Двое стояли у обочины дороги, заполненной шумной толпой. Один - древний старик в кресле-каталке, морщился и закрывал глаза тонкой ладонью, не скрывая своего отвращения.
- Кто эти дикари? - дребезжал старческий голос, едва слышный на фоне грохота барабанов. Улыбающиеся демонстранты скандировали что-то о свободе, распевали песни, потрясали транспарантами. По самой середине улицы медленно плыла открытая платформа на колесах с огромной надписью на борту: "Бриолин в". На платформе размахивал руками толстый человек в наушниках, подпрыгивая и улюлюкая в такт мерзкому биению какофонической музыки. В небе над головами повсюду метались воздушные шары.
Толпа двигалась неторопливо, составляющие ее организмы кривлялись и прыгали, танцевали мерзкие туземные танцы, дикими восторженными воплями гнали прочь случайных испуганных прохожих. Живая волна уже полчаса прокатывалась мимо старика в каталке, не давая пересечь дорогу.
- Это гомосексуалисты, дед, - перекрикивая гвалт и многоголосицу звуков, отвечал ему второй, - молодой парень - стоявший позади каталки.
- Пидоры?
- Пидоры, дед, пидоры.
- Что им надо?
- Они отстаивают свои права, - парню тоже не нравилось, что дорога заблокирована. Он торопился на шашлыки к друзьям, а нужно было свозить деда в собес. Здание этого учреждения серой неприступной громадой высилось за лесом транспарантов.
- Да кто им разрешил-то, пидорам этим, а, Вовка? - недоумевал Георгий Андреевич, так звали старика.
- Ты чего, дед, сейчас же все можно, попробуй не разреши! Надавили на мэра, говорят, вот он и разрешил.
- Вот бляди, а я как в собес должен попадать, по-ихнему? Подкоп копать? Они же целый день тут идти будут, петушары сраные! - дед Георгий не скрывал возмущения. - Им, значит, права какие-то подавай, а мне пенсию за прошлый месяц не заплатили? Это что за фокусы?
- Да не дрейфь, дед, прорвемся.
Не прорвались. Ко времени, когда грохочущая и визжащая на все лады толпа удалилась в сторону центра, оставив за собой горы мусора, ленточек, брошенных плакатов, каких-то тряпок в блестками и мишуры, собес уже закрылся. Володя развернул каталку, и покатил деда, который все это время ругался, кроя на чем свет стоит проклятых извращенцев, домой.
17.20.
Дома сначала молчали. Затем Вовка от нечего делать включил телевизор, и побежал открывать дверь - позвонили. Дед, задремав было от усталости в кресле, вскинулся, протер глаза, подслеповато прищурился. На экране телевизора мельтешили люди, из динамиков грохотали выстрели и вопли раненых.
- Как дела, Андреич? - прогудел зычным голосом вошедший в комнату сосед, и пихнул Георгия Андреевича легонько кулаком в плечо.
- А-а, херовые мои дела, брат Иван. В собес сегодня не успел.
- Как это так? Сам, что ли, катился? У тебя же внук вон какой здоровый - вмиг бы докатил! Да и собес-то - через дорогу! - удивился рослый пожилой мужичина с тросточкой, не утративший, однако, остатки былой выправки, даже хромая. Сел рядом в кресло. - Как это так, Андреич?
- А вот так вот. У пидоров был праздник. Вовка, как ты говорил, это пидорское гульбище называется? - крикнул Георгий Андреевич в пустоту.
- Гей-парад, дед, - ответил глухой Вовкин голос из кухни.
- Понял, Вань? Гей-парад. Пидорня гуляет - значит, парад. А раньше парадом совсем другое называлось. Суки, закрыли дорогу - три часа простояли на тротуаре с Вовкой, так и не перешли, вернулись, несолоно хлебавши.
