советское время о важности персоны. Григория вели по коридору с широким полотном шерстяной дорожки, заглушающей звяки кованых каблуков армейских сапог конвоиров, и все равно иные створки в кабинетах приоткрывались для прощального взгляда или прикосновения к рукам на пояснице в наручниках. За конвойными семенил начальник оперативного отдела, не убиравший ладони с мошны, опустившейся еще ниже, на лице играло надуманное сочувствие с неподдельным за ним довольством, не подвластным гримам с масками. Зазоры в дверях кабинетов оставались приоткрытыми до момента, когда недавний командир проносил мимо них голову и тихонько захлопывались за его затылком, успевая на лету прихватить эмоции Левитского с пальцами на ширинке.Или на яйцах за пуговицами,как кому нравилось из-за нескрываемой им любвеобильности. Это не было мелочью, достойной всепрощения, выраженной русским народом в одном слове - несчастный. Бесстыдный разврат передавался по наследству детям от толпы любовниц соплеменника троцких с кагановичами и бериями,с миллионами их, в Россию переселенных Катькой Второй после раздела победителями побежденной Европы, таких же ненасытных на сладострастие,заносивших вирус с сопутствующими ему триппером и сифилисом в здоровую плоть русской нации. Это было то самое расщепление русского характера со здоровьем,закаленных раскосым игом с крепостным правом, скрепленных бесконечными войнами, на бесхарактерность с сонливой беспринципностью и рабской податливостью на диктат по государственным, важным по его судьбе вопросам, ему же навязываемым пришлыми властями.Да кто бы на них оборачивался в обезглавленном революцией с Первой мировой войной народе с продолжением из Гражданской бойни, Содомом для России и Гоморрой. На элиту из своих "мироедов", на Гришку Распутина из крестьян, упреждавшего царскую верхушку о выходе дьявола из-под контроля под указку газетных реклам с облаками листовок с ложью над головами манифестантов, требующих себе манны небесной от наместника Бога на земле. Вертеп усиливался под появление воочию дьявола, делающего вид что его не существует, с убийством того Распутина, взвалившего на себя обязанности пророка, с бегством за границу элиты, противостоявшей ему, не дававшей русским окончательно подпасть под кровососов мирового значения, зачавших процесс под захлебывание кровью очередной жертвы, готовых ее поедать кошерным способом через уколы в самые кровеносные места.
  Все было бесполезно, не только из-за смешивания нации существительных русаков с представителями побежденных малых народов, ставших за столетия совместной жизни прилагательными русскими. Но потому еще, что народ рождался не сразу Богом, а подобием Его, игрушкой без внутреннего содержания, которое должно было развиться до нужного уровня самостоятельно, на что требовались тысячелетия с учетом удачи в эксперименте. У Бога времени не было вовсе, спешить по этой причине Ему было некуда, а переписывать Его законы не полагалось в связи с их окончательностью. И дьявол взыграл, глумясь в полную силу над людьми, ставшими снова как животные. Не скрываясь и не тая своей мерзости, изначальной от его проявления в яви после предательства Бога, единого с Ним до разделения обоих и духом, и плотью.
  Командира Средне-Азиатского военного округа закрыли в камере предварительного заключения, объявив меру пресечения контактов с внешним миром на два месяца. За это время дело должны были оформить надлежащим образом и передать в советский суд. Революционные тройки, скорые на расстрелы, отошли в сторону до возрождения под соответствие обстоятельствам, хотя все было известно заранее, беспокоя лишь длительностью сроков в цифру двадцать пять лет. Она считалась полной катушкой и многие пока подозреваемые радовались, что бесконечность небытия после приговора суда была отменена, оставив надежду на смерть вождей с амнистией. Но суд и здесь оказался скорым, подтвердив поговорку, что старое всегда стремится наступать на пятки новому, чтобы оно не забывало его, как дети родителей. Дело состряпали за пару недель, приплюсовав к службе Григория у белых убийство Кошевого с сестрой в хуторе Татарском с недоказанным убийством политрука Швыдковича в воинской части и рубкой мирных дехкан с детьми в городе Ташауз. Сокамерники, в большинстве тоже военные, рассуждали промеж себя о расстрельном исходе, тем более, что показания были взяты у бывших подчиненных Григория, свидетелей расправы. Но вмешалась судьба в лице пока неизвестном, не постоявшая за Блюхера с Тухачевским, а тут затребовавшая прямых доказательств. Их не оказалось, остались служба у белых с расправой над мирным населением из-за невменяемости ответчика, потерявшего перед этим всю семью, убитую басмачами, уроженцами в том числе Ташауза. Они потянули на пятнадцать лет с отбыванием срока на Южном Урале, наиболее близком к средне азиатским республикам.
  
  Столыпинские вагоны, предназначенные царским министром для перевозки на вольные отруба крестьян из переселенцев со скотом и домашним скарбом, уже неделю дробно стучали на стыках рельсов, размашисто протянутых по бескрайним просторам бывшей царской империи,подбирая новых преступников с заговорщиками, определенных судами к отсидке в северных лагерях,излюбленных местах властей,знавших их не понаслышке со сроками не ниже червоной во все времена десятки. Вагоны заполнялись народом до тех пор, пока места осталось только для параши. Выкинули бы и ее, но поезд по целому дню пыхтел без остановок, а дыркой в углу обходиться стало неудобно самим, еще с европейцами, пристально наблюдавшими из-за бугра за происходившим в России, сошедшей вдруг с ума. В стране, урезанной вождем революции по договору в Бресте на одну из пяти частей, вместившую больше десятка стран с государствами и колониями, отторгнутыми от нее насильно, где ширился и процветал экономический бунт, основанный на пупковом восторге, было перевернуто все с ног на голову. И полюбовного возврата ее под могучие крылья имперских орлов, упрятавших под собой большую часть мировых сокровищ, отбитых революционным молотом с усеканием скорым на расправу серпом не предвиделось, доказав тем самым, что счастье заключается не в благодушном к себе отношении с большими уступками, а все ж в деньгах. Они успели стать подбрюшьем скудной Европы, снабжавшим ее человеческими ресурсами и кормом с принятием экономности во всем, с железным в первую очередь порядком, ставшим вдруг основой ее благополучия за неполных тридцать лет. Угольный бассейн в немецком Руре, испоганивший вместе с крупповскими сталеплавильными гигантами земли нации на сотни лет вперед, вывел Германию из экономической пропасти, в которую она упала после Первой мировой войны. Но ее потуги для усиления Европы экономически с торговлей разноцветными тряпками из центра мировой моды в Париже и с банками в швейцарском Цюрихе с подвалами, забитыми тысячами тонн золота иностранного,в первую очередь экспроприированного русского,не могли быть вечными по причине их истощаемости. Она опять, готовая расстаться с отощавшим подбрюшьем обратила взор на новую Россию под названием Советский Союз. Назревал третий по счету после наполеоновского мировой конфликт, варимый масонами из века в век с подключившимися к ним сионистами, называющими себя божьими созданиями вопреки разуму человека,забывавшему о распятии ими сына Господа.Поймали бы Бога, распяли бы и Его с целью обогащения личного. Но народы страны социализма пребывали в фаворе от опиума свободы, раздаваемого властями бесплатно через ту же пропаганду будущего коммунизма, в котором человек, бывший никем, станет всем в построенном своими руками раю на земле. А не по воле того же Бога, отмененного им, казалось, раз и навсегда, с обещанием рая только после смерти. И не на земле, а на небе. Самый большой вклад в воплощение в жизнь идеи еврея Маркса, накопавшего ее из трудов греческих философов, числившегося по этой причине дегенератом у себя на родине, и все равно умудрившегося заработать себе на ней бессмертие, вносили заключенные разных мастей трудом, почти бесплатным для них. Странным в рабском этом рвении было не то, что люди одной из всех страны решились пойти на перекор божьему для них уготовлению, а то, что на эксперимент, по сути не осязаемый на ощупь даже промеж пальцев,на мечтательный этот вымысел, не удавшийся в древности наиболее развитой на тот момент нации, клюнули граждане государства, давшего миру огромное количество ученых высшего порядка, достигшего вершины развития в борьбе за мировое господство по части снабжения себя необходимым.Остальные нации застыли в недоумении, не решаясь вмешаться в процесс, схожий с самоубийством, упрежденные членами мирового правительства, в которое входили и их лидеры. И это походило на изначально уготованное распятие России - Святой Руси - по образу и подобию расправы иудеев над Иисусом Христом,совершенном ими в нулевом году новой эры.Время было выбрано сакральное, состоящее из трех шестерок, каждая из которых была символом звезды Давида, олицетворяющей приход к власти периода, включающего в себя беспредельный разврат, бесконтрольный диктат денег и неуправляемую никем власть через управляемый ею хаос.Ведь пастушок Давид стал царем Иудеи с Израилем через извращенную половую связь с сыном царя Соломона, прибегавшего к нему на лужок поиграть в петушки.
  Это был 1+9+1+7 год.
  А зря подбрюшье, отодранное от России почти бескровно, но с треском на весь мир, не захотело возвращаться по доброй воле под ее мощные крылья, вместе они смогли бы восстановить сытый царский уклад в прежнем виде и, кто знает, приумножить его многократно, подав миру пример, что и в котле для всех можно творить одно дело, не теряя своей независимости и не подкладывая личных девок под парней из другой национальности, не делая их тем самым олухами на все стороны, готовыми выполнять желания выходцев из Африки без выражения на лице недовольства. Примером могла послужить Америка, представшая перед миром таким же котлом, закипевшим примерно в то же время, правда, в нем плавились представители в основном европейского истеблишмента с завезенными африканскими рабами, не стремившимися смешиваться друг с другом по призыву иудейского лозунга: все люди братья и сестры. Но если в Америке царил один на всех закон, ориентированный на европейцев, потому что негры были бесправными, как в Российской империи он примерялся к русскому укладу жизни, не слишком цепляя национальные особенности, то в СССР из-за скорого смешения коренного народа с азиатами это приводило к брожению умов едва не по Грибоедову с выводом из его "Горя от ума". СССР взвалили на себя ашкеназы, тогда как Америку взяли под опеку сефарды, последовавшие закону природы, возникшей из противоречий. Обе ветви одного кагала следили за результатами испытаний, чтобы не упустить, от какого котла пользы будет больше, и придти наконец к власти в мире какой-то одной. Каждая ветвь мечтала о занятии вершины первой, перетирая между собой остальные народы в бесконечных войнах, инициаторами которых были тоже они. Ведь для сефарда самым лучшим ашкеназом был мертвый ашкеназ, как для ашкеназа сефард, иначе зачем было Каину убивать Авеля, оставляя блаженного Сифа как бы в стороне. Хотя именно он взвалил на себя празды правления через религию от начала новой эры,предоставив Каину возможность придти к власти в момент,когда человечество достигнет каких-то высот и начнет отворачиваться от нее.
  Из-за горя от ума русский народ в революцию мог пойти не тем путем, начертанным ему ашкеназами загодя. Это осознал Ленин после покушения на него Фани Каплан, полуслепой жидовки, взявшей на себя обязательство исполнить в истории поворотную роль. Она не справилась с ней и была уничтожена теми, кто хотел наделить ее этим правом на начальном этапе. Это сделал Свердлов, убийца через иудея Юровского царской семьи, он, умирающий после побоев от рабочих, которых возжелал подогнать в нужное русло, приказал не держать ее в застенках,а убить без суда и следствия, чтобы стереть о ней память у народа. Но Ленин в тот момент понял, что от него требовали мировые правители из теней за его спиной, ускорив кровавый передел страны, отшвырнув в сторону все лишние дела. Это он сбивал на заводах и фабриках производственные коллективы,в селах колхозы и совхозы, прикрыв все хаммеровскими карандашами из Америки с тетрадями в линейку с клеточкой. Подгоняя наступление глобального голода покупкой в Европе тракторов, станков, молотилок и другого необходимого не за рубли с золотом, а за миллионы тонн посевного зерна, оставляя для посева с проживанием скудные крохи с плевелом вразмешку. А когда обозначился первоначальный коллективизм с начальной нехваткой во всем,объявил о необходимости ввести НЭП, чтобы отвести от себя все подозрения вместе с Троцким, Дзержинским,Зиновьевым, Каменевым и прочими иудеями во власти. На новорожденный СССР под видом новой экономической политики надвигалась передача отобранных у старой власти сокровищ, ошкуренных рабами в прежней шкуре, новым хозяевам в лице иудейского кагала,не знавшего родины со времен разгрома Иудеи с Израилем римским императором Титом в 68-70 годах, сидящего из-за гонений на чемоданах во всех странах. И вдруг такой огромный на пятую часть мира лакомый кусок, сам прыгавший в рот через пропаганду безбожия, всеобщего равенства с братством, со вседозволенностью во всем. Если бы не Сталин, сумевший вместе с Ворошиловым, Буденным, Ждановым, Кировым и другими мыслящими людьми во власти разгадать их замыслы, народ России впал бы в новое рабство еще не на одну сотню лет.
  Готовился примкнуть к ним и Григорий, ехавший в вагоне больше для скотов, нежели для людей, цепь из которых тянул мощный паровоз марки "ИС", исходивший потом на черном кожухе котла во всю почти его длину с облаками дыма из короткой трубы и свистом пара из-под него,пожиравшего алой топкой уголь из тендера изголодавшимся зверем. Под крышей теплушки, за отдушиной в железном оплете, завиднелась зелень бесконечной тайги, сменившая бесконечную желтизну степей, млелую духоту которых
  вытеснила свежесть, наклепавшая по телу гусиных упырьев, принудившая потянуться к вещмешку с поддевкой. На третий день арестанты, вяло общавшиеся между собой, взбодрились,почуяв конец долгого пути,блатные слепились в единую кодлу, огородив себя игрой в карты с наглыми ухмылками во все стороны, политические подобрались как перед приведением им приговора в исполнение. Мужики ловившие в дороге каждое их слово, шатнулись ближе к блатным в надежде исполнить за охнарик с остатками в нем махры какой приказ из подай-принеси. Басмачи: узбеки, туркмены, киргизы с таджиками и казахами нашли общую заботу через русский язык, кучно рассевшись в задней части вагона, заполнив ее лопотанием без пауз. Григорий ухмыльнулся на мысль о том, что общество никогда не станет однородным по причине рождения каждого члена в той общине, на какую указала судьба. Людей могло объединить или одно дело, или одна идея но лишь на время, пока они не отработают свое. Накинув телогрейку, выданную вместо добротной шинели из сукна, он переменил отлежалый бок, с тоской подумав о том, что курить придется бросать. Запасов что по куреву, что по пайку не имелось со дня ареста с судом за ним по причине отворота что врагов, что друзей, а родственников в этих краях не водилось отродясь. К тому ж причастность к казачеству с необщительным характером не позволяла ему сходиться с людьми не только с оброненного слова, но с целой беседы собеседника напротив в пустоту.Он заглушил кашель рукавом казенной телогрейки, выданной с нижним бельем доброхотом из туркмен при местном отделении милиции, обернулся на набиравший обороты перебрех блатных. Приближение к месту отбывания срока заставило заняться разбродом по мастям и в своей среде. Наконец один вонзил заточку в кон из разной мелочи в середине круга, оборвав спор резко хриплым "Ша!". Наступила минутная тишина, прерванная криком первой за всю дорогу жертвы, выпавшей из круга блатных спиной на деревянный пол, ходивший без устали ходуном. Григорий напрягся мыслью, что пора бы вмешаться в жизнь кодлы, иначе она пойдет подминать под себя не только мужиков, но и других узников от законов советской совести, и наткнулся на пронзающий взор владельца заточки. Они долго смотрели друг на друга, не желая уступать места под солнцем, пока кто-то из мужицкого скопища не потянулся за папироской в зубах убитого, продолжавшей исходить ниткой синего дыма. Блатарь повел порепаной бровью на одного из подельников, умудряясь не снимать накала в зрачках, и пока тот втирал кулак в морду хама успел сменить звериную настороженность на безразличие ко всему вокруг. Григорий, поймав запах вони от параши возле противоположной стены вагона, снова накрыл голову полой телогрейки. Сквозняк из отдушины под крышей растворил вонь в сытой реке дыма из паровозной трубы, принудив спазмы в горле заняться прочисткой легких. Постукавшись локтями о стену с полом, он затих до остановки поезда на глухом полустанке, могущем порадовать баландой из алюминиевого бака на всех, но с еще густинкой в миске для вагона не в конце поезда.
  Таким же глухим, как все в здешних местах, оказался барак на конце пути под названием станция Увельды. Задвижки на дверях заскрежетали, выталкивая на подшпальную насыпь костлявые фигуры осужденных, успевших от слежалости на досках забыть про суету конечностей, старавшихся потому влипнуть в крупный щебень, чтобы уйти в забытье теперь на новом месте. Но стервозный лай крупных немецких овчарок, подтверждения добрососедских отношений между СССР и Германией, а так-же подписания в 1934 году договора о ненападении между Польшей, славянской страной, и той Германией, поднимал тени на попа, хотя красное солнце намекало сидением на вершинах елей за бараком на раннее утро. Григорий воткнулся телом в коридор из конвоиров, вооруженных винтовками Мосина с примкнутыми к ним штыками треугольной заточки и поправив кидком плеч суму за спиной, засеменил на деревянных ногах к строю, неровному от шаткости, вызывающему тем большее озлобление солдат с собаками. Стоять пришлось долго, осужденные, несмотря на ругань со всех сторон и тычки от своих же спутников, продолжали падать на щебенку плашмя, забыв за время пути как сгибаются конечности. Лица у многих украсились кровавыми подтеками, заставляя думать о начале дороги в не один десяток лет, обещающей им укоротиться раньше срока. Наконец последний вагон отозвался пустотой на подковы проверяющих и колонна длиной с километр тронулась к сплаву из елей. Ей подарил прощальный звон медный колокол на деревянном брусе снаружи замшелого строения под названием "Станция Увильды", увековеченный там неизвестно когда и кем.
  Грунтовой тракт, прошарканный десятками тысяч ног предшественников, выполз наконец из леса, оказавшись в окружении холмов с сопками, у подножия которых светилось на утренних лучах красивое озеро, по имени которого была названа станция, оставшаяся позади. В полукилометре от головы колонны замаячил забор из горбылей с заостренными концами, по верху них блестели на солнце ряды колючей проволоки. Они же паутинились перед ним, представляя из себя запретную зону, обделившую такую же горожу вокруг воинской части что в Мерве, что в других центрах велаятов в Туркестане, отличавшихся хоть этим от лагерей Троцкого, введенных им в новой России на подобие чисто аккуратных германских, доведенных в стране под грязно косые русско-татарские. По углам и на середине вздымались на ошкуренных столбах вышки с часовыми на небольших площадках под ощепленными крышами, за ними корячились унылые бараки с входными дверями с одного конца. Григорий поправил на голове вислоухую ушанку, довесок к телогрейке, сплюнул под кирзовые сапоги - советскую "новость" для царских солдат от рядового до царя из тех из них, кто пережил революцию с гражданской войной, успевших грубостью натереть мозоли сбоку пяток, не приспособившись как след к их обноске на ногах. Память подкинула удобные ощущения от яловых с высокими голенищами, с которых он сам переходил на хромовые со скрипом, мягкие как ланиты казачек с москальками при лобызаниях под животные страсти, ублажавшие не только его,но и самих женщин, тянущих хром с ног как какую драгоценность.Все уходило с обещанием не вернуться, но с намеком о сытом прошлом обувкой советских генералов с представителями власти.
  - Первомайка, - выдохнул доходяга с правой стороны, успевший вышептать Григорию сведения о том, что его переводят из карабахского лагеря в этот для того, чтобы уменьшить там смертность. Он перешел в группу "нулевых", откормить которых было уже невозможно, и здесь его ждала труповозка со сбросом в шахту до выработанного горизонта. Он это знал, хватая воздух губами, спекшимися от туберкулезного жара изнутри. - Здесь много медных шахт с глубокими горизонтами, там жарко, сырость с медно-серно-мышьячной отравой..,- с кровью откашляв последнее слово он закончил. - От силы несколько месяцев уродства и в "нулевку", или сразу в морг. Но можно попасть на торфоразработку или на известковый карьер. На них зэки протягивают до года.
  - А лесоповала нет? - насторожился его сосед. - Кругом строевой лес.
  - Есть. Туда чаще отбирают учителей, ученых, бывших командиров с политическими по 58й статье. А на медняк с известкой идет в основном смертник и простой мужик. Урок с полуцветными и бандитами туда не загонишь они могу поднять зону. И Сталин
  про то знает.
  Передовой конвой разошелся на стороны, настроив арестантов устаиваться перед дубовыми воротами высотой под три человеческих роста. Из караулки сбоку вышли несколько военных в форме НКВД с лицами на довольной стервозности и с амбарными книгами в руках. Наконец створки на кованых петлях поплыли со скрежетом внутрь, показывая лагерное нутро с бескрайним плацем, затопленным серой массой зэков на разводе, молчаливой и недвижной, цепенеющей от резких голосов, властвующих над нею. Даже любопытство, двигатель прогресса, принудило повернуться к новой партии изменников родины с блатарями лишь нескольких заключенных, успевших обжиться на немеряной площади лагеря, накрытой сеткой советских законов, без которых не было возможности заставить низшие слои населения вздымать уралмаш с тракторным Сталинградом и Днепрогэсом, поддержавших революцию и рубивших потом друг друга в гражданскую с уверенностью в обеспечении после живодерни всем по горло при полном безделье. Но и они, скользнув по колонне пустым взглядом, снова уткнулись в спины впереди стоящих, сунув руки в широкие рукава ватников несмотря на как бы лето вокруг. Тишину разорвали резкие крики конвойных со стервозным лаем овчарок, солнце, успевшее приподняться над вершинами сосен и недалеких сопок вызолотило вышки, взыграло лучами на оружии, оркестр из нескольких человек протянул на тусклых трубах с баяном и барабаном почему-то "Прощание славянки". Дирижировал им худосочный еврей с задником скрипки под скулой и длинным смычком над струнами
  - Сейчас пойдут контрагентские, они работают на рудниках за зоной, - пояснил туберкулезник. - Туда подбирают самых крепких.
  - Чтобы сделать из них за пару-тройку месяцев самых дохлых, - ухмыльнулся его сосед. - За это им поощрение в виде выхода первыми из ворот лагеря?
  "Нулевой" ничего не ответил, стараясь успокоить приступы кашля в груди, глушимые громкими приказами над плацем:
  - Подтянись! Руки взаплет с соседом! Первая пятерка пош-шел!
  Площадь, утоптанная сапогами, быстро опустела, давая возможность занять ее вновь прибывшим, поименные шеренги которых тронулись в лагерную глубину под те же окрики с лаем собак. Они скопились под стеной прошмандовки с баней и прочим скудным участием, после которой их распределяли по баракам. Мимо протащили трупы бедолаг, не осиливших путевых испытаний, их подкинули к трупам возле ворот, расстрелянных при попытке к бегству, чтобы все видели к чему это может привести. Григорий из-за спин наблюдал, как из медсанчасти вышел человек в белом халате, вздергивая руку каждого,он освобождал кисть от одежды и прощупав пульс бросал ее на землю. Покончив с обследованием и записав что-то в журнал, скрылся за дверью. Подошла медлительная лошадь, мертвых покидали в телегу и накрыли пологом, она потащила ее к воротам. Из караулки вышел принимающий с молотком на длинном черенке, откинув дерюжину, прошелся им по их головам, проломляя сильным ударом виски каждого, кивнув сдающему тела на сходство в числе, дал охране отмашку на открытие ворот. Григорий оскалил зубы, подумав о том, что его может ждать та же участь, заспешил под толчки в спину в предбанник с толпой голых тел и горой рубашек с портками на полу. Его еще не покидала надежда на лучшее, заставлявшая щериться на судьбу несмотря ни на что, хотя она настойчиво скалилась в ответ.
  Барак, доставшийся Григорию с сотней с лишним попутчиков, был ветшалым и пустым на зэков с ощущением от истертых досок двухъярусных нар и по записям на бревенчатых стенах, что их тут держали. Напоминал об этом и странноватый какой-то запах, неизветренный за небольшое судя по всему время. Блатные быстро освоили дальний от входа угол, погнав от себя остальных, Григорий снова ощутил брошенный вскользь взгляд жигана, убившего в вагоне подельника, но решил не отвечать на него, чтобы не нарваться на разборку на пустом месте. Жестко оттерев нагловатого мужика, он бросил на нижние нары белье с вещмешком и хотел было раскидаться на отдых, но от входа послышалась команда на построение. До обеда оставалось часа три, значит, или решили погнать на работу, чтобы не терять времени даром, или повторить шмон, проведенный на входе в зону поверхностно. Оказалось ни то, ни другое, новых зэков выгоняли для разбивки их на бригады, чтобы на разводе с утра каждый знал свое место. Борьба за нижние нары закончилась только перед отбоем резким тычком мужику по крепким зубам и новым пронзительным взглядом блатного из своего угла, освещенного светом от сальной свечи,падавшего и на карты посередине его шконки. Мужик до этого сплясал перед ним барыню с отдачей небольшого куска сала, не возымевших действия, но породивших жало взгляда. Второй раз Григорий ощутил его на себе,заставив подумать об избеге третьего,могущего стать последним по той причине, что помощи ждать было не от кого. За все время нахождения под арестом с оглашением приговора, он не встретил среди заключенных ни одного, сходного с ним по душе, не говоря за судьбы. Но непросветная северная ночь над Южным Уралом без усилий распяла до утра, не позволив мыслям опережать события.
  Развод обозначил себя окриками как в стаде с едва не щелканьем кнутов,замененном на болезненные тычки ленивым в шею под основание черепа. Он дал о себе знать еще в столовой после миски картофельной баланды с куском черного хлеба с коркой синеватого отлива. Между рядами столов забегали бригадиры из старых сидельцев с бледновато розовой кожей на лицах, растянувшей морщины проголодью. Некоторые из них успели набрать трудодней для отсечения ударной работой немалой части срока с выходом на волю досрочно, другие изворачивались перед лагерным начальством по своему рождению. Григорий примкнул к обозначенной ему бригаде, стараясь вжиться в уготованный образ, оказавшись правофланговым по воле бригадира с нормальной, несвойственной зэкам фигурой. Тот молча указал ему на место в передней шеренге, заставив подумать о том, что и он не растратил еще статности. Но сосед по ряду вдруг задал вопрос, прояснивший ситуацию:
  - Вы в каком звании, товарищ?
  Григорий покосился на него,не слишком желая разбавляться силами по ненадобности, ответил нехотя:
  - Комиссар третьего ранга. А что?
  - Я тоже, весь ряд составлен из нас, - оживился собеседник. Заговорил, пользуясь временной паузой. - Наши дела рассмотрены только по званиям, потом надеюсь на послабление режима.
  - А что это может дать?
  - Ну... работу в конторе или в каком хозотряде. Я еще вчера интересовался, могут сразу определить даже в бригадиры без набора лишних трудодней с освобождением по оказии в первую очередь, - он переступил кирзовыми сапогами на длинных ногах и покривился щекой. - Все не медные рудники, и даже не лесоповал.
  Григорий передернул было плечами, не удержавшись от жалкости к себе, скопившейся за последнее время:
  - Какая теперь разница, где сдохнуть. По концу срока мне будет под шестьдесят. Ни детей, ни плетня вокруг родового куреня...
  - Вы казак? - заинтересовался сосед.
  - Откуда видать? - спросил он в свою очередь через паузу.
  - По облику, и главное по говору.
  - Казак, оттого тут будет трудней.
  - Наоборот, вам-то как раз легче. Во всех лагерях казачья спайка самая сильная, не уступающая нормами общежития воровским кодлам.
  - Ну вы и уподобили! Я за дорогу не встретил ни одного казака, да ишо на какого нарвесси. То ли белый, то ли красный, а то вовсе в разносе по статьям скопом.
  Он вспомнил встречу с Чумаковым на дороге из хутора Дубровки в Ростов, когда они с Катериной уходили с казачьего присуда куда глаза глядят из-за его опаски быть арестованным после убийства Кошевого, мужа сестры Дуняшки и заодно председателя Вешенского ревкома. Тогда Чумаков, схожий лицом с молодой казачкой, растащенный как и он революцией и Гражданской войной в разные стороны, откровенно признался, что ему стало все одно,куда идти и кому сносить головы.Но срубать их и проливать невинную кровушку понравилось больше то ли из-за овечьей покладистости жертв, то ли в душе проснулся живодер, раньше не дававший знать о себе.И это было правдой, навязанной хитростью евреями, успевшими отойти вовремя в сторону через пустые обещания, как поздно поняли что белые,что красные.Или с апломбом покинуть страну по примеру Троцкого, едва не втянувшему ее в новую мясорубку через секты своего же имени, всплывающие когда надо на поверхность, с уходом таким же способом в глубокое подполье. Благо Сталин, сам годами скрывавшийся от царской охранки, нашел силы для разоблачения зиновьевых с каменевыми и михельсонами, и объявить им войну до победного конца по принципу лес рубят - щепки летят. Той правдой, отзывавшейся и в нем приступами ярости на всех, без их управления с осознанием.
  - Тут я с вами не согласен по причине того,что казаки чтят свои традиции похлеще горцев. Или даже еврейского кагала.
  Григорий оглянулся на суету бригадиров вокруг бригад и с повышенным интересом воззрился на собеседника, все ж решив ответить ему на устаревшее по его мнению убеждение:
  - Так было до революции, нынче эти евреи посмешали нации под винегрет из огурцов со свеклой и помидорами, залив месиво кошерным своим майонезом.
  Сосед ухмыльнулся на сравнение с упоминанием евреев, показав тем самым единство в мыслях. Поправил:
  - Майонез не может быть кошерным, потому что он не совсем натуральный. Это изобретение французов, любителей экспериментов, - он чуть наклонился к Григорию. - Для справки, заместитель начальника лагеря по режиму здесь Дворкович Шмуль Иванович. Еврей .
  - Опер, значит, короче, кум, - догадался тот.
  - Он самый.
  - От... изворотливые. Все норовят уйти за спины.
  - Потому что меньше ответственности.Но начальником медсанчасти работает еврейка Мира Зиновьевна Мендкович.
  - Это, какой с бабы спрос?
  - Именно так, если говорить про ответственность. Но с куда большей стервозностью
  - Понятно.
  Оба уткнулись в воротники ватников, сдерживая эмоции,неуместные в данном случае, но одинаковые на оценку действительности. Вертухаи погнали наконец на выход из лагеря очередной отряд, взявшись за поименную перекличку следующего, за которым пристроилась их бригада.Выпускающий называл фамилии и дождавшись отзыва, оглашал другую. На одной тело Григория замерло от неожиданности, ему послышалась фамилия Зыков. Он резко повернулся в ту сторону в надежде увидеть заключенного и уловить в ответе родные интонации голоса Прохора. Но угадал лишь хриплый его отклик, не сказавший ни о чем, разбудивший память о прошлом с беспокойством в настоящем.
  Всю дорогу до делянки, отведенной бригаде в нехоженой тайге, а ныне покинутой на зверя, он накручивал себя под мнимую встречу с бывшим ординарцем, успокоившись лишь с получением в пользование топора для обрубки сучков на красноватых стволах сосен, стройных как казачка на выданье. Потом работа сожрала мысли, взявшись и за память, запрятанную в неизведанные под черепом глубины, оставив нетронутой самую стойкую - о жратве. Она плавала под теменем до тех пор, пока Григорий не осилил норму, назначенную счетоводом, с добавкой к пайке лишнего куска. Тогда удалось оглядеться по сторонам,укороченным на дали таежным ровно красным забором сквозь щели в котором можно было рассмотреть и бабьи подолы с черными платками, намотанными вкруг шей навроде хомутов на кобылах, отслуживших срок в строевых эскадронах и списанных в обоз.Григорий видел, что женский лагерь располагался на одной площади с мужским, разделенный горбылями без колючки, подходить к которым перед отбоем запрещалось категорически.Там же был дом для рожениц, забрюхатевших от зэков, с яслями и детским садом. Сталин таким способом добивался восполнения убыли населения страны после гражданской войны с голодомором и репрессиями по отношению к бывшим кулакам с зажиточными крестьянами. Это приносило свои плоды, несмотря на то,что из сотни новорожденных выживала едва половина из-за медсестер набираемых начальницей медсанчасти из бывших воровок с домушницами. Другую же половину терзали клопы, падавшие на грудничков с потолка, покрывавшие их плотным панцирем под пеленками из кусков старых простыней. Никто не думал их травить, дети в лагерях, как и взрослые, должны были бороться за свои жизни по закону природы, гласящему: Выживает сильнейший.
  Женщины очищали делянки от веток, оставляя после себя духмяные срезы пней, похожие на оладьи на поляне под сковороду, щедро политые как подсолнечным маслом янтарными потеками смолы. Они варили обед на кухнях, успевая ублажать набегавших к ним мужиков короткими случками, сходными с животными, на которые не находилось любопытных по причине их обыденности. Как-то Григория окликнул голос с зазывными интонациями в нем, подзабытыми, заставившими замлеть от желания на вдруг. Он принадлежал женщине лет за двадцать со светлыми волосами, забранными под платок, с узковатым разрезом глаз на удлиненном лице с носом уточкой.
  - Эй, смалявый, - негромко позвала она. - Ладони натер бы мелком, все бы легче было топорище оглаживать.
  Григорий оторвался от ствола, кольнув ее летучим взглядом,охватившим враз тонкую фигуру в ватнике и больших сапогах, отозвался на передыхе.
  - Не баба для утех, - покосился на руки. - Кровушку узрела?
  - Скоро в ручей ударится, - она шмыгнула под носом пробинтованной ладонью. - Что ли надел бы какие рукавицы.
  - В них ручка склизкая.
  - А ты бы их водой смочил да пылью для шаршавки затрусил.
  - Легче наждаком покрыть, - засмеялся он на совет. Покривился - Огрубеют, куда им деваться.
  - Огрубеют, да не споро, - согласилась она. - С каких краев будешь?
  - С Дона.
  - А я со сто первого километра от Москвы. Высланные мы.
  - И я такой же.
  Женщина оглянулась на бригадиршу у штабеля стволов, навострившую слух, подкинула в охапку лапника. Сказала:
  - Недавно я тут, дружка еще не приглядела.
  - Вон их сколько.
  - Те даром не снились, - она зыркнула на Григория светлым сполохом под опушными ресницами. Призналась, как напропалую. - Хочу забеременеть. На все готова, лишь бы выйти отсюда любым способом. Один страх господний кажин день, то блатняки, то трупы горками...
  - Привыкнуть трудно. - согласился он.
  - Невозможно!
  - Домой тянет? - догадался Григорий, наслышанный о том,что женщин после рождения ребенка в лагере могут освободить от наказания с отпуском на волю. Не всех, но было и так. По этой причине многие сами напрашивались в товарки, продолжавшиеся порой житейским укладом и после отсидки.
  - Отец осудил нахрапа из НКВД, ему отомстили по всей семье.
  Григорий покривился щекой, достав кисет, закурил и закашлялся как никогда. Потом пояснил:
  - У нас в нынешних императорах ежели не горец, то еврей, а у них кровная месть в крови. Она пришлась новому строю как раз по душе. Народ понял, что иначе никак.
  - А как ты еще выбьешься из никого во все! Вон сколько вокруг пашей ангелиных со стахановыми и засядьками, знающими свою норму,- замялась собеседница, собираясь наклоняться над кучей веток. Но стрельнула лукавством. - Заходи, пока ваши зэки делянку не осилили. А потом тайга большая.
  - Зайду, как нить...
