Нити разрубленных узлов
Самиздат:
[Регистрация]
[Найти]
[Рейтинги]
[Обсуждения]
[Новинки]
[Обзоры]
[Помощь|Техвопросы]
Вероника Иванова
Нити разрубленных узлов
***стихотворение
Узел первый.
Где-то...
- Снег слишком чистый.
Слова улетают в колкую пустоту морозного воздуха. Далеко-далеко. По крайней мере, благополучно добираются до вечнозеленых громад мериссовых свечек, стройными рядами окаймляющих лужайку перед особняком. Летом эта поляна наверняка беспощадно бьет по глазам яркими пятнами цветников, а сейчас всего лишь убаюкивает взгляд нетронутой белизной снежного ковра...
Убаюкивает?
- И ровный. Словно нарочно выгладили.
Имеют ли смысл мои размышления вслух или вовсе ничего не значат для вечности, которая наблюдает за размеренно-скучным сном имперской провинции, неважно. Вон, Герто, шагающий немного впереди и вполне себе бодрствующий, даже ухом не ведет. Делает вид, что не слышит, хотя можно не сомневаться: слух у потомственного следопыта отменный. При желании выиграть пару монет у приезжего простака можно поспорить, что мой напарник способен услышать, как снежинки, срывающиеся с подошвы сапога, когда я поднимаю ногу для следующего шага, падают обратно. На покореженный нашим присутствием белый ковер. Или все-таки перед нами расстилается скатерть стола, накрытого для дорогих, пусть и незваных гостей? Вполне возможно. Кому-то из здешних жителей вскоре придется дорого заплатить за свои шалости. Безо всяких скидок. Сначала - нам, потом Крылу попечения. И жаль, что во втором случае плата будет взиматься полновесным золотом, когда по совести следовало бы заменить ее на...
- Точно. Прибирались.
Герто чуть недовольно дергает пальцем. На правой руке. Указательным. Остальные продолжают безмятежно обнимать рукоять даб-дора.
Надоела моя бесполезная болтовня? Понял. Затихаю.
У меня пальцы тоже время от времени вздрагивают, но не из-за волнительного нетерпения, а чтобы взбаламутить застаивающуюся на холоде кровь. Перчатки помогли бы ослабить, а то и вовсе погасить обжигающие прикосновения последнего весеннего морозца, только костяные плашки рукоятей надежнее всего цепляются за человеческую кожу. Теплую и живую.
А вот прочим частям тела не холодно, скорее наоборот. Поэтому мы с Герто и похожи на двух медуз с Зубастого побережья, лениво прогуливающихся по своим владениям. Ни одного резкого движения делать попросту нельзя, иначе особое двойное плетение шерстяных нитей начнет свою работу, задерживая тепло плоти и направляя его на разогрев мышц. Достаточно будет одного прыжка, пружинистого шага или оборота на три четверти, чтобы мы оказались готовы к...
К тому, ради чего сюда пришли.
Позади медленно растет хвост следов. Если обернуться и прищурить глаза, чтобы притушить изгородью ресниц белое сияние, то можно заметить легкую поземку, облизывающую пушистые края потревоженного снежного покрова. Посреди полного безветрия она должна бы настораживать, но только не нас. Я не оборачиваюсь, а Герто и подавно. Мы и без подтверждения знаем, что Кана следует за нами верной, никогда не отвлекающейся на что-либо, кроме приказа, тенью. Еще три года назад я бы первым посмеялся над своей нынешней уверенностью, но когда Либбет проснулась, все вопросы и сомнения смело в угол. Вместе с песком, который норовит пробраться в дом на подошвах сапог.
Парадное крыльцо все ближе, покрытое ровным слоем снега. Выбеленное на всю глубину. Не надо быть большого ума, чтобы почувствовать неладное, особенно взглянув на козырек крыши, который как раз и не должен пропускать на площадку перед двустворчатыми дверьми всякую пакость вроде воды, особенно замерзшей. Заметали следы? Конечно. Только перестарались. Впрочем, если не присматриваться...
Лентяи из здешнего Крыла охранения и не присматривались. Зачем тратить силы понапрасну, если вокруг полно доброхотов, следящих за соседями пристальнее, чем за собственным кошельком? Что там говорила Имарр, брезгливо поглядывая в текст очередного доноса? Спокойствие, царящее в удаленном от городской черты имении, настораживало супружескую чету, совместно встретившую старость еще в ту пору, когда я был беззаботным ребенком. Все прошлые годы в просторном доме не реже, чем ежемесячно, собирались молодые столичные гуляки. Не то, чтобы они сильно шумели или чинили другие неудобства окрестным жителям, но каждый раз старались о себе заявить. А что сейчас? Зима минула, весна скоро вовсю разгуляется - и тишина кругом. Подозрительная.
Кто-то возразил бы, что могло быть выбрано другое место для сборищ. Например, развлечения нашлись поближе к столице. Да и вообще, причин, чтобы не покидать теплую постель с утра пораньше, при желании можно найти много. Убедительных и разумных. Но только не в том случае, если чувствуешь приближение нового приступа скуки.
Жизнь вообще скучная штука. Весело бывает лишь первые разы, когда получаешь от нее тумаки, а потом, по прошествии не такого уж и большого времени приноравливаешься делать шаг в сторону, когда назревает новая угроза благополучию. Привыкаешь выживать. И дело не в том, что враги все поголовно тупы и предсказуемы. Предсказуемы и ограничены твои ответные выпады на их атаки. Проще говоря, довольно выучить пару-тройку надежных приемов, и из любых, даже самых опасных и запутанных обстоятельств выйдешь без потерь. Ну, почти.
Снег мутными змеями взвивается вокруг нас, сплетаясь в изгородь. Ажурную, но стремительно и заблаговременно уплотняющуюся в тех местах, куда направляются стрелы. Да, наивно предполагать, что никто не попытается остановить наше приближение еще издалека. Но столь же наивно надеяться, что у нас нет на этот случай соответствующего средства обороны. Будем считать, что глухим шорохом стрел, отлетевших от непробиваемой преграды, прозвучало своего рода приветствие. И вызов, конечно же.
Они появляются внезапно. Встают, опрокидывая снежный ковер. Высокие, широкогрудые, натренированные задерживать дыхание. Дети какого-то из племен северных земель, рождающиеся со способностью приручать самый лютый холод. Ну что ж, прятаться они научились, признаю. А как насчет драки?
