Иванова Татьяна Всеволодовна : другие произведения.

Алый корабль из Александрии

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Где удастся найти покой юному страннику, прогневавшему богов? Кто захочет ему помочь? Может быть, загадочные орфики? Рассорит ли его с единственным другом прекрасная девушка? Время действия: Римская империя Iв. Действующие лица: художники, философы, жрецы, воины, и даже недоучившийся кельтский бард.

Татьяна Иванова

Алый корабль из Александрии

И ангелу Пергамской церкви напиши:
так говорит имеющий острый с обеих сторон меч:
Знаю твои дела, и что живешь там, где престол сатаны,
и что содержишь имя мое, и не отрекся от веры Моей
даже в те дни, в которые у вас, где живет сатана,
умерщвлен верный мой свидетель...
апокалипсис
- Ты слышал, что в Пушкинском музее выставлен макет Пергамского алтаря?
- Я даже видел. Реконструкция фриза "битва богов"... Потрясающе!
Невероятно красиво, и, извини за пошлый термин, другого с ходу не подберу,
энергетически заряженная композиция.
- Обязательно схожу посмотреть.
из разговора




ГЛАВА ПЕРВАЯ

 Вечернее мягкое солнце, проникая через неплотно задернутый шерстяной темно-синий занавес, чуть золотило выщербленный, потемневший от времени мрамор лечебной палаты. Ласковый язычок заходящего светила лизал темное дерево ложа с единственным больным в палате и деревянный обод колеса в изножье постели, предназначенного для растяжения ног в случае перелома костей. Но в этот тихий вечерний час ремни, укрепленные на колесе, свисали свободно. Больной юноша спокойно спал на боку, свернувшись настолько, насколько позволяла сложная конструкция из колец и вставленных в них прутьев, укрепленная на его левой ноге. Он так крепко спал, что даже и не слышал, как к его кровати подошел врач, высокий крепкий, красивый особенной красотой зрелости мужчина с сильной проседью в черной бороде и вьющихся волосах. Длинный белый хитон, уложенный в аккуратные складки, подчеркивал общую благообразность его облика, а легкий аромат лавандовых благовоний, источаемый его одеждой, был предназначен для успокоения самых нервных больных.
 - Ну, Кестрин, - негромко сказал врач, понаблюдав некоторое время за своим спящим пациентом, - настал, наконец, долгожданный момент...
 Кестрин открыл темно-карие глаза и с надеждой воззрился на врача.
 - ...я сниму с твоей ноги сие Гиппократово устройство, и мы закрепим ногу в лубке. Это даст тебе возможность передвигаться более свободно. Клянусь змеей Асклепия, не уверен, что это к лучшему. Возможно, надо было продержать тебя на привязи подольше, но...
 - Я так тебе признателен, почтеннейший Демокед, - живо откликнулся его пациент и бросил беглый тревожный взгляд на мускулистые руки врача, доставившие ему уже столько практически невыносимой боли. Этим единственным пациентом Демокеда был невысокий пропорционально сложенный юноша с облаком вьющихся темно-каштановых волос, с классическим греческим профилем, с нежным румянцем юности, который не смогли стереть даже многодневное пребывание на ложе эскулапа и строжайшая диета, необходимая, чтобы помочь организму срастить переломанную ногу как можно скорее.
 Врач неторопливо пододвинул к ложу больного скамейку, уселся на нее, привычно расправив складки хитона, и освободил зажим, скрепляющий конструкцию, придуманную еще во времена Гиппократа, для растяжения мышц на сломанных конечностях. Кестрин, напрягшийся было, чтобы перетерпеть очередной приступ боли, облегченно вздохнул и расслабился.
 - Вот видишь, мой юный птенчик, - ласково сказал пожилой грек, легко разобрав сложную конструкцию, - нога ничуть не стала короче, - он принялся прощупывать кости в месте перелома, рубец от которого неприятной вмятиной выделялся на смуглой молодой коже.
 Из-за занавеси послышались легкие быстрые шаги.
 - Я разрешил приходить посетителям к тебе, детеныш, с сегодняшнего дня, - пробормотал врач, не прекращая осмотра.
 Одна из занавесей распахнулась, и во врачебную палату уверенным, быстрым шагом зашел первый посетитель, высокий темноволосый темноглазый молодой мужчина, с бритым по римскому обычаю подбородком. Складки его короткого светло-зеленого хитона были уложены с изяществом, достойным столичного щеголя. Легкий аромат благовоний, видимо, из самого Вечного Города, сразу распространился по палате.
 - Дориэй! - с удивлением проговорил полулежащий юноша, широко открывая выразительные глаза и невольно поворачиваясь на ложе, так, что врач, примеривавший пластинку лубка к его ноге, был вынужден сильно толкнуть его со словами: "лежи тихо, детеныш", чтобы вернуть в исходное положение. Солнечные лучи коснулись волос юноши, и те засверкали огненными искрами. Небольшая бородка, казалось, горит огнем. Больной чуть отклонился от слепящих его лучей солнца, внимательно вглядываясь в посетителя.
 - Ну здравствуй, Кестрин. Приветствую тебя, Демокед, - с этими словами пришедший пододвинул еще одну скамейку к ложу больного и непринужденно устроился так, чтобы видеть и лицо Кестрина и то, что делал врач. При этом чуть звякнул кинжал, прицепленный к его поясу. Кестрин во все глаза уставился на кинжал, а Дориэй, несколько склонив голову на бок, слегка прищурившись, пристально изучал переломанную ногу юноши.
 - Я полагаю, - заговорил он, наконец, - благодаря усилиям почтеннейшего врача, ты не знаешь, что о тебе судачит весь наш козло-овце-бараний остров?
 Почтеннейший врач, тем временем, в очередной раз приложив пластинку лубка к ноге юноши, опять не удовлетворился увиденным, снова принялся подтачивать дощечку длинным ножом.
 - Как у него дела?
 - Кость начала срастаться, рана снаружи закрылась. Все складывается благополучно, юноша. Я даже и не очень надеялся на это, когда увидел кровавое месиво вместо ноги. Торчащие наружу обломки костей... Было над чем поработать. Ты мог стать калекой, Кестрин. Надо же, сначала твой отец, потом ты. Э-эх, светлые олимпийские боги, почему беда никогда не приходит одна? Грустно на Острове без Периандра.
 Кестрин закрыл глаза. Врач начал прикреплять лубок к его ноге, и он откинулся на ложе, внезапно с тоской вспомнив своего отца как живого. Все любили Периандра. Но гнев богов объяснить невозможно. Отца смыло водой в бушующее море с палубы корабля. Ни секунды не колеблясь, своего господина бросился спасать молодой раб Алкей. И оба не вынырнули, хотя и прекрасно умели плавать. Почему? Проглотило ли их страшное морское чудище? Сам ли Посейдон увлек их в свое царство, гибельное для смертных?
 Алкей любил своего господина так, как не всякий сын любит отца. Периандр нашел умирающего юношу, скорее даже подростка в порту, где того, больного и не годного для гребли раба, бросили умирать римляне. Он притащил умирающего к себе домой, отпоил козьим молоком, переименовал его в Алкея и оставил при своем хозяйстве. Юному рабу было некуда бежать, да он и не хотел, встретив впервые в своей жизни, до краев наполненной побоями и насилием, человеческое отношение. Человеческое отношение к людям в патриархальной семье на далеком от всяких событий греческом острове Керкире. Периандр как раз раздумывал, на ком бы ему женить своего ошалевшего от счастья в связи с такой перспективой раба, когда они оба внезапно погибли...
 Агариста, мать Кестрина не смогла больше жить в своем доме и перебралась к дочери. И Кестрин остался одиноким хозяином в отцовском доме, унаследовав как отцовское ремесло, так и страшную тоску, поселившуюся там после гибели Периандра... Правду ли говорят, что боги завистливы?
 - Кестрин, - продолжал, между тем допытываться его посетитель, - действительно ли тебе на ногу упала огромная черепица с храма Аполлона. Среди ясного неба, в безветренную погоду? И почему, скажи, она перешибла тебе ногу, а не пробила голову, как полагалось бы падающей сверху черепице?
 - Потому что я споткнулся и упал...
 - На ровном месте? - со странным ехидством перебил его посетитель.
 - Не знаю, Дориэй. Я упал, и спустя мгновение мне на ногу упала черепица. Я потерял сознание от боли, а очнулся уже здесь.
 - Да и то не сразу, - отозвался Дориэй, - Почтенный Демокед не пускал к тебе посетителей, уверяя, что напоил тебя до беспамятства, и ты не узнаешь посетителей.
 Пожилой врач улыбнулся. Он уже закончил накладывание лубка, но не ушел, а с интересом прислушивался к разговору.
 - Ах, Дориэй, как я рад, что ты вернулся, - блаженно потянувшись, сообщил Кестрин.
 - Итак, - нетерпеливо прервал его посетитель, - что ты на самом деле сказал на морском берегу в тот закатный вечер?
 - Ну нет, - слегка улыбнулся юноша, - после памятных событий нашего детства я до сих пор избегаю побережья.
 ...Тогда именно непоседливый подросток Дориэй уговорил нескольких мальчиков нарушить всем детям известный запрет, и они провели целый день на берегу моря в укрытой от посторонних глаз лагуне, купаясь, собирая ракушки, камешки. Да мало ли что можно найти на берегу моря? Когда же вечером они предстали перед гневными взорами взрослых в родной деревне, то тогда-то они и поняли, что то, что они натворили никому не показалось милой детской шуточкой. Дориэя родители выпороли нещадно. Но Кестрина отец даже пальцем не тронул.
 - Оставь его и отойди, - сказал он жене своим низким голосом спокойно, и та выпустила руки сына, так и не решив, поколотить ей единственного сыночка или крепко обнять благополучно вернувшегося мальчика.
 - Вот что, Кестрин, - продолжил отец мрачно. - Я понимаю, что ты ничего не боишься, но если бы тебя украли пираты, то участь твоя была бы страшна. Дориэй уже взрослый парень, но тебя-то вполне могли кастрировать, а потом выгодно продать. Ты меня понимаешь? - Периандр оценивающе оглядел сильно побледневшего сынка. - Ты же не хочешь всю свою жизнь провести, распевая в хоре кастратов при храме дочери Латоны? - тут он повысил голос и удивительно точно пропищал строчку из гимна Артемиде: "Велика-а Артеми-и-ида Эфе-есcкая-а-а."
 Кестрин не оценил тогда скрытых музыкальных дарований своего папаши. Его живое воображение нарисовала ему жуткую картину того, как с ним проделают то, что на его глазах недавно проделывали с молодым осликом, и бедный мальчик, позеленев, прижал руки к животу и свалился на колени, стараясь справиться с приступом тошноты. Отец молча наблюдал за ним какое-то время, затем также молча вышел из комнаты. И больше Кестрин никогда не ходил на побережье без взрослых...
 - Я был тогда на обрыве, море плескалось глубоко внизу, на горизонте садилось в расплавленное золото моря огненное солнце, неторопливо покидая сверкающий огнем лазурный небесный чертог. Не перебивай меня, Дориэй, если хочешь услышать правду, это важно. Торжественная красота этого зрелища приковывала взгляд, особенная гармония была разлита по всей Ойкумене, и я вдруг подумал о Том Кто сотворил эту красоту? О Том, у Кого хватило могущества это воплотить? Эти нежнейшие, но ослепляющие переливы красок... трагичные и торжественные мгновения заката солнца и конца дня...
 Как бы мне хотелось оказаться перед престолом Этого Бога и спросить Его, Кто так могущественен и так поэтичен, зачем сотворен человек? Зачем мы способны любить, если нас ждет невыносимая боль разлуки? Зачем мы способны создавать красоту, если все будет разрушено рано или поздно?
 И тогда, я не могу сейчас внятно объяснить свое душевное состояние, но я поклялся своей жизнью, что я дойду до престола Вышнего Бога-Творца на земле... Ты считаешь меня редкостным глупцом, Дориэй? Ты так смотришь...
 - Не обращай внимания, Кестрин, продолжай, - отозвался Дориэй, действительно слушавший молодого человека со странным выражением жалости и скепсиса на лице, но после этого замечания изобразивший самого что ни на есть беспристрастного слушателя. - Как я понял, ты поклялся при свидетелях?
  - Да, я как-то не заметил в своем состоянии, что рядом оказались Алкмеон и старая Необула.
 - Ах, она присутствовала с самого начала?
 - Да. Они очень перепугались, перепугались и стали говорить, что смертным нет нужды приближаться к богам. Если мы и можем быть счастливы, так только до тех пор, пока они нас не замечают. Необула трясла своими амулетами, изображала двумя руками сразу все охранительные знаки по очереди, трагически шептала, как будет ужасно, если кто-нибудь из богов услышит мою безумную клятву, обратит на меня свое божественное внимание. Ну и так далее. Я даже не стал отвечать. И не вижу в своем поведении ничего богопротивного. Можно, конечно, прожить свою жизнь тихо, незаметно и абсолютно бессмысленно, но я так не хочу.
 - О, в твоем поведении никто бы и не усмотрел ничего богопротивного, - заметил Дориэй, чуть откинувшись назад, чтобы устроиться поудобнее на жесткой скамье, - если бы ты не пострадал вблизи храма Аполлона, и старая дура Необула не отправилась бы после этого в паломничество в Додону. Сам понимаешь:
 "Зевс был, Зевс есть, Зевс будет.
 О, могучий Зевс!"
 Оттуда она приволокла святой водички из святого источника, два листика священного дуба и пророчество насчет тебя.
 - Сам Зевс сообщил мне свою волю? - ахнул юноша, живо усевшись на своем ложе и прикрывшись покрывалом, чтобы в максимально приличной форме выслушать волю верховного бога Эллады.
 - Не знаю, право, Зевс это был или нет, - лениво ответил Дориэй, - но был какой-то шелест дряхлого дуба, который не менее дряхлый и дубообразный старец истолковал как повеление тебе, немедленно покинуть родину и странствовать до тех пор, пока ты не будешь очищен.
 - Но что же я сделал такого, чтобы заслужить изгнание? - волнуясь спросил Кестрин. - От чего я должен быть очищен?
 - От глупости, я думаю, - сурово ответил его собеседник. - Оракулы, как я понимаю, никогда не бывают вразумительными. Да и еще, я думаю, что тетка Необула забыла, что ей было сказано изначально, и, подплывая к Острову, убедила себя, а потом и весь Остров, к сожалению, что слышала она именно это. Теперь все помнят, что после твоей клятвы тебя постоянно преследовали неудачи. А кончилось все черепицей с храма Аполлона. И жизни тебе здесь больше не будет.
 - Кестрин, посмотри на все это дело иначе, - ласково сказал Демокед, с интересом слушавший их разговор. - Ведь многие молодые греки отправляются в путешествие. Вот и Дориэй долго странствовал. Я и сам в молодости значительное время следовал за римской армией. Там я познакомился со многими врачами, отличными врачами, смею сказать. Мы вскрывали трупы, во множестве, уверяю тебя, Кестрин, устилавшие путь римлян. Мы проверяли свои догадки, строили теории, открывали, обсуждали... Отличное, плодотворное было время.
 - Ты был в Риме, Дориэй? - с любопытством спросил Кестрин, неожиданно для себя внезапно увлекшийся идеей длительного странствия. - Как там в столице?
 - О, в Риме все увлекаются греческим искусством. Император Нерон даже собирается как-нибудь принять участие в Олимпийских Играх. Я хотел сказать, собирается победить в Олимпийских Играх, ибо не могу представить грека, который позволит себе прибежать к финишу раньше самого императора.
 - Это будет великолепно! - восторженно сообщил Кестрин. - Император победитель в венке из дикой маслины сам принесет в жертву Зевсу быка и сам будет раздавать участникам священной трапезы куски жертвенного мяса. Многие, думаю, мечтают получить свою часть лично из рук божественного Нерона.
 - Тут я с тобой согласен, - с легким презрением в голосе сказал Дориэй. - Римская знать уже покупает виллы на Пелопоннесе, хотя еще даже неизвестно, в каких именно Играх примет участие император.
 Еще он задумал превратить полуостров Пелопоннес в остров, перекопав для этого Истмийский перешеек.
 - Зачем?!
 - Не знаю, право. Полагаю, хочет совершить еще что-то божественное, или хочет обеспечить работой жителей Коринфа и окрестностей.
 - Ты был только в Риме? - с искренним интересом продолжал расспрашивать Кестрин, не обращая внимания на нотки скепсиса в голосе собеседника.
 - Нет, по Греции я тоже путешествовал, был в Афинах, даже принял участие в Элевсинских мистериях.
 - О-о-о! - только и смог выдохнуть Кестрин.
 Дориэй вытянул перед собой длинные загорелые ноги, не более чем до колен прикрытые светлой тканью хитона, оперся локтем о низкую спинку скамьи и некоторое время молчал, внимательно глядя на юношу, слегка склонив голову.
 - Многие думающие люди, и я в том числе, не верят в существование богов, - медленно проговорил он.
 Кестрин только пожал плечами, разрешая своему своевольному старшему другу детства думать всякую чепуху.
 Демокед одобрительно крякнул, и Дориэй резко повернулся к нему.
 - Ты ведь тоже не надеешься на помощь Асклепия, когда лечишь людей, Демокед?
 - Я, конечно, приношу положенные жертвы, - задумчиво сказал пожилой врач, - но за все время, пока я практикую, я ни разу не был свидетелем его вмешательства в процесс болезни.
 - Отлично сказано, почтеннейший Демокед, - усмехнулся Дориэй. - Я тоже приношу положенные жертвы, чтобы не дразнить попусту людей. Но общение со скульпторами Рима нанесло смертельный удар моей детской глупой вере в богов Эллады. Если бы ты только знал, Кестрин, какие ухищрения используют люди для создания эффекта присутствия божества. Это и специальные желобки, по которым в нужное время стекает или капает вода, или другая жидкость любого цвета и запаха, необходимая по сценарию. Это и журавлиные глотки, сшитые между собой и вставленные в трубы или в щели в кладке, для имитации божественного гласа. А таинственная полутьма, поражающая воображение, или, наоборот, ярчайший свет, не дающий рассмотреть детали представления. А ведь есть еще умельцы отвечать на вопросы, поданные в запечатанных свитках по божественному, будто бы, откровению. Не буду утомлять тебя описанием способов снятия печатей и аккуратного их наложения после прочтения свитка...
 - Послушай, Дориэй, если в мире существуют шарлатаны, это не значит еще, что в нем нет богов.
 - Ах, да, тебя же учили основам Аристотелевой логики, - опять усмехнулся молодой скульптор с легким чувством превосходства над обладателем примитивных школьных знаний, - но если они есть, то почему не проявляют себя более очевидно, почему позволяют явную профанацию?
 - И если действия богов тебе не понятны, то еще не значит, что их нет совсем, - гнул свою логически выверенную линию Кестрин. - Как же ты можешь сомневаться в их присутствии в мире после огненных таинств Элевсина?
 Дориэй, сидевший в непринужденно расслабленной позе, выпрямился, его темные глаза сверкнули.
 - Ты знаешь, Кестрин, глупофанатичные люди легко простят мне мое неверие в богов, но они никогда не простят разглашение тайны Элевсина, поэтому я не буду с тобой это обсуждать. Но знай, доверчивый мальчик, что я не пережил ничего, что опровергло бы мое неверие. Однако оставим это до времени. Поговорим все же о тебе. Меня не интересует мнение несуществующих богов, но очень беспокоит мнение людей. Поэтому, я согласен с Демокедом, - здесь Дориэй сделал легкий полупоклон в сторону всеми уважаемого врача. - Тебе нужно предпринять обычное для молодого грека путешествие, здесь все успокоятся. А когда мы вернемся, то не хуже старой тетки Необулы что-нибудь расскажем о том, как ты прошел очищение.
 - Мы? - удивленно и радостно уточнил Кестрин.
 - Если ты не возражаешь, я бы отправился с тобой, - ответил Дориэй и встал. - Мне тесно на этом острове. Я сбежал из Рима сюда в надежде обрести покой в этой скотопастбищной глуши, но куда там! - он с неожиданной тоской обвел стены лечебной палаты, вдоль которых были аккуратно расставлены деревянные скамьи с клиньями и колесами для растяжения переломанных конечностей, неярко освещенные вечерним солнцем, вздохнул и снова сел. - Тебе еще повезло, дорогой Кестрин, что на тебя упала черепица с храма солнечного Аполлона, а не скотохранителя Гермеса. Если бы наши заподозрили тебя в оскорблении этого бога, то тебя вытащили бы даже из лечебной палаты, запихнули бы в лодочку и пустили на волю волн.
 Кестрин вспомнил прекрасную бронзовую статую сидящего Гермеса с молодым барашком у своих ног в святилище, свою любимую статую, и в глубине души порадовался, что Гермес, не только покровитель домашней скотины, но и помощник в путешествиях, не стал причинять ему неприятностей.
 - Мне необходимо оставить вас на время, - вмешался в их беседу Демокед, вставая. - Я должен идти в дом благородного Поликрата к его больной дочке Ариадне. Я долго лечил бедняжечку травами и диетой, вытянул воспаление из легких наружу. Но сегодня придется делать прижигание. Если этого не сделать, она умрет. Бедная девочка хорошо воспитана и не капризничает, но этим вечером и ее, бедняжечку, и ее родителей ждет тяжелое испытание... А вы, юноши, подумайте вот о чем. Молва о том, что Кестрин проклят богами, может распространиться в порту. И не знаю тогда, как вы выберетесь с Острова благополучно. Я бы посоветовал, отсидеться у меня в лечебнице до того момента, когда можно будет снять лубок, а затем отправиться прямо в порт и уплыть на корабле, на котором не знают Кестрина в лицо.
 - Совет хорош, - согласился Дориэй, нахмурившийся было при мысли о том, что и выбраться с острова им будет затруднительно.
 - Я так признателен тебе, Демокед, - с искренним теплом в голосе сказал Кестрин. - Не знаю, как тебя благодарить.
 - У тебя есть возможность выразить свою благодарность, - ответил целитель.
 Кестрин выжидающе смотрел на врача, чуть склонив на бок кудрявую голову.
 - Египетский жрец, которому ты расписывал вазы, оставил тебе в знак признательности немного той травы, которая будет храниться в этих сосудах.
 - Я распорядился от твоего имени отдать египтянину вазы, - ответил Дориэй на изумленный взгляд юноши. - Ты лежал без сознания, он торопился, а вазы были готовы. Прими мои поздравления, кстати. Это высокий уровень мастерства. Безупречная красота. Ты превзошел даже отца, что он и предвидел.
 - Так вот, юноши, эту драгоценную траву египтяне в незапамятные времена привезли из-за океана за Геркулесовыми Столпами, и с тех пор разводят ее во внутренних двориках своих храмов. Она удивительно помогает человеку перетерпеть боль, гораздо лучше, чем какое-либо виноградное вино или смеси на основе корня мандрагоры. Я немного давал тебе, Кестрин. Обычно египтяне держат существование этой травы в строгом секрете. Видимо, твой египетский жрец пожалел тебя, детеныш... Эта трава еще осталась. Если ты подаришь ее мне, то я смогу облегчить страдания бедняжки Ариадны.
 - Трава твоя, - сразу же ответил врачу Кестрин.
 - Благодарю, - сказал Демокед и направился к выходу. Но, уже подняв синий занавес у выхода, он обернулся, освещенный солнцем.
 - Что же, Кестрин, думаю, тебя позвал в дорогу Божественный Эрос, который, я думаю, когда-то позвал и Платона. Если ты когда-нибудь доберешься до престола Вышнего Бога-Творца, спроси Его за меня: если Он создал людей, то почему они стремятся все разрушить? Все созданное Им Самим и друг друга, да еще так мучительно. И почему в созданном Им мире все доброе и прекрасное так беспомощно? Почему у власти всегда самые злые и подлые? Спросишь?
 С этими словами, произнесенными добродушным врачом с удивительной горечью, он опустил плотную ткань занавеса, оставив друзей в пронизанном вечерними солнечными лучами полумраке лечебной палаты.
 - Это прекрасный врач, - вполголоса произнес Дориэй. - Даже в Риме мало кто умеет вытягивать воспаление из внутренних органов наружу. Зато тамошние врачи, отлично умеют вытягивать деньги из клиента наружу. Почему-то одно с другим эти искусства не совмещаются. И ты обязан Демокеду больше, чем ты думаешь. Он проявил твердость и настойчивость, когда взялся лечить тебя, несмотря на возмущение всех наших. Но все же, право слово, никто не создавал людей. Мировые Идеи существовали всегда, и воле случая мы обязаны тому, что они воплотились, и появились люди. А уж люди, которые все прекрасное и безобразное мерят собою, люди называют что-то сродное их восприятию красоты прекрасным, совершенным, и тому подобным. Кто-нибудь другой, не человек, а, допустим, селенид, выросший в другом мире, не увидел бы красоты ни в закате, ни в рассвете, ни в полевых цветах. Все возникло случайно. С чего, право, ты, Кестрин, взял, что у мира есть Творец? - Кестрин молчал, размышляя, и Дориэй честно сам упомянул тот мощный авторитет, на который мог бы сослаться его младший друг. - Даже Платон, с учением которого об Отце всего сущего тебя уже успели познакомить в школе, считал, что Он принципиально непознаваем для людей. Следовательно, ты никак не можешь ни о чем Его спросить. Слишком Он далек. Так далек, что можно пренебречь незначительной вероятностью Его существования.
 - Я не могу этого объяснить, это был странный опыт, - задумчиво ответил внимательно слушавший Дориэя юноша. - Я не могу пока осознать по-настоящему то, что пережил, но Он не был далек... - Кестрин попытался встать на ноги. Дориэй успел вовремя его подхватить.
 - Так я думал, что ты не можешь, - добродушно сообщил он, помогая другу усесться на скамью, служившую тому ложем.
 - Почему ты убежал из Рима? - с любопытством спросил больной юноша.
 - О! Эти мощношейные римляне хуже варваров в своем представлении об искусстве. Но они со своим недоразвитым вкусом обладают властью, они заставляют художников делать то, что нравится им. А что для них главное? Чтобы было похоже. И вот они требуют изготовления скульптурных портретов, точно изображающих их мясистые носы, сросшиеся брови и кожу, покрытую бородавками. Тьфу! Что им до наших попыток отразить в скульптуре некую высшую идею, некую идеальную сущность человека? Они даже в мраморе требуют запечатлеть их отвисшую плоть. Я ради смеха изобразил одного со всеми, право слово, устрашающими деталями, так он даже не улыбнулся. Пришел в восторг и показывал всем друзьям, смотрите, мол, это я, и как похож! - молодой скульптор рассмеялся с такой горечью и цинизмом, каких раньше в его смехе Кестрин никогда не замечал. - А некоторые "ценители" изображают, что им нравится наше греческое искусство, и они заказывают себе точные копии с самых знаменитых скульптур. О боги, существующие или несуществующие! Это ужасно, если наши потомки будут судить о греческой скульптуре по римским копиям. Как они их делают! Они чуть ли не по клеточкам, да по клеточкам, по таким, право, маленьким квадратикам, размечают статуи, копируя их. Так стараются, чтобы глаза были одинаковыми, линии глаз, бровей, рта были строго параллельными... Ты когда-нибудь видел живых людей со строго параллельными линиями и совершенно одинаковыми глазами? Ну вот и у них все получается мертвым. Без всякого полета фантазии и изящества. Такие тяжеловатые, безнадежно правильные статуи. И ничего им невозможно объяснить. Римляне от рождения лишены вкуса и чувства прекрасного. А ведь, еще раз говорю, они находятся у власти. У них деньги и могущество. Толпы льстецов и подхалимов. Омерзительно все это! Я сбежал после конфликта с одним типом, столь же безвкусным, сколь упорным в своей настойчивости.
 Дориэй резко остановился, выговорившись перед внимательным слушателем.
 - Но, Кестрин, давай поговорим о тебе. Куда бы ты хотел отправиться путешествовать?
 - Конечно же, я бы хотел посетить Афины, - мечтательно сказал юноша, вытягиваясь во весь рост и закладывая руки за свою пушистую, кудрявую голову, - увидеть статую Всадника работы Праксителя при входе в город, галерею двенадцати богов с картинами работы Эфранора, голубоглазую Афину работы Фидия, картины в "росписной" галерее, могильные памятники вдоль священной дороги в Элевсин, каждый из которых, говорят, достоин внимательного изучения. Ну что я еще помню? Хочу увидеть статую Cатира в храме Диониса. Говорят, Пракситель считал ее своей самой лучшей работой. Надеюсь, удастся понять или почувствовать, почему? Еще там есть театр с изображениями всех великих поэтов, авторов трагедий и комедий. Мечтаю увидеть изображения Софокла, Эврипида, Эсхила... Представляешь, портрет самого Софокла...
 - Там, кстати, недалеко от театра есть пещера с жертвенником детям Латоны, - вмешался в мечтательную речь друга Дориэй с мрачным видом. - Алтарь, треножник для воскурений, яркое изображение Артемиды и Аполлона, убивающих детей Ниобы. Подумай же, эти юные боги по легенде убили семерых прекрасных сыновей и семерых не менее прекрасных дочерей земной женщины. Несмотря на отчаянные мольбы Ниобы пощадить хотя бы младшую, несмотря на попытки матери защитить девочку своим телом, Артемида безжалостно застрелила последнюю дочку несчастной женщины. Это изображено перед алтарем... Я видел, кстати, тот камень, который выдается за окаменевшую от горя Ниобу на горе Сипил. Вблизи камень камнем, а отойдешь подальше - и вправду похоже на женщину... Подумай, люди приносят жертвы и воскуряют фимиам убийцам своих детей! Безжалостным убийцам. Это противоестественно, отвратительно и характеризует наш человеческий род с худшей стороны.
 - Ты не понимаешь, они боятся, - тихо ответил Кестрин, - мы боимся, и потому пытаемся умилостивить жертвами тех, кто бесконечно сильнее нас.
 - Ну да, если вы верите в таких богов, если по какой-то загадочной причине ваши души не могут существовать без поклонения воде и солнцу, камням и узелочкам-оберегам, то вы обречены именно так и поступать, - не скрывая отвращения, сказал Дориэй, - но именно поэтому тебе закрыт путь в Афины. Народ там крайне верующий. Каким только богам там не поклоняются. На центральной площади есть даже жертвенники "Стыду", "Доброй молве", "Милосердию". Сейчас, конечно, люди уже не те, что прежде, но все равно, если какая-нибудь благочестивая женщина сбросит тебе на голову черепицу в порыве праведного негодования, то уж она, право слово, не промахнется. И никто ее не осудит. Твоим родственникам передадут, что сама Афина приняла облик этой женщины, чтобы расправится со святотатцем. У них в городе зловещая традиция. Знаменитого Пирра именно так и прикончила будто бы Деметра.
 Кестрин молчал, потрясенный такой перспективой.
 - А Афина не всегда изображается милой голубоглазой девушкой, как ее видел Фидий, - продолжал мрачнейшим тоном Дориэй. - В Акрополе стоит ее устрашающая статуя с головой Медузы Горгоны на груди и с длинным копьем в руке. Нет, Кестрин, тебе нужно уехать на время в тот край, где поклоняются другим богам.
 - Послушай, Дориэй, - ответил юноша, только теперь начавший осознавать, как серьезно и опасно его положение. Он сел на своем ложе, внимательно глядя на друга, - я сейчас подумал, а как твои родители отнесутся к тому, что ты снова уедешь? Ты ведь буквально на днях вернулся.
 - Я у них не единственный сын, - ответил Дориэй и взмахнул рукой в знак того, что это не важно. - Мой отец счел бы позором для семьи, если бы я бросил друга в такой беде. Нет-нет, я поеду с тобой, это решено. Итак, на какой край ты бы хотел временно променять зеленые пастбища Керкиры с мирными стадами тонкорунных овец, которых будто бы надежно хранит легконогий бог Гермес?
 - Хочешь, сплаваем к кельтам, в Мессалу?
 - В Мессалу, к кельтам? Но, говорят, что они, несмотря на понятный протест римлян, по-прежнему приносят человеческие жертвы. И предпочитают для этого чужеземцев. Допускаю что врут, но мне не хотелось бы обнаружить, что это правда, вися на дереве вниз головой, или, будучи потопляемым в чане. И обнаружить, что по степени моего предсмертного страдания друиды делают предсказания. Все-таки, мои глупые сородичи до такого не доходят. Горшочки с кашей и лепешки в качестве жертвы богам кажутся мне гораздо более привлекательными... А в Египет ты не хочешь? Древнейшая цивилизация. Все греки стремились побывать в Египте. Тем более, у тебя есть знакомый жрец Сераписа из Александрии. Пирамиды... сфинксы... александрийская библиотека...
 - Ой, они так противно изображают людей, - поморщился Кестрин, - грудь и плечи в фас, а бедра и ноги в профиль. Голова, опять же, в профиль, а глаз в фас. И на это все смотреть...
 - Зато, какое изящество композиционных решений, - улыбнулся его старший друг. - Сочетание разных планов на одном барельефе. Какая цветовая гамма!
 - Ну ладно, - ответил на его обаятельную улыбку юноша, - поплывем в Египет, раз уж там такая изысканная цветовая гамма.
 - Я тебе принесу перипл, чтобы ты на досуге, который у тебя, увы, образовался, почитал его и ознакомился с нравами тех людей, мимо которых будет лежать наш путь. С их привычками и вообще с особенностями тех мест, - сказал Дориэй, вставая, - а сейчас я пойду. Нехорошо, если нас будут видеть вместе. Ты сам попроси родственников принести тебе денег для путешествия, не объявляя им времени отплытия. С кораблем я договорюсь, не называя тебя по имени. Ты должен уплыть незаметно.

ГЛАВА ВТОРАЯ

 Порт острова Керкиры, как и в стародавние времена, был одним из самых популярных в Элладе. Сюда по-прежнему везли губку с Родоса, мед из Карии, фиги с Кавна, шелка и изюм с Коса, смолу из Колофона, ткани и смолу мастикового дерева с Хиоса, шафран из Эг, рыбопродукты из Миунта, мебель из Милета, чтобы продать их финикийским и итальянским купцам в обмен на пряности и благовония, на хлопковые и тончайшие льняные ткани из Египта, Индии, Китая. По дороге из Греции в Италию сюда заходили массивные суда, груженые мрамором, белым или разноцветным, на любой вкус. Не менее массивные суда перевозили лошадей в обратном направлении. Корабли-монеры с одним рядом весельных отверстий, высокие диеры с двумя друг над другом расположенными весельными рядами, самые популярные триеры или триремы с тремя рядами отверстий для весел мирно покачивались в огромной полукруглой гавани, на мощных якорях, или пришвартованные кормами к колоннам на берегу. Льняные паруса были спущены, весла убраны, и в быстро рассеивающемся тумане вырисовывались только изящно изогнутые темные корпуса кораблей, одинокие мачты, да кирпичные башни для лучников на нескольких военных римских судах.
 Дориэй и Кестрин пришли в порт чуть свет, потому что стремились как можно раньше миновать рынок, расположенный сразу за морским портом. Слишком многие могли узнать Кестрина, разгадать его тайный побег и сорвать тщательно продуманный план, раскрыв тайну юноши суеверным морякам. В самом порту опасность была гораздо меньше, ибо порядочные жители Керкиры сюда без крайней надобности не ходили. Друзья стояли на самой верхней из широких мраморных ступеней, огромными полукольцами спускающихся к воде. Время шло, туман рассеялся, и легкая золотистая рябь чуть искажала отражения кораблей в прозрачной сине-зеленой воде бухты. Дориэй с непринужденным изяществом перекинул конец теплого гиматия через плечо и столь же непринужденно положил правую руку на рукоять меча. Несколько подозрительных личностей сразу растворились среди хаотических построек порта. Кестрин терпеливо стоял, хотя раненая нога уже начинала побаливать. Он еще хромал при ходьбе, а, когда уставал, то хромал сильно. Но ожидать полного выздоровления они не могли. И без того самое благоприятное время для путешествий - весеннее - было упущено. Они отправлялись в разгар лета.
 Наконец Дориэй разглядел начальника корабля, с которым договорился.
 - Кестрин, постарайся не хромать, - тихо произнес он, и оба друга не спеша двинулись к группе моряков.
 - Все знают, что я не трус, - громогласно излагал дело заросший чуть ли не до самых глаз густыми черными волосами наварх, - но я привык доверять своему чутью. Без него в нашем деле нельзя.
 - Дело говоришь, - одобрительно отозвались моряки из его команды.
 - И чует мое сердце, что плавание будет трудное, - заросший волосами моряк с недоверием оглядел мирный безоблачный горизонт и нахмурился, не в силах описать словами тот подвох, который готовило ему с детства привычное море, - потому, парни, надо нам раскошелиться на нормальную жертву Посейдону, - тут он обернулся к подошедшим Дориэю и Кестрину.
 - Вы участвуете?
 - Естественно, - ответил Дориэй.
 Нормальной жертвой Посейдону было заклание коня, ибо именно коней требуют себе в жертву и грозный бог моря Посейдон и ослепляющий бог солнца Гелиос.
 Святилище Посейдону располагалось в центре порта. Кестрин, никогда здесь ранее не бывавший, пройдя сквозь колоннаду входа, замер перед прекрасными статуями Посейдона и его супруги Амфитриты, стоящими на колеснице в окружении дельфинов и тритонов. Волшебные золотые кони несли по волнам моря золоченую колесницу богов, легко касаясь мрамора постамента копытами, выложенными слоновой костью. Золотые дельфины и до пояса золотые тритоны, у которых верхняя, человеческая часть туловища тоже была выложена из слоновой кости, радостно приветствовали своих повелителей. Божественная чета в золотых одеждах восседала на колеснице, и складки одежды богов спадали так красиво, что только ими можно было любоваться долгое время. Кестрин, до этого видевший на своем родном острове лишь бронзовые и медные статуи, был ослеплен великолепием материала. Потом его взгляд устремился к неземной красоты лицам морских владык, выточенных из слоновой кости, и юноша прерывисто вздохнул, не в силах сдержать восхищение. Внезапно его толкнули в бок, и Кестрин резко обернулся. Мимо него проводили к жертвеннику молодого гнедого коня, точнее, рыжего жеребенка, и тот, неожиданно потянувшись к Кестрину, ткнулся в него носом. Юноша нечаянно заглянул в доверчивые карие глаза, и внутри у него все оборвалось. Жеребенок смотрел, как ему показалось, человеческим взглядом. Его потянули дальше, у самого жертвенника стреножили. В этот момент конь, заподозрив неладное, дернулся, почти обернулся, чтобы с ужасом посмотреть на Кестрина. Но жрец с помощниками ловко повалили его на пол, и уже через секунду кровь, темным фонтаном брызнувшая через перерезанное горло, стекала в специально выдолбленный для этой цели желобок в полу. Наварх одобрительно крякнул, а Кестрин, почти уверенный, что видел слезы, выступившие на глазах заколаемого коня, сообразившего, что те люди, от которых он еще никогда не видел зла, сейчас его убьют, стоял оцепенев. Он впервые присутствовал на кровавом жертвоприношении, потому что, как правило, на Керкире приносили в жертву богам лепешки из зерна, и теперь с ужасом ощущал в себе какое-то сладостное кипение крови, вызванное убийством такого большого и сильного животного.
 Тем временем главный жрец Посейдона с помощниками быстро разделывал тушу коня. На алтаре уже горел огонь, куда и были торжественно, под монотонное невнятное бормотание возложены бедренные части туши. Святилище наполнилось запахом жареного мяса. Остальная часть туши была поделена на куски, быстро поджаренные на специальных жаровнях, чтобы быть съеденными участниками священной трапезы. Посеревший от увиденного Кестрин взял в руки горячий жирный кусок мяса, который еще только что был частью полного жизни и сил доверчивого существа, и понял, что съесть он мясо не может. Тогда он в панике поднял глаза на остальных участников трапезы. Дориэй даже и не скрывал отвращения. Несколько молодых матросов, тоже, видимо, впервые участвовавших в кровавом жертвоприношении, выглядели ничуть не лучше Кестрина. Но что было делать? Никто не выходит в море, не принеся жертвы Посейдону. Речь шла об их жизни.
 Жрец, заканчивая жертвоприношение, совершил возлияние вина в огонь. Пламя на жертвеннике ослепительно вспыхнуло и высоко взметнулось вверх.
 Дориэй, не притронувшийся к своему куску жертвенного мяса, обернулся и направился к выходу из святилища. Там возникли, привлеченные запахом жаренной конины, фигуры тех странных людей, которые ничем не занимаются, а только бродят от святилища к святилищу, питаясь остатками священных трапез.
 - Возьми и раздели с нами трапезу, - с этими словами Дориэй протянул свою часть одному из заросших волосами бродяг в грязном хитоне. Тот с вполне понятной радостью почти выхватил кусок у него из рук.
 Кестрин молча протянул свою часть еще одному голодному бродяге и, освободив руки от тягостной ноши, опять посмотрел на прекрасные лица статуй Посейдона и Амфитриты, в лица богов, унесших из жизни его отца.
 - Мы хотим, чтобы вы были прекрасными, - еле слышно прошептал юноша, - мудрыми и справедливыми. Но никто же не знает, какие вы на самом деле.
 Дориэй смотрел на него с жалостью.
 А потом высокий, изогнутый нос монеры легко рассекал слегка волнующуюся морскую гладь, и фонтаны брызг, искрящихся на солнце, летели из под весел гребцов. Пенящиеся струи расходились и исчезали позади покидающего Керкиру корабля. Попутный ветер надул упругое полотнище паруса, облегчая работу гребцов. Те слаженно гребли, и их песня летела над водой:

 ...в винноцветное море выходим навстречу
 Белогривым коням Посейдона...

 - Ну что ж, прощай на время страна философов и поэтов, Эллада, - тихо сказал Дориэй, налегая на весло, - нас ждет край немногословных воинов и умелых землепашцев, Италия, а затем славный своей древностью и мудростью Египет.
 Кестрин промолчал. Он тоже вызвался помогать гребцам, но быстро осознал, что долгие недели, проведенные почти без движения в больничной палате Демокеда, привели к тому, что его тело, еще не так давно тренированное ничуть не хуже, чем у любого молодого грека, ему плохо подчинялось. Все сильнее и сильнее болела нога, и ни о чем постороннем юноша думать больше не мог.
 А уже на следующий день выяснилось, что надежды Дориэя на скорую встречу с краем умелых землепашцев были излишне оптимистичными. Неожиданно небо потемнело, начался сильный ливень. Все усиливающийся северный ветер Борей раскачал поверхность моря, и огромные волны точно стремились достать до низких грозовых туч. Мрак сгущался, грохотал гром, вспышки молний не освещали тьму, но делали ее более зловещей. Маленькие люди в огромном море на крохотном кораблике были, казалось бы, полностью во власти разбушевавшейся стихии. Но они не растерялись. Парус был мгновенно снят при первом приближении урагана, мачта повернута в гнезде крепления и опущена на палубу.
 - Клянусь кипеннобелыми конями Посейдона, я так и думал, - бормотал в промежутках между раскатами грома наварх, мощными волосатыми руками с кормы управляя кораблем огромным рулевым веслом, - О, великий Посейдон, я так и думал, что это плавание гладко не пройдет. Но мы еще поборемся!
 И кораблик оставался на плаву. Он был удивительно точно сбалансирован. Наварх мастерски удерживал равновесие, выбирая наиболее безопасный разворот корабля почти вслепую, ведь кругом была темная бушующая мгла, и страшные волны то зашвыривали судно к небу, то захлестывали упругой соленой водой и палубу и матросов.
 И когда, может быть, менее чем через час, а, может быть, спустя вечность черноволосый герой понял, что ураган пронесся мимо, а его корабль остался цел, и они победили, он восторженно зарычал и свалился на палубу без сил. Прежде чем его насквозь мокрая голова коснулась палубы, он уже спал крепким сном. Командование принял помощник наварха, и вся команда еще долго вычерпывала воду. Но тучи не рассеялись. Черная мгла сменилась серым сумраком и мелким моросящим дождем без солнца днем и луны ночью. Это было очень опасно потому, что положение судна в бескрайнем море было невозможно определить. Обычно-то это делалось по длине тени, отбрасываемой в полдень, но теперь и в полдень и в полночь небо было затянуто тучами. Лишь по каким-то, ведомым только ему, неясным признакам, наварх определял, где находится земля, невидимая за пеленой дождя. Ураган унес кораблик далеко на юг, в Италию попасть они больше не могли, и если наварх не ошибся, то они приближались к землям ионийцев.
 Кестрин трудился вместе со всеми, вычерпывая воду и берясь за весло, когда это было нужно. Но этот монотонный труд под мелко моросящим дождем не мог отвлечь его от мрачных мыслей о себе самом. Родная Керкира осталась далеко позади. И он - изгнанник. Не просто путешественник, которого ждут у родного очага, а тот, кому некуда возвратиться. Он стал чужим и опасным на родине, и бесполезно что-либо объяснять. Удивительно, как бывают слепы и глухи люди, если уж они кого осудили...
 Очередной беззвездной ночью внезапно подул резкий холодный ветер, суденышко стремительно и неуправляемо понеслось вперед, взлетая на гребнях волн, и в брызгах падая в провалы между огромными волнами. Снова могучий наварх не дал своему кораблику перевернуться, но на этот раз их подхватило какое-то мощное береговое течение и, точно издеваясь над дерзкими людишками, швырнуло маленькую монеру прямо на одну из прибрежных скал. Они слишком близко подошли к берегу. Со страшным треском кораблик начал разваливаться, разбиваемый каждой следующей налетающей на него волной, а в наступающем рассветном сумраке вдали белели светлые камни неизвестного берега.
 Какое-то время Кестрин плыл, но он это плохо помнил. Пришел он в себя среди белесых камней отмели в сероватом свете наступающего дня. Дориэй, стоя рядом на коленях, тряс его за плечи. Объяснять ничего не требовалось, юноша вскочил сразу же, как только сообразил, что произошло. Надо было срочно убраться как можно дальше от места крушения, пока их не обнаружили местные жители. По берегам Срединного Моря люди самых разных народов зарабатывали деньги, продавая в рабство выброшенных на берег, измотанных Морем и не способных к сопротивлению людей.
 Друзья огляделись. Высоко вверх уходили белые скалы, и пришлось довольно долго брести и плыть вдоль них, пока не обнаружилось сухое русло ручья, еще не так давно стекавшего в море. По нему им и удалось вскарабкаться на верх обрыва, где их ожидало очередное препятствие в виде свисавших вниз колючих веток терновника, которым заросло все побережье.
 - О, да в этой земле засуха! - тихо пробормотал Дориэй, окинув взглядом колючие кусты, на которых не было ни одного зеленого листочка. Он отвязал кинжал, примотанный ранее к телу, и принялся вырубать проход среди серых длинных колючек терновника, нависших над его головой.
 - Жаль, конечно, портить хороший клинок, - добавил он, когда смог забраться на высокий берег и протянул руку Кестрину. Тот тоже выбрался на ровную поверхность, аккуратно встал среди колючек и огляделся. Внизу набегали на белые скалы серые волны моря, бескрайнего и пустынного, далеко-далеко вдали виднелись очертания гор, а вся земля между морем и горами высохла самым страшным образом.
 - Уж не Ливанские ли это горы вдали, - задумчиво произнес Дориэй, и оба друга не произнеся больше ни слова, побрели прочь от берега, царапая ноги о колючки терновника. Оба понимали, какая страшная опасность им грозит.
 Довольно быстро туман рассеялся, и на ослепительно синем небе появилось горячее солнце. Становилось все жарче и жарче, под ногами хрустели высохшие травинки, мелкие кустики, потрескавшаяся засоленная земля. Они все шли и шли.
 - Ну же, Кестрин, еще немножко, - хрипло сказал Дориэй.
 Выведенный звуком его голоса из полубессознательного состояния, юноша поднял глаза и даже остановился удивленный. Впереди виднелась роща деревьев. Он ускорил шаг.
 - Как удачно, что римляне обсадили свою дорогу тамариксовыми деревьями, - тихо сказал опытный путешественник, устало прислонившись к дереву, возле которого сел обессиленный Кестрин. После страшного пекла влажная прохлада рощи казалась невероятной.
 - Извини, друг, - снова заговорил Дориэй через некоторое время, - ты раньше неплохо лазал по деревьям... Надо бы все же оглядеться.
 Кестрин с трудом поднялся. Не до конца заживший перелом болел все сильнее, но юноша понимал, что его спутник прав. Дориэй поднял его, чтобы он дотянулся до первых веток. Сероватые листья с сизым налетом и все тоненькие веточки были усыпаны кристалликами соли, которые и удерживали влагу под деревом.
 - Дорога ведет к крепости или к маленькому городу, - сказал Кестрин, когда слез. - А если сойти с дороги и пойти прямо, то впереди стоит какой-то храм. Ослепительно сверкает статуя над кровлей. Людей поблизости я не заметил.
 Дориэй тем временем успел срезать толстую ветку, сделал из нее посох, чтобы облегчить другу ходьбу, и надел порядком помявшийся хитон, по привычке неуместно изящно расположив складки. Кестрин во второй раз развязал свой мешок. В первый раз он развязывал его, чтобы достать сандалии. Без них путешествие под раскаленным солнцем по обжигающей просоленной земле закончилось бы обожженными ногами. Этой ночью их корабль разваливался как раз настолько медленно, чтобы они успели похватать свои вещевые мешки. Как там, интересно, команда? Сумели ли они собраться вместе, чтобы отбиться от местных жителей? Кестрин вздохнул, подвязывая хитон, закинул мешок за спину и взял в руку пряно пахнущий тамариксовый посох.
 - Рискнем все же пойти по дороге, - вздохнул Дориэй в свою очередь. - Очень настораживает храм и, следовательно, священная роща со своими возможными обитателями, но ты так вымотался, что другого выхода у нас нет.
 - А каких обитателей рощи ты боишься? - спросил Кестрин, быстро убедившийся, что по каменным плитам дороги, да еще опираясь на посох, он может идти довольно быстро.
 - Преступников, конечно. Тех, которые пользуются правом убежища при храмах. Особенно, если они пронюхали про кораблекрушение, - еле слышно ответил ему друг. - Так что идем молча, тихо и осторожно... Впрочем, уже поздно.
 Он резко остановился, и из-за ближайшего каменного массива высунулась рожа самого нетерпеливого разбойника. Его тут же втянули обратно.
 - Ты не умеешь пользоваться мечом, Кестрин, - прошептал Дориэй. - но не посрами своих наставников по борьбе. Не дай себя убить.
 Шесть человек выскочили из-за камней с громкими криками, махая ножами, окружая друзей. Дориэй выхватил меч. Кестрин тут же сообразил, что какой уж тут грамотный кулачный бой, у противников ножи. Ближайший бандюга уже набегал на него, вопя со всей дури и размахивая отточенным лезвием... а хоть бы и тупым, при такой-то длине... юноша мгновенно схватил крепкий тамариксовый посох двумя руками и, вложив в удар все свое желание выжить, ткнул бандюгу в грудь. Тот сильно пошатнулся, попытался ухватиться за своего ободранного соратника, и Кестрин обеспечил ему свободное падение на спину, нанеся быстрый секущий удар посохом под колени. Бандюгин напарник, отпихнув падающего другана, уже занес руку для удара. Кестрин отскочил, поднимая посох, и обернулся, потому что сзади кто-то сильно вопил. В отличие от противников, Дориэй, оказывается, умело использовал свой меч. Разбойники, включая поверженного Кестрином бандюгу, бросились врассыпную, завывая и громко ругаясь.
 - Ты ранен, Кестрин, - сказал победитель разбойников. А юноша даже и не заметил, что кто-то из нападавших успел полоснуть его ножом по руке.
 - Дай сюда свой посох. Один умник говорил, что кора всех ароматических деревьев заживляет раны. Мол, не ошибешься. Сейчас и проверим.
 На самом Дориэе не было ни царапинки. Он содрал с посоха мягкую кору и туго примотал ее к ране на руке друга.
 - Они вернутся? - спросил Кестрин.
 - Я бы на их месте вернулся с подкреплением, - чуть усмехнулся Дориэй, пришедший после своей победы в отличное настроение. - Отдохни немного. Потом, когда наши жадные и неумелые противники соберутся в одну кучу, придется бежать очень быстро.
 - Куда?
 - В храм. В конце концов, у нас тоже есть право священного убежища.

***

 Это был старинный финикийский храм на высоком холме, слегка замаскированный под римский. Над кровлей высилась позолоченная статуя Юпитера в хитоне и плаще со сверкающей молнией в руках. По обе стороны от ворот на постаментах тоже стояли изображения в античном стиле. Но это никого не могло обмануть, потому что на древних камнях стен были вырезаны изображения финикийских богов с оскаленными ртами, клыками и выпученными глазами.
 - Это честное предупреждение, - промелькнуло в голове у Кестрина, когда он выскочил из хрустящих зарослей колючего кустарникового дуба прямо к воротам храма. Сзади слышались истошные крики их преследователей.
 - Нам нечего терять, - пробормотал Дориэй. - Мне и самому сюда не очень-то хочется. Но рабство...
 И он решительно шагнул в ворота. Кестрин шагнул следом, и крики сзади мгновенно прекратились. Друзья оказались на большой площади, вымощенной камнем и окруженной стенами. Наверх, в высокую башню с плоской кровлей уходили широкие ступени лестницы. Перед лестницей на постаменте стоял огромный бронзовый бык, низко склонив к земле рогатую страшную морду. Кестрин из последних сил добежал до изваяния, потянулся к бронзовому рогу в знак того, что они просят защиты, и тут в глазах у него потемнело. Страшная усталость и боль разом навалились на юношу, и он свалился на колени, уткнувшись лбом в испещренный устрашающей резьбой каменный постамент, на котором в лучах солнца пламенело изваяние быка. Сзади, в воротах священного двора появились их преследователи, молча отгородив им путь назад, но и спереди по широким ступеням лестницы быстро спускались люди. Кестрин поднял голову, когда на нее упала тень подошедшего человека. Он краем глаза отметил, что Дориэй положил руку на рукоять меча, но у него самого все плыло перед глазами, в ушах шумело, и он был неспособен сопротивляться.
 Так ему казалось, но через несколько минут он понял, что ошибался. Он дергался и извивался, когда несколько мужчин повалили его на плиты площади, возбужденно обсуждая что-то на непонятном языке. И когда седой мужчина задрал ему подол хитона, Кестрин так рванулся, что почти вывернулся из держащих его мускулистых рук.
 - Ты девственник, - убежденно произнес по-гречески осматривавший его седой жрец. - Какая удача!
 - Мы попросили убежища у вашего бога, - сдавленным голосом сказал Дориэй, которого тоже держали несколько мужчин. - Вы не вправе нас выдать.
 - Мы не выдадим вас никому, кроме нашего бога, - медленно ответил ему жрец, поднимаясь с колен. - Это храм Баал-Шамина, повелителя небес. Он привел вас сюда. Впрочем, ты волен делать, что хочешь, чужеземец, попросивший убежища, но этот мальчик принадлежит повелителю неба.
 Кестрин собрал все свое достоинство и встал на ноги. Его повели по широким ступеням в башню, завели в комнату и надежно заковали в цепи, закрепленные в каменных плитах стены. Потом все вышли, и Дориэй, которого никто не связывал, внимательно осмотрел замки цепей, исследовал толщину кольца, застегнутого на поясе друга и мощные цепи, удерживающие его ноги.
 - Безнадежно, - прошептал он. - Надо придумать что-нибудь еще.
 Кестрин сполз на скамью, вытянул больную ногу. Он так устал, нога так болела, что ему было уже все равно.
 - От богов не уйдешь, Дориэй, - сказал он равнодушно. - Зевс обрек меня на изгнание, его статуя венчает кровлю этого храма, меня принесут ему в жертву, хотя местные жители и называют его Баал-Шамином...
 - Ну когда принесут, тогда и поговорим, - ответил Дориэй, его пристально, чуть склонив голову, разглядывавший. - Завтра, только завтра - день летнего солнцестояния. Именно в этот день такого рода безумцы приносят жертвы своим диким богам, но до завтра еще столько времени... И куда только смотрят римляне! - внезапно возмущение прорвалось сквозь его деланное спокойствие. - Человеческие жертвоприношения на территории Римской империи!
 - Не думаю, чтобы римляне знали об этом, - помолчав, ответил Кестрин. - Не зря же на кровле стоит статуя Юпитера. Дескать, мы почитаем вашего бога, и не надо слишком пристально к нам присматриваться.
 - Знаешь, что, - резко прервал его Дориэй, - отдай-ка мне свой пояс с деньгами. Я верну его тебе послезавтра.
 - Забирай, - Кестрин невольно ухмыльнулся предусмотрительности своего старшего друга, который пристегнул его пояс поверх своего.
 - А теперь давай перекусим, - спокойно заявил тот, развязывая завязки своего мешка.
 Они перекусили сухарями и высохшим овечьим сыром.
 - Теперь будет хотеться пить, а воды у нас нет, - тихо сказал Кестрин.
 - Боюсь, что именно с водой связаны все проблемы этих мест, - так же тихо ответил Дориэй, - точнее сказать, с ее нехваткой.
 И тут тяжелая дверь открылась. На пороге остановился совсем еще молодой человек, почти подросток, высокий, угловатый, темноволосый. Он молча и очень внимательно смотрел на Кестрина огромными, красивыми темными глазами.
 - Приветствуем тебя. Проходи, - прервал напряженное молчание Дориэй самым дружелюбным голосом, какой от него когда-либо слышал Кестрин.
 Пленник поднял голову и с невольным любопытством посмотрел в газельи глаза вошедшему юноше, который был моложе него самого.
 - Меня зовут Кестрин, - сказал он вежливо. - Не назовешь ли ты свое имя?
 - С сегодняшнего дня я зовусь Гамилькар, - чуть хрипловатым голосом ответил вошедший, - и не важно, каким именем меня звали раньше. О, какое счастье, назваться наконец подлинным именем.
 - Полагаю, ты объяснишь мне, что случилось со мной? - мило изобразил полнейшее непонимание ситуации прикованный к стене, запредельно уставший юноша.
 - Я пришел познакомиться с тобой, - торжественно ответил Гамилькар и уселся на скамье напротив Кестрина, нервно расправив светло-синие складки своего короткого хитона. - Ты будешь сопровождать меня в моем пути к богу и владыке неба.
 Он замолчал, но даже Дориэй не дерзнул влезть в это молчание со своими замечаниями.
 - Они хотели, чтобы ты ушел к владыке неба вместо меня, но я не согласился. Потому что я - из древнего царского рода этой земли. Мы всегда были Жертвенными, правителями, готовыми принести себя в жертву за свой народ и свою землю! - он прервал свою восторженную речь, и снова наступило молчание, которое все тянулось и тянулось, пока Гамилькар не заговорил снова, тихо, возбужденно, с истовой верой в свои слова. - Баал-Шамин прогневался на нас. Земля погибает без дождя. Как же они могут думать, что его удовлетворит кровь какого-то чужеземца, хотя веками для этого всегда предназначались первенцы царского рода, Жертвенные за свой народ! Я с радостью выполню свой великий долг, а ты будешь меня сопровождать.
 Опять наступило молчание. Потом самым будничным тоном заговорил Дориэй.
 - Что же, давай знакомиться. Ты назвал нас чужеземцами, но, наверное, понял, что мы греки, - он стоял чуть в стороне от говоривших, но, когда Гамилькар повернулся к нему, спокойный молодой грек сразу же оказался в центре внимания двух своих слушателей. - Мы тоже знаем, что такое - жертва за свой народ. Давным-давно, еще до нападения мидян на Элладу, задолго до рождения великого Александра одно из греческих племен, мессеняне, вело войну со своими соседями лакедомонянами, спартанцами, как их часто называют, - Дориэй теперь говорил певучим голосом, плавно взмахивая рукой, удерживая внимание Гамилькара своеобразным ритмом своего повествования. - Спартанцы побеждали. И вот однажды отчаявшиеся мессеняне получили оракул из Дельф, гласивший, что для того, чтобы победить, им нужно принести в жертву подземным богиням девушку из знатного рода.
 Дориэй замолчал.
 - И что? - нетерпеливо спросил Гамилькар.
 - Ты должен знать, что мессеняне, как и их прославленные враги были храбрецы. Чуть позже про одного их предводителя, про Анаксимена, рассказывали такую историю. Когда его поймали спартанцы, то сбросили его в трещину в земле, чтобы он разбился. Но он чудом не разбился. Огляделся, понял, что ему не выбраться из расщелины, завернулся в плащ, приготовившись мужественно умирать от голода и жажды среди смрада от тел своих разбившихся в этой расщелине товарищей. И тут вдруг заметил лисицу, пришедшую обглодать трупы. С потрясающим хладнокровием он сообразил, что, раз лисица сюда забралась, то она знает, где есть выход, и бросился за ней в погоню. И выбрался вслед за этим зверьком через какую-то подземную пещеру. Вот какие это были люди! Без нервов.
 Он снова замолчал.
 - Так что же с девушкой? - напомнил Гамилькар.
 - Родители девушки объявили, что она им не родная дочь, а приемная. Они ее, дескать, удочерили в раннем детстве и тщательно это скрывали. Но кровного родства между ними нет. Это заявление подтвердил и их местный жрец. Право слово, его можно понять. Он был житель той же деревни, что и родители девушки, в жрецы его наверняка выбрали по жребию, и он не имел никакого желания перерезать своей хорошей знакомой горло в полночь на алтаре подземных богинь...
 В ответ на это Гамилькар гневно фыркнул.
 - ... я уж не говорю про участие в священной трапезе.
 - Идиот! - выкрикнул финикийский юноша. - ЭТА жертва приносится во всесожжение!
 - Ах, я не был в этом уверен по своему невежеству, - вежливо ответил Дориэй. - Одним словом, пока шли споры, папа схватил дочку, и они ночью сбежали в другую землю, - он поднял руку, останавливая возмущенного слушателя. - Тем временем еще один отец, тоже знатного рода сказал, что для спасения своего народа он согласен отдать свою дочь подземным богиням. Но у несчастной девушки уже был жених, который немедленно заявил, что у него больше прав на девушку чем у отца, поскольку он ее будущий муж. В дальнейшем аргументы жениха изменялись в процессе спора с отцом. Сначала он заявил, что он вовсе и не будущий муж, а настоящий, а девушка уже даже и не девушка. Потом заявил, что она от него беременна, и теперь уже точно ее судьбу должен решать он, ее муж и отец ребенка, а вовсе не отец его жены. И тогда обезумевший отец зарезал собственную дочь, чтобы доказать, что она не беременна. Но тут выяснилось, что убить-то он убил, но это не была жертва подземным богиням. И никакой пользы его народ от смерти девушки не получит. Тогда отец покончил с собой. А месеняне ушли в изгнание со своей земли на несколько веков, но так и не принесли требуемую жертву. И знаешь, почему я тебе это рассказываю? - быстро спросил Дориэй. - Чтобы ты обратил внимание вот на что. Как только отец девушки решил принести свою дочь в жертву подземным богиням, он сразу же повредился в рассудке. Дальнейшие его действия - действия безумца! - он помолчал и закончил медленно и значительно. - Да, мы все понимаем, что жизнь человека должна быть посвящена высшей идее, но если это посвящение его не облагораживает, а уродует - то это не та идея!
 Гамилькар потрясенно молчал.
 - Разве служение вашим богам делает человека красивее? Возвышает его?
 - Да как ты смеешь! - его слушатель, наконец, опомнился и вскочил. - Ты судишь богов!
 - Пожалуй, ты прав, - доброжелательно ответил ему собеседник. - И желаю, чтобы и ты попробовал.
 Гамилькар резко крутанулся и выскочил за дверь.
 - Не вышло, - мрачно сказал Дориэй после длительной паузы. - И с самого начала шансов было маловато. Он уже что-то выпил для храбрости. Глаза у него слишком блестели. Не так-то это просто, идти на встречу с повелителем неба.
 Дверь снова открылась, вошла молодая темноволосая рабыня со слегка запавшими глазами под густыми черными бровями в коротком хитоне, с кувшином в руках. Бережно держа глиняный сосуд в руках, она приблизилась к Кестрину.
 - Выпей, господин, - тихо сказала девушка, поднося кувшинчик к губам прикованного юноши.
 Воды было немного. Кестрин даже и не почувствовал, как ее выпил.
 - Сама-то ты когда пила воду, милая? - сочувственно спросил Дориэй у молодой рабыни, оценив ее слегка заострившийся носик и изможденный вид. И обаятельно улыбнулся без тени самодовольства, с пониманием и сожалением.
 Девушка невольно грустно улыбнулась вместо ответа.
 - Мне не запрещено выходить из этой комнаты? - мягко спросил обаятельный чужеземец.
 - Нет-нет, - быстро ответила рабыня, хотя и не была полностью уверена в своих словах.
 - Тогда я провожу тебя немного, позволишь? Кестрин, я посмотрю, что там за дверью. Я никогда раньше не видел финикийских храмов.
 Юноша промолчал, пытаясь удобнее устроиться на скамье. Ему, изгнаннику с родины и жертве чужеземному богу было так плохо, что он больше ничего не чувствовал. Многодневная усталость брала свое. Он заснул, повиснув в своих цепях.
 И снилось ему, как будто он, еще мальчик, возвращается в родной дом. Садится солнце, смеркается, с моря дует прохладный ветер, а его ждут любимые и любящие родители... теплый ужин у семейного очага...
 Проснулся он в своей темнице на следующий день от того, что его грубо поставили на ноги. Случайно взглянув в глаза одному из жрецов, Кестрин понял, что это - конец. Время пришло. Леденящий ужас клещами вцепился в его душу, и юноша высоко поднял голову, чтобы умереть с достоинством, подобающим свободнорожденному греку.
 Под мерные удары тамбуринов и мрачное пение хора его вывели на лестницу. Палящее солнце стояло в зените, заливая камни нестерпимым жаром. Под бронзовым быком извивались языки почти невидимого в ярком солнечном свете огня. Огромная толпа заполняла двор, и люди стояли в полном молчании.
 Кестрин медленно спустился по широким ступеням и остановился рядом с Гамилькаром. Мальчик посмотрел на него красивыми оленьими глазами, взгляд был затуманен. Закованный юноша, предназначенный Гамилькару в спутники на загробной дороге, стоял рядом с лестницей, вдыхал резкий аромат цветущего иссопа, пучками торчащего из щелей в ее старых камнях и не мог надышаться.
 - Хорошо бы потерять сознание на этом палящем солнце, - подумал он невольно, - и больше ничего не чувствовать.
 И в этот момент за воротами храмового двора послышался цокот копыт, и сильные удары сотрясли старинные ворота.
 - Откройте именем императора! - донесся через всю площадь голос человека, привыкшего отдавать команды в грохоте сражений. Голос римлянина.
 Ворота чуть дрогнули еще под одним сильным ударом, но остались закрытыми. Торжественная церемония жертвоприношения прервалась. В тишине гулко прозвучал следующий удар в ворота. Гамилькар стремительно шагнул вперед, упал на колени рядом с постаментом, на котором горел огонь, и закинул голову, подставляя горло. Кестрин, сглотнув, перевел взгляд на ворота и увидел, как Дориэй выпрыгнул из толпы, двумя руками отодвинул металлический засов, и распахнувшаяся створка ворот отделила его от желающих ему отомстить. Римский конный отряд влетел на площадь, воины в считанные секунды оцепили площадь по периметру. Двое римлян оказались рядом с бронзовым быком. Но седой жрец успел перерезать горло Гамилькару. Гримаса ужаса и боли отпечаталась на юном лице еще живого человека. Поток крови с клокотанием заливал пурпурную тунику умирающего мальчика.
 - Что ты наделал, Апполодор! - с ужасом и отвращением произнес седой, но крепкий, мускулистый воин, один из двух всадников, оказавшихся рядом с бронзовым быком.
 - Я больше не Апполодор, - с отчаянием в голосе ответил жрец и, поцеловав, выпустил голову трупа из своих рук. Смугловатое тело упало на плиты двора, рука попала в пламя костра, а в лицо, искаженное страшной гримасой и застывшее как маска смерти было страшно смотреть.
 - У тебя рос прекрасный сын, гордость родителей, - тем же тоном продолжил римлянин. - Как ты мог?!
 - Меня зовут Иеромбаал, - негромко сказал отец юноши. - Тебе не понять, что значит жертва за свой народ. У римских правителей другие законы.
 И, прежде чем римлянин успел вмешаться, отец принесенного в жертву мальчика вонзил меч себе в живот и упал лицом вниз поверх трупа сына.
 Баал-Шамин получил свое.
 От запаха свежей крови и горящей плоти огромный жеребец второго римлянина воинственно заржал и встал на дыбы. Внезапно женщина с безумными глазами бросилась к Кестрину, но, наткнувшись на быстро опущенное копье седого римлянина, отступила.
 - Достаточно, Апполодора, - резко сказал седой военачальник. И та покорно уселась на корточки, всхлипывая без слез.
 Второй римлянин, более молодой, темноволосый, справился со своим конем и развернул его так, чтобы оттеснить всех от Кестрина, пурпурная одежда которого выдавала в нем несостоявшуюся жертву богу. И от Дориэя. Тот незаметно подобрался к другу, но теперь смотрел на римского всадника на огромном черном жеребце, не в силах скрыть своего потрясения. Вслед за своим другом Кестрин тоже внимательно взглянул на своего спасителя. Это был еще молодой человек с почти сросшимися густыми черными бровями, тяжеловатым носом, римским решительным квадратным подбородком, плохо выбритым по случаю походных условий, и холодными серыми глазами. Самым выразительным элементом в его лице был прекрасно очерченный рот, плотно сжатые и чуть искривленные губы сейчас выдавали удовлетворение, которое римлянин испытывал от неожиданной встречи с Дориэем.
 - Приветствую тебя, Дориэй, сын Филандрида, - с еле заметной усмешкой сказал он на отличном греческом языке. - Познакомь меня со своим спутником.
 - Кестрин, сын Периандра с Керкиры, - ответил Дориэй и продолжил с нескрываемой досадой. - Кестрин, перед тобой Гай Авидий Аквилин, из-за которого я и сбежал из Рима.
 - Но теперь согласишься сбежать отсюда даже и привязанным к брюху моего коня, - с пониманием в голосе заметил Гай Авидий Аквилин, оглянувшись на обезумевшую мать Гамилькара. Та резко поднялась во весь рост и воздела руки к небу. Кестрин невольно посмотрел вверх. Со стороны моря наползала темная туча.
 - Я бы с удовольствием пробежался, держась за стремя твоего легконогого жеребца, Аквилин, - ответил Дориэй, - но мой друг этого не может. У него не до конца залечена нога.
 - Да и ты не сможешь, - опять скривил губы в насмешке Аквилин. - Это - ливийский конь. И мы поскачем так быстро, как сможем, - он выразительно посмотрел на небо.
 - Это?! Ливийский?! - ахнул Кестрин, оглядывая высоченного, черного как безлунная ночь жеребца, возбужденно скалившего белоснежные зубы.
 - А что ты имеешь против? - поинтересовался Гай Аквилин, и Кестрин смутился. Вообще-то, он ничего не смыслил в породах лошадей, даже настолько знаменитых, как ливийская, и сам умел ездить только на ослике.
 - Дориэй, подсади его на круп сзади меня, а сам заберись сзади Руфа, - он махнул рукой в сторону одного из воинов на мощном коне. - Хотя, признаю, бегать ты умеешь. Чтобы добежать этой ночью до нашей крепости одному и вернуться обратно, нужна была и выносливость и храбрость.

