*** 
Я тяжело вхожу в стихи.
В музыке я плыву мелодией,
возвращаюсь и снова плыву.
Одинокий звук, я плыву
с такими же одинокими,
сбившимися в гул, рёв.
Иногда мы кричим,
иногда мы шёпот, плач,
когда уже не слышим.
Слушаем.

В картине я доверяю
свету, оттенкам, воздуху,
перспективе, линиям, шарам, кубам,
которые есть глаза и руки.
Я равно доверчиво вхожу
в обнажённое женское тело.
в откровенную плоть пророка.

Бродяга-монах ждёт у ворот
средневекового замка утренних лучей,
когда стражники смогут увидеть в глазах
этого продрогшего оборванца
печаль и духовный распад,
пожалеют его и впустят в город.
Монаха приютят монахи
монастыря -сканского ордена,
и через 100 лет тень игуменьи
местного монастыря, прежде чем
растаять с утренними лучами света,
оставит у скромного камня
букетик белых цветов.

Или на грязных ступеньках
рубежа ХХ-ХХ1 веков
пятиэтажного дома у двери
квартиры No будет сидеть
такой же грязный бродяга
с букетом степных цветов
и грустными глазами ждать
того же утреннего солнца.

В стихах чужие слова
цепляют мои строчки,
сдирают с кожей и
постепенно сдирают всего меня.
Я делаюсь голым. Меня нет.
Остаются только слова в себе.
В которые я так тяжело вхожу.