Исаев Руслан : другие произведения.

Если мой самолет не взлетит

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:

  
  Если мой самолет не взлетит
  Неоконченная поэма для электрической гитары
  
  
  1 Пляж
  Я, собственно, и занялся музыкой, чтобы не заниматься литературой. Чтоб случайно не сболтнуть что-нибудь умное.
  Сколько было в России людей, которые так прекрасно, так умно и так много говорили! Мне кажется, предыдущую цивилизацию и погубила ее излишняя болтливость. Нынешняя наша цивилизация почти бессловесная. Там, где раньше так много и красиво говорили, раздается одно мычание. Да и вообще, когда самый умный человек много говорит, постепенно становится заметно, что он не так умен, как на первый взгляд. А может, он глупеет в процессе.
  Ну и что? Болтали-болтали, а чем все кончилось? Разоренная, пустынная страна. Как любит говорить Толстый, "по плодам их узнаете их". Или что-то в этом роде, но мне страшно понравилось.
  Кстати, Толстый сказал еще: "Ты мне нравишься еще и потому что у тебя на лице написано, что тебе не нужно ничего, кроме баб, свободы и гитары". Вот такой романтический портрет меня набросал мой друг. Но, правда, когда мы уже изрядно выпили. Честно говоря, я бы много отдал, чтобы соответствовать этому портрету на сто процентов. Но я уже давно чувствую что-то такое мешающее. Мне все чаще не хватает чего-то такого, что я и не знаю, как назвать и где искать.
  Как-то становится грустно, когда подумаешь, что мне уже двадцать четыре года, и как-то нет никакого итога. Какое-то идиотское чувство, что я должен что-то сделать. Вот я и бренчу на гитаре по нескольку часов в день. Но до сих пор нет ничего, что я мог бы показать самому себе и решить "да, это гениально".
  И я бы даже не пытался на этом бабки стричь или славу зарабатывать (наверное (ну постарался бы, по крайней мере)). Я бы вот так запросто ходил на завод и только знал бы, что я гений. Даже не часто думал бы об этом. Ну, гений и гений, подумаешь. Мне выговор, или премии лишать - пожалуйста, а зато я точно знаю, что я гений. Я бы только мысленно поплевывал на них, тихонечко так: тьфу-тьфу. Но никогда б ни одним мускулом лица этого бы им не выдал (как разведчик). Очень, очень скромно бы себя вел.
  И главное, что двадцать шесть лет мне уже через два года. Я почему-то боюсь этой цифры. В ней есть что-то незавершенное, нецелое. Да и Лермонтова хлопнули в двадцать шесть. А он, кстати, был не болтун.
  К концу рабочего дня я получил аванс, на проходной меня встретили Женька с Толстым, так что мы с такой радости взяли коньяку, потом закончили вечер в "Атоме'. Потом Толстый попросил у меня взаймы, так что утром в моем новом кошельке нашлось только несколько мятых бумажек.
  Ночью мне снился дурацкий сон, как будто я забыл код своего пропуска. Как будто я стою в проходной со жгучим ощущением стыда. И в проходной какое-то тяжелое черное небо, или потолок, я пытался всмотреться, но не мог разобрать. Сон, повторяю, совершенно идиотский. Невозможно представить, чтобы житель Девятки забыл код своего пропуска.
  Утром ощущение стыда не отпускало. Как я ни гнал эту тень, в какие логические рассуждения ни пускался, но вот с упорным чувством неловкости ничего поделать не мог. Даже не мог понять, откуда это. Утро вообще началось с сильнейшего приступа желания все изменить. Вдруг захотелось начать какую-то совсем новую, солнечную жизнь. Мерещились какие-то места, где всегда тепло, где люди веселятся без вина, где на лицах отражается что-то кроме тупой заботы. В-общем, все было как обычно с похмелья.
  Я позвонил на работу и взял отгул. Голос шефа звучал несколько раздраженно. Он всегда завидовал тому, что я вот такой свободный человек. Потом я пошел выпить пива в шашлычную возле монумента Юрию Гагарину.
  После пары кружек желание все менять показалось суетным. Денек был так хорош, женщины на улицах так красивы, приходила мысль о том, что нужно просто уметь ценить то, что нам дано. Пусть это не новая мысль, пусть я сам неисправимо тривиален, как на каждой репетиции доказывает мне Жека, плевать. Жека же у нас утонченный интеллектуал. Когда они с Толстым говорят об искусстве, я слегка завидую: откуда у людей столько умных мыслей? Поэтому в их присутствии я молчу обычно. Да я и не претендую на оригинальность своих мыслей. Претендовать на исключительность своих мыслей, по-моему, как музыканту предъявлять авторские права на ноту 'фа'.
  Я вышел с территории Девятки через западную проходную на пляж искупаться в реке.
  Я всегда хожу купаться именно на этот дикий пляж возле западной походной. Мне нравится то, что здесь почти не бывает людей. Западная проходная используется главным образом тяжелыми грузовиками промышленной зоны. И если сесть спиной к забору Девятки, то видишь большую пустынную реку и обширную местность за ней, поросшую соснами. По реке плывут теплоходы и баржи. Почему-то у меня этот довольно холодный сибирский пейзаж всегда вызывал прилив сил и ощущение бесконечной свободы, доходящее почти до восторга.
  "Нельзя хотеть слишком многого",- уговаривал я себя. "А я все равно хочу". Я перебрал знакомых женщин, но это было, пожалуй, не то. К тому же (еще один тревожный признак) я стал замечать, что если мне чего-то не хватает, то не обязательно женщины. Старею. Ищешь родства душ, а находишь только близость. После чего бывает неловко и скучно.
  Но вот интересно, жизнь вроде потускнела, а все ярче во мне чувство, что она изменится неожиданно к чему-то очень хорошему.
  Я взял на пляж томик Толстого (писателя Льва ТолстОго, а не нашего современного философа и мыслителя (и моего друга) ТОлстого). Это старая вещь. Хотя очевидно, что если вещь, то старая. Это относится ко всему - и к материальному миру, и к нематериальным произведениям. Одним из главных свойств окружающей меня цивилизации как раз и было то, что она разучилась производить настоящие вещи. И даже более того - люди даже забыли, какой бывает настоящая вещь. Это относится даже к колбасе - пределу мечтаний жителя нашего провинциального Города Солнца. Даже в магазинах Девятки она бывает всего двух видов: "по два-двадцать" и "по два-девяносто". "По два-девяносто" - довольно годная вареная колбаса. "По два-двадцать" - смесь жира и целлюлозы, пойдет, если водкой запивать. В спецмагазинах для таких успешных парней, как Танин или мой папаша, куда можно войти только по пропуску с большой красной звездой, бывает копченая колбаса нескольких видов. Представьте, там бывают даже абрикосы и персики. Даже апельсины, которые продают в Москве на Новый год. На счастье простого народа, рецепт главного национального продукта питания прост: сорокапроцентный раствор этилового спирта. Даже дурак справится.
  Может и я никогда не узнал бы, что такое настоящие вещи, если бы не Танина семья. У моих родителей до последнего времени не было ничего. Хотя мать это тяготило. Но отец ругал ее за самые ничтожные покупки - он считал, что нужно быть налегке.
  Если смотреть с пляжа в другую сторону, то на берегу увидишь коттеджи Дворянского гнезда. Там живут наши великие ученые. Это очень уютный поселок из коттеджей, расположенных как бы на окраине леса (хотя на самом деле в двухстах метрах за ними забор Девятки) столь тактично, что из окон этих чудесных домиков совершенно не видно ни проходных, ни заборов из колючей проволоки, ничего такого отвлекающего от ученых размышлений.
  Когда я смотрел туда, я чувствовал легкий сердечный укол. За многими из этих дверей, я знал, еще скрываются остатки другого мира. Многого я бы не знал, или узнал бы позже, если бы не бывал в одном из таких домов почти ежедневно, когда заканчивал в школу. Да и сейчас за одной из этих дверей живет моя несравненная Таня.
  Единственная женщина, которую мне выпало любить. Давно это было, уже почти забыл, кажется, что возможности любви на каждом шагу, да и, честно сказать, очень хочется любить, но вот с тех пор не случалось. До момента, пока я увидел свою Прекрасную Прапорщицу. Боже, какой я был тогда молоденький! Сколько мне было? Пятнадцать, шестнадцать. Как быстро пролетело время. Вот уже двадцать четыре. А как сейчас помню тот день, когда я пришел в школу (в восьмой класс, после того как мы здесь поселились), и меня посадили с Таней.
  В ней была одна любопытная черта. Как многие выросшие в Девятке люди Таня страдала своеобразной разновидностью боязни открытых пространств. В глубине души она считала, что Девятка- это единственное место, где можно жить. Даже более того-это единственное место, где живут нормальные люди.
  Мир за забором казался ей враждебным и странным. В этом мире люди резали и убивали, воровали, валялись пьяные в канавах, в общем, вели себя по-свински. И, между прочим, если сравнивать Девятку и город, то она была не так уж далека от истины.
  К тому же она, как многие горожане, панически боялась животных: коров, гусей, петухов и даже кур.
  Она никогда не рискнула бы в одиночку поехать в другой город в поезде (то есть в нашем обычном сибирском поезде, где едут бандиты, бывшие заключенные, где наблевано в тамбуре, и проводница (на вид страшней любого бывшего заключенного) торгует водкой.
  И даже был еще один, более узкий круг, покидать который было немного опасным приключением - это был хрупкий и воздушный мир ее семьи. За пределами этого круга люди были жестоки, постоянно делали друг другу пакости. И все это было так мило и трогательно в ней. Так привязалась она ко мне, может быть, по контрасту.
  В ее доме все было непохожим на то, к чему я привык. Во-первых, он казался мне необычайно роскошным. До этого я обычно пользовался библиотеками военных городков. Там было много книг, если считать книгами "Уставы внутренней и караульной службы", и тома серий "Подвиги советских воинов" и "Мемуары военачальников", написанные, казалось, одним человеком - тупым и косноязычным. Но книгу, которую можно почитать, там нужно было выискивать как самородок в куче шлака. Таким образом, при словах "наша библиотека" мне вспоминается, как мать упаковывает книги в посылочные ящики во время наших бесконечных переездов. Нашу библиотеку, которая помещалась в шкафчике, мы с матерью несколько раз прочитали от корки до корки, так что она служила только для того, чтобы ее упаковывать и распаковывать на новом месте службы отца.
  Сам факт, что личная библиотека может занимать целую, специально отведенную комнату, меня глубоко поразил.
  Во-вторых, в этом доме было множество мелочей, которые можно было встретить только здесь. Всяких таких старинных штучек, ни названия, ни назначения которых я не знал.
  И отношения в их семье также удивляли меня.
  Танин папа принадлежал к элите научной элиты. Этот прекрасный и умный человек придумал столько оружия, что им можно было бы несколько раз уничтожить Землю. "Я просто решатель задач",- вздохнул он как-то в разговоре со мной. Танин папа все прекрасно понимал, но что поделаешь, если жизнь так устроена.
  Он был очень приятным человеком. По складу души он был похож на некоторых моих знакомых, бывших хиппи и панков, которые по-настоящему поняли жизнь, одели строгие костюмы и успешно сделали карьеру.
  Юмор Таниного папы был умным, тонким и безграничным. Ко всему-ко всему он умел относиться с юмором. К Таниной маме Танин папа относился с некоторым превосходством, впрочем, веселым и как бы шуточным. Мама к этому привыкла, а вот Таня иногда раздражалась. В своей дочери он, кстати, души не чаял.
  Хотя вроде жизненный успех был налицо (пусть даже засекреченный), Танина мама жалела папу, боялась его обидеть, и вообще относилась к нему, как умная любящая жена относится к хорошему, но неудачливому мужу. Их отношения отличались тонкостью, интеллигентностью и боязнью обидеть. Они действительно скучали друг по другу, если не виделись хотя бы два дня. Они любили доверять друг другу свои тайны. Они подолгу беседовали вечером за чаем!
  Рядом с ними я чувствовал себя неловким и грубым. Что поделаешь, я вырос среди других людей. У меня тоже хорошая семья, но другая.
  Все это было удивительно. Но самым удивительным было то, что я сразу почувствовал, что это есть разновидность того, что хорошо и правильно. Все счастливы по-своему. Только несчастные похожи - что может быть интересного и особенного в несчастье?