ГЛАВА ТРЕТЯЯ

 В быстро сгущающихся сумерках отряд суровых римлян поскакал по мощеной широкими серыми плитами дороге к виденной ранее Кестрином с дерева крепости. Юноша никогда раньше не ездил на крупе лошади, и, была б его воля, больше бы никогда не поехал. Хотя конь и мчался ровным галопом, а Кестрина, крепко вцепившегося в пояс римлянина, почти и не трясло. Он не очень-то и заметил, как под первые капли начинающегося ливня они подъехали к казармам. Аквилин соскочил с коня, молча помог спуститься юноше, жестом приказал одному из воинов проводить друзей в предназначенную им комнатку. Там Дориэй бессильно опустился на деревянную скамью, вытянул ноги и устало прислонился к каменной стене.
 - Ты вызвал римлян, чтобы спасти меня? - тихо спросил Кестрин.
 - Да. Я знал, что ты возражать не будешь, - с усилием улыбнулся его друг. - Милая девушка нечаянно показала мне, где можно легко перебраться через стену. Надеюсь, ей поможет какая-нибудь богиня, в которую она верит.
 С этими словами Дориэй, не спавший уже несколько суток подряд, заснул прямо сидя. Кестрин встал со скамьи, уложил его поудобнее. Его друг что-то пробормотал, не просыпаясь. Но самому Кестрину было не до сна. Раскаленный медный бык на заполненной молчащей толпой жаркой площади, ужасно убитый Гамилькар, его обезумевшая мать так и стояли у него перед глазами. Болели ободранные скачкой на коне ноги, очень хотелось и есть и пить. Юноша с тихим стоном сел на пол. Но тут дверь открылась, и вошел Гай Аквилин вместе с тем воином, который показал Кестрину эту комнатку. Воин держал в руках корзинку и сверток одежды, и никакой это был не римлянин с их мускулистыми фигурами, густыми бровями, крупными носами и квадратными подбородками. Вошедший вместе с Аквилином человек был высоким гибким, легким, с высокими резко выраженными скулами, с глубокими серыми глазами под красиво очерченными бровями, прямым изящным, чуть заостренным носом и суженным книзу, треугольным подбородком. Длинные черные волосы были стянуты сзади шнурком. Он опустился на одно колено рядом с Кестрином, пока Гай Аквилин с бесстрастным лицом изучал безмятежно спящего Дориэя.
 - Ладно, - удовлетворенно сообщил он, наглядевшись. - Пусть спит. Через несколько часов мой отряд выступит в путь. Вы куда направлялись?
 - Мы плыли в Александрию, - ответил Кестрин, попытавшись встать из вежливости, но отчаянно заболела нога в месте перелома, и он обрадовался останавливающему жесту Аквилина. - Наш корабль попал в шторм, нас выбросило на берег вблизи этих мест.
 Аквилин опять дернул в усмешке один из уголков рта.
 - Мой отряд тоже направляется в Александрию. Мы сделаем крюк в Антиохию. Из ее порта - Селевкии поплывем в Египет. Присоединяетесь?
 - Но отсюда, я так понял, ближе до Тира, - не сдержал своего удивления Кестрин.
 - У меня дела, - отрезал римлянин. - Так что?
 - У нас нет слов, чтобы выразить нашу признательность. Конечно же, мы рады присоединиться.
 Аквилин кивнул.
 - Мы выступаем вечером, когда спадет дневная жара. Скакать будем с факелами всю ночь. Теперь отдыхайте.
 Он с легким сожалением посмотрел на Кестрина и вышел.
 - Мазью целебной из капель бурой горной смолы и живительных трав натри поврежденную кожу, - певуче сказал незнакомый воин после ухода Гая Аквилина, протягивая юноше горшочек с резко пахнущей мазью. - Иначе не сможешь долгую ночь скакать на коне. Еще я принес вам еду и питье.
 - Как тебя зовут? Кто ты? - быстро спросил Кестрин.
  - Галатом рожден я, и все здесь зовут меня Элфин. Теперь я солдат римской армии. И лекарь в отряде Гая Авидия. Не бойся, мазью, мной принесенной, спокойно намажь себе ноги.
 Сильно смущенный Кестрин взял из его рук горшочек с мазью и замазал ею содранную кожу.
 Элфин легко дотронулся до ноги, распухшей в месте перелома, и вопросительно взглянул на юношу.
 - Черепица упала с храма Аполлона, - признался Кестрин. - Потому-то меня и изгнали с родного острова. Сочли, что я бога чем-то прогневал. Дориэй отправился вместе со мной.
 В этот момент юноша понял, что именно показалось ему странным в облике галата. Что он, никогда кельтов, что ли, не видел? Видел, конечно, и не один раз. У Элфина еще нос был более-менее прямой, а то ведь у некоторых бывают такие клювики... Но вот чего он точно не видел, так это кельта без усов. Без роскошных, характерных кельтских усов. А у Элфина усы были сбриты. Это было странно. В римской армии, что ли, запрещают, усы носить? Чтобы шлем быстрее надевать, допустим?
 Кестрин уже совсем открыл рот, чтобы спросить, куда Элфин подевал свои усы, но тут до него дошло, насколько бестактно прозвучит его вопрос. Он покраснел и закрыл рот. Галат смотрел на него с легкой сочувственной улыбкой, и с озорным огоньком в глазах. Он был не против, услышать Кестринов вопрос. Но так и не дождавшись этого вопроса, Элфин протянул юноше сверток с одеждой.
 - Согласишься ли ты, я не знаю, надеть столь противные римским эстетам штаны и рубаху. Но кажется мне, что не стоит тебе скакать на коне в первый раз в своей жизни, упираясь в кожу седла голой кожей ободранных ног.
 - Я соглашусь, - вежливо ответил Кестрин, с досадой отметив, что все римляне мгновенно, хотя и молча, оценили, каков из него наездник.
 Элфин пододвинул к нему поближе корзину с едой.
 - А с рукой у тебя что?- мягко поинтересовался он.
 - Грабители напали возле священной рощи. Еле отбился. Шесть человек, все-таки.
 Элфин опустил голову, чтобы скрыть улыбку. Кестрин покраснел еще больше из-за того, что он так глупо рисуется перед бывалым воином, и резко содрал тамариксовую повязку с руки. Поверх раны уже образовалась черная корка, но под струпом не было опасного покраснения, что безусловно отметил и Элфин, бросивший на рану быстрый взгляд. Внезапно юноша заметил большой кувшин с водой, и мгновенно забыл про все свое смущение.
 - У вас есть вода! - воскликнул он, не в силах сдержаться.
 - В этой крепости вырыт глубокий колодец. И он не пересох. Пей спокойно. Отдыхай.
 Он легко, одним плавным движением, поднялся с колена и бесшумно вышел.
 Наевшись и напившись, Кестрин все же задремал.
 Через несколько часов в их комнатку зашел еще один легионер с сильной сединой в коротко стриженых волосах, типичный римлянин по внешнему виду.
 - Гней Корнелий Квадрат, - представился он сразу проснувшемуся Дориэю. - Вы готовы?
 - Вполне, - решительно ответил тот, вставая и прикладываясь к кувшину с водой. Лепешки он ел уже на ходу. Кестрин в двух словах объяснил другу, что происходит.
 Гней Квадрат подвел молодых греков к предназначенным для них коням.
 - Тебе ноги под брюхом связать? - ехидно спросил он у Кестрина, одетого в варварские штаны и рубаху. Видно, этот легионер предпочел бы остаться совсем без кожи, лишь бы только не надевать позорные штаны.
 - Там разберемся, - буркнул в ответ Дориэй, подсаживая друга на беспокойную гнедую лошадку. - Представь себе, Кестрин, что это - осел с длинными ногами. И доскачешь как-нибудь. Кони в колонне идут сами. Ты, главное, держись в седле коленями.
 С этими, совершенно не успокоившими Кестрина словами, он легко вскочил на собственного коня и занял свое место в колонне.
 - Интересно, принесли ли они жертву перед началом пути?
 - Принесли, - ответил Гай Аквилин, оказавшийся рядом. Оказывается, Кестрин высказался вслух. - Не беспокойся. Мы поклоняемся Митре, солнечному богу порядка, всегда помогающему в борьбе с хаосом. Ему принесли жертву и помолились перед началом пути.
 Отряд выехал за ворота и поскакал по дороге. Аквилин направил своего коня на обочину дороги, затем на влажную землю за дорогой. Сухая пыль поднялась из-под копыт его коня.
 - Даже земля не промокла, - сказал он с отвращением, вернувшись на свое место в колонне рядом с Кестрином и Дориэем. - Какое затратное земледелие! Почему бы им не вырыть колодцы и не прокопать каналы? Сами не умеют - пригласили бы римлян. Мы бы развели здесь сады. Это предназначение римлян - наводить в мире порядок и разводить сады на запущенной земле. Сады и виноградники под покровом золотого орла.
 - А глупые, глупые варвары никак не хотят видеть у себя римлян с их земледелием, - с возмущением прервал Дориэй пафосную речь римлянина. - Слышали мы, как германки, узнав о поражении своих воинов в борьбе с римлянами, сначала убивали своих детей, а потом сами вешались на собственных косах, если больше было не на чем. Не могу себе представить, чтобы так же себя вели местные жители во время походов Великого Александра, создавшего эллинскую империю. Но римляне...
 - Война есть война, - сурово ответил Гай Аквилин. - Это хаос и беззаконие. Но только сила сохраняет закон и порядок. Вспомни про нашествие галатов в беззащитную тогда Северную Грецию. Они вели себя куда хуже, чем римляне в их стране. Вспомнил?
 Он замолчал, а Кестрин вспомнил жуткие истории про орды галатов, дошедших даже до Дельф. Про то, как женщины, не сумевшие покончить с собой до их прихода, мучительно умирая, завидовали тем, кто умер раньше. Аполлон тогда защитил свое святилище. Неожиданно выпавший снег отогнал галатов от Дельф. Те переправились через море и ушли в Малую Азию.
 - Только под покровом римского орла могут цвести сады на этих землях, - твердо закончил свою мысль римский воин.
 - Да я не про это, - досадуя на пафос его фразы, сказал Дориэй. - Германки убивают своих детей, чтобы они не попали в рабство к римлянам. Никому не нужны сады, если нужно идти в рабство к садовникам, вместо того, чтобы быть свободным охотником. А уж как римляне относятся к своим рабам...
 Рабство есть у всех народов. Но мы все же понимаем, что раб - это тоже человек. Когда Великий Александр с горсткой воинов завоевывал эти страны, жители с восторгом принимали ученика Аристотеля. Потому что он принес им великую идею - понятие о достоинстве и красоте каждого человека. Человек - это мера всех вещей. Каждый человек, независимо от своего положения, может вести себя благородно. И люди, которые до походов Александра были подлыми рабами, все, начиная от сатрапа и кончая последней рабыней в банях, стали после его походов эллинами. И поэтому имя Александра люди не забудут никогда. А что принесли в мир римляне? Для вас сервы - это не люди. Это - вещи, право, вещи по закону. А поскольку вы видите всю Ойкумену сквозь цветное стекло вашего закона, то вы и не видите в них людей.
 - Да, - пробормотал Аквилин, неожиданно для Кестрина, - из германцев получаются прекрасные товарищи, но отвратительные рабы.
 - А уж как глупо делать из германок банных рабынь, - добавил Дориэй. - мало что ли финикиянок для этих целей? Но чтобы увидеть между ними разницу, нужно сначала увидеть в них людей. А у вас - одни сервы...
 Но и с этим выпадом Аквилин не стал спорить, а молча думал о чем-то своем, что несколько удивило Кестрина, потому что действительно вся Ойкумена знала, как неласково обращаются римляне со своими детьми и как безжалостно - с рабами.
 Дорога сделала крутой поворот и стала резко спускаться вниз. Кестрин чуть не вывалился из седла. Зорко наблюдавший за ним Гай Аквилин подхватил его за пояс и вернул обратно.
 - А почему здесь дорога делает такой зигзаг? - с любопытством спросил Дориэй.
 - Потому что вон там жил раньше волшебник, - ответил один из всадников, указывая рукой вдаль. - Он любил уединение. Заколдовывал лошадей. Они падали, если приближались к его жилищу. Поэтому дорогу построили в обход.
 - Такого быть не может, чтобы лошади падали. Они же не суеверные как люди, - возмутился Дориэй.
 - Говорят, там и сейчас стоит камень. Волшебный. И я бы задержал колонну, чтобы посмотреть, как ты свернешь себе шею среди этих скал, но коня жалко, - любезно сказал Аквилин, уже вышедший из своего задумчивого настроения.
 Кестрин не очень внимательно вслушивался в беседу этих давно знакомых людей. Он изо всех сил старался удержаться в седле. Скоро стемнело. Зажглись факелы, но уставший юноша не мог оценить красоту скачущего сквозь тьму вперед маленького отряда всадников, одного из тех, что сохраняли порядок на этой земле.
 Когда рассвело, вдали показалась еще одна крепость. Слабо шелестел ветерок в кронах мощных, раскидистых сикомор и дубов, росших вдоль дороги. Их блестящая зелень говорила о том, что этих мест засуха не коснулась. Дорога то опускалась, то поднималась, извиваясь среди бело-серых скал.
 Во дворе крепости Кестрин мешком свалился с коня и понял, что еще одного такого перехода он не выдержит. Юноша стиснул зубы, выпрямился и встретился взглядом с Гаем Аквилином. Римлянин тоже пришел к тому же выводу и молча посмотрел на стоящего рядом Элфина. Тот положил руку на плечо молодого грека и сказал своим мягким голосом.
 - Пойдем, я тебе постараюсь помочь.
 Скрипя зубами, Кестрин потащился за ним, старательно переставляя ноги одну за другой. Они пришли в баню.
 - Скажу я тебе, твой друг Дориэй не прав в отношении римлян, - заявил Элфин, когда распаренный юноша улегся на скамью. - Не сможет народ создать империю, не принеся людям в ней новой великой идеи.
 Он принялся умело разминать мышцы Кестрина, и тот зажмурился от сильной боли.
 - Рим подарил покоренным им людям идею о равенстве всех пред законом. Не тех, кто сильнее, не тех, кто богаче, но тех, кто невинен перед законом, поддержит Рим всей своей силой. Конечно же, в жизни бывает по всякому, но я говорю сейчас об идее.
 Кестрин промолчал, ему сейчас было не до великих идей, хоть римских, хоть эллинских. Галат дальше разминал ему мышцы, что-то мелодично напевая на незнакомом юноше языке. Потом он вымазал его своей пахнущей неизвестными травами мазью, и через очень короткое время, наевшийся юный грек свалился спать среди крепко спящих римских воинов.
 ...И снова зажглось гудящее пламя под раскаленным медным быком. Он снова стоял в ослепительном свете полуденного солнца на широких ступенях чуть повыше толпы зловеще молчащих людей. Зазвучали низкие мерные звуки тамбуринов и монотонное дикое пение...
 - Да тише ты, - услышал он шепот Дориэя и проснулся в римской казарме. - Не кричи, а то римляне будут тебя презирать.
 - Не будем, - проворчал Корнелий Квадрат, спавший рядом. - Ничего приятного, когда тебя приносят в жертву всесожжения. Бр-р-р! Ты хорошо держался, мальчик.
 К тому времени, когда в предрассветном сумраке вдали показались стены Антиохии, Кестрин даже привык скакать на коне. За последнюю ночь Аквилин ни разу не хватал его за пояс, опасаясь, что он не удержится в седле без посторонней помощи.
 Колонна римских всадников приближалась к одной из самых роскошных столиц Ойкумены. Причудливо извиваясь, текла река Оронт среди ароматов миртов и лавсоний. Стройные кипарисы и белые тополя, пышные пальмы и мощные сикоморы возвышались над лавровыми рощами. Иногда порыв ветра доносил благоухание кедров с вершин Ливанских гор. На склоне горы Сильпия, точно выступившие вперед породы самой горы, возникли из тумана грозные стены столицы. Колонна всадников проследовала по широкому мосту через реку и остановилась у блестящих золотом ворот крепости. Уходящие вверх стены заслонили собой небо над головой. Кестрин обернулся назад. Луч восходящего солнца коснулся огромной, в несколько человеческих ростов статуи в роще, и она, ответив солнцу, засияла ослепительным блеском.
 - Священная роща Аполлона, - тихо сказал Дориэй.
 Кестрин содрогнулся, и в этот момент Золотые ворота начали открываться. Колонна всадников медленно вступила в знаменитую своим пороком столицу Востока. Захлестнутый волной сильнейших впечатлений, юноша мгновенно забыл о своем испуге. Над всем городам возвышалось огромное мрачное лицо человека в короне, умело вытесанное из скального массива. Вперед от ворот уходил проспект, выложенный белым мрамором. По обе стороны от него среди цветущих олеандров и стройных пальм стояли статуи, каждой из которых можно было любоваться несказанно долго. А чуть дальше за колоннадами среди цветов и зелени виднелись стены зданий, покрытые фресками. И вся эта роскошная красота заливалась яркими лучами восходящего солнца, золотившего и листву и мрамор, заставлявшего вспыхивать дерзким сиянием золото на скульптурах.
 И огромный каменный Харон глядел с высоты своей скалы на новое утро столицы с подобающим легендарному перевозчику душ в ад мрачнейшим выражением лица.
 Какие-то полупьяные и полуодетые люди с опухшими лицами быстро убирались с пути следования римских всадников.
 - Отдых до восьмого часа, - разнеслась среди воинов команда, когда они оказались в казармах.
 - Приглашаю вас в термы, - сообщил Гай Аквилин приказным тоном молодым грекам, которые оглядывались по сторонам, решая, куда пойти.
 Дориэй неопределенно хмыкнул, но даже никогда ранее не покидавший Керкиру Кестрин знал, что по закону с утра в общественных термах мылись женщины. Мужское время наступало в седьмом-восьмом часу дня.
 - С утра, в первом часу дня? - покраснев, переспросил он.
 - Сейчас все спят, вода еще теплая, - пожал плечами римлянин. - Не думаете ли вы, что римских воинов на марше не пустят мыться?
 - Тогда пошли скорее, - согласился Дориэй. - Иначе местные бабенки узнают, что в их город прискакала сотня римлян. И, право слово, они пожертвуют парой часов сна, чтобы поглазеть на них.
 - А почему над городом высится изображение Харона? - с любопытством спросил Кестрин по дороге.
 - Ты бы предпочел Аполлона? - без всякого выражения в голосе поинтересовался римлянин.
 Юноша промолчал.
 - В городе была эпидемия. Чтобы умилостивить богов, было решено высечь из этой скалы образ Перевозчика через Лету. Помни о смерти!
 Впервые оказавшись в роскошных общественных термах, построенных по образцу римских, больше похожих на мраморный дворец, чем на обычные бани, Кестрин настолько растерялся, что даже забыл, зачем он сюда пришел. Уже аподитерий, обычное слово "раздевалка" было тут неуместно, поражал высоченными колоннами цветного мрамора, среди которых терялись, становясь незаметными букашками, пришедшие раздеться люди. Покрутив головой туда и сюда, любопытный юноша вдруг заметил яркие маленькие фрески на одной из стенок. Он подошел поближе. О, легконогий Гермес, что там было изображено! Простой деревенский паренек и понятия не имел о том, что такое вообще возможно. Отчаянно стесняясь и того, что он увидел и своего собственного тела, ведь он стоял полностью голым, Кестрин отвернулся от порнографических картинок и вопросительно взглянул на Дориэя.
 - Это - изображения возможных услуг, - пожал плечами его друг, всматриваясь в рисуночки в свою очередь. - Наверняка рисовали греки по заказу местных. Качество говорит само за себя, - он чуть поморщился. - Вот уж ни за что не стал бы подрабатывать порнографией... но если мы еще тут простоим, то подойдет раб-распорядитель. Чтобы посмотреть, в какую картинку мы ткнем пальцем, заказывая нужную услугу, в нужной, изображенной позе, с рабыней или рабом. Язык для этого знать не нужно.
 Кестрин быстро пошел вглубь терм.
 Аквилин уже ждал их в судатории, назвать это помещение просто парилкой было бы нечестиво.
 - Кестрин, у твоего друга Дориэя есть прекрасная теория, - заговорил он, когда юноша улегся недалеко от него на ложе среди клубов благоухающего пара. - Он считает, что человек преображается в зависимости от того, какой идее он служит. И красоту и правильность самой идеи можно проверить, посмотрев на лицо того человека, который долго ей служил.
 - Ты запомнил мои слова, Аквилин! - с искусственным восторгом вскричал Дориэй. - Я польщен.
 - Я видел конец жизни мужчины, - не обратив на него внимания, продолжил римский воин, - который всю жизнь был "возлюбленной" у своего хозяина. Потом стал вольноотпущенником. К нему было страшно подойти. Он не мог остановить извержений из своего кишечника. От отвратительного запаха от него убегали даже его рабы. А больше рядом с ним никого не было. Он был беспокойный и подозрительный. Когда он умер, все вздохнули с облегчением.
 - К чему ты все это говоришь, Гай Аквилин? - поинтересовался Дориэй.
 - Сравни с этим конец жизни добродетельной матроны, с которой советуются даже клиенты ее мужа, - продолжил римлянин, пропустив мимо ушей этот возглас. - Ее любят дети и внуки. Даже рабы, которые станут свободными после ее смерти, плачут о том, что разлучаются с ней. А она тихо и достойно умирает.
 - В ответ на твою трогательную заботу, Аквилин, - ядовитым голосом сообщил Дориэй, - хочу тебе сказать, что Кестрин совершает путешествие по воле богов, в которых он верит. У него ритуальный пост. А я, право слово, не напрыгиваю на всех подряд. Из того, что мы греки и друзья, не обязательно было делать тот вывод, который ты сделал.
 - Я рад - коротко ответил Гай Аквилин и пристально посмотрел на тихо лежащего юношу.
 После чего некоторое время они парились молча. Кестрин даже чуть задремал.
 - Гнусный ты римлянин, Гай Авидий, - пробормотал Дориэй, наконец вставая, чтобы перейти в калдариум. - Ты даже в бане - в бане! - ухитряешься читать мораль.
 Аквилин проигнорировал и этот возмущенный возглас.
 Калдариум представлял собой огромное крытое круглое помещение, в центре которого располагался неимоверных размеров бронзовый бассейн с горячей водой. Темная вода чуть поблескивала в полумраке, легкий пар поднимался вверх, и противоположный край бассейна не проглядывался. Кестрин осторожно попробовал ногой воду в бассейне. Несмотря на неподходящее для мытья в термах время, вода была очень горячей. Какой же она бывает, когда нагреется в полную меру...
 Мылись они тоже молча в небольших помещениях, по кругу расположенных вокруг бассейна, скобля распаренную кожу пемзой и поливая ее горячей водой. И только когда они перешли во фригидариум, Аквилин прервал молчание.
 - Какое религиозное путешествие совершаешь ты, Кестрин?
 Юноша ошеломленный увиденным некоторое время молчал. Множество бассейнов из цветного мрамора располагались на мраморной же площади под открытым, бездонно синим небом. В другое время дня в купальнях было бы громадное число людей, шум и разговоры доносились бы отовсюду. Но сейчас тишина и безлюдность только подчеркивали своеобразное величие этого места.
 - На моем острове решили, что на меня погневался Аполлон, и теперь я должен очисться, - туманно ответил Кестрин наконец.
 - Хорошенькое получилось очищение, - непринужденно заметил Аквилин, сообразив, что юный грек не желает рассказывать подробности.
 В этот момент к ним подошел раб и протянул римлянину запечатанный печатью свиток, весьма официального вида.
 - Мне нужно срочно идти, - резко сказал военачальник, прочитав его. Проводи меня к цирюльнику. - Эти слова были обращены к рабу.
 После его ухода друзья еще какое-то время побарахтались в ароматизированной воде бассейна. Потом Кестрин, испугавшись, что заснет прямо в воде и захлебнется, сел на бортик. Сразу же подошел банщик, чтобы выяснить, какие дополнительные услуги потребуются двум посетителям.
 - Ваш спутник отправился во дворец легатов Сирии, - подобострастно сообщил он.
 - В этом нет ничего удивительного, - лениво сказал Дориэй, когда банщик отошел подальше. - По своему рождению наш добродетельный Гай Аквилин принадлежит какой-то далекой веточке Авидиев, но он прославился как первый меч Рима и женился на знатной патрицианке. Благодаря чему стал вхож в высшее общество Рима. Жаль, право, что, как и у всякого настоящего римлянина, у него дурной художественный вкус. А мои скульптуры пользовались успехом у римской знати. И не думай, что я этим горжусь. Аквилин тоже попытался заказать себе поясной портрет. Он бывает очень настойчивым, если ему что нужно.
 - Понятно, - пробормотал размякший и полусонный Кестрин.
 Отказавшись от всех прочих услуг, они заняли одну из небольших комнаток, вход в которые открывался с галереи, полукольцом окружающей основные здания терм, и отлично там выспались. Причем Дориэй, с каждой минутой все меньше и меньше доверявший местным жителям, улегся на свой плащ рядом с дверью, так что войти в комнатку, не потревожив его недоверчивую особу, было невозможно. Не исключено, что именно поэтому они и выспались без всяких приключений. Но вот когда друзья выбрались обратно в галерею, то как раз наступило женское время посещения терм. Несметные толпы, как показалось Кестрину, легкомысленно одетых, распаренных и чисто вымытых женщин, неторопливо бродили среди колонн галереи с коринфскими капителями, отдыхая от мужа, детей и хозяйства, глазели на них с Дориэем и хихикали. Присутствие нескольких мужчин в этой толпе никого не шокировало, только вызывало любопытство. После того, как молодой парень странного облика хитро подмигнул юноше, тот больше всего жалел, что не может с головой замотаться в накидку, как это делали в смутительных обстоятельствах женщины с его родного острова. Здесь-то, понятно, никто ни от чего не смущался. Он шумно вздохнул с облегчением, когда вышел из входной арки терм.
 Дворец легатов Сирии располагался на острове, образованном извивом реки Оронт и искусственным каналом. Внутрь их, конечно же, не пустили, а снаружи смотреть было не на что. Цветущие вечнозеленые кустарники и колонны наружных портиков ничего особенного не представляли. Гораздо больше Кестрина поразил своей каменной мощью антиохийский водопровод. Такой огромный городской театр он тоже видел впервые. Как и все порядочные путешественники, он продекламировал, стоя внизу, на сцене, монолог Эдипа, и Дориэй заверил его, что с верхней скамьи театра было все слышно. Но в общем, кривые, тесные улочки большого города заставили его со внезапной тоской вспомнить бескрайние пастбища Керкиры.
 Наконец друзья вышли на площадь перед казармами. Близилось время сбора. Внезапно, им наперерез бросилась женщина. Она бежала и кричала, протягивая вперед руки, накидка с ее темных растрепанных волос слетела назад, темные глаза горели безумным огнем.
  - Этот юноша ищет дорогу к престолу вышнего Бога-Творца. Он отмечен благословением богов,- пронзительно, на всю площадь кричала странная женщина. - Он идет по дороге богов, - после этой фразы, выкрикнутой столь пронзительным голосом, на какой нормальная человеческая глотка неспособна, она воздела руки вверх, потом внезапно замолчала и тяжело, со стуком свалилась на землю. Тело несчастной извивалось в судороге, на губах выступила пена, лицо исказилось в жуткой гримасе.
 Кестрин стоял остолбенев. Потом он различил гомон множества голосов вокруг. Дневная жара начала спадать, и на площади было множество народа.
 - Вот, Кестрин, посмотри внимательно, - тихо сказал Дориэй. - Так выглядят люди, близкие богам. Посмотри, посмотри. Тебе это полезно.
 - Что это за женщина? - спросил Гай Аквилин негромко, но так, что его было хорошо слышно в общем гомоне толпы. Он оказался рядом и теперь со странной смесью осторожного уважения и брезгливости смотрел на бьющееся в клубах пыли тело.
 - Это прорицательница из храма Астарты-Афродиты, - ответил какой-то человек из толпы. Его лицо было наполовину скрыто капюшоном.
 - Оттащите прорицательницу в тень портика, - распорядился римлянин, осеняя себя жестом, защищающим от влияния духов. - Она лежит у всех на дороге.
 Несколько человек бросилось выполнять этот приказ.
 Кестрин стоял все еще оглушенный тем, что его тайна, его сокровенная тайна, оказалась объявленной посреди людной площади.
 - Юноша, а ты знаешь, что Богу-Творцу вселенной поклоняются в храме Иерусалима? - спросил Кестрина тот неизвестный человек из толпы, который узнал прорицательницу. Он откинул капюшон с темных с сильной проседью волос и пристально смотрел ему в глаза.
 - Туда не пускают чужаков, - вмешался Дориэй. - Они даже статую императора отказались ставить в храме, а уж простых смертных, дерзнувших туда войти, убьют, право слово, и не заметят.
 - Почему они отказались ставить статую императора? - удивленно спросил Кестрин, отвлекаясь от своих проблем. Он привычно считал само собой разумеющимся то, что во всех греческих храмах поклонение статуе императора спокойно сочетается с поклонением божеству храма.
 - Это совсем другой народ. Они не пережили ужаса гражданских войн, - с горечью ответил Дориэй. - Им неизвестно, каково это, когда население целых городов уничтожается, когда люди насильно переселяются целыми провинциями, когда никто не знает, куда бежать. Всюду смерть, пожары, голод. Разве они могут быть так благодарны императору, вернувшему нам мир, как благодарны мы?
 - Евреи - это действительно другой народ, - спокойно заговорил человек в капюшоне. - Их надо понять, прежде чем судить. Ведь они сотнями и тысячами были готовы умереть, лишь бы не допустить, чтобы в их Храме была поставлена статуя императора для поклонения. Так это было важно. Важнее всего их имущества, важнее возможности утолить голод, важнее жизни.
 Кестрин потрясенно воззрился на Аквилина, ожидая подтверждения столь странной истории.
 - Это так, - веско сказал римлянин. - Они отказывались работать на своих землях. Сотнями пытались лечь под копыта коня сирийского легата. Тогда легатом был Петроний. Он не желал доводить этот народ до крайности, но был прямой приказ императора. А императором был тогда Гай Калигула, - Аквилин значительно помолчал. Даже юный Кестрин на своей далекой от всяких событий Керкире слышал о злобе и безумии этого императора.
 - Петроний дал приказ, начать изготовление статуи императора, - продолжил Гай Аквилин, - но потребовал от скульпторов совершенства, достойного божественности императора. Те его поняли. Работа велась медленно. Я думаю, кто-то донес императору. Калигула отдал приказ, отправить одну из готовых римских статуй в Иерусалим. И - приказ Петронию, покончить с собой. Корабль с его гонцом и со статуей попал в бурю и долго находился в море. Петроний получил известие о смерти Калигулы раньше, чем приказ, покончить с собой.
 - Ну и ну. Как странно, - сказал Кестрин задумчиво и замолчал, надеясь, что народ вокруг него вернется к своим занятиям и оставит его в покое. Но не тут-то было. Кажется, ничем серьезным никто в этот час не занимался, и возможность посудачить насчет неизвестного греческого юноши была предпочтительнее, чем скучные повседневные дела.
 - Странно, что Бог, создатель всей вселенной не дает поклониться себе всем народам, - наконец, ответил юноша своему неизвестному собеседнику в капюшоне, все еще смотревшему на него со странным ожиданием во взоре.
 - Да уж, предварительно нужно кастрироваться, - басисто загоготал один из римских воинов, тоже глазевших на неожиданную потеху, - отказаться от общения со всеми друзьями, как с нечистыми. Да и тогда пустят только во внешний двор храма.
 - И ты на это все пойдешь, Кестрин? - ошеломленно спросил Дориэй, внимательно вглядываясь в своего колеблющегося друга.
 - Если это единственный путь, - с ужасом заговорил тот и снова посмотрел в глаза странному незнакомцу. Он смотрел, понимая, что неизвестный собеседник молча пытается ему что-то сообщить, что-то очень важное, что-то такое, что не может сейчас сказать вслух...
 Но за спиной у Кестрина уже раздавались грубые солдатские шуточки на его счет. Юноша покраснел и отвел глаза. Он еще был очень неопытен и не умел понимать невысказанные мысли.
 - Нет, - решился молодой эллин, - путь к Всеобщему Богу не может быть только для избранных. Я пойду туда, куда влечет меня моя судьба.
 - В Александрию? - спросил Гай Аквилин. Кестрин посмотрел на него, а когда посмотрел обратно, человек в плаще уже скрылся среди людей на площади. Кестрин, чувствуя, что совершил какую-то ошибку, погрустнел.
 - Ну ладно, - безрадостно подумал он, - если в Александрии не будет ничего стоящего, я и оттуда смогу попасть в Иерусалим.
 Все окружившие его люди наконец-то разошлись по своим делам. Остался только Гай Аквилин. И он совсем уж было собрался задать Кестрину вопрос на духовную тему, как Дориэй, опережая его, поинтересовался.
 - А тебя, Аквилин, зачем судьба влечет в Александрию?
 - Сестра моей жены замужем за крупным чиновником Александрии Еду по семейному делу.
 - И так спешишь? - ненатурально удивился Дориэй. - И я должен поверить, что ты так горишь желанием, увидеть семью сестры своей жены, что гонишь в безумном темпе весь свой отряд?
 - Ты сказал, - ответил латинской формулой согласия римлянин. - Выезжаем в Селевкию немедленно. Поторопитесь.
 Он резко развернулся и поспешил в казармы.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

 Из Селевкии в Александрию центурия Гая Аквилина отправлялась на либурне. Это был самый быстроходный тип суден, сравнительно недавно появившийся в римском флоте. В отличие от большинства римских кораблей, бывших триремами по существу, то есть кораблями, которые приводились в движение тремя рядами гребцов, расположенных друг над другом, гребцы на либурне располагались в два ряда. Причем через уключины в корпусе корабля проходили весла только одного ряда гребцов. Гребцы же второго ряда располагались в шахматном порядке относительно гребцов первого ряда на специальном выносном фальшборте, и их весла проходили через колки, укрепленные на выносном брусе. Это нововведение делало борта либурны значительно более низкими, чем у любой триремы, следовательно, уязвимость корабля в бою уменьшалась, а скорость увеличивалась. Вдобавок, все гребцы либурны, которые были еще и воинами, располагались на верхней палубе судна, что, безусловно, увеличивало боеспособность корабля.
 Рукояти весел либурны Аквилина были рассчитаны на трех гребцов, но первое время каждое весло приводили в движение только два человека. Часть отряда отдыхала. Либурна шла не на полной скорости.
 Сидя на корме рядом с кирпичной башней для лучников, Кестрин смотрел то на лазурное море вокруг, незаметно переходящее в столь же лазурное небо, то на ряды скамей с гребцами, с располагавшимися перед ними параллельно скамьям длинными рукоятями для весел с тремя ручками на каждой рукояти. Каждая ручка была предназначена для одного гребца. Специальными креплениями весельные рукояти прикреплялись к веслам, спущенным на воду. Позади молодого грека сидели кормчий, управлявший рулевыми веслами при помощи маленьких рычагов, и флейтист, задававший ритмом своей мелодии темп гребле. Под звуки то бодрой, то чуть печальной мелодии, вся в радужных брызгах, либурна стремительно летела вперед.
 Неожиданно рядом с Кестрином сел Элфин. Его только что сменил у весла другой воин. Кестрин, не имея ни малейшего желания вступать в разговор, продолжал смотреть на море. Галат рядом с ним вздохнул.
 - Я ведь тоже изгнанник, - тихо сказал он.
 Кестрин посмотрел на него, и снова принялся любоваться переливами солнечных лучей на пенящейся воде за бортом.
 - Я готовился стать священным певцом белой богини, - доверительно заговорил Элфин. - Мы учимся целых семь лет по вашему счету. Учим и учим на память огромное множество текстов. Чтоб каждый из нас сумел сочинить свою песню, священную песню, что мир изменяет.
 Кестрин забыл и про море и про небо и резко повернулся к собеседнику.
 - Действительно изменяет? - он обрадовался возможности проверить легенды о возможностях кельтских поэтов. - Ваши певцы и вправду преображают мир своими песнями?
 - Не знаю теперь. Но Рим и поныне земли этих певцов захватить не сумел...
 - А ты сможешь мне спеть настолько могущественную песню?
 - Лишь на моем родном языке я бы смог попытаться. В твоем же родном языке все другое. И ритм и обычные слов сочетания... Но я ведь не кончил свое обучение. Я прочитал немногим доступные древние свитки и понял, что те, кто нас обучают, сами утратили древнюю мудрость. Мы все зубрим и зубрим, но где оно, вдохновение? Свободная песня в сиянии света белой богини? Нужна ли ей свежая кровь на ее алтарях под бормотанье заученных гимнов? Я многое мог бы спросить, но мне отвечать не хотели. Тогда я сбежал, под угрозой была моя жизнь. Тогда я сбежал и попал к Аквилину. Он принял меня, защитил и поверил. Он спас мою жизнь и стал моим другом. Ах, Кестрин, пока таких командиров, как Гай Аквилин рождает империя, ей суждено покорять племена и народы.
 - И ты никогда не хотел вернуться? - с тоской спросил Кестрин.
 - Каждой весной я мечтаю увидеть овраги, покрытые свежей травой и цветами, сережки ольхи на фоне весеннего неба. Здесь среди вечнозеленых пальм мне снится орешник, каждой весной пробужденный для жизни... почки набухшие... свежие листья... звонкие трели радостных птиц... яркое солнце. Люди пекут круглый хлеб и красят куриные яйца в честь солнца, весело бьют их и звонко смеются. Но я не могу в этот мир воротиться, жалкий изгнанник.
 Элфин вздохнул и замолчал.
 - А почему вы красите куриные яйца в честь солнца, а потом еще и бьете их? - не придумав ничего лучшего, спросил Кестрин, вспомнив один из старинных узоров с яйцами и дротиками, который лично он никогда не употреблял, но знал, что такой существует.
 - А ты разве не знаешь? - удивился Элфин. - Это древний обычай. Весь этот мир сотворен из яйца богом солнца. Само же яйцо - порожденье великой богини-змеи. Но змеиные яйца добыть не так-то уж просто. Их заменяют в обрядах куриными, ведь петух - птица солнца. Орфики тоже бьют красные яйца весною, изображая рождение нового мира.
 Кестрин не ответил, и вновь наступило молчание.
 - Я не могу в этот мир, что так дорог мне, воротиться, не сочинив новой песни. Песни о том, как прекрасен любой человек, слишком прекрасен, чтоб в жертву его приносить на священных деревьях, - печально продолжил воин-поэт. - Но если пошлет мне богиня моя вдохновенье, если смогу я песню свою сочинить, пусть я умру на чужбине, а песня изменит мой мир.
 Молодой галат снова замолчал. Флейтист на корме играл ритмичную, но заунывную мелодию.
 - А меня изгнали с Острова по недоразумению, - неожиданно доверительно признался Кестрин. - Я просто однажды очень захотел поклониться Творцу такой красоты, которая нас окружает, и поклялся, что дойду до Его престола. Потом уже на меня упала черепица с храма Аполлона. Ну и все наши решили, что я прогневал богов. А как я их прогневал? Ну потом еще всякие благочестивые тетушки вмешались...
 Говоря это, Кестрин по-прежнему смотрел в море, и очень удивился, когда почувствовал на своем плече стальную хватку пальцев Элфина. Тот развернул его лицом к себе, и пристально вгляделся в глаза.
 - Да ведь именно бог Аполлон, по мнению многих, этот мир сотворил из яйца великой богини, ну а ты заявил, что Творец - это кто-то другой. На неизвестный алтарь ты стремишься жертву свою принести. Есть ведь повод для гнева, не так ли? Но вот ты кто такой, чтоб богов прогневлять, не понимаю.
 - Но я же не знал, - возмутился Кестрин, выворачивая плечо из цепких пальцев. - Ты сам только что сказал, что мир сотворен богом солнца. Это же - Гелиос.
 - Аполлон - это солнечный бог, только знание это не доверяют профанам. Люди простые зовут его "Гелиос". Но единственный бог управляет всем миром, как бы люди его по неведенью не называли. Баал-Шамин, или Зевс, это все-таки он, Аполлон. Римские воины жертвы приносят, зовя его Митрой. Солнечный бог, он вечно сражается с силами хаоса. Но что странно, ты же не хочешь к его алтарю?
 - Нет, не хочу, - содрогнувшись, подтвердил юноша.
 - А что если путь твой лежит к алтарю великой богини? Той, кого люди простые зовут Афродита, Геката, Юнона, Артемида, Астарта, Венера? Много имен у людей для богини луны. Белой богиней ее называют поэты. Очень давно ее чтили и в землях Эллады. И ее сын Аполлон отобрал у нее большую часть ее власти.
 - Нет, - ответил Кестрин, подумав. - Это - не женское дело - творить мир. Женское дело - вдохновлять поэта-творца, но не более того.
 - Это ты слышал или сам догадался? - с любопытством спросил поэт.
 - Это очевидно, - буркнул юный грек.
 - Ну-ну... - неопределенно пробормотал Элфин и перевел изучающий взгляд с Кестринова лица на морскую гладь за бортом либурны.
 В ту же секунду он вскочил.
 - Клянусь клювом Блодайвет! - воскликнул римский воин потрясенно. - Это и вправду пираты.
 Наперерез римской либурне бесшумно летели два очень похожих суденышка, полностью выкрашенных в лазурно голубой цвет для маскировки.
 Флейтист мгновенно изменил мелодию. Элфин бросился к своему месту гребца. Либурна сначала остановилась, затем, не разворачиваясь, кормой вперед, понеслась прочь от пиратских кораблей. Но уйти ей не удавалось, те догоняли. Кестрин обернулся назад. На корме стоял римский военачальник, это не был Гай Аквилин, и тихим голосом отдавал приказания. Флейтист как бы озвучивал его приказы, постоянно изменяя мелодию. Гребцы работали необычайно слаженно, но расстояние между кораблями сокращалось. Ничего не понимавший в морских командах юноша слышал бешеный стук своего сердца, отсчитывающего ударами секунды этого страшного времени. Словно бы с усилием либурна оторвалась от преследователей, и тут, внезапно, на горизонте показался римский флот. Корабли шли также бесшумно, как и пиратские. Высокие триремы, где каждым веслом гребли четыре-пять человек приближались на глазах. Теперь, когда пираты их заметили, на кораблях римского флота тоже зазвучали флейты, обеспечивая согласованность маневра. Либурна опять изменила курс, не разворачиваясь. Теперь она неслась носом вперед прямо на пиратов, резко увеличив скорость. Те, тоже не разворачиваясь, устремились к спасительному берегу. Но как далеко, безнадежно далеко были спасительные береговые заливчики, где можно было бы без труда укрыться от преследования. Пираты проигрывали в скорости, либурна догоняла. Уже давно удивлявший Кестрина столб на носу корабля зашевелился. Прямо на борт преследуемого корабля стал опускаться перекидной мостик - корвус, ворон, то небольшое усовершенствование греческих кораблей, которое придумали сами римляне. Железные крючья закрепили корвус на борту пиратского корабля, и тот оказался надежно пришвартованным к римской либурне. И в ту же секунду по мостику-ворону, подчиняясь ритмичным взвизгам флейты, парами побежали успевшие облачиться в доспехи римские воины. Кестрин впервые видел в действии устрашившую всю Ойкумену римскую военную машину. Флейтист на либурне давно замолчал, чтобы не мешать флейтам остального флота завершать свои смертоносные партии. Но римские воины точно слышали беззвучную мелодию, так согласованно и ритмично они двигались в своем жутком танце. В считанные минуты один корабль был захвачен, а второй подожжен огненными стрелами лучников триремы. С высокой кирпичной башни второй триремы методично летели стрелы в тех, кто бросился за борт, желая спастись. Захваченное римлянами судно покрылось скользкими пятнами крови, кровь текла по темнеющей обшивке корабля, кровь окрасила воду за бортом. Дохнуло раскаленным жаром от догорающего корабля. Кестрин зажмурился.
 - Безумцы, зачем, зачем они напали на римскую либурну? - с горечью проговорил Дориэй, во время битвы выбравшийся из трюма, где он спокойно отсыпался. - Римляне же шли под своим орлом, - он чуть покосился на развевающийся на корме флажок с изображением грозной птицы. - И они никогда, никогда не прощают нападения на своих. Вся Ойкумена это знает... зачем?! И к тому же я узнаю личный стиль Аквилина - изобразить из себя приманку, чтобы заманить врага в ловушку. Что-то тут не так...
 То, что что-то не так с нападением пиратов на римскую либурну, Кестрин остро почувствовал сразу по прибытии в Александрию. Хотя и был ошеломлен увиденным. Под торжественную мелодию многоствольной флейты корабль медленно плыл под парящими высоко в небе, сверкающими на солнце мостами, соединяющими остров Фарос с искусственной каменной дамбой. Эта дамба была соединена с материком такими же, потрясающими воображение мостами на мраморных колоннах. Юноша смотрел во все глаза на чудесную, трехъярусную, украшенную статуями фаросскую башню, на вершине которой был купол с отражающими свет зеркалами. Благодаря ним, огонь фаросского маяка на либурне заметили еще ночью, более чем за 220 стадий от Александрии. Смотрел он и на юркие маленькие суда под странными, сшитыми из пальмовых листьев треугольными парусами, легко скользившие по сверкающей золотом отраженного яркого солнца морской воде. Эти паруса, укрепленные вдоль корпуса корабля, а не поперек, как это было принято у греков, ловили легчайшее дуновение ветерка, и команде этих кораблей не приходилось тратить много усилий на ручную греблю. Говорили, что корабли под треугольным парусом дау доплывают до самых дальних земель на самом востоке, туда, где восходит солнце, где живут невысокие узкоглазые люди. Оттуда смелые моряки привозят яркие легкие ткани, ценнейшие благовония, странные статуэтки из кости и множество других, совершенно удивительных вещей, которые невозможно представить, пока не увидишь.
 Захваченный потоком ярких впечатлений Кестрин не очень замечал то, что происходило поблизости. Но трудно было не заметить подобострастную физиономию чиновника, поднявшегося на римский корабль с приглашением проследовать в особый док для ремонта судна, несомненно пострадавшего, к величайшему сожалению, конечно, в схватке с обнаглевшими пиратами. И невозможно было не заметить, как вздрогнул и на мгновение окаменел Гай Авидий Аквилин в ответ на это любезное приглашение.
 - Куда ты теперь собираешься, Кестрин? - спросил он у юноши перед расставанием.
 - Мы с Дориэем попросим гостеприимства в храме Сераписа, - неуверенно ответил тот. - У нас там есть знакомый жрец.
 - Ну будь здоров, - ответил римский военачальник, вонзившись взглядом своих серых глаз прямо в душу наивного юноши.


 В храме Сераписа шло рядовое, будничное моление. Два друга наскоро совершили ритуальное омовение, с удовольствием облившись водой из отведенного для этой цели маленького прудика. Затем, скромно держась в тени огромных колонн, подошли поближе к алтарю. Занавес перед огромной статуей Сераписа в сверкающем золотом хитоне был отдернут, небольшое количество молящихся с благоговением взирало на изображение бога, мерцающее сквозь дым, поднимающийся из многочисленных курильниц. А храм заполняла захватывающая душу музыка. Низкие мужские голоса так сочетались с переливами арфы, потусторонним звучанием многоствольной флейты, мерными зловещими ударами медных тамбуринов, что у Кестрина буквально волосы зашевелились на голове. Даже когда гимны отзвучали, и наступило время заклинаний, музыкальное сопровождение не стихло совсем. Мерные, точно доносящиеся из невообразимой дали удары держали всех в напряжении во время чтения бессмысленной абракадабры заклинаний, традиционно бывшей кульминацией храмового моления. Немногие молящиеся лежали ничком на каменном полу. Наконец последние невразумительные звуки растворились в полутьме, среди колонн храма. В полной тишине медленно задернулся занавес перед статуей божества. Люди постепенно приходили в себя, поднимались на ноги, вытирали слезы, надеясь, что Серапис поможет им в их горе, облегчит страдания.
 Кестрин и мрачный как марево перед штормом Дориэй решительно направились в сторону хора. Удивительно, но все это великолепное звучание обеспечивали четверо человек: два певца, один их которых еще и ударял в кимвалы, и семейная пара, как быстро выяснилось, арфиста и флейтистки.
 - Как вам? - жадно поинтересовался один из певцов, руководитель этого маленького ансамбля.
 - Пронимает до костей, - ответил сразу повеселевший Дориэй.
 - Говорила я тебе, Алексикратес, что это лучшее музыкальное произведение во всей Александрии, - возбужденно сказала флейтистка.
 - Ты мне льстишь, Зенодота, - со счастливой улыбкой ответил Алексикратес, молодой руководитель хора, другими словами, корифей храма, высокий худощавый эллин, с явственными чертами египетской примеси в своей крови. Удивительнее всего выглядели его чуть раскосые, как у коренных жителей Дельты, глаза и полные губы.
 - Он сам это все сочинил, - гордясь своим корифеем, сообщила новопришедшим грекам Зенодота, эллинка средних лет. - Это же новое слово в храмовой музыке. Жаль, как же жаль, что такую музыку нельзя исполнить на праздничном молении... обычно они все толкутся и: шу-шу, а тут попадали на пол как подкошенные. Да-а-а...
 - Ты лучше молчи, женушка, - вмешался арфист, окончив упаковывать свою арфу. - Как узнает главный жрец, как всыпет нам всем за то, что не в рамках, мол, старинных традиций.
 - А вы, незнакомые юноши, - усмехнулся Алексикратес, - по какому делу в храм пожаловали?
 - Мы ищем вашего жреца Нумения, - улыбнувшись в ответ, сказал Кестрин.
 - О! - воскликнули трое из четверых музыкантов, и лица у них вытянулись. - Как высоко вам надо! Зачем он вам? И срочно? И кто вы вообще такие?
 - Мы, Кестрин, сын Периандра и Дориэй, сын Филандрида родом со славного острова Керкиры, - не спеша и с большим достоинством в осанке и в голосе ответил Дориэй, - ищем Нумения, так как он, посещая наш остров, обещал Кестрину гостеприимство храма в благодарность за отличные вазы, изготовленные по его заказу.
 - У-у-у! Из-за такой мелочи вы собираетесь беспокоить ближайшего помощника главного жреца?! Какая самоуверенность, - возмутился Алексикратес. - Да вы будете его искать до вечера. И я не сказал, что до сегодняшнего.
 - Мы попробуем, - вежливо сказал Дориэй.
 - Да ладно! - усмехнулся наивности чужаков храмовый корифей. - Если вы немного подождете, я могу проводить вас в одну из храмовых деревень в Дельте, на окраине Города. Уютненький домик в гостеприимной египетской деревеньке. Экзотика. Вам с Керкиры должно понравиться.
 - Будем рады, - быстро ответил Кестрин, опасавшийся, что Дориэй возмутится тем, что их так низко оценили. Но тот внимательно на него посмотрел и чуть поклонился в знак согласия.
 Деревенька была не совсем храмовая. Со времени установления римского господства собственно храмам никаких земель не принадлежало. И центральный, богатейший храм Александрии мог только арендовать на льготных условиях у римлян землю, на которой за несколько веков до их появления уже размещалось храмовое хозяйство.
 По дороге молодые люди разговорились и пришли к единому мнению, что есть в помощнике главного жреца какое-то тонкое понимание жизни, которое заставляет его совершать иногда непонятные простым смертным поступки, вроде личной поездки на далекий остров, с целью найти неизвестного художника и заказать именно у него вазы для хранения дорогих лекарственных трав.
 - Чернолаковые, говоришь? - спросил Алексикратес еще раз. - Удивительно, что он в наше время вообще нашел такого мастера, - молодой корифей посмотрел на Кестрина с одобрением. В конце концов, их расчудесный Нумений ездил к столь невыразительному греку за тридесять земель. - Но с него станется. Из под земли выроет. У самой Персифоны выпросит.
 А по широченному проспекту через Александрию, по которому они шли, скакали всадники, летели колесницы, несколько раз проезжали настоящие квадриги, запряженные четверками одномастных лошадей. В небольших оазисах по центру проспекта в тени цветущих кустарников и финиковых пальм журчали, взлетая высоко вверх и спадая вниз каскадами водопадов струйки фонтанов и водометов, освежающих воздух. Чудесные мраморные статуи отражались в чуть подернутой рябью водной глади бассейнов. И каждый водомет поражал воображение удивительным техническим решением.
 Увлеченно рассматривающий чудеса техники самой интеллектуальной из столиц Востока, Кестрин начал хромать только дойдя до ворот в предместье.
 - Ну и ну! - воскликнул он, оглядываясь назад. - Никогда бы не подумал, что можно заставить воду такое выделывать.
 - Так милый мой, это же наша Александрия, - снисходительно сообщил приезжим провинциалам Алексикратес. - Тут не только могут заставить воду течь вверх, тут и с огнем обращаются также свободно. Ты слыхал, что с башни фаросского маяка можно сжечь направленными солнечными лучами вражеский корабль, подходящий к порту?
 И молодой александриец принялся рассказывать, на что способна каждая из статуй, украшающих верх второго яруса их знаменитого маяка. Одна, вращаясь всегда указывает рукой на солнце, даже и в пасмурный день, другая предупреждает о появлении вражеского корабля, третья отбивает начало следующего часа... а сколько всего можно рассказать потрясенным чужеземцам про купол-фонарь фаросской башни с системой зеркал, позволяющих преобразовать пламя костра в свет, пронзающий темноту ночи на сотни стадий вокруг...

