После утреннего осмотра командир нашего учебного взвода лейтенант Рыков приказывает мне зайти в ленинскую комнату.
- Слушай, - негромко говорит лейтенант, закрывая за мной дверь, - ты за Исаковым ничего странного не замечал?
- Никак нет, - пожимаю плечами. - Толик нормальный парень. Правда, приколоться любит, дескать, будущее умею угадывать. Особенно в последнее время куражится. После того, как в караул сходил, будто что-то там на него снизошло. В общем, прикалывается. На днях, когда нас кровь водили сдавать, выхватил у меня медицинскую карту, глянул туда и говорит - завтра посылку получишь.
- Ну, и..., - Рыков как-то уж очень заинтересованно глядит на меня.
- Получил, только чего тут угадывать - я сам пацанам говорил, что скоро посылка должна прийти. Или, вот, сказал он Саньке Гудееву, чтоб всю неделю к турнику не подходил. А как тут не подойдёшь, если физподготовка в гимнастическом городке через день. И как скажешь сержанту, мол, не буду упражнение выполнять, он таких пенделей выпишет, что подпрыгивать замучаешься. Санька на турнике в понедельник повис и плечо растянул, да так здорово, что в санчасть пришлось идти. А Исаков ржёт, мол, я же предупреждал... Я, говорит, всё будущее наперёд знаю...
- Вот именно, - трёт пальцем переносицу лейтенант и подходит к окну, - командиру второго взвода он посоветовал не давать сыну велосипед... Тот не послушал... Сын упал и сломал руку. Командиру роты сказал на прошлой неделе, чтоб лотерейный билет купил. Тот, конечно же, плюнул на эти слова с высокой колокольни, выписал наглецу два наряда вне очереди, но, как на грех, ему тот билет продавщица военторга всучила вместо сдачи... Вот... А вчера командир роты выиграл мотоцикл... Сегодня Исаков сказал мне, что на днях у командира части случится инфаркт... Вот...
- Случился? - не совсем вежливо вклиниваюсь я в размышления командира.
- Типун тебе на язык, Штылёв, - резко оборачивается Рыков. - Короче, Исаков в твоём отделении, и ты, как его самый непосредственный командир, отвечаешь за него в первую голову. Понял? Смотри за ним. А ещё лучше переговори по-свойски, чтобы он много языком не болтал. Понял?
- Так точно!
- Тогда иди. Я тебе верю. О нашем разговоре никому. Понял?
- Так точно!
Девять часов утра, а на улице уже жара за тридцать. И ничего тут не поделаешь - пустыня Каракумы начинается сразу за городом, в каком расположена наша учебная часть. В классе открыты все окна, но духота - несусветная. Где-то с час выдержать ещё можно, а потом создаётся впечатление, что в голове начинается плавиться мозг, к концу пятого часа расплавленный мозг начинает уже кипеть. Но, презрев все трудности, мы должны учиться военному делу настоящим образом. Не знаю как у кого, но у меня настоящим образом получается - только потеть.
Преподаватель рассказывает о законе Ома.
- "Ома, Ома, - еле-еле, словно черви в жестянке рыболова, шевелятся в голове мысли, - дома... Дома бы я сейчас на речку побежал... Нырнул, не вылезал бы из реки целый день... В реке хорошо... Дома...
- Теперь рассчитаем силу..., - слышится голос преподавателя.
- "Рассчитаем, - мысленно подхватываю команду, - рассчитаем: сколько мне осталось до дембеля. Я прослужил три месяца... Или нет? Меня призвали пятого, а сегодня восьмое... Получается - три месяца и три дня. В днях-то это сколько? Девяносто четыре... Или? Пусть будет девяносто четыре... А два года - это семьсот тридцать...
Резкий звук удара! Это преподаватель вдарил указкой по краю стола.
- Спите, что ли? - кричит преподаватель, тычет указкой в сторону ефрейтора Клюева, тот, поди, глаза малость прикрыл. - Клюев! К доске! Считай!
Клюев считает, а я таращу глаза на преподавателя и вспоминаю родник на речном берегу. Упасть бы туда лицом и пить, пить,пить... Здесь воду нам пить не разрешают. Только чай. Возле каждой казармы стоит титан, и дневальный следит, чтобы в титане постоянно был кипячёный чай. А вода в роднике - холодная, аж зубы сводит... Пить хочется - сил нет, но во время занятий пить нельзя, надо ждать перерыва.... Наконец-то, звонок. Достаю флягу, откручиваю крышку, и слышу:
- Штылёв! Ко мне!
Это наш замкомвзвода - сержант Гусь.
- Быстро в роту! - кричит Гусь, и я бегу за ним.
В канцелярии сидят: командир роты, замполит и мой комвзвода.
- Где Исаков? - спрашивает ротный, отмахиваясь от моего доклада.
- В роте! - отвечаю, вытянувшись по стойке "смирно". - Дневальный он!
- Нет его в роте! - кричит взводный, так что у меня поджилки трясутся. - Всё обыскали! Куда он мог уйти?! Ты же его непосредственный командир!
Впервые я вижу нашего командира таким взволнованным. Всегда спокойный и чуть-чуть ироничный, а сейчас - набычился, бледный и только успевает рукой утирать лоб.
- Товарищ майор, - заглядывает в канцелярию писарь Поваренко, - чайной его нет. И не было, магазин я тоже проверил... На КПП его какая-то деваха спрашивала, но он туда не приходил...
- Чего, Рыков? - комроты глядит на взводного, и желваки мечутся на его загорелых скулах. - Мне идти докладывать? Или ещё искать в части будем?
- Не знаю, товарищ майор...
- А чего ты знаешь?! - взрывается ротный. - Распустил взвод! Сколько раз тебе говорил, что с ними строже надо! Их куда не целуй... Здесь ждите!
Ротный возвращается быстро и сразу же приказывает строить роту. Мы идём в город - искать Исакова. На улице жара страшная. Бледное солнце жарит с высоты нещадно. Проходим от ворот части к вокзалу. На вокзале суета. Сумки, мешки повсюду. Люди куда-то спешат. Только аксакалы в телогрейках и зимних шапках спокойно сидят на жаре и лишь иногда, словно сытые коршуны, медленно поворачивают прокопчённые солнцем головы. На вокзале Исакова не нашли. Идём на городской рынок. Очень хочется пить. Чай из фляг мы выпили ещё на вокзале, и теперь о воде остаётся только мечтать.