  Танин папа был настолько крут, что даже не боялся рассказывать мне о проектах, над которыми он работал. В свое время он был противником самого Сахарова! Он считал идею Сахарова смыть Соединенные Штаты с помощью гигантского цунами бесчеловечной и бесполезной для народного хозяйства. Танин папа предлагал с помощью космического электромагнитного резонанса зажарить американцев в гигантской микроволновке. И победителю достанется все - авианосцы, автомобили и рестораны Макдональдс.
  После уроков мы сидели в Таниной комнате, раскрыв учебник (считалось, что я помогаю ей заниматься математикой и физикой), и часами разговаривали о чем попало. Иногда Танина мама, постучав, входила с чаем и говорила почему-то шепотом: "Занимайтесь, занимайтесь". И уходила чуть ли не на цыпочках. Нам становилось очень смешно.
  Потом Таня осталась в Девятке, а я уехал. Было очень жаль расставаться с Таней, но уехать хотелось сильнее. Все же само собой предполагалось, что мы вскоре поженимся. Почему-то мне казалось, что спешить незачем.
  На каникулах второго курса Таня вдруг заявила мне, что я недостаточно деловой. "А мужчина должен быть деловым,"- сказала она. Тогда я ей сказал, что ничего никому не должен. Мы заспорили и поссорились.
  Я не понял, что у нее тогда уже появился этот самый деловой мужчина. А потом я узнал, что она вышла замуж. На чем и конец моей юношеской истории. Я очень переживал. Но потом я постепенно понял, что мы не были бы счастливы. Теперь, когда мне двадцать четыре, я не представляю ее рядом с собой. Все в жизни правильно, даже если мы хотим по-другому.
  Да. Вот такая волна воспоминаний накатила на меня в тот момент. За одно я благодарен судьбе - что я никогда не сомневался в том, что я единственный нормальный человек среди странной толпы. Я знал людей, которые в этом засомневались - тогда смерть от водки наступала очень быстро.
  Да, я никогда не считал себя самым умным - я считал себя нормальным.
  Может быть, я и любил подолгу сидеть на пустынном пляже возле западной проходной, потому что именно здесь испытывал чувство глубокого удовлетворения от того, что все так удачно сложилось в моей жизни. Хотя что сложилось и почему удачно, сказать трудно.
  А может быть мне здесь так хорошо, потому что все это чем-то напоминало любимое место моего детства - холм в пустынной степи на юге, где мы прожили несколько лет (отца отправили туда командовать ракетным дивизионом).
  В матовых окнах стеклянных башен научного центра уже неярко отражалось склоняющееся к вечеру солнце, а я все сидел на берегу, держа томик Льва Толстого на коленях, глядя на несущуюся мимо массу воды и не думая особенно ни о чем. Постепенно мне стало хорошо. Не хотелось никуда и не хотелось ничего. Плыли баржи с углем в направлении на север, ревели моторами грузовики в транспортной проходной перед тем, как исчезнуть в тоннелях промышленной зоны. Овчарка охраны, мощное и красивое животное, подбежала обнюхать меня и лизнула шершавым языком. Я не боюсь ни собак, ни людей. Песок под спиной был мягким и горячим. Жара была сибирская - уютная и недолговечная, как цветы сакуры.
  Я невнимательно читал "Отца Сергия". Мне мешало сосредоточиться чувство полноты жизни, охватившее меня. Проблемы героев Льва Толстого казались смешными. Все это не имело к жизни вокруг никакого отношения. Сам представь: там один офицер собирается жениться. Невеста сообщает, что у нее был мужчина - сам царь Николай Павлович. Мало ли с кем спали наши женщины, перед тем как встретить нас? Не сильно, видно, он ее хотел. Но это сильно парит нашего героя, и он уходит в монастырь. Зачем, почему? Назло кому? Сергий не выходит из кельи несколько лет, то ли расстроился, то ли боится открытого пространства, то ли боится людей, то ли правила такие, у автора не до конца раскрыто. Ну, это я тоже могу понять: у нас в доме есть пожилая женщина, которая несколько лет не выходит из дома (такая фобия), все ей приносит дочь. Но там, в повести, его никто не лечит, наоборот, окружающие решают на этом основании, что Сергий святой человек. Потом кульминация. Городская барышня - взбалмошная, глазки, губки, ветер в голове (типа Светки) проезжает мимо и решает соблазнить Сергия. Так, ни за чем, ради смеха. Это я тоже понимаю, Светка на такое запросто способна. Вообще довольно живой образ на фоне общей мертвечины. Да, Сергия называют "старцем", а по моим расчетам ему должно быть не более сорока. Ну, короче, у довольно молодого "старца" старый друг рвется из рясы на свободу. Сергий берет топор и рубит себе (не то, что ты подумал) палец (указательный). Тут дама раскаивается, жалеет Сергия, просит прощения. Ну, это уж совсем не натурально! Хотя, если представить: залетает к тебе ночью всклокоченный здоровенный монах с окровавленным топором и отрубленным пальцем - тут даже Светка упала бы на колени прощения просить. Многие от ужаса начинают резко раскаиваться и прощения просить, это я видел, но жалость то при чем? Ну, в общем, сцена не проработана. Мне стало неловко читать дальше - я всегда краснею, когда читаю об извращениях. Либо, когда вижу извращения в авторе. Я понял вдруг, что Толстой считает женщину исчадием ада, созданную на погибель человеку - мужчине. Взгляды Толстого эволюционировали в течение жизни - в "Войне и Мире" он только слегка презирает женщин (пахнущих молоком млекопитающих, живущих инстинктами, предназначенных для выкармливания человеков - мужчин с мыслями). В "Отце Сергие" он уже считает их исчадиями ада. Я посмотрел дальше: и точно, развязка в том, что Сергия соблазняет молодая шлюшка-нимфоманка, пришедшая на прием поговорить о бессмертии души. Вот это прямо как у меня - со мной тоже женщины часто начинают с разговоров о высоком. И заканчивают (надо же о чем-то поболтать после того как). Но Сергий пугается (педофилов нигде не любят), становится бомжом, его ловят мусора при проверке паспортного режима (смотри-ка, хоть что-то в России неизменно за последние пару веков). Сибирь за тунеядство. Слащавый конец: в Сибири Сергий живет жизнью простого человека, обретает покой. Толстому удаются шлюшки (вспомним 'Воскресенье') - он любил этот тип женщин, считал это женской сутью. А может, мечтал о такой. Интересней было бы, если в Сибири Сергий находит женщину (ссыльную, бывшую проститутку, настоящую секс-бомбу) и живет с ней. Но это, пожалуй, ближе к Достоевскому.
  Русские судьбы, горящие как спички, не дав ни света, ни тепла.
  Подчеркивая архаичность текста, далеко за лесами на другой стороне реки с полигона реактивного движения стартовала ракета. Какое отношение может иметь Отец Сергий к стартующей в голубое небо ракете? Почему Сергий не строит железные дороги и броненосцы, не торгует с Китаем, не осваивает Сибирь, не основывают банки и акционерные общества? Какого хрена он сидит у себя в келье, даже если его девушка дала другому?
  Но за сто лет произошел тектонический сдвиг - из употребления ушло слово "похоть". К счастью, это слово позади в мрачных веках человечества.
  Я никогда не понимал, почему нужно побежать плоть. Я считаю это в лучшем случае заблуждением. Даже хуже - грязью, извращением сути жизни. Единение мужчины и женщины - доступный любому луч из Рая. Кто считает это грехом и мерзостью - отворачивается от Создателя. Умерщвление плоти - заблуждение, а призыв к этому - великий грех, попытка растоптать суть жизни. Это извращение встроено в большинство людей в раннем детстве, когда их бьют ремнем за то, что они залезли себе в трусы. Друг, помнишь, как ты испугался, первый раз неумело испытав оргазм, запершись от родителей в ванной комнате? Это от того, брат, что это настолько превосходит весь наш детский опыт. Потому что это ни на что непохоже, несравнимо даже с мороженным по двадцать две копейки!
  Большинство людей - необработанные чурбаны, как обстругаешь, такой Пиноккио и получится. У меня в юности был друг, которому бабушка объясняла, что у тех, кто занимается онанизмом, вырастают волосы на ладонях, ухудшается слух и они тупеют. Волосы на ладонях у него, правда, не выросли, как он ни старался. Но добрая старушка добилась того, что он совершенно отупел от переживаний и чуть не сошел с ума. Он терпел до последнего, поэтому, когда страстно отдавался этому желанию, он не чувствовал ничего, кроме облегчения. Смог ли он потом сделать своих женщин счастливыми, или так же набрасывается на них, чтобы потом удовлетворенно отвалиться и заснуть?
  Поэтому жизнь этого Сергия - сплошное заблуждение, извращение и позор. И главный грех лежит на тех, кто объявил его святым, сам он просто одержимый гордыней дурак. Ключевая фраза повести: "Даже победа над грехом похоти легко далась ему". Эта фраза поставила меня в тупик. Вот тебе и раз: Сергию нет еще и тридцати! Похоже, автор тактично намекает, что Сергий даже онанизмом не занимался у себя в келье? Если он здоров и не принимает никакой химии, то представить это невозможно. Может, автор, как бабушка моего школьного товарища, тоже считает, что онанизм - позор и блуд, и волосы на ладонях? У автора же не выросли? Или он стесняется, пытается забыть свои юношеские забавы? Непонятный, странный текст об извращениях. Стопроцентный "памятник литературы". Мертвый текст о том, что мертво.
  Что такое 'мертво'? Это то, что противно жизни. Это то, что противно человеческой природе, извращает ее. Извращение сути вещей.
  Я вдруг почувствовал горечь и усталость. Как будто бы на меня из будущего дунуло холодным ветром. Вдруг меня поразила мысль, что впечатление мертвечины от прочитанного происходит не по вине автора - как раз написано блестяще, текст не устарел и через сто лет. Мертво то, о чем идет речь. Причем, не умерло, а всегда было мертвечиной. А поразила меня эта мысль, потому что она имела самое прямое отношение ко мне: я живу среди мертвечины, среди культа мертвечины, среди цивилизации мертвых. Можно ли в ней сотворить не мертвое? Или я обречен идти ее путями, не замечая этого? Как зараженный проказой не замечает, как отмирают его клетки?
  Эта мысль наполнила меня тоской, но и желанием делать. Задача была огромна, почти непосильна. Как раз для такого человека, как я. Я готов был попробовать.
  Все-таки Таня много сделала для меня. Если бы не она, я не знал бы, что такое настоящие вещи в их материальном воплощении, и может, не задумался, что это вообще такое: настоящая вещь. 'Как много в жизни набралось такого, думая о чем испытываешь неловкость', - подумал я. Собственные родители, Таня, можно сказать, что все, мысль о чем должна поддерживать. Однако уже было пора идти.
  Жека (который почти всегда опаздывает) страшно злится, когда (что бывает редко) опаздываю я. Боюсь я, конечно, не Жекиного гнева. Просто если он выходит из себя, то вечер, считай, потерян.
  Как раз когда я прошел проходную, население Девятки, наступая друг на друга, валом валило из проходных предприятий, торопливо разбегаясь по вечерним делам.
  Толпа быстро неслась по проспектам сразу во все стороны, напоминая мне учебный фильм по теме "броуновское движение". От нее исходило такое мощное излучение торопливости и озабоченности, что приходилось даже напрягаться, чтобы не ускорить шаг. А куда они все так спешат? Купить колбасы и завалиться смотреть телевизор. Что они там видят в этом телевизоре? Надо будет как-нибудь посмотреть - может там что-то новое показывают.
  Честно скажу, ребята, пытаюсь я заставить себя по-христиански любить это быдло, но как-то не получается.
  Вскоре в толпе я заметил такой же медленно движущийся объект. Это был Жека. И, как я помню, я сразу же заволновался. То есть, конечно, было странно, что он идет мне навстречу, но я точно помню, что заволновался как-то чересчур. Есть, есть у человека дар предчувствовать повороты в судьбе.
  -Привет, старик! Ты куда идешь? - воскликнул мой друг, как бы не зная, куда я собрался.
  -На гитаре собрался поиграть,- ответил я.
  -На гитаре? - воскликнул Жека как бы страшно удивленный.
  -Ты можешь толком объяснить, что случилось?
  - А я и сам не знаю. Прихожу я во Дворец культуры, а мне не дают ключи. Говорят, больше не велено вас пускать. А кем не велено, почему не велено разве ж у них узнаешь.
