- Я прошу вас, немедленно зайдите в 20-ую палату, - высокий темноволосый человек с легкой проседью на висках требовательно смотрел на Соню. Та слегка отвлеклась от своих мыслей и немного сосредоточила внимание на говорившем.

 - Что случилось? - поинтересовалась она с отсутствующим видом.

 - Что случилось? - гневно переспросил мужчина. - Больная лежит вся в крови, и никого это не интересует.

 Соня поняла, что от своей судьбы не отвертишься, и обреченно побрела вслед за ним в сторону 20-ой палаты. Посетитель рванулся к кровати и потянул на себя пододеяльник, укрывавший больную женщину. Та вяло попыталась придержать его, стесняясь происходящего, но быстро бросила свои попытки, инстинктивно не желая выставлять на рассмотрение окружающих не только свое беззащитное тело, но и уязвимую душу. Лучше забыть, что у тебя есть душа, способная стыдиться, если ты попала в больницу. Мужчина отбросил с нее пододеяльник, как снимают крышку с коробки с обувью.

 - Вот! - резко бросил он Соне.

 Сестра милосердия молча изучила маленькую ссадину на бедре и небольшое пятнышко крови на пеленке. Затем укрыла несчастную пододеяльником. Перед ней лежала и безучастно смотрела в потолок измученная женщина, непонятного возраста, хрупкая, с бесцветными волосами и поблекшими глазами.

 - Не переживайте, ничего страшного, - отработанно бодрым голосом сказала Соня. - Я сейчас принесу зеленку, смазать ссадину, и чистую пеленку. Это - небольшая царапинка. Абсолютно ничего страшного. Я сейчас вернусь.

 Она быстро выскочила из палаты и бросилась было к сестрической комнате за зеленкой, но внезапно за полуколонной увидела Светлану Сергеевну, лечащего врача 20-ой палаты.

 - Что там произошло? - сдавленным шепотом поинтересовалась врач, бессильно прислоняясь к светло-желтой стене коридора.

 Соне стало отчаянно жалко Светлану Сергеевну, с которой она находилась в таких дружеских отношениях, какие только могут связывать сестру милосердия, почти санитарку, и врача в условиях больничной дисциплины.

 Несмотря на свою очаровательную внешность изящной блондинки, Светлана Сергеевна была опытным врачом и пользовалась заслуженным уважением персонала больницы.

 - Он говорит, что у жены внутреннее кровотечение, что ей нужен гинеколог, - продолжила врач, глядя поверх Сониного плеча отсутствующим взглядом. - И я вызову ей гинеколога, - закончила она обреченно. - Как же он меня достал.

 Соня внезапно представила себе, что скажет потом коллеге врачу вызванный на консультацию из-за ссадины на бедре гинеколог. Впечатление было настолько ярким, что она даже вздрогнула.

 - Не переживайте, Светлана Сергеевна, - заговорила сестра милосердия, успокаивая. - Там - малюсенькая царапина. Я сейчас помажу ее зеленкой. Вряд ли он снова будет приставать к вам насчет гинеколога. Не торопитесь.

 Они некоторое время помолчали.

 - У Федосеевой нет ничего нашего, - наконец заговорила врач-невролог, успокаиваясь. - Там в чистом виде психосоматика. Да и мужу психиатр тоже бы не помешал.

 Успокоившись, она зашла в палату, продолжая обход больных, а Соня побежала дальше за зеленкой. Когда же она вернулась в палату, ей не пришлось ничего объяснять мужу Федосеевой, потому что его выставила в коридор Зоя Васильевна, недвусмысленно намекнув, что он мешает ей мыть пол в палате. И вообще, его жена чувствует себя без него лучше, чем с ним. Это было горькой правдой, которую доводили до сведения заботливого мужа все сотрудники отделения, и он уже свыкся с этой мыслью. Поэтому сразу же вышел из палаты и сел, понурясь, на кресло в коридоре.

 С Зоей Васильевной вообще люди предпочитали не спорить, особенно когда она была со шваброй в руках. Вид эта добрейшая сестра имела самый суровый, а язык - острый. Один разок, например, в ее присутствии ухаживающая за своим мужем женщина попыталась открыть дверь в комнату с грязным бельем, держа в руках охапку этого самого грязного белья. Она безуспешно дергала за ручку двери, дверь не открывалась, потому что мастера по рассеянности вставили дверной замок "вверх ногами", и теперь, после привычного нормальным людям нажатия ручки вниз, дверь не открывалась.

 - Ручку вверх! - с любовью и состраданием закричала Зоя Васильевна неопытной женщине сзади.

 И вдруг та, не оборачиваясь, выпустила из рук охапку грязного белья и медленно подняла руки вверх.

 Выгнанный из палаты суровой снаружи, но доброй внутри няней муж недолго страдал в одиночестве. Не успела Зоя Васильевна домыть палату, как раздался пронзительный крик Федосеевой: "Алеша!" Трудно было даже поверить, что столь измученная женщина может так энергично кричать. Призываемый ею Алеша вскочил с кресла и, бросив торжествующий взгляд на Зою Васильевну, ринулся в палату, чтобы, взяв жену за руку, прошептать: "Я здесь, не бойся". Многое в жизни видевшая сестра милосердия только пожала плечами, решив, что не будет вмешиваться больше в патологические взаимоотношения между супругами.

 Но остальные сестры так не думали, и один раз Соня была свидетельницей того, как еще одна сестра милосердия поила Федосееву горячим чаем, отбиваясь от остальных больных в палате, уверявших, что муж не разрешает той пить чай, так как это вредно для здоровья.

 - Если она хочет пить чай, она будет пить именно чай, а не компот. - суровым голосом отчеканила сестра милосердия. А ожившая в отсутствии мужа больная, опираясь на ее крепкую руку, с явным наслаждением пила горячий крепкий чай с сахаром.

 Так тянулись дни. Врачи Тридесятого Государства не зря учились почти десять лет, прежде чем приступить к самостоятельной врачебной практике. Больная Федосеева шла на поправку.

 Как-то раз Соня мыла пол в 20-ой палате уже под вечер, под конец смены. От бесконечной беготни по больнице она так устала, что села рядом с кроватью на стул и, сидя, возила шваброй под кроватью.

 - Устали? У вас был тяжелый день?

 - Да так... - ответила Соня, думая о своем, подняла голову и встретила доброжелательный взгляд молодой женщины, которая, приподнявшись на локте, внимательно смотрела на сестру милосердия. У нее были удивительные глаза, серые с золотистым ободочком. Соня, постоянно погруженная в себя, с трудом узнала Федосееву в этой красивой женщине.

 - Как вас зовут?

 - Софья, - представилась Соня, почувствовав неожиданный прилив симпатии к собеседнице, невидимую ниточку, соединившую души двух незнакомых женщин.

 Больная перевела изучающий взгляд с Сониного лица и косынки с красным крестом сестры милосердия на томик Сервантеса, торчащий из кармана ее фартука названием наружу. Соня читала его, ожидая, когда подъедет лифт, сидя в очереди на исследования вместе с больными, читала, чтобы отвлечься от тех мыслей, которая не должна бы иметь в голове ни одна порядочная сестра милосердия.

 - Вы тоже считаете, что моя болезнь - наказание за мои грехи?

 - Не мое собачье дело, - уверенно ответила Соня, твердо усвоившая за годы хождения в церковь, что должна говорить и думать нормальная христианка по поводу чужих грехов.

 - А мне одна ваша сказала, что именно за грехи.

 - Не обращайте внимания, - с досадой сообщила сестра милосердия, сразу сообразившая, о ком идет речь. - Может, кстати, и действительно за грехи, но она-то, откуда знает? У нее нет связей в Небесной канцелярии.