У входа в рынок палатка "Квас". Взводный разрешает выпить по кружке, а сержант Гусь инструктирует.
- Если кто не допьёт, не вздумайте на землю вылить. Здесь за такое башку оторвут. Ясно?
- Так точно! - отвечаем сержанту, выстраиваясь в очередь к окошечку, где продавец разливает по кружкам квас.
Наконец-то и моя очередь подошла. Кружку беру двумя руками. Кружка холодная, рукам приятно. Хочется выпить сразу весь квас залпом, но сдерживаю себя и пью мелкими глотками. Какое там - на землю вылить, хочется вылизать всю кружку ло последней капли. После кваса пить хочется ещё больше, но надо терпеть. Терпеть все тяготы и лишения военной службы... И на рынке Исакова нет. Долго ходим по городским улицам. По всему видно - нашему комвзвода не хочется возвращаться в часть с пустыми руками, но и оставить нас без ужина совесть ему не позволяет. Когда мы подходим к КПП, из ворот выезжает машина "Скорой помощи" с включённым спецсигналом.
- У командира части инфаркт, - в полголоса сообщает нашему сержанту дежурный по КПП. - В городскую больницу повезли...
Офицеры из роты не уходят до отбоя. Оно и понятно - чрезвычайное происшествие. При офицерах сержанты изгаляются над нами на всю катушку. На вечерней прогулке мы полчаса шагаем строевым. Пятки у меня огнём горят. Наконец-то - отбой. Засыпаю мгновенно. Ещё голова подушки не коснулась, а я уже сплю.
Снится что-то домашнее и приятное, но тут меня начинают трясти за плечо. Пробую отогнать подлое наваждение. Не получается. Открываю глаза и вижу на фоне окна, бледно освещённого почти полной луной, Толика Исакова. Он прикладывает палец к губам и жестами меня куда-то зовёт. Иду. Всё вокруг в каком-то полупрозрачном тумане. Проходим мимо дневального. Он стоит на коленях. Руки на тумбочке, на руках голова. Дневальный спит.
Мы выходим из казармы. С чёрного неба смотрит на нас большая бледная луна. Рядом с луной какие-то зеленоватые всполохи. Толик идёт за здание умывальника к забору. Мы пробираемся через кусты и находим тайный лаз из-за забора на волю. На городской улице темно, до ближайшего фонаря метров пятьдесят. Толик показывает рукой, мол, нам надо к тому фонарю и... И чья-то сильная рука хватает меня за плечо. Оборачиваюсь! Меня крепко держит слегка поддатый мужик. Узнаю его сразу - это прапорщик из шестой роты. Рядом стоит полная женщина.
- Коля, оставь его, пойдём домой, - уговаривает она прапора, но тот настроен решительно.
- Ты чего, Сима, - ухмыляется он и ещё крепче сжимает мне плечо, - если я сейчас это дело не пресеку, так они совсем оборзеют. На шею сядут, и ножки свесят... Ты их просто не знаешь... Его надо дежурному сдать...
Дежурный по части смотрит сочувственно, зевает и велит помощнику вести меня в роту.
Утром ротный объявляет мне трое суток ареста. На гарнизонную гауптвахту бреду следом за старшиной. Оформляют там быстро: пятнадцать минут и я уже в тесной камере. Меня встречают два сидельца: один танкист, другой из стройбата.
- Сколько прослужил? - первым делом интересуется танкист.
- Три месяца...
- Салага...
- За что стреножили? - спрашивает боец строительного фронта.
- Самоход.
- Молоток, - стройбатовец хлопает меня по плечу и поворачивается к танкисту. - Ты в первые три месяца из-под кровати нос боялся высунуть, а этот уже в самоходы ходит. Бедовый пацан. Уважаю. Я - Вася. Споёмся...
Только спеть у нас не получается, гремит наружный засов и нас отправляют на работу - разгружать кирпич. Разгружать кирпич - работа не из лёгких, а когда на улице плюс пятьдесят в тени, так это сущий ад. Но, оказывается, и к аду можно привыкнуть. Я вообще по жизни человек выносливый. Привыкаю, но устаю страшно. Мои сокамерники - тоже не из железа, поэтому вечером не до разговоров. Получаем деревянные лежаки, прозванные в народе "вертолётами" и сразу спать. На следующий день опять на кирпич. На третий день утром танкиста выпускают, но свято место пусто не бывает. Место танкиста занимает связист. Малый наглый, сразу наезжает на меня, мол, мало служишь. Вася съездил связисту в ухо, этим наезд и завершается. После завтрака - опять кирпичи.
На свободу я выхожу с чистой совестью, кровавыми мозолями на ладонях и со стойкой ненавистью ко всяким строительным материалам. На мечте поступить в строительный институт ставлю жирный крест.
Докладываю о прибытии командиру взвода, а тот шипит как ядовитый гремучник.
- Ну и гад ты, Штылёв. Знал же какая у меня ситуация и всё равно самоволку побежал. Сначала Исаков, теперь вот ты... Потерпеть не мог? Я должен был через пару месяцев старшего получить... Теперь всё... Ещё врёт, будто Исаков за ним приходил. Прямо - на больную мозоль... Ну, за мной теперь тоже не заржавеет...
На утреннем разводе зачитывают приказ о моем разжаловании, и командир роты торжественно срезает ножницами уже не мою ефрейторскую лычку. Вот и всё - теперь я не командир. А Исакова в части так и нет.
Перед обедом приносят письма. Мне сразу два. Одно из дома, а другое... Другое - местное. Обратный адрес есть - улица Гончарная, дом 13. Не может мне никто из этого дома писать. Ещё раз читаю адрес на конверте с эмблемой третьего съезда колхозников: наша часть, наша рота - мне письмо! Разрываю конверт, а там червертушка листа в клеточку и надпись из угла в угол печатными буквами: "спаси".
"Кого это я должен спасти? - беспрестанно думаю и во время обеда, и после него - на занятиях".
