Аннотация: Это наш мир... через энное количество лет и событий. Совсем небольшое, и все же слишком значительное...
Брамина Дью
У этого зала, конечно же были стены. Обязаны были быть, но кажется, что там, где обрывается круг света, сразу начинается космос. Только не истыканный булавками звезд, а монотонно черный.
Непроглядная темнота. Вызывающая ужас? О нет, нисколечко, потому что все самое страшное сейчас должно было происходить именно на свету, на небольшой площадке посреди мнимой пустоты. На сцене, полностью подготовленной для короткого спектакля. Правда, зрителей у него нет и не будет. Одни лишь участники.
Двое посреди бледно мерцающего облака. Неподвижные. Сосредоточенные. Глядящие друг другу в глаза, но видящие... О, видящие намного больше!
Век дуэлей давно отжил свое, остался только призрак, время от времени насильно возрождаемый теми, кому скучно жить в собственном настоящем и непременно нужно заемное. Теми, кто может позволить себе обзавестись личным Залом чести, оружием на один укол и секундантами особого рода.
Кончики рапир почти касаются друг друга, стыло замершие в воздухе, будто скованные ледяным холодом бесконечности, простирающейся снаружи. Противники не прощупывают оборону друг друга, как делали бы на их месте спортсмены либо настоящие дуэлянты. Нет, они просто ждут. Все решит одно-единственное мгновение, но оно настанет только тогда, когда...
Клочок шелка вспыхивает золотом, попадая в облако света, и, кружась, как осенний лист, медленно летит на пол. На доски древнего паркета, говорят, вывезенного из ушедшей под воду Венеции в последние дни существования этого прекрасного города печальной судьбы.
Ниже.
Ниже.
Ни...
Ровно за миг до завершения полета мир взрывается ощущениями. Разумеется, они и прежде все были здесь, но успешно прятались в той самой темноте, ожидая команды на выход.
Он взрывается, мой мир. Распадается на осколки. Они остры и тонки, как бритвы, они так легко входят в чужую реальность, расслаивая ее, раздвигая, заставляя время и пространство расшириться до предела. Хотя...
Предела нет. Это мы обычно останавливаемся, когда думаем, что слишком далеко отошли от источника своей сути. Но если сделать еще несколько шагов вперед...
Пульс громом гремит в ушах, все быстрее и быстрее. Не мой, его. Но глохну, конечно, я. И слепну тоже.
Впрочем, то, что сейчас дрожит перед моими глазами, меньше всего похоже на привычную картину мира, ведь даже люди на ней состоят не из плоти и крови, а из крохотных и все же ясно ощутимых кубиков. Как мозаика. И цвет ее вовсе не похож на цвета кожи, темных волос, белоснежных рубашек и всего прочего.
Ультрамариновый многослойный скелет, унизанный жемчужно-серыми бусинами, которые, как истинный перламутр только и ждут удобного случая, чтобы изменить свой оттенок. Их слой очень плотен, но и в нем можно нарваться на прореху. Если повезет. А уж если удача улыбнулась...
Я не люблю работать на дуэлях. Это предсказуемо и неинтересно. Прибыльно, да. Но не более того. Один из противников всегда начинает первым. Или один из секундантов. Правда, рассказывают, что бывали и двухсторонние случаи, когда все происходило одновременно и действовать приходилось на страх и риск. Как в настоящей жизни.
Мой подопечный послушен. Такое искреннее доверие редко можно встретить среди аристократов, обычно назначенной дуэли предшествует еще одна, проходящая глубоко внутри тел и сознаний, а этот...
Хороший мальчик. И я буду хорошей девочкой.
Свечение, не призрачно-белое, а намного белее, пронзительнее снежного, вспыхивает рядом с ультрамариновой ниточкой и разливается по кубикам бусин, от чего те сразу начинают окрашиваться розовым. Грядет заря. И как только она потемнеет до алого, произойдет атака. Этот миг трудно поймать, но конечно, не невозможно. Иначе меня здесь не было бы.
