Возможно, и в старости есть свои плюсы. Возможно... Но даже если отбросить рассуждения об отсутствии здоровья и денег, остаётся всё же отсутствие перспективы. А это грустно... Если, конечно, речь о бренной земной жизни, а не о высоких материях и вечном.
Но старички бывают разные. Попадаются весьма прикольные, как считает студентка второго курса пединститута Томочка, которая подрабатывает в районной социальной службе, помогая пенсионерам. Деньги, конечно, небольшие, но и хлопот немного. Закрепили за ней двоих одиноких пенсионеров, которым она через день приносит из магазина продукты, иногда из аптеки лекарства, убирает раз в неделю в квартире, иной раз читает вслух газетку. Но больше всего нравится старичкам Томочка за умение слушать их рассказы и рассуждения, потому что нынче это у молодых редкость.
А она думает так: "Конечно, работать с малышами - это одно, а с пожилыми - совсем другое. Они уже с ярмарки едут, сами осознают печальный этот факт, да изменить ничего не могут. Зато сколько же всего везут с этой ярмарки! И готовы делиться впечатлениями, показывать покупки, любовно перебирать каждую мелочь, такую важную для них, - только не будь безразличен..."
И девушка эта - вовсе не какая-то "не от мира сего" барышня. Нормальная, весёлая - и поучиться, и на дискотеку сбегать успевает, и подработать малость пристроилась, ведь вдвоём с мамой живут, денег лишних нет. Жизнь её мчится быстро и озорно-весело, и парень у неё есть хороший, и про замуж думается, и всё ей интересно... Короче - нормальная девушка без комплексов и вредных привычек, как теперь говорят. Вот и со старичками сошлась душевно не из-за денег, а из сочувствия и доброй своей любознательности, а может ещё и в память о прабабушке, которую два года, как схоронили.
С подшефным дедулей Борисом Андреичем, правда, не так доверительно у них беседы идут, как с Верой Фёдоровной. Он всё поучает и себя в пример ставит, но Томочка не обижается и не спорит с ним. А чего спорить? Он плохого и не говорит вовсе, бурчун просто, хочет поучить, жизнь свою подытожить, опыт передать, да вот некому. Слушает Томочка, да дело делает - окно моет, пыль протирает с немодной уже мебели, с разных коробочек-шкатулочек, оставшихся ещё от покойной его жены, салфеточки вязаные вытряхивает в окошко от пыли, книги на полках строит, газеты стопочками складывает на тумбочке возле кровати. Иногда вопрос подкинет, тему для разговора, а Андреич и рад, что спросили, бурчит, правда, на молодёжь, но это скорее для приличия, для поддержания имиджа, чем от вредности.
Зато Вера Фёдоровна - та просто находка! Ох и задорная старушка, надо сказать... Маленькая, сухонькая, подвижная, только ходит с палочкой - спина болит. То напевает, то смеётся, то байки из жизни рассказывает, как будто сама себе слово дала - не сдаваться до последнего. И мудрая при этом глубокой такой женской мудростью, которой, очевидно, всё равно, какой век на дворе... По специальности конструктор женской одежды, кем только не работала за свою долгую жизнь. А как вышла на пенсию, зрение стало сдавать, пошла в детсад нянечкой, жизнь там, говорит, в самом начале, интересно с ними. Странно, но кажется она душой моложе многих сегодняшних юных, которым и жизнь не мила и интереса в ней никакого нет. Прожит день - и ладно.
Томочка конечно не думает, что у Фёдоровны жизнь лёгкая была, потому она и весёлая. Да и в любом случае - чего тут веселиться, когда почти восемьдесят? Родни нет, и даже место на кладбище ею самой уже куплено, памятничек скромный стоит рядом с таким же мужниным, надпись на нём сделана, как надо, только дату смерти останется добавить. И за всё заплачено уже, чтобы хлопот с нею поменьше людям... Чему тут, казалось бы, радоваться? А она не унывает. "А какой смысл, - говорит, - отравлять последние денёчки себе и тоску нагонять на окружающих?" Вот женщина! Томочка от неё всегда с таким зарядом светлой бодрости выходит, какой не каждая молодёжная компания может дать человеку.
И разговоры у них разные случаются. Надо сказать, что даже с мамой Томочка не про всё бы заговорила, та вечно занята, вечно бегом, вся в делах, в проблемах, да и "правильного" она такого советского воспитания... А вот с Фёдоровной как-то легко и просто о многом поговорить получается, хоть куда более "советская" бабулька... Наверное потому, что не берётся она никогда судить: это плохо, это хорошо, и учить: так делай, а так - никогда... И пальчиком не грозит, и последствиями не пугает.