Думаю, думаю, но в голову ничего дельного не приходит.
"Некого мне спасать в этом городе. Не знаю я здесь никого..."
И только на строевых занятиях мой натруженный и измученный жарой ум озаряет догадка. Даже и не догадка, а так - смутное предположение: это Толик Исаков просит меня о помощи. Больше некому... Он же для чего-то приходил ко мне ночью... Он просит... Но почему меня? К земляку бы своему обратился. К Гудееву. Хотя, какой из Гудеева спаситель? Его ж соплёй перешибёшь... А мы с Толиком в первую неделю службы против четырёх парней с предыдущего призыва махались. Правда, нам тогда крепко досталось по первое число, но мы стояли до конца... Вот потому меня он просит... Да и командир я его... Был... Может, взводному сказать? Нет, не вариант: а ну как это не от Исакова письмо, а чья-то глупая шутка. Надо сначала самому разобраться. Но как?".
После ужина ловлю Саню Гудеева возле курилки и спрашиваю: а нет ли у Толика Исакова в этом городе родственников или хороших знакомых.
- Кончай, Штыль, - по всем приметам ничуть не желает Саня со мной разговаривать. - Пока ты там на "губе" балдел, мне этими допросами весь мозг вынесли. Кто только не допрашивал: от взводного до какого-то там прокурора. Теперь ты ещё с тем же лезешь. Надоело уже. Отстань.
- Но, всё-таки, - не хочу я сразу сдаваться и крепко держу Саню за ремень, - есть у него кто-то в этом городе?
- Откуда? Мы же город только и видим, когда нас в баню ведут по одной и той же улице. Не было никого здесь у Толика: ни родни, ни знакомых.
- А если подумать? Его тут девушка какая-то на КПП спрашивала...
Гудеев пробует несколько раз вырваться, а потом начинает думать.
- Слушай, - он трёт пальцами ноздрю, - а, ведь, была у Толяна какая-то знакомая. Хотя нет, не знакомая, а так... Короче: когда нас посылали цемент разгружать, она приходила на станцию и о чём-то с ним разговаривала. Деваха - ужас какая красивая. Из местных. Глаза чёрные-чёрные... Волосы... Закачаешься... Минут пять они базарили.
- О чём?
- А я откуда знаю? Мы, конечно, Толяна спросили. Он сказал, что она спросила - как в центр города пройти. Нашла знатока с цементной рожей... Посмеялись и забыли...
На следующий день наш взвод заступает в караул. Раз в месяц нам доверяют охранять склады боеприпасов, которые устроили за городом в пустыне. Я был уже в карауле разводящим, но теперь я не командир отделения и мой удел - пост. Взводный определяет мне тот самый пост, где в первом карауле стоял Толик Исаков. Мы меняем танкистов. Я в очередной раз убеждаюсь - мир тесен. Пост мне сдаёт боец, с которым мы на "губе" в одной камере парились самым, как говорится, натуральным образом.
- Зёма! - кричит танкист, нарушая всяческие пункты устава караульной службы. - Ты как здесь? - и уже к своему разводящему. - Витёк, мы с этим пацаном на "губе" вместе срок мотали. Клёвый пацан, хотя и салага.
Потом мы идём проверять печати на воротах складов.
- Ты со змеями как? - неожиданно спрашивает меня танкист.
- Нормально, как все, - пожимаю плечами.
- Здесь их полно по ночам ползает, - вздыхает мой недавний товарищ по неволе. - С непривычки многие пугаются... Я-то нормально отношусь, а некоторые и в штаны могут наложить. Главное, чтоб гюрза не приползла. Эта гадина сама на людей бросается...
- Правда что ли? - я недоуменно открываю рот, и чувствую - как на спине беснуется лёгкий озноб.
- Ну... Но это ерунда. Мне дембеля рассказывали, как тут однажды что-то вроде дракона с гривой появилось. Один парень глянул этому гаду в глаза и всё...
- Умер?
- Нет, сошёл с ума. В дурдом отправили... Ладно, я пошёл... Давай... Пост сдал.
- Пост принял, - пожал я танкисту руку и долго глядел в спины удаляющегося караула.
Минуты три стою и не шевелюсь, потом внимательно осматриваю серый песок, покрытый бледно-рыжими колючками - не притаилась ли где-то рядом гюрза или какая другая коварная гадина. Ничего подозрительного не видно. Начинаю медленно двигаться: сперва пять шагов вперёд, потом столько же назад. Через пять - шесть попыток - и я уже хожу от одной границы поста до другой. Хожу по тропинке и рассматриваю её края, но всё менее и менее внимательно. Привыкаю, но потею всё больше и больше. На улице жарко и душно. А тут ещё одна напасть на моё вспотевшее темя. К уходящему в закат безжалостному солнцу, спешит на помощь сухой жаркий ветер с песком. Скоро от солнца остаётся бледное еле заметное пятно. Становится не до змей, думаю о том - как бы песок в глаза не попал. Минут пять длится песчаная круговерть, а потом песчаный вихрь куда-то уносится. Размышляю о здешних странных погодных перепадах и вспоминаю яблоневый сад возле нашего крыльца. Дальше - больше. Когда приходит разводящий, я под ноги не смотрю, мечтаю о дембеле и пою тихим шепотом модные песни.
