Исаев Руслан : другие произведения.

Метод любви

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:

  
  Про первый год учебы Сережи Иванова я помню только, как в Новогоднюю ночь, занятую нашим неумелым пьянством и разгулом, он сидел на кухне общежития и решал задачи.
  В то время он любил учиться и получал от учебы большое удовольствие. Хоть я мало был с ним тогда знаком, но утверждаю это с полной уверенностью, потому что потом очень хорошо узнал этого человека. Дело в том, что он мог делать что-то только из любви. И все он делал, доводя до какой-то крайности, не скажу, до абсурда.
  В то время Сережа был очень увлечен точными науками, в-особенности математикой, и учился очень хорошо.
  С начала третьего курса я жил с ним в одной комнате общежития. До этого Сережа казался мне человеком немногословным. Но когда мы познакомились ближе, то выяснилось, что в кругу друзей он очень любит поговорить, и разговоры с ним бывают очень интересны. Он оказался очень нескучным человеком.
  В то время, когда я его еще мало знал, и когда он был увлечен учебой, я был уверен, что мне посчастливилось своими глазами наблюдать будущее светило. Но все в жизни этого человека происходило как-то вдруг, по крайней мере так казалось со стороны. И вот как раз в начале третьего курса, когда мы стали друзьями, у него пропал интерес к наукам.
  -Понимаешь,- сказал он,- я понял, что мне неинтересно знать, как устроен мир. Мне на это плевать. Я люблю смотреть на дождь, а из чего состоят капли, и под каким углом расположены атомы водорода в молекуле воды, мне абсолютно безразлично.
  Мне это объяснение показалось несколько удивительным. Я ведь тоже не мог сказать, что мне это так уж интересно. Но что поделать, если в школе учителя говорили, что у меня есть способности к точным наукам, я и поступил в этот институт. И хоть слегка разочаровался в своих школьных увлечениях, но что делать-надо учиться, раз взялся. К тому же я знал, что очень огорчу родителей, если брошу институт.
  Впрочем, мысль о родителях не могла его волновать, потому что он был сиротой и вырос в детском доме.
  -Ну что же делать,- сказал я, - Надо учиться, раз взялся.
  -Почему? - спросил Сережа,- Почему мне может быть нужно то, что я не люблю?
  На этот вопрос ответить трудно, поэтому я только пожал плечами. Что-то говорить ему было бессмысленно, он был человеком очень серьезным, так что когда любил учиться, то учился лучше всех, а когда перестал любить, то совсем ничего не делал.
  К тому же он не был честолюбив, поэтому не мог заниматься чем-либо просто с целью преуспеть.
  И еще он был лишен одного очень важного в жизни качества-страха перед переменами. Я, например, точно знаю, что окончил институт отчасти потому, что если бы бросил его, то пришлось бы идти армию, потом как-то устраиваться и т.д. То есть началась бы какая-то новая, неизвестная мне жизнь. И для меня было легче, чтобы все шло по-прежнему.
  К тому же у него не было ни семьи, ни близких людей, с которыми он был бы связан какими-либо обязательствами. Поэтому он мог позволить себе делать то, что захочется.
  Все же, хотя Сережа совершенно забросил учебу, зимнюю сессию третьего курса он еще сдал. Но скорей по инерции, из-за того, что имел, можно сказать, выдающуюся успеваемость в первые два года.
  Его образ жизни совершенно изменился. Как и прежде, Сережа любил заниматься по ночам, но теперь он сидел на кухне, где раньше решал задачи, и читал все книги, которые ему попадались.
  И еще Сережа научился играть в карты. Постепенно то место, которое раньше в его жизни занимала учеба, полностью заполнили карты. А так как у него была хорошая намять, ясное мышление и наблюдательность, то он добился в этой области не меньших успехов. К тому же выяснилось, что в материальном отношении играть в карты даже выгоднее, чем работать лаборантом.
  В институт он почти перестал ходить, хотя иногда и появлялся там по привычке, или даже скорей для разнообразия, когда карты и чтение надоедали.
  Когда наступила летняя сессия, он сказал нам, своим друзьям, что сдавать ее не будет. Даже с каким-то облегчением он сообщил, что все равно не успеет получить ни одного зачета, к экзаменам его не допустят, так что не стоит даже и пытаться что-либо предпринять.
  Надо сказать, что все мы, его друзья, принадлежали к числу людей энергичных и предприимчивых. Он был среди нас единственным лентяем (хотя это не лень, это что-то другое, это выглядело как лень). Мы все его любили и близко к сердцу воспринимали его судьбу.
  Поэтому, хоть у нас у самих дел было невпроворот, мы все же решили ему помочь. Мы получили для него несколько зачетов путем различных махинаций. Весьма гордые проделанной работой, мы явились в общежитие, где Сережа валялся на кровати с бутылкой сухого вина, потому что решение не сдавать сессию служит отличным поводом для выпивки.
  Выслушал он нас с раздражением. Мы, конечно, обиделись, потому что ожидали радости и выражения благодарности. Но он был сильно расстроен тем, что пропали уважительные причины ничего не делать, и теперь надо будет ходить в институт и сдавать сессию.
  Из вежливости к нам он проимитировал некоторую деятельность. Впрочем, может и надеялся, что пару раз доберется до института от кровати, и все как-нибудь устроится само по себе без усилий с его стороны.
  Но так, разумеется, не вышло, и он снова купил сухого вина, окончательно успокоившись. По-моему, в глубине души он был даже доволен, что не пришлось много суетиться.
  Но на этом, как выяснялось к его неудовольствию, окружающие от него не отвязались. Его вызвал декан нашего факультета, человек очень хороший, несмотря на хмурую внешность. Это был один из серьезных ученых, преподававших в нашем институте.
  Факультет у нас был маленький, и декан хорошо знал Сережу. Кстати, как и Сережа, декан был сиротой и воспитывался в детском доме.
  Сережа ожидал, что его вызывают, чтобы выгнать, поэтому заранее расстроился и объявил нам, что настал конец его пребыванию в институте.
  Но еще больше он расстроился, когда оказалось, что его вызывают совсем не для этого.
  -Что с тобой случилось? Ты почему не ходил в институт? - спросил декан.
  -Настроение было такое, - Сережа пожал плечами.
  Тут декан сказал что-то как бы самому себе (была у него такая манера), чего Сережа не понял, потому что декан был, конечно, настолько умнее нас, да жил чем-то настолько другим, что иногда было трудно его понять.
  -Может, тебя выгнать? - спросил декан, закончив свою внутреннюю речь.
  -Можно и выгнать,-покорно согласился Сережа, удивив декана полным безразличием к своей судьбе.
  -Послушай, Иванов, может, тебе ещё раз поучиться на третьем курсе?
  Такое предложение было редкостью, делалось только при наличии очень уважительных причин. Сережин случай к таким никак нельзя было отнести.
  В-общем, все очень хотели, чтобы Сережа продолжал учиться, все думали, что для Сережи это очень важно, все верили, что Сережа принесет науке и человечеству много пользы. Кроме самого Сережи.
  -Так я ведь не буду учиться,-ответил Сережа, а посмотрев на разочарованное лицо декана, добавил, - Уж извините. Правда не могу.
  -Ну почему, Иванов? Дураки сотнями институт кончают. Ведь не так уж это и трудно.
  Но дело в тому что такой уж человек был Сережа, что для него всю жизнь было невероятно трудно то, в чем любой из нас не видит ничего трудного.
  -Не могу. Не интересно. Ну не виноват я.
  Декан опять произнес речь для собственного употребления, из которой Сережа понял только, что "надо уметь хотеть ". Но вот хотеть Сережа не умел. Он умел только не хотеть, но зато уж это он умел в совершенстве.
  Декан, увидев тщетность своих усилий, уже сухо сказал:
  -Что ж. Месяц-два я не буду тебя выгонять. Подумай над моим предложением.
  Помню, когда я оказался в подобной ситуации, так еле уговорил декана не то что разрешить еще раз окончить тог же курс, а хотя бы повременить недельку с приказом об отчислении, чтобы я получил шанс выкрутиться.
  Поэтому мы сдавали экзамены, а Сережа либо спал, либо уходил играть в карты, либо читал, несколько раздражая нас, трудящихся в поте лица, своей праздностью.
  Со мной Сережа делился своими мрачными мыслями по поводу того, что вот скоро выгонят из института и попросят из общежития, надо будет что-то делать и как-то устраиваться.
  После окончания сессии мы сколотили строительную бригаду и уехали работать на север (и Сережа с нами). Когда мы вернулись, приказ об отчислении Сережи уже появился. (Но свои документы он получил из института только через полгода, потому что потерял два учебника из библиотеки. Его попросили заменить их любыми другими, но, естественно, Сереже было недосуг добраться до книжного магазина, на это у него ушло пять месяцев.)
  Как он и предполагал, его попросили освободить место. Но Сережа из общежития никуда не уехал, а продолжал жить у меня в комнате. Финансовый вопрос его не мучил, так как он достаточно зарабатывал игрой в карты.
  В ту осень и зиму Сережа временами испытывал беспокойство от бесцельности своего существования и иногда жаловался мне на это. Все вокруг него чем-то занимались, чем-то увлекались, с нами что-то происходило, поэтому он испытывал беспокойство от того, что у него самого все в жизни получается как-то по-другому. Особенно это стало заметно, когда подошла зимняя сессия, и все опять засуетились, забегали, только он один своим бездействием выглядел среди нас белой вороной.
  -Как хорошо было в армии, -пожаловался он мне как-то раз,- В казарме три великих мысли: о женщине, о дембеле и о хорошо пожрать. Каким, оказывается, я был тогда счастливым человеком. Ясные цели, понятные стремления.
  -Ну так пойди в военное училище, - сказал я.
  -Ты ничего не понял,- он поморщился, - в том-то и дело, что тогда от меня ничего не зависело. Я жил ожиданием демобилизации. Я ждал свободы. А в конце какие дни были счастливые. Даже не тот, когда уезжал, а тот, когда сказали, что завтра уезжаю. Была цель, к которой я стремился всей душой, понимаешь?
  Мне пришла тогда в голову мысль, что нельзя назвать целью то, к чему тебя несет течение. Это важная мысль для меня, я запомнил ее, она вела меня по жизни.
  Я готов дать честное слово, что все относились к Сереже по-прежнему, но сам он (видимо от этой внутренней неудовлетворённости) стал капризным, начал подозревать нас в том, что мы стали хуже к ному относиться. Я пытался его в этом разубеждать, но, как любого мнительного человека, разубедить Сережу в его подозрениях было очень трудно, впрочем, дел было очень много, как всегда в сессию, и времени возиться с ним не было.
  Но тут на нашем небосклоне возникла новая личность, ставшая, я бы сказал, эпохой в Сережиной жизни. Можно даже сказать, не возникла, а промчалась кометой, поскольку исчезла так же неожиданно, как и появилась.
  Этого молодого человека звали Иван. Учился он на химическом факультете. В общежитие нашего факультета он пришел, потому что ему были нужны деньги, и он собирался их выиграть. Партия не составилась, все были заняты экзаменами, один Сережа, был не против сыграть, они ушли в подвал сражаться в покер.
  К своему удивлению, Ваня не только не получил денег на путевку, но даже остался в проигрыше. Матч закончился ужином в шашлычной, здесь быстро выяснилось, как это пишут в романах, что "они рождены, чтобы встретиться'. Когда оказалось, что одного зовут Сергей Иванов, а другого-Иван Сергеев, то есть они перевертыши, как карточная картинка, Ваня сказал:
  -Сам бог велел нам ободрать это общежитие.
  Тут же за столом были оговорены приемы, приводящие к беспроигрышной игре.
  Вообще Ваня был человеком даже очень интересным. Как и Сережа, он пришел в институт после службы в армии. Учился он плохо, но, как мне кажется, был из тех студентов, которые каждую сессии сдают еле-еле, но все же, к всеобщему, и даже своему, удивлению, институт заканчивают. Но он был старостой группы, и впоследствии это обстоятельстве неожиданно сыграло роковую роль в его ученых занятиях.
  Ваня был человеком разносторонних способностей. Помимо карт он умел играть на нескольких музыкальных инструментах. Физически он был очень развит и имел разряды по нескольким видам спорта. Был он высокого роста и напоминал рабочего с выцветшего плаката 'Выполним и перевыполним' эпохи социализма. Всякие веселые словечки и прибаутки так и сыпались из него.
  Подружился он с Сережей до того, что они дня друг без друга прожить не могли. В присутствии такого веселого и легкомысленного человека, как Ваня, Сережа забывал тяготившие его мысли. А Ваня, как все такие яркие личности, очень ценил тех, кто его искренне любил.
  В первое время после вышеупомянутого сговора дела у шайки шли отлично. Вскоре все, кто поигрывал в карты в общежитиях института, оказались должны Ване и Сереже. Кроме нескольких таких же, как эти два друга, команд мастеров.
  Но, неожиданно для Сережи, их слишком успешная деятельность на этом поприще стала подрывать материальную основу его существования, дело в том, что Ванины и Сережины партнеры все чаще стали играть в долг вводу того, что скорость, с которой Ваня и Сережа их обдирали, превышала скорость поступления денег к этим самым партнерам. Поэтому Ванины и Сережины должники садились играть с целью отыграться, а отдавать не торопились. Зря Ваня взывал к их благородству, напоминая, что карточный долг- долг чести.
  Друзья заметили, что уже играют на воздух, поэтому на военном совете в шашлычной было принято нелегкое для обоих решение временно прекратить занятия, ставшие настолько успешными.
  А тут еще финансовый кризис усугубился тем, что один из должников, на долг которого они возлагали особенно большие надежды, отказался расплачиваться. Зря Ваня укорял его и спрашивал, есть ли у него совесть. Этот неблагородный человек только рассмеялся и сказал: "В милицию жалуйся."
  -Вот как верить после этого в честность и благородство? - вопрошал Ваня за ужином в шашлычной.
  Денег у обоих как раз хватало, чтобы расплатиться за ужин. Естественно, настроение было мрачное, особенно, конечно, у Сережи. От этого расстройства он сразу вспомнил, что его давно уже выгнали из института, что он нигде не работает, что не знает вообще, зачем он тут, и т.д. Но, разумеется, шашлычная - это место, созданное специально для того, чтобы мрачные мысли испарялись в полчаса.
  В этой карточной деятельности Сережина жизнь протекала до весны.
