Шейдон Марк : другие произведения.

Проклятье Звёздного Тигра - 1

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
Оценка: 4.40*5  Ваша оценка:
  • Аннотация:
      
      Итак, перед вами первые несколько глав - сравнительно небольшой кусочек - весьма объёмного романа (которому, увы, ещё далековато до финала!). Всего одна просьба: относительно развития сюжета, характеров героев и даже жанра "твёрдого мнения" не создавать. Первое впечатление зачастую обманчиво...

 
ПРЕЛЮДИЯ.
 
 Всадник в белом был мрачен, как грозовое небо над его головой. Конь прядал ушами и раздувал ноздри, словно чувствуя приближение опасности; но тот, кто вышел из зарослей на поляну, опасным не выглядел. При нём не было даже оружия. А у всадника оно было: c пояса свисали ножны чёрной кожи с золотым тиснением. Он застыл в седле, белый воин на белом коне, свет против тьмы - так как второй казался созданием ночи в чёрном, до земли, плаще, скрывающем его фигуру, лицо, возраст и пол - всё. Кроме непреклонности. Всадник, молодой и очень бледный, положил руку на рукоять меча. Второй поднял голову, капюшон плаща упал, густые иссиня-чёрные волосы потекли ему на плечи.
 - Зачем ты здесь? - спросил он. - Ты не можешь меня остановить. Только не ты.
 Всадник приоткрыл бескровные губы, но промолчал.
 - Пропусти, - с едва уловимой мягкостью сказал человек в чёрном. - И уходи. Тебе здесь не место.
 - Ты не пройдёшь. - Голос всадника был тихим и острым, как сталь. - Ничего не выйдет. Пока я жив.
 - Значит, ты умрёшь.
 - Ты убьёшь меня?
 Человек в чёрном прямо смотрел ему в глаза.
 - Да. Да, если вынудишь. Ты знаешь, что я могу.
 Меж грозовых свинцовых туч, затянувших небо, пробился ослепительно-яркий луч солнца.
 - Знаю. Я всегда это знал.
 - Уходи! - Тот, в чёрном, почти молил. - Ну, убирайся! - он тоже был молод. И очень, очень красив.
 Молния слепящей вспышкой разрезала небо, и оглушительно ударил гром. Ветви отламывались с деревьев и летели в белого всадника; потом и сами деревья принялись с грохотом валиться вокруг него. И горела трава. Горел воздух. Огненные стрелы, ледяной дождь, плети из взбесившегося ветра - всё для него одного. Конь плясал под ним, дрожал и всхрапывал от ужаса под закутавшей его голову попоной; он же оставался невозмутимым, холодным, недоступным для атак. Стихии, обратившиеся в злобных чудовищ по воле его врага, бесновались вокруг него, грозя исхлестать до крови, растерзать на куски, уничтожить, - но плащ остался белоснежным, и ни разу он не дрогнул, и ни один удар не достиг цели. Он произнёс имя, и буря улеглась... и он поднял меч, заблиставший синим льдом, и направил на врага.
 Юноша в чёрном стоял на коленях, склонив голову. Всадник спешился, подошёл, позвал. Серое, мёртвое лицо. Мёртвые, навсегда опустевшие глаза... мёртвая душа, навеки лишённая волшебной силы.
 - Убей меня, - сухими листьями упали слова с его губ.
 - Нет, - отвечал победитель.
 - Ты уже сделал это. Уже можно.
 - В таком случае, зачем мне делать это второй раз?
 Он вложил меч в ножны и пошёл к коню. Чёрная тень взметнулась за ним, он резко обернулся, но поздно. Он запоздал лишь на секунду, но второму её хватило, чтобы выхватить нож из складок плаща и вонзить в своё сердце. И его враг лежал, тихий и неподвижный, и прекрасное юное лицо даже в смерти было более живым, чем в миг, когда белый рыцарь убил его Силу. Победитель стоял над ним и долго смотрел. На белоснежных одеждах алели капли крови - брызги, от которых он не успел отстраниться.
 Кровь не смывается с белого. Надо будет сменить рубашку. И достать другой плащ.
 Он вскочил в седло и медленно поехал прочь. Эти места были памятны ему, связаны с радостью и светлыми мечтами... По его щекам скользили слёзы, оставляя блестящие солёные дорожки...
 Она нахмурилась и сказала: "Нет". К чёрту слёзы. Нечего на предателей переводить грусть-тоску. Сейчас попусту израсходую "сентиментальность", а её и без того мало осталось. "Назад... Стоп".
 Он вскочил в седло и медленно поехал прочь. Эти места были памятны ему, связаны с радостью и светлыми мечтами... Он сощурился и выхватил меч: из зарослей, глухо рыча, сверкая алыми глазами...
 Ах, ч-чёрт!.. этот сторож - прямо как бомбу за спиной взорвали! Вот так всегда - как только что-то интересное, непременно в комнату лезет какой-то родитель. Закон подлости во всей красе!
 Голошлем исчезает в ожерелье на шее. На дисплее - домашнее задание по истории Дозвёздной Эры.
 - Лэйси, ты занята? Извини, я на минутку...
 "Какие мы деликатные. Ясно, нельзя травмировать мою хрупкую психику бестактным вопросом, не сижу ли я вместо уроков в игрушке. Я же дитя в расцвете переходного возраста. Недоверие любимой мамочки обеспечит мне комплекс неполноценности на всю оставшуюся жизнь..."
 - Мы вернёмся поздно, ты проследи, чтобы малышка снова не забралась в канал-Полночь, ладно?
 Дверь закрывается. Чудно, усмехается она: ревизия прошла успешно. Больше её сегодня не тронут.
 Фан-шлем тюльпаном расцветает из ожерелья. "Украшение", миленький пустячок... дороже, чем всё прочее компьютерное барахло, вместе взятое, включая круглосуточный фан-вход в свободном режиме. Не дешёвая игрушечка, но зато можно убежать, расслабиться... жить. Только там её настоящая жизнь!
 На чём я остановилась? Ах да, дракончик! Голодный, небось. Или фантом. "Вход". Ну, поехали.
 Всадник сощурился и выхватил меч. Из зарослей, глухо рыча и сверкая алыми глазами...
 
 
НАЧАЛО: ЭНТИС.
 
 Мне казалось, я разучился двигаться: я не мог даже опустить ресницы или разлепить сжатые губы. Я никогда ещё не видел, как это бывает в эллине. Давиат, зачем я-то здесь?!
 Да ни за чем. Случайно. Я уже вставил ногу в стремя, думая: полететь бы, как птица, и кричи во весь голос, смейся или рыдай, ведь услышит лишь ветер... Тут всё и началось. Шумной суеты у нас всегда хватало, но сейчас в ней появилось нечто новое, необычное... тревожное. Конюхи с оживлённым видом устремились на шум. И я, как последний дурак, расседлал явно недовольную таким поворотом Кусаку и пошёл следом. На главную площадь Замка, к мужчинам, женщинам и детям, окружившим эллин. Всегда немой и бесплотный эллин, который сейчас заполнен.
 Пока Лорд-Смотритель излагал суть дела, с мальчиком возились трое: Рэйд, дежурный из Внешнего Круга, и двое ребят, которых он позвал помогать. И, конечно, один из них Кер! Ему всегда так везёт. Белый, как мел, и руки дрожат. Какое счастье, что я замешкался у конюшен, ведь мог оказаться на его месте... Нет, я не мог! Меня не должен касаться этот кошмар - принимать участие в наказании... кого угодно! Даже менестреля, который нарушил Черту. Низкое создание без достоинства и чести.
 Его поставили меж двух столбов, лодыжки раздвинутых ног сжали колодки, на узкие запястья легли кожаные петли. Цепи, прикреплённые к петлям, рванули руки в стороны и вверх. Тонкий, худой, все рёбра видно под молочно-белой кожей. Длинные, до острых лопаток, иссиня-чёрные вьющиеся волосы. Кнут запутается в них... Дева Давиат, зачем так натягивать цепи?!
 Рэйд собрал волосы в пучок и перебросил ему на грудь. Дёрнул сильно - наверняка причинил боль. Менестрель молчал. Всё время. Я стоял совсем близко: меня пропустили вперёд, а я не успел вовремя сообразить, к чему идёт, и потихоньку отсюда смыться. Вот уж чего я никогда не хотел - смотреть на такое! Десять ударов. Наказание менестрелю, который осмелился пролезть в Тень Ордена и издавать тут шум, самоуверенно именуемый подобными людьми "музыкой". Его минела - в руках Сэвила Грана, Смотрителя. Рэйд хмурится, кладя руку на рукоять кнута. Бедняга. Только успел войти в Круг - и вдруг оказывается, что одной из твоих обязанностей станет такая грязная работа!
 Мальчик облизнул губы и чуть повернул голову. И глянул прямо на меня. Прямо мне в глаза.
 Кнут ожил, взлетел, опустился. Звук, который будет преследовать меня ночами. Он повис в густой тишине, не желая уходить. Других звуков не было. Ни единого. Кнут хлестнул снова. И, проклятие, я был так невыносимо близко! Снова... Я чувствовал себя слабым и больным, мне было холодно и жарко одновременно, и дико хотелось растолкать толпу и убежать как можно дальше от алых капель крови на белых камнях, от звуков кнута, бьющего так сильно... от его глаз.
 С него сняли оковы. Теперь Рэйд обращался с ним куда мягче: вина уходит с искуплением. А он вёл себя достойно: не кричал, не молил, не плакал. Принял расплату, как Рыцарь... Ох, я совсем спятил! Сравнить Рыцаря - с менестрелем?! И где, интересно, была стража? Надо сказать Милорду - может, мы сами должны охранять Черту? Если меня заставят взять в руки кнут, я просто грохнусь в обморок!
 Он стоял в круге, склонив голову, и выглядел... усталым? Опустошённый, вот это слово. Будто ему всё равно. Ни стыда, ни облегчения, ни желания поскорее уйти. Что творится у него в сердце?
 - Приведи себя в порядок и убирайся, - велел Гран и поднял минелу, готовясь бросить её на камни.
 Мальчик ожил во мгновение ока: вскрикнул, рванулся к Грану и упал на колени к его ногам.
 - Милорд, зачем?!
 - Встань и отойди, - процедил Гран, не глядя вниз. - Оденься.
 - Пожалуйста, не надо! Милорд!
 - Таков закон, - нахмурился Гран. Голос у него был растерянный. - Менестреля, который играл или пел в Тени, ждёт кнут в эллине, а его инструмент будет уничтожен. Одевайся и уходи отсюда.
 - Нет!
 Я вздрогнул: так кричат от боли смертельно раненые звери.
 - Не убивайте Лили, милорд, она же не виновата!
 - Лили? - Гран с недоумением посмотрел на мальчика, обнимающего его сапоги. - Кто это, Лили?
 - Минела. - Он закусил губу. - Я её сюда принёс, делайте со мной что угодно, но её пощадите!
 Рэйд попытался за плечи оттащить его от Смотрителя, но безуспешно: мальчишка вцепился крепко, как болотная пиявка. Я словно видел какой-то отвратительный сон и никак не мог проснуться.
 - Проклятье, - пробормотал Смотритель и резким движением взметнул злосчастную минелу вверх. Мальчик тихонько охнул. В расширенных чёрных глазах затанцевало безумие.
 - Постойте, Сэвил.
 Гран облегчённо вздохнул: теперь не он тут главный, не ему принимать решение. Так Милорд тоже здесь, а я не заметил... Он неторопливо шёл к эллину - Мейджис Сатсел, Посвящённый Меча, выбором братьев Лорд Трона. Мальчик блеснул на него глазами из-под растрёпанных волос, вдруг стремительно метнулся к нему и почти лёг перед ним, дрожа всем телом, как после купания в зимнем озере.
 - Перестань лизать мои сапоги и подними лицо, - ровным тоном (тем самым, от какого мне всегда делалось зябко) произнёс Мейджис. - Ты смеешь сопротивляться наказанию за проступок, который, бесспорно, тобою совершён. Рискуешь напроситься на новое наказание. Ты понимаешь?
 Он вскинул голову, с усилием глотнул.
 - Да, милорд.
 - Вот как. - Мейджис с иронией поднял брови. - Объясни мне и достойным лордам, что даёт тебе право требовать? Почему в твоём случае я должен изменить закон?
 - Вы не должны, но вы можете... - он хрипло кашлянул. - Лили... маму так звали. Она умерла. Два года назад. Мы с нею вдвоём играли и пели. Это её минела. Она живая для меня, милорд! Мы друзья, и дороги у нас общие, и память. Я люблю её. Как человека. Ведь Рыцари людей не убивают!
 - Любовь - жестокое чувство. - Мейджис прищурился. - А отец твой где, и чем занимается?
 - Он умер до моего рождения. Я о нём ничего не знаю. Вот, - он сжал дрожащими пальцами кружок тёмного металла на шнурке вокруг шеи: - Мама надела, когда я был ребёнком. В память о нём.
 - Ребёнком, - непонятно протянул Мейджис. - Так. А теперь ты мужчина, стало быть. Твоё имя?
 - Вил... Вилрей Тиин.
 - Сколько тебе лет, Вилрей Тиин?
 - Тринадцать. Милорд, пожалуйста!
 - За любовь платят, Вил. И за милость - также. Хочешь заплатить за свою Лили?
 Мальчик судорожно всхлипнул и припал губами к его руке. Мейджис отступил, брезгливо морщась.
 - Будешь вести себя, как трусливая избитая собака, я передумаю. Эти рыдания и сопли - да или нет?
 - Да, - выдохнул мальчик.
 - А цена?
 Мальчик, не поднимаясь с колен, гибко распрямился, отбросил со лба массу спутанных волос.
 - Мне всё равно, если для Лили.
 Он лжёт - или он больше, чем кажется. Низкие души неспособны на жертвы такого рода!
 Милорд смотрит пристально. Опасный взгляд. А во мне растёт какая-то странная боль, всё сильнее и сильнее. Когда эта проклятая пытка кончится - попрошу, наконец, у Милорда танец, сталь со сталью. Если есть раны на теле, то раны в сердце меньше болят... Почему, почему он так долго молчит?!
 - Ну что ж, Вилрей Тиин. Коли ты ребёнком себя не считаешь, то плати, как мужчина. Ещё десять ударов. Один звук - и твоя минела полетит на камни, а ты - за Черту. После всех десяти. Принимаешь?
 - Да, конечно. - Его глаза казались огромными чёрными ямами на бледном лице. - Спасибо, милорд.
 Его голос был пресным и прохладным, как талая вода. Он встал и пошёл к столбам, высоко вскинув голову. Бесстрастное лицо - ни смущения, ни страха. Зато мне было страшно: я был почти уверен... и это случилось - он смотрел на меня в упор. Он знает, что умрёт. Цепи лязгнули. Мерцанье, зачем?! И почему Мейджис позволил?! Боги, мы же убиваем его!
 Я чуть не вскрикнул в миг удара, а он зажмурился, но молчал. Только вздрагивал, когда кнут опускался. Из-под зубов, впившихся в нижнюю губу, текла кровь... Меня мутило от запаха крови, в глазах алый туман, удачно, что я позавтракал легко и давным-давно... На пятом ударе из-под сомкнутых век поползли слёзы. Пожалуйста, молил я неизвестно кого и о чём, ну пожалуйста, не надо, не надо!
 Восемь. Как страшно боль искажает лица! Девять. Не шевельнулся. А жив ли он ещё? Десять. Лишь бы не упасть на камни, где его кровь. Умрёт он или нет - но я уже никогда не буду прежним.
 
 Он с усилием вскинул голову и разлепил веки. Вздохнул (получился хриплый стон) и улыбнулся. На миг его глаза вспыхнули почти безумным торжеством. С него сняли цепи, бережно придержав за руку, когда он качнулся к столбу; он резко вырвался, словно попытка помочь оскорбила его. Закусив губу, расправил плечи и медленно пошёл к минеле, ожидающей его в руках Лорда-Смотрителя.
 Иди. Держись прямо. Мама, прости, я... Нет! Ты дойдёшь. Хватит валяться у них под ногами, как грязная тряпка. Голову выше. Они не сломали тебя, просто высекли, какая ерунда! Мама, как душно...
 Он взял минелу, повернулся к Грану спиной и направился к своей одежде. И его пальцы разжались.
 Ну, вот и всё - обожгло ещё одним ударом. Мир потемнел и закружился, земля ушла из-под ног... и время потекло вязко, как мёд: он падал - и Лили падала тоже - и светловолосый мальчишка, который так странно сжимал губы и краснел... прыгнул к нему, вытянув руки. И всё стало чёрным.
 Энтис даже не успел толком осознать, что делает: его словно толкнули сзади. Зато его тело, похоже, отлично знало, как поступать. Поймать минелу на волос от камня, подхватить мальчика... рассечённая кожа была скользкой от крови; он упал на колено с размаху, но ни минелы, ни мальчика не выронил. И выдохнул с шумом. Всё заняло лишь миг между вдохом и выдохом.
 Он бережно положил мальчика и минелу на каменные плиты, мельком глянул, как по серой ткани на правой ноге расползается багровое пятно, выпрямился в струнку и приблизился к Мейджису. Учитель и второй отец последние шесть лет... Энтис ждал. Лорд Трона испытующе смотрел ему в лицо.
 - Мой мальчик?
 - Милорд. - Он на миг закрыл глаза, вспоминая, как люди говорят и дышат. - Я должен уйти. С ним.
 - Через три дня, - напомнил Лорд Трона, - тебе исполнится пятнадцать лет. Посвящение, Энтис.
 Слава богам, он больше не боялся расплакаться: рывок к минеле сжёг все слёзы. И сомнения тоже.
 - Это Путь Круга, милорд. Он сильнее моих желаний... нет, он и есть все мои желания. Милорд, я не сумею принять Посвящение, если оставлю всё как есть! Вы меня отпустите?
 - Кто вправе не отпустить Рыцаря на Путь? - Мейджис усмехнулся. - И много ли изменят три дня? Иди, если сердце зовёт. Знаки или годы пройдут, здесь тебя встретят с радостью и любовью.
 - Я знаю, - прошептал он, склоняя лицо и позволяя мягким локонам скрыть его от всего мира.
 - Ну, до встречи... Лорд Крис-Тален.
 Он удивлённо встрепенулся. Мейджис сдержанно кивнул:
 - Исход испытаний зачастую предсказуем. Не узор на коже делает мальчика мужчиной и Лордом. А ты готов и к испытанию, и к Пути. Я вижу, меч с тобою. Отчего?
 - Мы неразлучны последние дни, - он сглотнул комок в горле. - Не знаю, милорд. Прощайте.
 Он шагнул было к маленькому менестрелю, но крепкая рука ухватила его за плечо.
 - А плащ? - голос смеялся и укорял, но нежно: - Собрался за Черту без единого знака Ордена? - и не успел смутившийся Энтис придумать ответ, как Лорд Трона расстегнул агатовую пряжку у ворота, сдёрнул широкий белый плащ и окутал им плечи юного Рыцаря. Тот просиял. Слова не шли на язык, влажный туман застилал лица... Мейджис взял его за плечи, тронул губами лоб, а затем развернул и ласково подтолкнул. К мальчику Вилу и старой десятиструнной минеле.
 
 Нести его было легко. Минела за спиной - и та казалась тяжелее! Ветхая накидка менестреля, в которую Энтис укутал свою ношу, вмиг сделалась багровой и влажной. Вслед ему смотрели. Пристально, заинтересованно, удивлённо. Что они о нём думают? Однако пользы в таких размышлениях Энтис не видел. В сущности, ему было это безразлично. Более важный вопрос занимал его: отнести мальчика за Черту и уже там заняться лечением - или зайти в чей-нибудь дом и воспользоваться услугами хозяев? Второй вариант кажется разумным... Но эти странные взгляды! Энтису не хотелось принимать помощь от людей, которые так смотрели. А он привык поступать в полном соответствии со своими желаниями, и никак иначе. Вот он и шёл, высоко вскинув голову, мимо ферм, мельниц, амбаров, конюшен и прочих крестьянских строений и старался не обращать внимания, что лёгонькое тело всё сильнее оттягивает руки. А кровь на руках делается липкой и холодной...
 Стражники подняли руки к шляпам, приветствуя Лорда на Пути: иной причины для пересечения Черты пешим у Рыцаря быть не могло, это знали все, живущие в Тени Ордена.
 Тень Ордена. Разве свет отбрасывает тени? Но от стен Замка теней достаточно... Не об этом думай, глупый, а решай, куда идти дальше! Не то дождёшься, что он умрёт у тебя на руках!
 А куда идти? Выбор, в сущности, невелик - дорога-то одна. Если шагать на север, выйдешь на тракт; и через две недели пешего пути будет город Северин. А пойти на юг - вскоре окажешься в Лойренском лесу. Он уже отсюда виден: кроны могучих вязов кажутся окутанными синеватой дымкой, словно до неба достают и впитывают его цвет. Лес огромный - много дней надо, чтобы обойти вокруг не обжитых людьми земель, сплошь заросших деревьями, травами да густым кустарником. Именем леди Лойрен лес назвали три столетия назад; а сколько веков ему на самом деле - никому не ведомо. Древний лес... и не представишь маленьким человеческим умишком, сколько разных людей он повидал, сколько костей легло под его корни, смешалось с землёй да палыми листьями, давая жизнь юным побегам...
 Ох, что это вдруг нашло на него?! Ну и странные же мысли! Он тряхнул головой, отгоняя мрачные видения крови и белых костей среди мха и цветов. Лес - это родниковая вода, душистые травы, звонкое пение птиц. Всё, о чём так часто он грезил, что тщетно искал в ухоженных садах Тени... и куда сегодня хотел умчаться верхом наперегонки с ветром, когда седлал Кусаку. Он улыбнулся и свернул на узкую дорогу, убегающую вглубь зелёных зарослей. Лойрен звал, и он поспешил на зов. Покидать дом было грустно - но шелест ветвей, смешанный с птичьими голосами, без труда заглушил эту грусть. Деревья, словно стражи, расступились перед ним - и, почудилось ему, сомкнулись за ним глухой стеной, отрезая дорогу назад. Сердце испуганно сжалось, но он не обернулся. Время для возвращения придёт. Сейчас же его путь - вперёд. Только вперёд!
 Ноша ощутимо прибавила в весе и тяжелела с каждым шагом. Руки и плечи ломило. Дыхание то и дело прерывалось; воздух из лёгких выходил с хрипом и свистом. К счастью, вскоре он углядел меж деревьев просвет и, шатаясь, побрёл туда. Стоило остановиться, как ноги подогнулись, и он упал на колени, кусая губы и крепко прижимая мальчика к себе. Положив его и минелу, Энтис растянулся в траве и тихонько застонал от наслаждения: это было чудесно. Позабыть о времени и сотне всяческих дел, никуда не идти, ничего не тащить... Он широко раскинул руки и засмеялся, глядя в чистое синее небо. Вот так он мог бы лежать целую вечность!
 Приглушённый стон вернул его сознание к реальности, а взгляд - в буквальном смысле с небес на землю. Ему, конечно, давно следовало позаботиться о мальчике, а уж потом нежиться под солнышком! Стыдясь своего легкомыслия, он не без труда оторвал спину от земли, затем встал, стиснув зубы, - все мышцы болели и отчаянно сопротивлялись любому движению, - и поплёлся на слабый шум воды. И только у ручья вдруг понял, что никакой посудины, пригодной для переноски воды, у него нету. И ему, похоже, не из чего напоить мальчика, кроме собственных, не очень-то чистых ладоней.
 
 
НАЧАЛО: ВИЛ.
 
 Я услышал стон. И голосок дуплянки: птичка застрекотала, замолчала и вновь завела назойливую мелодию, от которой у меня невыносимо болела голова. Стон был тихий и хриплый. Человеку очень больно. Наверное, он умирает. Уже ступил в зыбкую ткань Мерцания Изначального. А я валяюсь тут бревном вместо того, чтобы спешить на помощь! Где-то рядом человек сражается со смертью, а я...
 В следующий миг я понял, что стонал я сам. И это мой голос такой охрипший и чужой. И это меня боль грызёт огненными зубами. Темно, и голова тяжёлая и горячая, и во рту сухо и жарко, как в раскалённой печи. Шум воды... вода меня окружила, грохочет и плещет в ушах, так почему же я в огне?
 И ведь белые камни, я падал на белые камни в алых брызгах, где же они? Два столба, и цепи, и свист кнута. Я заставлял себя шагать по тем камням к человеку, нет, Рыцарю... с Лили в руках. Лили!
 Я попытался встать. Боль тотчас напомнила о себе: пронизала сотнями молний всё тело, от макушки до пяток. Я бессильно рухнул в траву... вот прелесть, ну прямо лягушка после знакомства с тележным колесом! Ещё разок. Я задохнулся от новой порции огня, но сумел приподняться, опираясь на ладони; успел ещё заметить чьи-то коричневые сапоги из мягкой дорогой кожи, и боль хлестнула по глазам слепящей тьмой. Руки превратились в вату. Неужели это я издаю такие жалобные звуки?
 Небо было удивительно синим. Синее, чистое, звонкое. Полететь бы птицей туда, ввысь, в синеву... мама, ты дашь мне крылья из ветра? Нет, из струн, хрустальных мелодий, мама, Лили... о, Лили! Нет!
 - Хочешь пить? - спросил незнакомый приятный голос.
 - Лили, - выдохнул я. - Она умерла? - слова в кровь обдирали горло, язык и губы. - Скажи мне сразу.
 Моя голова легла на что-то мягкое. И руки... такие уверенные и нежные. Единственным человеком, который так прикасался ко мне, была моя мать, умершая тысячу лет назад.
 - Она здесь. С ней всё в порядке. Всё хорошо.
 Самое главное до меня дошло. И навалилась боль, и тьма, и невероятная усталость - всё разом. Лицо надо мною расплылось и закачалось в струящемся тумане.
 - Где мы? - О боги, сейчас я потеряю сознание, неужели я проснусь на белых камнях?! - Орден не пахнет травой...
 Туман стал дымным и жёг глаза и рот.
 - Кто ты?
 - Энтис Крис-Тален, - произнёс ясный голос, - из Замка Эврил. Ты пей, а то вода стекает в землю.
 Вода? Откуда у воды такой странный, чудесный вкус? Я улыбнулся. Умирать не так уж и страшно. Остаётся только одно. Я должен сказать, пусть голос уходит, а язык не хочет ворочаться во рту...
 - Энтис... - к счастью, я вспомнил имя. - Лили... не оставляй. Люби её...
 
 Обморок то или смерть, он не знал. Но со смертью примириться не мог: такой исход был слишком несправедливым! Чудом спас минелу, отложил долгожданное Посвящение, из последних сил дотащил мальчика сюда - и всё лишь затем, чтобы здесь его и похоронить?! И воротиться в Замок в тот же день, когда и ушёл, приобретя лишь воспоминание о смерти в ещё живых глазах, букет ночных кошмаров да десятиструнную минелу по имени Лили? Ну нет! Этого слишком мало. Он отправился в странствие в поисках чего-то большего; и он это найдёт - что бы оно ни было!
 А для начала - мальчик не должен умереть. Не должен! А если умер (Энтис зябко повёл плечами)... ну, в таком случае ему придётся ожить! Ведь Энтис Крис-Тален так желает, а всё, чего ни желал Энтис, обычно попадало ему в руки. Значит, никого хоронить сегодня не понадобится.
 В капюшоне плаща много воды не натаскаешь. Лучше самого Вила поближе к ручью отнести... да его просто вывернет наизнанку, если он снова коснётся липкого от загустевшей крови тела! Но как ни вертись, а касаться-то надо. Но сначала - вымыть. Потом поискать целебные травы и какую-нибудь еду. И ещё не худо бы придумать, как развести огонь и в чём согреть воды...
 
 
* * *
 
 Он удовлетворённо вздохнул и откинулся на мягкую спинку кресла, сплетя на затылке ухоженные длинные пальцы. Пьянящее, острое возбуждение - наверное, то же ощущает и зверь, готовый к прыжку из засады... долгой, долгой засады! Терпение. Терпение и точный расчёт. Ну, второе свойственно ему от природы; терпению же пришлось научиться. Учиться он умел! Сперва - залог выживания. Затем - путь к победе. Извилистый выпал ему путь, и не короткий, но вот и близок конец... нет - начало! Начало подлинной, ничем не сдерживаемой власти. Власть, могущество, исполнение самых неосуществимых и дерзких желаний. Плата за вынужденное терпение, годы (о нет, много десятилетий!) выжидания в тени, опасливые, крохотные шажки - других он не мог себе позволить. Он, достойный летать, обгоняя ветер!
 Он потянулся в удобном кресле и усмехнулся: сейчас он мог бы замурлыкать, как довольный кот. Он был совершенно прав, думая, что его маленькая мышка не заставит себя ждать. И уже в пути. Как, чёрт возьми, приятно, когда твои расчёты столь верны! Он бросил взгляд на календарь. Хм, впрочем, не совсем. Но ошибка мала - всего три дня, и те в его пользу. И всё же... что побудило мальчишку уйти раньше? А, неважно. Здесь нет сложных причин, достойных обдумывания. Пылкий, нетерпеливый - в точности как те двое, что давным-давно в земле... да ведь и сам он был таким когда-то. Все они таковы.
 Итак, началось. А в общем, это та же игра шэн, любимая им с детства. Один из трёх его камушков сделал свой ход. Второй - тщательно подготовлен для броска. И попадёт именно в ту ямку, для которой предназначен. Он лениво потянулся к бокалу с изумрудным напитком, пригубил и принялся медленно поворачивать хрупкий сосуд перед глазами, разглядывая напиток на свет. Красиво... красота и боль, изумрудная глубина, как глаза, что когда-то... Увы, не все потери можно вернуть. Но отомстить - да. И этому врагу - в особенности. Он жёстко сощурился: для мести рановато, но второй ход заодно и врага ударит, да ещё как! Лишнее доказательство (хотя он-то никогда не сомневался), что он Избранный, он предназначен для особой судьбы. И весьма опасно вставать на его пути, опасно вызывать малейшее его недовольство. Взять, например, историю третьего "камушка". Да, отличная вышла игра! Разом уложил "камушек" в нужную ямку на игральной доске - и обессилил того, кто мог стать серьёзной помехой его планам. Правда, с помехой ещё не покончено. Но это лишь вопрос времени. Он уже знает, как надеть ошейник с надёжной цепью на пса, что может запустить в него зубы. А пока пусть щеночек потешится, воображая себя важной персоной. Пусть себе потявкает напоследок. Недолго ему осталось тявкать.
 Рука потянулась к другому бокалу - жидкость в нём была рубиновой. Он задумчиво смотрел на свои пальцы, сжавшие изысканную хрустальную вещицу. Зачем? Он отпил из этого бокала всего час назад и узнал всё, что хотел. А за час с мальчишкой не могло произойти ровным счётом ничего интересного - ничего, заслуживающего внимания. Вот если бы второй "камушек" уже был у него... а пока неважно, совсем неважно, куда держит путь его дичь. И не стоит понапрасну ослаблять себя, лишний раз глотая то, что является, по сути, настоящим ядом - не лишающим жизни, но куда более опасным: приятным на вкус, дарующим новые силы, новое зрение... подчиняющим. А вкус противоядия (он перевёл взгляд на бокал с изумрудным напитком) - он отнюдь не приятен, и за ним следует тошнота, боль, унизительная слабость... угроза упустить контроль и выдать себя, а это куда страшнее любой боли!
 Но он уже пил. Он со вздохом закрыл глаза, приступая к поиску, и вскоре открыл их, торжествующе усмехнувшись. Итак, жертва сама, по своей воле, облегчает ему задачу? Что ж, иди, мой дорогой! Иди в Лойрен. Позволь лесу околдовать, привязать тебя... И ты вернёшься, дитя. Прямо мне в руки.
 
РЫЦАРЬ И МЕНЕСТРЕЛЬ.
 
 Стоило от него отойти, как он порывался подняться. И его раны тут же открывались. Само собой, я хотел уладить всё мирно! Объяснял, что вставать ему рано, он и не сумеет, только напрасно причинит себе боль, а надо лежать спокойно и не мешать мне его лечить.
 Я думал, это и без разговоров понятно. Будь я на его месте (Давиат, ну и мысли!) - мне не пришлось бы повторять дважды! Но он... То ли эллин так подействовал, то ли его голова и прежде была устроена не совсем правильно, но слова до него не доходили. Ни с первого раза, ни со второго, ни с третьего. Он смотрел странными пустыми глазами, а едва я отворачивался - пытался встать. Падал, терял сознание, иногда тихонько стонал. А мне (кипящему от гнева из-за его тупости) приходилось греть бесчисленные котелки воды, смывать кровь с застывшего под руками тела и часами возиться с целебными травами. А они, кстати, не спешили попадаться на глаза. Отыщи-ка нужную травку среди кучи других, если видел только засушенной или на картинке! А вдруг перепутаешь и вместо лечебной ядовитую сорвёшь? Тут не урок, насмешками не отделаешься! В общем, забот у меня было выше головы и без его капризов.
 Увидев, что обращаться к его здравому смыслу бесполезно, я растерялся и полдня молча наблюдал. Готовил ему лекарства, стирая ладони в кровь жёсткими стебельками, и думал: мог бы и не стараться, бестолковое существо опять закопошится, испытывая ненужные страдания и не давая себя вылечить. Наконец терпение моё лопнуло, и я подошёл и ударил его по щеке. И внятно посоветовал не дёргаться, пока я не разрешу. А если он вздумает вновь приняться за старое, одной оплеухой не отделается.
 Чувствовал я себя потом паршиво. Боли ему и без меня хватало, да и вообще... мерзко бить слабого ребёнка. Почему, ну почему он понимает только язык грубой силы?!
 А он понял: больше не мучил нас обоих, пытаясь встать. Лежал, непроницаемый, как камень, и ни звука не издавал. Я думал, он спит почти всё время, но как-то поймал на себе его взгляд. Пристальный, ледяной - прямо мороз по коже! Глаза у него были удивительные: чёрные-чёрные, отливающие густой синевой; казалось, в них нет зрачков. Или они расширены, как от испуга, удивления или гнева. Сейчас, похоже, и вправду гнев... Несправедливо. Я ведь его не обижаю, а лечу! Изо всех сил о нём забочусь!
  Шёл шестой день моего Пути. На ладонях у меня появились мозоли, кожа потемнела от загара. Ел я очень мало: убивать зверей было жалко, да и с готовкой возиться некогда, всё время уходило на травы. Чуть выдавалась свободная минутка, я танцевал с мечом, а потом купался в ручье и дремал под жгучим солнцем, веселясь от мысли, что я, всегда такой осторожный, так безрассудно лезу в бой с жестокими... нет, просто равнодушными, лишёнными жалости стихиями. А стихии отдавали должное моей дерзости: от холодной воды я не простудился, на солнце не обгорел, непривычная пища не доставляла желудку ни малейшего беспокойства. И отцовский меч не валился из ободранных рук, в лесу мы с ним ладили ничуть не хуже, чем дома. А потерю долгожданного Посвящения смягчал плащ Мейджиса - и назвал же он меня Лордом при прощании! А подобные выражения Мейджис на ветер не бросает.
 Нет, жилось мне в Лойрене вовсе даже неплохо. Можно бы сказать - отлично...
 Если б не Вил! Ледяной взор. Молчание. А как-то раз за свистом меча я услышал тихий плач. Почти беззвучные, сдавленные всхлипывания. Но едва подошёл поближе, звуки утихли, а проверять было бы невежливо, да и сложно: лицо он прятал в одежде, из которой я устроил ему постель. Когда же поднял голову, я не заметил следов слёз. Похоже, всё-таки ослышался... Но сомнение осталось. И тревога тоже. Этот взгляд... Он всерьёз обиделся на тот удар и не хочет меня простить, что бы я для него ни делал?
 Я почистил и бросил в котелок трёх рыбок, развёл огонь под котелком и улёгся в тени раскидистого вяза. Сердится или нет, но сейчас он болен и нуждается в уходе. А потом? Уйти молча или попробовать помириться? Дева Давиат, как всё это сложно!
 - Где моя минела?
 Я вздрогнул. Его голос... в эллине он был полон такого отчаяния, что сжималось сердце. Здесь, в прошлый раз, - дрожащий, слабый, как писк котёнка; и мне было жаль его до слёз и хотелось защитить и согреть. А теперь - острый, как заточенная сталь. Об такой голос и до крови порезаться недолго!
 Я встал, вынул минелу из развилки в ветвях и подошёл к нему. Он удивил меня: легко приподнялся на ладонях и сел, скрестив ноги; все движения плавные и грациозные - и не скажешь, что ему больно! Чёрные глаза ожили и сверкали колючими огоньками:
 - Без чехла? Трясины! Давно?
 Я решил "трясин" не замечать: он же бродяга, он привык к грубым словам. Зато больше не молчит!
 - Нет-нет. Я всегда храню её в чехле. Просто я её брал недавно. Я бы не забыл про чехол.
 - Ты брал... - сталь оделась в бархат: - Прошу прощения, милорд.
 - Да не за что. Не зови меня на "вы", я не люблю всяких почтительных обращений.
 Он вздёрнул брови и слегка склонил голову.
 - А я люблю. Сьер Тиин - звучит очень мило. Правда?
 Он пошутил? Вид у него серьёзный... Или это дерзость? Дерзости от бродяг Рыцарю выслушивать не подобает!
 - Извини. Глупая шутка, я понимаю.
 В голову настырно лезла мысль: он говорит свысока и смеётся надо мной, причём смеётся недобро. Я с усилием её отогнал и улыбнулся:
 - Вот ещё, за шутки извиняться! Странно, если мы станем вести себя... ну, будто совсем чужие.
 - Да, странно. Ты ведь так обо мне заботишься. Это же ты прыгнул к Лили? Я у тебя в долгу.
 - Никаких долгов, - пробормотал я. Отчего у меня вдруг появилось ощущение увесистой пощёчины? Да я просто отвык с людьми разговаривать! Прав был Мейджис, нельзя всё свободное время сидеть в библиотеке. Теперь мне чудятся насмешки в невинных шутках и оскорбление в каждом взгляде! Как пристально он смотрит, а я опять краснею, и вид у меня дурацкий. Я поспешно протянул ему минелу:
 - Возьми. Я ничего не испортил, ты не беспокойся.
 - Хорошо играешь?
 - Совсем никак. Я просто трогал струны. Она отзывается, как живая, а мне хотелось поговорить хоть с кем-то, кто отвечает...
 Я осёкся: похоже на упрёк. Ну и отлично я веду себя - едва успели познакомиться, а я уже требую!
 - Мне казалось, - неожиданно сказал он, - стоит открыть рот, и я закричу или разревусь на весь лес. Огонь и боль. И слишком живые сны. Тот Рыцарь обещал убить Лили, если я крикну. Я думал, что прокусил губу насквозь. - Он усмехнулся. - И что я умру. От какого-то кнута... глупо, правда?
 Давиат, как мне его остановить?! Вина уходит с искуплением! Заплатил - значит, вины и наказания как бы и не было. Ну зачем он об этом?!
 - А в снах я всякий раз вскрикивал в конце, - непринуждённо поведал Вил. - И все вокруг хохотали. И впрямь смешное было зрелище, верно?
 - Смешное?! - я ощутил тошноту от воспоминания. - Нет. Совсем нет. Вил... ты лучше забудь. Это прошло. Нельзя отдаваться во власть прошлому. Жить надо настоящим.
 - Так учат в Ордене? И ты так умеешь? - он сощурился. - Настоящее. Сны о тех столбах и шрамы на спине, как проснёшься... А, ладно. Главное, Лили жива. А ты часто там оказывался?
 - Где? - я не успевал следить за причудливым течением его мыслей.
 - Ну, между столбами. - Он смотрел мне в глаза, улыбаясь. - Как это... в эллине, да? Часто?
 Я ошеломлённо затряс головой. Ну и вопросы! Час от часу не легче.
 - Ни разу. Я поступаю, как мне кажется правильным. Почему бы мне захотелось идти в эллин?!
 - М-да, - хмыкнул он, изгибая густые брови. - Мне тоже не хотелось.
 - Но ты вошёл за Черту. - Мне не нравилось чувствовать себя смущённым, и оттого я говорил более резко, чем намеревался. - Нарушил запрет. И тебе ещё повезло - тебе же позволили сохранить минелу!
 Он задумчиво кивнул. Какое странное выражение на его лице. И взгляд очень-очень странный.
 - Да. Они были очень добры. Я запомню на всю жизнь. Особенно тот, высокий. Не скажешь имя?
 - Мейджис Эвин Сатсел. - Я думал о нём с нежностью... и, как всегда, с горечью в глубине: самый близкий из всех живых людей в мире. - Лорд Трона.
 - Отец? - небрежным тоном бросил Вил.
 - Наставник. - Это прошло. Жить надо настоящим. И ты так умеешь? - Отец умер.
 - Давно? - отозвался Вил. Я беспомощно смотрел на него, не зная, как прекратить всё это.
 - Шесть лет назад. - Это прошло. - Он заболел... - Хватит! - Извини, я не люблю вспоминать.
 - А мама у тебя где? - спокойно продолжал Вил. - Ты её вообще-то знал?
 У меня появилось чувство, что меня раздели и исследуют моё устройство самым простым методом: разрезая кинжалом, где заблагорассудится исследователю.
 - Она... за два года до него. Был пожар. Мы жили не в Замке, в домике, из брёвен. Ну и вот...
 Он помолчал, склонив голову и пощипывая струны.
 - А тебе сколько лет? Семнадцать?
 Как вовремя! Ещё слово о моей семье, и я не сумел бы сдержать слёз. Улыбнись, быстро! Вот так.
 - Пятнадцать. Два дня назад исполнилось.
 Вил хмыкнул и потёр висок.
 - Ну надо же. Промахнулся. Теперь того и гляди сливами закидают! - и пояснил: - Это у меня фокус такой - по лицу и голосу возраст угадывать. Народ с ума сходит от восторга. Обычно я не ошибаюсь. То есть, я вообще никогда не ошибаюсь. Поздравляю, ты первый. - Он усмехнулся. - Если я и стихи разучился складывать, останется только к речке - и камень на шею.
 Мерцание! Да, иногда люди сами выбирают конец Сумрачного пути. Но неужели он всерьёз?!
 - Ты мог бы?.. А как же твоя Лили?
 Он вскинул брови и расхохотался. Закашлялся, зажал рот ладонью, но глаза продолжали смеяться.
 - А Лили тебе, кому ж ещё? Как в сказке: спасённая красотка достаётся герою, иначе зачем спасать? Послушай, я же пошутил. А ты поверил? Ну, ты даёшь. Я что, похож на полного идиота?
 - Не только идиоты так уходят, - пробормотал я. Ох, зря... не стоило мне вообще ничего говорить.
 - Ещё ничтожества! - отрезал он. - Слабаки, кому и родиться не стоило. Уж если родился, надо жить, и хоть земля под тобой затрясётся, а удержись! А если настоящее, - он словно выплюнул слово, - меня в реку погонит, я лягу на травку, чтоб видеть небо, и вспомню то "прошлое", какое, по-твоему, нужно позабыть! Пусть потом больно, а не помнить - это разве жизнь?!
 Он ударил по струнам, и минела ответила пронзительным вскриком, в котором странно смешались вызов, отчаяние и недобрый ледяной смех. Я судорожно облизнул губы. Он пугает тебя. Почему?! Он слабый, больной, беспомощный... и к тому же совсем ребёнок... да, и тебе стоит его бояться.
 - Ты сыграешь мне? - я нервничал и сердился на себя за эти глупости. - Потом, когда поправишься?
 Минела отозвалась звонкой смеющейся трелью.
 - Конечно. Я буду играть для тебя, пока не охрипну и не сотру пальцы до кости, ты же спас Лили! Кстати, - он прищурился, глядя на что-то за моей спиной, - или ты быстренько снимешь котелок с огня и съешь то, что ещё не совсем сгорело, или он расплавится. Или у тебя особый способ рыбу готовить? - и тихо засмеялся. Тут и я учуял запах, и потом долго суетился у костра, ругая себя самыми обидными словами и стараясь не поворачиваться к нему лицом. А он всё смеялся и смеялся, не замолкая.
 