Следующая моя смена начинается после полуночи. Тьма вокруг. Жутковато. Территория поста освещена несколькими тусклыми лампочками, которые мерцают как-то уж очень нервно, будто готовятся с минуты на минуту перегореть. От этого мерцающего света на стенах склада шевелятся причудливые зеленоватые тени. Разводящий со сменой уходит, а я остаюсь. На два часа. Справа от тропинки что-то шуршит. Всматриваюсь - змея! Хватаю автомат на изготовку! Гадины уже нет, а в глове мелькают образы предупреждений танкиста. Кажется, что где-то совсем рядом коварная гюрза сворачивается в упругое кольцо и ждёт момента, чтобы вонзить мне в шею кривой ядовитый зуб. Тру пальцами шею, прислушиваюсь и осматриваюсь. Никого. Делаю несколько шагов и снова прислушиваюсь. Опять - никого... Только с неба глядит на меня большая круглая луна. По тропинке иду медленно, прежде чем сделать шаг, внимательно осматриваю землю. Скоро пугаю ещё одну (а, может, ту же самую) змею. Останавливаюсь и прислушиваюсь. Там за колючей проволокой пустыня с таинственным шелестом песка и истошными воплями попавших в беду, но пока ещё живых существ. И, вдруг, по небу полоснул зелёный луч, вдали всё стихло, а за спиной у меня - будто кто-то тихо свистит. И свист этот всё громче и громче. Оборачиваюсь! Метрах в трёх от меня, рядом с колючей проволокой ползёт огромная змеища. Даже не огромная - а преогромная! Полметра в диаметре... Точно - полметра! А длиной она - метров десять... Ей-ей... И светится эта гадина каким-то неестественно бледным изумрудным светом. Чудовище ползёт мимо меня, а я пальцем пошевелить не могу. Со страху... До головы её уже можно рукой дотянуться. Странная голова у этого гада. С гривой... С чёрной конской гривой... И я чую непреодолимое желание в эту гриву вцепиться. Наваждение какое-то... Страшное наваждение... Руки сами собой тянутся. А чудовище, будто почуяв моё странное желание, замирает на месте и начинает медленно поворачивать голову.
"Один парень глянул этому гаду в глаза и всё..., - словно наяву слышу голос танкиста".
Не помню, как я снял оружие с предохранителя. Грохот автоматной очереди приводит меня в чувство. Змеи рядом нет...
- Ты достал уже меня, Штылёв! - взводный бьёт себя ладонью по шее. - Вот так достал! В нарядах сгною!
- Товарищ лейтенант, змея, огромная, - хочу всё рассказать командиру, но тот не хочет слушать.
- Всё! - трясёт он кулаком у меня перед носом и орёт. - Хватит врать! Каждую ночь здесь часовые стоят - и никто никаких змей видит! А он узрел, видишь ли! Трус! Под дурака решил закосить! Сказал бы честно, что уснул! С караула тебя снимаю! А служить поедешь в глушь несусветную! Уж, я постараюсь! Будь спокоен! Гнида! Специально, что ли?! Чего я тебе сделал?! Сгною!
На дежурной машине меня увозят в часть, а там сразу определяют на кухню - чистить картошку. Когда ребята вечером возвращаются с караула, я хочу рассказать о том, что случилось на посту. Да только никто меня слушать не хочет, и отмахиваются как от назойливой мухи. А скоро сержант Гусь приказывает мне засунуть язык туда, куда... В общем, жизнь у меня начинается - хуже некуда... Никому я не нужен...
Через день приходит ещё письмо с Гончарной улицы, и конверт точно такой же, и опять - "спаси". Легко написать "спаси", а меня самого спасать надо. Разговаривают со мной мало, всё больше отворачиваются, и от этого, наверное, у меня в голове случается некий сдвиг, от которого просыпается давно дремавшая в моей душе жажда знаний. Я схватываю всё на лету и отвечаю только на "отлично", но это никоим образом не реабилитирует меня - ни перед командиром, ни перед боевыми товарищами. С товарищами я ещё кое-как отношения налаживаю, а вот со взводным дела - полный "швах". Волком он на меня глядит, и при каждом удобном случае норовит какую-нибудь пакость устроить.
Сегодня "сборную команду нашей роты" отправляют "на цемент". И я, конечно же, в первом ряду мучеников. Мы раскидываем по хранилищу цемент, который сыплется из люка специального вагона. В хранилище духота и нечем дышать. Работаем по очереди: пятеро работают, пятеро дышат на улице. Смена каждые пять минут. Выскакиваем из хранилища и сразу голову под кран с холодной водой, иначе никак не вытерпеть жары с духотищей. Никогда не думал, что в вагоне помещается так много цемента. Уже руки лопату не держат, ноги дрожат, грудь ломит от кашля, круги перед глазами, а цемент всё сыплется, сыплется и сыплется...
И когда кажется, что этому цементному потоку никогда не будет конца, голос сверху.
- Ребята! - кричит мужик в выгоревшем добела халате и в соломенной шляпе. - Полчаса отдыхаем! И ещё вагончик!
Обливаемся холодной водой, пьём, минут десять лежим в тени, а потом кто-то предлагает сходить поесть винограда. Сразу за товарной станцией пустырь, за пустырём улица маленьких и на редкость корявых домиков. Около домиков серо-коричневые плетни, а на плетнях - виноград. Виноград крупный, желтый, налитой и очень сладкий. Ем горстями. Есть чуть заметный привкус цементной пыли, но ничего вкуснее этого винограда я никогда прежде не ел. Я запихиваю ягоды в рот, раскусываю их - и нежнейший нектар орошает моё нёбо приятнейшей сладостью. Ещё, ещё, ещё... И, кажется, нет такой силы, какая может оторвать от этого праздника вкуса. Но на любую силу всегда найдётся сила покрепче. Наслаждаясь вкусом сладчайших ягод, я поднимаю глаза и вижу надпись на стене домика: улица Гончарная дом 11.
" Значит, рядом дом тринадцатый, - сплёвываю на землю виноградные косточки и бегу к соседнему дому".
Этот соседний дом оказывается - девятым, и я мчу обратно. Сердце колотится, словно свихнувшийся барабанщик. В ушах звон. Откуда-то из бурлящего живота к горлу упругий комок тошноты, на лбу холодный пот, в глазах муть с цветными кругами, но мне сейчас на всё наплевать! Я найду Исакова - и сразу же завершатся все мучения. Ведь, всё же из-за него началось! Вбегаю по шатким ступенькам на крыльцо и тут - крепкий удар в лоб, вспышка и тьма...
Открываю глаза. Всё расплывается, мерцает и пляшет. Пробую сосредоточиться и вижу лейтенанта Рыкова. Его голова висит в сером полумраке, будто воздушный шар, а сизые губы, здорово похожие на жирных дождевых червей, шевелятся.
- Всё, Штылёв... Дезертир ты теперь...
- Никакой я не дезертир! - ору я, пробую встать, голова раскалывается от страшной боли.