Поле боя делится пополам, уж слишком далеко я отпустил Герто. Хотя, спина к спине мы все равно больше мешали бы друг другу, чем помогали. Зато наши противники наверняка думают иначе. Пусть по их плоским широкоскулым лицам ничего и не прочитать, всем известно: войско, разделенное на несколько частей, становится во столько же раз слабее. Правда, к нам это не относится, потому что каждый из нас изначально сам по себе. Каждый сам себе армия. Пока что выходит трое на одного, да еще стрелки где-то в доме или рядом с ним. Много это или мало? Сейчас увидим.
Главное, выбрать правильное место для стартовой позиции. Ну или хотя бы не шибко проигрышное. Для меня таковое находится аккурат между левым и средним противниками, но конечно, до этого пятачка не так просто добраться, ведь пока что ряды врагов сомкнуты. Правда, на такой простой замок у меня всегда есть отмычка.
Делаю шаг. Еще один. И еще. Качаюсь на волнах невидимого моря. Если присмотреться, возвращаюсь всякий раз туда же, откуда начинал движение, но поскольку шаги становятся все шире, со стороны кажется, что перемещаюсь в сторону. А вот в какую - пусть выбирает противник. Каждый для себя, потому что каждому из них сейчас видится свое. Своя собственная иллюзия.
Крайний слева противник не выдерживает раньше других и делает выпад коротким мечом, наконец-то раздвигая ущелье между собой и своим напарником до нужной мне ширины.
Раскачанный шаг, сразу же сменяющийся другим, таким же танцующим, но уже четко направленным, переносит меня вперед, на клочок тверди, откуда когти даб-доров легко достают до боков северян. Боков, которые свободны от брони, потому что железо - не лучший спутник для прогулки по морозу.
Еще шаг. Поворот.
В ответ оба атакуют сразу же. Зло. Обиженно. И растерянно. А кого они ожидали встретить? Медноголовых солдат, действующих всегда и всюду только по уставу?
Лево-право, лево-право. Шаг. Поворот.
Чужое дыхание мокрым хлыстом достает до лица, и страх оказаться убитым понемногу начинает просыпаться.
Снег нехотя опадает с моих противников, открывая взгляду одежду, собранную из кусочков коротко стриженого меха, светло-рыжие завитки длинных волос, выбившиеся из-под недостаточно плотно застегнутых капюшонов, ремни, сетью покрывающие торс, ноги и руки... Так вот, как они управляют теплотой своего тела! Любопытно. Жаль только, расспрашивать о подробностях будет некогда. И некого.
Сила и опасность смертоносного танца галассы кроется именно в близости к тому, кто легкомысленно согласился составить тебе компанию. И неважно, где танцуешь, посреди чистого поля или в лабиринте извилистых коридоров: тесным, как объятия, можно сделать любое пространство.
Северяне путаются в ногах, стараясь поймать незнакомый ритм. Натыкаются друг на друга, многократно упрощая мою задачу. А ведь если бы оставались стоять на месте, мне было бы куда сложнее добираться до победы... В конце концов один из них, видимо самый сообразительный, отходит подальше в сторону, полагая, что увеличившееся расстояние станет ему помощником. В какой-то мере так и могло быть, только спираль галассы уже раскручена, и мне требуется всего лишь три шага, чтобы вновь оказаться рядом с намеченной жертвой. Правда, не лицом к лицу, а со спины.
Вот теперь можно воспользоваться клыками. Прямо под ребра.
Он успевает понять, что просчитался, но не более. На следующем же вдохе рассеченные легкие тонут в крови, и первый из моих противников падает на истоптанный снег. Двое оставшихся переглядываются, словно стараясь договориться, как действовать, но пока они это делают, я снова приближаюсь. Выхожу на позицию атаки.
Они расходятся, собираясь зажать меня в клещи, и приглашающе скалятся. Киваю, удлиняя шаги, чтобы на последнем почти припасть к земле. Клинки свистят где-то над головой, значительно выше, чем это может оказаться опасным, а клык даб-дора в правой руке взрезает ремни, крест-накрест перехватывающие голень одного из северян.
Проходит совсем немного времени - я едва успеваю сделать три шага - и движения воина, чье тело лишилось ременной поддержки, заметно замедляются. Вот он, удобный момент завершить начатое, но делать танец таким коротким... Жаль. Ведь скука только-только ослабила хватку.
И все же приходится благосклонно принять щедрый дар случая: северянин, осознавший, что лишен одного из своих преимуществ, возможно, самого главного, бросается в отчаянную атаку. А мне кажется почти обидным скользить мимо, чуть прижимая режущую кромку клыка к его шее там, где волоски бороды становятся совсем редкими.
Третий противник отступает немного назад, явно показывая, что безрассудно нападать не собирается, но и просто так оружие не сложит.
- Тебе еще не надоело? - спрашивает Герто, и я невольно бросаю короткий взгляд в его сторону.
Как и можно было предположить, следопыт со своей долей врагов уже давно разобрался. Наверное, за первый же проход. Но ему, в отличие от меня, скучно не жить. Скучно рисковать жизнью.
- Сейчас закончу.
Он еле уловимо пожимает плечами, вновь отрешаясь от мира.
Чем Герто занимается в такие минуты, не знает никто. Может быть, разговаривает с предками. Может быть, сочиняет поэму для своей возлюбленной. Иногда кажется, что ему известно нечто невероятное, нечто такое, что придает человеческому существованию глубокий и драгоценный смысл. Наверное, подобное знание могло бы помочь мне победить скуку, но все никак не соберусь разузнать, в чем оно состоит. Впрочем, достаточно и того, что Герто будет стоять рядом, ожидая завершения моих дел, по меньшей мере, до вечера. Или до конца вечности, если нам суждено подойти к нему вместе. Да, каждый из нас сам по себе, но только в бою, потому что галасса - танец, в котором не бывает партнеров.
Северянин понимает, что обречен: даже если случится чудо, и побежденным все-таки окажусь я, в пяти шагах к югу от пятачка последнего боя расслабил мышцы человек, не оставивший своим противникам ни единого шанса. Однако обреченности не хватает, чтобы заставить безрассудно атаковать, и рыжебородый враг напротив меня напряженно приминает ступнями снег, не отводя взгляда от... Моих ног, которые все так же пританцовывают, рисуя на поляне дугу следов, становящуюся все шире и шире.
Не люблю первым наносить удар, но заставлять Герто ждать еще хотя бы четверть минуты кажется кощунственным, особенно если взглянуть на его юное лицо, наполненное покоем. Более безмятежны только надгробия на семейных погостах, а я с детства считаю осквернение могил самым последним из недостойных поступков.
