Год 6605 от Сотворения Мира, август. На Лосином ручье, у Бородатой горы вот-вот встретятся две рати. Зареченская дружина, мощь и сила Светлого Князя Никиты, и небольшое войско, можно сказать, банда лихославльских ополченцев. Угрюмо взирали вои издалека друг на друга. Сеча! Опять напьётся земля русской кровушки, да покатятся по ней буйные головы. Тошно было витязям доблестным от такой перспективы, щемило сердца славянские. Ведь одного роду-племени супротивники, а поди ж, разберись, на чьей стороне правда.
Воли хотел Лихославль, как испокон веков жили независимо, по суду и решениям Совета Старейшин. Земли-то, её вон сколько, на всех хватит, а под княжескую руку идти — так скольких дармоедов на свою шею посадить придётся: министров лжемудрых да губернаторов говорливых.
Но уж больно чесалось князю Никите установить свою власть над Лихославлем и создать Великое Зареченское Княжество. Дабы крепить и славить земли русские. Чтобы лад и порядок был по всему краю Озёрному, процветала Святая Русь в покое и мире, в трудах праведных. Чтоб достойный отпор дать могла гостям непрошеным: участились набеги в последнее время с северо-запада дикого; а тут со своими, единокровными общего языка найти не получается.
А когда не могут договориться дипломаты, в разговор вступают воеводушки. Быть сечи лютой, неправильной да, видать, нельзя по-другому...
На зелёном лохматом холме зареченцы расположили свой ЦУП (Центр Управления Побоищем). Князь Никита восседал на высоком берёзовом стуле, к высокой спинке которого с тыльной стороны была приколочена табличка: «ТРОН». Рядом, стройно вытянувшись, гордо стояла Бляндинка Экстанзия, принцесса заморская, невеста Никитина, скорая потенциальная Княжна Зареченская.
Туда-сюда шныряли денщики, тиуны, адъютанты. Дым отечества клубился над кострами походными, воздух звенел чистотой прозрачною. А в небе — ни облачка, лишь два сокола далёкими дельтапланами скользили по бирюзовому куполу.
Князь взглянул на часы. Часы золотистым песочным блином распластались у него под ногами. Тонкая тень от жёрдочки тянулась к полудню. «0-го-го! Давно пора бы уже».
— Лёха! — зычно гаркнул Никита, гаркнул так, аж Экстанзия вздрогнула. Тут же подбежали несколько ратников, выстроились по ранжиру, все как на подбор: здоровые, красномордые в блестящих доспехах, шишаки сверкают на солнце, на больших алых щитах серебряные бабочки. Князь Никита нахмурился, свёл вместе брови над переносицей аккуратной галочкой:
— Ну?! А вам чего надо?
— Так ведь звали, Ваше Сиятельство, — отвечал самый левый и самый высокий воин.
— А-а-а, — догадался князь, — все вы Лёхи, что ли?
— Так точно, Ваше Сиятельство!
— Ну... Вот, что: свободны. По местам! И позвать ко мне начальника разведки!
Ратники разбежались в разные стороны, а Никита повернулся к принцессе:
— Путаница, с этими именами. Добавочные клички узаконить, что ли?
— Фамилии, — подсказала бывшая иностранка.
Солнце жарило немилосердно уже. Раскрасневшиеся бойцы обмахивались платочками, оправляли прилипшие к животам кольчуги. Казалось, сама Бородатая гора уморилась от жары, вспотела, заискрилась по склонам блестящими капельками. Великое стояние на Лосином ручье продолжалось, муторно тянулось время. Не стояние даже, а сидение и лежание. Только и было спасения — редкие тени да квас похмельный. Лёха, начальник разведки докладывал Князю:
— В стане неприятеля наблюдается подозрительное бездействие, силы противника насквозь пропитаны коварным выжиданием, наверняка ждут от нас неверного шага, чтобы воспользоваться нашей скоропалительностью. — Лёха любил выражаться витиевато. Откуда в нём это взялось — непонятно. Из бражного ковша, что ли, высосал?
— Так чего предлагаешь-то? — поинтересовался Никита.
— Предлагаю воспользоваться тактическим приёмом соперника. Подобное подобным, так сказать, клин клином...
— Постой-постой, — перебил князь, — кто на кого нападать-то должен?
— Ну... — замялся главный разведчик, — вообще-то, мы заварили всю эту бодягу... — Лёха осёкся под сердитым княжеским взглядом. — Положение дел такое, что первый ход в этой партии делать невыгодно. Вследствие неудачного дебюта, под удар подставляются многие значимые фигуры.
— Так! — князь хлопнул по колену ладонью, — ясно. Подождём ещё немного, глядишь, зашевелятся смутьяны.