Командира взвода рядом нет, а вместо него на колченогой табуретке сидит седой старик.
- Где я? - тру ладонью раскалывающийся от боли лоб и пробую встать. Встать не получается: очень болит и кружится голова. И ещё в животе внезапная резь!
- Дома, - старик внимательно смотрит на меня подслеповатыми глазами. - У меня дома... А чего с тобой случилось?
- Не знаю, - я прижимаю руки к животу. Живот начинает болеть сильнее головы. - Я цемент разгружал ... Потом виноград... У-у-у... Больно-то как... А чего я здесь?
- Не знаю, - старик пожимает плечами. - Ты вбежал ко мне на крыльцо, словно за тобой стая шакалов гонится. А у меня в сенях притолока низкая, вот ты с разбега лбом к ней и приложился.
- Погоди, - тряхнул я головой и взвыл от боли. - У-у-у... Это Гончарная улица?
- Дом тринадцать?
- Нет. Дом пятнадцать...
- У-у-у! Мне на двор надо!
Старик помогает мне подняться и провожает меня до покосившейся будочки, притулившейся в дальнем углу огрода.
- А дома с номером тринадцать здесь уж лет двадцать нет, - рассказывает мне старец, когда я, чуть ли не ползком, возвращаюсь на крыльцо. Сгорел он. И, к слову сказать, не первый раз в том месте дом сгорает дотла. Тут слухов много было, будто место проклятое. И если кто поселится, то приползёт к нему огромная змея... Человека она сжирает, а дом поджигает... Сказки, конечно, но дыма без огня не бывает... Есть в этих баснях кое-что любопытное...
- Я тоже видел огромную змею, - перебиваю я старика. - А на голове у неё грива лошадиная...
- Стой, - старик хватает меня сухими цепкими пальцами за плечо. - Ты её тоже видел?
- Видел... Когда в карауле на складах был... Грива у неё черная-чёрная...
- А мне никто не верил, - старикан бьёт кулаком по ладони. - Я сам себе верить перестал, думал привиделось... Погоди...
Старик начинает рыться на книжной полке заваленной журналами и газетами.
- Есть легенда, - старик быстро перебирает бумаги. - Я, как это чудище увидел, стал интересоваться... Понимаешь, дыма без огня не бывает... Мне один аксакал местный рассказывал, будто эта змея появляется перед человеком - чтобы одарить его какими-то сверхспособностями. Но, наверное, не всех... Он говорил, что только отмеченных небом.... Мне вот ничего не досталось...
- Ей надо в глаза глянуть, - шепчу я о своей догадке и, прижав руки к животу, опять бегу в дальний угол огорода.
Когда я, согнувшись в три погибели, возвращаюсь, старец подаёт мне истрёпанный журнал.
- Вот, - говорит он, тыча пальцем в мятую страницу, - геологи её видели... Читай! Эти врать не будут...
Чего уж там видели геологи, я понять не успеваю. На крыльцо вбегает лейтенант Рыков, а следом сержант Гусь. То ли от явления командования, то ли ещё от чего - у меня в животе забурлила революция - и я опять помчал в дальний угол огорода.
- Стоять! - слышу за спиной приказ, но остановиться не могу. - Уйдёт! Гусь! Взять его!
- Да, подождите вы! - бросается мне на помощь старик. - Приспичило человеку! По нужде!
- Не суйся не в своё дело! - огрызается лейтенант.
Старик что-то отвечает, но я этого не слышу. Я распахиваю дверь нужного мне заведения и...
Сержант Гусь сторожит меня. На крыльцо я возвращаюсь под конвоем.
- Вы извините, - в чём-то оправдывается перед хозяином избы Рыков. - Я же не знал. Я здесь только второй год служу. Ещё раз извините, Иван Иванович...
- Второй год, говоришь, - улыбается Иван Иванович (так, оказывается, зовут старика), - а я уж десятый год - как в отставке. Ваш командир части у меня взводным начинал. Как он там?
- Неделю в реанимации пролежал. Инфаркт... А теперь, вроде, ничего...
- Как так? Он же молодой совсем...
- Так с такими вон, - лейтенант тычет в мою сторону пальцем, - никакое сердце не выдержит. Тварёныш... Гадит, гадит...
- А мне показалось, нормальный парень...
- Нормальный?! - глаза Рыкова округляются самым неимоверным образом. - Он хитрый как змей! Любого вокруг пальца обведёт! Сперва паинькой прикинулся, а потом как начал...
Что я там начал, дослушать не получается, опять резь в животе несусветная. Надо бежать, пока не поздно! И мчу по уже протоптанному маршруту. Гусь пытается схватить меня, но я отшвыриваю его руку...
Когда возвращаюсь на крыльцо, в глазах туман, а в ушах вата. Рыков что-то мне кричит, а я ничего не слышу. В голове только: бух, бух, бух...
Дальше ничего не помню. Просыпаюсь на госпитальной койке. Хочу встать, но не могу - будто висят у меня на руках многопудовые гири. Через пару попыток встать - опять забытьё... Вижу змею с гривой. Хватаюсь за гриву и сажусь верхом на эту гадину. Она с воем вздымает в небеса. А сержант Гусь гонится за нами! Вместо рук у него крылья! Догнал - хватает крыльями змею за хвост! Мы падаем! Просыпаюсь... Опять проваливаюсь в небытие... Тот же сон... Теряю счёт дням...
- Ничего, ничего, - улыбается мне пожилая медсестра, когда мы со змеёй в очередной раз пострадали от ловкого сержанта. - Кризис прошёл, теперь будешь жить... Месяц здесь полежишь, потом домой в отпуск на сорок дней поедешь.
- В отпуск? - не верю я медсестре.
- А как же! Все после такой болезни едут...
Сообщение о возможном отпуске рождает в моей душе целый рой мечтаний, и я ни о чём кроме отпуска целую неделю не могу думать. Сны теперь приятные. Потом думы опять становятся разными. Одна из них - а что же случилось с Толей Исаковым? Вставать с постели мне не разрешают и я, выспавшись за целый день, ночью уснуть долго не могу, читаю с фонариком потрёпанную книжку без обложки, потом думаю.