Танец подходит к своему завершению, а я - к северянину.
В три шага. Первый - самый длинный, остальные почти семенящие.
Подхожу. Кланяюсь, с сожалением разводя руки в стороны, и клыки даб-доров тускло подмигивают ничего не понимающему смертнику. А потом поклон плавно переходит в прыжок, и я взлетаю над рыжеволосым гигантом, запоздало задумываясь, а хватит ли силы толчка, ведь это препятствие оказывается выше обычных почти на ладонь.
Силы хватает: ступни касаются пушистого снега за спиной противника, а когти - да, теперь уже когти, а не клыки, потому что бить назад всегда удобнее когтями - впиваются в плоть, спрятанную под мехами и кожей.
Один. Второй. Третий. Расчет окончен.
Герто осуждающе зевает, поворачивается и продолжает прерванный путь. Я отправляюсь следом.
Стрелки так и не показываются, наверное, предпочитают сбежать, а не вступать в бой, тем более, свою плату они, скорее всего, получили заранее. Как, впрочем, и эти рыжебородые на лужайке. А зачем золото мертвецам?
Дверь, конечно же, оказывается запертой, но нам не приходится даже задумываться о замках и засовах, потому что у нас есть Кана: створки распадаются на щепки, труху и стальную стружку, а пройти через облако пыли, повисшее в дверном проеме, смог бы и младенец.
Широкая лестница ведет на второй этаж, прямо к просторной зале, над которой вместо потолка раскинулось прозрачное стеклянное небо. Здесь светло. Очень светло. Сегодня за облаками не видно солнца, поэтому хозяева дома зажгли сотни ярких свечей, чтобы обмануть природу.
И природа обманулась.
Герто предупреждающе поднимает руку, но я и сам вижу, что представление уже началось, а становиться еще одной парой актеров на этой сцене мы не собираемся. Только понаблюдаем за разворачивающимся действом, благо оно будет совсем недолгим.
Их пятеро. Не так много, как можно было бы ожидать, но и немало.
Молодые. Почти дети. Пальцы брюнетки, обернувшейся на звук наших шагов, не отмечены даже следами наперстка, хотя всем известно, что добропорядочная девица на выданье должна уметь вышить на свадебном покрове имя своего мужа.
Одеты в самое лучшее, самое изящное и драгоценное, когда разумнее было бы накинуть на себя одну лишь простыню. Неужели думают, что тело, закованное в корсет или не менее тугой камзол, скажет им спасибо после месяцев неподвижности? А впрочем, думают ли они вообще хоть о чем-то, если собрались рано утром вокруг пустой хрустальной чаши?
Вернее, почти пустой.
Взмахи раскрывающихся черно-синих крыльев уловить глазом почти невозможно. Кажется, что бабочка, покинувшая надежное убежище кокона, замерла на краешке изъеденного своим предыдущим воплощением листа, но воздух вокруг нее быстро и ощутимо мутнеет, словно над потухшим пожарищем поднимается облако пепла.
Я невольно поднимаю руку к лицу. Герто делает то же самое, хотя нам ничто не может угрожать: хрупкое создание, столь неуместное посреди снегов и морозов, живет всего несколько минут, успевая наделить своим ядовитым даром лишь тех, кто находится рядом.
Тех, кто готов его принять.
Тех, кто жадно склоняется над прозрачным сосудом и дрожащими ноздрями втягивает мертвенно-серый туман.
Вдох. Другой. На третьем они падают. Кому повезло - обратно, в покинутое было кресло, кому не повезло - на паркетную мозаику пола. Безвольные тряпичные куклы и вялое насекомое, сейчас не вызывающее ни восхищения, ни трепета.
Лезвие даб-дора срезает верхушки горящих свечей, и канделябр летит, направленный рукой Герто, в самую середину стеклянного купола, которая через мгновение звонко осыпается вниз, прямо на пятерых людей, лишившихся сознания. Да, кто-то из них непременно поранится, но намного важнее убить морозным воздухом дитя знойного юга, а что касается этих несчастных...
- Кана?
Она приходит на зов, вихрем врываясь в потолочный пролом и повисая над столом, в центре которого доживает последние мгновения существо, ставшее проклятием империи Дайа. Под длинным подолом пышной юбки не видно ног нашей защитницы, но мне почему-то кажется, что она пританцовывает от нетерпения. Впрочем, так и должно быть: девочка хочет поскорее приняться за свою работу, а наша на сегодня закончена.
Мы с Герто возвращаемся обратно, туда, откуда начали ленивый путь двух медуз - к просторным саням, по бокам запряженным пепельногривыми вивернами. Звери дремлют, положив лобастые головы на лапы, не отвлекаясь даже на наше приближение. Только когда сани, скрипнув, чуть приседают под добавившимся весом, справа раздается недовольное урчание разбуженной кошки.
Проходит еще минута или две, и теперь взрыкивают уже все виверны, потому что к двум живым присоединяются пять полуживых тел, принесенных ветром из ладоней заботливой Каны. Да и она предпочитает занять место рядом со своими подопечными, а не добираться до города на крыльях природной магии. Должно быть, устала. Хотя, кто их знает, этих "выдохов"...
Виверны напрягают спины, раздвигая кожистые крылья, делают несколько бесшумных шагов по снегу, каждый раз зябко отряхивая лапы, и поднимаются в воздух. Ремни упряжи натягиваются, заставляя нагруженные сани последовать примеру умеющих летать зверей, и земля, накрытая белым плащом, начинает уходить вниз.
Видно, что Кане больше всего прочего хочется сейчас вздремнуть, но она не позволяет глазам закрываться. Ответственная девочка. Знает же, что "вдохам" сейчас ничего не угрожает. Это раньше, еще во времена моего детства, на караваны, подобные нашему, частенько нападали и жгли тех, кто переступил границу мира, а теперь защитников традиций приструнили. По непонятной причине, кстати, ведь недовольных не становится меньше. Более того, в столице, как утверждает свежая сплетня, их ряды медленно, но верно пополняются представителями весьма влиятельных семей.
А торговать "вратами мечты" все равно будут. Даже под страхом смертной казни до седьмого колена, уж больно хороший куш можно получить. И покупатели всегда находятся. Мне, помнится, тоже предлагали купить. Только со временем ошиблись: я к тому дню вдоволь насмотрелся на Либбет и всерьез подумывал лишь о том, чтобы поскорее удрать от столичных соблазнов.
