Баю-баю-баиньки... Течет-течет тихий говорок, медленно, напевно, вот и подернулись глазоньки сонной поволокой, тянутся, тянутся веки друг к дружке, зовут к себе сон. Баю-баю-баиньки. Спи, радость моя ненаглядная, зайчонок мой, донюшка.
Потрескивает лучина, роняя угольки в глиняную мису с водой. Мечутся тени в углу, свиваются зыбкой паутиной. Спи, радость моя. Течет говорок, течет между пальцами толстая нить, петля за петлей, петля за петлей... давно ли привыкла коротать вечера за нехитрым рукодельем, Арина? Давненько...
Баю-баю-баиньки.
Два года почти - а нахлынет, будто и вчера все было. Вспомнится.
Утро едва просыпалось, туман стлался по низинам, плыл, оглаживая бледными пальцами зябко ежившиеся березы. И ржали кони за плетнем, встряхивались нетерпеливо, позвякивали сбруей. А я все стояла, прижавшись к широкой груди, твердой, пахнувшей родным и домашним под холодящей щеку кольчугой, и не было слов, и слез тоже не было. Теплая ладонь, загрубелая, ласковая, шепот чуть слышный: "Лада моя, не плачь. Я вернусь." Горький ком в горле, не ответить, не упросить... как упросишь, коли кинули клич, коль уходит с князем не то, что дружина - в каждом доме провожают, кто сына, кто мужа. От веку такой рати не видывали, не собирали.
Так и ушли они тогда за князем, только плакала дорога, избитая копытами, истоптанная, укрывала пылью следы, словно раны затягивала. И тянулись дни серой нитью, день за днем, петля за петелькой. А после гремели рога, заливались радостной песней... да не у всякого крыльца. И мялся у порога седоусый Вятша, глаза прятал: "Не сыскали мы Лихослава твоего. Не было его среди мертвых. И живым не объявился." Ой, лихо-лишенько... Это радость всем миром празднуют, веселятся, а над бедою своей всяк один горюет. Не была б непраздна - в омут кинулась бы, упросила водяного по реке отпустить русалкою, плыла бы речками-ручейками, искала б сокола своего по чужим степям, по неведомым землям. Хоть раз бы еще в глаза его зеленые заглянула, на золотые искорки, что плясали в них лешачатами, полюбовалась. Да не судьба, видать.
Баю-баю-баиньки...
Баю-баю-баиньки... Вот и отзвенела, отплясала свадьба, умчали лебедушку мою кони быстрые в мужнин дом, к новой родне. А я сижу у окна, уронив руки, плачу, будто не дочку к мужу - жизнь свою проводила, в чужие руки отдала. И не сыскать уж в клети старенькую колыбель, а губы все шепчут по прежней памяти - баю-баю-баиньки. Жди теперь, Арина, внуков тебе качать через годок-другой, вязать топотки да рукавички у потрескивающей лучины.
Стелется по полю туман, плывет, свивая космы, и чудится - будто зовет из него кто, привораживает. На вечерней заре всякое, бывает, мстится, да не всякому голосу верь... не всякому, да не ласковому, себе верь, сердцу своему. Позовет за туманы, за дальнюю даль - иди, не спрашивай. Двери не притворяй, на прежнее не оборачивайся. И ляжет тропка под ноги, обовьет шелковой травой, и поклонятся березы, сестру привечая. И вскрикнет птица заполошная, и пропустит лешак - на привычное место, на крутой бугорок. Сколь стояла здесь, на дорогу глядючи, сколько слез пролила о соколе ясном, в чужих краях потерявшемся. Так и стоять тебе, Арина, до веку, у дороги березой плакучею, ждать родимого своего, лить слезы по весне да стонать под ветрами осенними. Баю-баю-баиньки...