***

 Деревенский писец, главное лицо в деревне без труда нашел друзьям домик, пустовавший по случаю отъезда занимавшей его семьи. Домик был сделан из необожженной глины, но дверные косяки и сами двери в нем были деревянными. Такая роскошь очень порадовала Дориэя, впрочем, и писец был весьма доволен, узнав, что греки - гости храма согласны заплатить за все время, пока они будут здесь жить.
 Маленький прямоугольный домик с плоской крышей стоял на берегу прудика, по берегам которого шуршал тростник. В тростнике щебетали и мелодично вскрикивали многочисленные птицы, а в воде плескалась крупная рыба. Уставший Кестрин присел на одну из широких, нагретых солнцем глиняных скамей, устроенных по внешнему периметру дома и наблюдал, как Дориэй раскланивается с деревенским писцом. С Алексикратесом друзья попрощались еще раньше, корифей пошел дальше по своим храмовым делам, о которых он не распространялся, впрочем, и расспрашивать о них никому не хотелось.
 Было тихо. Крики птиц и стрекотание насекомых только подчеркивали окружающую тишину. После шума огромного порта, после топота всадников и лязганья колесниц, после стуков и шума ремесленных предместий Города, эта тишина ласкала душу.
 Весь домик и снаружи и внутри был расписан фресками. И стены и даже потолок были покрыты изображениями звереголовых и птицеголовых богов в местной манере: голова - в профиль, а глаз - в фас, и так далее. Кестрину это всегда не нравилось. И никакой колорит не мог сделать приемлемыми для греческого художника столь дикий подход к изображению человеческого тела. Да и человеческого ли...
 Друзья вошли через небольшую прихожую, через кухню с очагом в центральную комнату домика с глиняным полом, с глиняной колонной посредине центральной комнаты, рассмотрели глиняное же основание для стола, торчащее из пола рядом с колонной.
 - Право слово, что-то я с трудом понимаю, как мы будем здесь жить, - задумчиво произнес Дориэй и ушел разыскивать старосту деревни.
 На противоположном конце зала-трапезной Кестрин обнаружил две комнатки. Комнатки - спаленки, судя по глиняным основаниям кроватей в них. Пока он с любопытством рассматривал маленькие комнатки с ярко расписанными стенами и плоским потолком, с глинным полом и остатками кроватей, Дориэй успел пообщаться со старостой еще раз. В итоге друзья раздобыли деревянную доску, ранее лежавшую на глиняном основании стола, и, собственно говоря, и являющуюся столом. А так же еще и плетеные стулья и циновки, которыми можно было бы застелить пол. На время отсутствия хозяев все это было вынесено и аккуратно припрятано. К тому времени, как путешественники раздобыли деревянные прямоугольные кровати с плетеным матрасом, ткани, чтобы их застелить, плетеные стулья и циновки, светильники и кухонную утварь, разожгли огонь в очаге, приготовили ужин и даже что-то поели, солнце уже совсем склонилось к закату. Кестрин подумал было заснуть на старой циновке возле стола, но многолетняя привычка все же заставила его добраться до кровати.
 А под утро юный изгнанник проснулся в отвратительном настроении. Он тихо лежал и смотрел на росписи на стенах, выполненные в охристых, желтых и терракотовых тонах со множеством белил и даже с дорогими лазуритовыми вкраплениями. Неужели же эти лица в профиль с глазами анфас, неужели же эти человеческие фигуры со звериными головами будут окружать его всю оставшуюся жизнь? Что его ждет? Жизнь затерявшегося в египетской деревушке изгнанника, тоскливая жизнь отверженного своими... Если бы он совершал обычное путешествие, он бы нашел своих земляков и взял бы у них рекомендации. Но именно своих земляков ему теперь и следует сторониться. Какая уж тут рекомендация... Но совсем без работы он не выживет. Не выживет! - юноша резко сел на скрипучей кровати. - Единственный способ справиться с тоскливым состоянием души, который он прекрасно освоил, это была работа. Что же... Пусть он не может получить рекомендацию для работы мастером по изготовлению ваз, но сейчас он согласен на какую угодно работу.
 Поэтому Дориэй отправился любоваться начинающимся разливом Нила в одиночку. Кестрин пошел в ремесленные предместья Города. Он долго нерешительно бродил между навесами гончарных мастерских, выискивая лицо подобрее. На него начали настороженно коситься. Наконец юноша решился.
 - Тебе не нужен подмастерье, хозяин? - обратился он к тому, кто, как Кестрин заметил опытным взглядом, нуждался в помощниках. Тем не менее, добродушный немолодой гончар не проявил горячего желания, взять неизвестного грека себе в помощь и молчал, колеблясь.
 - А это не ты тут вчера проходил с корифеем Алексикратесом из храма Сераписа? - громко поинтересовался высокий здоровяк гончар из-под навеса напротив.
 Шумы и скрипы вокруг стихли. Все работавшие с любопытством прислушивались к разговору.
 - Я, - дружелюбно улыбнулся Кестрин. - Меня и пригласил в Александрию жрец Нумений из этого храма. Он покупал у меня вазы.
 Это была единственная рекомендация, которой обладал молодой путешественник, единственный козырь в его странной игре.
 - А чего же ты нанимаешься тогда в подмастерья? - все еще подозрительно спросил пожилой мастер.
 - Так это я для начала, чтобы разобраться, что здесь к чему, - дружелюбно ответил Кестрин. - От меня же не убудет.
 - Иди лучше, мне помоги, - предложил здоровяк из-под навеса напротив.
 - Нет, он ко мне первым обратился, - ворчливо сказал пожилой, на первый взгляд добродушный гончар.
 - Как скажете, хозяин, - покладисто заявил юный грек, быстро развязывая пояс хитона, пока никто не передумал.
 Несколько часов Кестрин месил глину, стараясь ни о чем не думать. Хотя это было трудно. Тело само выполняло с детства привычную работу, а мысли летели далеко, на другой берег Срединного моря... Впрочем, глина была здесь прекрасной.
 - Эй, молодой грек! - Кестрин распрямился и обернулся.
 - Это ты делал вазы для жреца Нумения? - поинтересовался солидного вида пожилой человек с мясистым лицом, дорого одетый. Он стоял в отдалении, чтобы не измазать свои одежды, прекрасной в обработке, но нежелательной на тончайшем льне гиматия глиной.
 - Я, - подтвердил Кестрин, понимая, что сказанные им с утра слова, передаваясь из уст в уста, достигли ушей какого-то важного чиновника.
 - Попробуй изготовить несколько для меня, - сказал чиновник, глядя в упор на Кестрина невыразительным взглядом. - Я занимаюсь продажей ваз и хотел бы посмотреть на твою работу.
 - Ах, - растерянно ответил молодой мастер, стараясь скрыть свою радость. - У меня нет необходимых материалов с собой.
 - Ставлю четверку своих лучших лошадей, против твоей грязной набедренной повязки, что на рынках Александрии ты найдешь все, что тебе когда либо было нужно, - важно заявил чиновник. - Пойдем.

***

 - Ты даже не пользуешься золотом. И это понравилось Нумению?
 Дориэй взял из рук возмущенного чиновника готовую вазу. Это была чернолаковая ваза, и секрет изготовления лака предавался только внутри семей мастеров. По черному, чуть светящемуся фону шел переливающийся узор, выполненный золотистой охрой разных оттенков. И больше ничего. Никакого, естественно, золота или разноцветных эмалей так популярных в Александрии. У молодого скульптора перехватило дыхание. Всю свою тоску по родине, все надежды Кестрин вложил в роспись своих ваз. От светло-золотистых узоров было невозможно отвести взгляд. Над причудливым цветком легко парил юный бог любви Эрот с лирой; сидящий в тени оливы Орфей вызывал игрой на флейте душу Эвридики из ада; девушки-менады танцевали среди виноградных лоз... И мало того, что эти композиции были безупречно выполнены, они были столь изящно вписаны в поверхность вазы, что невозможно было и заметить, что эта поверхность - выпуклая.
 - Неужели же кто это купит? Двуцветные вазы! - не в силах сдержать разочарования возмущался чиновник.
 - Ты еще вернешься на родину, - прошептал Дориэй другу. - Я обещаю.
 Он бережно поставил вазу на место.
 - Ты, главное, не продешеви, почтеннейший, - чуть усмехнувшись, обратился молодой, щегольски одетый грек к продавцу, позволившему Кестрину работать. - Я видел дураков, плативших несметные деньги за такой товар. Нумений, кстати, тоже выложил немало. Я сам отдавал ему вазы, когда Кестрин лежал больной. Ты вспомни самую высокую цену и увеличь ее вдвое. А всем говори, что продаешь так дешево просто по доброте душевной.
 Чиновник с сомнением посмотрел на него, потом бросил рассеянный взгляд на яркие вазы из цветного стекла с изумительно тонко вплавленным в него золотом, стоящие на полке. Но что-то прозвучавшее в голосе Дориэя заставило его прислушаться к поданному совету.
 К вечеру он вернулся потрясенный. Дориэй, навестив друга, уже ушел в неизвестном направлении, и все потрясение вылилось на Кестрина.
 - Все твои вазы раскупили! Лично сам Петисий! Купил! Несколько! Последних! Спрашивал еще! Хотел тебя видеть!
 Кестрин остановил свой гончарный круг, еще завидев возбужденного чиновника издали, потом вежливо встал.
 - А кто такой Петисий? - с трудом вставил он свой вопрос в этот обвал восклицаний. Юноша был весь в глине, но тоска его отпустила. Снова проснулось любопытство и интерес к жизни.
 - Только не подходи ближе, - остановил его чиновник, испугавшись за свою одежду. - Петисий - это римский всадник, поставленный ими для наблюдения за храмовой жизнью Египта.
 - Римский всадник?! С таким именем?! Ну тогда я - патриций из рода Юлиев, - живо откликнулся юноша.
 Его наниматель одним презрительным взглядом дал понять, что на римского патриция грязный и полуголый Кестрин никак не тянет, и что шутки тут неуместны.
 - У Петисия жена как раз из рода Юлиев, - важно сообщил чиновник. - Может, он римлянам представляется как Гай какой-нибудь Юлий Петисий. Что трудно, что ли? С такими деньгами-то. У него такой дворец в Александрии...
 Кестрин предпочел дальше не вдаваться во второстепенные детали.
 - Так ты говоришь, он хочет меня видеть?
 - Вообрази себе, да! - продавец ваз еще раз с сильным сомнением оглядел тщедушного юношу.
 - А когда, он не сказал?
 - Петисий изволил пообещать, что пришлет за тобой раба. В мою лавку. Он про нее знает, - с большим достоинством сказал чиновник. - Надо же, сам Петисий...
 В деревне, где Кестрин и Дориэй попытались выяснить хоть что-то о столь важном лице, никто не знал ничего ни про какого "самого Петисия". Деревенский писец был одним из немногих жителей, кто хоть изредка бывал по делам в Александрии. Однако он общался только с мелкими чиновниками храма, принимающими у него товар.
 - Пойду-ка я завтра с тобой, - задумчиво сообщил Дориэй. - Хотя мнение этого Петисия о твоих вазах и черепка битого не стоит, но как-то тревожно. Оденься во все лучшее, что есть. Хотя, если он и вправду настолько богат, то, право слово, ему придется самому выдать нам нужную для приема одежду. Ничего подходящего у нас все равно нет.
 Раб, посланный Петисием с приглашением, был ровесником Кестрину. Войдя в незнакомую лавку, он быстро и воровато оглядел прилавок, прикидывая, имеет ли смысл рисковать быть до полусмерти избитым за воровство ради того, что можно спереть из этой лавки. За несколько секунд он оценил, что товар для мелкого воришки слишком дорог, охраняется будь здоров как, и загнать его, не попавшись, сложно. Проблеск интереса в его темных глазах погас, и он отдал Кестрину свиток с приглашением, приняв с абсолютно невозмутимый вид.
 - Мой друг пойдет со мной, - на всякий случай сообщил Кестрин.
 - Пошли, что ли, - безразлично сказал раб. - Нас ждет колесница. Там где немножко пошире дорога.

ГЛАВА ПЯТАЯ

 Дворец Петисия располагался, естественно, в самом престижном районе Александрии, недалеко от набережной. И в отличие от традиционных плоских греко-римских домов, больших или маленьких, помещения в этом дворце располагались на нескольких уровнях. Подойдя к арке входных ворот, Кестрин заметил даже две башенки по краям здания. Но оказавшись во внутреннем дворике-перистиле, сразу за входной аркой, воспитанный в патриархальной простоте юноша остановился, потрясенный. После раскаленного воздуха снаружи, свежесть и благоухание цветущего сада ошеломляла. Белые цветы миртов и алые плоды гранатовых деревьев перемежались с пьянящими своим ароматом соцветиями благоуханного кипера. Влажные листочки и тяжелые грозди цветов лениво шевелились, внимая дуновеньям ветерков с моря. В живительной тени стройных финиковых пальм, нежились редкие и роскошные цветы. Сонно журчали в мраморных ложах ручейки, в лучиках солнца сверкали струи фонтанов, стремясь успокоиться в прозрачной воде бассейнов, там, где вяло шевелили плавниками золотые рыбки.
 Кестрин не спеша шел вслед за своим проводником, удивляясь роскошной красоте этого сада, как вдруг раб-проводник замер. Кестрин даже неожиданно для себя подумал, что того наконец осенила мысль, кому продать уворованную рыбку из этого сказочного сада. Но нет. Дело обстояло куда хуже. По встречной дорожке к ним приближалась безусловно важная матрона.
 - Госпожа Юлия, - очень-очень почтительно произнес раб.
 - Ах, вот как, - подумал Кестрин, по возможности вежливо разглядывая первую встреченную им патрицианку. Та неторопливо приближалась в белой длинной тунике, в розовой накидке с золотом и драгоценностями то вшитыми, то затканными в нее, отодвигая ветки цветущих деревьев, так что белые лепестки падали ей на черные кудри прически. Может быть, ее можно было назвать красивой, если бы не надменное выражение располневшего от роскошной жизни лица, и излишняя манерность в поведении.
 - А вы клиенты моего мужа, - утвердительно произнесла матрона.
 - Посетители, госпожа, - уточнил Кестрин, вскидывая голову.
 - Не придирайся к словам, - еле слышно буркнул сзади Дориэй.
 Юлия перевела взгляд на Дориэя, он показался ей самым солидным из их с Кестрином пары.
 - Назови дату своего рождения, - неожиданно изрекла она. - Это - число. Число - это ключ, космический ключ к твоей судьбе.
 Кестрин бы растерялся. Но Дориэй, уже бывавший в Риме, мгновенно назвал какую-то дату.
 Женщина изобразила глубокую задумчивость. Судя по всему, устное вычисление космического ключа по сообщенной дате давалось ей с трудом.
 - Этот год был для тебя тяжелым? - бесцеремонно поинтересовалась она.
 - Да как обычно, - вежливо ответил Дориэй.
 Патрицианка окинула его невидящим взглядом бесконечно самовлюбленного человека, и величаво прошествовала дальше по дорожке. А друзья, ведомые вороватым юношей-рабом, подошли к колоннаде, окружавшей дворик-перистиль. В галерее под колоннами, среди вьющихся роз всех мыслимых оттенков и несказанно благоухающих, им пришлось подождать. Раб-проводник скрылся внутри, извещая о прибытии гостей. Довольно быстро их провели в огромный зал, стены которого были покрыты потрясающими барельефами. Дориэй как вдохнул, так и застыл, забыв выдохнуть. Упасть бездыханным ему помешало только быстрое развитие событий, исключавшее созерцание красоты барельефов. Появились, во-первых, рабы в большом количестве, каждый из которых был одет роскошнее, чем Кестрин, к примеру, а во-вторых, после своих рабов величаво вплыл и сам хозяин дворца. Кестрин подумал, что он скоро издали будет узнавать видных чиновников Александрии по их располневшему, мясистому, хорошо ухоженному лицу. Черные кудри были, как следует, уложены и напомажены. И все же, хотя Петисий и был одет в белую тогу римского образца, и подбородок у него был тщательно выбрит по римскому обычаю, черты его квадратного лица выдавали наличие египетских предков в родословной. Особенно поражали полные выпуклые губы. Да и разрез глаз был не только не римский, но даже и не эллинский, хотя темные большие глаза не были раскосыми, как, к примеру, у Алексикратеса. Очень своеобразная внешность. Сколько же потребовалось денег, чтобы гордая Юлия сочла этого полуэллина-полуегиптянина достойным стать своим мужем. Как из него получился римский всадник? Обычно местную знать римляне не пропускали на высшие посты.
 После короткого обмена приветствиями началась церемония их приема. Петисий не разговаривал со своими вышколенными рабами. Он бегло смотрел на кого-нибудь из них, и тот сразу бросался выполнять невысказанное поручение. В крайнем случае, особо непонятливому хватало легкого движения холеного пальца его господина.
 - Нас собираются принимать по высшему разряду, - улучив минутку, прошептал Дориэй. - Но почему такая честь простым ремесленникам?
 И он был прав. Им предложили вымыть ноги и руки, и отвели в отдельную комнатку, где умастили дорогими благовониями и облачили в хитоны из необычайно тонкого и шелковистого льна и опутали длинными цветочными гирляндами и венками из неизвестных Кестрину роскошнейших цветов.
 - Так вы - те самые греки, которые прибыли в Александрию с Аквилином? - поинтересовался Петисий полу утвердительно, когда друзья осторожно, чтобы не помять цветочные венки на своих умащенных шеях, удобно устроились на ложах из слоновой кости с позолоченными фигурными ножками. Стол, на который рабы ставили кушанья на золотых блюдах, с выпуклым узором в центре каждого блюда, представлял собой круглую столешницу из какого-то пятнистого дерева с тонким и очень приятным ароматом, укрепленную на ножках из слоновой кости.
 - Да, почтеннейший Петисий, - ответил Дориэй, - но это - случайная встреча. Гай Авидий выручил нас из беды и помог добраться до Александрии.
 Он неплохо смог скрыть изумление, вызванное этим вопросом. Их путь был прослежен. А почему? Все происходящее выглядело все удивительнее и удивительнее.
 - Я узнал, откуда в Городе взялся мастер, способный делать апулийские чернолаковые вазы, - объяснил Петисий свою осведомленность, - да еще и такие изысканные. Почти незаметно использование белил. Как же это возможно, Кестрин? Ведь таких мастеров больше не осталось.
 - Моя семья бежала из Апулии во время гражданских войн, - неохотно ответил Кестрин. - Как-то удалось выжить.
 - И как вам понравился город великого Александра? - вежливо спросил чиновник, пригубляя бокал с темным вином и начиная приличествующую случаю застольную беседу. Причем поддержать ее смог только Дориэй. Кестрин не узнавал цитируемых поэтов, остроумием не блистал и благоразумно отмалчивался.
 - Позвольте, мне хотелось бы посоветоваться с греками с Пелопоннеса по одному щекотливому вопросу, - все так же вежливо сказал Петисий по окончании трапезы. - Пойдемте со мной.
 Кестрин впервые находился в таком роскошном дворце, если не считать, конечно, антиохийских терм. Его внимание задерживал каждый резной фриз, каждая ваза или статуя в стенных нишах, каждый ковер с развешанным по нему оружием. Он никогда не смог бы сказать, долго ли они шли или нет, и куда. Наконец они поднялись по ступенькам вверх, видимо, в одну из башенок, замеченных Кестрином при входе во дворец. Внезапно дверь, выходящая на круглую башенную площадку, распахнулась, и прямо на молодого художника выскочила девушка рабыня с длинными прямыми черными волосами, вся чуть ли не насквозь пропитанная благовониями. Кестрин шарахнулся назад, потому что девушка была где-то на голову его выше, а ее полупрозрачное одеяние начиналось не над высокой, торчащей вперед грудью, а под ней. Поэтому степень умащенности верхней части тела оценить было нетрудно. Прежде чем он пришел в себя, рабыня бросилась к ногам Петисия.
 - Я все делала, как ты говорил, господин, - быстро затараторила девушка,- я объясняла, как ты искусен в любви, как бесконечно щедр к покорным, но она даже и не отвечает.
 Ее хозяин чуть отодвинул ногой рабыню, открыл дверь нараспашку и остановился на пороге. Потом он привычным небрежно-повелительным движением пальцев подозвал Кестрина подойти поближе. Тот заглянул, увидел впереди еще одну девушку, по счастью, полностью одетую, чуть расслабился и сделал шаг вперед. И тут же замер.
 Никогда, никогда в жизни он не то, что не видел, но даже и не предполагал, что на земле возможна такая красота. Чуть вьющиеся волосы неизвестной были золотистыми, как свежий спил у некоторых яблонь. Несколько локонов выпадали из прически, сверкая ярким золотом, а в тени наголовного покрывала волосы отливали глубоким медвяным оттенком. Кестрин только один раз в жизни видел золотоволосую девушку. Еще мальчишкой он бегал с друзьями смотреть, как красавица Арсиноя, покинув свой гинекей, выходит из храма Афродиты, в котором она приносила положенные жертвы перед свадьбой, а шаловливый ветерок сдувает покрывало с ее чудесной головки. Они висели на деревьях открыв рты... Впрочем, красота незнакомки Петисия не исчерпывалась золотыми волосами. В ней было прекрасно все. И большие глубокие темно-серые глаза под длинными ресницами, и нежная кожа, и очертания высокого лба, тонкого носа, изящного рта и подбородка. И вся ее легкая изящная фигурка была прекрасна. Но замер-то Кестрин не поэтому. В руках незнакомка держала нож, острое лезвие касалось запястья, а усталый, измученный, но очень решительный взгляд свидетельствовал о том, что она вскроет себе вены при малейшем подозрении на то, что ее опозорят.
 Знатная девушка, любимица своего отца, воспитанная в строгом уединении гинекея, скорее всего похищенная по неосторожности рабов... Ей следовало бы от всей души благодарить многовековую решимость свободнорожденных дочерей Эллады, предпочитавших смерть позору. Никто из похитителей даже не усомнился, что эта девушка умрет, если будет опозорена. И никто не посмел загубить такую красоту.
 - О, клянусь столь же золотистыми волосами Вероники-Афродиты, мне это надоело. Ну откуда она снова раздобыла нож, - с досадой пробурчал Петисий.
 Кестрин повернул обе руки ладонями вперед и сделал шаг назад. Девушка была так измучена, так напряжена, что любое неосторожное движение могло привести к трагедии.
 - Познакомься, Кестрин, сын Периандра, перед тобой Хрисанта, дочь Полидора Бакхиада из Коринфа.
 Такого быть не могло! Даже плохо образованный Кестрин это понимал. Давным-давно пресекся царский род Бакхиадов. А когда, штурмуя открытые ворота уже сдавшегося, отчаявшегося Коринфа, в город вошел Муммий с римскими воинами, уж они перебили всех: и раненых, и женщин и детей, подавляя даже возможность будущего восстания. Современный Коринф населен совсем другими людьми. Невозможно, невозможно встретить на земле никого из древнего коринфского рода Бакхиадов. Или все-таки бывают еще чудеса?
 Девушка чуть склонила голову и, не повышая голоса, проявляя поистине царское умение держать себя в руках, сказала вежливо.
 - Приветствую тебя, Кестрин, сын Периандра.
 Но Кестрин не успел восхититься таким совершенным самообладанием до предела измученной девушки, потому что сзади он услышал изумленный вздох, а потом хорошо знакомый ему голос произнес холодно.
 - А что здесь делает дочь коринфского гражданина Полидора?
 Кестрин резко обернулся.
 И точно! Сзади него стоял Гай Аквилин собственной персоной. Он был, наконец-то, чисто выбрит, облачен в мирную тунику и тогу, но был по-прежнему неуловимо опасен. Кестрин мог бы и раньше, еще пока римлянин неслышно поднимался по лестнице, уловить аромат от благовонных одежд Гая Авидия, но Петисий использовал столь духовитую парфюмерию, что все остальные ароматы уже не ощущались.
 - Полидор Бакхиад общается даже с императором, - так же холодно продолжал неслышно подошедший Аквилин, пристально разглядывая инстинктивно сжавшегося под этим взглядом Петисия. - С тех пор, как Нерон замыслил перекопать Истмийский перешеек, они общаются тесно и часто.
 - Я не собираюсь причинять вред дочери Полидора. Я выкупил ее у пиратов. Ее отец должен мне быть за это благодарен, - важно ответил Петисий, уже справившийся с минутной растерянностью. - Но я не могу отправить ее в Коринф. Кому же можно поручить такое непростое дело?!
 Кестрин, оказавшийся между Петисием и Аквилином, которые, будучи оба крепкими мужчинами, выше его ростом, мерили друг друга очень мужскими взглядами, попытался отступить обратно к Дориэю, который молча, с интересом наблюдал за всеми. Девушку он видеть не мог.
 - Но тебе придется что-то с ней сделать в ближайшее время, - с ледяной агрессией сообщил Аквилин. - Знает ли твоя супруга о существовании этой девушки?
 - Нет, естественно, твоя невестка ничего о ней не знает. Потому, что я не хочу смерти этой девушки. Она только накануне попыталась отравиться. Но врач ее пожалел и дал снотворное вместо яда. Поэтому я и привел сюда грека, ее земляка. И мы бы сами разобрались, если бы ты не пришел, Аквилин... Постой, Кестрин... А, Аквилин, было бы мило, если бы ты пошел по своим делам. Иначе напугаешь бедную девушку до смерти. Иди, иди, мы разберемся.
 - Я пришел по делу к тебе, - мрачно глядя на Петисия, сказал римлянин. - Тебе разве мало своих рабов? Зачем ты запугиваешь моего?
 Петисий, до этой фразы мелкими шажками наступавший на своего римского родственника, остановился и даже чуть смутился.
 - Но ведь Зенон - особенный раб, мой дражайший свояк, - осторожно произнес он. - Мне очень нужно, чтобы он выполнил работу. Ты же знаешь, какой большой ремонт дворца я затеял. Неужели же тебе жалко?
 - Он не будет этого делать. Ты забьешь его до смерти, но не заставишь. Мог бы и сам понять. Особенным рабам требуется особенное отношение. Надеюсь, я в последний раз напоминаю тебе, что чужой раб - не твой раб, - вежливо сказал Гай Аквилин и с большим достоинством удалился.
 Петисий, потерявший на небольшое время дар речи от возмущения, пришел в себя, и всю его вежливость и чопорность точно смыло сильным ливнем.
 - Нет, но каков ханжа, клянусь мечом Мемнона. И он мне заявляет про особенное отношение к рабам, а? Он бы еще и рабынь припомнил... Сам приехал сюда, чтобы тайком от жены выкупить рабыню, мою, между прочим, рабыню, а изображает из себя добродетельного Катона... Нет, правда, сам император послал его сюда, расследовать, почему Рим не может получить египетское зерно, важное же дело, а он первым делом выкупает рабыню у моей жены и дает ей вольную. Хорошенькое расследование... Императорское, между прочим. И он мне будет давать уроки морали! Да чем он лучше?
 Петисий возглашал все это, отступив от открытой двери, и потому мог позволить себе воздевание рук вверх и прочие экспрессивные жесты, которых требовала его горячая натура, плохо скрытая под маской римского чиновника.
 Кестрин с трудом отвел взгляд от точно воплотившейся богини красоты и подумал, что между мужчиной, который выкупает дорогую ему женщину из рабства, чтобы подарить ей вольную, и мужчиной, превратившим свободную женщину в рабыню, чтобы она принадлежала ему, есть принципиальная разница.
 - Кстати, Кестрин, я пригласил тебя, подумав, не доверить ли тебе эту девушку на время, пока я не придумал что-нибудь получше.
 Тут Кестрин не менее пристально, чем Аквилин воззрился на Петисия.
 - Что скажешь? - продолжал тот тем временем, будто не замечая его потрясения. - Вы с ней неплохо друг друга поймете. Думаю, она успокоится. Иначе, не сегодня-завтра девица покончит с собой... Ты слышишь меня, Хрисанта? Хочешь уйти из моего дома вместе с Кестрином, сыном Периандра с какого-то ионийского острова?
 Для Хрисанты, видимо, вся эта ситуация давным-давно вышла за пределы представлений о приличиях, принятых в воспитавшем ее обществе.
 - Да, я пойду с тобой, Кестрин, сын Периандра, - мягким ровным голосом ответила пленная коринфянка.
 - Отлично! - Петисий ткнул ногой темноволосую рабыню, незаметно отползшую за это время в самый дальний уголок площадки. - Быстрее неси уличную одежду и обувь.
 Рабыня исчезла.
 Хрисанта перешагнула порог своей комнатки, спрятав нож в складках одежды, и тут заметила еще и Дориэя.
 - Дориэй, сын Филандрида, - представился молодой скульптор, склонив голову. - Я друг Кестрина, - добавил он, бросив всего один внимательный взгляд на прекрасную коринфянку, после чего впал в глубокую задумчивость.
 У входа во дворец их ожидала четверка белоснежных лошадей, с золотыми ленточками в гривах и хвостах, коням предстояло везти довольно большую колесницу, в которой все греки втроем отлично бы поместились. Норовистых коней с трудом сдерживал немолодой крепкий раб.
 - Я не умею править колесницей, - мрачно сказал Дориэй, выходя из своей задумчивости.
 - А я тем более, - ответил Кестрин.
 - Я умею! - неожиданно сказала юная Хрисанта, и ее глаза вспыхнули. - Ах, какие коники, - и она подбежала к ближайшему коню, чтобы погладить его.
 Ясное дело, знатная коринфянка, наверное, с самого сопливого детства, не иначе, управляла квадригами горячих коней, которых бы побоялись многие мужчины.
 - Я вас довезу.
 - О, дивнокудрая, ты пронесешься по Александрии на колеснице, запряженной белыми конями, ветер сбросит накидку с твоей головки, и все жители надолго запомнят златоволосую девушку, прекрасную как сама Амфитрита, - сказал Дориэй самым ехидным голосом, но какой был способен. - Разговоров будет...
 Серые глаза девушки снова вспыхнули в ответ на этот тон. Она чуть было не ответила какой-то резкостью. Но воспитание не позволило. Хрисанта опустила голову и натянула на лоб серую, вышитую по краю серебром накидку.
 - Передай благодарность хозяину, - сказал ничуть не раскаивающийся Дориэй рабу, держащему коней под уздцы. - Мы пройдемся пешком. Успеем до заката. Ты ведь можешь идти, Хрисанта? - с неожиданной заботой поинтересовался он.
 Девушка склонила голову еще ниже в знак согласия.
 - Нет! - неожиданно воскликнул раб, держащий коней. - Пощадите меня. Хозяин забьет меня, когда узнает, что я не выполнил его приказание, - немолодой мужчина умоляюще глядел в глаза Кестрину, и бросился бы на колени перед ним, если бы мог отпустить коней. - Мне приказано, вас довезти.
 Кестрин перепугался. Он был еще так молод, и к нему, к сопляку, с мольбой обращался взрослый мужчина.
 - Мы ему напишем письмо, не беспокойся, - ответил Дориэй за друга. - Тебе ничего не будет. Главное - правильно составить. Если нет папируса и письменных принадлежностей, беги за ними. Хрисанта подержит лошадей.
 Папирус мгновенно нашелся, и Кестрин взял остро отточенное перо в руку.
 - Так. Пиши вступительное приветствие, дескать, Кестрин достопочтенному Петисию и так далее. Затем... мы, мол, рассудили пройтись пешком после столь роскошного обеда, и решили, что будет унизительным... это подчеркни... для его, Петисия, достоинства, если его знаменитая колесница с искусным возничим будет на виду у всей Александрии, тащиться следом за какими-то неизвестными греками... Написал? Стандартная концовка, дескать, будь здоров, и - вперед, - Дориэй забрал папирус из рук друга, перечитал его и засунул за пояс рабу. - Возвращай лошадей на конюшню. Отдашь письмо, и все будет в порядке.
 - Мне бы не хотелось, чтобы Петисию доложили во всех подробностях, где мы живем, - тихо добавил хитроумный грек, когда их никто не мог слышать. - Странно все это. Ты не находишь, Кестрин?
 - Думаю, что он передал нам девушку, чтобы не раздражать свою жену и ее римского родственника, Гая Авидия, - чуть робея в присутствии юной красавицы ответил Кестрин. - Итак, пока Гай Аквилин в Александрии, Хрисанте опасность не грозит. Так что не дрейфь, сестренка, - добавил он с несвойственной ему грубоватой фамильярностью.
 Дориэй внимательно посмотрел на друга, но ничего не сказал. Хрисанта тоже промолчала.
 - Но каков Аквилин, - безудержно продолжал Кестрин. - Никогда бы не подумал про него. Как он гнал колонну, нигде не останавливался, чтобы побыстрее выкупить свою любимую. Ох уж эти сентиментальные римляне...
 - Тебя это удивляет? - прервал Дориэй словоизвержение своего спутника. - Но римляне действительно бывают сентиментальными. Если уж такой полководец как Марк Антоний забыл о сражении в самый его разгар из-за здешней последней царицы Клеопатры, то чему после этого удивляться?
 - Но возможно, ваш Аквилин спешил в Александрию вовсе не ради рабыни, - неожиданно вмешалась Хрисанта. - Если он, как сказал Петисий, призван расследовать перебои в поставке зерна, то он спешил, чтобы не опоздать к разливу Нила и отправке корабля-зерновоза в Рим.
 Кестрин так покраснел, что даже споткнулся.
 Некоторое время они шли молча.
 - А я не знал, Дориэй, что ты так хорошо разбираешься в александрийской поэзии, - сказал вдруг юноша, в голове у которого все прокручивались впечатляющие события последних часов.
 - Я? - удивленно переспросил Дориэй.
 - Ну как же... ты так непринужденно поддерживал беседу за трапезой.
 - Это было нетрудно, - хмыкнул его друг. - Я же все-таки грек. Он говорит: как сказал прославленный Каллимах... и что-то там изрекает. А я в ответ говорю: но мне больше нравится его бессмертная строчка:

О, волоокой богини дивные бедра
Я воспеваю, глядя на чашу крутую с фалернским вином.

 Я пригубляю чашу с помянутым мной вином, а Петисий заглатывает омара в белом соусе и предложенные мною строчки, хотя я сам все это сочинил за Каллимаха.
 - Чушь какая! - возмутилась Хрисанта. - Но с Петисия станется.
 - О, ты тоже заметила его напыщенную необразованность, - вежливо обратился к девушке Дориэй. - Ха. Всю трапезу я сочинял и за Каллимаха и за Феокрита. Потом сообщил, что люблю поэзию Хиона Канопского. Ну да, Хрисанта, такого поэта не существует. Но самоуверенный Петисий этого наверняка знать не может. Да и ты, право, не можешь. Теперь ведь римляне ввели моду на общественные чтения. Зайдешь в Риме в общественную уборную, устроишься удобно среди фонтанов, журчания воды и статуй. Но тут кто-нибудь из сидящих с той же целью неподалеку, достанет свиток, развернет и начнет зачитывать героическую поэму собственного сочинения. И ведь не убежишь. Дело-то свое закончить надо... А про общественные бани я и вообще молчу. Там никакого спасения нет. Столько развелось писателей!
 Хрисанта не выдержала и тихо рассмеялась.
 - Так-то, Кестрин, - закончил Дориэй. Тут главное, не теряться на таких трапезах... Ты, кстати, заметил, что стол был из цитронного дерева, где-то на полтора миллиона сестерциев? Почти под стать тем блюдам, которые подавались.
 - Яйца коростелей, фаршированные соловьиными язычками? - деловито спросила Хрисанта?
 - Да, нечто подобное.
 Так, мирно беседуя, они прошли насквозь город и подошли к деревне.
 Уже смеркалось. Жившие на своих полях до разлива Нила жители деревни постепенно в нее возвращались, и, казалось бы, заброшенная, она вновь оживала. Слышались голоса, смех, зажигались огоньки.
 Молодые люди подошли к своему неосвещенному дому, стоявшему на краю деревни. Хрисанта обессилено опустилась на нагретую солнцем за день глиняную скамью снаружи дома. Два друга зашли внутрь. Надо было подготовить отдельную комнату для их гостьи. Но долго девушке одной просидеть не пришлось. Незнакомку заметила почтенная супруга не менее почтенного деревенского писца, и любопытство притянуло ее к неизвестной девушке, как магнитом.
 Что здесь делает такая молоденькая, такая красивая греческая девушка? Как это, она сама не знает? Она - рабыня? Она?!
 Пожилая жительница деревни неплохо говорила по-гречески, в ее голосе слышалось столько искреннего участия, что, спустя очень недолгое время Хрисанта рассказала ей свою грустную историю, которая в точности совпадала с тем, что подумал при первом взгляде на неизвестную благородную девушку Кестрин. Оба друга, замерев, слушали через тонкую глиняную стенку разговор двух женщин.
 - Какие же, все-таки сволочи, эти мужчины! - яростно сообщила деревенская женщина и всхлипнула. - Меня зовут Маушерай. - добавила она сорванным голосом, обнимая своими мощными руками хрупкую чужестранку. И Хрисанта, гордая свободнорожденная эллинка, не позволившая себе за все это время пролить даже слезинку, разрыдалась, по-детски всхлипывая, прижав златокудрую головку к груди Маушерай.
 - Знаешь что, деточка, - ласково сообщила та, когда они обе вдоволь нарыдались над злосчастной женской долей, - нечего тебе делать с этими парнями, хотя они вроде бы и ничего... пойдем к нам, женщинам. Вымоешься, как следует. Всякие притирания, опять же... у тебя ведь ничего нет...
 - Прелестно! Нас, конечно, ставить в известность не обязательно, - с досадой проговорил Дориэй, когда женские голоса затихли в отдалении. - Вернется она или не вернется?
 - Давай, приведем для нее комнатку в порядок, - рассудительно предложил Кестрин, - а уж придет ли она нас навесить - ее дело.
 Хрисанта пришла навестить друзей через несколько дней.
 - Заходи, заходи, бегляночка, - мрачно поприветствовал ее Дориэй, когда они узрели стройную фигурку девушки на пороге своего домика. - Ты как раз к обеду. Надоело, наверное, кунжутное масло, а? Хочу тебя порадовать, у нас вся еда на оливковом.
 - Нет-нет, почему же, - вежливо ответила "бегляночка".
 - Почему же? - грубовато переспросил Дориэй. - Ты и вправду еще не поняла, что бывает с теми, кто резко переходит на кунжутное масло, основательно привыкнув к оливковому? Кишки, они, право слово...
 - Разве я выгляжу заболевшей? - изящно остановила Хрисанта его натуралистические разглагольствования, и, миновав кухоньку с очагом, скинула сандалии, легко прошла по циновкам, настеленным в основной комнате, чтобы грациозно опуститься на быстро пододвинутый Кестрином плетеный стул. Выглядела она действительно посвежевшей, отдохнувшей, и еще более прекрасной, если только это было возможно. Золотистые прядки волос, выбивавшиеся из-под покрывала, приобрели блеск, свидетельствовавший об использовании каких-то косметических трав при мытье головы. Темные тени усталости под глазами исчезли, тонкий аромат благовоний нежным облачком точно окутывал изящную коринфянку.
 - Ну ладно, кунжутное масло, - продолжал неугомонный Дориэй, подходя к столу с блюдом еды. Стол стоял посреди комнаты, перед центральной колонной, на которой держалась кровля дома, - но ведь и насчет количества одежды у греков и египтян разные традиции. Эти дети Нила не считают нужным одеваться. Тебе не говорили, что ты слишком много себе позволяешь, так многослойно, право слово, одеваясь?
 - Нет-нет, - чуть порозовев, ответила Хрисанта. - Мы нашли общий язык. Хитон до колен в женском обществе не оскорбляет чувств египтян, я вас уверяю.
 - Мне кажется, нам нужно получше познакомиться друг с другом, - предложил Кестрин, прерывая этот сомнительный разговор, - раз уж нас судьба свела вместе. Тебя будет искать отец?
 - Будет, но что толку? - грустно ответила девушка. - Так бесконечно далеко от Коринфа до Александрии. И уже скоро закроются морские пути... но вы много про меня знаете. А сами вы кто такие?
 Дориэй рассказал ту версию их путешествия, которую они излагали посторонним: два друга, два художника совершали обычное для греков путешествие, опираясь на любезное приглашение Нумения, одного из главных жрецов храма Сераписа в Александрии.
 - Мы могли бы вернуть тебя назад к отцу, но ты по закону являешься рабыней Петисия, - с досадой закончил Дориэй, - боюсь, он сделает все, чтобы нам помешать. А при его-то возможностях... Впрочем, у меня возникли смутные очертания безумного плана. Настолько безумного, что он может и сработать...
 - А ведь я тоже художница - вдруг с энтузиазмом сказала Хрисанта. - Меня учили и фреске и росписям керамики.
 - Ах, ну да. Это сейчас в моде у знатных римлянок. Их учат не только слагать стихи, но и разному художеству, - поморщившись, ответил Дориэй.
 Наступило молчание. Потом Дориэй, чуть прищурившись, окинул взглядом их расписанный египетскими фресками домик и сказал покровительственным тоном:
 - Ты можешь показать нам, чему тебя выучили. Видишь те жуткие росписи над очагом. Сможешь вместо них написать что-нибудь эллинское, но чтобы твоя фреска сочеталась с остальной росписью домика?
 Кестрин внимательнее присмотрелся к росписям. И действительно, над очагом были нарисованы какие-то откровенные чудища, да еще и в обычном местном стиле: плечи - в фас, голова - в профиль, а мерзкий глаз смотрит прямо на зрителя.
 - Не в том дело, смогу или нет, - нерешительно проговорила Хрисанта. - Это же охранная роспись очага.
 - Ну и что, право, что охранная? - тут же вскинулся Дориэй на это проявление дремучего женского суеверия. - Изобрази Афину Палладу с головой Горгоны Медузы на груди. Такая получится охранная роспись, что ни один злопакостный дух через огонь очага не пролезет, даже и не сунется.
 Девушка подняла на него встревоженный взгляд и ничего не ответила. В наступившей неловкой тишине Кестрин счел нужным сменить тему разговора. Он сочувствовал человеку, не желавшему прикасаться к оберегам над очагом.
 - Хрисанта, а ты не хочешь сходить, что-нибудь посмотреть в Городе? - мягко спросил юноша. - Ты же ничего не видела, живя в плену у Петисия. Сходим, например, в театр...
 Дориэй резко откачнулся на стуле назад, издал неопределенный звук, потом с жалостью воззрился на друга.
 - Ты ведь сам не был в римском театре, не так ли? - тихо поинтересовался он.
 - Не был, а что?
 - А то, что римский театр - это тебе не греческий. Это греки знали про очистительную силу смеха, когда создавали свои комедии. Они чтили возвышающую душу силу страдания, когда создавали трагедии. В греческом исполнении это было искусство, высокое искусство со своей символикой. Но римлянам не нужно высокое искусство. Им нужны волнующие кровь зрелища! - страстно заговорил эллинский скульптор. - Ты, наверное, вспомнил, как мудрый Сократ стоял лицом к публике все время, пока играли высмеивающую его комедию, да? Но римлянам нужна натура, а вовсе не возвышенные чувства, понимаешь ты? Нет? И ты еще собрался вести туда невинную девушку! Какой там завтра спектакль?
 - "Прометей прикованный"... - ошеломленный его страстным порывом, проговорил Кестрин.
 - Ну так учти, что под конец спектакля Прометея сожгут по-настоящему, а не за сценой. В нужный момент актера заменят на осужденного на казнь преступника, и зрители смогут насладиться зрелищем настоящих мук сжигаемого заживо человека...
 Кестрин сильно побледнел.
 - ...к тому же, ни один римский спектакль не обходится без скабрезных сцен, - безжалостно продолжал Дориэй, - и эти сцены изображаются по-настоящему. С незаметной заменой актрисы на осужденную преступницу.
 Сильно побледневший Кестрин теперь покраснел. На Хрисанту он не смотрел.
 - О, где вы, целомудренные греческие театры, в которых женщин играли юноши? - провозгласил Дориэй, очевидным образом задетый за живое. - Римляне, отменившие человеческие жертвоприношения на всей территории империи, что заставляет вас воздвигать повсюду цирки и театры для подобных зрелищ? Неужели люди не могут жить, если не видят мучений себе подобных? - он безнадежно махнул рукой.
 И Кестрин и Хрисанта во все глаза глядели на увлеченного скульптора.
 - Так что, пусть лучше Хрисанта сидит в домике и рисует свои фрески, - неожиданно буднично закончил Дориэй свой страстный монолог. - Чтобы она ни нарисовала, потеря будет невелика, чудища над очагом просто зверские... по крайней мере, будет при деле и ничего непристойного не увидит.
 Упомянутая им Хрисанта тихо выдохнула воздух сквозь зубы, и Кестрин, забыв о своем неловком предложении, посмотрел на нее.
 Умная девушка не могла не понять, как именно оценил скульптор уровень ее мастерства. Она сжала губы, опустила глаза, сдерживая возмущение из-за вопиющей бестактности последних слов Дориэя. Затем произнесла тихим вежливым голосом.
 - Я приступлю уже завтра.
 - Прекрасно, - ответил Дориэй.
 На следующий день обученная художествам коринфянка решительно замазала штукатуркой чудищ над очагом и приступила к разметке своей композиции. Благодаря поддержке женщин деревни, она раздобыла охры разнообразных оттенков, белила, связующий краски состав и даже кисточки, но начать рисовать ей не удалось. Как раз пришло время, использовать очаг по прямому назначению, для подготовки еды. В рисовании пришлось сделать перерыв.
 - Послушай меня, Хрисанта, - сказал Дориэй, даже не взглянув на разметку фресок над очагом. - У меня появился план, как добиться твоего освобождения.
 Девушка в пыльной накидке, в которой она работала, прислонилась к стене и опустила глаза.
 - Я побывал в храме Афродиты-Исиды, кажется, но неважно... там у них ужасная молельная статуя. Она даже и не древняя. Недавно сделанная омерзительно раскрашенная кукла. Я сделаю статую Афродиты в подарок храму. И в момент торжественного вручения статуи жрецам храма Петисий вынужден будет уступить воле народа и отпустить тебя на свободу. Потому что Афродита будет изваяна с тебя, Хрисанта, и не должно богине быть рабыней. Я думаю, что народные крики такого рода обеспечить будет не трудно. Ну что ты молчишь?
 Хрисанта не просто молчала. Она густо покраснела и потеряла дар речи. Никакая сила не могла бы заставить ее поднять глаза на сделавшего такое предложение мужчину. Даже в тщательно изолированный от коринфской развратной жизни гинекей, видимо, проникла старинная история о великом скульпторе Праксителе и его прекрасной модели, гетере Фрине. Увидев статую Афродиты, изваянную с нее, жители Афин обвинили гетеру в святотатстве. Сама Афродита, будто бы спросила удивленно: когда это Пракситель видел меня обнаженной, так была прекрасна эта статуя. Но, конечно же, хотя рабство невыносимо для свободнорожденной, она, Хрисанта, - не Фрина!
 - Да, но и я - не Пракситель, - тихо ответил Дориэй на невысказанные вслух мысли девушки. - И здешние жители не потерпят ничего подобного в храме. Я собираюсь создать статую богини в принятом здесь стиле: в длинном хитоне, гиматии, в наголовном покрывале, с цветком лотоса в прическе. И только чуть динамичнее, чем свойственно местным скульптурам. Эти статуи уж очень статичны на мой вкус. Что скажешь?
 - Я согласна, - прошептала Хрисанта. Не в силах справиться с нахлынувшими на нее чувствами, девушка глубже натянула на голову покрывало и закрыла лицо руками.
 - Только никому ничего не говори. Это очень важно. Мне даже придется для маскировки согласиться выполнить заказ нашего общего хорошего знакомого, - он криво усмехнулся. - Я никогда бы не стал так рисковать, если бы твое положение, Хрисанта, не было настолько отчаянным. Никогда же не знаешь, как поведет себя толпа: то ли потребует немедленно отпустить на свободу, то ли предать немедленной казни за святотатство.
 И в этот момент слабо горевший огонь в очаге ярко вспыхнул, в пламени возникла высокая, почти в человеческий рост, светлая призрачная тень женской фигуры с длинными волосами.
 Кестрин внезапно испытал ошеломительный приступ ярости, затем его душу захлестнул проникший до самых внутренностей упругий удар неимоверной похоти и леденящего ужаса. Глухо вскрикнув, Хрисанта бросилась в свою комнатку. Дориэй выбежал наружу из их домика.
 - Знаешь, друг, тебе и Элевсинские мистерии посещать не нужно, - с чувством произнес он, когда они с Кестрином, придя в себя, встретились рядом с домом.
 - А почему ты думаешь, что это - из-за меня? - спросил основательно потрясенный Кестрин. - Может быть, это ответ богов на твои планы. Дескать, они все слышат и видят.
 - Так ведь это ты ищешь дорогу к Богу, а не я, - ответил Дориэй. - Это с тобой все время что-то приключается. Это ведь тебя пригласил к себе Петисий. И тебе он передал Хрисанту. И что это значит для тебя, какой поворот на твоей дороге, на которой я всего лишь тебя сопровождаю, решать нужно тебе.
 Кестрин удивленно посмотрел на своего друга-атеиста, которого жутковатое видение сильно задело. Он впервые говорил о богах серьезно. Впрочем, надолго его не хватило. Уже с утра Дориэй сообщил другу, что из-за отсутствия физических упражнений они скоро превратятся в диких необузданных скотов. Да и еще не просто скотов, но скотов с галлюцинациями, чего даже в самой дикой природе, по счастью, не наблюдается. Да, конечно, тело нужно держать в узде. Но у них нет никакой возможности заниматься, как здешние порядочные молодые эллины, в гимнасиях, потому что для этого нужна та самая рекомендация, в отсутствие которой и упираются все их проблемы. Единственное, что они могут попробовать, так это попросить рекомендацию у Гая Авидия Аквилина, что Дориэю делать не хочется, но другого выхода он не видит.
 - Ах, Дориэй, ты меня поражаешь, - ответил было Кестрин мягко, но не смог сдержать укора. - Ты совершенно не желаешь видеть того, что противоречит твоим убеждениям. Но так же нечестно!
 Однако друг его не слышал. В конце концов, идея обратиться за помощью к римскому военачальнику была неплохой, как показалось молодому изгнаннику.
 Но Аквилин был иного мнения.
 - Тебе, греку, требуется рекомендация римлянина, чтобы заниматься в греческих гимнасиях? Не слишком ли? - со всем доступным ему скепсисом поинтересовался он у Дориэя, поправляя складки плаща, надетого поверх короткой туники военачальника.
 - Но Аквилин, ты все знаешь, ты же сам снял Кестрина с жертвенника, тебе не нужны объяснения, почему мы не решаемся обратиться к соотечественникам с Керкиры за помощью, - пламенно возразил Дориэй.
 - Кое-какие объяснения нужны даже мне, - ответил Гай Аквилин и сделал драматическую паузу.
 - Хорошо, - продолжил он, осознав в очередной раз, что никто ему ничего объяснять не собирается. - Я не могу вам дать рекомендацию в гимнасий, ибо не являюсь вашим кровным родственником. К моему счастью! Но вы можете заниматься на нашем военном тренировочном плацу, - и он махнул рукой, обводя широким жестом площадку, на выходе с которой друзья его и застали. - Приходите, занимайтесь вместе с нами.
 - Право слово, Аквилин, мы с тобой так тесно общаемся, что я решил выполнить заказ на твой портрет, - неловко добавил Дориэй, незаметно для себя делая такую гримасу, как будто он съел недозрелый лимон. - Если ты сможешь раздобыть необходимый для этой работы мрамор.
 - Дориэй, сын Филандрида, если ты хочешь дольше прожить, тебе нужно выучиться как-то скрывать свои эмоции, - мирно ответил Гай Авидий.
 - О, прости великодушно. Дело не в том, что ты мне не нравишься как модель. А в том, что твой портрет придется делать по твоему вкусу, вопреки моим представлениям о Прекрасном. А это тяжело всякому художнику.
 - Я знаю. И все же, ты на это идешь. Из благодарности ко мне, полагаю?
 Аквилин перестал возиться со складками плаща и пристально посмотрел сначала на слегка смутившегося Дориэя, потом на покрасневшего Кестрина.
 - Так какой мрамор тебе нужен? - спросил он после минуты томительного молчания.
 - Мрамор с острова Наксос, - с облегчением ответил Дориэй.
 - О! А паросский не подойдет?
 - Нет. Он грубоват. Если уж я буду заниматься настолько противной моему вкусу работой, то хоть материал должен быть приятным.
 - Ну и где же я раздобуду в Египте наксосский мрамор? - мрачно спросил Аквилин.
 - Зато, если ты достанешь, то позировать тебе не придется, - обнадеживающим тоном сказал Дориэй. - Мне вполне достаточно видеть твою физиономию... я хотел сказать, твой облик во время наших совместных тренировок. У нас, у художников, отличная зрительная память.
 - Я рад! - вежливо поклонился Аквилин. - Но что же делать с мрамором?
 - Господин! - вдруг вмешался в их разговор раб, крепкий мужчина с сильной проседью, стоявший неподалеку в ожидании очередных распоряжений военачальника.
 - Что, Зенон? - обернулся к нему Гай Аквилин.
 Но раб уже пожалел о том, что вмешался.
 - Что ты хотел сказать? Говори же! - настаивал римлянин.
 - Я знаю, где можно достать наксосский мрамор, - со странным смущением ответил раб.
 - Ты действительно можешь это знать. Так где же?
 - Только не сердись, господин, - униженно сказал Зенон.
 Аквилин тяжело вздохнул.
 - Говори!
 - Прости, господин. На большой помойке за городом.
 - Что?! - возмутился Дориэй. - Наксосский мрамор? На помойке?!
 - Недавно господин Петисий менял облицовку своего дворца на модную сейчас, из цветного, зеленоватого, мрамора...
 - Петисий - старый козел-выпендрежник! Прости, Аквилин, это твой родственник. Но таким мрамором облицовывают бассейны и купальни, - не выдержал Дориэй. - Мало что модно! Это же ужасно... Что ты замолчал, Зенон? Та облицовка, которую он выкидывает, была из наксосского мрамора?
 - Да, господин.
 - Итак, Дориэй, - мягко сказал Гай Аквилин. - Никто из нас даже под угрозой смерти не отличит наксосского мрамора от паросского. Поэтому именно ты поедешь с Зеноном за мрамором. На большую помойку за городом, - добавил он, не пожелав скрыть злорадство в голосе. - Вопрос решен.

ГЛАВА ШЕСТАЯ

 Когда Кестрин, Дориэй, Зенон и еще двое рабов подъехали к помойке, они не оказались там в одиночестве, нет-нет. Какие-то предприимчивые люди уже ходили вдоль залежей всевозможного хлама. Некоторые даже залазили на эти горы, рискуя сломать себе шею. Несколько подвод, чем-то доверху нагруженных, спешно отъехали. На их место тут же встали другие. А море, чей мерный шум слышался из-за этих пыльных гор, поглотит все, что не разберут люди.
 Дориэй вздохнул и внимательно огляделся.
 - Сюда, господин, - Зенон потянул его к ближайшей куче обломков.
 Молодой скульптор с трудом вытащил из кучи щебня и белой пыли обломок резного фриза, положил его бережно поверх других обломков и замер рядом. К тому времени, когда Кестрин подошел, чтобы тоже взглянуть на фриз, его друг стоял без движения уже достаточно долго и, если и дышал, то это было незаметно.
 Если когда-нибудь камень мог бы мечтать о том, чтобы жить своей жизнью, то именно эта мечта и была воплощена неизвестным художником. Струящиеся складки одежд, не скрывающие изящества фигур, естественные изгибы трав, листьев и цветов, и что-то неуловимое в композиционном решении создавали впечатление неотразимо притягательной гармонии. Это не было каменнообразное подражание живому, нет, фриз был наполнен настоящей жизнью. Своей собственной, не похожей ни на что в живой природе, исключительно прекрасной жизнью.
 - Я никогда не дерзну переделать это во что-то еще, - наконец прошептал Дориэй.
 - Господин, разреши мне взять обломок на память о моем учителе.
 Молодой скульптор резко развернулся к рабу.
 - Ты был учеником у такого мастера? И сейчас ты раб у бездарных римлян?
 - Да. Мраморную облицовку делал Мелетий из Эфеса, мой учитель. Но быть рабом у римлян, как я понял, все же лучше, чем у здешних греков. Именно греки доконали моего учителя. Римляне ничего не понимают в искусстве, но оно им и неважно. Они не мешают и не мучают из-за того, что ты умеешь делать то, чего не умеют они. Это неплохой кров и даже защита.
 - А как ты стал рабом, Зенон?
 - Продали за долги, - лаконично ответил тот, не желая вдаваться в подробности.
 Дориэй задумчиво разглядывал стоящего перед ним человека, исчерченное резкими морщинами лицо которого свидетельствовала о горьких раздумьях и тяжелых утратах, свидетельствовало о приобретенном ценой тяжелых мучений необычайном благородстве души. Он смотрел и думал о том, смог ли бы он мучить человека из-за того, что тот умеет делать то, что не умеет он, Дориэй.
 - Нет, я бы так не поступил, - ответил он, скорее самому себе, - хоть я и грек.
 - Наверное, ты и сам мастер не из последних, господин, - тихо отозвался Зенон. - Вот поэтому ты и не понимаешь, каково это, когда ты из семьи мастеров, всю жизнь учился и ничего другого делать не умеешь, а все равно люди говорят, что у кого-то другого лучше получается. И тебе этого уровня не достигнуть никогда. Ведь это умение - особый дар богов. И кому не дано - тому не дано.
 Дориэй опять повернулся к груде обломков.
 - И вот что получается в конце из этого особенного дара. Как все бессмысленно! Теперь дворец Петисия оформляет кто-то из потомственных мастеров?
 - Да, - так же горько, как и Дориэй ответил Зенон. - Грубым зеленым мрамором со множеством золота. Петисий... господин Петисий пытался заставить и меня принять в этом участие. У меня чуть сердце не разорвалось. Счастье, что господин Гай Авидий защитил.
 - Ну и ладно, - резко подвел итог Дориэй. - Петисий и не достоин ничего более благородного. Забирай себе этот осколок фриза, а меня интересует тот обломок колонны. Из него мне не жаль будет создать новые скульптуры. Интересно будет узнать твое мнение, Зенон, по поводу моей работы, - сказал молодой скульптор зрелому мастеру и невольно склонил голову в знак уважения.
 Весь оставшийся день друзья переделывали одну из комнаток их домика в мастерскую для Дориэя. Хрисанта, тем временем, быстро закончила фреску над очагом, вплетя в рисунок несколько охранительных змеевиков. Рисовать голову Горгоны Медузы она не стала, но ее символические изображения - круги, с расходящимися от центра к краям круга змеями, контрастно выделялись среди играющих под оливами девушек в длинных хитонах.
 - Отлично, - покровительственным тоном изрек Дориэй, бросив один небрежный взгляд на Хрисантино творчество. - Намного лучше тех безобразных чудищ, которые тут были намалеваны.
 Девушка промолчала.
 - Если хочешь, можешь и дальше расписывать кухоньку, - уже не так решительно продолжил скульптор, - но когда буду работать я, здесь первое время будет пыльно.
 - Ничего страшного, - тихо ответила Хрисанта.
 - Если тебя интересует мое мнение, - неожиданно заговорил обычно молчаливый Кестрин, - то мне очень нравятся твои фрески. Ты так быстро их закончила.
 Ему и вправду нравился этот трогательный участочек человечного греческого искусства среди вызывавших у него тоску чисто египетских изображений со звериными головами в профиль на человеческих, в полный разворот плечах.
 - Ты добрый, Кестрин, - сказала девушка. - Я буду ночевать у Маушерай. Она обещала показать мне, как плетутся циновки, - и Хрисанта с достоинством удалилась.
 Неожиданно вечером к ним в гости зашел Алексикратес.
 - Пришел пообщаться с немузыкантами, - радостно сообщил он вместо приветствия, завидев двух друзей еще издали, отдыхающих после праведных трудов на глиняной скамейке снаружи их домика. - Чудесный прудик, не правда ли? - сказал он, усаживаясь рядом. - Тихо здесь. Наверное, никто не любит тишину больше, чем музыканты.
 Где-то в другом конце деревни зазвучали далекие голоса, послышался веселый смех, то ли женский, то ли детский. И снова наступили тишина, нарушаемая только стрекотанием каких-то насекомых в тростнике и редкими всплесками воды.
 - Блаженство! А я весь день промучился со своими.
 - Неужели так тяжело? - поддержал разговор Кестрин.
 - Ужасно, - энергичный руководитель хора даже всплеснул руками. - Извечная проблема, как вписать нового даровитого, но постороннего человека в коллектив опытных музыкантов. Их, видишь ли, обучали с детства, они все умеют, морщатся с презрением из-за каждой ошибки необученного новичка. И совершенно не видят особенного дара, который есть у него. Который, если дать ему развиться, обогатит весь хор. Ведь весь хор будет звучать лучше, если они не будут презирать другого человека. Так нет же! "Он не нашего круга". А я так люблю вливать свежую кровь в старый коллектив, - со смесью наивной увлеченности и фанатичной преданности своему делу закончил Алексикратес. И тут в его чуть раскосых темных глазах зажегся хищный огонек.
 - Вот ты, Кестрин, можешь повторить эту мелодию? - музыкант пропел небольшой отрывочек, и его вежливый собеседник без труда повторил напев.
 - Аух, - ошеломленно произнес корифей и замолчал, смешно шлепая полными губами.
 Кестрин не выдержал и хихикнул.
 - У тебя тоже есть дар, - наконец, страстно произнес Алексикратес. - Тебе нужно учиться, и ты тоже сможешь петь в нашем хоре.
 - Ты совсем дурень, Алексикратес, - вмешался Дориэй, - если думаешь, что он прямо побежит в твой хор после всего, что ты так, право, доходчиво рассказал.
 - Но я же не говорю, что сразу в хор, - горячо продолжил попытки приспособить неохваченное дарование к нуждам храма молодой корифей. - Сначала нужно позаниматься, что-то выучить.
 Кестрин, погрустнев, вспомнил, что и это дарование он получил от своего отца.
 - Ведь петь в хоре храма Сераписа - это такая честь! - продолжал Алексикратес, но юноша плохо его слышал из-за нахлынувших на него воспоминаний о родном доме.
 - Я не возражаю, - он выдавил из себя вежливую фразу. Ему очень не хотелось обижать принявшего участие в их судьбе человека. - Только давай не сегодня. Сегодня мы все устали. У нас тоже был напряженный день.
 Но на следующий день у Кестрина появился еще один учитель, от которого уже невозможно было отделаться вежливыми фразами.
 После того, как юноша с большим трудом выполнил необходимый комплекс атлетических упражнений, причем каждое упражнение ему давалось с трудом после длительного перерыва, к нему подошел Гай Аквилин, такой же полуголый, как и все они, и протянул греку учебный меч.
 - Защищайся, - коротко бросил он и сделал выпад своим мечом. После чего в течение длительного времени Кестрин не замечал ничего вокруг, сосредоточившись только на отрывистых указаниях своего учителя и на его учебном мече.
 - Кисть болит? - мягко спросил Аквилин, ткнув в последний раз своего ученика в грудь тупым острием.
 Замученный Кестрин что-то промямлил в ответ.
 - Если ты не будешь постоянно делать упражнения для кисти, болеть будет еще сильнее, - пообещал ему учитель.
 Взмокший ученик без сил уселся на песок.
 - Где ты праздновать будешь наступающие дни? Ты ведь будешь их праздновать, Кестрин?
 Юноша устало повернул голову, узнав певучий голос Элфина. Тот уселся рядом с ним. Действительно, вся страна готовилась праздновать. Праздновали и начало разлива Нила, и восход Сириуса, и еще какие-то там праздники, оставшиеся от недавних дионисийских увлечений Александрии, что в чистом виде римляне, конечно же, запретили, но люди все равно праздновали, кое-как маскируя свои пристрастия для представителей властей.
 - Нас уже пригласили жители той деревни, где я живу, - ответил Кестрин, вытирая пот с горевшего лица. - А для тебя, Элфин, это тоже праздник?
 - Для меня это праздник Белой богини, - непразднично грустно ответил галат, - той богини, которой служу я даже в изгнании. Праздник светлой богини, что вдохновляет поэтов. Мирный яблочный праздник без крови, ибо яблоко - плод, изначально ей посвященный, принято в дар приносить ей в том месте, где поклоняются этой богине. Яблоки не разрезают, чтоб не нарушить священной пятилучевой их структуры, пекут целиком на ореховых прутьях...
 Кестрин, невольно вздрогнувший при упоминании белой богини, внимательно смотрел на Элфинов профиль с заостренным носом, слегка напоминавшим птичий клюв - очень подходящий нос для того, кто все время клялся клювом Блодайвет, одним из имен его богини, часто принимавшей облик белой совы.
 Почувствовав его пристальный взгляд, галат тоже внимательно посмотрел на него глубокими серыми глазами.
 - Что случилось? - резко прервал он свои ностальгически-гастрономические воспоминания.
 - Ты уверен, что твоя богиня может кого-то хоть на что-то вдохновлять? - как всегда неловко спросил Кестрин о самом главном. - После нашего небольшого общения мне кажется, что такие не могут вдохновлять на созидание.
 - После Вашего Небольшого Общения? - с нажимом на каждое слово переспросил Элфин.
 - Она нам явилась прямо в пламени нашего очага. Светлый женский призрак в огне.
 - Я с детства мечтал увидеть богиню, - после долгого молчания, тихо проговорил поэт.
 - Так ты ничего не потерял. Ее явление вызывает вполне низменные чувства. Но вдохновить на что-то высокое... Не знаю, я ведь тоже в какой-то степени творец, но я бы не стал рассчитывать на ее помощь в таком деле.
 - Я бы сказал - ты счастливчик, избранный богами, когда б своими глазами не видел, как в жертву тебя почти принесли, - задумчиво ответил Элфин скорее своим мыслям, чем Кестрину. - Но твои наблюденья достойны вниманья.
 - Если это не великая богиня и не ее сын, которые, как ты утверждаешь, в разных обличиях управляют людьми, следовательно, есть еще один бог, нам неведомый, но который странным образом дотягивается до меня, и полагаю, до тебя, Элфин. Думаю, и ты должен обратиться к этому Неведомому, чтобы написать главную поэму своей жизни.
 Элфин помолчал, потом неопределенно хмыкнул и легко поднялся.
 - Желаю счастливых праздников, - произнес он задумчиво.
 - Послушай, Элфин, - остановил его Кестрин. - А почему ты так уверен, что твоя песня принесет пользу твоим соотечественникам? Они тебя выгнали, и ты изменился. Ты усвоил ритмы Гомера и Вергилия. Ты стал гораздо шире смотреть на мир, чем смотрел, живя в своем маленьком селении. А что если ты разрушишь их маленький внутренний мир своей песней, несущей в себе дыхание огромного мира снаружи? Твоя белая богиня может вдохновить на разрушение...
 Галат помедлил, а затем снова опустился на колено перед Кестрином.
 - Ты быстро взрослеешь, - тихо произнес он, не глядя на юношу, вычерчивая пальцем какие-то фигуры на песке площадки. - Но все же не думаю, что мне суждено погубить и разрушить. Возможно, я слишком чужой для своих, но тогда меня не услышат. Ведь песню барда-поэта должны признать своей певцы-менестрели. Тогда, лишь тогда они пропоют ее в дальних деревнях, они пропоют ее каждый по-своему, и все ж это будет все та же, мной сочиненная песня. Этим искусством владеют лишь менестрели, простые сказители, любимцы простого народа. Неграмотные. В их ремесле непростом уменье читать и писать им лишь помешает. На слух они учат новую песню. Они не дадут уничтожить тот мир, что им дорог, чужой, разрушительной песней. Нет, этого я не боюсь... Но ты, взрослеющий мальчик, что ты принесешь, вернувшись к изгнавшим тебя поселянам?
 После этого монолога Элфин мог смело идти по своим делам. Задумавшийся Кестрин больше не стал его задерживать.