  - Да курить бросай.
  Григорий согласно улыбнулся и обхватил пальцами топорище. В голове пронеслась мысль о том, что вождь знал, как найти подход к простому народу, в том числе к зэкам,не дождавшемуся манны небесной и продолжавшему обходиться тем, что имелось Главным было не мешать ему этим пользоваться. Конвоиры оцепляли место вырубки дальним кольцом, не заходя в середину, опасную к тому ж для них, а у бригадиров, первых лазутчиков в рейтузы из байки, в главном числилась норма, за невыполнение которой можно было угодить в шизо до трех месяцев. Вертухаи не трогали лишь королей зоны, не покидавших своих углов, или сидевших по карцерам за нарушение внутреннего порядка, со свитой из блатных. А те выходили на работу только для того, чтобы отфарцевать кого из своих же в карты, склеенные хлебным мякишем из бумажных обрезков, любой стороной которых можно было нанести противнику глубокую рану - такими острыми они были.
  Два месяца на лесоповале пролетели диким табуном в степу, оставлявшим после себя серую проплешину, взрытую копытами. Водяные волдыри на руках сменились кровавыми мозолями, замятыми в свою очередь рукояткой топора под крепкие рубцы. Времени на огляд не было и по светлому,а с наступлением осени день превратился в один выход из барака с возвратом в тот же барак. Не спотыкался Григорий дыханием и об упоминаниях на разводах фамилий земляков, их больше не было, будто весь лагерь заполнили иногородние.Не спрашивали о нем, не силился отыскать кого из своих он, падая глубже в омут одиночества без страстей.Даже стычка накоротке с блатарем из поезда, оказавшимся вором в законе, по поводу раздачи тумаков мужикам, прошла на странном уважении к нему последнего.Послабления в режиме,обещанного собеседником по первой шеренге, тоже не наступало,хотя намекания какие-то от кого-то были. Не случилось и встречи его с бабенкой из Подмосковья,переброшенной на той же неделе на другой участок. Видно, у бригадирши были на нее уже тогда свои планы, потому как он вскоре усмотрел ее выходящей с бумагами из лагерной конторы. Но это было не самым неприятным, товарка подыскалась бы из другой женской бригады, поступило бы на то разрешение своего же организма. А этого как раз не было, то ли возраст с работой за непочатый край брал свое, то ли он отказывался изменять женщине, с первых дней растворившейся в нем без остатка, с рождением от него двоих детей, забравшей и их с собой. Оставившей его снова молодым и холостым, чтобы ничем не мешать, как ощущалась в совместной жизни сама, умещая и плоть в его душу вместе со своей душой, обнаженной лишь для него и принадлежащей только ему. Трудно было переломить эту застрявшую в памяти верность, сродную с собачьей, признававшей одного над собой властелина, радой и плети от него,о которой не могло быть речи.
  Но долго способны прятаться не только правда с ложью, игравшие друг с другом на первенство в значимости перед человечеством по примеру Трои, обнаруженной через три с лишним тысячи лет. В жизни людей определения являются событием обыденным, касающимся их самих, важным или неважным тоже только для них. Но не для общества в целом, хотя превосходящих иногда по накалу страстей то самое обнаружение Трои. На одной из новых делянок, утонувших в сугробах снега, Григорий вдруг учуял на себе странный взгляд,пробивший ватник с поддевкой из лагерной куртки с нательной рубахой и добравшийся до тела. Место досталось на краю вырубки, граничащей с нетронутым массивом. Воткнув топор в древесину, он прислушался к себе, стараясь распознать сигнал, направленный в самую душу. Бригада разбросалась по делянке, общаясь меж собой перестуками, приправленными смачными хаканьями с кряхтениями. Затем завернул тупоносые валенки в ту сторону, выжидая момент для изворота всем корпусом. Что-то необычное было в ощущениях, похожих на те, когда враг словил на мушку винта или занес над головой шашку за мгновение до удара.Или на пристальное внимание зверя, заступившего на твой след.Григорий снова обхватил ручку топорища и повернулся назад, готовый ко всему. Увидел в десятке метров от себя зэка в телогрейке с топором в руке,заросшего седой бородой по шапку, из него бились два пучка энергии необыкновенной силы, испускаемых глазами стального цвета. Это был леший, перепутавший день с ночью, прикинувшийся по надобности членом бригады, но забывший сменить облик на человеческий. Григорий опал в напряжении, спросил с вызовом:
  - Чего тебе?
  Леший молчал, не сводя глаз и не меняя положения тела. Григорий усмехнулся, переступив валенками, стряхнул с бровей снежную наледь:
  - Ежели зараз ничего, тады не мешай работе.
  Смахнув острием топора несколько крепких суков он завернул его плашмя, собираясь пройтись понизу ствола и услышал шамкающий отголосок слов на простуженной ноте. Покосился из неудобного положения на лешего, уронившего топор в снег. Поинтересовался:
  - Ты чего к сосне присох, силу растерял?
  Тот не двинулся с места, лишь дернул рукавом телогрейки, показавшимся пустым, тогда как из другого торчала красная кисть. Григорий успел распрямиться до того момента, когда им охватил ужас от мысли, что леший ему знаком, он уставился на пустоту под рукавом, ожидая не по своей воле выползания из нее другой красной кисти с длинными пальцами, способными крепко охватить темляк казачьей шашки. Ее не было, вместо этого вновь зашамкал простуженный голос:
  - Григорий Пантелевич, милушка мой... Вот где довелось свидеться!..
  В бараке было густо накурено, махорку и прочие нужды на каждый день можно было купить в ларьке на территории лагеря, не прося об том сродников, славших посылки по расписанной начальством схеме.Деньги за работу все-ж выплачивали без задержек Казаки наконец сошлись с белыми офицерами, некоторые из которых успели отмотать по десятку лет, поначалу для того, чтобы дать отпор блатной кодле, пытавшейся кроме мужиков подмять их на дележку пайками и трудоднями,часть из которых должна была записываться им бригадирами из блатных. Контроль хоть и велся по усердному, да был изъеден наглостью урок, на которых делал ставку Сталин, наплодивший с НКВД после "кровавого" царизма кодлы воров в законе для удерживания заключенных с гражданами страны в жестких рукавицах. Он назначил еврея Ежова ростом метр с кепкой во главе этой карающей организации, чтобы вскоре расстреляв его, заменить на расстрелянного же еврея Ягоду, сделав эту должность для них наследственной. Причиной было обстоятельство, что еврейский кагал несмотря на разброс по миру не имел равных по части крепкой спайки, до признания друг друга не соплеменниками просто, а ближайшими родственниками. Этому способствовали близко родственные половые связи в течении многих веков, усиленные признанием национальности по женскому полу, узаконенные ими по нескольким причинам. Во первых, кагал за время существования часто подвергался пленению более сильными государствами. Так случилось с захватом Израиля в 721 году до новой эры Саргоном Вторым, царем Ассирии, но узнав этот народ поближе, он освободил его из плена, чтобы сберечь ассирийцев от разврата, немыслимого в те времена, но процветавшего как должное среди евреев. Во второй раз их увел в плен в 587 году до новой эры вавилонский царь Навуходоносор Второй, но и он был ошеломлен порядками, царившими внутри кагала, используя их на рабском труде в течении семидесяти лет, обозначив для них черту оседлости с запретом расселяться по территории его государства.В плену еврейских женщин насиловали не спрашивая их согласия, и какой национальности рождался ребенок было известно одному богу. По этой причине признание его иудеем по матери сыграло на руку мировым проходимцам, увеличивая прирост еврейского населения. Если отец принадлежал к другой нации,а мать была еврейкой, то ребенок рождался евреем все равно, если рождалась девочка, то кто бы ни был ее отец и муж, дети уже от нее записывались как евреи. И так по кругу, не имеющему конца. И только если сын от еврея отца выбирал в жены девушку иной национальности, а рожденные ею сыновья шли по его стопам, они опускались в признании кагалом их евреями на более низкую ступень, становясь мемзерами. До стирания еврейства в седьмом колене.
  Обо всем этом Григорий успел узнать от Болотова, бывшего командира конного полка несшего службу на Дальнем Востоке. Он же обрисовал ему обстановку там как перед войной с японцами, терзавшими Китай, дружественный СССР. Намекнул на командира разведки из соседней части, рвавшего у лошадей подковы, фамилию которого не знал из-за общения с ним по позывным как в Испании, но схожего с Григорием обличьем с повадками. Григорий тогда похмыкал в усы,прикидывая возраст Мишатки, подходивший в аккурат, прицепился к Прохору с расспросами. Но тот поведал, что несколько лет не получает из дома писем по причине смерти жены, подорвавшей здоровье на работе во вновь организованном у них колхозе,отобравшем у казаков скотину с размещением ее в одном скотном дворе с дырявой крышей.Как прописал однажды выросший Мишатка, забритый в солдаты, что его отрядили на офицерские курсы,на том почта кончилась. Катерина в их курень заявлялась уж лет пять назад,не прознав ничего за Григория, пропала из поля зрения, потому как Прохор ее интересовал не дюже. Последние связи с хутором через близких и знакомых были порваны, выведать что-либо за кого из сродников не представлялось возможным. Не осталось в нем и вольных казаков, сметенных красной лавой из русских с хохлами, заселивших родовые курени на правах новых хозяев.
  Собрания казаков с офицерами в одном из бараков проходили регулярно, вынуждая блатных к признанию их силой, способной повлиять на атмосферу в лагере, ставшей более сносной. Иначе общий режим грозил перейти в рабовладельческий строй с хозяином из вора в законе со статусом пахана всей зоны. Вымогательство урок на дележ с ними всем без исключения кончилось объявлением войны, походившей на начало установления советской власти в царской армии, когда солдаты и матросы из крестьян стали убирать офицеров, сцепившись потом друг с другом не на жизнь, а на смерть под доказательство: кто из них был никем, а кто стал всем. На ком-то нужно было срывать дурь, подкинутую людьми, плохо говорящими по русски, чтобы придти к решению нужного вопроса, завявшего в зачатке. Вспыхнуло было буйство в матросском Кронштадте, оно перекинулось на крестьян в Тамбовской губернии, пошло шевеление казаков на Дону.Одиночные сполохи в бывшей империи красные из крестьян с рабочими утопили в крови под троцкие речи о контрреволюции с белогвардейскими желаниями возврата к барству.На зоне случилось обратное,офицеры скидывали вместе с казаками отребье, возомнившее себя равным с ними. И паханы отступили, обходясь мужиком с вечно неприкаянным горожанином, отыгрываясь на них похлеще опричнины при Иване Грозном.
  Григорий, сидя в бараке Прохора Зыкова, избавленного на лишку от седой бороды по неприятию ее своим командиром, внимал пояснениям зэков вокруг, не похожих на основной контингент лагерников. Выглядели они все ж ухоженнее, со степенностью, не растраченной под окрики с распусканием вертухаями кулаков. Эта степенность выставляла на показ русское величие с проявлением великодушия, от них морщился Ленин с кагалом соплеменников, когда прижимала нужда поставить во главе какого министерства или объединения руководителя из титульной нации, получившего образование в царских институтах от профессоров с мировыми именами. Это были не кагановичи с зиндовичами, детьми сапожников, проскочившими во власть не по учености, а под революционные иудейские дудки. Они представляли из себя высоко развитых отпрысков известных в Российской империи фамилий, знавших свое дело как русские плотники с печниками свое, рубившие избы и клавшие печи на века.Но не на время разграбления народной сокровищницы. Их терпение и основательность вызывали у европейцев недоумение, как могли они повестись на посулы клоунов из уличного шапито с обезьянами, похожие на них же обличьем с повадками. Ответ не заставлял ждать, он заключался в изречении, прописанном в книгах на религиозные темы: Слаб человек на излишества в удовольствиях.Имел место факт, что часть русского народа успела смешаться с этносами, исповедующими мусульманскую веру,нагибавшую адатами - законами, обязательными к исполнению, не дающими вдохнуть воздух независимости всей грудью. Ислам был религией закрепощения человека в своих границах, он давил законами в первую очередь на женщин, делая их перед обществом почти бесправными, во вторую на мужчин, наделяя их с большими возможностями большими обязанностями, которые заключались в соблюдении правил общежития.Исламское общество кардинально отличалось от обществ, исповедующих другие религии, внутренним спокойствием, но оно не имело современного развития, запрещая мусульманам расширять свой кругозор ограниченный даже на изображение образов людей с животными. Если, исходя из этих фактов, применить вопрос к народу, народившемуся от смешанных браков, то ответ звучал проще: Общество, лишенное любопытства и сытости, способно овладеть не только берлинами с парижами, оно готово смести с пути родовые подворья со всеми родственниками. Все зависело от того, куда направят те, кто хочет обобрать его до нитки. Но основной костяк истинно русских людей, исповедующих православную веру с познаниями во все стороны,оставался в течении веков в неприкосновенности, являясь мерилом для остальных.
  День клонился к закату, стылые лампочки под потолком барака цедились желтизной, намекая на короткую жизнь и у них. Зэки использовали время перед отбоем кто как мог, одни зашивали рванье, другие бездумно мусолили цигарки, но большая часть собралась в группы по племенному родству и перетирала в порошок любую новость с малых родин. Никто из начальников надзора или оперуполномоченных не заглядывал в бараки в это время, предоставив их в распоряжение ночных законников из блатных, цветняка, шустряков, бакланов с прочей шушерой,над которыми властвовали маститые воры со свитой из претендентов на звание. Затихли активисты из КВЧ - культурно воспитательной части, читавшие лекции о вольности жизни за колючей проволокой. Не шептались сэвэпэшники, члены секции внутреннего порядка, вступавшие туда ради освобождения по УДО, первыми попадавшие за доносы на заточки урок. Разговор на нарах в середине барака, оседланных бывшим средним классом Российской империи, шел в том направлении, что и в начале революции с гражданской войной, не имевшем конца.
  Григорий покусывал кончики усов, что-то отвергая, с чем-то соглашаясь так-же убежденно. Он успел освоиться на шконке Прохора с матрацем из комковатой ваты, расплодителем полчищ клопов, взимающих с зэков несмотря на дезинфекции кровавую мзду в течении всего срока. Определился и с его знакомыми, которых набралось за десяток, русскими в основном и казачьими офицерами, получившими от подчиненных полный отлуп.
  - Ты говоришь, что покушение Фани Каплан на Ленина было случайным, евреи мол, не выдержали его тягомотины с переменой строя, решив ускорить ее убийством вождя со ставкой на прыткого Троцкого, - горячился худощавый зэк,бывший командир бригады. Он не оглядывался по сторонам,уверенный в своих, сидевших на стреме перед входом в барак, противоположном месту обитания урок. - А я думаю, что его спланировали эсеры с либералами. Им было важно, чтобы главное сделали большевики, обнулившие царскую власть, остальное довершили бы они, оседлав революционный порыв и уведя народ в другом направлении.
  - Что те, что другие, что третьи здесь не при чем, тем более, поводырями у них были люди из одной кодлы с большевиками по общеизвестному принципу "разделяй и властвуй". Победили бы любые из трех, победой воспользовалось бы одно на всех мировое правительство под руководством иудеев, - отозвался собеседник напротив. - Дело в том, что Ленин после покушения на него повернул через три года на сто восемьдесят градусов,переиначив начальный запал на новую экономическую политику. Он еще в 1921 году писал, что необходимо думать "...в значительной мере о восстановлении капитализма". Это его слова. То есть о НЭПе, свернутом Сталиным, когда коллективизация только набирала обороты. Он уже тогда догадался, что Ленин о народе и думать не мечтал, перед ним стояла задача, как похитрее перевести богатства Российской империи под еврейские длани. И задумал пойти на опережение через воплощение в жизнь идеи якобы Маркса, близкой потому, что он сам выходец как бы из народа. По этой причине, будучи секретарем компартии РСФСР, он начал привлекать в нее яркие личности из русских военачальников с промышленниками, оставляя за бортом балласт из еврейских проходимцев. Сталин и сейчас занимается полировкой руководства страны, чтобы оно блестело как котовы яйца.
  - В России блестеть стало все, даже лысина Ленина потускнела, - подсоединился к беседе Болотов, бывший комиссар третьего ранга. - Но запал Сталина мог угаснуть, загнанный той лысиной в угол, если бы он не окружил себя, как ты правильно, Николай Филиппович, подметил, Ждановым, Ворошиловым, Буденным, Кировым и другими псами, сделав их ключевыми фигурами в построении социализма. Но Ленин свое дело сделал... неумело. Для чего был введен НЭП в разгаре коллективизации,к которому его подогнала выстрелом Фани Каплан? Тоже неумелым, или неумело умышленным.
  - Даже подогнала! - удивленно воскликнул собеседник, заставив остальных теснее сплотить ряды.
  - Именно, - Болотов сунул указательный палец в сторону оппонента, равного ему по званию. - Сделал он это для того,чтобы передать более-менее околлективизованные, а лучше окодловизованные к тому времени предприятия с крестьянскими хозяйствами в руки новых хозяев,готовых принять их на свой баланс. Если бы не усердие народных масс, сколько бы времени на это ушло.
  - И кому они, позвольте вас спросить, были предназначены?
  - Они уже были поделены между зиновьево-каменевыми,троцко-дзержинскими, крупско-коллонтайскими и прочими "ими". А вы думали, что таким образом он сорвал попытку располовинить население России голодом?
  - А как иначе! - не унимался оппонент.
  - А так. Голод все равно наступил чуть позже, только с еще большим размахом из-за все тех же вредителей. И если бы не Сталин - свет "наших" очей, все давно бы устаканилось. А так, по сю пору то белогвардейско польские заговоры, то шпионы, засланные другими странами. Но полировка продолжается, а потому экономика страны находится на подъеме, невиданном в мире.
  - За счет пупка простого народа, - не выдержал собеседник.
  - А за чей еще! Это же народ захотел жить припеваючи, отказавшись от песни про благополучие при царе.
  - А почему бы ему не выкупать у заграницы машины за посевное зерно и не искать вредителей, а прознать за новейшие разработки через своих агентов с подкупом иностранных граждан и внедрить их у себя всем скопом?
  - Вот ты, Николай Филиппович, высказался! Где это видано, чтобы цивилизованный мир помогал вечным врагам, к тому ж, богатым, подпавшим наконец, как они, под пятиконечное наваждение царя Соломона?- всплеснул Болотов руками.- Америка с Европой раздавлены христианско-иудейской религией и хромают по римско-индейским большакам в сторону благополучия при природных малых ресурсах, на технических больше новшествах.А мы кичимся богатствами, которые не разработали как след. Что на Урале и в Сибири Демидовы с Приваловыми и Морозовыми, что Парамоновы на югах, что Столыпин в Москве, не успевший осуществить идею переселения крестьян на вольные отруба с выводом их из-под сумасбродства помещиков. И ты знаешь,по какой причине все провалилось.
  - Иудеям это не подходило, у них на Россию был свой план, подразумевающий ее ослабление до нуля.
  - Именно так.
  - И за пятиконечную звезду ты прав, Евграф Спиридонович, сам ее видел в центре Манхэттена по адресу Лексингтон АБ 642, когда бывал там перед Первой мировой.Это Конгрегационная синагога со звездой царя Соломона на куполе. Она построена еще в 1882 году. При Николае Втором весь мир вплоть до Австралии был у ног русского человека, мало того, царь в семнадцатом году готовил поход на турецкий Стамбул, чтобы вызволить его из османского ига и сделать снова византийским. Греческим.
  - Истину глаголишь, ваше благородие, - подключился еще один участник беседы. - Он возжелал вернуть прежнее название Константинополь вместе с Софийским собором, униженным османами полумесяцем на куполе. Грандиозным как все греческое, в том числе египетские пирамиды.
  - И это правда, потому как Египет до вторжения в него мусульман говорил на греческом языке.
  Григорий обратился весь во внимание, то, что он слышал, расширяло его сознание, предлагая думать о мире в других категориях,куда шире повседневного понятия о нем. Он вдруг заблестел иными красками, заставив найти в тайнике мыслей вопрос о родословной казачьего племени с навязанным ему родоначальником из какого-то Сары Азмана. Имя его походило на имя выходца из Саркела, столицы хазарского каганата, сравнятой с землей во тьме веков, грабливого племени, бывшего врагом славянских племен. Григорий снова замер, боясь упустить хоть слово.
  - А сейчас даже в Прибалтику с Финляндией не сунешься - концлагерь, одно слово, - горячился Николай Филиппович, машинально оглаживая подбородок. - И фамилии ты привел просторные, чисто русские, душа от них радуется. Не желаешь ли сказать, что нас держали про запас как мировую кладовую до времени их с нашим созревания? Иудейского по силе, а нашего по упадку?
  - Так и есть, со сноской на их извечную боязнь, помогавшую им пролезать во всех случаях полного их уничтожения через спасительное игольное ушко,-согласился тот. - Мы были не Римская империя,просвещенная от Греции,которую они обрушили изнутри через всяких поппей, жен императоров, наставлявших им рога развратом в иудейских домах терпимости и подставлявших их как поджигателей Рима, который они наоборот обустраивали всей мощью великой державы. Нас же надо было оцивилизовывать вновь после татаро-монгольского ига в двести сорок три года, чтобы осознали, что они хотят сделать это для нашего же блага. Римляне с греками, поднимавшие диких как мы европейцев, поняли продвижение иудаизма в мир поздно и... кончились. А мы тогда могли взбунтоваться под новых чингисханов с Атиллой, Разиным, Пугачевым и другими, не ставившими царей ни в грош. Тем более пришлых, как стало это с Лже Дмитрием, самозванцем.
  - Бунтов у нас было в достатке.
  - Где бы тогда божьи дети оказались? Божьи в том смысле, что распяли греческого Иисуса, чуждого для них, ставшего Господом и для нас при крещении в православие. А своего мошиаха, должного объявиться им после Молоха, они не дождались, хотя томились в ожидании его поболе пяти тысяч лет.
  - И это верно, - подтвердил Николай Филиппович,не упускавший ни слова оппонента, решившего разложить все по полочкам. - А где выход?
  - Нам надо было воспользоваться просветом в их колебаниях быть или не быть на мировом Олимпе, чтобы самим вознестись над миром через посредство земных недр и предъявить ему через них уже свои условия, - ответил тот.
  Григорий на эти слова ухмыльнулся, вспомнив тощих германцев, бегавших к ним на бивак за миской супа. Так было в Австрии, других европейских странах, выпиравших напоказ чистоту и порядок,но не имевших денег для выплаты контрибуций наложенных русскими в том числе императорами с походов по тем местам Суворова с Петром Первым и Александром Первым. Они десятилетиями дожидались русских щедрот по списанию им долгов, растущих в процентах как на дрожжах.
  Возле входа возникло движение, заставившее многих повернуть головы в ту сторону. Слухачи от собрания снялись с мест и подались по узкому проходу между шконками к своим нарам.
  - К отбою, - рявкнул один из надзорных в шубе и валенках, впустивший в барак белую метлу из снега. - Второй раз повторять не стану.
  Второй дополнил его напоминанием:
  - В БУРе есть еще несколько мест.
  Григорий обмотал вокруг шеи подобие шарфа из мешковины,переглянувшись с Прохором и другими, хотел было заспешить на выход.Требовалось успеть нырнуть под холостое из байки одеяло до отключения света. Но торопливость пресек Болотов, коснувшись рукава его ватника:
  - Не спеши, пара минут еще есть, - он встал и обращаясь к собравшимся, указал рукой на Григория. - Хочу сказать не на тему разбора ошибок в поддержке нами революции, история еще уточнит, что было не так. Завтра на утренней проверке объявят, что Мелехова переводят в контору распределителем работ для бригад. И
  сразу перейдешь в наш барак.
  - Ух ты, это в обход бригадирской должности! - изумился Прохор. - Григорий Пантелевич, дай я тебя обниму.
  - Ишо успеешь, - отодвинулся тот, запахиваясь потуже. - Портянки, вон, простирни...
  
  В лагерной конторе стояла деловая атмосфера, опера изматывали урок на предмет невыхода на работу с угрозой закрыть их на три месяца в БУРе - бараке усиленного режима с уличным климатом в камерах. Трупов из него было больше всего, но урки попадали туда лишь за поножовщину со смертельным исходом до нового суда над ними Кого-то определяли на десят суток в ШИЗО - штрафной изолятор за варево чифира с употреблением наркоты,кого-то назначали выносить из лазарета умерших от болезней Нулевых отправляли на чистку территории, занесенной снегом по крыши бараков, или в хозчасть на переборку овощей. Благо, мороз убил червей вместе с личинками и они, обездвиженные, проходили на кухне за мясо. Григорий копался в направлениях на работу, написанных от руки для каждой бригады, перенося данные в накладные. Работа была непривычная, хотя в Управлении в Ташкенте приходилось иметь дело с бумагами. Он был благодарен Болотову за рекомендацию перед начальником лагеря по его кандидатуре.Тот имел вес по причине принадлежности к семье ученого ядерщика, бывшего на особом контроле у Берии. Русский дворянин Серафим Евграфович Болотов был женат на казачке из атаманского рода, потому защищать казаков считал своим долгом, что положительно отразилось и на судьбе Григория.Но рейды из Афганистана по полусонному Туркестану с бандами басмачей советской властью не поощрялись, а потому наказание полковнику потянуло на срок в двадцать пять лет.
  Дверь в небольшую каморку скрипнула, Григорий оторвался от стопки бумаг и увидел светловолосую подборщицу сучков из разговора на делянке в тайге, застывшую при косяке от неожиданности. Она была в мужской ушанке, державшей в узде стриженые волосы с прядями за уши, в стеганке под подобие пальто и в валенках с круглыми под мячи носками. Одежда не скрывала фигуры, увиденной им впервые на делянке, как не могла сравнять грудь под живот, плавно стекая на него округлостями.
  - О как! Не ведаешь, а все одно встретисся, - откинулся он на спинку стула из крепкого дерева, ощущая странное оцепенение. Подумал о том, что много раз мог встретиться с ней хоть на территории лагеря после работы, или в столовой, а тем более, в конторе, в какую переместился не на днях. Но судьба то ли не желала их встречи, то ли водила за нос в неизвестных целях. - Каким вьюговеем поднесло?
  Молодая женщина пыхнула из-под ресниц светлым сполохом,осветившем половину лица, аккуратный нос пошевелил ноздрями, будто потянул в себя запах, стараясь угадать через него, чего ждать от встречи. Свет под бровями на взлете насыщался больше, охватывая облик, пока не заголубел пламенем, ровным по всей площади. Он не был поверхностным, беспокойным, а показывал глубины души, чистые как небо над тайгой в ясную погоду.Григорий почувствовал оплывание в груди мерзлого комка при морозе за окном в сорок градусов, провел пятерней по накладным на столе, пустив их на пол вихлястым полетом. Тряхнув головой, крякнул с досады на свое неравнодушие и попытался повторить вопрос, но язык занемел, улегшись в ложе нижнего нёба, враз иссохшего. И только мысль про эку невидаль подогревала темя под шапкой, не снимаемой даже при сне на нарах, скрипучих без касаний.
  - Здравствуй, далекий.., - тихо сказала она, перевела отрывистое дыхание, не в состоянии оживить зрачки. - Не думала, что так...
  - На одной земле живем, - с натугой прожевал он слова.
  Она дрогнула ресницами и снова вздохнула, отстраняясь без надеги от стояка:
  - Ты приходил ко мне... во сне.
  Он встряхнул плечами, словно удерживал на них мешок с овсом, отлип глазами от ее облика, начавшего нащупывать границы. Хотел сказать, что тоже радый встрече, но кашель забил горло, заставив покоситься на кисет с табаком, на который перешел по причине легкости папирос. Вспомнил, что она советовала бросить курить, да кто бы тут смог такое осилить. Оправившись под ее ожидание, прохрипел:
  - Тебя как зовут?
  - Александра.
  - Саша, значит.., - похмыкал он. - Нашла ты то привидение. А оно во плоти.
  - Вижу, - женщина омыла лицо рукой, убрав с него свечение, за которым запыхали голубым узко длинноватые глаза. - Тебя Григорием зовут? - поймав кивок шапкой, спросила. - А по отчеству?
  - Пантелевич.
  - Пантелей... Был такой святой, Пантелеймон, я про него в писании читала.
  - Там много чего, да помогают не всегда.
  - А вот встретились.
  - Просила, штоль!?.
  - Просила... божью матерь.
  - Ну...
  Григорий наклонился над накладными, стараясь подцепить их с пола грубо кожистыми пальцами, ловя мысль о том, что бригадирша незнакомки давно пристроила ее к какому из лагерных шмонщиков душ, сделавшему из нее наложницу для утех на зоне с кучей детворы за воротами от законной жены. Разогнувшись, сложил страницы в папку, собираясь их нумеровать. Не удержался, снова повернулся к ней, не сменившей оторопную позу:
  - Жизня с той поры наладилась?
  - Грех жаловаться, - ответила она, смутившись зарделыми щеками.
  - По УДО пойдешь?
  - По УДО! Но ребятенка не прижила.
  - А как тогда? - напрягся он. - Хозяин в СВП, штоль, определил?
  Женщина ужалась плечами еще больше, видно было, что не хочет говорить о своем. Оглянувшись в коридор, призналась с усилием:
  - Он его заместитель по хозяйственной части, за шестьдесят уже перевалило. А за дите дожидается все одно нужного времени, чтобы по уму.
  - Энтот Дворкович? Толстый такой, широкозадый педик!
  Она кивнула.
  - Ну, евреи такие.
   Женщина опустила уголки больших губ:
  - Неприятный, слюнями исходит на баб с мужиками. Но со мной как с женой.
  Григорий усмехнулся, вспомнив Левитского в Управлении Средне-Азиатского военного округа,пассивного педераста, не снимавшего пальцев с мотни на брюках ниже колен, с немалой помощью которого он оказался здесь. Подумал, что Екатерина Вторая нагнала в Россию из Польши полно мордатых евреев с низкими задницами, схожих с араратскими армянами, граничащими с турками. Таким был и Дворкович, рыхлый до колыхания телес при ходьбе.
  - Бригадирша к нему подложила. Я попеклась, что кажин день встречаю с душевной маетой, она обронила, что еврей может помочь в убавке наказания по УДО. Ты на меня озлился? - спросила она.
  - За что? Мы тут все подневольные, - отозвался он,завязывая тесемки на картонной папке. - Мне и на пса не надо с кем ты, и что там. Случаем встренулись раз, другой, на том разойдемся.
  Молодая женщина испугалась его равнодушия, наносного на деле. Она переступила порог, закрыв дверь, подалась к нему:
  - Я как в ловушке, итак ненавистный, а тут возня с тем дитем. Проклинайся потом всю жизнь.., - зашептала она под дыхание, разогретое волнением. - Аборта тут не сделаешь. Бежать некуда...
  Григорий отодвинул папку на край стола и уставясь в одну точку ушел в себя, перетирая ее проблемы, чуждые казалось бы ему. Они были из разряда неразрешимых, и он ждал, когда она закроет дверь с другой стороны. Но она продолжала стоять совсем близко, натянутая до трепета.
  - Тут сказать нечего, - с усмешкой тряхнул он головой. - Через забор не прыгнешь а и просклизнешь как, кругом тайга.
  Женщина молчала, бегая глазами по его лицу, будто все равно надеялась на ответ, упростивший бы ее судьбу. Григорий вдруг понял, что она ему поверила еще тогда, на делянке в лесу. Поверила с первого раза, отдавая себя ему без оглядок вокруг. Что привлекло ее в нем, костлявом на фигуру, сказать было сложно, но об этом он знал еще с молодости. Он со вздохом положил руки на стол, собираясь найти нужные слова и хоть так ее утешить. Но это послужило сигналом к зарождению угасшей было у нее надежды.
  - А ты возьми меня, - Прошептала вдруг она,подавшись вперед, - Возьми, задохнусь я тут. Ведь ты же мой!
  - Нагада! - опешил он, перейдя на казачий гутор. - Да и где! Куширей тут нету!
  - Не могу так жить, - она заломила руки. - Пожалей!..
  Зима подходила к концу, беснуясь пургой по неделям, переходя в морозы за сорок градусов,ковавших сугробы под броню.Но солнце все дольше задерживалось на бледно синем бездонном небе с мелкими звездами сразу после ужина, схожими с шляпками от сапожных гвоздей. Живности на территории лагеря не было, кроме служебных собак, бегавших по запретке на цепях с кольцом в проволоке от одной вышки до другой. Долгие с зудом звоны от елозива слушали только часовые на деревянных площадках, укутанные в овчинные тулупы от валенок до верхов меховых шапок со звездами в бараньих завитках.Да еще лошадей в конюшнях с санями и телегами на разные сезоны из-за обложного бездорожья что осенью с зимой, что весной, когда машины топли в грязях по кузова с риском не довезти до лагеря продукты. Такое не часто, но бывало, а голодные бунты подавлялись очередями из автоматов, армейской новинкой, поставляемой в первую очередь для охраны лагерей и на пограничные заставы, а уж потом в стрелковые дивизии с полками. Были слухи о войне в Испании, докатились они до глухих этих мест, отзываясь эхом в оглашенных фамилиях героев, но не было добровольцев из заключенных по причине того, что страна в них не нуждалась. А в Испании рвала на груди кофточку коммунистка Долорес Ибаррури, испанка еврейского происхождения, выступавшая там с комитетом из огромного числа соплеменников за свободу угнетенных якобы испанцев. Ее деятельность привела к тому, что детдома в СССР были забиты детьми,потерявшими в результате бойни на родине своих родителей Она не забыла о том, что андалузцы с каталонцами во главе с Томмазо Торквемадой изгоняли в 1492 году евреев масонов из этой страны, лелея надежду наказать их за это внедрением социалистического строя с дальнейшим построением коммунизма.Ей об этом напомнил Франсиско Франко, испанский националист, ставший генералиссимусом, один из организаторов военного переворота 1936 года, привёдшего Испанию к войне между республиканцами и националистами, с победой последних. Ибаррури посадили в тюрьму, Испанию вернули в сытое лоно Европы. На зоне среди бывших офицеров пошли разговоры о том, что Гитлер сдал Сталину пятую колонну, состоявшую в основном из евреев, такую и с теми задачами,которая распяла Российскую империю в семнадцатом году. На что тот отреагировал их расстрелами,не поспешив сдавать ему германскую, успевшую за счет благосклонности советского вождя народов ускользнуть большей частью в Америку. Офицеры считали, Гитлер предательства интересов, затрагивающих проблемы мирового значения, Сталину не простит, отомстив ему вплоть до войны между двумя странами. Тем более по сведениям, просочившимся из белогвардейских кругов за границей, фюрер написал книгу под названием "Майн Кампф"- "Моя борьба" над которой начал работать в тюрьме в 1924 году, сразу после пивного путча 1923 года, приведшего его к власти, но лишившего свободы.В ней он с немецкой прямотой изложил планы по уничтожению русских в количестве не менее 30 миллионов человек. Заявление привело в восторг английского премьера Черчилля, имевшего еврейские корни наравне со всей монаршей династией во главе с Елизаветой Второй, спавших и видевших Российскую империю, последнюю из почивших, разделенной на части как рыба на поварском столе. Особенно их волновали Урал и Сибирь с сокровищами в недрах земли, покрытой в дополнение ко всему не менее драгоценным лесом с пушным зверьем с целебными травами. Советский Союз и Германский рейх нашли тогда общий язык под намечаемый на тайных встречах дипломатов передел границ, искаженных в революцию еврейским вмешательством, приведшим к усечению наиболее развитых в экономическом отношении территорий с одной и с другой стороны с их передачей странам соседне сторонним. Англия подпала по этой причине под внимание Гитлера как государство, предоставившее гнездо иудейским птенцам сионистского толка во главе с Жаботинским, не устававшим перевербовывать на свою сторону со времен королевыВиктории с любовником из иудейского клана Сесилов тамошнее правительство национального единства, стремящееся теперь как можно скорее вовлечь мир в пепел Второй мировой войны. Черчилль, поначалу души не чаявший в Гитлере, делавший с богатыми иудеями все, чтобы тот пришел в Германии к власти, вдруг обнаружил, что сам стал врагом номер один, накликавшим на Англию бомбардировщики со свастикой. И он заблажил на весь мир о помощи, в первую очередь к Америке, не забыв об СССР со Сталиным, его тоже врагом. Америка пошла навстречу, переориентировав Гитлера с бомбардировками Туманного Альбиона на борьбу с коммунизмом в СССР, пропустив умышленно,что коммунизм с сионизмом и масонством вылупились из одних, насиженных иудеями, яиц. Пропустил именно умышленно, потому что Америку "делали" под себя те же иудеи. Но как мог Сталин, знавший о планах фюрера по истреблению русской нации в обозначенных цифрах из первых рук не придать значения заявлению нациста, наиболее подходящего на роль уничтожителя расплодившейся человеческой массы, остается загадкой до сих пор.