А выводы разные в умной голове сами прорастут, особенно если голове этой их не навязывать силой. Потому что Томочка по секрету и сама про себя знает: как начнут, бывало, в школе или ещё в детсаду "лечить" да воспитывать, то так и хочется всё наоборот сделать, даже ей, такой покладистой... Зачем? А просто так, из духа противоречия. А чтоб не давили на мозги. Тоже мне!...
Вот и зашёл раз у них с Фёдоровной разговор ПРО ЭТО... С чего и начался, трудно вспомнить... Томочка вообще не любила людям в душу лезть с вопросами, да и когда из неё самой вытягивали клещами любопытные, тоже не любила. Потому и решила себе - если человек захочет, то при случае сам скажет, а не скажет - значит не хочет, значит и спрашивать незачем. Есть у каждого право на свои секреты, не в аквариуме ведь живём. Так и привыкла.
Вот и с Фёдоровной не случалось пока как-то разговора о личном. А тут попросила она Томочку с антресолей хлам повытягивать, что сто лет там лежит. Дом старый, потолки высокие, до антресолей чтоб добраться, табуретку на стул пришлось водрузить. Фёдоровна палочку свою в сторону отставила и страхует внизу, табуретку за ножки держит... Смех один! Будто устоит, если Томочка со своими 60 кг рухнет... Но отговаривать её всё равно бесполезно, такая уж старушка попалась - не помогу, хоть постараюсь... Стоит себе где-то там внизу и покрикивает: "Тамрис! Кидай всё вниз! Яиц и хрусталя там быть не должно, я думаю". Тамрис - смешное имя, которым она называла свою юную собеседницу, когда была в особенно энергичном и боевом настроении.
Вот и полетели вниз тряпки-коробки, пыльные пожелтевшие связки журналов "Огонёк", "Работница и крестьянка", "Новый мир", какие-то ботинки, кирзовые сапоги, погрызенная мышами офицерская шинель и даже старомодные коньки. Томочка только покрикивала с высоты: "Вы хоть, Фёдоровна, не вздумайте с места сдвинуться, раз уж Вас от табуретки не оторвать! Я кидаю всё направо, глядите, не шевелитесь, а то вас подпиской "Нового мира" за 66-й год как шибанёт - меня посадят...
На что старушка снизу, откашливаясь от пыли, смеялась: "Вот тогда-то мне новый мир и откроется, наконец! Засиделась я в старом!"
Когда Томочка спустилась с небес на землю и навела относительный порядок, следуя пожеланиям хозяйки, сели они попить чайку на кухне, с печёными яблоками и соломкой, которой Фёдоровна давно уже заменила хлеб - и не сохнет, и не плесневеет, и впрок можно купить, сладкая - к чаю, солёная - и к супу подойдёт, да и грызть её легче, чем сухарики. Такое вот ноу-хау.
Пили и беседовали. Тут Фёдоровна вдруг и сказала как-то не в тему, поглядывая на аккуратно сложенные на полу старые журналы: "Ты, детка, как замуж выйдешь, одним ребёнком не ограничивайся. Один ребенок - слишком тонкая нить между прошлым и будущим..."
Почему-то ничуть не смутившись, девушка ответила, что парень её тоже так думает, и что отец из него, пожалуй, хороший получится, только рано им пока детей-то заводить, выучиться бы, да на ноги малость подняться, уж больно ей надоело с детства копейки считать. Грустно это и унизительно, всё время знать, что ты бедный.
"Конечно, ты ещё молодая, - сказала старушка, и всё у тебя впереди, только умной будь, к себе хорошо прислушивайся, ты добрая, плохого сама себе не посоветуешь."
Помолчали. Томочка даже не очень поняла, о чём это Фёдоровна. А та вдруг опять неожиданно, но просто и легко спрашивает: "Ты, детка, со своим парнем спишь?"
"Да, бывает." - сказала Томочка, удивившись тому, как прошелестело это слово в устах старушки. Необидно как-то, ненавязчиво. А потом вдруг засмеялась и подмигнув сказала:
"Фёдоровна, какой тут сон! Для сна ночь нужна да покой. Не наш случай пока что".
Фёдоровна тоже засмеялась. И рассыпались тут остатки какой-то недосказанности и легкой неловкости, и разговор пошёл себе дальше, как будто и не было у них разницы в целых шестьдесят лет.