- Еб вашу мать. Еб вашу мать. Слушай, Жора, этот мир сошел с ума. Еще вчера пидор - это было дно. Самое дно, где то гавно, которое даже всплыть не смогло. Спиздил пайку или стуканул - пидор. Долг не вернул - пидор. А нынче, получается - спиздил пайку, долг зажопил - и на парад? Я не желаю жить в таком мире, - по лицу Ивана Афанасьевича заходили желваки гнева.
С кухни вернулся Володя.
- Дед, я шампуры там обратно положил, не придется мне на шашлыки съездить сегодня. Опять втыкать в телевизор.
- Не расстраивайся, Володька, успеешь еще повеселиться, - успокоительным тоном произнес Георгий Андреевич. Иван молча, насупившись, вперился в телевизор, который показывал какое-то американское кино. Трость в его руках ходила ходуном.
- А ты чего скуксился, дед Иван? - Володя плюхнулся в кресло, подбрасывая на ладони пульт дистанционного управления.
- Обидно мне, Вова. Обидно за все поколения, за каждого, кто хотел сделать нашу страну самой прекрасной на свете. Кто, живота не жалеючи, давил всякую гниду на полях войны, кто строил заводы и города, чтобы дети наши и внуки жили по-людски. Не вышло у них, не вышло у нас с твоим дедом. Все было зря. Зла на них не хватает. Злом ответить на зло, посечь всех, вырвать с корнем заразу, - взгляд Ивана Афанасьевича затуманился, стал мрачнее тучи.
- А что ты сделаешь? Из самострела с балкона постреляешь? Повяжут, только в путь, да и недострелишь,- Вовка кивнул на стену, где висел некогда купленный отцом-историком небольшой арбалет, так и не сгодившийся ни для охоты, ни для прочего развлечения, оставшись элементом причудливого декора мирной, в общем-то, московской квартиры.
Иван Афанасьевич напряженно молчал, и, негодуя, сопел. В воздухе повисла напряженная тишина, нарушаемая только звуками из ящика.
- Ваня, а у тебя оружие есть? - спросил вдруг Георгий Андреевич.
- Ружье, охотничье, а что? - встрепенулся Иван Афанасьевич.
- Смотри, как хуячит этот негр в кино!
В телевизоре супергерой - скуластый негр-здоровяк в солнцезащитных очках -хладнокровно отстреливал конечности всякой нечисти, сгрудившейся в тесном подвальном помещении танцевального клуба. Люди от выстрелов улетали к стенкам, корчились и сгорали, как факелы.
- А чего они горят-то? - спросил Иван.
- Это вампиры. Он их понужает то ли серебряными пулями, то ли святой водой, - заключил Вовка, и переключил на другой канал.
- Вампиры-упыри, блядь, хуесосущие. Ну-ка, переключи обратно, я досмотреть хочу, - внук недоумевающе посмотрел на деда, но переключил. Двое стариков и юноша уставились в мерцающий экран.
Когда по экрану поползли титры, Георгий Андреевич промолвил:
- Значит, так, Вова. Достань в ящике с инструментами лобзик. И найди мне на полке с пластинками Лещенко. Красная вроде такая этикетка, Мелодия. Понял?
Вовка не понял, однако послушно вышел вон из комнаты, и загремел вещами за стеной.
- Ты что задумал, старый? - спросил Иван.
- Это не я задумал. Это сама жизнь требует, сосед.
21.00.
Очередь у входа в клуб "Бриолин в" галдела и возмущалась. Юноши в розовых плюшевых курточках и узких джинсах, с диковинными прическами, жеманничая и надувая губы, громко высказывали свое недовольство появлением странной пары.
Высокий старик, опирающийся на кресло-каталку, невозмутимо катил в нем второго, совсем пожилого, одетого в скомканный бесформенный плащ, вздувшийся на нем пузырем.
- Эй, дедульки, тут вам не клуб кому за сто! - глумливо проверещал вертлявый мальчуган с крашеными волосами.
- И вообще тут очередь, старичули! - вторил ему другой, чьи щеки были в румянах.