  Я успокоился - такое уже бывало, что не давали ключи репетиционной, но потом все выяснялось.
  Но Жека продолжил:
  - Но самое главное. Я тут же позвонил Сереге, чтобы Серега сказал папаше, чтоб папаша распорядился, чтоб нас пустили, а Серега сказал, что он больше меня не знает, чтоб я ему больше никогда не звонил.
  По своей наивности я заволновался только о том, где мы до завтра возьмем барабанщика.
  -А я уже придумал, - сказал Жека, - мы будем играть вообще без ударных. Мы будем играть в две гитары.
  Гениальность этой мысли потрясла меня. Сам Саймон с Гарфункелом могли бы нами гордиться. Мы тут же пошли репетировать к Жеке. Но уж если не везет, так не везет до конца. Через час явилась его мамаша и прикрыла лавочку.
  -Что это у вас за музыка дыр-дыр-дыр,- сказала она,- в цехе целый день шум, домой придешь, тоже покоя нет.
  Так что репетиция кончилась тем, что мы распили флакончик, слушая Дэвида Боуи и восхищаясь им, и собой, и нашей новой идеей. Обсудили предателя Серегу, но расстраивались не очень. Честно говоря, давно чувствовали, что он не наш человек.
  Потом я потащился домой. Было уже поздно. В архитектуре Девятки есть одна особенность - ее улицы освещаются не фонарями, а мощными прожекторами с крыш зданий. Я шел по пустым улицам в призрачном голубом свете прожекторов. Из-за этого моря огней Девятка с окраины города выглядит как что-то очень праздничное, как олимпийский стадион, или международный аэропорт. Может быть, по контрасту с городской окраиной, которая освещается только искрами редких трамваев, причем скрежет этих редких трамваев только подчеркивает тишину и заброшенность.
  Анюта по ночам часто вставала и смотрела в сторону Девятки. Да, признаться, и мне из ее окна Девятка казалась очень приличным местом. Она мечтала, что я как принц из сказки увезу ее туда, где полки магазинов ломятся от колбасы. Хоть она и старалась не говорить мне об этом, но мечта эта была так сильна, что она иногда проговаривалась. Самой Анюте допуск в Девятку был закрыт. У нее был дядя, который во время Второй мировой попал в плен (о ужас!), после войны остался в американской зоне оккупации (ужас-ужас) и женился на немке. Ее немец погиб на Восточном фронте. Мало того, этот гнусный незнакомый дядя стал успешным предпринимателем и теперь эксплуатировал немецких трудящихся, а его ни в чем не повинной племяннице, которая родилась на двадцать лет позже всей этой истории, и о которой он даже не знал, теперь невозможно было не только устроиться на работу в Девятку, но и получить гостевой пропуск за забор дольше чем на сутки.
  Ну ладно, Анюта ладно. Ну а Таня, моя прекрасная Таня. Уж она-то кое-что понимала в жизни. Нет, есть все-таки в колбасе нечто неизъяснимо привлекательное, чего я просто не понимаю ввиду черствости своей души.
  Ну ладно, не нужно пытаться плохо думать о том, что не сбылось, не получилось, не срослось. Это тоже разновидность предательства, от меня не дождетесь.
  Все-таки Толстый неправ, когда говорит, что нужно только жалеть этих людей, потому что они живут так из-за того, что ничего в жизни не видели и не представляют, что можно жить как-то по-другому. Ну что такого видел сам Толстый, или я, или Жека. Однако мы же скотами не стали. Да, и неправильно он говорит, что эти люди испорчены привычкой к несчастью. Сам-то он не испортился.
  В моих окнах горели огни, несмотря на позднее время. Я заволновался не на шутку- в таких семьях, как моя, такое бывает только при несчастных случаях. К моему удивлению в квартире никого не приводили в чувство, и никто не ждал скорую помощь. Из коридора я слышал, что мать и отец разговаривают на кухне.
  -А вы чего не спите? - спросил я, все еще несколько встревоженный.
  Родители замолчали и смотрели на меня с минуту так, как будто впервые меня видели.
  -Что случилось?
  -Мы нашли у тебя страшную гадость, - сказала мать.
  -Какую? - уже почти испуганно спросил я.
  -Мы нашли у тебя вот эту кассету,- заметно волнуясь, сказал отец.
  Позавчера на репетиции мы кое-что пробовали записывать, а вчера я поставил на магнитофон прослушать. А папаша возьми, да и наткнись.
  -Ну и что? - спросил я. Все же я почувствовал себя виноватым, хотя и не знал за что.
  Это такая рабская привычка - инстинктивно считать себя виноватым, когда тобой недовольны.
  -Он еще спрашивает, ну и что! Ты слышишь, он еще спрашивает, ну и что! Мой сын поет "там, где раньше Сталин стоял, мы танцуем диско" и еще спрашивает, ну и что!
  Я, честно говоря, удивился. Я-то думал, что папашу больше заденет Жекина песенка "Псы-полковники ', ведь это прямо про него. По свежим армейским впечатлением Жека создал целый альбом "Псы", там имелись все псы, начиная с лейтенантов и кончая полковниками. Выше Жека еще не забрался. Но вот папаше не понравилась именно смешная песенка "Там, где раньше Сталин стоял, мы с тобой танцуем диско". Кстати, ее сочинил не я и не Жека. Ее сочинил мой друг Леша Никитский из города Дубны на Волге. История этой песенки очень любопытная.
  В недалеком прошлом на берегу Волги возвышался памятник Сталину размером со статую Свободы. Когда решили, что Сталин больше не отец народов, оплодотворяющий мировую цивилизацию, памятник снесли, а на освободившемся месте сделали танцплощадку. Вот Леша и придумал такую вполне документальную песенку. Когда я был в Дубне в командировке, Леша исполнил мне ее на ушко. Собственно, там только и были эти две строчки. Дальше сочинять Леше стало лень. Да и трудно к таким двум удачным и исчерпывающим строчкам прилепить еще что-то. Когда я исполнил эту вещь Жеке, ему тоже страшно понравилось, и мы обработали ее, спев эти строчки много раз с разной интонацией в стиле битловской "Уай дон'т ви ду ит ин зе роуд'. Мы считали это одной из достигнутых вершин. Но вот товарищ полковник был другого мнения.
  -Пап, ну ведь это шуточная песенка,- сказал я.
  -Боже, какого идиота я вырастил! - схватился за голову отец,- Нет, ты правда не понимаешь?
  -Пап, ну каждый же человек имеет право на свое мнение, ну что в конце концов такого ...- начал я, но почувствовал, что в глазах отца несу какую-то чушь. Он смотрел на меня даже с некоторым страхом.
  -Ничего у вас святого нет.
  -Батя, ну пойми, то, что для вас так важно - для нас уже история древнего мира. Цивилизация сменилась, понимаешь? Давай жить дружно. Для меня что Ленин, что Гитлер, что Чингисхан - никакой разницы. Это все в прошлом. По мне хоть бы ты им, - я кивнул на портрет Ленина, - все стены оклеил, я тебе и слова не скажу.
  Боже, как меня угораздило столь неудачно выразить свою мысль. Боже, какая была сцена! Я миролюбив как еврей и впечатлителен как якут, а тут мне пришлось выдержать бурю. Боже, как они заорали! Инстинктивно я даже пригнулся, соседи со всех сторон застучали в стены, залаяли собаки охраны на проходной. Но потом мне пришла мысль, что все-таки не стоит так орать на родного сына, даже если он немного неудачно выразился. Скандал начал немного затягиваться. Стало даже немного скучно, хотя папаша великий мастер делать разносы подчиненным. И к тому же человек, замечательно владеющий марксистско-ленинской логикой. Батя логически доказал, что наши песни-мерзкая пошлость. Он очень верит в логику.
  Мать не без гордости смотрела на него. Да и я люблю своего батьку. Он очень неглуп, только жаль, что в жизни у него совершенно не было времени подумать.
  Все каноны были соблюдены - напряжение равномерно нарастало, аргументы не повторялись, речь кончилась эффектной развязкой с поднятой рукой и словами "вон из моего дома". Рука была поднята совсем как у Ленина, указывающего человечеству дорогу в светлое будущее.
  После чего папаша удалился на кухню развеяться после проведенной партийно-политической работы. Я видел, как мама суетливо собирает на стол грибочки, рыбку, мяско, колбаску. Наконец-то мама получила возможность покупать всякие штучки под грибочки, всякие ножички-вилочки и мне это было симпатично в ней. Отец аппетитно выпил. Меня за стол никто не приглашал. Отец вообще умеет делать все с заразительностью здорового самца. Когда он выпивает рюмочку, или закуривает сигарету, то невозможно не захотеть того же самому. Может быть, мой папаша родился не для того, чтобы командовать полками, а для того, чтобы рекламировать виски.
  Все-таки одна фраза из его речи зацепила меня. "Ты становишься социально опасен", - сказал отец. "Для кого это? Для нашего могучего государства?" - спросил я. "Для себя".
  2 Ночной директор
  Я постоял в темноте коридора. Когда я уехал из дома учиться, мне было шестнадцать лет. Я был из тех детей, которые не приносят проблем родителям. Я был самостоятелен, сколько я себя помню. Ни мать, ни отец не возились со мной, как возились родители моих друзей. В обычном смысле меня не воспитывали. Отец был либо на службе, либо устал. Мать тоже была в школе с утра до вечера. Не возились со мной еще, видимо, и потому, что у меня были отличные отношения и с матерью, и с отцом. Отца всегда было интересно послушать - я не чувствовал с ним никакой стены. А с матерью мне вообще не нужно было разговаривать - так мы были близки. Они доверяли мне, я старался их не разочаровывать. Это было просто, потому что вообще наша жизнь была проста. Я хорошо учился и был молчуном - образцовый мальчик. В детстве я был гораздо крупнее большинства сверстников, так что даже подраться было не с кем. А может, и было, не помню, но желания и необходимости не возникало.
  Лучшее время моего детства - когда отца отправили командовать ракетным дивизионом в южную провинцию. Я учился в младшей школе. Дивизион располагался в степи в нескольких километрах от окраины большого города. Утром из части отправлялся автобус, в котором жены офицеров и их дети ехали на учебу и на работу. Вечером забирал обратно. Я заканчивал учебу раньше всех, поэтому на обычном городском автобусе добирался до конечной остановки и шел пешком в часть, иногда весь путь, иногда по дороге меня подбирали наши машины, или машины колхоза. Великая степь - это как море, только лучше. Я не помню, о чем я думал, поднимаясь на холмы, но я помню, что внутри я был самим собой, точно таким. Я обожал летние каникулы. Мать всегда волновалась, когда я оставался в части на лето, она старалась свозить меня на море, или отправить в пионерский лагерь для развития социальных навыков. Море, конечно, я любил. Но терпеть не мог пионерский лагерь, скученную жизнь, построения на поднятие флага, походы строем в лес, пение хором, всю эту коллективную чуму. Ну, то есть чем мой папаша занимается всю жизнь с личным составом.
  То ли дело, когда жара, каникулы, свобода и родители ушли рано с утра. Выспаться, пойти перекусить на кухне в офицерской столовой, слушая бредовые фантастические разговоры дедов - поваров про как ходили в самоход, как нажрались в увольнении, и как с помощью шарикоподшипника сделать член толще на целый сантиметр и удовлетворить любую бабу. Щелкают ножи дедов, режущие капусту. Кипит котел на жаркой плите. Здоровенные накачанные деды - голые по пояс в белых фартуках и чепчиках. Тощие молодые бойцы суточного наряда, застегнутые по форме на все пуговицы, истекающие потом, чистят картошку и слушают так же жадно, как и я. С дедами у меня отличные отношения. Молодые все на одно лицо, с ними у меня тоже будут отличные отношения, когда они станут дедами. Можно было и дома достать что-нибудь из холодильника, но здесь же гораздо интересней, правда?
