Он сидел, погрузившись в какие-то особые свои мысли - долго-долго. Так что даже озадаченный служитель хотел было подойти да спросить, не плохо ли ему. Но внезапно мысли его были прерваны шуршанием вокруг, будто под опавшими листьями забегали мыши. В удивлении он огляделся и несмело улыбнулся, поняв, что это начавшийся дождь сыграл с ним шутку. Впрочем, шутка была хороша: солнце светило все так же ярко, не позволяя и мысли возникнуть о своем извечном противнике. Отражаясь от стволов многочисленных берез, свет тонул в их черных зрачках и вырывался оттуда уже приятным глазу, совсем не сердитым и даже добрым к этому тихому улыбающемуся человеку.
Увидев, что посетитель встрепенулся, служитель довольно кивнул и пошел в сторожку - пить чай. День клонился к вечеру. Тем временем дождь закончил шебуршащий разговор с листьями и, уронив напоследок каплю на нос все еще улыбающегося человека, исчез, оставив его в полной солнечной власти. Мужчина погладил шершавое дерево скамейки рядом с собой, растирая редкие капли, вытер руку о штаны и снова посмотрел на надгробный камень.
Гранит плакал прошедшим дождем. Обделенная вниманием могила пусть и не поражала запущенностью - на то и служитель, чтобы такого непотребства не допускать - но видно все же было, что ухаживает за ней человек неродной и равнодушный. Камень же секунда за секундой, пока есть еще свет, пока солнце светит - говорил посетителю одно и тоже - 'Алешеньке'. 'Алешеньке!' - кричал он безмолвным березам. Обо всем ином кроме имени камень был молчалив. И видно было, что дело тут отнюдь не в деньгах - ведь бывает, и вовсе дощечку на могилке оставят, да и Бог с ними - а в крике этом, чтобы навсегда, до слез. Вот ведь и теперь:
И бередила мужчину мысль, что не знает он: был ли этот Алешенька в летах или вовсе мальчиком, когда поставили над ним этот камень, и возможно ли такое, что теперь сидит он здесь, а мальчик тот (мальчик ли?) смотрит на него с небес и сетует, что не матушка его пришла, не кто-то, в ком течет родная ему кровь, а всего лишь Сергей Иваныч Устинов - человек никого доселе не хоронивший да и вовсе этого, по понятным причинам, не желающий.
Просто сегодня с утра нахлынуло на Сергея Иваныча настроение сумрачное, и ноги сами привели его на близлежащее кладбище. Ибо известно ведь, где всего грустить лучше - на кладбищах иль в трактире с водочным графином. Но до графинов он был большой неохотник и отвращался от людей, что настроение свое топят в сорокоградусной воде.
Такие приступы с ним бывали и раньше - в нелегкую пору студенчества, но не случались столь давно, что он и забыл какое сладкое и дрожащее ощущение можно взрастить в себе, задумываясь казалось бы над совсем простыми, никак не относящимися к нынешней его жизни вещами. И теперь думы его перескакивали с одного на другое, нисколько не касаясь домашних и семейных дел, поднадоевшего вечно шумного института и долгой обратной дороги к дому.
Солнце торопилось на отдых, и только березы освещали тропинку меж могил, накопленным за день светом. Сергей Иваныч привычно тяжело поднялся, опершись на скамеечную спинку, погладил на прощание высохшую уже гладкую гранитную плиту и тихонько пошел к воротам. Он что-то будто говорил себе под нос. О чем-то спорил с самим собой, торопясь досказать, доказать что-то, не дойдя еще до кладбищенского забора. И не замечал сам, что идет все размашистее, все пружинистей становится его шаг, и назойливая спинная боль не спешит появляться, не смотря на долгую недвижную позу.
Он почти выбежал из ворот. Так что служитель, видевший его из окна, подумал о нехорошем и пошел проверить могилу. Но увидел все в полном порядке - только палка посетителя, прошедшего утром мимо сторожки с таким трудом, осталась лежать у плиты, оставленная им будто за ненадобностью.