 Я дожидался, пока он уйдёт, как умирающий от жажды ждёт глотка воды. Терзал Лили и прилежно откликался на слова; а когда есть не стал, он не удивился, рыба-то чуток подгорела. Ха. Мне случалось есть и не такое. И мерзко пахнущие комки неведомо чего, от которых в негодовании отворачивались свиньи, и полусырое мясо вместе со шкурой... А его рыба пахла вполне съедобно. Ему я, конечно, этого не сказал. И что горло горит едким огнём, и меня тошнит при мысли о любой еде... Я теребил струны и смеялся. Изо всех сил ему показывал: да, я в порядке, и могу сидеть и играть, и мне совсем не больно!
 Он ушёл, и я с облегчением упал лицом в траву. Дрожала каждая частичка тела, спина болела, будто их эллин был всего минуту назад. Всё из-за милого разговорчика с Рыцарем, выбравшим меня в ручные зверушки! Ладно, боль-то ерунда... трясины Тьмы, почему я больше не могу его ненавидеть?!
 Бедняков, что надрываются от непосильного труда и гнут спины перед высокомерными богачами, в Тефриане не было. Таких богачей, впрочем, тоже. Иные люди обладали немалым достатком, но зависти или подобострастного неискреннего почтения они у прочих не вызывали. В Тефриане не было принято считать монеты в чужих карманах. Тугой кошелёк важен лишь для его хозяина в ярмарочный день; а остальным что за дело? Всегда найдётся тот, у кого добра больше, чем у тебя, или дети умнее, а то, к примеру, подруга красивее. Так уж Сумрачный мир устроен. Коли у тебя от того голова болит, остаётся лечь да помереть, потому как мир не переделаешь. Люди Тефриана могли позволить себе подобные рассуждения. Неурожай, засуха, недели проливных дождей, наводнения, что смывают почву с полей и рушат дома, страшные болезни, от которых вымирают деревни и города подчистую, - о таких напастях они знали лишь понаслышке, из старых-престарых бабкиных сказок. Да и сами бабки тем сказкам не больно верили. В далёком прошлом остались и другие беды, сопутствующие людскому роду: торговля телами и судьбами, достоинством и честью. Тефриан был королевством свободы и независимости - для подданных любого пола, возраста, происхожденья и достатка. Свобода и независимость - дети знали эти слова с пелёнок, и вырастали и старились, не ведая подлинного их смысла, так как не встречались с угнетением и насилием. Какому-нибудь голодному оборванцу и в голову не приходило, что он должен преклоняться перед деньгами, знатностью или властью - и даже перед могуществом Чар-Вэй, какое приобреталось многолетним изучением ткани Чар, из которой сотканы людские души, незримой ткани, рождённой слиянием бесплотного Мерцания с осязаемым Сумраком. Так уж сложилось в Тефриане, что каждый, от бездомного бродяги до короля, уверен был в глубине души: путь свой избрал он сам, и не насмешкой Судьбы, а его же волей и побуждениями создан любой изгиб этого пути, будь он гладок, как бархат, или полон рытвин и острых камней.
 Но был путь, что лишал человека права на гордость и свободу выбора. По глубокому убеждению всех остальных, менестрели были созданиями жалкими - бездельники, попрошайки и лицемеры. Само собой, такие существа достойны лишь презрения и насмешек! На худой конец, унизительной жалости свысока. О, женщины-менестрели - дело особое! Женщины от природы хрупки и уязвимы, их часто уносит на путь менестрелей почти против воли, когда на нежные их души обрушиваются неистовые ураганы чувств, удары молний, против коих беззащитно женское сердце. Но менестрели-мужчины - у них не было, не могло быть подобных оправданий. Их не за что было щадить. И их не щадили.
 И был путь, что приводил к стенам, окружённым запретами, непонятными обычаями и странными слухами. Орден. Рыцари Света, живущие по своим собственным законам. Самоуверенные, надменные Рыцари, с раннего детства постигавшие искусство сражений, и никто не владел этим искусством лучше сыновей Ордена. Рыцари, которые не так уж ценят свободу - ведь они следуют Заповедям. И главная, первая Заповедь - не лишать жизни тех, в ком горит искра Мерцания Изначального. Не убивать людей. Жизнь человека бесценна, и кара за её уничтожение - изгнание из Ордена навсегда.
 ...Я в трактирах всяких историй о Заповедях наслушался досыта. И жалел чудаков-Рыцарей, потому что верил, дурак. Ну, зато теперь поумнел. После нежного приёма в гостеприимном Замке Эврил - "жизнь человека бесценна"? А разве ты для них человек? Люди, про которых та Заповедь, не шляются по дорогам с минелой, не смеются в ответ на плевки в лицо и в душу. Всё верно, менестрели не люди...
 И не место менестрелю рядом с Орденом! Мало мне их эллина, так терпи ещё и это - заботы Рыцаря. Ненавижу проклятую беспомощность. Ненавижу этого щенка из Ордена. Трясины, зачем он возится со мною, зачем?! Вертится вокруг, касается меня, смотрит своими серыми глазищами. Рыцарь. Он может сделать со мной всё, что захочет. Всё. О, боги.
 Тихо, малыш. Не суетись. Как если на бира наткнёшься в лесу: замри, зажмурься и проси добрых богов, чтоб зверюшке не захотелось кушать. Авось пронесёт.
 Ох, странный у нас вышел разговор! Я собирался быть робким и тихим, не поднимать глаз, всячески выказывать почтительность... и отличный этот замысел сразу пошёл в трясины, едва я увидел Лили без чехла. Рявкнул на него, чуть в драку не полез, идиот несчастный! И ждал, что он снова меня ударит... а он смутился. И держался совсем просто, нос не задирал... Трясины Тьмы, он понравился мне?!
 Нет, конечно, нет. Ну, иногда... и вовсе ничего не значит! Ну, он говорил с Лили... а когда я пристал к нему с вопросами об отце и матери, он не велел мне заткнуться, а отвечал, а в глазах была такая боль, что мне стало до тошноты стыдно, и я быстренько сменил тему.
 И фокус с "ошибкой" в возрасте (угаданном с точностью до недели, как всегда) не имел ожидаемого успеха. А ведь детям обычно льстят такие ошибки! Мальчишке должно было понравиться, что ему прибавили целых два года сверху. И мне бы на его месте понравилось. А он будто и не заметил.
 Рыцари не лгут, крутилось у меня в голове, одна из Заповедей как раз про это... А притворяться им можно? Делать вид, что чего-то не видишь, не понимаешь... скрывать чувства, скрывать отношение... к менестрелю, например? Низкому созданию, чьё место в эллине... Скрыть настолько ловко, чтобы обмануть специалиста по всяческому скрыванию. Других выдаёт манера говорить и глядеть, заминки между словами или, наоборот, более быстрая и скомканная речь, бегающие или вовсе опущенные глаза... глаза у него серые, а у мамы были серые с коричневым, немножко похоже... Тут мои мысли окончательно завязли, как мушка в сосновой смоле. Мама-то тут при чём?! Нелепое сравнение... Моим щекам стало мокро, а он, как назло, обернулся, и поди успей вытереть слёзы, мастер ты скрывать или нет! - но тут я понял, что и по его лицу текут капли, всё больше и больше, и ветер размахивает ветвями, а его светлые волосы стремительно темнеют от влаги. Днём летнего знака Трона никакого дождя быть не должно. Неоткуда ему взяться сухим жарким летом. Время дождей - ночи, и это лишь несколько капель тёплой водички, а если б не работа Магистров Вэй, и тех бы не видать. Однако сейчас, видно, не только в моей голове, но и в природе всё смешалось: дождь не просто был, а полил вовсю под завывания ветра, небо совсем почернело, а с деревьев начали отрываться мелкие веточки - настоящая буря, прямо как в конце осени! Я бы точно решил, что сплю, а лицо мокрое по той же причине, что последние два года каждую ночь, и в ушах гудит не ветер, а "подарок" рыцарского эллина - но только тепло и дыхание Рыцаря, сжавшегося рядом, было не сном. И кожаная куртка надо мной, накинутая на четыре палочки, - тоже. Я закрыл глаза: уж если отбрасывать его куртку, очередное проявление его дурацкой заботы, бесполезно (дождёшься новых пощёчин, а сделает всё равно по-своему), то лучше и не смотреть. Ну его в трясины.
 Непонятный ливень, слава Мерцанию, скоро закончился, и он забрал свою куртку, встряхнулся, как щенок после купанья, и наконец-то отстал. Принялся возиться у бывшего костра. Вот и славненько. За такую радость и промокнуть не жалко, спасибо неизвестному Вэй - избавил меня своим неурочным дождём от общества Рыцаря надолго! Из сырого дерева быстро он огня не добудет.
 Но как я рисковал! Взгляды свысока, смешки и дерзости... зачем?! Боги знают, чего мне это стоило! Менестрелю осторожность нужна. Смиряться, терпеть, держать язык за зубами. И сам целее будешь, и все довольны. Что ж я вёл себя так нахально?! Изобразил эдакую надменную штучку с деликатностью и обаянием камня из горного водопада, сам промёрз до костей, себя слушая! А он был такой мягкий и застенчивый, и всё время краснел... Трясины, мне здорово повезёт, если это не то, о чём шепчутся в трактирах с ухмылками да смешками! А ведь наверняка. Мерцанье, ну я и влетел! Мне бы не здоровым притворяться, не трепаться с ним, а лежать бревном и стонать во сне, и тогда на время он оставит меня в покое. И уходить как можно скорее. Слава богам, я умею быть тенью в лесу. Затаиться, переждать, если примется искать... а он-то, конечно, примется... Отчего я так думаю о нём?
 А странное дело с этой бурей, как ни глянь. Случайно такого быть не может, сил-то сколько ушло...
 Что же, трясины Тьмы, я всё-таки о нём думаю?
 
 
ЗАМОК ЭВРИЛ, НЕВДАЛЕКЕ ОТ ДЖАЛАЙНА.
 
 Кер сидел на каменных перилах балкона, покачивая в воздухе мягким кожаным сапожком, и мечтал о чудесном дне, когда его друг вернётся. Посвящение Пути пришлось пройти одному... но будет ещё и Посвящение Меча. А если выйдет уговорить Криса разделить его Путь? Вот бы здорово! Уйти за Черту вдвоём - самое замечательное приключение, какое можно вообразить! Поскорей бы Крис вернулся...
 Кер сцепил руки на затылке, развернулся лицом к Замку, перекинув ноги через перила, и прогнулся назад. Ниже... русые волосы коснулись основания балкона. На миг упусти контроль - и полетишь вниз головой прямиком на камни, которыми далеко-далеко внизу вымощен двор. Мышцы протестующе взвыли, каждая жилочка отчаянно натянулась; казалось, даже кости затрещали. Он улыбнулся. Вот так он улыбался, когда в процессе Посвящения на коже вокруг левого запястья рисовали иглами его Путь - разноцветный затейливый узор, в котором тайным образом запечатлена вся его жизнь в мире Сумрака.
 В приоткрытую дверь просунулась тёмно-рыжая коротко стриженая голова. Мужчина лет тридцати сдвинул кустистые брови над переносицей, по-кошачьи бесшумно скользнул к мальчику, наклонился, крепко сжал одной рукой рубашку, а другой - кожаный пояс на тонкой талии и рывком потянул вверх. Кер встал, прислонясь спиной к каменному ограждению: после упражнения ноги слегка дрожали.
 - Лорд Талин. Свет да озарит вашу душу.
 - Риск велик, а смерть твоя будет бессмысленна. И весьма уродлива к тому же.
 Мальчик упрямо вздёрнул подбородок.
 - Простите, милорд, никакого риска. Я делаю это не в первый раз.
 - И не в последний, надо полагать, - сухо заметил Талин. - И всегда - один?
 - Нет, милорд. Иногда со мной был Крис... Энтис.
 - И проделывал то же самое?
 - Дважды, милорд. Вначале. Потом он только стоял рядом и смотрел.
 Рыцарь коротко кивнул.
 - Крис-Тален когда-нибудь говорил тебе, почему оставил эту забаву после второго раза?
 Кер с сочувствием подумал, с какой неизменной печалью Талин произносит имя его друга: Феннел Крис-Тален, предыдущий Лорд Трона, был наставником юного в те дни Талина Ахрэйниена.
 - Да, я спрашивал. Он сказал, что храбрее так не станет, а тренироваться разумнее на брусьях.
 - Разумнее, - пробормотал Талин.
 - Он не боялся! И у него хорошо вышло! Просто... ему не нравилось, не доставляло удовольствия.
 - А тебе?
 - Да, - охотно согласился Кер. - Всякий раз.
 - Одинаково сильное удовольствие, в присутствии Крис-Талена или в одиночестве?
 Мальчик непонимающе нахмурился. Талин выжидал, глядя вдаль: на синеватую зелень Лойрена, на прямую серую линию тракта, на поля и выкрашенные сочными красками дома крестьян. На Кера он не смотрел: незачем торопить человека взглядом, если хочешь, чтобы он серьёзно обдумал твой вопрос.
 - Рядом с Крисом, - с удивлённой интонацией сказал Кер, - это казалось... ненужным. Ребячеством. Раньше мне и в голову не приходило... Да, лучше, когда я один. Всё становится... настоящим. Не игрой.
 - И разобьёшься по-настоящему, - кивнул Талин. - Что тоже не приходило тебе в голову, я вижу.
 - Я не могу упасть! - горячо запротестовал Кер. - Я же умею. Я так давно...
 - Так давно, - резко перебил Талин, - наслаждаешься бесцельным риском? И поведение твоего друга тебя не смущало? Ты меня радуешь, Карджелин! Крис-Талена я понимаю: не очень приятно наставлять друга, как несмышлёного ребёнка. Он надеялся, думаю, что ты поймёшь и без слов. Поздравляю, мой дорогой, ты оправдал и его, и мои ожидания всецело! Проявляешь завидное благоразумие и нежную заботу о чувствах тех, кому ты дорог. Моё сердце просто замирает в восхищении!
 - Но, милорд, - дрогнувшим смятённым голосом выдавил Кер. Ахрэйниен властно взмахнул рукой:
 - Прошу, позволь мне закончить! Ты уже Посвящённый, но ещё и мой ученик. И друг, мне казалось. Это, разумеется, ни к чему тебя не обязывает. Можешь пренебрегать такими пустяками и впредь. В полном соответствии с Канонами и твоей честью.
 - Милорд! - простонал Кер, бледнея и умоляюще глядя на своего учителя. Но тот не пощадил его.
 - Играешь со смертью, чтобы восхищаться своей отвагой, я понимаю! Рыцарь и самовлюблённость - славное сочетание! Не знаю, что ощущал Крис-Тален, глядя на твои игры, но я едва не закричал от ужаса, увидев тебя на перилах. И, к стыду своему, признаюсь - видение твоего тела на камнях и сейчас стоит у меня перед глазами. Можешь улыбнуться, пожать плечами и забыть мои слова немедля. Твой выбор и твоё сердце, Кер. Ты не совершил проступка. Ты всего лишь напугал меня до тьмы в глазах. Но это не твоя вина. Кто вынуждал меня любить Кера Арайна и полагать его другом?
 - Но и я люблю вас, милорд! - Кер казался несчастным и очень решительным. - Мне надо... в эллин?
 Рыцарь озадаченно и чуть насмешливо изогнул брови:
 - А ты хочешь?
 Кер судорожно глотнул. Тот мальчик, такой худенький, беззащитный... и он стоял совсем рядом!
 - Нет! Милорд, нет. Только не там!
 Талин пожал плечами.
 - Кто погонит Рыцаря против его воли, в эллин или куда бы то ни было? Тебе решать, Кер.
 - Да. - Кер склонил голову. - Простите, милорд, мне очень жаль. Тогда... здесь, сейчас. Десять.
 Рыцарь кивнул, сжав губы, снял с пояса меч, а затем расстегнул и пояс, чёрный кожаный ремень в пол-ладони, украшенный золотым тиснением. Кер рывком стянул рубашку и наклонился над перилами. Камень, на который он лёг грудью, был шершавым и холодным. И ветер был зябкий, по обнажённой спине побежали мурашки... Ремень свистнул, и ему тотчас стало не до холода. Он смотрел вниз... туда, где остатки его разбитого окровавленного тела привиделись по его вине Талину Ахрэйниену...
 Он выпрямился, сцепив зубы, но без стона - платить надо достойно. Сквозь туман в глазах нашарил на перилах и торопливо натянул рубашку: несколько слезинок всё-таки вырвались на волю, но ткань их смахнула со щёк, за это стоило вытерпеть прикосновение полотна к свежим горящим рубцам на коже. Вина уходит с искуплением - тень между ними растаяла... должна была растаять. Что дальше?
 Талин с явным одобрением улыбнулся, обнял мальчика за плечи и притянул к себе. Тот вспыхнул от удовольствия и тесно прижался к другу, с нежностью глядя на него из-под спутавшейся чёлки.
 - Какой промозглый ветер, - Рыцарь сощурился на потемневшее небо: - Сейчас ещё гроза начнётся, в качестве приятного сюрприза от Звезды. Весь день с погодой творится что-то немыслимое, заметил? Называется, Звезда управляет стихиями! Неусыпно трудится на благо Тефриана, оно и видно... Пойдём-ка отсюда. Знаешь, зачем я тебя искал? Прибыли, наконец, наши долгожданные гравюры на меди.
 - Из Лива? - Кер ахнул в восторге. - Вот здорово! И вы уже разобрали?
 - Без тебя? - смеясь, возразил Талин. - Ну, наконец чему-то рад, а то совсем без Энтиса загрустил! - и, продолжая крепко обнимать мальчика, поспешно увёл его с балкона в недра огромного замка.
 
 
ДЖАЛАЙН, ЗАПАДНЫЙ КРАЙ ТЕФРИАНА.
 
 Всадник мчался галопом, пригнувшись к шее коня; чёрный с золотом плащ вился за спиной. Конь был гнедой, арасинец-чистокровка, и стоил полугодового дохода зажиточной крестьянской семьи. Всадник был молод и хорош собой - впрочем, красотой невыгодного типа, что вызывает неприязнь у мужчин и далеко не всегда привлекает женщин. Мнения ни женщин, ни, тем более, мужчин о его внешности абсолютно его не занимали. Он принадлежал к людям, чьи натуры непритворно глубоки и склонны к молчаливому созерцанию, а посему его столкновения с прочими детьми Сумрака проходили весьма поверхностно. Их отношение задевало его очень мало; свои настроения определял он сам; свою душу держал невозмутимой, отстранённой, холодной. С собственными капризами он ещё соглашался считаться иногда; другие же люди, как правило, не имели над ним власти.
 Тот, кто был исключением из правила, знал, что он приближается. И всаднику было это известно.
 Разумеется, быстрее вышло бы не скакать верхом, а нырнуть. Удержала его осторожность: опасно нырять в Поле неприязненно настроенного Магистра. Всем им старательно вдалбливают с первого дня обучения: нырки в чужие Поля всегда связаны с риском. Рисковать попусту молодой человек не любил. Крик о помощи настиг его, волей благосклонной Судьбы, в паре часов верховой езды от того, кто звал; конь у него был отличный (как и всё, чем владел он в Сумраке), дорога хорошая, а призыв не требовал, по его мнению, мгновенного отклика. Он вполне мог позволить себе эти два часа неистовой скачки. И вот полтора из них остались за спиной, а цель почти достигнута: в переливах Кружев он уже видит...
 ...А глаза его, большие и чёрные, видели сверкающую серебром и синевой ленту реки и деревушку на пологом травяном берегу. Невысокие приземистые домики, как принято в Джалайне, выкрашены в сочные, яркие цвета. Юноша поморщился: смесь алого, голубого, пурпурного, оранжевого, ядовито-жёлтого и лилового вряд ли могла доставить удовольствие человеку, наделённому тонким вкусом. Он без ложной скромности относил себя к таковым с детства. Когда у него завёлся свой дом, он окрасил его самой безупречной из всех белых красок - лишь резьба отливала нежным перламутром. Заботливые соседи пытались растолковать юному Лучу, что это непрактично, но он пожертвовал "практичностью" в угоду красоте, о чём ни разу за пять лет не пожалел. Так выбирал он и одежду: от него, разумеется, ожидали строгих чёрных одеяний Чар-Вэй, но ему нравилось удивлять людей, появляясь на праздниках и приёмах в элегантных нарядах, какие любили знатные, богатые столичные жители. Он редко посещал столицу и ни знатным, ни богатым не был. Но если ты молод, и Судьба дала тебе некий достаток и привлекательную внешность - опрометчиво было бы не пользоваться её щедрыми дарами!
 Подковы гулко стучали о деревянный настил моста. Он помнил этот путь так хорошо, что мог бы пройти его с закрытыми глазами. Деревушка Камышинка всегда оглушала его - и буйством красок, и неумолчным шумом, исходящим от всего, что могло шуметь: от скрипа мельничного колеса и писка цыплят до грохота молотов в кузнице. И, разумеется, люди. Добрые приятели через полдеревни орали приветствия и обменивались новостями; недруги зычно переругивались. Кричали в Камышинке все и всегда, независимо от того, в таре или в двух шагах находится собеседник. Молчали лишь рыбы. Когда он жил здесь ребёнком, он готов был удить рыбу дни и ночи напролёт.
 Он ехал по главной улице, минуя местную гордость - конюшни, где выращивали знаменитых скако-вых лошадей, немногим уступавших арасинцам, и пестрящий сразу тремя красками дом старосты, и домик портнихи, по совместительству травницы, и окружённый галечной площадкой колодец с резным срубом, и трактир, и издающую характерный едкий запах мыловарню... Деревушка была чистенькой и ухоженной, какой он её и помнил. За тринадцать лет ничего не изменилось. Только он сам.
 Он знал, что привлёк всеобщее внимание, о нём говорят, сбегаются отовсюду - поглазеть на Луча Звезды, нежданно озарившего их своим светом. Он замедлил движение и сдержанно улыбался им всем. Люди должны чувствовать: Звезда всегда рядом, среди них. Он ведь их... слуга? Нет, скорее, хранитель. Его долг и обязанность - заботиться о людях Тефриана. Они знают это. Все знают: Звезда сияет над Тефрианом, во имя жизни, мира и процветания неустанно сплетая лучи свои в Кружево Чар.
 Деревня осталась позади, и он облегчённо вздохнул: испытанию конец. Испытание? Поразительно. А ведь столько лет прошло с тех пор, когда и ему приходилось жить здесь, среди кричащих домов, кричащих людей и животных, оглушительно и непрестанно кричащих детей! Они не узнали его, эти люди, расцветающие от его кивков и улыбок. Не узнали крохотного мальчика-сироту, такого странного и диковатого, в красивом, нарядном и гордом (вейлин обязан быть гордым!) Луче Звезды.
 И хорошо, думал всадник, сворачивая в рощу. Лучше просто Луч, один из пяти и незнакомый, чем избалованный приёмыш мельничихи, ставший (чего все и ожидали!) учеником местного Магистра. А Магистр-то непростая штучка - самый искусный Вэй Тефриана, шутка ли! И более того - Луч Звезды!
 Сплетня, достойная разносящих её языков: какой-то из Лучей - верхом, как обычный человек, а не всемогущий Чар-Вэй! - явился с визитом к почтенному вэй'Каэрину, да сияет в Звезде он вечно.
 Что, ради Мерцания, делать, если Каэрину вздумается проявить норов? Юноша сжал коленями бока коня, но своевольная зверюга проигнорировала намёк, предпочитая и дальше брести по тропе ленивым шагом, а не скакать. Всадник хмыкнул и предоставил коню свободу действий. Лишние минуты не имеют значения. Джаэлла жаль... но он сам виноват. Впредь будет осторожней в Поле Каэрина Трента.
 Если Каэрин оставит ему "впредь". Если мальчику позволят дождаться спасения - учителя, который неспешно пересекает рощу верхом на капризном животном, всячески потакая его капризам.
 Джаэлл молчит... не считая первой минуты. Молодец. Или Каэрин заткнул ему рот? Трясины! Он знает - сейчас я посмотрю ему в глаза. Если он не безумен, он примет мои извинения. Может быть ядовитым, резким... но мальчик - мой! Пока на моём плече лежит рука Верховного Магистра...
 Юноша ударил коня каблуком, и конь, для разнообразия решив послушаться, резво припустил по тропе, посыпанной белым речным песком, к дому, серебристо блестящему в просвете меж деревьев.
 Конечно, его ждали. И, конечно, на том самом месте: ровная травяная площадка за домом и могучий раскидистый дуб... от которого остро пахло болью. Конь тоже учуял "запах" и нервничал: фыркал и дрожал. Мальчик почти висел под дубом лицом к стволу: две ветви удерживают поднятые руки, всё тело натянуто - кажется, дотронься травинкой, и кожа разорвётся, как от удара кнутом. Учитель позвал его беззвучной трелью Чар и услышал - не сразу - едва заметное колебание, похожее на жалобный стон. А в Сумраке мальчик не издал ни звука. Как и мужчина в белом, стоящий рядом.
 Юноша спрыгнул с седла, приблизился к мужчине и кивнул. Шляпы не снял: уж коли он пришёл, как Магистр и Луч - к равному в Звезде, то к чему жесты почтения, принятые для ученика и Учителя? Смотреть в глаза - или снизу вверх. Попробуем первое. Шляпу сорвало с головы резким всплеском Чар, заодно выдрав с корнем прядь волос, и закинуло в заросли шиповника. Ах, не просто ученик, а ученик провинившийся и нелюбимый? Ну и ладно. Пусть забавляется. Лучше со мной, чем с Джаэллом.
 - Ваш свет озаряет мою душу, вэй'Каэрин.
 - Ваш свет озаряет мою душу, вэй'Тарис, - сухо отозвался мужчина. Голос его был мелодичным и приятным, а сам он был красив, как все Чар-Вэй: статный, широкоплечий, изящный. Рядом с рослыми жителями окрестных земель он мог бы показаться хрупким, но иллюзия тотчас рассеивалась, стоило увидеть глаза - властные, полные могущества Чар, горящие ледяным изумрудным огнём.
 Он произнёс не имя гостя, а фамилию, придавая встрече оттенок неприязненной официальности, а "вэй", обращение к адептам Чар, его тон превратил почти в издёвку. Но для начала не так уж плохо. Если Каэрину угодно насмехаться - не дать ли ему более существенный повод для весёлости?
 - Кружево моей Чар соткано вашей нитью, милорд мой Магистр, и поёт созвучно с мелодией вашего сердца. - Он опустился на колено и коснулся губами застывшей на поясе руки Каэрина в кремовой с серебром перчатке. - Всё, что я есть, - вы, милорд мой Магистр.
 Каэрин сузил глаза в колючие изумрудные щёлочки, небрежно тронул подбородок юноши и резко вздёрнул, запрокидывая его голову назад. Молодой Луч бесстрастно смотрел ему в лицо.
 - Мелодия моей Чар пронизана твоим дыханием, Ченселин Венджел Тарис, - не скрывая иронии, протянул Каэрин. - Прелестный шаг в дни детства! Тебя так растрогало зрелище мельницы, где я тебя подобрал тринадцать лет назад, или поза твоего щенка, - он кивнул на мальчика у дуба, - столь хорошо знакомая тебе... не так ли, дорогой мой Ченселин?
 - Разумеется, вэй'Каэрин.
 Его отпустили, и он встал. Каэрин фыркнул, как сердитый барсук, и скривился в ядовитой усмешке.
 - И в чём, хотел бы я знать, причина такой кротости? Трон в Зале Созвездия, - он сладко улыбнулся, - или нежные ласки достопочтенного вэй'Брэйвина, да сияет он в Звезде вовеки? Но ладно. Словесные игры не приблизят нас к сути. Что угодно почтенному вэй'Ченселину в моём Поле?
 - Я имел неосторожность кое-что потерять здесь, - Тарис поглядел в сторону дуба. - И доставил вам, похоже, немало неприятностей своей небрежностью, милорд мой Магистр. Печальное обстоятельство.
 - Неприятности - сильно сказано. Немного удивления, чуточку беспокойства и некоторый интерес. Я даже сказал бы, ты снова дал мне возможность углубить свои познания... в определённом аспекте Чар.
 Бывший Учитель откровенно издевался над ним, но ему было не до того. Джаэлл. Ребёнок, которого он не выучил принимать боль - и который сегодня на опыте узнал суть прозвища "дитя боли Каэрина".
 - Что он сделал? - спросил Ченселин, одаряя мальчика холодным уничижительным взором.
 - Более чем достаточно. Игры с водяными узорами. В итоге - грозовые тучи средь бела дня, ветер в семь оборотов, дождь и перепуганные посольства от трёх моих сьеринов и пяти деревень. Вот плоды созданного нами благоденствия: всё необычное сразу вызывает бурное негодование. Обрати внимание: едва люди хотят пожаловаться, они возникают у порога немедля. Без всякой Чар. Как тут относиться серьёзно к последней фантазии Этарриса, что у нас отвратительно работает почта из-за нехватки дорог, и нам надо бросить все дела и срочно прокладывать новые? - он вновь презрительно фыркнул и пожал плечами: - Мы избаловали людей, Ченселин. Со всех ног кидаемся вытирать им нос, стоит им чихнуть, - и они теперь до отвращения требовательны и беспомощны. И висят на Кружеве Звезды, как паучий клещ на паутине. И что, скажи мне, происходит от этого с паутиной, и что в конце концов происходит с клещом? Мы ещё заплатим. И, возможно, скорее, чем кое-кто предполагает... Я в последний миг успел перехватить контроль у твоего разыгравшегося ребёночка и предотвратить ураган и грозу с градом.
 Под его взором ветви, держащие мальчика, затрепетали, и запах боли стал сильнее.
 - Мне пришлось отнимать контроль. В моём Поле. Спускать подобные выходки, как ты знаешь, не входит в мои привычки. Собственно, я намеревался известить Звезду о Вызове. Но коли ты уже здесь...
 Судя по безмятежному лицу, Чен скользил в мечтательном полусне Вэй и лишь малой частью души пребывал в Сумраке, большей же - принадлежал переливам прекрасных мелодий Чар.
 Трясины. Ему мало покорности; он хочет увидеть меня в грязи? Мне всё-таки придётся сразиться с ним? Я не готов... а когда-нибудь я буду готов? Мерцанье, как я не хочу его убивать!
 - Благодарю, вэй'Каэрин. Вы так любезно избавили меня, - он поморщился, - от весьма неприятной стороны обучения. Но я, признаться, не склонен видеть тут Вызов. Дети всегда неосторожны. Я уверен, мальчику в голову не приходило, что его действия могут быть истолкованы как атака на Звезду.
 - А его уважаемому Учителю? - вкрадчиво осведомился Каэрин. Ченселин остался невозмутим.
 - Полагаю, Магистр виноват куда больше, чем ученик. Я далеко не столь опытный Учитель, как вы, - он мило улыбнулся, задался вопросом, стоит ли покраснеть, и отбросил эту идею: Каэрин всё равно не поверит. - Милорд, умоляю, простите нас обоих, и мои ученики никогда более не потревожат вас.
 - М-да, не сомневаюсь, - едко заметил Каэрин. Его глаза недобро смеялись. Этот взгляд, разумеется, должен был встревожить юношу, но вместо этого ободрил: лучше смех, чем ярость.
 - Могу ли я забрать своего ученика, вэй'Каэрин? - он сделал шаг к дереву.
 - Урок ещё не завершён, - отрезал ледяной голос. - Дай отдохнуть своему коню.
 Молодой человек повёл плечом. Золотые орнаменты на чёрном бархате заблистали в лучах солнца.
 - Каждый миг промедления, милорд, слишком дорого обходится мне. Боюсь, моему коню придётся ограничиться тем отдыхом, что он уже получил.
 Ветви дуба заволновались, как от сильного ветра. Мальчик откинул голову и тихонько застонал.
 - Торопливость опасна, Ченселин.
 - Не всегда, - промурлыкал юноша, одаряя бывшего Учителя самой ослепительной из своих улыбок. - Она мне свойственна, вы знаете, милорд. Я так спешил вверх по Ступеням, что влетел, перепрыгнув Седьмую, прямо на трон в Зале Созвездия. Это приятное следствие моей торопливости оставило меня в убеждении: медлить - не лучший выбор для меня. - Он задумчиво поглядел в ясное небо. - Надеюсь, неполадка с погодой затронула лишь Джалайн. Если она дошла до Бастер-Эджа... - он сделал быструю, но красноречивую паузу. - Ужасно. Обеспокоить его Величество и огорчить вэй'Брэйвина, - его глаза трагически расширились: - и всё по моей вине! Вы давно знаете вэй'Брэйвина, милорд, - посоветуйте, что мне сказать ему, чтобы он простил не слишком опытному Лучу такую нелепую оплошность?
 Лицо Каэрина окаменело. Прямо в яблочко. Впрочем, Ченселин Тарис никогда не стрелял наугад.
 - Не смею просить вас задерживаться, - отрывисто произнёс Каэрин. - Ваше желание покинуть Поле Джалайна весьма понятно мне... вэй'Ченселин. Да сияет Луч вовеки светом Мерцания Изначального.
 
 Они скакали по мосту, и вновь копыта отбивали глухую дробь по деревянному настилу.
 - Милорд мой Магистр... пожалуйста...
 - Я простил, - твёрдо сказал Ченселин. - И хватит об этом.
 - Милорд, всё было не так! - мальчик скрипнул зубами от боли. - Он лгал. Мерцание! Луч Звезды... Или я сошёл с ума... Милорд, убейте меня, если я потерял рассудок!
 - Успокойся, Джаэлл. Твой рассудок в порядке; тебе просто надо отдохнуть.
 Он погнал коня вскачь, поддаваясь внезапному желанию отдалиться от Джалайна как можно скорее.
 - Милорд мой Магистр, я не лгу вам, клянусь Мерцаньем и Чар! А он солгал!
 Мальчик вдруг заплакал. За три года обучения Чен не видел на его глазах ни одной слезинки, даже от лука, и в глубине души подозревал, что Джаэлл Рени вообще лишён органа, производящего слёзы.
 - Дорогой мой, ты Вэй или трёхлетнее дитя? Сделай милость, прекрати. Да, ты испытал унижение и сильную боль, но это прошло. И нет ни единой причины впадать в отчаяние. Во-первых, ты жив, и Кружево твоё не пострадало. Во-вторых, ты вёл себя вполне достойно.
 - Вы пришли в конце, - всхлипнул ученик.
 - А слышал с самого начала, - невозмутимо возразил Чен. - Как правило, нас не утешает мысль, что бывает ещё хуже, но поверь: для тебя всё могло кончиться намного хуже. Он намеревался развлекаться ещё часа два, а потом сообщить Звезде об атаке на его Поле. И тебе пришлось бы бросить Вызов или расстаться с Чар. Нет, второе, без всяких "или". Ты не сумел бы и на ногах держаться к тому времени.
 Джаэлл содрогнулся. Конь нервно всхрапнул. Чен рассеянно пожалел о приятном вечере, которого лишился бесповоротно: уютный уголок в чистеньком небольшом трактире вдали от его собственного Поля, прелестный голосок девушки-менестреля, поющий незатейливые любовные песенки, и столь же прелестные мелодии, которые наигрывал на флейте её спутник, мальчик лет пятнадцати, как Джаэлл. Если и вернуться в трактир, музыканты всё равно уже ушли. Они никогда не задерживаются надолго. Тем более, девушка была красива, а мальчик не выглядел задирой.
 - О прошлом стоит размышлять, но не рыдать, - тихо сказал он. - Его больше нет. В отличие от нас.
 - Я не сражался с ним! - Джаэлл умоляюще смотрел ему в лицо: - Буря началась до меня, и она была неправильной - я слышал! Я пытался исправить мелодию... Мне не стоило вмешиваться, я понимаю.
 - Да уж, - сухо согласился Учитель.
 - Просто я хотел помочь... Я забыл, кто держит там Поле. Я действительно заслужил наказание.
 - Несомненно, - ледяным тоном подтвердил Тарис. Ученик совсем сник.
 - Но я не сражался. Я ушёл из Кружева, едва оно зазвучало вторым голосом. Когда он нашёл меня и позвал с собой, я даже не понял... - он снова всхлипнул. - Я не ожидал. В настоящем бою я мог бы...
 - Не мог бы, - жёстко отрезал Чен. - Ни один Вэй в Звезде не может выиграть сражение с Лучом.
 Джаэлл неловко вытер лицо о плечо. Несносный конь снова остановился, набрал полный рот мелких сиреневых цветов медвянки и потопал по узкой тропе, с храпом и сопением пережёвывая на ходу.
 - Вэй'Ченселин. Когда я... когда вы говорили с ним... мне показалось, вы готовитесь к атаке.
 - Так что же?
 Мальчик облизал губы и тихонько признался:
 - Когда он начал со мной... ну, уже всерьёз... Я попытался сделать нечто подобное. Это правда. Но ничего не получилось, - огорчённо вздохнул он. - Сил не хватило. Он сам, как ураган... всё сметает.
 - Потому он и Луч. Ураган. А ты - пушинка.
 - Ну вот, - уныло сказал мальчик. - А он совсем иначе говорил! Звезда не поверила бы мне, милорд?
 - Не знаю, Джаэлл. Я верю.
 "Поверить тебе - выходит, Луч ошибся, как мальчишка Первой Ступени, а потом свалил ошибку на подвернувшегося под руку ребёнка. Или он потихоньку играет в какие-то странные игры с Кружевами. И снова ложь, недостойная попытка переложить вину на того, кто не в силах защититься... Отличное поведение для Магистра и Луча Звезды! А как тогда прикажете поступить остальным Лучам? Забавно!
 А поверить ему - значит, Джаэлл лжёт, и я с ним заодно? Очень мило. Слово Каэрина против моего слова? Это уже не шуточки. Это Вызов. Свары в Звезде - грязное дело... кто бы ни победил. От этой истории, стоит дать ей ход, пойдёт такое зловоние, что весь Тефриан вывернет наизнанку! Он рассудка лишился, милорд мой Магистр Каэрин? Или возможность (причём весьма сомнительная!) у всех на глазах высечь меня прямо в Зале Созвездия затмила для него все последствия сражения между нами?
 Милорд мой Магистр, понимаете ли вы, как крепко теперь я держу вас в руках?"
 - Милорд, - осторожно окликнул Джаэлл, - а вы могли бы сопротивляться ему? В его Поле?
 Ченселин подтолкнул каблуком замечтавшегося коня.
 - Да, если бы он вынудил меня.
 - Он не решился бы обойтись с вами, как с учеником! - недоверчиво воскликнул мальчик.
 - Он это и сделал, - пожал плечами Чен. - Ведь я действительно был его учеником. Не очень давно.
 - Но вы больше не ученик! - мальчик задохнулся от негодования. - Вы Луч Звезды! Как он посмел?!
 - Я тоже кое-что посмел, - заметил Чен. - Я пришёл незваным и требовал. Ты-таки влез в Кружева в его Поле, мой дорогой. Ты сам вложил свою судьбу в его руки. А я её вырвал у него, весьма невежливо. И потом, даже ты увидел мою подготовку к атаке. А он - тем более.
 - Ох. - Глаза мальчика расширились. - Он видел, и вы знали... Вы собирались сражаться?! Всерьёз?!
 - Делать подобное в шутку - самый идиотский и опасный из всех способов потратить силы, - сухо отрезал Ченселин. - Разумеется, всерьёз.
 - Милорд!.. вы же сказали - никто в одиночку не может выиграть сражение с Лучом!
 - Никто. Кроме другого Луча.
 Чен помолчал, перебирая в пальцах уздечку. Смятение ученика заставило его смягчить голос:
 - Я не слабее его. Но я был уверен: до сражения у нас не дойдёт.
 Ни один Магистр Тефриана никогда не стал бы вести доверительных бесед с учеником (тем более, провинившимся!) на столь щекотливую тему, как взаимоотношения в Звезде! Он вздохнул и пояснил:
 - Брэйвин покровительствует мне, а его не очень-то жалует. О чём Каэрин отлично знает. Брэйвин - тёмное озеро, но если произойдёт ссора, вряд ли поддержит Каэрина против меня. Надеюсь, мои слова не полетят по ветру? - Джаэлл торопливо кивнул. - Ах да... я ещё смертельно оскорбил его.
 Мальчик замер, потрясённо вскинув брови. Ченселин усмехнулся краем губ.
 - Я сказал ему, что он допустил глупейшую ошибку, и вообще ничего не смыслит в мелодиях Чар.
 Теперь всё казалось почти забавным: и бессильная ярость Каэрина, и он сам - Магистр, взрослый мужчина, по-мальчишески восхищённый своей дерзостью в словесном поединке с Учителем...
 - И я напомнил ему о неприязни вэй'Брэйвина. Если человек осмеливается угрожать Лучу - он или дурак, или у него есть веские основания для подобной самоуверенности. Меня он дураком никогда не считал. Он должен был уступить. Но если бы нет... - Чен пожал плечами: - Да, я стал бы драться. Бесспорно.
 Кого ты убеждаешь, Луч Звезды, - его или самого себя?
 - Я никому не позволю ломать судьбы моих учеников. Ни моему бывшему Учителю, ни Верховному Магистру, ни всем Вэй Тефриана, вместе взятым. За своих учеников я отвечаю жизнью и светом Чар. И всегда буду за них сражаться. Или никогда, ничему и никого не сумею научить.
 Это прозвучало почти как клятва. Джаэлл молчал, опустив глаза, а его Учитель устремил взор вдаль и наконец-то позволил себе уплыть из Сумрака в мелодии Чар. На ясном вечернем небе одна за другой вспыхивали звёзды. Конь ровным галопом летел по пустынной дороге к холмам, отмечающим границу меж Кумбрейном, диким краем, и Бастер-Эджем, где располагалась столица, а в ней - дворец короля и резиденция Верховного Магистра. "Диким" Кумбрейн звался потому, что его не накрывало Поле Чар - значит, тут не было и Магистров. И желающим стать учениками Чар-Вэй приходилось выбирать между двумя возможными учителями: или Каэрин из Джалайна, или вэй'Брэйвин - Луч Звезды, королевский советник и около ста лет - бессменный Верховный Магистр Тефриана. Если принять во внимание, что за последние полвека Брэйвин не принял ни одного ученика, рассеянно думал Чен, то остаётся Каэрин - или Странствие. А Странствие опасно для Кружева Чар - на грани Пробуждения оно хрупкое, слабое, как новорожденное дитя. Многие ли отважатся рисковать Кружевом, чтобы выбрать Учителя по вкусу?
 От широкого тракта, бегущего сквозь полоску необжитой местности в столицу, отделялась дорога вправо - она дугою огибала каменистые холмы Эдж, на бесплодных склонах которых беспорядочно набросаны были клочки низкого осинника вперемешку с зарослями колючей ароматной каменицы, да поблёскивали тонкими извилистыми нитями речушки, сбегающие в глубокие озёра во впадинах меж холмов. В чёрную масляную глубь такого озера долго смотрел, придержав коня, молодой всадник... оно лежало, казалось, совсем рядом - но и бесконечно далеко, в узкой расселине, куда отвесно обрывался край тропы. Бездонное, бездушное, ледяное, возникали отрывистые слова в его сознании, тайна, холод и тьма, как ночное небо надо мною, как моя судьба... как душа вэй'Брэйвина, повелителя Тефриана... Минуя Бастер-Эдж вместе со столицей, королём Орвейлом из рода Тант и Верховным Магистром, он скакал сквозь ночную прохладу в Таднир - земли, укрытые от бурь и тревог Сумрака его собственным Полем. Таднир, край кустарников, мелких солоноватых озёр и красной глинистой почвы. Владения младшего из пяти Лучей Звезды Тефриана, Ченселина Тариса, Чар-Вэй двадцати двух лет от роду... Чен размышлял о будущем Джаэлла и двух других учеников, о всей Звезде и каждом Луче в отдельности, о своём недолгом детстве... и снова и снова - о человеке по имени Каэрин, который обучал его искусству слушать и сплетать мелодии Чар. На сей раз Судьба охранила его от сражения. Сегодня ему удалось. Что-то ждёт его в тумане грядущих дней?
 