***

 Праздник в храмовой деревне отмечался с размахом. Даже по дальним окрестностям плыл легкий аромат жареного мяса. Вокруг столов стояли несколько чанов с ячменным пивом на любой вкус. Тонкие ценители этого напитка полдня решали, в каком из чанов пиво лучше. Ближе к вечеру было зажжено множество светильников, и молодежь весело отплясывала под музыку приглашенных в деревню музыкантов. В общем и целом, все в деревне были свои. Коренные жители Египта не любили путешествовать, и, как их прародители появились в этой деревне, может быть, столетия назад для обслуживания храма Сераписа, так их достойные потомки и жили здесь, полностью довольные своим положением. Все давным-давно друг о друге знали все. Однако по своему природному добродушию, жители не сторонились приезжих греков, и даже Хрисанту, слегка захмелевшую от непривычного ей ячменного напитка, затащили в круг танцующих. Но немного поскакав и попрыгав, чтобы не обидеть местных жителей, она присоединилась к сидящим за столом Дориэю с Кестрином. Те обсуждали с жителями любимую тему - власть чужаков римлян.
 - Вот вы, греки, вы нам не чужие, - философским тоном разглагольствовал Пахрат, деревенский писец, изрядно захмелевший. - Вы уважаете наших богов, с вами можно жить вместе. А римляне? Римляне, понимаешь, презирают наших богов и нас, за то, что мы поклоняемся таким богам. Так ведь? Презирают... Хотя нашу жизнь они не меняют. Жить при них легче, чем, говорят, раньше жилось. С деньгами, опять же порядок навели. Да и всякое другое, но все равно они чужие.
 Пахрат хватанул залпом еще одну кружку пива и замолчал, смакуя аромат и вкус напитка. Кестрин аккуратно пил маленькими глоточками непривычное питье. Он, конечно, предпочел бы виноградное вино, но боялся даже и намекнуть на это. Если уж знатная коринфянка Хрисанта пила горький напиток не морщась, то им, простым ребятам с Керкиры тем более не стоило придираться.
 - И все же римляне - здорово суеверные раздолбаи, - продолжал излагать свои наблюдения писец деревни, лицо ответственное за контакты с властями. - И власть наших древних богов они признают, пусть и против воли. У меня брат - отшельник при храме Амона в Серапеуме, возле Фив. Знаете, конечно, где находится Серапеум?
 - Конечно, - вежливо солгал Дориэй. - Но мы никогда не слышали про отшельников.
 - Они живут в посте и молитве в специальных комнатках Серапеума. И сам Амон посылает им сны, - просветил невежественного гостя брат отшельника. - Все свои сны они записывают. Их толкуют понимающие люди. И вот однажды, - Пахрат интригующе замолчал и обвел туманящимся взором слушателей, - однажды моему брату приснился сон. Будто бы большой крокодил сожрал красный римский корабль. Так это. Ам - и нету корабля. И что же? Римлянин как узнал про этот сон, сразу прибежал, выяснять подробности. А ведь не простой римлянин. Начальник какой-то кораблей ихних. Из Ракотиса. Сон от самого Амона - серьезное дело. Он понял.
 - Твоему братцу только начальника римского в своей келье не хватало, - пробормотала Маушерай.
 Пахрат несколько смущенно провел двумя руками по своей полностью выбритой голове.
 - Так все же обошлось, женушка... Моему брату приносят на хранение в келью продукты, купленные за границей. А он их передает желающим.
 И он снова провел руками по бритой голове.
 Деревенскому писцу было из-за чего смущаться. Кестрин, уже начавший разбираться в тонкостях местной жизни, без труда расшифровал недосказанное. Пахратов брат приобретал контрабандно привезенные в Египет продукты, стоившие гораздо дешевле, чем те, на которые правительство страны держало монопольную цену. А потом перепродавал их. С контрабандистами, естественно, боролись власти, но простые люди их покрывали.
 Кто-то заметил в небе восшедшую звезду Сириус, или Сотис, как ее называли греки, все вскочили, громко закричали, а Кестрин с Дориэем отправились спать, пользуясь общим переполохом. Хрисанту должна была увести к себе Маушерай.
 Следующие несколько дней жители деревни тоже праздновали разлив Нила, но размах веселья неуклонно шел на убыль. Дориэй в своей комнатке-мастерской все стучал и стучал. Он не мог работать на улице, у всех на виду, хотел скрыть свою работу над статуей Афродиты-Исиды. И в домике большую часть времени было невозможно находиться, потому что белая пыль просачивалась даже через слой мокрой ткани, отделявшей мастерскую от общей комнаты.
 А в деревню пришла группа комедиантов-акробатов, вновь зазвучал звонкий смех. Представление шло на местном языке. Кестрин тихо беседовал с Хрисантой, глядя на потрясающие трюки народных умельцев.
 - Над Коринфом возвышается огромная медная статуя Посейдона, которому посвящен город, - тихо рассказывала девушка. - Куда бы человек ни пошел, он всегда может поднять глаза вверх и увидеть в небе голову и руку с трезубцем охраняющего город божества. Великую богиню мы тоже чтим. Просто, я раньше не задумывалась о том, что все богини-женщины - это проявления в нашем мире великой богини. Теперь я подумала, что те, кто создавали храмы в нашем городе, это знали. Коринф, кстати, расположен на разных уровнях. Самая высокая часть - акрокоринф. Там стоит статуя вооруженной Афродиты. Папа говорил, что только у нас Афродита изображена как воин. Даже щит у нее в виде зеркала... или зеркало в виде щита. Зачем бы это богине любви? Непонятно, если не учитывать того сокровенного знания, которое я только в Египте узнала...
 Кестрин подумал, что ему была бы понятна немудреная символика такого изображения богини любви и без всякой эзотерики, но в очередной раз промолчал.
 - По дороге вверх к акрокоринфу есть храм великой богини. Папа говорил, что молельная статуя-ксоан в нем - древнейшая из всех ксоанов в нашем городе.
 Раздался громкий смех, актеры разыгрывали комическую сценку, причем один из них изображал важного, но постоянно попадающего впросак римлянина в удивительно точно скопированной тоге.
 - Ты скучаешь по дому, Хрисанта?
 - Очень. Раньше я ни о чем не думала, только бы хватило сил умереть достойно. А теперь, когда твой друг внушил мне надежду на возможное возвращение, я так скучаю! Надеюсь, тоскую, тревожусь.
 - Я тебя понимаю, - вздохнул Кестрин.
 - Папа, наверное, меня похоронил, - грустно сказала девушка. - Думаю, он никого не любил больше, чем меня. Я была хозяйкой в папином доме. Моя мама недавно умерла родами. Свою вторую жену папа любит меньше. Какой же был удар для него, когда меня похитили. В нашем мире никого нельзя сильно любить.
 - Да, боги завистливы, - прошептал Кестрин.
 Хрисанту позвали женщины. Она, грациозно поклонившись своему собеседнику, убежала. Кестрин досмотрел представление до конца, ни слова в нем не понимая. Просто любовался акробатическими трюками. Потом медленно пошел к своему дому. Он собирался было войти, но услышал разговор Хрисанты с Дориэем и замер, потому что говорили они о нем. Начало рассказа своего друга Кестрин пропустил, тот повествовал теперь о жертвоприношении в заброшенном финикийском храме, жертвоприношении, которое до сих пор иногда снилось несостоявшейся жертве в ночных кошмарах.
 - Так ты его спас? - с тихим восторгом прервала девушка размеренное повествование о ночной пробежке в римскую крепость.
 - Его спасли римляне, надо отдать им должное. Отряд вломился на площадь ровно в полдень. Чуть раньше - и ничего нельзя было бы доказать, а Кестрина могли спрятать в подземельях. Чуть позже и... ему уже готовились перерезать горло. Мы на несколько мгновений опередили жреца, и Кестрин остался жив. Оказалось, что римский военачальник, Гай Аквилин, право, я так и не понял, в каком он чине, не может же он быть простым центурионом, так вот, Гай Аквилин оказался моим знакомым, римским знакомым. Вместе с его отрядом мы добрались сначала до Антиохии. И там, чуть ли не на главной площади, какая-то известная бабенка-прорицательница, известная антиохийцам, но не нам с Кестрином, проорала, что этот юноша следует по особому пути к своему богу, что-то вроде этого. Потом она забилась в судорогах, но все воины Аквилина, да и сам достойный Гай почтительнейшим образом восприняли ее безумные бредни как некую истину. Затем мы по морю доплыли до Александрии. А про связь Кестрина с одним из жрецов храма Сераписа ты уже слышала.
 - Сколько он всего вытерпел, - с жалостью сказала Хрисанта. - Бедный мальчик!
 Подслушивающий Кестрин вспыхнул. Хрисанта была его моложе. Она была доверена его заботе. Какой же он для нее мальчик! Мало того, что Дориэй открыл все его секреты, не спросив его согласия, так еще и рассказал о нем в таком уничижительном виде. Друг, называется.
 Так и не зайдя в дом, юноша бросился почти бегом по дороге в Город. От возмущения "предательством" друга он ничего вокруг не видел и не слышал. В его ушах все звучал мягкий голос Дориэя. Мягкий нежный голос Дориэя. Кестрин никогда не слышал раньше, чтобы тот говорил таким глубоким и ласковым тембром.
 Ничего не замечая, Кестрин добежал до пересечения центральных проспектов Александрии и остановился. Потому что влетел в огромную толпу народа. Все смотрели на битву двух персидских магов. Те швыряли друг в друга всевозможные предметы усилием воли, не касаясь их руками.
 - Во дают! - одобрил пожилой грек особенно удачный бросок.
 - Ты просто не видел, как предыдущие маги жгли друг друга огнем. Как куда посмотрят, так все вокруг загорается. Вот это было зрелище. Все обуглилось кругом. Отряд римлян прискакал, порядок наводить. Интересно, этих римлян даже колдовской огонь не берет. Похватали магов и уволокли неизвестно куда. А это что? Жалость берет, смотреть.
 Маги и вправду уже выдохлись. Шары, которые они пытались друг в друга запустить, еле дергались между ними. Зрители начали расходиться.
 Кестрин, находясь во власти своей ревности, своего возмущения, причину которого он не осознавал, рванулся вперед, чтобы познакомиться с магами поближе. Уж они-то должны разбираться в духовных делах. Персидские жрецы, как-никак, маги...
 Он рванулся, и был перехвачен.
 - Ты все равно не сможешь вырваться, не сопротивляйся, - прошептал Дориэй, вытаскивая Кестрина из толпы. - Неужели ты не видел, какие у них злобные взгляды и рожи? - добавил он, когда они оказались вдвоем за большим цветущим миртовым кустом.
 - А с кем мне советоваться? - агрессивно ответил Кестрин. - С тобой?! Но ты же не замечаешь очевидных вещей в угоду своей теории. Пусти!
 - Не пущу, - тихо и мрачно ответил Дориэй. - Я даже еще не начал использовать запрещенные приемы, которых знаю множество. Тебе не вырваться.
 Кестрин затих, потому что это было правдой.
 - Ну вот. Так-то лучше. Кестрин, что ты делаешь? Ведь теперь на нашем попечении еще и юная девушка, а ты собрался так глупо себя погубить. Они заведут тебя в темный уголок, ограбят и прикончат. Если тебе не с кем советоваться, это не значит, что нужно советоваться с кем попало.
 - Ничуть не сомневаюсь, что о Хрисанте ты и сам позаботишься.
 - Полагаю, да, - ответил Дориэй, все еще на всякий случай крепко держа своего друга за локти. - Но ты у меня на первом месте в списке тех, о ком нужно заботиться. Если я допущу, чтобы тебя принесли в жертву как того рыженького жеребеночка в начале нашего пути, меня папаша на порог не пустит. И он будет прав, мой папаша. Это ляжет на меня несмываемым позором. Кестрин! Опомнись.
 При упоминании о рыженьком жеребеночке, уязвленный таким сравнением, юноша снова попытался освободиться.
 - Прекрати. Меня сейчас обвинят в чем-нибудь непотребном, - продолжал увещевать его Дориэй. Право слово, мы не должны с тобой ссориться из-за красивой девушки. Ты слышишь? Не должны. В чем я виноват? Она сама случайно услышала наш с тобой разговор, так же, как и ты недавно. Пришлось давать объяснения. Я никогда не пытался привлечь ее к себе. Не хочешь же ты обвинить меня в том, что я хочу хитростью жениться на богатой женщине, воспользовавшись ее тяжелым положением?
 - Прошу тебя, отпусти, - совсем другим тоном произнес Кестрин.
 Дориэй сразу его отпустил. Никогда, даже в самом разъяренном состоянии, Кестрин не стал бы обвинять в корыстности и нечестности своего друга. Но он вдруг понял то, что сам Дориэй еще не понимал. То, что, если Хрисанту удастся доставить в Коринф невредимой, то она наверняка скажет своему папе: "хочу, чтобы мой спаситель стал моим мужем". И ни ее обрадованный до полусмерти отец, ни сам Дориэй возражать не будут. А ему, Кестрину, нужно начинать готовиться к этому уже сейчас. Однако Хрисанта в Коринф пока не доставлена.
 - Неужели же ты хочешь, чтобы девушка покончила с собой от безысходности? - поинтересовался Дориэй. - И я действительно хочу изваять с нее статую Исиды, - добавил он, стараясь, видимо, быть предельно честным.
 Кестрин вздохнул, не желая просвещать друга раньше времени.
 - Ты должен был предоставить мне рассказ о самом себе, - вздохнув еще раз, ответил он. - И как ты вообще здесь оказался?
 - Я увидел, как ты несешься по дорожке, как больной конь, и сообразил, что ты подслушал наш разговор...
 - А теперь, я надеюсь, вы не будете в обиде на меня, молодые люди за то, что я частично подслушал ваш разговор.
 И Дориэй и Кестрин не заметили, что кроме них в тени миртового куста стоял еще один человек в накинутом на голову капюшоне.
 - Кто ты? - резко спросил Дориэй.
 - Раб божий, - ответил незнакомец.
 Кестрин уже знал, что этим старинным титулом именуют себя храмовые жрецы.
 - А конкретнее? - еще более настороженно поинтересовался Дориэй.
 Незнакомец на несколько мгновений откинул капюшон.
 - Нумений! - ахнул Кестрин.
 - Вот, наконец, мы и встретились, - чуть усмехнулся первый помощник главного жреца центрального храма Александрии. - С тех пор, как я видел тебя в последний раз, Кестрин, ты изменился. На тебе пребывает свет благословения богов.
 - Вы видите вокруг него свет, невидимый обычным простакам, почтеннейший Нумений? - с ледяной вежливостью уточнил Дориэй.
 - Не стоит так грубо обвинять меня в шарлатанстве, юноша, - с легкой насмешкой в глубине темных глаз осадил его жрец. - Я же все-таки, храмовый жрец, многое в своей жизни повидал. Даже выполнение обряда "отверзания уст умершему" до сих пор находится в ведении Хранителя книг, как и в древности, в моем ведении...
 Я имел в виду духовный свет, а именно способность и возможность человека выбрать добро, а не зло, если выражаться примитивно.
 Нумений в упор смотрел на Дориэя, ожидая возражений, но тот молчал.
 - Люди, как куклы в чужих руках, без колебаний подчиняются злому влиянию, и я с удивлением вижу человека, имеющего возможность устоять в добре. Это накладывает отпечаток, видимый опытному человеку.
 - Злому влиянию богов? - жадно уточнил Кестрин. - Злому влиянию богов поддаются люди?
 - Злому влиянию злых богов, - ответил жрец, переводя изучающий взгляд с Дориэя на Кестрина. - Или ты не знаешь, что в духовном мире идет война? Ты идешь по миру, пренебрегая даже защитой амулетов. Грек, ты не носишь наших амулетов, но почему ты не надел змеевик? Ваш греческий амулет - змеевик? Это бросается в глаза. И тем не менее, ты жив и бесстрашно идешь дальше.
 У Кестрина был на себе, естественно, змеевик, когда он отплывал с Керкиры. Потерял он его во время своего несостоявшегося жертвоприношения. И с тех пор не испытывал потребности, одеть. А ведь это действительно было странным. Ни один местный житель, да и ни один из известных ему людей никогда не переступил бы защищенный оберегами порог своего дома, не одев нескольких амулетов в дорогу. Все входы и выходы люди защищали от злых духов, от разгневанных духов предков, да мало ли от какого зла? Любой человек бы, наверное, серьезно повредился душой от парализующего страха, если бы не верил, что эти знаки, узелки и статуэточки могут защитить от невидимого простым взглядом зла. Когда он, Кестрин, в последний раз делал защитный жест от сглаза? Только ли постоянные насмешки Дориэя тому причиной?
 - А какая война идет в духовном мире?
 - Мы не будем обсуждать это здесь. Я жду тебя для беседы в более спокойном месте, - властно оборвал его Нумений.
 - Но я не знал ни про какую войну. Я думал, что в мире богов все спокойно. Все войны были еще до появления человека... боги... драконы хаоса...
 - Твое невежество, Кестрин, удивительно. Ты действительно очень нуждаешься в советнике. Знай, что магическое искусство - искусство царских родов Персии. Стать магом в Персии не проще, чем стать царем. И такие люди на площадях не выставляются. Ты видел гнусных подражателей. Итак, с разрешения твоего настороженного друга, мы встретимся с тобой завтра в храме Сераписа после праздничной процессии.
 Отказать было невозможно. Кестрин мог только удивляться, как он не заметил этой спокойной и уверенной в себе властности в заказчике ваз давным-давно, еще на Керкире. Дориэй все еще молчал, и Кестрин поклонился в знак согласия.
 Но когда друзья отошли на значительное расстояние от раба божия Нумения, Дориэй страстно заговорил.
 - Я, к счастью, понятия не имею, как проводится обряд "отверзания уст умершему", и не дерзаю быть тебе советчиком, и, боюсь, ты не обратишь на мои слова внимания, но будь осторожен, Кестрин. Будь очень осторожен с этим человеком. Он вел себя совсем по-другому, когда я отдавал ему твои вазы. Я понимаю, он вытянет из тебя все, что ты даже и не хочешь ему сказать. Если ты хоть что-нибудь ему не расскажешь, это будет хорошо.
 Кестрин угрюмо промолчал и подумал, что, жаль, конечно, что Дориэй считает его до такой степени ребенком, но ничего не поделаешь. Старший друг - это человек особенный.
 - А как ты думаешь, о какой войне он говорил? - все же спросил он, не сдержавшись.
 - О войне добра и зла, я полагаю. Это же Восток. Они убеждены, что есть добрые боги и злые. Боги между собой воюют, а люди поддерживают ту или иную сторону. Греки верят, что должны помогать силам порядка против сил хаоса. В это же верит, как я понял, Аквилин, мой драгоценный работодатель с чудесными такими бровями и носищем. Я уж не говорю про родинку на щеке, которую я теперь обязан увековечить в мраморе... А здесь многие верят в то, что есть не просто силы порядка, или бог, управляющий силами порядка, а прямо-таки добрые боги. Вот бы посмотреть.
 - Многие верят... - с досадой повторил Кестрин. - А как на самом деле?
 - Это ты меня спрашиваешь? - возмутился Дориэй. - Тебе все завтра расскажет почтеннейший Нумений. Главное, чтобы ты ему при этом рассказал как можно меньше.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

 На следующий день Кестрин добросовестно пришел в храм Сераписа к началу торжественного шествия в храм Исиды. Он попал прямо к построению колонны молящихся. Она строилась при большом стечении народа, пришедших поглазеть на шествие. Шум и гвалт превышал всякое разумение. Те люди, которые должны были нести священные изображения, замешкались, музыканты и певцы, не пропустив их вперед, выстроились в голове колонны.
 - Священные изображения, вперед! - гаркнул с опозданием на четверть часа один из распорядителей.
 Люди стали неловко протаскивать статуи на носилках с балдахинами сквозь ряды уже выстроившихся музыкантов с переносными арфами, многоствольными флейтами и неподъемными медными кимвалами. А сзади колонну подталкивали уже выстроившиеся жрецы в полных парадных облачениях. И все это под палящим полуденным солнцем.
 - Кестрин, иди сюда, - это Алексикратес заметил своего ученика.
 Кестрин подошел к корифею.
 - Слушай, становись к нам, - горячо заговорил тот. - Видишь, у нас одному плохо стало. Снимайте, снимайте с него этот балахон. Давайте сюда. Да оттащите беднягу с дороги. Раздавят же и не заметят. А это - наш лучший голос.
 На Кестрина быстро натянули шитое золотом, ослепительно сверкающее на солнце облачение храмового певца и впихнули в строй. Шествие, наконец, началось.
 Если бы юноша не слышал, как гармонично может звучать хор под руководством Алексикратеса, то он бы подумал, что этот молодой человек находится не на своем месте. Народ с энтузиазмом орал что-то совершенно невообразимо фальшивое. Музыкальные инструменты звучали сами по себе. Кто-то не во время бряцал в кимвал. На корифея никто не обращал внимания.
 - Слишком много тех, кто по знакомству, - пожал плечами Алексикратес в ответ на изумленный взгляд Кестрина. - Это вот ты не понимаешь, какая тебе честь оказана, а люди-то понимают. Вон тот парень, который с кимвалом не умеет обращаться - племянник главного жреца, попробуй, сделай ему замечание, - Алексикратес тихо излагал все это, продолжая ритмично воздевать свой корифейский жезл, пытаясь внести хоть какой-то порядок в музыкальные шумы, издаваемые радующимся народом. - В большие праздники у нас всегда так. Нормальная музыка только по будням, когда всякие племянники, благодетели, любимые рабыни благодетелей не удостаивают нас своим присутствием.
 По страшной жаре Кестрин дотащился до трапециевидных башенок - пилонов входа в храм Исиды. В узком проходе между пилонами возникла легкая давка, но люди все-таки прошли. Через длинную колоннаду вместе со всеми юноша подошел к открытому алтарю со статуей Исиды и вспомнил утверждение Дориэя, что статуя отвратительная. Это и вправду было так. Деревянная скульптура была раскрашена так ярко, что смотреть на нее было трудно. Очень уж раздражала.
 Пока Кестрин мечтал, как уместно здесь будет смотреться скульптура работы Дориэя, короткое молебствие закончилось, ко всеобщему удовлетворению.
 - Как мы сегодня хорошо попели, - самодовольно произнес какой-то певчий.
 - Да, от души, - поддержал его сосед.
 Кестрин стащил с себя шитое золотом с драгоценными камнями и с немалыми металлическим вставками облачение и вздохнул с облегчением.
 - Видишь ли, Кестрин, эти простые люди в хоре, и люди несущие священные изображения, создают атмосферу праздника, - молодой эллин вздрогнул. Нумений подошел к нему незаметно. - Храмовые певцы думают только о чистом звучании и музыкальных гармониях, а до присутствия самого божества им нет никакого дела. Они холодноваты
 - Ну, вашим нехрамовым, так сказать, певцам тоже нет дела до божества. Им бы только попеть всласть, - пробормотал Кестрин.
 - Не без того, - согласился жрец, - но зато, сколько в них заразительного энтузиазма, сколько искренности. Это производит впечатление на окружающих. Да. Это заражает остальных... Люди нуждаются не в присутствии божества, а лишь в религиозной игре, изображающей для них его присутствие. Ну вспомни древние греческие театры. Но иногда встречаются отдельные люди, рвущиеся к настоящей встрече с божеством. Да, они способны много бед натворить, если за ними не приглядеть. Да... Проходи, Кестрин. Проходи, поговорим в спокойной обстановке.
 Юноша пошел за жрецом, размышляя о том, что понимает теперь, какие чувства испытывает мелкий зверек, неотвратимо приближающийся к страшной змее.
 Омовение, очень уместное после шествия под палящим солнцем в тяжеленном облачении, было совершено в изящной купальне с ароматизированной лавандовым и розовым маслами водой. Кестрин пытался определить для себя возраст совершавшего омовение вместе с ним Нумения. Полностью выбритый, без единого волоска на теле, высокий, подтянутый, без резких морщин, моложавый человек. Даже подумать о нем "старик" Кестрин не мог.
 Затем Нумений провел своего гостя в небольшое прохладное помещение, где стояли два ложа и небольшой столик с угощением.
 - После таких трудов надо бы подкрепиться, - дружеским тоном сказал хозяин, собственноручно наливая в бокалы темное вино. Привычным торжественным жестом он совершил возлияние богам перед началом трапезы.
 Проголодавшийся Кестрин с удовольствием подкрепился, стараясь не замечать, как жрец искоса за ним наблюдает. Вино было разбавлено по всем правилам, и ожидавший подвоха даже здесь, юный грек чуть успокоился.
 - Итак, Кестрин, я надеюсь, ты расскажешь мне сначала историю своего странствия, - убедившись в том, что гость насытился, предложил хозяин.
 - Тут особо рассказывать нечего, - ответил Кестрин. - Мы с Дориэем отправились в обычное путешествие в Египет, но потерпели кораблекрушение...
 Нумений, который чуть поморщился при первых словах своего гостя, поднял руку останавливающим жестом.
 - Мой юный друг, - произнес он мягко. Никогда не следует оскорблять собеседника, рассказывая ему явную ложь. Это очень неосторожно с твоей стороны.
 - Но это не ложь, - промямлил сильно смутившийся Кестрин.
 - Да полно! Ведь я был на Керкире, и ты бы мог это вспомнить, когда на тебя упала черепица с храма Аполлона. Уже тогда насчет тебя народ шептался. И если в ближайшее время ты оказываешься в Александрии, явно стараешься не вступать в контакт с земляками, то я имею право сделать вывод, что слухи не затихли. И ты был вынужден бежать. Я очень рад, что твой друг детства не бросил тебя в беде. Успокойся, Кестрин, если бы я хотел, я мог бы тебе навредить гораздо раньше. Поверь, я не хочу.
 Нумений поднял бокал с вином, сделал легкий жест, показывая, что пьет за здоровье своего гостя, и медленно выпил, не отрывая темных глаз от Кестрина.
 - Благодарю тебя за траву, которую ты оставил лечившему меня Демокеду, - растеряно ответил Кестрин. Вся его воля к сопротивлению была парализована. Он больше не мог изворачиваться. В конце концов, ему действительно был нужен совет духовно опытного человека.
 Нумений поставил бокал на столик. Он ждал продолжения.
 - Я сбежал, - подтвердил юноша. - Наш корабль разбился у берегов Сирии. Мы с Дориэем были вынуждены искать убежища в храме, потому что нас преследовали разбойники из священной рощи. Но в той земле была засуха, и... - Кестрин сглотнул, глядя перед собой тяжелым взглядом, - они решили принести жертву повелителю неба... человеческую жертву.
 - Тебя? - резко спросил Нумений, произнеся вслух самое страшное, то, что сам Кестрин не мог выговорить.
 - И меня тоже. Меня спас отряд римлян, остановивших жертвоприношение. Тогда мы познакомились с Гаем Авидием Аквилином, и он доставил нас...
 Нумений опять поморщился. Кестрин вопросительно посмотрел на него.
 - Мне трудно поверить, что жрецы того финикийского храма собирались совершить человеческое жертвоприношение, не скрыв свои действия именно от римлян. Я же знаю, что за это положена смертная казнь, - добавил он почти извиняющимся тоном.
 - Это было ужасно, - прошептал Кестрин, - потому что им было все равно. Главный жрец покончил с собой после того, как принес в жертву собственного сына. Но Дориэй предупредил римлян. Они еле успели спасти меня.
 - Да. Теперь мне понятно, почему ты не доверяешь жрецам. Тогда, при нашей первой встрече на Керкире, ты был куда доверчивее... Но что все-таки с Аквилином? Он доставил тебя в Александрию по доброте душевной? Спасенного с жертвенника незнакомца?
 - Возможно, что и по доброте, - ответил юноша, задумавшись о странностях в характере своего сурового спасителя, - но все же, не незнакомца. Они с Дориэем познакомились еще в Риме. Дориэй очень не хотел делать поясной скульптурный портрет Аквилина. Его коробят эстетические предпочтения римлян, и раздражает их желание иметь свой натуралистический портрет.
 - Так ты считаешь Гая Авидия добрым?
 - Нет, пожалуй, так я не считаю.
 - Сентиментальным и чуть глуповатым? Как Марк Антоний?
 - Я не знаком с Марком Антонием, - растерялся Кестрин от этой серии резких вопросов. - Но почему глуповатым?
 - А! Ты не согласен. Но посуди сам. Человеку поручено расследование перебоев в поставке зерна в Рим. Он приезжает из Италии в Александрию через Сирию, - Нумений помолчал, и Кестрин сразу объяснил кажущуюся несообразность такого маршрута. - Он сказал, что у него дела в Антиохии.
 - В любом случае, он не спешит. Хотя дело спешное. За просчет его, как я понимаю, ждет смерть. Ведь он должен обеспечить поставки хлеба в Рим. Но этот полномочный посланник императора делает визит к легату Африки, устраивает дружескую попойку с префектом Египта - и все! Свое время он посвящает выкупленной у родственника рабыне. Я тоже не знаком с Марком Антонием, он жил слишком давно, но, возможно, у римлян это в крови - бросать важные государственные дела ради одной женщины?
 Кестрин молчал. Он же ничего не знал о личной жизни Гая Аквилина.
 - Он задерживает хлебовоз в порту, оставаясь со своей вольноотпущенницей, в то время как должен организовать охрану корабля от пиратов. Тем более, как я слышал, они появились на его пути.
 - Кого-то там римляне разбили, - подтвердил Кестрин.
 - Или он все же подозревает, что дело не в ком-то, кто выглядит как пираты, как ты тонко подметил, а в работничках из Александрии? Достаточно ли он умен, чтобы заподозрить этот вариант?
 - Но я с ним почти не знаком, - встрепенулся юноша. - Откуда я могу это знать?
 - Я думаю, что можешь, - мягко сказал Нумений. - Иначе бы я тебя не спрашивал. Я вижу, что последние события твоей жизни, конечно же, страшные и печальные, обострили в тебе природную чуткость.
 Кестрина покоробила эта очевидная лесть, и он вновь насторожился.
 - Нет, это не лесть, дорогой мой гость, - с грустью в голосе ответил на его мысль опытный александрийский жрец. - К сожалению, это - одна из истин духовной жизни. Общение с духами, а боги - это тоже духи, никогда не проходит для человека бесследно. Никогда! Мы начинаем видеть и понимать то, что раньше не понимали и не видели. И я часто теперь думаю, а своими ли глазами мы смотрим? Может быть, твоя жизнь сложится удачнее, и тебе не придется на склоне лет страдать от нелепого желания, увидеть мир именно своими глазами? Но оставим это... Я обещал тебе помощь. Спрашивай. Интересно, сможешь ли ты спросить?
 - Ты сказал, что в мире богов и духов идет война. А кого с кем?
 - Да, - удовлетворенно кивнул Нумений - Греческие мудрецы будут это отрицать. Они считают, что высшее начало не может враждовать само с собой. Но это - поздние знания. Древние учения говорят иначе. И персидские мудрецы говорят, что в мире идет борьба добра и зла. Добрый бог Ормузд вечно сражается со злым драконом Ариманом.
 - Но разве бог может быть добрым? - с сильным сомнением и слабой надеждой на такое невероятное чудо спросил Кестрин. - Это же боги. Как они могут быть добрыми?
 Нумений помолчал, искоса изучая юношу.
 - Да. Если я краду кошелек у соседа - это добро. Если сосед крадет кошелек у меня - это зло. Об абсолютном, божественном добре говорить не приходится.
 - Говорят, в Афинах стоит жертвенник Милосердию, - неожиданно для себя сказал Кестрин.
 - Но даже философы афиняне не поставили жертвенник Милосердному богу. Только Неизвестному, насколько я помню. Ты поклялся дойти до алтаря Бога - Творца, не так ли? Но когда сотворенный Им крокодил хватает за морду неопытного жаждущего теленка, затягивает его под воду и сжирает, можно говорить о добре для крокодила, но как быть с теленком? Как быть с хозяином теленка? Мудрые греки, поэтому и понимают добро в смысле поддержания порядка. Так его и следует понимать. Если рассуждать о божественном милосердии, то можно повредиться в уме, не так ли?
 Кестрин промолчал.
 - Да. Когда ты так неразумно, при свидетелях давал обет, дойти до престола Вышнего Бога, ты надеялся на что-то? На что?
 - Мне уже трудно вспомнить, и, тем более, трудно объяснить, что со мной тогда происходило, - с горечью сказал юноша.
 - И все же, что-то с тобой произошло. И ты до сих пор жив. Неужели ты думаешь, что если бы тебя собирались уничтожить боги - боги, Кестрин! - ты прожил бы более одного часа? Только помощью кого-то значимого в духовном мире можно объяснить твои приключения. Кто-то тебя пытается погубить, возможно, именно потому, что кто-то тебе помогает. И пусть мне хоть весь наш Музеон, ссылаясь на своего любимого Платона, утверждает, что Бог един, неделим и непознаваем, но твоя история, Кестрин, еще раз доказывает, что в невидимом мире нет согласия. Я думаю, что там идет яростная война, а я не новичок в этих вопросах. Более того, я думаю, что наши боги недавно проиграли крупное сражение. Поэтому ты еще жив, поэтому мы с тобой разговариваем. И поэтому такие юноши как ты, стали появляться в мире. Пусть ты не можешь толком объяснить, что тобою движет, пусть ты идешь вслепую, но ты идешь. И все твои злоключения, которые, увы, еще не кончились, показывают, что ты на правильной дороге. И мой тебе совет, не надейся, что кто-то из мудрецов старого мира объяснит тебе, что происходит. Ты принадлежишь новому миру. Миру, который возник после битвы в мире богов. Когда-нибудь ты сам все поймешь. Не спеши, потерпи это непонимание, этот утренний сумрак в своем разуме... Очень странно, что ты, грек, с детства воспитанный на греческих теориях, не исключаешь до конца возможность существования Милосердного бога.
 - Я не уверен, что хочу еще злоключений, - пробормотал юноша.
 - А что ты можешь изменить? Куда ты уклонишься?
 - Тогда на Керкире я думал, что в стране, где поклоняются другим богам, я буду в безопасности.
 - Другим богам?! Теперь ты так не думаешь... Ты действительно верил, что, к примеру, бог Серапис - новый, придуманный нами бог? Мы не придумываем. Древние боги раскрываются для новых людей немного в другом обличии. Под другим именем. Но это - то же божество, которому поклоняются греки под именем солнечного Аполлона.
 Кестрин вздрогнул. Ему снова стало по-настоящему страшно. Он опять находился рядом со жрецом древнего бога.
 - Ты не послушался старых мудрых теток на своем родном острове и привлек к себе внимание настоящих богов, не детских игрушечных. Куда же ты теперь от них спрячешься? Но пока ты помнишь о цели своего пути, тебе помогает кто-то очень могущественный. И только в этом твоя единственная надежда на спасение. Более того, ты пробуждаешь в людях бескорыстное желание тебе помочь. Не думаю, что это случайно. Поверь старому жрецу, люди очень редко испытывают такое желание. И вот даже я, уж на что черствый и недоверчивый человек, и то расчувствовался.
 С этими словами черствый и недоверчивый человек снял с пальца перстень с печатью и протянул его своему гостю.
 - Возьми, если тебе понадобится моя помощь в чем-то конкретном, передай его моим служителям.
 Кестрин автоматически взял перстень в руку.
 - Да. И не носи его на пальце. Это не безопасно. Спрячь куда-нибудь.
 - Благодарю тебя, почтеннейший, - выдавил из себя Кестрин.
 - Ну что же, а теперь, если у тебя больше нет вопросов, я, к сожалению, вынужден прекратить нашу беседу. Хотя и нечасто в жизни мне попадаются такие люди, беседу с которыми хотелось бы продлить, но я вынужден сказать, что тебе, Кестрин, пора идти.
 Он встал, и Кестрин последовал его примеру. Ему и без продолжения беседы было о чем подумать. Погруженный в свои мысли, он вышел из храма, еле отбившись от мелких служек, пытавшихся продать ему увеличительное стекло.
 - Огонь зажигается на раз, два, три! Купи себе наше стекло, и священный огонь Исиды всегда будет в твоем доме. И на всех твоих путях. Ни у кого больше нет таких быстро зажигательных стекол.
 - Я уже купил, - соврал Кестрин, потому что иначе отделаться от назойливых продавцов у него не получалось.
 Подходя к дому, уже издали юноша заметил поджидавших его Хрисанту и Дориэя. Они коротали время тревожного ожидания, перемывая косточки, как сразу заподозрил их друг, ему самому. Когда он подошел поближе, оба сразу замолчали.
 - Как дела? - нейтральным тоном поинтересовался Дориэй.
 - Нормально, - ответил Кестрин, усаживаясь рядом с ними и блаженно вытягивая ноги.
 - Говори лучше сразу, много ли ты рассказал Нумению, - не выдержал Дориэй. Еще бы ему и не беспокоиться. Успешность его плана полностью зависела от того, сумеют ли они до последнего момента продержать свой замысел в тайне или нет.
 - Не беспокойся, он ни разу не спросил о Хрисанте. Если он о ней и знает, ему это пока не интересно.
 Дориэй вздохнул с облегчением.
 - И все же это был странный разговор, - скорее самому себе, чем слушателям сказал Кестрин. - Ведь он все про меня знал. Ты помнишь, Дориэй, он был на Керкире, когда все началось. А здесь, в Александрии у него полно осведомителей. Он интересовался не мной, а Аквилином. Ты не поверишь, он спрашивал мое мнение о нем.
 - О, я как раз поверю. Что именно его интересовало?
 - Все одно и то же. Почему полномочный посланник императора не отправляет очередной корабль с зерном под надежной охраной от пиратов, а понапрасну проводит время со своей вольноотпущенницей. Он даже спросил у меня, достаточно ли умен Аквилин, чтобы заподозрить, что виноваты не пираты, а александрийские чиновники.
 - Наверное, он изрек эту фразу в середине вашей беседы, а потом перевел разговор, - желчно сообщил Дориэй.
 - Ты думаешь, это был намек?
 - Я в этом уверен. Чиновники храма Сераписа знают, кто виноват в перебоях, и отмежевываются от виновников таким изощренным способом. Нумений рассчитывает на твою близость к Аквилину.
 - Но мне показалось, что и о моих проблемах он говорил с интересом.
 - Тебе показалось... Это же опытный жрец храма. Что ему будет нужно, то тебе и покажется.
 - Мне нравится Элиана, нравится Гай Аквилин, который ее выкупил, и я хотела бы ему помочь, - вмешалась в разговор Хрисанта.
 Кестрин посмотрел на сидящую рядом девушку. У нее были длинные, густые как щеточки ресницы, темнее волос. Когда она смотрела вниз, ресницы набрасывали тень на щеки, а когда она ими хлопала, как сейчас, то солнечный свет точно застревал в их толще, и они слегка светились.
 - Аквилину сейчас потребуется вся возможная помощь, - сказал Дориэй. - Странно? Приближенный к императору римлянин, профили которого висят в уединенных комнатках множества римских девиц, о подвигах которого на арене нацарапаны даже плохие стишки на стенках общественных терм, и чего на самом деле хочет этот человек? Он хочет купить себе участок земли, развести там цветущий сад под защитой римского орла и ввести туда хозяйкой единственную в мире женщину, которую он любит, - с удивлением в голосе, медленно проговорил Дориэй. - Как это трудно представить, глядя на этого воина с мощной шеей.
 - Садик, семья и все? Как это ничтожно низко, чтобы быть целью жизни человека, - опять скорее самому себе, чем другу сказал Кестрин.
 - Ты находишь? По-моему, очень неплохая цель для человека. Но Аквилину вряд ли удастся этого достигнуть. Такое мирное счастье на земле невозможно.
 - Но почему? - огорченно спросила Хрисанта. - Ведь и для Элианы это было похоже на чудо. Ее, рабыню, чуть ли не с детства, выкупает знатный римлянин и дает ей вольную. Она, наверное, до сих пор не понимает, почему он выбрал именно ее.
 - Надоели, наверное, знатные, достойно добродетельные римлянки, - легкомысленно предположил Дориэй. - Право, добродетель римских матрон - это особый разговор. Одна, например, сопровождала мужа в изгнание, добросовестно выполняя долг жены, а перед его казнью успела на глазах у супруга вонзить себе в грудь кинжал и прошептать, что это не больно. Чтобы муж не так трусил перед смертью, наверное. Право слово, суровая добродетель. Сомневаюсь я, что эта Элиана отличается таким вот достоинством поведения.
 - Она очень простая, - согласилась Хрисанта.
 - Не идеально красивая, но очень женственная? - уточнил Дориэй.
 Хрисанта чуть покраснела и промолчала.
 - Понимаю беднягу Аквилина и очень, очень ему сочувствую.
 - Но почему? Почему? - девушка, недоумевая, взглянула на собеседника своими прекрасными точно притягивающие взгляд заводи в солнечный день очами. Дориэй мгновенно зажмурился, потом некоторое время созерцал камыши, обрамляющие прудик.
 - Потому что своего положения в обществе Гай Авидий Аквилин достиг только после женитьбы на знатной патрицианке. Чтобы развестись с ней... Право, эти добродетельные римляне, даже читающие нравоучения в банях, считают развод с женой обычным делом. Представляю, что было бы, если бы мой папаша решил развестись с мамашей. То есть, даже и не представляю, дело было бы кровавое. Причем труп убитой моей мамашей предполагаемой новой жены не пришлось бы даже искать. Я думаю, что после того, как все женщины нашего Острова сплясали бы на ее могиле амазонский танец с копьями при луне, они поставили бы еще и табличку, что здесь, мол, лежит безумная, согласившаяся выйти замуж за женатого мужчину...
 Хрисанта хихикнула.
 - За меня сватался знатный римлянин, я его не видела, но рабыни говорили, что красивый, - неожиданно сообщила она, - но, поскольку с предыдущей женой он прожил в браке полтора года, мой папа отказал ему, сказав, что даже если со мной в браке он проживет два года, его это не устраивает.
 - Ладно, возвращаемся к разводу нашего Гая, - неопределенно хмыкнув, сказал Дориэй. - Чтобы пережить развод со знатной патрицианкой, ему нужно не просто доставить очередной хлебовоз благополучно, а найти подлинную причину перебоев. Иначе, хотя он прибудет с кораблем в Рим, следующий корабль опять не придет. Жене же его доложат о его поведении в Александрии, да что я - доложат, уже доложили, или я не я, и плохо знаю женщин. Тогда он получит разгневанную жену, требующую развод, разгневанного императора в придачу, и смертную казнь, как результат такого сочетания. Нет, моему дражайшему работодателю нужно полное раскрытие дела и триумф, на фоне которого он сможет безболезненно развестись со своей патрицианкой. Да и еще и получить разрешение на что-то вроде брака с собственной отпущенницей. Что тоже непросто. Положение при дворе он, конечно, потеряет, но хоть жизнь сохранит. Причем, ему действительно очень нужно спешить, потому что корабль в Рим должен быть на днях отправлен. Бросить Аквилину все силы флота, базирующегося в Александрийской гавани, на защиту корабля от пиратов, или проводить срочное расследование здесь - вот что он должен решить. И от его выбора зависит его жизнь. И тут появляется достопочтенный Нумений, который намекает, что вся загвоздка в чиновниках Александрии, а вовсе не в пиратах.
 - Если бы я могла с ним, с Гаем Аквилином, поговорить! - волнуясь, сказала Хрисанта. - Я знаю, что корабль выходил в море уже недогруженным. Я видела.
 - Что ты могла видеть? - недоуменно спросил Дориэй. - Что ты могла видеть такого, что не сможет рассказать Аквилину Элиана?
 - Ах, оставь. Элиана, все-таки, рабыня с детства. А я помогала папе по хозяйству, наш дом стоит на берегу моря. И Истмийский волок проходит совсем недалеко. Я выросла среди разгружаемых и загружаемых кораблей... Я видела, видела из той башни, где меня держал Петисий, как по каналу от Мареотидского озера плыл корабль - хлебовоз. И он был недостаточно загруженным. Если бы Гай Аквилин сказал мне, какая предположительная загрузка была у того, недошедшего до Рима корабля, можно было бы точно сказать, насколько его не догрузили.
 - И ты с такого расстояния определила корабль с зерном для Рима? - недоверчиво спросил Дориэй. Ты не ошибаешься? Твое обвинение очень серьезно...
 - Нет же! Как я могла перепутать такой корабль с другим? Это огромная трирема, такая плавучая крепость ярко-красного цвета с золотом. На солнце сверкает просто ослепительно.
 - Думаю, надо предупредить нашего любезного работодателя, что порт Мареотидского озера нуждается в его неожиданной проверке, - медленно произнес Дориэй. - Про тебя, Хрисанта, лучше ничего ему пока не говорить. Ты, все-таки, рабыня. Право слово, очень уязвимое положение.
 На следующий день Кестрин мог лично наблюдать, как центурия Аквилина неожиданно оцепила несколько строений порта, действуя с обычной для римлян согласованностью. Кестрина и Дориэя Гай Аквилин взял с собой и держал при себе, не отпуская ни на шаг.
 - Откуда у тебя такие сведения? - часом раньше поинтересовался римлянин бесстрастно, после того как Дориэй предложил ему нагрянуть в Мареотидский порт, потому что ему, Дориэю, рассказали, что оттуда отправляют недогруженные хлебовозы.
 - Лицо, которое сообщило мне эти сведения, пожелало остаться неизвестным тебе, Аквилин, - солидным тоном ответил Дориэй, - но насчет неожиданной проверки это я сам придумал. Право слово, это развеет слухи о твоей бездеятельности.
 Некоторое время Аквилин размышлял. Как заподозрил Кестрин, его искушала мысль, а не подвергнуть ли наглого грека допросу с применением пытки.
 - Почему бы и нет, - сказал он, наконец. - Но вы оба поедете со мной.
 Когда порт был оцеплен, у всех входов и выходов встали на страже римские легионеры, Гай Аквилин торжественно направился к чиновнику, исполняющему обязанности начальника порта. Перепуганный грек все время дергал себя за бороду, не в силах взять себя в руки.
 - Мне нужно сначала просмотреть все документы по отправке хлебовозов в Рим, ты сейчас покажешь мне хранилище документов. Далее, я желаю допросить всех, кто задержан сейчас моими солдатами в порту, - холодно отчеканил римлянин.
 Напуганный чиновник, не сказав ни слова, повел его в хранилище документов.
 Хранилище содержалось в образцовом порядке. На полках аккуратно стояли запечатанные глиняные кувшины с папирусами. Подчиняясь кивку своего военачальника, два солдата из его свиты вошли в хранилище.
 - И ты - тоже, - это было обращено к Дориэю, - Вы будете носить документы в ту комнату, в которой я буду вести допрос. А ты, - это было сказано Кестрину, - будешь в моем присутствии прочитывать все документы.
 Затем с той же устрашающей неторопливостью он прошествовал в комнату, срочно отведенную для допроса. Кестрин оказался перед столом, на который ставили кувшины один за другим. Юноша, не дерзая спорить, с таким видом, как будто так и надо, вскрыл глиняный сосуд и вытряхнул оттуда скрученные в трубочку папирусы. Разворачивая их, один за другим, он без труда убедился, что это - утомительная писанина на трех языках, содержащая подробный перечень всего полученного от чиновников внутреннего Египта и погруженного здесь, в порту, на корабли для отправки по разным адресам. Та амфора, которую Кестрин вскрыл первой, была посвящена торговле с Сидоном.
 - Аквилин, - шепотом обратился он к своему наставнику, - пусть мне несут только документы по торговле с Римом и только за последний год.
 Его величественный наставник, тем временем, задавал входящим по очереди людям один и тот же вопрос: что они могут сказать об отправке последнего корабля - хлебовоза в Рим? Но когда люди покидали комнату, их сразу же брали под ручки легионеры Аквилина и выводили за пределы оцепления. Поэтому обменяться информацией они не могли.
 - Покажи ему, как отличать амфоры с документами по торговле с Римом от остальных, - приказал Гай Аквилин очередному чиновнику, с трепетом вошедшему в комнату. Тот принялся быстро сортировать сосуды огромными жилистыми, чуть дрожащими руками. Кестрин взял один сосуд из "римских" и вдруг почувствовал, как напрягся чиновник рядом с ним. Нет, внешне это никак не проявлялось, но внутри этот немолодой человек весь оцепенел. Юноша распечатал амфору и развернул единственный папирусный свиток. Это был написанный по латыни документ, удостоверяющий, что на хлебовоз, отправляемый в Рим, было погружено столько-то хлеба... подписи поставщиков... подписи принимающих... число, свидетельствовавшее, что корабль был отправлен недавно. Ничего страшного, на взгляд неопытного юноши. Кестрин поставил эту амфору рядом и распечатал следующую.
 - Ну, разобрался? - спросил Аквилин у чиновника. - Подойди сюда. Что ты можешь сказать, об отправке последнего хлебовоза в Рим?
 И тут, в отличие от вереницы предыдущих работников порта, этот свалился на колени и забормотал, что он ни в чем не виноват. Аквилин величественно ждал, пока бессвязное бормотание кончится.
 - Встань! - резко сказал он. - Кто виноват?
 - Я не знал, я не знал, - бормотал несчастный, не желая вставать, - я думал, что все так делают. И никого не казнят. Никого же не наказывали. Закон о смертной казни не отменен, но ведь все забыли. Столько времени он нарушается.
 - Встань! - еще раз приказал римлянин. - Ты про что?
 - Я про кошек, - бормотал перепуганный чиновник, не вставая. - Я знал, что за их вывоз из Египта положена смертная казнь, но столько лет их уже вывозят.
 Даже Аквилин не смог остаться бесстрастным, услышав это нелепое бормотание. Вид у него стал изрядно ошарашенным на несколько мгновений. Но он быстро опомнился и подошел к двери.
 - Этого оставьте под стражей - распорядился военачальник.
 Легионеры проволокли по глиняному полу так и не вставшего грузного чиновника, вытаскивая его из допросной комнаты.
 Кестрин вскрыл следующую амфору. Найдя еще один документ по отправке корабля хлебовоза, он убедился, что количество пшеницы, загружаемой на корабль, было приблизительно одинаковым. И если последний корабль и ушел недогруженным, то в документах это никак не отразилось. Юноша еще раз перечитал отложенный документ по отправке последнего корабля, не нашел, за что бы ему зацепиться и отодвинул амфору к другим, уже просмотренным. Гай Аквилин, тем временем продолжал допрос. Но больше ничего интересного не происходило. Сначала чиновники, потом грузчики, потом портовые рабы - никто ничего особенного вспомнить не мог. Каждый день они разгружают и погружают такое количество товаров, как же они могут помнить корабль, отправленный так давно? Кестрин еле стоял к тому времени, когда, наконец, он закончил бессмысленный на его взгляд просмотр, а Аквилин спустя еще некоторое время закончил не менее бессмысленный допрос.
 - Доставьте чиновника из-под стражи, - распорядился он, когда последний раб был уведен за пределы оцепления.
 Один из легионеров зашел в помещение, где содержался задержанный, и быстро вернулся один.
 - Он мертв, - произнес он, без всякого выражения.
 - Так. Где Элфин? - хищно спросил Аквилин.
 - Элфин, осмотри умершего, - приказал он появившемуся через несколько мгновений галату. - Отчего он умер?
 Элфин осматривал тело несчастного чиновника довольно долго.
 - Он был убит отравленной стрелой через окно. Возьми стрелу. Он обломил ее, но наконечник остался в ране.
 - Так! - Гай Аквилин резко обернулся к Кестрину и подошедшему к нему Дориэю. - Теперь вы оба пойдете со мной и именем Рима ответите на все мои вопросы.
 - Конечно, конечно, - с почтительным поклоном ответил не слишком напуганный Дориэй. - По крайней мере, слухи о твоей бездеятельности теперь исчезнут с невероятной быстротой.


 - Понимаешь, этот человек все равно не может свидетельствовать в суде, и вообще дело требует деликатного подхода, - с сомнением глядя на такого солдафона, как Гай Аквилин, сообщил Дориэй, как только они остались без свидетелей, и римлянин воззрился на друзей тяжелым взглядом военачальника при исполнении.
 - Говори! - приказал он тоном, не терпящем ни отговорок, ни шуточек.
 - Ты должен пообещать, что не испугаешь ее. Это совсем юная девушка, а ты можешь, - не сдавался Дориэй.
 Аквилин заметно растерялся. Он ожидал чего-то другого. Уж не имя ли Нумения он рассчитывал услышать? - мелькнула мысль в голове у Кестрина.
 - Обещаю, - ответил военачальник не очень уверено. - Постараюсь.
 - Ты помнишь рабыню Петисия Хрисанту? - сразу перешел к делу Дориэй.
 Аквилин кивнул, чуть подумав.
 - Она выросла в Коринфе, среди, как она говорит, погружаемых и разгружаемых кораблей. И прекрасно в этом разбирается. В доме Петисия, из той башни, где ее держали, она видела ваш ярко-красный хлебовоз, и уверена, что он шел из Мареотидского порта недогруженным. Если бы она знала точно вес предполагаемого груза, она смогла бы сказать, насколько он был недогруженным. И право слово, не могу сказать, что я ее одобряю, но она не возражала бы, поговорить лично с тобой, - Дориэй смотрел на допрашивающего его военачальника с обычным, чуть шальным спокойствием. - Она, понимаешь, с большой симпатией относится к Элиане.
 Но Гай Аквилин уже приобрел свой обычный холодный вид, и больше чувств не выдавал.
 - Где я могу с ней увидеться?
 - У нас с Кестрином в доме. Петисий отдал ее ему на время.
 - Чтобы она успокоилась в таком безопасном для нее жилище? - с еле заметной насмешкой уточнил римлянин, выражая свое недоверие то ли ко грекам вообще, то ли лично Дориэю.
 - Как можем, стараемся, - церемонно поклонился тот. А Кестрин внезапно подумал, что для такой кривой усмешки губы у римлянина все-таки полноваты. Только человек с безупречно очерченными губами может позволить себе такую гримасу. В исполнении Гая Аквилина это выглядело неприятно.
 - Тебе не нужно бояться Аквилина, - сказал Дориэй Хрисанте, когда друзья вернулись к себе домой. - Он настоящий римлянин. А те, право, даже слишком трепетно относятся к своим незамужним девицам. Это единственный народ, у которого в обычной жизни такую роль играют весталки, девственницы, жрицы богини Весты. Знаешь, у них рассказывают про одного вельможу, что он разок поцеловал свою жену в присутствии юной дочери. Это видел его друг, который возмутился таким непотребством, счел нужным доложить о позорном поведении сановника в сенат. Не могу сказать, чем все закончилось для того вельможи, выгнали его из сената или не выгнали, но скандал был. Не могу представить себе такой истории у греков, я уж не говорю о горячих галатах, но римляне, право слово, еще тот народ... Так что не бойся старину Гая.
 - А я не боюсь, - тихо, но твердо ответила Хрисанта. - Ты, наверное, не понял, но я уже могу определить, кого мне надо бояться. Вот тебя и Кестрина я не боюсь, а Петисий был опасен. И кое-кто из тех, кто к нему приходит - тоже. Да что я - "кое-кто". Почти все! Ужас, а не люди.
 Кестрин подумал, что вряд ли сам Дориэй понимает, с каким сочувствием во взоре он смотрит на доверившуюся ему девушку.
 - "Просто интересная модель", как же, - с досадой подумал он.