 - Какие вы все же разные, - протянула ее собеседница и, подмяв под себя подушку и одеяло, чтобы удобнее было лежать, приподнявшись на локте, устремилась в атаку. - Я лежу, наблюдаю за вами, и мне жаль, что для того, чтобы мне войти в церковь, нужно отказаться, например, от моей любви к японской средневековой поэзии, потому что это искусство язычников, не так ли? Мне нужно отказаться от моей любви к древнегреческой скульптуре, потому что это - изображения идолов, разве нет? Понимаете ли, абсолютное большинство людей и не видят никакой принципиальной разницы между своим отражением в зеркале ванной и скульптурами самого Праксителя. И если мою душу захватывает красота этого искусства, то я должна буду в церковной среде тщательно скрывать это, ведь так? А ради чего?

 - Да так... - ответила Соня, которая во время этого монолога обдумывала свои планы на вечер и вообще была незнакома с японской поэзией, прекрасно обходилась без скульптур древней Эллады, у которых, как ей помнилось, были отбиты руки и головы.

 Ответила и замолчала, с отсутствующим видом глядя на швабру перед собой.

 - Не переживайте, я знаю церковных людей, которые с удовольствием послушают, что же такого интересного в древних скульптурах, - добавила она через некоторое время, почувствовав, что пауза до неприличия затянулась. - Хотя большинство, безусловно, сочтет такое увлечение не совсем правильным, - тут она окончательно вернулась в существующую реальность и увлеченно заговорила. - Ведь нам приходится отсекать многие, даже невинные увлечения, чтобы достигнуть цели - спасения своей души. Спасения от греха. В нашем мире очень легко соблазниться и сбиться с пути, если не поставить себе жесткие запреты... жесткие потому, что в обществе почти отсутствуют нравственные законы. Это же расслабляет каждого отдельного человека, уж я-то знаю. Система табу очень облегчает жизнь. Потому пушка далеко стреляет, что узко бьет.

 - А как насчет точности прицела?

 - Что? - переспросила опять отвлекшаяся на свои планы Соня и оторвала отсутствующий взгляд от своей швабры. Ее собеседница смотрела на нее насмешливо искрящимися глазами.

 - Я чисто теоретически уточняю. Если пушка узко бьет, то очень важно точно навести ее на цель, иначе будет промах. Может лучше не отсекать так много, не бить так узко, ближе к цели окажешься?

 Соня быстро соображала, что ответить. Действительно, нарушенная традиция духовного руководства, отсутствие навыков правильных отношений между учеником и учителем, и вообще недостаток настоящих учителей духовной жизни были всем известными недостатками церковной жизни. Но признаваться в этом нецерковной собеседнице Соня не собиралась.

 - Вы только не обижайтесь, - Федосеева безжалостно расставляла точки над "i", - но ваши самые продвинутые и ревностные сестры не являются так чтобы очень наглядным примером святости, по моим наблюдениям. Совсем недавним, например.

 Вообще-то Соня не умела краснеть, но теперь на ее лице проявились розоватые пятна. Только полчаса назад, когда она собиралась мыть 20-ую палату, и с обычным отсутствующим видов стояла возле палаты со шваброй в руках, к ней подошла измученная Аглая и жалостно попросила Соню сводить ее к больничному стоматологу. Она была сестрой-волонтером, и собственной медицинской карты у нее не было. А также у нее не было ни паспорта, ни страхового полиса, потому что "на государственных документах - печать Антихриста". Поэтому рассчитывать на легальную бесплатную медицинскую помощь Аглая не могла. А у нее страшно болел зуб, распухла десна. Освященное маслице не помогало. Героическая женщина все же протерпела две недели непрерывной острой боли, потому что обезболивающих препаратов она тоже не признавала, а затем сломалась.

 - Дай мне свою карту.

 Это означало, что она сходит к стоматологу, выдав себя за Соню. Та, вообще говоря, снисходительно относилась ко лжи ради блага ближних, но тут ее, как назло одолело любопытство.

 - Вы же подбиваете меня обмануть врача, который очень хорошо относится к нашему сестричеству. Когда придет Антихрист, неизвестно, но ложь - это точно грех. Может, лучше оформить паспорт, чем грешить самой и подбивать других на грех?

 И она стала ждать, что ответит Аглая, поставленная перед таким выбором: явно согрешить, или признать, что она не совсем права, отказываясь от государственных документов в ожидании скорого прихода Антихриста. Изможденное лицо несчастной явственно посерело. Она посмотрела полностью бессмысленными неживыми глазами на Соню и тихо прошептала:

 - Но там же три шестерки.

 Никаких шестерок в номере паспорта наверняка не было, но объяснять это было бесполезно. Соня потеряла дар речи от острой жалости. Чуть помедлив, она молча бросила швабру и побежала договариваться насчет приема у врача.

 И охота же ей было затевать этот разговор у дверей 20-ой палаты.

 - Не понимаю все же, при чем тут святость, - пробормотала сестра милосердия. - В церкви есть, конечно, проблемы, мы живой организм, но наши святые никаких вопросов не вызывают. Надеюсь, вы сами это когда-нибудь узнаете.

 - А теперь пора бы вам замолчать и отдохнуть, - добавила она мысленно.

 Но Федосеева не собиралась замолкать. Откинувшись на подушку, она смотрела теперь в потолок, предоставив Соне возможность оценить свой красивый профиль, редкостно изящные очертания ее высокого лба и тонкого носа, и продолжала как бы для себя.

 - Ну ладно бы, так называемые, верующие православные были просто не слишком образованными, хотя они удивительно неграмотны даже в том, что касается их собственных обрядов. Я тут, понимаете ли, слышала версию, что ваш праздник Преображения чисто случайно совпал со временем сбора урожая, и поэтому, мол, принято освящать в церкви начатки урожая, овощи и фрукты. Как примитивно... Нужно ведь освящать не просто овощи, а виноград. А виноградная лоза была, между прочим, в дохристианском Средиземноморье символом души, да еще не просто души, а души преображающейся. Соответственно были и ритуалы и прочее. Ни за что не поверю, что это случайное совпадение... Но попробуй, объясни. Они же еще странным образом убеждены в собственном абсолютном превосходстве. Сам по себе я никто, но из-за приобщенности к целому представляю из себя нечто великое. Типичный коллективный нарциссизм, как его психологи описывают... К тому же напрочь отсутствует культура дискуссии. Вещает какой-нибудь "верующий" абсолютную чушь, никаких возражений не воспринимает из-за своей необразованности и при этом полностью убежден, что все, кто лично с ним не согласен, враги Церкви Христовой. Картиночка та еще.

 Вот на это Соня знала, что сказать.

 - Зато, если вы владеете техникой дискуссии, - запальчиво начала она, - то вы должны признать, что психология - лженаука, потому что основана на неверном постулате.

 - На каком же? - Федосеева лениво повернула голову и воззрилась своими искрящимися глазами на сестру милосердия, дерзнувшую такое ляпнуть.

 - На том, что все, что встречается в человеческой душе, принадлежит ей самой. А наша церковь всегда знала, что в душе человека присутствует масса посторонних личностей, духов-паразитов. Наука о душе, которая этого не учитывает, никогда ничего путного не добьется. Вот!

 Федосеева от удивления села на кровати, но у нее тут же закружилась голова, и она с непроизвольным стоном упала обратно на подушку. Соня вспомнила, что она какая-никакая, но все-таки сестра милосердия у постели больной и ухватилась за рычаг, приподнимающий изголовье кровати. Швабра скатилась с ее колен на пол. Соня, не обратив на это внимания, заботливо подсунула подушки под голову больной и удобно устроила ее в полусидящем положении. Затем она споткнулась об упавшую швабру, и, когда все, наконец, утихло, то ее запальчивое настроение ушло без следа, она заговорила спокойно.

 - Понимаете ли, нам очень трудно не сознавать своей причастности к великому целому, потому что мы - хранители величайшего сокровища.