ДВОЕ В НАЧАЛЕ ПУТИ.
 
 Доверие. Вот маме я доверял. И она ушла, бросив меня на съедение этому миру - прямо как в зубы семейке голодных биров. И зубы с тех пор трудятся без устали: старательно пережёвывают то, что от меня оставила её смерть. А есть ли там, что жевать? Камень, в который обратилось моё сердце? Бедные зубы, эдак суждено им сломаться, одному за другим, и всё без пользы: мёртвым камнем не наешься!
 Доверие... Совсем надо спятить, чтоб Рыцарю доверять! А Рыцарь, который доверяет такому, как я? Вот кто действительно спятил! Думает, я покорно стану дожидаться расплаты за его "доброту"? Боги, кем он меня считает?! Или уверен, будто весь мир по их рыцарским законам живёт? Рыцари! Лгут, как и все люди. Только, похоже, сами себе. А я лгу другим. Интересно, это лучше или хуже?
 Ах, мама, мама, как ты могла так поступить со мной?! Я любил тебя, мама, Лили... тебя одну! А ты, выходит, тоже мне лгала. Ни словечка о болезни своей не сказала. Я учил бы все слова твои наизусть, я задал бы тысячу вопросов... нет, я смотрел бы на тебя, мама. Не утомлял бы тебя глупой болтовнёй - только смотрел бы и слушал твой голос. Берёг бы каждый миг с тобой, как бесценное сокровище. А ты позволяла мне часами бродить одному, и даже в тот последний день... Ты лгала мне, мама, потому что я ребёнок, да? Мы отлично сыграли в твою игру - я ребёнок, а ты не умираешь!
 
 Даже от ручья, звенящего о камни, слышался голос минелы. Не смолкает с рассвета, а сейчас уже полдень. Как струны не ранят его пальцев? А может, он и причиняет себе боль? Энтис вздохнул. Нет, боль его не остановит, если уж решил играть. Какой странный, сложный, невероятно гордый характер!
 Если бы Энтиса Крис-Талена спросили, почему определение "упрямый глупыш" вдруг заменилось многозначительным "гордый", он вряд ли сумел бы отыскать ответ.
 Вил молчал. Третий день открывал рот лишь для того, чтобы напиться (ел он редко и очень мало), и ещё для пения. Да и то не настоящего: он тихонько мурлыкал что-то, склонясь над минелой, и если там и были слова, они совершенно тонули в музыке. Но голос Вила, даже такой призрачный, был приятным добавлением к игре. Энтис попробовал перенести свои повседневные хлопоты поближе к музыканту, надеясь разобрать слова песен, но успеха не достиг: то ли его манёвры были замечены, то ли Вил устал петь, но он замолчал; остались только звуки минелы. Энтис не усмотрел тут дерзости и не обиделся, но почему-то загрустил. Быть может, именно под эту грусть в обрамлении нежных мелодий, льющихся со струн Лили, и потекли по новому руслу его мысли о спасённом им человеческом существе?
 Существо не было грубым, не казалось глупым или неотёсанным. Напротив. Странно, но весь облик бродяжки-менестреля прямо-таки дышал утончённостью. Но внешность обманчива - а что внутри?
 Сам Энтис с детства знал, что красив, но не придавал этому особого значения. Заботиться стоит о сердце, характере и знаниях, гибкости и сноровке ума и тела. И в последнюю очередь - о том, какое лицо ты видишь в зеркале. Ну да, потом это пригодится: какой-то девушке будет приятно смотреть на него, целовать и заниматься с ним тем, от чего у мужчин появляются дети. Но девушки - они ж когда ещё будут! А чаще от красоты ни толку, ни радости. Да и может ли доставлять радость нечто, тобою не заслуженное и от тебя почти не зависящее? Зато неприятности - ещё как. В детстве золотые локоны и большие серые глаза стоили ему не одной ночи горьких слёз, надёжно упрятанных под подушку: ну где сказано, что если лицом кто-то здорово смахивает на хорошенькую куколку, то и весь он вроде куклы - робкое, беспомощное, изнеженное создание, прямо созданное для насмешек?! Ни беспомощным, ни робким он отродясь не был, и доказать ошибочность такого мнения ему удалось очень быстро. Но вот способ "переубеждения" его в восторг не приводил. А пришлось. Из-за окаянной кукольной мордашки. А он-то тут при чём?! Не сам же он заранее так подгадал - родиться сыном вполне симпатичного отца и потрясающей, редкостной красавицы-матери. Могло бы быть и совсем другое лицо. Запросто.
 
 Куда сложней решалась задача под названием "Вил". Совсем не решалась! Чем дольше я смотрел на Вила - тем больше загадок. Весь Вил, целиком, вместе со своей ненаглядной минелой Лили, был одной большущей загадкой! А ведь на первый взгляд всё просто: кому и идти в менестрели, как не такому вот хрупкому ребёнку с тонкими пальцами, ни для какой работы, кроме дёрганья струн, не пригодными?
 Он играет больше шести часов. Он сказал: я буду играть, пока не сотру пальцы до кости. Давиат! Я ничего не знаю о людях из-за Черты! Как мне проверить, чтобы не задеть его гордость? А если он не шутил? Неужели мне снова придётся бить его, чтобы вытрясти хоть крупицу здравого смысла?!
 "Менестрели - лживые ничтожные бездельники". И он такой? Беспомощный и безрассудный - да, возможно. Но не ничтожный. Отчего я уверен? Откуда у меня взялось ощущение, что его внешность в точности соответствует сути, и за красивым лицом скрывается утончённая, возвышенная душа?
 Ну почему он так смотрит?! Будто я какая-то мелочь, не заслуживающая внимания. Неинтересный пустячок. Отчуждённо, высокомерно... пренебрежительно. И это высокомерие - тоже часть его души?
 ...Наконец он не выдержал: вскочил и с упрямо сжатыми губами направился к Вилу. Тот соизволил поднять голову не раньше, чем на корпус минелы упала тень. Ещё одну любезность - заговорить - он явно считал излишней. А Энтис терпеть не мог первым вступать в разговоры! Жалко, здесь нет Кера! Вот кому легко подойти, и болтать о чём угодно, и задавать вопросы...
 - Ты долго играешь, - осторожно начал он. Чёрные глаза пристально сверкнули ему в лицо и тут же скромно прикрылись длинными ресницами.
 - Я мешаю? Если не хочешь, я больше не стану.
 Странно. Бессмысленно! Разве у меня есть право распоряжаться чужим временем и желаниями?
 - Если бы мне не нравилась музыка, я бы ушёл, - в замешательстве сказал он.
 - Ты вернулся бы в свой Замок, если бы тебе не понравилось, как я играю?
 - Что ты! - Энтис засмеялся, тут же оборвал смех и серьёзно заверил: - Конечно, нет. Я буду с тобой, пока не поправишься. Я имел в виду, если бы музыка была не по душе мне, я сходил бы к ручью, или на охоту, или... ну, куда-нибудь. Лес большой... Вил, - вырвалось у него, - почему ты так смотришь?
 - Как? - спросил Вил, глядя на него в упор. Энтис смущённо уставился в траву.
 - Проще запретить мне играть, - проронил бархатный голос, - чем убегать.
 Энтис взволнованно покачал головой:
 - Минела твоя, как я могу запрещать? И я люблю музыку, а ты хорошо играешь, очень хорошо!
 - Спасибо. А мне показалось, ты чем-то недоволен. Ты с таким мрачным видом ко мне двинулся.
 А я чуть в обморок не грохнулся с перепугу. Настало моё время, вот что я подумал. А знаешь, что я думаю теперь? Всё ещё впереди. Какого чёрта ты подошёл?! Не о музыке же собирался поболтать!
 - Извини, - густо залился краской Энтис. - Я не хотел... Собственно, я... меня волновали твои руки.
 - Руки? - искренне озадачился Вил, быстро глянул на них и вновь на Рыцаря: - А что с ними не так?
 - Я боялся... ты говорил, что будешь играть для меня, пока не сотрёшь пальцы, но ты не должен...
 Нет, Вил явно не желает ему помогать! Молчит и смотрит своими загадочными глазами!
 - Мне этого не надо, - упавшим голосом закончил он.
 Менестрель касался струн легко и нежно, словно ласкал зверюшку.
 - Сам же сказал - музыку любишь.
 - Да, но... Мне неприятно, если кому-то больно.
 - Мне не больно, - жёстко отрезал Вил. - По-твоему, я сумасшедший? С чего мне такое вытворять?
 Энтис не знал, куда деть глаза, и проклинал тот миг, когда решился ввязаться в этот дикий разговор.
 - Вначале ты всё пытался встать, - пробормотал он, - когда надо было лежать. Словно не понимал.
 Вил рассмеялся, опрокидывая все его представления об обидных словах и людях из-за Черты.
 - Я и не понимал. От иного сна и дёрнешься, и закричишь. Ты думал, я играл тоже вроде как во сне?
 - Ты не кричал, - уточнил Энтис. - Нет, не думал, ты ведь не спал. Но так долго... а ты обещал мне...
 - Гляди. - Вил вытянул руки ладонями вверх. - Я не обещал, я пошутил. И вовсе не долго, я и целый день умею. - Он издал недобрый колючий смешок: - А если бы струны правда поранили мне пальцы?
 - Тогда, - тихо сказал Энтис, - у меня появились бы основания просить тебя перестать.
 Вил просвистел несколько сложных переливчатых нот.
 - Просьбы, знаешь, не всегда выполняют. - Он снова посвистел. - Можно забрать минелу. А можно пару раз дать как следует, тоже хорошо помогает.
 Энтис сжал зубы. Ни разу он не попадал в такие неприятные истории! Даже когда забыл расседлать Кусаку, и когда в десять лет принёс на танец стальной меч... "Вина уходит с искуплением". А где ему взять искупление сейчас?! Давиат, уж лучше уйти из конюшни, не расседлав взмокшую лошадь! Ни от какого несчастного ремня мне так не хотелось плакать, как от его взгляда. Что происходит со мной?
 - У тебя открывались раны. - Он с трудом отрывал слова от языка. - Я объяснял, просил, но ты всё равно... Ты сам сказал - не понимал. Я был вынужден тебя ударить, но я не хотел, и это не было легко.
 - Ясно. - На лице Вила можно было прочесть не больше, чем на пустой странице. - Ну, извини.
 Энтис кивнул. Волосы растрепались, и он этому радовался: хоть за ними можно спрятаться.
 - Мне играть? Или хочешь побыть в тишине?
 - В тишине? - Энтис поднял голову, радуясь возможности сменить тему. - Её тут никогда не бывает, даже без музыки. А может, ты со мной ещё поговоришь? Тут много интересного, и не то чтоб я скучал, но... ты молчишь, и я словно совсем один. Я и деревья, а они... ну, другие. Далёкие. И всё в лесу живёт по их законам. А мы чужие. Нас терпят, пока не нарушим законов, но мы же их не знаем! Вообще-то я привык к молчанию и одиночеству, но быть одному здесь или в библиотеке - это совершенно разное.
 Он подумал, что до неприличия много болтает. Но Вил вроде бы слушает, и сам же задал вопрос...
 - Мне иногда казалось, что и ты часть леса. Часть этого чужого мира. Говоришь с ними, и пел ты для них, - он взглянул на кроны огромных вязов, - и они к тебе ближе, чем я. Странное чувство... правда?
 Вил склонил голову, задумчиво рассматривая его лицо.
 - Он живой, верно. Мы чужие, но не враги, пока не очень убиваем. Вот тебе и закон.
 - Не убивать? - оживился Энтис. - Даже лес следует Заповедям! Когда-нибудь и все люди их примут.
 Вил усмехнулся.
 - Не убивать лишнее и не убивать совсем - большая разница. В лесу все убивают, и мы ведь тоже убиваем и едим: рыбу, зверей, растения. Чтобы выжить. Люди другие, им всегда мало необходимого. Поэтому их много, а лесов всё меньше. Видишь, он умеет нас терпеть. Принимает и многое дарит. А люди никогда не терпят. Если им кто мешает - не уймутся, пока не выбросят. И чёрта с два они что-то подарят просто так! Всё только для себя, для своих резонов. Лес щедрый, Энтис. А люди расчётливые и жадные. Не нужны им ваши Заповеди. Людям свойственно убивать, и никакой Орден этого не изменит.
 Он заметил взмах, но не отдёрнулся, не пытался закрыть лицо. Щека горела. В голове мерно стучали по наковальне крохотные молоточки. Похоже, я и правда болен, отрешённо думал он, сквозь влажную пелену глядя на Рыцаря, лучше бы он не делал так снова, я потеряю сознание, если он ударит снова... Я должен понять, надо ли мне заплакать... поскорее, или это выйдет независимо от моих желаний.
 - Всех в мире людей ты не знаешь! - Энтис пылал от негодования. - И смеешь такое о них говорить?!
 Вил, ты идиот, каких Сумрак не видывал. Если он сделает это ещё раз, ещё десять раз, можешь сказать себе спасибо, ты заслужил. С кем ты тут растрепался, мальчик? Трясины Тьмы, какой же я дурак. Только оттого, что он понял, чем были мои песни, чем был я сам... Дурак, дурак, дурак!
 - Извини. - Он опустил глаза и сделал свой голос очень виноватым. - Я не хотел никого обидеть.
 - Так думай перед тем, как болтать! Видишь, к чему приводят необдуманные слова? Он не хотел!
 - Вижу, - покаянно вздохнул Вил. - Пожалуйста, не сердись. - И вкрадчиво предложил: - Хочешь, я спою по-настоящему, со словами? Если тебе не надоел я с моей минелой до смерти...
 - Как музыка может надоесть! - Энтис рассмеялся. Вил растерянно думал, как же вести себя с тем, чьё настроение меняется столь стремительно, и сумеет ли он угадать, когда оно сменится вновь.
 - А ты не устал? Вид у тебя не совсем здоровый. Тебе не петь, а отдохнуть сейчас надо.
 Серые глаза смотрели на Вила с надеждой ребёнка, заметившего лакомство в руках матери:
 - Мы ведь поговорим ещё? Ты не умолкнешь снова? Особенно вечером. Споёшь мне вечером, Вил? Я разведу огонь. Ты любишь смотреть на огонь во тьме?
 - Да, очень, - пробормотал совершенно сбитый с толку Вил. И неожиданно для себя вдруг спросил: - А что ж ты сам-то молчал, если тебе тишина не нравилась?
 Или я не стою твоего внимания, пока мне не больно? Или пока не ляпну что-то ужасное, ранящее твоё нежное сердечко, мой маленький Рыцарь? Похоже, получу я в обоих случаях одно: хорошую за-трещину. Ох, защитят меня боги от забот деточек Ордена!
 Энтис с нерешительной усмешкой повёл плечом:
 - Ты был занят, на меня даже не смотрел. Ну с какой стати я бы вдруг полез к тебе с разговорами?
 - Да отчего же нет? - удивился Вил. - И лез бы, ради Мерцания, я ж не умру от этого!
 - Но тебе играть хотелось, а не меня развлекать. Я не люблю влезать в чужие мысли и занятия. Если кто-то хочет со мной поговорить, лучше пусть сам подойдёт. - Он скорчил забавную гримаску: - Лорд Мейджис полагает, что не лучше. Примерно раз в знак он мне об этом сообщает. Очень долго и иногда очень шумно... Но я же не могу взять и измениться, перестать быть собою! Даже если он прав.
 - Лорд Мейджис? - Вил сощурился. - Он ведь главный, да? Если он тобой недоволен, он может... - он вспомнил о благоразумии и прикусил язык. Вряд ли это замечание пришлось бы Рыцарю по душе!
 - Он не то чтобы недоволен. Скорее, беспокоится за меня. Говорит: ты человек, и надо с людьми жить, а не с бумагой исписанной да с лошадью.
 Вил хихикнул.
 - Но люди все разные! - в лице юноши появился сдержанный, но упрямый протест. - У каждого свой путь, Рыцарь он или нет. И не собираюсь я стирать свои черты и заново лепить себя по образцу, пусть и самому расчудесному! - он фыркнул. - Никому не было вреда от того, что я тратил время не на трёп, а на книги и лошадей! По крайней мере, лошадям нравилось. И он сам сказал, я готов к Посвящению!
 - К чему? - переспросил Вил.
 - К Посвящению Пути, - непонятно объяснил Энтис. - А Мейджис, когда прощался, назвал меня Лордом и сказал, что исход предсказуем. Значит, я был готов!
 Вил наморщил лоб, пытаясь извлечь смысл из знакомых слов, сложенных в такие неясные фразы.
 - Посвящение? Так ты не Рыцарь ещё? - он осёкся. - Ой... я лишнее болтаю, наверно?
 - Ничуть, - заверил Энтис. - Я Рыцарь, но не Лорд до Посвящения Пути. Это испытание, его можно с пятнадцати лет проходить. Мы с Кером хотели в день рождения, мы в один день родились. Он-то точно прошёл. - Энтис усмехнулся: - Теперь не вылезает из белого плаща и сияет, когда его зовут Лордом.
 - А если...
 И тут до него дошло. Не всё, конечно, но главное...
 - А ты свой день рожденья в лесу просидел. Со мною нянчился. А испытание?
 - Потом, - безмятежно отозвался Энтис. - Это ведь не обязательно в день рождения.
 - Но ты хотел! - Вил в полном недоумении покачал головой: - Зачем ты со мной-то связался? Думал, вернуться успеешь? А чего ж не вернулся?
 - А тебя одного оставить? Когда ты даже встать не мог? Ты спросишь! Да я и не рассчитывал успеть.
 - Но зачем тогда?!
 - Минела бы разбилась, - просто сказал Энтис. - Она ждать не могла, и ты тоже. А если Посвящение подождёт, хуже никому не станет. - Он озабоченно сдвинул брови: - Тебе ещё рано вести такие долгие разговоры: ты побледнел, и руки у тебя дрожат. Ложись и спи, а я пойду рыбу ловить. - И улыбнулся, вставая: - Я так рад, что ты перестал молчать! Когда человек всё время молчит, ты о нём почти ничего не знаешь, и как с ним дружить? Намного проще стать друзьями, если разговаривать!
 И ушёл. А потерявший дар речи Вил ошеломлённо смотрел ему вслед. Друзьями?! Он зажмурился. Слова, каких просто не могло быть, навязчиво бились в виски. Рассудка он лишился от колдовских го-лосов леса, этот мальчишка?! Он не мог говорить всерьёз! Рыцарь намерен стать другом менестреля?!
 "Пора уходить, - смятённо думал Вил. - От безумия надо убегать, или сам станешь его частью. Друг! Словцо, у которого много значений, и одно вполне подходит для ребёночка из Ордена. Но не для меня! Скорее я умру! Боги, я и умру, если это произойдёт. Я могу вынести боль, насмешки, любое унижение, но только не это! Я уйду ночью, трясины, я сумею уйти, или для меня всё кончено в мире Сумрака".
 Он видел лицо Энтиса Крис-Талена, как наяву: серые глаза смотрят доверчиво и ясно, нет в них ни лжи, ни угрозы, ни намёка на скрытую ловушку... Что мне думать о тебе, Рыцарь?!
 
 
* * *
 
 Джис просунулась в дверь, прижимая к груди книгу и вложив в неё палец вместо закладки. Прежде такое обращение с дорогими бумажными книгами то и дело приводило к столкновениям с родителями и обычно кончалось энергичным изыманием книги и "категорическими запретами" на повышенных тонах. Это длилось семь лет - с тех пор, как в три года она выучилась читать. Бедные папочка и мама отчаянно сражались за сохранность книг, а больше - за ускользающее меж пальцев право родителей на последнее слово. Она не принимала в битвах участия. Пережидала грозу и поступала по-своему. Как всегда. А потом на неё просто махнули рукой. Негласный компромисс между нею и легковозбудимыми источниками шумных неприятностей: она старается не попадаться им на глаза с заложенной пальцем книгой в руках, а они стараются не замечать её, если всё-таки по неосторожности попадётся. Честно.
 - Лэй, как ты думаешь...
 - Как правило, головой, - пробормотала старшая сестра. Её пальцы летали по клавиатуре, а взгляд был безнадёжно прикован к дисплею.
 - Как ты думаешь, появление идентичных духовных сущностей в принципе возможно?
 - М-м... То есть?
 - Я вот читала: иногда абсолютно чужие люди похожи, как близнецы, гены почему-то совпадают. А может где-то быть человек, у которого душа - совершенно как моя?
 - Теоретически может быть всё, что угодно. Зелёные человечки с Кассиопеи, или солнце через пять секунд превратится в Сверхновую, или до мамы дойдёт, что мы уже не дети-ползунки. - Она, наконец, посмотрела на сестрёнку. - Между прочим, я работаю. Тут кто-то не видел собачки на двери?
 - Я видела, - кротко осведомила её Джис. - Ты играешь. Могут быть две одинаковые души, Лэй?
 Кроме роскошных золотисто-каштановых волос ниже талии, огромных зелёных глаз и независимого характера, Лаиса Тай в свои пятнадцать лет обладала счастливой способностью воспринимать мир с юмористической точки зрения. Иногда к "миру" она умела причислять и себя. Иногда она находила забавным даже поражение. Впрочем, весьма редко. И только в отношении тихони-Джиссианы.
 - Я играла, - с обманчиво-нежной улыбкой признала она. - Шла на рекорд месяца. На пари, рыбка. Пять чистеньких миков и визушка на биокрине. Теперь они мне улыбнулись. Спасибо тебе, сестрёнчик.
 - А что с твоей стороны? - Джис озабоченно прищурилась. - Ты не потянешь, Лэй. Мама перейдёт на ультразвук, а папуля отправит твою кредитку в утилизатор.
 - Я похожа на кретинку? - холодно осведомилась Лэйси и вывела на дисплей свёртку Вселенной в пятимерном пространстве. Вышло зрелищно: Джис даже ойкнула. - Рыбка, я никогда не спорю на материальные ценности. И тебе не советую. Просто я больше не капитан эскадрильи. Временно.
 - Вау! - посочувствовала сестричка.
 - Не плачь, детка. - Лэйси хищно улыбнулась. - Это ненадолго. Ник просто тактик с офигительной реакцией, а я - прирождённый лидер и стратег. Мы отыграем всё по новой, и его мики будут мои. И эскадрилья тоже. И ещё он купит нам с тобой по мороженому. В знак почтения и полной капитуляции.
 Джиссиана, десятилетнее пухленькое создание в чёрных джинсах, обрезанных по колено, и чёрной маечке с портретом Тэйна, Рыцаря Отражений, восторженно хихикнула.
 - А пронести тебя на руках через Заросли? А волосы в твой любимый зелёный цвет он перекрасит?
 - Захочу, и перекрасит, - спокойно кивнула Лаиса. - Как миленький. Волосы - мелочь. Если я скажу, вся эскадрилья имплантирует моргалки в щёки, без шуток. Я ж говорю: я лидер. А у тебя некорректный вопрос. Что такое "душа" и в каком смысле одинаковые? И вообще, души... сказки для эмбрионов.
 - Сама эмбрион, - сообщила Джис. - Кто б говорил о сказках! Я-то не лазаю ночами в фан-модах, как некоторые... Ладно, не душа. Псинэргоматрица в фазе псевдоконтинуального равновесия. Лучше?
 - Душа приятней звучит. Да без разницы, как её обзывать, если о ней всё равно никто ни фига не знает. Может, кроме многомерных адептов. Зови хоть псином, хоть душой, хоть божьей искрой.
 - Вот! - удовлетворённо кивнула Джис.
 - Что - вот?
 - Божья искра. - Она блеснула глазами. - Лэй, я не имею в виду характер, привычки, базовые нормы и всё такое. Это же как одежда. Разное время, разные страны, социальные структуры, религии всякие...
 - Планеты и системы, - услужливо подсказала Лаиса. Джиссиана согласно тряхнула головой:
 - Планеты, системы и галактики. Детские впечатления, друзья, друзья друзей, папочки и мамочки. Диски, книги, музыка, фан-моды с мечами, фан-моды о космических пиратах. У меня нет энерджера, но есть сестра, а кто-то один, зато три личных скиммера... Но есть же что-то, кроме! Должно быть!
 - Кроме? - отозвалась Лаиса. - Нам вчера сказали на социософии, что один крутейший многомерщик доказал: социум-временной контекст влияет на формирование псинэргоматрицы. Раньше думали, псин - штука стабильная. А он деформируется от контактов с социоконтекстом.
 - Ха! А формулу деформации он вывел, твой крутейший многомерщик?
 - Нет пока. У всех его объектов результаты здорово отличаются.
 Джиссиана скривила губы в саркастической усмешке.
 - Тоже мне открытие. Это ж очевидно! Лэй, тогда я права: псин и душа - разные вещи. Смотри: тело, разум, псин. А в самой серёдке - душа. И тот крутой спец её не нашёл и не загнал в формулы. Она-то и мешает ему выдать чистенькую теорию, потому что от неё и зависит тип деформации псина. И плевать ей на социоконтекст. Душа никогда не меняется, просто она есть, и всё. У каждого человека - своя. - Джис хихикнула: - Знаешь, где про неё было? В Дозвёздной сказке. Там был жутко злобный негодяй. Бессмертный. Ты его из плазмотрона, а он чихнул и дальше топает. А его смерть была спрятана в иглу: игла в яйце, яйцо в ларце, ларец ещё там где-то. Ну, местный герой находил ларец, ломал иглу, злодей умирал в конвульсиях под всеобщие радостные аплодисменты. Вот! Иголка и была его душа.
 - Смерть? - скептически усмехнулась Лаиса.
 - Это же сказка! - возмутилась Джис. - Конечно, смерть, если твою душу выковыряют и сломают! А все астральщики пишут одно и то же: что-то остаётся целостным на любой фазе рассеивания, что-то высвобождается с разными странными эффектами, и что-то потом собирает их обратно.
 - Астральные эффекты - не наука, - заявила Лэйси. - Фантастика. В крайнем случае, философия. Их все пинают, кому не лень. Сказочки, вроде твоей иглы в ларце. Нашла кому верить.
 - Вот-вот! То же самое говорили Тайгеру и Келлер, когда они опубликовали свои первые статьи по психосенсорике. Сказочки, фантастика, наркотический бред. А ещё раньше кричали про тёмные силы и жгли сенсов на кострах. Тоже мне фан-модер, а ещё с мечом ходит в домобильных конструктах! У тебя же там всюду магия. И там у людей есть души, ну так ведь?
 - Это игра, - напомнила позабавленная столь бурным натиском Лаиса. - Во всех конструктах свои словечки. Вон у космобойщиков нуль-порталы и гиперпространства - ты же в них не веришь? Просто игровая символика. А там, где я хожу с мечом, колдовства не любят, детка. Там у нас в моде поединки чести, сталь против стали. А колдуны в большинстве своём плохие ребята.
 - Потому что делают вас запросто, с вашими мечами и вашей честью!
 - Потому что души-то у них хреновые. Свет и честь - Тьма и магия. Всегда. А честь штука полезная. Нам ведь тоже приходится в магию лезть по мелочи. Только честь и спасает! Вроде ты рыцарь, а вроде чуточку и маг. Хочешь жить - умей вертеться! Эй, Джис, ты же не любишь фан-модов. Кто недавно аргументированно шумел на тему "виртуалки уводят от реальности"? Давай лучше вернёмся к душам.
 Джиссиана стояла, сердито уставясь в пол, - воплощение разобиженного упрямства.
 - Джис, кончай дуться. Ну ладно, ты читала работы астральщиков, а я только слышала краем уха. Ты думаешь, они нашли твои души - может, так и есть. Лучше ты скажи: если эта сверхсущность, душа, основа основ, у каждого своя и неповторимая - тогда что за вопрос об идентичности? Отпадает сразу.
 - Нет, - оживилась Джис. - Вот я же читала, - она выставила перед собою книгу, как щит, - об этих близнецах. Но может, и с душами так бывает? Вроде бы совсем разные люди, ну ничегошеньки общего - происхождение, возраст, пол, жизненный опыт, всё-всё не совпадает! А души - одинаковые.
 - Близнецы наизнанку, - с усмешкой резюмировала Лаиса. - Ну, вполне возможно.
 - И я так думаю! - обрадовалась Джис. - А представь - его найти! Вот бы было интересно!
 Она мечтательно вздохнула и с неожиданной печалью тихонько сказала:
 - Он бы всё понимал. Без слов. А что не понимал бы - наверное, и не было бы важным. Может, я как раз и сумела бы отделить важное от неважного? - она крепко притиснула к груди книгу. - Мир такой огромный! Бесконечный - это же очень много. И думать, что посреди этой бесконечности я одна такая, совсем одна и навсегда... немножко страшно. Ладно, Лэй, я пойду. Отбивай обратно свою эскадрилью.
 
НЕОЖИДАННОСТИ В ЛОЙРЕНЕ.
 
 Лес жил. Дышал. Говорил со мною... учил. Единственный, кто соглашался меня учить.
 Я пел долго - и пело, пело Кружево Чар. Хрупкие, ускользающие, прекрасные мелодии... Всё время рядом - и невыносимо далеко. Никогда не убежать. Никогда не коснуться.
 А потом снова пришла боль, и всё пылало, но я продолжал играть, а он смотрел и смотрел в сердце костра застывшим взором. Что было с ним - сон наяву, когда замираешь между явью и сумасшедшими полуночными грёзами, и всё призрачно, и ярко, и чудесно, и странно? Или это я своим пеньем толкнул его из твёрдого Сумрака в мерцающую зыбкость Кружев... как опять сделал с собой.
 Так уже было: я пел, и вдруг мир таял - и вихрь мелодий Чар подхватывал меня и уносил, иногда на много часов, из Сумрака в Кружева. Восторг, всемогущество, счастье, плыву меж звёзд и сам я звезда в сияющем звонком тумане... А предвидеть я не умел и о причинах мог лишь гадать: сильное волнение, усталость или голод... или танец лепестков огня, звёздное небо и жутковатое волшебство леса вокруг двоих у костра. И всегда - мой голос. Ну и нелепо звучит: Вэй, весь во власти собственной силы Чар!
 На какой же я песне уплыл? Утром спросить у него... ах нет, забыл. Утром-то меня тут уже не будет.
 Я привстал на четвереньки и ждал, а боль текла в руки, как вода, и уходила в мох, тепло щекочущий ладони. Да, тело моё куда искусней разума! Оно-то умеет касаться Кружев. Немножечко. Только чтобы не верещать от боли под кнутом... Но это ж разве умение? Всё само делается, а я вроде и ни при чём. Вообще-то Вэй умеют и свои, и чужие хвори исцелять - но то настоящие вейлины Звезды. А я кто? Ни денег на обучение, ни такого таланта, чтоб ради него задаром взяли... Хватит! Грустно всё это, и что думать - только до слёз себя доводить. Не быть тебе вейлином, Вил. Бери лучше Лили и уходи.
 Но где... я чуть не вскрикнул: в чехле её не было. Куда проклятый мальчишка дел Лили?! И зачем?.. Мерцанье! Я прижал ладонь к груди, так громко заколотилось сердце: Лили мирно устроилась под его рукой. Он спал на боку, обнимая мою минелу, как любимую подружку. Трясины Тьмы! А воровать я не умею, из-за глупых идей, которые мама... О, нет! Я до крови прикусил губу: за такие мысли о маме! Она хотела, чтоб я не опускался до воровства, - и я пообещал. Она не просила бы обещанья, если б речь не шла о важном. А что важно для неё, с тем и её сын будет считаться, чего бы это ни стоило!
 А сейчас это может мне стоить недёшево, если он проснётся. Во рту было сухо. Сердце провалилось в живот и прыгало там противным ледяным комочком. А зачем рисковать? Уйду завтра, от одного дня меня не убудет. И мне бы не торчать тут столбом, а с Рыцаря взять пример: лечь да сны поглядеть. Чем не удачная мысль?.. а родилась-то из страха. Самый обыкновенный страх за целость своей шкуры. Ну и что хуже - страх или дурацкая гордость, толкающая на риск? Тоже Рыцарь нашёлся - отступать, видите ли, не умеет! Забыл своё место, Вил? Запамятовал, что гордость и отвага менестрелям не по карману?
 Я решил не быть идиотом и пойти поспать... и, наклонившись, сжал пальцы на грифе. И потянул.
 ...По лбу тёк ледяной пот и щипал глаза. Рыцарь повернулся на спину, широко разбросав руки, по-детски чмокнул губами и улыбнулся. Вил вздрогнул от этой улыбки, как от удара, и вдруг вспомнил весёленькую игру в трактире: ловить ртом монетки, а не поймаешь, с грязного пола ртом и подбирай... после того веселья его в Орден и занесло. Ну и что?! Он-то никого не мучает! И минелу не крадёт, а свою забирает, и нечего было хватать без спросу! И мальчишку не в бирьем логове бросает - вон, спит себе на травке, живой-здоровый! Подумаешь, улыбнулся доверчиво. Во сне как только ни улыбаются. И что ещё там ему снится, этому щенку из Ордена? Может, тот белый круг с двумя столбами!
 Зло закусив губу, он отвернулся и бесшумно, как лесной зверь, скользнул в заросли орешника.
 - Вил?
 Если бы мог, он бы побежал. Он и хотел бежать! А не стоять, как камень, вцепившись в минелу!
 - Я её взял, когда ты заснул, - голос звучал виновато: - Мне хотелось попробовать... Ты сердишься?
 Вил медленно повернулся.
 - Я привык, что она рядом. Мне без неё не спится. - Он глотнул. - Не бери её ночью, пожалуйста.
 - Конечно, - тихо сказал Энтис. - Прости.
 Ох ты, какое несчастное лицо! Вил растерянно нахмурился. Понял? Нет, тогда бы он разозлился...
 - Ты из-за Лили хотел уйти? - Энтис смотрел, как ждущий наказания ребёнок. - А теперь? Уйдёшь?
 Проклятые трясины Тьмы!
 - Уйти? Среди ночи-то по лесу лазить? Выдумал тоже. Охота руки-ноги в оврагах ломать. Песенка пришла, а сразу не спеть, так позабудешь. Не тут же бренчать да петь, тебе в уши.
 Энтис радостно улыбнулся. Вил стиснул зубы. Трясины, куда бы деться?! Проклятье, проклятье...
 - А мне тоже часто ночами не спалось. Столько звуков вокруг... как паутина, а ты прямо посерёдке.
 - Страшно? - вкрадчиво спросил Вил.
 - Почти, - серьёзно кивнул Энтис. - Я вставал и шёл к ручью. Знаешь, ночью вода тёплая! Плывёшь, а она переливается - серебром, золотом. Настоящее волшебство!
 Интересно! Сказано-то с явным восхищением. А где ж презрение Ордена ко всему "волшебному"?
 - Вода за день нагревается. - Он куснул губу. - Энтис... о чём я пел в конце, не помнишь?
 Он бросил куртку в траву; не глядя на Рыцаря, пробормотал:
 - Садись, что стоишь? - и улёгся боком, щекой на сложенные руки. Энтис присел на краешек куртки.
 - Помню. Думаешь, я спал? Я слушал, просто глаза закрыл. Там была девушка с Вершины и юноша, который хотел сделаться Вэй. И шла Война Теней... Грустная история. И в ней много правды. Странно.
 - Что странно? - ощетинился Вил. Он пел эту песню?! Ну и ну!
 - Странные были законы до Войны Теней. Ну, вот им нельзя было жить вместе, потому что он был сын бедного ткача, а она - знатная леди. Неправильно, если деньги и древний род значат больше, чем любовь. Почему всё так плохо кончилось, Вил? Ведь она решилась с ним убежать, и щенка вылечили, и Властителю Тьмы она не поверила...
 - И что ж тебе не нравится?
 - Но Кардин же Властителя победил! - взволнованно воскликнул Энтис. - И вейлином стал! И вдруг умер. Если бы в бою погиб, или когда леди Ливиэн из плена спасал... а он умер потом - и напрасно!
 - Тебе его жалко? - спросил Вил, внимательно взглядывая ему в лицо.
 - Конечно. - Энтис передёрнул плечом: - Но её - больше. Леди Ливиэн. Она ведь жизнь выбрала, да? Или я не понял конца? Она ушла к горным пикам, тонущим в облаках... это жизнь или смерть?
 - Это одиночество, Энтис. - Вил помолчал. - Она говорила: каждый поймёт, как подскажет сердце.
 - Она? - у Энтиса округлились глаза. - Леди Ливиэн?!
 Вил усмехнулся сжатыми губами.
 - Моя мама. Это она сочинила.
 Он лёг на спину: так было больнее, но теперь он видел бледнеющие в предрассветном небе звёзды.
 - Она умела складывать стихи и песни. Она была менестрелем, и отец тоже. Я и родился в гостинице на тракте. Хозяйка добрая попалась: помогала ей, дала лучшую комнату, одёжку мне шила. А её муж сделал заплечную люльку, вроде дорожной сумы, чтоб мама могла носить меня на спине, как поклажу. Мама говорила, та женщина просила её остаться. Петь и играть гостям за еду и платье для нас обоих, а потом выучить меня ремеслу, какое понравится. Хорошая она была. Мы как забредали в те края, всегда сразу к ней шли. А потом она умерла. - Вил вздохнул. - Мама о ней плакала...
 - А почему она отказалась остаться? - нерешительно спросил Энтис.
 - Из-за отца.
 Звёзды расплылись, глаза защипало в уголках. Ни с кем он прежде... Он сглотнул и продолжал:
 - Она пела в саду, и вдруг чей-то голос подхватил песню - так они и встретились. Она всегда хотела уйти из дому, повидать новые земли... Я про её семью ничего не знаю, - предупредил он неизбежный вопрос. - И про отца тоже. Она не рассказывала. Даже не знаю, как он умер. Одна монетка мне от него осталась. - Он тронул потускневший медный кружок на груди. - Мама всё шутила, что будет, как в сказках: исполнится мне семнадцать лет, и монетку случайно увидит лорд с Вершины, и окажусь я его внуком. Какой-нибудь непростой человек - придворный, а то и сам король.
 - А может, она не шутила? Ты похож на лорда с Вершины.
 Менестрель широко раскрыл глаза и звонко расхохотался.
 - Ну ты и скажешь! Лорд! Ты просто маму не видел. Сроду бы за леди её не принял. Она тихая была, лёгкая, как одуванчик. И отец всю жизнь по дорогам прошатался. Какая уж тут Вершина! Похож... это в эллине вашем я был на лорда похож, когда меня кнутом лупили?
 Энтис вспыхнул и болезненно поморщился.
 - Можешь смеяться, но ты куда больше похож на лорда, чем на менестреля! Правда, - признал он, - я никогда не видел менестрелей, кроме тебя. Ох, я тебя, случайно, не обидел?
 Вил тряхнул головой и торопливо заговорил, убегая и прячась в слова, как дикий зверёк в чащу:
 - Когда отец умер, мама решила вырастить его сына лучшим менестрелем в Тефриане. Потому она и ушла из той гостиницы. Она говорила, у меня лицо и голос совсем как у отца... Это он Лили сделал. Для мамы. Сам-то он больше любил флейты. Не для денег, а так, для весёлой дороги.
 - А я тоже немножко умею на флейте, меня один конюх выучил. А папа... - Энтис нахмурился. - Он часто играл на клавесине. Только мне не нравилось его слушать.
 - Почему? - мягко спросил Вил.
 - От его музыки мне хотелось кричать. - Энтис тяжело вздохнул. - Клавесин рыдал под его руками. Стонал в смертной муке. Отец... был весёлый, часто смеялся и шутил... до пожара. Но и тогда не играл ничего, кроме мелодий боли и отчаяния. Я не мог их выносить. Сразу убегал.
 Вил дрожал от утренней прохлады; рубашка стала влажной от росы, и раны на спине заныли. Энтис молча встал, принёс свой белый плащ и бросил ему на плечи. Вил замер на несколько секунд, а потом придвинулся вплотную к присевшему рядом мальчику и неловко накинул на него край плаща. Рыцарь признательно улыбнулся, прижался к нему и старательно укутал их обоих тёплой тканью.
 - Я вырежу тебе флейту, хочешь? Я умею.
 - Спасибо, - шепнул Энтис.
 - А Лили ты бери, только не ночью. А днём - пожалуйста. Мне не жалко.
 - Я всё равно играть не умею. Только струны тебе порчу, дёргаю их без толку. Лучше не надо.
 Вилу было тепло... и так странно и хорошо - ожидать рассвета плечом к плечу под одним плащом...
 - Я могу научить. Дело нехитрое. На флейте ещё и потруднее.
 - Она же память... и вообще она тебе друг. Нельзя, чтобы её касались чужие руки.
 - Если бы твои руки её вовремя не коснулись, нас с нею уже бы и не было.
 - Почему? - Энтис озадаченно нахмурился: - Даже если б я не поймал Лили, ты-то остался бы жив!
 Едва что-то началось, и я снова всё испортил! Вил закрыл глаза. Те звуки. Свист кнута. И вязкое чавканье - удар. И скрип зубов, я думал, они раскрошатся во рту...
 - Остался б, точно. До первой речки.
 Рыцарь помолчал. Потом тревожно спросил:
 - Надеюсь, ты снова шутишь? Тебе ведь не нравятся те, кто выбирает такой путь. Ты сам говорил.
 А ты всегда говоришь именно то, что думаешь?
 - Знаешь, - медленно произнёс Вил, - я себе тоже не очень-то нравлюсь. Без Лили я не стал бы жить.
 - Но тогда ты отказался бы от того, во что веришь. Это почти как солгать.
 - Я умею лгать.
 Никудышный ты обманщик, Вил. В речах твоих вызова не больше, чем в писке мыши у кошки в когтях. Ты ещё прощенья у него попроси! Вот тебе и вызов. Вот тебе и игра в независимого и дерзкого...
 - Я понимаю, - промолвил Энтис тихо и напряжённо. - Тебе надо уметь, да? Если тебе в песнях и рассказах приходится изображать других людей, показывать чувства, которые вовсе не твои?
 - Врать, - беспощадно подсказал Вил. - Притворяться.
 Энтис поморщился.
 - Я менестрель. Ты ведь знал.
 - Неважно. Ты мой друг, а с друзьями не притворяются.
 Да, Вил мог с полным правом гордиться своим самообладанием: мир встал на дыбы и перевернулся, а он даже не вздрогнул. Сидел под тёплым плащом, обхватив колени руками, ровно дышал и ничем не выдавал бури, бушующей в сердце. Он даже сохранил способность думать... то есть, он очень надеялся.
 - Это был чудесный вечер, - сказал Энтис. - Сон, сбывшийся наяву. Лес, костёр, звёзды и твой голос. Я забыл обо всём, когда ты пел ту балладу. Кто мы и где - всё ушло. Я видел Кардина, и Ливиэн, и её жестокого отца, и Властителя Тьмы, и даже щенка, и я... я словно был там. В песне. Был одним из них.
 Я был прав, я утонул в переливах Чар и утащил его следом. Но почему он уплыл так легко? Не будь он Рыцарем, я был бы уверен, что и его слух ловит мелодии Кружев. И он... проклятье, он чувствует, как я! И он назвал меня другом. Трясины Тьмы, что мне делать с ним, что?!
 - Кто же ты был? - без улыбки поинтересовался Вил. - Кардин, наверное? Или сьер Нэвис?
 - Н-нет. - Энтис принуждённо усмехнулся, краснея: - Леди Ливиэн. Смешно, да?
 Вилу смешно не было. Скорее уж, ему становилось немножечко страшно. Она... моя мама - и он?!
 - Ничего тут смешного нет! - почти грубо отрезал он. - И ты человек, и она. И она умела сражаться, и смелая была... и потом, у неё тоже было что-то вроде заповедей. И она бы умерла, но не предала их.
 - Оттого Властитель её и не победил, - серьёзно согласился Энтис. - Я сперва думал: странно, с чего бы мужчине делаться девушкой во сне? Но наши души очень похожи. Поэтому я и понимал её. Верно?
 - Ну... - у Вила вдруг сел голос. - Вроде того.
 - Ох, ты устал, да? Ты мне пел полночи, а я и отдохнуть не даю! - Рыцарь склонил голову, полным раскаяния взором заглядывая Вилу в лицо: - Извини. Должно быть, надоел я тебе ужасно? Вил, ты только ещё одно скажи, и я сразу отстану, честное слово! Почему твоя мама так завершила балладу? Зачем она убила Кардина и оставила Ливиэн с разбитым сердцем? Она их не любила?
 Как много глубоких струн задевают твои вопросы! Вот и я когда-то... и те же слова!
 - Не потому. Если песня живая, в ней всегда часть тебя. Мама после смерти отца её закончила. - Он помедлил. - Маленьким я был, она её пела. Не людям, так... идём, и поёт тихонько. Я слов не разбирал, а музыку запомнил. Потом начали вместе выступать, а той песни всё нет и нет. Как-то я мотив напел и жду, что будет. А она так посмотрела... я даже испугался. А тут она запела. - Вил бросал отрывистые фразы, не глядя на мальчика из Ордена, разделившего с ним плащ и воспоминания. - Мама и отец, они очень любили друг друга. Отец умер, и Кардин умер вместе с ним. Она её никому не пела, кроме меня. И я сегодня... первый раз. Когда не один. С тех пор, как мамы не стало. - Он уже и не пытался заставить голос не дрожать. - Тебе приятно петь. Ты хорошо слушаешь. Ты умеешь понимать... - он нахмурился и сдержанно договорил: - Я рад, что она тебе понравилась. Могу потом ещё спеть, как захочешь.
 - При звёздах, - вздохнул Энтис, свернулся клубочком на его куртке и закрыл глаза. Вил, лишённый существенной части своей постели, постоял над ним, едва не стуча зубами от предрассветного холода, потом прошёлся по мокрой траве, взял в охапку дорожный мешок, вышитую серебром куртку и прочие рыцарские одёжки, свалил под бок их обладателю - и ещё минут пять медлил, прежде чем лечь тоже.
 Я окончательно спятил, думал Вил. Что я делаю? А он что со мной сделает, когда проснётся?! Он зябко вздрогнул и осторожно потянул на себя край широкого белого плаща. Дальше как-то получилось, что он прижался к спине Энтиса плечом... Если и существует способ более надёжно влезть к человеку в постель, то я его не знаю, с мрачной усмешкой подвёл он итог и закрыл глаза.
 Впервые за всё время, проведённое на этой полянке в Лойренском лесу, в его снах не было эллина.
 