До усыпальницы меньше часа лету. Вот под нами еще проплывают снежные поля с первыми прогалинами, оставшимися от недавней оттепели, а стоит отвести взгляд или зажмуриться на мгновение, и в нескольких футах от полозьев саней уже горбятся черепичными спинами дома на окраине Наббини. Городок маленький, ничем не примечательный, удаленный от излюбленных имперской знатью мест времяпровождения. Словом, лучшее место, чтобы жить спокойно. Правда, здешний покой требовался вовсе не мне: я взвыл от скуки уже спустя дюжину дней, когда перезнакомился со всеми местными красавицами и мудрецами. Но моя свобода была связана по рукам и ногам ожиданием пробуждения племянницы, и пришлось смириться. Вернее, повнимательнее принюхаться к тому, чем время от времени дышал захолустный городок. А потом зверь, и в самом деле, выбежал на ловца. Лоб в лоб...
Виверны входят в спираль приземления. Примерно три с половиной круга, и лапы наших ездовых животных мягко пружинят, касаясь припорошенных инеем камней брусчатки. На высоких галереях внутреннего двора не видно ни единой живой души. Точно так же пусты и стены просторного дома, лишенные малейшего отверстия. Свет здесь не нужен, обилие свежего воздуха и вовсе ни к чему, потому что "вдохи" все равно, что мертвецы: им и слабого сквозняка хватит. Эти простые вещи мне объяснили еще, когда я обустраивал покой Либбет. Правда, тогда в жестокую правду верилось с трудом, и уши сами собой пропускали мимо любые слова, хоть чем-то ужасавшие воображение. А потом насмотрелся. Привык.
Кана, спрыгнувшая с саней еще над усыпальницей, все еще парит в невидимых струях холодного воздуха и при этом блаженно щурится, как будто сейчас на дворе не студеное начало весны, а лето в самом разгаре.
Неужели не чувствует разницы? Или ее тело беспрекословно подчиняется приказам разума? Тонкое полотно на лифе платья вряд ли способно защитить и от мороза, и от жары, а на коже, как ни присматривайся, ни единого пупырышка не заметно. Завидная власть над самим собой. Да и над окрестной природой тоже. Вот только завидовать что-то не получается. По крайней мере, у меня.
С натугой отворяется невзрачная дверь, и к нам выходит сторож, кутающийся в наборный плащ из кроличьих шкурок. Суровый, как сама усыпальница, старик оглядывает неурочную работу, покоящуюся в санях, вздыхает, делает рукой знак, мол, тащите все это за мной, и направляется к створкам ворот.
Звякает дужка открытого замка, шуршит сдвигаемый в сторону засов. Главный проход к местам временного упокоения распахивается, как зевающая пасть виверны. Темная и дурно пахнущая. Да и как она может не пахнуть, если "вдохи", пусть и мертвы, но только на одну половину, а та, вторая, которая еще сохраняет связь с этим миром, делает все то же самое, что и живые люди. Конечно, сторож посматривает за вверенным ему складом, но не более. Найдутся желающие ходить за своими незадачливыми родственниками или возлюбленными - пожалуйста. Не найдутся - раз в месяц младшие Перья Крыла попечения обметут, обмоют, белье сменят. В полном соответствии с количеством монет, выделенным из городской казны на сие малопривлекательное дело. Я, честно говоря, поначалу вовсе не собирался сидеть у постели Либбет, но когда увидел хлев, где ей было назначено провести ближайшие годы, понял, что не позволю этого. Себе не позволю, в первую очередь.
- Посветить вам или сами дорогу найдете? - спрашивает сторож, и Кана растерянно задумывается, ведь кроме нее из нас троих никто не пойдет внутрь.
Ни мне, ни Герто там делать нечего. Видеть видели, нюхать желания не испытываем, тяжести поднимать - тем более. А еще остерегаемся дотрагиваться до тех, чье тело осталось здесь, а дух ушел в далекие странствия. И Кана это прекрасно знает, потому что не уверенно, а почти обреченно, просит:
- Посветите.
Она ведь тоже не жаждет переступать порог, однажды разделивший мир пополам. Пусть не помнит, что случилось на той стороне, но ясно видно: при каждом, даже случайном взгляде в темноту меж створками ворот Кана задерживает дыхание, словно ей предстоит нырнуть в бездну.
Сторож кивает, доставая огниво. Искры, падающие на промасленный фитиль факела, разгораются неохотно, словно даже огонь не желает вторгаться в глубины усыпальницы. А когда пламя все же занимается, становится понятно, что его едва-едва хватит на освещение полоски пола под ногами сторожа: коридор слишком широк. Должно быть, когда-то здесь легко проезжали кареты, доставляющие несчастных в последний приют.
Старое здание, очень старое. И очень большое. Зачем предкам нынешних жителей Наббини требовалось столько места для "вдохов"? Неужели в прежние времена их число переваливало за сотни даже в крохотном городке? А может быть, здесь просто всегда уважали право выбора?
Кана не поводит и бровью, а одно из тел поднимается над санями и плавно движется ко входу усыпальницы, следом за сторожем. Кажется, это та самая девочка, что обернулась на звук наших шагов... А может и не она: все "вдохи" похожи друг на друга восковой бледностью и расплывчатостью расслабленных черт. Ну уж когда юное тело опустится на лежанку и скроется под ветхим саваном, оно точно ничем не будет отличаться от прочих обитателей этой бесстрастной тишины.
Короткая процессия, в хвосте которой одновременно степенно и испуганно следует Кана, решившая на некоторое время оказаться от полетов, исчезает в темноте коридора. И мы с Герто предпочли бы давным-давно исчезнуть куда-нибудь подальше отсюда, но на своих двоих штурмовать высокие стены лениво, а другого способа выбраться из колодца двора, кроме как взлетев, не предусмотрено: входные ворота намертво замурованы. Сторож никогда не покидает своих подопечных, редкие гости пользуются вивернами и прочей летающей живностью, а те, кто рано или поздно станут "выдохами", сами смогут летать. Да и многое другое смогут.
Проходит минут пять, а может и больше, из глубины разверстой пасти входа начинают раздаваться все громче и громче шуршащие шаги возвращающегося сторожа и Каны, но их вдруг заглушает стон. Отчаянный.
По одному из четырех тел, оставшихся в санях, проходит волна дрожи, на излете которой глаза "вдоха" - хотя нет, теперь уже его надлежит величать совсем иначе - распахиваются и всматриваются в мир. Пока еще слепо, но с явной злостью.