  Впрочем, ключик от ларца лежал всегда на виду,если принять во внимание тот факт, что война между сефардами, любителями темных наций, и ашкеназами, спасенными от полного истребления европейцами же, истребляемыми обеими иудейскими ветвями по принципу молота и наковальни, а проще "куй железо, пока оно горячо",не кончалась - и не прекратится - никогда, до окончательной победы одного колена над другим. Самое интересное будет заключаться в том, что вооружить оба лагеря, враждебных друг другу, новейшими видами оружия постараются сами же евреи,а погибнет от него немалая часть населения всего мира.Но домыслы дальновидных бывших царских служак оставались пока на уровне слухов, имевших подпитку от людей с воли. Тем более, атмосфера в Европе после испанского накала вошла в русло,неспокойное с той поры.
  Григорий сунул ватник под худую подушку на своих нарах и подсел к Прохору, заняв место напротив Болотова, чтобы иметь возможность насытиться тем, чем заниматься на воле было некогда. Он перебрался из своего барака в этот после его назначения на новую должность, тот отличался количеством заключенных с царским еще багажом, что пришлось по душе неожиданно для себя самого, потеснив воспитание в казачьих традициях. Успел сблизиться и с женщиной из конторы, не пожелавшей иметь ребенка от зама начальника лагеря. Время для встреч они выбрали удачное по причине того, что еще никто в конторе не отказывался от обеда. А в крохотную конуру Григория редко кто заглядывал днем, потому как бригадиры выкладывали на стол отчеты по работе утром и вечером. Лагерная тягомотина украсилась, позволив подкруглиться на фигуру и вернуть жёглый взгляд темных зрачков, стянувшихся было тусклостью навроде куриной пленки. Харчи взбогатели с нередким перепадом не мясца, так его обрези на костях. Оправилась и роба под тулупом вместо стеганки, она поновела, отливая не притертыми рукавами. Прохор, отсидевший большую половину срока на правах подневольного во всем, и получивший вдруг бригадирский пост не без помощи бывшего командира тоже огладился, входя в прежний образ, однорукий по Первой еще мировой, но уже с голосом, прошитым бригадирской настырностью. Он отписал тайком весточку в хутор Дубровки на адрес Катерины с надеждой на ответное ее благоволие но своевольная баба пока до него не дозрела. Хотя надежда теплилась, в том числе по части судьбы родовых куреней, своего и мелеховского, оставшихся без досмотра хозяев. Возвращаться когда-нибудь и куда-нибудь все ж было надо.
  Очередная беседа из воспоминаний о юнкерских годах одних, проведенных в царских аудиториях, и просвещения других с образованием в пару-тройку классов в церковно приходских школах по истории своего государства, началась с обыденных вопросов, касающихся поведения членов внутри группы. Они заключались в том, что каждый мог заниматься чем угодно, но быть на виду у всех была его обязанность, включавшая в себя помощь в случае чего общими усилиями. Таким образом удалось отбить от судов с добавлением сроков не одного члена союза, принимавших участие в разборках с блатными, не всегда бескровными. Одна из них едва не привела к гибели Прохора, не позволившего блатарям обобрать до нитки бывшего учителя математики,заимевшего срок в двадцать лет за преподанный ученикам рассказ о том, что в царское время его подопечные не меняли на занятиях царские серебряные рубли на иссохшую краюху хлеба,потому что в школу приходили сытыми,имея в туесках из лыка обед из бутылки молока, колбасы, огурцов с помидорами. Зимой солеными, летом с добавлением к обеду лесных ягод. Сравнение не понравилось властям, они дали доносу ход и суд, скорый на расправу с врагами народа, определил его на долгий срок в трудовой лагерь. Учитель получил в тот день из дома скудную передачку и сам понес ее на дележку с урками, не мечтая об избавлении от этой традиции в течении восьми лет, отбытых им на зоне.Но на этот раз уркаганы отобрали все,запустив вдобавок в лицо ящичком от посылки. Прохор стоял неподалеку, ухватив краем глаза взбесивший его беспредел, он не остался равнодушным к нему. До встречи с Григорием на участке лесоповала учитель был у него другом, с которым проводил время по вечерам, брать что-либо с самого Прохора было после смерти жены нечего. Завидев кровь на лице учителя, он подхватил с пола тот ящик и запустил им в обидчика, надвигаясь на него щуплой фигурой. Завязалась драка, в которой казаку не пришла в голову мысль уступить шестерке пахана с мордой метиса от русского с казашкой и с погонялом Жаймал. Ему удалось послать его на пол ударом кулака под челюсть,начав охаживать с боков, когда набежали остальные блатари,готовые его порвать чтобы не допустить унижения одного из своих. Особенно напрягался Елбас, близкий друг Жаймала из киргизов, отдиравший от него Прохора с намерением перевернуть того на спину и затоптать ногами. Метис наконец выдрался из-под казака, вырвав из-за голенища валенка заточку, настроился пустить ее в ход. Лицо с широкими скулами и узким лбом, нависшим над раскосыми глазами, прошивали судороги. За цветными снялись с нар политические, потом шустряки с мужиками, барак закипел страстями, готовыми вылиться в побоище. Тем более на кону у воров стоял общак с пополнением его за их счет продуктами, деньгами, чаем с наркотой и прочим, вплоть до женщин с воли. Григорий, возившийся с одеждой на своих нарах, пробился сквозь толпу, облапившую место драки, отодвинув Прохора,выбил заточку из рук Жаймала ударом носка валенка под локоть и подхватив ее у пола, прокрутил в пальцах. Затем процедил меж ниток белых губ:
  - Уймись, монгол, не в своей орде.
  Тот ощерился редкими зубами:
  - Я твой мама имел, ишак!
  - Имел, - не стал спорить Григорий. - А теперь я имею твою, где хочу и как хочу.
  - Йых! - извернулся тот коротконогим телом, указывая на Прохора. - Он ответит...
  Ставлю этот баран на нож!
  - На нож его! - заблажил и Елбас, брызгая слюной сквозь редкие зубы. - На нож!!!
  - А это мы ишо поглядим, чья жопа крепче! - Григорий поднял ящик и кинул его в лицо одного из ордынцев, повторив поступок Прохора. - Посылку, всю,сложите сюда, она пришла не вам.
  - Йых, анан... ы-ы... ски, джяляб.., - взбеленился Жаймал, опасаясь сходить с места.
  Елбас крутился на месте с непонятным визгом:
  - Санбелясын, русский?..
  - Никак вспомнили свой язык? - Григорий подкинул заточку и указал ею в пол. - Посылку сюда.
  Блатные, готовые броситься на него с Прохором, расступились, пропуская вора в законе по кличке Слонок. Это был тот самый жиган, замочивший в вагоне поезда одного из своих за махинации с картами. На узком лице, венцом худой шеи и тощего тела, лежало усталое выражение из-за постоянного приема наркоты с чифиром. Он машинально перебирал пальцами правой руки зерна азиатских четок, набранных из уральского агата. Бледные губы тронула насмешливая улыбка, означавшая казалось бы никчемность базара посреди тюремного барака. Но это было не так, в серых глазах, отливавших пустотой, мелькнула искра неравнодушия, глубоко запрятанного, оттого опасного. Заключенные разных мастей притихли, признавая за хозяином зоны последнее слово. Слонок продвинул вперед правую ногу в хромовом сапоге гармошкой с напущенной на голенище широкой штаниной из черного габардина, поправил кидком накинутый на плечи тулуп, открывающий за бараньими завитками клетчатую вязанку, и согнал со лба резкие морщины:
  - И шо тут за кипеш по шмону? - негромко спросил он, не переставая прощупывать пальцами зерна четок.
  - Эти суки подписались за мужика, - резко провернулся к нему метис, указал на ящик. - Требуют вернуть ему все, что там было.
  Слонок сошел с места, пнув ногой тару, остановился напротив Григория с Прохором. Заметив, что к ним придвинулись политические, увлекшие за собой учителя, поднял упреждающе руку:
  - Ша, враги народа, обойдемся без понтов. У вас для нападок есть свои ишаки.
  - А ты не враг? - подал голос бывший командир бригады. - На воле шарил по карманам того народа, и здесь его обираешь.
  - Мне до фени, кого и где шмонать, - урка сплюнул себе под ноги. - У нас все равны что на воле, что здесь.
  - О как, новые евреи из местных, - отхаркался и бывший командир. - Только от ваших цветных мастей в глазах рябит.
  Слонок окинул зэков ледяным взглядом, упершись в зрачки Григория не оборачиваясь спокойно сказал:
  - Жаймал, отдай политическим их пайку. У нас много своих.
  - А может, отобранных у мужиков? - с издевкой поинтересовался Старков.
  Но Слонок уже скрывался за спинами блатных, направляясь к своим нарам в дальнем углу барака.
  После этого случая бывшие белые стеснились с казаками еще круче. Был положен и конец их разбивке по разным бригадам, спущенной сверху, преследующей внедрение в их среду отчуждения друг к другу для установки беспредела внутри лагеря. Посылки с воли попадали теперь на общий стол, никто из группы не танцевал перед кем-то за табачок под мурлыканье одесской "мурки". Никого не направляли и для работы в шахтах с ядовитым производством, как стали проходить без сбоев положенные по закону встречи с родными.Союз обрел силу,с которой администрации лагеря пришлось считаться, и это вселяло надежду на смерть на свободе.
  Зима входила в пору,когда лагерная котельная обрастала сосульками, как углы стен под потолками бараков с пушистой назимью во все стороны,Болотов,бывший полковник царской армии, сидя на своей шконке, снял с ног валенки, размотав портянки сунул их обратно в шерстяной уют по причине ледяного пласта на полу, неспокойного от сквозняков. Посмотрев на комиссара третьего ранга Старкова, мостившегося через узкий проход между нарами, сказал для затравки с ухмылкой под носом с горбинкой:
  - Если бы не страшный голод в конце двадцатых и начале тридцатых годов, мы могли бы пережить последствия от революции с Гражданской войной более менее приемлемо и присоединиться с огромным своим багажом к европейским странам. Они бы приняли нас с объятиями, хоша и разевали вечно рот на бескрайнее наше довольство. А ныне мы все вошли в фазу развития под названием догнать и перегнать, без которой еще тогда обошлись бы за милую душу.
  Сосед Старкова, бывший в Белой армии подполковником, недоуменно поднял плечи:
  - Вы согласны смириться с иудейским переворотом в Российской империи? - изумился он. - Это нонсенс, не подняли бы они низшие слои населения, мы давно были бы на Олимпе, повелевая миром через разумные законы по причине изначального названия нас Святой Русью, Да и кто бы нас там принял, когда евреи давно оккупировали их самих, они сами смотрели на нас во все времена как на своих спасителей. Ведь мы оставались единственной в мире империей, не подвластной иудеям. Вот почему те специально отделили русских от Европы с Америкой, что одно и тоже по причине европейской однородности в людском составе с малым вкраплением латиносов, чтобы окучить нас и удовольствоваться нашим добром самим!
  - Абсолютно верно, ваше благородие, даже чудно, что не додумался до этого сам, - привстал с нар бывший есаул из казаков, - Сдается, вы сейчас огласили истинную причину ненависти европейцев к нам, тягучую в веках.
  Офицеры и казаки переглянулись между собой, вспоминая слабую поддержку Антантой царского престола в Гражданскую войну, свергнутого иудеями почти в одночасье, подтверждавшую выводы подполковника о том, что мир капитализма уже принадлежал иудеям. И только русские продолжали жить своим умом.
  - Старый мир всегда стремился к единению с нами, за примерами далеко ходить не надо, - подтвердил Болотов. - Анна Ярославна, дочь Ярослава Мудрого от брака с Ингегердой Шведской, была супругой короля Франции Генриха Первого, а после его смерти сама заняла французский трон. Подобного было тогда в достатке, - он огладил усы. - Но я рассуждаю на старую тему, если бы сценарий был переписан наново. Допустим, мы справились с мировым заговором, сохранив все как было, но отказавшись от царя. То есть, пошли бы по римскому пути, назвавшись республикой. Что бы тогда могло получиться?
  Старков ухмыльнулся и значительно ответил:
  - Нас все равно бы порвали на куски как волки жертву. Богатая добыча, да вся без должного присмотру по причине нехватки рук с крепкими зубами.
  Подполковник развернулся к Болотову и с упором стал напоминать:
  - У нас с Европой и без революций граница была только на словах, кто хотел, тот и шмыгал через нее, оставаясь на постоянное жительство, но чаще возвращаясь на сытую родину, - он дернул кадыком. - В Российской империи стоило все копейки, почитайте хотя бы жида Гиляровского, кровного врага всего русского, описавшего быт московского мещанина, особо базар на торговой площади за Кремлем. А нищие европейцы падали в обморок от одного звона николаевского рубля. Серебряного, и пробы не пятисотой, как у них, а девятисотой. Как у нас.
  Николай Филиппович Старков, к которому изначально обращался Болотов, согласно кивнул головой, заставив солагерников сосредоточить внимание и на нем. Вынув из кармана робы коробку с папиросами, он постучал мундштуком одной по крышке с видом на Кремль и не закуривая проговорил:
  - Глупость, если ей волею природы достались несметные сокровища, необходимо оседлать, чтобы сделать эти сокровища наиболее желанными для умных. Так понимают нас евреи,решившие начать дойку с удавки на нашу шею в виде революции, повлекшей за собой кровавый хаос в виде Гражданской войны, с голодом на многие годы. Они растаптывали нас через низшие слои населения как стадо вытаптывает цветущий луг, оставляя после себя змеи глубоких трещин на земле, высосанной ими на земные и людские ресурсы,- он обернулся к собеседнику.- Правильно я сформулировал, Евграф Спиридонович, вывод на вопрос о наступившей на нас тогда бедности?
  Болотов со вниманием посмотрел на него. Старков, не дождавшись ответа, пояснил:
  - Я спрашиваю у вас про это без отсылки к новому сценарию, о котором вы почему - то размечтались. Мечты прошли, сейчас мы живем в реальности, страшнее которой не придумаешь. С одной стороны рабский труд с тюрьмой за опоздание на работу на несколько минут, или за колосок, унесенный с поля. С другой безудержная радость на лицах граждан под маршевые гимны с песнями, для которых рабочая одежда стала выходной.
  Сосед Болотова не преминул подкинуть хвороста в костер спора:
  - Сочиняемые, напомню, теми же евреями Дунаевским, Утесовым, Покрасом и другими.
  - Я и не собираюсь спорить на эту тему, понимая, что это иго, только пейсатое и навыворот. Я лишь предполагаю, что было бы если..,- Болотов сделал паузу.- Если не учитывать обстоятельства, что мы сопротивлялись ему в течении четырехсот пятидесяти лет, со времен Ивана Третьего Калиты, признавая крепостное право, как ни странно, от своих помещиков. А это говорит о перерождении русского народа на монгольский лад, где бай, тем более хан, стал являться для нас наместником Бога на земле. Такого на Руси никогда не было, все решало народное вече, рожденное нашим праотцом Великим Новгородом. Именно народовластие хотел возродить в нас Иван Васильевич Калита, выводя предков на брань с монгольским ханом Ахматом. Да только вече, возвращенное народу, продержалось до Борьки Годунова, убившего малого наследника и занявшего трон через продажных бояр. А там и до крепостного права было рукой подать по его, кстати милости. Свободным русский народ бы чуть более ста лет, что тогда спрашивать с него о мышлении по своему разумению, - Он обернулся к остальным слушателям. - Калитой в древней Руси звался кошель для денег, князь полностью оправдал свое прозвище, объединив вокруг Москвы русские земли, бывшие в разброде.
  Пожилой зэк с благородными чертами лица, изрезанными оплывающими морщинами, глубоко вздохнул, затем скинул ногу с колена другой и с грустью сказал:
  - Дело великого князя будет жить в веках, это правда. Но он опоздал в главном, русский народ успел за двести сорок три года томления под игом подстроиться под поганых, растеряв былое равенство меж собой, переняв у них спесь по отношению к соплеменникам, живущим на более низком уровне, подперев ее матом, усвоенным от степняков, оскорбляющим и принижающим нацию от малого до старого. И подкрепив все это равнодушием к судьбе потомков.
  Наступила тишина, неожиданная после такого вывода. Некому было сказать слова в защиту нации, родной для собравшихся на нарах в плотный кружок. Будто объявился один, взял на себя смелость заглянуть в душу каждого для изучения истинной ее сущности. И попал в точку, после которой можно было ставить хоть вопрос, хоть восклицательный знак,хоть кавычки.А ближе всего ощутилось бы многоточие. Болотов передвинул валенками по холодному полу не ведая, с чего начать и понимая, что от него ждут разъяснений как от старшего по авторитету.
  - Ляпнул, вражина, с завязью под кондачок, - пробурчал он наконец. - А если и так, то очень похоже на правду, потому как примеров на этот счет много. Армяне, бывшие под турком много лет, переняли от них даже одежду, так-же грузины или сербы в Европе с болгарами.Штаны допустим у них стали провисать мошной до колен, навевая мысль о том, что они в них, прости господи, нагадили. Но за душу ты, братец, глубоко копнул.
  - Не глубоко, тем более Русское государство само по себе собралось из многих племен, правда, родственных, - не согласился с ним Старков. - Европа так же оттянула под римским игом, внедрившим в нее цивилизацию, поболе пятиста лет, оттого скорее изгнала из души остатки своей дикости, в отличие от нас, упавших в нее в те времена через монгол. Но то, что Европа впитала от римлян, осталось при ней с переносом в Америку, ими оккупированную.Колизей там, орел,демос греческий, привнесенный греками в самих же римлян. В мире все взаимосвязано...
  ... если смотреть на это поверхностно, - перебил его Болотов, оживший от вывода по русской душе, приведенного пожилым зэком. - Главное менталитет, а он остается не тронутым до конца летоисчисления. Мы не опустились до первобытной дикости степняков, оставшихся на том уровне до сей поры, степняки не сравнялись с нами по развитию, хотя мы потеряли в движении вперед двести сорок три года.
  - Все триста, если брать скопом, - высказался кто-то, разбудив в собравшихся разные мнения. - Тем более, нация русичей отличалась от тех же армян с турками наибольшим ко всему любопытством, позволившим ей не отставать от цивилизации на долгое время.
  - Мы были большими искусниками перенимать в свои пользы все лучшее.
  - Вот вам ответ на то, как Иван Калита возвысил Русь за малое время снова до уровня европейского государства, прислушавшись к советам супружницы Софьи, а в девичестве Зои, дочери греческого василевса Фомы Палеолога из константиновского дома. Это она подняла его из великих князей до государя всея Руси.
  Старков дополнил:
  - Она вечным нытьем заставила князя отказаться платить дань татаро-монголам, что привело к стоянию на Угре с ордой хана Ахмата, с полным после него освобождением страны от косоглазого ига.
  - Нам преподавали о княгине Софье Палеолог в императорском кадетском корпусе, она обвенчалась с Иваном Васильевичем в ноябре 1472 года, вместе они прожили почти четверть века,наплодив восемь детей, - подключился к разговору заключенный из старых сидельцев.
  - Пять мальчиков и три девочки, - подтвердили другие офицеры. - Это говорит о том, что князь увидел в ней помощника, на которого положился полностью.
  - Она же привезла с собой библиотеку с редкими книгами, которую до сей поры не могут отыскать.
  - Про то надо спрашивать у евреев, прибавив спрос за Александрийскую, частью уничтоженную, частью канувшую в лету.
  - Согласен, в ней хранились фолианты мирового значения. Евреи все прибрали к рукам, как станцы на стенах Ватикана. Как и папский престол, возведенный римским императором Константином в противовес им.
  - Оттого принцесса не хотела там задерживаться, откупившись от папы обещаниями. Она преобразовала Москву вместе с Кремлем, пригласив из Италии архитекторов с художниками.
  - Князь и сам обладал достойным умом.
  Болотов кивал седой головой,видно было,что он стремился вселить надежду в сердца людей, лишившихся главного в жизни - свободы, подкинув им тему о патриотизме. Не только имперской по защите ее чести и достоинства, но и человеческой, оставив один на один с самими собой. Диалог меж тем набирал обороты.
  - Это она возгласила Русь Третьим Римом,наделив ее двуглавым византийским гербом с приговором: а четвертому не бывать! Вознесла ее до матери России с признанием во всем мире.
  - Баба была умная и, надо сказать, довольно хитрая, - засмеялся пожилой зэк с благородными чертами лица, начавшими искривляться от тяжелой работы с постоянным недоеданием. - Перед тем как отправиться к жениху, Софья дала обет католическому папе, что приложит все силы для перевоплощения православных русских в истинных католиков. Иначе бы ей благословения не видать. А сама первым делом по приезде в Москву облобызала в церквах все православные иконы с наложением на себя креста справа налево вместо левоправого. Папа в Ватикане от ее измены остатки волос на голове выдернул.
  - Она мстила католикам за крестовые походы на Византийскую империю, свою великую родину, организованные евреями, а потом за османское нашествие, осуществленное не без их участия,после которых столица Константинополь, возвышенная императором Константином в пику иудаизму, стал называться Стамбулом на османский лад.
  - Софья Палеолог мстила не католикам, а евреям за разгром рыцарями ее родины и за добивание Византии турками с общим названием на всех османы, - убрал Болотов неточности. - Если бы ее в жены нашему Николаю Второму вместо немки с клушеством под кресты мужика Распутина, Россия давно была бы на вершине мирового Олимпа.
  - Россия и была на его вершине, потому что у нас были свои софьи. Взять хотя бы Елизавету Петровну, дочь императора Петра Первого, - заметил кто-то из старших офицеров. - Я так скажу,нам надо не пробегать глазами сводки в нынешних газетах, насквозь лживых, а сравнивать этот успех с цифрами доходов на душу населения в царское время.
  - Почему бы не попробовать подложить такую под нонешнего Сталина? - напрягся бывший командир бригады. - Он тоже, как видно по усердию рабочих и крестьян в построении социализма, обладает незаурядным умом.
  - Ее надо сначала отыскать, - указал ему старший офицер. - Нынче в депутатках животноводки с хлопкоробками из Средней Азии,а с них политика как с гусынь вода.
  Командир полка покосился на обоих под перегляды собеседников, затем перевел взор на молчаливого Мелехова и глубоко вздохнул:
  - Вот и среди нас намечаются разномнения. Далеко ли с ними уйдем, если будем вздымать в идолы семинаристов без дипломов.
  Григорий стряхнул с плеч оцепенение и решился на ответ:
  - Сталин под простой народ будеть ноне как раз,ежели брать в расчет первоначало.
  Болотов вскинулся головой:
  - Мелехов, не потому ли ваши казаки преподнесли ему казачий мундир с погонами полковника? И это после того, как он был вместе с Троцким и Свердловым не против вашего уничтожения
  - А вот за то не скажу. Знаю одно, казакам надо было как-то выживать,- развел тот руками.
  - И вам помог дареный вождю мундир?
  - Не ведаю. Меня там зараз не было.
  - И слава Богу! - не мог успокоиться тот, - Это же надо додуматься, подкладывать урожденную принцессу, впитавшую с пеленок мысли великих людей, под прирожденного сапожника, повторявшего на соломке в своем углу блеяние овец.
  - Христос тоже родился в хлеву, - негромко сказал бывший командир бригады.
  - Христос был посланником Бога, принесшем на землю его заповеди! - резко оборвал Болотов. - А Сталина проблемы народа не интересуют, он руководит им как пастух стадом, не думая о том, сколько его потребуется для достижения цели, навязанной евреями. А для этого ума не надо, нужна железная воля как у Буденного, Чапаева, того же Чингисхана с Наполеоном и так далее. Почти все они родились в малоимущих семьях. А теперь иудеи дали волю подрастать в России новым душегубам из хамов. Что из этого получится, мы скоро поймем из упреждений Европы с Америкой, ставших нам врагами.
  Пожилой зэк покривился ломкими чертами лица и протолкнул сквозь редкие зубы:
  - Иудейское племя вообще было насквозь проказным, уготованным самим порождением на уничтожение. А поди ж ты, рвутся к власти над миром.
  - Ну так чем меньше у человека мозгов,тем выше он задирает голову, - посерьезнел комиссар третьего ранга. - И если уж мы пришли к мнению, что во всем виноваты евреи, как есть на деле, то я поясню, как они стали первенствовать.
  - Интересно будет послушать, Евграф Спиридонович, - откликнулся за всех Старков. - У вас за плечами кроме общевойсковой присутствует академия Генерального штаба.
  Болотов покривился щекой, давая понять, что в нынешнее время это в расчет редко берется.
  Будто в подтверждение этих слов от двери в барак застучали по проходу каблуками сапог с меховым нутром трое вертухаев в добротных полушубках. Передний тормознул возле нар, освоенных интеллигенцией, прихватив за шиворот сгорбленного человека в очках с круглыми линзами, режимник выбросил его на середину прохода и указав на него двум спутникам, прищурился на примолкших обитателей, крикнув:
  - Сапегин где?
  Барак молчал, подыскивая причину ареста профессору, работавшему библиотекарем в агитационном блоке.
  - Сапегин! - повторил старший наряда, добавив в ржавый голос стального звона.
  С верхних нар свесились сначала ноги в размотанных портянках, затем худые руки опустили на пол тело в арестантской робе, помогавшей зэкам сохранять под ней хоть какое тепло.
  - Здесь я, - откликнулся заключенный.
  Старший заметив, что он мостится намотать на ступни обрывки истертой материи, резко остановил:
  - Возьми их с собой, исходник. Ватник накинь, потом застегнешь.
  Но тот, сидя на нарах, продолжал нервно накручивать на ногу портянку, придвигая к себе валенки толчками другой ноги.
  Вертухай сорвался с места, выбив их сапогом из-под его ног, швырнул во след телогрейку
  - Раздетым пойдешь, - рявкнул он. Дав зэку под зад начищенным носком, погнал его, успевшего подхватить рванину, на выход.
  - За что их? - спросил кто-то из мужиков.
  - За воровство хлеба из столовой, - оскалился на голос вертухай.
  - Я не воровал, - оправдался полураздетый скелет. - Это был мой хлеб.
  - Значит, урежем пайку. От... вражья колонна, - осклабился тот. Соединившись с подчиненными, подхватившими библиотекаря под руки, обернулся у двери на ряды нар, пропадавшие в полутьме барака. Прорычал сторожевым псом, распалив и без того красное от злости лицо. - Остальным отбой!..
  Зимние вьюги отмелись по территории лагеря, зачистив его до земли, мерзлой еще как короста на ране, проникающей зябкой сыростью через подметки валенок, которые и сменили бы на сапоги, да студеность в воздухе схватывала кирзу до костяности с невозможностью всунуть в нее ноги в портянках, подходивших на все времена года.
  Теплые носки были положены только лагерной головке в конторе с охраной по всей территории, а потому считались материальным деликатесом, доступным и паханам на зоне с блатным окружением.Новые носки кидались ими на кон при игре в очко или в стос, когда было ставить больше нечего. Заносы по низам заборов с бараками были зачищены зэками, на их месте кое-где проклюнулись хвосты из травяной поросли с желтыми пупырьями на длинных стеблях под будущие цветы. Солнце утверждало себя на земле желтым в первую очередь цветом,отпугивающим снега с безлесья на вершины уральских гор, седеющих ими и летом. Распалившись, оно позволяло весне украсить себя красками, принуждающими радугу после дождя падать в обморок.Или быть ручкой корзины с луговым разноцветьем. Эта мощь природы не обходила стороной и людей, сгоняя с лиц бледность,заменяя ее у мужиков розовым оттенком на щеках как при туберкулезе у женщин захватывая кроме них и губы, набухающие ягодой на грядке. Все это под лучистый свет из глаз, начинавших озарять не только их лица, но и обалдевших собеседников напротив.
  Григорий торопливо замел следы любви на колченогой тахте, напялив куртку, одел на голову сталинку, повернув ключ в замке выглянул в коридор, темный на веки, отошел было в сторону, и приткнулся к лудке, ослепленный синевой, хлеставшей из глаз Александры, раздавшихся округлостью во все стороны. В голове пронеслась мысль, что не заметить этого, когда она входила в конторку, было невозможно, значит, тревожность за свидания, угнездившаяся в душе, приглушала краски под серость во всем.
  - Ты чего? - спросила она, занятая собой.
  - Иди, - просипел он осевшим голосом, с трудом отводя взгляд от жарких щек с влажными, облизанными ею пылающими губами, до которых так и не добрался. - Ступай, любая...
  Она замерла как от заставшей врасплох редкой вести, затем покривила пухлые губы, редко целованные, и повернула к нему голову:
  - Не верю, - пояснила. - Был за всю пору никаким, а тут растаял.
  - Весна, поди, - оправдался он за минутную слабость, могущую захватить душу в удавный охват. - Все раскрылетилось, и я поплыл.
  Женщина приподняла ресницами темно-синюю вуаль, укрывавшую замешательство под ней, тягуче проскользнула на выход, словно опасалась расстаться надолго.
  - Я приду, - оправилась она за порогом. Сморгнула веками. - Ты прости меня...
  Григорий до конца работы не мог избавиться от образа Александры, увиденный им в первый раз по началу весны. Словно синева под веками была зачерпнута ею из глуби небес, которой умылась не думая о ее силе. Он увлекся ею, сторонней женщиной, не отказавшейся от статуса любовницы в самый опасный момент, когда срок наматывали за грубый ответ вертухаю. Или за поломку пилы на лесоповале, прописав ее в деле как умышленную. Но за убийство бедолаги из сидельцев кидали всего на три месяца в барак усиленного режима. Она примкнула к нему в момент, когда политических с военными могли без суда и следствия приговорить к расстрелу, или нацелить кого из блатных с заточкой в кармане.Трупы на лагерном кладбище хоронили в общих ямах с бирками на больших пальцах правой ноги, с предварительным пробоем черепов на вывозе из ворот, без перечисления фамилий на колах с фанерками для всех религий. Они оставались в энкэвэдэшных журналах, подлежащих уничтожению через время, если сохранялись в целости.Женщина поступила так,как поступали в таких случаях только единцы из них, способные на самоотдачу до расставания с жизнью. Григорий не знал как к тому относиться, ему, рано познавшему женскую верность, оставалось лишь не мешать их желанию раствориться в нем, отвечая взаимностью по томлению души и по потребности нутра.
  Жизнь тянулась червяком, насаживаемым на рыболовный крючок под сулу, серая как лагерная мышь, мрачная как панихида попа над еще не умершим кандидатом на тот свет. Редко кто из зэков решался на рывок к свободе через смерть, угинаясь ниже как при рабском режиме в государстве невольников. Одни топтали только зону за колючей проволокой, другие топтали всю страну, необъятную в мыслях, обнесенную со всех сторон той же проволокой, за которой за шаг влево-шаг вправо стреляли без предупреждений. Нудота доводила до отчаяния, затягиваясь головным кумаром без его употребления, пустотой в душе и вялостью даже на ответ кого-нибудь о чем -нибудь. Мечты о событии, могущем скрасить однообразие, оставались мечтами до механического прозябания, после которого воскресить покойника казалось легче, нежели вызволить его из насильственного анабиоза. Но они случались, без них зэки вымирали бы как при эпидемиях, все равно каких.
  В бараке вспыхнула драка между цветными, делившими поровну все блага от раздела содержимого посылок,от денег на ларек,заработанных мужиками и проигранных в очко под мухлевку тасовщиков карт, до уборки шнырями барака, после чего воздух свежел как накропленный дождем. Слонок редко сходил со своих нар, прикрывая омертвелые глаза жухлыми веками. Если бы он был выходцем из российской глубинки, оставался бы чистым на наркоту, но азиатские услады сделали его наркоманом со стажем, подходившим к концу. Он не вмешивался в разборки, сберегая силы, они возникали часто и больше на пустом месте. В этот раз она началась из-за проигрыша ставки одного цветного другому, уличенному в мухляже. Виновному грозило или перо в бок, или потеря невинности. Он кинулся по проходу в надежде отсрочить расправу и не стать петухом на виду у обитателей барака, с дыркой в чашке и со спальным местом возле параши. И не разошелся с Прохором, вернувшимся с работы. В свалке цветные пустили в дело заточку,нашарившую вместе с мухлевщиком и казака, успевшего среди них приметить Жаймала. Когда Григорий дотащил его до кровати, он сообщил об этом и потерял сознание. Рана оказалась серьезной, потребовавшей перевода из санчасти с йодовой накладкой в палату на первом этаже больницы. Больше месяца Прохор не мог ни встать, ни поговорить с другом в полный голос, заставляя того скрипеть зубами от мыслей за месть. Но ни один из способов расправы с метисом не подходил по той причине, что он не покидал барака. На просьбу к Болотову помочь загнать его хотя бы в БУР, не пустовавший на отморозков, тот разводил руками, мол, не пойманный - не вор. Наказание за убийство мухлевщика понесли другие цветные, им же приписали рану Прохора, пометив ее как случайную. Но поставить на деле точку означало бы признать поражение политических от блатняка, и Григорий искал выход даже там, где его не должно было быть. При новой встрече с Александрой он успел намекнуть ей о попытке Жаймала убить друга, она пообещала заикнуться об этом Дворковичу, обрисовав дело как о новом выдвиженце на воровской титул. И хотя тот не интересовался паствой, поставляя ей гнилье вагонами, он пошел на обострение ситуации,поместив метиса с помощью не чужого ему кума в БУР за наркоту.Казалось, мнимое ружье над топчаном в конторке могло бы садануть как след. Но все пошло не так, метиса заменил Елмас, переняв привычку не оставлять Прохора без наблюдения. Прошло две недели, ни один из отморозков, способных втоптать его в бетонный пол, не решился на мокрое дело. Барак усиленного режима тоже оказался под воровским контролем, поощряемым руководством лагеря в счет порядка на зоне. Через три месяца Жаймал объявился на своих нарах как ни в чем не бывало, оздоровившись от "диетического" питания, приносимого в БУР шнырями один раз в день. Первое, что он сделал, напомнил кособокому от раны Прохору о поставе его на нож, чем привел в несвойственную тому ярость, заставившую искать заточку любыми путями. Случай принимал крутой оборот, замять его не было возможности.У Григория оставался один выход, пойти к Слонку и упредить его о новой войне с политическими и мужиками. Так рассудили на общем собрании обе группы, решив, что убийством Прохора это не обойдется, потому как допустив один раз слабину в отношениях с блатными, можно было расстаться со спокойствием навсегда. Григорий тоже не остался бы в долгу по причине, что не было у казаков обычая бросать станичников в беде.
