Аннотация: Тем, кому не пришлось побывать лично, но интересно; тем, кому пришлось, но хочется ностальгично вспомнить, предлагаю эту повесть. Всё, как в жизни.
ЧИСТИЛИЩЕ
В любой больнице первым противным мероприятием является заполнение персонального листка. Он может стараниями медперсонала перерасти либо в лаконичную историю болезни, либо в многотомник, которому не суждено быть изданным. Роддом не исключение. Поглядывая опытным глазом на усугубляющееся состояние роженицы, дежурная медсестра будет задавать десятка полтора-два вопросов обо всём, что составители этой анкеты сочли важным для данного события. Очень актуальным, например, является вопрос, каким по счету ребенком в семье была сама роженица.
Перенести анкетирование на потом удаётся лишь тем, кому уже невмоготу, и кто, собрав руками внизу вместе передний и задний подолы юбки (как бы не упустить на пол драгоценное!), покрикивая всякое, лихорадочно ищет глазами, куда бы лечь. Этих допрашивать бесполезно. Их допросят потом, или разберутся с родственниками. Тех, которые родили в дороге, в лифте или случайно, не дождавшись 'Скорой', дома, всё же 'описывают' по ходу следующих мероприятий.
Да! С собой нужно иметь паспорт и направление из женской консультации. Это святое! И все женщины это знают и носят это с собой, куда бы ни шли, уже где-то за месяц до предполагаемого счастливого дня.
Но бывают несознательные личности, которые умудряются в тот самый день выйти с другой сумочкой. Вот студентка Ириша, например. Этот белокурый, кудрявый, когда-то стройный, но теперь пузатенький ангел был запуган персоналом примерно такими фразами: 'Знаем мы вас, молодых! Забыла! Мы таких уже видели! Ни тебе имени, ни прописки, ни направления, а потом - шасть! А стране - подарочек!'
Муж в приёмном покое уверял, что не собирается делать подарочки стране, Ириша плакала, то ли от боли, то ли от обиды, а процесс шёл своим чередом. Записали всё со слов, поставили в карточке большой вопросительный знак карандашом, а Иришу отвели в предродовую палату на втором этаже, но поглядывали строго.
Кстати, чтобы вы случайно не подумали, что в это заведение можно было попасть в том, в чём вам бы хотелось, расскажу о форме одежды. Не без вздоха, содрогания, брезгливости и смеха сквозь слёзы.
Мало кто ложится сюда заранее. А тем, кому 'припекло', по большому счёту, не до нарядов, лишь бы скорее да благополучненько... Но обряд переодевания - это тоже святое! Всё своё нестерильное и порочно-домашнее оставляется родственникам или в 'хранильном шкафчике'.
Взамен же выдаются:
тапки-шлёпанцы, якобы кожаные, якобы прошедшие санобработку, огромные;
косынка-треугольник х/б на голову (не знаю точно зачем);
рубашка ночная х/б безразмерная (страшная);
халат, когда-то баевый, цвета когда-то весёлого, без пуговиц, то есть - запахивающийся, но и без пояса.
На наивный вопрос о поясе ответ медперсонала неопытным: 'А шоб не повесилась на ём сдуру в туалете! Знаем мы всякие случаи!' А на вопрос - 'А как же?...' ответ: 'А ручками придерживай, милая!'
Может, кто и не заметил, но трусов в этом списке нет. И не потому, что у роженицы есть свои. Свои брать нельзя ни в коем случае! Что уж отвечают на вопрос по этому поводу, не скажу, но явно что-то не менее аргументированное и однозначное. Трусы - это то вожделенное, что втихаря тебе передадут родные на следующий день после родов, замаскировав их под бутерброд, пачку печенья или ещё Бог знает что.
Но это потом. А пока - очередная малоприятная необходимость - очищение большой клизмой и.... (ой, мамочки!) бритьё... Сразу вспоминается анекдот, как Абрам брил Сару, которой стало пора... Он ей говорит: 'Сара, сделай вот так! (и показывает ртом)'. Как бы это объяснить-то словами? Ну, мужчины, бреющиеся каждое утро перед зеркалом, должны бы понять, что нужно сделать, чтобы получше выбрить сначала одну щеку, потом другую, только вряд ли это Саре удалось... Зато нашему младшему медперсоналу с их тупыми многоразовыми лезвиями 'Нева' вполне удавалось. Хотя, было одно ухищрение и с противоположной стороны - не доставить им такого удовольствия, управившись с этим дома до того. Но ОТК всё же пройти приходилось.
У ВСЕХ ПО-РАЗНОМУ
Следующий этап - предродовая палата. В ней одно окно и четыре кровати, здесь обычно не задерживаются. Напротив через коридор - родзал, который пока страшная тайна... Ириша лежит тихонько, орать стесняется. Постанывает, когда прихватывает невмоготу. Яблоки ест, когда легчает. Книжку читает английскую время от времени. Нянечка бурчит: 'Грамотные больно стали! Рожать пришли, а гляди - книжки ненаши читают. Ты, милая, так неделю не разродишься, потому что не про то думаешь!'
Рядом не на шутку орёт ещё одно чудо природы - молодая, экстравагантного вида даже в стандартном минздравовском халате, ярко-рыжая, с потрясающим маникюром 'первородка', как здесь говорят. К ней то и дело подбегают врачи или акушерки, что-то дают выпить, чем-то колют.
- Чё орёшь-то так? Что тебе, хуже всех, что ли? - постанывая спрашивает Ириша.
- Нет, не хуже, наверное, - подмигивая, отвечает Анжела, - просто меня подружки научили, кто больше орёт, тому и внимания больше. И правы были. Видала?! А ты читай-читай, может поумнеешь!
Ириша обиженно отворачивается к окну и трёт кулаком поясницу, скорей бы... Интересно, всё же, кто будет - мальчик или девочка? Хотелось бы доченьку. Такую малюсенькую, ласковую и смешную - в чепчиках, кружевах и бантиках... Впрочем, мальчики - тоже интересный народ. Но это игрушка для папы - пойдут машинки, футбол, рыбалка... Единственное, что ей сказали точно - не двойня. (УЗИ было тогда невиданной редкостью. Для особо приближённых.) Со сроком наврали, конечно. Сказали, что в новогоднюю ночь как раз. А вот вам - ещё 24-е декабря только. Будто ей, студентке, нужен был этот их больничный?! Всё бегала, сессию досрочно сдавала. А может, оно и к лучшему - есть надежда дома Новый год встретить. Подошла нянечка, принесла передачку - мандарины, бульончик и записочку. И сказала, что документы её уже подвезли, пусть не волнуется. Она уже и забыла об этой обиде, зато на этаже, как получили документы, то так успокоились, что и вовсе подходить перестали. Съела мандаринку, потом вторую. Поспать бы... Но какой тут сон - схватки всё чаще, а врач, осмотрев, говорит, рано ещё. Из палаты в открытую дверь видны большие круглые железные часы на стене в коридоре. Как-то слишком медленно движется на них минутная стрелка.
Анжелу после стимуляции прижало так, что взвыв не своим гласом (такого уже не подделаешь), она ухватила между ног подол рубашки и рванула на коридор. Там к ней кинулись акушерка и врач и увели в родзал. Вскоре, после суеты и душераздирающих животных криков, перемежающихся с вполне профессиональным человеческим матом, раздался писк новорожденного. Старушка-нянечка (местное радио) сообщила, что родился мальчик.
В палате появилась новенькая. Невысокая толстушка (там поначалу все толстушки) восточного типа. Познакомились. Армянка. Зовут Армида. Эта не лежала. Всё ходила из угла в угол. Говорила - ей так легче терпеть, да и ребеночек скорее опускается. Только во время схваток замирала возле металлической спинки кровати, нагибалась к ней лбом, вцеплялась руками и стонала-бормотала по-своему. Подходили к ней тоже довольно часто. Обращались внимательно, заботливо. Не прошло и двух часов, как Армида родила девочку.