  Потом на холм напротив боевой позиции. Видно, как на позиции крутятся антенны станций, разворачиваются пусковые установки. Транспортно-заряжающая машина снует между позицией и арсеналом в низине. Папаша отрабатывает защиту южных рубежей. На позиции воют блоки питания и трансформаторы, шумят моторы. Но на мой холм не доносится ничего из этой суеты. Только тишина ветра в ушах и пение жаворонка. Жаворонок - птица моей юности. Дивизионный волкодав по кличке Никсон, таскающийся за мной, кладет тяжелую голову мне на колени и жалобно скулит. В его глазах вечная преданность и страсть к службе (и к колбасе, я подкармливаю его колбасой из офицерской столовой). С нашими дивизионными овчарками у меня отличные отношения. Вдалеке синие горы - я так и не доехал до них. За ними чужие неведомые страны и народы. Великая степь - как море, но море ровное, одинаковое, и все интересное скрыто под толщей воды, а океан травы скрывает прозрачные озера и даже реки, прорывшие себе русла. Можно ходить в одних трусах или совсем голым, все равно здесь нет людей. В трусах и совсем голый - это совершенно разные вещи. Друг, ходил ли ты по летней степи голый и свободный как конь? Как конь, который настолько свободен, что ему даже не нужно придерживать член, когда он мочится. Один под голубым небом, голый перед тем, кого ты не можешь постичь (я чувствую этот взгляд), но кто понимает все о тебе, как я понимаю Никсона.
  О чем это я? А, тем более удивителен этот скандал на ровном месте. Вдруг все эти воспоминания вспыхнули во мне, когда я стоял в прихожей. Туда, в степь, где ветер, воля и тишина ветра! Хотя ветер, воля и тишина ветра - это для меня, сына командира части. А для молодого бойца суточного наряда это мешки с нечищеной картошкой и ужасные голые по пояс деды в белых чепчиках с огромными ножами, рассуждающие, как нафаршировать член шарикоподшипниками. И хотя было понятно, что 'вон из моего дома' - это такая фигура речи, мне стало скучно, тесно и захотелось куда-нибудь. Я вышел из дома.
  В свете прожекторов я двинулся по нашей улице Гагарина, свернул на проспект Советской науки, мимо памятнику Ленину, мертвецу, показывающему единственно правильный путь в светлое завтра папашиным жестом "вон из моего дома". На памятнике было написано 'Ленин жил, Ленин жив, Ленин вечно жив', таким образом демонстрируя парадокс кота Шредингера. Потому что я именно тот наблюдатель, который точно знает, что Ленин мертв - меня возили на школьную экскурсию в Москву в четвертом классе, и мы посещали мавзолей. Неделю потом мясо есть не мог (как и весь класс). До сих пор портится аппетит, когда вспоминаю желтый труп в свете ламп в стеклянном ящике в окружении часовых. Но получается, согласно принципу неопределенности есть наблюдатель, в системе которого Ленин жив, что является парадоксом. Кстати, кот Шредингера - черный, это очевидно, правда? Такой ответ дали десять из десяти опрошенных мной на новогодней пьянке коллег - физиков. Следовательно, принцип неопределенности не действует на цвет кота, не важно, жив кот или мертв.
  Я мечтаю, чтобы то, о чем я пишу, было непонятно моим потомкам так же, как мне непонятен Отец Сергий. "Что это - советская наука?"- пытливо задумается потомок. Какой из законов Ньютона, первый или второй, более советский? Может быть, имеются ввиду технологии: атомные бомбы или космические ракеты? Однако в Девятке каждый знает, что советская атомная бомба была сделана благодаря творческому обмену американских ученых и советской разведки, а ракеты сделаны по схемам фон Брауна, найденным в Пенемюнде. КГБ не скрывает этих фактов, чтобы наши яйцеголовые умники не слишком задирали нос. Однако проспекта Советской разведки в Девятке нет. Несправедливо.
  Дворец культуры Девятки сделан по мотивам Сиднейского оперного театра - со вкусом здание. А свет в окне Дворца культуры - это сторож, а этот сторож - подходящая компания. Я нажал на звонок служебного входа.
  Открываются двери, и я вижу одухотворенное толстое лицо, пронзительный взгляд черных глаз и черную длинную шевелюру.
  Это Толстый. Подчеркну, это не ТолстОй (который старинный писатель), это великий мыслитель и философ нашего времени ТОлстый. У него другая фамилия, это прозвище. Толстый потому что толстый. Он говорит быстрее, чем я думаю. Он помнит наизусть больше текстов, чем большинство людей успевают прочитать за всю жизнь. Он ничего не забывает.
  Толстый мой друг, и это странная дружба. Он старше меня почти на пятнадцать лет. А интеллектом превосходит настолько, насколько я превосходил дивизионного волкодава Никсона. Ну, это я шучу, понятное дело, я тоже умный парень (немного тугодум), но, когда я слушаю Толстого, я просто наслаждаюсь зрелищем, как прокачиваются терабайты в его голове, выискивая нужную цитату. Ассоциации, ссылки, подобия, фильтры. Все, что он прочитал, услышал и обдумал, включено в гигантскую матрицу, из которой извлекается мгновенный ответ на любой вопрос. Это интеллект, который никогда не победит машина.
  Толстый потерял все в этой жизни: положение, работу, семью, дом (именно в таком порядке (это всегда во все времена происходит в таком порядке)). Хотя Толстый не лох. Даже скорей Толстый ловкий человек и умеет устраиваться. Тем не менее, прошел путем Диогена.
  -Ладно, хоть не путем Сократа,- говорит по этому поводу Толстый.
  Дело в том, что у него есть один недостаток. Сам Толстый говорит так:
  -Это хуже, чем честность. С этим бы я справился. Это интеллектуальная беспристрастность. Становишься невольником, когда беспристрастно следуешь своей логике. Думаешь, Платону понравилось, когда он открыл, что для построения идеального государства нужно отпилить голову всем поэтам?
  Кто такие Платон и Сократ и еще кучу фамилий, я узнал у Толстого за нашими разговорами. В смысле, узнал по-настоящему, имена я слышал раньше на уроках истории и марксистко-ленинской философии. Вот, кстати, и ответ на вопрос о "советской" науке! Есть такая одна: 'марксистско-ленинская философия'.
  Толстый был звездой нашего философского сообщества. Доцент, счастливый семьянин (в аспирантуре удачно женившийся на девушке со связями). Впереди карьера, спецмагазины академии наук, все дела. Но Толстый (тогда еще совсем не толстый, но, интересно, имевший уже это прозвище среди друзей) пытался решить методические проблемы коммунизма. "Социализм с человеческим лицом", все такое, старшее поколение увлекалось этим, когда стало понятно, что эксперимент не удался.
   Дело в том, что про то, что коммунизм оказался не жизнеспособен, знали все коллеги Толстого. Относились по-разному. Многим (особенно пожилым) казалось, что крушение коммунизма - это крушение России. Как раковая опухоль - это самый важный орган в организме (а так и есть в каком-то смысле). К тому же: что теперь отказаться от пропусков в спецмагазин с копченой колбасой и водкой по пять-двадцать-пять? Коллеги писали "куда надо". Толстый удостоился путаных, огромных по объему доносов - разоблачений с точки зрения Ленина, Маркса и Энгельса. Коллеги заодно хотели показать тем, "кому надо", что они твердо на позициях и их уже можно прикреплять к спецмагазину с водкой по "шесть-тридцать". Я смеюсь, представляя себе офицера в "там, где надо", который уныло листает этот бред наших стареньких философов.
  Жена Толстого до последнего пыталась вразумить его:
  -Подумай о нас. Подумай о моих чувствах.
  -Какое отношение имеют чувства к мыслям? - отвечает Толстый, - эмоциональная окрашенность вредит логике.
  Ну и как прикажете жить с таким идиотом? Она не собиралась стать женой декабриста. Тем более она была из хорошей семьи работников госбезопасности во втором поколении. Родственники предупредили ее о больших неприятностях, которые последуют. Поэтому жена написала короткий, конкретный, понятный даже лейтенанту донос, и Толстого поперли ото всюду. Жена с ним развелась. Однако серьезных санкций не последовало, об этом тоже позаботились родители жены (чтоб не раздувать рядом с их дочерью и внуком скандалы). Особенно тупивших в бдительности, продолжавших разоблачать светил советской философии приструнили, объяснили, что там, где надо, знают все, что надо.
  Таким образом, Толстый не загудел в цугундер, и не отправился в ссылку, и даже сохранил прописку и удостоверение жителя Девятки. Кстати, друзья говорят, что он тогда и растолстел.
  Как бы то ни было, Толстый считает, что отлично устроился:
  -Теперь я абсолютно свободен, потому что не надеюсь напечатать статью в философском вестнике Академии наук.
  Мы пошли в каптерку Толстого. Вечером всегда у него кто-то есть. Каждую ночь в Девятке не спится какому-нибудь пытливому уму, и вся Девятка знает, что Человек, Стоящий На Страже Дворца Культуры, дает ответы на любые вопросы. В каждом городе должен быть такой Ночной Директор Дворца Культуры. Иначе предать огню, мечу, наслать чуму и затопить цунами.
  Сегодня здесь Степа. Хотя в Девятке мы все как консервные банки, Степа - это нечто особенное. Степа верит сразу во все, так сказать, церковь всех религий в одном человеке. Он православный (хотя и некрещеный), практикующий йогу и медитацию, знаток сибирских языческих обрядов, не чуждый даосизма. Еврей по крови, но в Девятке национальность всем по барабану, даже самим носителям, и понятия "еврей" и "иудей" здесь почти не связаны. Все церкви упакованы в Степе, как в банке болгарского овощного ассорти.
  Некрещеный он потому, что батюшка нашей церкви сдает в КГБ списки прихожан, крестивших детей, желающих обвенчаться и т.д. А желание креститься в зрелом возрасте говорит об ужасном: о сознательном отказе от марксистско- ленинского взгляда на мир. Еще у Степы мечта: съездить в Индию. В Степином воображении Индия - это волшебная страна, где йоги летают над городами, просветленные в цветных шелках ходят толпами, пахнет благовониями, и даже микроорганизмы мутных рек не нападают на людей. Так как Степа заведует отделом документации лаборатории космических лазеров с ядерной накачкой, лучше бы он мечтал слетать в космос в командировку - это более реально.
  Так как религия была под запретом два поколения, у многих из нас полностью пропал иммунитет. У Степы нулевая резистентность - он подхватывает любую форму этого вируса сразу в тяжелой неизлечимой форме, переходящей в хроническую.
  Друзья обрадовались мне, тем более что я прихватил дома из холодильника в прихожей бутылку "Столичной". У них как раз все закончилось.
  Я знаю, о чем они разговаривали до моего прихода - они разговаривают о науке и религии, потому что они спорят об этом всегда.
  Степа, как великий примиритель, объясняет Толстому, что наука и религия - это просто разные способы познания мира. Толстый смеется (оба они смеются как сумасшедшие, когда спорят):
  -Наука - она одна. Есть несколько человек в мире, сделавших делом жизни поиск магнитного монополя или гравитационных волн. Простакам не понять эту магию, пока она не придет от инженеров в виде микроволновой печи или копировального аппарата. Простакам даже не понять, что это и есть магия. Что этим ученые и отличаются от мужчин в рясах - они способны на чудо, в отличие от попов, которые способны только на мошенничество.
  -На фокусы,- поправил я.
  -Мошенничество. Фокус - это когда иллюзионист на сцене зарабатывает деньги. Впрочем, как и поп, но фокусник не просит верить в сверхъестественность. Он не говорит, что его прислал Бог. Он не старается подчинить себе людей, пришедших на шоу.
  Степа хватается за голову в страхе за наши бессмертные души.
   Мне не очень интересен предмет разговора, но интересно на них смотреть.
  -Тебе не интересно? - спрашивает Толстый.
  -Не очень, - говорю я, - я уже обсуждал все это с нашим дивизионным волкодавом Никсоном.
  Степа обижается. Как все молчуны, я бываю невольно резок, когда меня заставляют высказаться. Однако Толстый кивает, он понимает, я рассказывал ему про Никсона и наши походы по степи. Я познакомился с Никсоном, когда он был еще щенком. Служба у Никсона была ответственная, но легкая. По ночам внутри двойного забора колючей проволоки вокруг ворот в секретный подземный бункер ходил бдительный рядовой роты охраны (всегда невысокий тощий казах). А Никсон сторожил Святая Святых - внутренний двор за внутренним забором. Там папаша хранил свою вундервафлю: три ракеты с атомными боеголовками, которые следовало пустить в дело, если все патроны кончились, больше нет гранат.