- Рты закройте свои! - спокойно процедил высокий старик, - Ветеранам вход вне очереди.
Секьюрити у входа - наголо бритый атлет в расшитом нелепыми пайетками костюме - стушевался, увидев, как, рассекая назойливо гудящую толпу каталкой, ко входу пробирается странная пара. "Ебаные старые петухи" - подумалось ему с тоской.
- Куда идем, пенсионеры? - брезгливо спросил он, когда они оказались лицом к лицу. - Перепутали клуб с больницей? Шли бы домой, вам тут делать нечего.
Старик в кресле-каталке сжал губы, и готовился что-то сказать в ответ, и вдруг сбоку раздался голос одного из стоявших в очереди:
- Да это же диджеи Кругозоры! Ветераны клубного движения! Без очереди ветеранов! - и толпа одобрительно зашумела, заулюлюкала.
Георгий Андреевич не имел понятия, кто такие диджеи, и почему они кругозоры, но благоразумно кивнул, чувствуя, что эти странные слова действуют на охранника убеждающее, как пароль на входе в военную часть. Понял это и Иван Афанасьевич, и хрипло выкрикнул:
- Ты что, сынок, Кругозоров не узнаешь? И подвигал взад-вперед коляской.
Секьюрити не узнавал. Но очередь, подогретая спиртным и нетерпением, как бы подталкивала его не медлить, сверля взглядами. Охранник, отодвинулся в сторону, пропуская стариков внутрь. Каких только пидорасов не встретишь на работе.
Металлоискатель дал сигнал. А, да хуй с вами, и вашей коляской, проезжайте так.
21.05.
Внутри был ад. Оглушительно грохотала жуткая неживая музыка, мелькали огни цветомузыки, и пестро разодетые пидоры фланировали тут и там, задевая каталку, едва не проливая на Георгия коктейли из высоких бокалов. Иван Афанасьевич морщился, но продолжал катить каталку перед собой, не реагируя на отвратительные для него проявления. Музыка была настолько громкой, что переговариваться, казалось, было решительно невозможно.
Миновав коридор и бар, старики оказались в преддверии танцевального зала, посреди которого на помосте, в окружении развратно извивавшихся полуголых танцовщиков, прыгал толстяк в наушниках, поливая время от времени беснующихся у помоста пидоров газировкой из бутылки. Свет прожекторов здесь был просто невыносимый. Вечер только начинался, и до помоста, на котором, как сатана на адском престоле, воцарился жирный ублюдок в наушниках, еще можно было добраться.
Иван и Георгий переглянулись - Георгий расстегнул плащ. "Пора", - сказали их взгляды друг другу.
И они начали.
Распахнув плащ, Георгий выхватил из его недр арбалет, который тут же оказался в руках у Ивана. Следом старик в кресле-каталке выставил ствол обреза, и жесты его в этот миг обрели неожиданную силу и спокойную уверенность. Иван, сжав арбалет в руке, изо всех сил толкнул перед собой коляску, мощно отталкиваясь ногами, позабыв о хромоте, ринулся к центру зала. Люди вокруг удивленно показывали пальцами, что-то кричали.
Путь преградил, всплескивая ручонками, щуплый пидорок в шелковом белом шарфе. Иван, с воплем ярости, ткнул в него арбалетом, и спустил крючок.
Заточенный напильником шампур вошел в горло человеку в шарфе, и шарф мгновенно потемнел от крови.
- С дороги, сучара! - грозно взревел Иван, и оттолкнул пинком пидора, который в это время растерянно ощупывал шампур, торчавший из окровавленного шарфа, удивляясь тому, как он мог там оказаться.
Коляска катилась, ускоряясь, и Иван, наконец, выпустил рукоятку, остановился, переводя дух, заряжая арбалет следующим шампуром. Коляска мчалась к помосту, как ракета.