- Как они могли?!
Юноша, чье дыхание то и дело срывается из-за слишком плотно застегнутого тесного ворота камзола, садится, сжимая кулаки.
- Почему они порвались?!
Он смотрит на свои руки, на белые, как иней, костяшки, на бледную кожу, под которой наливаются синевой прожилки сосудов, потом переводит взгляд на нас с Герто. Взгляд, который никто не набрался бы наглости назвать разумным.
- Почему так скоро?!
Воздух вокруг пробудившегося начинает закипать. В прямом смысле: посреди останков зимы вдоль стен поднимается самое настоящее знойное марево, искажающее недовольные, озлобленные чем-то, явно случившимся по ту сторону, черты "выдоха". Поднимается и начинает наступать. В нашу сторону.
Оно не должно причинить нам вреда, как и вся волшба, рожденная вернувшимися с того света, но я невольно делаю шаг назад, краем глаза отмечая, что и Герто напрягается, готовясь в любой миг совершить прыжок, позволяющий ускользнуть от прикосновения кипящей воздушной волны.
- Почему?!
Марево пронизывают нити огня. Там, где они касаются камней двора, иней мгновенно исчезает, поднимаясь дымным облачком.
Парня надо утихомиривать, пока не поздно, и я уже готов наплевать на присягу, которую требуют в обязательном порядке даже в Гражданской страже, но Кана, наша молчаливая и сосредоточенная Кана уже ввинчивается в кипящую завесу, раскрывая объятия для своего нового брата. Хотя в эти мгновения она, пожалуй, больше похожа на всепрощающую мать беспокойного семейства, приголубившую беспутного сына, наконец вернувшегося домой.
Во дворе усыпальницы бушует самый настоящий шторм, правда, стараниями опытного "выдоха" не задевающий то, что нельзя задевать. Молнии бьют в брусчатку, порождая белые, как снег, вспышки огня, и выписывая на камнях причудливые узоры, похожие на забытые письмена. Виверны, мало любящие непогоду, жмутся к саням, прикрывая морды крыльями, но не пытаются улететь, словно понимая: там, наверху, сейчас намного хуже, чем на твердой земле. Сторож благоразумно прячется где-то в недрах усыпальницы. А может, стоит у самого порога, но свет его факела все равно не смог бы пробиться сквозь рукотворную бурю недодержанного "выдоха".
Который все-таки успокаивается.
Обмякает в руках Каны.
Опускается, бережно поддерживаемый, на едва покинутое место и закрывает глаза.
Ладонь Герто дотрагивается до моего плеча:
- Больше он не будет так шалить.
- А как будет?
Вместо ответа напарник сильнее сжимает пальцы, словно пытается насквозь продавить упругие слои ткани, а потом вкрадчиво замечает:
- Поживем - увидим.
Почему-то такое предложение мне не нравится, хотя не могу разобрать, что в нем фальшивка, а что правда.
Обратный путь приходится проделывать в обществе несвоевременно появившегося "выдоха". Пусть он и не пытается больше баламутить стихии, даже тонкий слой дрожащего воздуха, обтекающий кажущуюся бессильной фигуру, вызывает у меня брезгливость, смешанную со страхом. И пожалуй, брезгливость побеждает.
Странно, по отношению к Либбет я никогда не чувствовал ничего подобного. Может быть, потому что она, пробудившись, вела себя совсем иначе? Не бушевала, не обвиняла никого, не сыпала проклятиями и угрозами, а тихо открыла глаза, увидела мое лицо и просто спросила: "Я уже дома?"
И впрямь, бояться ведь нет никакого смысла. Новорожденный маг не способен причинить вред или каким-то иным способом воздействовать на обычного человека, разве что воспользоваться тем, что все стихии мира теперь подвластны ему и... Но со стихиями можно совладать, особенно если они кем-то управляются. А вот бездумные вспышки природной ярости куда как опаснее.
Что же касается самого "выдоха", он вполне смертен. Как и я. Как и вообще любое живое существо. Только к смерти такие, как он, после возвращения из потусторонних странствий начинают относиться совсем иначе.
***
- Пробудившийся доставил вам какие-либо неприятности? Нанес урон?
В голосе Имарр звучит одна лишь обыденность, словно несвоевременное превращение "вдоха" в "выдох" случается в Наббини по пять раз на дню.
- Нет, эсса, - почти с таким же равнодушием отвечает Герто.
- Подумайте хорошенько, прежде чем заверять отказ от возмещения ущерба, - повторяет Серебряное перо Крыла попечения.
Повторяет уже с ясно ощущаемой настойчивостью. Наверное, потому, что не слышит моего ответа. А мне, признаться, куда приятнее разглядывать стройные ноги в сложном кружеве голенищ, доходящих почти до... Словом, до того самого места. Чтобы добиться столь плотного прилегания, быстро твердеющий сок каббы наносят слой за слоем прямо на кожу, любовно разглаживая каждую капельку. И я искренне завидую тому счастливцу, что был допущен до священнодействия над прекрасным телом эссы Имарр.
- Эсса Конран?
Приходится все-таки оторвать взгляд от бесконечных серебряно-серых сапог и посмотреть в оливковые глаза.
- Вы отказываетесь от возмещения?
А что оно смогло бы мне дать? Несколько лишних монет, утяжеляющих кошелек? На них все равно не удастся купить достаточно вина, чтобы смыть гнилостный налет брезгливости, оставленный прошедшим днем на моих мыслях.
- Да, эсса. Отказываюсь.
Имарр удовлетворенно кивает, делая знак служке, ведущему записи, и тот с громким стуком ставит закрепительную печать на свитке, в котором подробнейшим образом изложено сегодняшнее происшествие. Чуть позже свиток, заверенный еще десятком уже личных печатей Перьев разного полета, спрячется в цельноточеном деревянном футляре и отправится на долгое-долгое хранение в пропасть архивов Крыла попечения. И самое смешное, не сгинет там навсегда, потому что "выдохов" считают и пересчитывают тщательнее, чем сокровища личной казны императора. Как будто ждут той минуты, когда количество ушедших и вернувшихся сравняется и...
- Что ж, можете быть свободны.
Церемонно произнесенная фраза - всего лишь дань традициям, ведь ни я, ни Герто не находимся в подчинении у прекрасноликого Пера: Гражданская стража набирается исключительно из добровольцев, желающих пощекотать собственные нервы.
