Порывшись, как обычно, по утру, в преобширнейших запасниках своей памяти, но так и не отыскав в них ни одной сколь-либо достойной упоминания пасторали на мотив, скажем, альпийского скотоложества, нежной саги о растлении малолеток или какого-нибудь, там, бодренького панегирика, посвящённого волшебной траве из чуйской долины, обильно проблевавшись и вновь накативши, я решил поведать вам о самом главном - о том, без чего не может мыслить себя ни один настоящий русский мужчина - о водке и дружбе...
***
Ляля - хороша! У Ляли - золотое колечко в клиторе и маленькие розовые сиськи, покрытые нежным девичьим пушком. Я люблю Лялю. Себя я, естественно, люблю больше, но и Лялю тоже - не на шутку. По-моему - это и есть самый настоящий солипсический дуализм.
Ещё я неравнодушен к Наде - за то, что она, как кошечка - гибка и подвижна, и никогда не ревнует меня, но всегда хочет. Веру я обожаю оттого, что та всегда искренне ждёт меня, своего ветреного мачо, потом встречает, обнимает крепко-крепко и кормит отменно, а Любу... не скажу - вы просто обзавидуетесь...
Ну, а главное - я не дурак выпить. Какой русский не любит выпить? Даже в Китае русские пьют, поверьте. И в Лондоне, и на Суматре, на Юкатане тоже, не говоря уж о Гаити. А как вы думали? Оттого и землетрясения.
Светлой мечтой этого моего сибаритского пития и основной причиной, разумеется - всегда были именно женщины. Или же временное отсутствие таковых (что порою - невыносимо тяжко). Как бы вам правильнее объяснить... каждый литр водки приближает желанное совокупление - это плюс, но каждый литр водки добавляет лишний год очередной присовокупляемой вами персоне - минус. После восьмидесятой бутылки вы - потенциальный некрофил. А то ж!
С конца июня до начала сентября я одолел всего лишь сорок девять - без малого полусотню - ошеломительно прозрачных, высококалорийных, и бесконечно пьяных кубических дециметров, тем самым нетронутой сохранив свою безгрешность и даже, наверное, некоторый юношеский наив, но при этом тяжко обременив себя Аишой...
А что? Что ещё мне оставалось делать? Она хотя бы давала... А вам? Много ль вам известно дающих женщин? Вам, лично! Жена-а-а? (хи-и-и!) Так вот, слушайте и не дрыздите...
Главной примечательной особенностью Аишы был её преогромнейший тыловой плацдарм - целый стратегический аэродром, чёрная такая, ганская рябая задница, с полвека как уже растущая не столь вширь, сколько в перспективу.
Как-то раз, собравшись с дружками (такими же тонкими философами, как я сам) на очередной междусобойчик, мы даже умудрились устроить из Аиши походный бар и ломберный столик - одновременно. После двадцать третьего тоста Аиша наглухо стала в партер, уткнувшись мясистыми щеками в подставку для зонтов, и надолго прикинулась спящей. На правой взлётке её временами колеблющегося океанскими волнами мягкого и тёплого филея мы до утренней зари расписывали пульку, а на левой - как и положено, громоздились бутылки, стаканы, салат из английской тёртой репы да мой старый потрёпанный ноутбук.
Клянусь, мы совсем-совсем не хотели Аишы, а попросту со смаком распивали водку и рассуждали за жизнь. Это она желала нас! Бескорыстно! Причём - всех сразу. К сожалению, я сообразил об этом лишь несколько позже, в отличие от, вероятно, более опытных друзей моих, вовремя почуявших надвигающуюся угрозу, и оттого позорно получивших "в гору" на простейших "распасах", а потом вдруг куда-то бесследно испарившихся...
Я принял всю её сконденсированную страсть на себя... Неудержимый жаркий африканский самум в один миг опрокинул меня навзничь, выкрутил руки, до крайней невозможности сжал мою грудную клетку - отстоять полночи в интересной позе, да ещё окружённой компанией трёх пьяных русских мужчин, и при этом по самые фаллопиевы трубы не налиться горячей африканской страстью? Ага! Щас! Я был повержен, раздавлен и, тяжко изнывая под четырёхкратно превышающей меня массой до предела разгорячённой преферансом дамы, жалко скулил, потрескивая костями, молился какой-то, там, долбаной субтропической матери, желая лишь одного - поскорее умереть. И как только, униженный формально и приплюснутый к дивану вполне материальным физическим субъектом, я приготовился, было, отдать Богу душу...