В предродовую никто не возвращался. Отмучавшихся, но счастливых мамаш через некоторое время увозили на каталке в послеродовую - большую-большую и многолюдную палату в конце коридора. А деток по какому-то оригинальному решению сразу же, едва показав родительницам, измерив и описав, уносили неизвестно куда и зачем. Ириша тоже стала ходить - лежать-то уже надоело, может, и правда, процесс быстрее пойдёт?
Вечерело. Она ходила по длинному широкому коридору, останавливаясь во время схваток, сцепляя зубы и держась за живот. Когда отпускало, брела дальше, придерживая дурацкий халат руками. С любопытством первоклашки разглядывала всё вокруг - таких же, как сама, беременных и уже родивших, которые еле бредут в сторону туалета, придерживая живот одной рукой, а халат - другой.
В торце коридора - большое окно. Там давно неподвижно стоит женщина, уткнувшись в стекло лбом и глядя на улицу. Ириша подошла к ней. На улице - никого, только снег да тёмный вечер. Постояла рядом. Взглянула на женщину. По лицу её текли слёзы.
- Что, очень больно? - спросила сочувственно Ириша, - Давно уже здесь?
- Два дня.
- И что - до сих пор никак?! - удивилась Ириша, прикидывая, что её мучения тоже могут затянуться, зря она не послушала Анжелку.
- Да нет, всё уже позади.
- Ой, так что же Вы плачете? - спросила на 'вы', потому что женщина показалась ей намного старше.
- Умер мой ребёночек. Задушили пуповиной, пока вытянули, - прошептала женщина, и опять по лицу потекли слёзы, - А теперь вот молоко прибывает... И зачем оно мне? Вряд ли будет у меня ещё шанс, года не те, - всхлипнула женщина и ушла в маленькую палату, крайнюю по коридору.
Ирише ком подкатился к горлу от этих слов, и она похолодела от ужаса перед предстоящим. Смерть, как близкая реальность, как возможная спутница рождения, конец, как неизбежность начала... Две крайние точки отрезка неизвестной пока длины. Как страшно! Как холодно... Как одиноко... Так хочется домой, к родным и любящим людям!
Повторились схватки, она вцепилась в подоконник пальцами и сжала зубы. Присела и заплакала от бессилия, боли и усталости. Так жалко себя... Через несколько минут отпустило. Придерживая живот, Ириша побрела к предродовой с непреодолимым желанием лечь и заснуть, если уж домой никак нельзя. Заглянула в приоткрытую дверь родзала - 'Господи, что же они так кричат?!' Оттуда навстречу ей выбежала санитарка с эмалированным судочком в форме почки в руках. В нём было что-то ужасное - тёмно-кровавого цвета, мокрое и блестящее...
'Боже! Печень!'- ужаснулась Ириша. Ей стало сов сем страшно.
Страшно ей было давно, как и всем, наверное, в первый раз, но сейчас она по-животному испугалась. За этой широкой двойной дверью с выкрашенными белой краской стёклами творилось что-то необъяснимое.
Как могла быстро, дошла она до своей кровати и легла-притихла в плену своих мыслей, только шептала:
- Ребеночек мой! Деточка! Хоть бы уж скорее, и жива-здорова...
Но тут же отвлеклась от жутких мыслей - в палате опять пополнение. Новенькая была постарше неё, лет двадцати семи. Врачи говорили о крупном плоде, предлагали кесарево сечение. Та отказалась.
- Не могу я лежать долго после операции, мне помогать некому, муж сутками на работе, а ещё дочка есть, четыре годика, расстроилась, что я завтра не смогу в садик на утренник новогодний прийти... Мне надо рожать естественным путем. Эх, дура, и что ж я сдобу-то так трескала?! Но уж очень хотелось! - развела руками новенькая.
Ольга, так её звали, тоже долго не залежалась. Вторые роды, говорят, всегда скорее (в этот момент Ириша клялась всеми святыми, что с неё хватит и первых на всю оставшуюся жизнь). Примерно через час Ольгу увели в родзал. Орала она ужасно. Врачи суетились и нервничали. Ириша застыла в ужасе и всё время вспоминала женщину у окна. Через некоторое время из родзала раздался Ольгин крик низким голосом:
- Всё, не могу больше! Режьте! Согласна на кесарево! Режьте!!!
А дальше, через мат, крик акушерки:
- Ага! Режьте, ..., когда уже полбашки торчит! Раньше надо было думать! Терпи теперь!
Порезали, конечно. Только не там, где просила. Потом зашили, как умели. Пацанчик зато здоровенный родился - четыре четыреста - богатырь! Орал долго и солидно, басом, без писка и надрыва. А Ольга плакала и приходила в себя. Старушка нянечка подошла к Ирише с новостями. Увидев её испуг, пожалела, как могла, утешила, ободрила.
Ириша достала из своего пакета мандаринку, почистила и попросила передать Ольге в родзал - подарок за мужество.
Что-то Ириша засиделась. Думала, не покричать ли? Но воды ещё не отошли, вряд ли кто-то ею займётся. Опять скажут - ходи, жди, мучайся...
Только улёгся шум вокруг Ольги - мимо предродовой провезли на каталке и бегом повернули в родзал женщину, только поступившую, но уже очень срочную. Ириша услышала краем уха - третьи роды, стремительные. Всё закончилось довольно быстро по сравнению с богатырской эпопеей. Опять крики, стоны, опять местное заклинание - 'Терпи! Тужься!' И вскоре - писк малыша.
'Девочка!' - почему-то подумала Ириша.
И тут раздался вопль -
- Опять девка?! Засуньте её обратно!!! Я пацанаааа хочуууу!!!
- Господи, - взмолилась шёпотом комсомолка Ириша, - Господи! Девочка, конечно, лучше, но мне бы хоть кого, лишь бы живого-здорового и поскорее!!!
К ней через некоторое время подошла акушерка. Послушала допотопной деревянной трубочкой живот - сердцебиение плода присутствует.
- Что-то ты, дорогуша, всё без толку у нас маешься. Дам-ка я тебе стимуляцию.
Принесла какой-то порошок в маленьких бумажных самодельных пакетиках. Велела принимать, запивая водой, каждые 15 минут. Что делать? Придётся пить. Гадость, конечно, горький до ужаса, но, может, дело хоть пойдёт скорее. Запивала минералкой прямо из стеклянной бутылки, кривилась, поглядывая через дверь на еле ползущую стрелку железных настенных часов, что над входом в родзал.
'Процесс' и правда пошёл. Во время очередных схваток произошло что-то странное - напрягшись от боли, Ириша почувствовала, что из неё вдруг хлынуло много горячей воды, которая разом оказалась под ней на простыне большой теплой лужей. 'Воды отошли! - догадалась она, - значит скоро уже...' Крикнула проходящую мимо нянечку. Та подтвердила её догадку, но сухое бельё давать отказалась - всё равно уже не долго лежать. Взяла полотенце с соседней кровати, подсунула под спину - накрыла лужу. Растерянная и настороженная, Ириша замерла. Схватки тоже как будто замерли - стали затихать.
'Не схватки, а прятки какие-то', - подумала она.
Привели новенькую. Без особых церемоний указали ей на свободные кровати. Чувствовалась знакомая напряженность, как тогда, с отсутствием документов. Чтобы не лежать в неловком молчании, Ириша решила познакомиться. Новенькая была молодая, лет двадцати двух, тоже напуганная происходящим с ней и вокруг. Она еще не привыкла ко всему этому чужому, когда и дурацкий наряд, и вид этой казённой мебели, и отсутствие внимания к тебе занимают слишком много места в голове, пока не переключишься на свой, такой важный процесс, ради которого, собственно, ты здесь.
- Меня Ирой зовут, а тебя? Ты что, тоже без документов умудрилась, что они чёртом смотрят? - сказала Ириша.