 Федосеева еще приходила в себя после своего резкого порыва, и сестра милосердия свободно продолжала.

 - Вы что-то говорили про любовь к поэзии, - сказала она, продемонстрировав, что все же слышала свою собеседницу, несмотря на отсутствующий вид. - Но ведь наше храмовое Богослужение основано на сплаве могучей глубинной поэзии сыновей земли из древней Палестины и изысканнейшей греческой поэзии, созданной народом с непогрешимым чувством прекрасного, - после этой длинной и сложной фразы она снова отключилась и замолчала, соображая, что же ей делать после работы вечером. Федосеева с интересом ждала, закончит ли нянечка свою сложную мысль, или нет. - Да так... - сказала, наконец, Соня, огляделась отсутствующим взором, встретилась взглядом со своей заинтересованной собеседницей, включилась и точно продолжила свою мысль. - Во всем мире нет и не будет ничего более прекрасного, чем гимны наших Богослужений, - сообщила она. - Знаете, есть такое песнопение... Его сочинил неизвестный нам мученик в тюрьме, в ночь накануне своей мучительной казни. Представьте, он не проклинал своих предателей и палачей, не умолял о прощении, а смотрел на вечерние лучи заходящего солнца в последний раз в своей жизни. В последний раз. И пел гимн Христу, тихому Свету святой славы Небесного Отца. "Пришедше на запад солнца, видевше свет вечерний, поем Отца, Сына и Святого Духа Бога". Сами подумайте, может ли вообще быть что-нибудь более прекрасное и поэтичное, чем этот гимн?

 Больная молча и очень внимательно смотрела на Соню. Как и все нормальные интеллигенты Тридесятого государства, она плохо разбиралась в православном Богослужении. Поощряемая этим вниманием, Соня увлеченно изрекала то, что она усвоила из проповедей священников и общих разговоров в сестрической комнате.

 - Все, что есть подлинно прекрасного в мире, все, что есть неподдельного, сохраняется в церкви. Какое у нас пение... Повсюду оно становится поддельным. Поют под фонограмму, поют при помощи компьютера. А в нашей церкви по-прежнему остается пение "а капелла", как и тысячелетия назад. Пусть и разного качества, но ведь настоящее. Как же мы можем не замечать, что все, что есть в мире прекрасного, уступает по качеству тому сокровищу, которое хранится в церкви? В уродливом пластмассовом мире наша церковь - последний бастион подлинной красоты.

 Нехорошо, вы правы, считать себя лучше других из-за этого, не нами созданного сокровища, но это так естественно для грешного человека.

 Соня выдохлась, замолчала и принялась снова водить шваброй под кроватью Федосеевой. Та, однако, не угомонилась. Более того, ее явно удовлетворила проведенная разведка боем.

 - Ну ладно, господа-хранители, насчет духов - паразитов души, это, во всяком случае, нетривиально. А верите ли вы в существование эльфов?

 - Для нашего Тридесятого государства всякие там эльфы и гномы - это норма жизни, - без всякого интереса ответила Соня, понимая, что нужно встать со стула и закончить мытье палаты. - Тут на днях наш заведующий зашел в мужскую палату и грозно спросил, где это больной ухитрился достать выпивку, чтобы так надраться. А тот ему ответил, что гномики из леса принесли. "Как полезли из окна, такие бородатые, да с бутылками". Он, будто бы, не мог отказаться, чтобы их не обидеть.

 - Вы бы еще припомнили, как бабушка в коридоре уверяла своего врача, что к ней прилетели инопланетяне и вставили ей зубы. Я не видела, но зубы у нее, наверное, и вправду появились, потому что лечащий врач с большим энтузиазмом сказал, чтобы, когда они в следующий раз прилетят, она срочно ему сообщила. А одна ваша, при этом, сардонически рассмеявшись, заявила, что "вот повезло-то бабке. Обрыдаешься!"

 Это была, кстати, Зоя Васильевна, судя по характерному "обрыдаешься".

 Федосеева улыбнулась чуть грустной улыбкой. Зубки у нее были свои, ровные и очень белые.

 - Красивая женщина, - невольно еще раз подумала Соня, улыбаясь в ответ.

 - У меня к вам просьба. Если вам будет нетрудно, не могли бы вы прочесть эту рукопись. - Тут Федосеева довольно-таки смущенно вытащила из под матраца темно-коричневую тетрадку и протянула ее Соне. - Я надеюсь, вам она покажется интересной. Очень буду вам признательна.

 - Хорошо, - неуверенно согласилась сестра милосердия, крайне удивленная таким поворотом событий.

 Больная закрыла глаза. Соня, наконец, домыла палату и пошла в комнату отдыха.

 Там было очень шумно. Аглая в углу, ни на кого не обращая внимания, читала акафист Богородице. Зоя Васильевна, только что вернувшая больного с обследования, делилась своими впечатлениями.

 - Ну завожу я его в кабинет, а Ирочка смотрит на меня как на последнюю гадину, прости Господи, и буквально кричит: "Вам сколько раз говорили, привозить до двенадцати. А сейчас сколько времени? Я же тоже человек". Тут дед с каталки и говорит: "И какой хороший".

 Бедная Ирочка сразу же стихла: "Я, говорит, знаю, что вы тут не причем, это все ваши врачи". А дед с каталки подхватывает: "Да у нас все врачи - психи. С кем поведешься, от того и наберешься. Я здесь насмотрелся. Просыпаюсь сегодня утром, а на соседней кровати баба лежит рядом с Юриком. Тот даже пошевелиться боится. Потом сестры набежали, утащили бабу, перепутала, говорят. И не захочешь, свихнешься".

 "Конечно, у ваших врачей загрузка чудовищная", - отвечает Ирочка и делает деду энцефалограмму.

 Надо бы в отделение функциональной диагностики коробку конфет отнести. Их никто так не мучает, как мы.

 Дальше Соня не слушала. Она забралась с ногами на диван, держа тетрадку в руках, и принялась решать, куда ей ехать после работы. То ли кормить кошку, оставленную на ее попечение подругой, легшей в больницу, то ли съездить, сделать перевязку пролежня одной бабушке, за которой некому было ухаживать, кроме старого дедушки. Инстинкт самосохранения твердо ей рекомендовал, оба дела сразу не делать, иначе она, конечно же, так устанет, что плохо будет работать завтра. Сестры будут ругаться. Зачем же их расстраивать? Надо было выбрать. И кошку голодную жалко, и бабушку с дедушкой - тоже. Не в силах сделать окончательный выбор, Соня рассеянно листала тетрадку в руках. Внезапно ее внимание привлекли следующие строки:

 "Санитар приемного отделения выволок из лифта тяжелую неповоротливую каталку со свесившимся набок мужчиной. К ним тут же бросилась невысокая женщина в огромных очках, одетая во что-то сильно напоминающее старинную форму сестер милосердия.

 - Насчет вошек проверяли? - деловито осведомилась она и уверенно ухватилась за спутанные волосы мужчины.

 - Да вы что, его прямо с работы привезли.

 - Ну и что? Если бы меня вчера куда-нибудь прямо с работы привезли... - хмыкнула странная женщина, не отрывая близорукого взгляда от пышной шевелюры. Наконец, удовлетворенная осмотром, она пропустила каталку.

 А Женя все ждала и ждала, куда же распределят маму".

 Соня оторвалась от тетрадки, вспоминая описываемые события, почти что десятилетней давности. Речь, безусловно, шла об их сестричестве. Женщины, пришедшие послужить ближним, были, как правило, из таких семей, в которых и слышать не слыхивали о такой прозе жизни, как вши. Начавшаяся среди сестер милосердия эпидемия педикулеза доводила их до уныния из-за постоянной бессонницы, ощущения собственной прокаженности, а еще и из-за необходимости объясняться с ближайшими родственниками, и без того косо смотревшими на странное увлечение их жен и дочерей. Не меньше полугода длилась эпидемия. В общине, которая тогда надеялась стать монастырем, даже было распространено высказывание описываемой в рукописи сестры милосердия: "Насчет пострига - не знаю, а вот побрить можем".