- Влупи ей в лоб и поскорее выбирайся! У тебя же есть ещё пол-литра - в углу, за носками, - конечно же, это был Кулиш...
Кулиш, вообще-то, частенько навещал меня в течение последних двух недель. Иногда он являлся ко мне совсем один - весь зелёный и изящный из себя, наряженный в плотно облегающий тело тонкий гимнастический костюм и с бабочкой на голой шее, а порою притаскивал с собою на поводке ещё и целую свору рычащих мышей - белых, борзых и весьма опасных.
Кулиш - мой друг. Мой единственный в мире настоящий друг - всегда прощающий мне ошибки, полностью соглашающийся со мной в тончайших вопросах глобальной политики, потакающий мне во всём, кроме, разве что, явных мезальянсов и греховного кровосмешения.
Подбитый моим нетвёрдым кулаком фюзеляж Аишы вошёл в тактическое пике и со вселенским грохотом рухнул на пол, радуя любопытных камденских клопов острым запахом потных закрылков и свежезаплывающим перископом, а я, пользуясь моментом, с ходу повалился на басурманку сверху, с трудом прополз сквозь трогательно колышущиеся килиманджары аишиной плоти и потянулся изрядно трясущеюся рукою в ближайший угол, расчищая пальцами путь средь густой паутины и груд давно уже не стиранных socks.
- Пей, сука! - мрачно промолвил Кулиш. - Ведь ты предал сейчас не только Веру, Надю, Любу, но... даже Родину и Лялино Колечко! Ай-ай-ай, как не стыдно?! Мерзавец!
Я выпил, всхлипнул, снова опрокинул в себя маленькую, и заплакал опять, захлёбываясь слезою и репой, полностью осознав вдруг всю свою ничтожность. Так плохо мне было, пожалуй, только в то незабываемое утро, когда кто-то свинтил у меня из кармана кошелёк, который я только что свистнул у зазевавшегося индуса на Холборне.
Аиша слегка пошевелилась:
- Бэйби...
- Что надо? - сквозь слёзы огрызнулся я. - Дура! Дура, дура, дура...
- Я люблю тебя, май бейби, и хочу за тебя замуж. Мне кажется - я беременна.
- Хм... - я с ходу накатил ещё, почти не поперхнувшись.
Нормальное свойство женщины: беременеть даже от случайно брошенного на неё взгляда, до сих пор - так и неразгаданная наукой тайна. А последующее чудесное рассасывание эмбриона после торжеств у алтаря - таинство настолько божественное и в то же время совершенно обыденное, что я давно уже перестал всерьёз задумываться об этом нелепом физио-теологическом феномене.
Наше мальчиковое дело - безоговорочно принимать объявленную вдруг вновь испечённой невестой беременность к сведению, купить даме белую фату и приготовиться к разводу с алиментами. Чуть раньше, чуть позже - какая разница? Лишь отъявленные идиоты носятся потом по дурацким судам, потрясая анализами и положительными характеристиками - некрасиво оправдываясь, агонизируют пред суровыми очами непреклонных тёток в мантиях.
"Попал - сдавайся!" - Великая Женская Правда.
Вот и я поначалу, было, смирился и дёрнул ещё стаканчик: свадьба - не похороны, гулять, так гулять. Затем в меня вошёл бес...
- Кулиш... а, Кулиш?
- Ну что ещё?
- Понимаешь, сейчас я совсем не хочу жениться. Во-первых, у меня уже есть целых четыре невесты, пусть все они и далеко, но это - сущая правда, во-вторых, женившись, я должен буду уехать в Африку, в-третьих, поселиться на дереве и питаться личинками... ну, а потом... потом в неурожайный год родственники съедят меня самого...
- Съедят, - подтвердила Аиша. - Обязательно.
- Помоги, друг...
- Сам виноват, - отозвался Кулиш.- Твоя девочка мёрзнет...