Оно раскрывается в миллионы раз быстрее цветочного бутона: намерение, незамедлительно претворяющееся в действие. Его можно остановить всего двумя способами, из которых мы обычно выбираем первый. Опережение. Это отчасти бравада, что-то вроде молодецкой удали, возникающей не ко времени и не к месту, зато она надолго оставляет после себя заветное послевкусие азарта - самое пьянящее, что может быть на свете. Все мы грешим, но мне сегодня хочется побыть праведницей.
Заревой ореол добирается до крайних кубиков и начинает стягиваться в них, уплотняясь до непрозрачности. Одна волна, вторая, третья... Каждая светлее предыдущей. И наконец, последние отблески розового уносятся из глубины, вычерпанные подготовкой к атаке. Вот теперь настает и мое мгновение.
Глянцево-алый панцирь не монолитен, что бы ни думали противник и его секундант. Тонкие волоски сочленений, светящиеся очень бледно, но вполне достаточно, чтобы их увидеть, пронизывают собой все пространство. Слабые места. Многочисленные. Правда, не до всех можно легко добраться, но хватит и одного.
Мальчик не прекращает быть хорошим: откликается на приказ мгновенно, словно все внимание сосредотачивал именно на ожидании. Может быть, действует даже чересчур послушно, но это уже не моя забота: моя - на кончике рапиры, несущемся навстречу.
Он ожидал отпора, попытки уклонения, какого-то другого обманного маневра, потому и сам ловчил, двигаясь по слишком сложной траектории, забывая, что самый короткий путь от точки до точки это прямая линия...
И он был излишне напорист, поэтому острие, коснувшись кожи, соскочило, прочертив длинную царапину по всему предплечью. Но еще раньше, когда касание было зафиксировано, темнота сменилась светом. Стоило бы воспользоваться моментом и рассмотреть Зал чести поподробнее, но зрение, все еще рассеянное, требует покоя и отдыха, хотя бы кратковременного, и я медузой растекаюсь по креслу.
***
Комната секунданта всегда крохотная, вмещающая лишь место для сидения или лежания - как кому больше нравится работать. И конечно, лишенная любых изысков в виде отделки. Просто стены. Иногда белые, иногда черные. Хорошо изолированные от звуков, это да. И от проникновения посторонних. Если я не открою замок изнутри, никто не сможет до меня добраться. По крайней мере, в течение суток. Вот только мне не хочется здесь оставаться.
Она ждет в соседней комнате, куда более изысканной и комфортной. Восседает на кожаном диване, как истинная правительница своих владений. Впрочем, к ней и обращаются только дозволенным одним образом.
- Мои благодарности, брамина.
Киваю, попутно отмечая, что голова пока еще немного кружится. Значит, рановато поднялась из кресла. Ну ничего, не рассыплюсь.
- Все прошло в соответствии с договором, контесса?
- Да, несомненно. Условия исполнены в точности. Хорошая работа.
Красивая женщина. Взрослая, зрелая, но очень красивая. Итальянские корни отчетливо просматриваются в каждой черточке сурового лица, но не выставлены напоказ, а словно бы намекают на славное прошлое многочисленных предков. Тонко так, изящно. Наверное, можно было бы сказать "благородно", но я не могу употребить это слово по отношению к матери, вмешавшейся в личные дела сына.
Он должен был все решить сам. Пусть немного пострадав. Пусть проиграв, зато честно, в пределах собственных, а не заемных сил. Пусть...
Нет, это не моя забота. Уже не моя.
- Гонорар уже переведен на указанный вами счет.
Киваю еще раз, надеясь, что нанимательница сочтет это за поклон. Так и получается: густые ресницы приспускаются, пряча довольный взгляд.
- Вас доставят в любое место, по вашему усмотрению.
Она встает, показывая, что разговор окончен. Что ж, я не против расстаться побыстрее, но в дверях встречаю непредвиденное препятствие.