 Соня снова вернулась к рукописи и перелистала несколько страниц назад.

 "Оглушенная Женя сидела в приемном покое больницы. На них с мамой никто не обращал внимания. Медсестры возились с каким-то стариком, по виду вылитым бомжом. Суть проблемы заключалась в том, что его надо было вымыть, а горячую воду в больнице отключили. Решено было купать его в холодной. Женя грустно думала о том, что в медицине ничего не изменилось со времени изобретения ее символа - змеи, обвивающей жезл - символа святилищ древнегреческого бога медицины Асклепия. И символ, и обряды остались прежними. "В холодной воде искупать старичка, о, дело священное", - всплыла в памяти строчка из древнегреческой комедии Аристофана, описывающего процесс лечения в святилище Асклепия. Вполне возможно, что тогдашние жрецы и их змеи лечили даже результативнее современных медиков с их уколами.

 Наконец, к каталке с ее мамой подкатилась шарообразного вида санитарка.

 - Везите ее в неврологию. Историю отдадим позже".

 Соня перелистала страницы с описанием того, что из этого вышло. Естественно, больную, хотя и в тяжелом состоянии, в коме, без истории болезни в отделении не приняли. Еще несколько страниц вперед, и взгляд сестры милосердия снова остановился на описании знакомых ей событий.

 "С тяжелым сердцем возвращалась Женя из ординаторской. Не так-то легко осознать, особенно в молодости, что твоя мама не просто тяжело больна, а умирает. Не улучшил ее настроения вид молоденькой, очень хорошенькой, так называемой, сестры милосердия, грубо прервавшей больного, молодого мужчину, которого она везла на каталке. Глазки, фигурка, голосочек и безжалостная резкость вчерашней школьницы".

 Перед Сониными глазами опять встали картины безвозвратно ушедшего прошлого. Вспомнила она и доверительные жалобы одной такой сестрички: "Батюшка говорит, что мы должны служить больным так, как жены мироносицы служили Христу. Но разве Христос так бы себя вел?!"

 Та сестричка потом довольно удачно вышла замуж, а самой Соне потребовались годы, чтобы прекратить грубо прерывать мерзко пошлящих мужчин и увидеть в них несчастных людей, пытающихся подбодрить себя и прикрыть этим неандертальским способом свою слабость. Парализацию легче перенести слабой женщине, чем сильному мужчине. Тогда, впрочем, такого рода жалобы дошли до старших сестер, и молодых девушек перестали посылать в мужское отделение.

 "Смерть матери - это серьезный рубеж в жизни каждого человека. Больно еще и потому, что из мира уходит единственный человек, для которого ты всегда был ребенком. И отныне ты остаешься непоправимо взрослым и одиноким человеком.

 У Жени не было возможности увлечься своим страданием, ей предстояло самой организовать похороны. Но мертвое тело ее матери уже увезли в морг, а она все сидела в холле, не в силах даже подумать о возвращении в пустой дом. Потом в ее сознание ворвались голоса и повторяющееся название улицы, на которой она жила.

 "Лиственная улица. Это же недалеко. Отвезете и вернетесь".

 Девушка с трудом включилась в происходящее рядом с ней. Буквально толпа самого разнообразного народа собралась возле кровати одной необыкновенно странной женщины. "Лежачая больная", как их здесь не совсем грамотно называют, поступила в отделение довольно давно. У нее была шикарная грива волос, сразу же безжалостно сбритых сестрами милосердия, страстно увлеченными борьбой со вшами. Она лежала лысая, с огромными остроконечными ушами, большими пустыми глазами под густыми черными изогнутыми бровями, никак не реагировала на происходящее, только время от времени вроде бы попискивала. Ее, конечно же, никто не лечил, только поили, кормили и убирали за ней.

 Сейчас больную, оказывается, срочно собирались выписывать, потому что ее мужа временно выпустили из психбольницы, чтобы он был дома, когда привезут его жену. По закону, кто бы мог подумать, перевозка не имеет права везти неподвижного человека в пустой дом. И эти законники нашли-таки способ выпихнуть человека из больницы. Чем она им мешала?

 Женщину завернули в пальто, в котором сестры милосердия обычно выносили мусор, потому что теплых вещей у нее не было, а приближающаяся ночь обещала быть холодной, и перетащили на каталку.

 Тут Женя встрепенулась, сообразив, что машина скорой помощи отвезет больную на Лиственную улицу.

 - Меня не подбросите?

 - Без проблем.

 Сопровождать больную вместе с бригадой скорой помощи поехала медсестра Корина, замечательная всегда бессмысленно-отсутствующим взглядом темных глаз, что вместе с привычкой жевать жвачку постоянно, придавало ей откровенно коровий вид.

 Когда перевозка приехала по адресу, встречать больную, естественно, никто не вышел. Ее перетащили на одеяло, и все участники этой акции по выписке человека домой, включая Женю, ухватились за края одеяла. Корина пошла вперед, выяснить обстановку, но вскоре вернулась назад. Видимо, выясненная обстановка ее не впечатлила. Когда транспортировка больной до двери квартиры была завершена, стало понятно, в чем дело. Выписанный из психушки муж не хотел впускать жену домой. Поэтому он забаррикадировал входную дверь и отключил свет в квартире, испортив пробки. Хлипкая баррикада не остановила мужчин со "Скорой помощи". Они успешно проделали достаточное отверстие для входа, но входить в неизвестную темноту первым никто не решался. Женя нерешительно встала на пороге, обернулась и с удивлением заметила проблески чего-то осмысленного в глазах Корины, смотревшей поверх ее плеча. По косяку двери бежала целая вереница блестящих в свете карманного фонаря тараканов, крайний из которых вот-вот должен был свалиться Жене за шиворот. Та инстинктивно прыгнула вперед и оказалась в полной темноте, с отвращением слушая хруст раздавленных тараканов под ногами.

 - Ну, если моя жажда приключений не будет теперь удовлетворена, - мрачно подумала она, - то я уж и не знаю, что мне нужно.

 - Вы там как? - неуверенно спросила Корина.

 - Вроде в порядке, - так же неуверенно ответила любительница приключений, не шевелясь.

 Тогда в прихожую вломился фельдшер с фонарем, потом втащили больную. Давно не пуганые тараканы медленно уползали в темные уголочки.

 - Послушайте, - не выдержала наивная Женя, - оставлять здесь больную нельзя.

 Корина не реагировала.

 - Это убийство.

 - Да ладно, - наконец, включилась медсестра. - С утра соседка обещала позвонить в отдел соцобеспечения, а до утра как-нибудь прокантуется. Надо ее где-нибудь приткнуть.

 Они опять ухватились за одеяло и втащили больную в комнату, тускло освещенную уличным фонарем. Окно было выбито, видимо, бежавшим в панике мужем.

 - Везет же психам! - оценил ситуацию фельдшер. - Нормальный бы разбился.

 Больная, оказавшись в темной, холодной комнате, начала встревожено попискивать. Ее положили на низкий диван, и сопровождающие ушли один за другим.