Он ловко снял с себя зелёное трико и начал потихоньку натягивать его на титанический фундамент Аишы. Аиша постанывала от удовольствия, покряхтывала, хрюкала, бессознательно пыталась ухватить моего друга за мошонку, но, не смотря на нежные ухаживания Кулиша, всё ещё придерживалась своей навязчивой идеи - идеи мгновенной беременности, спонтанного оплодотворения именно от меня. Как человек опытный и не раз пострадавший, я наблюдал за болезненным течением этого её скороспелого, но очень опасного для меня бздыка совершенно отчётливо, настолько, насколько позволяла мне ещё степень моей промиллезированности.
- Забери меня с собой. На свою родину.
- У меня нет родины, - мягко пропел в ответ ей Кулиш.
- Хорошо, забери хоть куда-нибудь!
- Не могу, я всего лишь глюк...
- Жаль... мне нравятся русские, у них такая вкусная водка...
Кулиш, зараза, стал бесстыдно лапать мою невесту. Вот тут-то я не выдержал и заорал:
- Кулиш, ты слышишь?! Ты товарищ мне или нет уже? Почему ты ущипнул её за жопу? А? Тебе разве не стыдно? Ведь эта женщина только что предложила мне стать моей женой... почему ты молчишь?
- Не ори, я думаю, - сказал Кулиш, - налей лучше...
Помирившись, мы жахнули по сто... внезапный порыв моей примитивной ревности прошёл бесследно. Я слегка подсобрался с обрывками мыслей и снова стал рассуждать - логически, тонко и предельно прагматично:
- Кулиш, как можно в домашних условиях определить беременность?
- У меня никогда не было своего дома... никак... вернее, не знаю...
- Ку-у-у-улиш! Я не люблю антисанитарии, немытых бананов и киви, боюсь холеры, малярии, муху цеце, с детства ненавижу запах диких антилоп, а от бегемотов у меня вообще аллергия, того и гляди подхвачу себе какой-нибудь отёк Квинке и сдохну!
- Я сама похороню тебя, милый... - мечтательно прошептала невеста и облизнулась.
- На далёкой чужбине... под пальмой...один...
- На, - внезапно просветлев взглядом, сказал вдруг Кулиш, протягивая мне трубку. - У тебя же много подруг - звони... только женщины могут знать о женщинах всё.
***
- Кулиш, спроси у неё!
- Сам спроси!
- Аиша, у тебя давно задержка?
- У меня уже пять лет задержка.
- Верочка, у неё пять лет задержка! - Кулиш, как ни в чём ни бывало, подливал себе из моей бутылки, а я нервничал. - Да-да, тошнит! Она уже здесь всё вокруг облевала!
Вера заверещала, что ненавидит, и бросила трубку. Надя, Люба... - все вдруг предали меня, оставили беспомощным, голым, пьяным на растерзание дикой африканской самке... Рука сама собою потянулась к топору.
- Стой, - сказал Кулиш, - погоди, не торопись, лучший советчик - водка...
- Вот скажи, - продолжал он, разливая остатки, - если б не водка, был бы у тебя сейчас я - твой самый лучший и верный друг?
- Нет, Кулиш, нет... я тебя уважаю.
- И я тебя уважаю. А если мы друг-друга уважаем, то давай топор мне - я справлюсь, справлюсь, даже не сомневайся! А взамен я подарю тебе ниточку.
- Что ещё за ниточку.
- Неважно... ты просто... потяни...
Я осторожно потянул... ещё раз... дзинь... откуда-то раздался золотой поднебесный звон:
- Здравствуй, милый, ты в беде?
- Ля... Ляля?
- Да, это я, твоя Ляля... Помнишь, - с придыханием прошептала она, - мы договорились, ещё давно: если тебе вдруг станет плохо, ты просто потянешь за ниточку, что привязал тогда к моему колечку, я почувствую и сразу приду к тебе на помощь...
- Ляля, Ляля, Лялечка... - я дёргал и дёргал за ниточку, всё ещё не в силах поверить в происходящее со мной чудо...
- Иди же ко мне, мой дурачок... иди...
И я пошёл. Побрёл, качаясь, - за пять тысяч километров, больно ударяясь лбом о столбы и скамейки, бережно сжимая в руках драгоценную нить - на звук золотых переливов... вперёд, к жизни...
Вдогонку, из вонючей английской гостиной, послышался сдавленный рёв турбин и глухие удары...
Кулиш, друг...