- Света я. Нет, с документами. Просто я в разводе. Недавно. Но они почему-то думают, что я ребенка оставлю. Глупый народ... Может, я только ради малыша и жить-то буду. Должен же в жизни быть какой-то смысл, правда? Я так её хочу. И уже очень-очень люблю...
- Ой, а ты уверена, что это девочка? - показала пальцем на живот Светланы Ириша.
- Конечно, девочка! Я знаю. Я точно знаю. Чувствую... Я ей уже даже одёжки первые купила и пеленочки, всё, что надо.
- Вроде, нельзя, говорили, заранее покупать, - ляпнула Ириша, - Мне вот муж всё купит к выписке, как забирать будет, - и запнулась, - Прости. Прости, пожалуйста! А кто же тебя будет забирать?
- Посмотрим, - сказала Светлана и вышла в коридор, придерживая халат.
С МЕСТА ОСНОВНЫХ СОБЫТИЙ
Опять подошла акушерка. Что-то ей не понравилось. Принесла штатив, поставила капельницу. Нельзя, говорит, теперь медлить, раз воды отошли.
Почти ночь... Затишье в родзале. Персонал в конце коридора в ординаторской ужинает, посудой позвякивает. Скоро Новый год. Наверное, отмечают. Может, больше в этом году вместе не соберутся. Капли капают. Часы в коридоре тикают. Медленно всё, как во сне... Полотенце под спиной пропиталось остывшими водами. Холодно. Тянет в пояснице... Учащаются и усиливаются схватки... Пока терпится. 'Интересно, - думает Ириша, - может, это я такая терпеливая? Вот так тихо себе и рожу, потому что орать неловко. Ведь чего орать, если можно просто закусить губу или сжать кулаки, чтобы ногти впились в ладошки? Это только в кино показывают, как радистка Кэт в беспамятстве в немецком роддоме кричала по-русски. Правда, она, вроде, контуженная была...'
И вдруг ход её мыслей прерывает ужасный толчок боли внутри, с резким движением к выходу, нестерпимое желание обхватить колени двумя руками, прижать их к себе и тужиться, чтобы ... чтобы... что...
Хватает руками колени, забыв про иголку от капельницы, та протыкает вену и выходит наружу рядом, прошив её, течёт кровь, течёт лекарство, звон брошенной посуды и топот ног по коридору, крик ещё оттуда:
- Дыши глубже! Дыши глубже!!! - подбежали, вынули из руки иглу, сбросили одеяло, заглянули, - Срочно! Головка выходит!
И под руки - в родзал, на ходу меняя мокрую рубашку на чистую, что-то возбужденно говоря, чтобы успокоить (будто такими голосами успокаивают), быстро помогают взобраться на специальный высокий белый стол, холодный, большие круглые лампы разом загораются и бьют в глаза, где-то у ног суетятся пожилая врач и акушерка.
Какой-то момент передышки. Слушают трубочкой живот. И вдруг снова дико-раздирающая боль.
- Тужься! Тужься!!! Держись руками за стол! Тяни на себя! Ты ж с виду спортсменка! Ну, ещё! Ещё! Молодец! Кричи! Кричи! Да не горлом тужься, животом, мать твою!!!
- Нет. Не получилось... Ладно, отдохни минутку...
Нянечка вытирает тампоном пот и слёзы с лица Ириши, гладит по руке:
- Потерпи, милая, потрудись немного ещё, уже чубчик видно!
Ириша только хотела спросить про чубчик, как повторились потуги, и она с гортанным рыком, по-пионерски старательно взялась 'трудиться', выталкивая то, с чем уже за время беременности сроднилась и свыклась, что, казалось, будет с ней всегда.
Вдруг двери родзала распахиваются, и на каталке ввозят ещё одну женщину - 'скорая' привезла её уже в родах. Врач и акушерка на миг отвлекаются к ней.
- Не бросайте меняяааааааааааа!!!! Я умруууууууууу!!!! - в ужасе кричит Ириша. Акушерка кидается обратно. Врач кричит:
- Доктора! Доктора срочно! Анестезиолога!!!
Иришин крик был таким неожиданным для неё самой, таким отчаянным и искренним, сила, разрывающая её в этот миг, была так неотвратима... Акушерка взялась руками за что-то горячее, покидавшее тело Ириши, и, выкручивая его потихоньку, разделила вдруг одно живое существо на два.
Ириша вдруг обмякла, ослабела и притихла. Неужели - всё?! Акушерка подняла перед собой маленькое смешное тельце, шлёпнула его ладошкой по попке, и раздался писк, плач, крик - трудно дать этому звуку определение...
- Смотри! Показала акушерка. Нет, ты не на глаза смотри! Вот сюда гляди - чтобы потом пацана не просила! Видишь - дочка!
- Дочка?! Как здорово! - всхлипнула Ириша, засмеялась и тут же заплакала, - Смешная такая. А почему она плачет?
- Странный вы народ, первородки! - проворчала нянечка, - Всё-то вам надо объяснять. Не плачет она, это она так с миром здоровается! А вот ты чего ревёшь, спрашивается?
- Я? От счастья, наверное, я не знаю, просто само плачется...
У соседнего стола возле новенькой суетилась врач, ей на подмогу призвали дремавшего где-то анестезиолога, очень высокого седого мужчину, которому порой приходилось заниматься не только наркозом, но и помогать при обычных родах, когда случался аврал. Крики новенькой доносились до сознания Ириши как будто из другого измерения, и хотя и были громкими, но уже не проникали в душу, потому что где-то рядом попискивал её махонький родной малышик, вернее, малышечка. И этот звук был теперь куда важнее всех других на свете звуков... Дочка...
Вдруг Ириша почувствовала новые, уже потише, схватки...
- Боже! - вскрикнула она, - это что? Двойня?!!!
- Уймись, какая двойня?! Гляди - живота-то уже нет! Это детское место отходит. Не нужна больше квартирка твоей малявочке! - объяснила нянечка. Акушерка потихоньку выкрутила из Ириши эту 'квартирку', положила её в эмалированный судочек в форме почки и велела нянечке отнести его в холодильник.
'Фух! - подумала Ириша по поводу своих прежних опасений при виде кровавой печени в судочке, - Только интересно - зачем же в холодильник-то?' - но спрашивать ничего не стала. Не было сил...
Малышке обработали пупочек, потом её взвесили, измерили, описали, как положено, на ручку повесили на бинтике кусочек клеёнки с указанием Иришиной фамилии, даты и времени рождения и того, что это ДЕВОЧКА! Мамочке тоже полагалась на руку такая же 'этикеточка'. Потом малышку запеленали и куда-то унесли. Как жаль... Так и не дали ни подержать, ни рассмотреть толком... Сказали, завтра, может, дадут покормить, если с обеими будет всё хорошо. Вернулась нянечка. Принесла почищенную мандаринку. Сказала, что подруга из предродовой передала, Светлана, значит. Опять сработала местная традиция! Большое дело - поддержка в такой момент, пусть даже от совсем чужого человека, если уж своим, близким никак нельзя быть рядом. Потом поставили капельницу. В компенсацию потерянной крови. Почему-то с глюкозой. Только уже в другую руку.
На соседнем столе родился мальчик. Орал по-мужски. А мама орала по-женски... Потом их обеих - Иришу и соседку - 'штопали'. Мало приятного, с учётом экономии обезболивающего, но это всё были уже такие мелочи после пережитого. Принесли и зачем-то положили им на животы круглые грелки со льдом. Но и это мелочи. Погасили лампы. Временное затишье на этаже. Спать. Спать...
Где-то через час-полтора Иришу отвезли на каталке в послеродовую палату, сгрузили на кровать и она блаженно уснула. Впервые за много месяцев - на животе. Последнее, что она успела сказать, засыпая:
- Нянечка, дорогая, позвоните домой, скажите им всё сами...