  Стрелка состоялась после отбоя, когда рабочий барак упал в очередной обморок, а блатные только начали катать олухов царя небесного из новой волны арестантов на кто во что горазд, хоть в рамса, хоть в стос, хоть в преферанс. Слонок следил за игрой,сам редко принимая участие,отвлекать его в такой момент не рекомендовалось Но Григорий внаглую подсел к нему на нары, заставив воровскую кодлу забыть про карты с кушем на кону и заинтересоваться им. Слонок повернул к нему лысеющую голову,приподнял верхние голые веки,за которыми скрывался тягучий взгляд ледяных зрачков. Он ждал вопроса от человека, которого признавал за стальной характер, отражаемый не только подвижными скулами с упрямыми губами,но всей фигурой, будто стянутой бычьими жилами.
  - Поговорим? - обратился к нему Григорий, удерживаясь от эмоций.
  Вор в законе покривился пергаментной щекой с угловатыми на ней складками, глядя как бы мимо бесцветной пустотой.
  - Я тебе когда-нибудь дорогу переходил? - снова спросил Григорий,намекая на свою косвенную возможность отправить того в БУР за отказ от работы на благо родины, но не забывая, что перед ним авторитет уголовного мира.
  В зрачках у Слонка появилась тень недоумения,костлявые плечи слегка приподнялись
  - Что ты хочешь? - спросил он в свою очередь.
  - Чтобы ты унял свою блатату, они стали забывать о мирном договоре.
  - Вас никто не трогает.
  - Твоя шестерка уже нарушила его.
  - Кто? - кинул вор в пространство, обрывая тем всякие подробности.
  - Жаймал, и ты про это знаешь. Он пырнул ножом одного из наших, а когда попал в БУР, оставил за себя Елмаса с тем же наказом его добить.
  Слонок ужался морщинистыми веками, показав заодно гнилые зубы. Его окружение напряглось словно перед броском на жертву, но законник унял резкость в голосе:
  - Казах монгол, киргиз Елмас тоже монгол, за ними их орда.
  - Говорящая по русски, - ухмыльнулся Григорий. - Велика же была эта рать!
  - А ты по казацки говоришь? - оживился вор, разворачиваясь к Григорию. - Ты под ними не шестерка?
  - Я стою над русскими, и об том не забываю.
  Вор надменно покривил бледные губы:
  - О мести тоже подумываешь? За уничтожение русскими казачьего народа.
  - Мы пока живы, а там время рассудить, - Григорий в упор разглядывал собеседника возродившего в себе любопытство. - Я пришел прознать за твоих шавок из монгол, за них и скажи.
  Слонок оторвал наконец зрачки от лица Григория,огладил рукой дряблый подбородок, пряча раздражение за явное унижение его приближенных. Покосившись на Жаймала с Елмасом, нагло тасовавших колоды с картами, сказал:
  - Вот и они говорят, что время покажет. Но... оно течет водой между пальцами, оставляя после себя одну мокроту, - он снова поймал взгляд Григория. - Жаймал поставил твоего казака на нож за оскорбление на бану при всей братве, за него пошел Елмас. Кахах есть аллигатор с багажом на весь моток за абакумыча, киргиз его подельник, он метит в смотрящего по Фрунзе. Их долг исполнить обещание, иначе обоим амбец через байбут.
  Григорий понял, что это все, что может сказать Слонок, повязанный воровскими понятиями. Но заставил себя добить надежду, чтобы она не мешала ему в принятии решения по своему разумению.
  - На том расход? - Впился он было в глаза собеседника.
  Но те снова опустели на мир вокруг. Пахан зоны никак не отреагировал на вопрос, он, скорее всего, пропустил его мимо сохлых ушей.
  С этого момента настороженность с обеих сторон друг к другу перешла в тотальную озлобленность. Благо, параши были не огорожены ничем, находясь на виду у всего барака, иначе труп кого-то из противников давно накрыл какую из них телом без признаков жизни. Прохор, добывший наконец маститую заточку, сумевший пронести ее в зону,приспособив на груди под талисман с тесьмой за шею без прощупа вертухаями
  при шмоне, маялся теперь от того, что не знал куда ее приткнуть перед уходом на работу в отличие от врагов, носивших такие почти на виду у всех. Дело оставалось за малым, выбрать момент, чтобы наделить соперника крыльями ангела, а там пусть Бог рассудит, кому открыть ворота в рай,а кого подтолкнуть в ад коленкой под зад Болотов, переживавший за казаков, умудрился отправить и Елмаса за ту же наркоту на бетонный пол шизо без нар и другой мебели. С десятью сутками отсидки и с едой один раз в день. Но наказания, добытые теперь через самого кума, молодого еврея, осевшего в лагере Увельды неизвестно по какой причине,привели нервы смертников в плачевное состояние, которое разрешилось новой стычкой не на жизнь, а на смерть. Пришла очередь Жаймалу проминать нары из сосновых досок в хирургической палате на первом этаже больницы.И эта отдушина не принесла Прохору душевного равновесия отразившись угрюмостью на его лице.
  - Пора с ними кончать, - пожаловался он Григорию. - Если добавят еще десятку, я не вынесу.
  Григорий насмурил брови и втянул в себя клуб табачного дыма крепче папиросного:
  - Не думай об них, - сказал он.- Если Жаймал не сдохнеть в лазарете,найдем повод добить тут. За первым пойдеть и второй.
  Казах выжил, став горбатым без ужимок, на которые был горазд,лишь байбачьи глаза возгорелись стойкой ненавистью. Если раньше они обладали свойством притухать за косыми веками, намекая на вертлявый восточный ум,то теперь кроме бешенства в них не было ничего. Григорий в один из вечеров приткнулся к Прохору:
  - Казах сон потерял, - огласил он вывод. - Могем не уследить.
  Прохор машинально нащупал заточку в расщепе доски под избитым матрацем, молча кивнул головой, во взгляде затаилась казачья решимость, не убитая лагерной тягостью. Скоро Жаймал снова оказался на больничных нарах по причине нагноения раны, нанесенной ответом казака.Барак с его пропажей посвежел на общение, раньше проявлявшееся полголосом на двоих.
  В один из вечеров, скудных на свет и свежий воздух, Болотов дождался, пока зэки займут места на верхах и низах нар, и осведомился у Прохора:
  - Нет контактов?
  - И не будет, - буркнул тот.
  - Плохо. Надо бы попробовать еще раз разрешить вопрос через Слонка, пока казах в больничке. Если он сдохнет, найдется на рожон Елмас, но унижения они не простят.
  - Пахан уже сказал Григорию свое слово.
  - Ну, они стали жить как евреи, если их вовремя не сломать... Ладно, поможем, если что, - бывший комиссар почмокал губами. - Недаром жиды верховодят и у них, почти вся феня на полуидише.
  - Всю жизню изломали.
  - Не чью-то, а всей империи, - приподнял тот плечи. - Ваш поп Виссарион совета по ним не давал?
  Прохор обернулся на бывшего командира, стоявшего рядом, затем на кучные головы белой гвардии, мечтающей о прошлом величии, и громко выругался:
  - Они попа убили, церкву разрушили, одни пеньки от нее как от гнилых зубов, а ты, Евграф Спиридоныч, хочешь прознать за советы от веры. Нету ее, кончилась, будто корова языком смазнула.
  - Значит, такая была, - хмыкнул Болотов в усы. - Ихняя, вон, подола не подымет, а наша сразу - на тебе.
  Григорий засмеялся под общее налетное веселье. Подкинул хворосту:
  - Ихние советы давно правят по всему Союзу под незнаемый нами одобрительный гул.
  Болотов вскинул голову, уминая скорую усмешку, усевшись рядом со Старковым, пристукнул ладонями по коленям:
  - Выходит, не зря мы о том заговорили, да и Сталин, открывший на них охоту, не спешит очищать котел власти от ржавчины.
  - Так, Каганович руководил строительством метро, его именем подземку и назвали.
  - Там кроме сапожника их не пересчитать, все НКВД из евреев, - отмахнулись со шконок. - Наверное, он держит их как заложников на случай, если они задумают поступить с ним как с Кировым...
  - ... или с Есениным, с Маяковским, рупорами русской нации.
  - По нашим счету нет. А по евреям, одних успел все ж убрать:Уборевича, например, Ежова, Якира...
  - Не надо перечислять всех, о ком знает страна. Силовую верхушку перетряхнули, да будет ли толк, когда по всей границе конфликт за конфликтом с назреванием главного, - остановил Болотов разброд.
  - Ты намекаешь на Германию? - спросил Старков.
  - На нее в первую очередь,- Болотов откинулся чуть назад.- Давайте лучше вникнем в то, чем руководствуется кагал, чтобы придти к власти не только в Советском Союзе, но и в мире. Я надеюсь, что тут нас никто не тронет, потому что у всех сроки по политическим статьям.
  - Мол, имеем право? - хмыкнул Старков. - Оправдание шаткое, да другого пока нет.
  - Все может быть, еще никто не отменял закон об антисемитизме,внедренный Лениным на другой день захвата власти большевиками. - напомнил бывший командир бригады. - По ней человека за одно упоминание кровавой роли евреев в революции в России с обзыванием их жидами можно загреметь сразу на двадцать пять лет лагерей. Без права помилования. Хотя народ подобрался проверенный.
  - Вот и я о том, о зверином этом ленинском законе и о нашей офицерской спайке. Иначе бы рта не следовало раскрывать.
  Комиссар третьего ранга окинул взглядом ряды нар с проходом между ними, занятым арестантами, снующими туда-сюда, не заметив ничего нового, заговорил ровным голосом, убывающим в силе за кругом слушателей, но в кругу пригасившим эмоции на лицах.
  - Во все века иудеи делали ставку на людей из низшего сословия, доверчивых как домашний скот, которых легко повести за собой лживыми обещаниями сытой жизни с вознесением их сразу в цари. Или в рай, кому что достанется. Можно сказать, они вожаки отсталых слоев населения,не достигших высокого уровня развития по причине бытия в другом измерении, если мерить древним греческим, шумерским, вавилонским, египетским и так далее мерилом. Это их главное оружие для перемены власти, любой в любом месте, перед которым не устоял никто,будь он императором, диктатором или генеральным секретарем. С помощью его они врываются во властные структуры любого государства, седлают их и ведут политику по своему усмотрению. Или уменьшают его население путем разрешенных разврата, алкоголизма,наркомании,военных конфликтов, как происходит это в африканских странах. Или наоборот, приводят к благополучию за его же счет, как совершается такое в Америке,или держат как собаку на поводу, чтобы натравить на того, в сторону кого скажут "фас". Так было в прошлом с Халдеей, Вавилоном, Ассирией, еще Персией, наказанной ими через Эсфирь с другими фанатиками из их кагала. Так произошло с Англией, Италией, Испанией и Германией, выросших экономически через переброс евреями в эти страны капиталов, накопленных за века.В отличие от нас,готовых делиться со всеми последним куском хлеба, забыв обогатить через свое собственный народ. В данный момент они насыщают до предела Германию невзирая на то, что Гитлер якобы антисемит, что вызывает у мыслящего человека вопросы по части для чего и почему. И если Сталин поднимает экономику в СССР за счет природных ресурсов, на которые Бог Россию не обидел, то Германия вздымается тестом в квашне через капиталы английских с американскими магнатов. В частности, Рокфеллеров, Кунов, Шифов и других выходцев, кстати,тоже из Алемайна, жирующих, казалось бы, для себя. На деле они в первую очередь находятся под гнетом мирового правительства,наплодившего в других странах глубинные отделения, живущие по законам, абсолютно отличным от тех, которые соблюдаются в них. Как говорится, приютили на свои головы, ведь деньги не пахнут. А что касается самих евреев, то для головки кагала - это пыль.
  - Истину изрек, - подтвердил бывший командир бригады. - Мало того, пыль успевает смешиваться с гоями в неприличных пропорциях, забывая о традициях предков и теми же гоями становясь. Во время чисток они подлежат истреблению наравне с ними.
  - Это так, и в ближайшее время назревает новая чистка стержня от той самой пыли, - Болотов посмотрел в сторону двери в барак, возле которой пристроился один из сигнальщиков, но до подачи им сигнала на расход по мастям еще было время, и он продолжил. - Иудеи с перехватом у греков лидерства с их богами и познаниями во многих областях наук присвоили себе не только Христа - Христос по гречески рыбак - но накрыли подколодным вмешательством многие страны через разврат с подкупом внутренних их структур власти, принудив работать на себя. По сути, завербовав.
  - Чистая правда, - согласился Старков. - Европа в те времена была белым пятном на карте, поначалу ее стали окультуривать римляне, поднятые перед тем греками на более высокий уровень. Если вникнуть в историю, южная часть империи от Неаполя до островов Сицилия, Сардиния и других принадлежала грекам, населена ими до сей поры. Египет, считающийся самой древней в мире страной тоже говорил три столетия на греческом языке после его завоевания Александром Македонским в 332 году до новой эры, до попадания его под римское владычество в 32 году до новой эры. Легендарная Клеопатра, бывшая в любовной связи с завоевателем страны Цезарем и ставшая женой римского полководца Марка Антония, была гречанкой из древнего рода Птолемеев. От Цезаря, возможно, имела сына Цезариона, от Антония двух сыновей и дочь. Она покончила с собой, чтобы не попасть в наложницы еще и к Октавиану, положившему на нее глаз.
  Бывший командир бригады распрямился на нарах и громко сказал:
  - Я всегда говорил, что греки самая умная нация в мире, потерявшая свою власть, в первую очередь духовную вместе с достижениями в области науки, из-за наветов иудеев,распявших их как соплеменника Христа через подкупленных иудеями варваров.
  - Это так, - кивнул Болотов. - Иудеи, прибрав к рукам Рим, послали его турмы с манипулами на освоение европейских земель, продвигая иудаизм во все стороны как религию власти, задушив его руками высокоразвитую Византийскую империю. Но мир тогдашний отверг их притязания, развернувшись лицом к более человечным учениям о Боге, к греческому в основном православию. Европа вообще была на уровне периода железного века, она вся вошла в Римскую империю и нужны были столетия, чтобы она достигла состояния, когда могла бы соперничать по развитию со странами, например в междуречье Тигра и Евфрата, где зародилась жизнь. А не в Африке, как навязали нам иудеи свое мнение. Мол, цивилизация пошла оттуда, откуда родом и они. Но Рим никогда не сдавал своих позиций,наказав Израиль с Иудеей разгромом в 60-70 годах императором Титом, принудившим разбрестись их население по миру. Европа все-таки приняла иудаизм в искаженной форме под видом католицизма, протестантизма, даже баптизма и прочих ответвлений от греческого христианства, принизив роль Христа с вознесением на Олимп девы Марии, его матери. Ватикан, бывший при Константине православным, был оседлан ими с посадкой на мировой трон римского папы, ставшего после Никейского собора в 325 году вскоре иудейским. Иудеи оккупировали Европу, переиначив название кагала иудейский на еврейский, чтобы раствориться и таким в человечестве способом: Европа - евреи. Этим они убивали сразу двух зайцев. Во первых,древний мир не так скалил зубы при слове иудей- враг всего нравственного, во вторых, новое название приблизило их к европейцам, позволив оседлать и самих. Римская империя была в конце концов уничтожена через разврат, деньги, стремление элиты к власти. - Болотов со вниманием оглядел собеседников. - То же и по тем же рецептам произошло в Российской империи, евреи воспользовались нашими неудачами на японском фронте, потом на фронтах Первой мировой войны, и натравили народ на царя, объявив его "кровавым", утопившим в ней демонстрацию 1905 года, хотя все это было спровоцировано ими же. Обвинили его в распутстве в желтой своей прессе, придуманной ими, еще в том, что жена делила постель с Распутиным, в растрате государственной казны как собственной. И народ, ленивый на мышление, поверил, не удосуживаясь задать себе вопрос: когда государь находил время на распутство, будучи у всех на виду, успев наплодить пятерых детей, своих копий. Кончилось все управляемым хаосом с выпуском из тюрем преступников, у которых главарями были евреи, и запуском в города полчищ крестьян, необразованных в массе, готовых за раскрепощение облобызать им носки хромовых сапог. Ведь клич,кинутый им как кость голодной собаке, звучал так: Вы скинете помещиков и господ со своих плеч и жить переселитесь в их хоромы со всем что в них есть. Будете работать, когда захотите и кем пожелаете. Благо Сталин,ворвавшись во власть,отказался выдавать крестьянам паспорта, иначе Москва стала бы в сплошном колхозе центральной усадьбой.
  Лекция Болотова поспособствовал разрядке обстановки. Офицеры зашевелились, разом включившись в обсуждение услышанного ими, большей частью впервые. Григорий встал с жестких нар, перемигнувшись с Прохором, отметился в беседе тоже своим мнением:
  - Как говаривал хуторской наш отец Виссарион, в блудном мире все в управляемом хаосе. На этом нынче держится людское бытие, нарушенное евреями, перевернувшими все с ног на голову. По моим рассуждениям хорошие дома до двух-трех этажей, а с ними школы, больницы, дворцы культуры со спортом как в городах, нужно продвигать в село, в деревню, в малые поселки, чтобы сельский житель не отрывался от земли, имея все под рукой. Тогда эти города похорошеют, не заваленные деревенскими привычками, а крестьяне станут культурными и научатся рассуждать по уму, избирая во власть нужных им людей, - он посмотрел на офицеров - Иной раз диву даешься, человек двух слов связать не могеть, а вся слава ему. Другой же весь в уме, да в народе дурак.
  Прохор не замедлил подстраховать бывшего командира:
  - Правду сказал, Григорий Пантелевич. Ноне так все и есть.
  Старков прищемил кончик папиросы с обоих боков и одобрительно кивнул:
  - Для вновь созданного евреями Советского Союза все это стало нормой, набирающей обороты путем смешивания разных наций в одном котле, забурлившем на костре от хвороста, заимевшего, как видно, еще и титул коммунистического.
  Болотов кинул на него прищуренный взгляд, усмешливо похмыкав, тоже поднялся со своего места, намекая на конец совещания:
  - Нам надо продолжать эти лекции на темы истории России, чтобы быть готовыми ко всему. Тем более они дают положительные результаты,- подвел он черту.- Чувствую, что в мире назревает ужасное, пострашнее Гражданской войны в России. Сталин хоть и спешит разогнать паровоз экономики, да что-то пыхтит он не совсем так, будто вождь в одной лодке с Гитлером. К слову,примером у него остается Иван Васильевич Грозный, радетель жесткого управления на Руси во избежание бунтов под казачьим воеводством, дабы холопы не забывали ордынского ига, приучавшего их к порядку и послушанию.
  Пожилой зэк, больше молчавший, пояснил под паузу в речи Болотова:
  - Казаки здорово помогли царю при взятии Казани, заложив ящики с порохом под осадную стену, но их вольность влияла на простой народ отрицательно. А прибрать их к рукам не было возможности, потому как вместе со степными ордами они были силой.
  - Именно это я имел в виду, но сейчас речь о Сталине с Гитлером, - Болотов снова наморщил лоб. - То ли оба замахнулись на мир по разделению его между собой, как Наполеон предлагал нашему Павлу Первому. То ли включились в исполнение доктрины по уменьшению численности человечества, в которой только СССР должен потерять тридцать миллионов граждан. Как раз по плану фюрера.
  Последние слова комиссара третьего ранга заставили собрание притихнуть, бывшие офицеры смахнули с лиц благодушное настроение, нагнатое сведениями по истории страны, поменяв его на тревожно настороженное с уходом в себя. Командир бригады огладил лицо пятерней и сказал в никуда:
  - Похоже, лодка и правда у них одна. И места в ней всем не хватит...
  
  Григорий сидел у окна в своей конторке и смотрел, как зэки счищают лопатами снег в запретной зоне, узкой ленте наста между деревянным забором с колючкой по верху и такой же проволокой на столбах метрах в трех от него. Часовой на недалекой вышке прыгал за щитами опалубки словно мячик - головой со стволом винтовки над ней с примкнутым штыком, видимо притопывая валенками по верхнему настилу. Ветер старался вырвать лопаты из рук зэков,срывал с перил вышки, с зубцов забора куски жесткого снега, сбрасывая их вниз. Они скользили по корке в зону между рядами колючки. Это было единственное суетливое движение во всем лагере, привлекающее внимание, если не считать работы арестантов с прыжками часового. Утренний развод разогнал бригады в стороны от ворот, чтобы принять их для вечерней проверки со счетом, не сходным с первоначальным на несколько человек.Тех привозили на машине или на телеге, вездеходной по любой погоде, уже закостенелых. Время между утром и вечером было пустым на все, сглаживаясь в памяти копией недель, месяцев и лет, тягучих как грязь во время распутицы. И летучих от события к событию, одинаково волнительных как от первой встречи с Александрой в лесу с нынешним ее положением
  Прошел почти год, вид за окном конторки оставался прежним, за дверью изменившись до неожиданности, заставившей Григория взбодриться до возвышения себя в человека на воле, ставшего другом судьбы в руках самого Господа. Произошло это не без помощи Дворковича, засеменившего вдруг по коридору с воздеванием рук и странным возгласом азохен вэй. Он понял, что случилось событие,равного которому придумать было невозможно. На свет проклюнулась новая жизнь, самая беззащитная и самая непобедимая,самая беспокойная и самая надежная,самая уродливая и самая красивая, самая дешевая и самая бесценная. Жизнь, причастная рождением и к нему.
  Александра была уже на четвертом месяце беременности, когда решилась признаться, что хахаль из лагерной головки что-то заподозрил, заметив однажды, как выходила она из его конуры. Благо, тогда нашлось оправдание в виде упреждения Мелехова о переброске одной бригады на другой объект, переданное начальником лагеря через нее. Во второй случай, напуганная допросом по первому разу, она прихватила с собой отчетный листок, понадобившийся якобы в бухгалтерии. Потом он уехал в командировку, а по приезде объявил,что забрюхатела она раньше положенного срока, потому как на тот момент он был в Москве в ГУЛАГе, выбранный делегатом на съезд руководителей и снабженцев от Челябинских ИТК.Когда уезжал, у нее были месячные, приехал, их не стало,хотя он почти месяц перенимал опыт в подмосковных колониях. После осмотра у гинеколога, к которому тот ее послал, начальница медсанчасти объявила о сроке, и он кинулся лопатить блокнот с исчислениями дней их соитий.
  - Я чуть со страху не померла, - торопливо высказывала она, натягивая голубые под понижонку на бретельках казенные рейтузы и оглядываясь на дверь несмотря на то, что Григорий закрыл ее на ключ. Обеденный перерыв был в разгаре, освободив контору на людей. Поддернув ватные штаны и укрыв их длинным платьем из сатина, отливавшем синевой, она застегнула душегрейку и заторопилась. - Вижу, я забава для старика, каких у него было в барак не уместишь. Да мне все одно, каждый день тут как ожидание казни, а у того жидовская стерва на холке свое берет, мол, вынь да положь, когда и как. Бросилась вычислять сама, на первых случках и сбилась.
  Григорий накинул на себя стеганку жестким крылом, пробежался через раз пальцами по пуговицам. Спросил под короткий передых:
  - И что!?.
  - У него все по числам с часами, говорю. Сделал дело в своем кабинете, или не сделал, за стол с блокнотом и ручкой под рукой.
  - И что!?.
  - Ничего! Тоже такой, лишь бы себя ублажить, - машинально отбрехнулась она. - А душа до сей поры пустая, так и не проснулась.
  Григорий приподнял одно плечо и похмыкал в усы, понимая, что оправдания тут ни к чему не приведут,а любушку лишь раззадорят. Она молча согласилась с его внешним выводом, продолжив выкладывать подробности:
  - Слава Богу, на ум пришло оправдание, мол, месячные могут пойти и когда все схватится. Задержка с ними была, а тут вы голодные как раз объявились, могли что упустить. Он снова к соплеменнице, этой Мендкович, та сходу ляпнула - сбой. Мол, у русских баб бывает, потому как от роду на тяжелых работах. Советовала выкинуть меня из конторы и завести новую, да он ко мне успел прикипеть. Но стал следить чуть не за каждым шагом.
  - И как теперь? - не удержался Григорий от нового вопроса.
  - И что, и как, заместо интереса к моему положению. - не удержалась она от укора. - Я у тебя где?
  - Тут, - обвел он рукой конторку. - А где еще!
  - Вот именно, - женщина поджала губы. Справившись с обидой, мирительно бросила. - Ладно, давай переждем эту манию преследования, пока она утрясется. Потом сама приду.
  Встречи, грозившие обоим скорой смертью, или невыходом из лагерей пожизненно, продолжались ровно столько, на сколько решилась женщина, мстившая таким опасным образом за свое унижение. Но потом резко прекратились, отозвавшись через время глухим воззванием на бегу Дворковича к своему богу, обрадовавшего его мальчиком, еще одним и не на одну семью. Хотя родился не чистокровный еврей, а мемзер, от гоя ушедший недалеко. Да еще с казачьими кровями. Но велико было его увлечение наложницей, заставившее иудея убавить спесь,отметив это событие без подергивания носа с раструбами вместо обычных ноздрей. Григорий тоже отметил этот день лишним сухарем под свекольный чай, имея возможность добавить в него щепотку сахарина из припасов Старкова, не уставая искать момента для посещения палаты в роддоме. Тот объявился в виде проверки работы ремонтной бригады, направленной для избавления рожениц от сквозняков замазкой дыр в стенах цементным раствором. Пропустив обед в столовой, совпадавший с кормлением грудничков, он вошел в двухэтажный барак и подался по полутемному коридору к палатам, надеясь угадать нужную по чутью. Это оказалось не так просто, а у нянечек, шмыгавших вдоль и поперек, спрашивать было опасно. Кто-то знавший от кого родила Александра, мог шепнуть начальнице и та не замедлила бы оповестить о его посещении своего соплеменника. Но дьявол, делавший вид что его не существует, не дремал, подтолкнув навстречу ему Миру Зиновьевну в очках,превращавших ее глаза в острия шил.По слухам она еще с Троцким приехала из Америки и после провала миссии пророка осталась в России в качестве медицинского работника. Или негласного соглядатая, кто был в курсе всего.
  - Мелехов, кто тебя сюда напгавил? - Спросила она с шепеляво сильным акцентом одергивая белый халат,накинутый поверх темного пальто. - Газве у тебя есть пгаво покидать свое место и шастать по теггитории лагерья без ведома гуководства?
  Григорий вдруг почувствовал, что мозги оплетаются путаницей мыслей, не могущих уложиться в нужное русло. Он сдвинул шапку на затылок и расставил ноги, учуяв шаткость в теле.
  - Я это.., послал сюда бригаду по записке на ваше прошение, - сглотнул он слюну. - Вы доложили о сквозняках, я пришел проверить работу.
  - А кгоме тебя не нашлось пговегяльщиков?
  - Я снял бригаду с рудников, - нашелся он. - Хотя там она будет нужнее.
  - Нужнее кому, тем, кто копошится в штольнях? - Оплыла начальница, не ожидавшая ответа, выбросившего ее из колеи подозрения и перекинувшего в колею презрения. - Или тем, кто только нагодился?
  Григорий понял, что ему удалось взять ситуацию в свои руки. Сказал с оттенками грубости в голосе:
  - Мне все одно, лишь бы работа была выполнена, - добавил. - Эту бригаду ждут на другом участке.
  - Ой вэй из миг! - Криво усмехнулась Мира Зиновьевна, словно перед ней было нечто из-под пола, кивнула короткой прической по направлению одной из палат:
  - Там твой мазелтаф...
  - Не понял, - приподнял Григорий плечи.
  - И не поймешь, шлепег. Иди, куда я показала, - она улыбнулась калеными остриями шила. - Габотают они погано. Нитгаех, нахес!
  Дверь в указанную палату была плотно прикрыта, Григорий потянул на себя ручку, увидел сквозь щель кровати, застеленные серым бельем, на которых женщины кормили младенцев, укутанных в пеленки наподобие куколок к церковным праздникам. Под потолком ярко белели лампочки на длинных шнурах без абажюров,отбрасывая радужные кольца на бревенчатые стены с кустами пакли в пазах, казавшихся мохом. В одном из углов за сдвинутыми койками возились двое зэков с мастерками в руках, третий в стороне держал наготове ведро с раствором, стараясь согнать с лица неловкость. Еще двое размешивали в корыте песок с цементом, остерегаясь просыпать его, пока сухой, на пол из струганных плах. Григорий просунулся вовнутрь, бегая глазами по помещению, но все здесь было одинаковым, даже груди, оголенные на халаты с одной стороны. Они не возбуждали, разные по размерам и по обнаженности, а заставляли отводить взгляд под размышление, куда бы его приткнуть и на чем остановить. Он завертел шеей, подергивая щекой от мысли, что придется уходить не познакомившись с наследником, не перекинувшись словом и с арестантами, потому как не знал ни одного, а только выписал бригадиру наряд. Это была самоволка могущая потащить за собой вопросы по части зачем и почему,обязанная быть обрезанной как можно короче И вдруг от противоположного штукатурам угла донесся ласковый,едва слышимый голос без слов с короткими между буквами паузами. Григорий подумал, что так какая-то женщина баюкает ребенка после кормления,чтобы он мог получить материнского тепла в достатке. Повернул голову туда и враз дыхание застряло на середине горла. На него в упор смотрели миндалины глаз, бывшие голубыми, покрупневшие и потемневшие до дымчато синих чернослив по осени. Почувствовал спиной дверной косяк, подумав о том, что его повело и дверь может открыться. Подавшись вперед, сунулся в образ малыша на ее руках, светлый лицом, улыбающимся по сытости, и снова споткнулся дыханием, затаив его на как есть. Так продолжалось до тех пор, пока слуха не коснулась то ли эта мелодия, то ли любовь в словах для дитя. Григорий приподнял голову, снова увидел осенний сполох, принудивший его придти в себя, качнувшийся сперва к зэкам, а потом к роженицам на кроватях. Толкнул дверь, вываливаясь в коридор навстречу нянечке с полотенцем через локоть, переставляя валенки как пеньки от сосны, ошкуренной на все ветки. Надо было пройти мимо регистратуры, не повстречавшись с Мирой Мендкович, умевшей возникать там, где ей было нужно...
  
  В коридоре послышались голоса. Они возникли внезапно, как бывает тогда, когда два человека встретились на точке, удобной третьему лицу по причине,что короткий разговор завелся сходу на тему, затрагивающую и его судьбу. Григорий отложил перьевую ручку и навостряя слух повернул голову в ту сторону. Но диалог как начался на резком взлете, так и спикировал вниз, не прояснив ничего кроме того, кому принадлежал. Шаги одного из собеседников продолжились по коридору на выход из конторы, второй потянул ручку двери на себя. В комнатку вошел Болотов в бушлате, не стеганом в отличие от телогрейки, зато с длинными полами.
  - Здорово ночевал, казак, - с порога поприветствовал он хозяина, зная о его расположенности к родному гутору.
  - Слава Богу, - ответил Григорий, приподнимаясь со стула и протягивая руку. - Давно тебя, Евграф Спиридонович, тут не было.
  - Чтобы лишний раз попасться на глаза кума? - ухмыльнулся тот, придвигая стул к себе. - С меня достаточно недельных докладов ему по процентам от работы бригад с отчетами по передовикам.
  - На то ты и поставлен, чтобы начальство не задерживало с выпуском их по УДО.
  - Ну так, Мендель всунул мне сейчас список таких с вычеркнутыми фамилиями. Мол, их крутые планы больше схожи с приписками.
  - Благодетель, твою дивизию, - ругнулся Григорий. - Работяги пашут не за страх, а за совесть, чтобы поскорее выйти отсюда, а у него везде приписки.
  - Просил тебе передать, если еще раз отправишь шестую бригаду вместо рудников на ремонт бараков, он займется тобой вплотную, - упредил собеседник. - Шел как раз к тебе, да столкнулся со мной.
  - От... сука жидовская, - не удержался снова Григорий. - Я избегаю его как сатану, а его быдто сладким до меня тянеть.
  - Подмечено верно, он и есть из молодого сатанинского племени с обостренным на гоев чутьем.
  - Догадывался. Но значения не придавал по причине жизни в своем казачьем укладе и с верой в наше будущее.
  - А может, причина другая? Мы все поклоняемся творению, и даже восхищаемся им в зависимости от того, что оно нам несет, а не самому творцу, остающемуся чаще в тени.
  - Не понял тебя, Евграф Спиридонович.
  - Вот именно, Григорий Пантелеевич, а надо смотреть всегда в корень,тогда ошибок было бы куда меньше, - Болотов оглянулся сначала на дверь, потом расстегнул бушлат. - Например, в России произошла революция с Гражданской войной, и все мы увидели результаты дикости, не додумавшись поинтересоваться, кто это замутил, не понеся наказания. Ведь отвечать пришлось нам, а не тем, кто отправил на тот свет миллионы жизней, хотя хоронили мы не только незнакомых людей, но и самых близких родных? - Он снова посмотрел в сторону двери - Ты знаешь, сколько людей потеряла Россия за годы ее перековки из империи в социалистический концлагерь?
  - У кого бы за то было прознавать!
  - Все так, эти сведения засекречены до сей поры и на долгие годы вперед. Но я тебе скажу: от сорока до шестидесяти миллионов человек.
  Григорий откинулся назад, начиная осознавать, что собеседник решил заострить его внимание на том, над чем он не задумывался по настоящему.Оно всегда было далеко, не выпираясь наперед.
  - Все жертвы на совести их кагала. Я поясню проще, - бывший царский офицер бросил локти на стол. - Допустим, тебя наградили шашкой из булатной стали, ты восхищаешься клинком не ведая про мастера, отковавшего ее. Или купил в магазине папаху из серебристого каракуля, а кто ее удачно сшил не знаешь.Твоя жена взяла, наконец, у продавца ковер с джигитами, крадущими невесту, и запомнила только продавца, но не художника, нарисовавшего картину, и не ткача, соткавшего его по ней так искусно. И так далее.
  Григорий продолжал молчать, кривясь на щеку, признавая,что открытое собеседником редко когда имело для него значение.
  - Ты спросил меня про сатанинское племя?
  - Да. Но ты настроил думать за другое.
  - Оно в том числе.
  - Тогда послухаем.
  Болотов положил папку перед собой, не раскрывая ее и прикидывая что-то в уме. Затем кинул взгляд на солнце за решеткой окна, зависшего за обед. И заговорил:
  - Сатана после раздела с Богом сфер влияния призвал к себе племена хебраев и обратил их внимание на Вавилон в земле Сеннаар в Месопотамии. Это южная часть нынешнего Ирака. Привлек и другие племена с тем же языком, предложил, мол, это самое высокое место на земле, если построить там высокую башню, можно добраться до чертогов Бога и самим стать хозяевами Вселенной.
  - Это из Библии?
  - Из нее, прописанной не божьим якобы народом, а шумерами, вавилонянами,халдеями и греками с приписками от египтян. Это общее творение древних народов, иудеями лишь неграмотно переписанное и присвоенное себе
  - Я про то слыхал, а еще умные люди говорили,что какую-то теорию относительности придумал не ихний Эйнштейн, а другие ученые.
  - Верно, теорию относительности вывели американец Фитцджеральд, англичанин Лоуренс и француз Пуанкаре. Эйнштейн списал ее с журналов и принес в научный комитет. Над ним там посмеялись, посоветовали списывать без ошибок, но Пуанкаре, присутствовавший при этом, дал ему по морде.