Когда-то давно "вдохов" выслеживали и отправляли либо в могилу, либо под строгий присмотр регулярные военные и полувоенные службы, но в один прекрасный день "врата мечты" вознамерились открыть для себя вельможные дети, имевшие в своем распоряжении не только земли и золото, но и собственную гвардию. Вспыхнула война. Непродолжительная, не особо кровопролитная, однако поставившая императора по другую линию фронта от его, казалось бы, самых верных подданных. Мятежные герцоги подписали ультиматум, в котором напоминали, что войска империи содержатся и на их подати тоже, стало быть, нарушается священное вассальное право. А законы, древние, как сам мир, гласят: если сюзерен не исполняет своих обязательств, он подлежит немедленному и беспощадному низвержению.
Император колебался недолго. Всего через месяц внял голосу разума и рыку боевых рогов. А еще через месяц вышел указ, что отныне заниматься розыском "вдохов" было дозволено каждому гражданину империи. На свой страх и риск. "Вдохи" же, соответственно, могли как угодно защищать свое желание отправить дух на прогулку отдельно от тела. Чуть позднее слова императорского указа воплотились в создании Гражданской стражи, куда имели право записаться все желающие: и простые искатели приключений, и весьма знатные люди. Главное, никто из них не должен был быть обременен государственной службой. Проще говоря, под этим знаменем с прежних времен и по сей день собираются бездельники. Такие, как я.
Имарр уходит, шелестя складками плаща, широкого, но короткого, а значит, позволяющего во всей красе показать ноги, теперь уже со стороны спины. Провожаю дивное создание взглядом и еще долго смотрю на опустевший коридор.
Пора возвращаться домой. Но пожалуй, сегодня мне не хочется торопиться.
- Раньше никогда не видел первые минуты "выдоха"? - спрашивает из-за правого плеча Герто.
Неопределенно киваю, мимолетно вспоминая пробуждение Либбет.
- Такими бывают девять раз из десяти.
Ничего себе! Что же случается с теми, кому не повезло оказаться рядом?
- Если бы Кана промедлила, парой тел на этом свете стало бы меньше.
Изумленно поворачиваюсь:
- Хочешь сказать, нас могло задеть?
- Не нас. - На лице Герто не вздрагивает ни одна черточка. - Его приятелей.
Да, он прав. Беспомощные, неподвижные, лишенные сознания куклы не смогли бы избежать удара стихий.
- Если бы Кана промедлила... - А вот теперь что-то меняется. Прямо у меня на глазах. В вечно отрешенном покое юного лица Герто проступают отблески огня, прежде сокрытого глубоко внутри. - Если бы она промедлила...
Со стороны может показаться, что юноша потрясенно повторяет одни и те же слова, но я-то вижу: ни о каком душевном волнении не идет и речи. Все совсем наоборот. Все переворачивается с ног на голову, открывая книгу с ответами на все вопросы, но я еще не готов принять обнажившуюся правду, поэтому киваю, поспешно прощаясь, и прохожу мимо, невольно ускоряя шаг.
Домашний дракон, дремлющий в открытых стойлах Крыла попечения, недовольно ворчит, когда я сажусь в скрипучее седло, наверное, столь же старое, как зверь, служащий мне. Вернее, не мне, а дому. Древнему дому Да-Диан, от которого в наступившем веке остались лишь огрызки. Ровно два. Я и Либбет.
Полупрозрачная пленка третьего века сдвигается, и черно-лиловый глаз вопросительно вглядывается в мое лицо до тех пор, пока не получает тихий приказ:
- Домой.
Дракон, переваливаясь с одной пары ног на другую, покидает защитные стенки стойла, и недовольно фыркает, когда ветер взъерошивает тонкую, как ветхая бумага, грязно-желтую чешую. Громоздкая туша подо мной делает шаг, другой, а уже на третьем я привычно закутываюсь в плащ поплотнее, потому что наверху всегда холоднее, чем внизу.
Что помогает неуклюжим с виду зверям чувствовать себя среди облаков, как рыба в воде? Какая сила позволяет призрачным прыгунам из лесов Арраны преодолевать огромные расстояния в мгновение ока? Кто наделил дубравных фей Изумрудного лона способностью превращать пустоту во все, что только можно пожелать? И почему мир, наполненный чудесами, делит свои безграничные возможности лишь с теми, кто отказывается от собственной изначальной природы?
Да, они не теряют человеческий облик. Кто-то даже становится совершеннее, чем был. Если захочет, ведь "выдох" может изменять свое тело. В любую сторону. Но людьми они все же перестают быть. Что происходит там, за "вратами"? Никто никогда не мог ответить. Ходят слухи, что сразу по пробуждении воспоминания еще сохраняются, но до обидного обрывочные, касающиеся лишь самых последних мгновений странного сна. А спустя несколько часов они полностью стираются, и человек, переставший быть человеком, навсегда забывает, где странствовал и что делал во время отсутствия души в этом мире. Впрочем, все остальное "выдох" тоже помнит неважно.
Имена, события, но как правило, только давние - вот и все, что остается в памяти вернувшегося к жизни. И никаких чувств. Ни по какому поводу. Неудивительно, что рано или поздно новорожденные маги предпочитают покидать родные дома и уходить туда, где смогут обрести новую семью, не пылающую страстями. Вот и Либбет уйдет. Не сегодня и не завтра, конечно, но это все равно случится. А потом я останусь совсем один в мраморно-лиственничных стенах имения Да-Диан. Вот тогда, наверное, и начнется настоящая скука...
Дракон время от времени всхрипывает, словно напоминая хозяину, что уже слишком стар для частых прогулок. Надо будет озаботиться новым ездовым зверем. Вызвать торговца, выбрать яйцо, заняться приручением. На это понадобится не один месяц. И это будет хоть каким-то развлечением. Если я все-таки почувствую вкус к жизни.
А еще можно жениться. Но о поисках супруги следует задумываться уже только после того, как Либбет покинет имение. Так же, как и о поисках слуг.
Снег на дворе прибит плотно-плотно, словно толпа усердных работников день напролет возила по нему деревянный каток, и драконьи лапы не проваливаются в белый ковер ни на волосок. Не хрустит, не скрипит под ногами, а на ощупь оказывается совсем гладким. Словно лед, о чем заявляет ладонь, которой я дотрагиваюсь до мерзлого полотна, застилающего камни.