 Женя осталась. Чувствовала ли она, что никакой человек не должен оставаться на ночь в такой комнате один, или ей хотелось поступить лучше, чем все эти ужасные медработники, или она предпочла эту комнату своему пустому страшному дому, но она осталась. В полной тишине тянулись минуты, кругом была только разломанная мебель и вереницы тараканов, шевелящихся в синеватом свете уличного фонаря. Впечатление того, что она осталась одна во всем мире после какой-то страшной катастрофы, было столь сильным, что девушка даже удивилась, увидев, что из крана еще течет вода. Она на ощупь нашла чашку, наполнила ее и вернулась в комнату к своей подопечной. Необходимость позаботиться о ней: уложить на тряпки, странного вида, но сухие, накрыть сверху пожертвованным сестрами милосердия пальто, напоить водой, стала для Жени той опорой, за которую цеплялось ее сознание, чтобы не погрузиться в бездну одиночества. Наконец, она сделала все, что только смогла придумать, забралась с ногами в скрипучее кресло с разорванной кожаной обивкой и неожиданно для себя уснула.

 А проснулась она от озарившего комнату мягкого света. На секунду Женя подумала, что уже наступило утро, но за окном царила глухая темная ночь. Девушка повернула голову и проворно выкарабкалась из кресла, чувствуя себя крайне неловко в обычных джинсиках и свитерке. Потому что в трех шагах от нее стоял, пристально на нее глядя, шикарного вида человек, с плеч которого, легко струясь, спадали складки сияющего плаща. Впрочем, нет, это был не человек, хотя и король. Чуть мерцающий венец на светлых вьющихся волосах стильно завершал его необычайный облик.

 - Не бойтесь, - он сразу заговорил, когда совершенно не испугавшаяся Женя встретилась с ним глазами. - Я пришел за своей матерью. К несчастью, наш мир пересекается с вашим один раз в семь лет, и раньше я не мог вмешаться.

 - Так значит рассказы про эльфийский остров Хи Бресал - это правда? - тихо проговорила потрясенная Женя. Ей неожиданно стало понятно, отчего в такой панике сбежал муж больной женщины. И вообще, был ли он настоящим психом, или просто слишком много знал. Впрочем, скорее всего, все сразу, и банальная психбольница ему наверняка радикальной помощи оказать не сможет.

 - Можете называть нас и так, - ответил эльфийский король. - Я забираю мать. Теперь она уже возражать не будет. Тесное знакомство с вашим миром всегда кончается для нас трагично. Не знаю даже, сумеем ли мы вылечить ее полностью или нет. Но вам я благодарен, и не могу отпустить вас без награды. Какое ваше желание мне исполнить?

 - Я хочу, чтобы в моей жизни появилась настоящая любовь, - без раздумий ответила Женя, - чтобы ОН стал для меня всем, и это было бы взаимно.

 А что еще она могла попросить в такой волшебной ситуации? Богатство? Но это было бы пошло. Она была девушкой энергичной, не пила, не курила, не кололась, следовательно, могла заработать столько, сколько ей надо. Положения в обществе? Интересной работы? "Вот бы ручку мне в придачу, чтоб могла решить задачу"? Или, может быть "домик в деревне и бабушку с коровой в нем"? Нет же, просить надо было о даровании чуда, которое невозможно купить за деньги. Единственная чудесная вещь на земле, которую неизвестно, где искать, и хватит ли жизни, чтобы ее найти, это - любовь. Настоящая любовь.

 - Если вы меня понимаете, - добавила Женя осторожно.

 - Да, я вас понимаю. Вы не меняетесь с веками, люди, и потому очень привлекаете, несмотря на все ваши недостатки. - Король грустно улыбнулся и посмотрел в сторону безмятежно спящей женщины. Потом он снова обратился к Жене. - И после таких вот просьб, вы, люди, говорите, что эльфийские дары приносят несчастье. Мне жаль вас. То, о чем вы просите, вас сломает, в вас нет фундамента для такого тяжелого дара. Лучше бы вам обойтись обычным человеческим земным счастьем.

 - Да? - подумала Женя. - Что бы он в этом что понимал, в обычном, человеческом-то. Все время прикидывать, не изменяет ли тебе муж со своей секретаршей, наблюдать, что по вечерам ему телевизор важнее собственной жены, да и вообще... Пошлая серая перспектива.

 Эльфийский король уловил то, о чем она подумала, глядя на упрямое выражение ее лица, и еще раз вздохнул.

 - Что же, да будет так, как вы просите. Прощайте.

 Он легко поднял с дивана свою мать, и они исчезли. Женя опять забралась с ногами в кресло и снова заснула.

 Когда же она окончательно проснулась, солнце било в глаза, часы показывали шесть утра. Девушка вскочила и потянулась. Затем задумалась над тем, что именно ей приснилось из того, что она помнила так ярко. И если ей приснилось абсолютно все, то как она оказалась одна в пустой, разгромленной, совершенно незнакомой ей квартире? В любом случае, надо было ее срочно покидать, пока тем же вопросом не заинтересовались другие люди.

 Женя осторожно выбралась на солнечную улицу, подошла к своему дому и даже застонала от досады. Она забыла ключи от квартиры в больнице, может быть, даже и потеряла, а в квартире был заперт паспорт ее мамы, без которого с ней даже никто разговаривать не будет. Лишняя поездка в больницу. Конечно, досадно. Любительница приключений развернулась и побежала по улице. И приключение тут же ответило ей взаимностью. Яркое утреннее солнце светило ей в глаза, она завернула за угол, внезапно увидела едущую прямо на нее машину, от неожиданности споткнулась и упала. Ее накрыла черная тень. Машина затормозила почти что над ней. Успевшая распрощаться с жизнью Женя слабо трепыхнулась и с трудом села, приходя в себя. Раздался стук закрывающейся дверцы, и девушка даже зажмурилась, ожидая страшной ругани, скорее всего даже нецензурной, которая ей полагалась в этом случае. Но было тихо, и она разлепила глазки. Перед ней высился мужчина и внимательно смотрел на скрюченную девицу в ранее бывшем светло-серым свитере, с грязными растрепанными волосами.

 - Очень жаль, что вы решили броситься именно под мою машину, - наконец, сказал он довольно-таки спокойно. Нервы у него, судя по всему, были железные.

 - Извините, - пробурчала нахальная девица. - Я не знала, что это ваша машина.

 Затем, опершись на предложенную им руку, она приняла вертикальное положение. Очень болела ушибленная коленка и ободранный локоть.

 - А почему все же вы решили броситься под машину?

 Женя вздохнула и рассказала о смерти своей мамы, о забытых ею в больнице, не исключено, что и вовсе потерянных ключах от квартиры и о необходимости как можно быстрее раздобыть мамин паспорт. Она явная дуреха, но никак не самоубийца.

 - Между прочим, я мог бы вам помочь, - нерешительно начал незнакомец, - но вы, конечно же, не согласитесь. Я мог бы вскрыть дверь вашей квартиры. У вас не сейфовый замок?

 Он совсем не понимал, на кого он наехал этим утром, но Женя просветила его на этот счет.

 - Я соглашусь, - заверила она хладнокровно. У меня обычная старенькая дверь, запертая только на нижний замок.

 Некоторое время они молча смотрели друг другу в глаза.

 - Очень нужен паспорт, - сообщила Женя. - Да и потом, по-моему, у меня пока что красть нечего.

 - Кстати о паспорте...Можете посмотреть мой. Вам так будет спокойнее.

 Спокойная как три жабы сразу, Женя взяла паспорт из чистого любопытства.

 - Можете называть просто по имени, - сказал ее неожиданный спаситель, видя, что дальше первой страницы с фамилией, именем, отчеством она паспорт листать не собирается. - А вас как звать?

 Так они и познакомились. Через некоторое время Женя, стоя на лестнице, наблюдала, как этот человек ловко вскрывает дверь ее квартиры, и думала о том, что странная штука - человеческая душа. Почему она, Женя, сразу почувствовала, что ему можно доверять? Откуда оно возникает, взаимное доверие и взаимное понимание?

 - Я могу подождать, пока вы приведете себя в порядок, и довезти вас до больницы. У меня есть время, - добавил он в ответ на невысказанный Женин вопрос. - Я только что вернулся из командировки и до начала рабочего дня у меня есть еще несколько часов.