  - Правильно сделал, - согласился Григорий.
  Болотов ухмыльнулся, глядя на то, как он замотал головой, стараясь унять возмущение. И продолжил:
  - Но дальше по нашей с тобой теме. Начали они строить,забрались уже выше облаков до Всевышнего осталось рукой подать.Господь посмотрел на беспредел на его глазах и разделил им один язык на множество. Строители перестали понимать друг друга, и башня рассыпалась.
  Григорий помолчал, затем спросил:
  - А другие племена эти хебраи под себя не загребли?
  - Они разбрелись по миру со своими языками, всего около семи тысяч. Зато сейчас евреи стремятся вернуть народы в прошлое, в том числе русских, чтобы поставить во главе всех богов своего Иегову, а себя пристроить в качестве новых Иисусов, передатчиков его воли, - Болотов постучал ладонью по столу. - Сохранив при этом два своих языка, идиш с ивритом. Идиш на основе немецкого диалекта, иврит новый.
  - Бардак, а не языки, индюки складнее курлычут, - уверенно сказал Григорий. - А вот у русских навродя сложилось, столько народностей, а все норовят гутарить по русски.
  - По английски гутарят, как ты выражаешься, еще больше, они в свое время держали в колонизации едва не половину мира, мы всего одну его шестую.Но, время покажет, - Болотов придвинул к себе папку. - Я вот по какому поводу, твоего друга надо продвигать на досрочное освобождение, здесь Прохор долго не протянет. Подпиши документ о переводе его пока в хозчасть, я тут пометил, а потом надо разобраться со старыми нарядами. Они в порядке?
  Григорий покосился на полку с пухлыми томами документов:
  - Я в них забыл, когда заглядывал, - ответил он. - Разве сделать какую ни то справку, для бухгалтерии.
  - Ну!?.
  - У них же отчетность.
  - По зарплате. А сведения по работе, на каком участке и кем, у тебя. Сколько лет он уже на лесоповале?
  - Поболе десятки.
  - Я подошлю из наших, чтобы разобрались.
  Весть о том, что Жаймал умер в больничке от заражения крови настигла Григория перед входом в барак, заставив его задержаться у двери. Поздний вечер нагнал на небо мелких звезд, усеявших его синеватыми конопушками, в том числе узкий еще месяц, светивший пока под себя. За дверью было заметно метание кодлы блатных во главе с Елмасом, готовых принять Прохора, бывшего на подходе, в "коробочку", а после ее разбега он остался бы лежать на полу без движения. На улице уверенно темнело, его бригада торчала на шмоне в воротах, за ним последовала бы вечерняя перекличка с вычерком из списков умерших и погибших на работах.Закурив, Григорий огляделся вокруг и только потом прошел по коридору из урок к своим нарам, скинув бушлат, завернул к месту Прохора. Нашарив в досках заточку и сунув ее за пояс так, чтобы была видна деревянная ручка, снова вернулся на улицу,отсекая за собой угрожающие всхрапы. Наконец в толпе зэков показался Прохор, увидев Григория, ускорил шаг.
  - Сполох? - дохнул он ему в лицо.
  - Жаймал пошел топтать зону на том свете, - Григорий пропустил всю группу и, подтолкнув его вперед, потащил заточку из-за пояса. - Иди первым, я пойду за тобой.
  - Не выйдеть, - уперся было тот, потянувшись рукой к ручке заточки. - Это моя забота, ты тут левый сапог на чужом плетне.
  - Иди, сказал, а то дале поскачешь без правого,- оттолкнул его Григорий. - Когда войдешь, пригнись шапкой.
  Прохор переступил порог барака и сразу осел вниз, пропуская над головой росчерк жала в руке друга, дотертого наждачным камнем до полировки под охотничий нож. Если бы кто из блатных надумал сунуться к нему с предъявой, он завис бы шеей на его кончике. Но кодла только хотела захлопнуть коробочку у двери, чтобы отнять у жертвы всякую свободу, после чего блатные протащили бы ее к середине барака и там кончили бы для демонстрации результата своего могущества. Виновного в таком случае искать было бы бесполезно. Григорий нависал над другом коршуном, скалясь крепкими зубами и хищно раздувая горбатый нос, и тот под ним пропадал как будто без вести. Эмоции на озверелых лицах блатных, не ждавших такого оборота, пришли в замешательство,накрывать второго казака вместе с первым они не горели желанием по причине признания его Слонком уважаемым зэком. Но упускать жертву из рук было для них равносильно поражению.Они двинулись за обоими толпой в ухвате под случай удобного момента, и замерли на месте, остановленные плотным рядом политических, обложенные со всех сторон мужицким стервозным ожиданием кровавой развязки, на отбой которой они не решились бы никогда.Григорий проводил друга до нар, передав его под офицерский надзор, сунул заточку за пояс и направился в угол барака к месту Слонка. Тот покачивался в мусульманской позе на нарах, укрытых роскошью из серого солдатского одеяла шинельного сукна, пряча за дряблыми веками досаду по неудавшейся мести. Рядом с ним напряглись несколько зэков из отказников на режим с загоном их тем в малый или в большой изоляторы. Но Слонок не стал дожидаться обращения к себе, он встретил Григория морозным оглядом под скрипучий голос:
  - Провел?
  - Это мой земляк.
  - Он убил Жаймала и должен сдохнуть.
  - Он стоял на своей защите, - жестко указал Григорий кулаком в пол. - Не тебе выносить ему приговор.
  - Казак, ты наглеешь, атаман здесь я.
  - Атаман - казачья должность, а ты тут пахан.
  Слонок будто отошел от вечного кумара, встряхнувшись иссохшимся телом, он вперся в него проясненными глазами, не мигая под маску лица. Цветные замерли в ожидании ответа,готовые на любое действие. Вор в законе не спешил с разрядкой напряжения, продолжая протыкать собеседника зрачками. Григорий не уворачивался, понимая, что любое его движение будет рассчитано как поражение, лишь на виске забилась жилка, дававшая знать о себе и при конных атаках.Поодаль окаменел Болотов, продолжавший с одним из бывших держать в узде Прохора, к нему теснились остальные, успевшие скинуть бушлаты с телогрейками, разминая костлявые пальцы. И уже за ними терзала в карманах заточки кодла блатных из "корзиночки", расплетенной Григорием на входе. Слонок разорвал губы, успевшие спаяться воедино, зацедил сквозь них так, чтобы каждое слово дошло до ушей свиты:
  - Жаймал стоял на коронации.
  Григорий понял,что говорить с вором о чем-либо после этого сообщения бесполезно, казах был лидером у азиатов,признавших за своего Слонка лишь по причине сходства его с ними.Так было в казачестве,когда атаманом становился калмык, представитель нации монголов, хохол или даже кавказец,правда,не верховным, но одного из юртов. Трон Слонка держался к тому же на авторитете русских, снискавших среди азиатов уважение правдивостью с одинаковым ко всем отношением со времен империи. Их было немало вокруг него. Но прежде чем отойти от нар, он упредил:
  - Ответ будет одинаковым.
  Слонок сощурился куриными веками:
  - Подумай о себе, казак, - жестко бросил он. - За тебя мстить будет некому.
  Григорий кинул руку на рукоять заточки:
  - Заматерел ты, Слонок! - он чуть подался вперед. - А если твои нары останутся пустыми?
  Вор побледнел от неожиданности, заставившей его упереться глазами в одну точку. Но Григорий еще не высказался до конца:
  - Навроде ты забыл, что я не под тобой! - Напомнил он со злой усмешкой,усмотрел, как придвинулся к нему плотный ряд политических. - Могем помочь их опустошить.
  Слонок ужался телом и лицом, стараясь не кинуть лишнего взгляда на псов, готовых завыть от бешенства. Они помнили войну с политическими, когда те натягивали их худобные тела как перчатки, оказавшиеся тесными,на что попало под руки, не давая позабавиться заточками, отобранными на приемы, ими не знаемые. Мало того, их было больше нежели блатных, способных давить мужиков с учеными, химиками и другими культурниками, отбившимися от любого стада.Цветного или серого как мышь. Вор поднял наконец голову с большим носом и выдавил из себя одно слово:
  - Иди...
  Григорий понял,что с этого момента его жизнь повисла на волоске тоньше женского, крепкого только в пучке на затылке. Но страха не испытал, будто успел насытиться вместе со светлым по детству с молодостью и самым темным по взрослости, укрывшим ясную поначалу дорогу, вдруг вильнувшую в топкое болото без твердости даже под кочками,шаткими как поганки под ногой.Надломилась она под сапогом как прибрежная камышина, крепко-костяная на вид с ощупью, ломкая на деле, не приведя к взлету под золото,а уткнувшись в закат под остывающее железо, сунутое кузнецом снова в горнило печи с поддувалом. Да когда бы ему было воспылаться, ежели пришла пора самому накидаться кувалдой на что ни попадя. Как уже было на до се вражеское. А ее как раз отобрали под мнимую оплату за то светлое прошлое...
  Утром Прохор не встал с деревянных нар под крестьянские полати, разметывая с кряхтеньем портянки во все стороны, хотя ночь была неспокойной для большинства зэков, давшей отбой запоздало. Он лежал мертвый с заточкой, торчащей из груди указательным пальцем.
  Остаток зимы и всю стыло слякотную весну Григорий проходил в надзоре блатных за каждым его шагом, несмотря на упреждение Болотова,имевшего значение у зоновского кума, распечатать кодлу разметом по другим лагерям, которых на Урале было как в Магаданской пустони с живыми в мерзлоте лишь полярными мышами с питанием в том числе остатками мамонта. Настроение после убийства Прохора не поднималось, от полного падения удерживаемое встречами с Александрой, успевавшей разнести бумаги по кабинетам, накормить ребенка в лагерных яслях, обобрав с него кучи клопов, вонючих и красных от насосанной крови.Усладить Григория и перехватить чего самой Благо, встречи были раз в полмесяца,хотя тревога оттого для обоих не становилась скромнее. Женщина, наглядевшись на жутковатые тельца детишек, мрущих от клопов с болезнями как в эпидемию, спала и видела первенца далеко от этих мест, закидывая родных письмами с просьбой забрать его поскорее. Но передавать их на воспитание родственникам можно было только после исполнения им половины года. Дворкович, не спешивший переходить на повышение по работе ближе к столице по предложению из сталинской Москвы под еврейским стальным колпаком, успокоился на внешность, не избавляясь внутренне на подозрение, и не загоняя Григория в соловьиные места с ходками на Большую землю при гребных лодках в зависимости от погодных условий. И то в разгар странного лета,не совместимого с названием тех мест.Ребенка он видел в момент, когда Александра передавала его матери, приехавшей из Подмосковья. Благо, летнее тепло дозволяло провезти мальца через половину России, не опасаясь за сквозняки. Пожав при осмотре плечами, он одарил тещу скудной суммой денег, не сказав ни слова по поводу окрещения его славянским именем. На том истощавшая любовницу дурнота кончилась, перейдя в фазу накопления сил. Вскоре она объявила о задержке месячных, опять в момент отсутствия насильника над женской гордостью, начавшего совершать любовную связь с ней через тряпочку, как было принято у ортодоксальных иудеев. Избавиться насовсем от подружки по рабочему дивану у него не доставало доказательств, принуждая пропускать обеденный перерыв и заставляя обходиться солдатским пайком.Возрастная ревность на то и прозывалась возрастной, что возрастала с возрастом, делая человека иногда невменяемым. Но тогда и Саша резво скакала в столовую,потом к ребенку со свежей прибавкой в аккуратных грудях Ладная она была, схожая фигурой с магазинной куклой из новомодного материала, гладкого на ощупь.
  Напряжение в бараке между двумя лагерями нарастало снежным комом, перейдя в фазу скорого устранения в том числе Григория, друга Прохора, "усладившего "Слонка БУРом через болотовские связи. Молодой опер и сам любил проводить профилактику, выбирая время, наиболее плодотворное для блатных в виде вливания в зону нового пополнения. Особенно летнее, когда наплыв родных, скудный зимой, становился схожим на паломничество в святые места,вызывая подозрение у лагерных начальников на угрозу государственному режиму. Многие отказывались от страдальцев или под давлением общественности, или из опасения подпасть под статью самим. Но жизнь показала, что народ чтит национальные традиции будь то религия, посрамленная советами, или уважение к близким своим людям, не меньше веры в коммунистическое будущее, за которое он не уставал ломать хребты на стройках под планы ленинского ГОЭЛРО со сталинскими замыслами под лозунгом"догнать и перегнать"западные страны по всем показателям. Включая Америку, начавшую вместе с манкостью настревать у него в зубах. Но... евреи подкинули идею, зная о том, что человек идеей только и жив, ее надо было осуществлять. Или истреблять.
  Август подоспел на еловые шишки с молочными еще зернами в колючих родовых торбах на ежевику с морошкой, на малинник, неожиданный в глухом углу леса, до которых не добрались медведи. Это была основательная прибавка к похлебке из прошлогодних овощей,половина из которых красовалась гнильцой.Пришла пора арестантам повторить за вождем слова о том,что "жизнь стала лучше, жить стало веселее".В подрадостный такой как бы момент Александра,собираясь исчезать из конторки Григория, объявила о том, что ее занесли в список по условно досрочному освобождению. Она всегда оставляла самое главное на последок.
  _ Заслужила, штоль? - нахмурился тот, гася на корню мысли о ее утехах со снабженцем.
  - У этого жирного изверга опилок под жопу не выпросишь, так и стелешься под ним на доски топчана с цветным коленкором, - сфыркнула она с бровей светлую прядь. Выглянула за дверь, оставляя ее как есть. - Зато кресло себе добыл из какого-то имения с мягким верхом под пышное свое седалище.
  - Тогда за какие заслуги?
  - Беременная я, уже шестой месяц пошел. Или тебе все одно!
  - От кого! - ляпнул Григорий, не подумавши. И смущенно зашмыгал носом.
  - От того! Тот хоть ревнивый, а у тебя в душе вовсе пусто.
  - Брешешь, не все одно, потому и спрашиваю.
  - Не брешу! Ты на мою любовь так и не проклюнулся, - возмутилась она. Пояснила как могла. - Не от тряпочного, нашарился один сыч, казак тутошний.
  Григорий переступил сапогами, потянулся рукой к щетине на щеках. Затем подался было к женщине.
  - Не надо, я ухожу, - упредила она.
  - Совсем?
  Александра улыбнулась, гася грусть в глубине зрачков. Ответила с ожиданием в голосе чего-то светлого с оттенками тревоги:
  - Как суд решит.
  - А когда он будет?
  - Намечен в конце месяца. Сперва по досрочникам из стахановцев, потом по нам, у которых беременность под полгода и по второму разу.
  - Это когда не до абортов!
  Она молча кивнула, думая о чем-то своем. Григорий обернулся на окно, за решеткой высилась та же вышка с часовым из нацменов со штыком над фуражкой с малиновым околышем. Откашлялся:
  - Отдаляисся ты...
  - У меня осталось одно светлое пятно, на него и молюсь.
  - На волю?
  - Не на тебя же!
  - По твоему, не оправдал?
  Она снова промолчала.
  - Что сказать, доказывать тут нечего, - покривился он. Поинтересовался, хрипло и не оборачиваясь. - На том расстаемся?
  - Боюсь, - призналась она. Повторила. - Теперь боюсь. Но... приду.
  Слонок отсидел три месяца и снова занял законное место в углу барака на шконке
  без претендентов на нее. Шмон, проведенный вертухаями за несколько дней до его появления, выявил арсенал заточек с бритвами, привезенных в том числе родными с воли. Стало ясно, блатные давно готовились к войне с политическими, они ждали слова авторитета в лице Слонка, чтобы утвердить на зоне ослабленную было свою власть. Все понимали, что резня начнется со дня на день.
  В один из вечеров, насыщенных тревогой, к Григорию подтеснился заключенный из касты мужиков. Тронув за рукав робы, указал глазами на выход из барака. Тот понял, что он зовет его не по пустому и не на встречу с блатняком, могущей оказаться последней, в его глазах не было страха иуды, продавшего себя за тройку грошей. Сунув заточку Прохора за голенище сапога, он молча последовал за ним. За дверью мужик кивнул на угол барака.Зона готовилась после развода бригад к отбою, опустев и на сэвэпэшников, легальных иуд от кума. Осмотревшись, мужик зашептал, приблизив к Григорию небритое лицо:
  - Я знаю, кто замочил твоего Прохора.
  - Кто? - натянулся тот нервами.
  - Елмас, он был правой рукой Жаймала.
  - Ты это сам видел?
  - Я тогда не спал, - мужик придвинулся ближе, повторил, не отводя широко расставленных глаз. - Все спали, а я посылку получил. Не все им до выскреба дна.
  - И что Елмас?
  - Он подкрался к твоему другу уже перед побудкой, на карачках по проходу и между нарами. Отвернул накидку, потом потащил из-за пазухи заточку и ударил его в грудь. Тот успел лишь головой дернуть.
  Григорий напряг скулы, он не терпел Елмаса, вертевшегося как и Жаймал обезьяной под Слонком в надежде дойти до смотрящего,хозяина от воров в своем Фрунзе, малом городке, не ведавшем о них со дня основания. Но если кто хоть раз попадал в блатную кодлу, он не мог выбраться из нее прежним человеком, поверив во власть над всеми и в золотую жилу в виде легкого бабла в их гладких пальцах, выпаренных в горячем молоке для проскальзывания без зацепок в карманы граждан.
  - И он не сполохнулся? - спросил Григорий, знавший о родовой настороженности казаков, не раз спасавшей их от смерти.
  - Как тут-же помер. И киргиз не сразу отпрыгал на свое место, все держался за ручку заточки, - подтвердил собеседник. - А может, шевелил ее. Я повинил грешным делом ночники под потолком, в тумане и то больше разглядишь.
  - Долго ж ты молчал...
  - Страх, он кого хошь без смерти в могилу утянет, - признался тот.
  Григорий переступил с ноги на ногу, почуял под коленкой ребро стального самодела в голове мелькнула мысль о том,что от сумы да от тюрьмы не убежишь.Судьба словно нарочно подталкивала к моментам, острым как взмах шашки, от которого увернуться можно было только отключаясь умом. Машинально, с внутренним наитием, неизвестно откуда возникающим, бывшим через время самым верным. Оглядев еще раз угловатую фигуру мужика, упредил:
  - Ты об этом больше никому, - придвинулся он ближе. - Сказал раз, на том конец.
  - Дык, понятное дело, мы не двое на весь барак, - ужался тот. - Пойду я, за тобой тоже никак слежка.
  - Ступай, успокоил ты меня.
  На утреннем разводе начальник лагеря объявил о введении чрезвычайного положения на территории зоны по причине пропажи из кладовки части колюще режущих предметов найденных при шмоне в бараках, готовых для отправки в качестве вещественных доказательств в управление лагерей в Челябинске. Кладовка, замкнутая на мощный замок, находилась позади конторы на виду у часового на вышке, но тот, видно, отвлекся на посту. Ко всему кто-то из сексотов упредил Менделя о начале войны между блатными и остальными зэками, и тот поспешил к хозяину с докладом. Бригады готовые уйти на работы, подверглись тотальной проверке с выворачиванием наружу стелек в сапогах и прощупыванием швов на трусах. Григорий видел, высматривая из окна, как полуголые зэки жались друг к другу костлявыми фигурами, дожидаясь приказа на одеваться и не спуская глаз с вещей, разбросанных вокруг. Грубый шмон породил толчею в рядах с разборками по белью, с намеком на продолжение их за территорией лагеря, могущих привести к групповому побегу. Но никто не собирался отправлять зэков на работы, после обыска на площади начался повторный шмон в бараках с вытряхиванием нутра из подушек,с выворачиванием досок из нар. Григорий дотянулся до голенища сапога за которым была упрятана заточка. Он как чувствовал наставший день добром не кончится,потому что угол Слонка всю ночь был непривычно тихим в отличие от картежных, когда вопли игроков были способны воскресить мертвых. Но не зэков, ломавших себя на работах даже во сне. В бригадах нарастало недовольство, арестанты потребовали шмонать и блатных, жирующих за их счет без выводов на лесоповалы. Мало того, каждый потерянный день отдалял от свободы, не давая выполнять и перевыполнять планы. Цветные указывали им на то, что трогать воров обойдется себе дороже, они могут после кумовского шмона устроить свой с отбором последнего. Разладом воспользовался Слонок, вдруг отрезвевший от кумара, он собрал блатных и объявил о том, что поднимает зону. Вертухаи с приданными им солдатами внутренней службы ринулись было вырывать его из толпы блатняка, чтобы закрыть снова на три месяца в БУРе, но к тем уже спешили на помощь кодлы из других бараков. До подачи команды на расстрел восставших оставались считанные мгновения, когда начальник лагеря принял решение вывести солдат с сотрудниками внутренних служб за пределы зоны, оставляя ее в руках воров, начавших с разборок с виновными и с установления своих порядков. Конторские бросились к воротам, начальство защелкало затворами пистолетов, выражая решимость стрелять в первого на пути, за ними побежали вольно наемные. Последний из них прошаркал обувкой из глубины коридора, но обернуться и прознать за него у Григория не было желания. Он смотрел на бегство, похожее на крысиное из хлебного амбара, когда санитары пришли их травить, думал о том, что пережить Прохора теперь придется не надолго, стоит лишь выйти из здания и прибиться к политическим. Елмас наверняка ждет его со сворой нацменов, признающих из русских одного Слонка. Тот давно стал плясать под их дудку, уверенно умирая от наркоты, но продолжая выдавать себя за хозяина зоны, способного перевернуть ее с ног на голову. Выпрется вперед хоть тот же Елмас, и блатная кодла подчинится ему. Кончился русский народ, сметавший когда-то царские войска со своего пути, признавая за царей казаков Стеньку Разина или Емельяна Пугачева. Нынче он стал способен не на революции, а на рекорды по всем направлениям, хоть на заводах, хоть на кондитерских фабриках или номенклатурных тех же должностях, приписные в повальном большинстве.Зато с наградой на выпертую грудь.
  Григорий пошарил по конторке глазами, затем переместил заточку из сапога за пояс на случай стычки с бандой блатных, хотел было сам сделать шаг навстречу своей судьбе, когда кто-то ткнул его под локоть. Он повернулся назад и оторопел от неожиданности, разглядев в полутьме Александру.
  - Ты как не со всеми? - спросил первое, что пришло на ум.
  - Замешкалась в кабинете у начальника лагеря, - заторопилась она. -Наших погнали в женский лагерь, а я еще убиралась. - Мотнула головой. - Никто к нему больше не заглянул...
  - А кто туда полезет! - вскинулся он. Схватил ее за куртку. - Скачи на пост, пока воры не подмяли зону. Тебя там знают.
  - Знают.., - она сунулась лицом по направлению к окну и сразу обмякла. - Там уже солдаты с оружием. На вышке, вон, гроздьями свесились.
  - Успеешь! - гаркнул он, отшвыривая женщину от себя. - Скоком, сказал!
  - А ты? - успела она обернуться.
  - В намет.., твою мать!
  Контора опустела, наливаясь непривычной тишиной, приткнувшейся к тяжелой темноте из-за отключения света.Во всем здании белел лишь вход в коридор со стороны зоны, в него заскользнула сухопарая фигура, заставив Григория потянут заточку из-за пояса.
  - Григорий Пантелеевич? - позвали от входа. - Ты еще как!
  - Здесь я, - отозвался он, признав по голосу Старкова.
  Тот подобрался на ощупь ближе, разглядев его под свет из окна, завертелся на месте. Полувопросил:
  - Все чины разбежались!?. - передохнул. - А тебя, что-ж, забыли?
  - Так я им нужон, - буркнул Григорий.
  - Пойдем, - Старков завернул снова к выходу, бросив через плечо. - Болотов тебя не обнаружил, а я догадался.
  - Без меня никак? - заторопился и Григорий. - А ежели всем тут отсидеться? Дверь замкнуть, а на окнах решетки.
  - Они громят уже все, и замки не спасают.
  - Ты знаешь, как отбиваться?
  - Спайкой, круговой обороной, - Старков спрыгнул со ступеней крыльца на пятачок земли, притоптанный под ними. - Ты казак, тебе и наше доверие.
  Возле бараков уже возгорались первые стычки между политическими и мужиками, натравленными на них ворами с призывом добить недобитков. Мол, они позанимали лучшие места, пролезая в бригадиры, становясь в конторах нарядчиками с разбросом работ по бригадам. Отпускать их стали по УДО в первую очередь, как специалистов. Блюхеров пустили в расход, а этих законсервировали. Если Сталин расстреливал врагов народа без разбора, то теперь нате вам, пожалуйте на выход, поднимая для мужика через то освобождение нормы выработки. И не было силы переубедить его в обратном, потому что жил он по природному, лукавства не знавшим,потому верившему во все без оглядки, не в силах извильнуться куда целинными мозгами.
  Они сумели добежать до своего барака, лавируя между мятежными толпами, бравшими направление к запретной зоне и к воротам в лагерь. Никто не обращал внимания на нацеленное на них со всех сторон оружие, вдруг переставшее быть опасным. Это был взрыв надежды, не сумевшей оправдать себя за многие годы отсидки одних за ведро зерна, других за слово, слетевшее с языка как на детских салазках. Но сроки за привычки, обычные во времена империи, оказались похуже опричнины Ивана Грозного с отрубанием непокорным голов и мстительного татаро годуновского крепостного права на три столетия вперед. Вылилось все это в виде кабалы мозгов с поиском избавления от нее не наказанием истинного виновника, а того, кто был поближе.
  Их заметил уже на подбеге Болотов, указав рукой, что надо бы обежать кодлу воров занятых пока собой. Оба так и сделали, косясь на сверкание заточек в их немалом кругу, готовых заплясать над головами. Григорий втиснулся в группу своих, начав искать место, крепкое на оборону, одновременно оценивая возможности противника. Блатные успели объединиться с цветными, толкая мужиков на решительные действия, указания звучали из окружения Слонка в несколько человек, среди которых мелькала круглая голова Елмаса в "сталинке" с большим на вынос козырьком. Он тоже держал Григория на виду, готовый затеряться среди мужиков с ответной местью. Но те как всегда ждали манны небесной под других дуроломов, которых не находилось. Они не взъярились как след, чтобы начать крушить все подряд, заводя себя пустобрехом и продолжая топтаться на границе с политическими. Этим хотел воспользоваться один из бывших комиссаров третьего ранга, выступив вперед, он поднял руку с призывом ко вниманию. Но Григорий оттащил его назад:
  - Ты кого хочешь уговорить? - жестко спросил он.
  - Мужики должны опомниться,- запротестовал тот.- Мы плохого им не делали.
  - Ты для них остался белой костью с голубой кровью, - навострил Григорий черные зрачки. - Об этом им напомнили те же блатные.
  - Они про то давно забыли, - насторожился комиссар. - Мы стали равными с ними уж двадцать как лет назад.
  - Никогда мы не будем равными,иначе нас не звали бы политическими,а их мужиками, - Григорий оглянулся вокруг, заметив внимание на лицах людей, окруживших его, пояснил. - Любое наше слово будет воспринято ими как оправдание себя и приведет их к еще большему ожесточению.
  - Истинно так, - согласился Старков за его спиной.
  Бывший комиссар приподнял плечи и пробормотал:
  - Тогда что остается делать?
  - Ничего! - грубо оборвал его Григорий. Повысил голос, чтобы услышали остальные: - Как только мужики качнутся в нашу сторону, надо бить их со всей силы тем, что у нас в руках. Ежели палка, то не по бокам головы, а посередке, тогда черепушка просядет с нажимом на позвонки, и мужик упадет наземь.
  - Это как такое возможно!
  - А так, без пояснений. А если в руке заточка, бей не сверху, а с поднизу, тогда удар верней и сильней.
  Послышался гул вперемежку с восклицаниями:
  - Верно говорит.
  - Это казачьи приемы, про них не читалось в юнкерских корпусах.
  - Для народных выступлений они были в самую пору.
  - Эти приемы и в войну были хороши.
  Григорий повернулся к своим и набрал в грудь воздуха:
  - Слухай команду! Кто помоложе, выходи вперед для встревания в драку первыми - он провел ладонью мнимую черту перед собой, наблюдая опустение первого ряда на зэков за пятьдесят лет. Крикнул еще приказ.- За ними на расстоянии в полтора метра пойдут старики для помощи перворядникам на случай их замешки в обороне и с зачисткой от врага, просклизнувшего промеж молодых.
  Шум на площади перед бараком начал утихать как перед бурей, готовой накрыть оба лагеря смертельным валом, подминая под себя и культурников с пожилыми зэками, мечтавших остаться в стороне. Григорий расстегнул полы робы,привычно бросил руку на левую сторону пояса, охватывая пальцами рукоятку заточки. Он понимал, что Слонок решил за счет кипеша против порядков на зоне посчитаться с врагами народа Тем более, восстание зэков скорее всего было спланированным вместе с начальством колонии, ощутившим вдруг на себе, что властью придется делиться. Первую скрипку в этом сыграли три еврея на всю зону, подкинувшие ему древний принцип разделяй и властвуй, для них являвшийся главным при захвате мира. Он снова выискал Елмаса в черной массе заключенных, и когда она стронулась с места, дал отмашку своим на начало сближения. Мужики напирали яростно, разбрасывая кулаки с зажатыми в них камнями во все стороны,если бы политические дрогнули, они праздновали бы победу. Но позади них стоял не пламенный Троцкий с обещанием каждому помещичьего надела с пышногрудыми девицами в господскую постель, со стадами скота под присмотром этих же помещиков, а вор в законе с дыханием на ладан в окружении жидкой кодлы нахлебников. Первые ряды дрогнули, теряя камни, создавая для себя ловушку из встречных натисков, продраться между которыми не представлялось возможным. Они падали под ноги и своим, и врагам народа под ударами палок по головам, громоздя мешанину из тел, через которую скоро нельзя было пробиться. Если бы политические пустили в ход заточки,которых у них было наперечет,началась бы иерихонская бойня с воплями и проклятиями вместо рева труб, с лужами крови на земле, скользкой как лед на реке. Но те не забывали, кто перед ними, надеясь на послабление и с их стороны. Призрачное, как всегда под чужое руководство.
  Григорий рвался к шайке воров по грудам тел, не спуская с Елмаса раскаленных глаз и не выдергивая заточку из-за пояса, чтобы не оставить ее в каком человеке. Он не заметил, как оторвался от своих, сцепившихся с мужиками, зная, остановить беспредел другим путем не будет возможности. Понимая и то, что киргиз не был ответом на все беды. Вперед толкала месть за Прохора, верного друга в течении нескольких десятилетий, так нелепо погибшего не на войне, а от рук презираемых в казачьей среде уголовников, порожденных второй от добра частью. И когда снова нашарил сталинку Елмаса, пришла очередь заточке выскользнуть из-под ремня, чтобы закрепиться в кулаке. Обоих разделяли несколько зэков, ужатых в толпе селедками в бочке, втиснуться между ними было почти невозможно.Блатной тоже узрел Григория косыми глазами, оглянувшись на своих, оставшихся стоять на пятачке, перекосил скуластое лицо, посеревшее от потери уверенности. Но отступать, тем более звать на подмогу было поздно, и он заблажил на своем языке,заставив зэков потесниться. Григорий втерся между телами, раздирая их руками и плечами с протаскиванием за себя, сокращая расстояние до двух-трех человек перед собой.И киргиз не выдержал, забив заточкой по лицам и шеям людей вокруг него, проминая их под себя, уродуя узкоглазую рожу под свирепую монгольскую маску. Но у монголов, судя по картинкам в книгах по тактике ведения боя свирепость была настоящей, подкрепленной мнением о себе как властителях мира. А киргиз больше напускал на лицо зверское выражение стремясь загородить им первобытный страх. Они дотянулись друг до друга через согбенные спины заключенных, Григорий уклонился от удара вора, дав возможность откинуть руку для второго замаха, потянулся вслед и чиркнул того концом заточки по лицу. Елмас сунулся вперед, подставляя грудь под прямой укол острием, роняя на руку противника студень вытекшего глаза. Он упал на спины искалеченных им мужиков, выворачиваясь наизнанку с визгливым ревом кабана, забитого к столу под праздник. Григорий соснул воздуха и вскинул голову, рядом напрягались толпы мужиков,толкавших товарищей вперед, где их встречали бывшие офицеры, не ломавшие рядов. Редко кто косился на лежащих на земле,спотыкаясь о их ноги с другими частями тел, мужики подчинялись с показным пока усердием призывам блатных добить недобитков. Но скоро их прошьет искра ярости, частью от своей же мешковатости, возникающая вдруг и неизвестно откуда, и тогда нужно будет уходить с пути, чтобы переждать взрыв бешенства хамов, не попав под всепожирающий его вал.
  Григорий развернулся в сторону Слонка с приближенными, они стояли на том месте, откуда начался штурм мужиками офицерских рядов.За ними высился забор с запреткой за которыми вытягивались в долгую строчку грузовые машины с откинутыми бортами. Солдаты с оружием взбирались на кузова, готовясь к расстрелу бунтовщиков, Слонок это чувствовал, начиная вертеть шеей в поисках укрытия. Но спрятаться можно было только за бараками с другого их торца, или в них самих, похожих на западню. Пора было покидать опасное место и Григорию, хотя фигура вора в законе не давала ему возможности уйти не посчитавшись. Тем более, тот дал понять своим, что казака надо убирать вслед за Прохором. Надежду на спасение можно было оставить в покое, ее оберегала только должность при конторе и близость к начальству. Если оно даст отмашку на устранение,придется упокоиться в безымянной могиле лагерного кладбища лысого на деревья. Григорий прикинул расстояние до Слонка, отмахнувшись от мысли что это не какие-то казах с киргизом, а фигура, за которой стоял блатной мир, объединенный воровскими законами с расплатой из смерти за их нарушение. Наплыв заключенных стал редеть, давая ему возможность нащупать кратчайший путь до вора. Он снялся с места, не спуская глаз с него и с солдат за забором, готовых к огню, надеясь на то, что командиры поступят так, как поступали при бунтах в других лагерях, сделав холостой залп поверх голов арестантов с накрыванием тех вторым. Лавируя между зэками, приблизился к кодле, привыкая к тяжести заточки в правой руке, успокоенный тем, что лезвие оказалось тяжелее ручки из наборных пластин. Вор стронулся с места, уводя свиту в близкий барак с дверью нараспашку, бросая стадо из мужиков на произвол судьбы.Ружейный гром не заставил себя ждать, осадив бунтующих, побежавших обратно в полусогнутом состоянии. Слонок заторопился, намереваясь проскочить за дверь до скопления толпы перед ней, чтобы укрыться до свинцового града в спину. Григорий чуть отстал, пропуская кучку заключенных, и когда Слонок собрался занести ногу за порог,метнул из-под них заточку с расчетом не промахнуться в худое тело.Вор успел ввалиться в барак с лезвием в боку,создав затор для своих и мужиков с цветными, запятнавших проклятьями черта с богом. Григорий упал на землю за мгновение до второго залпа, принимая спиной первых убитых, не осознавших, что лагерь для них являлся адом на земле. Скинув с себя тяжесть, торкнулся ко входу в барак, ставший похожим на кусок земли перед дзотом после атаки. Схватив Слонка за ворот робы, оттащил его к нарам,вышаривая наощупь заточку, не зазвеневшую под сапогами. Затем подсунул ладонь к губам, не почуяв на ней влажности, пихнул заточку за пояс и затаился за дверным проемом. Когда новый гром из-за забора прокатился криками по зоне, вырвался наружу и пошел до своих диким зверем. Надо было выводить из-под расстрела тех из них, кто успел спасти жизнь, чтобы после следующего наплыва арестантов было из кого сколачивать кулак для других слонков...