  Работа у Никсона была не бей лежачего в буквальном смысле. Потому что если рядового морил сон, и он падал в объятия летней теплой травы под фиолетовыми струями Млечного Пути, не в силах держать автомат, и подкрадывался проверяющий, то казах немедленно получал по щам. А Никсон мог сколько угодно спать, проверяющего он чуял за километр и разражался хриплым злобным лаем. Никсон умел удивительно реалистично гнать картину тупого готового порвать сторожа.
  Когда отца перевели на повышение в штаб округа, и машина увозила нас, Никсон долго бежал за машиной. Отец приказал водителю остановиться.
  -Хочешь, мы возьмем этого пса? - сказал он. Это был поступок с его стороны - я знал, что он брезгливо относится к собакам. А запыхавшийся, пыльный, в степных репьях огромный Никсон с высунутым слюнявым языком не был похож на домашнего пса.
  Взять куда? В центр города с двумя миллионами населения где-то на севере, где воняет только бензином? В квартиру на восьмом этаже двенадцатиэтажного дома? От моря запахов степи, поста на ядерном бункере, казахов - часовых, дедов-поваров и грызунов в траве? Пусть лучше среди всего этого тоскует по мне всю жизнь. Я покачал головой и вышел из машины.
  -Друг, мне надо ехать, - сказал я, - домой.
  Никсон хорошо знал эту команду. Я долго приучал его еще щенком к ней, чтобы можно было отделаться от него в любой момент. Никсон любил выполнять мои команды. Мой друг понуро затрусил в часть. Что мог понимать Никсон о штабе округа? О разлучивших нас обстоятельствах непостижимой ему человеческой жизни? Он доверял мне, потому что знал, что я люблю его, и пошел домой. Так и надо жить, - сказал я Толстому. Нужно доверять и не бояться.
  -Неужели ты не хочешь знать ответы? - спрашивает Толстый.
  Он спрашивал это уже, я много дней думал над его словами и придумал ответ в конце концов:
  -Все ответы неправильные. Я не хочу знать неправильные ответы.
  -Может быть, ты боишься увидеть за ширмой кукольного театра нити мироздания?
  -Нет, не страшно.
  -Ты сверхчеловек, - сказал Толстый.
  -Я знаю. Приходится как-то с этим жить.
  Мы сделали обход охраняемого объекта. В пустом зале эхом отдавался энергичный голос моего друга и рассудительный тенор Степы. Мы посидели, покурили в кафе на втором этаже в полумраке дежурного освещения. Выпили кофе. Здесь в кафе стояла американская кофе-машина. От советской она отличалась только тем, что варила кофе. Пар от чашечек и сигаретный дым исчезали в полумраке под потолком. Из полумрака с мозаики на стене Юрий Гагарин в космическом шлеме улыбался нам перед тем, как сказать "поехали".
  Степа отправился домой, мы с Толстым легли спать на диванах в гримерке.
  -Существует все, идея чего может возникнуть,- сказал Толстый, продолжая разговор с ушедшим Степой, - возможность идеи и является критерием существования. То, что нельзя представить, не может существовать.
  -Толстый, сделай еще бутылку водки и пачку сигарет.
  -Не получится. Не нужна она нам.
  -То есть, по-твоему, должно появляться все, о чем подумаю я или ты? А если я не хочу, чтобы появилось то, чего хочешь ты? Если мне вообще не нравится то, что я вижу? Если мы видим разное, как мы можем обменяться информацией?
  -Конфликт представлений - очевидная проблема. Должен быть Верховный Арбитр, тот, кто поддерживает целостность мира, - встал на ноги Толстый, это была не мысль, это было потрясение, захватившее его, все его мысли - это потрясения, гигантская матрица получила новые измерения, начала переформатирование, я слышал сквозь сон, что он еще ходит по гримерке, разговаривает сам с собой, но я уже спал.
  Когда умирают такие люди - неужели все это огромное может умирать вместе с ними? В этой Вселенной, которая вся построена на законах сохранения, где не исчезает самая крохотная элементарная частица, самый ничтожный импульс движения, квант энергии - куда уходим мы? Или это и есть предназначение - превратить себя в движение?
  3 Наука как пирамида Хеопса
  - Вставай, пора сваливать, - разбудил меня Толстый, - сейчас дневной директор придет.
  Вместе с населением Девятки (а лучше сказать с "личным составом"), в- общем, со всеми этими биомеханическими куклами, я двинулся на работу, сжимая в кармане удостоверение жителя (читайте, завидуйте, я полноправный гражданин Девятки).
  С восьми ноль-ноль до семнадцати ноль-ноль это население называется научными сотрудниками. Слово "научный" попало туда явно по недоразумению. Каждый день они получают десяток образцов, вставляют их в микроскоп, проводят положенные измерения и вычерчивают кривые- то есть делают работу, с которой успешно справилась бы дрессированная обезьяна. Множество выпускников хороших институтов занимаются в Девятке примерно такой научной деятельностью. Лаборатории Девятки набиты физиками, забывшими уравнения Максвелла, электронщиками, смутно знающими закон Ома, химиками, помнящими только, что метиловый спирт в отличии от этилового не пригоден для приема внутрь.
  Годами эти специалисты приходят на работу только для того, чтобы нажимать единственную кнопку какого-нибудь прибора и следить за показаниями единственной стрелки. Их научная деятельность очень напоминает известные опыты по выработке условных рефлексов у морских свинок, где эти умные животные нажимают на кнопку возле кормушки.
  Именно в таких местах, как Девятка, родилось открытие, что в XX веке науку делают большие коллективы. По своему опыту могу сказать: да, очень-очень большие коллективы нужны, чтобы такими очень маленькими, просто муравьиными, усилиями двигать науку.
  Мы, коллектив лаборатории разработки компонентов управления, называли себя "детьми подземелья". Потому что помещение наше не имело окон и действительно находилось под землей. Солнца сотрудники лаборатории не видят по полгода. Зимой рабочий день начинается раньше восхода и кончается после захода солнца - край у нас довольно северный.
  Два года назад, когда я пришел сюда после института, работа мне нравилась. Но меня с первого дня не покидало ощущение, что я здесь слегка посторонний.
  Я не чувствовал искреннего волнения при обсуждении вопроса, почему отобрали червонец, доплачиваемый за вредность, или почему обеденный перерыв перенесли с двенадцати на тринадцать часов. В коллективе лаборатории отношения между людьми были довольно сложными, связанными с запутанными давними историями, как кому-то накинули десятку к окладу кого-то обидев при этом. Или как кого-то перевели из другого отдела по знакомству, что тоже было несправедливо. Во все это вникать было лень. Но зато благодаря тому, что я этим не интересовался и ни на что не претендовал, я прослыл хорошим парнем.
  И все же в первую зиму после возвращения с учебы я с удовольствием выходил утром из дома, когда небо на востоке только начинало краснеть (из-за того, что красная часть солнечного спектра меньше поглощается водяным паром атмосферы) и пешком шел вдоль железнодорожных путей завода. Проезжающие мимо меня локомотивы изменением тона гудка наглядно демонстрировали эффект Доплера. Поскрипывал снег под ногами, когда я давил миллионы снежинок, своей совершенной формой обязанных прихотям полной энергии кристаллической решетки.
  Часто мы выходили вместе с отцом, почти всю дорогу мы шли молча. Отец не мешал мне, считая, что я витаю в физических материях. В Девятке никто точно не знает, чем занимается родственник - подобные расспросы запрещены. Да, был в моей жизни год, когда батя меня очень уважал. Потом, махнув мне, отец поворачивал к остановке служебного автобуса на полигон реактивного движения, а я шел на свою проходную.
  Я действовал по правилу стека-"приходящий последним уходит первым". Самым последним я приходил, потому что шел пешком, следовательно, мог не накидывать запас времени на ненадежность автобусов. Самым первым я уходил, потому что уходил вовремя, отработав ровно восемь часов. В лаборатории признаком хорошего работника считалось то, что он должен находиться на рабочем месте дольше других, менее хороших.
  В этом есть смысл, потому что большинству сотрудников лаборатории вполне хватало часу-двух, чтобы справиться со всеми обязанностями, и, следовательно, каким-либо другим способом прилежного от ленивого отличить было трудно.
  К тому же большинство дней в неделе кончалось какими-нибудь занятиями или учебами. То экономическими, то политическими, всех и не упомнишь. Я сразу отказался их посещать, сославшись на то, что в Правилах ведь написано, что занятия- это дело добровольное. Из-за чего прослыл невероятно смелым.
  С удивлением я открыл, что я человек добросовестный.
  -Хоть после кого-то можно не проверять, - говорил мне шеф.
  Уже через полгода мое положение в лаборатории было очень прочным.
  -Ты должен быстро сделать карьеру, - как-то похвалил меня шеф. Но, правда, добавил "если будешь серьезнее". Под этим он, видимо, подразумевал занятия после работы, которые я не посещал, и общий моральный облик.
  И все же, легко войдя в работу, я так никогда не стал до конца своим в коллективе лаборатории.
  Там существовала сложная система правил поведения, даже, можно сказать, правил приличия, которым я, ввиду своей несерьезности, не придавал значения.
  Ровно в семнадцать ноль-ноль, по звонку, я начинал собираться домой.
  -Уже пошел? - как бы с удивлением спрашивал Саня.
  -А чего сидеть? - легкомысленно и неполитично отвечал я,- Пошли, чего сидишь. Можно подумать, ты делом занят. Или вот Нина Егоровна делом занята.
  Конечно, ни Саня, ни Нина Егоровна не были заняты делом. Но Саня в тот год высиживал давно причитающуюся, как он считал, десятку к окладу.
  Сказать же, что Нина Егоровна не занята делом, было вообще прямым оскорблением. Потому что Нина Егоровна никогда, ни до, ни после за все десятилетия своей трудовой деятельности не была занята делом. Поэтому слышать такое от меня, самонадеянного сопляка, ей было особенно обидно. Нина Егоровна дожидалась пенсии, а так как она действительно была абсолютно не нужна, то ей приходилось высиживать на работе гораздо дольше других.
  Нина Егоровна относилась к жизни, как к грузу за плечами. Грузу, который придется тащить до самой смерти.
  Вот так, всех обидев, и даже не понимая этого, я одевался и первым покидал помещение лаборатории.
  Я считал всех этих людей очень мелкими, как, впрочем, считаю и сейчас, но потом я понял, что есть одна веская причина, из-за которой они стали такими. Дело в том, что каждый человек испытывает потребность глубоко интересоваться, быть очень занятым хоть чем-нибудь. Большинство работавших со мной людей просто не имели в жизни почти ничего, кроме этого подземелья. И простая человеческая потребность увлекаться принимала такую замечательную форму, когда смыслом жизни становится получение надбавки в пять рублей путем хитрых многолетних интриг.
  В последнее время маленькие новости нашего террариума- кто получил повышение, а кого скушали, совершенно перестали меня интересовать. Шеф больше не говорил, что я быстро сделаю карьеру.
  Кстати, к шефу у меня двойственное отношение. Чем-то необъяснимым он мне очень симпатичен, но по многим вполне понятным причинам я его совершенно не уважаю. Например, в сорок лет шеф бегает за автобусами, как школьник, опаздывающий на уроки. Ну да черт с ним, с шефом, он меня мало интересует.
  В то утро я от Толстого забежал домой привести себя в порядок и позавтракать, в результате опоздал на работу на час. Было страшно неудобно, когда я звонил шефу с проходной, чтобы он быстренько бежал меня отмазывать. Шеф прилетел пулей и стал униженно тыкать охране увольнительную, якобы он меня отпускал. Дело в том, что на заводе для улучшения дисциплины придумали наказывать не только опоздавшего, но и его начальника.
  4 Закон притяжения
  На посту на проходной была Прекрасная Прапорщица. Эта женщина прекрасна как мечта о женщине. Эта женщина, глядя на которую понимаешь, что все другие женщины то ли слишком худые, то ли слишком толстые, что у всех других женщин неправильные пропорции и короткие шеи. Пилотка ей очень к лицу. Такой женщине все к лицу. Уверен, раздетая она еще прекрасней, чем в форме внутренних войск. Мы любим друг друга уже две недели - с первого взгляда, с тех пор, как она появилась здесь. Я набираю личный код, в ячейке электромагнит отпускает мой пропуск. Я достаю пластиковый прямоугольник и подаю ей в окошечко.
  Когда я подаю ей пропуск, я жадно разглядываю ее. Она отводит взгляд и смотрит на мою фотографию на пропуске. Мой пропуск в ее прекрасных руках.