* * * * *
Проходя мимо кузницы, Воик увидел Огру и старика Евсея. Они стояли у плетня, а рядом громоздилась большая железная штуковина с узкими бойницами, с откидывающимися решётчатыми козырьками над ними. Штуковина имела форму цилиндра, в человеческий рост, и даже чуть выше, и восседала на двух толстых осях с массивными деревянными колёсами. Дна у штуковины не было.
— Ты что же это, мерзавец, какую пакость соорудил? — отчитывал Евсей кузнеца. Тот огрызался терпеливо.
— Это БМП. Башня Металлическая Передвижная. Прочная, не страшны ей ни стрелы, ни копья, ни камни, ни дротики.
— Дротики!.. — не унимался дед. — Дык посередь парильня (август — прим. авт.) внутри этой консервы враз запечёшься.
Но и Огра сдаваться не собирался:
— А погоду надо выбирать подходящую! И вообще, я сам её буду пилотировать.
— Пилотировать он будет! — Евсей аж поперхнулся. — А кувалдой по наковальне молотить кто будет? Маза, что ли?
— А хотя бы и Маза, он ученик способный.
— Тьфу! — Евсей сплюнул в дорожную пыль и вернулся к ускользающей теме:
— Как ты, дурень, свою башню двигать-то будешь? У ней весу, небось, что
в твоей наковальне.
— Да... тяжеловата, — согласился кузнец. — Система здесь такая: к месту боевых действий БМП доставляют битюги-тяжеловозы. После чего башня комплектуется экипажем из двух человек. Один — наблюдающий, другой — стреляющий, и оба, они же — толкающие. И уж по полю брани они сами передвигаются потихонечку. На первых порах скорость не так важна, главное — неуязвимость. Опять же — психологический фактор, для устрашения противника.
Доводы кузнеца звучали убедительно, да и Воик решил поддержать приятеля-новатора:
— А что, неплохо придумано. Как экспериментальный образец вполне сгодится. Да и лишняя боевая единица в вооружённых силах никогда не помешает.
— Вот вас обоих и посадить туда экипажем, — возмущённо фыркнул дед Евсей, понимая, что в этом споре перевес не на его стороне. Он ещё раз сплюнул и зашагал прочь.
Кузнец оправил усы и подтянул бороду, задумчиво чмокнул взглядом солнечный шарик, застрявший в зените.
— Жарко сегодня... А что, рыболов, изловил Сома-то своего?
— Если б изловил, сейчас и волочил бы его за собою. Поймаю — уж обратно не выпущу.
— А на кой хрен он тебе нужен-то вообще? Жрать эту жирную, смердящую тиною дрянь всё равно не станешь...
Воик поправил сползающую с плеча сумку.
— Тут, Огра, не в жратве дело. У нас с ним отношения эзотерические. Сом Излученский, он ведь не простая рыба. Я бы даже сказал, что и не рыба вовсе. Так, сволочь порядочная.
— Ну а делать-то, что с ним собираешься?
— А в аквариум заточу гада. Разговор у меня к нему серьёзный и долгий будет.
— Разговор? С рыбой? — недоверчиво изогнулся Огра.
— С Сомом. Уж я-то слышал и бормотания его, и причитания. Чай, не первую ночь караулю, можно сказать, на самом хвосте его сижу.
— Понятно, — не стал спорить кузнец. — Ну я, это, пойду ещё малость помодифицирую.
Воик не понял значения слова, но к звучному буквосочетанию отнёсся с уважением:
— И то верно. И меня моя Алёна заждалась уж, должно быть, пойду и я по своим делам печным-лавочным. Удачи тебе в твоём молотоударном творчестве, Мазе — горячий привет!
Солнце жарило горячей приветов самых искренних, расплавленный воздух плыл над вздутой в непосильной испарине землёю. За периметром густою смолой плакали сосны, травы путались, как немытые волосы. С неба острой осокой свисала прозрачная сухость. Лето, презрев устоявшиеся приметы, выдалось неожиданно перепаренным.
РЕТРОСПЕКТИВА
На Востоке ещё не взошло, но уже угадывалось за тёмной угловатой полосой Сорочинского леса карабкающееся на небо солнце. Мутным белым отблеском разбавляя бархатную густую черноту ночного купола. Настырные шпыни, с вечера, стрекотавшие на той стороне в буйной путанице травы-муравы, наконец-то, угомонились. Сразу в нескольких местах утробно взбулькнул Омут, рисуя на непроницаемой глади зыбкие распускающиеся мишени.