"Куда же Толик пропал? И письма эти из несуществующего дома... Кто их писал? И как письма связаны с Исаковым? Или не связаны? А кто же тогда их писал?".
Иногда в моей душе просыпается детектив, и я хочу разгадать все эти загадки. Я даже пробую составить план расследования, но ничего дельного из этой идеи не получается. А уж если совсем честно - ни единого пункта плана придумать не удаётся.
" Чего я знаю? - ворочаюсь я на кровати и пытаюсь ухватить хотя бы малюсенький кончик нити расследования. - Толик Исаков стал угадывать будущее. А стал ли? Ну, пусть - стал. Когда стал? А зачем он из части убежал?".
Вопросов тьма - ответов ноль. Через пару дней врач разрешает мне вставать и выходить на улицу. А, если точнее, то в тесный дворик инфекционного отделения. Разговаривать мне совсем не хочется, поэтому я сажусь на лавочку и думаю.
"Гудеев сказал, да и Толик сам говорил, что после первого караула у него это началось... А что если? Как с тем танкистом! Он глянул этой гадине в глаза и все... Нет, здесь не сходится... Танкист умом тронулся, а Толик нормальный... Был... А, может, всё нормально было, а потом... Точно! Умом тронулся! А иначе - для чего ему из части бежать?".
Итак, мне всё теперь всё ясно! Но что от этого толку? Смысл загадки понятен, но что дальше делать? Только, если мечтать... В мечтах я ловил гигантскую гадину, притаскивал её на плац и заставлял при всех признаться во всех гадостях. Но мечты быстро улетучиваются, а на их смену приползает подлая трясина безнадёжности. Никого я не поймаю, и так останусь для всех навсегда вруном и трусом. Во время одного из таких грустных размышлений ко мне подходит фельдшер и велит срочно идти к начальнику госпиталя. У начальника меня ждёт сюрприз по имени Иван Иванович - тот самый дедок, в дом которого прибежал взводный, чтоб меня арестовать. Иван Иванович, по всей видимости, у госпитального начальства в авторитете, а иначе - кто бы разрешил нам погулять на дальней аллее сада.
- Ну, как ты, бедолага, - улыбается мне Иван Иванович, протягивая большой свёрнутый из газеты пакет. - Я тебе конфет с пряниками принёс.
- Выздоравливай, выздоравливай, - старик предлагает мне присесть в тени небольшой беседки. - А мне всё покоя твой рассказ о змее не даёт. Я же тебе говорил, что видел её... Вот... Я был начальникам караула и пошёл проверять посты. И как-то странно всё стихло, потом чуть слышный свист и она ползёт... Как ты и говорил - с гривой... И никто мне верил... Я тоже стал уж думать, что померещилось... А теперь мы вдвоём видели это чудо-юдо...
- Четверо её видели, - решаю я проявить свою осведомлённость.
- Как так?
- Толик Исаков, я так думаю, видел, а ещё один танкист. Он потом умом тронулся, потому что ей глаза посмотрел...
- Ну-ка, давай подробнее, - требует Иван Иванович, и я рассказываю всё, что знаю.
- Слушай, - трёт пальцами лоб старик, когда я рассказываю о танкисте, - если всё так и было, то начальник госпиталя должен об этом случае знать. Жди здесь!
Я остаюсь в обвитой виноградными лозами беседке. Грозди спелых ягод то там, то тут выглядывают из густой листвы. От вида ягод меня тошнит, а потому я стараюсь на них не смотреть, уставившись на грязные серые доски пола беседки. Иван Иванович возвращается минут через десять и сразу же сообщает.
- Точно был такой. И с головой у него случился форменный непорядок. Представляешь, он начал уверять всех, что через двадцать лет Советский Союз перестанет существовать, а Польша с Болгарией вступят в НАТО. Представляешь? Конечно же, его отправили в психиатрическое отделение окружного госпиталя. Но это не самое интересное. Самое интересное - через неделю он из госпиталя исчез. И два года найти не могут... Так что поговорить с ним никак не получится.
- Тогда у нас остаётся только один след к этой тайне, - говорю я, дослушав печальную повесть о безумном танкисте.
- Что за след?
- Письмо из несуществующего дома номер тринадцать, - передаю я Ивану Ивановичу конверт с письмом.
- Не понял, - Иван Иванович разглядывает конверт.
- Я чего тут не понятного? - у меня в душе просыпается прозорливый сыщик. - Исаков хочет, чтобы я пришёл к тому несуществующему дому ночью...
- Почему ночью?
- Письмо с просьбой о помощи пришло после того, как я отсидел на губе, а потому увольнения мне теперь заказаны до самого конца службы в учебке. И прийти я могу только ночью. Он думает так: получу я письмо и сразу же в ночь пойду... Но самое главное не в этом?
- А в чём?
- Конверт.
- А что конверт?
- Письма приходили в одинаковых конвертах. Я таких конвертов никогда не видел. Надо узнать, где такие конверты продают...
- Ладно, - машет рукой Иван Иванович, - не учёного... Понял я суть твоей идеи. Завтра приду и всё, что нарою, расскажу.
Вечером мне из роты приносят три письма: одно из дома, а два всё с тем же призывом - "спаси". И конверты у писем те же. И мысли у меня всё те же, даже дом теперь не вспоминается. А вот образ Толика Исакова то и дела мелькает в воображении, и огромная змеища тут же.
На следующий день с утра жду Ивана Ивановича, но его всё нет и нет. Начинаю волноваться - не случилось ли чего? Сразу после обеда подходит ко мне парень из палаты выздоравливающих и шепчет:
- На дальней аллее, около сарая, где дворники инструмент хранят, тебя ждут. Иди скорее... Не теряйся...
- Кто ждёт?
Парень прикладывает палец к губам, улыбается и уходит. А я почти бегом (по-настоящему бежать пока не получается) спешу в конец дальней аллеи. Иду и думаю:
"Видно, Иван Иванович в сыщика малость заигрался. Ишь, какие тайные встречи стал устраивать..."
В аллее никого нет. Странно. Я подхожу к сараю, обхожу его кругом - никого. Видно, ребятам из палаты отдыхающих скучно, и они решили надо мной подшутить.