А наутро шумело село, волновалось - пропала Арина-травница. Ни в доме после свадьбы не прибрала, ни двери не притворила - ушла, в чем была, никому не сказавшись. Сколь с бреднями по реке ходили, омут шестами тревожили, сколь по лесу кликали да искали - ни следочка. Так и сгинула, как и не было ее.
Только бабы перешептывались, судачили - встала на взгорке у дороги береза, аккурат там, где Арина, бывало, стаивала, мужа своего, с рати не вернувшегося, выглядывала. Не сажена, не рощена - а вот она, стоит, ветвями качает. Хотели срубить ее, ведуну кланялись, совета испрашивали - не велел. Так боги судили, говорит, и не вам поперек слово молвить.
Сказывают люди, на вечерней заре у березы той голоса слышны. То мужской, гулкий - что шепчет-бормочет, не разобрать, только ласковое что-то, теплое. Два слова всего и понять: "Я вернусь." А то и женский, бывает, ответит, тихонький такой - ровно напевает кто над колыбелью, приговаривает: "Баю-баю-баиньки..."
Баю-баю-баиньки... Клонится голова, тянется к подушке - прилечь, отдохнуть... Ох! Выскользнуло из рук нехитрое вязанье, покатился клубок - добывай его теперь из под шкафа. Баю-баю-баиньки... Спит наконец-то счастье мое неугомонное, знай себе посапывает. И я над кроваткой едва не уснула. Привидится же во сне!
Про Арину-травницу мне, было дело, бабка моя рассказывала. А ей, говорила, ее бабка. Весь род наш вроде от той Арины да Лихослава ее пошел. Сказка и сказка - да вот зацепила ведь чем-то, приснилась. Хотя, когда мало не сутками глаз не смыкаешь - и не такое во сне привидится. Знать бы, все младенцы такие шебутные, или моя одна крикуньей уродилась? Данюшка моя, Дареныш...
...а бабушка у меня ой не простая была. Ее соседка все вещуньей обзывала - бородавки, мол, заговаривает, болезни всякие отводит. И я вроде в нее пошла. Только я по травам больше - не учил никто, а ведь без всякой науки знаю, какую травку как взять, да с чем заварить, да от чего выпить. Откуда? Вы лучше что попроще спросите. Знаю - и все тут. Бабушка моя говорила, то Арина-травница во мне проснулась. Бывает, мол, такое у нас в роду. Будто не найти ей покоя, пока Лихослава своего опять не отыщет - вот и просыпается иногда в ком из правнучек ведовской дар, душа Аринина. И ищет того, в ком душа Лихослава живет. Ерунда, конечно... такое только на ночь и рассказывать, внуков тешить. Погоди, не зарекайся - еще сама дочке той же байкой, поди, голову морочить будешь. Баю-баю-баиньки...
Вот пристала песенка, не отвяжешься. Все, теперь и самой баиньки можно... сколько получится. Умаялась я. Лешка-то мой уж скоро месяц в командировке, а мать на подмогу не докличешься, вот и мыкайся тут, как сумеешь. Ладно бы, что ни сна, ни продыху, да тоскливо ведь - мочи нет. И уснуть бы, а все лежишь слушаешь, не хлопнет ли дверь, не заскребется ли ключ в замке. И сейчас вот мерещится... ай, да не мерещится же! Неужели?!
Ле-ешка!!! Приехал! Чудо мое бородатое! Родной мой!
И с размаху броситься на шею, уткнуться носом в широченную грудь, в теплый, родной, такой домашний и неуловимо чужой запах, замереть под огромной ладонью...
- Иринка моя... Иринушка... Ну ты что, не плачь, что ты... Все хорошо. Я вернулся.
И потянет в прихожей пряным запахом трав, прошелестят тихонько ветви - вернулся. И зашепчет ласково ветер, бросив в детскую кроватку горсть влажных от росы березовых листьев - вернулся. И встречу я взгляд родного моего, любимого... взгляд зеленых, с золотистыми искорками глаз.