  Ноябрь наковал толстого слоя льда на площади перед конторой, сотворив уральскую как бы броню под новые танки, разговоры о них проникли на зону через рабочих с Челябинского тракторного завода. Танки КВ с другими устаревали на глазах на фоне европейских событий, кренясь на левый дьявольский бок вместо правого. Божьего. Назревал очередной передел мира, затрагивающий в Советском Союзе дореволюционную разметку границ в пределах Российской империи. Об этом пекся кремлевский аппарат во главе с Молотовым, женой которого была Жемчужная, еврейка по национальности. Впрочем, вся верхушка власти, начиная с Буденного, героя империалистической и гражданской войн, кончая Всесоюзным старостой Калининым, секуальным развратником в неумеренных дозах, была затянута в узел свадьбами с еврейками. Жемчужную все ж посадили, Екатерину Лорберг, жену Калинина тоже, самого его Сталин помиловал в отличие от расстрелянного Ежова, педераста и главы НКВД. По этим причинам все происходящее в стране социализма,ступившей на путь строительства коммунизма,было известно мировому закулисью, контролирующему мир уже несколько тысяч лет, еще до рождества Христова.Но кто и когда надеялся в полной мере извести иудейское племя до стирания его с лица земли, оно при любых катаклизмах показывало поразительную живучесть, чем наверное озадачивало даже их бога Яхве. Сталинская зачистка от контры правительства с важными объектами, и даже колхозами с совхозами, начала угасать. Но за вредительство с неуемными языками сажали по прежнему невзирая на посты. Лагерь стоял на первом месте по обладанию сведениями, неведомыми даже в учреждениях на воле, занимающихся секретными разработками.Шпионов ловили пачками не только в Челябинске с Екатеринбургом, но в окрестностях деревни Увельды на берегу озера с таким же названием. У них случалось словить накоротке кого из расконвоированных, напоить его до положения в исламской молельной позе, и уйти безнаказанными. Но в основном зэки, клявшие Сталина почем зря, родину особо не продавали, предпочитая закладывать собирателей информации органам безопасности при первой возможности.
  Григорий бросил бушлат на нары, хотел было заговорить с Болотовым о расстановках по работам зэков с 58 статьей, как вдруг заметил пронзительный взгляд Слонка, переставшего после ножевого ранения покидать нары даже на поход к параше. Шестерки подсунули ему утку под кровать, на том дело успокоилось. Ухмыльнувшись в его сторону, он достал из тумбочки общую тетрадь, куда записывал сведения о вновь прибывших "врагах народа", взятых группой под свое крыло. Но ощущение от внимания к нему не проходило, навевая мысли о том, что вор догадывался, кто едва не отправил его на тот свет. После расстрела солдатами заключенных, при котором было убито более десятка человек с большим числом раненных, прошло два месяца. Среди последних оказался Старков,прикрывший собой по старой офицерской привычке, забытой Красной армией, одного из молодых. Он вышел из лазарета в одно время со Слонком, с которым делил проход между кроватями, напряженный и злой из-за базара блатных о том, как могло случиться, что солдаты стали стрелять заточками вместо пуль. Рана оказалась узкой и широкой, и пулей от нее не пахло. Рядом с паханом находились только они, и вдруг он поймал боком байбут, продырявивший шкуру с зацепом легкого. Чуть повыше и в сторону, и сердце Слонка отстучало бы амнистию. Они перекинулись к Старкову, требуя объяснить феномен с военной точки зрения, но бывший командир лишь досадливо хмурился, он не мог развести руками из-за ранения в плечо, не то что пуститься в рассуждения. Блатняк отстал, оставленный им в неведении, не отказываясь совсем о раскрытии феномена. Вражда, не затихшая после прополки группировок,стала снова набирать обороты по части передела сфер влияния Первые не желали зла своему народу защищая его от беспредела, но народ тянулся к ворам, прогинаясь перед ними как перед татаро - монголами во времена косоглазого ига, подтверждая, что мир и правда состоит из противоречий. И что менталитет доступен для изменений, пусть временно, через не искорененный до конца страх. А может, угнездившийся навечно, делая из человека господина с рабской душой.
  Александра прикрыла за собой дверь конторки и как-то боком подошла к столу, за которым Григорий заполнял ордера. Он увидел ее сразу, привыкший за годы отсидки воспринимать все вокруг глазами, раздвинувшими поле видения едва не вкруговую. Но подниматься навстречу, как делал всегда, не стал. Что-то странное происходило с ним в последнее время, мешая избавиться от тревоги, не спешившей менять в душе место жительства.То ли это было связано со Слонком,возобновившим за ним досмотр, подгоняясь к удобному случаю, то ли организм стал острее переносить смену времен года, раньше им не замечаемую. Но жизнь потяжелела вопреки утверждениям Сталина, начавшего указывать членам правительства на пересмотр 58 статьи для тех военных, кто не отличился в боях с Красной армией,а попал под ее каток из-за веса золотых погон на плечах.
  - Гриша, - окликнула она под упругое московское "г".
  Он оторвался от бумаг, не встряхнувшись от запоздалого невнимания и не поспешив закрывать дверь на ключ. Она прислонилась к ней спиной, шумно вздохнула:
  - Вот и ты думаешь о том же.
  - О чем? - переспросил он с внутренней уверенностью в одинаковости не оглашенной ею догадки, подсказанной тембром голоса, потерявшем вдруг всегдашний порыв.
  - Ухожу я, - потерянно сказала она. Повторила. - Теперь насовсем.
  Григорий поднялся со стула, продолжая прислушиваться к коридорной жизни, вечно ускоряемой ее приходами. Тряхнул головой, стараясь не допустить наплыва грусти:
  - По УДО?
  - По нему.
  - Я слыхал, - он отодвинул ордера от себя. - Сам Дворкович об том объявил.
  - Тебе!?. - ахнула она, потянувшись ладонями к щекам. - Значит...
  - Врял ли он знал о наших свиданиях, не те годы, чтобы стоять на карауле.Упредил посещением как бы о могущих быть последствиях. И ушел.
  Она подсела коленками, не сводя с него больших глаз:
  - Шмуль способен на все, я его боялась, - женщина нашарила дверную ручку и с трудом распрямилась. - Но со второй беременностью я стала ему не нужна.
  Григорий похмыкал в усы:
  - Дело не в этом. Поди найди такую что тут, что на воле, да ишо в его летах, - он покривил губы. - Ты и с первой была у него для удовольствий.
  Женщина переступила ногами, она стала отходить от испуга. Пожаловалась:
  - Да еще без претензий. Да... по всякому, не буду говорить.
  - Уже сказала, - не удержался он от усмешки. Окинул ее неравнодушным взглядом с ног до головы. - Напишешь, как добралась?
  Александра во второй раз переменилась в лице, будто услышала вопрос, задевший ее за живое:
  - Нет, - ответила с усилием. И поставила точку. - На этом все.
  Григорий закашлялся, не позволяя чувствам сбиться в волну.Сглотнув, опять ощупал прищуром ладную фигуру с едва заметной округлостью живота под лагерным одеянием. Хотел было проясниться на ее ответ, но она опередила, выдав как давно решенное:
  - Зачем ты мне такой... без своей дороги.
  Он развел было руками, уступая ей очередь на высказаться:
  - Я старалась, но у тебя там пусто, занавесок повесить не на что, чтобы от всех. Спасибо за детей, слава Богу, не от Шмуля, - она дрогнула располневшими губами, призналась. - Я бы за полгода тут сгорела.
  - А дома как? - машинально спросил он.
  - Дома ухажер, вместе институт кончали. Я тогда тоже была вся в науке, - она принужденно улыбнулась. - Ты ж меня не спрашивал.
  - А дети! - не мог он взять в толк ее рассуждений. - Ты ж не какая скуреха из казачьего хутора, кто поймет!
  - Он и не спросит от кого и как. Я уже в письмах все отписала, - отмахнулась она. - С полмешка прислал и в каждом забота.
  Григорий потянулся рукой к лицу, заглаживая чувство обиды:
  - За два с лишним года о нем ни слова...
  Женщина вскинулась глубоким взглядом, проникшим в грудь, долго не отводила его, ясного, пробуждавшего ревность, зародившуюся после рождения первенца. Заговорила в тот момент, когда Григорий хотел стронуться к ней, чтобы охватить за плечи:
  - Я выбрала тебя сразу, поймала уголек из твоих глаз и согрела им душу в надежде на свое. Ты мой, - она отвернулась к окну. - Но это ты только мой, а я у тебя где! Кого я буду ждать больше десятка лет, когда у тебя и сейчас все заледенело?
  Он застыл на месте от мысли, что кто-то говорил ему об этом, то ли Катерина, то ли Лачин как бы не после многих лет совместной жизни. Но тогда он знал, что не нащупал еще дороги, по которой можно будет идти подняв голову, а находил только начало пути. Хотя этого хватало, чтобы судьба заставляла делать все заново, не оставляя намека от прошлого в виде пары-тройки лет спокойной жизни. И он снова начинал загребать сапогами пыль и снег,песок и камни в надежде добраться до хотя бы своих следов, ведущих от солнца в вечном закате к его восходу. Вот и сейчас не он бросал того, к кому начал привыкать, а женщина уходила из-за холода в его душе, поселившегося с Гражданской войны. В низу живота зародился новый ледяной комок, начавший стремиться к соединению с душевной пустотой в груди. Григорий качнулся было к Александре, но она взялась за ручку двери раньше, разом отрезая все совместные радости и тревоги:
  - Прощайте, Григорий Пантелеевич, - попыталась она улыбнуться. - Низкий вам поклон...
  Страна после зимней кампании с маломощной Финляндией, проигранной едва не под чистую, удвоила наращивание боевой своей мощи. С конвейеров крупных предприятий заторопились на выезд из ворот танки и самоходки, самолеты и беспилотные планеры пушки с тягачами и надводные корабли с подводными лодками. В конструкторских бюро не гас свет от утра до утра, в них из лагерей доставлялись заключенные, русские в основном, заявившие о себе до ареста открытиями на мировом уровне. Они попадали в заключение по еврейским доносам, ослаблявшим интеллектуальную элиту, подразумевая в тайном промысле возврат государства к сохе с серпом, отчеканенных на советских рублях и полтинниках девятисотой пробы серебра.Их стали переливать, как было при Александре Первом едва не с шестиконечной звездой Давида,из царских рублей с головой императора Николая Второго. Но опомнились, откопав, что Давид был педерастом, и остановились на пятиконечной звезде Соломона, а тремя годами позже на рабочем и колхознике во весь рост. Золота и серебра пока хватало, чтобы подарить странам, встававшим тоже на путь строительства новой жизни, в качестве помощи за будущую мировую солидарность под масонский лозунг: "Один за всех и все за одного", навязанный французским мушкетерам писателем Дюма, гибридом от негра с француженкой. Отдать в том числе Турции, извечному врагу России с Ататюрком на вершине власти, в золотых слитках из имперской еще казны,разворовав ее тем самым до степени прошения помощи у других стран.Русские императоры,положившие на полях сражений с османами миллионы жизней солдат за возврат в лоно империи исконно славянских земель, перевернулись от такого кощунства в гробах. Но для еврейского кагала,придавленного якобы Сталиным,на деле поддержавшего масон, отвергнув более агрессивных сионистов, кощунство было питательной средой. Сионисты ушли в тень, предоставив масонам на виду продолжать дело,общее для обоих,принудив вождя спать в кремлевском кабинете, или ездить на государственную дачу по тоннелю, прорытому специально для него.
  Наступила весна 1941 года, принесшая вместе с радостью от новых трудовых побед советского народа тревогу с ожиданием опасности от фашизма, поднимающего вновь голову теперь в Германии. Побед, осыпаемых наградами и пропагандируемых властями в газетах с красочно оформленными журналами, особенно посредством кино с "Волга -Волгой", "Трактористами" и другими. Впервые фашизм проявил себя в Италии, решившей возродить Римскую империю через Бенито Муссолини, лидера итальянской республики.Но затенить мощными крылами Европу с большой частью Азии, как полторы тысячи лет назад мешал менталитет итальянцев, успевших за это время переродиться из римлян в благодушных итальянцев в республиканском звании.Нужна была поддержка она показала себя в образе Гитлера в Германии. Надо было кому-то первому подать руку, чтобы закрепить союз, Муссолини рассчитывал на то, что это сделает Гитлер как представитель страны, состоявшей из разных тогда племен и бывшей под дланью Рима. Гитлер рассуждал по другому, он не забывал, что именно германские племена, названные древним миром варварами, разгромили Рим, обеспечив приход в нем к власти евреям. Римский император Константин, перенесший столицу по этой причине в греческую Византию, потом Константинополь, был бессилен что либо сделать из-за разложения руководящей верхушки. Так же произошло и в Германии, а после изгнания Торквемадой евреев из Испании, они захватили в ней власть на постоянной основе, спровоцировав фашизм. Один раз фашизм в виде коммунизма добился победы в Испании с народом, перенесшим пятисотлетнее нашествие мавров, заковавших его в арабское иго,оказавшихся из-за того на задворках Европы в качестве изгоев цивилизованного общества. Как в свое время произошло с государством Русь, имевшем с европейскими странами до татаро-монгольского ига самую тесную связь. Тогда не помогли ни интернациональные бригады,ни помощь из Советского Союза оружием и людьми, потому что коммунизм по своему изложению был сравним с фашизмом.Вернул страну в прежнее русло генерал Франко, отдав пятую колонну из евреев на растерзание немцам. Те не остались в долгу, передав списки другой пятой колонны русским.Но Гитлер и Сталин уничтожали евреев одних, упустив из виду других. Последние как зеницу ока чтили доктрину природы с выводом: Мир состоит из противоречий. Из него вытекал ответ на управление им: Разделяй одних, чтобы властвовать над обоими. Сталин, почти пятнадцать лет проучившийся в высших религиозных учебных заведениях, постигая азы управления мирами живых и мертвых, заучил оба вывода наизусть. На них было сосредоточено внимание мирового из евреев правительства, в лице в том числе руководителей других стран, разделивших у себя все. Они начали с себя: иудеи-евреи-жиды, Иудея-Израиль, масоны-сионисты, лидерами их были доисторические цари Соломон с пятиконечной звездой, с Давидом со звездой шестиконечной. В позднее время Рокфеллеры в Америке с Ротшильдами в Англии. Этого показалось мало, масоны с сионистами рассыпались горохом по миру в виде тайных лож под названием "Розы и Креста", членом которой был русский царь Николай Второй, что являлось неправдой, так-же американские с европейскими президенты с королями и премьер министрами, бегавшие голыми в ритуальном угаре вокруг священного дерева, что есть правда. И так далее.
  В Советском Союзе тонкостями политики в мировом масштабе обладали немногие, тем более в лагерях для заключенных, отрезанных километрами колючей проволоки от политической элиты страны. Но кое-что просачивалось и через них, вызывая у одних непонимание с растерянностью, у других весомые усмешки из-за грандиозности аферы прибравшей к рукам последнюю в мире империю,Третий Рим,после чего по утверждению великих умов было написано на скрижалях мировой доктрины:А четвертому не бывать. Об этом знали Болотов со Старковым, пестовавшие Григория, прирожденного воина, но не политика даже при высокой должности командира Средне-Азиатского военного округа. Его в этом направлении не просвещали,напирая больше на волевые качества, позволявшие им сколачивать через него внутрилагерный кулак для охраны себя от блатного сброда. Борьба была впереди несмотря на смерть Слонка от тяжелой раны, скорую после событий с расстрелом зэков, нанесенной ему неизвестно кем. Но свято место пусто не бывает, на место одного хозяина зоны был поставлен сходкой воров в законе другой, копия усопшего, запомнившего последние его слова о подозрении на казака.Колесо судьбы Григория продолжило катиться по извилистому желобу жизни задевая на поворотах края со скрежетом.Все это время он жил в напряжении, ожидая удара заточкой днем и ночью, пока начальник режима не проговорился однажды, что за него есть кому беспокоиться. Мол,пришлось из-за этого упредить нового хозяина зоны от блатных о крытке на пять или десять лет, если тот предпримет в отношении него хоть какое из действий. Но о благодетеле, кто он таков, не было сказано ни слова.Григорий после этого долго приходил в себя, сожалея о времени, проведенном в напрасной нервозности.
  В конторку зашел начальник лагеря, невысокий толстый человек по крестьянски себе на уме и под цвет социалистического строя с выдвижением таких на руководящие посты. Шмыгнув ладонью по носу картофелиной на лице,продолжении шеи,осведомился:
  - Мелехов, у тебя сведения по бригадам, какая на каких работах, все на месте?
  - Документы в порядке, - поднялся тот со стула, настораживаясь. Достал одну папку из гнезда в шкафу, положил ее на стол. - Они здесь.
  За спиной хозяина завозился Дворкович, подталкивая его мягким нажимом пройти вперед. Он нехотя уступил, выразив недовольство заместителю по хозяйственной части попыткой завернуть голову в его сторону. Маневр не получился и он снова уткнулся в Григория. Махнул рукой:
  - Ладно, верю. Ты вот что, готовь все папки к передаче своему сменщику.
  - Как скажете, - Григорий приподнял плечи. - А самому куда?
  - Пойдешь со мной.
  Дворкович подтеснил к начальнику плотное тело и подсказал:
  - Афанасий, ему сначала надо зайти в оперативную часть.
  Но тот грубо оборвал:
  - Со мной, я сказал, - лицо с задубелой шкурой начало краснеть из-за обзывания его без отчества. Ему было неприятно привыкать к тому, что так поступали евреи из его окружения, добиваясь панибратством тесного с ним контакта. - Ксива на заключенного пришла на мое имя.
  - Не, я ничего, - заюлил тот языком и задом. - Просто напомнил на случай твоего забытья.
  - Я ничего не забываю, - огрызнулся он, кося глазками как бы назад. Указал Григорию. - Папку заберешь с собой.
  В кабинете, набитом нетронутыми томами Маркса-Ленина,на стене красовался большой портрет Сталина в полный рост в военном френче, в хромовых сапогах и с трубкой в руках. Вождь с приглаженной назад прической выражал черными глазами разум с ответами на все вопросы, в чем-то подражая царю Николаю Второму, не чуравшемуся демонстрировать народу отстраненно умное выражение бородатого лица. Но царь был одет в голубоватую форму гусаров с золотыми петлями на пуговицах в два ряда, а руководитель Советского государства был в светло-бежевом одеянии без единого отвлекающего момента на нем. Начальник укоренился на мощном стуле за дубовым столом, пошелестел бумагами,подсунутыми под чернильный прибор. Дворкович оседлал другой напротив и с раскованным видом бросил локти на столешницу. Найдя нужную бумагу, хозяин поманил пальцем Григория без приглашения присесть:
  - Тут написано, по ходатайству Буденного с Соколовым по тебе вынесено решение Верховного суда о досрочном освобождении из лагеря Увельды. Внизу стоят подписи судей, заверенные в том числе Берией. Тебе было об этом известно?
  Григорий переступил кирзовыми сапогами, воспринимая сказанное начальником за сон наяву. Он потянулся рукой к голове, но черная ушанка была у него в руках.
  - Мелехов, я кому читаю! - повысил хозяин голос под кривую усмешку заместителя.
  Григорий сморгнул и признался:
  - Режимник как-то обмолвился, что у меня есть покровители, - просипел он сдавленным голосом. Поправился. - Начальник режима, из новых. А так откуда что знать, когда из дома ни одной вести.
  Дворкович долго изучал его фигуру колючим взглядом скотника, пострадавшего на убыль через потерю коня с объявлением вдруг его владельца. Начальник отложил бумагу, придвинул к себе другие:
  - Тут есть претензии от Дворковича о посыле тобой карьерной бригады на ремонт родильного отделения в больнице, - он послюнявил пальцы, цепляя другой листок. Дворкович осклабился в ожидании реакции заключенного на сообщение. - Еще одна о том, что ты участвовал в бунте за лидерство между политическими и ворами, из которой враги народа вышли победителями.
  - Там черт бы не разобрал, кто на кого, то ли под шконку прятаться, то ли из барака вон. Блатняк двери заблокировал, - заторопился Григорий, осознав, что доносы могут быть отосланы в нужное место и со свободой придется распрощаться на долгие годы. - Они до се неспокойны и вы об том в курсе.
  - Я в курсе, - хозяин уменьшил без того узкий разрез глаз. Снова уткнулся в докладные. - А вот бомба от начальника оперчасти Менделя,он сообщает, что Слонок перед смертью назвал имя своего убийцы. Не знаешь, какое?
  Григорий почувствовал, как закололи у него концы пальцев, превращаясь в костяные отростки. Ноги отяжелели под каменные дорожные столбы. Нагнув голову вперед, как делал перед ударом противника шашкой, усмехнулся:
  - А почто вор не убил врага, он про то не сказал?
  - Воры решают свои проблемы сами.
  - Тогда с какой стати он не отомстил, а решил пожаловаться?
  Дворкович покривил жирную щеку и развернулся к нему на заскрипевшем стуле:
  - Слонок никому не жаловался, у нас есть люди, знающие обо всем без признаний блатных.
  - Ну тогда наговор, - нашелся Григорий. - За моего друга Прохора, убитого ими, никто слова не спросил, а тут как по заранее расписанному. Мол, виновный и все.
  - Да ты наглеешь, казак, - передернулся Дворкович. - В шизо захотел?
  - Погоди ты, Шмуль... Иванович, он дело говорит, - начальник лагеря пристукнул ладонью по столешнице. - Мало что наговорил Менделю блатняк, на работы отказный. А Мелехов их как раз за то и требушил.
  - Это воровская каста, - резко сказал Дворкович, повернувшись к нему. - Их надо не наказывать, а воспитывать, чтобы они осознали нежелательное свое поведение.
  Хозяин прищурился еще больше, теперь на плотном лице, продолжении шеи, блестели только щелки, похожие на кинжалы света, бьющие между веками. Он долго не сводил с заместителя раскаленных зрачков, затем сложил бумажки в одну стопку и придавил их каменной ладонью:
  - Ты зачем, Шмуль... Иваныч, мне все это притащил от начальника оперчасти? - с раздражением спросил он. - Чтобы я отклонил постановление Верховного суда?
  Лицо Дворковича изменилось в сторону нагловато-безликой усмешки, он побарабанил пальцами по столу и негромко сказал:
  - Отклонить, может, не получится, но задержать освобождение Мелехова из колонии нужно. Для выяснения всех обстоятельств.
  - А потом как карта ляжет? - подсказал собеседник. - А почему вы с Менделем сразу не положили мне их на стол?
  - Они проверялись на подлинность.
  - И что?
  - Пока ничего.
  - А теперь поздно, Шмуль, можешь сходить с ними в сортир, - начальник лагеря подсунул ему доносы. - Я даже не буду спрашивать, когда вы эти ксивы нарисовали.
  - Не понял!.. - напрягся тот.
  - Заключенный Мелехов должен быть освобожден от дальнейшего отбытия наказания по дате под постановлением. То есть, на завтрашний день.
  - Ты его придержал!?. - привстал Дворкович.
  Хозяин вместо ответа перевел взгляд на Григория:
  - Желательно с утра, чтобы не переводить на него баланду.
  Полуторка долго тряслась по истоптанной зэками дороге,ведущей на станцию Увельды отодвигая в даль высокий забор вокруг лагеря с таким же названием. Растворилась над заостренными концами горбылей паутина из колючей проволоки, уземлились ряды бараков, принизились двухэтажные больница с конторой. Зона, вытрясавшая душу до последнего дня, кончилась, затерявшись в сосновой тайге, обступившей машину со всех сторон, оставив над головами сидящих в кузове узкую полосу небесного цвета, не топтанную никем и никогда.Полуторка прыгала по тоннелю с красноватыми стенами до тех пор, пока не приткнулась к боку бревенчатого здания станции Увельды, черной от ненастий. Несколько заключенных захватили дорожные мешки и перелезли через невысокие борта кузова, с опаской делая первые по свободе шаги. Конвоир с пистолетом в кобуре, сидевший рядом с шофером,не сдвинулся с места, кидая вокруг отчужденные взгляды. Белобрысый водитель сдал назад, крутнув еще раз черную баранку, высунул голову из квадратной кабины:
  - Не обертайтесь, раскандальный-я, дороги не будеть!
  Усмотрев тревогу на лицах недавних пассажиров,дал газу под короткий свой смешок, ускоряя последний отрыв от лагеря через мнимую пуповину, приросшую к нему у тех за многие годы отсидки. Григорий почувствовал вдруг странное волнение из нарыва радости с щемящей тоской в груди, мешающих отвернуться окончательно от заднего борта полуторки, заскакавшей между красноватыми стволами сосен. Такое чувство он испытал, когда уходил от Аксиньи под венец с Натальей, тогда тоже была как бы свобода от замужней бабы, обернувшаяся ярмом от жизни с нелюбимой женой. Сейчас он снова не знал,что готовит жизнь на воле с могилами близких по всему ее шляху. Подумал о том, что Болотову со Старковым придется теперь не сладко в борьбе с блатной кодлой за верховенство на зоне, во первых, из-за возраста, перевалившего у них далеко за полтинник, во вторых, из-за тяжести статей с большими сроками без помилований. В третьих, из-за потери высоких покровителей, хотя и перешедших на красную сторону, да не заимевших права голоса. Если Григорий умел успокаивать воров, действуя нахрапом сродни ихнему, то царские служаки не могли переступить через интеллигентность, плескавшую из них как смех из дурака, нажимая больше на совесть, которой у тех не было по причине того, что она на зоне считалась бабьим признаком, позволявшим из мужика делать эту самую бабу при условии, если он не успевал прибиться к себе подобным и не отрастить клыки. Совесть могла проявиться у тех зэков,кто был лишен зависти к ближнему, задавленной в нем не рядовым умом. И царские офицеры доказали это столетиями участия в войнах по расширению границ империи, выдвигаясь в передние ряды при атаках на врага,оставаясь последними при награждениях с раздачей других благ, отмененных советской властью как пережиток прошлого. Только в Красной армии командиры из рабочих и крестьян стали прятаться за спины своих же соплеменников с занесением себя в списки награжденных в первую очередь. Делалось это по указанию высшего руководства из евреев, понимавших, что приказы от героев будут исполняться быстрее и прилежнее, нежели от мужика из них же без орденов на груди. Троцкий, вводивший в войсках новые правила под шиворот-навыворот, разлагал благородство с честью, делая из русского воина обыкновенного чаще грабителя, нежели фанатичного революционера бессребреника с отличием от него самого в тех сребрениках, видевшего в войне способ быстрого обогащения за счет чужого добра с нерасторопностью соседа по штыковой атаке. Но не брата или свата. Сколько раз красноармейцы после боя в населенных пунктах заваливали обозы рухлядью, отобранной у гражданского населения,объясняя это подкинутым им евреями оправданием - экспроприацией экспроприированного. Хотя с трибун кричалось совсем обратное, насаждавшее сумятицу, не затрагивая главное-чувство зависти, двигатель побед Красной армии.Провалы в Гражданской войне с погромами, грабежами, насилием были под строжайшим запретом на всех уровнях информации, как разговоры на тему о мировом жидовском заговоре против России,начиная с войсковой паршивой газетенки, кончая съездами рабочих и крестьян в кремлевских залах с запахами из прошлого, заменяемыми всеми доступными способами на вонь от портянок с немытыми телами. Недаром Болотов сделал по этому поводу вывод, огласив его на одном из собраний: Как слон боится мышиной возни под ногами, так русские сейчас находятся под властью евреев.
  Григорий прошел вслед за попутчиками в крохотный зал ожидания с одной скамейкой на весь и пошарил глазами по стенам в поисках расписания. Его не было, висел только листок с упреждением гражданского населения опасаться любых контактов с зэками, освободившимися из лагерей. Купив билет, вышел снова на воздух:
  - Мелехов, тебе в какую сторону? - спросили за спиной.Григорий обернулся,узнавая одного из бригадиров с медных рудников, не перестававшего покашливать в рукава рубахи, закатанных по локти с показом синих татуировок на зоновские темы. - На Ростов?
  - Хочу в Подмосковье, повидаться с детьми, - ответил он. - А потом на Дон.
  - Я до Грозного, а дальше в Стодеревскую, пока чечены с ингушами не прибрали к рукам наши курени.
  - Слыхал про то, терцы жаловались на притеснения с их стороны. А при царе они ходили в угнетенных.
  Народ у кассы потянулся к выходу на площадь перед вокзалом, присыпанную шлаковой крошкой, откуда-то из-за сосновых лесов донесся протяжный гудок паровоза. Но был он еще далекий, снова размягчив людей до равнодушного состояния.
  - Сталин обещал если что, переселить их к казахским мусульманам, - бригадир достал из кармана кисет, насыпал табаку на заранее припасенный клочок бумаги. Спросил. - Будешь?
  - Давай, с папирос толку что с яловой коровы.
  Собеседник закурил, поднес спичку и Григорию. Поинтересовался:
  - А что ты до детей? От какой нито кацапки с женского лагеря?
  - Встречался с одной, народила для свободы и ушла по УДО.Первый мальчик, второго не знаю на какой пол, - кивнул тот. - Хочу посмотреть на них, а потом уж домой.
  - А ежели остаться насовсем?
  - Не выходит, отлуп получил.
  Бригадир удивленно сморгнул и, выдохнув клуб дыма, молча развел руками. Григорий пробурчал:
  - Был там у нее из местных, к нему и подалась, - поправился. - Нелюб ей стал с душой, сказала, на замке. Мол, воля ей вышла куда желанней.
  - Тут, брат казак, орел или решка, - нашел собеседник свой голос. - С бабами как с горцами, язык вертлявый, да ум короткий. На рожон, сам понимаешь, теперь не попрешь.
  Паровоз прогармонил снова, куда ближе первого раза. Григорий бросил окурок под ноги и потянулся за худым вещмешком. Бригадир последовал его примеру, покашляв, просипел осевшим голосом:
  - Деньги есть? Могу чуток подкинуть.
  Григорий сгладил черты лица, признав казачью взаимовыручку. Поправил сталинку на голове:
  - Спаси Христос на добре, брат казак, - подкинул на плече вещмешок. - Хозяин на хлеб малость отстегнул.
  - Тогда я до своих стахановцев.
  Неделю Григорий обретался на нижней деревянной полке вагона, наотрез отказываясь примыкать хоть к какой группе из зэков, предлагавших ему размочить волю стаканом первача,гонимого по всей территории СССР как домашний квас в Российской империи, память о которой обновлялась неустанно то серебряной ложкой в руках крестьянина, то двуглавым орлом на табакерке или портсигаре. А то вовсе внешним убранством на женщине средних лет с китайским веером в руках, с обращением на запретные сударь - сударыня и со спасибом за всякую мелочь. Народ в глубинке с трудом привыкал к грубому товарищ, продолжая жить по книжным Чехову с Тургеневым, по Достоевскому, но не на вечных нервах от перевыполнений планов по тому-то и тому-то, будто оно могло вернуть украденную у него имперскую защиту, в первую очередь от суетливой жизни, рванувшей без оглядки вперед. От тех же татей разных мастей из подросшей безотцовщины, не поладившей с детдомами или выгнанной из них взашей. По вагонам продолжали шнырять шайки картежников с золотыми фиксами на зубах, карманники с половинками бритв между указательным и средним пальцами, плакались калеки, ныли цыгане, не подобранные разными комитетами, приютами, пионерией и комсомолом при райкомах партии с исполкомами. Жалкие людские остатки от революции с Гражданской войной и Голодомором в стране, потерявшей шестьдесят миллионов человек от своего населения в сто сорок пять миллионов, мозолили обывателям глаза, вызывая у них незлобивую пока ругню с шуганием от себя.Но чаще с дележкой последним без какого укора в сторону управленцев.Спальная Россия в старинных городках продолжала жить своим умом как столетия назад, не спеша обновлять крепкие еще дома, построенные при царе, на бараки для рабочих из крестьян, не помышляя как последние о переездах в большие города, ставшие коммунально драчливыми, непомерно шумными и жадными до всего. До квартир в сталинских хоромах с толстыми кирпичными стенами и потолками за четыре с половиной метра,до мясных московских магазинов с улицами под асфальт. До того городского разврата, в конце концов, при котором жена могла подработать изменой от мужа, не говоря о молодежи, с радостью влипшей в облегченные нормы жизни. Если до революции для телесных утех были специальные дома, помеченные красными фонарями, то теперь разделенной порой занавесками квартиры, доставшейся от ученой интеллигенции, умотнувшей от хамского разгула за границу, хватало аж по горло. Сталин пытался бороться с раскрепощением евреями низших слоев населения, помогшим добыть власть, обрубив мощные потоки крестьян, хлынувших в столицу на правах всеобщей свободы, отказом в выдаче им паспортов. Подчистил от евреев власть применив французский испытанный метод, заключавшийся в предостережении мировых авантюристов на будущее: "Любая революция должна пожирать своих детей". В Кремле тот сработал наполовину - от евреев не так легко было отделаться. Но в деревни удалось вернуть изначальное бытие, покончившее с главной причиной разложения народных масс - распущенностью.
  И все-же, несмотря на эти проявления в вагонах убогости с воровством и прошением милостыни, ощущалось, что страна нащупала путь развития, дозволяющий ей некую сытость с радостью, отражаемых лицами людей на довольстве. Спокойствие спутников вселяло Григорию надежду,которой жив человек,стремясь вытеснить из груди чувства раздражения с недоверием ко всему, накопленные за годы заключения. Впервые за всю дорогу он улыбнулся матери с ребенком, обронившей на него из чашки изрядную лепешку молочной каши, чем принудил его снова упасть в сон. Теперь в глубокий.
  Паровоз подкатил к Казанскому вокзалу на малых парах, продолжая убавлять прыть, раскочегаренную долгой дорогой. Григорий спустился по ступеням вагона последним, выжимая из себя лагерную стадность. Оглядевшись по сторонам, пошел за всеми в широкие двери вокзала,отказавшись от прощания перед ними с недавними сидельцами. Спросив у торопливой женщины дорогу до небольшого городка, спустился в метро, обходя стороной милиционеров в белых кителях и в фуражках с малиновыми околышами Успел прочитать на входе в подземку ступенчатую надпись из золотых букв о том, что московское метро названо в честь Кагановича, усмехнувшись встрече с евреем и тут, вошел в вагон. Надо было доехать до Киевского вокзала и с него добираться до нужного места снова на поезде.
  Вокруг царила муравейная суета, парни в широких штанах и одноцветных рубахах безотказно вжимались в девичий плотный жирок, стараясь примануть к себе подружек с вертлявыми зрачками. Начитанные москвичи не отрывались носами от рябых страниц газет и журналов, меняя выражения лиц согласно проясненному. Старики и старухи, не забывавшие крестьянского происхождения, следили за всем с сидений по бокам вагона строгими глазами, как один отрицая внешность Григория.Он был чужим, в том числе для молодежи, избегавшей с ним переглядов. Зато однотонно светлые изваяния Сталина на площадках переходов со станции на станцию застолбили место в столице на все времена, несмотря на рождение его грузинским евреем, с твердой рукой в опошлении старого и с возвышением нового на недосягаемые высоты. Иосиф из стали оказался для Льва из железа не по зубам, хотя выбирали обоих тщательно, ведь на кону стоял успех в мировой революции с приходом на долгожданную вершину власти представителей иудейского племени. Народа божьего с услужением Сатане по закону мироздания, состоящего из противоречий.