 
* * *
 
 Он отключил монитор и удовлетворённо улыбнулся своему отражению в тёмном стекле. Поистине, лучшее творение этого мира! Так легко следить и направлять, не проделывая утомительных фокусов с сознанием, не глотая опасных напитков. И никакого риска. Обычный фан-мод, развлечение. Тысячи людей любят компьютерные игры. Только такой же, как он, мог бы понять. Но таких, как он, здесь нет.
 А она, его мишень и главное оружие в предстоящем сражении... какой азартный игрок! Подлинный воин по природе - дерзкий, решительный, несгибаемый. Холодный разум и страстное сердце - именно то, что ему необходимо! Ни разу не разочаровала его, не сделала неверный шаг - всегда блистательная, всегда победитель. И непредсказуемая. По его лицу прошла тень. Непредсказуемая до сих пор. Взять последнюю игру - ведь у неё просто не могло быть ни малейших подозрений! Он её друг, он спасал ей жизнь, и не раз, - она должна бы полностью ему доверять. А чем она занималась сегодня? Крохотные, далеко не сразу замеченные им, на редкость искусные ловушки - вот цена её доверия! Если в жизни она не менее проницательна, чем в мире фан-мода... отлично, он предупреждён. А в итоге эта её черта (как и все её черты) будет работать на него. Она ключ к победе - и ключ почти у него в руках!
 Он отвернулся от кома и встал, привычно подавив соблазн покрутиться на кресле, как на карусели. Эта игра никак не сочеталась с ролью, которую играл он сейчас, и ещё меньше - с тем, чем намеревался он стать; но комы, погружение в мир фан-мода - всё это пробуждало в нём мальчишку, поражённого и беспредельно счастливого, каким он когда-то впервые сидел перед монитором. Он потянулся, разминая затёкшие после ночи у кома мышцы. Того мальчика давным-давно нет... и хорошо - он был слишком беспомощным, слишком наивным. Порывистый, не умеющий выжидать, по-детски прямолинейный. Невелика потеря. А теперь - теперь он сделал себя тем, кто способен пройти по волоску над бездной, пройти и достичь заветной цели. Только цель в нём и осталась от того юноши. Только её и требовалось оставить. Цель, да вот ещё привычка забавляться с крутящимся креслом...
 Он сменил одежду: всю, от нижнего белья до куртки и брюк. Затем взял со стола плоскую бутылку с рубиновой жидкостью и заботливо упрятал во внутренний карман куртки. А через несколько секунд он стоял в другой комнате - тоже знакомой до мелочей, но совсем, совсем иной. Для начала, тут не было кома... ну, возразил он себе, зато рама его любимой картины - закат в дикой летней степи - целиком выточена из алого рубина, а на полотне поблёскивают нанесённые поверх масла рубиновые искорки. Там такая картина стоила бы целого состояния, и вряд ли он мог бы держать её в рабочем кабинете, не вызвав нежелательного внимания к своей персоне. А тут - она преспокойно висит на стене, и ничего, кроме восхищения (или зависти - у тех, кто и впрямь понимает толк в искусстве) не вызывает. И в том, и в другом образе жизни есть свои преимущества. Особенно (он сдержанно усмехнулся) - если в твоём распоряжении они оба. Он вынул драгоценную бутылку, наполнил бокал на треть и, выпив залпом, лёг на кушетку. Первая жертва в порядке и полностью подготовлена. Пора приглядеть за второй.
 
 
* * *
 
 Лето, как всегда, обрушилось на Тефриан в единый миг, решительным натиском горячего безветрия и синих звёздных ночей. Его вечный кошмар: он с детства плохо переносил жару, и сейчас валялся бы на смятой постели, обнажённый, обессиленный и ко всему безразличный, тоскливо глядя в потолок. Или ушёл бы в самый глубокий и пыльный подвал Замка и бесцельно бродил там, собирая паутину на волосы и одежду, меж огромных коробов, хранящих древние пергаменты, не раз уже переписанные для библиотеки. К исходу первой недели он кое-как привыкал к утомительной жаре, но и тогда сил хватало только на танцы с мечом и вялые полуночные верховые прогулки (вместо прежних бешеных скачек во весь опор) - Кусаку зной донимал не меньше, чем его, лошадка делалась капризной и ленивой.
 Так было из года в год. Но сейчас - нет. Изменился ход времени, порядок вещей или он сам? Он не стонал от головной боли ночами и не ползал весь день, как муха в меду, - он жил, жил, чувствовал себя живым и счастливым! Энтис восхищался чудом... и почти не сомневался, что причиной чуда был Вил.
 Вил пел ему ночи напролёт. Минела под искусными пальцами ликовала, рыдала, обнимала его душу и уносила ввысь, к звёздам, в Мерцание... Он задыхался и кусал губы, чтобы не кричать - от боли или восторга, не понимал, и сердце замирало, а рассудок шатался и тонул в туманном, нежном, запредельно прекрасном безумии. Вил толкнул его в мир звёздного света, ночных причудливых теней и загадочных звуков - дитя леса, посвящённый в его дикое волшебство; и он нырял в этот мир с головой, растворялся в нём, опьянённый, околдованный. Вил - словно гладкий камушек-янтарь на языке. Вил. Мой друг.
 Осколок песни замер в воздухе, тонким кинжалом резнув его по лицу. Глаза Вила странно блеснули:
 - Что с тобой?
 - Я не знаю, - растерянно прошептал Энтис. - Ничего... Играй, играй же!
 - Дай мне отдохнуть. - Он отложил минелу и лёг, закинув руки за голову. - Тебе не нравится лето?
 - Отчего ты решил?
 - Не знаю. Мне показалось.
 - Не нравилось. В Замке. Там летом тяжело.
 Там нет тебя. Нет лесных тайн и твоего голоса...
 - А мне хорошо, когда тепло. Зимой хуже. А холодной зимой и вовсе... - он поморщился и вздохнул.
 - Вил, - Энтис потянул из мешка рукав жёлтой полотняной рубашки: - я хотел тебе... - на друга он не глядел; щёки пылали, - в подарок или за песни, как хочешь. Это очень мало, я знаю! Я тебя не обидел?
 - Нет, - голос Вила звучал удивлённо. - Что тут обидного? Моя уж совсем рваная. - Он приподнялся, опираясь на локоть. - А откуда? Неужели с собою из Замка принёс?
 ...и разорву в клочки, как только исчезну с твоих глаз! Да скорее я умру, чем возьму подачку Ордена!
 - Из Замка я не взял ничего, кроме тебя и твоей минелы. - Энтис чувствовал себя слегка пьяным и удивительно свободным; слова скользили легко и непринуждённо. - И меч. А плащ не мой, Мейджис мне свой отдал. Рыцарь должен вступать на Путь Круга налегке. Хорошо получилось. По-настоящему.
 - А котелок и ложки? - Вил прикусил травинку. - И кружки? И мешок? Налегке!
 Энтис рассмеялся.
 - Что я, повар, ложки с собой таскать? - он фыркнул от смеха. - Я вышел на дорогу, а там торговец в Замок ехал, мы в тот день его и ждали. Вот я у него всё и взял - посуду, рубашку, ещё разные мелочи.
 - Взял? - хмыкнул Вил. - Ах, да. И денег он не спросил?
 - Деньги? У Рыцаря на Пути? Ну, ты скажешь! А нож он мне даже лучше дал, чем я хотел. Такой славный человек оказался! И с вопросами не лез, и так охотно помог.
 - Само собой, - пробормотал Вил. Ещё бы не охотно. Откажи-ка Рыцарю! Бедняга.
 Разговор угас. Вил вроде задремал, но Энтис, глянув на него, заметил блеск глаз: Вил не спал, Вил смотрел в небо. Потом запела Лили - тихо, призрачно, нежно. Энтис лежал и слушал, и видел отца... и мать, красавицу из сказки, в дымчатых шелках и искрах топазов... он отвернулся и беззвучно заплакал. Пять лет он не позволял себе плакать о них, так давно их нет, а ему всё кажется - это случилось вчера... Минела горестно стонала. Энтис вдруг вспомнил, что друг потерял мать всего два года назад, привстал и нашарил в мешке флейту, подарок Вила. Он ни разу ещё не играл: слишком крохотным было его уменье рядом с ослепительным, как молния, талантом Вила Тиина. Но сейчас - можно.
 Вначале Вил оставил минелу; потом подыграл. Энтис сбился и, краснея, опустил флейту на колени.
 - Извини, - Вил улыбнулся. - Мелодия красивая, руки сами потянулись. А неплохо у тебя выходит.
 Энтис просиял. Глаза у него, как звёзды... Вил колебался. Прямо хоть на ромашке гадай! А, ладно...
 - Через неделю выйду на тракт, - он зевнул. - И сверну к реке. В деревнях летом скучно - выгодное дело. И всё лето пересижу в теньке у воды, в одуревших от жары деревушках, где я буду единственным развлечением, кроме ловли сонных мух и подглядывания за купающимися девчонками. А к осени буду в столице. Там живёт один старик, он делает лучшие в Тефриане минелы. И отца он учил. Надо у него запасных струн взять. А в столице есть осенний праздник - День Кораблей. Тогда на Яджанне с водой чудеса творятся: и цвет она меняет, и вверх плещется, и узоры из капелек складываются. На первом корабле король плывёт, а с Кружевами сам Верховный Магистр играет! Представь, ветер все корабли против течения погонит - и королевский, и любую лодчонку с тряпкой на мачте. Если не зевать, можно вверх по реке прокатиться, с королём заодно! А музыки будет! - он выразительно присвистнул. - В праздник всем плясать хочется, веселиться, пока кошельки не опустеют. Мама говорила, они с отцом были как-то на Дне Кораблей - и ушли богачами, и натанцевались досыта. Мы туда и шли, когда она...
 Он осёкся и разразился таким хриплым кашлем, что Энтис в испуге подскочил:
 - Ох, что с тобой?!
 - Пылинка, наверное. - Вил хихикнул: - А кролик здорово испугался!
 - Кролик? - озадачился Энтис.
 - Ну, кролик... - Проболтался, трепач несчастный! А если он поймёт?! - Он в кустах сидел. Разве не слышал, как лапки по земле топотали? Да он так шумел, словно не кролик, а целый олень удирает!
 - Я не слышал, - огорчённо вздохнул Энтис. - У тебя слух особенный, вот ты и поёшь так чудесно.
 - Ерунда, слух и у тебя не хуже. Просто я часто в лесу ночую. Тут не только кроликов, а и букашек всяких слышать научишься, как они в траве бегают! А на Яджанне летом хорошо. Тут берег пологий, ровненько к воде спускается; а на той стороне он высокий, отвесный. И сплошь серебряные ивы - вроде стражей над Яджанной. Ягод - просто не поверишь: ложись под куст да рот открывай, и вмиг столько насыплется, сжевать не успеешь! Ещё там растёт травка, тёмник, так из неё вкусная штука получается, вроде сидра: надо кипятком заварить, потом время точно выдержать и остудить. И долго-долго можно во фляге хранить, она на жаре не портится. Это старуха одна отца научила. Перед смертью рассказала. Может, никто и не знает теперь, кроме меня. Травники свои тайны строго хранят, только детям отдают; редко бывает, чтоб к кому чужому семейный секрет ушёл. Видно, отец что-то очень важное для неё сделал. А может, детей не было, или поругалась с ними, а он ей приглянулся. А что такое Путь Круга?
 Энтис моргнул от неожиданности: какое отношение имеет Путь Круга к Яджанне и напитку из трав? Впрочем, такие причудливые извивы в течении мыслей свойственны Вилу...
 - Вообще-то, Путь Круга для Посвящённых, - он чуть покраснел. - Но я сразу понял - это именно он. Рыцарь узнаёт о Пути, когда ощущает... влечение, жажду... и он уходит за Черту. И не вернётся, пока не завершится некий круг - на дорогах или в сердце. Путь Круга у всех разный, и длится иногда год, а то и несколько лет. А после него можно пройти Посвящение Меча. И стать Лордом Внешнего Круга.
 - А ты какое посвящение пропустил?
 - Первое, - усмехнулся Энтис. - Для детишек, которым хочется звать себя мужчинами. Посвящение Пути. Если пройдёшь, здесь, - он тронул запястье левой руки, - иглами рисуют узор. Говорят, никто не знает заранее, каким он будет, и в нём скрыт путь твой в Сумраке, от рожденья до последнего вздоха. У Кера наверняка вышло что-то бурное и стремительное! Он всегда любил всякие безрассудства и рывки.
 - А ты не любишь безрассудных поступков и рывков?
 - Нет. - Энтис поморщился. - Если рвёшься, не глядя, слишком легко кого-то растоптать случайно.
 - А как же Путь Круга?
 ...и твой прыжок ко мне, и твоё Посвящение?!
 Юный Рыцарь задумчиво пожал плечами:
 - Я люблю скакать очень быстро. Так, что всё сливается, и ветер бьёт в лицо, и обжигает, и свистит в ушах... словно летишь. Но я не налетаю на барьеры с закрытыми глазами. И не отпускаю поводьев.
 - Никогда? - тихо спросил Вил, опуская ресницы.
 Энтис покатал в ладонях флейту.
 - Когда Лили падала, и я будто падал на всём скаку. То был рывок, но не безрассудный. Ни секунды.
 - Тогда я ничем не обязан тебе, - помолчав, сказал Вил в сторону, в пушистые венчики цветов.
 - Конечно. А разве я говорил о долгах?
 - Я бы научил тебя играть на минеле. - Вил намотал на палец травинку. - Но мне надо успеть к реке до самой жарищи. Или она поймает меня на дороге среди травы - ни тени, ни воды поблизости.
 - Понятно. - Энтис кивнул. - А ты уверен, что тебе не рано пускаться в путь?
 - Я тебе кто, сьерина с Вершины? - хмыкнул Вил. - Я бы и вчера мог уйти. Я ж привык ко многому. И топать весь день, и потом петь всю ночь, и утром снова идти и отдыхать в дороге... Я же менестрель.
 Мерцанье, ну и дурень ты, Вил! На кой чёрт тебе сдалось его убеждать?! Расхвастался, слушать тошно! Что дальше? Какую ещё приманку ты ему подбросишь?
 - Не веришь? - с вызовом бросил он, глядя на Энтиса в упор. Тот удивлённо поднял брови:
 - Я тебя вижу. Я давно понял, ты намного сильнее, чем кажется. - Он ленивым движением потянулся и серьёзно добавил: - И я тоже. Я только спать на ходу не умею. Давай отдохнём, а потом пойдём?
 - Я не стану то и дело задерживаться из-за тебя, - сухо предупредил Вил. А это и впрямь дерзость. Здорово рискуешь, малыш! Но Энтис не рассердился и не осадил его. Кротко кивнул:
 - Тебе не придётся. - И сладко зевнул, ложась: - Спокойной ночи, Вил.
 - Спокойного утра! - нервно усмехнулся он. - Эй... а вдруг мы на День Кораблей не успеем? Я ведь буду всюду петь по дороге. Струны стоят дорого.
 - Неважно, - пробормотал Энтис, не открывая глаз. - Зато Путь с тобой и Лили, и жара не в Замке. И река. Так хорошо! Главное, на Пути вдвоём... - и угасающий голос сменился ровным сонным дыханьем.
 Вил лежал с ним рядом и не мог спать: мысли просто не помещались в голове, носились там, норовя с разлёту пробиться наружу... Воспоминания и планы. Прошлое и будущее. В настоящем он, похоже, совсем спятил: вместо того, чтоб мирно распрощаться с опасным своим спасителем, потратил кучу времени и слов, соблазняя его вместе идти в столицу. Ловил простодушного мальчика, как окуня на червяка, - речами, голосом, взглядом. Всё лето и кусочек осени - с Рыцарем! Что это, как не безумие?!
 А может, у него и не было выбора? И его усилия увлечь Энтиса за собою - лишь попытка сохранить видимость свободы, отдать прежде, чем отнимут силой? Путь Круга... Энтис всё равно намеревался воротиться в Замок не раньше, чем завершит его. А кто может помешать Рыцарю в выборе дороги и попутчика? Уж точно, не какой-то несчастный менестрель, едва способный ноги передвигать после... Вил сжал кулаки, больно впившись ногтями в ладони. Ну конечно, у него нет выбора! И не было - с того проклятого момента, как его занесло за Черту! Но тогда почему, почему же я так... счастлив?
 
 
ЛЕГЕНДА О КАМНЕ
 
 "Вернутся Тёмные дни, как бывало и прежде, как будет всегда - ибо рождён мир Сумраком, что хоть отторгнут был Тьмою Предвечной, но и создан ею; и неизменно таятся в нём Тёмные тени, подобно пылинкам, танцующим в лучах солнца. И когда тучи скрывают солнце, является тех пылинок без счёта, и когда гаснут в душах искры Мерцания, Тьма обретает силу, и Сумрак становится чёрным. И слёзы будут вместо дождей, и кровь потечёт рекой, чтоб напитать Тьму; и идущим к закату выпадет хоронить юных; и не солнце осветит небо, а пламя великих пожаров; и придут на землю Тефриана ужас, гибель и страдания. И неисчислимы будут силы врагов, и коварны их замыслы, и жестоки сердца.
 И сразятся с Тьмою мудрые Чар-Вэй, коим ведомы сокровенные знания о Мерцании Изначальном, что вдохнуло свет в Сумрак и озарило души людские, пронизав их Кружевом Чар.
 Но черна и бездонна будет та Тьма, и её ненасытность поглотит свет Кружев, и разорвётся Поле над Тефрианом, как паутину рвёт ураган. Храбро пойдут они в бой, взяв силу сердец вместе с Силою Чар и щиты соткав не из Кружев, а из терпенья и мудрости Сумрака. Но не хватит силы сердцам, и не укроют щиты, ибо тонка их связь с миром Сумрака, и погаснет Звезда, как огонь оплывшей свечи.
 И выйдут из Замков сыновья Ордена Света, коим в давние дни открылась Великая Тайна из самого сердца Мерцания, чтобы спасти Тефриан от могущества Тьмы.
 Но черна и бездонна будет та Тьма, и скроет от взоров их сердце Мерцания и окутает мраком память - и сломанным мечом для них станет Великая Тайна, сухим колодцем в летней степи. Не откроются они страху и выйдут в бой с мечами из стали Сумрака. Но когда смерть родится от их мечей, великое горе они испытают, и дрогнут их руки, и разобьются сердца, и пеплом и льдом оденутся души. И одолеет их Тьма, и рассыплются в пыль стены Замков, и не будет более Ордена Света.
 И горе станет беспредельно, и травы увянут от пролитых слёз, и ослепнут зоркие, и слух откажет умеющим слышать, и надежда умрёт в сердцах. И будет один, в чьём сердце таится малая искра огня - столь бледная и ничтожная, что не заметит и не убьёт её Тьма. Но среди боли и страданий закалится то сердце, в дни страха и отчаяния исполнится отваги, и из земли, политой кровью, взрастёт его мудрость, и терпение и веру найдёт он, ища проблески солнца меж чёрных туч и глотки свежего ветра в воздухе, напитанном Тьмой. И отважится выпустить искру на волю, и хрупкий свет её вспыхнет в ночи. И так черна и непроглядна будет Тьма, что всякий увидит тот свет и скажет: "Вот ослепительное пламя!", и вернётся в сердца надежда. И так ненасытна будет Тьма, что в жадности ринется на тени, отброшенные на неё огоньком, и поглотит их, и поранит и обессилит сама себя. И много рук потянется к огоньку за теплом, и бедны будут руки, и подарят ему лишь тонкие былинки. И в том будет удача, иных даров не вынес бы огонёк, а былинки примет он, и придадут они ему силы. И бледен будет его свет, но дрогнет в испуге раненая Тьма, ибо кто уверовал в непобедимость свою - уязвим и слаб, и чья власть питается страхом, тот для страха открыт и победить его не может. И не приблизится Тьма, и не погубит его. И пойдёт он по мёртвым землям, и в следах прорастёт трава; и наклонится к чёрным водам, и заиграют на них блики огня; и его дыханье горячим ветром разгонит чёрные тучи; и за его спиной растает лёд и рассеется туман. И один прозорливый из людей, согретый его теплом, отправится вслед, и коснётся его, и скажет: "Глаза мои видели на земле незримые знаки - следы, что горят огнём; и я доверился знакам, и шёл по следам, и вот иду рядом с тобой. Я видел того, кто Пламенеет во Тьме, и вот говорю с ним". И Единственный обернётся и увидит в следах своих те, что пылают огнём. И потянется к нему сердцем, и даст ему руку, и молвит: "Идём же со мной, и укажешь мне знаки, и направишь мой путь". И за то, что сотворил Единственному новое зрение и сокрытое открывал, будет он прозван - Творитель.
 И пойдут рука об руку, и причудлив будет их путь, и сны смешаются с явью, и оживут легенды, и мёртвые посмотрят на Единственного живыми глазами, и безмолвные с ним заговорят. И встретится им некто с сердцем, как буря, и глазами, как звёзды, и судьбой странной и тёмной, где путь был разорван и создался вновь, и силой великой, но тайной и злой для владеющих ею. И дальше пойдёт вместе с ними, с тенью в душе, и сияющим взором, и именем в сердце Единственного - Звезда Восходящая.
 И скажет Творитель Единственному: "Вижу я Знаки Огня, обернувшись назад, но вижу и впереди, и то следы твои, и ведут к Огненной Башне в Кричащих Скалах". И поймёт Единственный, что он тот, кто Предсказан для великого могущества и великой боли, и страх охватит его. И закроет глаза руками, и гневными словами ответит Творителю, чтобы не слышать его речей. Но не устрашится Творитель и скажет: "смотри". И увидит Единственный горе, и боль, и отчаяние; и сострадание укрепит его душу. И уверует, что прогонит он Тьму, и вернёт мир и нежность в сердца, и новым Светом одарит Сумрак.
 И пойдёт один в Огненную Башню, и увидит Камень-не-Чар, и позовёт, и Камня коснётся рукой. И воссияет чудесный свет, и озарит землю и небеса, и то будет вздох Камня-не-Чар. И проснётся в Камне сила великая, что спала много лет, ожидая Предсказанного, и войдёт в его тело, и с кровью потечёт по жилам, и овладеет душой, и пламенем охватит сердце. И кто видит Свет, тем предстанет он в сиянии несказанно прекрасном, и те возрадуются и пойдут за ним, говоря: "Вот сын Сумрака, Пламенеющий во Тьме, и владеет он силой непобедимой и Светлой, и рассеет он Тьму навеки".
 И придут Дни Пламени, и сровняются горы с землёй, и горами встанут равнины, и леса будут, где были пашни, и степи, где были города, и высохнут полноводные реки, и реками разольются ручьи. И неузнаваемо переменится лицо Тефриана, и многие судьбы спалит огонь Пламенеющего. И отступит в ужасе Тьма, ибо безмерно могущество Огня, и нет предела власти его, и нет в Сумраке силы, что с ним сравнится. И вернётся свобода в Тефриан, и воссияет Созвездие ослепительным светом, что прольётся, подобно дождю на жаждущие земли, из сердца Пламенеющего-в-Сумраке".
 
Легенда о Пламенеющем. Джалайн, трактир "Два Оленя", меж Лойренским лесом и селеньем Ров,
под знаком Тигра, в год 2359 от Озарения. Записана Каэрином Р. Трентом,
Магистром и Лучом Звезды Тефриана.
 
 "Явление, известное как Камень-не-Чар, в Сумраке мы видим в образе пурпурного с лиловыми и чёрными разводами камня причудливой формы с неровно сколотыми гранями. Камень по фактуре и ощущению бархатистой гладкости похож на высокогорный гранит каневарский, а по цвету напоминает алаиты (образования застывшей смолы из сока пурпурной берёзы, произрастающей в лесах Дафрейла в верховьях реки Калайд). На мой взгляд, цвет Камня объясняется именно богатыми залежами алаитов в окрестностях Огненной Башни: в роще вокруг Кричащих Скал алаит можно заметить, просто глядя под ноги. Таким образом, создатель Камня вполне мог окрасить его попросту тем цветом, что последним попался на глаза в дни работы с Камнем. Многие в Звезде, однако, считают, будто окраска Камня имеет глубокий смысл и отображает определённые важные аспекты устройства и предназначения оного.
 Восприятие, дарованное нам Мерцанием Изначальным, определяет Камень-не-Чар как средоточие воплощённой Кружевами Силы, неведомым способом очищенной почти от всего Сумрачного, влитой в зримую форму описанного камня и сжатой столь плотно, что сие образование весьма затруднительно именовать кружевом - скорее, к нему подходит слово клубок.
 Камень расположен в точке пересечения пяти плоскостей, одна из коих - пол Зала Созвездия, где он кажется вделанным в гранитную плиту в центре Зала. Другие же - стены четырёх комнат под Залом: в любой из них вы видите Камень в одном из углов, где потолок смыкается со стенами. Комнаты - тайна, по сей день не раскрытая. Они лишены окон и дверей - попасть в них можно только путём Нырка (движения тела сквозь Кружево, доступного лишь Чар-Вэй, начиная с Шестой Ступени). Нет в них и источников воздуха: будто из куска гранита удалили внутреннюю часть, не разрушив внешнего слоя. Несомненно, Комнаты созданы необычайно могущественным Вэй (сейчас никто в Единстве Звезды не обладает знанием и силами, позволяющими свершить подобное) и имеют крайне важное назначение. Догадок на сей счёт есть великое множество; две главы этого труда посвящены их перечислению и анализу. У всех Комнат - четыре стены, образующие некую геометрическую фигуру, причём фигуры совершенно разные. Они весьма малы: человек моего роста легко достанет до потолка, а самая длинная из стен - не более семи шагов. Их пол, стены и потолок - белого цвета с лёгким багровым оттенком, как если бы в густом молоке размешать несколько капель крови. Лишь цвет и отличает камень Комнат от каневарского гранита, из коего выстроена Башня, - на ощупь и по чувству это именно такой гранит.
 Особого упоминания, на мой взгляд, заслуживают Росписи. Слово не вполне верно: узоры на стенах Комнат не "написаны". Они чувствуются естественной окраской камня - но, однако, ею не являются. Это на редкость сложные и удивительно красивые узоры из тончайших линий, все цвета коих очень нежны (похоже на оттенки перламутра, когда поворачиваешь влажную раковину под лучами солнца), а сочетания линий и цветов действуют подобно чудеснейшим и сладостным мелодиям. В иных случаях они вызывали желание петь или рыдать от восторга; или пробуждали сильнейшее любовное влечение к некоему образу - во время созерцания Росписей он был совершенно реален, и казалось, запечатлён в памяти навеки, но таял бесследно, когда ощущение достигало предела, за которым, по уверению всех, кто его испытал, немедля наступила бы смерть в Сумраке, если бы влечение не было удовлетворено. В миг Предела (он есть у всех ощущений) наблюдатели - неведомо как - перемещаются в Зал Созвездия.
 Сам я к сему моменту провёл восемнадцать исследований, шесть последних - в полном одиночестве, прочие с Учителем и другими Вэй. Обычно, глядя на Росписи, я будто бы вновь обращаюсь в дитя трёх лет от роду, взирающее на мир зрением Чар, - самое яркое из моих детских воспоминаний, и одно из самых счастливых. Ощущения весьма интересны, но слишком причудливы и хаотичны, чтобы описать их с помощью образов Сумрака. В миг Предела, возвращаясь в Зал Созвездия, я всякий раз находил на лице следы слёз - но слёз не боли или душевной тяжести, а напротив, глубочайшего счастья и радости, отголоски коих сохранялись ещё несколько часов после эксперимента. (Когда я был в Комнатах один, всё ощущалось сильнее, и чувство лёгкости и беспричинного счастья не покидало меня в течение суток с лишним). Упомяну особое восприятие Росписей, о коем довелось мне услышать: достопочтенный Двирт Далиас Эдрин, Луч Звезды, погружался в глубокий сон, стоило ему коснуться их рукой. Всякий раз, по его словам, лорд Эдрин знал совершенно точно, что его посещали в высшей степени необычные и красочные сновидения, но даже намёка на их содержание в его памяти не оставалось.
 Чар-свойства Камня - тема весьма обширная, и ей посвящена отдельная глава сего труда. Говоря же о "сумрачных" свойствах Камня, добавлю принятое в Звезде толкование так называемой "Легенды о Пламенеющем" (скорее, факты, послужившие основой для указанной легенды). Из всего, известного о Камне, следует: Сила Чар, в нём заключённая, может полностью слиться с Кружевом человека. Тот же во время слияния или погибнет (чему есть примеры), или - при неких особых условиях - останется жив, и Кружево его претерпит изменения (в легенде сей процесс именуется Воссиянием), от которых его Чар-способности возрастут многократно и, предположительно, превзойдут объединённые способности Единства Звезды, как Луч превосходит ученика Первой Ступени. Условия же таковы. Первое: человек должен обладать Даром и к моменту слияния Пробудить его. Второе: к решению соединиться с камнем он должен прийти не раньше, чем столкнётся на жизненном пути с некими событиями или явлениями, что в легендах зовутся Знаками Огня. Смысл, по разумению моему, здесь таков: Знаки Огня указывают на сродство с Камнем, дающее человеку возможность стать Пламенеющим, а ещё - каким-то образом подготавливают его Кружево для слияния. Легенда о Знаках Огня насчитывает веков не менее, чем сам Камень; разумно предположить, что она исходит от того, кто принимал в создании Камня самое живое участие. (На сей счёт в Звезде нет единогласия. Чаще всего высказывается такое мнение: история эта является предсказанием некоего великого Магистра древности, наделённого талантом видеть будущее).
 Интересно следующее: судя по песням и сказаниям, Пламенеющий не сам видит Знаки Огня - ему показывает их некто, именуемый Творителем. Имя на редкость многозначительное. Из легенд со всей очевидностью следует: Творитель возле Пламенеющего должен быть непременно - и это ещё одно (или главное) условие успешного слияния с Камнем и Воссияния. Но все легенды до единой умалчивают о том, каков человек Творитель и чем, собственно, отличается от всех прочих детей Сумрака".
 
 
Год 2359 от Озарения.
Из записей Каэрина Рэйла Трента,
Луча Звезды Тефриана.
 
 
* * *
 
 "...легенде много столетий, и рассказывается она, судя по записям Братьев, узнавших её на Пути, одними и теми же словами, начиная едва ль не с Озарения.
 К сожалению, достоверно известно нам немного. Огненной Башни нет на картах, и никто из Братьев ни разу не находил к ней дороги, - но она, бесспорно, существует. Тому слишком много косвенных свидетельств, чтобы объявить Башню пустым слухом. Не менее бесспорным кажется существование Камня-не-Чар. И это таинственное явление или предмет - сложно судить, чем в действительности он является, - и в самом деле содержится в Башне, как подсказывает простая логика: во всём королевстве есть лишь одно место, столь надёжно укрытое от любопытных взоров, что за двадцать три века никто не сумел туда добраться. А если в Башне не хранят нечто неизмеримо важное (а Камень, по-видимому, именно таков) - к чему окружать дорогу к ней непроницаемой секретностью?
 Если верить Легенде о Пламенеющем, Камню отведена главная роль в мрачных событиях, которые, по Легенде, ожидают в будущем Тефриан. Легенда туманна, и добраться до правды (если есть там хоть зёрнышко правды) не легче, чем пройти обнажённым сквозь паутину болотного паука, избежав её яда. Нырнув в "паутину", мы (объединённые внутренним чувством огромной важности Камня) открыли так мало, что в недоумении вынуждены признать: то ли разумов наших недостаёт для решения этой задачи, то ли для её решения существует определённое время, и оно ещё не пришло.
 Тщательно изучив множество пересказов Легенды и присовокупив к тому беседы с Чар-Вэй, о коих я упоминал, мы делаем вывод: Камень есть средоточие некой силы, подобной Чар, и столь мощной, что завладевший ею обретёт власть, делающую его поистине всемогущим и почти непобедимым. Природа этой силы, само собою, не раскрыта в Легенде, которая рассказывается менестрелями для развлечения всех, желающих слушать. Но если верить упомянутым Вэй, то и Единству Звезды сия тайна неведома (впрочем, то не были Лучи; а вероятно, лишь самым сведущим из Звезды известна столь важная тайна).
 Сложим воедино могучую силу, скрытую в Камне, и особенности, присущие Чар-Вэй: властолюбие, неразборчивость в средствах для достижения цели, пренебрежение к людским жизням (исключая свою только жизнь), их жестокость с учениками, их всепоглощающую, неистовую, неподвластную доводам разума гордость (и, как следствие, полнейшую неспособность признавать поражение и отступать). Всё это соединить - и выходит, что Камень просто обязан быть предметом заветных чаяний любого Чар-Вэй, хотя бы десятой частью души и рассудка пребывающего в мире Сумрака.
 А коли так - многие, думается нам, за двадцать три столетия пытались Камнем завладеть, и многие же вынашивают такие планы сейчас, и так оно останется впредь - пока не сыщется тот, чьё упорство и искусность в играх с Кружевами приведут-таки его к желанной цели. К власти над Камнем.
 К единоличной, неоспоримой и полной власти над Тефрианом.
 Не надо обладать ярким воображением, чтобы представить набор чудовищных событий, неминуемо последующих за Воссиянием. Первое, что наверняка проделаетлюбой Пламенеющий, - припомнив "радостные" годы своего обучения, отыщет нежно любимого учителя и заставит его испытать на себе все Семь Ступеней Боли, а то и не раз. Далее, так как надменная Звезда вряд ли охотно склонится даже перед его могуществом, он утопит в крови Огненную Башню - а затем, опьянев от вкуса всевластия и обретя милую привычку терзать и убивать, обратит свой взор на людей, не владеющих Даром касаться Кружев Чар. И ограничится ли он Тефрианом, или его аппетиты распространятся на соседние страны, а там и на весь Сумрак, - но годам, следующим за Воссиянием, неизбежно предстоит войти в историю (если будет кому её писать) под именем новых Багровых Лет. Если не Багровых Столетий! Что вполне соответствует красочному описанию Тьмы, с которого и начинается Легенда о Пламенеющем.
 Отчего же в Легенде Тьма предшествует Воссиянию, а не является его следствием (как следует из соображений логики, описанных выше)? Желал ли некто ввести нас в заблуждение - или, напротив, открыть глаза умеющим видеть? Нам, естественно, остаётся только гадать. Но - как люди, знающие о видении будущего немало и не понаслышке, мы со всей серьёзностью утверждаем: Легенда, бесспорно, может быть Пророчеством. А ясное Пророчество - явление столь же редкостное, как ручной бир или смиренный Чар-Вэй, и свидетели Пророчества вполне могли исказить его, поменяв его части местами. Сам же человек, имевший некое пророческое видение, не то чтобы верно истолковать - помнит-то его далеко не всегда, а порою даже пребывает во время Прорицания словно бы без сознания. А посему в пересказах - и, тем паче, толкованиях - Пророчеств ошибки куда более часты, чем их отсутствие.
 В мысли, что Легенда - Пророчество, а не творенье Звезды, укрепляет нас такое рассуждение: Звезде столь широко разносить правду о Камне как раз невыгодно. Будучи Чар-Вэй, любой разумный человек, догадавшись о природе Камня, догадку свою утаит - желая либо завладеть Камнем, либо предотвратить опасность, коей неизбежно подвергнется после Воссияния. Именно Чар-Вэй будут первыми жертвами Пламенеющего - и им меньше, чем кому-либо, нужна подобная Легенда. И ещё: завершают Легенду весьма многозначительные слова, что за Воссиянием "придут Дни Пламени, и многие судьбы спалит огонь Пламенеющего". И хоть далее говорится: "отступит в ужасе Тьма", звучит как-то неубедительно. В ужасе - да, легко поверить. Но Тьма ли пред ним отступит?"
 
Из архивов Ордена Света. Замок Эврил
"Исследование Легенды о Пламенеющем", отрывок.
Создавали сей труд Посвящённые Лорды
Кайл Энрил Сатсел, Мирис Ахрэйниен
и Джерин Рон Крис-Тален, чьей рукою
записан он в году 2301 от Озарения. .
 