  Я думаю, если бы не подвернулся Ваня, Сережа в эту зиму все-таки начал как-нибудь устраивать свою жизнь, все же в двадцать с небольшим лет человек еще не умеет мириться с тем, что в его жизни нет никакой цели.
  С другой стороны, если бы Ване не подвернулся Сережа, может быть Ваня и окончил бы институт.
  Как-то весной Сережа заехал пообедать в институт (там в столовой кормят очень дешево). Возле входа он встретил Ваню, который выходил из института.
  -Ты куда? - спросил Ваня.
  -В столовую.
  -Не порти желудок. Пойдем пообедаем в ресторан. Я угощаю, я стипендию получил.
  И друзья отправились в ресторан. Видимо, они пообедали слишком плотно, поэтому для лучшего пищеварения решили посетить пивной бар. Причем Ваня желал курить трубку, поэтому по дороге они зашли в художественный салон, где Ваня купил себе дорогую красивую трубку ручной работы.
  Потом он решил, что не может один курить трубку, поэтому купал еще одну (подешевле) в подарок Сереже.
  В пивной они курили трубки, рассуждая на тему о том, что сказал бы Моцарт о творчестве Пола Маккартни. Решив, что да был бы в восторге, друзья решили снова пойти в ресторан, потому что подошло время ужина. Дело в том, что Ваня был старостой, поэтому получил стипендию на всю группу.
  Если Ваня и добился в жизни каких-то успехов, то не на научном поприще, потому что в тот день друзья после пивной отправились в дорогой ресторан. В каком последовательности происходили дальнейшие события, установить теперь невозможно. Сережа и Ваня сами потом долго спорили, вспоминая по кусочкам, но так и не пришли к единому мнению.
  В-общем, Сережа очень удивился, когда проснулся в шикарном купе спального вагона, где он сказался впервые в жизни. В купе горели все светильники, потому что Ваня перед тем, как отойти ко сну, развлекался, изучая, что к чему в этом отличном вагоне. На столике стояла начатая бутылка коньяка, а Ваня сладко спал на противоположном диване, Сережа толкнул его кулаком в бок, но Веня только хрюкнул.
  - Куда мы едем? -спросил Сережа, толкая его посильнее.
  -Главное-двигаться. Жизнь не терпят застоя, - пробурчал Ваня, поворачиваясь спиной к Сереже.
  Как ни было Сереже любопытно, куда они все же едут, но пойти узнать он был не в силах, поэтому снова заснул.
  Утром проводница стажа стучать в дверь. Поезд стоял на незнакомом вокзале.
  Друзья немного пришли в себя, только сказавшись на свежем воздухе.
  На здании вокзала было написано "Москва'.
  -Ты зачем меня в Москву привез? - спросил Сережа.
  -Я тебя привез? - возмутился Ваня, - Это ты потребовал сюда ехать.
  Некоторое время они спорили, как все это получилось. Впрочем, Ваня уже совершенно пришел в себя, только был слегка опухший. А так как и Сережа подумал, что у него нет ну совершенно никаких причин, по которым он не может находиться на вокзале города Москвы, то он тоже развеселился.
  -Думал ли ты, Сережа, еще вчера вечером, что утром будешь стоять на Красной площади? -спросил Ваня, обладавший философским, складом ума.
  -Слушай, у меня в карманах пусто, - пожаловался Сережа.
  -Не печалься,-сказал Ваня и объяснил, отчего у него такая куча денег.
  Сережа очень расстроился, даже немного испугался. Он предложил немедленно ехать обратно.
  -Теперь уж нет большом разницы, сколько отдавать- успокоил его Ваня,- Раз уж заехали сюда, так делать нечего.
  Друзья покорились судьбе и решили осмотреть достопримечательности столицы.
  -В вашем положении главное - не трезветь ни на секунду, чтобы не начать думать,- весьма мудро рассудил Ваня, и друзья немедленно допили коньяк на скамеечке на площади трех вокзалов.
  -Обратно, я чувствую, мы не так шикарно поедем,- дальновидно заметил Сережа.
  Ваня уже бывал в Москве и сказался хорошим гидом. Друзья сразу же осмотрели собор Василия Блаженного из окна бара напротив. Снова Сережа пришел в себя в общежитии химико-технического института, где они пьянствовали с Ваниным школьным другом, еще с какими-то болгарином и негром. И болгарин, и негр весьма сносно разговаривали по-русски, особенно негр. Можно сказать, что в тот момент они владели русским языком даже лучше, чем Сережа, потому что когда Сережа говорил, то Ваня поворачивался к нему и спрашивал:
  -Ты что-то хочешь сказать?
  Друзья провели несколько незабываемых дней в Москве, строго следуя Ваниному решению не трезветь. Даже в Третьяковку они разок заскочили, где осмотрели сокровища мировой культуры, хотя несколько устало и равнодушно. Обратно они возвращались, как и предсказывал Сережа, в сидячем вагоне.
  Вернувшись, Ваня немедленно обежал свою группу и сообщил, что деньги у него украли, и просил подождать.
  Я помню, Сережа валялся на кровати, заложив руки за голову, когда явился Ваня, не скрывавший мрачного расположения духа, и сказал:
  -Все. Надо срочно работу искать. Деньги-то надо отдавать.
  Отношения этих двух людей были построены так, что получалось само собой, что Сережа должен половину. Хотя если бы такой прискорбным случай произошел с Сережей, то вполне возможно, что так же само собой вышло, что Ваня никому ничего не должен.
  Поэтому друзья начали искать работу, где можно быстро заработать кучу денег. Теперь почти каждый день с утра они уезжали на эти поиски и возвращались к вечеру, пахнущие пивом.
  Так прошло около месяца. Я, честно говоря, думал, что так и будет все это бесконечно продолжаться без всякого результата, но тут они приткнулись к какой-то бригаде, которая красила высотные здания. Заработки там оказались бешеные. Достаточно сказать, что весь долг они отдали с первой же получки, Ваня решил, что в институте учиться не обязательно, раз идут такие деньги, и учебу забросил. Ваню выгнали из его общежития, он тоже переехал жить в мою комнату.
  Ваня с Сережей вали шикарный образ жизни. На работу они ездили на такси, ужинали в ресторане, в выходные коньяк лился рекой. Но, конечно, зарабатываемых денег еле хватало на такую жизнь. Тем более, что Ваня был человеком беспокойным и не мог сидеть на месте, когда выпьет, поэтому они тут же хватали такси и летели к каким-то друзьям и подругам. Причем сколько Ваня ни выпивал, он все равно не терял соображения и координации движений, в отличие от Сережи. Но Сережа был ему необходим, и Ваня всегда таскал его за собой, даже если Сережу приходилось тащить в буквальном смысле.
  Когда по утрам в воскресенье Сережа валялся на кровати, очень плохо себя чувствуя, я видел, что он считает жизнь занятием совершенно бессмысленным. Но тут просыпался Ваня, как всегда свежий и только немного опухший, и весело говорил: 'Чего приуныл? Приходится выбирать- или хорошее утро воскресенья, или веселый вечер субботы'. И они начинали торопливо натягивать штаны, летели куда-то, и снова закручивалась эта шарманка, не оставляя Сереже времени задуматься, да он и не хотел задумываться.
  Но тут летом Ваня решил съездить домой повидать родителей (родом он был из небольшого города в Сибири). Вернулся он только для того, чтобы сообщить совершенно неожиданное известие, что женится. Он сказал, что надоели ему все эти столицы, все эти институты, вся эта беспорядочная жизнь, и пора устраиваться. Рассуждал он очень трезво и просто неузнаваемо изменился. Даже с Сережей он пил умеренно.
  Интересно мне было бы взглянуть на женщину, которая так повлияла на этого Ваню.
  Он очень серьезно распрощался с нами, Сережу расцеловал со слезами и посоветовал ему задуматься. И уехал. И больше никогда ничего мы о нем не слышали.
  Мне кажется, с отъездом Вани в жизни Сережи образовалась некоторая пустота. Но он быстро привык и даже начал чувствовать облегчение.
  Дело в том, что, в отличие от Вани, Сережа не имел склонности к разгулу. Поэтому он очень уставал от всей этой веселой жизни. К тому же, хотя жизнь Сережи сложилась так, что он много пил, по натуре своей он был трезвенником. Кроме того, он был из тех людей, которым не нравится атмосфера дорогих ресторанов, которые не видят большой разницы между такси и метро. То есть Ваня вносил в Сережину жизнь массу мелких неудобств, в чем, конечно, Сережа не хотел признаваться даже себе.
  Кстати, в карты он теперь перестал играть и даже относился теперь к этому занятию с отвращением. Мне кажется, что он занимался этим, отчасти потому, что существовал на деньги от игры, а главное - потому что карты заполняли время его жизни.
  Итак, с отъездом Вани его жизнь изменилась. Сережа продолжал работать в этой бригаде. Пить он стал намного меньше. Расходы его сильно сократились. А так как зарабатывал он много, то у него появились деньги.
  Внешне его облик изменился к лучшему. За последним год он сильно опустился и износился. Теперь от физической работы на воздухе он подтянулся и закалился. К тому же оказалось, что он любит красиво одеваться, а теперь, впервые в жизни, у него появилась такая возможность.
  Мне кажется, была еще одна причина, по которой так круто изменился его образ жизни. Как я уже сказал, он был очень серьезным человеком. Он очень серьезно занимался науками, потом серьезно играл в карты, даже к пьянству с Ваней он относился так же серьезно, как и ко всему остальному в жизни. Теперь он так же серьезно зарабатывал деньги.
  Он мог бы легко снять квартиру, но продолжал жить у меня в комнате, отчасти по привычке, а отчасти, потому что жизнь в студенческом общежития гораздо интереснее.
  Таким образом его жизнь совершенно устроилась.
  Так прошел следующий год. Мы все уже чувствовали скончание учебы, все строили какие-то планы. В этот период Сережа опять почувствовал некоторое раздражение от того, что его жизнь устроена так, что вот мы все оканчиваем институт, а он, такой талантливый, красит стены. К тому же все мы, как я припоминаю, были людьми счастливыми, хоть и не вполне представляли, что нас ждет дальше. А Сережа себя счастливым не чувствовал, хоть и был хорошо устроен в жизни.
  Ну мы кончили институт. Получилось само собой, что и Сережа вместе с нами окончил студенческую жизнь, то есть в том смысле, что в студенческом общежитии ему стадо незачем жить, и он снял комнату.
  Сережа переехал на край света, снял квартиру в Металлострое, так что я несколько потерял его из вида. Но как-то раз в субботу я собрался поехал. Это было целое путешествие. Хотя он рассказывал, как добраться, я искал очень долго. Я бродил не меньше часа, пока нашел нужный адрес.
  Сережа оказался в своей комнате. Он мне заметно обрадовался, да и я почувствовал, что очень рад его видеть. Он тут же с жаром стал убеждать меня купить бутылочку по поводу встречи, как будто бы я сопротивлялся. Заметно было, что он много пил в последнее время. Он вообще был из тех людей, по которым это сразу заметно.
  А когда мы выпили немного, то он заговорил с акцентом алкоголика, но после стаканчика почувствовал заметное облегчение.
  Интересно, что насколько трезвый Сережа был умным и интересным собеседником, настолько с ним было трудно разговаривать, когда он выпьет, он быстро начинал нести какую-то чепуху, а его разум кружил вокруг тех двух-трех основных мыслей, которые тревожили его в то время.
  Но мы все же успели поговорить до того, как он напился (что, правда, произошло очень быстро).
  Он сообщил, что бросил ту денежную работу. 'Почему?' - спросил я.
  -Понимаешь, я не люблю деньги. А там приходилось работать. Такие деньги так просто не даются, а зачем это? Я подумал, что дали мне эти деньги? Вот я жил среди вас, и денег у меня было больше, чем у вас у всех. А все же вы были счастливее меня. Да и потом, деньги иногда даже мешают. Когда я так хорошо зарабатывал, я замечал, что женщины, начинают как-то приветливей относиться, когда узнают, что я такой богатый. Хотя я их не виню, это у них непроизвольно получалось. А друзья ждут, что раз я такой богатый и хороший, то начну деньги бросать на их развлечения. И непроизвольно обижаются, если этого не происходит. Вот и получается, что и любовь, и дружба у человека, имеющего деньги, начинает носить этот денежный оттенок. Даже если он сам деньги ни во что ни ставит. Я это хорошо почувствовал. Это, конечно, не новое наблюдение. Но дело в том, что человек ничему не верит, пока на себе не испытает.
  -Но все же деньги дают человеку возможность быть более свободным, жить более разнообразно.
  Сережа поморщился:
  -Это иллюзия-что деньги дают свободу. Наоборот. Единственное, что они дают- это возможность покупать. Я с Ваней попробовал все, что можно купить за деньги. И понял, что ничего этого я не хочу.
  -Так где же ты сейчас работаешь?
  -В том же управлении, только в другой бригаде. Правда, получаю в четыре раза меньше, так и работаю меньше раз в сто. От той работы горбатым можно было стать.
  Больше ничего о его нынешней жизни я узнать не успел, потому что вскоре он совершенно напился. Основной идеей, вокруг которой кружил разговор, была идея о том, что человеку 'в наше время', если он порядочный и имеет способности, есть только один путь-спиться. Отсюда происходила идея, что человеку нужно пить, чтобы остаться человеком.
  Раньше я никогда не замечал в нем зависти. Но в тот раз в его речах прозвучало раздражение на нас, его друзей, что мы-то институт окончили, хотя и не имели таких способностей. Я чувствовал, что за этим проходит невысказанная глубинная мысль о том, что так произошло потому, что все мы-люди менее порядочные, чем Сережа. Причем он почему-то считал, что только он один глубоко несчастен из-за своей порядочности, а мы все невероятно счастливы, и в нашем счастье есть что-то нечестное.
  Эти его речи были почти монологом, мне только изредка удавалось вставить свою реплику.
  Ушел я от него уже вечером с тяжелым чувством, потому что оставил его глубоко несчастным. А я его любил, хотя он и был вот таким. И хоть он сам даже иногда не верил, что его кто-то может любить.
  К тому же я совсем по-другому представлял себе нашу встречу. Я ведь тоже шел к нему отвести душу, посидеть, спокойно поговорить, а получилось, что только слушал его лихорадочные речи.
  И тяжело было видеть, что стало с человеком, который в новогоднюю ночь на первом курсе сидел на кухне и решал задачи по математическому анализу.