"Вот, гады, - думаю и иду прочь от сарая".
- Эй, - слышу за спиной тихий голос. Оборачиваюсь.
Возле розового куста стоит девушка - красоты неописуемой. А глаза... Как сказал кто-то из местных стихотворцев, из той книжки, что я читаю от нечего делать:
- Под сводами бровей цветут нарциссы огненных очей,
Чьи губы красны, как рубин, нежнее шёлка пух ланит!
- Ты мне должен помочь, - шепчет мне красавица, протягивая руку.
- Чем? - отзываюсь тоже шёпотом.
- Пойдём...
Я смотрю ей прямо в глаза и тону там. Точно - тону... Со мной такого никогда не бывало. Иду за ней, сам не зная куда, словно безумная крыса за звуками дудочки крысолова. Мы выбрались в дыру, и пошли по грязной улочке, вдоль тихо журчащего арыка. Девушка идёт быстро, я еле успеваю за ней. И скоро начинаю отставать, но стараюсь изо всех сил. Стараюсь и смотрю на её спину и косы. Косы иссиня-черные двигаются по спине в такт шагов красавицы. Я вижу их, любуюсь ими, но тут... Тут косы превращаются в двух чёрных змей, явно намеревающихся впиться ядовитыми зубами в белую шею девушки. Я напрягаю все свои оставшиеся силы и намереваюсь прыгнуть на помощь красавицы и тут сердитый голос над самым ухом.
- Штылёв! Стоять!
Оборачиваюсь! На меня таращит изумлённые глаза лейтенант Рыков. Я отступаю назад от суровых глаз командира, потом оборачиваюсь туда, где только что шла девушка. Никого... Я хочу бежать, чтобы найти прекрасную незнакомку, спасти её, но лейтенант крепко держит его за плечо. Пробую вырваться, но пальцы у командира крепкие и цепкие. А дальше: всё как в тумане, КПП госпиталя, разнос от начальника госпиталя и моя кровать.
Иван Иванович приходит только на следующий день. Первым делом он укоряет меня за глупое и дерзкое поведение, но когда я рассказываю о встрече с девушкой, разговор перетекает в другое русло.
- Чего ж им от тебя надо? - спрашивает Иван Иванович, когда я привожу его на ту самую дальнюю аллею.
- Кому?
- Если б я знал, - вздыхает старик, - но тут дело явно не чисто. Я вчера переговорил с одним сигиллатистом...
- С кем?
- С чудаком, который собирает почтовые конверты. Так вот он сказал мне, что конверт, в котором тебе прислали письмо, в нашей республике не продавался. Они были выпущены десять лет назад небольшим тиражом, и продавали их в столице и центральных областях...
- А мне ещё два письма в таких же конвертах пришло, - достал я из внутреннего кармана письма с мольбой о спасении.
- Так, так - Иван Иванович достаёт из кармана пиджака лупу и начинает разглядывать штемпель. - Тоже из посёлка Чокгёз отправлено...
- Из какого посёлка?
- Чокгёз, - Иван Иванович убирает конверты в карман и смотрит на меня. - Тридцать километров отсюда. Там раньше пункт газодобычи был, а потом его закрыли. Посёлок потихоньку загибается, но почта там пока есть...
- Надо ехать туда? - чуть ли не во весь голос кричу я. - Там Исакова держат!
- Завтра я хочу туда поехать, - кивает старик.
- Мне тоже надо ехать, - нервно тру я ладони, чувствуя, как душу терзает зуд желания раскрыть какую-нибудь тайну.
- Тебе-то зачем?
- Так вы же Ивакова не знаете, а я знаю. Только я его смогу там найти. Я голос его знаю!
- Голос..., - усмехается старик. - Кто ж тебя отсюда отпустит? А хотя... Вася сказал, что ты уже почти выздоровел.
- Какой ещё Вася? - переспрашиваю я.
- Начальник госпиталя... Ладно... Попробую...
Утром на стареньком "Москвиче" мы выезжаем из города. Как уж Иваныч договорился с начальником госпиталя - не знаю, но из госпиталя меня отпускают, правда, не через главный КПП, а через калитку на заднем дворе. Иван Иванович сосредоточен и сразу же начинает рассуждать о нашем деле.
- Не пойму, - говорит он, намереваясь обогнать гружёный самосвал, - чего они к тебе привязались? Если за основу взять твою теорию, то они несколько дней настырно вызывают тебя на тайную встречу. Именно тебя... Раз попросил твой дружок о помощи, второй... Потом он должен понять, что пользы тебя как с козла молока, но он упорно продолжает писать письма. Почему?
- Не знаю...
- Плохо, что не знаешь. Это, наверное, и есть ключ к загадке. Давай, рассказывай все о друге твоём. Всё - до малейших подробностей.
Я начинаю рассказывать: как мы познакомились к Толяну, как подрались с ухарями с предыдущего призыва, как дальше служили. Всё-всё, что вспоминаю, то и рассказываю.
- Какую ещё кровь сдавать? - переспрашивает Иваныч, когда я ведаю о предсказаниях моего сослуживца.
- Мы донорами стали, - улыбаюсь я, - добровольно. Построили нас, и спросили нас - кто хочет донором стать. Сначала никто не изъявил желания, но тут сержант меня локтем в бок, дескать, выходи из строя и показывай пример. Пришлось выйти. Короче, человек сорок нас из роты согласились... Я первый раз кровь сдавал. Медсестра тогда ещё сказала, что у меня кровь редкая: четвёртая группа, да ещё и отрицательная. Сказала, что нас таких во всём мире меньше одного процента...
- Как четвёртая? - Иван Иванович удивлённо смотрит на меня.
- А чего?
- У меня тоже четвёртая.
- Ничего особенного, - машу я рукой, - медсестра сказала, что в нашей группе двое таких было. И это её ещё больше удивило.
- А кто второй?
- Не знаю, - жму я плечами.
- А что если...? - вдруг, Иваныч жмёт на тормоза и разворачивает автомобиль.