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

 Гай Аквилин прискакал в опускающихся сумерках на каком-то невыразительном коне. Его собственный огромный черный жеребец был слишком заметен. Да и оделся он в местный наряд, завершенный плащом с капюшоном. Ожидавшая же важного гостя, Хрисанта постаралась хоть в какой-то мере соблюсти приличия. Поэтому на ней была длинная туника с рукавами, перекинутый через плечо гиматий, закрепленный спереди эффектным узлом, и покрывало на голове. Дориэй искоса, но очень внимательно, чуть склонив набок голову, изучал изящно струящиеся складки одеяния, умело заложенные прекрасной коринфянкой. Обычно-то Хрисанта не предоставляла скульптору возможности для изучения складок одежды, так как ходила в простом хитоне до середины лодыжек и, когда ее могли видеть мужчины, надевала наголовное покрывало. Большее количество одежды окружающие их жители приняли бы за попытку поставить себя над ними. Только человек, подчеркивающий свое богатство мог носить на себе много одежды.
 Римлянин вошел, приняв любезный вид, видимо, твердо помня свое обещание, не пугать девушку. Но и Кестрин и Дориэй уже попривыкли к ошеломляющей Хрисантиной красоте, а он был на новеньких, и поэтому оба друга могли с удовольствием наблюдать, как щеки сурового воина чуть порозовели, когда он жестом предложил ей сесть на один из плетеных стульев. А потом Хрисанта по привычке свободнорожденной знатной девушки с достоинством, но очень грациозно поклонилась и приятным невысоким голосом сказала, что считает честью для себя видеть прославленного полководца, о подвигах которого она столько раз слышала. После этой, обычной для нее, эллинки, но убойной для римлянина лести, Гай Аквилин уже сильно покраснел. Смущенный Кестрин даже отвел взгляд от своего влипшего наставника.
 - Ты передавала, что хотела бы говорить со мной, - хриплым голосом произнес тот. - Я пришел. Я слушаю. Говори.
 - Я просила передать тебе, что видела недогруженный корабль - хлебовоз, отправляющийся в Рим. Ты знаешь, какова должна быть полная загрузка такого корабля? - деловым тоном спросила Хрисанта.
 - Я знаю, - ответил Кестрин. И назвал цифру, которую он вычитал в документах.
 Аквилин, казалось, обрадовался возможности отвести взгляд от изысканного узла на Хрисантином гиматии и в упор посмотрел на Кестрина.
 - Так ты читаешь по-латыни? - удивленно спросил он. - Эти документы составляются на латыни.
 - Пожалуй, прочесть Цицерона я бы затруднился, - скромно признал юноша, - но этакий примитив я прочел. Что там читать? Столько-то поставлено, столько-то принято, подписи, число. У нас на Керкире без этих начальных знаний ничего не продашь. Мы же торгуем и с Грецией и с Италией в равном объеме.
 - Мой выбор оказался лучше, чем я ожидал, - медленно проговорил Гай Аквилин. - Мне нужен был только устрашающий спектакль, я думал, что ты неплохо играешь свою роль, а ты и вправду все читал!
 - А что толку? Я не нашел в этих папирусах ничего, из-за чего стоило убивать человека.
 - И все же он был сильно напуган. И его убили, - отрезал римлянин.
 - Думаю, трудно объяснить, почему корабль отправился в путь не слишком серьезно недогруженным пшеницей, - вновь заговорила Хрисанта. - Но все становится понятнее, если он был загружен не пшеницей, а мешками с балластом, которые в спешке плохо подогнали по весу.
 Аквилин от неожиданности посмотрел прямо в лицо Хрисанте.
 - Странное место - Коринф, - процедил он удивленно, если в такую хорошенькую головку приходят такие мысли.
 - Через Коринф проходит множество богатых кораблей. Там всегда нужно быть готовым к мошенничеству, - как ни в чем не бывало, продолжала коринфянка, скромно опустив свои прекрасные глаза, как и положено приличной девице. - В таких случаях бывает вот как: определенное количество товара сдается под расписку на склад. Но на корабль грузится не этот товар, а другой, подмененный. Эти операции нужно проделывать исключительно быстро, поэтому в спешке корабль могут недогрузить.
 - На этот случай за погрузкой должен наблюдать римский военачальник, - заговорил Гай Аквилин, обдумав сказанное - И не префект, который меняется каждый год, а постоянный начальник порта. Он обязан проверить товар уже на корабле. Без его разрешения корабль из порта не выйдет.
 - Так допроси подробнее этого начальника, раз он не меняется каждый год, - не выдержав, вмешался Дориэй. - Ясно же, право слово, что дело нечисто.
 - Это невозможно, - ответил римлянин, вставая. - Он купил себе землю в Ливанских горах и живет теперь там.
 - В Ливанских горах? - переспросил Дориэй. - Это же безумно дорого.
 Но под неожиданно потяжелевшим взглядом Гая Авидия, он не стал развивать свою мысль о том, что, только сильно подзаработав на перепродаже пшеницы, можно купить настолько дорогой участок земли. Не стал, потому что пришлось бы обвинить неизвестного ему римлянина в измене. И в присутствии римского воина он это сделать не рискнул.
 - Я вынужден приказывать, - ровным голосом проговорил Гай Аквилин. - Хрисанта, тебе в этой деревне хорошо живется, вижу. Но тебе и твоим спутникам нужно перебраться под защиту римского гарнизона. Немедленно. Ты, Дориэй, выдашь это за мою прихоть. Я желаю, чтобы скульптор, ваяющий мое изображение, был рядом со мной. Я пришлю за вами людей, лично вам знакомых. Никому другому ночью дверь не открывайте.
 С этим зловещим напутствием Аквилин вышел из дома, и до удивленных греков донесся топот копыт его мчащегося галопом коня.
 - Его сочтут этаким напыщенным дурнем, когда решат, что он прискакал посмотреть, как идет работа над портретом, подумал, что я работаю слишком медленно, и, на ночь глядя, перевел меня под конвоем к себе поближе, - убежденно сообщил Дориэй после долгого молчания.
 - Наверное, что-то случилось, что известно ему, но неизвестно нам, - ответил Кестрин.
 Очень быстро за ними прибыли несколько легионеров во главе со знакомым и Кестрину и Дориэю Гнеем Корнелием Квадратом.
 - Радуйтесь, молодые люди, - поприветствовал он их. - Мы снова встретились. Вот ведь несчастная у вас судьба.
 - Но это же не арест? - с невольной тревогой уточнил Дориэй.
 - Пока нет, - проворчал немолодой римлянин. - Собирайтесь. Аквилин прислал колесницу для девушки и твоего, Дориэй, мрамора. А также коней для вас. Ты не свалишься, Кестрин? В такой темноте лошадь может не узнать тебя без штанов и заартачиться, - и он негромко хохотнул собственному странному остроумию.
 Это действительно не было похоже на арест. Греков доставили с максимальным комфортом и разместили даже не в одном из трехэтажных домов, предназначенных для жительства римских легионеров на постое, а во дворце, временно занимаемым Гаем Авидием Аквилином. Дворец был построен по римскому типу, а не по греческому, поэтому из дворика-перистиля с мрачноватой в свете луны колоннадой все прошли в огромный зал-атриум с большим прямоугольным отверстием в крыше и с бассейном под этим отверстием. В сиянии льющегося с потолка лунного света тускло поблескивала мраморная группа возле бассейна. Увитый плющом мощнотелый фавн следил из-за дерева за хрупкой нимфой, спускающейся в воду.
 Из атриума греки попали в отведенные для них покои. Хрисанте были отведены запирающиеся изнутри комнатки. Аквилин был и вправду строгим поборником приличий. Двустворчатая дверь в спаленку девушки закрывалась изнутри на щеколду, а нижняя часть огромного окна, выходящего под колонны наружного портика, была уже заколочена и задрапирована. Одна из комнат срочно переделывалась под мастерскую скульптора. Туда и сюда сновали рабы, вынося и занося вещи.
 Ожидая, пока в их покоях будет проделана необходимая перестановка, все трое стояли в соединявшей их личные покои центральной комнате. Это помещение днем освещалось через соединенный с ним широкой аркой огромный и светлый атриум с милым прудиком с фавном, нимфой и с лотосами посредине. Сейчас, ночью греки стояли в полутьме. Внезапно, к их удивлению, несмотря на поздний час, на пороге под аркой в лунном сиянии возникла легкая женская фигурка.
 - Элиана, - приветливо обернулась к ней Хрисанта.
 Вошедшая Элиана, теперь уже вольноотпущенница рода Авидиев, Авидия Элиана ей не ответила. Перед греками уверенно подняв голову стояла молодая женщина, по внешности которой трудно было сказать, откуда она родом. В неясном свете светильников Кестрин отметил темные густые волосы, красиво очерченные рот и подбородок и маленький носик, линия которого была гораздо сильнее направлена вверх, чем требовали бы эллинские каноны красоты.
 - Приветствуем тебя, Авидия, - прервал затянувшееся молчание Дориэй. - Что привело тебя к нам?
 - Мне любопытно, - ответила женщина, изучая закутанную по старинным правилам, включая поднятую до носа накидку, Хрисанту.
 - Подай мне светильник, Хрисанта, - вдруг капризным тоном приказала Элиана, - здесь темновато.
 Хрисанта, без всякого внутреннего напряжения бегавшая по мелким поручениям женщин деревни, сейчас застыла как кипарис в знойную погоду.
 - Ты слышала мое желание? - нетерпеливо переспросила новоиспеченная Авидия. - Ты же рабыня. Чего ты стоишь? Хочешь, чтобы я приказала тебя выпороть?
 Она сделала несколько легких шагов вперед и остановилась прямо перед Хрисантой, склонив голову на бок. Дориэй положил ей руку на плечо.
 - Она - не твоя рабыня, - тихо сказал он и четко проскандировал. - Чужая рабыня - не моя рабыня. Здесь Хрисанта вместе с нами на положении гостьи. Так что, шаг назад, милая женщина, - и он ей улыбнулся своей обворожительной улыбкой, которой никогда не улыбался Хрисанте. - Если тебе что понадобится от нее, было бы мило, если бы ты спросила разрешения у Кестрина сына Периандра, - Дориэй чуть поклонился в сторону своего друга.
 Элиана, как и все остальные женщины, включая замужнюю сестру Кестрина, испытывавшие на себе обаяние этой сочувственно-нежной улыбки, тоже невольно улыбнулась в ответ, только потом поняла, что ее осадили.
 - Уже поздно, - добавил обаятельный грек. - Будь здорова.
 И, пока Авидия Элиана не пришла в себя, твердой рукой увлек ее из их общего зала в атриум.
 Хрисанта молчала, пока Дориэй не вернулся обратно.
 - Ее продали в рабство совсем еще девочкой, - проговорила она, не в силах скрыть потрясения. - Продали в рабство мужчинам. Чего же теперь ждать? Одного папируса с подписью Гая Авидия недостаточно, чтобы сделать ее свободной.
 - Будь осторожна, Хрисанта, - сказал Кестрин. - Для тебя женщины могут оказаться опаснее мужчин. Аквилин проницательно отвел тебе комнаты, запирающиеся изнутри. Завтра я найду тебе прислужницу.
 - Снова я заперта, - грустно проговорила девушка.
 Но ее грусть прошла, когда она увидела на столике возле своего ложа все пятнадцать идиллий Феокрита Александрийского, несколько длиннейших произведений Аполлония Родосского и еще целую амфору папирусов, стоящую возле столика.
 - Ты могла бы и сама сочинить элегию на свои злоключения - подал идею Дориэй, резонно предположив, что если пленница будет все читать, что ей принесли по приказу предупредительного хозяина, то может впасть в тоску. У него-то самого было столько интереснейшей работы, что ему было все равно, заперт он или нет.
 А Кестрин, непривычный к жизни внутри каменных стен, взаперти сидеть не мог. И то - Хрисанту берегли как возможного свидетеля, усердно работающий Дориэй создавал прикрытие, отвлекая подозрительных, если они были. А сам Кестрин никому нужен не был. Погруженный в невеселые мысли о своем положении, он стоял возле бассейна в пустом атриуме и не услышал, как к нему подошла юная коринфянка. Журчание маленького фонтана заглушило ее легкие шаги. Только увидев отражение златоволосой девушки в воде бассейна, Кестрин осознал, откуда исходило нежное веяние благовоний, и обернулся.
 - Я спрошу тебя о важном, можно? - чуть смущенно произнесла Хрисанта после обмена приветствиями.
 Юноша кивнул.
 - Помнишь явление богини в очаге нашей хижины?
 Еще бы Кестрин и не помнил. Он снова кивнул, внимательно взглянул в неспокойные серые глаза и отвел взгляд.
 - Ты думаешь, она нас благословляла или угрожала помешать? Я пыталась спросить у Дориэя, но он сразу переводит разговор. Он не хочет это обсуждать.
 Кестрин невольно усмехнулся. Его друг был верен себе. Даже если его позицию пыталась поколебать такая девушка, как Хрисанта, встревоженная прекрасная девушка, он не желал признавать очевидного. В каком-то смысле, удобная позиция.
 - Мне сказал жрец Сераписа Нумений, что в невидимом мире идет война, - с трудом заговорил юноша о главном и самом страшном. - Кто-то из враждующих богов пытается нас прикончить, но кто-то помогает. Кажется, наша судьба и наши жизни зависят от того, насколько мы интересны нашим божественным зрителям, насколько они захотят продлить спектакль. Наверное, я не должен был тебе это говорить... - Кестрин взглянул на свою собеседницу мельком, а потом пристально воззрился во все глаза.
 - Меня так просто не испугаешь, - девушка вскинула свою очаровательную головку. - Ты не знаешь, но в моих жилах течет еще и кровь спартанцев, тех, кто победил мидян при Фермопилах вместе с царем Леонидом. Я не испорчу этого спектакля плохой игрой.
 Только настоящие спартанцы считали гибель Леонида и его воинов в сражении с превосходящими их в сотни раз силами мидян победой. Остальные греки чтили их героическую гибель, а лакедемоняне - победу в Фермопильском ущелье.
 Повеселевший Кестрин почтительно поклонился.
 - Держись, лакедемонянка, - с уважением сказал он. - Я попробую кое-что выяснить.
 Он уже давно размышлял о случайно оброненной фразе Нумения об ученых Музеона, знаменитой александрийской библиотеки, и теперь решил туда наведаться. Все-таки, он был настоящим греком, и восточные идеи о верховных богах, вечно враждующих между собой, вызывали у него внутренний протест. Греческий бог Аполлон, победивший в свое время дракона - пифона, не был тем самым платоновским Богом - Отцом, и все нормальные греки это понимали.
 Юношу никто не остановил, никто не задержал, и он спокойно дошел до арки входа интересующего его здания. Один из рабов провел его внутрь, и Кестрин робко проговорил, что он желал бы прочесть что-нибудь о богах, благообразному старцу с длинной седой бородой, почти совсем лысому, но с густыми черными бровями.
 - О богах или о Боге? - спросил тот, внимательно глядя на юношу темными глазами.
 На Кестрина многие глядели внимательно, он уже привык к пристальным взглядам. Но сила этого короткого вопроса задела его за живое. Он не знал, что ответить.
 - О боге - творце мира, - произнес он нейтральную фразу. Даже если в мире несколько богов, ему интересен тот, кто сотворил этот мир, а если Бог всего один, то он и есть тот неведомый Творец, хотя как такое может быть, Кестрин плохо понимал.
 - Как тебя зовут, для начала? - неторопливо поинтересовался старец.
 - Кестрин, сын Периандра.
 - Я - Аристон, сын Аристарха из Навкратиса. Итак, ты не ответил на самый главный вопрос.
 - Я не ответил, потому что не знаю, - честно ответил юноша. - Но пришел сюда, чтобы узнать. Я, конечно же, с детства слышал, что над миром есть один, далекий, непознаваемый Бог, но тот, кто меня интересует - познаваемый. Я выехал с родины, думая, что миром управляет множество богов, а теперь мне объясняют, что это - разные проявления одной великой богини и одного ее сына - мужа. А еще опытные люди говорят, что в духовном мире до сих пор идет война, что опять же свидетельствует о множестве. Я не знаю, что думать.
 - Ты изложил далеко не все мыслимые возможности - мягко сказал Аристон. - Можно же помыслить и иерархию в духовном мире. Бог, как высшее Бытие, безусловно, не может враждовать Сам в Себе, но враждовать могут низшие духи, тоже невидимые, но никак не боги.
 Кестрин не дал себя сбить.
 - Раз они - низшие, значит должны кому-то подчиняться, что и возвращает нас в тупик. Кому?
 Аристон, задумчиво глядя на него, почесал подбородок под густой бородой.
 - Ты уже слышал, я понял, множество противоречивых версий, но есть еще одна, которую ты не слышал. Пару веков назад семьдесят еврейских мудрецов перевели именно по заказу нашего Музеона свои священные книги на греческий язык. Ты смотришь с таким недоверием? Напрасно. Я тоже грек, как и ты, и я с уважением отношусь к Септуагинте. За свою долгую жизнь я прочитал и услышал множество человеческих историй о сотворении мира. Они все одинаковы, знаешь в чем? Во всех этих историях боги творят мир сами из себя. И только еврейский народ сохранил предание о том, что мир сотворен из ничего. Бог является не составной частью этого мира, по их убеждениям, а остается вне мира. И мне, последовательному платонику, их предание нравится. Если ты хочешь послушать об этом подробнее, - тут старый Аристон еле сдержал зевок, - я попрошу еврейского учителя рассказать тебе об основах их веры. Она мне кажется менее противоречивой, чем эти постоянные человеческие басни о солнечном боге, вечно сражающемся с черным драконом хаоса, и никак не могущем его победить. Это, конечно, очень яркая картинка, но логически невозможная.
 Кестрин слушал вовсе не с недоверием, как показалось Аристону. Опять на горизонте его изысканий возник иерусалимский храм, и сердце юноши забилось чаще. Он помнил об упущенной в Антиохии возможности.
 - Я готов послушать учителя, - быстро произнес он.
 - Готов? - степенно переспросил старец. - Это хорошо, что ты готов. Где ты живешь? Я пришлю за тобой раба, когда договорюсь с учителем.
 - В претории у римлян, - простодушно ответил Кестрин. - Во дворце, занимаемом Гаем Авидием Аквилином.
 Конечно же, ни претора, ни даже пропретора в Александрии не было, но часть города, занимаемая римскими солдатами, в народе называлась именно так.
 Аристон, который, не надеясь на свою память, приготовился записать адрес на куске папируса, выронил его, и раб, державший перед ним дощечку, чтобы старику было удобнее писать, бросился поднимать желтоватый свиток с пола.
 - А что делает такой юноша как ты у римлян? - на удивление резко спросил доселе неторопливый, благообразный старец
 - Ничего. Живу вместе с другом, - удивленный его реакцией ответил Кестрин. - Друг мой ваяет скульптурный портрет Гая Авидия, а я - просто с ним.
 Аристон разглядывал его довольно долго, и, уже привычный к общению с мудрецами, Кестрин приготовился услышать обвинение во лжи. Но Аристон сказал.
 - И как они, римляне, тебе, мыслящему греку?
 Кестрин пожал плечами.
 - Римляне как римляне, - ответил он, потому что молчание затягивалось, а старец все смотрел и смотрел на растерянного юношу.
 - Ну что же, иди. Я пошлю за тобой раба, когда договорюсь о встрече с еврейским наставником.
 И Кестрин с облегчением покинул Музеон. Но в преторию ему идти не хотелось, поэтому он долго ходил по набережной, любуясь точно парящими в небе сверкающими мостами над гаванями Александрии. На вершине Фаросской башни бледно сиял негаснущий огнь маяка. Солнце, озаряя все вокруг ослепительным светом, медленно садилось в свою морскую колыбель.
 В детстве Кестрин прилежно учился в школе, но их учитель, в основном, вбивал в их головы учение Платона о необходимости благородного поведения для настоящего эллина. Что-то там такое, о чем Афраний позже сказал: "любит мудрец, а толпа вожделеет", или там еще восходящее к Эсхилу требование: "нужно быть добрым, а не казаться им". Учение же великого мыслителя о Боге сельский наставник упоминал мельком. Кажется, он верил, что эллинские боги были некоторыми проявлениями в мире надмирного платоновского Бога, его эманациями. Но этому неясному учению он детей не учил, и ничего определенного Кестрин вспомнить не мог.
 - Постой, юноша, ты знаком с Гаем Аквилином?
 Кестрин обернулся. К нему обращалась почтенная матрона Юлия, супруга не менее почтенного Петисия. Она, видать, тоже прогуливалась в сиянии своей затканной золотом накидки по набережной - излюбленному месту вечерних прогулок у александрийцев. Понимая, что попался, Кестрин вежливо поклонился.
 - Кестрин, сын Периандра, - сказал он, чтобы матроне было удобнее к нему обращаться, мысленно вспоминая дату своего рождения. Но почтенную даму не интересовали сегодня космические ключи от его судьбы, хотя к груди у нее была приколота веточка, не иначе как космического древа с ленточкой со священными знаками. Что поделаешь, многие люди, действительно странным образом стремятся к единению с деревьями...
 - Он посмел опозорить славный род, в который был принят по праву своей женитьбы, - величественно произнесла патрицианка.
 Кестрин, до которого, еще в бытность его на Керкире, доходили истории о распущенности римских нравов, уставился на нее с изумлением.
 - Что, связь с бывшей рабыней так позорит патриция? - неосторожно спросил он.
 Матрона посмотрела на него с такой злостью, что юноша внутренне содрогнулся.
 - Он - не патриций, он посмел предпочесть Юлии бывшую рабыню. Он сделал так, что все заговорили о его разводе. О том, предпочтет ли он конкубинат с собственной отпущенницей браку с Юлией, спорят на высокие ставки. Ему никто никогда не простит такого скандала. Его ждет смерть...
 - С какой Юлией? - удивленно проговорил Кестрин, перебивая знатную собеседницу, потому что он забыл об убогой фантазии римлян, присваивавшим своим детям в качестве имен собственных даже порядковые числительные, как Квинт и Секст, например. - Ах, да. Жена Аквилина - тоже Юлия. Это - родовое имя.
 - Это родовое имя знатнейшей патрицианской семьи. Я - Юлия Максима, а моя сестра - Юлия Секунда, - снисходительно объяснила невежественному греку различие между ее именем и числительным, бывшим именем ее сестры, почтенная Максима. - Пусть жалкий Гай Авидий подумает о моих словах и заранее ужаснется. Он умрет, если немедленно не уберется из Александрии. Зерновоз в Рим отправлен. Зачем он остался здесь? Пусть отправит куда-нибудь свою вольноотпущенницу. Пусть отплывет со следующим зерновозом, валяться в ногах у своей жены. Он должен молить ее о прощении за то, что вовлек имя Юлии в такой омерзительный скандал.
 Матрона посмотрела на Кестрина пристальным и в то же время невидящим взглядом, нетерпеливым жестом подозвала к себе стоящих в отдалении рабов, и удалилась. Такие не сомневаются, что любое их слово будет донесено до адресата.
 Юный грек совершенно не собирался ничего рассказывать о встрече с "любящей" родственницей своему наставнику, который, по его мнению, знал, что делал. Он вздохнул с облегчением, снова оставшись один, еще немного побродил по набережной, и, наконец, с сожалением повернул в сторону своего охраняемого жилища. Срезая путь, он свернул на узенькие улочки города. Здесь приходилось идти аккуратно, роскошные дворцы перемежались с многоэтажными домами, в которых жили небогатые люди Александрии. И трубы канализации в этих многоэтажках доходили только до первого этажа. Квартиранты всех остальных этажей пользовались горшками. На Кестрина уже однажды вылили помои из окна третьего этажа, и еще раз переживать это ощущение он не хотел. Юноша внимательно смотрел по сторонам, и только это его и спасло. Неожиданно на него бросились сразу двое бродяг - грабителей. Не успев даже ни о чем подумать, Кестрин отработанным на ежедневных тренировках движением выхватил свой новый меч. Нападавших на него мужчин было двое, и, единственно возможным для него приемом, инстинктивно, Кестрин круговым движением отразил нацеленный на него длинный меч и, развернувшись всем телом, со всей силой возникшей от этого движения инерции, вонзил свой собственный меч снизу в левый бок второго нападающего. Отточенная сталь с легким скрипом вошла в упругое человеческое тело...
 - Но Аквилин всегда отбивал этот удар... - в панике подумал Кестрин, - Аквилин всегда...
 Но перед ним был не Аквилин. А меч больше не был учебным.
 Он пытался остановить движение собственного тела, но кровь уже заливала грязные лохмотья бродяги. Рука дрогнула, меч рассекал кость.
 Второй грабитель совсем уже собрался броситься наутек.
 - А ну, стой! - заорал смертельно напуганный юноша. - Убью сзади.
 Тот оцепенел. Первый бродяга невыносимо медленно падал на землю. Кестрин, окончательно потеряв всякое ощущение реальности, забросил меч в ножны и опустился на колени рядом с первым убитым им человеком. Впрочем, нет, хвала неизвестным богам, не убитым. Тот был еще жив. Отчаянно пульсировала жилка на шее.
 - Что стоишь? - яростно закричал Кестрин на второго бродягу. - Хватай его за плечи. Потащим в храм Асклепия. Я видел его змею здесь неподалеку.
 Тот подчинился ярости отчаяния, звучащей в голосе юноши. И они потащили умирающего в храм со змеей, обвивающей жезл, изображенной на фронтоне, в храм бога врачевания.
 На пороге храма невысокий Кестрин выдохся окончательно, и они неловко опустили тело на пол, сшибив огромную корзину - канун - для приношений от верующего народа. В этот поздний час она, по счастью, была пустая. Только лепешек и бьющихся горшочков с кашей на полу измученному юноше и не хватало. Пока он поднимал и ставил на место корзину, его напарник исчез. Но через несколько секунд Кестрина окружили служители храма.
 - Помогите. Он тяжело ранен.
 Его мягко оттеснили в сторону.
 - Лучше остановить кровь немедленно, он уже слишком много ее потерял, - услышал юноша спокойный деловой голос и обессилено прислонился к холодному мрамору колонны.
 Бродяге остановили кровь и перенесли его во внутреннее помещение с рельефно выступающим из мраморной стены юным Асклепием. Кестрин пошел следом, и его никто не остановил.
 - Это ты нанес ему этот удар? - спокойно спросил врачеватель?
 - Я, - тут Кестрин вспомнил кое-что из наставлений Гая Аквилина, вытащил окровавленный меч из ножен и старательно вытер его полой собственного гиматия.
 Врач молча наблюдал за этим ритуалом.
 - Ты - искусный воин.
 - Я?! - нервно втянул воздух Кестрин. - Нет. Если бы я был искусным, я бы двинул его рукоятью по голове. Я не хотел убивать человека, напавшего из-за кошелька. Я нечаянно... я никогда никого не убивал.
 - Не думаю, что он умрет. Я знаю этот удар. Если уж он не умер мгновенно, значит, лезвие не достигло сердца. Он может выжить.
 Врач мельком посмотрел в выразительные глаза Кестрина, отразившие бесконечное облегчение и не до конца ушедшую тревогу. Затем он опустил глаза вниз, и его взгляд остановился на шраме на ноге юноши. Нога чуть ныла, и Кестрин невольно выставил ее вперед, чтобы уменьшить нагрузку.
 - А какой врач залечил тебе этот перелом? - с любопытством спросил служитель Асклепия. - Это был, я вижу, сложный случай. У менее искусного врача ты бы остался без ноги.
 - Меня лечил наш врач... с нашего острова... почтеннейший Демокед - ответил с трудом переключившийся на новую тему юноша.
 - Демокед, сын Дамофонта? А жена у него прекрасная Эгина? - с удивлением спросил врачеватель Асклепия.
 - Да, его жена до сих пор очень красива, - подтвердил молодой грек вежливо.
 - Я его знал, - тихо сказал служитель Асклепия. - Мы общались еще в Риме, при дворе императора Калигулы, если это тебе о чем-то говорит. Я счастлив слышать, что он выжил. Конечно, такой искусный врач как Демокед, может безопасно жить только на далеком безызвестном греческом острове. О! В наши времена такое дарование может существовать только в полнейшей безызвестности, - и он горько усмехнулся.
 Кестрин с любопытством посмотрел на седого грека с живыми и очень грустными глазами, но постеснялся спросить его о подробностях жизни Демокеда в Риме.
 - Я расскажу тебе потом. Сейчас тебе пора идти. Почти стемнело. Завтра спросишь врачевателя Анаксандра. Иди, здесь тебе уже нечего делать.
 Кестрин еще раз посмотрел на полностью обнаженное тело на ложе перед мраморным барельефом Асклепия. Кто-то из служителей держал большую губку на груди раненого, неизвестная Кестрину жидкость стекала на ложе.
 - Ты же не хочешь сегодня прикончить всех бандитов Александрии? - Анаксандр подтолкнул его к выходу.
 Благополучно вернувшись в свое жилище длинным, но более безопасным путем, Кестрин никому ничего не сказал. И свой ужас от ощущения, что он стал убийцей, и сильнейшее облегчение, и страх, как бы раненый им человек все же не умер, он желал пережить в одиночестве.
 Но загоняв его как обычно на тренировке до полусмерти, Гай Аквилин неожиданно опустил меч и спросил.
 - Ты не расскажешь мне сам о своем вчерашнем сражении? Досадно узнавать об этом от посторонних.
 - Ты будешь презирать меня, - сильно смутился Кестрин. Что, действительно, мог подумать воин римлянин, убивающий людей десятками в сражениях о его вчерашнем поведении, о его холодном тяжелом ужасе при мысли, что он убил? - На меня напали два вора с длинными мечами, я ранил одного, испугался того, что я его убил, - честно ответил юноша своему наставнику. - Мы оттащили его вдвоем в храм Асклепия. Надеюсь, что он не умрет.
 - Итак, на тебя напали двое вооруженных длинными мечами мужчин, ты отбился от них, серьезно ранил одного, и заставил другого, помочь тебе оттащить раненого в храм Асклепия, - упорядочил его бессвязный рассказ Аквилин, и уголок его рта дернулся в кривой усмешке. - В храм Асклепия! Ха! И ты думаешь, что я тебя буду презирать за это? Нет, не буду. Я сам бы не сумел так ловко все это проделать. Покажи, каким ударом ты ранил.
 Удивленный его словами, Кестрин молча повторил свой вчерашний удар. Аквилин, как обычно, отвел его почти незаметным движением руки.
 - Очень неплохо, - удовлетворенно сообщил он. - Ты задержал удар, раз он не умер?
 Его ученик кивнул.
 - А почему Аквилин так развеселился, услышав о храме Асклепия? - спросил Кестрин после того, как Аквилин отошел от него, у более доступного, чем его наставник, Элфина.
 - Ах, Кестрин, какой же ты простодушный, - откровенно усмехнулся галат. - Говорил ведь тебе я о змеях, но ты не вникаешь в тонкий смысл человеческих слов. Разве ты не слыхал, как окончила жизнь Клеопатра, та царица, что в жизни и в смерти настоящей жрицей была Афродиты-Исиды? Не слыхал, что змея ее укусила, принесенная ей по приказу в корзине, наполненной дивными сада плодами? Не слыхал? А про то, что великий отец Птолемеев Александр Македонский утверждал, что мамаша его родила от союза с гигантской змеей, ты не слышал тем более. Змей - это символ орфиков, Кестрин, и они утверждают, что мир сотворен из яйца богини-змеи. А Асклепий, сын Аполлона, в тайном учении их почитается как проявление в мире верховного бога. И иначе зовется он ими Орфей. Про Орфея ты слышал? Он ведь души выводит из ада.
 Кестрин молчал, пораженный таким толкованием известных ему с детства легенд.
 - Вся династия египетских царей Птолемеев поклонялась Дионису, - нейтральным голосом произнес Аквилин, неслышно подошедший сзади. В отличие от полуголых Кестрина с Элфином, он уже надел короткую тунику. - И уже Геродот не отличал орфиков от поклонников Диониса.
 Кестрин по-прежнему молчал, пораженный тем, конечно, что римлянин Аквилин упоминает греческого историка, но в основном, упоминанием имени бога Диониса. Если кого из богов и нельзя было назвать богом порядка, так это именно этого безумного бога.
 - Римляне по мере своих сил, мешают проведению дионисийских мистерий и оргий, - продолжал между тем Аквилин, точно не замечая потрясения своего ученика, - Все последователи Птолемеев и поклонники Диониса - против нас. Такое расположение сил. Орфики безыскусно маскируются под храм Асклепия. И ты туда влез. Это забавно, - снова усмехнулся Гай Аквилин.
 - Надо быть безумцем, чтобы объединяться против римлян - пробормотал Кестрин.
 - Ненависть удивительно ослепляет, - уже без всякой улыбки ответил римлянин.
 Пока Кестрин шел в храм Асклепия, он думал еще и о том, что римляне поразительно быстро узнали о его вчерашней схватке.
 Когда молодого грека провели к врачевателю Анаксандру, то рядом с ним находился еще один человек, седой, высокий, толстый, важный.
 - Главный жрец Асклепия Птолемайос, - представил его Кестрину Анаксандр.
 Главный жрец вместо приветствия изрек что-то мало вразумительное, внимательно глядя юноше в глаза.
 Тот еле сдерживал раздражение. С ним говорил пожилой человек. Неприлично было бы дать понять, как ему надоело, что все постоянно на него глазеют. Он уже устал от пристальных взглядов, норовивших исследовать все его душевные глубины.
 - Как это может быть, чтобы художник, создающий орфические вазы был таким невеждой в учении орфиков? - доброжелательно спросил Птолемайос, потирая ноющую поясницу.
 - Я создаю орфические вазы? - это было все, что смог выдавить из себя Кестрин, на сознание которого внезапно обрушился водопад понимания, но не было времени все обдумать и заново переосмыслить.
 - Именно, - так же доброжелательно ответил жрец. - Ты создаешь орфические вазы, как один из древних орфиков, прекрасные, безупречные по исполнению, - он грузно переступил с ноги на ногу. Кестрин обратил внимание на огромные сандалии с широкими ремешками, мягко охватывающими отекшие ноги.
 - Пойдем, возляжем за трапезой и спокойно побеседуем, - по-домашнему, предложил Птолемайос. - Тот человек, которого ты ранил, будет жить, можешь не беспокоиться, поговорим о более важных для тебя вещах.
 Они прошли в помещение, украшенное яркими фресками. Юный Орфей играл на флейте лихо отплясывавшим зверям, умильно таращившим на него свои глазки. На другой фреске он же просил прекрасную подземную богиню отпустить душу его любимой Эвридики из царства смерти. На противоположной стене как раз и была представлена сцена неудачной попытки вывести душу несчастной женщины в подсолнечный мир. Уже Эвридике светило солнце земли, но Орфей, сомневаясь, оборачивался, и зрителю было ясно, что дальше его любимая не пройдет. Одним словом, древними художниками с редким мастерством иллюстрировалась всем известная легенда.
 Птолемайос, кряхтя, взгромоздился на свое ложе. Анаксандр молча устроился на соседнем и Кестрин возлег на оставшееся свободное.
 Служители принесли подносы с едой и питьем. Птолемайос совершил возлияние богам и тепло улыбнулся гостю.
 - Итак, как же получилось, что ты пишешь именно такие вазы? - повторил он свой вопрос.
 - Моя семья перебралась из Апулии в Грецию, спасаясь от разорения во время войн, раздиравших наши земли до воцарения Августа, - ответил Кестрин. - Многое забылось. Мой отец погиб недавно... Я слыхом не слыхивал ни о каком учении орфиков.
 - Птолемайос молчал, старательно дожевывая кусок осьминога в белом соусе.
 - Как ты относишься к римлянам? - вдруг резко спросил он. - Кто они тебе?
 - Кто мне римляне? - переспросил юноша, задумавшись. Он отлично понял, что его сотрапезники пытались выяснить, союзник он им или противник, и в какой степени с ним можно было быть откровенным. Но греку это было безразлично.
 - Римляне для меня - это люди, к которым я обратился за помощью в смертельной опасности, и они мне помогли, - предельно честно ответил он.
 - Кстати о римлянах, - заговорил молчавший до этого Анаксандр. - Ты вчера заинтересовался, почему был вынужден бежать из Рима твой врач Демокед. Он был врачом при дворе Гая Калигулы, а у императора была такая милая привычка, узнавать, если у приближенных к нему людей красивая жена. Узнав о какой-нибудь новой, он требовал, чтобы муж приводил ее с собой на пир, уединялся с ней на недолгое время, хорошо, впрочем, что уединялся, мог бы и при всех, или боялся, что не получится... потом, вернувшись, сообщал всем присутствующим, в том числе и мужу, о всех недостатках, которые он нашел у этой женщины в такой интимной обстановке.
 Да, в этом месте римлян не любили. Но ведь извращенного императора Гая Калигулу сами римляне и убили...
 - Когда он сказал Демокеду, что хочет видеть его на пиру вместе с женой, тот исчез ближайшей же ночью, - с горечью закончил Анаксандр.
 - Но что же мы все об этих римлянах, - Кестрин неловко переводил разговор. - Если мне повезло вас встретить, я хотел бы услышать учение орфиков.
 Птолемайос, видимо, с удовольствием рассказал бы еще что-нибудь пакостное о пресловутых римлянах. Он поперхнулся, но все же согласился сменить тему.
 - Все мы тебе рассказать не можем. Ты - непосвященный. Но кое-что расскажем. Мы знаем, что первым возник из мирового яйца бог любви Эрот, которого ты так часто изображаешь на своих вазах. И весь мир сотворен им, сыном великой богини. Те души, которые любя стремятся к нему, он может вывести из мрачного ада в свои светлые обители. Те любящие души... Ты ведь знаком с легендой о любви Эрота и прекрасной девушки Психеи?
 Кестрин покраснел. Собственное невежество его уже тяготило.
 - Нет, - напряженно сказал он.
 Птолемайос вздохнул.
 - Земная девушка по имени Психея-душа стала женой бога Эрота, но они встречались в полной темноте по требованию этого бога. Психея никогда не видела его. И однажды девушка из любопытства нарушила запрет, зажгла лампу и посмотрела на спящего рядом с ней бога.
 - И что? - жадно спросил Кестрин, отлично уловивший иносказание этой истории. Ведь и ему отчаянно хотелось взглянуть на бога, ведшего его душу по миру в полной темноте.
 - Он был прекрасен. Однако капля масла из лампы упала на него, обожгла, он проснулся, понял, что его запрет нарушен, и улетел от Психеи. Они расстались. Она потом долго странствовала одна, пока они не встретились... Так вот, мы, орфики, не совершаем этой ошибки, мы терпеливо ждем, пока наш бог не разрешит нам взглянуть на него. И до времени просто стараемся жить благочестиво, покаянно оплакиваем, если что совершили злое, стараемся помогать друг другу. Лечим больных, помогаем нуждающимся, ну и так далее. Так мирно и по-доброму, мы стараемся прожить до смерти, но наши ритуалы, о которых знают только посвященные, открывают нам особенную дорогу после смерти. И это для нас главное. Душа посвященного орфика идет не со всеми душами по дороге от Белого Кипариса к реке забвения, а другой дорогой к озеру, отпив из которого она вспомнит, кем была раньше, в других своих жизнях.
 Кестрин слушал, как завороженный.

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

 - Ты всерьез собрался подготовиться к орфическому посвящению? - мрачно спросил Дориэй, выслушав своего друга. - Конечно, ты влип еще недостаточно. Надо погрузиться в эту жижу по самые уши.
 Кестрин вспыхнул. За время, прошедшее после беседы с орфиками, у него было время подумать. Он теперь понял, почему его вазы привлекли к нему повышенное внимание храмовых служителей Александрии. Здесь еще так недавно столь многие увлекались дионисийскими мистериями, что владычество категорично настроенных римлян загнало внутрь, но вовсе не искоренило эти увлечения. Повсюду теперь внимательный взгляд юноши отмечал виноградную лозу или ее антипод - темные, бесплодные веточки плюща, плохо стертые, или сбитые, или оставленные демонстративно в качестве орнамента. Виноградную лозу и вьющийся плющ - символы присутствия преображающегося бога Диониса, бога, способного преобразить и вывести на новый духовный уровень души поклоняющихся ему адептов. Но римляне, всем известно, существа до такой степени недуховные, что способны были упрятать в тюрьму без всякого вреда для себя даже великих огненных магов Персии, принципиально не могли понять возвышенного смысла поклонения Дионису. Поэтому, под их владычеством пришлось усилить "орфический" элемент учения. Человек Орфей являлся эманацией самого бога Диониса в такой степени, в какой сам Дионис являлся эманацией верховного, недостижимого для нашего мира бога. Таким образом, через ряд эманаций высший дух смог достичь земного мира, чтобы иметь возможность влиять на грубую материю, абсолютно ему чуждую.
 Итак, предки Кестрина были орфиками. И, возможно, его отец, так рано и неожиданно погибший, просто не успел рассказать ему все, что знал. Его дорогой, мудрый отец, без которого юноше было так одиноко в этом мире. И потому, он, Кестрин, сын Периандра, пройдет посвящение, чтобы ему теперь Дориэй не говорил.
 - Кестрин, - с горечью воскликнул его друг. - Напоминаю тебе, что я как раз посвященный. Посвященный Элевсина.
 - Ну вот видишь, - невнятно ответил Кестрин, прикидывая, как бы ему закончить этот разговор.
 - Вот видишь, - досадой скопировал его интонации Дориэй. - Смысл посвящения в том, чтобы передать некое волшебное сочетание звуков, которое, направит на загробной дороге душу посвященного. На загробной! Право слово, почему же ты не позволил принести себя в жертву тогда, в финикийском храме, если ты так рвешься в загробный мир?
 - Дориэй, я должен знать, какой смысл вкладывали мои предки в рисунки на вазах, которые я слепо копирую. К тому же, ты слышал легенду об Эроте и Психее? Не стоит раньше времени зажигать светильник разума, если находишься рядом с богом.
 На некоторое время Дориэй утратил дар речи. Он медленно вздохнул, и так же медленно выдохнул.
 - Ты вовсе не слепо копируешь, ты вкладываешь в свои вазы свое видение мира, и все согласны, что у тебя неплохо получается, - тихо и подчеркнуто спокойно сказал он. - Но что касается слепоты в присутствии бога, то как бы не оказалось, что только самым высшим посвященным рассказывают другой конец истории о Психее, а именно, что ее бог был так безобразен, что именно она в ужасе попыталась убежать после того, как взглянула на него в свете масляной лампы. Змееобразное чудовище, дракон, так кажется? Да только сбежать не вышло... Что ты говоришь! Как же ты отличишь зло от добра и красоты, если намеренно откажешься от света твоего разума?! - Дориэй все еще говорил тихо, из всех сил сдерживая свои чувства. - Если орфики такие прекрасные, зачем им оргии? Зачем тебе участие в оргиях? Хорошо, что они замещают теперь жертву-мужчину козленком, которого разрывают на части и сжирают участвующие в жертвоприношении Дионису вакханки, безумные от вина и беспорядочного блуда. То есть тебя не принесут в жертву Дионису, как Орфея, но все равно, зачем тебе это надо?!
 - Вряд ли орфики проводят свое посвящение именно так под самым носом у римлян, - задумчиво сказал Кестрин, наконец-то прислушавшийся к словам друга, и решивший обязательно спросить у орфиков, зачем им при столь благочестивом образе жизни нужны оргии, и неужели посвященному без них нельзя? - Если мне что-нибудь не понравится, я всегда смогу остановиться на полдороге.
 - А если не сможешь? - безнадежно спросил Дориэй.
 Первые же трудности возникли у кандидата в посвященные уже через день. Он ослабел от строгого поста, согласно которому питался только промытыми молотыми желудями, и Гай Аквилин это тут же отметил.
 - Что с тобой? - без всякого сочувствия поинтересовался наставник. - Ты случайно не постишься по требованию орфиков?
 Кестрин так и не рискнул спросить у римлян, в каких отношениях с римским законом находятся помянутые Аквилином орфики. Но интуитивно он почувствовал, что не в самых лучших, раз уж они назывались формально общиной при храме Асклепия.
 Дориэй, случайно оказавшийся рядом, уставился на друга с тоской во взоре. Про пост он еще не знал.
 - Нет, - солгал Кестрин, - не буду поститься.
 - Надеюсь, так и будет, - скривил губы в своей обычной усмешке Аквилин.
 - Я все больше и больше уважаю старину Гая - сказал Дориэй, когда Гай Авидий отошел от них подальше, убедившись, что Кестрин сильно не в форме. - Смотри, он за несколько дней выучил тебя неплохо защищаться мечом. И, право, он очень проницателен. Прирожденный наставник молодежи. Не удивительно, что его так любят в отряде.
 О проблемах, возникших в связи с проницательностью прирожденного наставника молодежи, юный адепт орфиков немедленно отправился советоваться в храм Асклепия. В ответ на его просьбу, увидеть Птолемайоса, ему сказали, что главный жрец несколько дней был в отъезде по делам общины, но совсем недавно вернулся в Александрию, его с минуты на минуту ждут в храме. Кестрина провели в зал, в котором несколько десятков человек, мужчин и женщин, разбившись на маленькие группки, тихо обсуждали между собой дела общины, ожидая прихода своего главного жреца. В ближайшей к юноше группе говорили о нехватке денег для ремонта какого-то жизненно необходимого для храма помещения. Совсем еще молоденький неофит ходил между группами людей, глядя на всех по очереди преданными и доверчивыми глазами. Кестрин стоял спиной к тому входу, из которого появился Птолемайос, но сразу понял, что тот пришел, потому что от радости просветлели лица напряженно смотревших на вход женщин. Мужчины не улыбались настолько радостно, но преданно смотрели на вошедшего, чем нечаянно напомнили юноше, заворожено глядящих зверьков, пляшущих под флейту Орфея, с прекрасной фрески в трапезном зале храма.
 - Приветствую вас, милые сыновья и доченьки. Нас немного, но здесь - лучшие, - отеческим тоном сказал пожилой жрец. Кестрин, на которого слова недоверчивого Дориэя все же оказали свое влияние, Кестрин, у которого, был лучший в мире отец, подумал, что Периандр никогда не говорил с ним "отеческим" тоном. И более того, на их патриархальной Керкире, со строгими семейными устоями никто не говорил с детьми "отеческим" тоном. И показалось бы режуще фальшивым, если бы кто заговорил.
 Женщины общины преданно захихикали, хотя это все было совсем не смешно.
 - А лучших всегда немного. И только когда нас немного, мы можем считать себя лучшими, - вдруг весело сообщил доверчивый неофит. Кое-кто из самых молодых орфиков чуть улыбнулся в ответ.
 - Шутить здесь могу только я, - с неудовольствием сказал Птолемайос, холодно посмотрев на шутника-неудачника. Лица остальных членов общины мгновенно отразили обычное для них мрачное и чуть подавленное настроение, из которого их на несколько мгновений вывел приход их главного жреца.
 Птолемайос неторопливо огляделся, заметил Кестрина, и, не обратив ни малейшего внимания на устремленные на него преданные и восторженные взгляды, проследовал через зал к юному адепту, чуть шаркая больными ногами.
 - Ну, милый друг, что случилось? - тем же отеческим тоном важно спросил главный жрец. Кестрин посмотрел ему в глаза. Они лучились от самодовольства. Все же человеческое поклонение и преданность не оставили его равнодушным.
 - У меня возникли некоторые вопросы, и у Гая Аквилина возник вопрос, не пощусь ли я по требованию орфиков? - смущенно проговорил юноша.
 - Начинайте собрание без меня, я через несколько минут подойду, - неторопливо сказал Птолемайос. - Пойдем, Кестрин, расскажешь.
 - Как же мы без тебя, Птолемайос? - растерянно произнес орфик лет тридцати с лишним.
 Кестрин вышел вслед за Птолемайосом в соседнее помещение.
 - Я думаю, тебе не обязательно поститься, - уверенно сказал главный жрец. - Не будем без нужды привлекать к тебе внимание. Постарайся хотя бы не переедать, этого будет достаточно. Все с этим? Какие у тебя еще возникли вопросы?
 - Насчет посвящения... - неловко начал Кестрин, - чего мне ждать? И зачем орфикам оргии?
 - Ты сам вызвался пройти посвящение, ведь так?
 Это было правдой. Анаксандр и Птолемайос тогда во время трапезы поглядели на него с одинаковым изумлением во взорах, когда возбужденный Кестрин выразил свое горячее желание, стать орфиком.
 - Тебя никто не заставляет, хотя храму и нужен такой художник, как ты. Но твои опасения понятны, - Птолемайос смягчился, увидев смущение и растерянность на лице юноши. - Во время посвящения каждый адепт попадает во власть бога. Опасно ли это? Я тебе уже говорил, что опасно. Тебя это не остановило. Что же касается оргий... нет, само посвящение проводится иначе. По мере того, как степень твоего посвящения будет расти, ты будешь меняться, и только после этих перемен с тобой станет возможным обсуждение таких сокровенных вещей, как приобщение к божественной энергии Диониса Вакха. Сейчас ты смотришь извне, а после посвящения посмотришь изнутри другими глазами. Не спеши. Нужна особая храбрость, чтобы находится со своим богом во тьме неведения. Понял? - ласково спросил жрец.
 Кестрин ничего не понял, кроме того, что здесь он ничего пока не поймет. Действительно, нужно набраться терпения.
 - Ну что же, до встречи, Кестрин? Я пошел к своим, они меня заждались.
 
 Отмена поста только усилила подозрительность Дориэя.
 - И как же эти змеепоклонники собираются вызвать у тебя необходимое им состояние экзальтации, если они отменяют пост? - поинтересовался он безнадежным тоном. - О! Я теперь понимаю собственного папашу. Ужасно видеть, как дорогой тебе человек совершает глупость за глупостью, и не иметь возможности ему помешать.
 Проголодавшийся Кестрин, тем временем, с аппетитом поедал фаршированные яйца, сыр, перетертый с овощами, неизвестных маленьких печеных фаршированных птичек, запивая еду прекрасным вином, букет которого нисколько не портило сильное разбавление. Нет, переедать он, конечно, не будет...
 Дориэй с досадой махнул рукой и ушел в свою мастерскую, предоставив другу доедать сытный обед в одиночестве.
 Но не только он относился к орфикам с сильным предубеждением. Не очень-то их жаловал и Алексикратес. Молодой корифей еще не оставил надежд затащить Кестрина в свой хор, и при каждой встрече пытался заставить его что-нибудь выучить. Кестрину нравился жизнерадостный певец, и он, чтобы порадовать его, каждый раз изображая усердие, напевал замысловатый мотив очередного гимна.
 - Нет, я не люблю орфиков, - откровенно признался корифей, когда его наставнический задор чуть поистощился, и они уселись на мраморную скамью на одном из задних двориков храма в тени цветущих миртов, среди невысоких, декоративных гранатов с небольшими плодами, среди струящих сладостную прохладу фонтанов. - Я вообще опасаюсь очень верующих людей.
 Кестрин молча, с недоумением посмотрел на храмового певца.
 - Ну да, я и сам, вроде как служитель, но ведь я не соприкасаюсь с невидимым, не претендую на исключительные знания. Я обычный человек. А они - нет. Они - особенные. Да-а-а.
 После этого глубокомысленного заявления оба собеседника помолчали.
 - Они хорошие, - заступился за орфиков Кестрин. - Они людям помогают, больных лечат, из тяжелых обстоятельств выручают. Ну и вообще.
 - Помогают, - вяло признал Алексикратес. - Но только своим. Чужим - ни-ни. Они же хорошие, а весь мир во зле гибнет. И потом, мне не нравится их покаяние. Понимаешь, если человек плохой, то он плохой, а если хороший, то хороший.
 Он помолчал. Молчал и Кестрин. Возразить на последнюю фразу было невозможно.
 - Но они-то все хотят быть хорошими. Поэтому о своих злых поступках они рассказывают избранным людям, и думают, что, раз они все рассказали, то зло изглажено. Они смогут спокойно после смерти делать три своих шага: к звездам, к солнцу и к немеркнущему свету богов, или куда там они их собираются делать... Но разве может человек быть постоянно добрым? Я не считаю тебя, Кестрин, но во всех других доброе и злое перемешано в неравных пропорциях, и ясно, чего больше.
 - И во мне тоже, - покраснев, сказал Кестрин, вспомнив, что он недавно думал про Дориэя и Хрисанту.
 - И вот если я расскажу кому-нибудь про свои злые чувства, планы, намерения - они что, исчезнут? Как же! А нужно, чтобы исчезли. И что? И ходят эти орфики с фальшиво благостным видом, думая, что все кругом совсем тупые, и ничего не понимают.
 - Там, наверное, ритуалы есть по изглаживанию зла из души человека...
 - Ритуалы, может быть, есть, да зло не изглаживается. Я-то хоть и недобрый, но честный, а вот они... и хоть бы изображали мастерски...
 Какая-то птичка раскачивала ветку цветущего мирта и звонко щебетала. Подул легкий ветерок с моря, брызги фонтана легко коснулись кожи.
 Кестрин расслабленно подумал, что в такой прекрасный день он не хочет подозревать зла в людях, хотя, конечно, зла в мире предостаточно.
 - Слушай, Алексикратес, - вдруг посетила его ленивую голову следующая мысль - а что, правда за вывоз кошек из Египта положена смертная казнь?
 - Ее никто не отменял, - с широкой улыбкой произнес певец, - но не представляю себе грека, который бы казнил человека за вывоз священных животных. Их, кстати, очень удобно вывозить на зерновозах. И зерно сохраняется от мышей, и кошек можно выгодно продать по прибытии. Но на последнем зерновозе кошек не было. Тихо шел корабль.
 - Так ты слышал про убийство чиновника в порту? - с вялым интересом спросил Кестрин.
 - А кто же не слышал? Слышал. И про то, что Гай Аквилин отправил очередной зерновоз без особого сопровождения в Рим, а сам снова остался здесь с бывшей рабыней тоже слышал. И, как и все здесь, понял, что он подозревает не пиратов, а кого-то из местных. Ситуация накаляется. Ты думаешь, что он использует связь со своей вольноотпущенницей как прикрытие для расследования?
 - Нет, я так не думаю, - ответил Кестрин, посозерцав значительное время прихотливо изогнутую струю воды в фонтане.
 Совсем недавно он случайно подслушал разговор Гая Авидия с Элианой и по его воле Авидией.
 - Если бы я хотел тебя принуждать, я бы не давал тебе вольной, - с неожиданной для него горечью проговорил римлянин. - Ты свободна. И принудив хоть к чему-то свою вольноотпущенницу, я навлеку на себя позор. Я хочу, чтобы ты это знала.
 - Я могу выйти замуж за другого человека? - капризно-кокетливым тоном спросила Элиана.
 - Можешь, - холодно подтвердил Аквилин.
 - Ну так я буду ходить в тот дом. У меня там подруги, - все тем же тоном протянула женщина.
 - Это была только просьба, - тихо и достаточно безнадежно, чтобы подслушивающему Кестрину стало тяжело и неловко, ответил его наставник.
 - Ну, Аквилин, полно тебе, не делай такую рожу, как будто ты камень в основании здания.
 После этого возгласа послышались легкие быстрые шаги и конкретные звуки конкретных поцелуев.
 Да чтобы суровый римлянин позволил какому-то прикрытию такое с собой обращение - нет, этого себе Кестрин представить не мог.
 - Все кругом говорят, что он... неумный. Непобедимый меч Рима без всяких мозгов, - с любопытством глядя на Кестрина, сказал Алексикратес. - Не слишком знатный, пролезший наверх за счет женщин...
 - Хватит! - перебил его, мгновенно утратив всякую вялость, ученик Непобедимого Меча. Алексикратес, чувствительный к звукам, даже чуть подпрыгнул.
 - Он спас мне жизнь, - мрачно объяснил Кестрин свое невежливое поведение.
 - Это - сколько угодно, - согласился корифей.
 Хрисанта тоже заинтересовалась орфическими увлечениями Кестрина, напомнив ему, что ее род, род Бакхиадов, тоже считает себя потомками детей Диониса Вакха. Но, когда она с милой важностью принялась излагать ему содержание только что прочитанной поэмы Каллимаха о том, что подземная богиня Персефона родила Диониса от соединения со змеем, что Дионис получил высшую власть в мире богов, но его обманом стащили с престола богоборцы титаны, растерзали на части и съели, Кестрин подумал, что своей родной сестре он бы никогда не позволил читать такие непристойные поэмы. Хрисанта продолжала рассказывать о том, что титанов испепелили боги, что люди возникли из этого пепла и несут теперь в себе частичку съеденного титанами бога, как впрочем, и самих древних бунтарей, мятежных титанов. Юноша смущенно молчал, хотя и знал уже, какие аллегорические толкования существуют у орфиков на эту легенду. Он знал, и про рождение Диониса от великой змеи, знал о его смерти, о воскресении. Ему объяснили, что люди, именно благодаря некой частичке божества в своем естестве, надеются, перетерпев страдания и смерть, изжив бунтарскую, богоборческую часть своего естества, тоже приобщиться к блаженству и стать богами. Он знал и даже принимал все это, но теперь, слушая, как это эзотерическое учение звучит из уст невинной девушки, Кестрин смутился безобразной нелепостью истории.

***

 Как-то очень быстро подошел день посвящения. Кестрин, решивший для себя, что ему отступать некуда, покорно пришел в храм орфиков, но не в центральный, а в храм, находившийся ближе к выходу из города, затерянный среди зданий различной высоты. Орфики, закутанные в просторные темные одеяния с капюшонами, несшие горящие лампадки, торжественно проводили юношу в огромный темный зал. Дверь медленно закрылась, оставив Кестрина в полном одиночестве и полной темноте.
 Он обошел зал по кругу, ведя по стене ладонью, нащупал впереди какое-то возвышение, и ему внезапно стало страшно. Никакого доверия к богу орфиков, кто бы он ни был, у юноши в темноте не возникло. Наоборот, в памяти всплыли и слова Дориэя, и намеки римлян, и недоверчивое отношение к орфикам Алексикратеса. Только теперь, когда обратного пути не было, юноша подумал, что вряд ли все они ошибались, а он один был прав. Ничто не мешает его прикончить, а потом покаяться в убийстве специально назначенным людям. Но зачем кому-то его убивать? Просто тьма - это первый этап посвящения. Наверное, длительный, чтобы он успел проголодаться, раз уж он не постился. И все же, выйдет ли он когда-нибудь на свободу, или сейчас в зал запустят огромных змей? Когда же это все закончится... Нет, орфикам ведь нужен хороший художник, они неоднократно это подчеркивали, не так ли? Орфикам нужен, а вот их богу нужен ли? Кто их бог? Не попытается ли он самолично в очередной раз прикончить юношу, так слепо полностью оказавшегося в его власти? Кто же это сказал, что попасть в руки бога, это значит быть изнасилованным им? Бедная доверчивая Психея... Долго ли еще ждать... Вот куда его завела плохо осознанная ревность к Дориэю. Из упрямства, вызванного ревностью, он не слушал советов друга. А была ли эта ревность случайной? Случайно ли в их с Дориэем надежный союз вторглась прекрасная девушка?
 Впервые честно взглянувший своим страхам в глаза, Кестрин схватился за голову. В его памяти всплыли предупреждения, что посвящение связано с сильными страданиями, побоями или даже еще с чем-нибудь, пострашнее. Время шло, казалось, что давным-давно прошел день, может быть, несколько дней... Смятение юноши росло, в непроглядной тьме его растревоженному слуху слышалось даже шуршание подползающих змей. Наконец он вспомнил о своем достоинстве свободнорожденного, взял себя в руки и решил повнимательнее исследовать огромный зал в поисках хотя бы мест, для отправления самых неотложных естественных нужд. В непроглядно-темном помещении это было нелегко. Юноша обдумывал маршрут, позволивший бы ему не топтаться на одном месте. И тут дверь открылась. На пороге в неверном свете факела возникла человеческая фигура в капюшоне. Кестрин, снявший с себя и плащ и хитон, чтобы как-то отметить исследованное пространство, растерялся. Человек закрыл за собой дверь, откинул капюшон. Это был Дориэй.
 - Как ты здесь оказался? - потрясенно спросил Кестрин.
 - Девушки помогли, как обычно, - легкомысленно ответил ему друг. - Обычно люди недооценивают того, на что способны рабыни. Но у орфиков, право, даже рабыни пребывают в сознании собственной исключительности и посторонним не помогают. Поэтому вывести тебя обычным путем я не смогу. Я выспросил у одной, что новенького. Она рассказала, в каком месте ты проходишь посвящение. Потом, когда она убежала по делам, я накинул капюшон и с уверенным видом прошел в нужный коридор. Но то - я, а насчет тебя, наверняка, особые инструкции.
 Дориэй при свете факела внимательно оглядел полуголого Кестрина, стоявшего в центре зала на коленях.
 - Ты ведь не имеешь желания проходить посвящение и дальше?
 - Интересно, чтобы ты делал, если бы я такое желание имел, - пробормотал юноша, вставая и поднимая хитон. - Но ты прав, больше не имею. Я не смогу.
 Дориэй пошел к возвышению в узкой части зала и, подсвечивая себе факелом, принялся изучать барельеф на стене.
 - Как ты вообще узнал, где я? - не отставал Кестрин.
 - Римляне подсказали. Элфин занудноголосый спросил, не думаю ли я, что при орфическом посвящении может произойти несчастный случай, и плохо подготовленный посвящаемый умрет. Насчет уровня твоей подготовки у него было однозначное, право слово, мнение. При их каких-то там кельтских посвящениях это, дескать, происходит постоянно. Я потребовал у Занудноголосого, чтобы он говорил без намеков. Тогда он вызвался проводить меня в этот храм. И, на твое счастье, я в Риме тесно общался с храмовыми архитекторами. Это общение не только убило мою детскую веру, но и вообще очень многому выучило.
 Все это Дориэй говорил, стоя спиной к другу, одной рукой держа факел, другой ощупывая рельефные выступы стены. Неяркий свет факела осветил фреску над возвышением. Стены в этом зале вовсе не были пустыми, они были покрыты фресками, только раньше, в темноте эти изображения не были видны. И вот та фреска, скорее всего центральная, которую сейчас освещал факел Дориэя, изображала момент принесения Орфея в жертву Дионису. Изображение самого Диониса-Вакха было по понятным политическим причинам затерто и заменено символами его присутствия: веточками плюща в подземном мире и виноградной лозой в мире поднебесном. Но сама оргия, на которой был принесен в жертву легендарный музыкант, была изображена во всех подробностях, с обезумевшими менадами и сатирами, без всяких иносказаний, грубо и конкретно. Это была в своей основе древняя фреска. В ней не было ни гармонии ни красоты, только сила. Сила похоти, сила безумия. Возможно, росписи на стенах полагалось видеть только людям, выпившим вина с дурманящими примесями, но Кестрин смотрел на все это трезвым взглядом, взглядом художника, улавливая безумие того, кто все это создавал. Он смотрел и чувствовал, что у него волосы зашевелились на голове. В отличие от примитивных, утилитарных порнографических картинок, виденных им в термах Антиохии, здесь было изображено богослужение. И бог Эрот очень конкретно соединялся со своей Психеей в верхней части композиции, чтобы ни у кого не возникло сомнения в этом. Безумная похоть как путь единения с божеством! И он, Кестрин, дал на это свое согласие. И ему ведь намекали... Но одно дело - намеки, а другое - очевидное изображение. Юноша прерывисто вздохнул. Дориэй оторвался от своего занятия и проследил за взглядом его расширенных от ужаса глаз.
 - Жаль, что не смог захватить для тебя масляной лампы, - пробормотал он. - Она поярче...
 С этими словами он повернул какую-то каменную розетку, небольшая плита в полу сдвинулась.
 - Это должна быть плита подъемника. Становись вместе со мной. Посмотрим, что там у них внизу. Обычным коридором тебя не выпустят, попробуем пройти через потайные пути.
 Они встали на металлическую плиту, открывшуюся после того, как каменная плита отодвинулась, и та начала медленно и бесшумно опускаться. Подъемник опускался долго, пока не достиг твердой поверхности и не остановился. Неяркий свет факела высветил темные каменные плиты подземелья. Друзья сошли с подъемника, и освободившаяся металлическая плита стала так же медленно подниматься вверх. Дориэй молча снял с себя Кестринову перевязь с мечом и вручил другу. Тот уже частично успокоился, и новые сильнейшие впечатления полностью захватили его душу.
 - Давай потушу факел, оглядимся.
 - Подожди, - прошептал Кестрин, надев на себя перевязь и поправив меч.
 Они находились глубоко под Александрией. Вверх уходили несколько ярусов огромных колонн, на которых, оказывается, держался город. А внизу были проложены мощнейшие водопроводы. Вода из Нила доставлялась по этим выложенным камнем каналам во дворцы и простые жилища Александрии, для фонтанов и орошения садов, для питья и частых омовений.
 Но Кестрин смотрел не на темные каналы, не на каменные арки над каналами, не на сероватые, освещенные световыми шахтами акведуки, по которым вода качалась насосами вверх, и не на ярусы колонн, удерживающих над всем этим подземельем густо населенный город. Он смотрел на маленькую металлическую змейку, врезанную в темный камень перед ним и блестевшую в свете факела.
 - Ты не думаешь, что это - указатель направления? - с любопытством спросил он.
 - Ну-ка, постой здесь, а я схожу в том направлении, - азартно ответил Дориэй, как он обычно отвечал своему другу в детстве, во время поисков сказочных кладов.
 Кестрин остался один, изумленно разглядывая старинную, добротно, на века сделанную, каменную кладку подземного яруса Города. Факел вдали остановился, потом несколько раз качнулся. Юноша пошел на сигнал.
 - Смотри, вот еще одна змейка. Стой, я пойду дальше, - нетерпеливо сказал Дориэй.
 Они понемногу поднимались вверх, каналы внизу, за каменным парапетом сливались в более крупные, и, наконец, друзья добрались до небольшого подземного искусственного озера - отстойника, в которое снаружи вливались по каналу воды Нила. Кестрин чуть перегнулся через каменное ограждение и ахнул.
 - Осторожнее! Там крокодилы.
 - Только спокойно! - после паузы произнес Дориэй. - Не прыгнут же они, право, вверх, чтобы добраться до нас.
 - А вдруг тут есть выходы для них? Давай уносить ноги, а?
 - Постой, - севшим голосом сказал Дориэй. - Посмотри, что тут есть еще.
 Кестрин обернулся. В каменной нише стояла большая металлическая клетка. Достаточно большая, чтобы в нее поместился крокодил... или встали несколько связанных людей.
 - Право слово, это тоже подъемник, - с отвращением сказал скульптор. - Можно поднять крокодильчика наверх, а можно спустить ему жертву вниз. Видишь, здесь передняя стенка поднимается.
 Кестрин прекрасно это видел.
 - Давай искать выход наверх, - фальшиво бодрым голосом сказал он.
 Факел догорел и с треском погас. Но световых шахт было достаточно, чтобы разогнать тьму подземелья и превратить ее в наполненный тенями полумрак. Дориэй осторожно двинулся в сторону ближайшего освященного пятна на каменной кладке основания подземелья.
 - Вот смотри, ступени. Интересно, куда они выводят?
 Каменная лестница начиналась за колонной и уходила вверх, в вырубленный в камнях проход. Друзья осторожно и неслышно, придерживая мечи, поднялись по ступенькам и, миновав арку входа, оказались в огромном и жутком помещении. На каменных столах лежали человеческие трупы, частично расчлененные. Рядом с одним из столов стоял обнаженный по пояс человек, низко склонившись над трупом женщины, темные волосы которой свисали со стола до пола.
 Греки вошли неслышно, но не успели они сделать несколько шагов, как неизвестный человек почувствовал чужое присутствие и обернулся. Это был врачеватель Анаксандр.
 Кестрин, инстинктивно положивший руку на рукоять меча, замер. Он слишком плохо владел мечом, чтобы только ранить. Он убьет. Юноша убрал руку с рукояти.
 - Это трупы преступников, юноши, - негромко, успокаивающе сказал Анаксандр, откладывая в сторону длинный нож зловещего вида. - Ни один врач не может обойтись без изучения трупов.
 - Нам только нужно знать, где здесь выход, - также мягко сказал Дориэй.
 Кестрин подумал, что он знает, куда потом деваются изученные трупы. Нести их приходится недалеко. Анаксандр стоял и молча смотрел на него удивительно грустными темными глазами.
 - Если ты все-таки еще увидишь Демокеда, пожелай ему здравствовать и расскажи обо мне, - с горькой улыбкой сказал врачеватель. - И еще я тебе сейчас скажу то, за что бы меня убили, если бы я рассказал это хоть кому-нибудь раньше. Слушай внимательно. Я обменивался опытом с темнокожими врачами из Индии, и многому научился. Мне приходилось особыми приемами возвращать к жизни уже умерших людей, через несколько минут после полного исчезновения пульса в жилах. И оживленные мною рассказывали кое-что. Так вот. Нет после смерти никакой дороги от Белого Кипариса, и никакой защиты не дает Свиток. Душа видит тех чудищ, которые могут являться и живым людям за очерченным кругом, когда происходят простонародные жертвоприношения подземным богиням. Только они, эти чудища и реальны. А все остальное - лишь сочинение жалкого человеческого ума, не желающего согласиться с загробным кошмаром. Ты молчишь? Иди теперь. За этой дверью есть маленькая дверца в конце того коридора со ступеньками.
 Юноше казалось, что прошла целая вечность с утра, когда он так легкомысленно ушел из дворца Аквилина, чтобы пройти посвящение, но на поверхности Александрии было еще светло. День только клонился к закату, солнце еще искрилось в брызгах фонтанов, и только особенная нежность вечернего сияния, предвещала приближающуюся ночь.
 Кестрин побежал к храму Сераписа, он собирался все рассказать Алексикратесу. Дориэй, понимавший, что ему не удастся остановить друга, молча следовал за ним. Несостоявшийся орфик бегом вбежал в храм. Здесь было сумрачно, но Кестрин часто ходил в тени этих колонн, и почти полное отсутствие света его с пути не сбивало.
 - Где я могу найти Алексикратеса? - спросил он у первого попавшегося раба. Тот остановился и молчал. - Ну что ты молчишь? - возмутился юноша. - Говори же, когда тебя спрашивают. Где Алексикратес?
 - А кто его спрашивает? - раздался низкий женский голос, и навстречу Кестрину вышла флейтистка Зенодота.
 - Ах, это ты, Кестрин? - странным голосом спросила флейтистка. В сумраке выражения ее лица различить не удавалось. - Алексикратес посажен в темницу жрецами храма, - с горечью сказала она. - За разговоры с тобой. И ты снова его ищешь, чтобы поговорить?
 Кестрин оцепенел. Зенодота постояла немного и, не дождавшись ответа, исчезла в тени колонн. Юноша пришел в себя, почувствовав на плече руку Дориэя.
 - Пойдем домой, - тихо сказал ему верный друг. - Не думаю, что ты теперь можешь просто так ходить по улицам Александрии.
 - Ну как, эвойэ, Кестрин? - со всем доступным ему ехидством спросил Гай Аквилин, когда юноша нашел его во дворце.
 Несчастный Кестрин даже вздрогнул, услышав возглас, которым орфики обменивались в качестве приветствия.
 - Я не прошел посвящения, - сообщил он хмуро. - Ты наверняка уже это знаешь.
 - Нет, этого я знать никак не мог, - ответил римлянин, удобно опираясь рукой на выступ стены и внимательно разглядывая юношу, который был уже не в состоянии держать себя в руках. - Я знал только то, что ты вошел в храм, чтобы пройти посвящение, и находился там весь день.
 - Мне помешал Дориэй.
 - Ах, я помешал, - вяло пробурчал его друг.
 - Но мне нужна твоя помощь в другом деле, Аквилин, - быстро сказал Кестрин. - Певца из храма Сераписа посадили в темницу за разговоры со мной. Ты не мог бы его выпросить хотя бы в римский флот? Разве вам не нужны такие одаренные музыканты? Будет ужасно, если он погибнет.
 Римлянин молчал.
 - Ты не будешь этого делать, Аквилин? - сглотнув, переспросил взволнованный юноша.
 - А о чем ты с ним говорил? - казалось бы, без всякого интереса спросил Аквилин.
 - Да ни о чем - с горечью ответил Кестрин.
 - За "ни о чем" в темницу не сажают, - чуть усмехнулся римлянин. - Припомни получше. Окажи любезность, раз уж ты обращаешься за помощью.
 - В основном, он пытался обучить меня храмовым гимнам, - сказал Кестрин и начал краснеть. - Ну и еще мы обсуждали орфиков. Он их не любит. Ну и говорили о тебе, Аквилин.
 - Да? - поощрительным тоном произнес римлянин и милосердно отвел глаза от своего уже побагровевшего ученика.
 - Алексикратес спрашивал... спрашивал, является Элиана прикрытием в твоем расследовании, или она тебе не безразлична.
 Кестрин задохнулся и замолчал. Молчал и Аквилин, разглядывая пальцы своих мощных рук.
 - И я сказал, что не думаю, чтобы она была простым прикрытием. Но это действительно все.
 - Так. Кестрин, я забыл тебя спросить. Ты читаешь по-латыни. А устную латинскую речь ты тоже понимаешь? - мягко спросил его наставник, всегда говоривший с ним по-гречески.
 С Элианой, понятное дело, он говорил по-латыни.
 - Да, - ответил Кестрин, и снова нервно сглотнул.
 - Простой паренек с малоизвестного греческого острова, - со странной интонацией изрек римлянин.
 Кестрин вскинулся было, чтобы рассказать про итальянского раба, спасенного его отцом, но Аквилин заговорил снова.
 - Хорошо. Давай сходим, поговорим с Нумением. Это любопытно.
 - Я пойду с тобой, Аквилин? - спросил Элфин, неслышно подошедший во время их разговора. - Не солидно тебе идти одному, не находишь?
 Римлянин быстро глянул на галата и кивнул.
 Солнце еще горело в небе, но над островом Фарос уже стал виден огонь маяка. Кестрин был слишком угнетен, чтобы любоваться переливами красок в причудливо изгибающихся водных струях и брызгах фонтанов, но даже на него умиротворяющее подействовал пьянящий и нежный аромат цветов, усиливающийся к ночи.
 - Гай Авидий Аквилин желает видеть жреца Нумения - холодно сообщил римлянин первому же пойманному им под портиком храма Сераписа рабу.
 Трое пришедших стали ждать в сумрачной тени среди колонн портика, кутаясь в короткие, до колен плащи.
 - Этот хитрый лис может и не выйти, - тихо произнес Элфин после довольно долгого ожидания. Аквилин в ответ скрестил руки на груди и прислонился к колонне. Проходившие в храм и выходившие из него люди невольно оглядывались на внушительную фигуру римлянина. И Кестрин потерял голову. Он отошел чуть в сторону, попросил письменные принадлежности и изобразил на кусочке папируса горячую мольбу о содействии. А затем, надеясь, что в сумраке вечера римляне не увидят, что он делает, снял с шеи цепочку с перстнем-печатью Нумения, запечатал перстнем свиток и украдкой повесил цепочку опять себе на шею.
 - Отдай Нумению, - тихо сказал он, отдавая послание часто виденному им в храме рабу.
 Они еще подождали. Наконец к ним подошел посланный Кестрином раб и пригласил их следовать за собой.
 Поворачиваясь, чтобы идти в храм, Кестрин скорее почувствовал, чем увидел внимательный, изучающий его особу взгляд Элфина.
 Раб провел их в удивительный внутренний дворик, залитый сиянием вечернего солнца. После сумрака храма Кестрин даже зажмурился. Потом открыл глаза и от изумления на мгновение забыл обо всех своих тревогах. Казалось, что удивительные мастера Александрии собрали весь вечерний свет из-под колонн храма и направили его в этот тихий маленький дворик. В искусственно собранных последних лучах света точно купались никогда не виденные раньше юношей растения, темно-зеленые, с большими белыми цветами и ярко-оранжевыми шариками плодов, одновременно красовавшимися между глянцевых листьев. Иногда листья чуть вздрагивали - большие разноцветные птицы, перелетая с ветки на ветку, клевали сочные плоды, печально вскрикивая. У небольшого бассейна в глубокой тени деревьев их ждал Нумений.
 - Приветствую тебя, раб божий, - слегка поклонился Аквилин.
 Нумений молча, с большим достоинством склонил голову.
 - Я пришел по просьбе этого Кестрина, которого ты перед собою видишь, - римлянин сразу перешел к делу. - Он говорит, что его друг Алексикратес посажен в темницу за разговоры с ним. Но не может вспомнить, чтобы они вели разговоры, достойные темницы. Я должен считать, что он ошибается?
 - Не "за разговоры", а "из-за разговоров", - бесстрастно поправил Нумений, пристально глядя Аквилину в глаза. - Да. Храму нужен этот одаренный корифей, и мы постараемся, чтобы с ним не произошло никакого несчастья, из-за того, что Кестрин отправился проходить посвящение у орфиков, и, следовательно, расскажет им все, что знает.
 - Темница - это форма защиты? - с недоверием спросил римлянин.
 - Ты сказал, - коротко ответил Нумений.
 - Но я не прошел посвящения, - пробормотал Кестрин, - Я испугался их бога, и не возражал, когда Дориэй меня вытащил.
 Нумений посмотрел на него непроницаемым взглядом.
 - И это вам удалось? Да. То несостоявшееся жертвоприношение принесло тебе много пользы, Кестрин, ты стал очень осторожным. Но теперь уже бесполезно говорить тебе об осторожности. Теперь твоя судьба не в твоих руках. И все же я не теряю надежды, увидеть тебя еще раз.
 Кестрин молчал, слишком уставший, чтобы ужасаться предупреждению, скрытому за вежливо доброжелательным тоном. Нумений трудно уловимым жестом подозвал раба, чтобы тот проводил гостей к выходу.