  Слишком, слишком он ко всему серьезно относился. И я думал, что с такой серьезностью если уж он решил спиться, то это произойдет непременно.
  Все же мои с ним дружеские отношения после этой встречи вновь вспыхнули. Мы виделись довольно часто.
  Как я уже сказал, моя жизнь была сложной в то время. Мы с женой жили у ее родителей. Мои с ними отношения складывались натянуто, что было тем более неприятно от того, что мы все добросовестно делали усилия, чтобы эта натянутость исчезла, но от этих попыток сближения становилось только хуже. Моя жена вдруг стала все время ссориться с матерью, а так как раньше они жили прекрасно, то само собой получалось, что я- причина этого. И от этого мои отношения с женой стали усложняться, ну вы и сами знаете, как четыре вполне хороших человека могут отравить жизнь друг-другу всего лишь из-за того, что желают друг другу добра.
  Я с удовольствием встречался с Сережей. Я успокаивался, глядя на человека, у которого в жизни были всего две причины для поступков: люблю или не люблю. Причем он всегда как-то удивительно легко решал любит он или не любит.
  Я вот не могу так жить. И даже не потому, что не нахожу в себе мужества делать только то, что люблю, а потому что часто не могу разобраться, что я люблю, а что-нет.
  Но, правда, из-за появившейся в нем раздражительности и мнительности Сережа начал становиться тяжелым человеком, так, например, однажды он сказал:
  -Ты встречаешься со мной для того, чтобы порадоваться, какой ты успешный, и как у тебя все удачно по сравнению с таким, как я.
  Если уж он такие вещи мне в лицо высказывал, то можно только догадываться, насколько мрачными были его мысли в то время.
  Впрочем, я не обращал на это внимания, ведь все же он бывая очень рад нашим встречам, а значит, все же любил меня несмотря на все эти идеи.
  Впрочем, наши встречи обычно кончались бутылочкой и его лихорадочными речами.
  У Сережи появились свойственные алкоголикам сложные рассуждения, кого можно назвать алкоголиком, а кого нет. Те, кто пьют водку, утверждают, что алкоголики - это те, кто пьет вино, те, кто пьют вино, утверждают наоборот, запойные утверждают, что алкоголики-это те, кто каждый дел по чуть-чуть, и т.д. То есть каждый пьющий выводит при помощи этих рассуждений, что сам он все же еще не совсем алкоголик.
  Тут в Сережиной жизни наступал период, который неизбежно должен был наступить, то есть он начал менять работы, и везде либо ему что-то не нравилось, либо его просили уйти. Работал он то контролером, то инспектором, то дежурным, то есть на таких работах, от которых кони не дохнут.
  В этот период я редко к нему ездил. Он сам иногда звонил мне, и мы ехали к нему, или еще куда-нибудь, потому что принимать такого человека в таком приличном доме, как дом родителей моей жены, было, конечно, невозможно. Впрочем, вид у него был еще не совсем опустившийся, то есть даже трудно так сразу сказать, какие в нем произошли внешние изменения от пьянства, но все-таки это становилось заметно уже при первом взгляде.
  Этот период в его жизни продолжался года два. Трудно рассказывать о том, каким был человек в ранней молодости. В этом возрасте, возле двадцати лет, все в личности очень зыбко, неверно, необъяснимо. Часто основой характера человека кажется то, что не только не является основой, но просто нанесено обстоятельствами, влиянием других людей. А из-за того, что в этом возрасте человек еще плохо понимает себя, свои истинные стремления, то даже его главные черты изменяются до неузнаваемости под действием его незрелых мыслей. То хорошее, что в нем есть, может служить причиной плохих поступков и т.д.
  Но с годами все наносное уходит, человек приучается быть самим собой и понимать себя. У человека появляются устойчивые взгляды, он вырабатывает свою жизненную философию. Счастлив тот, кто находит счастливую философию.
  Все это в полной мере относится к Сереже, потому что постепенно и сам он, и его образ жизни изменитесь до неузнаваемости по сравнению с периодом его метаний и неудовлетворенности.
  Как-то раз мы встретились с ним после довольно долгого перерыва.
  -Как у тебя дела? - спросил Сережа.
  Я немного подумал прежде чей ответить. С одном стороны, пожаловаться было вроде не на что. Я начал делать карьеру, и мое положение в компании было очень хорошим. Мы, наконец, разменяли квартиру родителей, и теперь у меня с женой была своя однокомнатная квартира. К тому же у меня родилась дочь.
  -Хорошо,- сказал я, рассказав обо всем этом.
  -Вот и видно по тебе, что ничего не хорошо,-сказал Сережа, - ты просто считаешь себя обязанным думать, что все у тебя хорошо, а на самом деле ничего этого тебе не нужно, и совсем даже тебе все это не нравится.
  -Ну а что делать? Если бы я стал расстраиваться, то стало бы только хуже.
  -Я вот над чем иногда думаю, - сказал Сережа,- а вот если бы тебе сказали, что ты смертельно болен, и у тебя осталось, скажем, шесть месяцев. Как бы ты их прожил?
  Это, конечно, представить трудно и даже страшновато. Но я подумал, что, пожалуй, не хотел бы прожить их так, как живу сейчас. Но, к счастью, у меня есть в запасе неопределенный срок.
  -Я вот читал повесть, - сказал Сережа, - где автор рассказывает о человеке, среднем человеке, достигшим среднего достатка, считающего, что все у него есть. И вот он узнает, что смертельно болен. По мысли автора, от этого сознания он тут же начинает испытывать необходимость прожить по-настоящему хотя бы этот остаток. То есть оставляет старую жизнь и пытается найти настоящих людей и настоящие чувства. Тут, естественно, все у него начинает идти как по маслу, он возобновляет дружбу с настоящими друзьями, которых он растерял в ежедневной суете, женится на своей школьной любви, которая была очень несчастна, бросает нелюбимую работу, и вдруг обнаруживает в себе талант художника. Ну а когда от этого срока не остается ничего, кроме последних месяцев мучений и беспомощности, он принимает яд и отходит в лучший мир, оставив несколько гениальных полотен, женщину, которая наконец поверила, что есть в жизни настоящее, верных друзей, потрясенных и ободренных его мужеством.
  -Ну и что? - спросил я, еще не понимая, куда он клонит.
  -А то, что я знал человека, который оказался в такой ситуации. Он знал, что ему остался год или немного больше. Так вот он не любил жену, работу, вообще, можно сказать, ничего не любил в своей жизни, и, между прочим, он хорошо знал, чего хочет. То есть у него была женщина, которую он любил, но он был человеком очень порядочным и любил ее только на расстоянии. Но она об этом знала и тоже его любила. К тому же, прямо как в той повести, в свободное от своей тяжелой, нудной работы время он резал по дереву и мечтал посвятить себя этому занятию. И, между прочим, талант у него был.
  Так вот он, зная, что скоро умрет, благополучно работал на своей очень вредной при его болезни работе, пока мог. Только стал пить, отчего его болезнь быстро прогрессировала. После чего умирал, очень тяжело и медленно, в состоянии полной беспомощности в течении полугода, чем очень замучил своих близких, которые и раньше-т о относились к нему с раздражением. Кстати, эти свои художественные упражнения он совершенно оставил, когда узнал диагноз. И ты думаешь, что его кто-то заставлял так жить? Да его жена и до этого сотни раз предлагала ему убраться. А он все же тянул этот воз своих обязанностей, которые ненавидел, более того, которые были не так уж нужны тем, для кого он это делал.
  Ну, видимо, мужества у него не было, - сказал я,- или слишком у него были развиты представления о своем долге. Поэтому он и не мог, не нашел в себе сил поступить так, как герой этой повести.
  -Нет, дело не в этом. Пока он был еще в силах, мы много времени проводили вместе. Я почему-то действовал на него успокаивающе, как он мне говорил. Но, правда, свободного времени у него было немного, потому что он доделывал капитальный ремонт в квартире, успел закончить как раз к тому моменту, когда слег окончательно. Так вот совсем не в мужестве дело. Просто близость смерти, как мне кажется, отняла у него последние силы, а не прибавила, как это следует до мысли автора повести. Мой знакомый увидел тщетность человеческих усилий, понимаешь? И просто катился по инерции по своим рельсам.
  -Мне кажется, мы несколько запутываемся и теряем нить,- сказал я,- начали мы с разговора о моей жизни.
  -А теперь подумай, что все мы, люди, неизлечимо больны. Разница только в сроке. Ты не любишь ту жизнь, жить которой считаешь себя обязанным, и так же, как тот мой знакомый, катишься по рельсам обязанностей, которыми тебя опутала жизнь. И иногда мечтаешь, что вот все как-то чудом изменится, и заживешь ты по-настоящему. Скажи по-честному, ты ведь искренне уверен, что преуспел по сравнению со мной?
  -Откровенно говоря, да.
  -А теперь подумай, чем твоя жизнь отличается от моей. Только тем, что ты приложил все силы к тому, чтобы приобрести эти рельсы, ты кропотливо трудился над тем, чтобы заиметь профессию, которую ты не слишком любишь, приобрел семью, которая тебя уже тяготит. И сейчас ты продолжаешь делать все, чтобы этот воз стал еще тяжелее, а сам ты стал еще более несвободным. А я отличаюсь от тебя только тем, что у меня нет ни этих рельсов, по которым я обязан катиться, ни этого воза мелочей, который я обязан тащить, и кто же из нас более преуспел?
  -Все равно я.
  Сережа рассмеялся:
  -Просто ты не находишь в себе мужества не только делать то, что ты любишь, но ты даже не находишь в себе сил разобраться, что ты любишь, а что не любишь. Понимаешь, я не могу делать то, чего не люблю, то есть я не буду приобретать то, что может сделать меня несчастным.
  -Ты просто не понимаешь, что в любой вещи есть две стороны. То есть, например, в семейной жизни есть много хорошего, хоть и бывает скучно, так же и в работе, во всем остальном.
  -На счет двух сторон ты совершенно прав. Но есть такое свойство жизни, что сначала следует хорошая сторона, а затем начинается плохая. Согласись, что, например, в отношениях с женщиной сначала идет все хорошее, потом все больше становится плохого, а хорошее постепенно исчезает. То есть то, что человек любит в данным момент, может через некоторое время стать просто еще одним камнем на его жизненном возу.
  -Ну а что же тут, по-твоему, можно сделать? Что же теперь, не иметь ничего?
  -А я в своем жизни уже и делаю. Я поклялся делать только то, что люблю. И только до тех пор, пока люблю.
  -Ну и что ты приобрел в результате по сравнению, скажем, со мной? Эту койку в съемной квартире?
  -Я приобрел свободу.
  -Ну а вот когда мы жили вместе в общежитии. Ведь все же ты испытывал неудовлетворенность своей жизнью.
  -Я был тогда несформировавшимся человеком. Я не понимал, чего я хочу. Но и тогда уже, как я помню, я не умел делать то, чего я не люблю. Поэтому меня и мотало из стороны в сторону. Занялся познанием мира и понял, что это суета. Играл в карты- тоже суета. Предавался удовольствиям- суета. Зарабатывал деньги- так из всех сует это самое суетное занятие. Все суета сует.
  -И чего же ты теперь хочешь?
  -Ничего. Я счастлив. Я не делаю ничего такого, чтобы мне не нравилось. Поэтому у меня нет ни малейшего повода, чтобы быть несчастным.
  И я оставил вполне счастливого человека лежащим на скрипучей кровати и поехал домой. Все эти мысли я примерял к себе и со страхом думал, что и в моей жизни может наступить момент, когда я разочаруюсь во всех своих стремлениях.
  Кстати, Сережа как-то сказал по поводу этих моих страхов:
  -Просто тот, кто не понял, что все суета, с некоторым страхом смотрит на человека вроде меня. Но на самом деле только с этого момента человек и может быть по-настоящему счастлив.
  Итак, Сережа пришел к выводу, что для счастья совершенно необходимо быть свободным. А свободным человек может быть только когда не имеет ничего. Ни хорошего, ни плохого.
  -Причем то, что кажется человеку хорошим и приятным, делает его особенно несвободным,-сказал как-то Середа. Потому что от плохого он зависит меньше. Нет ничего трудного, чтобы делать то, что не нравится жене, которую человек не любит. А вот для того, чтобы поступать как ему хочется, и как требует его совесть, когда это может принести несчастье жене, которую он обожает, нужна сила.
  Посте этого мне опять некоторое время было не до Сережи. Потому что я разводится со своей первой женой, женился второй раз, перешел на другое место работы и т. д.
  -Ну и зачем ты все это проделывал? - спросил Сережа, когда мы с ним встретились.
  -Понимаешь,- объяснил я то, что для меня в объяснениях не нуждалось, - с женой мы были несчастливы, и поэтому решили разойтись. А с этой женщиной я буду счастлив.
  -Бедняга, -пожалел меня Сережа, -накидал в свой жизненный воз очередную порцию камней и надеется быть счастливым. Мне кажется, что в своем кажущемся движении к счастью ты от него только отдаляешься.
  -Почему это?
  -А вот ты развелся с женой. Теперь у тебя появились новые сложные отношения с бывшей женой и дочерью. К тому же ты будешь платить алименты и уже создал новую семью, то есть теперь тебе придется больше думать о том, сколько денег дает тебе работа, чем о том, сколько она тебе приносит удовольствия. К тому же через пару лет ты убедишься, что новая жена не лучше прежней, и начнешь сожалеть. Будешь не любить детей от новой жены, а любить будешь дочь. И если что-то в жизни дочери сложится плохо, то будешь мучить себя мыслями, что в этом виноват ты. Я тебе обещаю, что от этого всего твоя жизнь станет сложнее и несчастливее.
  -Иди к черту,-сказал я, а Сережа засмеялся.
  То есть в это время Сережа создал такую жизненную философию, которая ему подходила. То есть приобрел систему взглядов, из которых вытекало, что он счастлив и вполне имеет право быть таким, как он есть. И все объяснилось до того хорошо и понятно для него, что неудовлетворенность почти совсем его покинула. Я написал 'почти', потому что, конечно, даже человек настолько счастливый, каким был Сережа в то время все же чувствует, что что-то в жизни не так. Конечно, он имел зародыши (очень ничтожные) таких качеств, как честолюбие, стремление к материальной обеспеченности, которые не были удовлетворены. Но и в этом Сережа нашел своеобразное удовольствие от того, что может подавлять в себе суетные стремления.