НОВЫЙ ДЕНЬ
Ночью из коридора порой доносились шум и суета, но всё это долетало до Ириши, как из далёкого космоса. Утром она проснулась в том же положении, в котором уснула - на животе. Разбудила всех энергичным воплем необъятных размеров медсестра:
- Мамочки! Просыпаемся! Крови беру не много, но у всех без исключения!
Тело Ириши ныло от усталости, болело горло от напряжения и рычания в последний, самый ответственный момент, и ещё странным было ощущение пустоты в животе. Чего-то не хватало. Кстати! А где же, интересно, её малышка? Спросила у медсестры. Та ответила, что детей уносят на другой этаж, и они находятся там все вместе в специальной детской палате. Слабенькие - под колпаком в микроклимате, а нормальные - просто лежат в кроватках и в основном спят.
- Странно, - удивилась Ириша, - а что же они там кушают?
- Ну, что кушают? Ясное дело - глюкозу дают тем, кому ещё кормление педиатры не назначили, - ответила медсестра и решительно направилась к следующей мамочке.
Ириша знала, что глюкоза - это что-то вроде сахара, но никогда не думала, что это такой универсальный заменитель всего необходимого для жизни - и крови, и грудного молока. Почему-то вспомнился её дед, у которого было несколько ульев. Он, забирая у пчёл мёд, подкармливал их сахарным сиропом. Обманывал то есть... Но каждый раз приговаривал:
- Не сердитесь, давайте так - мне и сахар и мёд, и вам - и сахар и мёд!
Жаль, не дожил дед до правнучки... Был бы рад...
На соседней кровати лежала Светлана, она счастливо сообщила, что все-таки была права - девочка у неё. Ириша порадовалась за обеих. Девочки - это подарок судьбы!
Палата просыпалась. Здесь было человек десять женщин разного возраста, объединённых одним общим и очень важным для них в жизни событием. Поэтому и разговоры все шли только вокруг этого. Все, пережив подобное, стремились выговориться, поделиться своим, как бы похвастаться, что ли. И разговор кружил вокруг одной темы, затрагивая порой не только свежайшие события, но и случаи с какими-то знакомыми и легенды-байки подобных заведений. Они то ахали, сочувствуя друг другу, то хохотали от души над собой и 'коллегами', припоминая, например, как одна из них вчера кричала 'Засуньте её обратно! Пацана хочу!' Или как другая материла своего 'мента поганого' и обещала оторвать ему всё, что отрывается, как только вернётся домой... Переживая свой подвиг ещё раз, разделив впечатления с себе подобными героинями, подсознательно сравнив свои эмоции и ощущения с чужими, женщины как бы успокаивались, переходя в новый этап своего бытия - материнство.
Начался обход. Вопросы, ответы, советы, то толковые, то странные. Всем интересно - когда же, наконец, к деткам допустят? Отвечают всем одинаково - 'По состоянию вас и ребёнка.' Непонятно, но, в принципе, обнадёживает. К чужим разговорам с врачом Ириша не прислушивалась, но вдруг в дальнем углу большой палаты - повышение тонов, что-то неуместно-агрессивное...
- Я сказала - не буду, давайте напишу расписку, я ухожу отсюда и сегодня же! - донесся хорошо поставленный, властный голос. Все мигом притихли и замерли. Вот оно! То, о чём говорят порой с экрана, чего постоянно опасаются все сотрудники всех роддомов, подозрительно-настороженное отношение которых так ранит обычных, не злоумышленных мамаш. Вот оно...
В общей утренней кутерьме воспоминаний Ириша приметила, что женщина, поступившая рано утром, помалкивает, лежит, смотрит в потолок, что-то пьёт... 'Устала, наверное, совсем недавно ещё родила. Сил набирается,' - подумала она. Но теперь по холодным ноткам в голосе, заморозившем всякое движение в палате, стало ясно - это ОТКАЗ. Врач спросила:
- Вы не хотите перейти в отдельную палату? Я распоряжусь, чтобы ребенка положили с Вами.
- Нам уроды не нужны! - прозвучало в стерильной тишине твёрдо и однозначно, - Я подпишу все бумаги. Отпустите меня домой!
Ириша встретилась глазами со Светланой. Обеим стало жутко...
Вскоре эта женщина всё же перешла в другую палату, но, как поведала нянечка, ребёночка признавать и кормить отказалась. С её уходом неловкое молчание растворилось в тихих рассуждениях на тему. Оказалось, что под утро у неё родился мальчик с врождённым уродством - недоразвитие одной ступни, почти полное её отсутствие. И женщина, вроде, здоровая, и семья с виду нормальная, говорили сестрички. Взбрыкнули где-то хромосомы - и всё. Жутко, конечно, горько. Но чтобы так - 'Нам уроды не нужны!'... Говорят, муж приходил, говорил с заведующей в таком же тоне - 'Один ребенок у нас уже есть и поставить жизнь всей семьи на службу инвалиду мы не имеем морального права!' И оба родителя, посовещавшись, однозначно решили писать отказную, а остальным родственникам просили сообщить, что ребенок умер при родах.
Обсудив это событие со всех сторон, осудив большинством голосов эгоистическую позицию 'дуже вумных', палата зажила своей прежней жизнью, получая передачи и записки от осчастливленных отцов, от мам, вдруг ставших бабушками, от дедушек, называющих себя пока что в шутку бабушкиными мужьями, потому что к статусу 'дед' и 'баба' ещё нужно было привыкнуть. Писались записки, раздавались указания по покупке необходимого и тогда ещё дефицитного 'приданого' для новорожденных - кому голубое, кому розовое... Начало прибывать молоко. Бывалые мамаши не дремали, они вместо того, чтобы отсыпаться после трудов праведных, сидели, согнувшись, на кроватях и старательно выдавливали из себя первые, самые ценные капли молока в двухсотграммовые майонезные баночки и... выливали в умывальник в углу палаты.
- А зачем ты это делаешь? - удивлённо спросила Ириша у молодки, которая уже свыклась с третьей 'девкой' и деловито мучила свою грудь.
- Зачем-зачем?! А как попрёт - поймёшь зачем. Чтоб густое молозиво не позабивало протоки, а то роды твои утренником покажутся против мастита, если запустишь...
- Аааа... - ответила с пониманием Ириша, впервые слыша такое умное слово, и взялась за английскую книжку. Но смысла в прочитанном она никак не могла уловить, потому что мысли её вертелись всё время вокруг другого. Во-первых, ей ужасно любопытно было опять увидеть своего малышика, а во-вторых, она всё думала о том бедном ребёночке, который, мало того, что с больной ножкой, так ещё и мигом лишился обоих родителей. И что ему, несчастному, теперь в детдоме светит?
Со стоном поднялась с кровати, тело ныло, как раньше после хороших тренировок, замоталась в дурацкий халат без прежней брезгливости (всё проходит) и собралась выйти в туалет, заодно пройтись по коридору, оглядеть всё новым взглядом. Возле двери увидела что-то лежавшее на полу, вроде тряпочки или клееночки, нанизанной на бинт. Наклонилась, подняла. Это была 'этикеточка', такие в родзале вешали на руку маме и ребенку. Глянула на свою - на месте. Только хотела спросить, чьё, как вдруг поняла и сама - там было написано: '...(фамилия), МАЛЬЧИК, 25декабря, 5:40, вес 3.500'. Ириша положила эту штуку в карман и задумчиво вышла в коридор.
Проходя мимо предродовой палаты, увидела там одну тихо лежащую на кровати женщину, в родзале тоже было затишье. Врачи утром сменились. Вокруг новые лица. И даже освещение совсем другое. В огромное окно в торце коридора светило зимнее солнце, отражаясь от заснеженных крыш соседних невысоких больничных строений. У окна Ириша увидела силуэт вчерашней женщины. Подошла к ней. Молча стала рядом. Та опять смотрела куда-то за окно и думала про своё.