21.06
Время для Георгий Андреевича замедлилось. В окружении вспышек огней, медленно проплывающих мимо лиц, его каталка несла его к помосту, подпрыгивая и трясясь.
Пальцы, побелевшие от напряжения, сжимали рукоять обреза.
Выстрел! - и в дыму и искрах тело ошалевшего охранника отброшено прочь.
Выстрел! - и лицо подвернувшегося пидора превратилось в кровавое месиво, облетая ошметьями горелой плоти. Спокойным движением, бесконечно, казалось, неторопливым, Георгий Андреевич послал патроны в затвор. Человек в наушниках, наконец, заметил его, на всех парах мчавшегося к помосту, и уставился, вытаращив свои свинячьи глазенки.
Каталка ткнулась в помост, и перевернулась. Георгий Андреевич тяжело повалился на пол.
Лежа на полу, он видел, как к Ивану со всех сторон сбегались тени, Иван стрелял из арбалета, не целясь, и спокойно заряжал арбалет новым шампуром, а очередной раненый, хватаясь за пронзивший его снаряд, падал и бился в судорогах. Пидоры один за другим набрасывались на Ивана, и он уже не успевал заряжать свое оружие, и просто бил, бил в исходившие пеной хари прикладом, и они отлетали, отброшенные, назад, и снова бросались, тянули к нему скрюченные руки.
Потом Ивана накрыло волной тел, и живая копошащаяся масса придавила его к полу, полностью скрыв от глаз.
Георгий Андреевич, опираясь на локоть, поднялся. Сначала на колено. Потом на второе. Выпрямиться, встать на ноги. Боль обожгла раненые давно ноги, отказывавшиеся повиноваться хозяину в течение многих лет, но Георгий упрямо поднимался, цепляясь свободной от обреза рукой за край помоста, с которого в ужасе на него смотрел толстый человек в наушниках. Музыка гремела, сотрясая стены.
- Ну что, сука, думал, не прорвемся, а? Думал, не прорвемся, сука, а? - говорил Георгий Андреевич, приближаясь, ступенька за ступенькой, к пульту, за которым стоял, прижимаясь к клетке, человек в наушниках. Тот, хоть и не различал слов, но понимал Георгия Андреевича, и лицо его оттого тряслось от страха, глаза были готовы выскочить из орбит. Черная пластинка без надписей на этикетке бешено вертелась на проигрывателе.
Выстрел! - и толстяк в наушниках с выражением удивления и боли рухнул вниз с помоста, унесенный дуплетом, и пополз в вывернутых наружу склизких внутренностях, поскальзываясь, падая на четвереньки.
Георгий Андреевич убрал головку звукоснимателя с пластинки, и какофония смолкла.
В зале раздавались слабые стоны раненых. Тени пресмыкались по полу, корчились в крови, звали на помощь, нечленораздельно хрипели и булькали.
Георгий Андреевич, оглядев панораму перед ним, задрал свитер, бережно извлек из-за пазухи конверт с пластинкой. С отвращением сбросил с проигрывателя ту, что без надписей на этикетке, и осторожно поместил заветную, с музыкальным ключом, и надписью "Фирма "Мелодия". Эта песня была первой. Праздничная, настоящая праздничная песня.
Опустив иглу на пластинку, Георгий Андреевич сунул руку в карман за патронами.
Музыка заиграла мощно, разливаясь чистой радостью по жилам. Георгий Андреевич щелкнул затвором, и счастливые слезы потекли по его щекам.
Этот День Победы
Порохом пропах!
Это праздник
С сединою на висках!
Это радость
Со слезами на глазах!
День Победы!
День Победы!
День Победы!
Люди в шлемах и бронежилетах, один за другим вбегавшие в зал из двух выходов под прикрытием щитов, растерянно останавливались, сбиваясь в неловкую кучу, и смотрели, как улыбается и плачет на возвышении посреди залитого кровью танцевального зала старик с обрезом в руках, беззвучно подпевая ясному и исполненному силы голосу из многоваттных динамиков.