  То есть все в его жизни устроилось вполне счастливо для него. Он перестал метаться с работы на работу, так как решил, что нет большой разницы, чем заниматься, и стал намного меньше пить.
  Работал он в то время на небольшом заводе на должности со сложным названием. Его работа заключалась в том, что он сидел ночью в комнате с диваном и телефоном, и когда ему звонили (что случалось не каждую ночь), то он должен был еще куда-то позвонить и записать это происшествие в журнал.
  В это время у Сережи появился приятель. Это был парень примерно нашего возраста по имени Коля. Коля работал сторожем на том же заводе, то есть сидел в такой же комнатке, только этажом ниже, и сторожил по ночам Сережу.
  Я познакомился с ним, когда один раз как-то вечером мы с Сережей сидели у него в комнате на заводе и пили чай.
  Как выяснилось, Коля был поэтом. Собственно, он и работал сторожем для того чтобы в спокойной обстановке по ночам создавать свои произведения. Как всякий увлеченный человек, об искусстве он мог говорить часами, так же, как и Сережа, которому было все равно, о чем говорить, лишь бы беседа была приятной.
  Коля был любопытен. То есть, конечно, я встречал людей, пишущих стихи, но впервые видел человека, который ради этого забросил все остальное. Говорил Коля всегда горячо и страстно, и настолько увлекался, что иногда к концу предложения забывал, какую же все-таки мысль он собирался высказать. Говорил он, кстати, много умного, а его замечания о литературе отличались меткостью и едкостью.
  Коля мне очень понравился, только несколько подпортил мое впечатление о нем своими стихами. Мне они не понравились, когда Коля их почитал.
  -Ну и как? - спросил Коля, уверенный, что хорошо, и все же ожидающий ответа с видимым волнением.
  Мне было как-то неудобно, тем более, что он мне очень понравился, и я сказал:
  -Неплохо.
  Но он проницательностью поэта понял мое отношение к его стихам, и тут же я стал для него дураком и очень низко упал в его глазах. А чем я виноват? Я простой рабочий парень. Когда пишешь о линзе заката, вращающейся в линзе сознания, нужно научится равнодушно относится к мнению о себе простых парней.
  Каля посидел еще немного, но, видимо, настроение у него испортилось, да и стал я для него скучным от того, что не смог выразить достаточного восхищения, и он ушел, сказав: 'Пойду работать. Единственная возможность достичь чего-нибудь- это работать, работать и работать'.
  -Правильно, - похвалил Сережа его упорство.
  А мы с Сережей остались, и я пил чай, поглядывая на белые облака пара, которые выбрасывали в черное небо какие-то установки за окном, а Сережа валялся на диване, заложив руки за голову.
  - И не бывает тебе обидно за себя, -спросил я,- Ты ведь не лишен ни таланта, ни силы. Вот Коля совсем не так: работает, работает и работает. Неужели же ты никогда не чувствуешь, что надо что-то делать в жизни?
  -Жалко парня,- отозвался Сережа, зевнув, - пропадет он из-за этих своих стремлений. А ведь сколько сил тратит, бедняга. Сгорит в искусстве. В нем уже сейчас заметна желчность непризнанного гения. Он в это настолько верит, что я даже иногда начинаю сомневаться: вдруг я его просто не понимаю? Но как бы то ни было, пропадет он. Либо не станет известным никогда, либо сам напишет с отчаяния какое-нибудь произведение большой идеологической силы на государственный грант. А он ведь честный, и не простит себе этого. Сопьется в обоих случаях. Хотя, конечно, все же есть у него шанс, есть.
  -Вот, и он борется за этот шанс. А потом, может даже он почувствует, что это не для него, так еще что-нибудь найдет. Он ведь энергичный.
  -Нет. Поэзия для него зараза неизлечимая.
  После этих Сережиных слов я вспомнил, что он сам в студенческие годы пописывал стихи, и я спросил его об этом. Он поморщился, как взрослый серьезный мужчина, депутат законодательного собрания, которого спросили на встрече с избирателями, занимался ли он онанизмом в юности.
  -Я и сейчас этим по ночам иногда занимаюсь, надо же чем-то голову занимать.
  -Дай почитать.
  -Нет. Это упражнения с самим собой. Что говорить обо мне, - сказал Сережа, - Даже самый величайший гений делает настолько мало, что смешно и жалко смотреть. Каждый гений желает осчастливить мир, научить людишек жить. И расстраивается, и сходит с ума от тщетности своих усилий. Потому что все равно никто не слышит его гениальных идей.
  -Ну как ты можешь так говорить? А Толстой, а Достоевский?
  -Ты всерьез считаешь, что они что-то сделали?
  -Конечно. Так считает любой культурный человек.
  -Я же некультурный. Институтов не кончал. Вот ты сказал: 'Толстой'. Ты мне как-то убежденно доказывал, что его идеи прекрасны, человек, прочитавший его книги, становится лучше.
  -Ну.
  -А что производит твоя компания? Чем ты сам там занимаешься?
  -Так устроен мир, - сказал я, - множество людей производят оружие.
  -Вот все дело в том, что ты, культурный человек, производишь то, от чего Толстой пришел бы в ужас. И зная, что ты человек ответственный, я уверен, что ты стараешься делать это как можно лучше.
  -Ну а разве дело во мне? Не я, так другой занимался бы этим.
  -Да, но лично ты мог бы этим не заниматься. Толстой ведь и советовал каждому начинать с себя. Это дело твоей совести. То есть ты сначала идешь на свою работу, а вечером спокойненько почитываешь Толстого, и даже тени сомнения в том, что ты живешь правильно, у тебя не возникает. А ты ведь хороший и умный человек. То есть если даже такие как ты не понимают этого противоречия, то этого, значит, вообще почти никто не способен понять. А ты говоришь: 'Толстой'.
  -Послушай, как ты можешь так говорить, если все прекрасно чувствуешь. Ты говорил, что каждое мгновение имеет большую цену, потому что мы смертны. Но ведь твои мгновения уходят одно за другим, а ты валяешься на этом диване. Чем же заняты твои мгновения?
  -Вот именно. Каждое мгновение имеет большую цену. И я не желаю ни одного мгновения тратить на пустую суету или на то, что не люблю. И мои мгновения от этого прекрасны. Вот, например, в данную минуту я лежу на этом мягком диване и смотрю на тебя - хорошего, неглупого и запутавшегося человека, мы ведем интересную для меня беседу. Все это мне очень приятно, и тем более приятно, что, в отличие от тебя, мне не надо думать, куда утром бежать и за что хвататься из той кучи метких суетных дел, мысль о которых тяготит тебя в данную минуту.
  И хоть все эти его речи вызывали во мне желание спорить, но я не мог сформулировать в словах чувство, что он ошибается в чем-то очень существенном.
  Впрочем, обо всем, этом я думал не часто. Так как жизнь моя шла на подъем. Я почувствовал необходимость получить дополнительно экономическое образование, мне неожиданно предложили должность начальника отдела и т.д. Какие тут, к черту, мгновения, когда дни и недели мелькали так, что я их не замечал. Очередной Новый год наступал так быстро, что даже становилось страшно, до чего быстро летит время. Ну и приятное чувство свободы в деньгах после лет экономии, покупка первой приличной машины и все такое.
  Наши свидания с Сережей были нерегулярными, потому что договариваться о встрече с ним было бесполезно, он, улыбаясь, говорил потом: 'А я забыл'. Я вот дитя нашего деловитого века, со мной можно договариваться на два месяца вперед. Отметил в календаре, поставил напоминалку. Месяц при моей жизни-чепуха. Но вот для Сережи это был срок огромный. Для него договариваться о встрече через месяц казалось так же бессмысленно, как для меня о том, что будет через десять лет.
  Но иногда мы все же встречались. Для меня эти встречи были более приятны, чем раньше, потому что теперь, когда Сережа стал счастливым человеком, в наших отношениях пропал тягостный оттенок, происходивший от его неудовлетворенности. К тому же от того, что Сережа стал меньше пить, он сделался намного умнее. А от огромного количества свободного времени (собственно, вся его жизнь состояла из свободного времени) он прочитал огромное количество книг и передумал огромное количество мыслей, на которые мне просто времени не хватает. А может, я просто такой человек, что все эти мысли не приходят мне в голову.
  Иногда я проводил вечерок вместе с ним на его работе. Так что и поэт Коля постепенно стал моим приятелем, хоть я так перед ним опозорился, когда он при первой нашей встрече читал свои стихи.
  Хотя Сережа и Коля были, конечно, людьми совершенно разными, но было в них нечто родственное. А именно: их жизнь протекала, в-основном, в их черепной коробке.
  Я человек противоположного склада. Но они и были рады меня видеть отчасти потому что я человек суетливый, все время чем-то занятый. Более того, хоть меня и раздражает иногда эта моя бесконечная суета и активность, но я даже страдаю и теряюсь, если вдруг случается период безделья. Нам было интересно втроем.
  Надо сказать, что к этому времени Коля, к моему удивлению, стал иногда производить на свет кое-что интересное для меня. Как сказал мне Сережа: 'Не зря мне казалось, что все же есть в нем искра Божья'.
  Характер у Коли тоже стал значительно лучше. Все же каким бы гениальным не чувствовал себя человек, он все же несколько теряется и злится, если никто не понимает его творений.
  В Колином творчестве зазвучали нотки недовольства современной цивилизацией, городами, техническим прогрессом и т.д. В своих стихах он называл автобусы 'железными ящиками для упаковки людей', цивилизацию - 'механизмом людей- винтиков', а самочувствие человека в современней жизни человечества- 'ощущением винтика в часовом механизме бомбы'.
  То есть Коля говорил много правильного, но так как он жил стихами и разговорами с людьми похожего склада, то все это носило несколько умозрительный характер. Он смотрел на жизнь как бы в бинокль. И у меня было желание возражать, хотя, конечно, многое он заметил верно.
  То есть Коля не понимал, что может быть приятно утром ехать на работу, что от своих жизненных занятий большинство людей хотя и не чувствует той постоянной радости, как он от своих стихов, но вполне могут чувствовать удовлетворение, что от женщины бессмысленно требовать, чтобы она вызывала к себе бесконечную постоянную любовь (как он мечтал в своих стихах), и в том, что она не может вызывать такую любовь, нет никакой ее вины, и даже несчастья в этом нет. Впрочем, от своего творчества он тоже ведь не испытывал постоянного удовлетворения, вот что тоже важно.
  Я пытался ему это объяснять, но Коля считал, что все люди, не занимающиеся поэзией или чем-то подобным, менее счастливы, чем он. И что так живут от того, что они мелкие и слабые. Что-то было в нем очень похожее на Сережу, только он был упорен и имел цель.
  Впрочем, с ним стало можно спорить, потому что чем лучше становились его стихи, тем терпимее он относится к их критике.
  Наши встречи проходили в спорах, правда я заметил, что эти два теоретика умеют очень ясно излагать свои нежизненные мысли, а я, человек практический и знающий жизнь по-настоящему, как-то терялся, когда пытался объяснить им, в чем они ошибаются. Потому что я понимал это настолько хорошо, что у меня как-то не было слов, чтобы это выразить.
  В это время я уже успокоился за Сережу, потому что он все-таки стал счастлив и устроился в жизни так, как ему было удобно. Но все же как человек практический, я чувствовал сожаление, глядя на него, что хорошая вещь пропадает, и никому от нее никакой пользы. Иногда на своей работе я думал, что Сережины мозга идеально для нее созданы. Иногда я говорил ему об этом. Однажды в такую ночь, когда Коля ушел к себе писать стихи, я сказал Сереже:
  -Похоже, что он все же чего-то добьется. Получается у него, хотя мы и не верили.
  -Да, кое-какие успехи он сделал,- зевнул Сережа.
  -Великая вещь-упорство.
  -Да, чего только люди упорством не достигают,- опять зевнул Сережа. - Например, со мной в бригаде работал человек, который путем напряженных тренировок научится выпивать кружку пива менее чем за секунду, еще один научился плевать дальше десяти метров.
  -Все же надо что-то делать, как-то работать в жизни.
  -А я и работаю,- Сережа кивнул на телефон и раскрытый журнал на столе,- свой долг перед обществом я выполняю.
  Ночь и в самом деле выдалась хлопотливая. Уже звонили целых два раза, после чего Сережа сам куда-то звонил, он уже успел заполнить целую страницу в журнале.
  -Но есть и человеческий долг,- сказал я,- Надо жить в меру своих способностей. Долг человека-делать то, для чего он предназначен.
  -Я вообще не люблю слово 'долг',- сказал Сережа, - Особенно в наше время. Слово 'долг' стало словом для демагогов. Когда один человек говорит другому- делай это, потому что это твой долг, то это почти всегда означает, что он хочет, чтобы этот человек сделал то, что не любит и что ему совершенно не нужно.
  Подумав немного, Сережа сказал:
  -О долге я могу тебе одну историю рассказать. Я ведь никогда не рассказывал, как я в детский дом попал. Так вот мой папаша был наделен чувством долга в высшей степени. Он жил с мамашей только из чувства долга. Хотя моя мамаша была такой, что нужно было быть настоящим христианином, чтобы с ней жить. Отец по работе часто бывая в разъездах, ну а она в это время вела веселую жизнь. Прямо у нас дома, меня она не стеснялась. Так вот я папашу даже просил, чтобы мы с ним ушли, уехали. Но он тогда на меня ругался и говорил, что 'это же твоя мать'. Он, понимаешь ли, был из тех людей, которые в ком угодно умеют найти что-то человеческое, и во всем, что в жизни не так, отыскивают свою вину. И свой долг выполняют, как бы трудно не было, не думая, а выполняют ли другие свой долг перед ними. Так вот папаша однажды вернулся из поездки, а мать как раз только с новым дядей выпила и, ясно, что очень огорчилась и обиделась на папашу, что он заявился не вовремя. И попросила дядю, чтобы он прогнал папашу. Тут даже папаша обиделся и задрался с дядей. А дядя взял топор на кухне и зарубил папашу. Потом сказал, что и нас зарубит, если скажем. Но все-таки дядю посадили, а мамаша через полгода без вести пропала. Вот такая притча о долге.