- Поздравляю с дочкой! - неожиданно сказала она Ирише, - пусть растёт здоровая, береги её!
- Спасибо, - удивлённо взглянув ей в глаза, ответила та, - Я её и видела-то всего пару минут, даже не разглядела, как следует, унесли. А как у Вас с молоком?
- Да вот, прибывает, сцеживаю. Сказали, таблетки какие-то купить, но я думаю - и так пройдёт. Пить перестала. Впрочем, мне всё равно... Уже...
Помолчали...
- Муж очень огорчился... У меня в молодости выкидыш был, потом долго не беременела. Второй раз еле-еле выносила с моим отрицательным резусом. И вот... 30 мне уже, так надеялись...
- Может ещё получится... - сказала Ириша, лишь бы не молчать и как-то утешить.
Она машинально достала из кармана 'этикеточку' и, глядя в окно, мяла её в руке, как в институте, отвечая и волнуясь, обычно теребила карандаш или ручку.
- Что это у тебя? - вдруг спросила женщина.
- Это? - словно очнулась Ириша, - Это... Как Вам сказать?... Это - горе...
- ?
- А Вы не слышали утром, что случилось? - удивилась Ириша, - Отказничок это...
Она подняла глаза на женщину, но та не смотрела на Иришу, её взгляд замер на этом клочке, который, будучи сам по себе ничем, вдруг вобрал в себя какое-то странное смешение событий и судеб и казался сейчас Ирише похожим на название фильма, за которым бывает так трудно угадать его содержание. Она протянула ЭТО женщине. Та, подняв глаза на Иришу, медленно приняла его двумя руками.
В ЖИЗНИ ВСЯКОЕ БЫВАЕТ
- Я с ними поговорила, с обоими. Муж мой им сказал чётко - 'Чтобы вас на нашем пути больше не было! Мы назад не отдадим. Вы поняли?' Так и порешили, - рассказывала Наталья, уже вечером вызвав Иришу на коридор из её палаты, - Хорошо, что я таблеток не пила никаких... Если бы ты знала, как жадно он сосёт молоко!' Она обняла Иришу и обе заплакали...
- Будешь крёстной? - спросила потом Наталья.
- Я не умею, - улыбнулась, шмыгнув носом, Ириша.
- Ну уж, как-нибудь научишься, - обняла её за плечи Наталья. Я тоже не по этим делам. А вот муж рассказал, что его бабуля звонила, как узнала, что у нас сын родился, сказала, что сегодня католическое Рождество. А мы и не знали. Видишь, как получилось! - и они опять заплакали, сидя, обнявшись, на подоконнике. А на улице под фонарями блестел снег.
Кто-то бросил снежком в окно.
- Мой пришёл! - оживилась Наталья, оглянувшись, - Надо ему записку написать, чтобы купил всё, что нужно к выписке. Хлопот у нас теперь будет! Но, думаю, справимся. А ты иди, молоко сцеживай, а то намаешься с грудью, - соскользнула с подоконника и быстро пошла в свою маленькую палату, где лежала по-прежнему без соседок.
НАКОНЕЦ-ТО!
Но заняться грудью Ирише так и не пришлось. Только она вернулась, как зашла медсестра и зачитала список мамочек, которых переводят сейчас на третий этаж, к деткам. Ириша была в списке. Остальные побурчали и остались сидеть-лежать на своих местах. А названные счастливицы засуетились, перекладывая в пакеты свои чашки-ложки, бутылки с водой и соками, баночки с недопитым остывшим бульончиком, яблоки-мандарины, печенье, газеты, записки и всякую прочую дребедень, которой за сутки заполнились видавшие виды тумбочки. У Ириши и Светланы тумбочка была общая и не пустовала - к обеим сегодня уже не раз приходили, кричали в закрытые и законопаченные на зиму окна, махали руками, передавали передачи. Ириша заметила, что соседку проведывали подружки и бывший муж.
Придерживая халаты, неся свои пожитки, странная, но довольная процессия из шести женщин двинулась за медсестрой. Не так уж тяжелы были Иришины пакеты, но от их веса ощущалась боль в животе. Этого ещё не хватало, кроме измученного пресса, до сих пор дерущего горла и распирающей груди, которая, впрочем, радовала своими новыми размерами.
Поднимались пешком по большой 'парадной' лестнице. Здание старое, потолки высоченные, лестница тоже немаленькая. Утомительный переход оказался. Кто-то недовольно забурчал.
- Так, мамочки, кто тут недовольный - марш вниз, и до новой смены! Вот и делай добро людям! - отчеканила медсестра, которая возглавляла этот парад. Недовольных не оказалось. Им показали пустую палату на два окна, побольше предродовой, поменьше послеродовой, и велели располагаться - через полчаса, ровно в 21:00, кормление - строго по графику. Из-за одной двери доносился разноголосый плач малышей.
'Неужели, наконец?!' - подумала Ириша и опять удивилась тому, что она - МАМА... Это было так странно. Это меняло сразу всё в её жизни. Дальше уже никогда не будет, как было. Хорошо ли это? Так дети, спеша вырасти, вдруг пугаются того, ощутив себя однажды на пороге взрослой жизни. И мало кому удалось избежать тайного желания чуть-чуть притормозить этот процесс, задержаться ещё немного в том времени, где ты ещё ребенок, где о тебе заботятся, за тебя решают, а ты принимаешь это, как должное, но ещё и капризничаешь, недовольный своей ролью в этой игре... Она - мама. Взрослая. Теперь в ответе за своего малышика. Впереди - долгая жизнь.
- Давай, можно будет поболтать, - сказала Ириша и вдруг ощутила 'дежа вю' - совсем недавно, вроде, они с подружкой так же выбирали и занимали кровати в начале смены в пионерском лагере. Смешная жизнь, как кубики с буквами, которые каждый раз складываются в разные слова из тех же самых картинок, просто порядок их другой...
Тумбочка им полагалась опять одна на двоих. Новая тумбочка, новые тараканы, новая постель с уже примелькавшейся зеленой надписью 'Минздрав СССР', причудливо переплетенной какими-то закорючками. Безнадёжно застиранное и закипяченное обветшавшее постельное бельё шло мамочкам на прокладки. Странно вспоминать, но они были многоразовые и сдавались сестре-хозяйке под счёт для дальнейшей обработки и возвращения в дело. Если учесть нетерпимость персонала к трусам, непосвящённым представить принцип работы этой системы просто невозможно. Посвящённым же лучше и не вспоминать, чтбы лишний раз не содрогаться.
Пока мамочки обживали новую палату, в коридоре раздался зычный крик:
- Кварц-зеленка! Зеленка! Все на выход!
Вышли. Хотя предчувствия были... Оказалось, что перед кормлением всем необходимо было смазывать грудь зеленкой, чтобы детишек ничем не заразить. Идея, конечно, оригинальная. Но её исполнение - просто потрясающее и на этой картине стоит остановиться подробней.
В коридоре стоит большая кварцевая лампа. Рядом - дородная медсестра в белом халате, в белой шапочке и в чёрных специальных очках. Напротив неё - штук пять стульев. Мамочкам, которые могли сидеть (некоторым разрешалось только стоять или лежать - после разрывов), полагалось, распахнув халаты и безразмерные рубашки, выставить свои налитые молоком груди, сесть в рядочек, закрыть глаза и минут пять посидеть так перед лампой. Те, для кого стул - пока мечта, проделывали то же самое стоя. Очков, естественно, на всех не хватало. Поэтому их не давали никому, кроме медсестры на вредной работе возле кварца. Потом мамочки отходили в сторону, сменялись другими и строились в очередь на 'помазанье', после чего следовали в палату, гордо неся перед собой разнообразнейшие по виду и размеру груди, с подсыхающими зелеными пятнами по центру каждой.