  Она не замужем. Это, конечно, не имеет для меня значения (это только все немного бы усложнило), но она не замужем, я знаю, - нет ни кольца, ни следов от кольца. Она вообще не носит колец. Пальцы такой формы не нужно украшать. Невольно я представляю, как эти пальцы дотрагиваются до меня, ласкают меня. Расстегивают рубашку, пояс. Я тоже краснею. Старый друг неудержимо рвется из штанов.
  Ее грудь взволнованно вздымается, я впиваюсь взглядом. Она переводит взгляд на мое лицо - это трудно для нее, но таковы правила, таков регламент осмотра. Когда наши взгляды встречаются, нам трудно оторваться. Она подается вперед, меня тоже влечет к ней. Наши глаза выдают наши желания. Ее глаза- это когда все сразу знаешь о человеке, как будто прожил с ним жизнь. И как обещание, что все будет прекрасно. Но если она откроет рот - это сигнал тревоги. Если заговорю я - это попытка установления контакта с работником охраны. Выскочит старший прапорщик, начнется дополнительная проверка часа на полтора, составление протокола о дисциплинарном нарушении и лишении премии, короче, трэш и угар. Распорядок работы охраны и где они выходят по окончании - тоже государственная тайна, так что я даже не могу встретить ее после работы.
  Когда я увидел ее первый раз, я испытал шок от счастья и боль разлуки. Как нам встретиться? Как нам узнать что-то друг о друге? Мою любовь отделяет прозрачная стена, непреодолимая как рок. На стене огромный плакат: "Разговаривать с караульным запрещено". Почему запрещено? Узнать невозможно. Самое главное табу Девятки - пытаться узнать, почему запрещено.
  Она тоже не может узнать обо мне ничего - в этом пропуске только моя фотография и неведомый набор символов. Они означают форму допуска, ограничения прохода в выходные и ночные смены, запреты входа на разных объектах. У меня, например, много маленьких зеленых пентаграмм, кружочков и квадратиков с циферками, а у шефа они красные. Я не знаю, что они означают, но они маркируют наше положение в иерархии жизни. Чем их меньше и чем они крупнее - тем круче. У Таниного папы была одна большая красная звезда.
  Моя любовь тоже не может узнать ни как меня зовут, ни где я работаю. Все это во внутреннем пропуске, который она не может увидеть, который я извлекаю из стойки после того, как она открывает турникет. Остается бродить по улицам в выходные, вглядываясь в лица встречных женщин. А может быть, она живет в городе и ездит только на работу? Нам суждено только видеть друг друга и никогда не встретиться? Когда я думаю о знакомых женщинах, я почему-то вспоминаю одну и ту же характерную черту. Например, когда я думаю об Анюте, я вспоминаю ее попу, обтянутую красным платьем (старый друг привычно делает стойку). Когда я думаю о прекрасной незнакомке на проходной, я вспоминаю эти глаза.
  Я знаю, влечение может обмануть. На третьем курсе на лабораторных по охране труда я встретился взглядом с незнакомой девушкой с физико-химического факультета. Я молча положил измеритель загрязненности воздуха, а она измеритель уровня шума, и мы помчались в общежитие. Никогда не было призыва сильнее. Но это чувство умерло на следующий день. Нам стало невыносимо скучно друг с другом. Скука была не менее сильной, чем призыв. Я даже не помню, как звали эту девушку.
  И вот на нашей проходной, после множества чужих глаз, в которые я смотрел на протяжении своей жизни, я встретил глаза, которые принадлежат моей женщине. Обладательница этих глаз не может быть глупой, скучной, недоброй, не моей. Господи, спасибо тебе за это мгновение, когда она держит пропуск в руках и смотрит мне в глаза! Открывается последний турникет, и я выхожу из проходной весь в чувствах. А тут трескотня моего шефа. Вместе поперлись мы на испытательную станцию. Молчали, о чем нам разговаривать? Шеф весь извелся- даже просто молчать с человеком ему трудно. Ну как его уважать?
  5 Красный свет
  Кстати, а как же что-то все-таки летало в космос, стреляло и взрывалось, спросит мой пытливый потомок, которому весь этот текст кажется фантастикой и гротеском. Ответ простой: в каждой лаборатории Девятки есть как минимум один странный человек. У нас их двое (было трое, но я выпал из обоймы). Это шеф и Витя. Итак, мы все получаем по двести рублей. Будешь работать или не будешь - все равно по двести. Если начать работать, можно наделать ошибок и лишиться премии. Как поступим, товарищ?
  Но есть Витя - человек, которому интересно. Простому человеку трудно представить, на что способен человек, которому интересно. Когда Витя разворачивает схему, которую он набросал в выходные, мы все чувствуем, как далеко оторвались отдельные экземпляры нашего вида от основной массы приматов. Все-таки большинство этих людей специалисты. Хотя для Нины Егоровны схемы Вити - это просто тараканчики со стрелочками. Дома, кстати, работать или держать любые рабочие материалы запрещено строго-настрого. Но Витя ничего не может с собой поделать.
  Вообще русская жизнь основана на чуде, что всегда вовремя находится человек, который затащит, совершит невозможное, слетает в космос, ляжет на амбразуру. И остальные скажут 'ай, да мы'.
  Шеф - это немного другое. Он тоже может. Но для него это как основа жизни, как опора. Он не так талантлив, как Витя. Он овладел этим через силу, через труд. Это стена, отделяющая его от хаоса. Для Вити это удовольствие, для шефа - обязанность, но обязанность, которая делает его статус. Шеф не знает, чем он будет, если лишится работы.
  Я тоже могу. Но не хочу.
  Только разделся, позвонили из комитета комсомола, просили зайти. Шеф сказал "велели зайти". Я его поправил "попросили зайти". Как он меня терпит? Специально не спеша собрался, размышляя, почему старый приятель меня давно не вспоминал.
  С нашим секретарем мы вместе занимаемся в спортзале, он иногда вызывает меня к себе поиграть в шахматы. Делал он это, разумеется, через секретаршу, он вообще умел бездельничать с очень занятым видом. Настраиваясь на партию (Толик играл отлично), пошел по бесконечным пустынным тоннелям в заводоуправление.
  -Одну секундочку, я спрошу, свободен ли он, - сказала секретарша Юлечка.
  Я заулыбался: ха-ха, свободен ли Толик. Если он ее не трахает и не сидит на совещании, значит свободен. С другой стороны, удивило, что встретила как неродная. Уж знала, чем я с ее начальником занимаюсь.
  Лицо у Толика было очень озабоченное.
  -Что-то вид у тебя, как будто не в шахматы со мной собрался играть, а обсуждать создание строительного отряда,- сказал я, широко улыбаясь.
  -Я не в шахматы собрался играть,- сказал Толик, сморщившись брезгливо, как будто ему неприятны и шахматы, и воспоминание о том, что мы с ним играли.
  Я сидел очень удивленный, Толик вообще-то нормальный.
  -Вот, старик, ты должен подписать одну бумажку,- и протянул листок.
  ЗАЯВЛЕНИЕ
  Я _______________ (Фамилия, имя, отчество)
  член рок (поп) группы ____________ (название)
  даю подписку в нижеследующем:
  1. Я обязуюсь публично не воспроизводить и не прослушивать песен, изготовленных лицами, не являющимися членами союза композиторов, а также песен, не одобренных советскими и партийными органами.
  2. Обязуюсь не изготавливать музыкальные произведения самостоятельно.
  3. Дэвид Боуи - извращенец и бездарный пропагандист бездуховного западного образа жизни.
  Подпись __________ дата ___________
  Я прожил здесь всю жизнь, но иногда я как неродной. Я стоял и туго соображал - это серьезно, или это розыгрыш старого товарища.
  -Да ладно, кончай, - сказал я с неуверенной улыбкой.
  Толик утвердительно качнул головой, мол, серьезно, надо подписать.
  -А почему Дэвид Боуи, а не, скажем, Пол Маккартни? - спросил я.
  -О Дэвиде Боуи вышла статья в 'Комсомольской Правде'. А о Маккартни там ничего не было. И вообще, Маккартни - это святое,- я опять не понял, серьезно ли он это говорит.
  Да кто такой мне этот Толик? По сути, малознакомый человек, с которым мы страхуем друг друга вечером в спортзале, когда делаем жим лежа с большим весом, и иногда играем в шахматы. А Дэвид Боуи мне дорогой друг, старший товарищ, близкий человек! Толик совсем охренел, если думает, что я могу предать брата.
  - Я хочу тебя выручить. Говорю, как другу. Подпиши и выполняй, - сказал Толик, ставший каким-то совсем чужим, не смотря на то, что назвал меня другом.
  Бедняга боялся знакомства со мной. Я встал и вышел. Не все карьеристы трусы. Даже я бы сказал, нужно не быть трусом и уметь рискнуть, чтобы сделать карьеру. Толик не был трусом, я знал это.
  С Анютой из-за ее страстности и взбалмошности у нас вышла некрасивая история, и он выручил меня. Мы расстались с Анютой довольно странно. В одно из наших свиданий она вдруг заявила, что ждет от меня ребенка. Это было неожиданно, мы предохранялись. Мне стало тоскливо - это была первая непосредственная реакция. Не сильно, слегка, как тень, но я понял, что не хочу быть с ней. "Теперь мы можем не предохраняться, раз уж я жду от тебя ребенка", - сказала она. Мне стало скучно и почему-то показалось, что она врет. Аллилуйя, я был прав - вскоре начались месячные. Анюта страшно разозлилась. Ее поступок показался мне странным и непонятным. Барьер между нами в виде зрачков, в которые смотришь, который я всегда чувствовал, оказался непреодолимым. И я скрылся в своем замке из колючей проволоки.
  Когда прекрасный принц исчез в логове дракона, Анюта разразилась письмом в комитет комсомола. Толик вызвал меня в кабинет и дал почитать.
  -Юлька рыдала, когда читала, - сказал он.
  Я понял Анюту именно тогда, когда читал эту тетрадь. Это был большой текст, тонкая тетрадь, почти полностью исписанная. Без исправлений - текст был переписан набело почерком отличницы. Может ли почерк быть эротичным? Анютин был. Он был какой-то такой, как ее зад совершенной формы. Эротика проступала везде в ней и во всем, что она делала - это был ее талант. Там были вот эти ее смутные надежды, и готовность и желание следовать за мной. Да, она была обо мне, о моей жизни и моей семье странного восторженного мнения. Она бывала несколько раз у меня (я делал ей гостевой пропуск в Девятку на сутки) и была знакома с родителями. Мать относилась к ней приветливо, но настороженно. А папаша глаз не мог оторвать от ее зада в красном платье, ну так не ставят светильник под стол, а ставят на видном месте, чтобы светил людям.
  И наивная надежда на то, что я ключ к ее будущему. Я не соответствовал ее смутной шикарной мечте, но я ее понял. И просьбы меня вернуть и призвать к порядку. И какой я мерзавец, и подлец, и воспользовался. Про ребенка, правда, не писала.
  И себя я тоже понял именно тогда, понял, что так привлекало и отталкивало меня. В Анюте было что-то от вещи, и она сама относилась к себе, как к дорогой вещи. Обладание которой льстит. Как к красной спортивной машине. Ее цвет был красный. Анюта была вещью, которая хотела сама выбирать хозяев. Ее так задел мой уход, потому что подорвал ее веру в то, что все хотят ей обладать.
  И везде в этом тексте проступала ее страстность, и странная логика (странная, хотя она была умна), и эротика, эротика, эротика. Кстати, то, что кукла умна - это тоже было эротично. Но все было очень искренне, она вообще была очень искренним человеком. И хорошо написано. Я же говорю, Россия - страна слова.
  Анюта была первым человеком, которому нравилось то, что я делаю. Действительно нравилось, и не потому, что она хотела меня или льстила мне. Тогда у меня была всего пара песенок - так, талант заметен, не более того. Я любил импровизировать - дурачиться перед ней. Так что она была и первым зрителем. Это ее, кстати, возбуждало. Это были хорошие минуты: лежа на подушках я играю стандарты на гитаре, на ходу придумывая слова, Анюта делает минет - чудесно! Ну не жениться же из-за этого?
  Я всегда подозревал ее в том, что она хочет за меня замуж, потому что это открывает путь в Девятку. Я думал, поэтому она придумала всю эту историю с ребенком.