 
О САПОГАХ И ВЫБОРЕ ПУТИ
 
 
 Лили, как всегда, ехала на плече Вила. А прочее нёс Энтис - к несказанному удивлению менестреля. Когда он запихивал одежду и утварь в кожаный мешок, ему и в голову не приходило ждать помощи от Рыцаря! Но едва стянул завязки, Энтис перехватил его руку и забросил мешок за спину; а потом сам и разбирал его, и укладывал - с таким видом, будто всю жизнь этим занимался. Ну и отлично, думал Вил. Милорд желает прислуживать менестрелю и таскать за ним тяжести? Пусть развлекается, ради Мерцания. Уж Вилу-то оно только на руку! Да и добро в мешке, уж коли на то пошло, Энтису и принадлежит.
 Когда близился полдень, они забирались в тень у воды, обедали и до вечера дремали, а безоблачные ночи, светлые от звёзд, проводили в пути: ночи хоть чуточку прохладнее дней, идти всё ж полегче. А за час до рассвета поднимался лёгкий ветерок, звёзды окутывались бледной облачной вуалью, горячий воздух свежел, и на них лились, приятно щекоча кожу, тёплые струйки дождя. Это блаженство длилось совсем недолго, но короткий дождик успевал смочить пересохшую землю и освежить изнемогающие растения, а заодно - путников, бредущих сквозь Лойрен на северо-восток, к Трёхводному тракту, одной из самых старых дорог Тефриана, связывающей воедино девять крупных городов. Имя же своё тракт получил в далёкие времена, когда соединял три портовых города на трёх реках: бурной и нелёгкой для судоходства Калайд, полноводной Яджанне и широкой прежде, а нынче сильно обмелевшей Вайвин.
 - Теперь Трёхводный тракт пересекает и реку Дан, - рассказывал Вил, - и Уэрру на юге. А зовётся по-прежнему. Забавно! Дороги растут, леса сменяются пашнями, а города - развалинами; реки мелеют, ручьи превращаются в реки, и на их берегах растут новые города... всё меняется, ну всё. А слова - нет.
 - Уходят и слова, - возразил Энтис. - Яджанна сперва звалась Яджен Ан'найэ, Мать Жизни на языке хиан-эле. На нём давным-давно не говорят. Всё, что от Сумрака, исчезнет в свой срок.
 - Лишь Мерцание вечно, - прошептал Вил. И блеснул глазами: - Всё исчезнет - и Орден тоже?
 - Люди умирают, - мягко сказал Энтис, - время обращает камни в пыль. Когда-нибудь стены Замков станут землёй и травой, но каждый человек примет Заповеди в сердце. Весь Тефриан будет как Орден.
 Насмешливый ответ щекотал язык, но Вил молчал. Не от страха, просто... ну, он ведь правда верит! И для него важно... И вообще, не обязательно же над всякой смешной глупостью сразу смеяться?!
 А кстати, как-то неловко он встал. И держится слишком уж прямо. И лицо старается прятать...
 - Куда? - Вил широко зевнул, прикрыв рот ладонью.
 - К ручью.
 - Наполни фляжку, - протянул он, швыряя в друга упомянутым предметом. Энтис поймал (и чуть не выронил - совсем на него непохоже!) и ушёл в заросли. Уловка сработала: ему пришлось обернуться. И быстро. Что ж у него болит так сильно? Вил досадливо поморщился. Так и знал - без сюрпризов не обойдётся. Ну зачем, зачем он навязал себе на шею этого изнеженного ребёночка из Замка?!
 Энтис вернулся, обнажённый до пояса, с облепившими лицо, шею и плечи мокрыми волосами, вода текла и с рубахи, висящей на руке. Пальцы стискивали флягу, словно та была скользкой, как масло; он кинул её Вилу и вытянулся на плаще. Вил сел рядом. Белый, будто Ивовую Деву повстречал. Трясины!
 - Сам сапоги снимешь, или мне помочь?
 Взгляд Рыцаря метнулся в сторону. По щекам медленно растекалась краска.
 - С чего вдруг? Не надо.
 - Надо, - заверил Вил и рывком стянул с него сапог. И, протяжно свистнув, уронил его в траву: он-то думал, ребёнок просто натёр пару мозолей - а тут такое, будто он долго-долго шёл в одних носках по острой гальке! И глядеть-то страшно, а представить, как бестолковый мальчишка попробует вот этим идти дальше... Вил стащил с него второй сапог и поспешно сглотнул, подавляя приступ тошноты.
 - Промыть было нужно, - пробормотал он, избегая глядеть Рыцарю в лицо, - туда ж пыль набилась, шерстинки... Ты умыться-то догадался! И рубаху вон даже постирал!
 - Я не был уверен, - чуть слышно сказал Энтис, - что смогу надеть их снова. Если увижу.
 - И давно? - хмуро поинтересовался Вил.
 - Ну... день. - Энтис приподнялся на локтях. - Это не имеет значения! Я всё равно пойду.
 - По воздуху, да?! Тебя и так шатает, как иву в бурю! Ещё тар, и ляжешь в травку, как миленький, и вообще встать не сумеешь! Ползком двигаться будешь? Или босиком, по траве ядовитой да пыли?
 - Ты босиком ходишь, - слабо возразил Энтис.
 - Я всегда так хожу! Я-то привык!
 - Я привыкну тоже.
 - Ага. Самое время привыкать. Головой-то не только едят, ею и думать иногда стоит! Они ж у тебя для стремян, не для леса! Я-то из-за шпор не понял... ну, на верховых сапогах обычно шпоры.
 - Ненавижу мучить животных, - в пушистые метёлочки травы процедил Энтис.
 - А себя, значит, можно? Своя боль тебе нравится? Так нельзя вести себя на дороге! В Замке, может, оно и правильно, а тут не Замок! Дороги тебя жалеть не будут. Им плевать на твою гордость.
 Рыцарь вскинул голову, явно желая возразить, но плотно сжал губы и вновь уставился в землю.
 - Ты хоть разок представил, чем это кончится? И ещё молчал! Ждал, когда я сам замечу и спрошу?
 - Я не хотел, чтобы ты заметил! - Энтис прикусил губу. - Ты задерживаться не собирался, ну и не придётся. Ты из-за меня ни дня не потеряешь. - Он глотнул. - Я вымою сапоги, они высохнут, и сразу пойдём. На мне любая царапина заживает мгновенно. Всё будет в порядке. Не волнуйся за меня.
 Вил встал и потянулся всем телом. Спина ещё болела. Трясины, я никогда не был непоколебимым!
 - Я за тебя не волнуюсь, - сообщил он. - Но мы вдвоём шли. И "не хотеть, чтоб заметил" - нечестно.
 Энтис опустил глаза и выглядел покорным, виноватым и очень несчастным.
 - И речи твои, прости, глупее некуда. Может, и мне тебя ударить, чтобы разум твой пробудить?
 - Но... - его голос сорвался: - Ты не мой наставник и не Рыцарь! Ты не должен такое мне говорить!
 - Извини. Я со знатными сьерами разговаривать не умею. - Вил ронял слова холодно и равнодушно. - Я помню своё место. Ты Рыцарь, я менестрель, и вместе мы не путешествуем. Прикажешь петь - буду, я ведь у тебя в долгу. Но приказать, чтоб я шёл с тобой дальше, ты не можешь.
 - Нет у тебя никаких долгов! И я не приказываю... - он умоляюще смотрел на Вила: - Я задел твою гордость? Ну, прости, я больше никогда так не сделаю!
 Вот как? Больше никогда не ткнёшь меня носом в стену между нами, стоит мне на секунду о ней позабыть? Или больше никогда меня не ударишь? Моя гордость! Ха!
 - У менестрелей не бывает гордости. Ну, я пойду. Людей позову из деревни, они тебя в Тень отвезут.
 Энтис привстал на колени, опираясь рукой о корень, и жалобно покачал головой.
 - Давиат, как мне сказать, чтобы ты понял? Боль меня не остановит. Я растирал бёдра сильнее, когда учился скакать верхом. Всё это мелочи. Моё тело способно делать всё, что я пожелаю, я же Рыцарь!
 - Я за тебя очень рад. Влезай хоть сейчас в свои сапоги и иди, куда хочешь. Но только без меня.
 Взгляд Энтиса вызывал у него желание то ли грязно ругаться, то ли развернуться и уйти, быстро и не оглядываясь. Уйти немедленно, и в трясины все долги!
 - Ладно, я сделал глупость. - Энтис казался струной, натянутой до предела. - И о наставнике я сказал неверно. Ты о дорогах знаешь намного больше, значит, я должен считать тебя наставником на Пути. И следовать твоим советам. Ты доволен?
 Вил понятия не имел, доволен ли он. Собственно говоря, он вообще не знал, чего хочет. Зачем эта игра в ледяную надменность? Ведь он не такой! Ему никогда не хватало твёрдости, когда дело касалось других людей... и надменности за ним сроду не водилось. Откуда ей взяться в сердце менестреля? Как могла бы воспитать надменного сына его кроткая мама с её певучим голоском и печальной улыбкой?
 Трясины, он же сам мальчишку с собой позвал! И говорил мерзким тоном обидные слова, глядел свысока... Кроме мамы, только этот Рыцарь и считал, что у него есть право на гордость... Отложил ради него Посвящение - и так и не спросил, какого чёрта он попёрся в Тень. Вот он бы непременно спросил!
 - Не вставай, - велел он, поднимаясь. Энтис смотрел широко раскрытыми тревожными глазами. Вил насупился и ворчливо пояснил: - Мшанка летом ядовитая, а её тут полно. Лежи, а я за водой схожу.
 - А ты ведь без обуви?
 - Опасно, если яд в рану попадёт. Будет вроде как жрать тебя заживо, а леченье одно: выжечь, пока до кости не дошёл. А не успеешь - или ногу отрезать, или помирать в страшных мучениях.
 Губы у Энтиса дрожали, что несколько портило впечатление от улыбки.
 - А я уже собирался их снять и босиком идти. Выжечь... интересно, я сумел бы?
 - Самому от себя кусок раскалённым ножом отрезать?! Ты что, Вэй? Умеешь тело своё не ощущать? Ты ж сразу от боли сознание потеряешь! Обычным людям такие фокусы не по силам.
 - Да, наверное. - По его лицу прошла тень. - А если б я в неё влез, ты бы смог?
 Вилу было очень неуютно под этим выжидающим взглядом. Почти так же неуютно, как стоять без одежды на площади в окружении кучи зрителей. Ну да, сейчас-то он одет, и его никто не бьёт, но...
 - Откуда мне знать? Я не пробовал. Хочешь проверить - встань и пройдись.
 - Спасибо. А ты видел, как это делают?
 Вил закатал штанину на левой ноге и тронул пальцем сморщенное багровое пятнышко под коленом.
 - Мне лет шесть было. Мама мне дала листья дрёмы пожевать, чтобы я боли не чувствовал. Сперва помогало, а потом... будто всюду огонь - внутри, снаружи. Дрёмы-то нельзя много, она больше не дала. Я так орал, в ушах звенело. И цеплялся за неё изо всех сил. Потом у неё все руки были в синяках. А она мне пела смешные песенки. Я тогда голос сорвал. Даже вспоминать страшно.
 - Мне страшно и представить, - прошептал Энтис. - Прости. Мне не надо было спрашивать?
 - Почему? Такие раны заживают, - Вил усмехнулся, - и шрамы остаются только на коже, не в сердце. Просто я мшанку на себе знаю. А тебя, видно, боги удержали, когда ты хотел по травке прогуляться!
 - Да уж. - Энтис поёжился. - Хорошо, что я умею терпеть боль!
 - Хорошо, что у меня есть глаза, - сухо поправил Вил. - Готов поспорить, ты бы и дня не протерпел. Ладно, спи. В такую жарищу самое милое дело в теньке поспать. - И со смешком уточнил: - Надеюсь, ты понял, что куда тебе ни захочется, придётся тоже как-нибудь потерпеть?
 
 
 Спать он хотел, но не мог. Приподнялся на локте и скользил взглядом по крохотному кусочку леса вокруг: кроны деревьев над головой, трава и вещи в траве, кустики, усыпанные пушистыми лиловыми цветами. Если бы не страшная история Вила, он, конечно, встал бы и пошёл к этим кустикам. Поближе рассмотреть цветы, ощутить живую тёплую землю под босыми ногами... А был бы он тут один? Ох, как ему повезло! Странствовать с другом, который знает о мире больше тебя, - лучший подарок Судьбы!
 Рука задрожала, мышцы превратились в кашу, и он упал в траву. А он-то думал, проклятая летняя болезнь осталась в Замке! А она и тут его поймала. В глазах цветные размытые пятна, голову разрывает боль... Давиат, а если Вил увидит?! Он набросил рубашку на лицо. Боль усилилась. Сильно сжал веки. Не помогло. Раньше иногда помогало... Он вцепился зубами в ткань и тихо застонал. Звук прорезал тишину, как острая сталь... или кнут... Слёзы затекали в уши, путались в волосах и убегали в густую траву. Ему казалось, они вымывают из головы боль, заливают огонь, рождённый летним солнцем. И, как всегда, он терзал себя сомнениями: ведь слёзы - недостойная Рыцаря слабость, верно ли радоваться такому спасению от боли? И вновь ему не хватило сил на эти мысли. И на то, чтобы не плакать, - тоже.
 Боль выплюнула его раньше, чем обычно. Цветные пятна остались; ну и пусть. Слёзы впитались в ткань, а солнце вмиг её просушило. Он с трудом разжал занемевшие челюсти и улыбнулся: теперь Вил не заметит. И, слава богам, ему не придётся объяснять! Повезло. А вот в другой раз... но волноваться о будущем бессмысленно. Может, другого раза и не будет, ведь и этот приступ порядком запоздал. А всё же наступил. Из-за сапог или жары? Или... не лги себе, ты уверен... не Сумрачная боль. Вил.
 Сон был мутный, тревожный - барахтанье в густом мохнатом тумане меж забытьём и реальностью. Он попал в историю Вила: женщина пела тихо и нежно, и руки у неё в синяках от цепляющихся за них детских пальцев, а ребёнком был он - в ужасе смотрел, как раскалённый нож входит в его плоть, и не мог ни дёрнуться, ни вздохнуть. Потом боль ушла, появилась река, и он бежал к ней по траве босиком. И трава ощеривается ядовитыми зубами, рвёт мясо с костей, он падает и беспомощно позволяет заживо растерзать себя в кровавые клочья. Нет, не лес, а эллин, а он... Мерцание, почему на его руках кожаные петли? Он - в эллине?! И кнут со свистом взвивается над ним; а снизу, сквозь белые камни, прорастает хищная зубастая трава и вгрызается в его босые ноги. И он кричит, стонет, выдавливает сквозь зубы одно слово: Вил. Вил, умоляю, помоги мне! Я сделаю всё, что пожелаешь, только не оставляй меня!
 
 
 Из-под рубашки на его лице раздавались стоны и тихие неразборчивые слова. Я осторожно касался влажной тряпочкой того, во что глупый ребёнок ухитрился превратить свои ноги, и злился, глядя на его сапоги: узкие носы, подмётки тоненькие, каблуки в четыре пальца - только и лазить в них по лесам!
 И кто ж, спрашивается, запрещал ему другую обувку надеть?! Значит, всё правда: принял решение внезапно и пустился в путь, не готовясь и не раздумывая. В той самой одёжке, в которой прыгнул к Лили... И он не любит безрассудства?! Ушёл из дому без дорожного мешка, шляпы и фляги, в дурацких сапожках для верховой езды. Ушёл за три дня до своего Посвящения. И доверился первому встречному бродяге. Не безрассудный, ха! Лежит, неспособный встать и постоять за себя, вздрагивает и стонет в каком-то мрачном сне - и я могу преспокойно взять все его вещи, меч и рыцарский плащ и быстренько убраться в любой из уголков благословенного Тефриана. И что будет делать этот доверчивый ребёнок, проснувшись в одиночестве? Вспоминать мои байки о мшанке, не смея двинуться с места? Трясины!..
 Я выстирал обрывки старой рубахи и смочил маслянистым розовым соком неситы. Я думал, Рыцарь подскочит с криком, а то и затрещин надаёт, не разобравшись со сна: несита лечит быстрей всякой иной травы, да только жжётся похлеще огня... он-то прекрасно без неё обошёлся, когда возился с моей спиной! Но он не заорал, не вскочил и даже не проснулся. Плохой у него сон, неправильный. Так люди спят, когда дрёмы нажуются, она всегда уносит в беспробудные яркие сны... Но он-то дрёмы не ел. Тут другое. Ох, только бы не солнечная лихорадка! Но мы шли в тени, пережидали самые жаркие часы в прохладе у воды, под густыми ветвями. С чего бы ему заболеть?
 А если заболел - что мне с ним делать?
 А если и нет, ему всё равно идти нельзя. Стоит ему влезть в свои сапожки-игрушки - и любуйся, как он сереет от боли, а тар-другой, и упадёт снова... Так не путешествуют! Дорога должна дарить радость, а не мучения! Терпеть боль ради важной цели, как герои баллад, - ещё куда ни шло. Но просто так?
 Странные они, Рыцари. И о богах говорят странно - словно имеют право ждать от них награды. А за что богам любить Орден? Взять ту же Деву Давиат - если она за Энтисом следит, каково ей сейчас? Ведь боги умеют ощущать чувства людей, как я ощущаю солнце, ветер, голод и жажду. Миленькие же ощущения даёт им Энтис! От тела идёт боль, а от души - глупое ослиное упрямство! Если все Рыцари такие, вряд ли они доставляют удовольствие бедным богам.
 Впрочем, как и все люди. Рыцари - надменные и самоуверенные. А другие? Жадные, равнодушные, чем они лучше? А я сам? Веду себя так, будто нет у меня ни таланта, ни достоинства - один страх. Нет, не радую я богов. Разве что смешу иногда - если мысли и дела людские вообще могут их насмешить. А скорее всего, боги печалятся, глядя на людей. И стараются глядеть как можно реже.
 Вот Лили хорошо - лежит себе спокойно на камушке... Только её я и возьму, когда уйду. Ну, ещё... рубашка, подарок Энтиса... Нет, не подарок! Он же сказал - плата за песни! Вместо денег, которых у мальчишки нет и которые я из-за него сроду не заработаю, с улиточной скоростью таскаясь с ним по лесу. И вообще, свою-то рубаху я ведь пустил на бинты? Для него же, не для себя! Выходит, не плата, а совершенно честный обмен (и хорошо, я ведь не за плату ему пел). Ни о каких подачках речи не идёт. И она не из Замка, и Энтису никогда не принадлежала и не нужна! Её я могу забрать.
 А красть не стану. И не от страха, а из-за мамы. Она просила меня не воровать, вот я и не буду. Ему повезло, что у меня была такая мама. Некоторым незаслуженно везёт.
 - Ты дурак, - прошептал я. - Кинул мне свою жалость, как кость собаке, и решил, что купил меня с потрохами? Если тебе взбрело в голову видеть меня милым и ручным, то я буду мурлыкать всякий раз, как потянешься погладить? В трясины такую дружбу! Ты меня совсем не знаешь. А узнал бы - и конец лепету о друзьях! Я умею ластиться к тем, кто сильнее, и смеяться про себя, моя жизнь полна грязи и притворства - значит, мне она и подходит. Разве не за это я был в вашем эллине?! Ты ж стоял рядом - первый прибежал поглазеть, как я буду дёргаться под кнутом и кричать! А я сыграл отлично, правда? И скулил у ног вашего Лорда Трона, и лизал ему руки и сапоги, был ничтожеством, как вы и хотели! А когда пожелали, был терпеливым. А потом тебе стало интересно поиграть со мной в другую игру? Ну, а мне твоих игр не надо! Я тебе никто. И никем не буду. И вместе нам делать нечего, Рыцарь. Никаких общих дорог. Никаких друзей. Я тебя не ненавижу, мне просто на тебя наплевать. Абсолютно. Прощай.
 Флейта... она вдруг бросилась в глаза - флейта из тёмно-коричневого орешника на белом плаще. Сломать и бросить на плащ обломки? Он разговаривал с Лили... Нет, пусть флейта останется у него.
 - На память! - я криво усмехнулся. - Запомнишь меня, верно?
 И ушёл. Вот так просто, и никаких уловок, тонких манёвров и неприятных сцен. Я свистел; вокруг вились, щебеча, красногрудые зарянки. Солнце добиралось до меня сквозь листья... Ну и славно! Я-то от солнца не заболею, как неженки из Ордена, способные только болтать да храбриться!
 И спасти тебе жизнь, малыш. И впервые после маминой смерти дать тебе почувствовать себя чистым, нужным, талантливым. И напомнить тебе, что такое безопасность, свобода и тепло.
 - К чёрту! - птички с испуганным шумом разлетелись. - В трясины его заботу! Мне никто не нужен!
 Солнце ехидно посмеивалось надо мной, стегая огненными лучами по лицу. Тропинка спряталась в траве - она тоже меня дразнила. Я поднял глаза: вязы, древние и молчаливые, надменно глядели сверху вниз. Осуждают? Скорее, нет им до меня никакого дела... Такие далёкие, вспомнил я, они терпят нас, пока не нарушим законов. Которых не знаем. Может, я нарушил закон, и Лойрен ведёт меня на казнь?
 Вот сейчас он проснулся - а меня нет. И Лили тоже. И куртки.
 Сейчас он уже знает, что я не вернусь. Он уже понял. Не мог не понять!
 Или нет? Мерцанье, он же совсем ребёнок, с его доверчивыми глазами и бредом о дружбе! Конечно, он мог не понять. Лежит там, голодный и растерянный, и ждёт меня. А я всё дальше... Он боится леса. Он ощущает в нём чужую, равнодушную, властную жизнь. И эта грозная сила смыкается над ним...
 С его детской логикой выходит, что я его предал...
 Я споткнулся о корень и упал на колени. Голова кружилась: голод и сутки без сна брали своё. Я лёг лицом вниз; Лили скользнула с плеча под руку.Я должен считать тебя наставником и следовать твоим советам. Проще говоря, "ты главный, приказывай - я подчиняюсь". Этого я и хотел? Напугать, унизить, бросить на колени? Совсем как в эллине, только наоборот. Тебе понравился вкус власти, Вил? А как насчёт тех ребят, что заставляли тебя ловить монетки ртом? А может, и ты ему кидал монетки? Отчего он то и дело краснел, и прятал глаза, и повторял: "Прости, извини, я тебя не обидел?" Приятно разрешить себе выглядеть оскорблённым, если наверняка услышишь извинения! А подбирать монетки с полу губами, Вил? Приятно быть гордым!
 Он поверил тогда, что я не хотел уйти. Я рассказывал ему, как легко спутать лужайку с трясиной и угодить в капкан вместо кабана или оленя... Ох, чёрт, да он того гляди отправится спасать меня!
 И я не найду его. Он заблудится, и я никогда его не найду. Мерцание! Так я собираюсь вернуться?
 Трясины Тьмы, а разве у меня есть выбор?!
 Я встал. Конечно, я знал дорогу. Однажды я потерялся в лесу, лет в пять. Долго блуждал, рыдая от страха, потом услышал мамин голос, быстренько вытер слёзы и прикинулся невозмутимым, и всё бы хорошо, но она так долго не улыбалась... Я никогда больше не терялся. До сего дня, Вил, правда?
 Вокруг вились стайки мошкары, огненно-алые в лучах заходящего солнца; кроны деревьев пылали кровавым огнём заката. Разумом я знал - красиво. А сердцу почему-то было всё равно. Голова болела: её будто сжимали в тисках, всё сильнее и сильнее. Тиски, оковы... Что-то заставляет меня вернуться...
 Не бежать. Ещё не хватает вылететь из кустов взлохмаченным, красным и запыхавшимся, словно за мною по пятам гонится бешеный бир! Я же гуляю, так? Гулял и забыл о времени, любуясь закатом. Он и без того мог заподозрить правду; а если я примчусь, сопя и задыхаясь...
 Солнце сделалось густо-багровым и почти скрылось за листвой. Осталась пара шагов... а я стоял и бестолково гадал: успею или нет? А если там нет ни его, ни дорожного мешка, лишь трава примята под старым деревом с узловатыми корнями... И меж корней - флейта. Обломки.
 И как я мог не понять, что давно слышу флейту? Он прислонился к вязу и играл, закрыв глаза; песня была незнакомой, и очень печальной, и удивительно подходила закату, жаркому безветрию, тишине и мальчику, затерянному в вечернем лесу. Тихая песня грусти, одиночества и тающей надежды.
 Я гадал, окликнуть или хрустнуть сучком, и тут руки с флейтой упали на колени, и глаза открылись. Глядели вдаль, в небеса, в Мерцание... и на меня. И он словно засветился мягким волшебным светом.
 - Ты быстро вернулся. А я думал, всю ночь мне ждать.
 - Ночь? - тупо повторил я, уставясь на флейту... лишь бы не в эти глаза!
 - Ты же взял куртку. Я решил, что ты хочешь побыть один. Я дома часто так убегал и гулял ночами.
 - Не страшно тебе было? - вырвалось у меня.
 - Ну, на меня тут никто не нападал. Только бессонница. Я начал играть... Ты слышал?
 Я опустился в траву, скрестив ноги, и свалил в кучу одёжки, минелу и фляжку.
 - Ты хорошо играл. Лес, и ожидание, и умирающий закат... Ты же сам придумал? Мне понравилось.
 Его глаза сияли так, что больно было смотреть. Как на солнце - до слёз.
 - Я играл и представлял: вот я открою глаза, а ты тут. И вдруг - получилось! Прямо как в сказке.
 - В сон потянуло, - я с усмешкой пожал плечами: - И в животе слишком пусто для ночных прогулок. Одна музыка и была: кишка на кишке вальс играла, хоть подпевай.
 Он засмеялся.
 - А я сегодня впервые в жизни голод почувствовал по-настоящему. Ну, обычно как: проголодался - поел. А тут до меня вдруг дошло: есть-то нечего. И спать не могу. Одна флейта остаётся. Интересно.
 - В голоде интересного мало.
 - Во всём новом есть интересное, - задумчиво возразил он. - Кто знает, что ждёт меня впереди?
 - И хорошо. От таких знаний счастливей не станешь. И зачем самому напрашиваться на боль?
 Он серьёзно покачал головой:
 - Ты всегда делаешь это сам. Ты можешь прийти лишь к тому, к чему шёл. Мне боль не нужна, но мы с ней встречаемся, от неё не убежать. Как от смерти: я её не ищу, но она же наступит.
 - Её-то ты не называешь "интересной"!
 - Почему? - он удивлённо вскинул брови: - Я о ней много думаю. Какой окажется вторая жизнь и будет ли хоть чуточку "жизнью"... Ну да, всякому знанию свой срок. Я не пытаюсь поторопить Судьбу. Просто не хочу быть пушинкой на ветру. Мне нравится видеть, что меня ждёт, даже если плохое. Отец говорил: рисковать не глупо, а зачастую необходимо; а вот идти на верный проигрыш - и правда глупо. Если точно знаешь, что сил не хватит, а всё равно лезешь в драку. Если идёшь прямо в болото.
 - А если идёшь, стирая ноги, и тебе больно, и всё-таки идёшь и идёшь?
 Он нахмурился и посмотрел мимо меня.
 - Мне сил хватало.
 - До поры до времени. А потом сидишь тут и шагу сделать не можешь.
 - Я могу! - серые глаза горячо сверкали. - Ты мне запретил, но я могу! Хоть сейчас. Проверь!
 - Делать мне нечего, только тебя проверять.
 - Что? - он растерянно тряхнул головой: - Ну, ладно. Завтра. Ведь завтра всё равно придётся.
 - Не завтра. И не в твоих глупых сапожках. Босиком пойдёшь, когда ноги заживут. Через недельку.
 - Ты же спешил!
 - А теперь не спешу. Доспешились. Теперь лежи, отсыпайся и играй на флейте.
 Он с несчастным видом смотрел в траву.
 - Я не понимаю. Я никогда не лгу, и мне всегда верили... - он беспомощно дёрнул плечом: - Ты не придаёшь значения словам и не позволяешь доказать. Как я должен поступить, чтобы ты поверил?
 Я потянулся и зевнул.
 - Я верю. Через сколько таров ты свалишься, другой разговор. А плюнешь на боль и пойдёшь - да.
 У него просветлело лицо. Он облегчённо вздохнул:
 - Конечно! И никуда я не свалюсь! Сапоги растянутся, а ноги привыкнут. Так пойдём завтра?
 - Нет.
 Он открыл рот. Закрыл. Закусил губу. Потом несколько минут ровно дышал, наморщив лоб. Пальцы судорожно сжимались и разжимались на хрупком тельце флейты.
 - Почему? - выдохнул тихо.
 - Мерцанье... Потому. Несита, перевязки... привыкнет он! Зато я не привыкну. Хороша прогулочка.
 - Я ведь не жаловался. И перевязывать я буду сам. - Он говорил терпеливым тоном, как с крохотным капризным ребёнком. - Тебя всё это не коснётся. Ну отчего ты упрямишься?
 - А отчего ты не носишь на сапогах шпор?!
 Не собирался я ничего подобного кричать! Выкрикнутые мысли и выдранные с корнем из сердца чувства - они не для живых людей, а для болтливых героев баллад. И, судя по концам баллад, никогда героев до добра не доводили. Чувства лучше держать при себе. Внутри. Энтис - то ли не умеет, то ли не хочет, его дело! А я-то что же? От него заразился опасной привычкой откровенничать?
 Боги, я так устал, даже есть мне больше не хочется. Только лечь и закрыть глаза. И, ради Мерцания, молчать! И чтобы рядом со мной тоже молчали. Долго-долго...
 - Вил, так ты... из-за меня? Только оттого, что мне больно?
 Наверное, у меня лицо такое же изумлённое? Точнее сказать, совершенно обалдевшее. В точности отражающее состояние моих мозгов.
 - Ну... а я и говорил с самого начала... Ну чего ты на меня уставился? Что стряслось?!
 Ох, проклятие. А ведь, казалось бы, всё просто: я менестрель, и мне с лордом Крис-Таленом здорово повезло. Щедрый, великодушный Рыцарь, и любит музыку. Наивный доверчивый мальчик, которым легко управлять. Мне радоваться надо, дураку, а я так и лезу глазом на чужой кулак! Мне бы приятные вещи ему говорить (благо он правды от лжи сроду не отличит, любое слово принимает всерьёз) да расписывать самыми яркими красками чудеса разных там рек, лесов и городов Тефриана! А задержались - и хорошо, тем больше у меня шансов понравиться и стать нужным!
 Вот оно и вышло, как по-писаному. И понравился. И нужен. И извинений наслушался вдоволь - на всю оставшуюся жизнь хватит! А я что делаю? Сперва зачем-то ушёл, потом, как бешеный, примчался обратно... Когда помолчать стоит - болтаю. Меня гладят по шёрстке - а я рычу и кусаюсь. Чего ж мне надо-то от него? Трёпки, что ли, хорошей? Похоже, её я в итоге и добьюсь, моими-то стараниями.
 Нет, но как у него получается сделать такое виноватое лицо - и чтоб глаза так радостно сияли?
 - Вил, но я совсем не понимал, чего ты от меня хочешь!
 Надо же. Удивил. Я вот и сейчас не понимаю.
 - Я думал, моя боль для тебя вовсе ничего не значит, просто ты сердишься, что я время отнимаю. - Он расстроенно покачал головой: - Я очень тебя обидел?
 Трясины Тьмы!
 - Никаких обид. - Я с трудом выжал подобие улыбки. - Знаешь, мы не самой короткой дорогой шли. В лесу и тень, и вода, и еды хватает... Ты огорчишься, если мы на День Кораблей не поспеем?
 Он прямо лучился радостью - хоть костёр от него разжигай!
 - Ничуть. Я же на Пути Круга. Места не имеют значения. Ты следуй только своим желаниям, Вил!
 Спасибо за разрешенье. Добрый ты мальчик, Энтис. Ещё понимать бы мне их, мои желания! Тянут они меня на все четыре стороны одновременно...
 - Да мне все дороги хороши, были бы струны целы. Мой путь... вроде твоего Пути Круга. Мне ведь нечего ждать. Я живу сейчас, в настоящем. Не куда-то по дороге иду, а просто моя жизнь - дорога.
 Должно быть, это голод: я стал неосторожным, как от вина, заговорил всерьёз и не таясь...
 - Нельзя загадывать на будущее, строить планы, от меня-то ничего не зависит. Удачный день или нет, вышвырнут с порога или накормят и позволят петь... Цели слишком туманны.
 И речи мои тоже. И язык у меня заплетается от усталости и жары...
 - Тогда пусть сейчас будет хорошо. Лес, птицы и звёзды, и можно идти, а можно лечь в траву и петь небесам. Если приходится сжимать зубы, чтоб не стонать, всё теряет смысл. Ты не сумеешь радоваться. Только тому, что ты сильный, но эта радость изнутри, а дороги, странствия... всюду. Вокруг тебя. Им не надо твоей боли, твоей силы. Ты понимаешь? - я усмехнулся: - Ты думаешь, я сумасшедший?
 Серые глаза смотрели очень серьёзно и странно.
 - Ты не сумасшедший, Вил. Ты удивительный. Я живу и чувствую... как будто они не умирали. Всё наполняется. Когда пожар убил маму, я думал, что мир навсегда стал бесцветным. А когда и отец... - он нахмурился. - Остались только Заповеди. И новое, новое каждый миг... нельзя же вечно оплакивать тех, кто умер! Но я и сам почти не жил. И всё острое, холодное, стальное. Как меч. Какой я хотел сделать и мою душу. Но, наверное, этого мало для Посвящения. Наверное, поэтому боги и послали мне тебя, Вил. Ты что-то делаешь с моим миром. Он меняется. Или меняюсь я. Как хорошо, что мы встретились!
 Боги, значит? Рыцарь уютно посапывал во сне, а я лежал рядом с ним и глядел на звёзды: казалось, кроны деревьев над нами осыпаны волшебными мерцающими бриллиантами. Хорошенькие шуточки у богов - послать меня к тебе прямиком под кнут! То-то они, верно, посмеялись.
 И всё только ради твоего Посвящения? Да ты и впрямь важная персона, Энтис Крис-Тален. Не место мне рядом с тобой, как ни глянь... Ты меняешься? Но я тут вовсе ни при чём. Ты, ты сам... и, проклятье, меня ты изменяешь тоже! И знал бы ты, как боюсь я этих изменений!
 
 
ЗАМОК ЭВРИЛ
 
 Кер нервно мерил шагами широкий коридор, устланный узорчатым янтарным ковром. Он пытался не оборачиваться поминутно на дверь, мимо которой уже третий час ходил туда-сюда, - и оборачивался то и дело. А дверь всё не открывалась. Проклятье... ну есть ли пытка хуже, чем ожидание?!
 Дверь, наконец, растворилась. Кер кинулся к вышедшему мужчине:
 - Милорд!
 - Свет с тобою, Кер, - он, казалось, был чем-то озабочен и говорил несколько рассеянно. - Что тебе?
 - Я с рассвета жду, милорд! - воскликнул мальчик почти с упрёком. - Мне надо с вами поговорить.
 Талин вздохнул и провёл рукой по лицу. Выглядит утомлённым, думал Кер, значит, ночь снова была тяжёлой. На Талина часто нападали приступы бессонницы, и заснуть ему удавалось лишь под утро. Кер не раз делил с ним бессонные часы, пытаясь помочь другу: читал вслух, пересказывал содержание свитков из архивов, а иногда строки древних историй складывались в стихи, превращались в песни. Талин, наконец, засыпал, а Кер всё пел тихонько - вдруг хрупкий сон оборвётся, если он замолчит...
 А теперь с утра пораньше примчался теребить неприятными вопросами измученного бессонницей человека! Он решительно отбросил угрызение совести. В конце концов, ему тоже нелегко. Не так-то просто отважиться прийти незваным и не просить даже - требовать беседы!
 - Должен ли я куда-то пойти с тобой, или мы можем побеседовать у меня?
 Мальчик облегчённо выдохнул. Боги, какой у него чудесный наставник! И самый настоящий друг.
 - Где вам угодно, милорд. - Он вспомнил о возможности оказать маленькую любезность в ответ: - Я могу принести вам завтрак, милорд.
 Кер не боялся показаться бестактным: Талин и прежде отлично совмещал трапезы с их разговорами. А леди Нете он не помешает - её уж больше недели в Замке нет.
 - Составишь мне компанию? - осведомился Талин, улыбнувшись с тёплой насмешливой нежностью: - Встал с постели - и сразу бегом сюда? Стремительное ты существо, Кер!
 - Почему вы знаете? - с интересом спросил мальчик.
 - Пушинка у тебя в волосах, - усмехнулся его друг. - Ты умылся хотя бы, дорогой?
 Кер слегка покраснел.
 - Потом успею. Простите, мне сейчас есть не хочется. Мне сходить на кухню, милорд?
 Талин оглядел его задумчивым взором, взял за плечо и мягко подтолкнул в дверь. Гостиная явно свидетельствовала о ночи без сна: оплывшие свечи, исчёрканные листки бумаги и почти пустая бутыль на столе. Кер сочувственно улыбнулся. Ахрэйниен с видом покорности судьбе пожал плечами:
 - Жара убивает сон наповал. А Нета решила навестить семью и не спешит назад; вот и некому меня убаюкивать сладким голоском и нежными ласками! - он изогнул губы в усмешке: - Займёшься выбором подруги - послушай доброго совета, поищи сироту! У Неты родичи повсюду: чтобы их повидать, она объезжает, по-моему, весь Тефриан. Да уберегут тебя боги от жены, столь привязанной к своей семье!
 Кер вежливо улыбнулся. Выбор возлюбленной - дело очень интересное и важное, и в любое другое время он с благодарностью принял бы от старшего друга предложение обсудить эту тему поподробнее. Но не сейчас! Сейчас ему было не до любви, и не из-за женщины всю ночь он не мог сомкнуть глаз.
 - Милорд... - он задержал дыхание. - Вы ведь беседовали с посланником, да? Вчера вечером?
 Талин, разумеется, понимал: он не спросил бы, если б не знал. И его молчание ничего хорошего не обещало. Милой беседе друзей конец, думал Кер. Теперь мы вспомним, кто тут Лорд Круга, а кому меньше знака назад исполнилось пятнадцать... Ладно. Уж если начал - надо идти до конца.
 - Милорд! - он встал на колени у ног наставника, стиснув руки: - Я не могу больше хватать обрывки слухов тут и там! У меня вчера Рик меч выбил, а ему и двенадцати нет. Ради Света, расскажите!
 - А где же твёрдость, Карджелин? Ожидание и твёрдость. Ты не даёшь себе труда быть терпеливым.
 - Какая, в трясины, твёрдость, когда... - он закусил губу. - Ох, простите, милорд.
 - М-да. - Талин издал мрачный смешок. - Если дети выбивают мечи у Посвящённых, терпение уже не спасёт... Вот что, лорд Арайн, перестань вытирать штанами мой ковёр и сядь в кресло. Пей, - он протянул мальчику высокий серебряный кубок. - Ну как? На мой взгляд, весьма неплохо.
 Юный Рыцарь кивнул, напряжённо вглядываясь в его лицо из-за кубка.
 - Я сегодня и намеревался рассказать тебе. И не только я, и не тебе одному. Твоё волнение многие разделяют. Но я прошу тебя: не надо будоражить детей. Все, кто должен узнать, узнают. В своё время.
 - Я умею молчать! - Кер негодующе сверкнул глазами. - Мне казалось, вы мой учитель, милорд.
 - Извини. Я знаю, ты и без предупреждений способен вести себя осмотрительно. Я тоже в смятении, мальчик. Одна уж новость чего стоит - а теперь ещё слухи. Ну, и какие именно?
 Кер с хмурым видом катал кубок в ладонях.
 - В Каневаре некий вейлин тайно проник в Замок, - он судорожно глотнул, - и его убили. Простите, милорд, не спрашивайте, верю я или нет! - он криво усмехнулся: - Какая тут твёрдость, ради Мерцания!
 - Понимаю, - мягко заверил Талин. - Вот и вся цена Закрытому Кругу! Да, его поймали в архивах, и он был Вэй. Но никто не собирался его убивать, глупого ребёнка!
 - Ребёнок? - Кер сузил глаза и напрягся, как замерший в засаде тигрёнок.
 - На вид ему было лет семнадцать. Он не назвал ни возраста, ни имени, ни Магистра. Сказал только, что имеет статус вейлина и действует для себя, и Звезда за ним не стоит.
 - Разве это возможно? - глухо спросил у кубка Карджелин.
 - Кто знает? - Талин передёрнул плечами под тонкой льняной рубашкой, вышитой золотой нитью. - Солгал, наверное. И наш, и каневарский Круг уверены: обращаться в Звезду бесполезно. Они нам ни черта не скажут. Кто, зачем и с чьего ведома... Ну, зачем - понятно. И спрашивать не надо!
 - Великая Тайна?
 - Великая Тайна! - Талин рассмеялся коротким злым смехом. - Ну, разумеется. Пчёлы летят на мёд...
 - Что с ним сделали? - тихо спросил Кер.
 - Есть закон, как раз на такой случай. Вначале предлагают Выбор Черты: отвергнуть путь Звезды и принять опеку Ордена. Заповеди, Каноны... и Очищение.
 - Очищение, - вопросительно повторил Кер, в упор глядя на бокал.
 - Эллин. - Талин поморщился. - Тридцать. Конечно, не превращая всё в пытку. Важен сам выбор и ритуал, но не боль. Но он отказался. Затем Выбор Огня: призвать Звезду и переложить ответственность на них - со всеми вытекающими последствиями, - или показать своё мастерство Вэй. На костре.
 - Вот о костре все и говорят! - голос Кера сорвался: - И это не пытка?! Орден не убивает?! Трясины Тьмы! Первая Заповедь! Огонь его убил, а на наших руках крови нет, мы же Рыцари, проклятье, мы...
 Талин перегнулся через стол и с размаху ударил его по щеке. Серебряный кубок упал на пол. Густая пурпурная жидкость текла по одежде Кера, по жёлтому резному дереву, по белому меху, устилающему пол... Бледно-зелёные тигриные глаза прикрылись густыми ресницами. Кер склонил голову и молчал.
 Талин подошёл к мальчику, встал на колени рядом с ним и обеими ладонями сжал его виски.
 - Прости. Когда начинаешь так кричать, самому трудно остановиться. Трясины, весь Орден в грязи от этих историй! Кер, настоящему Вэй костёр не опасен. Они умеют и без единого ожога стоять в огне, и исчезнуть оттуда... Но он же мог обойтись и без Чар. Если из гордости преувеличил своё мастерство, назвался вейлином, не имея на то права, - достаточно было сознаться. Его бы не сунули в костёр. Там и воду заранее приготовили, чтобы затушить огонь, если что-то пойдёт не так. Орден никого не убивает!
 - Но его-то... - у Кера дёрнулась щека. - Он ведь умер?
 Талин присел на подлокотник кресла и обнял мальчика за плечи.
 - Он сразу выбрал костёр. Он смеялся. Огонь не касался его. А потом он вдруг закричал. И запылал, как факел. И исчез раньше, чем успели залить огонь. Но он был жив. Все слышали: в последний миг крик перешёл в песню. Значит, он сумел вернуть себе власть над Кружевом. Сумел спастись.
 - Ну конечно, сумел! - Кер скривил губы. - Должен был суметь! А иначе мы всё-таки убили, и чем тогда искупать?! Распустить Орден? Сровнять Замки с землей? Милорд, мы же не знаем правды!
 Он отвернулся, не очень успешно пытаясь спрятать от друга глаза, полные слёз. Талин вздохнул.
 "Совсем ребёнок, - думал он. - Пылкий, смелый... откровенный. Слишком. И я был таким ребёнком - наивным, дерзким, уверенным, что Истина лишь одна, и мне она открыта, я же Рыцарь Света! Как мне быть с тобою, Кер? Отнять искренность и веру в обмен на безопасность? Или в трясины осторожность, и плачь, если тебе больно, и кричи всё, что думаешь, всем подряд... пока не крикнешь очень громко, и тебе не заткнут рот. Или научишься стискивать зубы - как я. Или... а не лучше ли было выбрать "или", чем бы ни обернулось?! И никогда мы не узнаем, остался ли Светлым наш Орден, убили мы или нет? Ах, Кер... ты всего-то не знаешь правды - и какое смятение бушует в твоём сердце! А я, мой мальчик, зашёл куда дальше: я уже не уверен, что правда - одна-единственная... и существует ли вообще? А если да - способны ли мы её постичь и жить с нею, зовём мы себя Рыцарями Света или как-то иначе?"
 - Он мог умереть. Но ты не виноват, Кер. Тебя в Каневаре не было. Не тебе думать об искуплении. Ты просто будь Рыцарем. И ищи истину в Заповедях и своей душе, а не в делах прочих Рыцарей Света.
 Он помедлил.
 - В конце концов, Рыцарем можно быть и за Чертой. По сути, а не по названию. И плащ может быть не белым. И это, - он коснулся узора на руке мальчика, - не обязательно. Только Заповеди определяют, Рыцарь ты или нет. Слова порой скрывают смысл, которого ты не ждал и не увидел, они обманчивы. И в Заповедях главное - суть, а не слова. Если суть Заповедей живёт в твоём сердце, ты будешь Рыцарем всегда. В плаще или в рваных тряпках. В Замке или в грязном кабаке. Понимаешь, о чём я?
 То же самое сказал когда-то Феннел Крис-Тален. Лорд Трона, мой учитель, мой друг. И задал тот же вопрос. Что я ответил ему - "да, конечно"? И как часто думал с тех пор: нет, я не понимаю...
 - Н-не знаю, - протянул Кер, хмуря брови. - Я постараюсь понять, милорд. - Он прислонился щекой к плечу своего учителя и тяжело вздохнул. - Но вдруг такой человек придёт в наш Замок? И костёр ему сложат на нашем дворе? Его толкнёт в огонь гордость, отчаяние, Сила Чар. А что тогда делать мне?
 