Он и вправду хороший мальчик. Открытый и очень светлый. Даже странно светлый, хотя его волосы вполне себе темны, а кожа явно никогда нарочно не пряталась от солнца. Или все это лишь остатки моей концентрации? Да, наверное. Обман зрения.
- Благодарю вас.
Его слова звучат суховато, но искренне, словно он чем-то то ли расстроен, то ли разочарован, а может быть, даже обеспокоен.
Мальчик проходит мимо меня, освобождая дорогу. Сколько ему? Двадцать, если верить метрике. Почти мужчина. Хотя с такой матерью можно и до самой смерти оставаться ребенком. Более того, даже получать удовольствие от такого положения вещей.
- Ты доволен, Массимо?
Дверь бесшумно и плавно закрывается за мной, но разговор, происходящий где-то у меня за спиной, не остается тайной. По крайней мере, его начало.
- Спасибо, мама.
В этой фразе звучит все, что угодно, кроме сыновней любви.
- Что-то не так?
- Все так. Ты должна была это сделать. И хорошо, что сделала.
- Победе должно радоваться, а не...
- Победа? А кто победил? Разве я?
- Массимо!
- Я знаю, ты защищала меня.
- Я не могла поступить иначе, я же твоя мать.
- У тебя есть еще один сын, помнишь?
Наступившее молчание было глубоким, как пропасть.
- Его ты тоже защищала?
- Массимо, это тема для другого разговора.
- Хорошо, не будем трогать память о нем. Поговорим обо мне.
- Что ты хочешь услышать?
- От тебя? Ничего. Я хочу сказать. Нет, я должен, иначе... Иначе сам не смогу себе этого простить.
- Массимо, сын, ты пугаешь меня...
- Эта дуэль открыла мне глаза, мама. Показала, в каком болоте я завяз. Я не хочу, понимаешь? Не хочу таких побед. Разве я недостаточно силен, чтобы самостоятельно справляться со своими противниками?
- Я этого не говорила. И никогда так не думала.
- Может быть. Но все, что было сегодня... Это игра, а не жизнь. Ни один из нас ведь не умер бы, правда?
- И тем не менее, Серджио получил рану.
- Она зажила быстрее, чем ты произнесла эту фразу! И я, если бы оказался сегодня ранен, уже забыл бы о случившемся к моменту нашего разговора.
- Ты находишь регенерацию тканей бесполезной?
- Я ничего не нахожу. Ни малейшего риска. Но сегодня... Это было слишком, мама. Слишком!
- Я не могу позволить, чтобы хоть один волосок...
- Они отрастут. Волосы. И многое другое. Даже если останутся шрамы, нестрашно. Зачем ты устроила это представление? Чтобы потешить себя? Почему не дала нам разобраться так, как положено?
- По старинке, хочешь сказать? Потому что грех не воспользоваться возможностями, которыми обладаешь.
- А тебе никогда не казалось, что все эти возможности... Что они лишают нас жизни? Настоящей жизни. Той, где есть место смерти.
- Массимо! Не смей так говорить!
- Я хочу научиться рассчитывать на себя, мама. На то, что во мне есть, а не на крепость, которую ты возвела вокруг...
Их голоса звучали в моей голове все тише и тише, пока не превратились в невнятное гудение и не слились в единое целое со звуками, наполнявшими кабину челнока, столь любезно предоставленного контессой в мое распоряжение. И хотя слова больше не долетали до моего слуха, чувства, сопровождавшие их, все еще оставались со мной.
Раздражение матери, граничащее с одной стороны с неподдельной яростью, а с другой - дрожащее на грани от панического ужаса.
Упрямое отчаяние сына, пока еще не прозревшее, но уже прошедшее половину пути к выходу из лабиринта.
Я ведь думала о том же самом, еще тогда, в комнате, когда приходила в себя. Думала о том, что помощь, конечно же, хороша и нужна, но далеко не в каждом деле. Думала о том, что на вызов нужно либо всегда отвечать самому, либо стараться сбежать от драки, пока не стало слишком поздно. Думала, что даже у материнской любви должны быть свои границы. Неужели отголоски моих мыслей долетели до него и...