  Когда Сереже было тяжело что-то рассказывать, он рассказывал всегда равнодушно и иронично. После этого мы молчали довольно долго, глядя на облака пара в черном небе за окном. Потом Сережа так же спокойно продолжил:
  -Понимаешь ли, у меня уже с детства сразу появлялось легкое отвращение, когда я слышал слово "долг". Любимое слово моего папаши. Который действительно 6ыл человеком. Это был единственный человек, которого я любил в детстве.
  Он помолчал немного.
  -Потом, как ты знаешь, я в армии служил. Так вот у нас в части был такой случай. Дело было вечером перед праздником. Офицеры выпивали в столовой и вышли проветриться на крыльцо. Тут видят- идет мимо солдат, что-то несет. Один из офицеров кричит ему: "Иди сюда". По виду этого солдата догадался, что тот что-то стащил. А тот только шагу прибавил, потому что он действительно стащил с кухни чаю, сахару и хлеба к чаю. Хотелось ему чайку попить по поводу праздника. У нас в части офицерская столовая примыкала к складу. А возле склада прогуливался часовой. Офицеры ему: "Задержать". Часовой, как наложено, 'стой', выстрел в воздух, а тот побежал. Ну офицер часовому приказал, часовой и уложил этого солдатика из автомата, жаль, конечно, этого солдатика, которому восемнадцать лет как раз исполнилось, но рассказываю я это потому, что тот часовой, конечно, чувствовал себя плохо после этой истории. До этого он был самым обычным человеком, ничем от любого из нас не отличался. Но потом он убедил себя, чтобы совесть его не мучила, в том, что все он сделал правильно. То есть он не только не сделал чего-то плохого, но даже поступил очень похвально. Тем более, что он получил отпуск за образцовое несение службы. Так вот потом, уже перед дембелем, он сказал мне: "Я и брата застрелю, если мне прикажут. Я свой долг всегда готов выполнить". Так что теперь я слово "долг" и слышать не могу.
  -Но без понятий о долге жизнь невозможна,- сказал я,- Благодаря родительскому долгу люди воспитывают детей, да просто общество не разваливается, потому что все же большинство людей выполняют сбой гражданский долг.
  -Ты путаешь долг и любовь. Коля как-то сказал мне, что чувствует, что писать стихи-это его долг. Но дело в том, что он любит это больше всего в жизни. Родители воспитывают детей не из чувства долга, а из любви. Те матери, которые своих детей не любят, бросают их в родильных домах. Следовательно, нет никакого материнского долга, а есть только материнская любовь. Говорю тебе как специалист по материнской любви. Любовь- это и есть тот единственный и истинный человеческий долг, который человек должен выполнять. А тот долг, который человеку навязывают,- это просто хомут, который на него стремятся одеть другие для своих целей. У меня нет любви к какому-либо занятию, поэтому я и не чувствую, что должен чем-то заниматься. Я могу жить только по любви. И у меня есть силы быть таким. Я и живу только потому, что мне нравится жить, нравится дым этой сигареты, нравится этот разговор.
  Но даже такие мудрецы, как Сережа, тоже ошибаются. Например, когда я женился второй раз, он мне предсказывал, что вскоре я стану только еще более несчастным. Но, вопреки его предсказаниям, все устроилось очень хорошо. Я стал вполне счастливым человеком. В том смысле, что часто я честно думал, что я счастливый человек. И даже от всего этого и для Сережи вышла некоторая польза, потому что моя новая жена была такой, что Сережа мог приходить ко мне, не боясь, что его приход кому-нибудь не понравится.
  То есть я хочу сказать, что Сережа не совсем понимал жизнь таких людей, как я.
  Впрочем, так же, как и я не вполне понимал жизнь Сережи, ведь еще не так давно я был уверен, что он сопьется. Но, к моему удивлению, с тех пор, как он приобрел эти свои взгляды, он стал пить намного меньше, пока почти совсем не отучился. И ведь удивительно то, что у него не появилось каких-либо причин не пить. Просто Сережа решил, что не самом деле пьянство ему совсем не нравится, и понемногу отучился от этого. Более того, теперь он даже излагал интересные мысли о вреде пьянства, о том, как человек пьющий перестает замечать прелесть окружающего мира и т.д.
  Как-то раз Сережа сказал мне об ошибочности мнения о том, что чтобы понять тайны и устройство жизни, нужно находиться в самой гуще жизни.
  -Наоборот, для этого лучше уйти в монастырь. Или в пустыню. Все великие мыслители были или монахами, или людьми несколько от отстраненными от жизни, то есть свободными, - сказал он.
  Как мне показалось, за этой идеей скрывалась более глубинная мысль о том, что сам он с тех пор, как стал вести таком ленивый и мечтательный образ жизни (то есть когда у него появилось время для раздумий и свобода от мелочей жизни, сковывающих мысль человека), он разобрался в жизни весьма хорошо.
  Можно даже сказать, что он изобрел рецепт всеобщего счастья.
  - Помнишь, мы как-то разговаривали о долге? - спросил Сережа, - Я еще доказывал тебе, что нет никакого долга, а есть только любовь? Жизнь была бы прекрасна, если бы все люди смогли найти в себе силы выполнять вот этот единственный свой настоящий долг- делать только то, что они любят, и не делать того, что не любят.
  Я что-то помычал, еще не зная, соглашаться с ним, или нет. Встает несколько пугающий вопрос: а на сколько человек любит жизнь? Собственно, как обычно при разговорах с ним, со всеми его словами я был вроде бы согласен. И все же почему-то хотелось возражать.
  -Единственное, что действительно может указывать человеку путь в жизни- это любовь. Или нелюбовь,-продолжил Сережа,- Ты согласен?
  -В-общем, да. Только мне кажется, что все эти хорошие идеи как-то блекнут, когда пытаешься применить их к жизни. Более того, начинаешь чувствовать, что в самой прекрасной идее есть что-то не то, и когда все же стремишься ею руководствоваться, то она часто получается уже в каком-то перевернутом, виде. То есть самая прекрасная идея (вроде этой идеи о том, что любовь- это и есть долг), идея, направленная на всеобщее счастье, почему-то начинает приносить несчастья.
  Сережа подумал и сказал:
  -Скажи, ты счастлив?
  Я пожал плечами:
  -Да.
  -Не слышу уверенности в твоем голосе. А вот я живу по этому принципу. И я совершенно честно, не чувствуя никакой фальши, могу сказать, что я счастлив. И все только потому, что я не делаю ничего (почти), чего бы я не любил.
  Тут, я помню, мы заспорили, потому что я спросил, а что же Сережа делает, то есть началась по кругу наша обычная болтовня.
  Но совершенно неожиданно для меня его жизнь резко изменилась. В его жизни появилась женщина. Сережа как-то раз от нечего делать и из любопытства поехал на слет клуба самодеятельной песни, где и познакомился с Олей.
  Оля там что-то пела под гитару, потом они разговорились у костра, проговорили всю ночь и вернулись уже вместе.
  Родителей у Оли тоже не было, но ее детство было совершенно другим, чем у Сережи. Насколько я понял, во многом ее первоначальный интерес к Сереже и был вызван тем, что в ту ночь он потряс ее историей своей жизни.
  Оля родилась в исключительно благополучной, обеспеченной семье. Она была единственной дочерью, и родители были без ума от нее. Настолько, что даже затрудняли ее жизнь тем, что все время заставляли ее заниматься то музыкой, то фигурным катанием, то еще чем-нибудь очень модным и полезным. То сеть даже уже ясли, в которые она ходила, были с каким-то уклоном, с занятиями физкультурой и рисованием по особым системам. Потом последовал детский сад для одаренных детей (и для тщеславных родителей), потом- специальная школа с занятиями английским языком и литературой по расширенным программам. Но Оля почему-то ни к чему этому не чувствовала особенного интереса. Как, впрочем, и не проявляла ярких способностей. Хотя училась хорошо.
  Но ей и не приходилось беспокоиться, потому что ее родители всегда хорошо знали, что нужно их дочери, и пристроили ее в университет на исторический факультет. Который она закончила с хорошими оценками, хотя учеба ее не очень интересовала, после чего работала в военном архиве.
  Пожалуй, единственной ее настоящей страстью было чтение книг. Даже в том возрасте, когда все девочки сидят на скамеечке с парнями, она лежала на диване и читала книги. Отчасти потому что была некрасива.
  То есть в ее внешнем облике не было каких-нибудь уродливых черт, просто она была как-то совершенно ничем внешне не привлекательна.
  Так что родителей даже начало беспокоить то, что она может остаться без мужчины, возможно, они и попытались бы принять меры (хотя тут, видимо, впервые бы почувствовали, что у их дочери твердая воля), но, когда Оле было двадцать четыре года, они разбились на машине, возвращаясь с дачи друзей.
  Таким образом, Оля дожила до тридцати дет, оставшись в сущности мечтательной, начитанной девочкой.
  В скором времени Сережа переехал из съемного жилья в шикарную квартиру, где Оля жила одна после гибели родителей.
  Вся эта история совпала по времени с таким периодом, когда мы с Сережей долго не виделись, так что я ничего обо всем этом не знал.
  Но однажды Сережа позвонил мне и пригласил к себе, назвав свой новый адрес.
  Я подумал, что что-то перепутал, когда обнаружил по этому адресу таком шикарный дом. Так что в дверь я позвонил просто на всякий случай, чтобы раз уж пришел, убедиться, что никакого Сережи тут нет и быть не может. Я был очень удивлен, когда он открыл дверь.
  Квартиру этот Сережа, который не раз распинался передо о суетности стремления к обеспеченности, показывал мне не без гордости, совсем не без гордости. Мне даже показалось, что имелась у него глубинная мысль "ты вот суетишься, суетишься, а я вон как могу'. А может, мне так просто показалось от зависти, потому что выплаты по квартире меня очень напрягали. Поэтому я даже чувствовал некоторое разочарование в жизни и видел тщетность человеческих усилий, о которых так любил распространяться Сережа, потому что вот я суетился, суетился, а этому лентяю все само с неба упало. Успокаивало только, что я хозяин всего в своей жизни, а Сережа не хозяин ни чего.
  Сережа сел в мягкое кресло и закурил сигарету. Потом Сережа достал красивые рюмочки, и мы выпили немного коньяку за его новоселье. Тут я с некоторым злорадством заметил, что он еще ко всему этому не привык, поэтому несколько пугается и дизайнерского кресла, и красивых рюмочек, и огромных книжных шкафов, угрожающе нависших над ним со всех сторон. По-моему, Сережа даже испытывал некоторую ностальгию по скрипучей кровати в съемной комнате, где можно так. хорошо валяться, заложив руки за голову.
  Я думаю, если бы Оля была хоть немного другим человеком, чем она была, то Сережа не выдержал бы и месяца в таком неуютной обстановке и сбежал бы.
  Вскоре пришла и сама Оля. Забегая вперед, я скажу, что она была из тех людей, которые при первом знакомстве не производят особенного впечатления, но по мере того, как узнаешь такого человека все лучше и лучше, то начинаешь относиться к нему хорошо и даже с восторгом. По крайнем мере, так относился к ней я.
  Было заметно, что она от Сережи без ума. Когда она обращалась к нему, ее лицо как бы слегка озарялось, и вообще она всячески старалась, чтобы ему было хорошо и приятно в ее обществе. Сережа в тот вечер не сказал мне ничего умного и интересного, видимо потому что слишком был сбит с толку этими переменами в своей жизни.
  Насколько я могу судить, Оля была просто поражена, сколько было в жизни Сережи несчастий и всяких событии и поворотов. Сережа выложил ей про свою жизнь все, чего никогда не говорил даже мне. Отчасти потому что встретил искреннее сочувствие, к тому же он любил рассказывать.
  Сережина жизнь показалась Сереже Оле огромной и очень несчастной по сравнению с ее собственной. Ей нравилось в нем все, даже то, что в другом человеке могло бы ее оттолкнуть.
  Оля была начитанным мечтательным человеком, поэтому ее поражали Сережины рассказы о детском доме, о службе в армии, о разгуле с Ваней и т.д. Перед ней был человек, который в жизни испытал многое из того, что она знала только по книгам. С некоторым замиранием сердца она слушала, как он жил за счет игры в карты, как он проснулся в поезде, не зная, куда едет (разве с ней это могло бы произойти?). Сережины мысли о жизни казались ей очень глубокими и правильными.
  В тот вечер мы с Сережей кое-что повспоминали о нашем студенческой жизни, и когда Оля услышала, что Сережа учился так замечательно, то сразу в это поверила, и это показалось ей вполне естественным.
  Может быть, была и еще одна причина, по которой она относилась к нему так восторженно. Дело в том, что Оле было уже тридцать лет, она совершенно разуверилась в своей привлекательности и начала думать, что проживет жизнь одинокой. А тут вдруг появился человек, да еще какой. Сережа!
  Кстати, я не сказал, что Сережа был весьма привлекателен. Когда он чувствовал необходимость, в его жизни женщины появлялись, но не занимали места. Он относился к ним равнодушно с оттенком презрения, так что они быстро исчезали.
  В-общем, она была от него без ума. Единственное, что, как я заметил, удивляло ее- это то, что такой замечательный человек в конце концов оказался на телефонной работе. Но и тут она полагала, что если он так поступает, то это правильно.
  Я стал бывать у них довольно часто, и Оля нравилась мне все больше и больше. Постепенно я пришел к мнению, что Сережа наткнулся (другого слова я подобрать не могу) на идеальную женщину. Скажу даже, что разговаривать с ней стало для меня не менее приятно и интересно, чем с Сережей.
  К тому же в моей жизни тот период вообще был хороший. В Сережиной жизни все тоже устраивалось к лучшему. Ну, во-первых, у него была Оля, что само по себе было огромным везением. К тому же жили они просто роскошно. Правда, эта роскошь была уже несколько устаревшей. Но дело в том, что эти два человека и не особенно нуждались в роскоши. Их зарплаты вполне им хватало, ни у Оли, ни, тем более, у Сережи не было каких-то больших запросов.
  Сережа стал подумывать жениться, от чего у него родился целый рой мыслей, которыми он делился со мной. Он все же побаивался, хоть без всякой причины, так, из своего суеверия. Потому что если не жениться на таких женщинах, как Оля, то тогда вообще не нужно ни на ком жениться. Но для Сережи любой пустяк служил поводом для длительных раздумий, а тут такой серьезный шаг.