Ириша вспомнила, как однажды в детстве она как-то попала в баню, в простую городскую баню в райцентре, где отдыхала с мамой летом. Тогда её тоже поразило это художественное разнообразие и обилие форм. Она даже получила подзатыльник, потому что слишком уж громко выразила свой восторг:
- Ой, мама! Какая у этой тёти большая и круглая поооопа!!!
Ещё почему-то вспомнилась Сикстинская капелла... Женщины уже относятся ко всему спокойно-безразлично, даже от халатов уже не тошнит, и подобные процедуры не смущают, не удивляют и не смешат - надо, так надо! Переживём, не то пережили. Скорей бы домой.
Вернулись в палату. По коридору пронеслась другая медсестра, велела всем снять халаты, повесить их на вешалку у двери, повязать косынки, вымыть руки и занять свои места - КОРМЛЕНИЕ! Ну, наконец-то!
В коридоре загремела большая тележка, похожая на длинный, раздвинутый для гостей стол, но на колёсах и с бортиками. На этом столе - замечательное зрелище! - в ряд, плечом к плечу лежали груднички - полный стол, не меньше пятнадцати белых коконов с бирочками на пеленках. Подкатывая этот стол к двери палаты, нянечка выкрикивала фамилию мамы, та поднималась, показывала свою 'этикеточку', получала долгожданный пакет и несла его на свою кровать. Выдав всем, катила чудо-стол к двери следующей палаты. Одни малыши плакали, другие безучастно дремали.
В палате их было шестеро - Ириша, Светлана, Армида и Вера (молодка, страстно хотевшая сына) - с дочками, Анжела и Ольга - с мальчишками. Выходит, на момент кормления их стало двенадцать! Каждая внимательно и любопытно разглядывала своё счастьице, привыкая к нему, выискивая знакомые черты - 'Носик папкин, губки - мои, бровки...? Да наши бровки, чьмими же им быть?!' Кроме мордашек, ничего не было видно, потому что детки представляли собой подобие 'куколки' - туго спеленатые пакеты примерно одного размера, из которых выглядывали эти самые мордашки с большими щеками. Щёки у всех были приличные - нянечки умудрялись как-то так заматывать косыночки, а потом пеленки, что поджатые щёчки производили впечатление довольных и сытых советских детей - лучших детей в мире.
Медсестра заглянула из коридора, настороженно зыркнула на Светлану (не откажется ли?), удовлетворилась увиденным и сообщила, что кормление длится полчаса, и рассусоливать тут некогда. 'Ещё бы сказала, как это делается!' - подумала Ириша, но решила, как бывало раньше 'в приличных гостях' за столом, не задавать вопросы, не спешить действовать, а приглядеться самой, как другие управятся с приборами. И то правда, что тут такого страшного? В кино что ли не видела - грудь дитю в рот - и процесс пошёл, природа подскажет! Но её-то малявочка безмятежно спит. И глазок не видно. Смешная - пушистые розовые, как персик, щёчки, носик кнопочкой, губки бантиком... Жалко будить даже.
Мамочки приступили к делу. Кто сидя, кто лёжа, опять же, чтобы швы не разошлись, пристроили малышей к груди, а те жадно засосали.
- Ёпрст! - взвыла Анжелка,- Вот же мужичара! Как вцепился - жилы вынимает. А живот внизу как болит! Говорили мне подружки - возьми анальгину, а то как начнёшь кормить, сразу матка начнёт сокращаться. Это, говорят, хорошо, но болит же, блин!
Остальные тоже сказали, что чувствуется, но не так, чтобы нельзя терпеть. Ириша насторожилась. Грудь всё больше наливалась и начинала побаливать. 'Что же делать?' - подумала она встревожено, и опять огляделась. И тут же столкнулась с таким же растерянным и взглядом Армиды. Её дочка не спала, как-то нервно пыталась ухватить грудь, хныкала, а Армида никак не могла с ней справиться.
- Видишь, беда какая, - сказала она, - мало того, что сосок у меня втянутый, не за что бедняжке ухватиться, так и молоко ещё не пришло, ну совсем-совсем ничего нет...
Ириша пожала плечами, не зная, что же в таких случаях нужно делать.
- А моя вот спит... - пожаловалась она.
- Это их глюкозой кормят из сосок, чтобы не орали между кормлениями, - сказала многоопытная Вера, - вот они и спят, если сыты, а что им ещё делать?
- А мне что делать? - спросила Ириша.
- Буди, а то и дитё голодное оставишь, и себе застой с маститом заработаешь, кормить надо и сцеживаться, и чем больше, тем лучше, - посоветовала Вера со знанием дела.
Ириша опять огляделась - остальные справлялись без проблем, только Светлана кормила, а на пеленки малышки капали слёзы...
- Живот болит? - спросила Ириша шёпотом.
Светлана покачала отрицательно головой и покрепче прижала к груди малышку.
Ириша вздохнула, погладила её по плечу и стала будить своё счастьице. Потрогала её за носик, за щёчки, даже пощекотала ей в носу кончиком бинта со своей 'этикеточки' - дочка пожевала губками, чихнула, но не проснулась.
- А ты попробуй сонной ей грудь ткнуть в рот, - посоветовала Ольга, у котрой богатырь уже высосал, сколько хотел, и заснул, причмокивая зеленым ротиком, - ты дай, а может, она и во сне поест!
Но малявочка явно была не голодна и даже рта не открыла. Спит с блаженным видом.
'Вот и встретились, - обиделась Ириша, - Даже посмотреть на маму не хочет. Спит...'
А вслух сказала:
- А что же мне делать-то?
- А мне что делать? - чуть не плача, спросила Армида, обращаясь к Вере, как к утверждённому консультанту - третьи роды - не шутка.
- Что делать - что делать?! Бери, Ирка, Армидину корми, и дитё поест, не будет кукситься, и ты сиськи разгрузишь! А твоя уж пусть спит, раз такая соня. Соней и назовёшь!- и засмеялась.
Ириша вопросительно взглянула на Армиду, та согласно кивнула и осторожно протянула ей через кровать свой свёрток. Ириша положила свою спящую малышку удобно на подушку и взяла протянутый кокон. Даже похожа на родную, только посмуглее, бровки чёрненькие, глазки, как у галчонка, тёмные, смотрят вопросительно. Похныкивает. А говорят, малыши в первые дни всё видят вверх ногами и ничего не смыслят. Ещё как смыслят! Как только Ириша поднесла грудь к ротику малышки, та - цап! - и вцепилась, засосала, жадно, голодно, как будто боялась, что отнимут. Все наблюдали за этой картиной. Армида успокоилась, по её щекам стекли две слезинки, а глаза улыбались слегка виновато. Ириша закусила губу, так резко заныло и сжалось что-то в животе, из груди, казалось, струёй лилось молоко. Насосавшись, малышка выплюнула сосок, зачмокала зелеными губками и по-кошачьи довольно прикрыла глаза...
- Спасибо тебе! - сказала Армида, когда Ириша протянула ей через кровать драгоценный свёрток, - И что бы я без тебя делала?
- Да не за что, мне даже легче стало в груди. Жаль, что моя так и спит...
- Ага, - сказала Вера, - теперь проснётся в детской палате, все спать будут, а она орать с голоду. Ей опять глюкозу ткнут...
- Мамочки! Сдаём малышей!!! - прокричала медсестра. Подкатили большую тележку к двери палаты. Ириша вздохнула, встала, осторожно подняла свою малявочку, поцеловала в носик и отнесла её на каталку. Ротик её был по-прежнему розовый, в отличие от остальных 'зеленоротых'.
- Девочки! Чей-то мужик в окно снежки кидает! Ириша, твой, вроде, иди глянь! - крикнула Анжела, уже усевшаяся на подоконнике.