  Пока я читал (заявление, донос, мольбу?), я разогрелся, и возбудился, и даже мелькала мысль "а что мешает еще разок". Но тогда, в комитете комсомола, я понял, что, несмотря на ее расчетливость и меркантильность, Анюта хотела от меня ребенка просто потому, что иногда женщина хочет ребенка от конкретного мужчины, потому что она женщина. Я понял, что это слишком серьезно. Поэтому я залег на дно, выключил передатчик, убрал антенны, и никогда больше не встречал ее, хотя она пыталась меня достать.
  -А ты знаешь, это здорово, - сказал я Толику, - Будь другом, отдай мне тетрадь.
  -Да, ты вызвал в ней чувства, - сказал Толик,- не могу отдать. Я ничего не отвечу. Положу в стол. Либо она отстанет, либо ты уладишь как-нибудь с ней.
  Я же говорю, Толик был необычным секретарем. На этой должности он смог остаться почти человеком.
  Когда я в тот раз выходил мимо Юли, она посмотрела на меня с интересом и выражением "вот сволочь" на лице. А в этот раз Юля отвернулась, как будто мы незнакомы.
  "Что Толик хотел сказать этой распиской?"- думал я.
  6 Покорность звезды
  Пришел на рабочее место, уселся под сравнительными диаграммами различных волновых каналов над своим столом. Вдруг стало нестерпимо скучно и нестерпимо жалко времени, которое я теряю. Стоило ли ради этого учиться так долго стольким наукам?
  Мне становится очень обидно, до чего несправедливо устроена человеческая жизнь, когда я думаю о тех людях, которые мечтали жить в Девятке, но не смогли этого сделать из-за каких-то пятен в биографии. Например, виноват ли несчастный человек, мечтающий жить рядом с магазином, где всегда есть колбаса, в том, что у него есть двоюродный дядя за границей, или что его дедушка попал в плен в сорок первом году вместе с другими миллионами наших солдат.
  А вот у меня, морального урода, который никогда не дорожил Девяткой, просто чудесная, безоблачная анкета. Я смело сажусь заполнять бумаги на любую степень секретности. И не надо мне скрывать, что у меня дядя был под следствием за кражу булочки в детдоме и дрожать всю жизнь в страхе разоблачения.
  Что поделаешь. Человеку всегда легко достается то, чем он совсем не дорожит, и с огромным трудом то, что ему действительно нужно.
  Я учиться-то поехал главным образом ради того, чтобы уехать из Девятки. И надо же, ввиду иронии судьбы по окончании учебы был направлен в Девятку.
  Впрочем, институт, в котором я познавал тайны материи, тоже очень напоминал Девятку. Так как там изучают математику и физику (секретные науки), то и в институте, и в общежитиях тоже имелись проходные, пропуска и т.д.
  Так же, как облик жителя Девятки, облик студента нашего института должен быть безоблачен и высокоморален. Студент нашего института должен:
  -не вступать в связи со шпионами и с женщинами;
  -не пить никогда;
  -непрерывно повышать общеобразовательный уровень;
  -если что-то тревожит, немедленно сообщить в Первый отдел.
  Так написано в Правилах, висящих на стене в общежитии.
  За выполнением Правил следили. Я, правда, не слышал, чтобы студента выгнали за то, что он не сообщил в Первый отдел о попытке вербовки, но вот наши профессора, цвет русской интеллигенции так сказать, ломились в двери комнат общежития, если подозревали, что студент уединился там с подружкой для повышения общеобразовательного уровня.
  Вот, кстати, именно тогда я первый раз пошутил с тяжелыми последствиями. Я, просто ради смеха, вырезал из Конституции статью о неприкосновенности жилища и прикрепил на дверь своей комнаты. (Ну честно просто ради шутки - не думал же я в самом деле, что у жилища может быть какая-то неприкосновенность). Юмор почему-то не поняли и чуть меня не выгнали из института. Но все-таки снизошли и только лишили стипендии до конца семестра. Как сказал декан: "Хорошо, мы люди интеллигентные, в другом месте за такие штучки можно и в тюрьму угодить".
  Да, учиться ради того, чтобы оказаться за этим столом в подземелье. Я посмотрел на людей рядом: они делали вид, что чем-то заняты. Жалкое зрелище. Стало вдруг нестерпимо противно. Чего я жду? А я действительно как будто бы чего-то ждал все эти годы. Кого-то, кто придет и скажет, все, начинай настоящую жизнь.
  Ну хорошо, я специалист и даже, очевидно, способный. Что ж теперь, постепенно стать как Танин папа? Научиться с юмором относиться к тому, что я снабжаю уродов оружием? Увлечься этим? Одно про уродов я знаю точно - сами себе они водородную бомбу разработать не в состоянии. Для этого нужен Танин папа вместе с академиком Сахаровым.
  Представим себе Африку, аборигенов с автоматами Калашникова (у аборигенов всегда есть автомат Калашникова). Прилетает аккуратная красивая ракета гламурного зелененького цвета, устройство управления которой спроектировали Саня и Нина Егоровна. Ракета шлепается на землю, не причинив никому вреда. Аборигены смеются. Вдруг падает огромная ржавая бомба, которую придумали мы с Витей. Никто не смеется, все в хлам, огромная воронка, куски мяса на деревьях. То, что придумаем мы с Витей, будет доставлено вовремя и по адресу. А еще Нина Егоровна заботится о нас ("своих мальчиках"), приносит нам вкусные самодельные плюшки, разводит в горшках цветы, которые растут без солнечного света, заваривает вкусный чай (когда ее нет, мы сыпем заварку прямо в кружки). То есть занимает добрую нишу в нашей затхлой экологической системе. И вот архангел Гавриил встречает у Ворот меня и Нину Егоровну. "Блаженны нищие знаниями", - говорит вежливо Гавриил Нине Егоровне. А меня туда, где скрежет зубовный.
  Понимаю, продать душу красиво, как Фауст. Поторговаться с самим Дьяволом! Совершить невероятное злодейство. Но продавать вот так, по кусочку, по ставке рубль двадцать в час, даже не сознавая!
  Россия - вообще страна, где желательно быть тупым. А иногда тупость бывает спасительной. Например, такой случай из моей юности: сержант Красовский (видишь, даже помню его фамилию), работавший киномехаником в гарнизонном Доме офицеров, во время торжественного собрания по поводу Дня Советской Армии и Военно-морского флота вместо кассеты с поздравлением от Центрального комитета партии поставил кассету с немецким порнофильмом. Между прочим, возмущенных криков во время показа я не слышал. Спишем на дисциплинированность аудитории. Приказано порнофильм смотреть - будем смотреть.
  Минут через пять показ прервали на самом волнующем моменте, Красовского посадили на гарнизонную губу.
  Я до сих пор благодарен сержанту Красовскому. Мне было двенадцать лет, и меня страшно интересовало, как там у женщин все устроено на самом деле, а не на довольно схематичном рисунке в медицинской энциклопедии. Это была советская медицинская энциклопедия - очень целомудренная. Если, друг, следовать ее схемам, девственности подружку не лишить. Когда мы с Таней впервые занялись этим, у нас были довольно туманные представления о материальной части. Я подошел к этому моменту, вооруженный непонятной схемой из советской медицинской энциклопедии, пятью минутами фильма сержанта Красовского и фантастическими рассказами дедов на кухне об их невероятных сексуальных подвигах в увольнении. Ну что ж, это было тем более настоящим приключением. В смысле, у нас с Таней, а не у бедного Красовского. Тем более что мы с Таней стеснялись своих органов. Мытарства с нашей девственностью очень сблизили нас. Я счастлив, что с первой женщиной получилось именно так: неумело, смешно, глупо, весело, интересно и здорово. По-моему, нам обоим очень повезло. С ней я на всю жизнь отбросил комплексы, насколько вообще можно их отбросить.
  А бедного Красовского допрашивали, как он отважился на такой теракт. Или кто его научил. Но Красовский казался настолько туп, что прямо как бревно. Даже начальнику политотдела стало сразу понятно, что этот тупой парень страшно упрям - такого и пытать бесполезно, только силы тратить. Красовский говорил, что кассеты похожи, а откуда лента с гадостью, он знать не может. Действительно, вставал интересный вопрос с фильмом: откуда в фильмотеке военного городка разлагающая моральный дух западногерманская кассета? Так что дело замяли, Красовский отсидел пятнадцать суток на гауптвахте и вышел знаменитостью на всю бригаду ('это тот самый Красовский').
  А я знаю, что Красовский сделал это на спор с другими дедами на десять пачек сигарет. Я вообще знаю всю подноготную этой истории. Потому что кассету привез начальник политотдела из командировки в группу Советских войск в Германии. Ему подарили немецкие товарищи из Штази. А записали они ее во время спецоперации, когда прорыли тоннель и подключились к кабелям Западного Берлина. Потом начальник политотдела с моим папашей и еще парой друзей смотрели эту кассету в бане Дома офицеров под армянский коньяк для расширения кругозора на загнивание Запада. А Красовский не был идиотом, а только делал вид. Он специально переклеил обложку кассеты, чтобы они были похожи. И он прекрасно понимал, что загудит на губу в любом случае (какие там десять пачек сигарет!), но не мог же он показать дедам, что забоялся.
  Вот какое хитросплетение причин, следствий и страстей скрывается за простой историей о том, как тупой сержант перепутал кассеты. Вот что открываешь, если набраться смелости и ума, и разбить зеркало реальности, в котором мы любуемся только на себя, и увидеть моторы, шестерни и электромагниты Мироздания. Кстати, вопрос к Ньютону: ладно, из ваших с Максвеллом теорий с шестернями мироздания все стало более-менее понятно, а что насчет моторов? Были бы без страстей вообще какие-либо причины и следствия и сама Вселенная?
  Тогда с одной стороны становишься сторонником взглядов Эйнштейна о детерминированности Вселенной. От смелого чумазого агента Штази, лопаткой роющего тоннель в тыл врага, до нас с Таней, весело забавляющихся с особенностями своего телосложения во время отъезда родителей. Тогда получается, что Верховный Арбитр завел этот мир как часы, и самоустранился, и мироздание тикает само по себе.
  С другой стороны, можно предположить, что сержант Красовский выступил в качестве оператора эволюции волновой функции, которая претерпела коллапс в момент, когда у нас с Таней все счастливо получилось, и Танина кровь залила одеяло, и Таня смешно испугалась, что не знает, чем отстирывается кровь, и тогда мы приходим к Копенгагенской интерпретации. И тогда всё во Вселенной случайно, и Верховный Арбитр непрерывно бросает кости.
  А сколько еще неучтённых параметров в этом уравнении! Например, откуда деды узнали о кассете? Красовский - умный парень, сам бы, гад, смотрел до дыр у себя в будке и дрочил до мозолей, но с товарищами не поделился. Размышлял ли смелый, чумазый и потный агент Штази в душном тоннеле под Западным Берлином о том, чтобы резко прорыть ход наверх, к свободе и глотку свежего воздуха? Или его сторожил другой агент? А тогда получается, нет никакой вертикальной структуры Мироздания, а просто все агенты сторожат друг друга, так и поддерживается целостность.
  Вот варианты ответа на ночной парадокс Толстого о Великом Арбитре. Мне лично больше нравится мысль, что Мироздание рождается перед нами как гигантская импровизация, как дрожание струны под пальцами гитариста, как единение мужчины и женщины, как результат миллионов творческих воль, и нет никакой предопределенности, нет несвободы, нет формы, кроме той, что создаем мы. Впрочем, это вопрос вкуса и каждый может думать, как ему хочется.
  Боже, какое счастье, что я столько учился физике, которая позволяет что-то понимать в жизни! Иначе бы я плыл как щепка в океане сказочного, как недоучка Степа. А вы говорите, тупость!
  Я подошел к шефу, который делал вид, что изучает отчет полигона, а на самом деле думал, зачем его жена изменяет ему так открыто (он размышлял над этим постоянно уже много лет, но так и не пришел ни к какому ответу).
  -Я увольняюсь, - сказал я.
  -Почему? -спросил он, не удивляясь.
  -Надоело.
  -Ты не можешь уволиться - ты не отработал три года после института.
  -Я уже уволился с этой минуты.