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

 - Итак, Кестрин, - обратился к юноше Гай Аквилин, когда они шли по пустынному участку набережной. - Ты должен вспомнить, о чем вы говорили с корифеем храма. Это важно. Жрецы поручили ему сообщить тебе нечто. Он сообщил. Ты не обратил внимания. Они посадили своего корифея в темницу, чтобы привлечь мое внимание. Что он тебе сказал?
 Кестрин рассеянно смотрел в лицо своему наставнику и думал о его зловеще горящих в последних лучах солнца малиновых ушах, больших таких ушках. Никакая другая мысль ему в голову идти не желала. Он слишком устал.
 - Мой друг, рассеянный, наивный, - внезапно певуче заговорил Элфин, до этих пор молчаливой тенью следовавший за своим центурионом, - не говорил ли ты о нашем налете в порт Мареотидский, и столь трагичной, необъяснимой смерти служителя, солидного отца семейства?
 Кестрин остановился и посмотрел на тонкогубый и остроносый профиль галата. Произнося свою тираду, тот смотрел куда-то вдаль.
 - Я говорил, - вдруг вспомнил юноша. Все остановились. Вокруг не было ни души, внизу, за каменным ограждением плескались сияющие отраженным золотом садящегося солнца волны моря. - Я спросил у него, правда ли, что за вывоз кошек из Египта положена смертная казнь.
 - Ну и как? - усмехнулся Аквилин.
 - Он сказал, что, конечно же, этот закон никто не отменял, но кошек все вывозят на зерновозах. Это выгодно, - выпалил Кестрин и закончил удивленно и с недоумением, потому что такую ерунду не стоило и вспоминать, - но на последнем зерновозе кошек не было. Все было тихо.
 Наступило молчание.
 - Полагаю, они здорово пищат вначале с непривычки, - наконец глубокомысленно изрек римлянин. - Кругом вода...
 - И мыши. Мышей бесчисленные толпы, - задушевным голосом добавил Элфин.
 Кестрин покраснел.
 - Ты не певец, мой друг, - тем же тоном продолжил галат, - и ты не понял, что тот, кто главным в мире считает звуки, тот может слышать больше, чем ты видишь. А с этим зерновозом была такая фальшь в звучанье. Для глаз он был почти обычным, но был совсем другим для уха. Другим, поскольку не был зерновозом. На корабле том не было ни кошек, ни мышек, ни зерна...
 Только тут Кестрин начал понимать, что его воспоминание оказалось важным.
 - Итак, жрецы Сераписа сообщают нам, что они в этом деле не замешаны. Следовательно, виноваты орфики, - мрачно сказал римлянин.
 - А причем тут орфики? - вскинулся Кестрин, - неужели же нет других, желающих нажиться на этом зерне?
 - Желающих много, - согласился Аквилин. И они снова пошли по набережной.
 - Ах, юный Кестрин, ты забыл, что здесь все знали о нападении пиратов на наш корабль? - снова заговорил Элфин. - Откуда же они могли узнать, узнать быстрей, чем наш корабль достиг их порта? Не посылали мы известий, пираты все погибли, а кто послал? Кто принял почтовых голубей с пределов Тирских и Сидонских? Поверь, что высоки и мощны голубятни старинных храмов Сераписа, Исиды, отовсюду летят к ним легкокрылые посланцы с новостями. Но коль не те жрецы дерзнули на ложный след послать златоголового орла, встревожив нападением пиратов, так кто же смог? Одни лишь орфики. Их голубятни открыты для известий, из дальних посылаемых земель, из множества общин их тайных. Простому человеку, пусть и богатому такое не под силу. Нужна старинная налаженная сеть для пересылки почты голубями. Вот римляне предпочитают лошадей.
 До стен претории все шли молча в темноте стремительно опустившейся ночи. У входа во дворец Кестрина встретил беспокоящийся за друга Дориэй, и юноша, поблагодарив Аквилина, пошел в свое крыло дворца.
 - Знаешь, что удивительно? - спросил Дориэй, когда они возлегли за трапезой в их общем зале. - С какой мгновенной скоростью передается информация из одного лагеря в другой. С утра ты пошел проходить посвящение, право, только этим утром. И тут же Нумений встревожился и убрал Алексикратеса. Как он узнал. Откуда?
 Кестрин только сейчас осознавший, как он проголодался, наверстывал упущенное за этот длинный день.
 - Я могу кое-что сказать, - вдруг заговорила тихим голосом Хрисанта, вышедшая при появлении Кестрина из своей комнаты, но не возлегшая на ложе, а усевшаяся на низкой скамеечке со своим обычным изяществом. Неяркий свет светильника освещал ее лицо, опущенные ресницы и чуть покрасневшие щеки. - Мне уже несколько раз говорила Элиана, что Петисий пообещал со временем отдать ей меня в рабыни... Я подумала: а за какие заслуги?
 - Ты думаешь, что она шпионит в этом доме для Петисия? - тихо проговорил Дориэй. - Бедный старина Гай.
 - Но они же родственники, просто - некоторый контроль за более молодым членом семьи, - преодолевая себя, вновь заговорила Хрисанта. - Петисий по долгу службы связан со всеми храмами Александрии. Он может передавать известия, куда считает нужным.
 - И если он ни в чем не был раньше замешан, зачем ему так стараться? - с утвердительной интонацией, с горечью сказал Дориэй. - До чего, право, проклятущая жизнь. С этими словами он встал, резко отшвырнул льняное полотенце для вытирания рук и быстро ушел в свою мастерскую.
 - А зачем им вообще, кто бы они ни были, передавать известия именно обо мне? - оторвавшись от трапезы, спросил Кестрин.
 - С тобой, Кестрин, что-то связано, чего мы не знаем, - убежденно прошептала Хрисанта.
 - Как ужасно, что некому помолиться в тревожное время, - безнадежно сказал юноша. - Я теперь совершенно не доверяю богам. Можно сколько угодно приносить им самые страшные жертвы, но они все равно поступят по-своему.
 - Выше голову, друг, - гордо произнесла Хрисанта и встала. - Не стоит так перед ними унижаться. Ты все же человек.
 Кестрин тоже заставил встать себя со своего ложа. Пожалуй, было неприлично заснуть рядом со столом на глазах у прекрасной девушки. Как только он встал, вошли рабы и принялись убирать кушанья со стола, складывая их на большие подносы. Но один раб подошел прямо к Кестрину и, поклонившись, протянул ему свиток. Юноша развернул его, и всякое желание спать у него пропало.
 "Анаксандр - Кестрину. Прошу тебя, выйди на улицу. Возникла срочная необходимость, увидеться. Будь здоров".
 - Так, теперь зашевелились орфики, - горько сказал Кестрин Хрисанте. - А я по-прежнему ничего не понимаю.
 - Не ходи никуда, Кестрин, - тревожно сказала Хрисанта, прочитав послание.
 - Врачеватель Анаксандр знал еще нашего врача с Керкиры, почтеннейшего Демокеда. Я ему доверяю.
 Сопровожденный удивленным взглядом привратника, юноша вышел в уже сгустившуюся темноту. Пройдя буквально несколько шагов, он увидел в нечетком свете факелов носилки и заколебался.
 - Вряд ли ты захочешь идти пешком в такой темноте, - сказал Анаксандр, высовывая голову из-за занавески. Свет одного из факелов упал на его лицо, и Кестрин чуть вздрогнул, увидев странную скованную улыбку, неживые как черные камни глаза.
 - И подумается же такое в темноте, - укорил себя юный грек, подпрыгивая, чтобы усесться в носилки.
 - Тут недалеко, - тихо сказал Анаксандр, задергивая полог. Рабы подняли носилки на плечи и побежали. За время, проведенное в Александрии, Кестрин уже усвоил, что в носилках, которые несут рабы, лучше не спрашивать, что случилось. И особенно, если это рабы орфиков. Путешествие продолжалось очень недолго, он не успел встревожиться. Рабы остановились и, вслед за своим спутником, Кестрин прошел через арочный проход и оказался в небольшом дворике, в котором стояло множество людей. Дворик тускло освещался светом факелов, все присутствующие стояли в капюшонах. Кестрин один был в короткой накидке без капюшона. Это обстоятельство он и осознал довольно быстро, потому что стоящий впереди на возвышении человек, чье лицо было скрыто в тени капюшона, наружу торчала лишь длинная седая борода, призывал объединиться против римлян. Против римлян, которые действуют именем императора, которые заставляют поклоняться статуе императора. Но кто же не знает, что за чудовище, что за зверь сидит сейчас на императорском троне? Кестрин с ужасом, забыв о себе, услышал о диких, нечеловеческих поступках императора Нерона, которого привык искренно почитать. Потом в его душе включилась защитная реакция, и он просто перестал воспринимать произносимые слова. От стыда, охватившего все его существо, юноша даже и не осознавал, сколько времени прошло, пока он стоял в этом дворике. Внезапно горевший рядом с ним светильник с громким треском, от которого молодой грек вздрогнул, погас. От этого он частично пришел в себя и тихо пробрался через арочный проход обратно в темный переулок. Как отсюда выбраться на главный проспект Александрии, молодой чужестранец сообразить не мог. Кругом стояла полная тьма. Намного выше его роста поднимались стены трехэтажных дешевых многоквартирных домов. Тут внимание юноши привлек тихий шелест листьев. На ощупь добравшись до огромного платана, Кестрин, чуть вскарабкавшись вверх по лепным украшениям фасада здания, уцепился за первую ветку. Лезть выше оказалось еще проще, и, спустя короткое время, хорошо тренированный грек оказался выше плоских крыш города с невысокими садиками на них. Далеко справа в небе ослепительно горел огонь Фаросского маяка. Главные проспекты тоже были чуть освещены, в основном за счет своих чудесных, подсвеченных, фонтанов, и легко проглядывались сверху. Ближайший оказался совсем рядом. Кестрин, еще не до конца растерявший детские навыки, бесшумно как белка спустился с платана и, держась рукой за стену дома, на ощупь пошел в нужном направлении. Довольно быстро он добрался до претории, куда и постучался, назвав входное слово. Знавший его в лицо, привратник впустил юношу, не задав ни одного вопроса. Впрочем, Кестрин и не смог бы ответить ни на один. Все еще в состоянии душевного шока от недавно услышанного, он тихо прошел в свою комнату, скинул накидку, улегся на ложе, где и лежал, глядя в темный потолок. Наверное, он все же уснул, потому что внезапно раздавшийся стук в дверь заставил его испуганно подскочить. Дверь открылась. На пороге стоял Гай Аквилин, на шаг позади находился еще один воин с факелом.
 - Именем Рима ты арестован, Кестрин, сын Периандра, - бесстрастно сказал римлянин. - Отдай мне свой меч и иди за мной.
 Кестрин покорно отстегнул ножны с мечом от перевязи, которую он забыл снять, когда в сильном душевном расстройстве ложился спать. Аквилин только выразительно скривил рот, отметив его состояние.
 - Одень гиматий, - приказал он, увидев, что арестованный готов идти в коротком хитоне. Кестрин автоматически его послушался. Ночь, насколько он мог оценить, была еще полностью беспросветной. Пройдя через атриум, потом через анфиладу комнат, они очутились в большом, освещенном множеством светильников, помещении, где уже находилось изрядное количество римлян. Подчиняясь жесту Гая Аквилина, Кестрин уселся на низенькую скамейку.
 - Ты обвиняешься в оскорблении чести и достоинства римского императора. За это по римским законам положена смертная казнь, - так же бесстрастно, как и раньше произнес Гай Авидий. - Что ты можешь ответить? Тебе дозволяется говорить.
 - От меня отрекутся все мои родственники, - в ужасе прошептал юноша, - когда узнают, за что я казнен.
 - Аквилин, он же грек, - выделив последнее слово, произнес низким голосом молодой воин с тонкими чертами лица, с рыжевато-золотистыми густыми волосами. Кестрин часто видел его среди ближайших к Аквилину людей, но сам с ним еще не общался.
 - Вижу, Александр, - чуть усмехнулся Гай Аквилин. - Слишком молчаливый для грека.
 В это время огромная двустворчатая дверь с треском распахнулась, на пороге возник Дориэй. Легкая усмешка Аквилина стала шире.
 - В чем вы его обвиняете? - возмущенно спросил Дориэй.
 - В оскорблении императора, - ответил Гай Аквилин, быстро приняв бесстрастный вид.
 - Но это невозможно, - севшим голосом сказал Дориэй, осознав чудовищность обвинения. - Ни один грек с нашего острова не будет столь неблагодарен, чтобы такое... чтобы это...
 - Но твой друг молчит. Он не сказал ни слова в свою защиту. Проходи, садись, Дориэй.
 Сам Аквилин, по-прежнему, стоял рядом с дверью, глядя на Кестрина через всю комнату.
 - Кестрин, что случилось? - еле сдерживая возмущение, спросил Дориэй. - Что еще могло, право слово, случиться, после того, как ты отправился спать?!
 - Я не отправился спать, - с трудом выговаривая слова, ответил Кестрин. - Меня вызвали запиской к воротам. Там я сел в носилки, меня отвезли на собрание людей. Там оскорбляли императора.
 - Кто тебя вызвал? - спросил Аквилин.
 Кестрин молчал. Действительно ли Анаксандр предал его, или так совпали обстоятельства, было ему непонятно.
 - Оставь, Аквилин, - с горечью произнес воин по имени Александр, - он же грек. Конечно, он никогда не будет участвовать в заговоре против императора, но и мы, римляне, останемся ему чужими, несмотря ни на что.
 Кестрин, отвлекшийся от своих мыслей, во все глаза уставился на явного грека македонского происхождения с греческим именем, сказавшего: "мы, римляне".
 - Итак, Кестрин, окончательно тебя сдали орфики, и это говорит о многом.
 Аквилин уперся спиной в стену сзади себя, расставил ноги на ширину плеч и приготовился к длинному разговору.
 - Ты с некоторого времени был у нас приманкой, - неторопливо заговорил он. - Мы постоянно за тобой следили. Но если бы нападение произошло внезапно, я выучил тебя обороняться. Так и произошло. На тебя напали.
 - На меня случайно напали воры.
 - Воры не ходят по улицам Александрии с длинными мечами. Дорого для них и неудобно без привычки, - резко ответил военачальник. - Ты принес одного из них прямо к орфикам, и они были потрясены твоим простодушием. Кроме того, ты всех ошеломил своим желанием пройти орфическое посвящение. Если бы ты его и вправду прошел, это все бы изменило.
 Аквилин подождал Кестриновой реакции, но, не дождавшись, продолжил.
 - Ты, возможно, мог погибнуть при посвящении, но ты не погиб. Тогда они заманили тебя на собрание, на котором бесчестили императора. Ты был там единственный без капюшона. Один из орфиков пошел к префекту Египта, выдал себя за гражданина, боящегося измены, рассказал о собрании и назвал тебя, единственного кого он смог узнать. Я с трудом уговорил префекта, оставить тебя у себя на время моего расследования. Итак, твоя судьба, Кестрин, зависит от этого расследования. Если я проиграю, тебя с позором казнят. Может быть, ты все же поможешь неприятным тебе римлянам?
 Кестрин густо покраснел. Он не был неблагодарным, а этот римлянин уже несколько раз спасал ему жизнь.
 - Что я должен делать?
 - Разве ты не спрашивал себя, из-за чего тебя пытаются убить? - поинтересовался Гай Аквилин.
 - Нет... я и не замечал, что меня пытаются...
 Все римляне, присутствующие при этом странном допросе, заулыбались.
 - Ты что-то должен знать! - резко сказал Дориэй. - Ты что-то видел в Мареотидском порту.
 - Точно, мой догадливый греческий друг, - все еще улыбаясь, произнес Аквилин, - мы тоже так думаем.
 - Ну так просмотрите еще раз эти амфоры с папирусами из порта, - сказал Кестрин с досадой, - ведь я же - ничего не понимающий греческий паренек, а вы - все понимающие римляне. Я в них ничего не заметил. Но вы-то заметите.
 - Эк сказал! - одобрил гулким басом Гней Корнелий Квадрат.
 - Мы бы и рады, но не можем, - любезным голосом сообщил Гай Аквилин. - Через несколько часов после нашего ухода из порта, в хранилище обрушилась кровля. Хрупкие папирусы перемешались с осколками амфор, осколками черепицы, с глиной и повредились. Многие затерялись. Мы не смогли найти тот папирус, который ты читал в присутствии чиновника, в скором времени убитого. Тот чиновник был заметно взволнован из-за того документа. Документа о загрузке последнего зерновоза в Рим. Там что-то было, из-за чего тебя хотят убить. Мы бы допросили того чиновника, но его убили, а тебя - нет.
 Кестрин молчал. Он уже множество раз говорил, что ничего особенного не заметил.
 - Дориэй как-то сказал мне, что у художников прекрасная зрительная память. Я хочу, чтобы ты по памяти воспроизвел нам этот папирус.
 Кестрин закрыл глаза, сосредотачиваясь.
 - Если тебе трудно, то я сейчас составил правильный документ, - приятным басом сказал рыжеволосый Александр и направился к юноше со свитком в руках. - Просмотри его внимательно. Тот, другой, был точно таким же?
 Кестрин взял предложенный ему папирус в руки и сосредоточился. Почерк, естественно, был другим... столько-то зерна сдано... столько-то получено... цифра совпадает. Подписи... Луций Гелий Люпин... Стой! Люпина не было.
 Кестрин оторвался от свитка и встретился с напряженным взглядом голубых глаз Александра.
 - Нет, - уверенно сказал он. - Подписи Гелия Люпина не было. Такое слово я бы запомнил.
 - Не может быть! - воскликнул Элфин откуда-то сзади.
 - Я же вам говорил! - довольно пророкотал Гней Квадрат. - Луций Люпин не мог предать. Помню его еще по шестому легиону.
 - Итак, - заговорил Гай Аквилин, когда наступили тишина. - Луций Гелий Люпин - это начальник Мареотидского порта. Был начальником порта. Если бы его подкупили участком земли в Ливанских горах, он поставил бы свою подпись на папирусе. Подписи не было, он сам пропал, следовательно, его убили.
 Римляне снова глухо и бессвязно зашумели в ответ на эти слова.
 - Но как? Как это возможно? Убить римского воина, чтобы никто не узнал? - прорвался через этот гул возмущенный возглас Александра, все еще стоявшего рядом с Кестрином.
 - Не могу себе представить, - ответил Аквилин.
 - Это потому, что ты еще не понял, насколько Александрия - это тебе не Рим, - вмешался Дориэй. - Тут такие подземелья! Подземные озера воды! А там крокодилы.
 Кестрин вздрогнул. Гай Аквилин изучающе посмотрел на Дориэя, но ничего не спросил.
 - Вот если бы я внезапно пропал, - заговорил он после паузы, - вы не подняли бы шума?
 - Это значит, что убили не одного Люпина, - со значением пробасил Гней Квадрат.
 - Клянусь светлым диском и рогами Митры, орфики более миролюбивы, чем я о них думал, - произнес Аквилин, потирая пальцем переносицу. - Врага, владеющего такими сведениями, нужно убивать быстро.
 - Они бы, право слово и убили, - вмешался Дориэй, - если бы не судили о всех людях по себе. Они не просчитали ваш римский характер. Им не пришло в голову, что ты выучишь Кестрина владеть мечом. Они не учли наш греческий характер, из-за которого вам трудно поверить, что Кестрин вступил в заговор против императора. Да и вообще, если бы вы, римляне, не выступали, в отличие от здешних греков, единой командой, вас бы уже обдурили местные мудрецы, а Кестрин был бы мертв.
 - Это похвала, наконец-то? - усмехнулся Аквилин, продолжая растирать пальцем переносицу. - Однако я думаю, что за Птолемайосом кто-то стоит. Он плохо умеет убивать, а убито несколько римских воинов. Как только мы доберемся до истины, все замешанные в заговоре будут казнены, - жестко произнес военачальник. - Виновникам есть чего бояться. И все же они не смогли убить простого греческого парнишку.
 - Этого греческого парнишку защищали мы, - гулко изрек Гней Квадрат. - Убив его, они выдали бы себя. Пытка довершила бы дознание. Сейчас же все дело напоминает туман над гнилыми болотами Тибра.
 - И все же ты прав, Аквилин, слишком просто использовать общество орфиков в делах антиримских. Они сплочены, но наивны. И слепо вождю своему доверяют, - певуче заговорил Элфин. - Достаточно лишь Птолемайосу в уши лживые песни напеть, искусно настолько, чтоб он им поверил, а дальше все слепо любое его порученье исполнят. Отсюда и промахи их, что все исполнители слепы. Но все ж они искренно верят в то, что должны идти за Орфеем. В загробном пути спасет их одна добродетель. Зачем им зерно, зачем им богатства? Нет-нет, не подумав, по уши увяз Птолемайос в деле чужом, не им сочиненном.
 Аквилин уже не пальцем растирал переносицу, а с силой тер рукой лоб.
 - Как все плохо складывается, - мрачно сказал он.
 А Кестрин, всеми сейчас забытый, недобитый греческий паренек, вспомнил про неприятный Элианин шпионаж для Петисия, который приходился главе орфиков начальником.
 - Стоит ли отправлять Птолемайоса на пытку? - без всякого энтузиазма спросил Гай Аквилин.
 - Я тоже думаю, что он не выдержит, - своим приятным басом ответил Александр. - Умрет быстрее, чем что-нибудь расскажет.
 - Здесь можно пытать любого, - желчно сказал Гней Квадрат. - Они все что-то знают. Только нам не говорят.
 - Нам не нужны сплетни, - отрезал Аквилин. - Нам нужна правда. И мы должны быть очень осторожны. У Нумения и у Петисия тоже есть свои люди рядом с императором.
 Он выпрямился и посмотрел на Кестрина.
 - Кестрин, ты арестован, но пока мы не отправим тебя в тюрьму. Я поставлю пост перед дверью в твою комнату. Пойдем.
 В серых сумерках рассвета Кестрин, Дориэй и Гай Аквилин прошли в крыло, отведенное для жительства греков. Рабы уже закрыли ставни в огромном до пола окне Кестриновой комнаты и заколотили их.
 - Я знаю, ты неплохо лазишь по стенам и по деревьям, - усмехнулся Аквилин, - но это - мера защиты от тех, кто может залезть к тебе. Нумений бы это одобрил. Итак, тебе дозволяется находиться в своей комнате или выходить в ваш общий зал, даже - в атриум. Находясь в зале или атриуме, ты не должен скрываться из-под наблюдения солдат.
 Два римских воина уже замерли возле арки выхода из их общего зала в атриум.
 - Послушай, Аквилин, - внезапно заговорил сосредоточенно молчавший до этого Дориэй. - Я ведь уже почти закончил твою статую. Мне нужны красители. Разреши, я схожу в ту деревню, где раньше жил. У тех жителей такие связи...
 - Александрийских рынков тебе недостаточно?
 - Там дороговато...
 - Я заплачу.
 - ... и товар несвежий, - без тени смущения сообщил Дориэй.
 - Ах, смотри, хитроумный грек, не перехитри самого себя.
 - Я уйду сегодня, и буду отсутствовать, может быть, денек другой.
 Аквилин кивнул.
 - Ничего не рассказывайте женщинам, - еле слышно произнес он напоследок и вышел. Оставленные им солдаты удобно устроились у входа на низеньких скамеечках. Дориэй пошел к себе в комнату, собираться в дорогу, Кестрин остановился у него на пороге, чтобы солдатам было его видно, и тихо спросил.
 - Это правда, что император Нерон убил свою мать? И... надругался над ее телом.
 Дориэй выпрямился и пристально посмотрел на друга.
 - Если я скажу, что Агриппина, его мать, тоже была чудовищем, ты меня не стукнешь?
 Кестрин молчал и не шевелился.
 - Да, это правда. Хотя, Нерон в ранней юности был неплох. Но с такой матерью, с таким воспитателем, как фальшивый болтун Сенека, мог ли он стать иным на вершине власти? Подумай, все обожествление, все почитание, которое оказывают люди Ойкумены, давит всей силой на одного человека. На одного одинокого человека. Может ли он не сломаться?
 - Хрисанте понравился Сенека, - невпопад сказал Кестрин. - Она видела его в щелочку, когда отец возил ее в Рим.
 - Думаю, она видела его со спины. Полидор, право, ни в чем не отказывал дочери... Но знаешь, что я скажу? Слава учителя - его ученики. У Аристотеля был ученик - великий Александр. А у Сенеки - Нерон. И этим все сказано. Но я мог бы добавить, что именно Сенека придумал оправдание для убийства Агриппины.
 Дориэй снова склонился над сундуком с вещами, и Кестрин, пожелав ему удачи в пути, побрел в свою комнату, освещаемую лишь тусклым светом нескольких заправленных касторовым маслом светильников. Он снял с себя гиматий и сандалии, повалился на ложе, несколько раз пошевелил руками и ногами и заснул.
 Проснулся он и вообще в полной темноте. Окно было забито на совесть. Светильники погасли. Сонно потирая глаза, Кестрин поправил хитон и, поприветствовав охранников, прошел в атриум. Через квадратное отверстие в крыше, в бассейн с водой и лотосами ниспадали лучи ярчайшего солнечного света. Все помещение было приятно освещено. Охранники у входа в их покои играли в любимую местную игру, правила которой Кестрин никак не мог освоить. Но эти парни с увлечением гоняли фигурки по доске с нарисованной спиралью и притворялись, что его не видят. Кестрин вернулся к себе, заправил светильники, закрыл дверь, снова оставшись в одиночестве. Спать ему не хотелось. Умывшись, причесавшись, умастившись, он подумал, что можно что-нибудь и поесть, и снова выбрался в общий зал. Довольно быстро к нему там присоединилась Хрисанта, уже знавшая и о его домашнем аресте и об уходе Дориэя. Она взялась развлекать юношу элегиями собственного сочинения. Несчастный узник протерпел ее декламации целый час, по истечении которого, во-первых, появились рабы, чтобы сервировать стол для обеда, а, во-вторых, Кестрин почти перестал ревновать Дориэя к красавице коринфянке. Тому, бедняге, придется часто выслушивать ее стихи, когда он станет Хрисантиным мужем... если он станет ее мужем. С другой стороны, если эту женщину как следует занять домашним хозяйством, может, она и не станет сочинять элегии в таком количестве? Все же это не шутка - просидеть столько времени в одиночестве. Так глядишь, и он, Кестрин, тоже скоро сочинит элегию.
 Хрисанта, декламируя собственные стихи, не замечала мрачного выражения его лица, а если даже и замечала, так это выражение было вполне уместно. Наконец, она выдохлась.
 - Все это очень печально, - искренне сказал Кестрин.
 - Я этого и добивалась, - от его слов девушка, по неопытности принявшая их за похвалу, вспыхнула от радости. Ее щеки порозовели, глаза засияли, губы полуоткрылись в легкой улыбке, и Кестрин отвел глаза в сторону, с досадой почувствовав, что такой красавице можно простить даже целый час элегической поэзии. Он взял с подноса медовую лепешку. Охранники играли теперь в примитивную игру под названием "мелькание пальцев". После обеда Хрисанта ушла, а Кестрин остался в зале.
 И тут, к его удивлению, в их трапезный зал легкой походкой вошла Авидия Элиана лично. С момента первой встречи Кестрин уже много раз видел ее при свете дня и успел разглядеть эту женщину. У нее были темно-русые волосы, всегда уложенные в причудливую прическу, (головного покрывала она на римский манер не носила) выпуклый высокий лоб, маленький, изящно очерченный рот. Длинные темные ресницы придавали выразительность взгляду ее желто-зеленых глаз. Если бы не сильно выступающий вперед носик, она могла бы называться очень хорошенькой. Сейчас Элиана держала в руках темно-коричневую кошечку, ее личико не портила частая капризно-брезгливая гримаса, и Кестрин смутно почувствовал, что привлекало к ней Гая Аквилина.
 - Здравствуй, прекрасная Авидия, - вежливо сказал юноша, чуть привстав на своем ложе.
 - Вообще-то я не люблю кошек, - сказала женщина вместо приветствия и села на ложе напротив, - но эта - очень миленькая.
 Она посадила зверька на колени и пристально вглядывалась в глаза, ненамного более зеленые, чем ее собственные.
 - Знаешь, Кестрин, почему я не люблю кошек? - Элиана посмотрела на него. - Потому что они смотрят так презрительно. Они все про меня знают и презирают за это. Презирают.
 - Они странные, - согласился Кестрин.
 - Аквилин меня бросил, пропадает все время в порту. Можно подумать, что он из них что-нибудь вытрясет, как же... Правда, что Дориэй закончил статую моего Аквилина? - резко спросила женщина, нервно дергая кошку за лапку. Та блаженно мурлыкала.
 - Нет, он еще не закончил.
 - А где же он?
 Кестрин напрягся. Он догадывался, зачем Дориэю потребовалась та деревня, в которой они жили, точнее, писец этой деревни, а еще точнее, брат-отшельник деревенского писца. И выдавать Дориэя было нельзя. Если его друг и вправду отправился в фиванский некрополь, он серьезно рисковал жизнью.
 - Пошел куда-то за красителями.
 - Не верю я, чтобы Дориэй раскрашивал свои статуи, - гневно сверкнула глазами Элиана. - Я долго жила в Риме. Раскрашенные статуи - это низший сорт. А Дориэй весь такой... очень себя уважает.
 - Он будет их не раскрашивать, а тонировать, - терпеливо пояснил Кестрин. - Для этого очень важно качество краски. Она кладется малым количеством тонких слоев, и, если плохая, идет пятнами. Мрамор хорошо впитывает краску, и исправить дефект сложно. Получается грубовато. А Дориэй себя уважает, ты сказала. Скульпторы сами готовят краски для своих работ, их секреты передаются от отцов к детям.
 - У меня не было родителей. Никто не передавал мне своих секретов, - с вызовом сказала успокоившаяся за время его речи Элиана.
 - Когда они умирают, - с горечью ответил Кестрин, - то так больно, что можно позавидовать тем, кто никогда не знал родительской любви. А они умирают...
 Элиана молча на него смотрела, рассеянно лаская свою кошечку.
 - Я знаю, что Дориэй сделал статую не только Аквилина, но еще и статую Хрисанты в виде Исиды.
 Кестрин похолодел. Такая осведомленность!
 - И что?
 - Зачем ему статуя?
 - Он же скульптор. Он не думает, зачем, - вдохновенно солгал юноша. - Пришла в голову идея, понравилась модель - и вот он уже не спит ночами, пока не реализует свой замысел.
 - Она ему понравилась? Конечно же, понравилась, - как бы про себя прошептала Элиана.
 - Почему ты говоришь, "конечно". Тебе же она не нравится? - Кестрин решил извлечь пользу из их беседы. В конце концов, почему вопросы могла задавать только она?
 - Она очень красивая, и больше меня... больше, чем я нравится мужчинам. А я - женщина.
 - Это не совсем так. Мы оба знаем одного мужчину, которому ты все равно нравишься больше. И все женщины деревни, где мы жили, любили Хрисанту. Она воспитанная и с хорошим характером.
 Элиана резко вскочили с ложа, кошечка перепугано вцепилась в ее накидку.
 - Да, я ее ненавижу - страстно сказала женщина и села обратно на ложе. - Она так легко живет.
 - Она? Легко?
 - Да. Она не задумываяся закладывает складки гиматия - лучше всех в Александрии. Она не задумываяся составляет для себя благовония... дешевые или дорогие - тоньше всех в Александрии. Она не задумываяся ведет разговор - изящнее всех в Александрии. Она тактична, ей это просто. А как жить мне в той жизни, куда меня вытащил Аквилин? Я его тоже порой ненавижу. Когда я была рабыней, все было проще.
 - Ты жалеешь, что стала свободной? - удивленно спросил Кестрин.
 - Лучше быть рабыней богатого Петисия, чем бедной вольноотпущенницей Авидией!
 - Но ведь ты тоже красиво одеваешься, - тихим спокойным голосом сказал Кестрин, сестра которого после таких выкриков обычно вскакивала и убегала. А это было пока что не в его интересах.
 Элиана одевалась на римский манер в тунику с рукавами и широкую накидку поверх нее.
 - Мне закладывает складки обученная рабыня, а Хрисанта закладывает себе складки сама. И у нее получается лучше.
 - Ты преувеличиваешь. И благовония у тебя прекрасные.
 Женщина хихикнула.
 - Ты оценил? Это - амаракин, майорановые духи. Мне нужно их только купить и вылить на себя. Хрисанта не хочет тратить на них денег. Они очень дорогие. Но она из более дешевых благовоний составляет себе духи. И они тоньше! Конечно, она никогда не умащивала себя дафнионом. Если ты не знаешь, это из ягод лавра. Ужасно болит голова от него. Но что делать? Самое дешевое благовоние.
 - Послушай, - рассудительно произнес Кестрин, - но если ты чувствуешь разницу, значит, ты можешь выучиться. Просто нужно постараться, немного потренироваться...
 - Я не чувствую. Я знаю, - упрямо сказала Элиана. - Когда я делаю что-то по своему вкусу, Аквилин удивленно на меня смотрит. Ничего не говорит, но я понимаю, что все плохо. Нет! Хрисанта будет моей рабыней и будет закладывать складки на моей одежде. И составлять благовония для меня. А сама пусть умащивается дафнионом. Пусть и у нее заболит голова. Это будет справедливо.
 - Из нее получится плохая рабыня, - сказал Кестрин, с удовлетворением сознавая, что сумел подвести женщину к нужному повороту разговора. Несмотря на трагичность своего собственного положения, всегда приятно увидеть, что у тебя что-то хорошо получилось.
 - Тогда ее выпорют, - мстительно сказала женщина. - А можно отдать ее рабам на конюшню и смотреть, что они с ней сделают. Можно... - Элиана задохнулась и опустила голову.
 - Она покончит с собой, ты же знаешь.
 - Все так говорят. Но не все могут это сделать.
 - Не стоит этим обольщаться, Элиана, - серьезно сказал Кестрин - Хрисанта не будет жить опозоренной. И твоей рабыней она не будет никогда. Те, кто тебе это пообещал, обманули тебя в своих целях. Неужели ты так ослеплена, что этого не понимаешь?
 Элиана долго сидела, опустив голову, судорожно сжав пальцами свою кошечку.
 - Я кажусь тебе противной и гадкой? - спросила она наконец, поднимая голову. В ее орехово-зеленых глазах стояли слезы.
 - Я по своей сестре помню, что девчонки часто бывают противными и гадкими, - осторожно ответил Кестрин. - Вы очень переменчивые существа - женщины.
 - Нет, недостаточно переменчивые, - горько сказала Элиана. - Я часто хочу перестать завидовать Хрисанте, когда ее рядом нет. Но когда увижу, не я, но моя ненависть заставляет меня вести себя так гадко. Я не могу измениться.
 - Я не замечал, чтобы ты вела себя гадко, - мягко сказал Кестрин, надеясь, что женщина о чем-нибудь сейчас проговорится. Но та ничего не сказала, вскочила, порывисто обняла его за голову и чмокнула в лоб.
 - Ты хороший, Кестрин, - убежденно сказала она, подхватывая свою кошечку, и стремительной, легкой походкой направилась к выходу.
 Юноша не рискнул даже посмотреть в сторону своих стражей, которые, как он понимал, обо всем, что видели, доложат Гаю Авидию Аквилину.

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

 Гай Авидий собственной персоной навестил узника империи через день. Основательно приунывший от продолжительного безделья, Кестрин играл в шашки с Хрисантой. Оба плохо знали правила и постоянно путались. Аквилин подошел к ним незаметно и некоторое время наблюдал за тем, как они оба, двигая фигуры невпопад, каждый думая о своем, как-то приближались к концу партии.
 - Будьте здоровы, - сказал он, наконец, негромко после особенно бессмысленного хода. Кестрин резко повернулся на звук его голоса, задел рукой доску, и часть фигур ссыпалась на пол.
 - Дориэй не в Сидон ли отправился за пурпуром? - со скрытой усмешкой поинтересовался военачальник. Он продолжал стоять и взирал на Кестрина сверху вниз.
 - Думаю, что поближе, - откровенно улыбнулся Кестрин в ответ. - Но ты, Аквилин, представитель власти. Не думаю, что вправе выдавать тебе тайные пути местных жителей. Да и зачем тебе это?
 - Действительно, незачем, - согласился римлянин, - если ты думаешь, что его жизни ничего не грозит. Мне бы хотелось иметь свой мраморный бюст законченным.
 - Наша жизнь подвешена богами на волоске, - тихо произнесла Хрисанта, - и этот волосок может в любой момент оборваться.
 Аквилин внимательно посмотрел на коринфянку, с головой закутанную в свою темно-серую накидку.
 - Счастлив будет твой муж, девушка, - так же тихо, как и она, произнес римлянин. - Тебе он сможет полностью довериться.
 - Да, - с гордостью ответила та, не поднимая головы, - если я выйду замуж, то мой муж сможет мне доверять как самому себе.
 Кестрин отлично понимал и причину беспокойства Хрисанты и причину печали своего недавнего наставника.
 - Аквилин, ты же, как говорят, мог выбирать среди сотен женщин Рима...
 - "Почему так происходит, ты спрашиваешь? Не знаю", - с горечью процитировал Катулла Непобедимый Меч Рима, оставаясь стоять, глядя с пронзительной тоской поверх голов собеседников. - Как это происходит? Один случайный взгляд поверх бокала. Одно случайное касание руки, одна робкая улыбка, и сердце попадает в плен. Что бы она ни делала, как бы низко ни падала, но мир меркнет без нее и сияет радостью, когда она рядом. Пока я живу, этого не изменить.
 Он с удивлением посмотрел на свои огромные руки, бессильные ему помочь в таком тонком деле, потом инстинктивно положил правую руку на рукоять меча и, привычно усмехнувшись, добавил.
 - Но я - солдат Рима. Пусть в навсегда померкшем мире, но я сумею умереть со славой. Итак, смерть отправит мою душу к свету богов, в котором забывается все земное.
 Ах, ну да. Аквилин поклонялся восточному богу Митре, и верил, что после смерти его душа сделает эти три пресловутые шага: к звездам, к солнцу и к свету богов. Обычный для всех греков путь через реку забвения Лету в ад его не устраивал. Наивный римлянин...
 Римлянин резко развернулся и вышел в атриум.
 А его бывший ученик вспомнил слова Дориэя о мечте этого солдата империи о цветущем саде, маленьком доме с любимой женой и детьми под защитой римского орла. Ему стало так тяжело на душе, что он, извинившись перед Хрисантой, ушел в свою комнатку и долго лежал без движения, не в силах сопротивляться охватившему его с невиданной силой отчаянию. Ойкуменой правит чудовище-император. Мир богов нечеловечески жесток, и после смерти нет радости - только ужас. Откуда люди берут храбрость, чтобы жить? Где взять силы для жизни ему, Кестрину?

***

 Дориэй появился еще через день. Он весь кипел энергией и будто не догадывался, сколько подозрений породил его отъезд.
 - Хрисанта, ты, право слово, прекрасно рисуешь. А плохо рисовать ты умеешь?
 Девушка удивленно посмотрела на него своими чудесными глазами, еще сияющими радостью встречи. Да, она была столь неискушенна в притворстве, что полностью выдала свои чувства, едва только тот, кого она так ждала, о ком так тревожилась, появился на пороге комнаты. Только крайнее увлечение своими идеями помешало Дориэю правильно истолковать ее сияющее ликование.
 - Мне хотелось бы знать, сможешь ли ты нарисовать такой портрет, чтобы, глядя на портрет, можно было узнать нарисованного человека? Портрет в дурнейшем римском стиле.
 - Я попробую, - неуверенно произнесла Хрисанта - у меня сохранились кисточки и порошки красок. Но на чем рисовать? Не на стенах атриума, же?
 - Ни в коем случае, - торжественно заявил Дориэй. - Я думаю, дело секретное.
 Он вытащил из кожаной сумки у себя на бедре несколько маленьких табличек, изготовленных из льняного холста, заштукатуренного с двух сторон, и небольшой стеклянный флакон с яичным составом для разведения красок.
 - Я обо всем позаботился. Попробуй для начала нарисовать Петисия. Мы оба его видели.
 Хрисанта быстро принесла все необходимое для рисования и с увлечением принялась рисовать купившего ее у пиратов человека.
 Кестрин потихоньку посмотрел на стражников. Те, забыв обо всем, махали друг перед другом кулаками, выставляя на счет "три" несколько пальцев вперед.
 Дориэй улегся на ложе и, облокотившись, принялся наблюдать за работой девушки.
 - Удивительно, право слово, что Птолемеям удалось сделать столицу своего государства такой чужеродной для всех остальных жителей. Все, что здесь происходит, их совершенно не беспокоит. И зовут они Александрию, вы же знаете, как? Ракотис. Город-стройка, если я правильно понимаю. Сдают сюда свои товары, зерно, получают деньги, а кто здесь правит? Что происходит? Как это мало их беспокоит. У них собственные центры жизни... Хрисанта, нос не слишком тонкий? Смелее отходи от эллинских стандартов. Здесь у всех такие тяжеломясые носяры... Ты не видела надгробные портреты из Фаюмского оазиса? У них там некрополь для крокодилов. Великое множество сушеных, мумифицированных, завернутых в пергамент крокодилов...
 Хрисанта брезгливо сморщила свой безупречно вылепленный, изящный носик, потом снова сосредоточилась на рисунке.
 - Но человеческие изображения, там захоронены не только крокодилы, но и люди, так вот, человеческие надгробные маски очень интересны. Они похожи на тех людей, с которых сделаны, право слово, очень похожи. Но широко раскрытые и увеличенные глаза придают этой плоти, часто основательно мясистой или серьезно больной, одухотворенный вид. Как им удается так изменить пропорции лица, не изуродовав человеческий облик окончательно?
 Он ненадолго замолчал, но потом снова заговорил, будучи не в силах спокойно молчать из-за переполнявшего его возбуждения. А напрямик рассказать, что он обнаружил, хитроумный грек не мог, в связи с необычайной секретностью дела.
 - Почему, право, все говорят, что египтяне больше всего на свете любят семью?
 - Но мы сами видели в деревне, как для них важны родственники, - сказала Хрисанта, чуть прищурившись, изучая свой рисунок. Дориэй, глядя на него же, хотел что-то сказать, но, уже открыв рот, передумал. Хрисанта принялась исправлять намеченному на табличке Петисию очертания губ и подбородка, и он откинулся обратно на ложе.
 - А я вот какую историю слышал, - заговорил молодой скульптор снова. - Одна женщина, муж которой куда-то подевался, бросила всех своих троих дочерей. Одна из дочерей пошла... э-э-э... просить милостыню возле храма Астарты. Накопленные деньги она отдавала на хранение отшельнику, с которым дружила. И ее мать, право слово, родная мать, задурила голову этому весьма неумному отшельнику, сказав, что ее послала дочка. Негодная бабенка забрала все накопленные дочерью за несколько лет жалкие крохи и скрылась. Дочка, кстати, копила деньги на собственную хлебопекарню. До чего здесь самостоятельны женщины!
 Хрисанта оторвалась от своего занятия.
 - А ты, Дориэй, что ты делал возле храма Астарты? - спросила она, сверкая глазами. - Я знаю, как именно просят женщины милостыню возле таких храмов.
 - Но ты не должна этого знать, - сурово заявил Дориэй. - Твой отец придет в ужас...
 - Ах! - с силой воскликнула коринфянка. - Я здесь столько всего узнала, что теперь уже никак не смогу быть приличной жительницей гинекея.
 - Прости, Хрисанта, не обижайся. Ты еще станешь мудрой бабушкой, и твои внучки будут затаив дыхание слушать о приключениях твоей юности, - сразу изменив тон, ласково сказал Дориэй. - Я не могу рассказать правду, и лгать тебе не могу. Ты не обиделась?
 Хрисанта выпрямилась и, гордо вскинув золотистую голову, лишь частично прикрытую покрывалом, в упор смотрела на скульптора.
 - Если когда-нибудь в моем доме, во время приема гостей ты укажешь мне на мою ошибку и укажешь неправильно, я тогда, наверное, обижусь. Но здесь, когда мы все трое идем по краю пропасти, и каждый следующий шаг может оказаться последним... Какие ты говоришь глупости! Этот храм Астарты находится возле храма Амона в Серапеуме? Недалеко от Фив? Я тоже помню рассказ Пахрата, того деревенского писца о сне своего брата-отшельника, сне о красном корабле, который сожрал крокодил.
 - Остановись, Хрисанта, - вмешался Кестрин, сообразив, что растерявшийся от слов девушки Дориэй, не в силах сказать ни слова. - Это - опасный разговор. И Аквилин предупреждал нас, чтобы мы ничего не говорили женщинам.
 - Не женщинам, а Женщине, если уж мы говорим об этом, - не сдалась Хрисанта. - И не надо мне ничего говорить. Я уже и сама все поняла. Не возвращайся обратно, Дориэй, - в ее голосе вдруг послышалась страстная мольба. - Ты не вернешься живым. Я знаю. Я долго жила в доме того, кто пытается руководить храмами Египта. Там в каждом храме осведомители. Им за это платят деньги. Свои наблюдения они записывают. И эти папирусы читают начальники всех уровней по цепочке до самых высших руководителей. Один раз ты успел раньше, чем они приняли меры... да, их система медленно действует... но во второй раз они будут настороже, и не выпустят тебя живым. Ты не вернешься, - очень тихо, но со слезами повторила несчастная девушка, глядя прямо в глаза замершему от удивления и наплыва прочих чувств Дориэю.
 - Не доводи красавицу до слез, - внезапно раздался сзади певучий голос Элфина. Все трое резко обернулись к нему. Галат подошел незаметно, бесшумно, и его не выдал аромат благовоний, потому что от него вообще ничем не пахло. Дориэй вскочил. Хрисанта быстро натянула на лоб покрывало и подняла его нижний край до самого носа. Кестрин остался сидеть на низкой скамейке, на которой он сидел все это время. Элфин широко ухмыльнулся и уселся на край широкого ложа. Подчиняясь его жесту, Кестринова стража переместилась из их зала в атриум вместе со своими скамейками.
 - Я разведчик в нашем отряде, - непринужденно напомнил галат. - Рассудив, мы решили, что нам лучше все знать о твоих, Дориэй, похожденьях. Но услышав ваш разговор беспримерный, лишь теперь я вполне осознал, как же прав был Гай Аквилин, меня посылая с этим заданием. Расскажите мне лучше все добровольно, - добавил он неожиданно зловещим голосом, выделив последнее слово.
 Дориэй поморщился в ответ на такую неэстетичную угрозу, но подчинился. Вздохнув, он сел на ложе напротив, удобно вытянув длинные ноги, неторопливо расправил складки темно-зеленого короткого хитона, и оперся на вытянутую руку.
 - Когда мы жили в деревне, о хитроумный друг Аквилина, нам рассказал деревенский писец о том, что у него есть брат, благочестивый отшельник. Этот глуповатый братец живет в келье при храме Амона, молится своему рогатоголовому богу, а по ночам, представь себе, спит. И видит сны. И он верит, бесхитростный житель долины Нила, что эти сны посылает ему сам Амон. Поэтому, он, поутру проснувшись, протерев глаза свежей Нильской водой, записывает свои сны на желтоватом папирусе на двух языках. На неплохом, кстати, греческом и на своем родном. А о самых важных снах он извещает тех, кого эти сны, посланные, как ты помнишь, самим бычьеголовым Амоном, могут заинтересовать. Эти люди жертвуют иногда бедному отшельнику на жизнь. И вот, однажды, я вижу, ты весь - внимание, о, легкоходящий Элфин, однажды этому египтянину приснился сон, что, будто бы, некий красный корабль сожрал вылезший из Нила крокодил. И он тут же отослал письмо об этом прискорбном событии начальнику Мареотидского порта. И очень скоро, прямо к нему в его бедную скромную келью пожаловал высокий сильный римлянин, щедрый римлянин, плащ которого был закреплен бронзовой блестящей фибулой с выгравированным на ней многозубым волком.
 - Ну и что особенного? - спросишь ты, о храбрейший воин.
 - Ничего, - отвечу я, соглашаясь с тобой. Но я не верю, что лупоглазый Амон посылает отшельникам вещие сны. Поэтому я начинаю исподволь выяснять, а не было чего-нибудь такого перед этим сном, столь же поучительного, как и сам сон. И выясняется, что было. Какой-то человек несколько раз приходил и спрашивал, не приснился ли нашему, увы, глуповатому служителю Амона сон о том, что крокодил сожрал корабль. Какой корабль? Красный и большой. Потому что этому, пока нам неизвестному человеку, было извещение о том, что такой сон приснится, и щедрый римлянин из Мареотидского порта отвалит столь угодному Амону человеку, изрядную сумму денег. Не сразу, только после нескольких таких посещений, но сон приснился. Сообщение было отправлено, и римлянин явился. И обещал приехать еще раз, но больше не приехал.
 Элфин вначале чуть улыбался, слушая причудливую речь Дориэя, но при последних словах он резко посерьезнел.
 - О том, неизвестном, Люпин выяснял?
 - Право, не мог же я так прямо об этом и спросить, - с досадой ответил Дориэй. - Я приехал под видом покупателя контрабанды и выслушал множество дурацких историй, помимо этой одной, столь важной тебе. Надеюсь, что ваш Люпин не глупее меня будет. Я собирался отвезти этому глуподоверчивому отшельнику портреты некоторых видных людей Александрии и спросить, не видел ли он кого из них. И при каких обстоятельствах видел. Право слово, я думаю, что такое важное дело, как подсовывание своих мыслей нашему глуповатому, но необходимому для успеха замысла отшельнику нельзя поручить кому попало. Это мог быть один из главарей заговора.
 При этих словах Элфин встал и подошел к столику, на котором лежали кисточки и стояли краски Хрисанты.
 - Красавица права, тебе не стоит повторно ехать, - нараспев произнес он, не оборачиваясь. - Я сам поеду. Как, скажи мне, зовут ту женщину, обиженную злостно матерью? Ее обиду надо бы исправить, утешить бедную.
 - Нефорис, - мгновение помедлив ответил Дориэй.
 - Неужели ты думаешь, что твое появление, Элфин, появление римского воина в столь важном в этой истории месте никто не заметит? - с возмущением спросил Кестрин. - Тебя убьют так же, как и вашего Люпина.
 - Ах, милый Кестрин, как ты наивен, - до невозможности капризным и высокомерным тоном сказал Элфин, снял с волос шнурок, так что они распустились, и обернулся. - Тебе же говорили, что я играл в театре у Нерона. Наш император туда кого попало не берет.
 И потрясенный Кестрин, у которого вначале сжались кулаки, встал со своей скамейки, не заметив своего движения. Сзади раздался смешок Дориэя. Элфин, когда стоял спиной к ним, быстро подкрасил лицо красками Хрисанты и теперь выглядел до противности женственным щеголем, неузнаваемым совершенно.
 - Я изволю отправиться на Канопский канал и поспорю с тамошними бездельниками, удастся ли кому добраться по реке до Фив, - изрек он пронзительным тенором, слегка распуская складки плаща, чтобы довершить свой облик.
 - Во время разлива! - с досадой напомнил Дориэй.
 - Они тоже удивятся, я думаю, - согласился с ним Элфин.
 - А что такое - Канопский канал? - с любопытством спросила Хрисанта. Столько прожив в Александрии, она про него не слышала.
 - Канопский канал Нила, красавица, это место, которое могло бы стать для тебя очень поучительным, - томно ответил галат, подкручивая пальцем прядь волос, - если бы ты согласилась бросить своих добродетельных греков и отправиться туда вместе со мной. Но подозреваю, что ты так никогда и не изведаешь подлинной радости жизни. Греки, да и римляне тоже возмутительно скучны. А их глупая привычка держать своих девиц взаперти и вдали от любовных утех...
 - Достаточно, - резко произнес Дориэй. И действительно, Канопский канал, место, где предавалась всевозможным сомнительным развлечениям золотая молодежь Александрии, это было не то место, о котором было принято говорить в приличном обществе.
 Элфин пожал плечами.
 - Мой раб зайдет за табличками с вашими рисунками попозже. Я отправлюсь немедленно.
 Он вышел плавной, бесшумной походкой.
 - Интересно, что скажет добродетельный Гай, когда увидит этакое чудо, - пробормотал Дориэй ему вслед.
 Некоторое время все молчали. Потом Хрисанта снова подсела к столику и взялась за кисточку.
 - Ты умница, Хрисанта, - сказал Дориэй, глядя на получившийся рисунок. - Петисий похож до отвращения. Рисуй теперь всех важных лиц, которых видела в его доме. Мы с Кестрином сейчас тоже кого-нибудь изобразим... Но подожди минутку. У меня есть для тебя подарок.
 Хрисанта обернулась и встала. Дориэй протянул ей на ладони небольшую золотую шкатулочку. Девушка осторожно взяла шкатулочку, чуть вздрогнув от прикосновения к ладони скульптора, и с любопытством открыла ее. Там лежали чудесные сережки. На подвесках из золота крепились миниатюрные амфориски, необычайно искусно сплавленные из серого, голубого и зеленого стекла, и в эти амфориски были налиты настоящие коринфские, ирисные духи. Хрисанта медленно взяла одну сережку в руку и качнула стеклянной, мерцающей разноцветными огоньками, подвеской. Дориэй не сводил с нее глаз. Тонкий аромат разлился вокруг девушки. Когда-то, бесконечно давно, она безмятежно любовалась весенними заводями, такими же глубокими, как и ее глаза, и цветущими голубыми ирисами в низинах. И темно зелеными соснами, знаменитыми истмийскими соснами над заводями.
 - Сосны Истма, венчавшие древних героев я помню. В синее небо глядящие. Ирисов синь у корней их, - точно в ответ на мысли Кестрина чуть нараспев произнесла коринфянка, имея в виду сосны в Аллее героев. Видимо, сочиняя элегии в течение нескольких дней, она легко стала переходить на гекзаметр. Не воспринимающий в данный момент гекзаметры Дориэй, забыв обо всех на свете правилах приличного поведения в присутствии молоденькой девушки, протянул руку и нежно погладил выбившийся из-под накидки локон золотых волос. И тут же Хрисанта опомнилась, с сожалением положила сережку обратно в шкатулочку.
 - Я не могу их взять у тебя, ты же знаешь, - грустно проговорила она, протягивая шкатулочку обратно. - Это неприлично.
 Густые длинные ресницы скрыли от молодого скульптора огорчение, промелькнувшее в пристойно опущенных глазах.
 - О чем ты говоришь! - с горечью ответил Дориэй, мягко отводя ее руку. - Всего через несколько дней нас, возможно, на грязные ошметки растерзает толпа, возмущенная оскорблением богини, а ты беспокоишься о таких мелочах. Возьми, сережки очень тебе пойдут. Не стоит так огорчать меня.
 Хрисанта заглянула ему в глаза, порывистым жестом сжала в руках шкатулочку и убежала в свою комнатку.
 Мрачный Кестрин неслышно медленно вздохнул и выдохнул, приходя в себя.
 Стражники вернулись, уселись у входа, и, как ни в чем ни бывало, ритмично махали друг перед другом кулаками, играя в свою незатейливую игру.
 На следующий день Дориэй позвал скульптора-раба Зенона в свою мастерскую. Оказывается, он и вправду закончил скульптуры. И, прежде чем тонировать мрамор, спросил Зенона, что он о них думает.
 Пожилой скульптор улыбнулся, оглядев доведенный до невероятного натурализма бюст Гая Авидия Аквилина, и, ничего не сказав, подошел к статуе Исиды. Прекрасная богиня в тунике с короткими рукавами, в накинутом поверх нее гиматии, завязанным немного ниже груди изящным узлом, из под которого струились складки до пальцев ног, точно делала шаг из мира духов в человеческий мир. Еще немного, и она отодвинет пальцами чуть протянутой вперед руки разделяющую два мира завесу, и люди услышат звуки систра, который она легко держит в другой руке.
 Впечатление было настолько сильным, что Кестрин, стоявший у порога мастерской в поле зрения стражников, побледнел.
 - Дориэй, как ты смог? - с удивлением проговорил он. - Ты же не веришь ни в какую Исиду.
 - Зато я очень хочу свободы Хрисанте, - ответил молодой скульптор, еще раз оглядывая свое творение. - Это меня и вдохновляло.
 Зенон все еще молчал. Потом он нерешительно посмотрел на Дориэя. Тот протянул было более опытному мастеру резец.
 - Нет, ты сам, - ответил пожилой скульптор, сбрасывая с себя личину раба и забывая обо всем, кроме того, что он может передать свое умение одаренному ученику. - Начни с цветка лотоса в прическе, - тихо сказал мастер. - Вот здесь чуть глубже, чтобы выявить изгиб жилки.
 Кестрин стоял и удивленно наблюдал, как с мраморной статуи точно снимается оболочка, и она постепенно оживает. Цветок лотоса в волосах, легкая ткань, спускающаяся с волос на гиматий, складки самого гиматия, руки и, наконец, лицо богини, переставали быть просто мраморными и наполнялись дыханием своеобразной жизни.
 - Только не делай ее совсем живой девушкой, - взмолился Дориэй после очередного почти незаметного движения резца.
 - Я не буду, - тихо ответил Зенон. - Я же понял твой замысел. И мне тоже очень нравится Хрисанта. Достаточно, я думаю.
 Кестрин, у которого нервы были и без того расшатаны, смотрел на статую и чувствовал, что у него щиплет в глазах. О, если бы и вправду богиня была бы такой доброй и прекрасной. О, если бы!
 Потом он почувствовал сзади себя знакомый резковатый аромат духов. Юноша обернулся. И точно, к нему тихо подошел Гай Аквилин. Наверное, центуриону донесли о происходящем стражники, которые все-таки исправно исполняли свои обязанности, хотя со стороны это было незаметно.
 - Зенон, ты не должен оставаться рабом, - говорил между тем Дориэй. - Это чудовищно.
 - Я много раз предлагал тебе свободу, - вмешался Аквилин. Оба скульптора обернулись к нему. Гай Аквилин вошел в мастерскую и воззрился на собственную статую, на изображение добродетельного римлянина со спокойным достоинством осматривающего принадлежащий ему мир.
 - Какое счастье, что я вытерпел твой дурной характер, Дориэй, сын Филандрида, - прочувствованно произнес добродетельный римлянин. - Клянусь рогами Митры, ты обладаешь даром богов. Это превосходно.
 Дориэй наблюдал за ним с самым кислым видом, на какой был способен. Аквилин рассматривал свое скульптурное изображение со всех сторон. Поскольку Дориэй точненько скопировал даже его прическу, то он все больше и больше восхищался. Наконец, налюбовавшись, он вдруг заметил статую Исиды. Храбрый военачальник сделал шаг назад и вскинул руку в охранительном жесте.
 - Ага, - подумал Кестрин. - Пробрало даже его.
 - Что ты собираешься делать со статуей Исиды? - резко спросил Аквилин.
 - Храму подарю на ближайшем празднике, - легкомысленным тоном ответил Дориэй.
 - Дари скорее. Ей здесь не место.
 - Еще немного доделаю.
 Он доделывал недолго и уже через день пригласил жреца из храма Исиды, чтобы тот посмотрел, понравится ли ему статуя его богини. Раб божий с полностью обритой головой перепугано взглянул на статую и повалился на колени. Работа Дориэя производила сильнейшее впечатление. Легко тонированная кожа рук и лица, неярко мерцающие золотом волосы, чуть отливающий синевой гиматий, усиливали впечатление ужасной близости богини. Еще мгновение - и она выйдет из мира духов. Лишь доброта и мягкость облика смягчали ужас от ее близкого присутствия.
 - Так вы берете статую? - наконец спросил Дориэй, потеряв терпение. Исидин раб молчал и не вставал с колен.
 - Да, мы берем, - с трудом проговорил он.
 - Я хочу передать статую в дар храму на ближайшем празднике, - задержав дыхание, сказал скульптор. Для него была необходима толпа нужным образом настроенного народа в момент попытки освобождения Хрисанты.
 - Это будет правильно, - согласился жрец. Пятясь задом, он выбрался из мастерской.