 
ПУСТОШЬ МЕЖ ТАДНИРОМ И КАНЕВАРОМ: ТРЕМЯ ДНЯМИ РАНЬШЕ
 
 За три часа напряжённой работы им удалось исцелить ожоги лишь на теле мальчика. Относительно ран на Кружеве Чар... наиболее подходящим им представлялось слово "невозможно".
 Рослый широкоплечий мужчина лет сорока на вид, Этаррис Сальвье, по прозвищу Всадник-из-Бури, с силой потёр виски ладонями. Его ученик (бывший, похоже) спал в тени орешника, и даже сон Чар не мог стереть тень дикого ужаса ни с Кружева, ни с бледного лица. Несмотря на все их усилия!
 - Вот! - Этаррис мрачно кивнул на юношу. - Видите, Эдрин? Тело в добром здравии - а Чар? Можем мы его вылечить? Вы у нас лучше всех; вы можете? Нет! И я не могу. Вот и вся цена искусству Звезды!
 Двирт Эдрин молча пожал плечами и, склонясь к роднику, принялся ловить губами ледяную струю.
 - И наш милый Орден осмеливается зваться Светлым! Рыцари не убивают, и цель их жизни - защита беспомощных людей от ужасных злобных Чар-Вэй! А сами запихивают ребёнка в костёр, и целых трое Лучей не в силах его исцелить! И они ещё обвиняют нас в жестокости к людям! Нас! Трясины Тьмы!
 - Первая Заповедь говорит о жизни, - заметил третий, вставая с колен и заботливо отряхивая штаны от приставших стебельков и кусочков коры, - а жизнь они ему оставили, вэй"Этаррис. Он ведь жив.
 - Ты склонен шутить, Ченселин? Отличный выбор темы и времени для шуток!
 - Я не шучу, - спокойно возразил юный Магистр. - Они позволили мальчишке уйти от них живым.
 - Позволили! - вознегодовал Сальвье. - О, Мерцание! Позволили!
 Эдрин отвлёкся от созерцания небольшого камешка, подобранного из травы во время пылкой речи Этарриса, и обратил к нему задумчивый, неизменно безмятежный взор больших чёрных глаз.
 - Это именно так, Тар. Он жив и сумел покинуть Тень - следовательно, смерти они ему не желали.
 - Ему следует преисполниться глубокой благодарности? - ядовито осведомился Этаррис, пылающий гневом и явно не убеждённый. - А мне лично засвидетельствовать Лорду Трона Каневара, как я призна-телен за потрясающую доброту, проявленную Орденом к моему ученику? Редкое милосердие: пытать до потери рассудка, но зато сохранить жизнь! Всё в рамках Заповедей и в духе нежной любви к людям!
 - Мы для Ордена не люди, - отозвался Ченселин. - Люди - в Тени Ордена. А за Чертой - животные и грязь. Мы попадаем в последнюю категорию. Стало быть, это действительно милосердие. Если слух мне не изменяет, его рассудок не разрушен. Нужно время и покой... и никакого огня. Знак-другой, и он поправится. Дети Вэй удивительно выносливы, - он холодно улыбнулся, - в противном случае наши ученики вряд ли добирались бы до Седьмой Ступени.
 - Хм. - Этаррис кивнул. - А его Кружево, Чен? Хоть какие-то звуки ты слышишь?
 Ченселин промолчал. Он мог поклясться, что видел призрак слезы на щеке Всадника-из-Бури... но, разумеется, самый остроглазый художник не нашёл бы в лице старшего из Лучей Звезды ни намёка на столь яркое проявление горя, как слёзы.
 - Жаль, - бесстрастно заключил Этаррис. - Он был один из лучших за последние пять лет. Нелепая история. Ну, далее наша совместная работа бессмысленна. Благодарю, достойные лорды. Подозреваю, без вашей помощи, - смотрел он на Эдрина, - живым я бы его не застал.
 Всадник-из-Бури опустился на колени рядом со своим учеником. Он двигался по-юношески легко; но вот его глаза - они были мрачными, и усталыми, и бесконечно далёкими от юности.
 - Я добрался сюда лишь за секунду до вас, - Эдрин слегка пожал плечами. - И от меня почти не было толку, Тар. Я пятые сутки ношусь по лесам без единого часа сна. Люди как сговорились: все женщины решили одновременно родить, а все мужчины - заболеть, и весьма серьёзно. Я едва слышу Кружево, без шуток. Отдайте свою благодарность не мне, а вэй'Ченселину. Мои соболезнования, и до встречи.
 И исчез, едва договорил, - с лёгкостью, заставляющей изрядно усомниться, что он действительно так утомлён, как уверял. Впрочем, столь изящный его нырок никого бы не удивил, даже будь он тяжело раненым и истекающим кровью: он был Великий Двирт, и этим всё сказано. Этаррис Сальвье, ставший Лучом именно той холодной зимой, когда крохотный мальчик по имени Двирт появился в доме его учителя, выразительно взглянул туда, где миг назад был Эдрин, и слабо усмехнулся.
 - Если он вообще соизволил рассказать - значит, не спал куда больше, чем пять суток, - убеждённо заявил он. - Или у него там эпидемия чего-то кошмарного, вроде красной чумы.
 - Была, - негромко проронил Ченселин. - Уже нет.
 - Иначе он не пришёл бы, - согласился Сальвье. - Чен... вэй'Ченселин. Двирт прав. А я не впервые в ярости забываю о хороших манерах. Надеюсь, ты примешь извинения?
 Юноша, скрестив ноги, уселся возле него в траву.
 - Извинений не надо, вэй'Этаррис. Я нисколько не задет, и зовите меня, ради Мерцанья, как вам нравится. Да и благодарить, в общем, не за что. Я просто первым его услышал. Тут нет особой заслуги.
 Этаррис прищурился и кивнул; потом посмотрел на ученика, и его лицо окуталось тёмной дымкой.
 - Когда-нибудь, - сказал Чен, - я привыкну. Наверное. Лет через двести, когда стану Верховным, а таких мальчишек передо мною пройдёт с десяток. Но понять - нет. Или то буду уже не я. В себе я пока совсем не вижу того, кем должен стать, чтобы уразуметь смысл их поступков, их логику, их души!
 - И скажи спасибо, - проворчал Всадник-из-Бури. - Понять их - сделаться одним из них. Рыцарем.
 Ченселин едва заметно поморщился.
 - А это ему и предлагали. Принять Заповеди, войти в Тень Ордена и забыть о слиянии с Кружевами. Он отказался, само собой, - а кто из нас поступил бы иначе? - а милосердные Рыцари Света сунули его в огонь. И собрались вокруг - полюбоваться, как он будет гореть. Они видят Тьму в нашем влечении к мелодиям Чар - и сбежались к костру, чтобы послушать крики сжигаемого заживо ребёнка!
 - Ты говоришь так, словно был там, - пробормотал Сальвье. И, встрепенувшись, сверкнул глазами из-под густых колючих бровей: - Чен? Ты... Проклятые трясины Тьмы!
 Юноша молчал, непроницаемый и спокойный, скромно опустив длинные ресницы.
 - Ты был ближе всех к Каневару. Ты нашёл его не здесь, Чен. Ты осмелился... прямо из костра?
 Ченселин молчал.
 - И они не заметили тебя?
 - Я не стремился быть замеченным, - учтиво объяснил молодой человек. - Собственно, меня - того, что ощутим в Сумраке, - там не было. Не преувеличивайте моей отваги, милорд. Я не пришёл за ним в Орден, я всего лишь протянул ему руку. А он сумел ухватиться. Вот и всё.
 - Легко сказать! - Этаррис выглядел, впервые на памяти Ченселина, совершенно выбитым из колеи. - "Вот и всё"! Ну-ну, мальчик... исключительно просто, по-твоему? Протянуть руку!
 - Не просто, - признал Чен. - Совсем нет. Но он уже видел только огонь. У меня не было выбора.
 - Но получилось же! - Сальвье оживился: расстроенный учитель уступил место учёному. - Кажется, и впрямь имело смысл сделать тебя Лучом. Ты молодец, малыш. Сам додумался, или Каэрин выучил?
 Ченселин подарил ему быстрый взгляд из-под опущенных ресниц. Этаррис понимающе кивнул:
 - Это твоё, и ты не рвёшься кричать о подробностях на весь Тефриан.
 - О чём тут кричать, милорд? Кто увидит призрак молнии на моих веках, когда гроза уже позади?
 - А ты-то отлично всё разглядел, - уверенно подвёл итог Сальвье. - М-да, впечатляет. Войти в связку и нырнуть вместе - и то риск немалый. А дотянуться до человека через Поле и унести, когда ты сам в Сумраке, - это уже нечто из легенд. - Он задумчиво погладил подбородок. - Интересно, как подобные фокусы сказываются на состоянии Чар? Нет-нет, я не в упрёк. Но мне хотелось бы знать.
 - Не я ли отнял у его Кружева голос? - Чен кивнул: - Я ждал вопроса. Нет, милорд. Когда я взял его из костра, оно уже не пело. Оставалось живым - да. Дышало, сплеталось с моим, или я просто выронил бы его в пути. Но после крика о помощи я ни ноты не слышал. - Он печально посмотрел на бывшего Чар-Вэй. - И не во мне дело. Это ужас. Вы ведь знаете не хуже меня. Наши нежные Рыцари, дети Света, сломали его душу и залили её страхом. Дразнили тенью свободы и выдёргивали надежду из пальцев, едва он начинал верить в реальность спасения. А потом был костёр. Вот так и убивают Чар.
 - И ты всё слышал? - мрачно спросил Сальвье.
 - Он рассказал. Бедный самоуверенный дурачок, решил поиграть в героя... Великая Тайна! Ловушка для глупых детей...
 Впервые за пять лет Этаррис заметил на этом бесстрастном красивом лице признаки волнения.
 - Что он говорил?
 - Пересказ вряд ли улучшит вам настроение, милорд, если вы не любите описания пыток. В пытках им поистине нет равных. Вам случалось видеть кота, играющего с мышью? Каэрин мне как-то показал. Незабываемое зрелище. Весьма поучительное. Вот и они играли. Отпускали - и ловили. Свобода ценой лжи, унижения, измены... и затем Чар. Он тут всё твердил: "У них были спокойные глаза - спокойные, холодные. Им было интересно, просто интересно". Спокойные! - он позволил голосу слегка дрогнуть. - Я понимаю, у них не было причин волноваться. Отчего бы и не поразвлечься с глупенькой мышкой, коли она сама прыгнула в лапы? Интересно, легко, безопасно. Трясины Тьмы!
 - Они Рыцари. - Этаррис пристально глядел в гневные чёрные глаза. - И Великая Тайна - реальность. Остановись. Ты не бог и не второй Певец. Мы не воюем с Орденом. Мы служим Тефриану.
 Чен грациозно поднялся из травы, плотно заворачиваясь в чёрный с золотыми узорами плащ Луча.
 - Нет, милорд, я не намерен развязывать ещё одну бесплодную войну. И последнего визита в Орден мне более чем хватило. Я не романтичный мальчик, - он холодно улыбнулся краем губ: - О чём, быть может, мне стоило бы сожалеть. Я Луч Звезды и помню, где моё место. До свидания.
 Он ушёл в Кружево не менее изящно, чем Двирт, - Этаррис это отметил. Этаррис заслуженно слыл приверженцем старых традиций и горячо противился появлению в Звезде мальчишек, едва получивших статус Магистра (вроде Каэрина Трента, коему в год Избрания исполнилось тридцать). Когда же Лучом назвали недоучившегося питомца упомянутого Трента - самоуверенного ребёнка семнадцати лет от роду, - Всадник-из-Бури готов был оправдать своё звучное прозвище, в гневе разразившись грозою с громом и молниями на весь Тефриан. Целый год он приходил в ярость, стоило ему не увидеть, но даже и просто вспомнить лицо Ченселина! Но сейчас Этаррис с удивлением обнаружил, что его отношение к "нахальному щенку" претерпело коренные изменения.
 Да, хоть он и вошёл в Звезду с необсохшим молоком на губах, этот мальчик с Шестой Ступени, не имеющий права претендовать даже на статус вейлина, - но, пожалуй, он ни разу не заставил их жалеть о столь опрометчивом выборе. Во всяком случае, он, Этаррис, приятно удивлён. Разумеется, он ожидал худшего. Все пять лет был уверен: мальчишка вот-вот выкинет номер, после которого останется только потихоньку убрать его из Звезды. И знаки, а то и годы стыдливо отводить глаза от незанятого трона в Зале Созвездия. Но мальчик-то оказался вполне неплох... да ладно, он просто хорош, очень хорош. Именно такой, каким подобает быть Лучу Звезды: блестящий, непроницаемый, неизменно уверенный в себе. И подлинный виртуоз в играх с Кружевами. И похоже, Избран он всё-таки честно, без всяких там хитростей и подтасовок. Вот и славно. Возраст возрастом, и мальчику бы, по чести, ходить сейчас в учениках; но уж коли он занял место в Звезде - лучше ему, Этаррису, признать за ним это право. Лучше воспринимать Ченселина не как нахального сопляка, пешку в чьих-то сложных играх, а как товарища, который ему нравится и на которого можно положиться. Ну, отныне так и будет. (Этаррис был человек обстоятельный и не любил менять однажды составленных мнений).
 Всадник-из-Бури с сожалением выбросил Чена из головы (сожалел потому, что только с Ченом было сегодня связано нечто интересное и приятное) и отдал всё внимание другому юноше, спящему в тени орешника крепким сном Чар. Тому, кто был учеником... был - ведь несчастный ребёнок по глупости нарвался на самое страшное, что мог представить Этаррис, за два с лишним столетия успевший всякого насмотреться. Разрушение Кружева. И тут ни его Учитель, ни все Магистры Звезды, вместе взятые, не могли ничего изменить: восстановить разорванное Кружево нельзя. Безрассудный поступок мальчика не заслуживает такого жестокого наказания... но что теперь говорить. Законы Чар безжалостны, им нет дела до желаний Этарриса Сальвье. А он и простил бы ученика (хоть и заявлял неоднократно: прощать подобных идиотских выходок ни в коем случае нельзя!), и взял бы обратно, только бы спасти его Дар... Всадник-из-Бури тяжело вздохнул, уткнул локти в колени и долго сидел, недвижимый, опустив лоб на сплетённые пальцы. В какой-то миг затянувшегося бездействия он вдруг понял, что отчаянно завидует двадцати двум годам Чена Тариса: будь он столь юным, он мог бы, по крайней мере, поплакать.
 
 
ПУТЬ И ВОСПОМИНАНИЯ
 
 Разбудил его голод. Мысли текли медленно, сонно: вчера без обеда, ужина тоже не было, и почему Энтис... Ой, да он ведь ходить не может! Привык, удивлённо понял Вил: Энтис и охотится, и готовит, всё сделает, а ты только играйся с минелой. Ничего себе! Вот мама бы ему не дала так разлениться!
 Он переждал опасное воспоминание, открыл глаза и привстал. Энтис знакомым жестом отбрасывает волосы со щеки и улыбается. Всегда такой тёплый! Ни разу по-настоящему не гневался, не мрачнел. Тёплый и ясный, как солнышко. Золотистый, светлый... вот кому зваться Рыцарем Света - в самый раз!
 А видок-то у Рыцаря Света... не очень. От голода, небось. Вил со вздохом встал и пошёл на охоту.
 Вернулся он хоть и с добычей - двумя жирными голубями, - но чувствуя себя на редкость паршиво: три часа убиты впустую на попытки добыть еду честным путём, а потом пришлось свистеть приманку. Трясины! Звери доверяют Дару, а использовать доверие для убийства - самая последняя подлость. Лучше уж голодать или просить подаяние! Он охотился с помощью Дара очень редко, и всякий раз ощущал себя вымазанным в грязи. Но без Дара ничего бы он не поймал. А там Энтис. Вдруг заболеет...
 Энтис встретил его просветлевшим взором. Почему-то угрызения совести немножко потускнели.
 - Я суп сварю. Ещё часик потерпишь?
 - А куда ж я денусь? - Энтис слабо усмехнулся. - Я их сырыми есть не умею.
 - Ничего, научишься. В дороге бывает всякое.
 - Ну нет, - встревожился Энтис. - Сырое мясо я уж точно есть не стану!
 - Ты обещал слушаться, Рыцарь, - промурлыкал Вил. - А если я велю? Выполняешь свои обещания?
 Энтис растерянно молчал. А Вил хотел выждать минутку (пусть поволнуется, гадая, шутит он или всерьёз) и язвительно усмехнуться - будто бы про себя, но чтобы Рыцарь заметил. А вместо этого вдруг улыбнулся. Когда ж ему стало нравиться, что Энтис делается таким радостным от его улыбки?
 А может, всё это глупости. Может, Рыцарь вовсе не улыбкам, а бедолагам-голубям радуется. Ну не мерзко ли мир устроен: хочешь выжить - убивай кого-то, ни в чём перед тобой не виноватого...
 - Вкусно ты готовишь. - Энтис с сожалением взглянул на опустевший котелок. - Кстати... посмотри.
 Вил посмотрел. Сандалии из полосок мягкой коричневой кожи на тонкой подошве. И кожа дорогая, самого высшего качества, но сплетены они довольно грубо.
 - Откуда?
 - Это я сделал, утром. Жутко выглядит, правда? - вид у него был очень довольный. - Зато ноги в них почти не болят, я проверял. Теперь могу идти когда угодно, хоть сейчас.
 Вил провёл пальцем по узкому ремешку.
 - Ты сапоги свои разрезал, да?
 Лучшая телячья кожа, и сапоги из неё дорогущие. Продать - можно бы и струны купить, и куртку...
 - Здорово придумал. Мне вот и в голову не пришло. А сапог тебе не жалко?
 Энтис явно удивился.
 - А что их жалеть? Они ведь неживые. - Он рассмеялся: - Им больно не было. Ну ты и спросишь!
 Вил задумчиво посмотрел ему в лицо. Никакой тут иронии - просто не понимает, не может понять...
 - А когда будут звёзды, - мечтательно сказал Энтис, - и лес станет волшебным, ты споёшь о Ливиэн?
 - Да... да, конечно. - Вил небрежно взлохматил волосы и улыбнулся: - А на флейте ты сыграешь?
 - Да, - серые глаза искрились тёплым весельем, - да, конечно, Вил!
 
 И он пел всю ночь, и вторую, а потом Энтис решительно заявил: всё, хватит, он вполне здоров, но от бездельного лежанья скоро вправду заболеет! Вил с усмешкой пожал плечами и согласился. И пожалел почти сразу: Рыцарь пошёл так быстро, что ему стоило немалых усилий не отставать. Выставляется, мрачно думал Вил. Ладно. Поглядим, сколько он эдак протопает в своей смешной самодельной обувке!
 Но ему, похоже, и впрямь не больно: не бледнеет, не морщится... и скорости не сбавляет. Трясины!
 Вил остановился и упал лицом вниз в густую траву. Лили съехала с плеча, ухитрившись треснуть его грифом по затылку; он отпихнул её в сторону и плавно перекатился на спину.
 - Эй, ты что? - Энтис с обеспокоенным видом присел на корточки рядом. - Вил? Что случилось?
 - Отдыхай, - бросил Вил.
 - Я не устал, - запротестовал Энтис.
 - Поздравляю. Зато я устал. Знаешь, я-то не Рыцарь. И хватит мною любоваться, лучше поспи.
 - Лучше я тебе помогу. Лежи, лежи. - Вил замер: сильные пальцы ощупывали его ногу, безошибочно находя места, где нажатия были болезненными, как ожоги. - Ну, расслабься, - Энтис говорил негромко и ласково, будто успокаивал раненую зверюшку: - Не напрягай мышцы, я же их массирую.
 - Я заметил, - сквозь зубы выдавил Вил. - Не надо.
 - Ну да, не надо. Они у тебя прямо как камень. Если не размять, ты дальше идти не сможешь.
 Вил со свистом втянул воздух и едва не всхлипнул.
 - Да ты попробуй расслабиться! Тебе сразу легче станет.
 - Попробуй оставить меня в покое, тогда мне и станет легче! Ну зачем ты об меня руки пачкаешь?!
 Энтис глянул на него исподлобья. Золотистый локон спиралькой завился на влажной от пота щеке.
 - Недавно ты делал для меня кое-что, куда более неприятное.
 Вил приподнялся на локте, непонимающе хмурясь.
 - Но ты же Рыцарь. Высокий сьер. Я должен тебе прислуживать.
 - Должен? - серые глаза потемнели от волнения. - Глупости, откуда ты взял?! Орден был создан для служения.Во имя служения людям Тефриана, так начинается Книга Ордена! И ты мой друг, а не слуга!
 Вил перевёл дыхание, зажмурился на миг и встал.
 - Дай минелу, - скомандовал он. - О-ой! Ничего себе "легче"! Ты хотел, чтоб я даже и стоять не мог?
 - Стоишь ведь. - Энтис сощурился на ослепительно-синее безоблачное небо и вздохнул. - Вил, нам непременно надо идти конными тропами? Лучше бы через чащу. И короче, и ветви солнце заслоняют.
 - А на ветвях биры, - сухо отозвался Вил. - И змеи-багрянки. Тебе, может, с ними и лучше. А мне, извини уж, без них как-то спокойнее. Солнце на голову не свалится, не задушит и не загрызёт.
 Энтис опустил глаза. Он выглядел таким смущённым, что Вил пожалел и мягко растолковал:
 - Людям не всюду можно лазить. Лойрен - лес опасный. Ты мне поверь: с теми, кто бродит в чаще, лучше не встречаться, даже с мечом. Сам же говорил: у леса свои законы, и терпит он нас до поры до времени. Ты чего больше боишься: головную боль от жары заработать или совсем без головы остаться?
 - Если я без головы останусь, - печально сказал Энтис, - ты разницы не заметишь...
 - Почему? Ты правильно спросил. И всегда спрашивай, коли не понимаешь. А то хорони тебя потом.
 Энтис хмуро кивнул. А Вил огорчённо думал: ну вот, нахохлился. А я-то хотел, чтоб он улыбнулся!
 От повторений массажа Вил пытался отвертеться, но скоро смирился: Рыцаря не переупрямить. Зато время от времени мрачно заявлял: во-первых, от таких "забот" он уже еле дышит и дальше не пойдёт, а во-вторых - ладно, он будет терпеть это издевательство, и будет идти, а потом упадёт и сломает Лили. И вот тогда!.. Но Энтис не пугался. С невозмутимым видом помалкивал, только посмеивался иногда.
 Два невыносимых года без мамы - и вдруг... всё переменилось! И лучше не гадать, надолго или нет: спугнёшь чудо и потеряешь навсегда. Орден создан для служения? И как это понимать?! Размышляя, Вил весь ушёл в молчание; лишь изредка выдавал тирады насчёт массажа, да вечерами пел песни...
 Могучие вязы в королевских мантиях из мха склонялись к ним ветвями - то ли изучали, то ли просто вели меж собой беседы, а путники занимали их не более, чем крохотные глупые букашки? Вязы жили своей загадочной жизнью, вокруг шуршали, суетились, щебетали другие жизни, и среди них молчанье друга казалось Энтису естественным и не тяготило его. Да и ничто не было ему в тягость: ни тяжёлая сумка, ни скудная пища, ни илистая вода с запахом болота, часто хрустящая на зубах (спокойней было считать, что хрустит песок, а не мелкие водяные жители, по неосторожности угодившие во флягу), ни кусачая мошкара, тоненько зудящая в уши и днём, и ночью. Энтис был счастлив. И он-то не боялся мечтами разрушить счастье: оно было слишком реальным, чтоб спугнуть его игрой бестелесной мысли. Он уже почти не сомневался: главное на его Пути Круга - Вил, и две их судьбы причудливо сплелись, перепутались сотнями незримых нитей, и связь вышла крепче стали, твёрже гранита Великих Гор...
 Одно лишь его смущало: иногда взгляд Вила становился мимолётным, непроницаемым, холодным. Взгляд с недосягаемой надменной вершины. А он - внизу. Маленький и ничтожный из тех заоблачных высот... От этих сравнений ему делалось чуточку грустно, и он, как за иву в бурю, хватался за флейту.
 
 
 Я лежал в траве и смотрел, как Вил разделывает второго кролика. Сегодня мы их не съедим, а впрок не запасёшь: в жару мясо быстро портится. Зачем нам столько? Он же ест мало. И я, когда болел... Мне стало зябко, как от сырого зимнего ветра: вдруг он сказал неправду, что его раны зажили и не мешают ему идти? Из гордости он мог солгать. И его забавные жалобы - я-то думал, он шутит, я смеялся...
 Правда, если это всё фантазии, я буду выглядеть нелепо. Но лучше показаться другу смешным, чем бесчувственным камнем!
 А чтобы узнать, надо спросить прямо. "Извини, Вил, но я снова подозреваю тебя в бессмысленном обмане". Вот спасибо! Я уже спрашивал - насчёт его рук и струн минелы. И вышло очень бестактно, и он, конечно, обиделся. Тут я его понимаю. На его месте я бы здорово разозлился, если б ко мне полезли с подобными подозрениями! Кер именно так и лез. И нарывался на грубые слова, а потом я сердился на нас обоих и старался его избегать. А однажды, два года назад...
 - О чём ты думаешь?
 Вечно у него такие вопросы - вроде ледяной воды за шиворот.
 - О моём друге из Замка... и о тебе.
 "Мерцанье, Вил, ну пожалуйста, не продолжай!"
 - Что обо мне? - небрежно осведомился он. Ну вот, дождался. И не ответить нельзя. Трясины Тьмы!
 - Ну... что, может, тебе трудно было идти так быстро... из-за эллина. Мне казалось, ты шутил...
 У меня сжалось горло. Я видел, как наяву, зелёные глаза Кера: расширились в испуге и уткнулись в землю. Кер лепетал извинения, а я молча отвернулся и ушёл, дрожа от гнева. А потом он пришёл, он всегда приходил. Ведь я забыл - отчего же сейчас вспомнил? Как взял у него пояс, как нехотя (не мне же, а ему это надо!) замахивался и опускал. А когда он, очень бледный, тихонько спросил: "Ты больше не сердишься?" - я пробормотал "всё в порядке", и попросил оставить меня одного. Трясины, мне и в голову не пришло, что далеко не всё в порядке у него! Нет, я бил не сильно, я не хотел причинять ему настоящей боли, но ведь он... а теперь я и Вил... Давиат, и я мог быть таким слепым, таким жестоким?!
 - Два года назад... плохой был день, я даже с лошади падал... я проиграл Керу три танца, а он сказал, что я заболел, и мне надо не хвататься за меч, а лечь в постель... так оскорбительно. Будто пощёчина. Так высокомерно. Я сразу ушёл, не хотел его видеть, говорить с ним, но он просил, чтобы я позволил заплатить... я его ударил не много раз, но всё равно... Он просто заботился обо мне, а я не понял тогда.
 Я не знал, зачем рассказываю. Я понятия не имел, чего ожидал от Вила в ответ.
 - А потом? - он на меня не глядел. Похоже, кролик его интересовал куда больше. - Помирились?
 - Я его простил, он же заплатил. И вообще он мой лучший друг... Но я был неправ. Не за что было сердиться. Несправедливо. Он за меня волновался... это ведь нельзя считать оскорблением, правда?
 - Не знаю. После маминой смерти обо мне никто не волновался. Я в таких вещах не разбираюсь. - Он помолчал. Далёкий и непроницаемый, как вязы. - С чего ты взял - насчёт меня?
 - Два кролика, - неловко попытался объяснить я, - а ты прежде ел совсем мало, и я подумал...
 - Я болел, а теперь решил за ночь слопать всё, что в меня не влезло за две недели? - он даже не улыбнулся. Мне стало совсем мерзко. - Просто я не люблю убивать. Ну да, птиц и зверюшек полно, но мы ж с голоду не помираем, и им тоже хочется жить. А завтра мы в степь выходим. Много-много таров одной травы, и никакой живности крупней полевой мыши.
 - На солнце мясо портится, - пробормотал я, живо ощущая себя маленьким и глупым.
 - Не испортится, если в дыму прокоптить.
 - Это же долго. На дорогах есть трактиры.
 - А мы по дороге не пойдём. Зачем она нам? Вокруг степь, жарища, пыль столбом от всадников, и в каждом трактире злющий и мокрый от пота хозяин грызётся со злющими, мокрыми от пота и грязными клиентами за каждый грош и каждый глоток воды. И менестрель им всем нужен, как репей в заднице.
 - Никто не станет грызться с Рыцарем! Ну ты что, совсем глупый? Почему до тебя никак не дойдёт?!
 - Уже дошло, - кротко заверил он. - А всё равно на тракте сейчас плохо. И до реки через степь два шага, а берегом в столицу идти короче. И красивее. И Яджанну поглядишь, и праздник не пропустим.
 Вот таким тоном успокаивают капризных детей... я отвёл глаза, краснея. Он вроде бы улыбнулся. Я вскинул голову: ни тени улыбки и взгляд с вершины. Ледяной огонь. Как это понять? Пламя или лёд, но вместе?.. странная мысль! Глаза Вила были черны и непроницаемы, как Тьма Предвечная, но огонь был там тоже. Таинственный, невидимый ледяной огонь трепетал в глубине тьмы, и пугал меня, и звал...
 - Прости, - тихо сказал я, чувствуя себя совершенно беспомощным. - Я тебя обидел?
 Он опустился на колени и принялся сооружать что-то из палочек, которые перед тем обстругивал.
 - Менестреля так легко не обидишь. Говори что угодно, мне всё равно.
 У Кера дрожали губы... и глаза были такие потерянные...
 - Пожалуйста, - прохладным тоном попросил Вил, - сходи, наполни фляги. И ещё мне веточки сухие нужны, ты набери на обратном пути; а солнце-то садится, ты поскорее там, с ветками...
 
 
 Я обхватил колени руками и уткнулся в них лицом. Всё куда сложнее, чем казалось вначале... Зачем я ввязался в эту историю?! Косой лучик заходящего солнца пробрался меж ветвей и жарко припекал спину, а мне было холодно, ужасно холодно глубоко внутри... будто меня обманули или отняли что-то очень дорогое. Я думал, почему он рассказал... и каковы же законы, по которым живёт Орден, которые с детства кажутся правильными и бесспорными Энтису Крис-Талену... Рыцарю, называющему меня другом. Друг! Мы разные, совсем разные, вот в чём дело! А я не понимал. Вообразил, что произошло чудо, и этот красивый решительный мальчик из Замка увидел во мне не забавную дешёвую игрушку, а человека, равного себе. И слово друг, с которым я носился, как дитя с любимым плюшевым мишкой... вообще ничего не значит? Хуже: значит для лорда Крис-Талена вовсе не то, что для Вила Тиина. Ой, ну я и дурак. Влетел в такое болото - упряжкой лошадей не вытащить! Как положено в Ордене обращаться с друзьями? Как с тем мальчиком, о котором Энтис говорил? "Лучший мой друг", он сказал. Или опять я чего-то не понял, или невеликое это счастье - быть Энтису лучшим другом!
 А мне уж поздно каяться. Я, дурак набитый, по уши увяз, дальше некуда! Только и остаётся каждый шажочек рассчитывать, тщательно выбирать слова да гадать: за какой дерзкий вопрос или неудачную фразу меня снова ударят, а то и не раз... И утешаться тем, что потом меня тоже, наверно, простят. Как того мальчика, Кера, которому тоже не повезло оказаться "другом" Энтиса!
 
 
ДЖИССИАНА
 
 Джис уютно устроилась в кресле с книгой и шоколадкой и слушала, как родители говорят о Лаисе в кабинете отца. Её не очень интересовал разговор (тем более, ничего нового пока не сказали), но не слушать было весьма затруднительно: беседовали громко. О ней, расположившейся в спальне сестры за стеной, они, разумеется, не знали. Они никогда не знают, где она и чем занята. Она об этом тщательно заботится. Часто о ней попросту забывают. Другое дело - Лэйси. О ней поди-ка позабудь!
 - Преподаватели от неё в восторге. Не совсем понятно, отчего её интересы так изменились, правда...
 (Ей было понятно, само собой. Все "загадки" Лаисы были для неё открытой книгой. Ни сообщать об этом, ни вдаваться в объяснения по поводу "непредсказуемости" сестры, она, конечно, не собиралась).
 - Они все говорят: у неё настоящий дар врача, и не развивать его - просто преступление! - голос отца делается вкрадчивым: - И наконец-то она бросила болтаться по улицам со своей дикой компанией. Она эмоциональная, порывистая... неопытный доверчивый ребёнок, легко поддаётся влиянию, а тут вечно крутится этот мальчишка и таскает её на руках. Парень красивый, старше на три года, он к чему угодно мог её склонить. Счастье, что она вовремя увлеклась медициной и тратит на неё всё свободное время!
 "Это Лэй легко поддаётся влиянию? Интересно. Никогда такого не замечала. Эмоциональная? Да - когда хочет. Неопытный доверчивый ребёнок, ха! Да они совсем её не знают. А Ник может склонить её только на выдумывание новых шуточек, бедняжка..."
 - Ей надо закончить школу, - сухо произнёс голос матери. - За два года интересы могут измениться.
 - А лучше бы не менялись. Отличная профессия, и весьма доходная.
 - Если у тебя диплом по психосенсорике. Или - разгуливать по больнице в сексапильном одеянии и приятно улыбаться пациентам, дабы они видели внимание и заботу. И получать за эти улыбки гроши.
 - Я не думал об Академии, - неуверенно солгал отец. - Наш колледж...
 - Ничего ей не даст, - жёстко отрезала мать. - Ты знаешь не хуже меня, не надо притворяться! У неё проявился Потенциал во время практики, верно? Поэтому тебя и вызывали в школу?
 Молчание. Джис замерла от восторга. Значит, Лэйси тоже? Здорово! И как она раньше не поняла? Всё в сестре говорило о Потенциале: такая яркая, удачливая, и вовсе не прилагала усилий, чтобы всегда быть фейерверком, пламенем, - просто была, и всё. Но прежде, стоило с ней заговорить о сенсах, она не слушала или смеялась, а теперь - теперь смеяться она не станет! Последнее, что разделяло их, исчезло. Она и Лэйси, обе... Вот потеха-то будет, когда бедненькая мамочка узнает и о ней!
 - Мы не сможем оплатить Академию, если содержание не прибавится. А оно давно не прибавлялось.
 - Я тут посчитал: на один курс мы выкроим, если будем более аккуратны в расходах. Не разоримся.
 - Более аккуратны?! - женский голос негодующе взлетел: - Ты это мне говоришь?! Не мне требуется каждый месяц обновлять весь гардероб, менять всю обстановку в комнате и выкидывать на фан-моды столько денег, сколько мы с тобой не тратим и за три месяца! И не мне недавно позарез понадобился личный скиммер... а ты его зачем-то купил, между прочим! Говори об аккуратности в расходах с нею!
 - С нею, само собой, я тоже поговорю, - примиряюще заверил отец. - Золотко моё, уж тебя-то нельзя упрекнуть в недостатке бережливости! Лучшей хозяйки на всём свете не сыщешь.
 - Терпеть не могу лести, - очень довольным тоном заявила Магда Тай. - Милый, а всё же Академия - неожиданный расход. Какова вероятность, что человек проявит Потенциал? Три процента. Вряд ли он их учитывал. Тебе надо связаться с ним, Жерар. Столь важный вопрос нельзя решать без его ведома.
 - Я не могу, Мад, - ворчливо отозвался отец. - Ты отлично знаешь, у меня нет с ним связи. Может, он узнает сам и примет соответствующие меры. А нет - обойдёмся и так. Она девочка умная. Увидишь, она сама предложит уменьшить сумму, которая отводится на её расходы. Она ещё тебя удивит!
 - Она с первого дня меня удивляет, - и тихонько стукнула дверь: родители отправились на вечернюю прогулку, и конец диалога безнадёжно от неё ускользнул. Интересно, часто ли ведутся такие разговоры в кабинете, смежном со спальней Лаисы? Много ли таких разговоров слышала её сестричка?
 Очень интересно - о каком денежном содержании шла речь? И кто таинственный "он", от которого это непонятное содержание, похоже, зависит, и без переговоров с которым почему-то нельзя решить, будет Лэйси учиться в Академии Психосенсорики или нет? Очень-очень интересно...
 
 
КУМБРЕЙН
 
 Вил сплёл нам шляпы из листьев, и с рассветом мы вышли из леса. А там была степь. Безграничие сухих ароматных трав, тихонько шуршащих на ветру, и безоблачное синее небо, и на нём - солнце.
 Если б не ветер, думал я спустя пару часов, мы бы умерли. Человек не в силах пережить такое, если нет даже слабой, призрачной прохлады, что приносит тёплый ветерок!
 Вскоре ветер прекратился.
 Заплечный мешок и меч стали громоздкими и неудобными и тяжелели с каждым шагом; высокая - до пояса, а кое-где и по плечи - трава была острой и ранила даже сквозь ткань. А вокруг, не смолкая, звенели мошки, лезли в лицо, застилали тёмным облаком глаза... Я глядел на минелу на спине Вила и гадал: через сколько таров я упаду? И он обернётся... и сверху вниз посмотрит на Рыцаря, всё мужество которого сгорело дотла под летним солнцем! С презрением? Он не презирает слабых. Равнодушно - да. Далёкий, чужой, равнодушный взор... А я чего хотел? Я сам навязался ему в спутники, он меня с собой не звал. Сам выбрал Путь, и если не хватит сил - это моя слабость, моя самонадеянная глупость. Не его.
 Но если он уйдёт и оставит меня здесь одного?!
 И, холодея от этой мысли, я думал: лучше ещё много дней в степи, и солнце, и головная боль, и в кровь стёртые ноги... всё лучше, чем валяться в колючей траве и смотреть, как он уходит. Даже смерть.
 Фляга давно опустела. Зеленовато-рыжие волны переливались повсюду, в мире не осталось ничего, кроме степи, а на горизонте золото и зелень смыкались с вызывающе-яркой синевой, не разбавленной и намёком на облачко. А в синеве неистово пылало солнце. Глянешь вверх, и оно оборачивается хищной пламенной птицей, мчится вниз... на меня. Я изо всех сил пытался поднять глаза, но вздрагивал и сразу их опускал... А вскоре и солнце, и постыдный страх, и взгляд Вила - всё сделалось мне безразлично. Осталась лишь золотисто-зелёная травяная бесконечность и мои шаги. Шаг, и ещё шаг, и ещё один...
 