Воик ещё раз взглянул в сторону восхода, и устало вздохнул. Уже которую ночь он просиживал, почти не смыкая глаз, на берегу Муры у Хромой Излучины. Но Сом не шёл. Не хотел показываться из своего подводного княжества, будто чувствовал, что наверху его поджидает коварный Воик со своей хитроумной ловушкой. Длинноусый речной бес не так-то прост оказался, а ведь и он, скользкий мерзавец, не может совсем без воздуха, и приходится ему выныривать, время от времени, на поверхность, чтобы вдохнуть. А когда и в каком месте — поди, угадай сходу.
«Ладно, поплавай пока», — решил Воик, наматывая на локоть тройную петлю. Затолкав свои снасти в объёмистую кожаную сумку, закинул её за плечо. Пора и домой, отсыпаться. Стремительно светало. И хотя путь не был далёким, уже достаточно разутренилось, когда, впереди меж деревьев замелькал медового цвета частокол, обозванный кузнецом Огрой непонятным словом «периметр».
После внезапного возвращения на родину, Огра вообще стал немного странным. Насмотрелся, знать, глупостей в далёких землях у Тёплого моря. Варил душистые листья в котелке с трубкой и пил этот горячий отвар вместо бродила, и в зной, и в холод. Лихославльские старики, как наиболее мудрые, вызвавшиеся на дегустацию (а коли и отравятся — так своё уже пожили), долго и сосредоточенно жевали эту горькую гадость. После чего старик Евсей, смачно сплюнув, высказал своё мнение: «Фигня какая-то».
Ещё Огра научился голыми руками, без топора дрова, колоть. Ну, по совести говоря, у него с детства кулаки были тяжёлые. Да и окромя него мужиков крепких немало найдётся, вот правда, в бузе ноги выше ушей задирать в здешних краях как-то не принято. А, в сущности, Огра человеком был добродушным и хозяином толковым. Это именно он первый придумал жарить подсолнечные семечки, отчего они становятся вкуснее и легче для лузганья. Огра был давнишним приятелем Воику.
У ворот повстречался Мазовша, Маза, как все его называли. Лоботряс достаточный. Вообще-то, он считался помощником у Огры в кузнице, но от работы при любой возможности предпочитал съюльнуть. Огра смотрел на него сквозь пальцы: есть помощник — хорошо, нету — хоть никто не путается под ногами.
Сейчас, с самого раннего утра, Маза не был трезвым. Пьяным он, впрочем, тоже не был. В таком пограничном состоянии он находился почти всегда, поддерживая некое внутреннее равновесие, или, как сам он выражался — Имидж.
— Ну, где твой Сом? — спросил Маза у Воика.
Тот только зевнул в ответ, неопределённо махнув рукой через плечо.
— Зареченские мост строят, — как бы сам себе проговорил Маза.
Воик остановился, взглянул на него:
— И что из этого?
— Ничего... А то, глядишь, опять чего недоброе удумали. Никитка вон, всеобщую мобилизацию затеял.
— На то он и князь, — Воик двинулся было, дальше, но притормозил. — А ты откуда знаешь?
— Разведка донесла, — важно ответил Маза.
— Да и хрен с ними! — Воик вошёл-таки в город, и уже не оборачиваясь:
— Не один раз они пытались к нам сунуться, вот и сейчас ничего у них не выйдет. Да и вообще, при чём здесь какой-то мост, если река от нас в стороне протекает?
Мазовша ничего не сказал больше.
НЕОЖИДАННЫЙ КОНЕЦ РЕТРОСПЕКТИВЫ
Подсолнухи безумствовали. И тянули свои многогранные, похожие на стрекозиные глаза, головы к своему царю небесному, плавающему в синих хлябях вышних, серьёзному высокомерному Солнцу. Безумствовали златокудрые, заталкивая крепкими зелёными локтями себе под ноги чахлые овсяные метелки. В два роста человеческих строились и не знали нахальной американской маисовой конкуренции. Рай подсолнуховый, весёлое жёлтое море. Ни цветы, ни растения - существа с наивными и щедрыми душами. С голосом, слухом и зрением, с безгранично открытыми чувствами и неоправданной скромностью в смущении от своей пышности.
Горизонт жидким золотом волнился на изумрудных ладонях у основания лазурного купола; мириады блестящих агатов влюблёнными взорами пронизывали Вселенную. Целостность, неразлучность и неразделимость Мира представали во всей своей красе и правильности. Золото в Голубом, Горнее в Дольнем, Духовное в Мирском - полнота и достаточность Природы, Божественная гармония, простая человеческая радость. Смазливость и диффузия красок, как на полотнах Остроумова (честно говоря, не знаю, умел ли он рисовать — прим. авт.), так и тянут за нейрочувствительные ниточки душу из бренного тела, зовут оторваться от земли, сбросить изношенные ботинки, взмахнуть руками, если крылья ещё не выросли... И полететь... Полететь… Над святым покровом планеты, под самой мистической твердью небесной, сквозь тверёзо-пьянящий волшебный Эфир, в рай.