И поведала Томочке эта бывалая женщина, где с улыбкой, где с грустинкой, а где и со слезой невольной, о длинной своей жизни в том самом аспекте, когда спишь, но не уснёшь:
"А я, лапушка ты моя, в первый раз спала со студентом. Весёлый такой был, кудрявый комсомолец-активист у нас на факультете, певун, гитарист... Закружил мне голову Егорушка дурманом, словно околдовал. И знала, что мораль наша это порицает, хоть и религию попрали, но так горели, так пылали оба, что ничего уже не могла с собой поделать... Егорушка... Счастье или горюшко?
Потом спала раз с бритым наголо призывником, яростно, бессонно, ненасытно, как будто прощаясь навсегда. Давно это было... Лето было знойное, пот смешивался со слезами, стон с шёпотом, признания с обещаниями, ужас перед войной и смертью сплетался с ненасытной молодой жаждой жизни.
Потом, в эвакуации, в госпитале - с молодым, но уже поседевшим лейтенантом, что попал к нам из другого госпиталя случайно по дороге на фронт, сопровождая группу раненых. И ночевал-то всего одну ночь. Да спать нам тогда тоже не пришлось...
А после у меня дочка родилась, но это уже было под конец войны. И мечтала я, что жизнь сведёт нас с ним снова. Но если и нет, то после войны женщине и ребёнок подарком был, хоть и трудно очень было детишек женщинам поднимать. Скольких мужиков скосило...
Дальше был у меня недолго отставной капитан с седыми усами. Смешно так он ими щекотал. Только после контузии голова у него подрагивала и руки, даже борщ из ложки проливался. Смущался, бедный, от этого очень. Так я придумала - борщ погуще варить, чтобы ему проще было. А в этом самом деле контузия помехой не оказалась. Да вот детей больше Бог не дал.
Дочка подросла, выучилась и душу мне разорвала моя кровинушка - уехала за мужем своим аж на Кубу. Вот такое кино про интернациональную дружбу... А там родила мне внука, но приехать так и не смогла ни разу. Умерла там лапушка моя, утонула. И на могилку не могу сходить.
А внучок что? Он маленьким осиротел. И по-русски не говорит, и я ему ни зачем, старуха древняя..."
"А потом как Вы жили? Неужели одна?" - спросила Томочка.
"Потом был у меня грустный и пьющий столяр, которого выгнали из его любимой партии и перекрыли все пути к образованию и росту за то, что он, хоть и не по своей воле, попал в плен на фронте. Да хорошо ещё, что только так отделался. Пел он хорошо, но голос его звучал очень надрывно и больно, всю душу переворачивал... Драться не дрался, слава Богу, а в любви был яростен, я даже пугалась порой. Бес просто, а не мужчина... А как утро - грустный опять, хмурый, на весь свет обиженный. И подруг моих не любил, и характер мой смешливый его тоже сердил.
А после был пенсионер, тихий, верующий и непьющий. Всё Библию читал, много думал, мало говорил. Ночью обнимет меня, я уж и усну, день провертевшись, а он всё вздыхает - думает. А я и не обижалась. Тоже постарела, видно, буйную свою любовь выпила, допивала тихую, бабью... Схоронила я его двадцать лет назад. С тех пор и одна. Всё пытаюсь жизнь чем-то наполнить, чтобы с толком её дожить. Такой вот послужной список у меня, дорогуша..."
Вздохнула Томочка. Промолчала опять по своей привычке не лезть в душу. Хотя, вопрос имела.
"Ну, спрашивай уж, голуба, вижу, что хочешь!" - сказала Фёдоровна улыбнувшись, но явно устав от воспоминаний и от такого длинного монолога...
"Скажите... Скажите, а почему Вы с ними тогда расставались с каждым, ведь, вроде, и неплохо всё шло, и любили же их? Они Вам изменяли?" - решилась Томочка, удивлённая такой бурной биографией обычной старушки.
"Да нет, вроде, - сказала старушка устало, - Жизнь нас изменяла... Пойду-ка я прилягу. А ты, если хочешь, возьми вон на холодильнике альбом с фотографиями и погляди. Разбередили мне душу все эти антресольные воспоминания." Взяла палочку и пошла в комнату. Задёрнула шторы. Скрипнул диван. Стало тихо.
А девушка потянулась за альбомом, положила его перед собой на стол, отодвинув ладошкой крошки от соломки в сторону, и прочла всю эту историю ещё раз. Только с картинками. И с первой до последней страницы смотрели на неё одни и те же мужские глаза, всё одни и те же...
Изменяла их жизнь, да в главном не изменила... Любящими были глаза Егорушки на всех фотографиях...
![[]](/img/i/iwancowa_l_p/bivalaja/p-1.jpg)