 Метёлочки с острыми усиками хлестали Вила по щекам, роняли за ворот колючие семена, царапали подбородок. Полдень. Трудный час даже для бывалых путников, а Энтис... Он обернулся: Рыцарь стоял на коленях, склонив голову, шляпа слетела, светлые пряди перемешались с травой - словно сказочный Заклинатель Полей задумал пленить его навеки, превратив в часть своего зелёного царства.
 - Эй, что с тобой? Энтис!
 Бледное лицо и измученные глаза. Такой маленький и беззащитный! Рыцарь? Нет, это в прошлом, в мрачном Замке из лилового гранита Великих Гор: и кнут остался там, и надменные Лорды, и он не Ры-царь, а обычный мальчишка-бродяга. Волосы спутались в нечёсаную жёлтую кудельку, губы потреска-лись, руки, плечи и грудь в кровоточащих царапинах, грязных потёках пота и красных пятнах ожогов. Скоро кожа вздуется пузырями и облезет. Да ему и сейчас несладко: всё горит, как от того кнута...
 - Прости, - едва разлепляя губы, пробормотал он незнакомым хриплым голосом, - я... встану...
 Вилу отчего-то захотелось плакать.
 - Не надо, - он постарался изобразить улыбку. - Идти слишком жарко, отдохнём немножко, место подходящее. Трава высокая. Я сделаю навес, вроде шалаша, - его руки уже поспешно обрывали вокруг Энтиса стебли. - Я быстро. Пить хочешь?
 "Идиотский вопрос. Я бы на его месте нашёл, что ответить!" Он протянул другу отощавшую флягу:
 - Допивай.
 - Нет. - Рыцарь с явным усилием мотнул головой. - Это твоя. Нечестно.
 Вил выдернул зубами пробку и выплюнул её в ладонь.
 - Пей. Или я её вылью тебе на волосы. И будешь слизывать капельки.
 Он сплетал травинки, вспоминая мамины уроки, а Энтис допил воду и заснул. И хорошо: в хлипком шалашике надо лежать неподвижно, чтоб не обвалить сооружение себе на голову... Вил вытер о штаны изрезанные травой ладони и заполз под навес. И - снова в эллин. Камни и цепи были раскалёнными, солнце стояло в зените, а ему ни шляпы, ни единой тряпочки не оставили. Он умирал от жажды, а воду подносили, касались чашкой губ и со смехом убирали, не давая сделать ни глотка, он молил и плакал... и проснулся. Щёки были мокрые от слёз. Он невесело усмехнулся: даже во сне не вышло притвориться храбрым и мужественным! Ещё хуже, чем в жизни: тут не только тело было обнажённым, как в эллине давеча, но и душа - беспомощная, слабая. Гордость вместо силы; а гордость - тот же страх: боишься презрительных насмешек больше, чем боли. А ради спасения Лили полез под кнут - тоже из страха: за последнюю ниточку, связывающую с мамой. Отчаяние, а не храбрость! А когда боль становится очень сильной, даже гордости не остаётся. Одна беспомощность и слёзы.
 - Видишь? - тихонько сказал он. Энтис, словно в ответ, застонал во сне. - Вот тебе Путь Круга: жара, жажда, боль и грязная одежда. А я всегда в таком кругу, как в ловушке, и у меня нет Замка, куда можно воротиться, отмыться и всё позабыть. А у меня ещё люди. Хуже всего остального. Но ты на своём Пути ничего не узнаешь о людях. И хорошо, хватит с тебя и степи! Жизнь не в Замке жестокая, Рыцарь.
 - Что? - сонно отозвался юноша, приподнимаясь. - Я не... - шалаш обрушился, и он испуганно охнул. Весь в траве, золотоволосый - вылитый Заклинатель Полей, если бы не растерянный вид, совсем не подходящий для волшебного существа! Вил не утерпел и расхохотался.
 - Не смейся, - огорчённо попросил Энтис, отряхиваясь от остатков навеса. - Заново делать придётся?
 Его новый товарищ встал и повесил на плечо чехол с минелой, и он, не тратя слов, взялся за мешок - отдых закончился. Когда выбрались, наконец, из высоченной травы на узкую тропинку, он спросил:
 - О чём ты говорил перед тем, как посыпались стебли? Что-то о жестокости... и Замке?
 - Просто думал вслух. - Вил погрыз травинку. - Жизнь за Чертой жестокая, вроде того. Не для тебя.
 - О-о? - в замешательстве протянул Энтис. - Но я... Почему?
 - Глупости это всё, - вздохнул Вил. - От жары и не то подумается.
 Тропа расширилась, и идти стало легче, и солнце чуток присмирело: близился вечер. Правда, пустые фляги... ну, ничего не поделаешь - иди и терпи. Энтис молчал, и Вила это радовало: болтовня отнимала слишком много сил. Он свистел и на ходу плёл шляпу с широкими неровными полями: чтоб получше спасали от жгучих лучей, Рыцарь-то к солнцу не привык... и лучше уж думать о шляпе, чем о воде!
 Ярко-синее небо бледнело, приобретая особую предзакатную прозрачность.
 - Вил, почему нет ветра? Ведь был... в лесу, всё время...
 - Мы ж в Кумбрейне. В дикой земле.
 - Не понимаю.
 - Поля Чар тут нету. В лесу, помнишь, на рассвете дождик шёл - точнёхонько, как по часам! Где есть Поле, там Магистры погоду делают. А в диких землях какая придёт погода, та и будет. Гляди - дерево!
 Дерево, низенькое и чахлое, почти не давало тени. Зато под ним был колодец! Несколько секунд Энтис молча смотрел, потом с тихим счастливым стоном лёг на сруб и свесился над квадратной дырой: внизу, далеко-далеко, слабо блестела вода. И пахло там необычно: затхло, влажно, таинственно. Вода в прохладной глубине была чёрной, как зимняя беззвёздная ночь... как глаза Вила... но в ней вспыхивали загадочные искры, разноцветные причудливые осколки света... Он лежал на краю сруба, не замечая, что наклоняется всё ниже. Голова сладко кружилась. Блики на чернильной жидкой тьме притягивали его с неодолимой силой. Он стал совсем лёгким, бёдра заскользили по мшистым брёвнам...
 ...Я вцепился в его пояс, рванул на себя, и мы полетели на землю. Он вскрикнул - кажется, гневно. А я здорово приложился локтем о камень. Энтис, конечно, оказался сверху! Я спихнул его и поднялся, скрипя зубами: во время дурацкого падения ещё ногу ухитрился подвернуть, стоять-то больно, а идти... Я мысленно отправил корень, солнце и Рыцаря в самые глубокие трясины Тьмы и похромал к ведру.
 Он смотрел на меня из-под дерева, и его взгляд вовсе не светился нежностью.
 - Зачем ты так сделал?
 Я расправлял кожаное ведро. Ну и голос у него. Вода в колодце и то, небось, теплее!
 - Упал? Нечаянно. А ты думал, специально постарался? Тоже мне удовольствие.
 Он нахмурился. Настоящий Рыцарь. Значит, принимаемся показывать норов? Самое время.
 - Сделай одолжение, не устраивай больше таких шуток. Терпеть не могу, когда меня дёргают сзади!
 Белый круг и столбы с цепями. Рыцарь с холодным презрительным взором, который предложил мне смерть так же легко, как я раздавил бы комара. Его учитель.
 - А шуток и не было. Или ты нарочно падал? Знаешь, колодцев в степи мало. Не стоит их засорять.
 Серые глаза расширились.
 - Я не падал!
 - Конечно, нет. Тебе просто в Мерцание не терпится. Понимаю. Прости, что помешал. В следующий раз предупреди заранее, ладно? Если человек решил шею себе свернуть - его право. И нечего кому-то вмешиваться и насильно его спасать. Тут я с тобой согласен. Только ты место выбрал неудачно.
 Он стиснул кулаки, с корнями вырывая траву возле себя.
 - Почему тогда я не заметил?
 Я пожал плечами и принялся проверять на прочность верёвку и узел, которым она крепилась к краю сруба. Голос моего Рыцаря оттаял окончательно и сделался растерянным и виноватым:
 - Но, Вил! Я только смотрел вниз... Я говорил грубо? Ты сердишься? Пожалуйста, прости.
 Надо же, какие мы теперь смирные! Простить? Обойдёшься. Смотри, смотри на меня несчастными глазами! В другой раз не осмелишься делать мне выговоры с надменным рыцарским видом!
 - Ты наклонился и сознание потерял, - сухо сказал я. - От солнца и жажды рассудок замирает, а тело стремится к воде. Конечно, не заметил. Обычно замечают, когда уже поздно.
 Ведро с предусмотрительно засунутым внутрь камушком полетело в воду и с плеском утонуло.
 - Завидно? - ядовито бросил я. Но ему уже было не до меня: он вжался щекой в ствол и закрыл глаза. Зеленовато-бледный, на губах кровь... Ну какого чёрта я на него напустился? Из-за кого он здесь?!
 Я вытянул ведро, намочил чистый лоскуток старой рубахи, легонько провёл по его подбородку. Он облизнулся, как кошка, не открывая глаз. Я решил, что разводить церемонии сейчас не время, и дальше попросту набирал воду в пригоршни и плескал ему в лицо, а он откинул голову назад и слабо улыбался. Я и напоил его прямо из ладоней, и только потом вспомнил: у нас же есть кружки...
 А когда вытаскивал второе ведро, пальцы вдруг разжались, и оно полетело вниз, содрав мне всю кожу с ладоней грубой верёвкой. Несколько жутких секунд я не дышал: уверен был, верёвка оборвётся. Не оборвалась... Я чуть не заплакал от облегчения и снова принялся тянуть. Как в деревне я буду этими руками играть на минеле, я старался не думать.
 
 
 
* * *
 
 - Они собираются отправить меня в Академию. - Лаиса хмурилась и казалась почти смущённой, что бывало очень-очень редко. - Они хотят, чтобы я стала сенсом, Джис.
 - А ты - не хочешь?
 - Не знаю. - Она передёрнула плечом: - Я сенс? Ты - да, но я... Странно.
 - Ты им про меня сказала, Лэй?
 Сестра проницательно глянула на неё и тряхнула роскошными рыжевато-каштановыми локонами:
 - Я вообще почти ничего не сказала. Почему ты делаешь из этого тайну?
 Джиссиана подобрала ноги на кресло и обняла их руками.
 - Не люблю, когда все всё знают. Да и чего трепаться попусту? Мне до Академии ещё далеко.
 Лэйси прошлась по комнате, шурша белым с серебряной отделкой платьем. Моде многовековой давности, начала Дозвёздной Эры, сейчас следовали и дети, и взрослые. У Лаисы Тай это получалось хорошо. Она словно носила такие платья всю жизнь: длинная, до пят, юбка изящно струилась вокруг её ног, не доставляя ей ни малейшего неудобства. Маленькой Джиссе плевать было на моду: ей нравились джинсы, кожа и чёрный цвет. Закутанная в чёрный плед (из-за открытого окна тут было прохладно), с чёрной лентой на коротких светло-русых волосах, она казалась живым символом ночи, тайны и самого удивительного волшебства. А Лэйси в облаке снежно-белой ткани была воплощением красоты и Света.
 - Ты одета, как принцесса в твоих фан-модах, - высказалась Джис. - Вот такая там ходишь?
 - Там я платьев не ношу. Я же парень. С мечом, кинжалом, луком и стрелами.
 - А предки думают, что ты бросила играть, - с невинным видом поведала Джиссиана.
 - Я и бросила. А фан-мод - не игра. Просто ещё одна жизнь. Мне нравится быть мальчишкой, уметь драться, скакать верхом, делать что-то важное. А здесь слишком много болтовни и ничего настоящего. Ничего стремительного, кроме скиммеров. И можешь знать парня с пелёнок, учиться вместе, работать, заниматься любовью, нарожать кучу детишек и успешно впасть в маразм от старости - и не понять, любил ли он тебя всерьёз. Мы ведь живём так благоустроенно, размеренно и безопасно! И никогда не будет на карту поставлено всё, и жизнь на волоске, и ты потеряешь свою любовь или собой закроешь от отравленной стрелы. Так проверяются верность, мужество... настоящие чувства. А у нас, - девочка в платье принцессы древних времён презрительно скривила губы: - домик для Барби. Кукольный мир.
 - А в фан-модах? - задумчиво спросила Джис.
 - Там другие законы. Тот мир не прилажен к самым скучным и ленивым людям, как перчатка к руке. Опасности, и приключения, и битвы... Там интересно. Всё живое, понимаешь?
 - А почему ты там мальчик, Лэй? Твой мир не для девушек?
 - Мне быть мужчиной больше подходит. - Она усмехнулась. - Я рыцарь и сражаюсь со злом, я у нас лучший мечник, лучший наездник, лучший во всём, за что возьмусь... и лучший друг. Здесь это никому не нужно. Здесь даже это не очень нужно, - она с пренебрежительной гримасой вытянула ножку. - Не имеет значения, красив ли ты, есть ли у тебя честь, отвага, чувство юмора - вообще всё неважно, кроме того, чем забита твоя голова. Оценки, баллы, тесты, зачёты, экзамены... А в моём королевстве людей судят по поступкам. По сути.
 - Лэй, а почему маги там злые?
 Девушка с зелёными глазами по-кошачьи сощурилась.
 - Магия отравляет души всевластием. Есть предание: однажды придёт герой с сердцем твёрдым, как сталь, и полным огня. Он устоит перед соблазном могущества, станет Светлым магом и победит Тьму.
 - Ты собираешься им стать, Лэй? - спокойно поинтересовалась Джиссиана.
 - Да это просто легенда. В любом мире есть такие. Нет, я бы в маги не пошла. Рыцарем куда лучше.
 - В Академию ты поэтому не хочешь? - уточнила Джис.
 - Кто сказал, что я не хочу? Лечить-то мне нравится. Значит, нужна степень и диплом Академии. - Она усмехнулась: - У нас магия попроще, чем в фан-моде. Врач должен разбираться в психосенсорике.
 - Всё-таки придётся тебе стать героем с пламенеющим сердцем, - заключила Джис. - Лэй, а может кто-то из твоих партнёров в игре быть настоящим сенсом?
 - Мы все гадаем, кто у нас сенс в жизни. Маги - слишком банально. Конечно, никто не признаётся.
 - Представь: твой лучший друг - на самом деле маг.
 - Жуть, - поморщилась Лаиса. - Нет. Если б не он, тот урод меня бы прикончил, а на кой чёрт магу рыцаря спасать? Разве что в доверие хотел втереться... Ха! Интересно. Надо будет лучшего друга ещё разок проверить. Спасибо, сестрёнчик.
 - Ты никому не веришь безоглядно, Лэй?
 - Я хочу выжить, ребёнок. Чужие души мне неведомы.
 Джис рассмеялась:
 - И с такими взглядами на вещи ты рыцарь Света?
 - С такими взглядами я живой рыцарь Света, - насмешливо объяснила Лэйси, вставая. - Пошли на балкон, Джис. Не могу долго быть запертой среди стен, мне необходим ветер и звёзды... Пойдём!
 Джиссиана, ворча, как недовольный котёнок, неохотно выбралась из уютного гнёздышка в кресле.
 - Ты в этом платье замёрзнешь.
 - Я никогда не мёрзну. А сейчас такая жара... невыносимо. Я задохнусь, если не выйду на волю!
 Ничего себе жара, мрачно думала Джис. Холодно и ветер! Они стояли на балконе, глядя на звёзды.
 - Почти свобода, - сказала Лэйси. - Всё и всегда "почти". Часть меня - в королевстве, часть тут скоро сдохнет от скуки... Мне надо найти живое здесь, в реальности. Кажется, я знаю, что.
 - Секс? - деловито предположила Джис. - Тебе уже можно влюбляться. Даже папочка волнуется.
 - Волнуется? - рассеянно повторила Лэйси. - О, да, из-за Ника. Глупости. Ник - мальчик, домашняя куколка, как все. Он даже удержать и поцеловать меня не умеет. Тут не в кого влюбиться: одни дети и ходячие компьютеры. А я хочу живого мужчину, настоящего мужчину, решительного, романтичного...
 - И сумасшедшего, - подсказала Джиссиана.
 - Точно. Дерзкий сумасшедший авантюрист. Красивые руки, тонкие запястья и длинные пальцы. И язвительная усмешка, а за нею - нежность. И пламя, не бешеное, а чтобы он умел им управлять. Он был бы хрупким на вид, но в сердце - сила, благородство и бесстрашие... и ледяной огонь - и только я могу растопить лёд. И он должен знать цену жертвам и быть самоотверженным. И очень-очень щедрым.
 - А нимб вокруг головы? - поинтересовалась Джис. - И как насчёт крылышек?
 - Чёрных, как ночь! - Лаиса расширила глаза: - Крылья из полночи, с ароматом диких трав и песней инструмента, которого я никогда не слышала. Я буду любить его, Джисса. Я буду безумно его любить! Вечно. До самой смерти. И его я закрыла бы грудью от стрелы. Без колебаний.
 - Даже если стрела отравлена?
 - Тем более, если отравлена. - Она вздохнула. - Никогда такого не будет. Он может найтись только в фан-моде. В реальности - нет. А секса без любви мне пока не надо. Нет, другое...
 Младшая сестра без удивления кивнула.
 - Пси. Магия. Твой Потенциал, Лэйси.
 Лаиса рассмеялась слишком громко и беспокойно.
 - Как просто ты говоришь! Мне придётся отправиться в Академию, верно? Выхода нет?
 Выхода нет, эхом прозвучал в сознании Джиссианы глухой недобрый голос. Нет... НЕТ!
 - Лэй! - она схватила сестру за руку: - Пошли домой? Здесь... холодный ветер. Пойдём! Пожалуйста!
 Лаиса удивлённо вгляделась ей в лицо: сестрёнка редко волнуется... а ведь и ей тревожно. Очень.
 - Я хочу пройтись по улице, - медленно произнесла она. - Мы слишком далеко от земли.
 - Ты всегда любила высоту!
 - А сейчас не люблю. - Лаиса взглянула на индикатор на запястье и досадливо нахмурилась: - Чёрт, папа запер скиммер! Джисса... а давай спрыгнем.
 - Ты свихнулась?!
 - Джисса, - ласково промурлыкала Лэйси, присев на корточки. - Солнышко. Ты ведь сенс, Джисса.
 - Я... - Джис ошеломлённо задохнулась. - Я левитирую совсем чуточку! И я тебя не удержу! Очнись, Лэй, это ж не со стола на пол прыгнуть!
 Лэйси блеснула изумрудными глазами ведьмы.
 - Я тоже сенс, детка. Я вижу болезни, я слышу правду и ложь, я знаю, как люди ко мне относятся. Расстояние не имеет значения. И вес не имеет значения. Мы сумеем полететь. Веришь?
 Джис молча кивала. Вот вам и Лэйси, легкомысленный фан-модер! Лэйси, которая не любит магии!
 - Я буду держать тебя за руку, крепко-крепко! - голос Лаисы стал почти умоляющим: - Пожалуйста.
 Джис глотнула и беззвучно шепнула: "да". Лэйси просияла и вскочила. Длинные пряди каштановых волос летели по ветру, захлёстывая бледное счастливое лицо, делая её похожей на настоящую ведьму... нет - на фею, добрую фею из сказки. По её губам бродила нежная ликующая улыбка.
 - Раз, два, три, - твёрдым голосом сосчитала она. И они прыгнули.
 ...и полетели. Ветер нёс их, точно две пушинки, а затем они мягко встали на ноги. Полёт занял всего пару секунд. Или намного больше? Ощущение времени Джис в воздухе потеряла...
 - Вот видишь! - Лэйси торжествующе усмехнулась. - Ну, погуляем немножко или домой?
 Они взглянули на трёхэтажный дом, мирно спящий в десятке метров от беглянок, и тут он вспыхнул бесшумным оранжевым пламенем - весь целиком, как вспыхнул бы домик из тонкой бумаги. Они не успели моргнуть, вздохнуть, двинуться с места; а он уже погас. И осыпался серыми мягкими клочьями. На месте дома, где они провели всю свою сознательную жизнь, лежала горстка пепла, и ветер, играя, разносил её по тротуарам, газонам, деревьям, стенам и крышам соседних домов.
 - Мама? - шепнула Джис, глядя то на сестру, то туда. Её голос стал хрупким, как хрусталь: - Мама?!
 Лаиса, свинцово-серая, с лихорадочным блеском в глазах, стремительно зажала ей рот ладонью, а потом обняла и крепко притиснула лицом к белому с серебром, тихонько шуршащему платью.
 
ТРИ ДНЯ ЛЕТА В ДИКОЙ СТЕПИ
 
 Солнце укатилось к горизонту, и теперь на него можно было смотреть, не рискуя ослепнуть: диск цвета красного вина (или крови, думал Вил, - кому что нравится) неторопливо падал в травяной океан, а вокруг него прозрачное вечернее небо переливалось множеством красок. Оранжево-багровые волны растекались в лимонное мерцание, и светло-зелёную хрупкость весенних листьев, и росчерки красного золота, и неуловимые серебряные блики - едва заметишь, и их уже нет, и лиловые вуали подступающих сумерек... и много других оттенков, для которых, наверно, в мире Сумрака просто не существует слов.
 Вил был пленником закатов с детства. Он ощущал их как музыку, хрупкие, переменчивые, лживые закатные краски, как самые прекрасные песни. А чем был он - певец, восхищённый слушатель или нота в мелодии? Ещё один призрачный всплеск цвета, мелькнувший в небе?.. У его ног спал белокурый мальчик, раскинув руки, словно отдаваясь на милость и доброму, и злому на его пути. Вил устроил над ним полог из плаща, наброшенного на ветви, положил на лоб мокрую тряпицу, смазал соком огнёвки его руки и грудь, обожжённые солнцем; возился с другом из последних сил и мечтал об одном - лечь и немножко отдохнуть. А потом взглянул в небо - и закат обрушился на него ливнем поющих красок. Он прижался к яблоне, подумал, что сейчас потеряет сознание или разрыдается, и целиком ушёл в закат.
 Краски струились, завлекали, дразнили. Ему хотелось кричать, или играть, сдирая мясо с пальцев и разрывая струны, или умереть. Больше, чем восторг, - то было почти безумие. Таинственный полумрак леса окутывал его душу грустным покоем, горы слегка пугали, изумрудно-золотые поля делали его беспечным, насмешливым и дерзким, рассветы манили в путь, в новые края и в неизвестность. Закаты - оглушали. Он тонул. Он переставал быть Вилом, менестрелем, бродягой в лохмотьях, переставал быть вообще - преображался во что-то загадочное, неистовое, свободное... нечто из бесплотного Мерцания, ничего общего не имеющее с властным, тяжёлым, осязаемым миром Сумрака.
 Он стоял и стоял, недвижимым мраморным изваянием - одинокая хрупкая фигурка под одиноким деревцем, озарённая багровыми волнами, не ребёнок двоих людей из плоти и крови, а призрачное дитя Мерцания Изначального, неведомо зачем принявшее облик человека - и тем лишь несхожее с детьми Сумрака, что среди них не бывает столь безупречной, поистине неземной красоты.
 А Вил просто смотрел, как садится за горизонт солнце...
 Cперва пришла музыка, за ней слова, и началась работа: подбирать аккорды, приглаживать стихи и учить. Новая песня, он знал по опыту, может улетучиться из памяти начисто, стоит пройти паре часов; и повторял снова и снова, пока не уверился: теперь-то она точно не позабудется.
 Баллада вышла невесёлая: о влюблённых, что жили и погибли в далёкие дни Войны Чар. Дни, когда кровь лилась на плодородные земли чаще дождей, и не спелые колосья всходили на полях, а печальные венцы надгробий. Злые времена... люди звали их - Багровые Годы, годы крови. Они пронеслись над Тефрианом семь веков назад, оставшись лишь в легендах, туманных и противоречивых. Не вызывало сомнений одно: страшные три года под небом Тефриана бушевала война, и виной тому была вражда Чар-Вэй. Чего не поделили, к чему стремились - ответы потонули во тьме ушедших дней...
 Легенды говорили, что в той войне Свет одержал победу. А Вил думал: нет, победы там не было. Были ненужные смерти, разбитые судьбы, слёзы и кровь. И погасло великое Созвездие Чар! Даже о его существовании не всякий помнил... Ушли в небытие веками копившиеся знания о природе Чар; вместе с мудрецами погибла в битвах постигнутая ими мудрость. А что осталось? Вместо пяти Обителей Чар, где обучали всех, независимо от положения и тяжести кошелька, - одинокая Огненная Башня, укрытая в мрачных, погибельных для человека Кричащих Скалах. Вместо могущественного Созвездия - одна Звезда, которая и не скрывала: даже пять сильнейших Магистров-Лучей слабы в сравнении с прежними адептами Чар, как слаб крохотный ребёнок рядом со своим мускулистым, полным сил молодым отцом.
 Темна история Войны Чар, думал Вил. Злые помыслы выпустили её в мир, и злом она обернулась. И даже не в пролитой крови то зло: люди умирают всегда, в постели от старости или юными от меча, но всегда рождаются новые люди, чтоб распахивать под поля покрытые пеплом земли и возводить города прекраснее старых. Но кому под силу возродить убитые знания? Мир воротился в Тефриан, и люди лишь в сказках слышат слово "война"... но кто вернёт им открытия Созвездия - о природе Мерцания Изначального, о законах породившего мир Сумрака, о поющем Кружеве Чар? Сколько лет или веков ждать Тефриану, пока на его небосклоне вспыхнет второе Созвездие, и суждено ли дождаться? Такие грустные раздумья нередко овладевали его душой в сумеречные часы, сменяющие чудесную картину заката. И в эти часы к нему приходили мелодии и строки новых песен - о красоте мира и непостижимой сложности людских душ, о любви, мужестве и предательстве. О крохотных, слабых пылинках жизни, попавших в безжалостный ураган чужих неистовых страстей и злого могущества. О Войне Чар.
 Тёмное небо усыпали звёзды. Энтис проснулся и тихонько лежал, любуясь золотыми мерцающими узорами, и едва сдерживал слёзы: каждая нотка песни пронизана была глубокой тоской и томительной жаждой по чему-то далёкому, возвышенному и запредельно прекрасному. Сердце сжималось и болело, стремясь к неведомой и недостижимой красоте, звёздный свет дробился и расплывался в глазах...
 Вил заговорил, и мир вновь сделался обыкновенным. И беседа была вполне земного свойства: ужин, сколько таров прошли за день, и как бы запасти воды, чтоб хватило до второго колодца... кстати, о воде - ему, Вилу, кажется, что свою долю вёдер он уже вытащил. И вообще, после травы, верёвки и минелы он не уверен, сумеет ли удержать даже кружку, а тем более - тянуть из самого центра земли тяжелющее ведро! Нет, если надо, он попробует... в конце концов, будь он один... Энтис покраснел и стремительно бросился к колодцу, а Вил, пряча усмешку, отложил минелу и с довольным вздохом вытянулся в траве.
 Потом Энтис поднёс кружку ему ко рту, заботливо избавив от необходимости её держать, а когда он кружку отнял, со смехом уверяя, что отлично может сам о себе позаботиться, друг опрокинул на него полное ведро (его негодующий крик захлебнулся в ледяном водопаде) - с совершенно невинным видом, заставившим Вила всерьёз усомниться, что у Энтиса нет чувства юмора. Похоже, это дитя Ордена, с его склонностью то и дело краснеть, - отнюдь не такая простая штучка, как представляется на первый взгляд! И ему стоит держаться поосторожнее в компании лорда Крис-Талена. А не то...
 Он некстати припомнил историю про "лучшего друга" Кера, вдруг без всякой причины разозлился и капризным голосом заявил: он невыносимо хочет пить, и у него болит горло, а впустую выливать ведро было очень глупо: колодец и так почти опустел - он же всю воду вычерпал, приводя в чувство кого-то, валяющегося без сознания! Энтис вспыхнул и виновато склонил голову, а Вил разозлился ещё сильнее - уже на себя. Он бы даже извинился... но было так сложно подыскать слова, а горло и вправду болело, а потом он, кажется, задремал... в общем, до покаянных речей не дошло. Да всё равно ничего толкового не сказал бы, очень уж хочется спать... Туман поймал его, он плыл, тонул в бездонном сне... наверное, и это сон - белокурый мальчик, сидя у его ног, бережно разминает их, и лицо у него не брезгливое, как если бы он делал что-то неприятное, вовсе нет. Спокойное... и заботливое. Прямо как у мамы когда-то.
 На воспоминании о маминой улыбке он уже крепко спал. Энтис уснул почти в тот же миг, уронив голову на ноги друга в пыльных штанах. Ему снилось, будто он дома, в своей постели, - открыв глаза, он очень удивился, не найдя над собой знакомого потолка, затянутого узорчатым шёлком.
 
 Второй день ничем от первого не отличался - вот только колодца не было. Ну, не колодец, пусть бы хоть крохотный ручеёк. Хоть заросший тиной, илистый прудик! Энтис брёл за другом и думал: скоро он перестанет ждать чуда, и ему конец. А кто он такой, чтобы ради него боги расщедрились на чудеса?
 Спасал лишь молочник - его полые стебли содержали вяжущий терпкий сок, пригодный для питья. Добыть сок было непросто: если сорвать, он сразу вытекал, а чтобы выдернуть с корнем, требовалась сноровка - хрупкие стебельки так и норовили обломиться. Была и ещё одна хитрость: с виду молочник здорово походил на другую траву - степную мяту. Здоровью, в общем-то, мята не вредила, но обжигала рот похуже горчицы. Отличное добавление к жажде, пыльному раскалённому воздуху и тучам кусачей мошкары! Надо признать, одного урока Энтису хватило: больше он не спутал ни разу.
 Но молочник не очень утолял жажду, просто смачивал пересохшее горло. Да и попадался нечасто. А вода ушла со сказочной быстротой. Энтис одёргивал себя всякий раз, как рука тянулась к фляге, и едва не заплакал, когда ни капельки не смог из неё вытрясти. Тогда он почти поддался отчаянию... только невозмутимый вид друга его успокоил. Но силы кончались, уверенность Вила уже не внушала доверия, а там и вовсе растаяла, и Вил стал угрюмым и ядовитым, как степная мята. Энтис это сполна отведал: он ту самую мяту раскусил, и Вил дал ему котелок, на треть полный, но обрушил на него лавину такого уничижительного сарказма, что он потом весь горел от стыда, словно его раздели и сунули в заросли крапивы. Упрекнуть Вила в излишней резкости он не чувствовал себя вправе, защититься не было сил, каяться без толку, воды-то не вернуть. Оставалось молчать и прятать глаза: не выйдет удержаться от слёз, пусть Вил хотя бы не заметит... Он был уверен: если Вил увидит, что он плачет, новой порции яда не избежать. И остаток его мужества растает без следа: он упадёт и будет покорно ждать смерти...
 А Вил думал: насмешками, угрозами, но тянуть его дальше! Пробудить гордость, гнев или страх - только бы шёл! Жестоко, но иначе нельзя. Надо быть сильным. Он завёл друга сюда, и теперь... Вил стискивал зубы и гнал себя вперёд. Он не позволит Энтису умереть в степи. Нет. Нет!..
 Стемнело, и крохотное чудо всё-таки случилось: подул лёгкий ветерок. Вил высосал последний из сорванных засветло стебельков молочника и слабо усмехнулся чёрными от запекшейся крови губами:
 - Боги нас любят! Ещё бы дождик...
 Энтис кивнул. Попробуй он ответить - сумеет лишь тоненько запищать, как голодный котёнок. Вряд ли Вил одобрит такую замену связной речи! И снова будут обидные пренебрежительные слова. А куда денешься, если каждое из них - правда? Даже попросить 'перестань' он не может! Молчи и терпи.
 - Скоро река. Ветер с реки. Слышишь запах?
 Он опустил ресницы. Вил-то знает, что говорит! И так хочется верить... А воздух и впрямь чуточку посвежел. Безмолвные травы тихо зашуршали - словно и они отметили перемену к лучшему и ожили, зашептались меж собою. Энтис попытался улыбнуться - и вдруг голову сдавили каменные лапы... и огонь вспыхнул перед глазами, белый, слепящий... раскалённые молоты обрушились на виски, как на наковальни... Кажется, он закричал. Или вместо крика вышел жалкий скулёж, которого он так боялся?
 Колючий звёздный свет резал глаза. Вил ужасно бледный, и голос у него отчего-то дрожит...
 - Мы почти пришли... совсем немножко осталось. И вода ещё есть. - Вил крепко взял его за плечо и подсунул за спину мешок в качестве опоры. Поднёс к губам кружку: - Попей. Ты есть будешь?
 Он впихнул в себя немного еды: чтобы хватило сил идти дальше. А Вил не притронулся к пище и почти не пил. Энтис отметил эту странность, но тотчас о ней забыл: усталость не давала ему думать, мысли собирались на миг вокруг мелочей, попавшихся на глаза, как воробьи вокруг хлебной корки, и беспорядочно рассыпались снова. Вил, звёзды, сухая трава... Он хотел оставить полкружки про запас (руки яростно сопротивлялись, когда он отрывал её от губ), но Вил велел допить. Как чудесно! Вил сказал, что им надо бы идти; он принялся вставать (в глубине души сильно сомневаясь в успехе этого предприятия), но Вил удержал его и уложил, как ребёнка, на мягкий плащ, и всё утонуло во тьме... А потом Вил разбудил его и сунул ему кружку, и звёзд уже не было: из-за горизонта выбиралось солнце.
 - Пойдём, - сказал Вил. Если я не умру, думал Энтис, я пойму что-то очень важное. Если...
 Ветра не было, об облаках не стоило и мечтать. Он рвал молочник, и считал шаги, и молчал. Боль то сжимала голову шипастым обручем, то отпускала, словно сжалившись... потом она стала постоянной. А степь не менялась - однообразная, бескрайняя: ни деревца, ни холмика, ни ярких пятнышек селений вдали; трава по колено и изредка по пояс, и от солнца в ней не укроешься...
 Он ни разу не спросил, сколько часов или дней осталось до реки. Зачем спрашивать, всё равно ведь надо идти, сколько бы ни осталось... а ещё - он боялся ответа. Или, может, боялся услышать, что ответа Вил не знает. Он изо всех сил пытался не думать, что они заблудились: жару, жажду и головную боль он ещё ухитрялся терпеть, но вслепую бродить среди бесконечных трав, надеясь лишь на счастливый случай, - этого он бы не вынес. И убеждал себя: нет, они идут совершенно правильно, и Вил же сказал - очень скоро будет река! А там жара сменилась настоящим пеклом, и голова разболелась невыносимо, и он и вовсе перестал о чём-то думать. Только о том, когда Вил снова позволит сесть и немножко попить.
 Они шли до первых звёзд; потом легли и долго лежали, не двигаясь. Потом допили остаток воды. Энтису показалось, Вил поделил неровно: смочил губы, не глотнув, и сразу сунул флягу ему. Но когда он робко усомнился в честности дележа, Вил порывисто вскинул голову и обжёг его таким бешеным взглядом, что он вздрогнул и не решился спорить. Тем более, от волнения залпом выхлебнул всю воду, и говорить уже было не о чем...
 От изнеможения он не мог заснуть. Когда-то - в Замке, в другом мире, тысячу лет назад - он слышал об усталости, которая убивает сон и насылает странные иллюзии, видения наяву. Он, кажется, тогда не поверил? Стоило опустить веки, и начинался безумный танец нестерпимо ярких, ослепляющих красок: десятки пятен разных цветов и очертаний. Они переливались, сверкали и пульсировали, и выносить это было невозможно, и он, почти рыдая от отчаяния, открывал глаза и сквозь слёзы глядел на звёзды: они-то по небу не пляшут! Но они, будто сговорившись мучить его, сходились в кучки, сияли всё сильнее... Он заставлял себя лежать неподвижно и стискивал зубы: спит он или нет, но зачем Вилу его шуршание и стоны? Вилу нужно отдохнуть... И тут Вил заиграл. Минела пела тихо и нежно - как смех погибшей в пожаре мамы, её голос и взгляд... отец крепко, до боли, обнимает - в последний раз... он зажмурился и тихонько заплакал. Цветные пятна исчезли, осталась темнота, густая, мягкая... и сон.
 Вил привстал и смотрел ему в лицо. Густые тени под глазами, на губах запеклась кровь, на бледных щеках блестят мокрые дорожки. "О чём ты плакал, дитя Ордена? Жалость к себе, усталость, страх? Тут нет ничего плохого, ты мог и не скрывать... Но отчего я уверен, что не в том дело? И расскажи я тебе, как бросил на струны воспоминания о маме, о её улыбке, и ночных разговорах, и дружбе, и тоскливой ледяной пустоте, убивающей душу, - и ты не удивился бы, ты и без слов понимал меня?" Вил глядел на друга, испытывая странное желание стереть с его лица следы слёз. "А ты простил бы меня, если б знал? Я повёл тебя почти наугад по пути, каким ни разу не ходил... Мерцание, и не могу понять, зачем! Ты спас мне жизнь - а я, кажется, потихонечку убиваю тебя..."
 К нему сон так и не пришёл. Звёзды угасли, и по бледному небу разлились волны рассвета, и они вновь пустились в путь. А воды больше не было, и не было колодцев. Пронизанный золотым жаром воздух - и степь, степь без границ. Дорога без надежды.
 И сил у него не осталось тоже. Конец, устало думал Вил, это конец. Слишком дорого обошлись ему ночи без сна, и страх, и пылающее солнце, и все глотки и капли воды, безжалостно отнятые у себя и отданные другу... Он оставлял себе лишь гордость, но солнце спалило её дотла; и он брёл, шатаясь, лишённый этой хрупкой защиты, отчаявшийся, беспомощный. Спотыкался и падал, и пусть Рыцарь видит, наплевать, только бы не разбить Лили... Энтис сжал его руку, а он не сумел даже разлепить губы - улыбнуться другу, у которого в их безумном походе к смерти нашлись силы и желание заботиться о ком-то, кроме себя. У него больше нет ни того, ни другого... глупости, забота тут ни при чём, просто сам боится упасть... но не всё ли равно? Ускользающим насмешливым краешком сознания он знал, как забавно это выглядит: их носит из стороны в сторону, как лодочку в штормящей реке, и они цепляются друг за друга, чудом не грохаясь на тропинку вместе. Если бы Вил был способен на что-то ещё, кроме как дышать и с трудом переставлять ноги, сейчас он беспрерывно хохотал бы на всю степь.
 Воздух переменился в один миг, словно они перешагнули невидимый барьер: раскалённое тяжёлое безветрие сменилось чуть влажной прохладой, солнце заслонила хрупкая облачная дымка, и в лица им дунул порыв ветра - свежий, ароматный, с острым запахом водорослей и речных кувшинок.
 Энтис издал тихий удивлённый звук, не разжимая губ. Вил замер, широко раскрыв глаза.
 - Яджанна, - хрипло прошептал он, - мы всё же... - торжествующе улыбнулся и потерял сознание.
 
 Энтис тряс его изо всех сил, стоя на коленях, и дрожащим голосом повторял его имя, а когда горло перехватывало, тихонько всхлипывал. Если все их мучения для того лишь, чтобы потерять...
 - Вил, - звал он, тщетно пытаясь говорить громче. - Вил, Вил, вставай же! Пойдём, Вил, пожалуйста!
 Чёрные ресницы дрогнули и медленно поднялись.
 - Вил! - Энтис задохнулся от облегчения. - Пошли? Ты ведь можешь идти, правда?
 Вил облизнул кровоточащие распухшие губы и скривился от тошнотворного вкуса.
 - Нет. Уходи.
 Энтис отчаянно затряс головой:
 - Тебя здесь бросить?! И не думай даже! Я тебе помогу, ну попробуй встать!
 - Дурак, - прошептал Вил, - Рыцарь... - он глотнул и передёрнулся от боли в горле. - Иди. Убирайся!
 - Я без тебя не пойду! - Энтис уже рыдал. - Я дороги не знаю, я не могу... Вил!
 - По тропе, - выдавил он и закрыл глаза. Горячая солёная капелька смочила губы, он разлепил веки... и беспомощно смотрел на занесённую над ним руку друга. Она почему-то опускалась так долго, целую вечность, и касалась совсем слабо, он почти не чувствовал ударов... Энтис плакал, и бил его по щекам, губам, не разбирая, и сквозь слёзы кричал - точнее, пытался кричать, а выходило едва слышно:
 - Трясины, нет, ты пойдёшь! Или мы тут умрём, этого ты хочешь?! Ты встанешь и пойдёшь, ясно?!
 Вил с кривой усмешкой перехватил его запястье. Тонкое и дрожащее... Это оказалось так легко.
 - Хватит, ушибёшь руку. Ну, успокойся. Пойду. Понесёшь...
 
 
 ...Цепляясь за него, я встал. Никогда ещё так не кружилась голова... С каждым вздохом трескаются губы, во рту всё время стоит мерзкий вкус крови... а сейчас отдал бы я Лили за глоток воды? А за целое озеро? А если не Лили, а ещё раз встать меж двух столбов в белый круг?
 - Нет, - прошептал я, с отвращением давясь кровью, - нет, нет...
 Я не упал - очень медленно, словно воздух вокруг меня застыл и уплотнился, опустился на колени, увлекая его за собой. Боги, проклятая тошнота должна прекратиться, пусть будет больно, лишь бы всё кончилось! Желудок раз за разом выворачивался наизнанку; глаза застилал вязкий багровый туман, только белоснежные молнии боли разрывали завесу. В перерыве я хотел сказать ему: "Не волнуйся, подожди", - но он куда-то делся. Ушёл? Правильно, разумно, давно бы так... Кто-то рыдал неподалёку, потом я понял: плачу я сам - от горя, что друг оставил меня... Он уложил мою голову к себе на колени, что-то шептал, всунул в губы стебель; сок был терпкий, горьковатый... Его лицо превратилось в маску из пота, пыли и слёз, причудливыми разводами покрывающих обгоревшую кожу. Зачем чужому, едва знакомому мальчику плакать обо мне? Я один в мире, всем безразличный, ничей. Я умираю, ну и что? Это моя боль, и моя жизнь уходит так мучительно, при чём тут Энтис?
 Вил, смутно слышал я, Вил, Вил... Имя осыпалось в траву хрупкими осколками реальности. Я таял, звенел, переливался в танцующих на солнце пылинках. А тошнота, оказывается, прошла. Мне больше не казалось, что меня сейчас вырвет моими собственными кишками, просто очень хотелось спать.
 - Пойдём. - Голос звучал ласково и настойчиво. Приятный голос, только совсем измученный... Я со вздохом открыл глаза. Солнце, одно солнце вокруг!
 - Вил, пойдём, пойдём.
 Я приложил все силы, чтобы подняться на ноги. Вообще-то я был уверен, что немедленно упаду, но меня просят идти, надо делать то, о чём просят таким приятным голосом... ну, хотя бы постараться? И я честно старался. Странно, но получалось. И стоял, и шёл, и не падал. Всё расплывалось, туманилось, иногда забавно мерцало, меняя очертания. Я прислушивался к мелодиям Чар. Я слышал их как никогда ясно. Тихие, сложные, прелестные мелодии... Небо растеклось через горизонт на землю, затопило степь - а иначе почему бы оно очутилось у меня перед глазами? И снова лился в рот терпкий сок, а усталый хриплый голос говорил: "Вил, пойдём, Вил..."
 Потом было много цветных пятен и звуков. Голоса. Незнакомые. Руки. И вода, вода - целый океан воды! Как чудесно... только голоса слишком шумели надо мной, резкие, оглушительные, у меня болела голова от этих пронзительных звуков. Но радость от неиссякаемого потока воды была куда сильнее, и я молчал и наслаждался, стараясь не обращать внимания на назойливый шум. Яркие краски и золотое сияние сменились тёмными тонами и прохладой. Я лежал на чём-то мягком. И вокруг - никакой травы!
 
