Аннотация: Что ждёт человека после клинической смерти?
Он очнулся на мягком столе, задрапированном белой тканью. Вокруг него суетились белоснежные люди, горел яркий свет, повсюду разносилось монотонное жужжание эфира. Пятки неприятно холодило, казалось, отовсюду, из незримого нечто, его овевают потоки холодного воздуха. Легко встав со стола, он немного удивился, что остальные не стали обращать на его передвижение ровным счетом никакого внимания, оттолкнулся от пола упругими пятками, пошатнулся и упал. Ноги не ходили, зато за спиной виднелось что-то облачно-неосязаемое. Два белых крыла, как странно. Тогда он попробовал лететь, а не идти, и это получилось гораздо искуснее, будто бы он всю жизнь только и занимался тем, что парил в воздухе, как альбатрос.
Ощущение полета немного позабавило его, оно казалось таким близким, столь привычным, что вызывало острую режующую боль в груди от тоски, что когда-то это было недоступно. Но надо было лететь - куда - неважно, просто к небесам.
Пролетая по озаренными тусклыми лампами коридорам, краска со стен которых свисала, как ветви лишайника, гроздьями или мохнатой бородой, он видел свое отражение в выщербленном кафеле, местами испачканным чем-то прозрачно-алым. Со стороны он, оказывается, более всего походил на человеческое создание, тонкое, прозрачное, светловолосое и ясноглазое. Надетый на нем хитон слегка напоминал погребальный саван, но его это не смущало: жить можно.
Вдоль стен, однако, тащились какие-то страшные тени. Их поведение было явно угрожающим. Бесформенные балахоны их медленно и мерно надвигались на него, и он заметался между потолком и стенами, не зная, куда скрыться от их безмолвного зовущего взора.
- Улетай, крошка, это же дагоны! Дагон догонит - и съест. Они любит таких, как ты, невылупившихся, - раздался голос из пустого пространства.
Быстро оглядевшись по сторонам и не обнаружив источника звука, он полетел вперед, слишком сильно разогнался на повороте, ненароком пролетев сквозь стену. Вот он как умеет! Теперь никакие дагоны его не поймают. А кровожадное урчание меж тем раздавалось все ближе и ближе, и черные балахоны тянули когтистые руки через обшарпанную стену здания.
- Отлети повыше на безопасное расстояние, там они не смогут тебя достать, - посоветовал тот же невидимый голос. - Летать они не умеют.
Быстро вознесшись к начинающим багроветь облакам, он оглядел город внизу. Медленной пестрой рекой тек поток машин, стоящих в пробках, сквозь зеленую взвесь парковых деревьев куда-то спешили одиночные бегуны и собачники, витрины магазинов разгорались, отдавая неоновое мерцание ночи, а на широкие просторы грязных дворовых площадок выходили ночные дворники, неутомимые сторожа красоты и борцы за чистоту и сияние этого мира. Мимо проносились поливальные машины, освежая асфальт живительной влагой, напитывая его защитным слоем от пыли и грязи.
Сделав в воздухе бочку с разворотом, он задумался о том, откуда же все-так взялся. Люди внизу, судя по всему, не замечали его, все так же неторопливо поспешая по собственным ежедневным делам. Голуби, вороны и другие птицы, пролетавшие мимо, слегка шарахались в стороны, будто приметив какого-то призрака.
"Призрак? Может, я, на самом деле, и есть призрак? И тогда бы это упростило понимание моей картины мира", - подумал он.
Опустившись наземь, он медленно побрел в ночь, разглядывая витрины магазинов, вглядываясь в лица людей, в попытке различить кого-нибудь знакомого. Он шел, внимательно смотря на людей. Длинные волосы, пегие волосы, каштановые волосы, короткостриженные, рыжие. Веснушки, аквамариновые глаза, блистающие, как звезды, изумрудные очи. Облака парфюма, накладывающиеся друг на друга. Готы, эмо, металлисты, модники, стильные люди, неопрятные люди - и никто не узнавал его, ни один. Грустно сложив за спиной крылья, он забрел в какое-то уютное кафе. На стенах струились прозрачные бирюзовые занавеси, вдоль стен стояли нескончаемые ряды книжных полок, заполненные литературой самых разных жанров - от беллетристики до публицистики. Под потолком висела хрустальная люстра, с лампочками в виде канделябров, к стенам так же крепились бра, сделанные в подобном же стиле. Уютные столики красного дерева с резными ножками, выполненными в виде грифонов, русалок и химер, были украшены плетеными скатертями, сделанными из похожего на бамбук материала. Вкруг них расположились стулья, сделанные точно в таком же стиле, да еще и обитые бархатом.
- Что вам угодно? - у нему подошла официантка с волосами, забранными в два черных задорных хвостика. Ее накрахмаленный передник идеально сочетался с костюмом старинной английской горничной. Два живых черных глаза блестели из под вихрастой челки.
- Вы меня видите? - спросил он, немало удивившись.
- Да, - кивнула она, вам повезло, что вы забрели сюда. Обычно, такие, как вы, неоперившиеся, легко достаются на корм дагонам. Но здесь вы можете чувствовать себя легко и свободно. Вы не хотите есть? Обычно, всех вновь прибывших очень сильно терзает информационный голод.
- Меня волнует кто я, как здесь оказался, кто такие дагоны, и что мне делать дальше, вы не подскажете?
- Сию минуту, - сказала она, и, отвернувшись, ушла.
Через несколько томительных минут она вернулась с подносом, на котором лежал толстый талмуд, одно письмо и розовый листок.
- Как будете оплачивать?
- Э-э-э, но у меня ничего нет.
Она терпеливо улыбнулась.
- За информацию платят временем. Вы готовы к процессу снятия со счета вашего персонального времени.
Помедлив, он кивнул. Все равно его съедят дагоны, если он не узнает, что они такое.
Оголив его запястье, она быстро провела рукой по едва различимой вене. Оттуда брызнула красная лента, состоящая из маленьких картинок, видимо, его потерянных воспоминаний. Он ощутил себя еще более легким и невесомым.
Довольно улыбнувшись, официантка сказала:
- Оплата произведена по всем правилам. Приятного аппетита.
Он начал с розового листка. Это оказалась записка, торопливо сделанная женской рукой, вернее, ее обрывок:
-...дня ни в коем случае не проходите по Парковой, с левой стороны ожида...
Это ничего ем не объяснило.
Письмо оказалось без надписанного адреса. Внутри конверта лежала пергаментная бумага, на которой было написано всего два слова: Менсус Сильано.
В талмуде же описывались жуткие твари: дикие вырги, высасывающие костный мозг у заснувших на парковых скамейках неосторожных прохожих, кровожадные ыыыргалы, высасывающие кровь исключительно женщины, карригоры, гиганты, нападающие с последним лучом рассвета, пронзая сердце жертвы, чтобы похитить ее душу, и дагоны, существа призрачного мира, охотящиеся за душами, которые еще не определились, куда они попадут - отправятся ли в Путь, останутся Здесь, или же станут блуждать. Что они делают с этими душами - о том здесь лучше умолчать, настолько это ужасно. Менсуса, как он понял, его зовут, аж передернуло.
Встав, он раскланялся с гостеприимной официанткой, так, что струны ветра, натянутые на его крыльях, зазвенели. Теперь он понял, как люди лишаются воспоминаний при перерождении - просто отдают их в обмен на необходимую для выживания информацию в таких вот кафе данных.
Искусственная улыбка официантки уже не казалась ему такой приветливой. Уходя, он даже не попрощался.
Куда держать путь дальше, Менсус? Ты знаешь не более, чем ведал до этого, и путь твой не предопределен. Будь здесь хотя бы какой-то проводник, тогда можно было бы говорить о путешествии, но здесь пусто и тихо, и неясно, что делать, кроме как бегать от дагонов.
Издалека до него долетел какой-то тихий плач. Так могла бы звучать арфа, если бы пальцы ветра нежно перебирали ее на минорных нотах. Взлетев, он направился к источнику звука.
Это было в лесу. Он замер, ослепленные ужасающим зрелищем: человек взобрался на крутую скалу, нацепил на шею веревку, привязанную к ветвям расположившегося чуть выше дерева, и приготовился прыгать. Увидев, однако, Менсуса, он замер.
Протянув вперед руку, Менсус медленно подлетел к самоубийце и погладил его по голове.
- За что ты так казнишь себя? В этом мире нет ничего более непоправимого, чем суицид, ты должен бы это знать, вон, какой взрослый.
- А ты кто такой?
- Я - Менсус, и больше я ничего о себе не знаю. Зачем ты решил свести счеты с жизнью?
Висельник заплакал. До слуха Менсуса вновь донеслись звуки арфы.
- Понимаешь, вчера утром я, как обычно, сел на мотоцикл, решил прокатиться на своей любимой скорости, но, проезжая мимо парка, сбил человека. Насмерть, кажется. Он сейчас в реанимации, а я стал убийцей, и я никогда себе этого не прощу!
Менсус вновь погладил незнакомца по голове и произнес:
- Ты не прав, во-первых, ты раскаиваешься, и это уже хорошо для твоей души, во-вторых, я думаю, он бы простил тебя, ведь у тебя такие грустные глаза и такое доброе сердце. Ты не хотел зла. Думаю, он уже простил тебя. А теперь вылезай из веревки, потому что на этот раз ты на самом деле рискуешь совершить непоправимое, а этого делать ни в коем случае нельзя. Тебя съедят. Здесь есть дагоны, ты их не видел, но они обязательно съедят тебя. Пойдем. Все будет хорошо.
Висельник подал руку Менсусу, и тот отвел его до самого дома, уложил спать и накрыл одеялом. Вдруг что-то дернуло его, и он оказался все на том же столе, только не помнил ничего из того, что произошло с ним в бессознательном состоянии.
Над ним склонились уставшие врачи, сутки боровшиеся за его жизнь.
- Говорить можете?
- Да, - пророкотал он. - Только ничего не помню, ни своего имени, ни как я здесь оказался.
- Вас зовут Менсус Сильано, мотоциклист, который сбил вас, ждет в коридоре, чтобы, по его собственным словам "вымолить прощения на коленях".
- Да? Пусть же войдет.
В отделение реанимации вошел понурый молодой человек с многочисленными кровоподтеками на лице и теле, а также следом веревки на шее. При виде Менсуса глаза его широко распахнулись:
- Так это были вы!
Менсус удивился еще больше.
- Где я был? Я все это время провел без сознания, и даже не помню, кто я.
- Вы же Менсус! Это вы спасли мне жизнь!
- Я не мог этого сделать, напротив, мне сказали, что это вы чуть было не отняли мою. Но я вас не виню, по вашим глазам видно, что вы хороший и отзывчивый человек.
- Спаситель! - со слезами на глазах бросился обнимать руку Менсуса неудачливый мотоциклист.
Менсус лежал на спине, ощущая безграничное счастье от чего-то, чего он сам не помнил, и пытался воспринять бессвязное бормотание мотоциклиста об ангелах и дагонах. А в воздухе медленно кружилось белоснежное перышко, и арфы ветра звучали где-то вдалеке, превращаясь в бессвязный, но такой драгоценный шум жизни.