  На Киевском вокзале была та же суета сует, казалось,страна снялась с насиженного места, чтобы понестись по пути, указанному новым мессией, не поминавшего грубым словом старого Иисуса под две тысячи лет, но бывшего не против занять его трон под именем Иосиф, о котором не подозревали Моисей с Авраамом, родоначальником иудеев, и сам бог Иегова, закрепостивший их доктринами на веки вечные. Это была тонкая политика, позволившая Сталину вскоре совместить несовместимое - имперские замашки с коммунистическими устремлениями.С одной стороны возрождение не знаемой простым народом роскоши по всем направлениям бытия,ставшей позволительной и ему, с другой рабский его труд на износ для обладания этой роскошью. С одной стороны возврат религии в историческое свое лоно с поднятием из руин разрушенных храмов, с другой полное отрицание ее с отдачей этих храмов под склады с мастерскими. С одной возвращение офицерам царских золотых погон, с другой принижение рядовых солдат кирзовыми сапогами. Это было немыслимо и не практиковалось в веках,но оно вершилось на глазах по принципу соединяй уже разделенное и властвуй над целым. Это могло привести советский народ к одному, к раздвоению личности с деградацией сознания. Осмыслить грандиозные свершения, допустим, с точки зрения крестьянина, у которого примером во все века являлся скот, было невозможно. Сельхозпродукцию покупали у него за копейки, выплачивая на трудодень половину этой копейки, из чего выходило очередное в магазинах снижение цен. Чтобы колхозы с совхозами не загнулись на корню из Москвы поступали дотации для поддержания на плаву, обходя на них крестьян,производителей этой продукции, третьей дорогой. В промышленности шли тем же путем,не оценивая товары по реальной стоимости с продажей по существу чтобы их можно было купить по стоящим ценам с правильными зарплатами для рабочих а пуская денежные потоки по дьявольскому кругу, уводящему экономику в цифровые лабиринты. Бухгалтерские новшества, предложенные Сталину еврейскими головами в правительстве, уравнивали людей, превращая их повсеместно в рабов, работавших под радостные песни на страну, но не на себя. Если к этому добавить вредителей из Лысенко, могильщиков генетики, и что миллионы заключенных пахали за лагерную баланду, можно себе представить, сколько миллиардов рублей куда дороже долларов выметалось из СССР на осуществление иудейской мечты прихода к власти в мире через несовершенный социализм с более несовершенным коммунизмом, внедряемыми в страны, до них не доросшие. Нужные им только для получения дотационных денег на дребедень с пропагандой преждевременного рая на земле. Огромных денег, вложенных не в благополучие советского народа, а пропадающих в неизвестности.
  Ночь захватила поезд на Киев уже в пути, Григорий примостился у окна с редкими за ним высверками электрических строчек, давая возможность хохлам разместить поклажу. Но мест для баулов все равно оказалось мало, они старались вывезти из общей на всех столицы что попадалось под руку. Неприязненные взгляды все чаще скрещивались на нем, не поменявшем лагерную одежду на гражданскую. И хотя он был такой не один, отношение было одинаковым ко всем и везде. Назревала перебранка с намеком на украинскую территорию, занятую кацапом, отпущенным из лагеря, с решением на высадку его из поезда на первой станции. Этого допускать было нельзя по причине поверхностного милиционерами разбирательства. Григорий чертыхнулся в душе, обернувшись на хохлов, бросил сквозь зубы:
  - Я под утро сойду. А вы подсуньте сумки под лавки, чтобы ослобонить места и для себя.
  - А ты в якое мисто собрався? - спросила пожилая хохлушка, приглушая неприязнь.
  Григорий назвал городок и сразу почувствовал еще большее к себе отчуждение. Он посмотрел на женщину и спросил:
  - А чем он вам не нравится?
  - Та то сто пэрший километр, там водни врагы народа, - отмахнулась она. - Сталин их туда собрав, потому как воны уси бандиты.
  - С оружием разгуливают?
  - А як же! Милиция их до поездов не допускае, як бы не сбиглы.
  Григорий снова отвернулся к окну, прикидывая как поступать, если бы услышанное оказалось правдой, а не ложью хохлов, опошлявших все русское. Машинально ощупал внутренний карман зэковской спецовки,выданной администрацией лагеря взамен своих вещей, растасканных в том числе при бунте заключенными из каптерок на случай обретения ими свободы. Справка об освобождении лежала на месте, вселяя надежду на то, что надолго его не задержат. Хохлушка продолжала молоть басню, в которую не верилось все больше.В конторке,при коротких между собой перебросах о прошлом, Александра ни разу не обмолвилась о разбойниках,хотя где их только не было после установления советской, еще не совсем крепкой власти. Блатные песни распевались в пивных и забегаловках подобно американским в салунах из фильмов о ковбоях с первыми тамошними переселенцами, с обязательным присутствием оружия с полуголыми индейцами.В СССР преступники разных мастей тоже сколачивали банды,грабя магазины и сберкассы, не говоря о простых гражданах, решивших выйти на улицу после захода солнца.Как пояснял Болотов, кремлевская власть внедряла в народ социалистический строй, запугивая его не только на государственном уровне репрессиями против инакомыслящих,но на низшем уровне через посредство законников из воров. Он указывал, что евреи создали в мире два искусственных котла, один из них бурлил в СССР коммунистическими страстями,растерзавшими царизм руками рабочих и крестьян, чтобы сразу прыгнуть из капитализма в социализм. Второй в это время втирался в США в доверие к империализму, обязанному заменить одряхлевший капитализм. Оба пыхтели на мировой арене во всю мощь в течении не одного десятилетия, уменьшая население земли на десятки с сотнями миллионов человек, оказавшихся лишними. Эти бандиты долго еще терроризировали страну подобно басмачам в среднеазиатских республиках,заполняя тюрьмы и лагеря с политическими вместе, наглея после отмены смертной казни, замененной двадцатью пятью годами трудовых лагерей. Узаконивая в них свою казнь, тоже смертную, проповедуя ее и на воле через своих подельников. Все было схвачено иудейской системой вплоть до иголки в стоге сена, выуживаемой из него с помощью магнита из денег с сексом, с возможностью занять руководящее кресло в гойской среде.
  Хохлушка замолчала, передвинула кошелку ближе к Григорию,отрезая ему возможность занять всю полку,завалилась спать под храпение рыхлых соплеменников, заполнивших свободное пространство вонью от давно не мытых тел. Григорий встряхнулся, стащив с трудом кошелку на пол, разлегся во весь рост, закинув руки за голову. Услышал вдруг напористый бабий голос:
  - Ты шо тягаешь мою поклажу? - хохлушка приподнялась с места. - Сгинуть сбирався пид час руху?
  Он повернулся к ней и тихо напомнил:
  - Это мое место. А твое добро и быкам будет не под силу, -не удержался от угрозы надвинув на брови сталинку. - Поднимешь сполох, скину и тебя.
  Баба коротко вскрикнула, надеясь на спутников, но храп, затихший было в начале ругани, снова набрал жирную мощь.И она уткнулась широким лицом в платок, оставив для подсмотра узкие щелки глаз. Григорий подложил под голову вещмешок, нащупав равновесие в чувствах подумал о том, что Александра упоминала адрес, по которому жила с матерью вплоть до ареста ее сотрудниками местного НКВД. Улица носила одно название с улицей в туркменском городе Мары, где он проживал с Лачин и детьми, и по этой причине запомнился сразу и надолго. Она была названа именем Николая Некрасова, дореволюционного поэта, написавшего стихотворение "Кому на Руси жить хорошо", за которое едва не загремел на каторгу.Усмехнулся на судьбу, намекавшую на одинаковость везде и еще на то, что если помыслить шире, то как внизу, так и вверху.
  Паровоз коротко гуднул и пробуксовав всеми колесами, стронул состав с места, не помешав хохлам в вагоне досматривать сытые сны. Григорий поежился от утренней прохлады, заспешил по пустому перрону, утрамбованному вездесущим шлаком, за вокзал в надежде на оказию из автобуса для рабочих. Его не оказалось и он пошел по большаку к далекому городку, занявшемуся огоньками, минуя березовую рощу со старым кладбищем сбоку и водонапорную башню из царского времени. Асфальта не было, большак покрывал крупный булыжник, сглаженный временем до округлостей как на Красной площади, исцоканной дончаками со времен Ивана Грозного.Казаки и тогда усмиряли народ на предмет подчинения его царю, если он царствовал правильно, и поднимая против него, если притеснял. Времена проплывали в глубь веков облаками на небе с раствором бесследно, орошая землю дождем из новой поросли с новой над ними и властью. Так было в столице, менявшей людей с династиями как перчатки, разбавлявшими старую кровь новой через монархические браки, оставаясь на щеки вечно румяной. В маленьких древних городках Руси с булыжными мостовыми, знавшими подковы Батыевых коней этого не было,они брали странников не молодой свежестью, но старостью, неповторимой в своей мудрости. Григорий увидел в лучах восходящего солнца город с ладными церквушками и каменными домами не выше третьего этажа, бывшими хоромами местных дворян. С начищенными колоколами на воротах пожарной команды с боксами для машин и еще стойлом для коней. Он разительно отличался от донских городков, недавних на присуде, а потому с малой историей, но и тем, что с напоминанием о мощной Российской империи, внушал основательность с уважением. Пройдя окраину, Григорий вошел в небольшой скверик со статуей Ленина на высоком постаменте в центре и с кинотеатром с краю в стиле тридцатых годов, присел на лавочку. Солнце подобралось под кроны деревьев, пробиваясь сквозь листья косыми лучами, стало теплее, хотя свежий ветер напоминал о том, что это не туретчина с запахами взопревшей от них жерделы и бутонами цветов в каждом удобном месте. Он вытащил из вещмешка тормозок с хлебом и колбасой, купленные на вокзале, умял его за один присест и огляделся. К нему по косой дорожке, присыпанной желтым песком, направлялся мужчина в измятых штанах и в незаправленной в них рубашке в большую клетку, похожий на местного алкаша. Подойдя ближе, вдруг отмахнулся, намереваясь изменить маршрут:
  - Ошибся малость, - пробормотал он. - Извини, страдалец.
  Григорий скомкал газету с остатками тормозка, окликнул его уже в спину:
  - Гражданин, как пройти на улицу Некрасова?
  - А вот, - обернулся тот с указом рукой по другой косой дорожке. - По ней на выход из сквера с подворотом на Козельскую, там до дома с синими наличниками и по проулку до Некрасовой.
  - Спаси Христос на добром слове.
  Мужчина пригладил волосы и уточнил:
  - По Козельской, это по нашему, а так она Марченко, - он затоптался на месте. - А к кому ты там?
  - К товарищу.
  - А-а! Ну, Бог в помощь.
  Он ушел не оборачиваясь, торопливо перебирая ногами. Сквер в разных направлениях начали пересекать озабоченные люди намекая,что время идет, а ночевать на вокзале означало бы привлекать к себе внимание милиции с блатными. Григорий кинул газету в урну, хотел податься по указанному адресу, но наткнулся глазами на златоглавую церковь с голубыми стенами и чистой побелкой по карнизам. Она высилась крестами за двухэтажным домом культуры,развернутым фасадом на небольшую площадь, наискось от которого была аптека с дореволюционной еще вывеской, напомнившей такую же в станице Вешенской, любимой Пантелеем Прокофьевичем на прицениться к порошкам со склянками. Но лечиться предпочитавшем народными снадобьями. Он решил войти в нее по высоким деревянным ступенькам,и замер на входе из-за портрета Сталина во весь рост. Точный по размерам портрет, только с царем Николаем Вторым в той же позе и в том же почти мундире висел и в вешенской аптеке, единственной на весь казачий юрт, пристроенный так же напротив входа.Григорий,качнув головой, вышел на улицу, удивляясь тому, что ноги сами занесли сюда без особой надобности. Посмотрев в сторону церкви напротив, пошел к ней, поминая казачьего бога с ожиданием еще какого явления. За ажурными окнами горели толстые свечи в подсвечниках старинной люстры, свисавшей на мощной цепи из-под купола, на котором раскрывал объятия Христос в просторных одеждах, похожих на белые крылья. Хрупкие огоньки освещали темные иконы в обрамлении окладов из позолоченных кружев, украшавших стены с алтарем, наполняя пространство внутри теплым светом, не идущим в сравнение с солнечными лучами. Между ними ходил осанистый поп в фиолетовой камилавке и в голубой шитой золотом рясе под какой-то праздник, следом спешил послушник в черном клобуке и в монашеской одежде, приукрашенных седой по всей груди бородой. Больше там никого не было.Григорий снял сталинку,осенив себя крестным знамением, повернул обратно,оставляя сбоку еще один скверик перед школой с бюстом Буденного посреди клумбы с цветами. Подумал, что кремлевские власти тужатся совместить несовместимое, построив школу рядом с церковью, отвергнутой при новом строе одной стороной, но не отвергающей его другой.
  Улица Некрасова прошивала меньшую часть городка до разделявшего его на равные половины большака, выходя концом в вольные луга. За ними, на другом берегу реки, висели в теплом мареве хаты деревни, крытые частью соломой. Дом, в котором жила Александра, был вторым от края, как в туркменском Мары, стоявшем тоже вторым от конца улицы, начинавшейся от вокзала. Даже номера совпадали, имея расхождение в паре единиц. Но за ним зеленели не луга,а желтела пустыня Кара-кум. Одинаковость тревожила душу с намеком, что судьба вряд ли беспокоилась попусту, обустраивая все подобным образом. Она или давала надежду на продолжение в обоих случаях, или ставила в них окончательную точку.Третье предположить было сомнительно. Григорий прошелся по улице с колеей посередине от колес, стараясь угинаться в воротник зэковской спецовки. Заметил возле нужного дома с палисадником вокруг и с липой в цвету, возню ребятишек без присмотра, их было несколько, примерно одинаковых на возраст.Но останавливаться не стал,боясь порушить семейный уклад незваным в него вторжением. Дойдя до оврага за последним строением, закурил, не спуская глаз с детишек, стараясь опознать своих.Отделил наконец подходившую по возрасту девочку в ситцевом платьице, смугловатую на лицо, отодвинув в мыслях вторую лет четырех. Затем мальчика постарше в коротких штанишках и в сандалиях на босу ногу, шустро передвигавшего по кругу костяные бабки, отсеяв двух белокурых ребятишек, резво наблюдавших за игрой. В груди начал взбухать комок обиды на всех с жалостью к себе, не сумевшего удержать в узде казачий норов с бесшабашной жестокостью с тут же оправданием себя, что таким родился.На глаза наплыли злые слезы, затуманившие тихую улицу. Григорий отвернулся, потянулся к лицу рукавом, а когда снова уперся взглядом под крыльцо домика, увидел Александру в домашнем халате и с дворнягой рядом. Лохматая собака увернулась от детских рук, помчалась с лаем к нему, не оставляя надежды на укрывательство за каким кустом репейника по всему оврагу. Выставив локоть, он поднялся наверх вместе с псом, прихватившим клыками материю спецовки, услышал родной голос, осекшийся на втором предложении:
  - Тарзан, назад! Назад, кому ска...
  Лагерная бывшая сожительница прижала ладони к груди, коротко глянув на детей под ногами, застыла в растерянном положении, стараясь унять бурное дыхание. Девочка, самая маленькая, вскочила на ножки и прилипла к ней глазами, уронив на землю тряпичную куклу, за ней подняли головы остальные ребята. Их в первую очередь интересовало ее состояние и только потом они повернулись на собачий лай.Григорий схватил наконец пса за одно ухо,поддернув вверх, сорвал его с локтя под истошный визг и переступил ногами, боясь напугать всех своим видом с приближением. На крыльце показался худой мужчина в очках, затоптался на месте в поисках нужного решения, пока Александра, успевшая придти в себя, не отрезвила его возгласом:
  - Валентин, уйми Тарзана, иначе он всполошит всю улицу.
  - Сейчас, - откликнулся тот, спешно сбегая по порожкам.Крикнул басистым голосом. - Тарзан, ко мне! Ах ты, негодник...
  Поймав пса за ошейник, посмотрел снизу на Григория, намереваясь извиниться за него, и изменился в лице, с трудом поворачиваясь в сторону крыльца. Но женщина уже собралась, сфыркнув с губ белокурую прядь, отдала новое указание:
  - Загони его в будку, - переведя взгляд на детей, добавила. - Отведи соседских, а сам посиди дома. Мне надо поговорить.
  Мужчина молча потащил собаку к забору, открыв узкую дверь, оглянулся на Григория ничего не сказав, скрылся за ней.Снова появился на крыльце, поманив к себе двоих мальчиков и девочку постарше, пошел с ними к соседнему дому.Вернувшись, поднялся на крыльцо и зашел, ни на кого не глядя, в избу. Все это время Григорий стоял на месте, предоставив судьбе распоряжаться событиями по своему усмотрению. Заметил только, рядом с матерью остались белобрысый мальчик с темноволосой смугловатой девочкой.В голове пронеслась мысль, что сожительница тем и взяла зама начальника лагеря по хозяйственной части, что отличалась от остальных баб светлым волосом с ясным умом и ладной фигурой, полной противоположностью представителям еврейского кагала, тянущимся не к черному, как сами без особых способностей, а к белому, осчастливившему мир многими открытиями по принципу, основополагающему для бытия во Вселенной, гласящему:Противоположности обладают свойствами притягиваться друг к другу. В то время, как одинаковости друг от друга обязаны отталкиваться. Этим же приманула она и его, донского казака с намешкой кровей из тех народов, какие пришлось пограбить в походах за зипунами с прихватом чужих баб, видных на все места, податливых под жесткой рукой. Она и его оверховала, наполнив сына своей кровью, годной для управления всем, поди, миром.
  Посмотрев вдоль улицы, пустой на людей, затем на детей, ждущих ее указаний, она тихо им шепнула и стронулась с места, на ходу подвязывая на узел пояс на халате:
  - С освобожденьицем, Григорий Пантелевич! Никак, и вас приметили? - улыбнулась открыто, как при встречах в конторке,готовая на все ради любви к человеку, самой избранному. - Обобрали бы репехи с выходного костюмчика.
  Григорий покосился на овраг, похмыкал в усы:
  - Не до них было, - оправдался сиплым голосом. - Благо, собаку с себя содрал.
  Она завернула его рукав, прощупала место укуса:
  - Достала? - спросила просто так.
  - Кажись, нет. Ежели б не вязаная поддевка, хватнула б как раз.
  Женщина опустила голову, покусала дрогнувшие губы:
  - Вспомнили, значит, про меня? А я вас предупреждала, и муж, вон, выходил на крыльцо.
  - Как не заехать, когда двое детей.
  - Для казака-то с морозной душой!.. Я бы не поверила, зная тебя не по письмам.
  - Не по письмам, - усмехнулся насильно и он. - Сталин знал, как восполнить убыль народа в шестьдесят миллионов, почти все лагерные тем и живы.
  - Ну, мы-то свое отсидели, а что до других, упокой Господи их души, больше и сказать уже нечего, - поинтересовалась. - Домой как будешь добираться?
  Григорий было напрягся от прямого вопроса, объяснявшего разом ее отношение к себе, но осел плечами, подбирая другие мысли:
  - На детей бы взглянуть, не видал их. Вживую.
  - А вон они, - женщина развернулась на месте и позвала. - Петенька, подите с Аксиньюшкой ко мне, дяденька захотел на вас посмотреть.
  При этих именах его снова дернуло как от удара тупым концом шашки по спине, он впился жесткими зрачками сначала в васильковые глаза женщины, выискивая в них пощады для себя, потом в подходивших детей, ощущая накат от низа живота ледяной волны, подминавшей под себя внутренности. Хватнул воздух раззявленным ртом, не в силах протолкнуть его в горло, услышал как сквозь ударную волну от снаряда голос Александры, настроенный к нему:
  - Память о хорошем человеке должно помечать делами, чтобы не таилась мокротой в глубине души, а почаще напоминала о себе, например, детскими голосами.
  - Зачем ты так.., - Григорий гулко сглотнул. - Я не Петро и не...
  - И я не она, - женщина сморгнула дрогнувшими веками. - Назови сына Григорием и будешь догонять его всю жизнь, а так, это твои близкие родственники, которых ты не в силах был забыть. Ну и я прибавилась, благо в сторонке...
  Каменный небольшой вокзал на станции Главная был почти пуст в отличие от поездов проходящих через нее,забитых в основном хохлами.Кассирша разъяснила, что составы на юг страны ходят не так часто из-за межсезонья, но места в них бывают из-за жесткого рабочего графика на производствах, не позволяющего рабочим опаздывать и на несколько минут без уважительной причины. Окинув быстрыми глазами зэковскую спецовку Григория,дополнила объяснения намеком на лагеря.Поэтому лучше дождаться мол, вечернего поезда на Адлер и доехать до Ростова без пересадок. Вняв наконец объяснениям, Григорий вышел на площадь перед вокзалом, не видя и не слыша ничего вокруг, подчиняясь единственному желанию покинуть русский городок со светлыми образами на каждом шагу как можно быстрее.За спиной оставались дети, не вобратые в себя как следует, образы их остались дрожать в памяти словно в плотном тумане, готовые раствориться в ней видениями, посланными Господом для мимолетной встречи с ним перед мучительным расставанием, похожим больше на смерть кого-то из троих. Они не смогли приблизиться к нему под указку матери,забывшей их подтолкнуть отцу навстречу,он побоялся обмарать их прикосновением к лагерной одежде, пропитанной насквозь тоской по свободе. Так и разошлись каждый в свою сторону, будто райское яблоко, надкусанное Змеем, но могущее оставаться целым. Так и разбежались, дети под мимолетное недоумение, Александра под несбывшуюся мечту, а он под наказание, ставшее давно привычным. Он терзался мыслями о противоречиях, настигавших его на каждом шагу, незнакомый городок тоже не оправдал возложенных на него ожиданий по спокойствию души, внеся в нее сумятицу, сравнимую с гибелью семьи в Туркестане, грозящую взрывом бешенства на всех и на все. Хотя был упрежден Александрой, что ждать его она не будет.Но куда было деваться от подсознательной надежды на вдруг подогреваемой двумя малыми детьми на ее на руках. Но и это не послужило помехой на отлуп его от порога ее дома. Он злился на в конце концов судьбу, не щадившую его сразу после знакомства с Аксиньей. Будто любовь к ней оказалась сатанинской, беспощадной в жадности на жестокость,не дававшей оглянуться, чтобы сделать выбор годный для жизни в согласии в родном хуторе. Словно она оказалась предвестником событий, растерзавших мелеховский баз на четыре стороны света, калеча и его как прокаженного, обостряя до боли мысли о судьбе единственного сына, не виденного больше пятнадцати лет. К нему он рвался теперь,мечтая обиходить родовой курень и возродить хоть с Катериной в нем жизнь, испоганенную зачинателями новых веяний. Но и она, эта вечная скуреха, сродница такой же с младости скурехи Аксиньи при живом муже, оставила его тоже, не отвечая на письма даже Прохора, не давая знать о себе иными способами при возможности приехать на свидание. Не говоря о сыне, носимом революционными до сей поры ветрами с единственной случайной весточкой о нем через сторонних людей.Но и его воспитывали добрые люди из-за гонений на отца белогвардейского офицера, как на всю семью Мелеховых, поселивших в нем, вполне возможно, мыслей о них как о врагах народа. Значит, на Дону надеяться было не на кого, кроме куреня, как бы не разметанного от ветхости по ветру, или прибранного к рукам жадными до всего хохлами.
  Григорий докурил какую-то по счету папиросу,вошел в зал ожидания и лег на лавку, укрывшись полой зэковской спецовки, надеясь избавиться от дум под говорливое радио. Минут через десять его сильно толкнули в бок, милиционер в синей форме с красным околышем по фуражке,схожей с казачьей выходной без лампасов на шароварах потребовал документы.Григорий встряхнулся, достав справку об освобождении, сунул ему, подумав о том, что кремлевские власти расправились с казачеством не только натравив на него русских с особо украинскими рабочих и крестьян через пропаганду в газетах с радио, представив его как врага советской власти. Но и с обряжением в казачью форму милиционеров с сотрудниками НКВД, презираемых простым народом.
  Милиционер сунул справку ему в руки и резко объявил:
  - В зале ожидания спать нельзя.
  - А на что стоят лавки? - опешил Григорий.
  - Для сидения на них советских граждан.
  - Где тогда отдохнуть до поезда?
  Милиционер сузил глаза и поправив фуражку на голове, процедил:
  - Где хочешь. А лучше в обезьяннике...
  
  Попутный ЗИС-5 с продавленными сидениями в просторной кабине съехал на обочину проселочной дороги и завизжал тормозами. Шофер выбил рукоятку скорости в нейтральное положение, повернулся к Григорию и сказал:
  - Дальше сам, брат казак, дорога на Вешки с этой стороны упирается в переправу, а паромщик работает когда как. Но тебе все одно не к спеху.
  Григорий кивнул головой, посочувствовал:
  - Обещали еще на заре советской власти новый мост навести.
  - Э брат, у нас обещанного ждуть до морковкиных загвин,на то она и новая власть, что бери больше, да кидай дальше, - шофер засмеялся. - Хотелось бы продрындеть в станице по центральной улице имени Розы Люксембург, покрытой асвальтом, но сколько ждать того переправщика.
  Григорий взял вещмешок за лямки и сунулся из кабины:
  - Спасибо, - он спрыгнул со ступеньки на землю. - Пройдусь по старой памяти, давно не дышал степным воздухом. Раздолье тут у вас, ажник сердце взыграло.
  Шофер улыбнулся в ответ, хлопнув дверью кабины, пошел на разворот, придавливая по обочинам желтые вездесущие цветы, мирно растущие с белыми и голубыми. Степь только взялась нахлебываться жаром, густым и знойным как кисель, сваренный бабой сей секунд, обжигающим губы с полостью рта. В зените торчал стервятник, готовый камнем сверзнуться на землю, чтобы выжать когтями кровь из тушки мелкого грызуна спекшегося близ норки заживо.Прополз уж с оранжевыми пятнами на голове, похожими на глаза курицы, шмыгнула ящерка, продирая по земле сытое пузцо на растопыренных лапах, перебежал дорогу голенастый фазан, за ним еще один, скорый на ноги. Степь жила даже при палящих лучах солнца, усыхая до глубоких трещин на жесткой своей шкуре, начавшей походить на кожу древней старухи, избавленной летами на провисни под локтями с подбородком.Но не дававшей тронуть живительный родник в старческой груди, питавший исподволь не только ее тело, отжившее свое, но сердце с гнездом души в нем. Григорий поправил на плечах лямки от вещмешка, надвинув сталинку на брови, шагнул по дороге, ведущей к очагу или потухшему за линией горизонта, либо играющему языками пламени. Но к очагу домашнему, жданному на обоюдное уважение.
  За безлюдным на людей хутором Базки, оставшимся в памяти в кругу пирамидальных тополей, облысевших на них наяву,Григория догнал конный разъезд.Он услышал топот копыт загодя, подумав,что крестьяне снялись с полей за какой нуждой в Вешки на том берегу Дона, оказалось, что догнали его жители другого поселения, не видного за перевалистым холмом с сухой по вершине светло желтой дорогой.
  - Здорово, товарищ,- придержал дончака один из них.- Далеко направляисся?
  - Здорово.., гражданин, - покосился на него Григорий, отмечая про себя одёжу всадников без каких-либо различий. - Иду в Дубровки на проведать кого.
  - Они на той стороне Дона.
  - Переправлюсь с паромщиком, а ежели не дождусь, сам переплыву.
  Верховой ухмыльнулся и сбавил настырности:
  - Ослобонился с лагерей?
  - Все на моем виду.
  Верховые подтеснились ближе, пристально всматриваясь в лицо Григория, никто не имел при себе ни шашки, ни нагайки, не висела за плечами винтовка. Не было и главного отличия казаков - лампасов на штанах из простецкого материала, провисших штанинами до грубых ботинок, а вместо нагайки в руках была плетка. Но посадка указывала на то, что они местные жители. Особо выделялся седой на приглаженный чуб всадник, сухой на внешность, бывший в седле как влитой, крепко намекавший на схожесть с Прохором. Григорий знал, что вот такие сухопарые донцы были истинными казаками, ловившими друг от друга шашки на полном скаку, рубившими в хворост лозу на шермициях, а если дело доходило до войны, им не было равных ни в атаках на врага, ни в пеших на них наскоках, ни в разведке в команде пластунов. Он ворошил память, пытаясь вспомнить, куда отправился примаком родной брат Прохора после женитьбы на казачке не из хутора Татарского, но она была уже не та, когда выдавала все и с картинками.
  - Казак? - Снова осведомился молодой мужик с подстриженными черными усами, не скрывая за любопытством своей настороженности.
  - Родовой. - Григорий понял, что его прощупывают на предмет причастности к рождению в этих местах. Повторил более уверенно. - С хутора Татарского.
  Наступила минутная пауза,когда дознавание на дороге могло взлететь или чувствами вверх, или упасть камнем под лошадиные копыта.Седой донец начал меняться в лице, он подсунул вдруг уздечку под луку седла, собираясь соскочить на землю:
  - Мелехов!? - воскликнул он. - Григорий Пантелевич, чи ты, чи как!
  - Я, чиганак ты верховской! - Отозвался тот, разворачиваясь к нему всем телом, радуясь, что вспомнили хоть на своей земле. - Тимофей, кажись, чи признал меня?
  - Он самый. Чую, что свой, а время глаза застит, хоть пройдись колесом.
  - А ты его не слухай, больше на чуйку нажимай.
  Брат Прохора спрыгнул на землю и пошел к Григорию,растопыривая руки на всю их ширину, станичники не заставили себя ждать, зажав путника в крепкое кольцо, вырваться из которого не было возможности.
  Когда страсти улеглись, Тимофей снял руки с плеч Григория и убавив радость в лице, спросил:
  - Почто сразу не в Татарский, а в Дубровки?
  Тот скинул мешок под ноги, провел ладонью по лицу:
  - Сразу не могу, на душе чижало, - посмотрел мимо собеседника. - Найму в Дубровках какого нить спутника, хоть Катерину Чукарину, ежели не выскочила замуж, проведаю родной курень с ее поддержкой .
  Тимофей вскинулся было головой, но посмотрев на Григория, крепко прибавившего в щуплости, поспешил заняться сдвигом на лоб кацапской кепки, пряча за ладонью странную непонятность выражения светлых глаз. Спросил с подкашливанием:
  - Как там в уральских лагерях? Гнобять нашего брата?
  - Не дюже чтобы, но спуску не дають.
  Тот расставил ноги, меняясь в лице:
  - На хутор Татарский прислали собчение о смерти мово брата Прохора.
  - Вы на рысях? - Григорий похлопал по карманам серой куртки в поисках курева.
  - Нам не к спеху, - ответил Тимофей за всех.
  Подергав бровью, Григорий вытащил из кармана пачку дешевого Памира, кивнул на обочину:
  - Давай-ка где примостимся, какие сутки добираюсь домой, а до приятностей ишо не дошел.
  Молодой верховой из группы конников усмотрел в ковыльной траве небольшой бугор, указал на него пальцем.
  - Не муравешник? - замялся Григорий.
  - Не, сурок накопал, - успокоил тот. - Можно и на траве, она пока не вовсе сохлая.
  Казаки пустили коней на попас, разостлав потники, сгрудились вокруг, готовые узнать правду за смерть Прохора и за свою неудалую судьбу в том числе. Григорий закурил, обернулся к брату денщика:
  - Прохора убили воры в законе, он заступился за учителя, у которого они отобрали посылку из дома, а потом ранил во время драки одного из них. Тот поставил его на нож, - он вдохнул в себя дым и посмотрел на собеседника.- Я влез туда, но это делу не помогло. Они убили твоего брата перед рассветом, когда барак будто вымер. Схоронили его на кладбище за лагерным забором.
  Казаки молчали, суровея лицами несмотря на то, что смерть ходила за ними по пятам с трехлетнего возраста, как только отец подсаживал их в седло. Редко кто из них доживал до преклонного возраста, потому старики на кругу оглашали свое слово в последнюю очередь, часто наперекор атаманскому решению. Григорий снял сталинку, оглаживая волосы ладонью, словно соскребая с себя донесенную наконец до места печальную весть. Бросил будто лишнее:
  - Я отомстил за него один раз, потом второй...
  Черноусый слушатель кивнул головой:
  - У них закон кровной мести, как у горцев. Те тоже охотятся за жертвой, пока не отомстят.
  Григорий снова вытащил сигареты, но не закурил:
  - Блатные поставили на нож и меня, с тем я ослобонился.
  Тимофей сунул кнутовищем в сухую землю, перевитую поверху стеблями с корнями как черно зеленой броней, сплюнул сквозь стенку зубов. Спросил:
  - Как, ежели будет оказия, найти его могилку?
  Собеседник покривился щекой, серебристо черной от щетины:
  - Как ты найдешь! Там не то что крестов с пометками, а колышков с дощечками не всегда втыкают. И на тех одни номера.
  - За людей не примають? Эдак и на германской земле было лучше, - насмурился Тимофей.
  - Там были люди, хоша и враги, а тут троцкие с лениными и со свердловыми! Это их придумки за концентрационные лагеря без крестов на кладбищах. Когда такое было!
  Тимофей нервно вздернул плечами и опустил чуб к груди. За него сказал черноусый:
  - У нас тут бывало, потому как жили вместях со степняками. А у них похороны на первые сутки и под голодное воронье.
  Его поддержал еще один верховой:
  - Ежели на Руси на кладбищах еще торчат из земи гранитные с мраморными памятники с подписями на старом языке с черте какими годами, то на Дону мы своих предков затоптали сами копытами коней. А нонче на бывших казачьих могилах вовсе памятники армянам, подтелковым с кривошлыковыми и с хохлами от буденных.
  Степное солнце,похожее на царский золотой червонец с таким же размером по кругу, перевалило точку зенита и лениво подалось по выцветшему белесому небу на другой его край, не встречая на пути ни облачка, ни даже перышка, оброненного птицей. Природа с животным миром упала в после обеденную ленивость,не в силах шевельнуть от жары ни травным листком, ни порывом ветерка, настоянного горьковатым запахом чабреца смешанного с ковыльной пыльцой. В этот час никто не метался в поисках укрытия от хищников, впавших тоже в покой от великого зноя, все от мала до велика сторонились одного врага - прямых солнечных лучей. Казаки летуче переглянулись и стали подниматься с потников, оглядываясь на лошадей, успевших отойти от дороги. Григорий оперся рукой о вершинку холма и выпрямился тоже, сдержав стон от боли в пояснице, понимая, что лишней лошадью разжиться не придется. А и торопиться не хотелось по подсказке все той же памяти, подкинувшей, что в гости по утрам и в обед еще никто не ходил, потому как для этого был вечер. Тимофей поправил кнутовищем кацапскую кепку на голове, указал его концом на обочину:
  - Побудь тут, Пантелевич, я подгоню коня.
  - Не, я пешком, что тут осталось с гулькин клюв, - отнекался тот. - Это раньше мы подъезжали до ворот на баз верхи и при полном параде, а теперь кто бы нам стал радый.
  Брат Прохора усмехнулся, прижимая подбородок к груди, затем перевел взгляд на вещмешок Григория, как бы его взвешивая, и махнул свободной рукой:
  - Ну, как порешишь. Ежели что, завернешь в Дубровках к Запечнову. Могёт, вспомнишь такого казака, он тоже был в отряде Ефимка Фролова, а потом подался к красным. Когда вернулся, на одну ногу и сел.