Я интересуюсь этим "если", но Иван Иванович этой тайной делиться со мной не желает. Я слегка обижаюсь и перестаю с ним разговаривать. Скоро мы подъезжаем к госпиталю, Иваныч велит мне носа из машины не высовывать и бежит к КПП. Минут через десять он возвращается, и мы едем в нужный нам посёлок. Я пробую расспросить Иваныча о причинах возвращения, но то, словно язык прикусил.
Посёлок Чокгёз просто поражает меня своей заброшенностью. Всё серо, ржавое железо кругом и наполовину заваленные песком следы большой стройки. Людей на улице не видно. Мы медленно проезжаем по улице и у меня создалось впечатление, что местные жители от нас прячутся. У одного дома мелькает сутулая фигура, у другого, но на улицу никто не выходит. Подъезжаем с покосившемуся крыльцу. Над крыльцом вывеска "Почта".
- Не знаю, - хмурится плешивый старикан, когда Иван Иванович показывает ему конверты.
- Как же не знаешь? - Иван Иванович начинает сердиться. - Ты же письма из почтовых ящиков берёшь?
- Я.
- И ты не знаешь, кто эти письма посылал? Чего ты мне лепишь? Конверты-то заметные!
- Ребята, - почтальон быстро озирается по сторонам, - шли бы вы отсюда поскорей. Вам же лучше будет...
- Мы уйдём, - стучит пальцем по столу Иваныч, - но скоро вернёмся с ротой автоматчиков. У нас солдат пропал и есть подозрение...
- А вот это ты зря, - говорит здоровенный парень, выходя из-за загородки. - Теперь нам деваться некуда.
Лицо у парня такое, что ему сам бог велит в кино роли басмачей исполнять. Зловещее лицо. И выходки такие же. Иван Иванович хочет воспротивиться, но тут откуда-то появляются ещё двое. С такими же лицами. А следом ещё один - Толик Исаков. В руках у Толика ружьё.
- Ну, Штыль, - смеётся мой сослуживец. - Пришёл, наконец... Долго я тебя ждал. Что же ты меня спасать не торопился? Ты же наш. Если бы ты тогда стрелять не начал, то всё бы у тебя нормально было. Как и у меня, как и у всех наших... А это кто с тобой? Нам здесь чужаки...
- Ребята, бегите! - кричит почтальон и распахивает окно.
Только ничего из нашего побега не получается. Попытаться - мы попытались, но сразу такая свалка началась, что не до окна стало. В душную комнату с крошечным окошечком под потолком запирают нас вместе с почтальоном.
- Лет тридцать назад здесь начали строить станцию газодобычи, - рассказывает нам почтальон в тесном узилище. - Дома построили. Оборудование завезли. Я тоже монтажом занимался. Но как-то ночью случилась сильная гроза. Ни с того, ни с сего случилось. И вот с той ночи началось: три пожара, четыре эпидемии. Проклятым стало место. Говорят, раньше здесь древнее святилище было. Учёные из столицы приезжали, но ничего понять не смогли и уехали. Стройку решили закрыть. А я здесь жениться успел, потому и не уехал. Потом здесь какие-то странные люди стали появляться. Со всей страны приезжали. Это я по письмам понял. Мы подумали, что секта какая, участковому пожаловались, но тот переговорил с ними и сказал, что всё в порядке. Потом он куда-то пропал, а место участкового занял один из приезжих. А вы-то для чего сюда приехали? Это же проклятое место.
- А змею вы здесь большую не видели, - поинтересовался я у местного старожила.
- Здесь этого добра полно, - отвечает тот. - Я тут всяких насмотрелся...
- Здоровенную, с гривой на голове, - уточняю я.
- С гривой не видал, - вздыхает почтальон.
- А ты её и не мог увидеть, - говорит Иван Иванович.
- Почему? - интересуемся мы с почтальоном.
- Когда ты мне рассказал о своей группе крови, - после некоторой паузы удовлетворяет наше любопытство Иван Иванович, - меня словно осенило. Я давно думал, почему кроме меня никто этого гада гривастого не видел. Я видел, больше никто. Потом - ты видел и опять больше никто... Потом танкист... А когда я узнал о твоей группе крови, так сразу в госпиталь поехал. Коля позвонил куда надо и знаешь, чего я там узнал?
- Чего?
- У твоего Исакова и у пропавшего танкиста тоже была четвёртая группа крови. А змея эта является только к тем, у кого именно такая группа.
- Не может быть, - не верю я в эту фантазию Иваныча.
- Может, - бьёт кулаком себя по ноге. - Да и не змея это вовсе, а галлюцинация, мираж....
- Молодец, - из тёмного угла выходит Исаков, а с ним ещё трое. Пожилой почтальон проворно вскочил на ноги и встал за спину Исакова. - Как догадался?
- А так и догадался, - Иваныч тронул меня за плечо, и мы отступили поближе к окну. - Никто её не видит, а нам она является, и свист этот... А ещё я читал, носители четвёртой группы люди особенные. Есть легенда, у Иисуса Христа была такая группа, а он чудеса мог творить. Я хотя в это не верю, но дыма без огня не бывает... Есть ещё версия, что мы потомки пришельцев с другой планеты...
- Ладно, - ухмыляется Исаков, - кое-что вы поняли, а остальное мы объясним. Да, Змеюшка?
Тут раздался другого тёмного угла свист, под потолком загорается тусклая лампочка, и в её свете появляется огромная змеиная морда с гривой. Глаза змеи мерцают, словно драгоценный изумруд.
- Не смотри ей в глаза! - кричит мне Иваныч, а я не могу не смотреть. И, если бы не страшный грохот...
Я прихожу в себя на улице. Рядом сидит Иваныч, а вокруг нас люди в камуфляже.
- Говорил же тебе, чтоб не совался, - строго выговаривает моему пожилому напарнику начальник госпиталя. - Хорошо, что я ребятам из спецгруппы сообщил, а то бы и вас зомбировали.
- А где Исаков? - трогаю я начальника за сапог.
- Чёрт их знает, как сквозь землю всё провалились.
- А, правда, что мы инопланетянине? - как-то неожиданно задаю глупый вопрос.
- Удивительное рядом, но оно запрещено, - отвечает военный медик словами из известной песни и усмехается.
На следующий день меня отправили в окружной госпиталь, а через полгода комиссовали.