 - Тогда вас надо покормить, - обрадовалась Женя, уже не хотевшая так быстро прощаться с этим храбрым человеком, который не колеблясь шагнул в страшный беспорядок, устроенный ею всего за одну неделю в ранее аккуратной квартирке".

 Соня прочитала еще страничку, затем решительно перелистнула несколько листочков вперед. Читать их внимательно она считала для себя невозможным и не только из-за стиля, хотя он ей и не нравился. Да и кому бы понравились такие строчки, например:

 "Она позволила ему приложиться к своим губешкам, и на некоторое время забыла обо всех своих нуждах, даже самых естественных".

 Вообще говоря, Соня даже, когда читала Библию, перелистнула на всякий случай два с половиной листа "Песни песней", а уж такую муру она и подавно читать не собиралась. Это было неприятно и, к тому же, немножко больно, потому что ослепляющее счастье выныривало из этих строчек, особенно яркое по контрасту с мерзким стилем.

 "Как преображает душу любовь. Точно всходит там второе солнце, озаряет все особенным светом счастья, и к нему, другому центру тяготения, смещаются все ценности души. Невозможно видеть мир только из себя, если рядом любимый. Но как захватывающе радостно видеть тот мир, который видит он.

 

 ...Романские соборы, с вашим стремлением подражать высоким сводам прекрасной Византии и деревянными распорками, свидетельствующими о варварской неуклюжести, вы интересны только потому, что можно говорить о вас с любимым.

 Ах, прекрасная готика, ах, Венеция."

 Только увидев слово "Венеция", Соня перелистнула еще несколько листочков вперед, заподозрив, что знаменитые гондолы и, по слухам, не очень свежий воздух над каналами, по которым за бешеные деньги катаются влюбленные, вызовут у автора прилив специфического вдохновения.

 Еще несколько листочков вперед, и настороженная читательница поняла, что дальше она, вроде бы, может читать спокойно. За окном стало уже совершенно темно, и Соня чувствовала, что ей нужно торопиться. Однако она уже привыкла к летящему почерку рукописи и решила хотя бы долистать тетрадку до конца, а потом уже бежать дальше.

 "- Ты уверена, что собираешься продолжать работать?

 - Но ты-то будешь работать? Мы же не можем целыми сутками смотреть друг на друга и радоваться. А я что буду делать, когда тебя нет?

 - Да, пожалуй.

 

 ...Как торжественно прекрасна ранняя осень. Великолепная тишина свидетельствует о сбывшихся надеждах. Багряно-золотое тихое торжество окончания, завершения, венчающее надежды весны и плодородие лета.

 

 ...Женя не могла не задержаться в тот день на работе. Эта наглая тетка довела мужа до того, что он сам приготовил еду и накрыл на стол.

 - Между прочим, я беспокоился. У тебя же потрясающая склонность к различным авантюрам.

 - Это ты про то, как я с тобой познакомилась?

 - Со мной-то можно, - он чуть усмехнулся. - Это не авантюра. Но если ты еще с кем-нибудь решишь так же доверчиво познакомиться? Заволнуешься.

 - Прости, никак не могла их бросить раньше. Запарка.

 - Эх ты, я-то ради тебя отказался от карьеры, от всего, что занимает слишком много времени. Пока ты рядом, мне ничего не нужно.

 Женя уставилась прямо в голубые глаза своего мужа и некоторое время так простояла, потом изрекла расстроено.

 - Ну не так уж часто я и задерживаюсь. Ты мог бы отнестись поспокойнее.

 - А ты вспомни, как сама относишься к моим опозданиям? - вдруг напомнил ей супруг и продолжил со странными интонациями. - Если бы мне нравственные правила позволяли, я бы нарочно как-нибудь задержался.

 - Не надо, - попросила Женя, вспомнив, как она носилась по всей квартире в ожидании мужа, как потеряла голову от счастья, что он, наконец, вернулся, как экспрессивно себя при этом вела. Ему, значит, понравилось...

 

 ...Нам лучше не иметь детей, у тебя слабое здоровье...

 

 ...Яркие осенние листья падают на землю, укутывают ее, отсчитывая еще один прошедший год. Они в первый и последний раз танцуют в воздухе, пламенно-яркие, они тихо и печально шуршат под ногами, навсегда прощаясь с вырастившими их ветками. Скоро наступит зима.

 

 - Знаешь ли ты, что такое - поэзия?

 - Знаю ли я, что такое - поэзия? - переспросила Женя, удивленная этим вопросом. Она ожидала другой реакции на свой рассказ о том, кому она помогала, и из-за чего ее так долго не было дома.

 - Поэзия - это искусство слова. Каждое слово рождает в душе созвучия ассоциаций. Когда же поэту удается так подобрать слова, что рождаемые ими созвучия резонируют в душе слушателя, тогда и начинается поэзия, как мне кажется. - Женя подняла крышку кастрюли и помешала разогревающийся супчик. - Ты еще раз есть будешь? - спросила она совершенно прозаично. Но не тут-то было.

 - И, конечно же, ты слышала про римского поэта Катулла. А я совершенно недавно ознакомился с его стихотворением "Odi et amo..." и вдруг понял, что это про меня.

 Тут Женя притворилась, что необычайно заинтересовалась супчиком в кастрюле, потому что она действительно знала это одно из самых знаменитых стихотворений поэта, безнадежно влюбленного в омерзительную Клодию. Надо было обладать талантом Катулла, что бы разглядеть в этой дрянной бабе что-то, достойное любви.

 "Odi et amo...". "Ненавижу и люблю. А почему так происходит, ты спросишь. Не знаю"...

 Катулл умер от любви к этой Клодии.

 Женя выключила огонь и, стараясь, чтобы у нее руки не тряслись, налила себе суп в тарелку.

 Но ведь сколько мужчин за прошедшие тысячелетия переписывали от руки это стихотворение, чтобы оно сохранилось, и, наверное, каждый из них думал, что это про него. А причем тут она, Женя? Она же не Клодия, или как? "Ненавижу и люблю"...Неужели дошло до этого?

 Она случайно подняла глаза на мужа и увидела, что он внимательно за ней наблюдает. Она не сможет притвориться, что его не поняла. В полном взаимопонимании есть, оказывается, и свои минусы.

 - Нет, конфликта не будет, - твердо решила Женя, глядя в поблескивающие голубые глаза. - А тебя не интересует император Юстиниан и его Феодора, раз уж ты заинтересовался Римской Империей и римскими блудницами? - спросила она, стараясь говорить спокойно и размеренно. - У них никакого "odi" не было, - несчастная Женя судорожно вздохнула. - Любовь была, а ненависти не было. При дворе Юстиниана жил придворный историк, и после его смерти стали известны те записки, которые он делал "в стол", так сказать. Каких только гадостей и сплетней он не насобирал, но даже он не смог поставить под сомнение счастливую семейную жизнь Юстиниана и Феодоры, а ведь та вела не то чтобы безупречную жизнь до встречи с будущим императором.

 Противный Женин муж даже разочарованно вздохнул, тоже осознав, что конфликта не будет.

 - Жаль, - сообщил он, поглядев на мерцающие в свете уличного фонаря заснеженные ветки, - жаль, что Феодора не делала никаких записок "в стол". Очень было бы поучительное чтение... Да ты ешь спокойно, - добавил он, обращаясь к поперхнувшейся и закашлявшейся Жене, расценившей его слова как намек на свою несостоятельность в качестве любимой жены, и поднялся, чтобы постучать ее по спине. Та выронила ложку, и горячий супчик забрызгал скатерть. Слезы выступили у нее на глазах, конечно же, от того, что она сильно закашлялась. Ее супруг еще раз изо всей силы треснул ее по спине, а затем примирительно обнял за плечи.