  - Знаю за него. А что там может быть? - переспросил Григорий.
  - Всякое, это в царское время все текло как вода в Дону, нынче три присказки на один день, - Тимофей уперся пристальным взглядом. - Переночуешь у него, потом решишь за себя по обстоятельствам. Что не так, вернешься в Базки и найдешь Горобцова, он подскажет, как поступать дальше.
  - Спаси Христос, - Григорий накинул на плечи лямки мешка. - А вы куда путь держите?
  - В Вешки, на ту сторону Дона. Там у нас свой круг.
  - Он давно отмененный!
  - Наш новый, - Тимофей прищурился еще больше и признался. - Мы как были супротив советской власти, на том и остались, потому как присягу давали царю и отечеству. Гундоровские казаки тожеть так рассуждають, а у них кавалеров георгиевских бантов наберется поболе семи сотен .
  - Тут же кругом НКВД, - опешил тот, довольный за гундоровцев. - Все прочесано до проплешин.
  - Значит, не все, - собеседник сделал шаг вперед, словно они находились в толпе. - Война с германцем надвигается, брат казак, надеемся с их помощью отделиться от кацапской Расеи с хохляцкой Украиной и зажить по своему уму. Ты ишо насмотрисся, что Сталин натворил, да как казаки стали относиться к общему на всех добру. Несут по своим куреням все подряд, начиная с зерна с картошкой, кончая молоком с мясом. Ежели в Расее за такое пятнадцать лет с высылкой на поселение, то у нас будет послабже. Будто кто делает на нас расчет по свержению советов.
  Группа всадников взвихрила на дороге пыль и стала уменьшаться на глазах, исчезая в мареве как в донской воде при солнечных бликах по всей поверхности. Григорий смахнул рукавом пот под картузом и стронулся с места, продолжая размышлять об услышанном от Тимофея, схожим с тем далеким, когда он вернулся из армии Буденного в надежде обрести покой в родном курене. На душе что тогда, что теперь заныла азиатская струна, схожая с подлетом комара к кровяному пиршеству, могущему закончиться ничем и для того. Но в то время он не знал, к какому из хвостов прицепиться репеём, чтобы обрести хотя бы направление в жизни, не говоря о душевном равновесии. А сейчас не набегало ни спокойствия, ни направления , в голове дрожала мысль о том, что тот, кто вытащил его из лагеря, найдет для него и дырку, чтобы им же ее заткнуть. Это будет, скорее всего, если судить по сообщению Тимофея, как раз передовой эскадрон казаков летучих для атак на немецкие танки, собираемый по слухам Семеном Михайловичем на границе с Белоруссией. Там же, как в других местах на границе СССР с Европой,строились склады под новое оружие для бойцов Красной армии, преимущественно автоматов с пулеметами, не уступающих немецким шмайсерам,с истребителями и штурмовиками последних разработок для воздушных боев с мессершмиттами и хейнкелями с бомбежкой германских городов в первые же часы войны. Если она будет развязана Гитлером.Но донимало размышление о том, что Гитлер был не дураком, как его пытались представить газеты, он нацелится, скорее всего, нанести первый удар не по гражданским объектам с мирным населением, от которых опасности как от стада овец, а именно по складам с аэродромами, набитым этим оружием под завязку. Вот тогда казаки, вернувшиеся в родные места от бортов пароходов в Крыму, в полной мере ощутят на себе, что такое расходный материал, о котором брезгливо говорил Троцкий, бросая против них красные орды русских голодных рабов, узнавших о голоде только после прохождения Красной армией своих же сел и деревень, жировавших на натуральных продуктах. Григорий не впервые прислушался к своему внутреннему внутреннему голосу, пытавшемуся обратить его внимание на то, что Сталин делал это не для того, чтобы обеспечить солдат надежной защитой, а для того, чтобы свалить проигрыш, если он произойдет, на внезапное нападение на СССР фашистской Германии, оставив их с отслужившими свое винтовками Мосина, бесполезными против шмайсеров с десятками патронов в одном магазине. И с фанерными этажерками с неуклюжими бомбовозами из времен Гражданской войны. Но доказывать правильность своих рассуждений было некому, вокруг властвовала донская степь, широкая и раздольная как душа казака, собиравшегося в комок лишь перед атакой на турецкие с татарскими крепости.
  Молодой паромщик долго присматривался к нему по той причине, что Григорий глянул на него косо. Поводом стала рубашка с украинской вышивкой по ней красным крестом. Народ на узкой палубе был незнакомым, но говорливым на язык, что указывало на принадлежность его больше к наплыву. Мужики были в кепках и сапогах, бабы, что молодые, что старые, в коротких и широких платьях с цветастыми платками на круглых головах с обрезанными волосами. Облепив поручни, они без устали мололи ни о чем, зыркая во все стороны круглыми же глазами. На сходе Григория с трапа на берег паромщик попытался плеснуть на него водой , подцепив ее длинным веслом в тот момент, когда он оказался на его середине. Это могло означать одно, что здесь хозяйновал только он и коситься на него было оскорблением. Григорий придержался на месте, намекая угрюмостью, что может оспорить это утверждение, и на том они пока разошлись, не успев обратить внимание пассажиров на себя. Но остался осадок схожий с птичьим, в гнезде которой объявился кукушонок, способный вместе с ее птенцами выкинуть с законного места и его.
  Короткая улица не успела разбежаться, как уткнулась другим концом в небольшую рощицу из нескольких дубов с охватом стволов под добрый летник. Григорий остановился на ее середине, крякнул и размашисто вошел по длинной лестнице на галдарею перед домом, поднятую над землей метра на два из-за разливов Дона по весне. Завески на окнах были задернуты, чтобы не впускать в комнаты солнечные лучи во избежание в них духоты, но форточки были открыты, белея марлевыми от комаров квадратами, натянутыми по всей их площади. Постучав в дверь, он отошел в сторону и замер в ожидании, но открывать не спешили. Наконец железный крючок на той стороне двери загремел о дерево и на пороге объявился Федор Чукарин, родной брат отца Катерины, заправлявший нижнюю холщовую рубаху в деревенские штаны со вздутыми коленями. Из-за его спины выглянула молодайка, укрывавшее лицо концом платка, зыркнув на Григория, прошмыгнула под локтем хозяина, отбривая частушкой по ступеням лестницы. Федор, проводив ее соловыми глазами, уставился на гостя и медленно начал меняться в лице:
  - Гришка!.. - воскликнул он наконец. - Мелехов, ты откуда сверзился?
  - Не с неба, - переступил тот ногами. - Рассказать не поверишь.
  - Ты ж был по слухам командующим военным округом в Туркестане!
  - Все было, ежели б не всякое, - усмехнулся Григорий, продолжая стоять на верхней площадке галдареи. - А ты почто в Катеринином курене?
  Федор пьяно покривился, не в состоянии сразу перейти на другой разговор. Затем пожал плечами и признался:
  - Да вот... попросили за им присмотреть, пока сами живуть в Вешках, - он облизал сохлые губы. - Катерина вышла туда замуж, уже и дитя подрастила. Мальца.
  Григорий, обдатый новостью как стылой водой, потянулся рукой к подбородку, раздумывая как поступить дальше.
  - Хорошая новость, - пробормотал он. - Как раз в эту пору.
  - Да ты проходи, чего стоишь в дверях спалым конем, - Чукарин шумнул толстым дверным крючком, и отодвинулся в глубь коридора. - Посидим, погутарим за жизнь, стол ишо не убратый.
  - А эта не возвернется, что щас прошмыгнула промеж нас?
  - Какая!?. А, не придавай внимания.
  В горнице дым от махорки еще не рассеялся, осаждаясь синеватыми слоями на стол с тарелками, на подъюбошую холщовую рубаху, оставленную молодайкой. И на пол, испечатанный пыльными следами от сапог. Все в ней оставалось почти таким, каким было при проживании здесь Катерины, на подоконнике увядали комнатные цветы, в углу темнели иконы казацкого письма с прическами богов под Степана Разина с Кондратом Булавиным. Только на стене, где раньше висели дедовские георгиевские кресты с шашкой и длинной пикой, красовался революционный на лощеной бумаге лозунг и рядом длинное полотенце с шитьем на обеих концах. Григорий отодвинул от себя стакан с самогоном, ощущая, что его начало матренить, а проблем оставалось столько же, как после выхода за лагерные ворота , и затушил о край блюдца козью ножку из самосада, предложенного собеседником, сидящим на лавке напротив. По всему ощущалось, что казаки не желали переходить на советские папиросы с сигаретами, признавая их слабыми, схожими с травным сушняком.
  - В общем, сняли меня с председателей революционного комитета за распускание казаков по дисциплине. Они не пожелали примать новые законы с вступлением в колхоз имени Калинина по своей воле, - Федор постучал ногтем по стакану с остатками самогона на дне, шевельнул бровями. - Хотя насильно загнать их получилось, а меня поставили над ними бригадиром, как бывшего атаманца. Но науськать работать на эту власть у них вышло не дюже, казаки и мне дали отлуп, хотя на работы выходят, и зарплат для себя требуют. Объявились несуны всего подряд, чего среди нашего народа отродясь не водилось.
  - В лагере тожеть наблюдалось, были охотники заглядывать в чужие тумбочки. Но там все порядки в руках блатных, - согласился Григорий. Пояснил на свое разумение. - Все общим быть не может, как нам пытаются втолковать, народ не армия на полевых сборах, оружие вроде одинаковое, да у каждого свое.
  - Истинно так, Гриша, но как ты докажешь это Ёсе Швыдковичу, нонешнему заму председателя сельсовета в Вешках? А он сюда наезжает частенько.
  Григорий успел ухватиться за конец предложения, начавшего ускользать из головы, затем стянул привявшие мысли в узел и навострил взгляд, направив его на собеседника:
  - Какому Швыдковичу? - негромко спросил он. - Это тот, какой убил дядьку Сашку, служившего у Листницких конюхом?
  - Навроде того, оба от гражданской войны как два сапога пара, - пьяно подтведил тот. - Он его сродник по какой-то жидовской линии, у них сам черт не разберет. А теперь взял на содержание Катерину и увез ее в Вешки.
  - Так она в станице?
  - А ты думал! Выросла там на должность, мать бы ее, мальца успела родить, из жиденков. А меня они оставили тут за сторожевую собаку на случай захвата хохлами куреня со всем подворьем, - Федор длинно выругался. - Они у нас уже прописались , то мы их гнобили, теперь они нас через подмогу швыдковичей во властях. Ну я им насторожу, как сам видал...
  - Видал.., - согласился Григорий.
  - А раз видал, добавлю ишо известие по тебе. Помнишь Журавлева, который заправлял в Вешках, а потом его забрали в Ростов на повышение?
  Григорий при этих словах начал трезветь еще быстрее, он выудил из памяти короткий разговор с Журавлевым в пункте набора рабочих и солдат для борьбы с контрреволюцией, расположенном в Ростове на Таганрогском проспекте в старинной гостинице Астория. Тогда комиссар пообещал ему раскопать дело об убийстве Кошевого с Дуняшкой до самого дна.
  - Не забывал, - набычился он. - И что с того?
  - Он повадился тогда наезжать в Татарский на месяц по пять раз с расспросами, как были
  убиты председатель ревкома со своей женой. Твоей, значит, сестрой.
  - Он говорил о том и мне.
  - Ишо бы, контра убила предревкома с женой. А когда возвернулась Катерина, едва не уволок ее на допросы в Вешки. Но та быстро остудила, мол, Мелехов ежели кого убивал, то в бою и врагов, а не сродников.
  Григорий подумал о том, что родина настроилась встречать его не на казачьем кругу с хлебом с солью, как было, когда он возвращался с фронта при полном параде, а с минами замедленного действия, обойденными им на германском фронте. Спросил:
  - Свидетелев комиссар так и не сыскал?
  - Сыскал бы каких-нить из красных, с казаков вряд ли, даже если б видали. Домогался и у Степана Астахова, твово соседа в Татарском, у кого ты Аксинью увел, - Федор тяжело мотнул полуседым чубом. - Но... не судьба, сам вскорости сгинул в донских куширях.
  - Ну, туда ему и дорога.
  Григорий пристукнул кулаками о стол, заставив встрепенуться собутыльника, затем придвинул к себе стакан и зацедил его без отрыва от краев. Промокнув губы горбушкой домашнего хлеба, долго сидел без движений, уставясь в одну точку под монотонное сопение станичника, успевшего выдать подноготную. Оглянувшись на окно со светилом на небосклоне, на вещмешок под стеной, потянулся в карман за последней перед дорогой папиросой, прозванной казаками, как последняя рюмка, закурганной. На душе все сильнее давала о себе знать собачья какая-то тоска на ненужность никому, в том числе самому себе. Осовевший Федор подергал плечами, стараясь понять, чем побеспокоил гостя, спросил через усы, провисшие до нижней губы:
  - Никак собрался уходить?
  Григорий помолчал, потом ответил:
  - А что тут делать? Все ясно.
  - Заночуешь, потом иди куда хошь. Посмотришь на Катерину с ее мальцом, ты ей тожеть был не чужой, вместях уехали в тот Туркестан.
  - Где смотреть, в Вешках? И на гада она мне со своим жидом? - Прищурился Григорий. - Одного такого... уже на том свете, зато объявился второй, как собачий хрен на ту суку.
  - Так баба сука и есть, кто оседлал, тот на ней, - Федор затянулся густым дымом, выпустив его по горнице толстой струей, посмотрел за окно. - Скоро должна объявиться.
  - Это когда? - Гость невольно покосился на дверь.
  - Обещалась приехать после полудня. Нынче как раз Троица.
  Григорий встал со скамьи, закинув за плечо вещмешок, прошел к двери под насмешливым взглядом Федора, мигавшего цигаркой.
  - Надо было упредить еще перед дверью , - бросил он через плечо. Добавил. - Она и там была скурехой под всех.
  - А что ж бился в ее курень!
  - Других ишо не присмотрел.
  - Тада Бог в помощь.
  Он успел пройти от Дубровок половину дороги до переправы через Дон, когда узнал Катерину во встречной толпе, идущую с кучерявым мальчиком лет восьми. Солнце напекло голову под сталинкой как сковороду, на которой можно было жарить яичницу и в голове вертелась мешанина мыслей, не могущих разметаться, чтобы остались нужные на данный момент. Скоро сама дорога стала казаться тропой над пропастью, когда шаг влево,шаг вправо мог оказаться последним перед полетом в небо... на дне. Как для заключенного в лагерной очереди за порцией тяжелой работы на руднике либо на свежем вроде воздухе на лесоповале, бывшем вторым по поставке трупов в зоновский морг. Не требовалось даже спешить к Дону со стервозным паромщиком из хохлов и низкими поручнями вдоль узкой палубы, чтобы повторить подвиг Дарьи. Но та ушла на дно по изменам, набранным от ее же радости, а тут они были как бы вынужденными, принудительными от обстоятельств. При чем все. И эта несправедливость в сочетании с гонениями под драгоценное сияние георгиевского банта, омытого своей кровью и отмененного новыми властями, не могла найти себе оправдания из-за ярко выраженных противоречий, преследующих его по всей судьбе.
  Григорий сошел на обочину в поисках якобы оброненного, но уловка не удалась, Катерина угадала его, видно, тоже издалека. Ее фигура в платке на плечах, облаченная в широкое платье, качалась тенью за спиной до тех пор, пока он не решился обломать прятки. Бросив мешок на землю, сунул руки в карманы, не в силах оторвать язык от иссохшего неба.
  - Не желаешь меня видеть? - Спросила она в явном волнении.
  Григорий промолчал, не отрывая взгляда от тягучего ее лица , копии Аксиньиного, разве что с малой поправкой на возраст. Она изменилась лишь на полноту, натянувшую кожу на щеках до глянцевого блеска, чуть подравнявшую и талию с бедрами. Но под высокими бровями вразмет пыхали искрами темно жгучие большие глаза, притягивая к себе будто магнитом, прошивающим тело невидными волнами. Могущими, он об этом знал, действовать в обратном направлении, когда начинал чувствовать себя сволочью, обойденной богом на внимание.
  - Что молчишь, Григорий Пантелевич?
  Он запоздало перебросил взгляд на мальчика, захваченного интересом к нему. Заметил походя, что одет он был в короткую жилетку с белой рубашкой под ней и с цепочкой от часов, провисшей из маленького карманчика на нужную длину. Серебряной, скорее всего. Оглянулся в сторону переправы и спросил:
  - Откуда идешь, Катерина? Вешенская навроде с этой стороны Дона.
  - Из хутора Татарского, - ответила она, стараясь убавить волнение от встречи.
  Григорий поджал в недоумении губы:
  - А что там у тебя? Все Чукарины испокон жили в Дубровках, и Степанов курень с Аксиньиным пришел скорей в негодность, ежели его кто из хохлов не подобрал.
  - Степан до се живой, обзавелся пришлой хохлушкой. Хозяйнуеть на своем базу.
  - Ну, бог ему в помощь, - он пожал плечами. - Ентот и тогда был работящим.
  Катерина согласно кивнула, отпустив руку мальчика, положила свою на грудь:
  - Была у твоего сына, погутарили за жизню.., - она сглотнула слюну. - Нонче Троица, как раз под наши заботы.
  Григорий почувствовал, как качнулась под ногами степь, придавленная жаром, набирающим силу вместе с летним натиском. Хотел переступить ногами, но кирзовые сапоги пристыли подметками к придорожной пыли, прибитой заплетом из корневищ растений. Он понял, что Катерина не забывала про него все эти годы, ища облегчения в наездах к Михаилу в Татарский. Уставился на живую цепочку, провисшую из кармана жилетки на мальчике, не ослаблявшего к нему интереса с желанием познакомиться. Поймав равновесие, услышал ее голос, убавленный на громкость:
  - С освобождением тебя, Григорий Пантелевич. Прохор отписывал мне за вас, а я не ответила. Думала, получится у тебя с той туркменочкой, дюже она потянулась. А вышло все на лагеря.
  - Не удержался, - буркнул он. - Моя вина.
  - Как она там, детишки были? Твой друг в письме промолчал, больше напирал на меня и на твово сына. А что за него писать, он блукал тогда по Монголии. Под каким-то Халхинголом и ранило.
  - Нету их, ни детей, ни туркменочки. Ни самого Прохора, - Григорий криво усмехнулся, поднял с земли вещмешок. - Пойду я, пока паром пристал к берегу. Надо успеть повидаться с Мишкой до заката, ино неведомо, какой будет расклад. Не пришлось бы в степу ночевать.
  - А где они!?. -
  Он молча поправил лямки на плечах и сделал шаг в сторону переправы. Она потянулась было за ним, указав мальцу стоять на месте. Произнесла с надрывом:
  - Григорий, я ишо не досказала за Астахова, и за твово сына...
  Голос женщины стукнулся уже в спину, не вызвав охоты на продолжение разговора. Он лишь бросил через плечо:
  - Прощевай, Катерина!
  Паромщик оказался тот же, вызывавший желание сковырнуть его за борт. Так и шли до другого берега, не перенося друг друга на дух. Поднявшись на вершину косогора, Григорий перевел дыхание, оглядывая заодно панораму меловых отложений, выпертых на поверхность мощными подвижками прибрежных пластов. Невдалеке торчали из воды деревянные мостки, с которых казачки либо стирали белье, либо черпали ведрами донскую воду, пресно-травную на вкус. От них спешила наверх неширокая дорога, исхоженная хуторскими до каменной твердости, избитая до оспин скотиньими с лошадиными копытами. На ней взыграла забродным вином первая любовь не к девке в соку, переспелой на телесные желания, а к зрелой женщине, побывавшей в объятиях многих казаков, не раз скидывавшей из-за этого утробные плоды, да все равно пыхавшей степным здоровьем с красотой под стать шемаханской княжне при разбойнике Стеньке Разине. Но той княжной Стенька попользовался и бросил в волны Волги-реки, не знавшей берегов, на передых завистливых своих соратников. Григорий лишь однажды поднял на Аксинью руку, когда та стала любовницей молодого графа Листницкого, потеряв от него при нем же дочь. Это была обида, прощения не имевшая, но... Он не разметал любовь на четыре стороны, устремившись к ней с еще большим рвением., пока сама судьба не решилась поставить в этой крамоле окончательную точку, нанеся за нее рубцы до скончания жизни.
  Григорий прошел вдоль обрыва до Степанова куреня, гольного на хозяев, оглядел от корней до кроны дерево у плетня, одинокое даже под листвой, остановился напротив мелеховского база, не ведая, что ожидает его за шатким забором. Катерина и хотела бы рассказать главное, да встреча с ней была такой, что лучше бы ее не было. Так произошло при догоне его братом Прохора с группой расказаченных колхозников. Там беседа на бегу тоже прошла по сорочьи, когда каждый норовил выведать чужое, забывая за гутор о своем. Он долго стоял перед воротами, скособоченными на одну сторону, с замком в виде накинутого на верхи кольев веревочного кольца, чего при бывших хозяевах не могло быть, пока не ощутил спиной чей-то тяжелый взгляд, не желавший ему добра. Покосился назад, прихватывая краями зрачков Степана с мотыгой в руке, ухватившего другой прутья плетня. Развернулся к нему, расставив ноги и не угиная головы. Так они простояли друг перед другом до тех пор,пока на мелеховском базу не послышалась бабья ругань на того, кто не желал помогать по хозяйству. Слова были мягко округлыми, с хохляцкой певучестью, потому не стегали по казачьи наотмаш, но облегали виновного в как бы шершавый пузырь, в котором дышать было не легче. Степан открыл наконец рот, посоветовал деревянным голосом не меняя лица, задубелого будто на холоде:
  - Иди туда, сосед, без тебя нигде...
  Григорий молча развернулся и пошел к своему куреню, стараясь не убыстрять шага. По широкому проулку карячился мужик в сермяжной одежде и с чувалом на плече,задержав на нем изучающий взгляд, обратился с натугой к Степану:
  - Сходи, пока не разобрали. Хоша кормовая, с прожилами, но дюже сладкая.
  - Не к спеху, - отозвался тот, с трудом отлипая глазами от извечного врага.
  На галдарее куреня объявился наконец бородатый молодой мужчина в синих офицерских галифе, заправленных в яловые сапоги, и с папиросой в зубах. На гимнастерке отливали красками два ордена Красного Знамени на винтах, за ними болталась в ряд белая медаль на прямоугольной колодке тоже красного цвета. Пробурчав что-то в ответ на ругань бабы, он спустился по лестнице на землю, прошел припадая на одну ногу к загородке на скотиний двор. Но увидев человека за воротами, остановился на середине база, не вынимая из карманов рук с закатанными рукавами:Пробурчав что-то в ответ на ругань бабы, спустился по лестнице на землю, прошел припадая на одну ногу к загородке под скотиний двор, но увидев человека за воротами, остановился на середине база.
  - Кого надо? - спросил издалека, не вынимая рук из карманов.
  - Мелехова, - отозвался Григорий, с трудом проталкивая голос через спазмы горла, не узнавая в хозяине подворья мальчика, с которым расстался почти двадцать лет назад. - Михаила Григорьевича.
  Он запомнил его похожим на себя обликом и повадками, теперь перед ним стоял худой мужик с чертами лица Натальи, с черными глазами покрупнее мелеховских, один из которых блестел посильнее второго, окрещенный шрамом со лба до скулы, по виду от сабли. Нос был без почти горбинки, округлый подбородок темнел ямочкой посередине, отличительным знаком породы Мелеховых.
  - Это я, - ответил хозяин. Сощурился. - Ты, видать, с лагерей?
  - С них.
  - У меня там отец сидит.., - вяло поинтересовался. - Чи ты от него!?.
  Он приподнял брови, не слишком наращивая в себе любопытство и не забывая оглядываться в сторону скотиньего двора, где хозяйка продолжала греметь железом. Григорий утер рукавом повлажневшие веки, силясь справиться с чувствами, давно казалось бы оставившими его, но тут они хлынули наперегонки, норовя пролиться влагой между век.Плюнув на слабость в ногах шагнул к воротам , хватаясь за поперечную жердину:
  - Нет, Мишатка, - споткнулся он на первом слове. - Я твой отец.
  Тот неловко отстранился назад, подгребая землю правой ногой, меняя нестойкое любопытство на шаткое недоверие к человеку за воротами база. Снова обернулся на шум во дворе и только потом придвинулся к воротам:
  - Батя, ты!?. - он моргнул глазом. - Я тебя даже не помню.
  - Совсем? - с надежной спросил Григорий, кидая заплечный мешок себе под ноги.
  - Ну, шли на кладбище, еще сидели между могилками. Ты гутарил с дядькой Прохором, - ответил тот. - А потом как сгинул. Посадили?
  - Там было много чего, сынок.
  - Я и мать не помню, меня ростили Зыковы, а когда дядьку Прохора посадили, за им померла и тетка, - Михаил торопился высказаться, показывая этим, что до сих пор живет в одиночестве несмотря на то, что давно вырос и что женат. - Писем ни от кого, потом люди сказали, что на них был запрет для политических, а для казаков в особости.
  - Это правда, хотя в лагере разрешали одно письмо в полгода. Но куда писать и кому! - Григорий поправил на голове сталинку. - Поначалу, когда служил в Туркестане, нельзя было открываться. Прознали бы за адрес, могли посадить раньше.
  - Дал бы весть о себе другой оказией.
  - Тут ты прав, сынок, но я понадеялся на Прохора, что на порах он заменит меня.
  - Заменил, дай Бог здоровья. Хороший был дядька.
  - Нету его, Мишатка. Блатные в лагере убили.
  Сын огладил рукой бороду, не вынимая другой из кармана, сморгнул по петушиному:
  - Он завсегда был рядом с тобой.
  - И тогда держались друг друга, - Григорий полез за сигаретами, не пропустив упрека в свой адрес. - Но кто знает, где соломки подстелить.
  - Оно так. А без Зыковых я пошел по рукам, пока хуторские казаки не определили меня в военное училище. Пришлось комиссии набрехать, что батька погиб за красных на Гражданской. Ежели б докопались, что я сын врага народа, на том бы все кончилось.
  - Я тоже не знал, что Прохора посадили, пока не встретился с ним уже на зоне, - пояснил Григорий через жерди. Оглянувшись на пустую улицу, закурил и поинтересовался. - Так и будем стоять по разные стороны ворот?
  - Та, батя..,
  Хозяин подворья не успел закончить, на крыльцо куреня вышел пожилой крестьянин с вислыми усами и в синих шароварах, за ним выплыла полная женщина лет сорока пяти в рябом переднике. Оба, пошарив глазами по базу, уставились на выезд с подворья.
  - Мышаня, ты шо тамось застряв! - крикнул мужик, налегая на округлость в словах. - Параня вже хлев почистила, а ты всэ з рукамы в галихве.
  Женщина за ним махнула полной рукой и добавила:
  - Йому ж не до спиху, была б махорка та горилка, що б вин запэршився...
  Григорий выдохнул дым набок и перекинул на сына растерянный взгляд:
  - Это кто? - спросил он, уже догадываясь обо всем.
  - Тесть с тещей, будь они.., хохлы проклятые. Захватили наш с зыковским курени, пока мы были в разбегах, и хозяйнують как у себя. Ежели б не тетка Катерина, остался бы на улице, а так власти в Вешках отвели мне спаленку, - Мишатка нервно дернул щекой. - Потом спелся с ихней дочкой. Но... лучше бы каптером в эскадроне пристроился.
  Григорий отшвырнул окурок и прошелся матом по всем сразу, поминая недобрым словом и мужа Катерины, через которого была выделена, скорее всего, спаленка в родовом курене Мелеховых. Мишка почуяв подмогу завелся тоже, внутри живого глаза вспыхнул огонь, похожий на дедовский, когда Пантелей Прокофьевич учил семью уму-разуму. Оба огня были праведные, но имеющие противоположные начала, один вспыхивал от справедливого возмущения отца на детские шалости, второй горел от несправедливого обращения с сыном властей. Он схватился рукой за воротный кол:
  - Батя, я воевал за советскую власть, а они все себе и все мало. Где справедливость, когда их она милует, а как я - не замечает! Пенсия моя как у колхозников, жить почитай негде... Но мне ничего не надо, я за социализм, лишь бы люди жили счастливо, - он трудно закашлялся. Передохнув, просипел. - Батя, как дальше жить!..
  Григорий отшатнулся от ворот, пожирая сына взглядом, в котором переплелись тепло родства и ненависть к человеку, успевшему продать дьяволу вольную душу вместе с родовым гнездом. К нему уже спешила толстая Парася, на ходу вытирая руки о такой же передник, как у ее матери. Скоро по улице устремится лайня пострашнее той, которой собачья свора загоняет в степи зверя, обрывая с него шерсть клоками. В голове пронеслась жуткая мысль, что и здесь не будет покоя. Он рывком оторвал мешок от земли, закинул его за спину, собираясь покинуть это место навсегда.
  - Батя!.. - крикнул Мишка.
  - Что тебе ишо?
  Сын выдернул из кармана галифе вторую руку и забросил ее на верх воротного кола, силясь обхватить его не пальцами, а розовой культей. Сразу не получилось, тогда он просунул культю по локоть и прижал к себе несколько кольев, в просветы между ними проскочили и ордена с медалью:
  - Отец, как мне теперь строить социализм.., - он повис плечами на поперечной жердине, задыхаясь от грудных спазм. - Ба-атя!..
  Григорий отшвырнул от себя носком сапога придорожный камень и бросил сквозь зубовный скрежет:
  - Как хочешь...
  Хутор Татарский отодвигался все дальше, начиная погружаться в густую предвечернюю синеву, подсвеченную единственной лампочкой с жестяным плафоном, висящей посреди небольшой площади на одиноком столбе. На улице появились жители, среди которых могли быть родовые казаки, уцелевшие в мясорубке Гражданской войны и последующей за ней коллективизации, не представляемой себе властью, пришедшей на смену монархической, без развала народа на две половины. А так, кто бы им дозволил сесть на шеи без опьянения от собственной крови, разве что после потери головы от какой вредной болезни. И тогда оставались руки с ногами, как пояснял зэкам Болотов, чтобы отбрыкаться в разные стороны. Не отбрыкались, подстроились остатками жить под гнетом ига, ощущаемого разве что ноздрями, раздутыми от запаха скорой смерти как у овец перед бойней. Григорий сплюнул и пошел по дороге больше не оглядываясь, оставаться для поиска казаков по куреням с нудным гутором о прошлых заслугах не было ни сил, ни желания. Тем более после того, как верхушка казачества, оседлавшая тринадцать казачьих войск, раскиданных от Сибири с Кавказом до Дальнего Востока с Якутией, подобных как нарочно тринадцати иудейским коленам, умудрилась преподнести Сталину мундир полковника. Это произошло после того, как дети изрубили шашками отцов, братья братьев, внуки дедов, а кумовья кумовьев не только на Дону, а по всей России, с которой казаки подписали сотни лет назад мирный договор на вечные времена. Большего изуверства нельзя было придумать ни под какую пьянку, оно представлялось немыслимым для здоровой нации, обогатившейся на тысячелетия вперед всем, чем возможно себе вообразить, добывшей сокровища невиданным сплочением, не знаемым другими нациями. И отдать все вместе с жизнями на растерзание евреям, скрепленным религиозной доктриной, предусматривающей за отступление от догм наказание смертью. Значит благополучие получалось надуманным, не стоящим выеденного яйца, за него предусматривался тот же приговор - смерть. И от рук своих соплеменников, и от евреев, заковавших народ руками соплеменников же, в иго нового типа. Невидимое, как они сами.
  Местные собаки молча проводили Григория до дороги на кладбище и отстали, исполнив свои обязанности. Степь отзывалась на каждый шаг шуршанием в траве, успевшей привять за дневное пекло, с жалобами ближе к Дону чаек, мостившихся на ночлег в меловых отложениях и криками чибисов на не знающих сытости птенцов. Издалека прилетел шакалий вой, перебитый лисьим тявканьем, заглушенный в свою очередь ровным гулом грузовой машины, спешащей с полей с перепаханными межами на казачьих бывших делянках, переставших давать полновесный урожай. В свете луны, успевшей проясниться из бледности на середине неба в азиатский золотой дирхем, показалась новая изгородь, пробежавшая вокруг кладбища полосой как от известковой побелки. За ней высились с одной стороны кусты репейника с редкими верхами над ним крестов, с другой фанерные ухоженные пирамидки с силуэтами жестяных звезд. Это разделение на своих и чужих даже на кладбище бросалось в глаза, намекая на библейскую заповедь о том, что как внизу, так и вверху. Григорий прошел по дорожке до развилки, ощущая размах погоста, перекинувшегося на другую сторону буерака, отделявшего когда-то его от степи. Остановился, выискивая ориентир из заулка с недалекой могилой брата Петра с крестом из кольев, заготовленных под плетень. Признав его, продрался по репею на несколько метров вперед и надолго прирос к одному месту, не различая ни крестов, ни холмиков. Все вокруг покрывали непроходимые заросли огородных кровопийц. Луна не жалела сил, превращая этот участок погоста от изгороди до буерака и за него в мерцающий плацдарм, равный по площади эскадронному, проявляясь перекладинами не от спортивных снарядов. Он продрался до ряда семейных могил,попав первой на Дарьину с крестом и тогда перекошенным, теперь лежавшим на земле, втянувшей в себя и холмик. Матернувшись, поплыл как по болотине к могиле Петра, затем Полюшки с Натальей и Дуняшки, оставляя на них свои поклоны с кусочками хлеба, и наконец к могиле матери, выглядевшей получше. Взялся на ней выдирать с корнем стебли лопухов, деревянные на пробу, но вскоре сел под крест, опустив занемевшие руки, не способные смахнуть с лица ручьи пота. Небо успело усеяться звездами, уступавшими азиатским разве что в яркости. Он забормотал как в жару:
  - Погоди, мать, отдышусь и ослобоню тебя от корневищ. Не заслужила ты, родовая казачка, лежать под ними как под тюремной решеткой, - он поводил во рту шершавым языком, обдирающим нёба, добавил с упорством приговоренного к смерти по ложному обвинению. - Не всех ишо Мелеховых пустили в расход, будет кому сказать слово и за вас...
  Григорий очнулся от солнечных лучей, бившихся сквозь листья лопуха, окружавшего его со всех сторон. Издалека донеслось пение хуторских петухов, сшибавшихся голосами в единую славу ясному утру. Судя по живым этим часам природы, время подбежало к четырем утра. Он лежал возле сгнившего креста с какой-то бумажкой в центре, облезшей до белого пятна. Вспомнил, что это мать вырезала из царского журнала картинку с ангелом, поместив ее на кресте Натальи, чтобы он напоминал ей о загубленной детской душе, не увидевшей света. Подумал о том, что это судьба направила его для прощания после матери с Натальей. Поднявшись со стеблей, омылся холодной росой, украсившей прожилины лопухов алмазным горохом, осмотрелся вокруг. За ночь заросли репейника не успели вернуться в прежнее состояние, обозначив рысканья в ночи узкой и темной линией с остановками для прощания. Столько душ потерял род Мелеховых за время становления на Донской земле советской власти, столько заплатила за кровавую бойню одна семья. Не хватало могилы Пантелея Прокофьевича, отказавшегося принимать иноверную власть и умершего не в родном курене и по божьей воле, а на чужбине по насилию над собой, погнавшего его из дома перекати полем. Григорий осенил себя крестным знамением, продравшись к перекрестку, зажал в руке сталинку и пошагал на выход с кладбища. Небо синело чистотой, лишь над Задоньем висело темное пятно, упреждая о том, что не все трудности исхлебаны. Как не все пути исхожены...
 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"