Подошла. И правда - муж махал ей руками, посылал воздушные поцелуи и показывал сумку с передачей. Ириша тоже помахала ему. Он жестами спросил о ребенке. Она закивала и показала рукой куда-то назад. Снова вопросительный жест. Ириша оглянулась. Каталка всё ещё стояла у двери палаты, но медсестра, поняв её взгляд, сказала строго:
- Не дам! Им, дорогуша, всё равно ни рожна не видно оттуда, вон возьми - соседка ещё не сдала, его и покажи. Третий этаж, один чёрт.
Ольга засмеялась и протянула ей своего богатыря. Ириша тоже засмеялась, взяла большой свёрток и показала в окно мужу. Тот поставил сумку на снег, поднял обе руки вверх к окну и показал 'Во! Молодец!' Потом потыкал пальцем себе в грудь - 'На меня похожа!' Ириша засмеялась и закивала. Мамочки, стоявшие за спиной, тоже захохотали. Ириша отдала Ольге пацана и продолжила странный немой разговор через окно.
На улице было совсем темно. Уже половина десятого. Поблёскивал снег, под окнами топтались какие-то люди, ждали новостей из родзала, или записок от мамочек. Как всё странно изменилось за последние два дня в её жизни! Взять бы сейчас эту соню - и домой. А там уже идут приготовления к их возвращению, покупают 'приданое' для малышки, соседка отдала им свою кроватку, нужно будет ещё купить колясочку и столько всего... Ириша уже размечталась про чепчики-бантики-оборочки-куклы... Эх, ещё бы умудриться досдать сессию. Ещё 2 экзамена и 2 зачёта. Ладно, там уж как-нибудь уладится. Сейчас не это главное. Муж послал ещё воздушных поцелуев и пошёл уговаривать нянечку в приёмном покое взять передачу в неположенное время. За рубль.
Внизу остался один мужчина. Он стоял и смотрел примерно в это же окно, хотя точно понять было трудно. Как-то странно стоял - никого не звал, не махал руками, не прыгал, ничего не кричал. Стоял и смотрел вверх. Ириша оглянулась. В двух метрах от неё, возле второго окна так же неподвижно стояла Светлана в белой косынке и смотрела на улицу.
Тележку с детьми увезли. Никаких инструкций больше не поступало. Бывалые мамочки снова взялись выдавливать из себя до последней капли остатки молока в баночки, Ириша последовала их примеру, правда, было больно и не очень получалось. Хотелось спать. День казался длинным-предлинным, просто огромно-бесконечным, и никак не заканчивался. Пришла нянечка со шваброй, стала мыть пол водой с хлоркой. Запахло бассейном. Вспомнился зачёт по плаванию... Заглянула медсестра, сообщила, что следующее кормление в полночь, потом в шесть утра, а дальше - через каждые три часа и так до следующей полуночи. Строго по графику.
- Ничего себе! - сказала в шутку Ириша, - Через каждые три часа! Тридцать минут на кормление, потом - сцеживание, поесть, то-сё... Плотный график... Жить некогда!
- Всё! Про 'жить' теперь забудь! - ответила ей Вера, а Ольга закивала, - Лет через десять-пятнадцать жить начнёшь, когда дети на ноги встанут и без тебя смогут обходиться!
- И то до тех пор, пока внуков не подкинут! - добавила нянечка, гремя шваброй под кроватями. Домыла, погасила свет и вышла.
Палата затихла. В голые высокие окна светила луна, в дверь с матовым стеклом проникал слабый свет из коридора. Глаза сами закрывались. Где-то рядом Ириша услышала подозрительное пошмыгивание носом. Протянула руку через проход и погладила Светлану по голове. Та уткнулась в подушку и зарыдала.
- Жалеешь? - спросила Ириша.
- Нет, я сама так решила. - ответила Светлана, - Сама. Он и не хотел вовсе. Но ничего и не сделал, чтобы я передумала. Глупый ещё. Молодой. Хотя и старше меня. Рано ему было жениться. Пусть бы ещё гулял. Не хочу я с ним жить. Обойдёмся. И сами проживём.
- Ну, не знаю, - прошептала Ириша, - тебе виднее, но что-то ты намудрила... Хотя, чужая жизнь - потёмки. Значит, не любишь его. Ладно. Чего плакать-то? Спи, говорят, настроение мамы на ребенке сказывается. Может, ещё и помиритесь. Всякое бывает.
- Не хочу я... Не боец он. Да и не нужны мы ему, я же видела, - ответила Светлана, погладила Иришину руку, отвернулась к стене, шмыгнула носом, зевнула и задышала ровно.
Ириша опять уляглась на живот, обняла обеими руками тощую подушку и мгновенно провалилась куда-то безо всяких сновидений. Впереди было почти два часа до следующего кормления.
НОВАЯ ЖИЗНЬ
Так и завертелась дальше роддомовская жизнь по часам. Эти крохотные существа, едва появившись на свет, диктовали мамочкам (в сговоре с медперсоналом) свои условия игры, а тем ничего не оставалось, как с готовностью их выполнять. 'Соня', наконец, удостоила Иришу взгляда своих тёмно-серо-голубых глаз, лениво сосала грудь, так что вполне ещё доставалось и 'галчонку', потому что молоко у Армиды так и не появилось. Говорят, что это большая редкость, но всё же бывает. Когда у Ириши на двоих не хватало, дочь полка кормила другая мамочка, а Армида смущённо бормотала благодарности и ругала свою 'бестолковую грудь'. Мужу даже боялась писать об этом в записке. Сказала, что он мужчина строгий и может не понять, его нужно подготовить. Ещё в первый день, узнав о рождении дочери, он прислал записку: 'Готовься через 9 месяцев рожать пацана. Не успокоюсь, пока не получу сына!' Да, серьёзный мужик... Для него девочка - не ребёнок, женщина - не человек...
Все уже узнавали чужих родственников в окно, общались между собой, как будто знакомы сто лет. 'Какие разные люди, - думала Ириша, - какие разные судьбы... Как странно, что мы все здесь встретились...'
Измерение температуры, обход врачей, кварц-зеленка, кормление-сцеживание, выписка одних, пополнение другими, новыми растерянными мамочками... День похож на день - странная и непривычная карусель. Первое кормление в шесть утра. Подъём - на двадцать минут раньше, чтобы успеть привести себя в порядок. Представляете себе, что такое шесть утра в конце декабря? Ириша за всю свою жизнь в такое время вставала раза два-три повторить что-нибудь перед экзаменами. А тут - каждый день... Жуть. 'А хотя бы в семь нельзя? - думала она, - Ну, покормить попозже в ночное кормление и поспать на часок подольше утром. Какая разница?' - ныла в ней прирождённая сова... Но вслух таких вопросов она не задавала. Привычка слушаться, не задавать лишних вопросов и идти в ногу с коллективом была заложена с детства родителями и укреплена членством в разных молодёжных организациях. Но молчание не означало, что ей ничего не интересно, всё ясно, или она со всем согласна. Просто она часто сознавала бесполезность всяких 'трепыханий'.
Улучив свободный момент, Ириша потихоньку спустилась на второй этаж и зашла в палату к Наталье. Та была очень рада её видеть и скороговоркой выдала все новости. Их с мальчиком уже возили в центральную детскую больницу на консультацию к известному хирургу. Он сказал, что нужно делать операцию, обнадёжил, что ходить ребёнок будет, может, будет хромать, но наука не стоит на месте, есть надежда... Мальчишка славный, во всех остальных отношениях - здоровенький, её жизнь наполнилась смыслом и тяжёлые мысли о потере растворяются теперь в заботах об этом несчастном ребенке. О её ребёнке. Приятно было видеть Наталью ожившей. Они обменялись телефонами и адресами, расцеловались, и Ириша пошла наверх, чтобы успеть к кормлению. Как будто камень упал у неё с души. 'Надо же? Бывает же такое! - думала она, - А что, если бы я не подошла тогда к ней у окна? Нет, это судьба. Всё равно вышло бы именно так, только другим путём'.