  Для Сережи это было очень трудно. Он размышлял, стоит ли приобретать воз, который придется тащить, и что он получает взамен своем свободы и независимости. У него рождалось множество побочных мыслей, так, например, он думал, насколько он любит Олю, насколько его желание соответствует его методу любви, и не вызвано ли его желание жениться тем, что он просто устал от своей бродячей жизни. Я ему объяснял, что он дурак, но он только обижался.
  Он советовался с Колей по поводу всего этого, и эти совещания мне совсем не нравились. Потому что о таких простых вещах лучше советоваться с таким человеком, как я, чем с этим теоретиком Колей, у которого мозги в голову вставлены вверх ногами, так что Коля только усиливал смуту в его душе.
  Впрочем, я не сильно переживал, считая все эти его размышления глупостью. Я был уверен, что он женится, я видел, что он этого хочет. А капризничает просто потому что ему хочется делать то, что противоречит его теориям о том, что от всего надо бежать.
  Но уж если он что-то решал, то бесповоротно. И однажды он позвонил мне на работу и сказал, что они с Олей подали заявление.
  В то время мы виделись очень часто. Тем более, что моя жена подружилась с Олей. К тому же теперь мы жили очень близко. Правда моя жена слегка недолюбливала Сережу. Но как человек порядочный, она ничем этого не проявляла.
  В тот вечер, когда Сережа сообщил мне, что решился жениться, мы с женой сходили к ним в гости и очень мило провели вечер. Сережа был в возбужденном, но радостном состоянии, правда говорит такие вещи, на которые любая другая женщина, кроме Оли, могла бы обидеться. То есть что решил он взвалить на себя этот груз, что прощай, свобода, что женщина- зло, но нет сил бороться с искушением. Впрочем, все это он говорил совершенно беззлобно и в шутку. Сережа был незлым человеком.
  Оля на все это внимания не обращала, отчасти потому что он говорил это не со зла, а отчасти потому что чувствовала одну из его главных черт: Сережа всю жизнь страстно хотел, чтобы его любили. В юности он уверился в том, что никто его любить не может. Попав в институт, в среду людей, подходящих ему, он стал уже мнительным и недоверчивым настолько, что не верил даже в то, что к нему хорошо относимся мы, его друзья. Хотя, уверяю вас, мы всегда были самого лучшего мнения о нем. Но он все же был убежден, что нет в нем ничего такого, что могут любить другие люди.
  Когда он потом начал пьянствовать, то в нем произошел такой любопытным процесс, что он как бы раздвоился на внешнего, пьяного и опустившегося Сережу, с которым даже разговаривать было трудно из-за того, что он поглупел и приобрел воспаленные идеи, и на внутреннего, прекрасного, все понимавшего Сережу, который хотел любви тем сильнее, чем меньше ее заслуживал внешний Сережа.
  Хотя потом он каким-то чудом опомнился, но вот это неверие в любовь других людей к нему и желание этой любви в нем остались.
  Оля часто была поразительно слепа по отношению к Сереже, но вот это она чувствовала очень хорошо. Поэтому она мирилась с тем, что Сережа иногда тиранил ее и говорил ей обидные вещи. Она понимала, что это ему нужно, чтобы убедиться в ее любви и терпении к нему.
  Вскоре состоялась свадьба. Народу немного. Со стороны Сережи я и несколько наших друзей, со стороны Оли- несколько ее подружек. Сережиным свидетелем был Коля. Из дворца бракосочетания поехали в ресторан, где очень мило посидели. Оля исполнила несколько песен под гитару (у нее получалось очень неплохо), поужинали, потанцевали, короче это была приятная и тихая свадьба. И не очень напились даже те, кто обычно напивается в таких случаях, от чего разговор за столом сильно выиграл.
  Сережа быстро понял, что в семейной жизни есть свои привлекательные стороны, так что даже перестал расстраиваться, что что-то потерял, женившись на Оле, даже внешне он стал выглядеть лучше, потолстел и стал аккуратен.
  Причем она все почему-то не разочаровывалась в Сереже, как сделала бы на ее месте любая нормальная женщина. Я даже скажу, что она не только не разочаровывалась в Сереже, но ее уважение к нему даже усиливалось. Ей было все равно, что этот умный и со всех сторон талантливый Сережа, поговорив с ней вечером о разных серьезных вещах и высказав много интересных мыслей, одевает плащ и отправляется лежать на диване и пить чай с Колей.
  Это была удивительная женщина.
  Около года они прожили хорошо. Но потом Сережа стал немного скучать и слегка капризничать. Это очень расстраивало Олю, потому что причины она не понимала. Да и я не понимал, потому что я знал, что Сережу все всегда устраивало, ни к чему он не стремился. Многие мужчины к концу первого года супружеской жизни начинают скучать просто от того, что им как-то тяжело представить, что всю жизнь они проживут со своей женой, когда вокруг так много привлекательных женщин. Но для Сережи это не могло быть причиной, я знал, что он не стремился к другим женщинам - он презирал их как класс существ. Если бы его потянуло к другой женщине, он бы трахнул ее, не испытывая ни малейших угрызений, да и дело с концом. К Оле его отношение было исключительным - это правда. С другой стороны, его не могло расстраивать и однообразие семейной жизни, потому что раньше он жил не менее однообразно, и все же был счастлив.
  То есть, на мой взгляд, женившись на Оле, Сережа многое приобрел, ничего не потеряв. И, следовательно, никаких причин для расстройства у него не было.
  Но, по-моему, Сережа и сам не вполне понимал, что это с ним происходит. Он был человеком не злым и не бессовестным, поэтому чувствовал себя виноватым за свои капризы и упреки Оле. Он понимал, что Оля женщина прекрасная, что злиться на нее не за что. К тому он часто упрекал ее за то, что она что-то не туда положила, не так сказала, но сам чувствовал, что размеры Олиных проступков не соответствуют размерам его раздражения. Тем более, что он был человеком немелочным, и раньше все такие вещи- где что лежит, кто что сказал, были ему глубоко безразличны.
  А наивная любящая Оля вместо того, чтобы обижаться, искала оправдание его придиркам и старалась окружить его вниманием. Хотя, конечно, даже у нее иногда нервы не выдерживали, и они ссорились.
  Раза два они ссорились при мне. Однажды после ссоры я решил поговорить с Сережей. Может даже я был излишне резковат, но мы уже много лет были друзьями и всегда были резковаты (то есть откровенны) друг с другом. К тому же я считал, что ему надо не капризничать, а благодарить судьбу за то, что она послала ему такую женщину. Вот это я ему и высказал.
  -Да все ты правильно говоришь,- сказал Сережа, скривив лицо,- только я не знаю, не понимаю, но все как-то не так идет.
  -Ну что не так? Чего тебе не хватает?
  -Понимаешь, я не знаю.
  По своей привычке к обобщениям он рассказал мне историю из своей жизни:
  -Ты знаешь, я в детском доме научился играть на трубе. К нам приходил очень хороший учитель музыки. Единственный человек в этом детском доме, которого я вспоминаю с удовольствием. Он организовал оркестр, и ты знаешь, я любил играть до того, что часто с утра начиная ждать вечера, когда будет репетиция. Он даже говорил, что из меня хороший музыкант получается. Сразу после детского дома я пошел служить в армию. В части нас построили и спрашивают, кто умеет играть на музыкальных инструментах. Тут очень многие сказали, что умеют, так как по рассказам знали, что желательно попасть в оркестр, в художники или еще куда, где служба легче. Но на трубе я один умел из всего пополнения, так что меня, к моей радости, в оркестр взяли. Одного я не учел, что часть была образцовая. И здесь было все наоборот. То есть целый день на плацу барабан стучит, а солдаты строевые приемы отрабатывают. И нам иногда приходилось играть по пять-шесть часов. Так что я постепенно начал эту трубу ненавидеть.
  То есть в детском доме я с утра радовался, что вечером поиграю, а тут с утра с ужасом думал, что опять придется ее в руки брать. Тем более, что сразу после подъема оркестр играл на утренней зарядке.
  А тут зимой должны были нагрянуть какие-то высокие проверяющие, поэтому в части все засуетились, мыли, подкрашивали, хотя и так все блестело, потому что это и было основном целью нашем службы- поддерживать внешний вид. Командир ужасался, до чего у солдат плохая выправка, хотя, поверь, в нашей части любой солдат ходил строевым шагом не хуже тех ребят, что по праздникам маршируют на Красной площади. Но командиру все что-то не нравилось. А тут он еще спохватился, что оркестр играет не на уровне. А надо признать, что если завести десять заржавленных патефонов с разными пластинками, то как раз и поручилось бы звучание нашего оркестра. Ну вот в тот день роты маршируют, мы играем. А мороз был хорошим, как назло. У меня лично все перед глазами плыло и промерз я до желудка. Так вот тогда я и поклялся, что к этой трубе больше не прикоснусь, когда уволюсь.
  Я слушал Сережу не с любопытством, а с оттенком раздражения.
  -Ну и что? - спросил я.
  -А то что, может быть, без свободы и любви быть не может? И если начинаешь по обязанности заниматься даже тем, что любишь, то перестаешь любить именно из-за того, что обязан?
  Тут я задумался. Мне как-то не верилось, что это действительная причина. У меня было чувство, что все это - фантастика, и всеми этими рассуждениями он маскирует даже для самого себя нечто более простое.
  Все эти размышления, возможно, были любопытны, и в глазах такого человека как Коля, они свидетельствовали о глубине Сережиной натуры, но вот мне во все это не верилось. Потому что с одной стороны были его глубокие мысли, а с другой - счастье или несчастье милой, очень мне симпатичной женщины. Впрочем, тогда на их отношения только легла небольшая тень несчастливости.
  То есть их разногласия не выходили за рамки разногласий, возникающих в любой семье. Оля, правда, переживала, но это от того, что была уж таким переживающим и чувствительным человеком. Так что я ей даже посоветовал не обращать внимания на Сережины выдумки.
  Их отношения сложились так, что Сережа делился с ней всем, что приходило ему в голову. То есть она слышала от него рассуждения, подобные тем, что он высказывал мне. Может быть, он это делал потому, что Оля ко всем этим его идеям относилась с большим вниманием и даже, я бы сказал, с интересом. Она очень любила его слушать, и все эти размышления в ее глазах были значительными и глубокими.
  -Ну разве ты несвободен, Сереженька, - говорила она ему, - Да я и не хочу, чтобы ты жил со мной из-за чего-нибудь кроме любви.
  Я иногда думаю, как же все- таки она могла настолько его любить и настолько потерять голову. Ну пусть даже она была наивной, неопытной, восторженной и книжной. Все же ведь она была совсем не глупа и не лишена житейском рассудительности, когда речь заходила о других людях.
  Я думаю, дело было в том, что ей суждено было в тридцать лет пережить такую любовь, которая если и бывает, то лет в шестнадцать.
  Как она призналась Сереже, первый поцелуй с ним был вторым поцелуем с мужчиной за всю ее жизнь. А первый вышел как-то по случайности еще в университете. И, конечно, не потому что она была настолько уж некрасива. А потому что она еще стремилась к чистоте и ждала чего-то необыкновенного. Что и пришло с Сережей.
  Это был такой момент их отношениях, когда вся энергия в их семье исходила от Оли. Причем она так была увлечена своим мужем, что он, будучи человеком очень неплохим по своим душевным качествам, не мог не быть благодарным ей за эту любовь и старался делать так, как ей нравится.
  По этой причине в Сереже даже произошли благоприятные и полезные для семьи изменения. Видимо правильно говорят, что в любом человеке есть все качества, только одни раскрываются, а другие бывают заглушены воздействием воспитания и обстоятельств. Так, например, в Сереже проснулась хозяйственная жилка, о существования которой я и не подозревал, настолько это не вязалось с его обликом.
  Когда я пытаюсь вспомнить, что я думал в то время об их семье, то должен сказать, что все мне казалось прекрасным, а их будущее- безоблачным. Оля была прекрасной женой, да и Сережа ведь был вполне хорош. То есть если бы меня попросили описать его душевные качества, то я должен был бы сказать, что считаю Сережу умным, несомненно честным, незлым человеком. К тому же с ним был о интересно. И еще была в нем черта, исключительно редко встречающаяся в людях,- он был совершенно чужд лицемерия. Он всегда говорил только то, во что верит. И поступал так как говорил, вся его беда была в том, что у него не хватало чего-то такого, чему я и названия найти не могу.
  Однажды я зашел к ним, Сережи дома не было, я увидел, что Оля чем-то расстроена.
  -Что случилось? - спросил я.
  -Тяжело ему со мной.
  Ну что я мог ей сказать? Говорить ей, что он просто идиот, было бесполезно. Более того, я мог просто с ней поссориться, потому что для нее он был чем-то сверхъестественным. Поэтому я посоветовал ей жить потихоньку, как живется, и меньше расстраиваться.
  И она с благодарностью выслушала мою успокоительную речь, и не потому, что надеялась услышать от меня совет, который поможет все исправить, а потому что очень хотела сочувствия.
  Я с Сережей как-то заговорил обо всем этом, и он сказал:
  -Понимаешь, тяжело от того, что отношения мужчины и женщины- всегда ложь. Хоть немного, но ложь. Всегда они не совсем понимают друг друга, поэтому всегда возникает одиночество вдвоем, от этого всегда появляется тяжесть. Понимаешь?
  -Не совсем.
  -Почитай "Крейцерову сонату" Толстого.
  -Я читал. Я понимаю слова, которые ты говоришь. В этом есть правда, но с этим ничего не поделаешь.
  -Понимаешь, я терпеть не могу лжи. Даже маленькой. Мужчина и женщина должны жить вместе только по любви. А всегда чувствовать эту любовь они не в состоянии. И когда мужчина и женщина спят вместе, исходя из чего-то кроме любви, то это ужасно, нечестно.
  -Ну а все же большинство людей живет и как-то не думает об этом?
  -Потому что их держит многое, кроме любви. Поэтому им легче жить и не думать о том, сколько в отношении к жене истинной любви, а сколько вот этих соображений о своем жизненном комфорте.
  -Все это теоретически правильно. Но я думаю о тебе и об Оле, и понимаешь, все эти рассуждения, пусть даже умные, как-то не вяжутся с вашим случаем. Она любит тебя настолько, что даже смешно говорить о каких-то других ее соображениях.
  -Да, насчет нее ты прав. Но оказалось, что я ее совсем не так сильно люблю, как я считал, когда женился. И поэтому получается, что я живу с ней не только из-за любви, хотя поверь, что я отношусь к ней очень хорошо, но еще и по разным другим причинам. И это очень тяжело.