* * *
 
 Он не спал. Лежал с открытыми глазами, глядя... в небо? Ночное небо в звёздах? Нет - потолок, смутно догадался он, когда тоже взглянул туда, отвернувшись от... себя. От своего лица с открытыми глазами, устремлёнными в потолок, который был звёздным небом.
 Он понимал: всё происходящее - иллюзия, хрупкая ткань сновидения. Но в то же время - реальность. Так и было... или будет. Ведь ему не тринадцать лет. Он - тот, кто не спал ночью, разглядывая потолок-небо, - по меньшей мере вдвое старше. Не мальчик - мужчина. По-юношески мягкие черты и стройное молодое тело... и пугающее знание в чёрных холодных глазах. Его глазах. Тысячи дней прошли перед ними, тысячи людей... и смертей. Знание и тоска. Знание и боль.
 Он видел, слышал, осознавал; он лишился только переживаний. Ни волнения, ни тревоги, ни страха. Лишь слабо удивлялся иногда. Зато с необычайной чёткостью воспринимал. Робот, всплыло изнутри - извне незнакомое, но правильное слово. Робот. Бесчувственный, неспособный ошибаться наблюдатель.
 И он - Вил Тиин, менестрель из Тефриана - видит себя самого, повзрослевшего... себя в обстановке, измыслить которую не мог бы и в самых причудливых, самых безумных своих фантазиях.
 Он лежал на кровати. То есть, другого слова для обозначения предмета, на котором спят, он не знал. Кровать очень странная (хотя странным было и всё остальное): например, у неё почему-то нет ножек, а она не падает, висит себе преспокойненько над полом. И вместо одеяла вокруг "кровати" колышется прозрачный синеватый туман, сквозь который хорошо видно его обнажённое тело... и не только его.
 Она была худенькой, узкобёдрой, как мальчишка; густые волосы укрывали её каштановым плащом. Она лежала на животе, уткнувшись лицом в сгиб руки; другая рука вытянута к нему. Изящные длинные пальцы с густо-лиловыми ногтями. Четыре: мизинца не было. На его месте - аккуратный круглый след багрового цвета. Словно его отрезали острым ножом и прижгли раскалённым железом. "Бластер", - пришло ещё одно незнакомое слово. Оружие. Ну да, ведь шла война, и они сражались, они оба...
 Она была его девушкой, он точно знал. Женщина, сделавшая его мужчиной. Друг. Спина к спине, вместе навсегда, прикрой меня, Рыжик, я перевяжу, потри мне спину, малыш, ты классно целуешь, нет, просто царапина, я в порядке... и многое другое. Череда ярких картин-вспышек в его сознании. Ближе неё у меня нет никого в мире. "Никого во Вселенной", подсказал его - чужой - голос. Вселенная. Слово новое, а суть та же. Никого, кроме неё. Он-старший подумал об этом с нежностью... и болью. И встал.
 Он запомнил всё до мелочей, но описать комнату не смог бы. Странный потолок-который-небо. Всё чёрное, и тёплое, и серебристо-синее. Мягкость. Прохлада и аромат (для него не было слова). Комната невелика: мне - ему не нравится большое внутри. Жилища - маленькие и уютные. Бескрайнему и величественному место снаружи. Он - я люблю простор, безграничность, свободу - во Вселенной. И в себе.
 Стены создавали впечатление узорчатой серебристой мягкости, вроде бархата. Стены, но и другое - сложное, необходимое. Шкатулка с секретом: видишь не то, что есть. Я внутри шкатулки с секретом.. . Он-старший подошёл к стене и дотронулся. Стена растаяла; он стоял у огромного окна, белоснежный на фоне звёздной черноты небес. Он глядел туда, во тьму. Он был холодным, собранным, твёрдым. В самых глубоких тайниках души он стонал от нестерпимой боли. Никто не знал об этом. Только он сам.
 Он принял решение. "Закрыл" окно движением руки, приблизился к другой стене, прикоснулся; из стены выдвинулась молочно-белая пластина. Столик, подумал он-наблюдатель и улыбнулся: столиком штуковина была не больше, чем он - Верховным Магистром... Из стены же он-старший извлёк чёрную палочку и вывел на пластине несколько слов - незнакомых ему-сверху, но он понимал их. Письмо было коротким, сдержанным... пропитанным болью, жившей в сухих бесстрастных глазах. "Мы больше не увидимся, я не могу поступить иначе, я люблю тебя". Слова чужого языка горели в его сознании, как начертанные пламенем на покрытой пеплом земле, горели ядовитым огнём в сердце мужчины, который был - не был - им. И в конце: "Рыжик, я пытался справиться с этим, но не сумел. Простите меня".
  Он-и-не-он двигался бесшумно и грациозно, как кошка. Собрал волосы в пучок и чем-то скрепил на затылке, скользнул в угол комнаты, встал на серебристый круг и поднял руки, и на него пролилось или просыпалось... нечто вроде чёрной блестящей пыли. Пыль к нему прилипла: тело, лицо и волосы стали переливчато-чёрными. Он расправил плечи, потянулся; он-наблюдатель удивился, как он может видеть и дышать, - но ему-старшему, похоже, пыль вовсе не мешала. Он сошёл с круга, приблизился к кровати и опустился на колени. На несколько секунд он зарылся лицом, чёрным и пугающим из-за "пыли", в разметавшиеся волосы девушки - так бережно, что она не проснулась. Встав, потянулся снова (теперь он был похож на бира, голодного бира в засаде) и пошёл к стене, и она расступилась перед ним.
 Он шёл по воздуху (или по дороге, но невидимой); по обе стороны от него тянулись стены, не менее причудливые, чем в комнате: они изгибались, дымились, на них мерцали разноцветные огни, странные рисунки и непонятные слова. Ему казалось, он мог бы пройти тут, даже закрыв глаза, - всё привычно, знакомо до мелочей. Круглые... светильники, наверно: нечто, дающее свет. Постоянный тихий звук - приятный, успокаивающий. И необычный аромат... В горле стоял комок: он шёл здесь в последний раз.
  Всему конец. Я представлял себе что угодно, но не это. Так спокойно и тихо. Так безнадёжно.
 Он проник сквозь текучую стену в круглое помещение, где гула не было, аромата не было тоже, но над головой снова появились звёзды... незнакомые. Он понял вдруг: таких узоров из звёзд он никогда прежде не видел... Тут находился всего один предмет - огромный, он занимал почти всю комнату, и ему-старшему пришлось бы запрокинуть голову, чтобы разглядеть его целиком. Он был серебристым, с чуть заметным алым оттенком. Слегка похоже на исписанный огрызок карандаша - если представить карандаш овальной формы, облепленный чем-то вроде рыбьей чешуи. А ещё на нём были выступы - в точности плавники, и пятна, похожие на рыбьи глаза. Когда он приблизился, одно из пятен засветилось янтарным светом и превратилось в отверстие величиной с человека; и он вошёл внутрь. Темно и тесно. Миг - и что-то мягко подняло его вверх, и он очутился в новой комнате. Здесь стояло кресло, и он сел. Синяя стена перед ним побелела, замерцала и исчезла, но то была иллюзия, как и с потолком-небом в спальне: стена осталась, но сделалась прозрачной. Из неё выдвинулся и завис над коленями широкий полукруг, весь в цифрах, непонятных картинках, цветных огоньках и небольших ямках по размеру пальца. Его руки заскользили по неровной поверхности полукруга, пальцы порхали по нему, словно мужчина играл на клавесине. По "окну" побежали изумрудные строки из цифр и слов. Он-наблюдатель не знал их смысла, но был уверен: так и надо, и он-старший прекрасно всё понимает.
 Строки стали алыми; непонятно чей мелодичный голос произнёс несколько слов. Он ответил одним - резким, похожим на грубость. Но грубым он не был, просто боялся передумать и вернуться...
 Алые буквы исчезли. А небо надвинулось. Звёзды вокруг него, он и сам крохотная звезда... Корабль летел по небу. Нелепая мысль: корабли плавают по воде, да и сходства у них с "рыбой-карандашом" - как у лошади с минелой... А всё же он был в корабле. И летел... в никуда. В бесконечность. Теперь он будет только лететь и лететь. Конец жизни. Он знал - это конец. Он был жив, но всё равно что умер.
 Смерть была бы лучше. Любая смерть лучше похорон заживо, на которые он себя обрёк. Десятки лет смерти-при-жизни...
 Появилась музыка - нежная, как плеск ручейка в солнечный весенний день, ласкающая слух музыка, производимая инструментами, каких он-наблюдатель не знал. Он-старший любил эту музыку с детства. Он думал, что она поможет ему, наконец, заплакать, но слёз не было. Чёрная "пыль" куда-то делась, он был бледен, сосредоточен, спокоен... как и подобает мертвецу.
 Возвращаясь из сна в реальность, Вил со смутным удивлением спросил себя: почему он уверен, что у девушки изумрудно-зелёные глаза? Ведь её лица он так и не увидел.
 
ЗАТИШЬЕ, ДЕРЕВНЯ В ХАРВЕТЕ, ПРИРЕЧНОМ КРАЕ К ВОСТОКУ ОТ КУМБРЕЙНА
 
 Молодая женщина в пёстром платье без рукавов, пухленькая, как свежая пышка, смотрит на меня. Откуда она взялась? Она улыбнулась и заговорила в неторопливой распевной манере жителей Харвета:
 - Кумбрейн сейчас сущая смерть, вот натерпелись-то вы, бедняжки! Лейна, подруга моя, что нашла вас у старой сыроварни, так всё плакала, на вас глядючи! А ты счастливчик - глядишь ясно, лихорадки, значит, нету. Давай-ка молочка попей, только от коровы, свежее. А есть тебе пока рановато, а жалко, вот сию минуточку хлеб из печи достала! Ну ладно, успеется. Дай-ка я тебе сесть помогу... вот так...
 Я уселся среди подушек, пухлых и уютных, под стать хозяйке, и принялся маленькими глоточками пить молоко из расписной чашки. А она любовалась мною с радостным видом, словно мечтала о нашей встрече с пелёнок. Я украдкой огляделся. Лили лежит на круглом деревянном столе. Розовые разводы на жёлтой древесине - мраморный дуб. Дорогое дерево. Значит, хозяева люди богатые. Ну, ясно: кто победнее, незваных гостей не привечает. А эта заботится, молоком поит, да ещё и радуется. Было бы чему. Тоже удовольствие - еду да чистые простыни на бродяг переводить! На левой руке у неё тонкий браслет красного золота: стало быть, замужем. Ещё, может, молока попросить, пока муж не объявился? А то, пожалуй, дождёшься - с порога за шиворот, вместо молока. А то и пинком под задницу...
 - Пей-пей, - она без просьб наполнила чашку из огромного кувшина. - Ой, какой ты стал красавчик! А был - глянуть страх. Я думала, тебе уж конец. Я ж травница, понимаю в болезнях. Не вейлин, ясно, но лечу, люди довольны: мне платить - не вейлину, не разоришься! Лейна говорит, шёл ты как во сне: глаза закрыл, через шаг с ног валишься, зелёный весь. И товарищ твой чуть не падал...
 Она кашлянула и насупилась. Рука дрогнула, молоко плеснулось на постель. Ой, что теперь будет!
 - Простите, сьерина... я нечаянно...
 - Да я тебе ещё дам, пей на здоровье, пока пьётся. Уж молока-то полно, три дойные коровы на дворе.
 Я растерянно обвёл пальцем густо-жёлтое на белоснежной ткани пятно. Женщина рассмеялась:
 - Ой, ты и чудо! Из-за малюсенького пятнышка расстроился? Солнце тебе рассудок помутило, не иначе! Ну и немудрено, после окаянной-то степи. Ты не волнуйся ни о чём. Степь позади, а ты жив и в здравом уме, вот уж и впрямь чудо! Поначалу таким слабеньким казался, и гляди ж ты, пришёл в себя, а могло-то быть хуже, куда хуже! Вон товарищ твой, бедняжка, вроде и в сознании был...
 - Сьерина, что с ним? - я глотнул. Горло болело. - Ну пожалуйста, скажите!
 Хозяйка явно смутилась и затеребила краешек кружевного передника.
 - Да он так-то ничего, твой товарищ, - неубедительно заверила она. - Его Лейна отхаживает и муж её с братьями, они люди-то с разумом... Красивый он паренёк, чисто картинка! Уж племянницы-то Лейны вокруг так и ходят да глазками стреляют. Он ведь постарше тебя будет, верно?
 Я кивнул, до боли сжимая руку в кулак под одеялом.
 - На вид-то он в порядке, и кушает хорошо... всё степь окаянная, лихорадка там прямо плодится!
 - Лихорадка, - зачем-то повторил я. Голова кружилась.
 - Ох, да мы ещё и не знаем! А ежели и так, её ж лечат, лихорадку-то! А глаза у него ясные, и говорит вроде связно... - она замялась. - Вот вещи говорит странные... Жалко-то как, такой мальчик красивый!
 - Что он говорит?! - не выдержал я. Если... если Энтис...
 - Он говорит, - с расстроенным видом сказала женщина, - будто он Рыцарь из Ордена Света.
 
 Отсмеявшись, я успокоил встревоженную хозяйку, допил молоко и заснул - на сей раз без снов. А проснулся оттого, что на меня смотрели. Четверо мужчин и две женщины. Одна - Морита, хозяйка, а вторая, тоненькая и светлая, как солнечный лучик, оказалась Лейной, которая взяла к себе Энтиса. Она мне ласково улыбнулась. А мужчины явно не склонны улыбаться, и на лицах у них большими буквами написано: все менестрели - лживые бездельники и попрошайки, ещё и врут про Рыцаря, чтоб побольше загрести на дармовщинку, хитрые нахальные бродяжки!
 Ладно, мне не впервой. Вроде комаров: неприятно, но бывает и хуже... Кстати, их можно понять. Поклясться могу, никогда они не видали таких Рыцарей: оборванных, грязных, в самодельной обувке, с флейтой на поясе... и менестрелем, повисшим на руке! Ну нет, быть того не может! Только не Рыцарь!
 - Ты, скажешь, тоже Рыцарь? - парень с морковно-рыжими волосами нехорошо ухмыльнулся. - А минела вместо меча, да?
 Те трое, одинаково сложив руки на груди, мрачно на меня таращились, а он красочно объяснял, чего нам ждать. Розги на площади, солёная вода, навозная куча, тухлые яйца... А я думал: Энтис. Ему нельзя это слышать. Если он уже слышал, то он... то они... Боги, что эти здоровенные идиоты ему сделали?!
 - Я менестрель, - я с утомлённым видом зевнул. - А он Рыцарь. Лорд Крис-Тален из Эврила.
 Старший выдал остроумную мысль, что охочие до вранья языки кипятком бы помыть. Шуточки...
 - А меч вы видали? И плащ у него белый, и повадки ихние, рыцарские. Настоящий Рыцарь и есть.
 - Рыцари менестрелей на дух не переносят, - сообщил старший. Хмурится... видно, пытается думать, бедняга. - Бросал бы ты врать. Глядишь, всё меньше достанется.
 - Меч непростой, - вдруг встал на мою сторону рыжий. - Не игрушка за грош. Он тут не врёт, Бран.
 - И одёжка, - кивнула Лейна. - Ткань дорогая, и шили мастера. Ты б не мудрил, Бран. Рыцари народ чудной, а с Орденом ссоры хуже пожара. Ты бы мальчика добром послушал, чем рычать да запугивать.
 - Послушай-ка менестреля! - неуверенно огрызнулся Бран, явно растерявшийся под двойной атакой. - У них тебе и солнце синее, и куры из зёрен родятся!.. Эй, ты! Какого чёрта вы в степь-то попёрлись?
 Вопрос хороший. Мне и самому узнать интересно... и перед вами, ребята, как-то нет у меня желания душу наизнанку выворачивать. Ну вот ни капельки.
 - Мы?! - я задохнулся, изображая негодование. - Он хотел путь к реке сократить. По своей воле я бы летом в дикую степь не полез! У меня есть голова на плечах, - я презрительно фыркнул: - Я не Рыцарь!
 - Говор у него властный, Дир, - заметила Лейна. - Бран-то не слышал, а мы ведь с ним говорили.
 - Ты говорила, - проворчал Дир. Он Лейне сердечный друг? Бедная! Хотя он так на неё смотрит... похоже, в сочувствии она не нуждается. Вот и славно. Хорошие люди должны быть счастливы.
 - Заставил он тебя, что ли? - Дир уже не казался враждебным. Даже соизволил на кровать присесть.
 - Попросил. - Я сузил глаза. - Орден никого не заставляет. Всегда только просит. Очень вежливо. - Я криво усмехнулся: - Он музыку любит. Вот и попросил меня по степи с ним прогуляться. Поиграть.
 Женщины смотрели на меня с жалостью. Даже скептически настроенный Бран присвистнул.
 - Ты через эту погибель с ним тащился, да ещё играл?! - поразился окончательно прирученный Дир.
 - Ну, он же просил.
 Хорошенькое личико Лейны и лица мужчин приобрели не на шутку встревоженное выражение.
 - Вы тут языками чешете, - зажурчала Морита, сгоняя Дира с постели и укладывая меня на подушки, - а сьер Рыцарь, небось, проснулся, пить-кушать желает. А там одни девчонки - обращенья достойного не знают, ещё наболтают глупостей! И одёжку бы ему подыскать... не найдём хорошей-то, сшить надо быстренько. Ты, Лейна, сама не берись, позови Вирин. А пока штаны да рубаху праздничные у Кийта возьмите, - она с сомнением взглянула на парня, который был поменьше ростом. - Идите, идите, дырку в полу простоять решили? Поговорили, и ладно. Да не бойтесь вы, ради Мерцанья, он же не чудище какое, тот Рыцарь, носов вам не пооткусывает! Вон мальчик через степь с ним прошёл - и жив, верно?
 - Чудом, - пробурчал себе под нос рыжий Дир. А Бран, уходя, поморщился. Сразу ясно, кем он меня считает. Знать бы - весь мир устроен так мерзко, или это у меня в нём самая поганая роль?
 Морита села на корточки у изголовья и смотрела... почти как мама. Я опустил ресницы. Не надо мне новых привязанностей, сетей для сердца, всяких заботливых взглядов... Трясины, я не стану плакать!
 - Необычный он, твой друг, - в её голосе звучал вопрос... Ну и к чёрту. Ну и пусть! - И не скажешь, что Рыцарь. О тебе спрашивал. Волнуется за тебя. Рыцарь и менестрель, ну дела... Ты не обижайся, я ничего такого не думаю! Ещё молока дать тебе? Или есть хочешь?
 - Спасибо, нет, - пробормотал я, вдруг совсем теряясь. - Вообще... спасибо.
 - Ладно, - она встала. - Потом поешь. Плохой у тебя вид, мальчик. Зря ты в степь пошёл, я скажу. И впрямь чудом выжили! Ты спи, отдыхай. А что они болтали, ну, про розги и прочее, это пугали просто, чтоб ты не врал. У нас такое не принято. Тебя никто не обидит. Я уж тебе обещаю.
 Ну почему чья-то небрежная ласка мгновенно превращает мои нервы в кисель, моё самообладание - в дым, а всего меня - в жалкое, дрожащее существо, видимое насквозь для любого взгляда?!
 Энтис спрашивал обо мне? Энтис за меня волновался?
 
 Я долго спал, проснулся, попил и вновь провалился в сон. А потом он пришёл. Он мне снился: эллин и сероглазый мальчик, высокий и стройный; он всё отводил взгляд... а я вот часто на него поглядывал: мальчишка-Рыцарь казался несчастным, и я не мог отделаться от идиотской мысли, что это из-за меня. Теперь-то я уверен. Ему тяжело видеть боль. И зачем его заставили смотреть, как кого-то бьют кнутом?
 Он здорово похудел, щёки ввалились, губы в трещинах. Глаза - огромные тёмные пятна на бледном, в следах солнечных ожогов лице. Будто от всего лица остались одни глаза... Я неуверенно улыбнулся:
 - Привет.
 - Здравствуй.
 - Ты как? - спросили хором и засмеялись. Я приподнялся на локтях, он сунул мне за спину подушку, помогая устроиться поудобнее. Руки у него сделались совсем тонкие, он же меч удержать не сумеет...
 - Не сердишься на меня, Рыцарь?
 Он задумчиво изогнул брови. Странно, волосы золотые, а брови такие тёмные.
 - Ну... немножко. За то, что ты обманывал.
 Уточнять, возражать, выкручиваться, как всегда... нет, я не мог. Просто ждал. Ни на что не надеясь.
 - Ты не делил поровну, - сказал он мягко. - Тогда я не понимал. Будто спал на ходу. А тут вспомнил и твоё лицо, и всё-всё. - Серые глаза влажно блеснули: - Ты отдавал мне свою жизнь, по капельке. И ты тянул меня вперёд. Я помню. Если б ты не заставлял меня идти, я бы умер. Я навсегда в долгу, Вил.
 - Глупости, - промямлил я, - какой там долг. Без тебя я умер бы тоже.
 - Нет, - серьёзно возразил он. - Ты дал мне новую жизнь. Я чувствую себя другим, изменившимся.
 - Ага. Худой, как скелет, и под глазами синяки здоровенные. Ещё бы не изменился!
 - Я не о том, - он огорчённо вздохнул. - Не понимаешь? Мне казалось, ты поймёшь.
 Я невольно улыбнулся:
 - Шучу. Я понимаю. Степи выжигают дотла, но если сумеешь вытерпеть - ты будто родишься снова. - Он просиял и кивнул. - Но почти все просто умирают. Тут говорят: чудо. Ты в чудеса веришь?
 - Теперь верю.
 Я закусил губу. Надо ему рассказать. Только мне было бы легче провести ещё денёк-другой в степи.
 - Энтис... Я сказал, что это ты степь выбрал. Обычно ведь Рыцари не ходят за менестрелями. Да ещё флейта. Они бы решили: вовсе ты не Рыцарь. Разозлились бы, вранья никто не любит... - он непонятно молчал. Я глотнул и неловко добормотал: - Прости. Я боялся... они могли сделать тебе... ну, обидеть.
 Я был уверен: всему конец. Ударит или нет, но уйдёт и уже не вернётся. А он... даже не нахмурился.
 - И я боялся. Они так смотрели, когда я сказал "Рыцарь"... я и сам вдруг засомневался: может, мне Замок приснился, или у меня бред, солнечная лихорадка? Потом вспомнил, что люди за Чертой часто обманывают, и думаю: они не должны верить на слово незнакомцам. Ну, и правда испугался немножко. Вид у них был не очень-то добрый. А я даже с кровати встать не мог. - Он усмехнулся: - Плащ и меч - я тогда о них совсем позабыл. Только на тебя надеялся. Ты же знаешь, кто я.
 - Я же менестрель! - я подавился смехом. - Мне-то кто поверит?! Хорошо, что у тебя есть меч!
 - Хорошо, что у меня есть ты. Эти взгляды... тут бы меч не помог. Я о тебе думал, вот и молчал. А то наговорил бы всякого неприятного. Плохо бы вышло. Я никогда не умел толком с людьми обращаться.
 Ну конечно, ничего до него не дошло! Он опасался только вспышки гнева, за которую потом было бы стыдно? И хорошо. И не надо ему понимать.
 - Значит, не злишься, что я про степь соврал?
 В серых глазах неожиданно заискрились смешинки.
 - Ну, это почти не ложь. Я хотел к реке дойти поскорее. Будь у нас карта, я бы в степь тебя и позвал.
 "Ну и ну! - восхищённо думал я. - Вот тебе и Заповеди. А я-то ещё считал его наивным!"
 - Один из мужчин спросил меня, зачем мы шли через степь. С тем недобрым взглядом.
 - И что ты ответил? - насторожился я.
 Он пожал плечами:
 - Он не просил, а требовал ответа. И вообще, ему-то какое дело? Я даже его имени не знал. Сказал - мне так хотелось, а сейчас я устал и мне не до расспросов.
 Я горячо благодарил Судьбу и добрых богов. Лучше просто не могло случиться!
 - А больше они не спрашивали, и странные взгляды прекратились. Когда они поверили, стали очень приятными людьми. Даже портниху привели. Она сказала, к вечеру всё сошьёт. А пока мне это дали, - он повёл плечом, - я не мог ждать до вечера. Я бы к тебе в чём угодно пошёл, хоть вовсе без одежды! - он рассмеялся: - Представь зрелище! Там полон дом девушек, все ужасно милые... только они считают, что я куда хуже себя чувствую, чем на самом деле. Носятся со мной, будто с младенцем. Постоянно еду предлагают, смотрят тревожно и говорят вкрадчиво - как раненого зверька подзывают. Но, наверно, это обычно для женщин? Они такие заботливые и нежные...
 Вил закрыл глаза. Конечно, дело не в болезни и не в заботливости, свойственной женской природе, а в словечке "рыцарь". А милые услужливые девушки просто-напросто его боятся. Хотя кто-то из них наверняка не прочь затащить красивого юношу из Ордена на сеновал: многие женщины не отказались бы жить в роскоши, воспитывая в Замке ребёночка Рыцаря!
 Но Энтису он ничего объяснять не будет.
 - Спокойных снов, - тихо сказал Энтис, вставая. - Так нас спасло чудо? Ты и был этим чудом, Вил.
 Он был уверен, что друг спал и не слышал его слов, иначе не решился бы их произнести. Он ушёл, а Вил с головой спрятался под одеяло и расплакался: ему казалось, у него рвётся сердце. Ему казалось... он отдал бы жизнь, всю сразу или по кусочкам, за жизнь Энтиса Крис-Талена. И даже за одну улыбку...
 
 Его мир обратился в череду снов, пробуждений, когда его кормили, поили и жалели, и призрачных голосов: спи, спи, спи. Уходи, убегай в сон, мальчик, тебе нечего делать в Сумрачном мире. Сумрак убьёт тебя, дитя Чар, оставь его, спи, спи... Иногда он пытался понять, почему не может жить, как все люди: вставать с постели, ходить, что-то делать - он умел это совсем недавно! Но теперь он мог только лежать. И пить. И немножко есть. И видеть сны.
 Энтис, которому хватило дня, чтобы прийти в себя, вяло слонялся по деревне, нервируя жителей и огорчая молоденьких девушек полным отсутствием интереса к их попыткам завязать знакомство. Ему было не до ухаживаний: он слишком тревожился за Вила. Он охотно переселился бы в дом к Морите и её мужу Эвину, чтоб быть рядом с другом всё время; но побоялся обидеть заботливую хозяйку, сбежав под другую крышу. А потом, новый гость потребует внимания Мориты - значит, отнимет её внимание у Вила. Хороша дружеская услуга! И он остался у Лейны, рассудив, что если Вила лечит Морита, а не Энтис Крис-Тален, то лучше ему не вертеться целыми днями у неё под ногами. Тем более, созерцание больного друга никакого облегчения ему не приносит, одну лишь боль, да и по Вилу незаметно, чтобы визиты очень его радовали. Но чем бы он ни пытался заняться, куда бы ни направился, рано или поздно обнаруживал себя у дверей дома, где был его друг. Тот, кто ради него превратил три дня своей жизни в сплошное страдание и так близко подошёл к грани меж Сумраком и Мерцаньем... и ещё мог умереть.
 Он боялся смерти Вила, как никогда и ничего на свете. Долгими бессонными ночами он метался по кровати и не мог прогнать кошмарное чувство: вот сейчас, в этот миг, он теряет друга... и всем сердцем рвался туда. Увидеть, услышать дыхание... удержать. Как - неважно. Любой ценой! Он кусал подушку, пряча в ней слёзы, и отчаянно, яростно заставлял себя верить. Успокоиться и верить: Вил не умрёт. Этого просто не может, не должно случиться!
 Этого и не случилось. Пять дней (Энтису они показались годами) Вил лежал, а Морита хмурилась, отводила глаза и говорила о пустяках, не имеющих к Вилу ни малейшего отношения. На шестой день он так извёлся, что сам чуть не заболел, и тут Вил ожил и вечером собрал всю деревню к дому Мориты, устроившись на крыльце с минелой. И его голос был сильным и чистым, песни словно вырывались из заточения на свободу и жили, даже когда он замолкал... Энтис дрожал от волнения и гордости за друга. Он замечал на глазах и лицах слёзы, да и сам вскоре не сдержался, заплакал: Вил пел так волшебно!
 А Вил плыл, как в волнах, в беззаботном мечтательном полусне - звёздная ночь, и музыка, и пьяный аромат цветов... и чудесное единство меж ним и каждым, кто слушает его и чувствует, как он, - пусть хотя бы сегодня ночью. Он нравился этим людям, он знал совершенно точно; и все они нравились ему, и все были друзьями... а один - был другом настоящим. Будь на то его воля, он пел бы им до утра!
 До кровати Энтис добрался заполночь, когда негодующая (притворно, но оттого не менее шумно) Морита утащила музыканта с крыльца, и люди неохотно разбрелись по домам. Он и не помнил, когда последний раз спал так крепко... но недолго: Вил поднял его ни свет ни заря и властно сообщил, что им пора идти. Энтис пытался робко протестовать - он охотно провёл бы ещё пару дней в чистеньком доме Лейны, в обществе её хорошеньких племянниц, да и Вилу не помешало бы набраться сил. Но Вил был настроен решительно, и уговоры не помогли. И вскоре они снова шагали вдвоём по пыльной дороге...
 
ОТКРЫТИЕ В ЗАРОСЛЯХ
 
 Она тащила сестричку по улицам и молчала. Богатый опыт ночных прогулок не подвёл: встречались им только кошки, бесшумные тени с зелёными колдовскими глазами. Да и те поспешно растворялись в ночи, натыкаясь на такой же зелёный, холодный взгляд Лаисы: она была слишком опасной.
 Лаисе Тай никогда не причиняли настоящей боли. Боль, когда задыхаешься, и в глазах всё плывёт, размывается, как в тумане. Ярость. Кипит, пенится жидким огнём в крови, в нервах, всюду. Ярость... и глупое детское желание проснуться... и отомстить. А что? И достойно, и приятно, очень разумная цель.
 "Да - в фан-мире, где у меня есть оружие и сильное ловкое тело, умеющее с ним управляться! А тут - я беспомощный ребёнок. Без оружия, без могущественных союзников, без средств к существованию. Зато с младшей сестрёнкой. Отличнейший расклад. Как раз для доблестного воина Света! И платье - одна красота, никакой пользы. Хорошо, хоть Джис следует более удобной моде и почти готова идти..."
 Куда идти, она уже знала. Получится ли - другой вопрос... Заткнись. У тебя всегда всё получалось.
 - Пошли в Заросли, - сказала она. - К цветочникам.
 - Ты с ума сошла, - вяло воспротивилась Джиссиана.
 - Они не кусаются, не едят детишек и не насилуют девственниц. В чём дело?
 Джис села на бордюр клумбы.
 - Нам надо к мэру. Получить документы, кредитки. И страховку... - она насупилась и уставилась в землю. Лэйси присела рядом на корточки. Обнять и утешить или рявкнуть, чтоб сестричка разозлилась и ожила? От объятий и утешений вообще-то и я бы не отказалась... Тихо, рыцарь!
 - Кто-то кого-то хотел убить, Джис. Маму за её финансовые штучки, или отец в суде довыступался... - она нахмурилась: - Я никому ничего не обещала, ни с кем не спала, ни во что не ввязывалась. Если из-за меня, совсем уж непонятно. И потом - вещества для взрывов, их же в магазине не купишь. Их просто нет. Есть только формулы. А готовят их в одной-единственной лаборатории, где-то в тропиках, и все заказы идут через военных, Конгресс и равновесников. Ну и чем кому-то из них наша семья помешала?
 - От взрывов шум, - безучастно заметила Джис. - Остатки... всякие. И по всему городу уже носилась бы тьмища полиции. С сиренами и мигалками.
 - А всё тихо. - Лэйси вздохнула: слава богу, сестричка пока в здравом рассудке! - Правда, странно.
 - Лэй, ты знаешь о "Стальных Крыльях"?
 - Психи, которые орали в Конгрессе, что сенсы - враги человечества? Я читала. Это было десять лет назад, когда ты родилась. Все посмеялись, их быстренько заткнули, тем всё и кончилось.
 - Не кончилось. Они просто перестали орать.
  Оказывается, от бессилия болит голова? Мне нужно ощутить меч в руках. Удобный... тяжёлый... успокаивает... Лаиса с трудом очнулась.
 - Послушай, в городе до фига сенсов. Настоящих. И не припомню, чтобы их дома взрывали.
 - Настоящих, Лэй. Даже ты почувствовала опасность.
 - О! - Лаиса нехорошо сощурилась. - Взрослых трогать боимся, а деток, значит, можно?
 Она криво усмехнулась. Всё-таки и меня можно довести до того, что мне хочется плакать...
 - Ну, допустим. А мне повезло учуять опасность, и первый полёт был удачный, и вообще я везунчик. Отлично. И на кой чёрт мне рисковать своим везеньем, крича, что мы живы? Ребята пальнут ещё разок - и в кого попадут, когда мне снова повезёт? А среди цветочников затеряться запросто: пришёл и живи, имён они не спрашивают. У них никакие "Крылья" нас не отыщут. Да и зачем искать, если мы пепел?
 - Отыщут, если захотят. Взрыв был другой. Понимаешь?
 Лэйси озадаченно нахмурилась.
 - Пси-удар? Но если "Стальные Крылья" хотели уничтожить сенсов, как же они могут... Идиотизм!
 - Я слышала, лидеры "Крыльев" сами были сенсы.
 - Ты что-то путаешь, - пробормотала Лэйси. Головная боль превращала слова почти в бессмыслицу.
 - Нет. На словах они вроде заботились об интересах людей без пси, которые рядом с сенсами совсем беззащитные. А на деле они что предлагали? Закрыть Академии, сенсов отовсюду повыгонять, вообще отменить такую науку - психосенсорику. Ну, тогда и равновесников не станет. И сенсы - из "Крыльев", например, - и правда смогут править миром. Ведь никто про них не знает, и приструнить их некому.
 - Но в Конгрессе сидят не дураки, и развернуться им не дали, - подвела итог Лэйси. - И бедняжкам теперь приходится спасать общество от переизбытка сенсов другими способами. А я-то думала, живу в стоячем болотце, ни опасностей тебе, ни риска... - Её губы вновь сложились в кривую усмешку: - У нас, похоже, много общего. Они тоже спокойную жизнь не любят. Ну, могут не грустить, она им не грозит. Я лично позабочусь. Махать этим "крылышкам" ещё лет пять, не больше.
 - Ты-то при чём? Это работа равновесников. Им за неё деньги платят. Вот пусть они и разбираются.
 - Чёрта с два они разберутся! Им не потянуть. Или они бы уже разобрались. До взрыва. Значит, сенс-адепт учуял бы угрозу? Но и я учуяла. А твои равновесники, лучшие из лучших, наши защитники - они где были? - она поморщилась. - Нам никому нельзя верить, Джис. Я ни с кем не болтала о моём Потенциале. Я сама не знала. Кто-то меня вычислил. Сосед, полицейский, учитель, врач... равновесник. Может, мы и до мэра-то не дойдём. А потом будут другие кучки пепла и другие пропавшие детишки.
 Сестрёнка смотрела на неё без всякого интереса.
 - Нам надо в Академию, Джис. Там уж нас никто не достанет. Станем сенсами, заведём влиятельных друзей. А потом я тех ребят найду, и что-то мне подсказывает - они о нашей встрече крупно пожалеют.
 Джис равнодушно кивнула. Чёрт, чёрт. Как же мне встряхнуть её? Ну, если и это не сработает...
 - Дай-ка мне твой ножик, - она открыла маленький складной нож и слегка разрезала кожу на кисти левой руки: - Клятва крови, Джис. Как в моём фан-мире. Мы их отыщем и отомстим, ты и я. Клянусь.
 Глаза её сестры наконец-то блеснули. Она забрала нож и с серьёзным видом проделала то же самое.
 - Клянусь, - сказала Джиссиана Тай. Облизнула ранку и вновь плотно закуталась в чёрный плед.
 
 Зарослями именовался среди жителей городка Сайтела парк, где когда-то был детский сад. Потом детям подыскали более удобное место, а парк оставался заброшенным и никому не нужным - пока его не облюбовали цветочники. Бывшее детское обиталище получило новых хозяев. Учитывая образ жизни цветочников, перемена была незначительна. Правда, детишки не носили бород, не занимались сексом и не употребляли мудрёных слов, позаимствованных из старинных философских трактатов, - но, по сути, тем отличия нынешних обитателей парка от прежних и ограничивались. Цветочники (прозванные так то ли за любовь к природе, то ли за избранный ими растительный образ жизни) отличались детской безответственностью и совершенно не желали заниматься чем-то полезным, зато были жизнерадостны, приветливы, беспечны и, как правило, всем в мире довольны. Поскольку после Перехода пищи и жилья хватало на всех, и задаром, то цветочники могли бездельничать в своё удовольствие - что они и делали.
 Более века Земля тщетно пыталась излечиться от ран, нанесённых страшной галактической войной и не менее страшным её итогом - Разграничением Люта, навсегда отрезавшим заселённые планеты от звёзд и друг от друга. А затем - удивительные пять лет, когда появилась биоткань, из которой делали всё, от посуды и одежды до компьютеров, и элемент Ройхана - в отличие от всех прочих источников энергии, фантастически дешёвый. И главное - синты. Пища для всех, в любом количестве и бесплатно. Синт-автоматы разрешили проблему пропитания раз и навсегда. Собственно, это и был Переход.
 Ремонтировать "допереходные" дома было куда дороже, чем приобрести новые; поэтому их просто оставляли. Их-то обычно и занимали цветочники. Дома не могли похвастаться особым комфортом, а синт-пища, хоть и была тщательно витаминизирована и питательна, но разнообразием и изысканными вкусовыми качествами не отличалась. Однако цветочники, судя по всему, большего и не желали.
 Впрочем, одним делом они занимались, и даже с редкостным трудолюбием: раскапывали всяческие сведения о своих предках и составляли генеалогические карты. Почему - остаётся тайной; но заражало это увлечение всех, кого, навсегда или на время, заносило в Заросли Сайтела или в подобия Зарослей в других городах (поселения такого рода существовали повсюду). Лаиса "заразилась" тоже: занятие, где требуется внимание, настойчивость и никакого воображения, - именно то, что ей сейчас нужно. Иногда она спала и ела, а остальное время сидела за непривычно примитивным комом.
 Джиссиане в Зарослях не очень нравилось, но ей теперь не понравилось бы нигде, так что неважно. Лэйси с ней почти не разговаривала, и хорошо: Лэйси напоминала ей о доме, а вспоминать она боялась.
 А настоящее её не пугало, просто всё потеряло смысл, сделалось пресным, блёклым, ненужным. Она пыталась к чему-то проявить интерес. Слушала философские диспуты цветочников. Слушала стихи - некоторые даже могла вытерпеть до конца. Тихонько приходила к кострам вечерами и слушала песни под гитару. Она постоянно кого-то слушала. Ей самой сказать им было нечего. Да и не хотелось.
 Время от времени она заставляла себя думать, рассуждать. Что у неё есть? Их клятва. Нож. Немного денег в кармашке джинсов (Лэйси, которая обычно тратила куда больше за день, отнеслась к находке так радостно, словно ей предоставили неограниченный кредит во всех банках Земли). Ещё у неё был скромный опыт "выживания на природе" (три дня в берёзовой роще поблизости от города) и столь же скромные достижения в области пси: иногда она знала чужие чувства и немножко умела летать. И всё.
 Ах да, ещё Лэйси. Лэйси с её потрясающим самообладанием... и просто фантастическим замыслом: отправиться в ближайшую Академию пешком и добраться туда к середине осени (теперь шёл август).
 Время уходило. Но Джис не тревожилась и не пыталась оттащить сестру от кома: не всё ли равно?
 Лаиса нашла её, созерцающую очередной философский диспут ("слушающую" сказать было нельзя, так как она не слушала), и утянула в заросшую вьюнками беседку в глубине парка.
 - Тут на комах самый низкий допуск. Прямо увешаны замками. Пришлось сломать парочку. - Джис кивнула. К чему Лэй клонит, непонятно, но пусть говорит. - Я влезла в Центр психогенных структур. Посчитала вероятности. Просто для забавы. - Лаиса сорвала цветок. - По формуле, куда входят только главные параметры, мы происходим от наших родителей с вероятностью около девяноста процентов, как положено. Если взять полный набор данных... - она растёрла цветок в ладонях. - Обычно результат меняется на один-два процента. А у нас с тобой - на несколько десятков. В минус.
 Джис широко раскрыла глаза.
 - Собственно говоря, - сумрачно пояснила Лаиса, - для нас эти уточняющие параметры дают больше процентов, чем основные. Только с другим знаком. И нас нет, рыбка. Не может быть. Вот так.
 - В базах бывают ошибки, - неуверенно предположила Джис.
 - А в моих расчётах тем более? - усмехнулась Лэйси. - Я проверяла раз двадцать. И для других семей у меня получалось правильно. А для нас - нет. И все цифры, которые часто всплывают на поверхность, - именно такие, как надо, чтобы ни у кого не появилось подозрений.
 - Подозрений? - тихо повторила Джиссиана.
 - Ну да. Что мы не дети Жерара и Магды Тай.
 Джиссиане хотелось кричать и требовать ответов (которых Лэйси, разумеется, не знала) на десятки вопросов; но она оставалась спокойной. Быть сдержанной и терпеливой она умела с раннего детства.
 - Понимаешь, аномалии были бы сразу видны. А для ошибки очень уж гладко выходит. Да ещё у нас обеих. И я уверена, на это сроду никто не наткнулся бы. И я ведь только от скуки посчитала. Тут какая-то тайна. Очень важная тайна. И, по-моему, опасная. По-моему, она-то и объясняет взрыв.
 - Но ты же не думаешь, что родители нас похитили?
 Лаиса с кривоватой усмешкой покачала головой.
 - Не могу приладить к ним такой сюжет. Непохожи они на людей, которые хранят мрачные тайны.
 - Но одну тайну они хранили, - возразила Джис.
 Рассказ о загадочном "некто" Лаиса выслушала с живым интересом. И, пожалуй, даже с волнением.
 - Они сказали, он должен решать, можно ли мне в Академию? И содержание? Вот отчего папочка всегда был таким щедрым, а мама дулась... Понятно. Джисса, он наш отец.
 - С чего ты взяла? - растерялась Джиссиана.
 - Ну, или ему выгодно, чтобы мы про отца ничего не знали. Но он-то всё о нас знает. Все разгадки.
 - Ты просто выдумываешь! - тоном, близким к отчаянию, воскликнула Джис.
 - Нет. Я чувствую. - Лаиса помедлила. - Я даже не удивилась. У меня были сны... странные, без лиц, одни голоса... или воспоминания. Я "помнила": моя мама умерла, когда ты родилась. И "помнила", что у нашего отца были враги... или один враг. И они оба живы. Тот враг и отец.
 - Но отцы от детей не прячутся!
 - А я и не говорю, что мы должны при встрече кинуться к нему на шею с поцелуями.
 - Ты собираешься его искать?
 - Я собираюсь завтра уйти в Академию. А он сам нас найдёт... или найдётся помимо своего желания. - Лэйси блеснула зелёными кошачьими глазами. - Мне кажется, он найдётся.
 - Ты думаешь, он... не друг нам?
 - Ничего определённого я о нём не думаю, - сухо возразила её сестра. - А подделать те цифры очень сложно, очень дорого и очень плохо кончится, если тебя поймают. А причину он мне не объяснил.
 - Но ты заранее ему не веришь, - печально сказала Джис.
 - Заранее, - ядовито сообщила Лаиса, - я не верю никому. Нет глупости хуже, чем "верить заранее" тому, о ком ни черта не знаешь. А всё, что мы, предположительно, знаем о дорогом папочке, - он изо всех сил играет в загадки и десять лет платил за то, чтобы нам врали. А мы, заметь, верили. "Заранее".
 - Почему ты на него сердишься, Лэй?
 - Если он засунул нас к чужим людям, как вещи на хранение? - Лэйси сузила глаза. - Почему бы мне сердиться, действительно... У меня такое ощущение, будто мною кто-то управлял. Тогда, на балконе. Я вдруг захотела оказаться от дома подальше, и немедленно. Словно мне приказывали: беги!
 - Но этот "кто-то", если он существует, спас тебя, - рассудительно заметила Джис.
 - А их почему он не спас? Может, он и не хотел, чтобы они спаслись? Кто был мишенью? И вообще, я сама хочу в Академию - или так хочет он?
 - И всё-таки пойдёшь туда? - сдержанно спросила Джиссиана, терзая вьюнок.
 - Во-первых, - медленно заговорила Лэйси, - возможно, тот внутренний голос был мой собственный, мой Потенциал. Во-вторых, если он чужой, мне стоит до поры до времени делать, что он велит. Будто я в его власти. Я же не знаю, какую гадость он устроит, если я не послушаюсь. А в-третьих, я хочу стать сенсом, Джис. Чтобы никто больше не сумел подчинить меня или взорвать мой дом. Никто. Никогда.
 Джиссиана куталась в плед, глядя на неё исподлобья.
 - Ты говорила, все маги злые, - тихо напомнила она. - А волшебная сила отравляет души.
 - Мою не отравит. Мне надо уметь защищаться, и всё. - Она поправила сбившуюся ленту на волосах сестрёнки. - И ещё разобраться с теми любителями фейерверков. Врагов я прощать не собираюсь.
 - Понятно. - Джис кивнула с таким видом, словно ей было понятно далеко не всё. После короткой паузы она спросила: - А если он правда наш отец... и знал что-то про взрыв? Он тогда тоже твой враг?
 - Да, - сказала Лаиса, пожимая плечами. - Конечно.
 
Оценка: 4.40*5  Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"