 - Послушай меня, Кестрин - с несвойственным ему смущением произнес Дориэй, заходя через какое-то время в темную комнату друга. Только несколько тусклых светильников освещали спальню. Кестрин пошевелился на своем ложе. Он давно ждал этого разговора.
 - Садись же, - он махнул рукой, указывая на скамейку.
 - Я должен поговорить с тобой о наших планах, - тихо сказал Дориэй, усаживаясь на скамью рядом со столиком со светильником. Еще один светильник свисал на цепочке над изголовьем Кестринова ложа.
 - Я знаю, что любовь к женщине украшает жизнь, но мужская дружба бесценна, - продолжил он и замолчал.
 - Я тоже это слышал, - согласился Кестрин, сосредоточенно наблюдая, как посверкивает в свете светильника застежка гиматия на плече у Дориэя.
 - И я понимаю, право слово, что не должен оставлять тебя одного, но обстоятельства так странно сложились. Ты арестован. Через несколько дней решится судьба Хрисанты. И моя тоже... Нас или растерзает толпа, или, если люди вытребуют для нее свободу, нужно будет увезти ее как можно скорее из Александрии. Пока Петисий не опомнится... И я разрываюсь между чувством долга и любовью к тебе и...
 Дориэй замолчал и опустил голову.
 - ...и любовью к Хрисанте, - подсказал Кестрин, все так же сосредоточенно глядя на блестящую застежку плаща Дориэя. - Наверное, за те несколько дней, пока ты отсутствовал, ты наконец понял, что ее любишь.
 - Да, я люблю, - ответил Дориэй, не поднимая головы. - Но как давно это понял ты?
 - Почти сразу же.
 Теперь они молчали оба. Кестрин понимал, что должен ответить откровенностью на откровенность своего лучшего друга, и не мог себя заставить. Светильник на столике затрещал и вспыхнул немного ярче. Кестрин собрался силами для ответа на невысказанный вслух вопрос.
 - Главное, что Хрисанта любит тебя, Дориэй, - спокойным ровным голосом ответил юноша, глядя на язычки пламени светильника.
 Дориэй поднял голову.
 - Ты уверен? Я не спросил. И не спрошу.
 - Я уверен.
 Теперь Дориэй, которому нельзя было отказать в наблюдательности, не сводил с Кестрина глаз, затрудняя юноше задачу, провести достойно разговор, к которому тот давно готовился.
 - Моя любовь к ней не заставит меня поступить подло с тобой. Но что мне делать? Ты все же находишься под охраной римлян, а Хрисанта так беззащитна. Ей нельзя ждать. Но события накаляются, скоро наступит развязка, и ты будешь в этот момент один, без меня. Что же мне делать, Кестрин?
 - Вези Хрисанту в Коринф, договорись о месте на корабле заранее, - спокойно произнес Кестрин давно отрепетированные слова, все так же сосредоточенно любуясь мерцающими язычками пламени. - Помнишь, ты уже делал это для меня, когда мы начинали путешествие? Ты должен увезти Хрисанту из Александрии в день праздника. Разве можешь ты поступить иначе?
 - А как же ты? - спросил Дориэй, пристально вглядываясь в плохо освещенное лицо друга.
 - У меня такая странная дорога, - горько усмехнулся Кестрин, но тут же взял себя в руки, испугавшись собственного, внезапно задрожавшего голоса. - Я постараюсь держаться вместе с Аквилином. Если он выиграет, а он скорее всего выиграет, наверное, отправлюсь вместе с ним в Рим. Если повезет, мы с тобой встретимся в будущем году, после восхода Плеяд, когда откроются морские пути.
 Дориэй отвел глаза от лица своего друга, тоже посмотрев на неяркое пламя светильника. Оба они молча думали о том, что с теми, кто отплывает от земли, принято прощаться навсегда. Коварное море, страшные ветры делали такой ненадежной и такой желанной будущую возможную встречу. Ах, человеческая жизнь, вполне сравнимая по своей эфемерности с язычками пламени, на котором сосредоточились сейчас взгляды двух друзей. Человеческая жизнь, такая хрупкая и такая дорогая для тех, кто любит...
 Потом Дориэй встал и молча вышел.
 За обедом Хрисанта, чуть покраснев, еле слышно сказала Кестрину, что если она когда-нибудь доберется домой, то надеется увидеть его гостем своего отца, - при этих словах она судорожно сглотнула и замолчала. Как там живет ее отец?
 - Надеюсь, у тебя хватит мужества, Хрисанта, - сурово сказал Дориэй, - достойно пережить несколько последних дней.
 - Я постараюсь, - тщательно следя за собственными интонациями ответила девушка, - но это будут самые ужасные дни в моей жизни.
 - Ты должна! - не поддался обаянию ее беспомощности молодой скульптор.
 Они без всякого аппетита ели уже привычно вкусный обед, когда на пороге залы появился Гай Аквилин. Он не спеша подошел к обедающим друзьям и с любопытством посмотрел на Кестрина.
 - Ученые Музеона желают видеть тебя наедине, - медленно проговорил он.
 - Ага, в игру вступает еще одна сила - интеллектуалы Александрии, - довольным голосом сообщил Дориэй. - Я так понимаю, что они недолюбливают орфиков, по проискам которых, ты арестован.
 - Они их ненавидят, - бесстрастно уточнил римлянин.
 - Что это они так? - удивился Кестрин, вспомнив благообразного старца из Музеона.
 - Вы, греки, постоянно враждуете друг с другом во вред общему делу, - заметил Аквилин высокомерно, - и еще... - добавил он, подняв руку, останавливая протест Дориэя. - У них давние счеты друг с другом. Последние Птолемеи Лагиды правители Александрии несколько раз разоряли Музеон, разгоняя его ученых по всей Ойкумене. Птолемеи были дионисийцами, и были отвратительны последователям Платона из Музеона. Один из них последних Птолемеев все время ходил в сильном подпитии, в виноградном венке... Правитель Египта! Ученые мужи обличали нечестие последователей Диониса, а те их выгоняли из Александрии несколько раз. До конца Музеон правители разгромить побоялись. Александрия не может существовать без своих ученых мужей, так как она слишком сложно устроена. Когда же будущий император Октавиан Август, - здесь Гай Аквилин уважительно склонил голову, - разгромил Марка Антония и вступил в Александрию, в его свите находился один из ученых Музеона по имени Арий. Он выпросил жизнь у Августа для многих в Александрии, но потребовал смерти для сына последней царицы Египта Клеопатры и Гая Юлия Цезаря. Цезарион, последний правитель из династии Птолемеев был казнен Августом по требованию ученых Музеона. Так как дионисийская отрава уже была у него в крови.
 Итак, Музеон и орфики давно ненавидят друг друга. Ты Кестрин пойдешь со мной. Твоя встреча с Аристоном сыном Аристарха произойдет в помещении светлом и хорошо охраняемом.
 Провожаемый тревожными взглядами Дориэя и Хрисанты, Кестрин встал и пошел вслед за Аквилином. Они вышли в атриум, потом во внутренний дворик-перистиль. Пройдя через садик, они снова зашли во дворец, прошли через коридор и спустились в полуподвальное помещение, хорошо освещенное благодаря нескольким окнам под потолком. Вдоль стен стояли скамьи.
 - Кестрин, сын Периандра, - торжественно произнес Гай Авидий, войдя вместе с ним в комнату. - Ты останешься с этими посетителями наедине по их требованию, но я не могу оставить тебя безоружным. Прими свой меч.
 И Аквилин жестом наставника протянул ему перевязь с ножнами. Юноша тут же встал на колени, принимая меч у своего учителя. Он был потрясен. Ведь все вокруг считали, что он арестован за оскорбление всесильного императора, он был опозорен, ему грозила смертная казнь, и, тем не менее, Аквилин, возвращая ему меч, напоминал, что по-прежнему считает себя его учителем. И несет ответственность за своего ученика.
 Кестрин поднялся с колен, надел перевязь и поправил меч. Римлянин быстро осмотрел его, кивнул и вышел.

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

 Трое вошедших в комнату ученых Музеона были греками. Одного из них, лысого с густыми черными бровями и длинной седой бородой Кестрин уже видел.
 - Приветствую тебя, Аристон, сын Аристарха, - вежливо сказал юноша, кланяясь на здешний манер.
 - Будь здоров, Кестрин, сын Периандра, - неторопливо ответил Аристон, внимательно вглядываясь в него живыми темными глазами, посверкивающими из-под нависающих бровей. - Приветствуй моих учеников и друзей, Гелиодора и Гермия.
 Оба спутника Аристона были крепкими мужчинами, высокими, жгуче-черными с короткими бородками. Они тоже с любопытством разглядывали невысокого юношу с гривой вьющихся рыжеватых волос, из-за чего его тело казалось еще более хрупким, чем было на самом деле.
 - Из-за этого мальчика весь переполох? - явственно читалось в их лицах.
 Кестрин инстинктивно погладил свою небольшую, но довольно густую бородку.
 - До Музеона дошли верные слухи, что ты арестован римлянами по требованию человека из общины при храме Асклепия, - торжественно произнес Аристон.
 Кестрин кивнул.
 - Ты предан греками римлянам, и это освобождает нас от некоторых сомнений и колебаний, - неясно высказался Аристон, - от колебаний, вполне естественных в нашем сложном положении.
 Он помолчал, внушительно поглаживая свою длинную, до пояса бороду, явно предмет немалой гордости.
 - Мы многое знаем и могли бы кое о чем рассказать представителям власти, - он продолжал ходить вокруг и около. Кестрин отключился, и неожиданный вопрос застал его врасплох.
 - Считаешь ли ты, что Гаю Авидию Аквилину можно доверять?
 Кестрин удивленно раскрыл глаза.
 - Да, можно! - горячо ответил он.
 - И это говоришь ты, грек, арестованный им самолично? - поинтересовался Аристон, пробуравливая своими черными глазами карие глаза собеседника.
 - Я ему доверяю! - с жаром ответил Кестрин.
 - Ну что же. Гермий, позови Гая Аквилина. Я думаю, мы можем кое-что ему рассказать.
 Один из черноволосых греков вышел из комнаты.
 - Скажи, Аристон, - Кестрин воспользовался возникшей паузой в разговоре, чтобы вновь заговорить о том, что волновало его больше всего на свете, - почему Музеон так недоброжелателен по отношению к орфикам?
 - И это спрашиваешь ты?
 - Я имею ввиду, чем вам не нравится их учение, если оно вам не нравится... Они учат о том, что жить надо добродетельно. Они считают верховным богом бога любви Эрота. Они надеются, что их добродетельная жизнь облегчит их участь после смерти. Что неправильного в этом учении?
 - Мне отвратительна даже мысль о верховном боге Эроте, - скривился Аристон. Но потом взял себя в руки и заговорил размеренно. - Тебя достаточно хорошо учили в школе, чтобы ты помнил, что Бог принадлежит не нашему космосу, а миру первоидей за его пределами?
 - Да, это я помню, - ответил Кестрин, напрягаясь.
 - Бог - Отец, Бог - Творец нашего мира непознаваем для любой плоти.
 - Но все же Он познаваем, - упрямо прошептал юноша, отстаивая самое главное в своем опыте.
 - Возможно. Но только в той степени, по которой по тени можно судить о предмете, ее отбросившем. Он частично познаваем, но не при помощи плоти, а через то духовное, что было им вложено в нас при творении, через то, что не угасло в нас, несмотря на охлаждающее действие плоти. Не так ли?
 Кестрин снова кивнул и сглотнул. Этот разговор его слишком глубоко задевал.
 - А орфики считают, что приблизиться к своему богу они могут путем плотского соединения мужчины с женщиной. Тьфу! Я не против акта зачатия детей, без него невозможно продолжение рода человеческого, но зачем придавать ему такой священный смысл? А уж подробности этих мистерий так отвратительны, что правомерен вопрос, что за отвратительный бог требует от них этого? И это - верховный бог?! Я бы сплюнул в знак отвращения, но на такой мрамор - нехорошо.
 В этот момент дверь открылась, и в комнату вошли великолепно спокойный Гай Аквилин и искавший его Гермий.
 - Ты звал меня, почтенный Аристон, - бесстрастно спросил римлянин. - Я слушаю тебя.
 Аристон медлил, изучая римлянина. Он опасался так же буравить его глазами, как Кестрина, но искоса внимательно на него смотрел.
 - Мы действительно можем сообщить тебе кое-что важное, Гай Авидий Аквилин, - в своей расплывчатой манере начал говорить ученый Музеона. - Мы могли бы просветить тебя и раньше, но не знали, можем ли доверять римлянину.
 - Ты уже сказал достаточно, чтобы подвергнуться пытке в случае умолчания, - холодно и тяжело прервал его военачальник.
 - Ты не сделаешь этого, - вежливо сказал ученый. - Римляне всегда были достаточно умны, чтобы не ссориться с Музеоном. Без ученых столица погибнет, поэтому такая ссора не понравится императору.
 - Продолжай, - потребовал Аквилин и скрестил руки на груди.
 - Мы колебались в нашем решении, - витиевато продолжал Аристон, - но наше знакомство с этим достойным юношей убедило нас показать тебе место гибели нескольких римлян.
 Аквилин на секунду утратил непроницаемое выражение лица. Серые глаза сверкнули. Такую информацию столько времени утаивали от него!
 - Говори, - сдерживаясь, сказал он.
 - Мне нечего больше сказать, мы думаем, что ты сам должен осмотреть место их гибели. Прежде чем умереть, один из римлян оставил обличающую надпись кровью. Мы сохранили ее, покрыв лаком, а затем заштукатурили под цвет основного камня. Поэтому надпись до сих пор никто не заметил.
 Кестрин вспомнил темные камни подземелья Александрии и невольно поежился.
 - Гелий Люпин был убит там же? - напрямик спросил Гай Аквилин.
 - Нет, начальника Мареотидского порта выманили из Александрии и убили где-то возле Фив. Его воины погибли под Городом. Мои помощники случайно обнаружили надпись при очередном осмотре каналов подземелья. Тебе лучше осмотреть это место самому, римлянин.
 - Когда?
 - Если ты хочешь сохранить в тайне то, что ты узнал, - так же неторопливо продолжал Аристон, будто не замечая напряжения допрашивающего его воина, - лучше всего спуститься в подземелье в вечер праздника Исиды, когда все будут достаточно навеселе, чтобы ничего не заметить даже у себя под носом.
 - Итак, если тебе нечего сказать больше, почтенный Аристон, - холодно закончил разговор Аквилин, - мы прощаемся до завтрашнего вечера. Будь здоров. Вас проводят за ворота.
 - Будь здоров, Гай Авидий Аквилин, будь здоров, Кестрин, сын Периандра, - ничуть не потеряв своего медлительного достоинства завершил беседу Аристон.


 Дориэй с нетерпением ждал друга. Он жадно расспросил его, как только они остались одни.
 - Уважаю старину Гая все больше и больше, - заявил он по окончании рассказа. - Я, право, уверен, что ты сказал, что доверяешь ему со слезами на глазах. Еще бы, после того, как он вернул тебе меч настолько красивым жестом.
 - Какой же ты циничный насмешник, - с досадой ответил юноша. - Ты думаешь, что он все делает с расчетом, вызывая ту или иную реакцию?
 - Успокойся, Кестрин, я не хотел сказать ничего циничного. Не злись на меня напоследок. Но Аквилин действительно тонкий психолог. Жалею, право, что у него совсем нет художественного вкуса. А мог бы потянуть даже на эллина.
 - А я на эллина никак не потяну? - обычным певучим голосом поинтересовался Элфин, как всегда подошедший незаметно.
 Друзья обернулись. Галат уже приобрел свой обычный облик.
 - Что ты узнал? - азартно спросил Дориэй.
 - Узнал, что ты был прав, что Луций Гелий был убит, погиб сражаясь, и некому вступиться было за него... Но, Дориэй, коль ты позволишь, давай дождемся Гая Аквилина. Он явится так скоро, как сможет, лишь узнает, что я вернулся. И кажется мне справедливым, чтобы прекрасная Хрисанта услышала историю мою. Она божественно рисует...
 У Дориэя на лице отразилось отчаянное нежелание видеть божественно рисующую красавицу рядом с очень и очень обаятельным кельтом.
 - Какой ты собственник, - легкомысленным тоном сказал Элфин. - Позволь и мне полюбоваться столь совершенным творением богов. В последний раз, так, кажется, сказал ты? В последний раз? Нет. Напоследок.
 Дориэй молчал с хмурым видом.
 Кестрин поднялся, чтобы позвать девушку и положить конец опасному разговору, как тут в зал быстрым шагом вошел Гай Аквилин и вопросительно воззрился на Элфина.
 - Я посчитал, что будет справедливым, что мой рассказ услышат и хитроумный Дориэй, и Кестрин, и прекрасная Хрисанта, - галат вытащил из-за пазухи и протянул римлянину бронзовую фибулу с выпуклым изображением волка, оскалившего пасть. Аквилин бережно положил ее себе на ладонь, бегло взглянув на фибулу, скрепляющую его собственный плащ с изображением расправившего крылья орла.
 - Я полон бешенства, - медленно выговорил он.
 - Заметно это, - предостерегающе отозвался галат. - Остерегись. Еще не кончена игра.
 - Подумай же! Они убили начальника порта, одного из лучших военачальников Рима. Но кто же не знает в Александрии, зачем здесь, в Мареотидском озере, базируется флот империи? Мы охраняем их от пиратов. Рим впервые за все время их жалкого существования очистил Срединное море от пиратов, - Аквилин был не в силах сдержать свою ярость и боль. - Все выгоды от свободной торговли получает Александрия. Их рынки самые большие, самые знаменитые. И чем они платят? Они убивают римского военачальника, чтобы нажиться на хлебе для римлян. На хлебе для римлян. Для римлян, которым обязаны своими несметными богатствами. Они убивают! И скрывают убийство. Весь город знает, и все молчат.
 Он прошелся к выходу в атриум и вернулся обратно. Кестрин заметил, что дверь в комнату Хрисанты чуть открылась и закрылась обратно.
 - У них есть основания для поведения столь осторожного, - мягко заговорил Элфин, дождавшись, пока вспышка ярости у его начальника утихнет. - Ты плохо понимаешь их намеки.
 Аквилин прекратил ходить туда-сюда. И замер.
 - Ты про Петисия? Моего милого родственничка? Но он всего-навсего женат на сестре моей жены. Я не виноват, что у той женщины такой странный вкус.
 - Я бы сказал, что у сестер обеих довольно странный вкус. Для римских патрицианок необычный.
 Гай Авидий скривил уголок губы в еле заметной усмешке.
 - Но все же, Кестрин, не позовешь ли ты Хрисанту? - с легким нетерпением спросил Элфин. - Мне хочется начать рассказ свой поскорее.
 Кестрин, уже стоявший на полдороге к двери девушки, направился к ее комнате, чувствуя на себе напряженные взгляды оставшихся мужчин и остро ощущая неловкость повисшего молчания.
 - Хрисанта, - спросил он, подойдя к двери, ты выйдешь послушать Элфина? Он хочет рассказать и тебе тоже, как ему помогли твои рисунки.
 - Ты мне потом все перескажешь, Кестрин? - тихо попросила девушка, стоявшая у самой двери, чуть приоткрыв ее. - Там четверо мужчин и двое стражников. Я не выйду.
 Кестрин с облегчением повернулся к остальным.
 - Она не может выйти. Здесь четверо мужчин и двое стражников, - громко повторил он.
 Элфин вскочил и стремительно подошел к Хрисантиной комнате. Он чуть замешкался, потому что Кестрин стоял у него на дороге, и в полной тишине стало слышно, как Хрисанта задвинула металлическую щеколду со своей стороны.
 - Но это же нечестно, - с детской досадой произнес галат. - Ведь вас троих она не опасалась. А я? Ведь я же не насильник. Я лишь хотел исправить впечатление, какое произвел в последний раз. Я лишь хотел, хотел полюбоваться такой невероятной красотой.
 И он тихо постучал в дверь, легко дотянувшись до нее поверх плеча молча стоявшего Кестрина.
 - Оставь, Элфин, - резко сказал Аквилин. Он тоже подошел поближе и наблюдал за всей этой сценой, нахмурившись. - Она права. Юной девице нечего делать в мужской компании.
 - Ты истый римлянин, поклонник Весты, - с легким раздражением отозвался галат. - Но глупо в деве чтить ее невинность. Красавице, что создана для радости любви, конечно, можно поклоняться, но чтоб потом обнять ее...
 - Остановись! - еще раз резко прервал его римлянин. - Когда галаты создадут империю, тогда они и смогут поучать народы, как нужно воспитывать будущую мать воинов. И боги благосклонны, и народы подчиняются людям, чтущим девство и невинность, - со свойственной ему иногда торжественной убежденностью изрек Аквилин.
 - К тому же ты избрал странный, право, способ, исправить то впечатление, которое ты произвел, - заметил Дориэй, естественно, тоже подошедший к спорящим поближе. - Хрисанта хоть и не римлянка, но хорошо воспитанная эллинка. И лучше бы тебе не проявлять твой кельтский горячий нрав настолько откровенно.
 - О! Хорошо, - лукаво улыбнулся Элфин в ответ. - Прости меня, Хрисанта, я забылся. Сияние очей твоих чудесных понудило меня излишнюю настойчивость явить, - сообщил он девушке через плотно закрытую дверь. - Я так хотел увидеть одобрение в твоих очах, сияющих как звезды, в ночных озерах отраженные осенних.
 Итак, в компании гуляк веселых я вверх отправился по Нилу. Умело выбрал баржу я из многих сходных, и опытных гребцов. Рабы гребли, флейтист играл и наша баржа достигла славных Фив довольно быстро. Там, побродив по городу немного, решили мы некрополь посетить, - непринужденно переключился Элфин на рассказ о своем путешествии, так и не отойдя от Хрисантиной двери. - Не знаю точно, где гуляли остальные, но я легко нашел Астартин храм, изрядно мрачный и стайку девушек, на все готовых. У них я и спросил, которая Нефорис, сказал, что много слышал об ее умении изображать Исиду. Прости, Хрисанта, она, конечно же, в твоем сиянии померкнет совершенно, но, слушая меня, очаровательно краснела и темные глаза смущенно опускала. Ни возражала ни полсловом. Я попросил ее одеться как богиня, и эту роль сыграть передо мной одним, но только не пред храмом Астартиным, а в самом безлюдном месте некрополя, где нас никто не потревожит. Где можно пережить такое впечатление без всяческих помех.
 - Какая, право, у тебя извращенная фантазия, - с удивлением сказал Дориэй.
  - Нет, это ты не понимаешь. Зачем, по твоему, Люпина заманили в некрополь, как не затем, чтобы никто не помешал убийству? Оно произошло в безлюдном месте, там, где никто и не услышит и не увидит. Туда-то чудесная Нефорис и привела меня, одетая как жрица. И должен я сказать, что там и вправду жутковато. Ряды мумифицированных, сушеных и в папирусах быков хранятся под палящим солнцем. Кругом песок и бычьи туши, и в это место так просто люди не заходят. Безлюдье многомильное, кричи - не докричишься, и помощь не придет. Лишь Аписы сушеные вокруг.
 И вот, когда прелестная Нефорис в моих объятиях усладу находила, я ей солгал, что это место еще не слишком мрачно. Но я, мол, чувствую, что где-то здесь убийство совершилось, не может ли моя искусная подруга на месте смерти гимн воспеть Исидин.
 - И она знала?! - гневно спросил Аквилин, и шепотом очень нехорошо выругался.
 - Нет, - очаровательно улыбнулся Элфин, хотя Хрисанта никак не могла его видеть, - она, конечно же, не знала. Но мы, конечно, начали искать, друг другу нежно улыбаясь. В Нефорис этой дивной дары богов прискорбно пропадали. Она нашла подтеки крови потемневшей на желтом и от времени истлевшем папирусе, на мумии быка. И вот, пока она плясала и пела гимн Исидин приятным низким голосом, я осмотрелся. И думаю, что сам Люпин старался оставить на месте гибели своей багровые следы. Не знаю я, какой он смертью умер, но он успел кровавою рукою засунуть фибулу неглубоко, меж лап передних сушеного быка. Я там ее нашел среди кровавых отпечатков его ладони. Тем временем, Нефорис свой длинный гимн закончила, почти без сил упала на плащ, лежащий на песке. Там было очень жарко. Я предложил ей выбраться в какой-нибудь оазис и там продолжить приятное общение. Потом сказал ей, что жалею, что женщине столь одаренной живется трудно, и никто ее не ценит. Она краснела и ко мне ластилась. И вот звучат мои слова, что я желаю ей денег дать на личную хлебопекарню. Мне кажется, мгновенья эти я не смогу забыть до самой смерти. Я подарил ей исполненье ее мечты. Пока она смотрела в мои глаза и недоверчиво и робко и с надеждой, ее спросил я, где ж она такие деньги надеется хранить? Она сказала те слова, что я и ожидал услышать. Мол, в келье у отшельника. Тут я сказал, что я желаю лично увериться в надежности хранилища ее. И мы отправились к отшельнику.
 Дориэй, и сам много раз говоривший Кестрину, что девушки рабыни - это самое слабое место в любом доме и лучший способ, выудить нужную информацию, слушал эту историю с наимрачнейшим выражением лица, но при упоминании об отшельнике он встрепенулся. Аквилин же, наоборот, скрестил руки на груди и плотно сжал губы.
 - Там, в келье у отшельника я снова вспомнил, что я - александрийский вертихвост, - продолжал Элфин свою декламацию, сопровождаемую плавными мягкими жестами изящных рук. При последних словах он слегка подкрутил пальцами воображаемую прядь волос. - Я стал хвалиться, что знаю лично всех известных чиновников в Ракотисе. Достал портреты, что столь художественно созданы тобою, Дориэй, тобою, Кестрин. Я с наслажденьем узнавал характер автора в его работе.
 Гай Аквилин воззрился тяжелым взглядом на рассказчика, умышленно затягивавшего свою историю.
 - Но лишь когда достал портрет я, что дивною Хрисантой создан, тогда лишь наш отшельник оживился и сообщил, что тоже видел чиновника того в своей беднейшей келье. И рассказал он мне, болтливый, доверчивый глупец о сне своем, о сне, который будто бы предвидел чиновник этот... Спокойно, Аквилин, возьми портрет, - и он жестом фокусника извлек из складок плаща натуралистичный портрет Петисия и протянул его своему порядком взбешенному центуриону.
 - Он был там самолично, - пробормотал Дориэй. - Так я и думал, что мощностопый Птолемайос слишком заметен для такого деликатного дела.
 - И все же я закончу, - чуть улыбаясь, продолжил Элфин. - Из кельи выйдя, пришлось мне сообщить Нефорис дивной, что не могу я отшельнику доверить деньги. Пусть плащ накинет, и мы отправимся к чиновникам вдвоем. И через час мы куплю совершили. В Астартин храм Нефорис не вернется. И не забудет никогда меня. Но самое смешное, что эти деньги мне возвратили бездельники Канопские. Ведь я вернулся в срок и выиграл наш спор. Подумать только, богачи Александрии египетской девчонке заплатили за свободу, ей деньги дали на хлебопекарню, исполнили мечту.
 Лишь ты, Хрисанта, мне не доверяешь, как солнышко в моей родной стране, скрываясь в тучи. И я скорблю.
 Легкий смешок был единственной наградой вдохновенному рассказчику. Щеколда осталась на месте.
 - Итак, ждем завтрашнего вечера, - сказал Аквилин, все еще вглядываясь в портрет Петисия.
 - А что произойдет? - поинтересовался Элфин.
 - Ученые мужи Музеона обещали мне показать место гибели нескольких римлян, воинов Люпина, - резко сказал Гай Авидий.
 - Аквилин, разреши высказать просьбу, - вмешался до сих пор молчавший Кестрин.
 Римлянин ободряюще взглянул на юношу.
 - Разреши присутствовать завтра утром на празднике Исиды, на передаче статуи Дориэя храму?
 Элфин неожиданно пристально посмотрел на него, но его смутные подозрения не оформились ни во что конкретное.
 - Это можно устроить, - задумчиво сказал Аквилин. - Ты будешь стоять на галерее вместе с нами. Придется приковать тебя цепью к кому-нибудь. Я могу пренебречь этой мерой только тогда, когда тебя никто не видит. Для всех людей ты арестован нами. Твое преступление не доказано. Мы не обязаны запрещать тебе присутствовать на празднике Исиды. Но оковы необходимы.
 - Я согласен, - быстро сказал Кестрин и отстегнул перевязь с мечом.
 Когда Аквилин и Элфин удалились, Хрисанта выскользнула из своей спаленки. Они молча глядели друг на друга.
 - Ну что же, прощаемся? - неловко сказал Дориэй. - Завтра уже возможно не будет времени.
 - Кестрин, - робко начала Хрисанта, - если нам с Дориэем удастся завтра уплыть, ты посетишь дом моего отца в Коринфе?
 - Ты забыла, что на мне проклятие богов? - горько ответил Кестрин и усилием воли отвел от нее взгляд.
 - Мне все равно. Я их не боюсь, - гордо сказала та, чьи предки победили мидян в битве при Фермопилах.
 Но Кестрин подумал, что он никогда не навлечет беду на ее дом одним своим присутствием, и что этим вечером, чтобы она не говорила, они прощаются навсегда.
 - Я привезу этого упрямоголового жеребенка в Коринф, - с уверенностью, которой он не чувствовал, сказал Дориэй.
 - Послушай, - сообщил другу Кестрин, с трудом заставляя себя улыбнуться, поэтому улыбка вышла кривой. - С тобой мы тоже сегодня прощаемся. Тебе ведь не нужно говорить, как я тебе благодарен, хотя ты и был иногда невыносимо зануден.
 - Только когда ты вел себя как слабоумный дурень, право слово, - ласково сказал его лучший друг. - Очень надеюсь, что ты образумишься, но, кажется, напрасно. Если ты и вправду будешь держаться Аквилина, я смогу застать тебя в живых после того, как доставлю Хрисанту в Коринф.
 - Ради нас с Дориэем побереги себя, - сказала Хрисанта так, как будто она уже была женой этого самого Дориэя.
 - Я тоже надеюсь, что вы доберетесь живыми до Коринфа... И благополучно переживете завтрашний день, хотя и план у тебя, Дориэй, безумный. Постарайтесь завтра уцелеть. Иначе мне предстоит отвратительное зрелище - дрогнувшим голосом ответил Кестрин, - И достаточно. Я больше не в силах прощаться, - быстро закончил он и решительным шагом, увернувшись от попытавшегося обнять его Дориэя, быстро направился к себе, в темноту комнаты с забитым окном. Еще не хватало, проливать слезы на глазах у такой мужественной девушки как Хрисанта.
 Но по молодости лет спал Кестрин глубоко и долго. Когда он проснулся и покинул свою комнату, ни Дориэя ни Хрисанты уже не было. Дориэй, в отличие от Кестрина по утрам ходил к цирюльнику, бриться. Процедура эта была серьезной и требовала времени. А Хрисанту он увел с собой, видимо, на всякий случай. Двери в их спальни были полуоткрыты. Но Кестрин маялся недолго. За ним пришли по приказу Аквилина. На площади перед дворцом римляне уже строились. Такое событие, как общенародное празднование дня богини Исиды требовала присутствия людей, обеспечивающих порядок на площади.
 - Будь здоров, Кестрин, - сказал Аквилин, мельком взглянув на бледное лицо юноши. - Ты будешь прикован цепью к Элфину.
 Элфин тоже внимательно посмотрел на Кестрина.
 - Что случилось? - тихо спросил он, после того, как наручник сомкнулся на руке арестованного.
 - Еще пока ничего не случилось, - честно ответил Кестрин, - но я устал ждать.
 - Ты мог бы доверять мне больше, - с легкой грустью ответил галат.
 Юноша промолчал.
 Несколько воинов, в том числе и Элфин с Кестрином были размещены на крытой галерее, чуть повыше площади, на которой должна была произойти передача статуи храму. Часть центурии на конях выстроилась перед этой галереей, остальные конники разместились во дворе неподалеку от площади. Издали уже слышался шум толпы, сопровождающей носилки со статуей Исиды из храма. Множество людей, не пожелавших идти в толпе за носилками, уже занимали самые лучшие места на площади, на галереях вокруг и на крышах домов. Восторженно исполняемые любителями гимны звучали все громче и громче. Шествие приближалось к площади.
 На галерею, находящуюся под прямым углом к той, где стоял Кестрин, неторопливо поднялись виднейшие городские чиновники. Кестрин, незаметно искавший глазами в толпе Дориэя, поймал на себе пристальный взгляд Нумения. Петисий, стоявший рядом с главными жрецами храма Сераписа, мельком окинул небрежным взглядом скованного юношу. Эта отработанная пустышка больше не представляла для него никакого интереса.
 - Ты мог бы мне объяснить, отчего сам Нумений такой интерес к тебе проявляет? - неожиданно спросил Элфин.
 - Он мне сказал, что видит на мне благословение богов, - с трудом ответил взволнованный шумом приближающейся толпы Кестрин. - Все люди, дескать, являются марионетками злых богов, а я - нет.
 - Он так считает? Я же напротив, чем дольше живу, тем сильней удивляюсь тому, что так часто в людях находятся силы для совершенья добра.
 Носилки со статуей Исиды медленно плыли над площадью. В какой момент статую Исиды заменили со старой на новую, Кестрин не знал, но он отчетливо видел, что под легкой тканью балдахина на носилках уже находится скульптура работы Дориэя. Носилки установили на постаменте со ступеньками, прямо под галереей с римлянами так, что статуя оказалась на уровне глаз Кестрина. На ступеньки поднялся жрец Исиды и торжественно прокричал.
 - Граждане Александрии. Сегодня у нас особенный день. Великая богиня соизволила предстать перед нами в виде нового идола.
 Ткань была отброшена, статуя оказалась явлена общим взорам. Толпа на мгновение замерла. Единый вздох восторга пронесся над площадью. Он сменился неясным гулом. Кестрин сверху видел, как люди протягивали руки вперед, несчастные люди, которым не к кому было больше обратиться за помощью, кроме как к этому воплощению своей мечты о доброй богине. Многие женщины плакали.
 Несколько римских воинов, подчиняясь незаметному жесту Гая Аквилина, сидевшего на своем черном жеребце прямо под галереей, на которой стоял Кестрин, начали медленно продвигаться в толпу, чтобы отделить людей от постамента со статуей.
 Зазвучали обычные гимны. Сердце у Кестрина билось с такой силой, что звук, кажется, передавался через цепь Элфину. Тот взял его за руку, чуть потряс, но ничего не сказал. Молиться Кестрин не мог. Некому ему было молиться. Та статуя на площади, перед которой сейчас молились люди, была создана неверующим ни в каких богов человеком. Он не мог молиться рукотворному идолу. Он просто ждал.
 Гимны кончились. Им последовал обычный речитатив заклинания.
 И тут сердце Кестрина бухнуло и замерло. Точно рассчитав момент, на ступеньки постамента вскочил Дориэй и вытащил за собой полностью закутанную в плащ Хрисанту.
 - Граждане Александрии, - закричал он, пока народ не успел опомниться. - Посмотрите сюда! - с этими словами Дориэй сорвал плащ с Хрисанты, тот плавно упал к ее ногам. И девушка застыла в тунике с короткими рукавами, в синем гиматии, в головном покрывале, не скрывавшем золото ее волос, во всем подобная статуе Исиды, только живая. Еще звенели звуки цитр, указывающие людям на непосредственную близость богини, но над площадью повисла тишина глубокого потрясения.
 - Эта девушка, живое воплощение богини Исиды - рабыня Петисия! - самым громким голосом закричал Дориэй прямо в эту тишину.
 - Проклятие темных богов хаоса на его хитроумную голову, - сквозь зубы процедил Гай Аквилин. - Это же толпа!
 По его сигналу римские конники, ждавшие развития событий недалеко от площади, почти мгновенно оцепили площадь по периметру, но пока медлили вмешаться. Потрясенные люди перед статуей их даже не заметили.
 Элфин, который наконец все понял, положил руку на плечо Кестрина успокаивающим жестом. Длина цепи это позволяла.
 - Требуйте свободу для Исиды! - выкрикнул Дориэй, разворачиваясь к галерее с высшими чиновниками Александрии.
 По толпе прокатился грозный гул.
 Аквилин медленно пробирался к статуе, стараясь не испугать волнующихся людей. Римские воины, подчиняясь незаметным жестам своих десятников, согласованно перестраивались, готовые вот-вот въехать в толпу.
 - Петисий, дай свободу Исиде - зазвучали отдельные голоса в толпе, сразу перешедшие в нестройный гул, в котором явственно слышалась темная, жуткая угроза. Петисий перепугался, поддался вглубь галереи, но люди, находящиеся на крыше галереи, свешивали головы вниз, готовые сбросить в яростном порыве чиновника вниз, на растерзание волнующейся толпе. Нумений рядом с ним слегка улыбнулся, и Кестрин сразу успокоился. Раб Сераписа мог бы быстро организовать самый неожиданный поворот событий, но он этого делать не станет. Слишком мелко для него.
 Толпа орала и выкрикивала имя Петисия с нарастающей яростью. И тогда тот высунулся из-за колонн галереи.
 - Хрисанта свободна, - громко закричал, он, сделав для надежности знак рукой для тех, кто не мог его услышать.
 Златоволосая девушка медленно начала спускаться в толпу людей перед ней. Как только она достигла последней ступени, люди расступились, и образовался широкий проход через площадь в сторону гавани.
 - Живая Исида, - зазвучали голоса в толпе, и люди сзади надавили на впереди стоящих, чтобы подобраться поближе к столь дивному зрелищу.
 Толпа со всей своей страшной мощью качнулась вперед.
 - Всем стоять на месте! - гаркнул уже подобравшийся к постаменту со статуей Аквилин с такой силой, что какой-то камень сорвался сверху и с грохотом упал. Черный жеребец легко перескочил через угол постамента, и римлянин оказался сзади Хрисанты, медленно шедшей по живому коридору из людей. На противоположном конце коридора возник Гней Квадрат, готовый в любой момент пришпорить своего коня.
 А Хрисанта медленно шла, скользя глазами по лицам замерших людей, людей, сумевших даровать ей свободу. Дориэй незаметной тенью следовал за ней, а созданная им статуя возвышалась над толпой, и никто не смел сделать ничего дурного под взглядом той чудесной Исиды, которая оставалась на носилках на постаменте. Потом кто-то запел гимн. Вся площадь подхватила его. Люди больше не напирали друг на друга, а стояли и тихо пели.
 Элфин рядом с Кестрином порывисто вздохнул.
 - Я понял, как выстроить нужно мне песню свою, - еле слышно проговорил он. - Я ждал столько лет, и теперь, лишь теперь я все понял. Я видел, как дева земная из плоти и крови на доли мгновения стала богиней. В живом человеке столько величия. Так дивно прекрасна, так совершенна простая девица, способная плакать. И как же велик человек, коль способен огромным даром своим себе подчинить несметные толпы людей и сделать их тихими, словно овечки. Какое безумие нас заставляет существ столь чудесных в жертву богам приносить, о которых мы ничего и не знаем, кроме того, что людям враждебны они и ужасны.
 Хрисанта прошла уже половину коридора. Люди терпеливо ждали и тихо пели.
 Кестрин опять поймал на себе пристальный взгляд Нумения.
 - Итак, ты остался совсем один? - юноша точно прочитал мысли жреца. - Что же дальше?
 Элфин стоял рядом с отсутствующим видом, весь уйдя в сочинение своей песни.
 Хрисанта все шла и шла, совершенно спокойная и бесстрастная. И вот она поравнялась с Гнеем Квадратом, миновала его, скользнув глазами по лицу охранявшего ее римлянина, затем миновала оцепивших площадь всадников. Дориэй почтительно подал ей плащ с капюшоном. Девушка завернулась в него с головой, и они оба скрылись за поворотом улочки, ведущей к гавани.
 - Вот и все, - подумал Кестрин, закрывая глаза. - Теперь Хрисанта свободна. И, когда она перескажет своему отцу все эти события, тот сам спросит у Дориэя, какие у того намерения в отношении его любимой дочери.
 Люди на площади зашевелились. На постамент поднялись носильщики. Ткань балдахина не стали опускать, и скульптура Дориэя медленно поплыла над александрийцами под звучание цитры, флейты и арфы.
 Люди начали расходиться. Разговоров о произошедшем им хватит надолго.
 - Так и создаются легенды, - отрешенно подумал Кестрин.
 Римляне снова начали перестраиваться, чтобы следовать в свои казармы.

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ

 - Дориэй с Хрисантой благополучно отплыли от Александрии на одном их кораблей торговой флотилии, - сообщил Аквилин Кестрину, когда тот выходил из бани. Он остановил его в тени портика. - Дориэй нашел земляков и рассказал им правду. Я удивлен, - добродушно рассказал римлянин. - Они знали, что с ними поплывет Дориэй, сын Филандрида с Керкиры вместе с освобожденной из рабства, похищенной дочерью Полидора из Коринфа. Никто из греков не был удивлен. Только я.
 - Но почему? - Кестрин отключился от горьких раздумий и посмотрел на своего наставника. - Дориэй происходит из уважаемого рода, не совершил ничего дурного. Он доставит похищенную дочь ее отцу. Что же он должен скрывать?
 - Я привык к его хитроумию и изворотливости, - объяснил Аквилин с неожиданным теплом в голосе.
 - Но он всегда был очень искренним человеком, - вслух сказал юноша, а про себя подумал, что только необходимость помочь другу, изгнаннику, беглецу, заставила Дориэя стать таким скрытным. Без него Дориэю будет намного проще.
 - Я с ним не попрощался, не заплатил за работу. Не знаю, увидимся ли мы еще когда-нибудь, - так же тепло, с легкой грустью проговорил Гай Аквилин.
 - Он и не просил платы, - заметил Кестрин.
 Они помолчали.
 - Иди, обедай, - переключился на более серьезные проблемы римский военачальник. - Скоро придут ученые Музеона.

***

 В подземелье Александрии помимо Аристона и двух, сопровождающих его жгучих брюнетов вместе с Аквилином отправились римский воин по имени Александр, Гней Квадрат и еще два воина, имени которых Кестрин не знал. Это была внушительная, бросающаяся в глаза компания, но только не в этот вечер, когда, как казалось, вся Александрия собиралась в развеселые компании, праздно шатающиеся под звуки нестройной музыки и перебирающиеся из дома в дом. Греки Музеона были закутаны в обычные здесь плащи с капюшонами. На них никто не обращал ни малейшего внимания и девять человек спокойно прошли по проспекту вглубь города, потом свернули в узкую улочку и оказались перед невысоким зданием.
 - Это вход в подземные этажи Александрии, - тихо сказал Аристон. - Один из входов, оставленных для тех, кто должен следить за порядком и бесперебойной работой сложнейшей канализационной системы Города.
 Они прошли под аркой входа. Посреди центрального дворика, рядом с бассейном находилась каменная плита с невысокими перилами.
 - Это - подъемник, - объяснил Аристон римлянам назначение каменной плиты. Кестрину объяснения были не нужны. Он сразу узнал подъемник и собрался уже перешагнуть перила, но Аквилин его остановил.
 - Аристон, ты уверен, что мы благополучно вернемся?
 - Вас больше, чем нас, - спокойно ответил ученый. - И вы - римские воины.
 - Я опасаюсь не измены, а плохой работы вашего подъемника. Виданное ли это дело, чтобы плита поднималась и опускалась сама?
 - Нет, не сама, - меланхолично ответил обильно заросший черными волосами Гермий. - Ее приводят в действие законы механики и гидравлики. Ты же не удивляешься, тому, что маленький рычаг приводит в действие огромное рулевое весло, и гигантский корабль меняет направление своего движения?
 - Но если ваш подъемник испортится, как мы выберемся наверх? - Аквилин не доверял ни механике, ни гидравлике, ни грекам из Музеона.
 - Он не испортится сразу, - все так же меланхолично ответил Гермий. - Сначала раздастся характерное булькание. В самом крайнем случае из подземелья можно выбраться и без подъемника.
 - Нас вытащат канатами? - с отвращением спросил римлянин, уже готовившийся к худшему.
 - Там есть каменная лестница, недалеко, - уныло ответил Гермий.
 Аквилин взял себя в руки и решительно встал на плиту подъемника. Спускаться пришлось по очереди.
 - Это - малый подъемник, - снова заговорил Аристон, пока плита медленно опускалась вниз. - Его не стоит перегружать сразу девятью человеками.
 Аквилин бросил на него взгляд, выразительно говоривший, что и одним не стоило бы, раз недалеко есть лестница, но что с них, греков, взять?
 Кестрин спускался в первой группе вместе с Аристоном и Аквилином. Даже он, бывший в подземелье во второй раз, с ужасом и восхищением глядел на ярусы колонн, установленных друг над другом, держащих на себе целый город.
 - Как это мы до сих пор сюда не провалились? - пробормотал Гай Аквилин, инстинктивно схватившийся за рукоять меча.
 - Это невозможно. Наши ученые провели точнейшие расчеты, - ответил Аристон, с достоинством разглаживая длинную седую бороду.
 - Следуйте за мной, - сказал он, когда вторая группа людей опустилась в подземелье.
 Они пошли уже знакомым Кестрину путем, вдоль каналов с нильской водой по направлению к озеру-отстойнику.
 - Зажгите факелы, - обратился Аристон к помощникам, хотя в сумрачном свете подземелья дорога была видна. Факелы вспыхнули ослепительным голубоватым светом.
 - Сейчас, во время разлива Нила нужно быть очень осторожными, - будничным тоном проговорил старый грек. - Вода в каналах поднимается высоко, и крокодилы могут случайно вылезать из каналов и ползать между ними. Решетки возле озера-отстойника должны бы помешать им проникать в каналы, но кое-кто периодически поднимает решетки, да и сами крокодилы перелезают поверх них. Одним словом, в наши обязанности входит еще и отлов бродячих крокодилов.
 И действительно, с того времени, когда Кестрин был здесь в последний раз, вода поднялась чуть ли не вдвое, и плескалась теперь совсем не намного ниже бортиков.
 - Думаю, в этом году разлив будет особенно мощным, - заметил Аристон, оценивающе глядя в воду ближайшего канала. Громкий всплеск гулко прозвучал под сводами подземелья.
 - Смотри, Гелиодор, еще один добрался аж досюда, - все так же буднично обратился он к спутнику. - И чего они сюда лезут?
 - По дурости, наверное, - предположил аккуратно постриженный, с маленькой бородкой Гелиодор. - На редкость тупые твари.
 Кестрин поежился. За кругом яркого света, отбрасываемого факелом, все тонуло во тьме. А крокодилы, как он теперь знал, ползают иногда очень быстро.
 - Они страшны в воде, - успокоительным тоном сказал Аристон. - На камнях подземелья они очень неуклюжи. Но мы уже пришли. Смотри, Гай Авидий Аквилин.
 Он поднес факел к колонне. Кестрин не сразу понял, что именно они должны увидеть.
 - Это следы стрел, - тихо сказал старый грек. - Тех стрел, которые прошли мимо мишени и так повредили камень. Стреляли с близкого расстояния. С лестницы за той колонной. Видишь световой колодец? Там есть лестница. Но римляне, оказавшиеся здесь впервые, не могли этого знать. Щитов, которыми вы прикрываетесь в бою, у них не было, потому что заманили их сюда какой-то хитростью. Думаю, пообещав вывести на след пропавшего Люпина. Один из них оказался не убит, а смертельно ранен. Ты осмотришь это место внимательнее?
 - Больше света, - тяжело приказал Гай Аквилин, опускаясь на одно колено, чтобы внимательнее осмотреть темные подтеки в узких щелях между основанием колонны и плитами пола.
 - Ты прав, это кровь, - прозаично подтвердил Аристон. - Следы убийства уничтожили, я бы сказал, небрежно. Если ты приглядишься, то увидишь, что камень плит недавно скоблили... Если ты все осмотрел, пойдем дальше.
 Они поднялись в полном молчании на каменную набережную над озером-отстойником и дошли до памятной Кестрину железной клетки.
 - Надо спуститься вниз, - спокойно сказал Аристон и испытующе посмотрел в застывшее от ледяной ярости лицо Аквилина. - Все здесь не поместятся. Выбирай двоих.
 Военачальник молча посмотрел на Александра и Кестрина.
 - Гермий, опусти подъемник, - распорядился Аристон. - Дай мне губку.
 Он первым вошел в клетку. За ним последовал Аквилин и Кестрин с Александром. Подъемник медленно и бесшумно опустился на уровень ниже. Передняя стенка клетки осталась опущенной. В свете факела Кестрин видел каменные сходни от пола клетки в воду озера.
 - Ну что же, смотри, римлянин, - тихо сказал ученый. - Подержи факел.
 Он передал горящий странным голубоватым светом факел Аквилину и осторожно просунул руку в перчатке с губкой, еще недавно росшей в теплых морских водах, между прутьями решетки. Жидкость, которой была пропитана губка, смыла сероватый налет со стенки, и в свете факела стали видны кривые дрожащие буквы обличающей надписи умирающего воина.
 "Нас убили Петисий, Птолемайос, Гермократес, Полемарх Гиппей. Мы - Марк Сервий Флор, Гай Скрибоний Секст, Гай Лоллий..."
 Последнее имя еле читалось из-за множества кровавых клякс.
 - Перепиши, - приказал Аквилин Александру. Тот вытащил из-за пазухи дощечку.
 - Кроме Петисия, это верхушка общины орфиков, - монотонно разъяснил Аристон, пока Александр делал копию кровавой надписи. - Когда сюда спустили застреленных воинов и оставили, как и нас сейчас, только с поднятой передней стенкой, один из них очнулся, понял, что произошло и, держась одной рукой за прутья,.. там была кровь, на прутьях... стоя на коленях, сделал эту надпись. Последнее слово он дописать не успел. Или снова потерял сознание, или пришлось сражаться с крокодилом.
 Кестрин невольно оглянулся.
 - Для того чтобы они вышли, нужно позвонить, - все так же монотонно сказал Аристон. - Сейчас мы этого делать не будем.
 Кестрин невольно взглянул в лицо Аквилину и ужаснулся, прочитав в его глазах горячее желание, отомстить.
 - Римляне никогда, никогда не прощают нападения на своих, - вспомнился ему взволнованный голос Дориэя из далекого прошлого. - Вся Ойкумена это знает.
 - Поднимаемся? - тихо спросил Аристон. Он с полным основанием мог считать, что сегодня уничтожил Александрийскую общину орфиков.
 В тяжелом молчании они дошли до подъемника. Аквилин сделал было движение, чтобы встать на плиту, но в этот момент раздалось булькание воды в трубах. Он тут же убрал ногу.
 - Это - не характерное булькание, - обычным унылым голосом изрек Гермий. - Оно не имеет отношения к подъемнику. Просто заработал насос в соседней трубе. Кто-то набирает воду.
 - Где лестница? - спросил Аквилин, из последних сил сдерживая свою ярость.
 Ему тут же показали.
 