Дракон, дождавшись, когда я отойду на безопасное расстояние, взмахивает крыльями, снимая тонкую стружку инея, а может, и мраморной плитки с так некстати подвернувшейся стены, поднимается в воздух и направляется к своему гнезду на северной башне. Чтобы лечь там, свернувшись громадным клубком, закрыть глаза и смотреть сны, пока хозяйский свисток вновь не призовет на службу. В прежние времена требовалась дюжина слуг, чтобы содержать только одну ящерицу в чистоте и довольстве, а на весь остальной дом нужна была и вовсе целая армия...
В прежние времена, которые уже не вернутся.
Створки парадной двери распахиваются, открываясь не ровно настолько, чтобы можно было протиснуться, а на всю ширину. Другой дом непременно оказался бы выстужен, подобным образом принимая гостей и хозяев, а в моем от порога до потолка главного входа натянута чуть звенящая завеса теплого воздуха, не позволяющая морозу проникать внутрь. Она щекочет кожу, когда я прохожу сквозь, заодно подсушивая одежду и сбивая крупинки снега с сапог. Полезная и безобидная. Нужно только ненадолго задержать дыхание.
Прилестничный зал загроможден переплетениями нитей, создающими впечатление, что в имении поселился и вознамерился сплести паутину гигантский паук. Радужные и однотонные, разобранные по цветам и смешанные друг с другом, они растянуты прямо в воздухе, за который, видимо, и держатся, потому что креплений нигде не видно. Когда я касаюсь пальцами одной из нитей, она упруго выпрямляется, хотя чуть растрепанные кончики висят совершенно свободно. А в следующий миг приходится уворачиваться от утка, бодро скользящего по шелковой паутине и тянущего за собой двойной шелковый шлейф.
- У меня будет новый домашний халат?
Либбет недоуменно поднимает голову от книги:
- Тебе нужен новый халат?
Вот в этом весь "выдох": нет, чтобы удивиться, съязвить, отмахнуться, в конце концов - сразу следует вопрос по существу. Вопрос, лишенный хоть какого-то оттенка чувств. Надо? Сделаем. Только скажи.
- Шучу.
- А!
Она опускает взгляд к строчкам букв, и я только теперь полностью осознаю, что Либбет вряд ли помнит смысл слова "шутить". И вряд ли понимает. Просто приняла за правило, что если я так говорю, значит, моя предыдущая фраза не нуждается в немедленном воплощении в жизнь.
Из "выдохов", наверное, должны получаться идеальные слуги. Но мне, честно говоря, все чаще и чаще хочется чего-то нахально-несовершенного. Пусть они будут подворовывать, валяться на хозяйской постели, блудить, устраивать всяческие пакости по незнанию либо с умыслом. Неважно. Но они будут людьми. Обыкновенными. Такими, чьи мысли и действия я могу понять и хоть как-то объяснить.
Прядь золотистых волос сползает на лоб и тут же возвращается обратно. Но если бы другая женщина устроила из поправления прически целое представление, прежде всего для себя самой, то Либбет остается увлечена чтением, и все происходит без участия рук. Впрочем, увлечена - слишком сильно сказано. Она напряженно смотрит в книгу, словно видит не слова и фразы, а набор фрагментов, из которых нужно сложить заданный, но неведомый и непонятный узор.
Присматриваюсь к обложке. Хм. А ведь это один из весьма недурных любовных романов, которыми увлечены придворные дамы. Нарочно ведь выписал из столицы, думал, это поможет хоть что-то разбудить если не в сознании племянницы, то где-нибудь рядом. Не вышло. Она с таким же явным усилием читает реестр расходов. Старается...
А ведь верно, старается. Но ради чего?
- Нравится?
Облокачиваюсь о спинку кресла, заглядывая в книжные страницы. Кусок текста, по которому успеваю пробежаться взглядом, повествует о бессонной ночи и переживаниях героини, встретившей свою первую любовь. По меньшей мере, выглядит забавно. Но только не для моей племянницы.
- Не знаю.
- Тогда зачем читаешь?
Либбет кладет книгу на колени, на шелк домотканого платья.
- Ты ее подарил.
- Это единственная причина?
Она не отвечает, предпочитая разговору молчание, а мгновением спустя я понимаю, что сейчас внимание племянницы целиком отдано ткачеству, потому что два слоя шелкового полотна готовы слиться воедино, но прежде между ними нужно проложить пух, нащипанный с уток. Облачко, похожее на снежное, просачивается сквозь паутину натянутых нитей и, разделяясь на клочки, ныряет в особым образом вытканные кармашки. Самостоятельно. Под неусыпным надзором сидящей в кресле ткачихи.
- Плащ будет?
- Да.
Кропотливое действо заканчивается, и Либбет снова поднимает книгу к глазам.
- Тебе не нужно делать то, что не хочется.
- Но я хочу.
- Прочитать?
Она снова замолкает, правда, теперь уже по другой причине, и я начинаю жалеть, что завел этот разговор. Все время забываю, что хоть моя племянница и выглядит взрослой девушкой, но уснула, когда ей едва исполнилось тринадцать, а значит, и вернулась из небытия прежним ребенком. Внимательным, неулыбчивым и напрочь забывшим, что такое детство.
- Извини, дурацкий вопрос.
Она кивает, то ли соглашаясь, то ли принимая извинения. Хорошо, что я не вижу в этот момент ее глаза. Наверняка они все так же сосредоточенно бесстрастны.
- У меня назначена встреча.
- Он уже здесь. Во дворе, - сообщает Либбет, переворачивая страницу.
Входная дверь снова открывается. Перед гостем, который настороженно заглядывает внутрь, не спеша вступать в пределы чужого дома.
- Проходите! Милости просим!
Низкорослый, крепко сбитый мужчина в просторном меховом плаще делает шаг через порог, попадает в тепловую завесу и от неожиданности едва не оступается.
- Осторожнее!
- Аж дыхание перехватило... - ошарашенно признается эсса Элари и снова останавливается, глядя на росчерки нитей, заполняющих зал. Глядя не с таким выражением лица, которое подобало бы гостю, но именно так, как я и рассчитывал.
- Пойдемте, провожу вас в другое место. Более подходящее для беседы.
Либбет вопросительно поднимает голову, но я спешу погасить очередной порыв к исполнению обязанностей хозяйки дома:
- Не беспокойся, это ненадолго. Вино я могу налить и сам.
Эсса Элари идет за мной, с опаской отшатываясь от мерно вздрагивающих нитей, и только в удаленном от зала кабинете, кажется, начинает чувствовать себя хоть немного увереннее. Привычным движением стряхивает с плеч плащ, и тот падает прямо на ковер, а не в услужливо подставленные руки слуг.