 - Я буду сам заезжать за тобой и забирать с работы, - сказал он повелительным тоном.

 

 ...Но все же, что же ты такое знала, Феодора? Строгие факты неоспоримо свидетельствуют о вашей любви. Феодора, красавица Феодора, выросшая на позорище ипподрома, где тебя и увидел блестяще образованный наследник престола великой Империи Ромеев. Он не был поэтом, как Катулл, но любить он умел не менее сильно. Какая пропасть вас разделяла. Как вы сумели ее преодолеть? Как смогли сохранить любовь до самой смерти, так что даже позднейшая клевета не загасила память о ней, такой сильной она была, объединившая вас любовь. Что бы ты посоветовала, оклеветанная императрица, если бы можно было у тебя спросить?

 

 ...Желтые и красные листья осени... "В крике оленя столько же алого", - написал древний японский поэт про осень. Как кричат олени? Так же пронзительно, как ее сердце?

 

 - Тебя уже ждет муж внизу.

 Женя накинула на себя шубку и побежала не куда-нибудь, а в сортир. Невыносимая тяжесть навалилась на ее душу, и ей надо было остаться одной. Она заперлась и прямо в шубке сползла на сиденье унитаза, закрывая себе лицо руками. Она не хочет его видеть. Что с ней? Она же любит и любима. Почему же ее душа протестует, как будто чужая? Надо справиться с собой, но как? В дверь раздался настойчивый тревожный стук. Ей не хватало воздуха. Женя судорожно распахнула окно, широко открытым ртом вдыхая бодрящий морозный воздух вместе со снегом. Ей впервые в жизни стало отчаянно страшно. Она же сейчас задохнется. Хрустнул выломанный замок.

 - Что с тобой, солнышко мое? Ты совершенно больна.

 

 ...Жаль, что люди так мало обращают внимания на советы психологов, заняться шоппингом, когда у них депрессия. В этом совете, безусловно, есть здравое зерно.

 Женя зашла в магазинчик и чуть не споткнулась, услышав слова продавщицы, обращенные к подруге.

 - Да я бы мечтала, чтобы он был толстым, лысым и никому не нужным.

 - Никому, кроме нее, конечно, - поняла Женя, встречаясь взглядом с молодой женщиной с волосами, выкрашенными в бронзово-рыжий цвет с красно-фиолетовым оттенком - фирменный цвет современных работников торговли. Та тоже окинула взглядом Женю, оценила ее наспех наложенный макияж, неухоженные волосы с неряшливо отросшими светлыми прядями. Раньше Женя всегда докрашивалась до более светлой блондинки, чем была на самом деле.

 - Чем я могу вам помочь?

 Через полчаса окрыленной покупательнице раз пятнадцать сказали, что такой красивой женщине как она, идет абсолютно все, ей помогли подобрать именно те вещи, которые ей были действительно нужны, и действительно были к лицу. Та с удивлением подумала, что она бы так не смогла. Она бы не смогла подобрать другой женщине с совершенно другим вкусом то, что нужно именно ей. А эта вульгарно накрашенная женщина смогла.

 Успокоенная и счастливая, Женя стояла у кассы, ожидая, пока ей пробьют чек. Случайно ее взгляд упал на вырванную газетную страницу, лежащую возле кассового аппарата. Ее внимание сразу привлекла фотография женщины с хищными глазами, с аляповатыми бусами на шее.

 "Любой приворот...обряд черного креста...абсолютная власть над любимым".

 - Вы в это верите? - внезапно спросила ее рыжая продавщица, проследив направление ее взгляда.

 - Она в этом ничего не понимает, - ответила Женя, глядя в хищные глаза на фотографии. - Или он тебе - любимый, или тебе нужна абсолютная власть. А вместе это совершенно не сочетается, - она подняла глаза на продавщицу. Та ничего не сказала, но в ее глазах Женя увидела согласие. Они были такие разные, у них была совершенно разная жизнь, разные проблемы и разная любовь. Но все же они обе знали, что такое - любовь, и никогда бы ни на что ее не променяли, несмотря на все страдания, которые она им причиняла.

 Целую неделю после посещения того магазинчика Женя ходила в приподнятом настроении.

 

 ...Когда опадают листья, и яркая живопись осени сменяется графикой черных ветвей на фоне свинцового неба, кажется, что в жизни не будет ничего хорошего. Только свинцовая тяжесть в душе. И больница за больницей.

 

 ... Почему я болею? Что бы ты мне посоветовала, красавица императрица? Какую тайну ты унесла с собой в могилу?"

 До Сони некоторые вещи доходили с трудом. К тому же, она уже настроилась на самый романтичный конец этой истории, а именно: "все умерли". Слегка разочарованная женщина еще раз перечитала: "Что бы ты мне посоветовала, красавица императрица"?

 - Послушайте, - обратилась читательница рукописи к ночным сестрам, мирно беседовавшим о чем-то за столом. - Вы не знаете, как зовут по имени Федосееву из 20-ой палаты?

 - Сонечка, - с ласковым сарказмом ответила ей одна из сестер милосердия. - Как же далеко витают твои мысли, что ты этого не знаешь. - Ее зовут Женя, Женечка, ангел мой, Женечка. Где, кстати, ее драгоценный муж? Что-то я его сегодня не встретила.

 Соня не ответила. Дело оказалось серьезным. Женя Федосеева не слишком тепло относилась к православным людям, она не заметила православного креста, в который теперь вписан древний языческий символ медицины, но она отдала сестре милосердия слишком личные записи, записи, в которых выставлена напоказ сокровенная часть ее души, прикрытая только авторской насмешкой. Это объясняло особенности стиля.

 - Какая странная вещь - насмешка, - подумала Соня. - Она разрушает святыню в душе, если направлена против нее, но она же разрушает гордость и всевозможные комплексы, ею вызванные, возвращая душе спокойствие, если человек сумеет посмеяться над самим собой. Смех, грозное оружие души, может убить и красоту и страх, смотря по тому, куда направлено острие насмешки.

 Теперь ей, Соне, предстояло решить, что же ей делать. Неверная реакция - и такое будет "оди ет амо", никому мало не покажется. Конечно же, она знала ответ на вопросы, заданные в рукописи. Человек так прекрасно и удивительно создан, что он никогда не будет счастлив, пока у него неправильно выстроена иерархия ценностей в душе. Не сможет стать счастливой женщина, для которой храмы Господа Бога - только повод поговорить о них с любимым. Ответ-то Соня знала, но как его сказать? Обычно в ответ на такие слова следовала неприязненная реакция. Быстро переодеваясь, она все думала и думала, что же ей сказать. Конечно, ее слова лишены духовной силы, и все такое, но ведь ответ требуется именно от нее.

 Федосеева дремала, и на подушке рядом с ней лежал известный женский роман, раскрытый как раз на той странице, где героиня каялась, что любила творение больше чем Творца. Совсем же рядом ответ, а вот воспринимает ли его Женя Федосеева? Если воспринимает, то стоит ли дублировать? А если нет, то тем более не стоит. Почувствовав Сонин взгляд, она открыла глаза и с легкой тревогой посмотрела на нее. Сестра милосердия протянула ей тетрадку и сказала.

 - Мы с вами немного говорили о ревности в духовной жизни и святости. А вы знаете, что Юстиниан и Феодора - святые нашей церкви? Настоящие святые. Юстиниан даже сочинил гимн, который ежедневно поется на литургии: "Единородный Сыне и Слове Божий...". Наверное, с вашей точки зрения, он свидетельствует не столько о поэтическом, сколько о юридическом таланте автора, но все же это - красивый гимн. Такой чеканно-точный.

 Женя Федосеева спрятала свою тетрадку и молчала, не глядя на Соню.

 - И еще, к слову о сокровищах нашей церкви, поскольку Феодора - святая, к ней всегда можно обратиться с просьбой. Она ответит, если кому действительно нужно.