 - Итак, Кестрин, я завтра извещу Петисия и орфиков, что собираюсь устроить суд над тобой, - мрачно сказал Аквилин, когда они добрались до претории. - Пусть сегодня еще повеселятся. Послезавтра будет суд. Нужно спешить, иначе закроются морские пути.
 Суд решено было проводить во дворце Петисия. Обвинителем выступала община храма Асклепия, и главный римский чиновник по религиозным делам желал провести суд на своей территории. Гай Авидий Аквилин не возражал.
 Кестрина привели в перистиль Аквилиновского дворца с утра. А там уже находилось великое множество народа.
 - Аквилин, ты не должен туда отправляться один, - певуче возгласил Элфин.
 - Ты же пишешь свою песнь, - терпеливо ответил Аквилин.
 - Я уже написал. Я писал день и ночь напролет, и закончил под утро. Если знаешь, о чем тебе петь, то так быстро пишутся строки. Я всю жизнь эту песню растил, и под утро закончил.
 - Я не хочу вызвать их подозрения раньше времени.
 - Аквилин, ты прекрасно владеешь мечом, но одна лишь стрела может жизнь тебе оборвать, - не сдавался Элфин. - Я прикрою тебя, не отказывай мне. Ты не можешь мне отказать!
 Его начальник едва заметно заколебался.
 - Господин, - внезапно вмешался раб-скульптор, бросаясь на колени перед Аквилином. - Твой друг прав. Ты слишком прямо собираешься действовать среди этих коварных людей. Неужели ты хочешь позволить убить им и себя?
 Кестрин вспомнив встречу на море с "пиратами", подумал, что, возможно, выступать в качестве наживки в капкане, и вправду есть личный стиль его наставника, но все же в сегодняшнем поведении Аквилина было что-то слишком уж отчаянное.
 - Зенон, встань, - с досадой сказал между тем Аквилин - я много раз предлагал тебе свободу...
 - Я хотел бы остаться твоим рабом, - перебил его Зенон. - Я хотел бы отделывать твой дом, в котором будешь жить ты, твоя жена, твои дети.
 - Я бы тоже этого хотел, - Аквилин не смог сдержать характерной своей усмешки, несмотря на серьезность обстоятельств.
 - А для этого ты должен остаться в живых, - страстно проговорил немолодой раб, не вставая с колен. - Выиграть и выжить!
 - Да встань же! - нетерпеливо повторил Аквилин. - В случае моей смерти Зенон становится свободным. Это моя воля, - громко сказал он.
 Элфин демонстративно проверил, легко ли вынимается меч из ножен.
 - Хорошо, - сдался Гай Аквилин, - ты пойдешь со мной, Элфин. Но больше никого не нужно, - твердо добавил он, обведя взглядом остальных воинов и нескольких рабов. - Нельзя для сопровождения простого грека на суд давать большое число воинов. Это подозрительно.
 Строгость тона свидетельствовала об окончательности решения, и никто не дерзнул возражать и дальше.
 Во дворце Петисия, прямо из садика в перистиле с колоннадами в виде изящнейших статуй, поддерживающих портики, из сада памятного Кестрину по его первому посещению дома высокопоставленного чиновника и встрече с патрицианкой, их провели в огромный зал, с роскошными креслами и скамьями. Судебные прения шли иногда несколько часов, и выносить их на ногах было трудно. Отделка зала зеленоватым, кажется, из Крокей мрамором была уже завершена, и Кестрин поразился обилию золота в отделке и ее общей аляповатой грубоватости, особенно контрастно выглядящей после изящных статуй в перистиле.
 Аквилин сел в одно из кресел, Элфин встал у него за спиной. Кестрин, как обвиняемый, встал рядом с креслом. Напротив них уселись единой группой обвинители орфики. В самом роскошном кресле, чуть поодаль от орфиков расположился Петисий.
 Кестрин попытался встретиться взглядом с Птолемайосом, но тот упорно разглядывал перстень со сверкающим камнем на своем пальце.
 - Я слушаю обвинителей, - бесстрастно сказал римлянин. - В чем вы обвиняете Кестрина сына Периандра, моего гостя?
 Один из орфиков вышел вперед.
 - Справедливость римлян всем известна и всеми уважаема, - начал он, - поэтому то, что он - твой гость, не помешает тебе, отнестись со вниманием к моим словам. Я видел этого юношу на тайном собрании, на котором поносили кесаря и требовали его свержения.
 - Итак, ты тоже был на том собрании, - холодно сказал Аквилин.
 - Я там был случайно, - смущенно ответил свидетель.
 - Я знаю, что Кестрин сын Периандра там был тоже случайно. Его заманил туда врачеватель Анаксандр, - При этих словах Гай Аквилин вытащил папирус с приглашением Анаксандра и помахал им в воздухе.
 - Так и есть, - подумал Кестрин. - Я же оставил приглашение у Хрисанты в руках. Значит, Аквилин у нее выпросил папирус, а мне никто ничего не сказал.
 - Поскольку известно, что никто из общины при храме Асклепия не делает ничего по своей воле, то я, в свою очередь, обвиняю эту общину в том, что они заманили Кестрина сына Периандра на организованное ими антиримское собрание, - Гай Аквилин внимательно посмотрел на Петисия.
 При этих словах собравшиеся орфики громко загалдели, а Петисий в свою очередь пристально уставился на римлянина.
 - Анаксандр проявил своеволие, - резко сказал Птолемайос, с трудом поднимаясь из кресла. - За это он наказан смертью. Он принял медленно действующий яд и скоро умрет, в полной мере осознав тяжесть своего проступка, им содеянного. Но отвечай, Гай Авидий Аквилин, почему ты судишь преступление твоего гостя, - Птолемайос тяжело дышал, но сурово смотрел на римлянина, - ты, а не префект Египта?
 Аквилин поднял руку, и Элфин вложил в нее свиток.
 - Префект Египта передал мне свои полномочия по этому делу, - холодно сообщил он и протянул свиток в сторону орфиков. Никто из них не подошел, чтобы его взять. Аквилин передал свиток обратно Элфину. - Я хочу видеть здесь Анаксандра, раз он не умер, - заявил он.
 Снова усилился бессвязный гомон.
 - Доставьте этого Анаксандра, - распорядился Петисий, до этого против своего обыкновения молчавший и переводивший взгляд с римлянина на орфиков. - Возьмите мои конные носилки, иначе мы прождем до вечера.
 Они ждали в напряженном глухом молчании. Носилки Петисия были превосходными, хотя, наверное, сам Анаксандр, которого в них немилосердно трясли, был другого мнения. Очень скоро он был доставлен в судилище. Носилки поставили перед креслом Аквилина. Врачеватель открыл глаза, и отыскал взглядом Кестрина.
 - Он уже был отравлен тогда, перед собранием, - воскликнул Кестрин, который внезапно все понял, увидев тусклый взгляд черных глаз врачевателя. - Ты был отравлен за то, что дал мне уйти из подземелья? - с горечью спросил он.
 - Да, - собравшись с силами, тихо, но внятно ответил умирающий. - Я не жалею. Ты вспомнишь обо мне перед престолом Всевышнего? Ты - единственная моя надежда.
 - Предатель! - рявкнул кто-то из орфиков.
 Анаксандр, потративший последние силы на свои слова, закрыл глаза и, впадая в полузабытье, застонал.
 - Итак, я обвиняю тебя, Птолемайос, в том, что ты пытался погубить Кестрина сына Периандра, видя в нем опасного свидетеля, - легко перекрыл общий гвалт своим командным голосом Аквилин, мгновенно превратив Кестрина из обвиняемого в свидетеля.
 - И чему же он был свидетелем, достопочтенный Гай Авидий? - с неуклюжей иронией вмешался Петисий.
 - Ты знаешь, какое дело я послан расследовать, - ответил римлянин.
 - Я знаю, как ты его расследовал, дражайший родственник, - раздраженно заявил Петисий, пытаясь превратить имперский суд в семейное разбирательство при посторонних. - Ты скандально забавлялся с моей бывшей рабыней, о чем с прискорбием узнает твоя супруга в ближайшее время. И конец будет всем твоим полномочиям, глупый женолюб. Очень скоро им будет конец. Было бы мило, если бы ты это понял! А! Ты побледнел, потому что краснеть давно разучился.
 Аквилин молча дослушал все до конца, никак кроме помянутой Петисием бледности, не выдав своего гнева.
 - Кестрин сын Периандра видел достаточно, чтобы я обвинил тебя, Петисий, в убийстве Луция Гелия Люпина и в срыве поставок зерна в Рим.
 Общий гвалт в зале суда внезапно сменился потрясенной тишиной, и тут бы Петисию сообразить, что он неверно просчитал характер своего противника, и все отрицать, но он уже привык за дни, наполненные уничижительными сплетнями, считать римлянина полным ничтожеством. У него не оставалось времени, все обдумать и перестроиться. Аквилин действовал ошеломляюще стремительно.
 - У тебя нет доказательств, - фальшиво рассмеялся Петисий, фактически признавая свою страшную вину. - Тебе никто не поверит.
 Римлянин вытащил бронзовую фибулу Люпина из складок своего плаща.
 - Эта личная застежка плаща была найдена на месте убийства Луция Геллия в фиванском некрополе, - тяжело выговаривая каждое слово, произнес римский военачальник. - Я, Гай Авидий Аквилин именем кесаря, обвиняю тебя, Петисий, тебя Птолемайос, тебя Гермократес, тебя, Птолемарх Гиппей в убийстве начальника Мареотидского порта и его воинов Марка Сервия Флора, Гая Скрибония Секста и Гая Лоллия Албина. Их застрелили по вашему приказу в подземелье Города.
 Он замолчал и томительная тишина длилась и длилась после его слов. Римлянин, ничем не выдавая своих чувств, вглядывался в лица обвиненных им виднейших чиновников Александрии. Отрицать теперь свою вину было поздно.
 - Гай Албин успел оставить обличающую вас надпись кровью, - тем же ледяным тоном продолжил Гай Аквилин после паузы. - Но он умирал. Надпись слишком коротка. Птолемайос, кто их застрелил? Вам ведь запрещено убивать живые существа.
 - Ты путаешь нас с пифагорейцами, - со злостью во взгляде ответил Птолемайос. - Они верят в переселение душ и боятся загубить чью-нибудь переселенную душу.
 - А вы не боитесь загубить и непереселенную? Это орфики застрелили римлян?
 - Нет, мы заплатили парфянским стрелкам. Чтобы без шума убить римлян, нужны опытные воины, - устало сказал Птолемайос. В его глазах больше не было злости, только боль. Аквилин казался потрясенным привлечением на помощь орфикам злейших врагов Рима.
 - Парфянским? - с горечью переспросил он. - Наверное, они не потребовали больших денег за такое дело.
 - Мы хорошо заплатили.
 - И заплатите больше! - с угрозой в голосе предупредил римлянин. - Но зачем вы все это затеяли, Птолемайос? Зачем? Орфики не могли не знать, что римляне не простят вам этого убийства. Вы сами уничтожили свою Александрийскую общину.
 - Так повелел нам наш бог, - все с той же усталостью и болью ответил глава общины, впервые за время суда посмотрев на Кестрина. - Вы слишком мешали нам служить ему. Нерона вот-вот свергнут возмущенные сенаторы, их поддержит чернь, которая готова снести любой трон, если ей не дать "хлеба и зрелищ", а хлеб Рим получает от нас... Нам разрешат открытое поклонение Дионису в благодарность за наше участие в этой смене императора-чудовища на кесаря, более угодного сенаторам.
 - А ты, мой дорогой родственничек, - опомнился Петисий. - Ты ведь можешь и вообще не выйти из моего дома. А если и выйдешь, то никто не решится подтвердить твои слова. За деньги можно купить много. За большие деньги - еще больше.
 - Как я должен это понимать? - с холодной вежливостью осведомился римлянин.
 - А так, дорогой родственник, что, даже если кто и видел, как мы тащили Люпина, чтобы его зарыть, если кто и видел и рассказал тебе, то, как только он решится повторить свои слова еще кому-то, он умрет. Умрет, понимаешь дорогой мой? Хотя я и так сильно удивлен, что нас кто-то видел, кроме засушенных быков. Чтобы арестовать кого-нибудь из нас тебе, дорогой свояк, потребуется разрешение префекта, а он, и даже консул Африки слишком заинтересованы нами, чтобы поверить тебе и дать разрешение на наш арест. Никто и не пикнет. Было бы мило, если бы ты это понял, наконец, простофиля? В такие игры одним мечом не играют. Тут нужны голова и житейская мудрость, - при этих словах Петисий, которому было некуда отступать, постучал себя по голове, выразительно цокая языком.
 - Как я должен поступать? - все так же вежливо спросил "дорогой родственник", прикрыв глаза и сильно прижав руки раскрытыми ладонями к коленям.
 - Переходи на нашу сторону, - Петисий взмахнул руками по направлению от Аквилина к себе. - Поклянись, что промолчишь, и ты выйдешь живым из этого дома. Не бойся, мы больше не будем отправлять пустые зерновозы в Рим и сложным путем возвращать их обратно. Дело стало слишком опасным, и я, мой дорогой родственник, умею вовремя остановиться. Я вообще многое умею. Ты внакладе не останешься и здесь и в Риме. Что-нибудь сочиним поприличнее для Рима и сената. Что скажешь?
 - Я не согласен, - все еще вежливо ответил Аквилин. - И мне непонятно, как вы собираетесь помешать мне выйти из этого дома. Я вооружен. - И он положил ладонь на рукоять меча.
 - Смотри, - ответил Петисий и подул в короткую трубку, висевшую у него на шнурке на шее. Резкий, хотя и мелодичный звук свистка заполнил помещение и даже вызвал легкое эхо. Кестрин сжался, ожидая появления стражи, подчиненной Петисию. Но неожиданно для всех несколько солдат Петисия ввели Элиану. Та шла молча, подняв голову, ни на кого не глядя, невольно подражая поведению так нелюбимой ею Хрисанты. Кестрин чуть успокоился и подумал, что в такой ситуации ее появление ничего уже изменить не может. Но Петисий, который плохо знал своего "римского родственника", продолжал действовать по своим старым заготовкам. Не думал ли он, что Аквилин в крайнем случае согласится обменять жизнь Кестрина на жизнь своей Авидии? Он действительно плохо знал своего противника. Какая непростительная ошибка. Но Кестрину не дали подумать об этом, события развивались слишком стремительно.
 - И что? - холодно спросил Гай Авидий, быстрым цепким взглядом оглядев четырех громил, сопровождавших Элиану, и продолжая крепко сжимать рукоять меча.
 - Она погибнет первой, - неожиданно коротко ответил Петисий, поднимая руку, чтобы дать сигнал убить женщину, потому что Аквилин только отрицательно покачал головой. - Вы все погибнете следующими.
 Элиана молча смотрела на Петисия, чуть сгорбившись, и инстинктивно в последний момент прикрыла грудь от удара.
 И только тут Кестрин понял, почему его наставника называют Непобедимым Мечом. Аквилин стремительно бросился вперед, Петисий опустил руку, давая сигнал, но Гай Аквилин успел отшвырнуть женщину в сторону, отразить направленные в него лезвия мечей и прикончить несколько человек до того, как к нему на помощь, опоздав всего на несколько секунд, подоспел Элфин. Орфики закричали, Петисий снова подул в свой свисток, но уже на другой манер.
 - Она не погибнет, - гневно сказал Непобедимый Меч, даже и не посмотрев в сторону лежащей за скамьей Элианы. - Но хотя бы теперь объясни мне, Петисий, зачем ты все это затеял? Ты-то знал, что император силен, как никогда. Сенаторы и прочие нобили империи даже не дерзают сейчас думать о заговорах. Никогда ни один римлянин не восстановит дионисийских мистерий, и это ты знал. И у тебя все было: и деньги, и власть, и почет.
 - Насчет мистерий не спорю, но не будь так уверен в силе императора! Среди римских нобилей всегда найдется достаточно желающих, свалить трон Нерона, если только он серьезно шатнется, объясняю это тебе, учитывая наши родственные отношения. У меня есть поддержка в Риме. Но всего лишь поддержка Я сам никогда не стану нобилем империи. Нобилем нельзя стать. Им надо родиться. Я имею деньги, о, да. Но никогда не буду иметь подлинную власть в империи. - Он чуть задумался впервые на памяти Кестрина. - Так что возможно, я принял участие в игре с зерновозами не для того, чтобы навредить римскому императору, не увлекшись идеями римских нобилей, которые кажутся мне глупыми снобами, а просто так. Сам не знаю, почему, - он встретился взглядом с потрясенным Птолемайосом, о котором не думал, говоря с Аквилином. Птолемайоса ему, раньше, видимо, удалось обмануть, но главный жрец орфиков при всей своей политической наивности, точно знал, кто руководит человеком, когда тот, сам не зная почему, творит зло. Совсем как в любимой легенде орфиков, с масляной лампы была отброшена ткань, но в этом неярком свете Психея не с радостью, а с ужасом смотрела на своего бога. - А потом было поздно сворачивать, пошла крупная игра, и все средства стали хороши, - продолжал Петисий. - Но теперь, мой дорогой родственник, тебе все же придется умереть. Ты слишком многое узнал. Надо же...
 Во всех арочных проходах появились солдаты. Это были и нанятые Петисием лучники, и его охранники, и римские солдаты из базировавшегося в Александрии еще до появления центурии Аквилина гарнизона, находившиеся в подчинении Петисия, одного из главных чиновников города. Они все стремительно явились по сигналу общей тревоги.
 - Стреляйте! - закричал Петисий хриплым голосом, показывая пальцем на Аквилина. Все в зале попадали на пол. Кестрин тоже повалился между носилками Анаксандра, который все еще тихо стонал в полузабытье, и креслами. Грузный Птолемайос остался сидеть в кресле, вжавшись в него.
 - Стойте! - гаркнул Аквилин, оставшийся на ногах. - Именем кесаря, стойте!
 Он резко вскинул вверх руку, на которой сверкал - невероятно, невозможно! - перстень с огромной личной печатью императора, личный перстень Нерона. Этот сотник обладал императорскими полномочиями. Не очень-то доверяя своим сенаторам, кесарь красивым жестом актера доверился воину.
 Солдаты и наемники, и без того колебавшиеся убивать римского военачальника без суда, оцепенели.
 Но несколько стрел уже летели. Парфянские стрелки, - вот он был роковой просчет Аквилина, не подумавшего, что римский чиновник сможет нанять в свою стражу злейших римских врагов - они, не колеблясь, выстрелили в ненавистного им римлянина.
 Элфин мгновенно раскинул руки и вытянулся во весь рост, закрывая своим телом своего друга. Это было единственное, что он смог успеть. Несколько стрел попало в него. Одна стрела все же вонзилась в плечо Аквилина, но через несколько мгновений все было кончено. Сами солдаты Петисия обезвредили стрелявших. Элфин тяжело осел на пол. Стрела попала ему в горло.
 Все было кончено. Петисий ошеломленно смотрел на человека, обладавшего императорскими полномочиями, и позволившего смеяться над собой так виртуозно, как это умели делать в Александрии. Этот человек мог на краткое время потребовать себе почет, положенный первому лицу империи, но он никогда даже и не намекнул на свои права. Это было невозможно вместить... Сенаторы в Риме отрекутся от проигравшего, но если под пыткой он назовет их имена, их конец предрешен. Подозрительный император все запомнит... так хочет ли он, Петисий, нагишом на шипастое колесо?
 Гай Авидий Аквилин пристально глядел на него и медлил с приказом об аресте. Он тоже понимал, что, какие бы у мужа Юлии Максимы не были единомышленники среди сенаторов, теперь это было неважно. Он выдернул ядовитый язык у змеи. Петисий вытащил острый кинжал и резким движением вскрыл себе вены. Он умирал, ненавидя своего врага за это последнее, суровое милосердие.
 Все было кончено. Птолемайос обмяк в своем кресле так, как будто он уже умер, вся жизнь ушла из его лица. Даже римлянин Аквилин понял, что эта душевная мука, мука преданного своим богом человека, страшнее смерти.
 - Просто мои боги оказались сильнее, - сказал Гай Авидий.
 Просто бог Птолемайоса проиграл римским богам? Это действительно еще можно было бы принять, римлянин был в этом прав, но нет. Этот бог, конечно же, не хуже Аквилина знал, что ни один римлянин никогда не восстановит культ Диониса Вакха. Он создал для преданно служившего ему человека нестерпимо ужасный тупик, и оставил его в одиночестве, жадно питаясь его страданиями. Вот как выглядела настоящая правда...
 Птолемайос посмотрел на римлянина мутным больным взглядом человека, который вот-вот сойдет с ума, перевел взгляд на Кестрина и неверным движением вложил себе в рот горошинку сильнодействующего яда. Через несколько секунд он захрипел в короткой агонии. Римлянин больше не обращал внимания на своих кончающих самоубийством врагов. Он только мельком скользнул взглядом по стоявшей на коленях невредимой Элиане, которая с восторгом и обожанием глядела на него, впрочем, не столько на него, сколько на перстень императора на его окровавленной руке. Гай Аквилин опустился на одно колено, рядом с хрипящим, но еще живым Элфином.
 - Клянусь, твой народ услышит твою песню, - четко произнес он. Элфин не мог пошевелить ни рукой ни ногой, стрела перебила ему позвоночник, но он открыл и закрыл глаза в знак того, что все слышит. А затем с мучительной просьбой в глазах посмотрел на своего друга. Аквилин все понял, он хотел выдернуть стрелу из горла умирающего галата, но передумал, выпустил древко стрелы из рук, взял за руку того, кто отдал свою жизнь за него и резким движением вскрыл ему вены. А потом стоял на коленях и смотрел, как жизнь медленно уходит из тела воина. Только закрыв умершему другу глаза, военачальник встал.
 Весь роскошный зал был в крови. Трупы лежали в креслах и на полу. На носилках все еще лежал окончательно потерявший сознание или умерший Анаксандр. Гай Авидий с горечью и отвращением оглядел поле своей победы.
 - Ты свободен, Кестрин, - произнес он, пошевелив неповрежденной рукой древко стрелы в плече, и скривился от сильной боли, или сначала скривился, а потом пошевелил древко стрелы...
 Один из начальников солдат подошел к нему.
 - Уберите трупы. Отдайте их желающим забрать, - коротко распорядился Гай Авидий. - Элфина доставьте в мой дворец... Элиана, ты идешь со мной?
 Та подбежала к нему. В полном молчании они дошли до претории. Аквилин, отдав несколько самых нужных распоряжений, удалился вытаскивать стрелу.
 - Как ты оказалась во дворце Петисия, Элиана? - спросил Кестрин.
 Элиана посмотрела на него и расплакалась. Участливый тон юноши оказался последней каплей в чаше ее многочисленных горестей.
 - Ты мне не поверишь, а я жалею, что умер Элфин, а не я. Он на меня так посмотрел... Аквилин... ну зачем я осталася живая?
 Она рыдала в садике перистиля среди цветущих миртов и кипера, среди мирно журчащих ручейков и фонтанчиков и вытирала глаза и нос и без того уже грязной и мокрой накидкой.
 - Ты рассказывала о нас Петисию? - напрямик спросил Кестрин, уже понявший, что прямо Элиана говорить не умеет.
 - Я рассказывала, - подтвердила женщина сквозь слезы, - но потом перестала. Ты не помнишь, я в ваше крыло и не заходила в последние дни. Тогда Петисий вызвал меня к себе, - она зарыдала так, что не могла какое-то время говорить, - и я осталася насильно. А Аквилин даже не спросил, где я.
 - Хрисанта бы сказала, что теперь ты должна жить, чтобы радовать Аквилина, - неуверенно произнес Кестрин, про себя упрямо продолжавший считать, что и эта цель слишком мелкая для такого существа как человек.
 - Ах, Хрисанта, - сразу улыбнулась Элиана сквозь слезы. - Я слышала разговоры среди рабынь Петисия. Живая Исида посетила наш город. Где-то ходит по нашим улочкам. Как это Дориэй смешно придумал. Ты мне расскажешь, как все было?
 - Не сейчас, наверное, - ответил Кестрин, глядя в опухшие от слез и светящиеся от смеха зеленоватые глаза женщины. - Сейчас тебе нужно сходить в баню, привести себя в порядок... и лучше бы тебе расспросить Гая Аквилина, я думаю. Он был тогда на площади. Порядок поддерживал.
 - Ты правильно сказал, - задумчиво произнесла Элиана, и слегка шмыгнула своим вздернутым вверх, покрасневшим носиком. - Я скажу ему: Петисий заманил меня обманом, держал насильно. А когда он перестанет так сурово на меня смотреть, я расспрошу его про подробности Исидиного праздника, и мы помиримся. Ты умница, Кестрин, - она по уже установленному ею обычаю чмокнула юношу в лоб и легко удалилась. Кестрин остался один, насколько можно быть одному, находясь в центре дворца, оглядел себя и подумал, что его накидка даже и не испачкалась, ни в грязи ни в крови. Ему нужно только сходить к себе в комнату за мечом, и он сможет свободно заняться выяснением своего собственного смысла жизни. Но что бы ни произошло с ним дальше, как бы тяжело не было, нужно пытаться закончить то, что можно закончить, и держаться с таким же самообладанием, как его несравненный наставник.

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ

 - Что скажешь, Кестрин, что произошло во дворце Петисия? По городу ходят слухи один другого невероятнее, - спросил Аристон, когда юноша добрался до Музеона, и его мгновенно отвели к ученому мужу.
 - Все кончено, - мрачно ответил Кестрин. - Гай Аквилин рассказал им все, что знал, а Петисий и Птолемайос попытались его сначала подкупить, потом убить.
 - Они всегда были глуповаты.
 - Оказалось, что император дал Гаю Авидию свой личный перстень с печатью в знак того, что тот обладает неограниченными полномочиями.
 Аристон издал удивленный возглас. Все же поведение Аквилина в Городе никак не соответствовало его только теперь открывшемуся рангу.
 - После того, как Гай Авидий поднял руку с императорским перстнем, солдаты Петисия перешли на его сторону. Петисий и вся верхушка орфиков покончили с собой.
 - Что же, это был для них лучший выход. Нерон стал бы выяснять, не был ли кто из римской знати в этом деле замешан, кто там у него сейчас во врагах числится... Устроил бы им такой спектакль, что они бы и умоляли, ускорить приход смерти, да только тех палачей, что были бы рядом умолять бесполезно, - жестко заметил Аристон и не спеша пошел вперед, держась в тени колонн, среди которых они с Кестрином теперь гуляли, беседуя.
 - Но я хотел бы спросить тебя, - решительно продолжил юноша, чуть обогнав пожилого грека, - я хотел бы спросить тебя, если ты веришь в Единого Бога, как ты объясняешь войну в духовном мире?
 - Там нет, и не может быть никакой войны, - ответил Аристон, мгновенно утратив всякий интерес к разговору. - Все зло берет начало в том, что высшие, надмирные Идеи приобретают плоть, становятся холоднее, становятся, так сказать, земляными. Как только они плоть утратят, они снова становятся совершенными, духовными, следовательно, добрыми. Плоть - темница духа и источник зла... Чему только современных детей учат в школах? Уровень образования просто катастрофический... Если кто и воюет в духовном мире, так это духи, приобретшие некое эфирное, но все же тело, частично из-за этого утратившие совершенство и ведущие себя неупорядоченно. Но Богу, подлинному Духу нет дела до их бессмысленной грызни. Все разговоры о том, что Бог, путем последовательных эманаций, может воплотиться в кого-то, способного повлиять на дела плотского мира, всю эту орфическую дребедень, я считаю полнейшим безумием. Как только Дух приобретет хоть какую-то плоть, он утратит совершенство и перестанет быть Богом, - он замолчал и собирался продолжить свою величавую прогулку, размышляя, наверное, о справедливом конце, постигшем орфиков Александрии вместе со всей их дребеденью, но Кестрин снова его остановил.
 - Ты говорил, что евреи, у которых есть храм Богу - Творцу мира в Иерусалиме, учат иначе. Ты собирался пригласить мне наставника. Но теперь я не успею. Надо спешить обратно, пока не закрылись морские пути.
 - В этом году действительно ветры дуют не совсем, как обычно, - согласился с ним ученый, легко отвлекаясь от скучной для него темы разговора.
 - Так не объяснишь мне, чему учат еврейские наставники? - умоляюще сказал Кестрин.
 - Хорошо. Но поскольку учение еврейское - это не то учение, которое разделяю я сам, я могу изложить его ошибочно. С незначительными, впрочем, погрешностями, - высокомерно заявил Аристон. - Они считают, что часть чистых духов, отпала от Бога и стала духами темными. То есть, видишь ли, они считают, что изначальная порча - порча духовная, вызванная, грубо говоря, сопротивлением Богу высших духов. То есть источник зла в нашем космосе именно темные духи. А плоть тут совершенно не причем. Видишь принципиальную разницу?
 - Значит, все-таки, в духовном мире и вправду идет война, - задумчиво сказал Кестрин.
 - Как тебе не стыдно! Ты же эллин, а говоришь такую безумную вещь. Бог не может воевать с созданными Им самим духами. Слишком силы не равны, - Аристон помолчал, величественно поглаживая свою бороду, и закончил. - Только человек - причина того, что темные духи, духи зла, так сильны. Он оказался у них в плену, он им служит по большей части добровольно, и из уважения к свободе человека Бог не хочет убрать падших духов из сотворенного Им космоса.
 Так учат евреи. Но еще раз говорю, что мысль о том, что Верховный Единственный Сущий Бог, Абсолютный Дух, хочет вмешаться в дела нашего мира, представляется мне абсурдом. Хотя утверждение, что он не считает нужным вмешиваться, уважая свободу выбора человека, выбравшего в свое время власть темных духов, а не Его власть, логически опровергнуть невозможно, - снисходительно признал наследник Платона и Аристотеля.
 - Но кто считает, что Бог хочет вмешаться в дела нашего мира? - взволнованно спросил Кестрин. - Кто высказывает эту мысль?
 - Ах, кто сейчас ее не высказывает, - с досадой ответил Аристон. В какие времена мы живем. Все смешалось в человеческих головах. Еще не так давно сами евреи, например, были ограждены от всех прочих народных религий своими сложными обычаями. Запрет на употребление в пищу свинины надежно защищал их от участия в таинствах великой богини. Им запрещалось есть мясо козленка, сваренного в молоке своей матери. Тебе это о чем-нибудь говорит? Нет? Кестрин, это же один из центральных обрядов орфиков.
 - Я очень поверхностно был ознакомлен с их учением и обрядами.
 - Оно и видно. Хотя ты ничего не потерял, надо признать. Так вот, не так давно у самих евреев что-то там случилось, и некоторые из них теперь утратили свою многовековую отчужденность от безумных религиозных идей окружающих их народов. И в нашем Александрийском котле, где и без того бурлит и варится всевозможная мысленная дребедень, появились теперь и пряные травы еврейского религиозного опыта. В результате безумные люди, которые желают только одного - оправдания своих похотей, вот-вот изобретут новое учение, смесь из поклонения Исиде и ее воскресающему сыну-богу Осирису, из дионисийских похабных ритуалов, из утверждения, что ради спасения человека бог вмешается в дела нашего мира, и из многих других утверждений. Уже появились какие-то, я слышал, гностики, или агностики, или Николаиты, или как они себя еще там называют... то учение, которое они сейчас создают, будет, я тебя уверяю, Кестрин, существовать, пока будет существовать человечество, с незначительными вариациями. Их общества, конечно же, будут тайными, потому что никакой критики само учение не выдержит, а обряды, я не сомневаюсь, будут позорными. Но множество людей будет вовлечены в эти общества.
 - Но почему вы, ученые мужи не вмешаетесь? Почему вы знаете, что происходит и молчите? Вы, наделенные даром понимать происходящее, - воскликнул Кестрин.
 - А кто нас услышит? - вяло ответил Аристон. - Мои предки пытались протестовать, их убивали и изгоняли. Люди сами выбирают грязь и дрянь, есть зерно истины в еврейском учении о человеке. Теперь мы молчим и наблюдаем за этим быдлом со стороны.
 - Но, может быть, вам просто нечего сказать? Может быть, все подлинно духовное и высокое вам неинтересно, и вы уже давно растрачиваете данный вам дар ясности ума на политические дрязги? - с несвойственной ему грубостью спросил окончательно разозлившийся Кестрин.
 - О чем ты еще хотел меня спросить, юноша? - холодно поинтересовался ученый.
 - О, благодарю тебя, больше ни о чем, - ответил Кестрин. Поклонился и собрался уйти.
 - Постой! - негромко окликнул его старец. - Я все же не хотел бы отпустить тебя с неприязнью к ученым Музеона. Подумай, ты, грек с Пелопоннеса, воспитанный в вере в силу разума, ну неужели же Петисий и Птолемайос были глупцами? А они поступили самоубийственно и безумно. Разве бы им помогли простые слова? Поверь, что мы молчим не от трусости, а понимая то, что разум слишком часто находится в плену у позорных страстей сердца. Это молчание мудрости, если хочешь знать.
 На том они и расстались. Но по дороге в преторию Кестрин принял решение. Именно когда Аристон с некоторым презрением излагал ему еврейское учение, в его душе что-то откликнулось, что-то неведомое, что-то сродни тому откровению, которое посетило его давным-давно, еще на закатном берегу на Керкире. И юноша понял, что он не может переплыть обратно опасное Срединное море, не побывав в Иерусалимском храме. Он должен хотя бы посмотреть на него снаружи. Не отзовется ли его сердце там. Может быть, все же именно туда лежит его странная дорога.

***

 Судя по тому, в каком состоянии находился Гай Аквилин, Элиана уже успела проделать свою миротворческую работу. Римлянин выглядел усталым, чуть больным, но совсем не мрачным.
 - Говорят, что в Александрии хорошие врачи, - сказал Кестрин, указывая на аккуратную повязку на руке военачальника, - но если они не посадили тебя на целебную диету, тебе сильно повезло.
 - Нет, здешние врачи предпочитают клизмы, - добродушно отозвался Аквилин, - не скажу, что мне повезло.
 В его личных покоях, где он сейчас отдыхал, не было ничего лишнего. Простое ложе, встроенный в стену шкаф и большой сундук. Никаких ковров с развешенным по ним богато украшенным оружием, никаких дорогих ваз из цветного стекла с вплавленным в них золотом.
 - Я хотел бы завтра отправиться в Иерусалим, - сообщил Кестрин, - ненадолго.
 Аквилин почему-то не удивился.
 - Морем, - утвердительно сказал он. - Морем до Иоппии. Оттуда есть хорошая дорога до Иерусалима.
 Он замолчал, задумался, потом снова заговорил.
 - Завтра я отправляю в Антиохию скоростной корабль-спекулаторий с известиями о произошедшем в Александрии. Все это время сирийский легат осуществлял охрану римских зерновозов силами флота из Селевкии. Незаметно для Александрийских мудрецов, - римлянин тяжело вздохнул. - Теперь охрану можно отменить. Ты можешь отправиться вместе с гонцом до Иоппии.
 - Благодарю тебя, - вежливо отозвался Кестрин.
 - Я сам ненадолго задержусь еще. Город мне противен. Сестра моей жены уже завтра поплывет в Италию, чтобы всех настроить против меня. Есть, кого настраивать. Я должен успеть в Рим до того, как закроются пути, - Аквилина бил легкий озноб и впервые за все время их знакомства с Кестрином он так откровенно говорил обо всем, что его беспокоило. - Но я не могу отплыть отсюда, пока не восстановлю боеспособность Мареотидского флота. Пока я обладаю высшими полномочиями, - римлянин бросил взгляд на огромную печать на перстне, который он теперь носил на пальце, - я должен утвердить подходящего офицера в должности начальника порта. Потом мне тоже нужно плыть в Селевкию. Я должен все лично согласовать с легатом Сирии. И к тому же, - Гай Аквилин опять тяжело вздохнул, - придется оставить на время в Антиохии Элиану. И здесь и в Риме многие захотят отомстить мне, убив или искалечив ее. Я не смогу ее защитить. Надо же, какое огромное змеиное гнездо пришлось разворошить.
 Я буду в Иоппии дней через семь. Постарайся вернуться к этому времени из Иерусалима. Ты же не собираешься там зимовать?
 - Нет, не собираюсь, - подтвердил Кестрин. - Думаю, этого времени мне хватит.
 - Будь осторожен, - сказал Аквилин, опершись на здоровый локоть и принимаясь потирать пальцем больной руки переносицу. - Я распорядился уничтожить голубятню орфиков еще утром. И бедных птиц мне жаль гораздо больше, чем их хозяев, - добавил он тяжело. - Но эти хитрецы могли иметь какую-нибудь тайную голубятню, и известие о произошедшем могло быть отправлено в другую общину. Впрочем, я не думаю, что такая община может быть в Палестине. В Сирии они есть наверняка. Итак, будь осторожен. Тебе могут попытаться отмстить. А ты - один... Я молился твоему Богу... Я верю Ему. Я понимаю твою решимость, - он пристально вгляделся в юношу.
 - Благодарю тебя, я поплыву на спекулатории, - отозвался Кестрин. - Как ты собираешься похоронить Элфина?
 - Сожжем тело сегодня ночью. Прах доставим на его родину.
 Кестрин вздрогнул.
 - Он предпочел бы быть захороненным в родной земле. Но это невозможно. И в этих жарких землях нужно спешить. Огненный обряд не помешает ему на загробном пути. Поминовение совершим как обычно в третий, девятый и тридцатый день.

***

 Узкое длинное судно было действительно скоростным. Очень быстро чудесные арки, соединяющие Александрию с островом Фарос, точно парящие в высоком фиолетово-синем небе, остались позади. Как и Гая Аквилина, Кестрина ничто не удерживало в городе мудрецов.
 Порт в Иоппии оказался довольно большим, очень удобным. Судно на некоторое время подошло к сходням, Кестрин выбрался на берег. Командир махнул ему рукой на прощание, и корабль-спекулаторий на огромной скорости полетел дальше над водой, под ритмичную, простую, но унылую мелодию флейты, надолго врезавшуюся юноше в память. Кестрин, оставшийся один, огляделся, кутаясь в длинный гиматий. С моря дул прохладный ветер. Как и в любом другом эллинско-римском порту колонны, предназначенные для швартовки кораблей, стояли полукругом. Широкие ступени уходили вверх. Множество людей сновали вверх и вниз по ступеням. Рабы и свободные люди бегом переносили грузы, всюду раздавались крики на разных языках. Кестрин не стал задерживаться в этой толчее и выбрался за пределы порта. Довольно быстро он нашел длинное трехэтажное здание гостиницы с фасадом, традиционно украшенным лепными изображениями животных и цветов, а также живыми вьющимися растениями. Юноша открыл скрипучую дверь и шагнул в затененный, прохладный коридорчик. Внутри гостиница выглядела также уютно, как и снаружи. Путешественник снял себе на ночь квартирку на самом верхнем этаже и расспросил хозяина о том, с кем из спутников ему можно быстрее добраться до Иерусалима. Он быстро выяснил, что торговый караван в Иерусалим отправляется на следующий же день, с утра пораньше. Молодой грек без труда договорился о том, чтобы его взяли в спутники. Оказалось, что кое-кто из сидящих в общем зале видел, что в порт Иоппии юношу доставил римский корабль, и дополнительных рекомендаций не потребовалось.
 На ночь Кестрин запер дверь своей квартирки изнутри и забаррикадировал ставни своего окна, проявляя похвальную, как ему показалось, осторожность, осторожность, наверное, излишнюю, но ее вполне бы одобрили и Дориэй и Аквилин. С утра же выяснилось, что осторожность не только не была излишней, а откровенно недостаточной. С утра Кестрин еле проснулся, проснулся поздно, ощущая себя больным. Он резко сел на кровати в полутьме, потому что сквозь щель в ставнях с трудом пробивалось яркое солнце, и с ужасом ощупал свою шею. Цепочка с перстнем-печатью Нумения исчезла. А Кестрин никогда не снимал ее с шеи. Он давно не носил привычных для любого эллина оберегов, но этот перстень, принадлежавший обещавшему ему свою помощь могущественному человеку, был ему дорог. И он исчез прямо с его шеи. Сначала у перепуганного юноши мелькнула мысль, что он исчез сверхъестественным образом, но потом, когда он рассмотрел разобранную баррикаду у ставен, прислушался к своему состоянию, он понял, что произошло. И ему стало еще страшнее.
 Аквилин разрушил голубятни храма Асклепия, но он не тронул голубятни храма Сераписа. И голуби, обгоняющие даже скоростные корабли римлян, уже доставили кому-то здесь приказ верховного раба Сераписа. Какой-то искуснейший человек выследил его, Кестрина, забрался ночью по лепным украшениям фасада здания и так исхитрился открыть ставни окна, что жалостная Кестринова баррикада даже и не скрипнула. А если и скрипнула, то, судя по чувству тяжести в его кудрявой голове, юному греку дали снотворное или с вечера во время ужина, или неизвестный воспользовался дымом от какого-то сонного курения. В Александрии ведь имелось множество таковых средств от бессонницы. Затем ночной гость снял с шеи крепко спящего юноши цепочку с перстнем. Он мог бы и задушить его, но не стал. Нумений снимал некоторый покров своей защиты, и что будет дальше с одиноким, притягивающим себе неприятности юношей, его не интересовало. Одновременно, этот жест служил предупреждением об опасности. Последним предупреждением.
 Кое-как расставив всю мебель по комнате, Кестрин сбежал вниз. Оказалось, что караван ушел в Иерусалим совсем недавно, и, если поторопиться, то на ослике его можно будет догнать.
 Конечно же, юноша понимал, как он рискует, отправляясь по пустынной дороге в одиночку. Однако ему было наглядно показано, что, оставаясь в гостинице, он рискует не меньше. И он так недавно пережил, ничем не выдав своих страданий, расставание и со своим другом и с той, которую он впервые в жизни полюбил. Он пережил смерть Элфина, который тоже успел стать ему дорогим другом, пережил страшный ночной костер, на котором того сожгли, и который будил в его памяти самые кошмарные воспоминания. Жизнь одинокого изгнанника и беглеца была так беспросветна, что если бы Кестрин остался в бездействии, то черная тьма горя и отчаяния задушила бы его. И юноша предпочел действие бездействию. Конкретная цель - догнать караван, оправданная тревога о том, что он может попасться своим недругам, были предпочтительнее той тоски, которую ему пока удавалось удерживать в дальних уголках своего сознания. К тому же, за последний год он уже привык рисковать.
 Итак, он приобрел ослика и резво потрусил по дороге вслед ушедшему каравану. И, как только постройки Иоппии скрылись за горизонтом, путь ему преградили несколько человек. Они были пешие, и юноша сначала пустил своего ослика прямо на них, рассчитывая, что отобьется мечом и прорвется, но внезапно он увидел в руках одного из своих врагов сеть и мгновенно сообразил, что ему не прорваться. Он не умеет уворачиваться от брошенной сети. Его враги хорошо подготовились. Эти мысли молнией пронеслись в его сознании, Кестрин придержал ослика и обернулся. Путь назад был уже загорожен второй группой людей. Тогда он свернул с дороги и отчаянно погнал ослика в сторону моря. Ему, греку, море сулило спасение. Он плавал почти как рыба.
 Обе группы его убийц бросились за ним в погоню. Ослик скоро закапризничал среди камней бездорожья и упрямо замедлил бег. Юноша соскочил с него и бросился бежать. Не помня как, он выбежал на обрывистый берег. Преследователи догоняли. Кестрин взглядом оценил глубину воды под обрывом, сбросил с себя накидку, закрепил меч и, оттолкнувшись, с детства отточенным движением, бросился в спасительную глубину моря, вытянув руки перед головой.
 И море его подвело. С нескольких лодок-долбленок, сновавших вдоль изрезанного берега вблизи порта, заметили рискованный прыжок юноши. Хозяева лодочек тут же повернули к нему свои суденышки. Люди, попавшие в морскую пучину, всегда были их законной добычей. Кестрин, понявший, что произошло, попробовал нырнуть поглубже и уйти от новых преследователей, но одна долбленка догнала его сзади, и резкий удар весла по голове завершил преследование. Беглец, потерявший сознание, был выловлен и полностью ограблен.
 Он приходил в себя и терял сознание несколько раз.
 Когда он внезапно пришел в себя окончательно, то это произошло от жара приближающегося ко лбу клейма. Кестрин закричал и изогнулся в руках держащего его человека.
 - Нет! Я свободнорожденный грек, - отчаянно кричал юноша. - Я покончу с собой, если вы меня заклеймите.
 Клеймо несколько отодвинулось от него, и взгляд Кестрина выявил человека, внимательно на него глядевшего, купившего его человека.
 - Но я буду работать на тебя до тех пор, пока меня не выкупят, клянусь.
 - Хорошо, - кивнул его господин, - уберите клеймо. Мне очень нужен гребец. Корабль должен срочно уходить в море. У нас долгий путь, и нам нужно спешить.
 Кестрин встал и огляделся более основательно. Как в каком-то страшном сне, он снова находился в порту Александрии, и корабль, на котором он был теперь гребцом, чуть покачивался на волнах прямо перед ним. Это была алая триера со сверкающим как пламя парусом, корабль-зерновоз невероятного размера, последний, отправляемый в этом году из Александрии в Рим.
 Корабль назывался "Диоскоры", золоченная статуя двух обнявшихся друзей-полубогов Кастора и Поллукса сверкала на носу судна. Хотя значительная часть судна была под водой, надводная часть триеры высилась перед взволнованным юношей, сравнимая по высоте с трехкровником в самой высокой своей части, а в длину корабль был раза в четыре больше чем в высоту. Более чем десять тысяч огромных амфор с зерном размещалось в трюмах зерновоза.
 Кестрин безропотно поднялся по сходням на гигантский, ослепительно сверкающий золотом в лучах солнца корабль вслед за Марком Корвином келевстом, начальником гребцов, немолодым, спокойным и суровым римлянином, умеющим беречь свое имущество. Первым делом Кестрина осмотрел корабельный лекарь. Юноша был накормлен, напоен, и только потом, когда Корвин убедился в том, что его новое приобретение находится в сносном состоянии, отправлен на свое место гребца. Каждое весло такого громадного корабля было предназначено для десяти человек. Гребцы располагались, как это и принято на триере, в три ряда. Самый нижний ряд гребцов - таламиты - находился сразу над водой. Они гребли в полной темноте, зато их весла были короче, чем у всех остальных. Над ними располагался средний ряд гребцов - зевгиты. Скамьи самых верхних - транитов - находились на палубе корабля. Эти гребцы видели небо над головой и воду вокруг корабля, в случае кораблекрушения имели больше чем все другие шансов спастись, но весла транитов были самыми длинными и тяжелыми.
 Неопытный Кестрин стал таламитом. Он сел на свое место на длинной скамье, уперся ногами в доску перед скамьей и просунул ладони в отведенную специально для него ручку на рукояти весла, расположенной параллельно скамье. Остальные девять человек сделали то же самое. В полной темноте трюма кошки с утробными угрожающими воплями делили территорию. Мяуканье раздавалось действительно отовсюду.
 Флейтист на корме проиграл предупреждающий сигнал.
 - Новенький, делай как я, - дружелюбно сказал Кестрину его сосед.
 - И-и раз! И-и два!
 Флейтист уверенно задавал ритм гребли, опытные гребцы-таламиты напевали свою мелодию, подчиненную основной. Движения Кестрина влились в общий ритм.
 Огромная, алая с золотом триера медленно прошла между материком и островом Фарос, вышла в открытое море и взяла курс на Рим.
 - По крайней мере, я выжил, - подумал Кестрин. - Мои недруги потеряли мой след. Не так уж все и плохо.
 Они гребли день за днем. Марк Корвин проверял ладони у нового гребца, лекарь делал перевязки с целебной мазью до тех пор, пока руки у юноши не стали мозолистыми, процесс гребли перестал быть болезненным. Это было монотонное, отупляющее занятие, все недавние горькие события стали далекими, будто бы произошедшими во сне. Душа Кестрина точно опустилась во мрак, на дно море, туда, где нет ни гроз, ни бурных ветров, ни солнечных восходов, ни лунных ночей. Лица друзей померкли в памяти. Триера плыла и плыла к Риму, и Кестрин, монотонно, подчиняясь общему ритму, приводил в движение огромную рукоять огромного весла.
 Некоторое развлечение принесла смена яруса. Гребцы менялись местами. Недавних таламитов перевели в средний ярус, где было светлее, чем внизу. А потом они перешли на верхний ярус. Подготовленный предварительной тренировкой юноша без особого напряжения приводил в движение тяжелое весло транитов.
 Море сверкало на солнце и пенилось за кораблем, ритмичная песня гребцов летела над водными брызгами. Золотая статуя Диоскоров сверкала ослепительным блеском, и вслед за ней корабль шел туда, где синее небо сливалось с синим морем, но никак не могло соединиться.
 Кестрин, наконец, рассмотрел своих соседей по веслу. Они все были не очень высокого роста. Юноше стало понятно, почему Марк Корвин без долгих разговоров купил его, невысокого грека. Келевсту не хватало именно такого гребца на весло. У всех у них были бороды чуть ли не до глаз, плетеные циновки вместо одежды. И все соседи Кестрина носили клеймо хозяина на лбу и на правой руке.
 - А ты зря отказался от клейма,- сказал Кестрину его сосед, - Рабов с клеймом Корвина келевста никто не обидит. Это клеймо узнают во всех гаванях Ойкумены, - с гордостью добавил гребец. Ветер был попутный, до предела натянутый парус облегчал работу гребцов, можно было обменяться парой слов. - Наш келевст никогда не бросает своих на произвол судьбы. Всегда заступается, если кто влипнет во время зимовки. Мы всегда сыты, не перегружены до смерти. У других келевстов бывает намного, намного хуже. Другие гребцы всегда рады поменяться местом с кем-нибудь из нас. Тебе повезло. Очень повезло. Зря только ты отказался от клейма.
 Кестрин пробурчал что-то неразборчивое в ответ.
 Триера шла своим, известным только опытнейшим мореходам путем в Рим. Но, несмотря на часто попутный ветер и безбедное плавание, все шло не так гладко, как казалось неопытному Кестрину. Его весло было расположено недалеко от кормы, от кают их начальства, и один раз Кестрин оказался свидетелем совещания между навархом, кормчим корабля, проревсом, отвечавшим за промер глубины с носа корабля и келевстом. Они говорили по-латыни, но Кестрин отлично понял, что корабль не успевает попасть в Рим.
 - В этом году зима наступит раньше. Все не так в этом году, - сказал кормчий.
 - Корабль слишком задержался с отплытием, - оправдал погодные условия наварх. - Корвин, мы не можем плыть быстрее?
 - Немного можно прибавить, - неторопливо ответил келевст. - Гребцы работают не на пределе. - Но скорость увеличится менее чем на четверть. Мы не успеваем в Рим.
 - И все же, увеличь скорость, - распорядился наварх. - Никому не захочется зимовать в диком месте.
 С этого времени они гребли с полной выкладкой. Если бы Кестрина заставили так грести с самого начала, он не выдержал бы и дня. Но в конце пути, став тренированным гребцом, он выдержал все до конца. И все же они не успели.
 Маленький остров Мелит находился совсем недалеко от Италии, но его отделял от материка пролив, бурное течение которого делало смертельно опасной любую попытку переплыть его в зимнее время. Впрочем, Мелит был неплохо приспособлен для зимовки, и команда корабля не унывала. Огромный корабль отправили на зимнюю стоянку и ремонт в корабельный док, а весь ремигий, то есть команда гребцов к количестве не менее восемьсот пятидесяти человек, отправился выяснять, какие есть у уставших гребцов возможности для отдыха на этом острове.
 Кестрин долго бродил в прибрежных зарослях дубов и лавров под моросящим дождем, с наслаждением вдыхая аромат влажной земли, влажной листвы, такой привычный с детства аромат, без терпких примесей цветущего мирта, пьянящего кипера и прочих, неизвестных юному греку по имени александрийских цветов. В один из таких дождливых дней, он зашел под портик какого-то склада, где стоял, глядя в серое марево над морем, кутаясь в гиматий из грубой, но теплой шерстяной ткани. И вдруг он увидел, как возле лавочки неподалеку, рабыня поскользнулась на мокрых листьях, опавших с одного из дубов, которые сбрасывают на зиму листья, упала и вдребезги разбила чернолаковую дорогую вазу. На звук бьющейся керамики выскочил хозяин и в ярости швырнул уже поднявшуюся девушку на черепки. Кестрин выбежал из своего укрытия. Провинившаяся рабыня чем-то напомнила ему Элиану. Чем-то смутно похожим в походке, привычкой инстинктивно прикрывать грудь от удара, манерой держать голову.
 - Не тронь ее, - сказал юноша рассвирепевшему хозяину, уже поднявшему хлыст. - Я сделаю тебе точно такую же вазу.
 - Ты?! - от изумления хозяин рабыни, видевший перед собой юношу в одежде раба, не смог даже выругаться как следует.
 - Дай мне глину и гончарный круг, - быстро вклинился Кестрин в возникшую паузу. - Ты сам увидишь. Ты ничего не теряешь.
 - Клянусь богами Олимпа, ты хоть знаешь, что это была за ваза? - спросил хозяин, колеблясь между возмущением и слабой надеждой на то, что слова неизвестного юноши окажутся правдой.
 - Чернолаковая. Из Апулии, - мягко ответил Кестрин, не желавший доводить хозяина до состояния, в котором он отлупит хлыстом не только свою рабыню, но и чужого, но наглого раба.
 - Так ведь этих мастеров больше не осталось.
 - Точно. Не осталось, - грустно ответил Кестрин. - Я последний. Так ты найдешь мне гончарный круг?
 Спустя несколько дней Кестрин изготовил хозяину лавки новую вазу, почти такую же, как та, что разбила рабыня. Он глядел на черепки, и ему не составило труда, восстановить узор. Как только лавочник увидел, как ловко неизвестный юноша обращается с гончарным кругом, то сразу дал денег на покупку составных частей для черного лака и для лака, закрепляющего узор из золотистых охр на черной блестящей поверхности вазы. Он же договорился насчет аренды печи для обжига.
 - Я знаю, ты новый раб Марка Корвина с "Диоскуров", - очень ласково сказал хозяин Кестрину, когда тот отдал ему готовую вазу. - Но я знаю способ, выкупить тебя, лучшего из мастеров, из рабства.
 Кестрин сразу понял, что имеет в виду льстивый лавочник. Он тоже об этом уже думал.
 - Ты мне сделаешь партию таких ваз, а я тебе дам денег на выкуп. Раб-гребец стоит не очень дорого, ты не обижайся, мастер. На Мелите такой келевст, как Марк Корвин всегда найдет тебе замену.
 - Я согласен, - сказал Кестрин и вздохнул. Этот человек совершенно не вызывал доверия.
 Не вызывал он доверия и у Корвина, в чем Кестрин убедился, когда принес ему деньги на выкуп, и объяснил, откуда они. Много повидавший в своей жизни римлянин не спешил брать деньги и со значением смотрел в глаза юноше выразительным предупреждающим взглядом. Кестрин отлично понял предупреждение. Опытный келевст считал, что лучше бы ему, Кестрину, остаться еще некоторое время рабом на его корабле, чем стать свободным по милости лавочника Талая. И он был прав, пожилой немногословный римлянин, и все же... все же этот сомнительный лавочник Талай предлагал Кестрину заняться любимой работой, без которой юноша уже невыносимо истосковался. Конечно же, по своей душевной неразвитости Талай считал, что Кестрину нужны деньги и, наверняка, собирался серьезно ему недоплатить. Но если бы он знал, какой драгоценной представлялась юному мастеру сама возможность заняться любимым ремеслом, он бы не заплатил ему вообще.
 И к тому же... самые смелые купцы открывали морские пути уже на исходе зимы, задолго до восхода созвездия Плеяд. Вазы, которые во всей Ойкумене умел делать только Кестрин, попадут на рынки Греции, может быть, и в Коринф, расположенный на пересечении торговых путей. Почему бы и нет? Возможно, вазы узнает Дориэй и спросит, откуда приплыли купцы, доставившие на рынок этот товар? Это действительно было возможно.
 Жадность лавочника Талая только поможет Кестрину отправить по миру как можно больше сигналов: я здесь, я не погиб и не пропал окончательно.
 Юноша вздохнул и еще раз решительно протянул келевсту деньги за свою свободу.
 В это время года отлично продавались гидрии - вазы для хранения воды. Они были лучшим подарком к празднику омовения в конце года, когда все жители тщательно вымывали всю грязь из своих домов, чувствуя себя чуть более счастливыми, чем обычно, после избавления жилищ от скверны. К тому же, на Мелите, как и в Италии был распространен обычай, нести воду из источников к себе домой в самом начале весны, при пробуждении источников. Почему-то люди не могут спокойно существовать не почитая струящуюся воду. Поэтому вазы Кестрина без покупателей не оставались, какую бы цену не заламывал Талай.
 Но Кестрин недооценил его жадность.
 - Ты работаешь слишком медленно, парень, - сказал однажды ненасытный лавочник и почесал свое немалое пузцо, - я пришлю тебе своих толковых рабов, и ты их выучишь, делать такие вазы.
 - Это невозможно, - внутренне напрягшись, ответил Кестрин. - Невозможно по многим причинам. Одна из них та, что за изготовленные твоими рабами вазы много денег не дадут. Я учился этому искусству с детства у своего отца.
 - Парень, не морочь мне голову, - агрессивно заявил Талай. - Тут нет ничего сложного. Почти одноцветные узоры на черной поверхности.
 - У твоих рабов не получится даже обжечь вазы так, чтобы они не потрескались, - с внутренней тяжестью сказал юный мастер. Он уже видел, что объяснить что-нибудь душевно неразвитому лавочнику у него не получится.
 - А мы посмотрим. Я пойду подберу подходящих рабов, - пер напролом душевно неразвитый лавочник.
 - Я не согласен, - вздохнув, ответил Кестрин. - Я же тебе не раб, Талай. Я не буду больше у тебя работать.
 - Ишь, как заговорил, петушок недорезанный, - Талай перешел на крик. - Ты ведь совсем один. У тебя ни родственников, ни земляков. Ты не выйдешь от меня, пока не расскажешь все свои секреты... "не получится"... не твое это дело, молокосос! Я сам увижу, что получится, а что - нет! У тебя не спрошу!
 Юноша молчал. Такие крики ответа не требовали.
 Кестрин совсем не знал острова, поэтому он не представлял, где находился тот подвал, ставший для него темницей. Да и месяца, когда он туда попал, он бы назвать не смог. Он так увлекся своей работой, так старался выбросить все воспоминания из души и тяжкие мысли из головы, что даже не мог бы сказать, прошел день зимнего солнцестояния или нет. Этот праздник был одним из самых любимых в его детстве. Посреди деревни, под огромным дубом, который почитался в деревне как священное дерево, на потеху детворе обязательно изображалась битва Аполлона с пифоном. Обязательной была победа бога гармонии и порядка, и обязательными были жалостные вопли побежденного владыки хаоса. Потом все шли есть, пить, веселиться... Дети бегали несколько дней по чужим домам, пели веселые колядки с пожеланием мира и благополучия в наступающем году. Кестрин и сам в детстве бегал... В этом году юноша даже и не вспомнил о празднике рождающегося солнца, которому люди обязательно должны были помочь родиться, внеся в свою посильную долю в великое дело поддержания порядка в космосе. А этот день, между тем, уже прошел.
 Зима кончалась, когда молодой мастер попал в темницу. И там-то, в темноте, где его уже ничто не могло отвлечь, где было грязно, холодно, сыро и одиноко, отчаяние навалилось на него полной своей тяжестью. Светлый и искренний порыв недавно повзрослевшего мальчика, увлекший его в тяжелый путь, на котором он так старался сделать все, что было в его слабых силах, чтобы найти дорогу к прекрасному Богу, который его позвал, путь, на котором он несколько раз рисковал жизнью, но все же не сворачивал, этот безумный путь кончился рабством и безвестной смертью в грязном подвале.
 Кормить его почти не кормили, поили редко, и от голода и слабости еще недавно сильный и здоровый юноша впал в полузабытье.
 А дни шли за днями, и весна снова вступала в свои права. И вот, в какой-то из дней Кестрин вдруг очнулся от своего полузабытья. Ему страстно захотелось умереть не здесь, в затхлом подвале, а под открытым небом. Он добрался до двери, подергал, и она неожиданно открылась. Наверное, его тюремщики утратили бдительность. Снаружи лил теплый дождь. Юноша поднял руки навстречу воде, смывающей с него темничную грязь и остатки лохмотьев. Постояв под дождем и немного придя в себя, Кестрин побрел к морю. Направление он угадал безошибочно. Дождь скоро кончился, и на пути у юноши возникла буковая роща. Как колонны в храме вверх уходили стройные зеленоватые стволы. Промытые дождем, сверкали новыми свежими салатовыми листочками в темно-зеленой листве маленькие кустарнички. Разноцветные первоцветы пестрели у корней буковых деревьев. Кестрин шел в зеленоватом сумраке среди колонн, очень смутно понимая, где он. Он уже шел в Господнем нерукотворенном храме, шел, шатаясь, придерживаясь рукой за стволы, а душа его наполнялась торжественным ожиданием чуда.
 Потом он увидел впереди золотое сияние. Ярчайший свет золотил зеленоватые колонны стволов, пронизывая сумрак рощи. Юноша ускорил шаг и скоро вышел из рощи в розово-золотистый свет заката над морем. Весь воздух светился, казалось, не было ни земли, ни неба, только нежнейший розово-золотой свет вокруг. Кестрин из последних сил дополз до обрыва и упал на мокрые белые камни, тоже сияющие золотом в этот вечер. Сверкающая гладь моря горела внизу слепящим глаза блеском.
 - Господи, я умираю, - мысленно воззвал юноша к Тому, к Кому пытался дойти, но так и не смог. - Я слабый жалкий червяк пытался прийти к Тебе. И я не жалею о том вечере, который год назад позвал меня в этот путь. Я умираю и знаю, что более достойно человека безвременно умереть на этой дороге, чем прожить долгую сытую жизнь, считая своими богами злобных духов, и даже и не попытаться встретить Тебя. Если это Ты позвал меня, то я благодарю Тебя за этот путь, о, Ты, неизвестный мне Бог.
 - Так это и есть тот кудрявый невысокий юноша, о котором беспокоился Марк Корвин? - внезапно услышал Кестрин голос сзади себя, и сознание его мгновенно прояснилось. На плечи ему лег мягкий плащ. Юноша быстро встал, даже и не заметив, что его слабость бесследно исчезла. Перед ним стояли два человека, но Кестрин не смог бы сказать, как они выглядели чисто внешне. Ярчайший свет внезапно засиял в его собственной, заполнившейся запредельным восторгом душе, и даже ослепительные краски заката померкли в его глазах. Весь видимый мир точно выцвел. Потрясенный изгнанник закрыл лицо руками и упал на колени. Он всей душой ощущал присутствие Бога, Бога милосердного, Бога, который любит его так, как не могло и пригрезиться человеку. Тот, Кто пришел освободить людей от власти духов - человекоубийц, Тот, Кто так бережно вел его сквозь гибельные перепутья опасной дороги, Тот, Кто сделает все возможное и невозможное, чтобы помочь его друзьям, живым, или уже умершим, Этот Бог раскрывал юноше свои объятия.
 - Это ты искал престол Бога-Творца, чтобы ему поклониться? - спросил Кестрина второй человек. Кестрин даже и не удивился, откуда тот это знает. Он опустил голову.
 - Твой путь окончен. Ты его нашел. Ты хотел задать Ему свои вопросы?
 - Нет, - ответил юноша, вставая с колен. - Я уже все понял. Но я хочу спросить тебя, господин, что я должен делать?

***

 Дориэй, сын Филандрида Гаю Авидию Аквилину - радоваться.
 Право же, с особым удовольствием пишу тебе в сложившихся обстоятельствах. Надеюсь, что, когда-нибудь, несмотря на ненадежность нашей почты, ты мое письмо получишь. Я дерзаю пригласить тебя и Элиану, если ты сочтешь это возможным, на нашу свадьбу с Хрисантой. Не берусь предполагать, насколько ты будешь удивлен этим известием. Кестрин удивлен не был. Право же, услышав неожиданный вопрос Полидора, я сам был удивлен больше чем вы все, вместе взятые. Итак почтенный Полидор спросил у меня, какой из этих весенних дней я собираюсь осветить свадьбой с его любимейшей дочерью. Признаюсь, я был сильно растерян. Как было мне объяснить достойнейшему мужу ее отцу, что я вообще не думал о женитьбе на его дочери? Мне, бывшему единственным спутником одинокой девушки в течение нескольких месяцев, такой ответ показался неприличным. Однако я сказал Полидору, что до того, как разыщу Кестрина, о браке с его дочерью, я говорить не могу. Ибо долг перед другом, с которым мы расстались в таких горестных обстоятельствах, настойчиво звал меня на его поиски. И даже переполненный пьянящим счастьем, я сильно тревожился о его судьбе. Увы, мне слишком хорошо известен склонный к самоубийственным решениям нрав моего друга.
 Итак, Хрисанта была доставлена в Коринф. Ее отец отбросил свою печаль, которая неуклонно подтачивала его жизнь и сокращала отпущенные ему дни, и воспользовался ошеломительной радостью для того, чтобы разгладить морщины на лице и зажечь свет жизни в потухших от безмерных слез очах. Многие дни, прошедшие после возвращения дочери, он, не верящий в свое счастье, навещал ее ежеутренне, чтобы убедиться, что сие возвращение - не сонный морок. Я же разрывался между упоительным счастьем от пребывания рядом со своей нежной невестой и тревогой за судьбу друга. Так шли дни. И вот однажды, направленный на коринфский рынок моей солнечной Хрисантой, которая с известным тебе тактом приобщала меня к нравам коринфских зажиточных горожан, я вижу там чернолаковые гидрии.
 Меня, поверишь ли, очень беспокоит перспектива, стать зажиточным горожанином, но ты, конечно, помнишь безупречный такт и прекрасное воспитание моей будущей жены, а не только мою полнейшую неотесанность в этом вопросе, я надеюсь. Меня утешает мысль, что именно она станет моей помощницей и наставницей при первых шагах на купеческом поприще.
 Итак, схватившись за голову прямо посреди рынка, ибо я сразу же узнал руку и стиль Кестрина, я начинаю выяснять, что за храбрый мореход доставил гидрии в это время и откуда. Чуть заслышав про остров Мелит, я отправляюсь в путешествие, наняв того самого морехода, столь же опытного, сколь и отважного, чтобы он отвез на Мелит меня и моих спутников. Ибо Полидор не отпустил меня одного, но вынудил взять с собой слуг. Попав на этот, поверь, ничем не примечательный остров, я нахожу Кестрина, не знаю, удивит ли это тебя, на вилле Публиев.
 Надеюсь, тебя интересует судьба Кестрина, с которым вы расстались неожиданно, как я понял. Его злоключения закончились тем, что беднягу продали в рабы. Он стал гребцом на одном из зерновозов, чье регулярное отправление из Александрии в Рим ты столь блестяще восстановил. Это был последний зерновоз из отправленных, и в Рим они не успели, потому и были вынуждены остаться на зимовку на захолустном острове Мелит. И именно там, ты удивишься, какими странными бывают человеческие пути, наш юный богоискатель встретился с удивительным Узником, который проповедует Бога, являясь по существу пленником римлян, которые должны доставить его в Рим для суда кесарева. Ты должен помнить, что я ни в коем случае не являюсь, то есть, не являлся до последнего времени, поклонником хоть кого-нибудь из богов. Но случай с этим Узником, да и с самим Кестрином особенный. Я впервые увидел, насколько служение Богу может облагородить человека. Я не узнаю Кестрина. Мне трудно передать словами свои впечатления, но заметнее всего, что он перестал бояться. Он больше не боится ни проклятия богов, ни людей. Он ничего больше не боится. Для адепта учения, в котором категорически запрещается самоубийство, это бесстрашие кажется невозможным, невероятным. Любой свободнорожденный пришел бы в панический ужас, если у него отнять возможность в нашем, право же, страшненьком мире с достоинством перейти в мир иной. И вот такое невероятное бесстрашие Кестрин и приобрел. Это, пожалуй, единственное, что я могу осмыслить и написать в письме. Думаю, я мог бы многое написать еще и о том удивительном радостном свете, который наш юный друг, точно зажженный факел, отнесет на наш родной остров, но мне представляется, что тебе самому имеет смысл поинтересоваться, что за новое учение принес в наш мир учитель Кестрина. Это - великий Узник, тот, который на прежде упоминаемом мною зерновозе отправился в Рим вместе со своей стражей, точнее будет сказать - с сопровождением. Жаль, что я не видел, как в римскую гавань вошел этот алый корабль, сверкающий золотом в лучах солнца, доставивший римлянам не только хлеб земной в этот раз, но и хлеб небесный - проповедника новой веры, веры, которая обновит угасающее и отчаявшееся человечество.
 Думаю, это учение заставит окончательно затихнуть наших старых знакомых, орфиков, которые под вашим тяжелым римским влиянием по всей Ойкумене переименовываются в гностиков, как я слышал. Я слышал даже, что один из известнейших учителей того нового учения, о котором я тебе пишу, в Эфесе отказался даже мыться в одних термах с известным учителем-гностиком, и понадеялся, что крыша терм обвалится тому на голову. Право, как я ему сочувствую. Ужасно, должно быть, видеть, как такое мерзкое явление подделывается под самое светлое в Ойкумене учение. До сих пор удивляюсь, как это Кестрину удалось сбежать от орфиков-гностиков в одиночку.
 Кестрин говорит, что настанет время, когда во всех современных нам храмах начнут славить Сына Человеческого, все народные богослужения, все торжественные процессии будут совершаться в Его честь. Его люди будут обо всем просить, Ему на все жаловаться, в Его честь становиться отшельниками. А если они захотят отдать свою жизнь Богу, то ее примет наш Спаситель, единственный милосердный Бог.
 Но также, это означает, что вся наша человеческая глупость вроде почитания святой землички, святой водички, веточек священных дерев, к которым так необъяснимо привязаны большинство человеческих душ, бессмысленное почитание камешков, оберегов над порогом и над очагом, и все прочее, столь же милое, тоже окажется внутри благословенной ограды. Так что не знаю, право, стоит ли тут радоваться. Кестрин считает, что лучше человеческой глупости быть в этой священной ограде, чем вне ее. Полагаю, ему виднее.
 Итак, хотелось бы увидеть тебя на своей свадьбе, которая состоится в дни летнего солнцестояния. Было бы чудесно, увидеть и Элиану. Моя милая невеста положительно влияла на нее, несмотря на известные сложности в их отношениях. Если у тебя и вправду теперь свой дом, то некоторое обучение не повредит ей и теперь. Надеюсь, тебя не оскорбят мои слова, ведь я рекомендую собственную наставницу.
 Кстати сказать, это Кестрин утверждает, что у тебя и Элианы будет свой сад и дом, в котором будут рождаться ваши дети. Поэтому я и приглашаю вас так уверенно, хотя и ничего о вас не знаю.
 Будь здоров.

***

 Гай Авидий Аквилин Дориэю сыну Филандрида - радоваться.
 Если бы все так проповедовали Сына Человеческого, как это делаешь ты, никто не стал бы Его учеником. Впрочем, твое путанное письмо можно извинить тем, как ты написал, пьянящим счастьем, которое тебя переполняет. Рад за тебя.
 Я был в Риме, когда в Путеолы прибыл корабль-зерновоз с Мелита. Еще будучи в Сирии, я проследил судьбу Кестрина и знал, что его продали в рабы. Однако догнать триеру в море представлялось мне невозможным. Я сам добрался до Рима длинным, сложным путем, почтовыми дорогами империи. По прибытии зерновоза в Рим я прибыл в Путеолы и узнал от Марка Корвина о дальнейшей судьбе Кестрина. После этого, при помощи моего бывшего родственника, центуриона Юлия, познакомился с Узником, о котором ты пишешь. Я узнал о новом учении из первых рук. Теперь уже вся императорская гвардия знает о Благословенном. Иначе, твое письмо могло повергнуть меня в недоумение.
 Моя бывшая жена потребовала развод. Кесарь его дал. Я воспользовался подаренной мне свыше возможностью, начать новую жизнь, посвященную теперь новому Богу. Я вернулся в Сирию, купил здесь отличный участок земли. Мы живем вместе с Элианой и со всей моей домашней церковью.
 Гностики и в Сирии доставляют ученикам Сына Человеческого множество неприятностей тем, что подделываются под нас. Но не думаю, чтобы их бессильные умствования смогли когда-нибудь заслонить живой действенный и исцеляющий душу и тело свет веры в нашего Спасителя.
 Итак, я никак не успеваю к твоей свадьбе. Хотелось бы побывать на празднествах в честь рождения твоего сына. Надеюсь, ты хотя бы в этом случае пошлешь извещение заранее. Если сможешь, приезжай к нам, погостить. Приветствуют тебя, и Кестрина и Хрисанту те мои, которых вы можете помнить, особенно скульптор Зенон и Элиана. Будь здоров.
 P.S. Передай Кестрину, что Светоний Паулин собирался в Британию. Последний друидский центр в Англси должен быть уничтожен. Каннибализма и человеческих жертвоприношений в Британии больше не будет. Песня Элфина была доставлена на его родину. Во многих деревнях ее уже поют менестрели. Поэтому не думаю, что римским воинам будет оказано сильное сопротивление. Это хорошо, потому что каждая человеческая жизнь бесконечно драгоценна.
 P.P.S. Элиана Дориэю и всем, кого он любит - радоваться.
 От всей души прошу прощения у Хрисанты, которую мучила. Очень-очень хочу ее увидеть и убедиться, что и вблизи от нее больше ей не завидую. Мы живем необыкновенно счастливо. Мой милый Гай всегда незаслуженно хорошо ко мне относился, но после того, как я родила ему сына, окончательно меня избаловал. Впрочем, он вообще стал сильно чувствительный. Не может даже забить на мясо барашка. А когда я сворачиваю домашним птицам шеи, отворачивается. Сейчас, когда он пишет под мою диктовку эти строчки, он улыбается и говорит, что всегда жалел птичек. Можете вы в это поверить? Дорогие мои, будьте здоровы.


(C) 2010-2014


 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"