- О, я, право...
- Ничего-ничего! - Подхожу к шкафу, достаю пару бокалов и бутыль с ввинчивающейся пробкой. - Здесь чисто.
Он косится на меховое озерцо, растекшееся у ног, но нагибаться и поднимать не решается. Наверное, потому что боится помять наградную ленту, натянутую поверх нарочито скромного камзола.
- Присаживайтесь, прошу вас. - Вино густо булькает, падая в хрустальные бутоны. - Вы просили о встрече. Какова ее цель?
Гость с благодарностью принимает бокал, вдыхает аромат выдержанного напитка, но прежде, чем сделать глоток, все-таки дожидается, пока хозяин пригубит угощение первым.
В столице я, пожалуй, немедленно обвинил бы эссу Элари в оскорблении и вызвал бы на дуэль, но здесь все-таки провинция, нравы хоть и грубее, зато намного ближе к велениям разума. Вполне понятно, что секретарь Городского совета Наббини заботится о том, чтобы жить долго и по возможности счастливо. И ни в коем случае не желает выразить мне свое неуважение. Скорее даже наоборот, если рискнул прийти в дом, где хозяйничает "выдох".
- Чудный вкус.
- Вы правы.
Мы еще какое-то время молчим, наслаждаясь вином, но правила приличия требуют продолжить разговор раньше, чем бокалы оказываются пустыми:
- Эсса Конран, вы ведь уже давно живете в Наббини.
- Пятый год.
И только первый - от дня пробуждения Либбет. Меньше года прошло с тех пор, как девочка открыла глаза после сна, похожего на смерть. Вернее, и являвшегося таковым.
- Это довольно долгий срок.
- Согласен.
- Обычно Совет не принимает скоропалительных решений, но...
Элари замолкает и косится на темные пятнышки, бисером рассыпавшиеся по моей куртке. Приходится переспросить:
- О чем вы говорите?
Почему-то засохшая кровь пугает людей куда больше, чем только что пролитая. Может потому, что влага, вытекающая из разорванной плоти, похожа на маританский сироп, любимый всеми детьми Империи?
- Мы хотим предложить вам занять достойное место. В Совете.
- Мы?
Он, разумеется, не уточняет, многозначительно устремляя взгляд в пространство.
Что ж, примерно такого развития событий я и ожидал. Еще в тот самый день, когда меня начали представлять местной знати и прочим "достойным" людям. И челюсть сводит от того, что мотивы членов Совета просты, прозрачны и мудры, а стало быть, от них не получится отмахнуться просто так.
Деньги, сила и власть должны держаться рядом, только тогда они смогут пригодиться для чего-то полезного. Общественно полезного. Интересно, кем определили меня? Наверное, все-таки "силой", потому что немногие из жителей Наббини и окрестностей набрались смелости записаться в Гражданскую стражу. Хотя и деньгами я не обделен, особенно после того, как прибыльно продал часть дальних рудников, а вместо них прикупил леса, вплотную примыкающие к преддверью Изумрудного лона. И мог бы получить еще больше, если бы вздумал пускать туда на прогулки восторженных юнцов. Наверное, так и сделаю. Когда сбегу в очередной раз.
- А вас не смущает то обстоятельство, что моя племянница...
Элари чуть наклоняется мне навстречу:
- Она не вечно будет с вами. Вы же это понимаете. Понимаете?
Да, скоро я останусь в одиночестве. Долгом или нет, никто не знает. Но хотя слова собеседника больно колют куда-то в межреберье, сердиться не получается.
Ничего личного, один трезвый и сухой расчет. В чем-то секретарь Совета до боли похож на Либбет, но у него все же есть одно несомненное для моего взгляда преимущество. Вернувшись домой, эсса Элари радостно потрет ладони, откупорит бутылку бережно хранимого для особых случаев вина и позовет супругу, чтобы отметить событие, укрепляющее Городской совет. К вящей славе Наббини, разумеется.
Что же делать?
Согласиться? Значит, обречь себя на еще большую скуку.
Отказаться? Значит, испортить отношения раньше времени. Либбет ведь пока что не ушла.
- Щедрое предложение.
Элари расплывается в довольной улыбке, поднося полупустой бокал к губам.
- Но, конечно, вы предполагаете, что я не только войду в Совет, а и кое-что прибавлю к городской казне?
- Несомненно, эсса Конран.
- А раз так, мне хотелось бы прежде, чем дать окончательный ответ, осведомиться, каково ее нынешнее положение.
Гость кивает, хотя моя просьба явно ему не нравится. Но опять же, ничего личного, просто деньги любят счет.
- Как скоро вам нужен отчет?
- Как скоро вы желаете получить ответ?
Он снова кивает, уже начиная прикидывать, сколько времени понадобится, чтобы спрятать растраты и раздуть доходы, а я спрашиваю, протягивая руку к бутылке:
- Еще вина?
- Не откажусь. Вино у вас выше всяких похвал!
***
Здесь...
Роханна Мон со-Несс помедлила, прежде чем отодвинуть зеркало подальше и повернуть так, чтобы глупое, но честное стекло отражало лишь роспись высокого потолка. Лучше смотреть на замысловато переплетенные друг с другом диковинные цветы, а не на...
Итог тщательного получасового осмотра оказался неутешительным. Впрочем, именно таким он и должен был быть, поскольку молодящие снадобья, приобретенные у нового поставщика, по всей видимости, содержали в себе дары природы, а не отрыжку иного мира, куда как более могущественную в деле поддержания красоты. С другой стороны, на человека, не впустившего в себя демонического сожителя, подобное волшебство действовало слабо, а то и вообще никак не влияло. Зато одержимого преображало невероятно.
Роханна плотно закрыла крышку склянки с дорогой, и все же совершенно бесполезной мазью, выдвинула ящик стола и с сожалением посмотрела на ряды разноцветных пузырьков, ранее доказавших свою беспомощность перед всепожирающим временем.
Жаль. Очень жаль, что та травница должна будет умереть. Или уже умерла? Ну да, Сиенн наверняка добралась до означенного места. Как оно именовалось в бумагах? Блаженный Дол? Судя по названию, край невинный и наивный, ну да тем легче посланнице будет исполнять поручение. А товар все же оттуда поставлялся прекрасный. Лучше многих предыдущих. Можно ли будет найти новый не хуже?