Через несколько дней в этом 'заведении строгого режима', как в шутку назвала его Вера, муж которой был милиционером, у мамочек появился новый интерес - дождаться, когда у малышиков отпадёт пупочек. Это был добрый знак - при прочих благоприятных условиях он приближал срок выписки домой. Армида волновалась и рассказывала, что у нее на родине за отпавший пупочек со счастливого папочки медсёстры всегда брали выкуп деньгами - такая традиция. А кто же откажется от дармовых денег?! Поэтому отдирали они эти пупочки по живому ради выкупа, чтобы не достались следующей смене. Наши бывалые мамаши успокоили её, что здесь, слава Богу, о такой традиции ещё не слышали, так что процесс идёт бескорыстно и естественно.
Вот что действительно волновало мамочек, так это сколько же раз в день детишек перепелёнывают. Подозрение зародилось, ясное дело, у Веры и Ольги, которые заметили в полдень, что пелёнки всё те же, что и в 6 утра. Разматывать своё дитя без спросу было тягчайшим преступлением, поэтому народ решил схитрить - сделать метки - кто крестик карандашиком поставил, кто узелочек завязал на 'этикеточке'...
В 15:00 - без изменений. В 18:00 - тоже... А кушают-то детки регулярно! Значит, обратный процесс тоже идти должен. 'Коконы' были снаружи сухими, но детишки куксились и ёрзали, нервничали и особо счастливыми уже не выглядели. Короче - скандал разгорелся. Молодая медсестра, проходившая во время кормления мимо палаты, сначала схватилась за косяк двери, потом за сердце, а потом взвыла, как сирена: 'Вы шо там, подурели все?! Вы зачем детей поразматывали?!!! Я доложу главврачу!!!'
Нарушение устава было вопиющим и массовым. Шесть коконов были однозначно испорчены. На кучах пеленок и клеёнок на каждой кровати лежали грудники и дрыгали малюсенькими худющими ножками и ручками. Подложенные под попки тряпки, естественно, были мокрыми насквозь. И если бы только мокрыми! Что представляли собой эти несчастные попки, просто трудно описать. Мокрые, грязные, красные, пятнистые и воспалённые, они никак не соответствовали виду счастливо торчащих из косыночек щёчек...
'Беднюсенькие! - подумала Ириша, не зная, что же теперь дальше делать, - Какая же она малюсенькая и худенькая без пелёнок, моя девочка! А казалась такой мордастенькой и довольной... Вот тебе - форма и содержание...'
Медсестра продолжала орать и угрожать разборками.
- Закрой пасть! - рявкнула Анжелка, - Ты ещё угрожать будешь?! Ты бы лучше дело делала со своей сменой, а то чёрт знает, чем вы там занимаетесь в детской! Почему дети обосранные весь день лежат?!
- Ладно, не ори, без тебя умных хватает! - пошла на попятную медсестра, - Где я тебе на всех наберусь пеленок, если нам их под счёт из прачечной привозят? Что мне, самой стирать да гладить для ваших принцесс?! А разматывать всё-таки не положено!
- Не можете сами до ума дело довести, отдали бы детей матерям, мы бы уж и пелёнок своих из дому заказали, - вступила в спор Ольга, - Глянь на эту задницу - с неё уже кожа кусками слазит! Гестапо, а не роддом! Недаром они и сосать не хотят, не до того им бедным!'
Бунт на корабле успокоила вызванная в палату дежурная врач, которая, имея большой опыт работы, умела ублажить кого угодно, приняв сторону возмущавшихся. Она искренне поахала над бедными попками, строго выговорила медсестре, пообещала сейчас же послать кого-нибудь в прачечную и приказала немедленно вымыть, смазать и перепеленать всех малышей. Из этой палаты. Другие же пока молчат! График кормления был сорван, но цель достигнута. Через минут тридцать мамочкам вернули голодных, но чистых и сухих детей, но всё равно не обещали перематывать их через каждые три часа - по техническим причинам.
'Господи, скорей бы домой! - думала Ириша, пока кормила изголодавшуюся 'соню', - Да, пелёнок понадобится очень много... Хорошо, что удалось недавно купить простенькую стиральную машинку. Правда, где же их сушить-то зимой? И батарей не хватит в доме...'
СКОРЕЙ БЫ ДОМОЙ...
Приближался Новый год. Каждая мамочка напряженно ждала решения врачей о выписке. Кому же хочется праздновать в больнице, пусть даже со своим родным дитятком? Эта палата ещё имела шансы разойтись по домам. Родившие позже - уже вряд ли. В ожидании выписки мамочки ознакомились с местной неписанной традицией 'благодарения'. Конфеты, коньяк и шампанское врачам, акушеркам и медсёстрам за их доблестный труд были в преддверии праздника очень кстати. Денежное вознаграждение не обсуждалось и, скорее всего, знающими людьми было сделано или оговорено ещё до того. Ириша по наивности и неинформированности думала, что медицина у нас бесплатная. Может, потому так долго и рожала, пустив дело на самотёк.
Родственники носились, как угорелые, в предновогоднем дефиците, готовясь к их возвращению с малышами домой, но это всё было где-то там, за стенами роддома, а здесь был свой график жизни и свои проблемы.
21:00, тридцатое декабря. Вечернее кормление. Всё, как обычно. Только, раздобрившись, сегодняшняя смена вытащила из ординаторской и включила в коридоре телевизор. Перед кормлением мамочки смотрели предновогодний концерт и оставили телевизор работать.
Женщины кормили малышей. Кто сидя, кто лёжа. Каждая думала о своём - о муже, о старших детях, о маме с папой, о работе, о недосданных экзаменах... Но все, конечно, думали о том, что в новый год они входят уже совсем другими, и что жизнь теперь будет другая. Конечно, хорошая. А какая же она ещё может быть у их малявочек?!
Из коридора доносилась песня. Это был романс из фильма 'Дни Турбиных'. Красивый. Грустный такой... Людмила Сенчина пела - 'Боже, какими мы были наивными, как же мы молоды были тогда...' Ирише взгрустнулось. И чего, спрашивается? Всё ведь хорошо, всё просто замечательно. Но что-то ей не давало покоя. Напротив, на кровати лицом к стене лежала Светлана, кормила свою дочку и плечи её вздрагивали. Она тихо вытирала слёзы и мокрый нос углом косынки и старалась не шмыгать, чтобы не привлекать внимания.
'Плачет, - подумала Ириша, - Ну, чем тут поможешь? Она же и не рассказывает почти ничего. Родители не приходят. Подружки-студентки - те довольно часто, весёлые, и она с ними весело так в форточку разговаривает, всё прекрасно, говорит. Только Ирише сказала, что о разводе никому и не говорила пока, чтобы не волновать их зря. А ещё сказала, что разрешила мужу забрать её из роддома и отвезти домой. А уж Новый год, пожалуй, будет вдвоём с дочкой встречать... Правда, дома и есть-то нечего пока, но он что-нибудь купит. А может, встретят вместе Новый год втроём, поймут, что не чужие друг другу, помирятся и заживут вместе по-нормальному?' - вдруг обнадёжила сама себя Ириша и погладила Светлану по плечу. Та потёрлась о её руку головой, но не оглянулась.
Назавтра, после обхода врачей, расклад был такой - Ольга еще оставалась, уж больно тяжелы были роды, много швов и слегка температурит, Армида тоже остаётся - пупочек у девочки ещё не отпал, Светлана тоже - у неё ночью поднялась температура, сказали, что из-за груди, и выписывать побоялись. Иришу, Веру и Анжелу выписали. Они очень радовались и искренне сочувствовали остававшимся. Армида тихо и привычно смирилась с судьбой, Ольга жалела, что дочка расстроится - Новый год без мамы, что без Деда Мороза. А Светлана тихо сказала Ирише: