Темнов Иван : другие произведения.

Иван Иванович Темнов

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Каждое явление в Дурацком Городе N - уникальное, и мало просто об этом сказать. И говорю: Иван Иванович, человек, про которого я рассказываю, очень и очень любопытный. И взаправду ли все, что с ним случилось в ту неясную осень, такую холодную, больную, как если бы на тебя упало, скажем, окно, и все его осколки впились в тебя, как в родного, будто ты - новая рама? - Довольно, - вмешался Темнов. - Просто скажи им, что я хотел умереть, да встретил Петра Ивановича - существо с другой планеты, что сотворило из меня Отца Всех Звезд на Небе. Так будет честнее, и для тебя, и для читателя. Расскажи им про моих попутчиков, про Собаку, про Черную Дыру, что скурила все сигареты Петра Ивановича, ты расскажи-расскажи. Для этого эту аннотацию и читают. Разве нет?
  Иван Иванович Темнов
  Глава 1.
  
  'Ступив на этот путь'
  
  Иван Иванович, двадцати трех лет отроду, вышел в дряхлый, сгнивший подъезд. Он втянул носом этот никогда не родной запах, насладился им в последний раз и закрыл квартиру на ключ. Его хотелось где-нибудь потерять, или вовсе целенаправленно бросить туда, где никто не найдет. Никогда.
  
  - И нужен ты мне, - сказал Темнов ключу. - Я даже не могу вспомнить, какой ты по счету - третий, или, может быть, четвертый?
  
  Но ключ молчал. Он был неприметен и еле помещался на ладони. Иван взял его в кулак и отправился туда, куда глаза глядят: на звук гудков локомотива. Сегодня они разошлись, и весь вечер гудели, гудели, как если бы были они китами, что поют песни в толще океанов. Темнову хотелось бы знать, о чем же говорят локомотивы. О том, сколько одни рельс повидали или о том, как сладко им будет в депо, в своем железнодорожном доме для всех, кто отбил моторесурс, как старики, брошенные детьми?
  
  - Хотя, будь я локомотивом, - все также Темнов говорил ключу, - я бы всю жизнь то и делал, что колесил. И колесил бесконечно, пока мои ведущие колеса не сотрутся, пока моя сталь не рассыпется и не исчезнет. К чему гнить железкой? Вот ты, ключ, самый обычный, самый рядовой - как бы тебе хотелось жить?
  
  Ключ гордо хранил молчание и лишь деловито существовал просто потому, что мог. Правда, и в его жизни пропал всякий смысл: им больше не откроется дверь, и он больше не откроет ни одну из них. Смысл, заложенный в него, сгорел также моментально, как сгорает глупый мотылёк, что отчаянно влетел только что в столб света. Иван стоял под ним, сжимая ключ, и думал: а чем его жизнь отличается от жизни ключа или жизни мотылька, такой же скоротечной и бессмысленной, только этого захочет кто-то, кто есть выше тебя? Темнов в последний раз сжал ключ в руке, замахнулся и бросил его в темноту.
  Теперь он, Темнов, один.
  
  ***
  
  До железной дороги оставалось совсем немного, и полная Луна одиноко повисла в небе, белоснежным светом освещая путь, по которому шел Иван Иванович. Ни одна из туч не посмела заявить своих прав на пространство, на целое небо, которое Белая Госпожа взяла в свои длинные объятия. Черное ночное полотно танцевало с ней тот единственный вальс, который каждому дается раз в своей жизни, в самый важный и ответственный момент. Темнов смотрел, как по штуке раз в четыре секунды загораются звезды, одна за другой, идущие друг за другом вслед, наперегонки.
  
  - Как странно, и сколько вас - беспечных? Сколько родилось, и сколько померло, и сколько еще умрет, вновь и вновь... - были слова Ивана, обращенные Никому. Никому и молчало, делая вид, что его не существует. - И люди, как звезды, все также горят, горят ярко, несбыточно, невозможно. И как странно - все мы состоим из вас, а вы - из нас, в той или иной степени. И что же? Где мой Отец, в какой он сейчас галактике, какой звездой он стал, перерождаясь раз за разом? И кто моя Мать, спрятавшись среди вас, бесчисленных, невозмутимых?
  
  Звезды не говорили, лишь блестели, наблюдая за идущим Темновым, что с каждым шагом становился ближе к забвению, спокойному, умиротворенному, смелому. Они были зрителями двух самых удивительных вещей: как небо заигрывает с Луной и как человек, однажды наделенный жизнью, шел её лишаться, не ощущая ничего, что могло бы его уберечь. Да и стоило ли? Стоило ли браться, хвататься и драться за тот чрезвычайно короткий промежуток, что все защищают лишь потому, что не знают иного?
  
  - Стоит, если ты знаешь, чего хочешь, - ответил Темнов. - В конце концов, кто я - тварь дрожащая или Наполеон?
  
  И было тихо, лишь листва да ветер шептались с друг другом о том, стоит ли жить. Ветер настаивал на том, что стоит - ведь столько переулков и полей, где ты еще не разгулялся, где не навел жуткого гула и столько кораблей в море, которые ты не перевернул, не пустил на вечное дно. Листва отвечала, что жить - скучное занятие. Вот ты врос и рос до высоты, пока не достиг её, не пустил корни и не распустил свои зеленые крылья. И что же дальше? Качаться ветрами, сноситься ими с корнем - желать быть, как они?
  
  Но Темнов вышел с Рощи Смысла Жизни на Отчаянья Железную Дорогу. Она была пустой, и шпалы ровно держались друг друга, уходя вдаль, да скрываясь в темноте. Он встал на них - и пошел сугубо вперед, пока ему не надоело. Иван, сбивший все ноги, прислонился ухом к рельсам и стал слушать. Ему было холодно, он и не оделся должным образом, и был этому только рад. Да и к чему было одеваться? К чему было волноваться? К чему...
  
  Иван Иванович желал уснуть, но не спалось. Шпалы да стальные рельсы так себе подушки, и дурак тот, кто с этим не согласиться. Как и тот, кто воспринимает их только так - 'дурак' отовсюду слышалось Темнову. Бежать от клейма сумасшедшего надоедает каждому, кто знает, что значит быть, и быть в здравом рассудке, но очень игровом рассудке; вечно в поиске и вечно в стремлении быть рассудком уникальным, неповторимым. Но не находилось такому явлению существенного места под солнцем.
  
  - Место под солнцем... - думал Темнов, расположившись на рельсах. - Как это: греться в солнечных лучах-осознании, что ты - в должной мере согрет, нужен, необходим, что именно на тебя падает тепло, и оно проникает в тебя, не оставляет в твоей душе недосказанных темных углов, таких проклятых, таких тянущихся во все стороны...
  
  Темнов и впрямь был не нужен, ни себе, ни кому-либо еще. Тут он вскочил: рельса затряслась, и Иван отошел в сторону, стал высматривать вдалеке идущий Смерти Локомотив. Если правильно рассчитать, - как ему думалось, - можно успеть. Главное не струсить. Не бояться. Главное - направить весь свой дух в дело - и оно окупиться в стократ.
  
  ***
  
  Метеорит, размером десять на десять метров, которого звали Абсолютно Никак, со скоростью в сорок восемь километров в секунду пробивал атмосферу планеты Земля, оставляя за собой огненный хвост, словно он рыжая лисица, блуждающая по черной пшенице. Метеорит, как и любое другое создание, и было всем все равно, природа это живая, или мертвая, хотел всего одного: стакан воды. Его траектория была Совершенно Однозначной, и Совершенно Однозначная траектория нагромоздилась прямиков в идущий Локомотив. И он, ведомый судьбою и машинистом, которого в эту ночь не станет, несся на лежачего Темнова, и никто из них троих не подозревал о том, что сейчас произойдет.
  
  Собрав тело и душу в одно целое, отпустив наконец-то весь великий космос, метеорит врезался в идущий механизм, от чего локомотив моментально сошел с рельс и завалился грузно на бок, вспыхнув ярким пламенем. Об этой катастрофе и о такой Случайной Случайности никто в округе не знал: все спали, погружаясь в озеро снов. Темнов не был из тех, кто пройдет мимо: он бросился к горящему локомотиву, в надежде, что машинист останется живым. Но было тщетно. Прошел час, а ночь только сильнее опустилась на землю, закрыв собою все, что только можно было объять. Пламя в конце концов сошло на нет, и Иван залез в кабину. Никого живого. Разве, кроме загадочной сущности, что грустно сидело возле окна. Оно заметило Темнова и обрадовалось, заговорив вдруг стихами:
  
  - Ты совсем живой,
  Как странно. Здравствуй, неизвестный!
  Я с Сатурна
  о великая
  Планета! Он Двоюродный брат
  Старшего Юпитера, Койпера
  Пояса второй небесный страж.
  
  Кольца-диски, сотворенные из
  Льда и пыли, которых старше
  Лишь одна большая скорбь
  По временам, когда Гиганты
  
  Лишь одни у Солнца были.
  И младшие их братья,
  Находясь в утробе чёрной,
  Старших своих не знали.
  
  Я оттуда родом. Мы все
  Говорим стихами белоснежного
  Скопления далёких звёзд
  И иначе не умеем. Меня зовут
  
  Ва'аш, знакомы будем, Человек'
  
  Глава 2.
  
  'Лишь за объятья Белой Госпожи'
  
  Оно сбежало, и неслось куда-нибудь туда, где не будет ему гонений, и сердце навсегда закроется всем общественным недугам. И оказалось тут. Труп машиниста был безобразен, он, в конце концов, беспощадно сгорел, и как же здесь быть иначе? Локомотивное пламя забрало его с собой и исчезло также быстро, как и появилось. А существо, одновременно являясь Всем и Ничем, глядело на Темнова своими добрыми глазами и искренне не понимало, что произошло.
  
  - Как же так?
  Я лишь желал ему помочь,
  Дать жизнь, дать то!
  О чем никогда-никогда и не смел
  Он здесь мечтать...
  
  - Кажется, это было неотвратимо, - заключил Темнов, посмотрев на сгоревшего машиниста, затем снова на существо и еще раз на труп. - А как это, в твоем понимании - дать жизнь?
  
  - То и значит, Человек, -
  И он вселился в миг в черное,
  Страшное пространство, ныне
  Неживое, мертвое совсем.
  
  Сущность, исчезнув из материального мира, оказалось теперь в машинисте: глаза его вспыхнули, а тело жутко зашевелилось, затрещало; приходило оно в движение, игнорируя все рамки дозволенных причин и правил.
  
  - Что-то здесь темно, - не своим голосом сказал машинист. - Во рту привкус горечи, а пахнет - гарью одиночества серого. О, до меня начинает доходить. Да... Да... Ни с чем не спутать. Какая досада - я - мертв!
  
  Темнова это не на шутку напугало, и он стремительно отполз назад и по не осторожности вывалился из разрушенной кабины, влетев грудью на штырь, торчащий безбожно вверх. Он пронзил его насквозь, задев, наверно, что-то очень важное, нужное, без чего никак нельзя быть. Быть и жить, существовать...
  
  - О, нет-нет-нет, - не меньше Ивана перепугалось существо, поняв, что оно сделало, - на сегодня смертей с меня хватит!
  
  И оно, покинув машиниста, переползло из кабины в Темнова, но тот уже задыхался, и с каждым вдохом покидала его жизнь, а дышал он нервно, беспокойно, а боль - пробирала по всему телу. Болевой шок заставил его потерять важного спутника по имени Сознание, но Ва`аш перехватил его, взял в свои руки и твердо решил - он будет здесь, он все исправит, во что бы то ни стало, даже, если теперь придется вернуться туда, откуда он родом, пусть и не полностью и не в своем истинном обличье...
  
  ***
  
  Под Луною спал Темнов
  Не взирая теперь на то, что
  Он черно-красно-белое Волчище,
  Владыка черных пятен,
  Да сын брошенных
  Темных туч вдалеке.
  
  Его нос щекочет ветер -
  Начинается дождь. Завыли
  Деревьев ветви, зашумел огромный Дуб, -
  Вставай! Вставай, проклятый иноземец!
  Твой путь начнется здесь, но лишь встань,
  Лишь завой, несчастный ты шерсти комок...
  - и Дуб замолчал, сотрясаясь
  
  От слов своих, боясь произнести
  Хоть еще одно.
  - Не бойся, друг мой, - вмешался Ва`аш.
  - Так подумал я, и как считаешь,
  Какое мне имя подойдет? Меня не должны
  Здесь узнать, ты понимаешь?
  
  - Пусть тебя зовут Петром, - словно избитый,
  Ничтожный, будто переживший триста пять зим,
  Ответил проснувшийся Волчище Темнов. - А по батюшке,
  Наверно, быть тебе Иванычем Петром. Где я, чертов
  Сатурянин? И почему я здесь, куда я попал?
  
  - Ты тот, - чуть обиженно сказал Петр Иванович,
  - кто ты есть по своей природе. Мы на моей родине,
  На ледяных дисках Сатурна.
  А на Дубе сидели
  
  Птицы Пустого Безразличия, и
  Смеялись они звонко:
  - Ха-ха-ха! Волчище-смешище,
  Волчище-смешище!
  Чего грустишь,
  Чего ты здесь
  Сам с собою бредишь?
  
  И был этот мир воистину странный: здесь жизнью наделено все, что было мертво; и по-настоящему умирало лишь тогда, когда было не в силах говорить стихами. Темнов встал на четыре лапы, и взгляд его, будто огненный рубин Отчаянья, зацепился за Луну.
  
  - О, как прекрасен здешний новый басурман,
  Весь в черном, с белым пятном у хвоста,
  - с достоинством сказала Луна, перехватив
  Его глаза, - но не слышала я, как он воет
  По-волчьи. Ты слышал его? - у пан Ветра
  Спросила она.
  
  - Да он Никто, - заявил вдруг с точкой пан Ветер,
  Очень и очень громко смеясь. - Таких я знаю.
  Видал. И более того -
  Таких я сметал долой с Земли,
  И нечего им, уверяю,
  На вас смотреть
  Моя Белая Госпожа.
  
  Но, Волчище, лишь усмехнувшись, вскочил по Дубу
  На кромку листвы, и завыл,
  Как не выл никогда.
  Пан Ветер притих, и он
  
  Не бушевал в
  Пустоты океанах
  И не пел песни свои
  В белом во всем Госпоже.
  
  Стали они теперь врагами
  И этого никто не исправит.
  Волчище Темнов и пан Ветер
  Песнями бились до утра.
  
  А Луна, белоснежная
  Лишь рада
  Рада была...
  
  Глава 3.
  'Убившись сам, я убью зарю'
  
  Темнов открыл глаза и увидел перед собой большое голубое небо, на котором было ни одного облака-корабля, и было оно настолько чистое, настолько непреклонное, что, казалось, он и не на небо вовсе смотрит, лишь напротив, на море, на огромный океан; на нечто великое и прекрасное. Он не чувствовал ничего из того, что с ним случилось несколько часов назад, и было ранее утро, тревожное, животрепещущее.
  
  - О, друг мой, ты проснулся, - сказал Петр Иванович, усевшись рядом на выжженную от пожара землю. - Я и не думал, что здесь, на вашей планете, такой красивый рассвет. Вы уже дрались за него, а? Скажи мне, что дрались, скажи, что вы грозились уничтожить все сущее, лишь бы рассвет встречали именно вы, и никто другой?
  
  - Нет, - откашлялся Темнов, вспомнив, что, совсем недавно, его проткнуло металлическим штырем. Рана затянулась и остался лишь шрам, ужасный, непосредственный. - Мы за другое деремся на этой планете, и далеко не за рассвет, к несчастью.
  
  - Я понимаю. Ты сделал то, чего и сам, вероятно, не понял в полной мере.
  
  - Да? И что же? Единственное, что я помню, что мне очень понравилась Луна... - и Темнов сложил руки за голову, скрестив ноги.
  
  - Это было заметно. Впрочем, это видел весь Ледяной диск Сатурна. Тебя бояться и, почему-то, ненавидят. Как и меня. Слушай, Человек, у меня к тебе великая сделка, которую ты, вероятно, никогда еще в своей жизни не лицезрел... - и Петр Иванович вновь влез в Темнова, как это он сделал из страха его потерять пару часов назад. - В тебе удивительный внутренний мир, и я чувствую, как его пламя, черное, всеобъятное пламя, способно менять сущность вещей. Я предлагаю тебе стереть с лица Вселенной твой, и мой мир.
  
  - О-хо-хо, - засмеялся Темнов. - И чем тебе твой не нравится?
  
  - Тем же, что и тебе твой, - кратко ответил Петр Иванович. - Ни тебе ни мне нет в нем места под солнцем...
  
  Темнова задели эти слова. И откуда он про них знает?
  
  - Я слышу все, о чем ты думаешь, и переживаю то же, что чувствуешь ты. А ты - то, что я. Как странно, что именно в тебе и во мне - эти чувства сошлись, раз ты не заметил в себе ничего нового, - и Петр Иванович материализовал себе в голове Темнова кресло, и уселся в него, деловито закурив толстую сигару, протянув свою длиннющую руку. - Ну так что, по рукам? Вместе мы уж точно решим эту насущную проблему...
  
  - Мне все равно нечего терять, - сказал Темнов, отвернувшись на другой бок. Он втянул носом черный пепел и раскашлялся пуще прежнего.
  
  - Правда, есть один небольшой нюанс, - Петр Иванович вскочил с кресла и встал спиной, где-то достав себе длинный черный цилиндр.
  
  - И какой же?
  
  - Тебе придется умереть снова. Да, иначе я не смогу ничего сделать. Твое Сознание слишком сильно, чтобы вживую переходить из состояния в состояние.
  
  - Вот как... Умереть значит. А, скажем, бессмертие, бессмертие входит в эту сделку?
  
  - Пока я есть в тебе - да, - Петр Иванович подошел к Темнову, надел на его свой цилиндр и широко улыбнулся. - И пока ты есть во мне - я способен перетерпеть любое повреждение, избежав при этом кончины. Мне неведом механизм, но я рискнул нами обоими, когда залез в твою душу. Я и не думал, что найду там свою старую знакомую - Пустоту.
  
  ***
  
  Темнов сжимал в руке балаклаву и курил. До этого он бы и в жизни не подошел ни к одной сигарете, лишь потому, что считал это очень вредным и ненужным, очередным обременением, от которого потом не избавиться. Но мысли, что раны твои залечиваются, хоть и казалось это полнейшей выдумкой, воодушевляли на целые поступки. Да. Поступки...
  
  - Я самый странный вор в мире, - сказал Темнов, сделав триста пятый круг вокруг своей цели, словно он настоящий волк.
  
  - Это еще почему? - спросил Петр Иванович, подняв одну бровь.
  
  - Кто еще врывается в оружейный магазин с целью завладеть оружием не для последующих разбоев и преступлений, а для... Ну, ты понимаешь.
  
  - О, дружище, - Сущность взяла у Ивана его сигарету, и тоже затянулась ею. - Это самое малое, что тебе предстоит сделать. Умирать придется снова и снова. Раз за разом.
  
  - Мне страшно, вот что я хочу сказать.
  
  - И мне, - понимающе ответил Петр Иванович. - Думаю, мужество окупается в стократ, когда ты все-таки находишь в себе искру, которая разжигает после огромное кострище, и неясно тебе самому, сгоришь ты в нем, или, напротив, растопишь все свои льды?
  
  Темнов затушил сигарету, и почувствовал, как последний её огонек на краю перешел в него и, ноги его понеслись вперед.
  
  ***
  Иван не спал двое суток. Рукоятка скользила в мокрых ладонях и он положил револьвер на стол. Темнов держался за голову, размышляя, не сходит ли он с ума; в конце концов, он стоял перед выбором, очень странным и никому неясным выбором, который, возможно, не даст никаких результатов, а путь обратно будет заметен метелью. Навсегда. И каким же романтиком нужно быть, чтобы поверить какому-то голосу в голове.
  
  - Какому-то голову в голосе? - перепутал Петр Иванович. - Но я ведь настоящий!
  
  - Да нет, дурак, - засмеялся Темнов. - Не голову в голосе, а голос в голове.
  
  - Это не меняет моего возражения.
  
  - Ладно, - Темнов решился, сжав кулаки. Он взял револьвер, положил на грудь подушку и наставил дуло в область, которая ему казалась областью сердца, после замер, как заяц. - Все равно мне никто не позвонит, никто не хватиться и не спросит, как так получилось. Мне смешно представить, как придется это объяснять, и как быстро повезут меня к врачу.
  
  - Я твой врач, Иван Иванович Темнов, - строго обратился Петр Иванович. - Верь мне.
  
  - Знаете, доктор... - но тут резко зазвонил телефон, что стоял под самым ухом Ивана. Он машинально дернулся, испугался, и случайно, не желая этого делать, нажал на курок.
  
  ***
  
  Вперед, вперед, вперед!
  Несут его лапы. Нужно успеть,
  Лишь не опоздать: уничтожить,
  Растоптать, - вот-вот Заря
  Исчезнет. Он, порвав на кусочки
  Ветер, задумал погубить мгновенье
  Когда солнце светит ярко.
  
  - Нагло ты мне врешь!
  Тебя здесь нет, не было
  Не будет никогда.
  Ты - волчья клята тень
  
  Противник всех своих идей
  Лунный воин,
  Воин Луны -
  Проваливай прочь, - закроют
  
  Тучи небо, не останется и белого
  Пятна на нем вокруг да около, -
  Что, Чёрный Гончий своей Белой Госпожи
  Некому тебе петь? - и спеть
  
  И вправду
  Было некому:
  Пропало небо, звезды,
  Исчезло мироздание.
  
  - Ты, Заря, не учи
  Меня драться с неподобными
  Себе. Я завою - кричать я стану!
  И позову за собою длинного дня Закат.
  
  Не ты ли проигрываешь ему
  Не ты ли плачешь, жалуясь
  Утром Дню, о всех своих
  Кратких Неудачах?
  
  - О, пан Ветер! Ты так мне нужен.
  Я зову тебя сюда, явись ко мне
  Мгновенно, - и деревья стали рваться
  Корнем из земли, но пан Ветер
  Пожимал плечами. - Объясни Темнову
  
  Что пасть свою открытой держать он смеет
  Лишь ночью, по договору 'Трех сотен'
  И стоя под сотню белых сосен в Глуши
  Печалья.
  
  - Хочешь биться, - вскочил зверь Луны
  На Скалы Одинокие, - ты получишь
  Все, что хочешь, - и волчья песень, воем
  Разлилась рекою по небосводу. Вот-вот
  
  Придёт Закат,
  да порвется небо, но он
  Теперь лишь ждет,
  Как заря захлебнется кровью.
  
  Глава 4.
  'Бордель одиночества'
  
  Милый мне читатель, ты сейчас здесь.
  - Брось трубку! - это я ему, представим, говорю. - Но не бросает, упрямый кусок камня. Буду умирать! - весь его мне ответ. - Я самодостаточный персонаж, я буду жить! Сам! Как захочу! И умру, как хочешь, точно также.
  
  ***
  Волчище дышал, и делал он это грузно, тяжко; невыносимо много он сотворил за короткий промежуток времени, и воздуха не хватало в его широченных легких. Теперь план Сатурна погрузился в Вечную темноту, а Солнце навсегда было им поглощено и запущено в невероятную даль, за рамки всех возможных представлений и образов. Но Солнечная система была крепкой, и держалась подозрительно стойко. Была она похожа на неприступную крепость, которую ни обойти, ни победить. Лишь до основания разрушить, взять все, что тебе не причиталось - силой.
  
  - До основания... - повторил внутри себя Темнов. - Все будет снесено апрельским ветром, сожжено июльским солнцем, а, Петр Иванович?
  
  Но Петр Иванович был занят: по кирпичу планета Земля разваливалась, тяжело и медленно, но верно под воду уходили прибрежные города, взрывались как один вулканы и поднимались многометровые волны, а люди, перепугавшись, крестились и молились о том, чего и сами были не в силах понять. Чем шире разрушения на Сатурне - тем пуще их отголоски тут, дома. Иван рассуждал, не жаль ли ему весь белый свет, и свой, и чужой, но, пустив кровь Заре и коронуя Нового короля Сатурна, принца Заката, было уже поздно. Уже сейчас подписываются законы, пакты и декларации об смятении всего, что можно смести. Царство тьмы сгущало свои силы, собираясь войной на все, что оно чувствовало своими всепоглощающими черными ноздрями. Пахло смертью. Однако же, Вселенная молча наблюдала за событиями, она задумчиво бродила из стороны в сторону, советуясь со своими придворными-звездами, чьи размеры были в тысячи и тысячи раз больше всем знакомой звезды, родной, и уже как целый час мертвой.
  
  - Друг мой, ты убил Солнце, - вдруг сказал Ва'аш. - Теперь проведай Птиц.
  
  - Птиц? Зачем мне птицы?
  
  ***
  
  - Эй, черной тенью идущий мимо
  Эй! Не от мира сего! убирайся,
  Проваливай прочь, это наши
  Жестокие Земли, - сказали
  Волку на ухо Беспечные Птицы.
  
  Откуда ты здесь, замерший, несчастный? -
  На него они смотрят простой категорией, -
  Почему ты молчишь?
  Ты все время молчишь...
  
  Но лишь пастью щелкать умеешь,
  И от слез твоих рвется Луна.
  Исчезают мотивы, смыслы, порывы -
  И наш город Великих Иллюзий.
  
  Мы все становимся
  Блеклым Ничем
  В песне длинной
  Волчьей твоей,
  Кровожадный убийца!
  
  И руки, и пальцы твои, твои стертые
  Лапы от преодоления вторых
  Космических скоростей - они уже
  Собственный вальс танцуют последний
  (И ему их вовсе не жаль)
  
  Почему они все в черных красках?
  От тебя ужасен след на снегу, и
  Сколько ты живешь? По душе
  Твоей тебе мы готовы дать Вечность
  
  И в жилах твоих
  Течет изувеченная холодом,
  По-черному яркая кровь.
  Проваливай, волчище Темнов.
  
  В твоих завываниях не нуждаемся
  Мы. Избавь
  нас от темных, свирепых туч,
  Избавь от твоих праотцов.
  
  Но Темнов, вкусив однажды уже
  Птичьей жизни, не моргнул,
  Не дрогнул. Все было кончено.
  Все случилось быстро.
  
  ***
  
  - Знаете, что самое ужасное в этом мире? - спросил Темнов у Петра Ивановича, резко проснувшись от болевого шока, что заставил продрать глаза во что бы то ни стало. Рана затянулась, но внутри все еще пылал невероятный пожар, стирающий все границы дозволенного.
  
  - О, друг мой, и что же это такое? Когда твои стихосложения не слышит космос и кольца Сатурна больше не сдаются в аренду?
  
  - Нет, совсем нет, - и Темнов закрыл глаза, стиснув зубы от беспощадной боли. - Самое ужасное, это когда тебе совершенно некому рассказать, что внутри тебя живет существо с Сатурна, которое сожалеет, что ледяные диски больше не сдаются в аренду, и о том, как оно кровожадно стало, порвавшись однажды от дикого одиночества. Черт возьми, вы и впрямь сдаете друг другу в аренду ледяные диски?
  
  - Ну да, сдаем, - рассмеялся Петр Иванович. - А что еще с ними делать? Я был постоянным их клиентом, я жил душой и пел телом, всем на этих дисках я был, мне там нравилось, там я завел семью, пустил корни, но, - и Петр, будто проглотив очень острый комок, запнулся, и не сказал ни слова больше о том, что случилось.
  
  - Не продолжай. Я понимаю. Оставим это секретом. Пусть читающий сам представит, как случилась эта трагедия. Пусть представит свое собственное горе, самое сокровенное, и поймет нас с тобой без всяких слов и букв.
  
  - Если по-честному, - начал было почерневший Петр Иванович, - ты очень часто говоришь и мыслишь так, что и неясно до конца, что ты имеешь виду.
  
  - Врешь. Нормально я говорю.
  
  - Тогда скажи это ей, - и телефон, что напугал Ивана в прошлый раз, снова зазвонил. - Давай, я знаю, это невыносимо.
  
  - Нет-нет-нет-нет... - Иван закрыл лицо руками, упав на пол.
  
  - Ты должен жить лишь потому, что должен! - И голос в телефонной трубке из знакомого и родного превращается в чужой, жестокий. Казалось, говорила сама Жизнь, явно уставшая от однотипного повторения одного и того же. - Что неясного в этом? Ради чего-то ты родился, ради чего-то в тебя вдохнули жизнь, и будь добр распоряжаться ею - точно также - бережно и целеустремленно! Ты единственный, кто никуда не идёт и плачется, что некуда. Единственный, кто засел в окопе и ведёт оттуда войну против 'больного' мира. Может, это ты болен, Иван? И болен при этом - неизлечимо? О, эгоист ты последний, это бы многое в твоем поведении объяснило! А не эти твои позывы и выпады, от которых мне и всем остальным - невозможно тошно! Сколько можно? Тебе не надоело? Раз за разом, день за днем ты только и делаешь, что поешь да пишешь; и поешь о том, как тебе плохо. Так вот что я тебе скажу: хватит. Либо собирайся окончательно, либо прекращай вовсе. Už tě nemiluji, - были страшные слова на чешском. - Я устала. Это было ошибкой, которая нас двоих закопала. Но я вышла. А почему ты все ещё там, глубоко зарыт, не понимаю. Все выходят из пикирования. Все. Абсолютно все. Кроме тебя. Кроме тебя, бестолочи. Поэтому разбейся, и все кончится. И ты только рад будешь, идиот. Ты - идиот, в отношении жизни. Ты в ней ничего не понимаешь! Прощай. Пусть с тобой будет твоя тоска и твое отчаяние, весь твой бордель одиночества, который ты себе здесь сам и собрал. У тебя ничего и нет, кроме листов, исписанных черт пойми чем. И хватит ходить под моими окнами. Я к тебе безразлична.
  
  Темнов молчал, лежа на полу и смотря в окно. Была зима, и метель разыгралась ни на шутку, выла, как не воют волки. Он не поворачивается, не отводит взгляда, а повернуться хочется, но что-то не дает ему, да и повернуться было не к кому: было в комнате пусто. Кровать идеально застелена, а стол чист, но заставлен тот двумя стопками исписанной бумаги. В них мир сотрясался, был никчемен перед великой силой, что взялась из Ниоткуда и шла в Никуда.
  
  - Как они похожи на нас, - сказал Петр Иванович, прочитав кое-что из написанного. - Удивительное сходство!
  
  Темнов встал, и остановился перед зеркалом в ванной. Он долго в него смотрелся: глаза, наполненные Болью Мира, а волосы, непокорные, никому не сдающиеся, походили на Джима Моррисона. Опустив голову, и, очнувшись в странной ярости, он разбил зеркало и выдрал из него стекло.
  
  - Может, потому что это мы и есть? - и Темнов провел острием по руке.
  
  ***
  
  Он сердце украл у Луны
  И никогда его не вернет.
  Он спрячет его под подушкой
  И там же, наверно, убьет.
  
  - И тот, идущий маршем, - цитировал
  Волчище Неизвестного, -
  Кто стремится в Великое Никуда
  Тот, чьи руки разбиты, тот, кто
  От отчаяния пылающим сердцем
  Устроит погромы, выпьет
  Океан Отчуждения до дна
  
  Тот, кто Метелью Одиночества
  Укроется плотно, тот, кто смелый в
  Необетованную темноту
  Сунется бездумно
  Тот, кто умрёт, очнётся
  Проснётся ещё раз.
  
  Я не хочу вашим быть
  Палачом, милые жители
  Сатурна! Мне нужен мир.
  Мне нужен
  Он...
  
  Глава 5.
  'Сейчас'
  Или никогда.
  
  И кинула Вселенная клич, на бой жуткому явлению, на свержение воцарившийся катастрофы, что километровыми шагами загребала себе все, что видела. До Солнечной системы было около трехсот пятидесяти астрономических единиц, но, кажется, будет уже совсем поздно.
  
  Темнов, успев до этого умереть три раза, лежал на холодном полу в центре комнаты. Отопление куда-то исчезло, да и, пожалуй, было уже ненужно: за окном цвела целая весна, и вместе с ней все, что могло жить, и жить при этом без задних чисел и без календаря как такового. Было оно здесь и сейчас, сиюминутно, бесповоротно и, наверно-таки, просто прямо. Иван же, не чувствуя за собой ничего из этого, был безучастен, но безучастие это ему очень больно обходилось; и было по большей части не по его собственной воле. Его же воля стремилась к скорейшему забвению, и неважно, каким путем: быстрым или мучительным.
  
  - И какая же разница, - интересовался он у Петра Ивановича, - как мы сюда приходим, и как уходим? Если, пожалуй, самое ценное - это сейчас, и ничто больше. Но я не чувствую это 'сейчас'. Всюду я лишь ведомый, и даже, казалось, в такой самоличной дурности, как этой, я лишь посредственность, инструмент. А еще, хочу сказать...
  
  - Ну-ну, - и Петр Иванович нацепил на себя свой цилиндр, зажег сигару и деловито развалился в кресле. - Дай-ка угадаю. Нет-нет-нет, молчи. Я сам. Ты хочешь сказать... - и он взялся за стрелку часов и остановил её, ведь тиканье, о! Это проклятое тиканье уходящего, как песок сквозь пальцы времени ему надоедало, - что Белая Госпожа совсем не умеет целоваться?
  
  - Да нет же, - отмахнулся Темнов, хотя, это и было правдой, - в другом все дело. Кажется, я её люблю.
  
  - Ну и в чем проблема?
  
  - Я убил её, - отвернулся Темнов. - И делать этого вовсе не хотел, как и всего, что успел до этого. Как же мне теперь быть без Луны, скажи мне?
  
  - Ну, - и Петр Иванович почесал затылок, - Лун на свете много, да и времени у нас с тобой еще, пожалуй, достаточно, чтобы вширь и вдоль полюбить кого-нибудь еще. Я чувствую, как Гончие идут за нами, и с рук оно нам не сойдет, ой как не сойдет...
  
  - Это еще кто такие?
  
  - Сознаешь ли, - зашагал Петр Иванович по комнате, наворачивая круги вокруг Темнова и тыча периодически в него своей дешевой тростью, которую он откуда-то украл, как и все, что на нем было, - есть такие вещи в нашем мире, которые просто так не могут происходить бесследно. Обязательно кто-то и где-то отреагирует, это закон природы, никем и ничем не рушимый, и даже нам с тобой оно не подвластно. Нам! Нам! Самым ненужным, и оттого очень сильным, свободным. Даже мы не в силах срезать с себя петлю, которую мы натянули с рождения, даже не догадываясь об этом. Нас с тобой линчуют, ведь мы, заметь, преступники! Да. Именно так. Ты же сам понимаешь, что тот, кого загоняют в угол, либо погибает, либо делает так, чтобы вместе с ним погибли все. Мы - второй вариант.
  
  Иван свернулся калачом, после уткнулся лбом в пол и замер. Внутри что-то закипало, восходило, как восходит ныне мертвое Солнце, но Земля еще помнила свет, который до нее дошел, и было от этого еще совсем везде светло. Однако, всё, что завелось новой силой после затяжной зимы, тут же отошло, как только планету накрыло черной пеленой, и теперь навсегда. Люди ликовали, приняв это за затмение.
  
  Жил Темнов на восьмом этаже многоквартирного дома, и был похож на гвоздь, который никто и никогда никуда не вобьет - банально некуда, ведь все, что можно закрепить, закреплено и без него. И валялся он лишним винтиком в далеком ящике, о котором забыть проще простого. И деть его тоже, пожалуй, некуда. Ни соседу он ни нужен, ни тебе. Просто есть и хоть ты захлебнись волной сопротивления такому раскладу - лежишь ты пылью, бесконечным пространством кучи разнообразных букв, которые можно было вертеть, как тебе хотелось. ˙ʁɔqmǝнɐɯɔо oıqvıqu и ˙qvıqu ;ɥsɐpu& ıqɯ ˙ʁɔɯǝʁнǝwоu ǝн иɯɔонmʎɔ ʚ оɹоɯє ɯо оɹǝҺин он 'оɹоɯɔvоɯ ɐʚqv qmиɓǝƍоu оɯҺ 'оʞqvоɯɔ хи иmиuɐн 'иwɐʚʞʎƍ иwиɯє ɔ ıqɯ qɔиƍǝ qɯох.
  
  Темнов чем-то был похож на алфавит, который перевернули. Прочесть его возможно, но лишь в том случае, если ты способен отказаться от всего, что тебя до этого окружало и... На самом деле, пора было уже идти дальше. Да! Дальше. Иван поднялся и, сам себе неясно, облокотился об кровать, наблюдая, как в окне все меркнет, тает.
  
  - Да, я понимаю тебя, - сказал Петр Иванович, встав перед окном. - Дело трудное и неблагодарное - жить. Я тоже терплю. И тоже мне хочется перегрызть эту стальную цепь, под названием Жизнь, и нестись куда-нибудь туда, в Пустоту, зовущую по ночам, и теребящей днем, который ты, вместе со мной, восемь минут назад уничтожил навсегда.
  
  - Ну и к черту, - Темнов выбил локтем окно. - Может, я птица, и никогда этого не знал?
  
  И, пусть крыльев у него не было, все же данную теорию им не терпелось проверить. Что может быть лучше - избавляться от таких отягощающих вещей, от всех обязательств на свете, и, в конце концов, вкусить тот неизвестный никому из живых вкус.
  Ступить на путь Большой Пустоты.
  
  Глава 6.
  'В омут мордой'
  
  Все настолько ужасно, что пришлось пробуждать Сверхпса из своего вечной дремы. И давно ведь не дрался этот старый на привязи бездельник.
  
  ***
  
  Было лето.
  Жаркое, невыносимое время, когда заняться особенно нечем, и более того - абсолютно ничего не попадалось под руку, чего-нибудь стоящего, настоящего. Он и не искал. Темнов, пережив четвертую попытку прорыва, сидел на крыше. За день она была разогрета, как сковорода, но с каждым часом ближе к полуночи она остывала. Иван, в конце концов, просто лег, и рассматривал появляющиеся звезды, одну за другой. Большая медведица (а это, пожалуй было, единственное созвездие, которое он знал) смотрела на него своими большими глазами и говорила медведице поменьше, что вещи, которые должны произойти - произойдут. Воля Волчищи была велика, наравне с самой всемогущей силой, что существовала во Вселенной, хотя, ставлю собственный литр крови, это всего лишь неуместный синоним. Ведь она и есть Судьба, всезагребущая, жестокая, печальная для всех и каждого. Кроме него. Он вцепился мёртвой хваткой в её бессмертное горло и вкусил той бессмертной силы, которой наделены человеческие боги. Но он ею плевался, выхлебал, как не в себя, весь Млечный Путь, чтобы забыть ко всей Бездне это ужасное послевкусие - зов в Большую Пустоту, что теперь никогда не отпустит. К слову, нет теперь Млечного Пути.
  
  - Я убил Луну, и что ж
  Теперь мне делать?
  Не видать мне волчат,
  Какая беда!
  
  - Узнав, что у Волчищи
  Родились дети, тысячи
  И тысячи этих маленьких чёрных туч
  Полагаю, сама бы, наверно,
  Вселенная подписала для тебя
  Ипотеку, от жалости.
  
  - Чтоб жить мне в долг
  От чьей-то жалости?
  Мордой лучше в омут!
  
  И Темнов гордой поступью зашагал по крыше, в обличье чёрной волчьей тени. Он сел, и завыл на весь свой город, не зная, куда деться в очередной раз. Теперь, чтобы оказаться в таком виде, достаточно было его желания, и сила его росла, питаемая от неимоверной боли, что таилась где-то внутри. Не было ему, даже тут, на крыше, места под мёртвым солнцем. Чуял сам себя он отрезанным напрочь наблюдателем, что не в силах заговорить с окружающими. Тут на крыше оказалась собака, самая простая дворняга. Она подошла к Темнову и села рядом с ним, не смущаясь, что он был в два раза крупнее, и, как странно, она его совсем не боялась.
  
  - Пахнешь псиной, - сказала она. - Но ты неправильная псина. Кто ты?
  
  - Иван Иванович, - ответил Волчище. - И это моя крыша, между прочим.
  
  - Оно и видно, - и собака втянула своеобразный запах, что оставался всюду, где был Темнов.
  
  - Эй-эй-эй, я не настолько зверь, чтобы заниматься таким! - горячо недоумевал Иван.
  
  - А про что ты подумал? Я про то, что здесь пахнет смертью да безнадёгой, - смеялась собака.
  
  - Какое умное создание, - вдруг сказал Пётр Иванович, - поразительно!
  
  - Да, забавная.
  
  - Ты это с кем? - и собака ни на шутку смутилась.
  
  ***
  
  Они сидели все там же, проболтав ни о чем весь день. Близился очередной закат, но этот был особенным, последним.
  
  - Всякий ведь может
  Через строчку писать
  И думать о том же
  С все той же печалью, -
  Говорила она. -
  
  Чем других ты печальнее
  Случись чего хуже? А...
  - Протянула собака, -
  Дом твой сгорел, и вся семья
  Умерла! Я тебя понимаю.
  (Он нос прячет в лапы)
  
  Нет больше дома,
  И смысла твое сердце
  Теперь лишено? Ты свободен,
  Мой уличный брат
  Уж цена за неё дорога
  
  От оков, - сказал мне
  Пëс в чёрно-белых тонах, -
  Ты Смерти больше не нужен
  И в деяниях своих волен безумно.
  
  Нам на Улице суждено умереть
  И так оно будет. Мы песни поем,
  И на Луну теперь воем. Давит, однако,
  Бездомность. Тишина. Одиночество.
  
  Ты, - улыбается он, - приходи.
  И для тебя у нас место найдется
  В 'Обществе Бездомных Собак'
  Мне бы так не хотелось
  
  Что б ты на Качелях Безразличия
  Слишком долго качался
  Да умер,
  И умер тихонько.
  
  - Ну и что же мне делать? Я четыре раза умер, и убил Луну, свою возлюбленную. Я повесил Солнце, и перепел Ветер, кровь пустил Заре, а потом короновал Закат. Я страшный человек, Собака.
  
  Солнце медленно садилось, и светило оно лишь потому, что оставался в нем мнимый запас прочности, что с каждой секундой был меньше и меньше. Было красиво, и оттого печально. Солнце будто бы улыбалось, но в последний раз и сразу всему городу одновременно.
  
  - Ну, ты можешь уйти со мной, - предложила собака. - Наши угодья - целый Дурацкий город N, и места в нем даже слишком много для всех нас.
  
  Темнов отказался, грустно спрятав нос в свои чёрные лапы. Ему выть - выть только по-волчьи, и собак он всех распугает. Даже среди похожих себе нет ему места, и убил он всех непохожих. Был он по-настоящему сам по себе, безгранично одинок и свободен, уж Собака была в этом права.
  
  ***
  
  - Свобода... - рассуждал Темнов,
  Волчьей тенью гуляя по городу. -
  И нужна она мне?
  
  Лишь слово, что не чуешь
  Ноздрями!
  И к чему мне ваше
  Вами лишь любимое
  Светлое мироздание...
  
  - Мы ещё можем все исправить,
  - Ва'аш его утешал. - Мы вернем
  Жизнь всему, где её отняли, и
  Сами уйдём навсегда.
  
  - Ну уж нет. Мое сердце дважды
  Разбито, и в третий раз
  Случиться этому
  Я никому не дам. Лучше умру,
  Умру я сам!
  
  - О, дурак, тебя убьёт лишь
  Век-Волкодав. Ты ведь помнишь
  Про Гончих, Иван?
  
  - Да забудешь про них, -
  Поежился Темнов, махнув рукой.
  - С ними Драться - что
  Драться с собою -
  Всегда проиграешь.
  
  Вокруг было темно, ведь ни Луны ни фонарей нет, и никогда больше не будет. Это был последний день, последний закат, и теперь будет вечная тьма, которую ни один свет не разбавит. Темнов рассуждал прямо: поступью твёрдой идти до конца, иль безоглядно бежать, и умирать, умирать, умирать, боясь попасть в пасть Волкодава?
  
  Волчище добрался до гор, и залез так высоко, как ему лапы никогда бы не позволили раньше. Весь мир был перед ним, и на его защиту уже несся Он - Черной Госпожи личный Сверхпес. А Звезды шептались, боялись, ведь знали: и они погибнут от рук Атланта Веков. Заплакали разом все мира Галактики, рыдали Скопления, убивались Чёрные дыры, но, кроме, пожалуй, одной. Она обратилась к Темнову, смотря на него глазами, полные сострадания и, вместе с этим, какого-то странного умиления.
  
  - О, как дерзко ты смотришь
  Наверх, ему не понравилось...
  Он страж разноцветного
  Пространства, и той черной
  
  Краской, что идешь ты повсюду
  Тем Отчаянья запахом сильным
  Привлекаешь ты своих убийц, и его
  В том числе. На тебя спустят
  
  Собак, а потом разорвут
  Сказав лишь однажды:
  Проваливай!
  Уходи, Волчище Темнов.
  
  И поступят с
  Тобой так,
  Как поступили
  Со мной.
  
  Темнов разозлился. Как это - его запугать, как это - порваться и исчезнуть? Загнанный в угол он - свирепый; ещё страшнее, чем есть в истинном своем настроении. Забилось тут же его красное сердце своим красным пожаром; и песнь волчья чёрной рекой полилась по белому свету, самому прекрасному из уничтоженных им ныне миров.
  
  - Пусть придут сюда, на Землю, - сказал Пожиратель Мира, - и заявят, прочтут мне мой же приговор, о том, что я - изгнан.
  
  Я буду их ждать.
  
  Глава 7.
  'Черный океан'
  
  Волкодав порвал пространство на лоскуты и был Здесь.
  
  В уши билось сердце, и в каждом его ударе слышалась жестокая поступь Сверхпса, идущего грозными шагами вперед, впитываясь в эти буквы, переплетаясь между предложениями и абзацами. Он был невероятен во всех смыслах этого слова; и самое крупное скопление звезд, что могло здесь существовать, было ему словно слеза, стремительно несущаяся по щеке. Лапы его - лапищи, давящие душу в труху, лишь будь на Вас его Черное пятно. С Темновым явно решили пошутить, ведь был он, как с пеленок - весь, как это самое Черное пятно, и лишь хвост, незадачливый, вечно игривый - в белоснежную окрашен пустыню арктических льдов. Атлант не имел образа, но был сразу Всем и Ничем одновременно, был всесилен стать Кем и Чем угодно.
  
  Темнов, покончив с собой в пятый раз, сердцем учуял Фазу Большой Пустоты, неведомое доселе никому и ему место. В нем ничего не было, и стало быть, это рай, не обетованное место, полное забвения и спокойствия. Но оказаться там - дано не всем, и даже те, кто заслуживает - отправляется обратно. Пустота была очень избирательна и честна сама с собою.
  
  Иван Иванович, став Пожирателем Мира, облокотился об гору, чью вершину он недавно задел своим присутствием. Как выражалась Собака, словно настоящий пес Темнов метил всюду, где был сам. Его данная мысль смешила и раздражала одновременно, но, пожалуй, было это чистой правдой, и такой ею останется, как ты ни крути.
  
  - Теперь Атлант пробрался в мир, я чувствую его, - сказал Иван, смотря на ночное небо, что стремительно пожиралось Черною дырой.
  
  Звезды, одна за одной, невероятно растягивались, превращались в длинную и яркую паутину какого-нибудь космического паука, могучего и бесконечно сильного. Атлант возник из Ниоткуда и схватил Чёрную дыру за горло своими могучими руками: слишком дорого стоит этот мир и слишком заманчиво порвать его на молочные лоскуты на чёрном фоне космической безнадёги.
  
  - Он идет за мной по следу, который я, вероятно, оставляю. Я и впрямь настолько излучаю отчаяние, настолько пронизан с головы до ног дуновением Ветра Пустоты, Пётр Иванович?
  
  - Наверно, - и он смотрел, как Атлант в жестокой схватке сразился с Матерью Млечного Пути. Две абсолютно всемогущей силы не могли перебороть друг друга. Они бросались звёздами, опрокидывали галактики и растаптывали Рукав Ориона, а Вселенная рыдала - она не в состоянии была примирить два своих создания.
  
  И именно поэтому ее сердце будет уничтожено, а вместе с ним и все, что способно услышать его сокрушительные удары. Фазу Большой пустоты было невозможно обратить вспять. Процессы, вызванные Темновым и Петром, стали слишком неконтролируемыми, слишком разрушительными по всей своей природе. Пожиратель Мира заключил с Черной дырой незамысловатую сделку: он отдает ей все свои сигареты, (и те были ужасно дешевые, самые нищие и самые противные), а она какое-то время сдержит Волкодава, и даст Темнову несколько мгновений - надышаться перед Смертью. Рядом с ним сидела Собака и Петр Иванович, тихонько находящийся в громком ужасе.
  
  - Вы не понимаете, - улыбаясь сказал Темнов. - Она прекрасно адаптируется к невзгодам, и лишь вид её, будто бы она умирает - великолепно обманчив. Она, словно змея, сбросит свою кожу и станет вновь молодой и сильной, как это было несколько миллионов лет назад.
  
  И трое, изумленные, убитые и ничтожные перед Смертью воплоти, наблюдали, как звездами разрушенно-разукрашенный небосклон медленно, очаровательно-медленно умирал, сворачиваясь в три погибели, закручиваясь и переворачиваясь, обрел новую, неизученную форму самого себя - Фазу Большой Пустоты. Но Черная дыра проигрывала Волкодаву. Последний её вдох дался ей с Великой Улыбкой, и она беспечно взглянула Ивану в глаза.
  
  - И все же, кажется, - Темнов уже не держался со смеху, - дешевые сигареты ей понравились.
  
  - Это были мои последние... - и Петр Иванович выдохнул весь воздух, который он собрал в легкие от увиденного на небе.
  
  - Никогда не понимала курильщиков, - сказала равнодушно Собака. - Ну тянешь ты дым, ну умираешь чуточку быстрее, что с того?
  
  - Дура ты, - вдруг отрезал Петр Иванович. - И ничего не понимаешь.
  
  - Я-то дура?! - Собака подошла к Петру Ивановичу вплотную. - Это вы - идиоты! Что вы наделали...
  
  Но, заметив, что у горы не сидит Иван Иванович, оба они заткнулись, и молча смотрели за тем, как Смерть и Смерть сошлись в жестоком бою. И было им мало места в утробе Вселенной, два брата-близнеца решили единогласно - они родятся сегодня. Врата Большой Пустоты раскрылись, и, сожженные в друг друге, Век-Волкодав и Волчище без сил свалились в бескрайней Пустоте, что тянулась бесконечно во все рамки дозволенного. Теперь им ничего не помешает закончить начатое.
  
  ***
  
  - Эй, Пожиратель Мира
  Сколько в легких твоих порывов ветра?
  - Сверхпес потерял из виду Волчище, -
  Давай, всесильное
  
  Создание! Дерись со мной, сколько
  Будет сил твоих сражаться,
  Сколько хватит в Раю
  Пролить своей черной крови!
  
  - Только равный меня убьет, -
  Волчище наматывал круги вокруг
  Атланта, разгоняясь все быстрее,
  Сильнее становясь, чувствуя, что
  
  Именно Атлант способен лишить
  Темнова Жизни. - Давай, подари
  Мне смерть в бою, старый стражник
  Чёрный пес, да вшивый
  На привязи бездельник.
  
  И Волкодав, разозлившись за вшивого бездельника, повалил Волчище, прокусив тому горло; но с диким огорчением отступил, поняв, что чем больше с Темнова льется крови - тем сокрушенно билось его сердце, каждый раз вспыхивая, как вспыхивает автокар, преодолев сам себя. Пожиратель Мира, вырвавшись из железной хватки, встал на две лапы и навалился на Атланта всем своим Пылающим Отчаянием, изливаясь Океаном Отчуждения, заливая не обетованную пустоту все шире, и шире. Две Смерти изуродовали свои морды, пока Волчище не утопил Волкодава в собственном Черном Океане.
  
  Все кончилось.
  Сверхпес был мертв, и хозяйка его никогда об этом не узнает, ведь из Большой Пустоты не было выхода. Это был билет в один конец. А Темнова никто не ждал, как и прежде, был он безгранично один. Иван Иванович, решившись на шестой раз, заплыл на лодке в середину озера. Он лег на её дно и смотрел, как звезды зажигались одна за другой. Он привязал к себе по два кирпича, и кинулся в воду. Черный Океан поглотил его, сделав своим Волком-Левиафаном.
  Навсегда...
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"