  -Но ведь она прекрасный человек.
  -Вот это и самое плохое. Меня очень мучает совесть, что я причиняю боль такому человеку. И от этого все еще тяжелее. И иначе не получается.
  Так как Сережа был полностью откровенен с Олей, то он выложил ей эти уникальные мысли. Он сказал, что он не виноват, он сам понимает, что он негодяй, но вот такой уж он урод, что главное для него- свобода, что он может любить, только будучи свободным, что временами ему хочется побыть одному и т.д.
  Оля, как любой человек, любящий так сильно, не могла представить, что он ее разлюбил. Поэтому она плакала, целовала его, и говорила, что он свободен, что она не хочет, чтобы он чувствовал какой-либо долг перед ней. А он отвечал, что дело тут не в ней, а в том, что он хочет ее любить, и очень хочет, чтобы она была счастлива, но вот не получается.
  Выплеснув накопившееся, оба успокаивались на некоторое время и жили дружно.
  Сереже очень не нравилось то, что в его жизни накопилось множество мелочей, которые его стесняли. Все это ему тем более не нравилось, что Оля как будто была и ни при чем, потому что, конечно, она его не принуждала. Он поступал так, потому что хотел, чтобы это понравилось ей. Вот эта добровольность несвободы и раздражала его больше всего.
  Говоря проще, у него иногда стало появляться знакомое любому человеку, жившему в браке, желание делать то, что может вызвать раздражение и упреки жены.
  Например, однажды после дежурства, Сережа и Коля зашли выпить пива, и Сережа, поймав себя на том, что сдерживается, не желая приходить домой выпиши, потому что вечером они с Олей собирались в театр, вдруг очень на себя рассердился. Ну а так как, заметив это, он не счел нужным себя ограничивать, ведь он-человек свободный, то еле до дому добрался.
  Оля расстроилась, но ни в чем его не упрекала. Сережа ожидал упреков, даже в глубине души хотел их, и заранее ожесточился, и заранее приготовился к отпору. Но видимо потому что она не стала его упрекать, Сережа почувствовал угрызения совести, но раздражался на свою слабость из-за этих угрызений.
  Ему показалось, что разучился он поступать как хочет, разучился быть свободным.
  Сережа с ностальгией вспоминал о скрипучей кровати в студенческом общежитии, где он был несомненно и несравненно свободен после того, как вышел приказ об отчислении.
  Известно, что мужчина и женщина в начале своих отношений видят друг в друге много хорошего и даже имеют много иллюзий, которые очень украшают этот первый период любви. Есть мнение, что иллюзии испаряются, и они видят все больше плохих черт. Так вот Оля любила своего мужа все больше. Конечно, все эти сложности оставляли тяжелый осадок в ее душе, но ее муж, тем не менее, превращался в ее глазах в фантастическую личность, почти что полубога.
  Он причинял ей боль, но чем труднее ей было с ним, чем она становилась несчастней, тем больше она переставала, замечать в жизни что-то кроме ее Сережи. Кроме этой любви все в ее жизни потеряло цену.
  Оля все искала выход из создавшегося положения, и ей пришла счастливая идея. Идея настолько фантастическая, что я не знаю другого человека, которому это могло бы прийти в голову.
  Однажды, когда Сережа был в мрачном настроении, она приласкалась к нему и сказала:
  -Послушай, ну что ж поделаешь, если тебе иногда надо побыть одному. Давай разменяем квартиру, чтобы у тебя было такое место, куда бы ты мог пойти и побыть один, и делать то, что тебе захочется. Раз тебе бывает тяжело со мной.
  Сережа пришел в негодование от этого плана. Как человек благородный, он считал, что все здесь принадлежит ей, все это благополучие создано не им, и ни на что здесь он не имеет права. Поэтому он категорически отказался, сказав, что если ему уж так захочется, то он снимет квартиру.
  Но Оля была энергична и ненавязчиво упорна, когда хотела принести пользу своему мужу и своей любви. Поэтому она постепенно убедила его, что нет в этом ничего такого безнравственного с его стороны, что гению нужен угол для одиноких раздумий, что мало ли как складывается жизнь, что от этого их отношения станут лучше, а сами они- счастливее. Что, в конце концов, раз все здесь принадлежит ей, то, значит, она может поступать с этой квартирой так, как ей захочется. Так что Сережа со скрипом согласился. Впрочем, он все-таки морщился и чувствовал неловкость, но Оля уже с увлечением занялась разменом, убеждая его, что все будет очень хорошо.
  Сережа только категорически заявил, чтобы в той квартире, которая будет записана на него, было не более одной комнаты. Оля и нашла такую однокомнатную квартиру, что я только головой качал, когда ее увидал. Мансарда в доме старой постройки. Вторая квартира была из двух комнат, тоже хорошая. Были эти квартиры расположены на расстоянии пятнадцати минут.
  Я ничего об этом не знал, пока меня не позвали помочь с переездом. Дело в том, что Сережа все-таки стеснялся этой затеи, а Оля, хотя и не стеснялась, потому что уверила себя в том, что так лучше всего, но все же боялась говорить, потому что видела Сережину неловкость.
  Хотя Сережа и сопротивлялся, и морщился, но однокомнатную квартиру Оля полностью обставила и перевезла туда половину библиотеки. Я помню, когда снаряжали машину в эту квартиру, Сережа сказал жене:
  -Не надо ничего этого.
  -Сережа, ты же мне говорил, что это моя квартира, только на тебя оформленная?
  -Ну да, разумеется.
  -Могу я в свою квартиру везти, что хочу? - спросила Оля.
  Сереже возразить было нечего.
  Вечером мы расплатились с грузчиками и сели среди еще беспорядочно расставленных вещей в большой квартире и отпраздновали новоселье.
  Настроение у всех было хорошее, несмотря на некоторую странность этого размена. Отчасти потому что Оля была весела и даже счастлива.
  Она была уверена, что теперь все в жизни пойдет хорошо.
  Я уже говорил, что при первом знакомстве она казалась некрасивой. Но в тот день, когда я знал ее уже несколько лет, и видел ее оживленной и счастливой, я даже удивлялся, как она могла казаться некрасивой, так она была хороша. И я тоже от этого был весел и думал, что все должно пойти хорошо, потому что теперь наконец Сережа обязан понять что-то в жизни.
  Может быть, в моем рассказе прозвучали нотки раздражения и разочарования в Сереже, но тогда этого еще не было. Вообще люди относились к нему гораздо лучше, чем он это себе представлял.
  Ну так вот, в этой однокомнатной квартире они все привели в порядок, но долгое время там никто не появлялся. Потому что Оля вначале даже ключи от нее иметь отказывалась, сказав, что эта квартира для Сережиных уединений. Сережа ей не пользовался, потому что испытывал всплеск нежности к жене. Так что мне показалось, что Оля добилась своей цели и все же приручила Сережу.
  Этой квартирой Сережа начал пользоваться совершенно случайно. Как-то раз, выйдя в субботу с дежурства, Сережа с Колей решили выпить. Коля, который тоже помогая в переезде, предложил пойти в эту квартиру.
  Друзья немедленно привели этот план в исполнение.
  Когда они выпили, зачитали и обсудили очередную порцию Колиных стихов, то в нетрезвом Сережином мозгу появилась мысль, что не будет ничего страшного, если он сегодня заночует здесь, тем более, что для этого квартиру и меняли. О чем Сережа немедленно сообщил Коле. Коля посопротивлялся, ему было неудобно перед Олей, которую он очень уважал. Но сопротивлялся недолго, так как тоже уже был нетрезв, и тоже склонятся к мысли, что хорошо бы было как следует погулять.
  Сережа немедленно позвонил жене, сообщив это известие. Оля, хотя для этого и затеяла размен, вдруг страшно расстроилась, хотя нашла силы не возражать. Она даже заплакала, повесив трубку.
  Сережа почувствовал угрызения совести, услышав расстроенный голос жены, но друзья тут же выпили еще по стаканчику, и все переживания как рукой сняло. Тут же побежали еще в магазин, тут же позвонили Колиному приятелю (тоже поэту), чтобы он вихрем летел к ним, что тот немедленно исполнил, только спросив разрешения прийти со своим другом, который как раз к нему зашел.
  Сережа, давно не имевший практики в серьезном пьянстве, сил не рассчитал, очень быстро устал и прилег отдохнуть. Проснулся он ночью, не сразу поняв, где находится. Горели свечи в подсвечниках, отбрасывая на стены огромные пляшущие тени, орала музыка, по всей комнате были раскиданы пустые бутылки, за столом сидели незнакомые молодые люди и девушки. Все это напоминало картинки эпохи разгула с Ваней.
  Сережа никого не знал, а Коля не мог представить его компании, потому что сам мирно спал на подушках, которые он снял с дивана и разложил на полу, Сережа проследовал в туалет, потом посидел, попил винца, ни с кем не разговаривая, и снова лег спать. Когда он проснулся утром, все виденное ночью казалось как бы сном, в квартире было пусто, только царил хаос, и десятки бутылок из-под пива и вина лежали на полу.
  Сережа мрачно убирал все это, опохмелиться оказалось нечем, потому что гости все тщательно выпили, и жизнь ему казалась занятием бессмысленным. От этого разочарования во всем его прекрасная жена казалась Сереже единственным, что чего-нибудь стоит в его жизни, и он чувствовал к нем огромную нежность. Убрав все, он принял ванну, потом полежал еще часок, чтобы окончательно прийти в себя. Давно он не был так нежен с Олей, как когда увидел ее, придя домой.
  Как известно, человек ко всему очень быстро привыкает. Те времена, когда Сережа думал, что никто не может его любить, прошли. Теперь он даже испытывал некоторое самодовольство от того, что вот он такой человек, что может вызывать к себе такую любовь. В начале семейной жизни он капризничал отчасти потому, что испытывал желание проверить, насколько Оля его любит и терпит. И даже выглядело это со стороны довольно мило, потому что капризничал он беззлобно и с юмором, а Оля терпела эти выходки даже, я бы сказал, с радостью. Теперь же он окончательно убедился в ее любви, отчего в нем появилась самоуверенность. Оля приучила его к мысли, какой он замечательный и привлекательный. Он даже стал замечать, что она некрасива, но тут уж она ничего поделать не могла. Ее любовь даже стала казаться ему слишком навязчивой, у него даже появились мысли, что лучше бы ему что-нибудь поспокойнее, хотя в то же время ему была приятна ее зависимость от него.
  Постепенно, чтобы отдохнуть от сложностей семейной жизни, Сережа чаще стал жить денек-другой в этой своей квартире. Иногда он там пьянствовал с Колей, но чаще просто лежал, слушал музыку, читал книги, наслаждаясь тишиной и покоем.
  Надо сказать, что, как и задумала Оля, некоторое время это оказывало благоприятное воздействие на их отношения.
  Но выяснилось, что этот отличный Олин план имеет для нее самой один существенный недостаток. Ей было трудно и день прожить без своего Сереженьки, она всегда пугалась, когда он звонил, что останется ночевать "у себя', как это теперь называлось.
  Каждый раз Оле казалось, что он больше не придет, что с ним случится что-нибудь плохое. Даже, что он найдет другую женщину. Но на этот счет я ее успокаивал. Для другой женщины он был слишком ленив. Но ведь ей он казался такте замечательным, поэтому она думала, что все его должны любить.
  Если же он и на следующий день звонил, что не придет, то она совсем теряла голову. Хотя старалась не показывать это Сереже.
  Тогда она пускалась на разные мелкие хитрости, например, звонила и говорила, что как раз приготовила что-нибудь вкусненькое, что купила билеты на очень интересный фильм и т.д. Все это она старалась проделывать как бы случайно, но Сережа, конечно же, насквозь ее видел, а эти хитрости раздражали его, но в то же время были приятны. Иногда она не выдерживала и просто говорила ему, что очень хочет, чтобы он пришел.
  Человек нелюбящий всегда искренне не понимает, что наносит раны человеку любящему, даже сам того не желая. И Сережа не понимал, что она зовет его потому, что ей кажется, что она умрет или сойдет с ума, если его не увидит, это казалось ему Олиными капризами и глупостями.
  Я помню, как однажды Сережа заехал за мной после работы и увез "к себе" играть в шахматы. Мы пили чай и играли, когда в дверь позвонили. Сережа пошел открывать, и я услышал Олин голос. С минуту они разговаривали тихо, я не слышал, о чем, потом Оля сказала:
  -Милый мой, любимый! Ну пожалуйста! Мне скучно без тебя.
  Надо было слышать, как она это сказала. Мне захотелось исчезнуть или спрятаться. Сережа, повысив голос, стал ее успокаивать и объяснять, что здесь еще я. В конце кондов он вздохнул и сказал: 'Ну ладно'. Оля ушла, мы доиграли партию. И я тоже ушел, потому что играть расхотелось.
  Я шел домой в каком-то странном настроении. То есть мне было тяжело от того, что Оле плохо. И, с другой стороны, мне было немного радостно и грустно. Я все вспоминая, как она это сказала, и мне становилось грустно, что я уже какой-то другой, и вспоминались те времена, когда и я мог, наверное, так сказать. Я человек не слишком сентиментальный, но я вспоминал тех женщин, с которыми сводила меня жизнь, и было немного горько думать, что ни одна из них не смогла сказать мне это. Вернее, они что-то там говорили, но совсем не так, как это произнесла Оля. В то же время мне было как-то радостно, что есть все-таки что-то такое в жизни. Все мы стремимся быть гордыми и не зависеть ни от кого, а так ли уж это важно?
  В то время моя жена уже довольно редко виделась с Сережей и Олей. Дело в том, что моя жена-человек довольно резкий, поэтому стало хорошо заметно, что Сережа совершенно упал в ее глазах. До того, что ей было неприятно с ним видеться. С присущей ей резкостью она пыталась наставлять Олю на путь истинный и раскрывать ей глаза на Сережу. Оле это заметно не нравилось. Поэтому отношения между Олей и моей женой охладели, хотя они и оставались самого лучшего мнения друг о друге.
  Я же виделся с Олей и Сережей довольно часто. Я все же надеялся, что они переживут этот кризис (в какой семье этого не бывает), и все у них наладится.