 Тут Соня испуганно замолчала. Ее собеседница пристально воззрилась на нее холодными прищуренными глазами. Ей было очень нужно. Сестра милосердия внезапно осознала, что слова "стальной взгляд" - это вовсе не литературное преувеличение.

 - Ну ладно, я пошла, - быстро сказала она и собралась сбежать из палаты.

 - Вы хотите, чтобы из вашего отделения я попала в психушку? - не отпустила ее больная. - Как это Феодора может ответить, если она умерла? Мне только галлюцинаций не хватало.

 - Да нет, же, - обрадовалась Соня, - ничего болезненного. Все будет совершенно естественно, не беспокойтесь. Ваша душа без всяких галлюцинаций получит извещение, что вы услышаны. Мне трудно это объяснить, пока у вас нет соответствующего опыта. Попробуйте и поймете. Тогда вы не будете так уверены, что святая Феодора умерла... Хотя тело у нее умерло безусловно.

 Наступило молчание, и Соня поспешила уйти, решив, что пусть теперь Женя разбирается непосредственно с благоверной Феодорой, а то она, Соня, того и гляди, что-нибудь не то скажет. Она лучше кошку кормить поедет, туда ехать ближе, чем к больной бабушке.

***

 Все когда-нибудь кончается. И поздней осенью Женя все же вышла из больницы. Она шла по улице одна с небольшим пакетом с вещами. Остальное Алеша предусмотрительно унес из больницы, прежде чем уехать, скрепя сердце, в командировку. Она тихо шла, наслаждаясь свежим воздухом и темно-серым вечерним небом. Мягко падали редкие мокрые снежинки. Слева в сгущающемся сумраке возникли очертания самой обычной православной церквушки. Женя чуть помедлила и, сама не понимая почему, свернула налево. У входа она совсем было остановилась, все-таки на ней были надеты джинсы, а не юбка, и вполне можно было нарваться из-за этого на какую-нибудь грубость. Чуть постояв, Женя все же преодолела нерешительность и вошла, решив, что, если она не будет расстегивать куртку, доходящую ей почти до колен, то может и обойтись.

 В храме шла вечерняя служба. Женя со свечкой в руке подошла к центральному аналою, чтобы приложиться к иконам, как это принято, и внезапно замерла, потрясенно глядя на одну из иконочек, выложенных на аналое. Это были вырезанные и сложенные вместе кусочки фотографии мозаики из храма Сан-Витале в Равенне. Копия была просто отвратительная, но ведь Женя видела оригинал, незабываемые изображения императора Юстиниана и Феодоры со свитой. Без единой мысли в голове она все стояла и стояла перед аналоем, глядя в горячие темные глаза императрицы. Затем вспыхнул яркий свет, и Женя перепугано отбежала подальше от центра. Странно, что ее никто раньше оттуда не выгнал. Служительницы только молча расстелили ковры за ее спиной. Из алтаря парами вышли священники, а хор громко, мелодично запел, четко выговаривая слова, и Женя их услышала: "Совет предвечный открывая Тебе, Отроковица, Гавриил Тебе предстал, лобзая и вещая...". Дальше она почти ничего не слышала. Тонко настроенные струны ее души сразу отозвались на это необычайной красоты противопоставление, между полюсами которого раскрылась и загадочно замерцала бездна, подчеркивая свое непостижимое разумом величие трогательным преклонением перед юной Девой, почти ребенком.

 До этого момента Женя думала, что человечество не способно создать ничего более поэтичного, чем японские средневековые трехстишия, но тут она поняла, что очень даже ошибалась. Она не ожидала услышать в обычной церквушке, куда люди заходят ставить свечки, столь высокую и грандиозную поэзию. Ненавязчивая мелодия, точно изысканная золотая оправа обрамляла удивительный бриллиант византийского стихосложения. "...Радуйся, Разрешение клятвы, радуйся, Адамово воззвание, с Тобою Господь".

 "- Знаешь ли ты, что такое поэзия?

 - Знаю ли я, что такое поэзия?"

 Стихира отзвучала. Женя медленно приходящая в себя после пережитого эстетического восторга, подняла глаза и увидела над собой икону Той, которую так дивно воспел древний поэт. Дрожащими руками она зажгла и поставила свечку, затем выронила из рук пакет и закрыла лицо руками. Вне всякого сомнения, в этот момент здесь невидимо присутствовала Пресвятая Богородица. Женя всей душой почувствовала, что ее мольбы будут услышаны, и сама Царица Неба и земли ей поможет. И тогда она выплеснула к ногам Всепетой Матери все свое горе, все свои сомнения, всю свою почему-то не сложившуюся жизнь.

 Ощущение Присутствия плавно погасло, и Женя, наконец, опомнилась. Она тихо-тихо стояла, медленно привыкая к новому видению мира, к пониманию того, что, чтобы любить другого человека, нужно иметь крепкую опору для своей собственной души. И чем сильнее любовь, тем крепче должна быть эта опора. И она теперь знала, у какого невидимого берега нужно ей бросить якоря своей души, чтобы ее не уносило никакими ветрами в смертельно опасное море. Потом Жене стало очень жарко стоять в наглухо застегнутой куртке, она решительно пошла было к выходу, и тут в очередной раз замерла от потрясения: у входных дверей стоял, чуть прислоняясь к дверному косяку и скрестив руки на груди, ее любимый муж. Стоял он, видимо, давно, и спокойным его не назвал бы даже случайный, равнодушный зритель.

 - А что же ты в храм не зашел? - радостно спросила Женя.

 - Неловко как-то, да и зачем? Мне тебя и отсюда было видно.

 Женя хотела было сказать, что он, видать, струсил, но вовремя вспомнила, что нормального мужчину можно обвинять в трусости не чаще, чем раз в жизни, а лучше еще реже, и сейчас явно не тот случай.

 - Я только что вернулся из командировки и шел за тобой от самой больницы, не решался подойти. Никак не ожидал, что ты сюда зайдешь. Ты и свечки... Как тебя сюда занесло?

 Женя остановилась у церковного порога и оценивающе заглянула мужу в глаза. Впервые она поняла, что кое-чего рассказать ему не может. Пусть сам доходит... Своим путем.

 - Ты не поверишь, но, по-моему, императрица Феодора выпросила для меня аудиенцию у Божией Матери. Я больше не буду болеть.

 Алеша забрал у нее пакет и, встревожено глядя на жену, произнес, силясь улыбнуться.

 - Надеюсь, ее возможности дальше одной аудиенции не распространяются? Ты ведь больше сюда не придешь?

 - А я надеюсь, что распространяются. Я буду ходить теперь в церковь часто. Я выясню, что требуется от церковных людей, и буду выполнять.- Женя отступила от мужа на шаг назад и, зажмурившись, добавила. - И если ты попытаешься мне мешать, то я уйду в монастырь.

 Она была твердо в этот момент уверена, что и вправду уйдет в монастырь, хотя понятия не имела о том, что там нужно делать.

 - В женский монастырь, - добавила она решительно, - куда тебя не пустят.

 Поскольку он молчал, ей пришлось открыть глаза и оценить воздействие своих слов. Он улыбнулся довольно противно.

 - Я тебе, моя милая, законный муж, и не может быть такого монастыря, куда тебя бы взяли, а меня не пустили. Но я очень рад, что ты настолько здорова, чтобы мне этим угрожать. Я даже не ожидал. Не помню уж, когда и видел тебя такой решительной. Пойдем домой, - сказал он ласково и добавил, мужественно принимая новую действительность. - Я не буду тебе мешать. Просто буду ходить вместе с тобой... для некоторого контроля.

 Женя взяла его под руку и потерлась головой о его плечо. Ближайшее будущее безусловно сулило им множество увлекательных открытий и чудесные приключения.

2004 - 2014г.