  Надо отдать Сереже должное, что свою жену он ни в чем не обвинял, и во всем видел только свою вину. Он жаловался мне, что все понимает, но вот поделать ничего не может. Ему было тяжело с женой, но и без нее было плохо. Он винил себя, и в то же время раздражался на нее. А понимая, что раздражаться не на что, он злился на себя и на жизнь вообще. Он очень хотел, чтобы как-то кончились эти сложности, но выхода не видел.
  Оля очень мучилась, что все идет так нелепо. Она старалась понять причину его метаний, но не могла. Она искала свею вину, но в то же время чувствовала, что никакой ее вины нет.
  В их чувствах царил хаос, и от этого возникали такие ссоры, когда оба не понимали, что же все-таки они хотят сказать, и говорили только для того, чтобы выговориться. Потом вдруг возникал всплеск нежности, потом опять ссора и т.д.
  Я очень жалел Олю. Честно говоря, в это время я уже переживал за нее гораздо больше, чем за Сережу. Мне стало казаться, что было большим несчастьем для нее встретить Сережу. Однажды, когда я пришел к ним, а Сережа оказался "у себя', я случайно проговорился об этой своей мысли.
  -Ну что ты,- и Оля вдруг посмотрела на меня счастливыми глазами, - Если бы я его не встретила..., да я даже и представить этого не могу,- она передернула плечами, - Так бы я и прожила жизнь среди бумажек в своем архиве. Так бы я ничего и не знала. Что бы было у меня в жизни, если бы я его не встретила?
  -Но ведь все так плохо.
  -Нет, совсем нет. Это просто ты видишь все это. А ведь у нас столько хорошего.
  Тут я с ней согласился. Действительно, плохое в жизни мужа и жены видно всем, хорошее происходит, в-основном, между ними и известно только им двоим.
  -Мне иногда бывает тяжело, - сказала Оля,- но, когда он рядом, я всегда счастлива. С ним я не могу быть несчастна. Я чувствую себя счастливой даже когда плачу, и когда он несправедлив, и когда мы ссоримся. Мне плохо только когда его нет. И я всегда боюсь, когда его нет.
  Она подумала немного.
  -Да у меня просто нет ничего в жизни, да и не было ничего, что можно с этим сравнить. Ничего, ничего.
  Я слушал ее довольно долго в тот вечер, потому что о своей любви и о своем Сереженьке она могла говорить часами, и это ей не надоедало. И она становилась даже счастливой, когда все это рассказывала. Может быть даже, все, что она говорила, было очень наивным, но мне так не казалось, потому что она ничего не выдумывала, и все это действительно чувствовала, а я слушал ее очень внимательно, потому что очень дорожил ее откровенностью и доверием.
  С Сережей я тоже очень часто встречался. Он тоже был со мной вполне искренним. Он действительно очень переживал, очень хотел, чтобы Оля была счастлива.
  Но по своему складу он, конечно, был совершенно другим человеком. То есть от всех этих сложных переживаний у него родилось множество интересных теорий и красивых идей. Он размышлял о свободе и несвободе, о трагической несовместимости долга перед другими людьми и долга перед самим собой. Он говорил многое, что само по себе было интересно и умно.
  Но мое отношение к его теориям сильно изменилось по сравнению с теми временами, когда он жил один. Тогда я приезжал к счастливому Сереже, и он мне излагал свои любопытные идеи. Я отдыхал с ним, слушая его идеи о том, что нужно стремиться жить по любви, что свобода- это главное в жизни, что нужно жить так, как будто живешь последний день, и т.д.
  Его идеи были мне интересны, тем более, что просто висели в воздухе, никому от них не было ни холодно, ни жарко, даже была от них польза, потому что Сережа благодаря им был счастливым и приятным человеком. Но теперь из этих теорий сама по себе вытекала невозможность счастья Оли. Причем получалось это как бы не по умыслу, а как бы в соответствии с теорией, то есть что же поделаешь, если так устроена жизнь.
  -Я понимаю, что я должен был бы любить ее и быть с ней счастливым,- говорил мне Сережа,- но я не могу. Не виноват же я в том, что не могу любить ее так, как любит она.
  -А как ты можешь не думать о ее счастье?
  -Я думаю. Но я не могу дать ей этого счастья. Нельзя построить счастье одного человека на несчастье другого. А я с ней несчастлив. И хотя я стараюсь выполнить свой доят перед ней, но не могу. Потому что я несчастлив с ней, и от этого не могу сделать так, чтобы ей было хорошо со мной. Зачем мы только встретились? Но, понимаешь, я был влюблен.
  Сережа все чаще жил 'у себя', а Оля дожидалась его 'дома', так теперь называлась большая квартира.
  В их отношениях теперь ничто не могло происходить спокойно, все было как-то страстно, нервно, трагично.
  Оля не только не успокаивалась, но я даже стал замечать, разговаривая с ней, что вообще все в ее жизни перевернулось, разбилось, что она уже ничего не знает, не понимает, что утратила вообще какие-либо трезвые взгляды на жизнь. Более того, мне стало казаться, что люди теперь стали ей не очень нужны. Все окружающие были для нее вроде ничего не значащих теней, а единственным, что существовало в ее жизни, был Сереженька.
  Оля очень похудела, ее близорукость стала быстро прогрессировать. Она очень переживала, что стала совсем уродиной и совсем непривлекательна для Сережи.
  Я старался ее убеждать, что в ней есть что-то более красивое, но она мне не верила.
  Сережа тоже страшно переживал. Все же он наконец разобрался в себе. Он понял, что совершенно не любит жену. А он такой человек, который может делать что-то только по любви.
  Он несколько раз говорил это своей жене, но она пропускала это мимо ушей, потому что не могла в это поверить. Она умоляла его встретиться с ней, а он, по своей слабости, не мог ей отказать. Таким образок, он ложился в постель с женщиной, которую не любил, что было очень тяжело для человека такой исключительном честности.
  Я иногда пытаюсь понять, о чем тогда думала и на что надеялась эта женщина. Мне кажется, что она ни о чем не думала, а просто поступала так, как заставляли чувства.
  Однажды, когда Сережа жил целую неделю подряд 'у себя', Оля не выдержала и поехала умолять его прийти к ней.
  Некоторое время они вели переговоры. Но Сережа в этот день был в особенно твердом расположении духа, и под конец не выдержал и крикнул:
  -Пойми, я не люблю тебя!
  Он много раз говорил ей это, и Оля не верила, и не замечала этих слов. Но тут вдруг в одну секунду для нее стало ясно, что это правда, и это и есть объяснение всему. Все же она упросила его поехать к ней, попрощаться.
  Так как все было в последний раз, они провели очень бурный вечер и ночь, а утром Сережа уехал, чувствуя сильную опустошенность и облегчение, что все как-то прояснилось.
  Хотя, конечно, это еще не было концом, а так как оба партнера не были заняты новыми отношениями, то это прощание затянулось на месяцы, когда они часто встречались, чтобы проститься в самый последний раз.
  Оля пускалась на разные хитрости и уловки, которые подсказывало ей сердце. Но дело в том, что эти хитрости были наивны и даже смешны. Так, например, она иногда говорила Сереже, что твердо решила больше с ним не видеться. Ей казалось, что он должен испугаться и постараться ее отговорить и быть с ней нежным.
  -Ну что ж. Раз ты решила. Ты свободна. Я не могу тебе мешать, - грустно говорил Сережа, в душе которого загорался огонек надежды, что все же кончится это странное положение.
  Оля была несчастна так, что ее жесты и слова часто казались театральными, от чего Сережа немного морщился. 'Ну почему нельзя без театра?' - думал он, когда Оля говорила, что она все равно благодарна судьбе за эту любовь, что один день с ним для нее дороже, чем все годы, которые были до него.
  Сережу очень успокаивало то обстоятельство, что детей у них не было. То есть с житейской точки зрения Оля ничего не теряла с его уходом. Она просто возвратилась к той жизни, которая была до него.
  Тем более, что Сережа собирался ей все вернуть.
  Сережа собирался переписать мансарду на Олю, потому что теперь он потерял право жить в Олиной квартире, и начал искать жилье (и он бы так и сделал). Но Оля была категорически против. Она сказала, что хочет, чтобы у него все осталось, и что хоть это он может для нее сделать.
  И ведь самое смешное состоит в том, что он не лицемерил, и Оле действительно стоило немалого труда оставить ему квартиру и обстановку. И сдался он действительно только потому, что считал себя очень виноватым перед ней и не хотел возражать.
  С Сережей я почти не виделся в это время. С Олей я встречался иногда и пытался успокаивать ее и осторожно убеждать, что все пройдет, что нужно время и т.д. То есть говорил, конечно, банальности, но бывают такие моменты в жизни, когда все эти пошлости более уместны, чем мысли новые и глубокие.
  Такая любовь, которой любила Оля, должна приходить к человеку очень юному. Потому что в юности человека в такой ситуации очень поддерживает сама молодость. А ей было тридцать лет, и до этой истории она уже хорошо узнала и жизненную скуку, и пустоту одиночества. Поэтому для нее все это было очень болезненно.
  Я ждал, что за таким взрывом чувств у Оли неизбежно последует период пустоты, и надеялся, что начнется ее разочарование в Сереже. Я даже пытался осторожно намекать ей на то, что Сережа совсем у не такая значительная личность, как ей кажется. Я осторожно говорил ей, что она- чудо, что так получилось только из-за его ни с чем не сравнимой лени.
  -А ты думал, что такое на самом деле его лень? А тебе не приходило в голову, что он на самом деле чувствует то, что говорит? - спросила она.
  Так в том и дело, что я был убежден в его искренности! Я почувствовал, что могу сейчас лишиться ее доверия и уважения, поэтому заговорил о чем-то другом.
  Сережа успокоился. Только стал больше пить. Но он был убежден, что ничего поделать нельзя, вернуться к жене он не может, потому что станет только хуже.
  Вдруг Оля завела разговор о разводе. Когда я пришел к ней, она сказала, что хочет уехать, что здесь она жить не может, что нужно стараться снова устроить свою жизнь.
  Сережа с радостью согласился. Он тоже поддерживал ее мысль о том, что, может быть, она снова сможет быть счастлива. Он очень надеялся, что она выйдет замуж второй раз. Потому что если бы она нашла счастье, то все получилось бы к лучшему, и его совесть могла бы быть спокойна.
  Развелись они быстро.
  Однажды, когда я пришел навестить Ольгу, она сказала, что все здесь продала и купила квартиру в Москве.
  -Скоро уеду, - сказала она.
  -Отлично. Будет, с кем выпить чашку кофе в Москве. Я там часто бываю в командировках.
  -Понимаешь, я хочу забыть и оставить все, что было здесь. Поэтому я хочу навсегда расстаться со всем и всеми, кого я здесь знала. Не обижайся, было здорово. Новая жизнь - так новая жизнь.
  -Но, может быть, тебе когда-нибудь потребуется человек, который сделает для тебя все?
  -Тогда ведь я сама смогу тебя найти. Не ищи меня. Я не знаю, смогу ли я тебя видеть.
  -Понимаю.
  -Ты самый лучший человек, которого я встречала.
  Признаюсь, ничего более приятного в своей жизни я не слышал.
  Во время разговора что-то в ней показалось мне странным. Она как будто все время думала о чем-то другом, не о том, что говорила. Я чувствовал, что ее слова и ее мысли не имеют ничего общего.
  Однажды Ольга позвонила мне на работу и сказала, чтобы я пришел, потому что она уезжает и хочет попрощаться. Квартира была уже почти пустой, она заварила чай.
  -Ну что, прощай,- сказала она,- ночью я уезжаю.
  -Может быть, все-таки мне можно знать, где ты будешь?
  -Нет, тебе в-особенности этого знать нельзя. Ты ведь понимаешь. Это невозможно. Невозможно. Поклянись, что не будешь меня искать.
  -Не хочу.
  -Ты это сделаешь, потому что я так хочу. Обещай. Ну.
  -Хорошо.
  Мы помолчали.
  -Ну все, иди, - сказала Ольга.
  -Я хочу проводить тебя на поезд.
  -Нет, иди.
  Мы вышли в прихожую. Я горячо обнял ее. Никогда я не хотел женщину так, как в тот момент. Никогда я не был так близок к тому, чтобы наброситься на женщину. Но я сдержался. Все знают, что на меня можно положиться. Она не пыталась освободиться, но была совершенно холодна. В ней была какая-то отстраненность, я почувствовал смутный страх, слезы выступили у меня на глазах.
  -Может быть, ты все-таки дашь о себе знать? И когда-нибудь позволишь себя увидеть? - спросил я.
  -Ты и так накидал целую гору в свой жизненный воз, как говорит Сережа,- засмеялась она,-Прощай.
  Я помню, как утром следующего дня я сидел у себя в кабинете, и пытался собраться с мыслями. В этих занятиях всегда была успокаивающая надежность. Успокаивающая объективность. Но я не мог сосредоточиться. Я смотрел через стеклянную стену десятого этажа на автомобили, снующие по набережной, и перед глазами стояло лицо женщины.
  Единственной женщины.
  С Сережей я долго не виделся, потом зашел к нему, надеясь узнать что-нибудь о ней. С него она тоже взяла честное слово, что он не будет ее беспокоить и пытаться найти.
  Когда я спросил о ней, Сережа рассказал:
  -Было от нее письмо. Она пишет, что пытается устроить свою жизнь. Что у нее появился человек, за которого она собирается замуж и которого надеется полюбить.
  Сережа выглядел очень плохо. От пьянства кожа у него приобрела красноватый оттенок, и, хотя после этого письма его совесть могла успокоиться, но, видно, что-то у него не складывалось.
  Потом мы опять долго не виделись.
  Когда я вновь навестил его, то увидел, что он совсем спился и стал почти невменяем. Помню, я подумал, что недолго еще он удержит эту мансарду, и в следующий раз, если мне придет желание его увидеть, придется искать его где-нибудь на Нарвской, где тусуются бомжи.
  Единственное, зачем он был мне нужен- это чтобы что-то узнать об Ольге. Я сразу спросил о ней. Сережа молчал довольно долго, собираясь с пьяными мыслями, потом сказал:
  -Она покончила с жизнью. Все продумала, чтобы я не узнал. Но раскрылось, началось расследование, пришли ко мне.
  И последней заботой в ее жизни было, как бы своей смертью не побеспокоить Сереженьку.
  Больше мы с ним никогда не виделись, и что с ним было дальше, и даже жив ли он сейчас, я не знаю.
 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"