  Шеф заныл что-то про трудовую книжку и обходной лист, я сказал ему "потом". Что-нибудь придумает, если ему это надо. Я вышел из помещения при полной тишине массовки и двинулся к проходной. Моя Золотая рыбка украшала наш гадкий аквариум. Я ввел код, просунул в ячейку внутренний пропуск, получил основной пропуск, дал его своей молчаливой подруге. Она стала красной, как ее погоны, это, впрочем, как всегда. Когда она проверяла пропуск, ей трудно было смотреть мне в глаза.
  -Сегодня последний раз, - неожиданно сказал я, - сегодня последняя возможность. Завтра не будет. Бросай все. Пойдем со мной прямо сейчас.
  Мы смотрели в глаза друг друга. Ее взгляд обжигал. Космос сдвинулся. Энергетический вихрь, возникший между нами, затягивал в водоворот галактики. Да что там галактики - эти крохотные объекты, вся Вселенная пришла в движение вокруг нас. В Вихре рождается всё сущее. И вдруг женщина поблекла, обмякла, почти умерла. Ее взгляд потух. Она справилась с собой. Звезда сгорела. Остались угли, на которых не пожарить даже шашлыка.
  -Проходите, - сказала она бесцветным голосом.
  Тут же из своей будки наверху выскочил Всевидящий Товарищ Старший Прапорщик Начальник Караула, спросил меня резко и неприязненно: 'Вы о чем разговаривали с дежурной?' Как будто у него не идет трансляция с постов.
  -Я предложил ей пойти со мной, - сказал я, - Я любил эту женщину.
  Он долго с государственным, постным выражением разглядывал меня, потом удостоверение жителя Девятки. 'Что он там хочет увидеть?' - думал я.
  -Она заканчивает в пятнадцать часов и выходит через пятую проходную, - сказал благородный Властелин Проходных в фуражке с красным околышем.
  Ах, зачем мне эта информация теперь, когда звезды снова покорно двинулись по своим траекториям! Кажется, что звезда совершенно свободна в полной пустоте. Но Закон притяжения ведет звезду (такую огромную, такую горячую!) точнее, чем рельсы ведут поезд. Разочарование, как туманность вокруг черной дыры, расползалось в душе. Руки немного дрожали, когда я закурил сигарету на выходе.
  К тому же было слегка тревожно - это что же я вот так просто взял и уволился? Я привык с утра тащиться на завод. Вредные привычки нелегко бросать вот так сразу. Вдруг пришло такое ощущение свободы, что хотелось сладко потянуться. То, что казалось таким трудным, вдруг слетело, как шелуха. Я и раньше часто думал, что скоро уволюсь. Но раньше эта мысль имела оттенок мечты, даже немножко невыполнимой. А все оказалось так просто. Впрочем, я не жалел времени, проведенного на заводе. Ждать совсем не глупо. Все должно случиться вовремя. Иногда мне кажется, что я пуля, выпущенная в мишень. Пусть я не понимаю, зачем я живу, откуда я взялся и куда уйду, но у меня есть это ощущение. Пуля тоже не знает, куда целился стрелок. И в тот момент ощущение, что полет проходит нормально, было очень сильным.
  Я подумал, что теперь надо же что-то делать в освободившееся время. Подумал, не выпить ли кружку пива, но на душе было так хорошо, что не хотелось глушить это ощущение грубым пойлом.
  Я подумал о вечернем сейшене, и на душе возникло такое приятное возбуждение. Не понимаю людей, которые боятся выходить на сцену, по-моему, нет ничего приятнее.
  7 Тридцать серебряников
  Я всегда завидовал, как хорошо Толстому удалось устроиться в жизни. Во-первых, его работа состояла в том, что он отсыпался на мягком диване директорского кабинета. Таким образом, он не обязан был таскаться на завод и проводить там лучшее время ради куска хлеба. Во-вторых, сменных сторожей полагалось трое, а Толстый работал за всех, получая таким образом зарплату большую, чем я, научный сотрудник. Он снимал комнатку, но так как почти жил на работе, она ему была не очень нужна.
  Как мне рассказал Толстый, в то время, когда он освободился от всяких там кафедр, квартир, жены и прочих гирь, мешающих взлету, и начал жить такой отличной жизнью, главной проблемой было куда девать массу освободившегося времени. Хотя я немного неправильно выразился - от кафедры Толстого освободили, жена его выгнала, а квартиры он лишился в связи с разводом.
  - Отсюда мораль, что все в жизни случается к лучшему, даже если это кажется неприятностью, - как-то сказал по этому поводу Толстый. Впрочем, я-то знаю, что развод он переживает до сих пор. Он почему-то верит, что его стерва - в душе очень хороший человек.
  Да, так вот Толстый создал себе твердый распорядок на каждый день недели. Например, вечером он смотрел абсолютно все спектакли во Дворце, даже спектакли детских самодеятельных театров. А после обеда он, как правило, работает в читальном зале городской библиотеки.
  Там я его и застал. Уютно светились лампы над столами, мой друг дремал над томами Маркса и Ленина, роняя очки. Лист бумаги перед ним был девственно чист. Хотя ему и не нужно ничего записывать: он может воспроизвести придуманный им текст хоть через год. Очень полезный навык, потому что компетентные ребята разок делали шмон у Толстого в его отсутствие, посмотреть, над чем работает великий человек. Заодно изъяли рукописи (наивные - это были черновики для отвода глаз).
  -Что-то сегодня тяжело идет, - сказал Толстый, зевая, - нужно все-таки больше спать.
  С тех пор, как Толстого выгнали с кафедры, есть в его занятиях очевидная трудность: его лишили допуска в спецбиблиотеку, где хранятся нужные ему для работы тексты. Сейчас, например, Толстому интересен Джордж Беркли. Беркли - идеалистический философ, а идеализм в СССР запрещен. Поэтому Толстый изучал Беркли по работе Ленина "Материализм и эмпириокритицизм", где Ленин цитирует Беркли целыми страницами, когда ругает его. Толстого это не смущало.
  -О Сократе мы тоже знаем из "Диалогов" Платона, - пожимал он плечами.
  Мой друг не боялся ловить рыбу истины в мутной реке русского времени, смывающей все. Как стремительно здесь устаревает реальность!
  -Отсюда побочная мысль: реальность - это язык, - говорит по этому поводу мой друг, - Русский фундамент - зыбучий песок времени, засасывающий все. Это цивилизация стремительного времени. Нам повезло. Только здесь одно поколение может прожить много жизней.
  Толстый поддерживал обширные знакомства в кругах художественного подполья Девятки и города. Сегодня мы направились к одному из корифеев андеграунда- Саше Петрову.
  Саша встретил нас довольно хмуро. Не потому что был не рад, а потому что у него такие манеры. Я уже обращал внимание и раньше, что соцреалисты мужиковаты на вид, в Саше же первого взгляда чувствовался интеллектуал до мозга костей, что предвещало интересное зрелище.
  Обычных вопросов "как жизнь' Саша и Толстый друг другу не задавали. Саша молча полез под ковер, где он хранил холсты. Хотя "холсты" - неподходящее слово. Так как Саша не был членом союза художников, всякие там холсты - масло- кисти где бы он взял? Они продавались в спецмагазине для членов. Сейчас у Саши был период, когда он пользовался строительными красками и строительными инструментами. Творил он на фанерных щитах и на напольных покрытиях. По этому поводу он говорил: "Реальность - единственный настоящий материал художника. Техника - это мутное стекло между художником и зрителем".
  Саша говорил название, затем некоторое время держал перед нами картину. Саша и Толстый понимали друг друга с полуслова.
  - Дуб, - говорил Саша безразличным голосом.
  - Почему? - спросил Толстый.
  - Это дуб, выросший в тоталитарном государстве, - пояснил Саша.
  - Тогда понятно, - сказал Толстый.
  Когда просмотр был закончен, мы посидели немного, как бы переваривая увиденное. Толстому всегда нужно найти слова. Мне нравилось, то что я видел, но я не пытался найти слов. В отличие от Толстого, у меня не всегда есть что сказать.
  Саша сложил на пол холсты, постелил ковер и уселся сверху на стуле.
  - Твой коньяк будем пить здесь, или на улицу пойдем? - спросил он.
  - Как хочешь.
  - Тогда на улице. Я устал от своей хаты.
  И мы покинули Сашину квартиру. Талант владельца оставил следы на каждом сантиметре ее стен и обстановки, у Саши был дар поставить рядом два пятна краски так, что это становилось произведением искусства. В чем он непрерывно практиковался. Все стены, потолок, даже мебель в его квартире была раскрашена таким образом. Это было талантливо и красиво, но немного тяготило меня. В Сашиной квартире мне казалось, что я нахожусь внутри его мозга.
  Мы расселись на моем пляже недалеко от забора Девятки.
  -Да, жизнь не удалась, - сказал Саша, - Впрочем, это как всегда.
  - Ну и какой же выход? - спросил Толстый, распечатывая бутылку.
  -Ты его держишь в руках.
  - Это, так сказать, в маленьком смысле. А в большом?
  - Теперь я многого жду от смерти. Вечно вращается колесо жизни. И с радостью и смирением я думаю об этом, - немного напыщенно (торжественно) сказал Саша.
  - Ты мне нравишься своим оптимизмом. Ты неисправимый оптимист. Ты тот горбатый, которого не исправляет могила, - сказал Толстый, передавая ему бутылку.
  Бутылка пошла по кругу, обжигая и веселя.
  - Сыграем в бутылочку, - предложил Саша, - Кто проиграет, побежит за пивом и водичкой.
  Игра эта очень простая. Мы все втроем назвали по числу. После этого Толстый кинул бутылку далеко через забор Девятки. А Саша засек время. Заборы Девятки - это сложнейший инженерный комплекс, реагирующий даже на летающие объекты. Через тридцать секунд мы увидели охрану, с овчарками и автоматами летящую вдоль забора. Толстый загадал число тридцать, я загадал двадцать, Саша- тридцать пять. Следовательно, я проиграл.
  Я сходил в магазин возле монумента создателям водородной бомбы, купил несколько бутылок пива и напитка 'Байкал' (пепси - кола, синтезированная советскими химиками из Всесоюзного научно- исследовательского института продуктов питания). Мы сидели на горячем песке и пили теплое пиво.
  -В последнее время жизнь стала как-то мало давать мне, - сказал Саша, - я не получаю того чего хочу ни от женщин, ни от выпивки, ни даже от своей работы.
  Толстый хлебнул пива и сказал:
  - Я думаю, от женщин ты не получаешь удовольствия, потому что спишь с кем попало, от выпивки- потому что слишком много пьешь с кем попало, а от работы- по обоим приведенным причинам.
  Саша не обиделся. Такого человека обидеть невозможно. Он считает себя настолько умнее окружающих, что не обращает внимания на их идиотские мнения. Поэтому поддерживать диалог с Сашей в обычном смысле невозможно - он не вслушивается в то, что вы там бормочете. Есть несколько людей, которых Саша уважает (например, Толстый), и которых он и рад бы выслушать, да разучился.
  Когда я был моложе (пару лет назад (да, срок небольшой, но сколько произошло за это время!)) меня такие люди очень привлекали. Мне чудилась в Саше какая-то тайна, какой-то свет, прикрытый вот этим непроницаемым занавесом. А может быть, там нет ничего, кроме одиночества? Одиночества, произошедшего от сверхранимости.
  Но можно ему все простить, потому что в Саше есть божья искра. Саша сам по себе, и никто его не интересует. Он стал бы рисовать, даже если бы до него никогда никто этим не занимался.
  -Я живу как внутри какого-то огромного эксперимента. Иногда бывает какое-то дикое чувство, что не может же все это возникнуть случайно? - сказал Саша.
  Я с ним согласен. Девятка очень странное место. У меня тоже бывает это удивление, кто и зачем собрал здесь нас всех. Даже город рядом, сибирские деревни, даже Москва не так удивительны. Впрочем, я счастлив быть среди этих людей.
  -Как ты думаешь, это когда-нибудь кончится? - спросил Саша, обведя бутылкой вокруг себя и имея ввиду, очевидно, существующий порядок вещей.
  -Все кончается, - пожал плечами Толстый.
  -А мне кажется нет. Было мне сегодня видение, как будто я вижу над Россией огромную черную тучу. Йог, или старик, который вел (или нес) меня в небе над ней, показал мне вниз и сказал: "Проткни ее". Проткнул я ее и стала выходить тонкая черная струйка. И увидел я множество людей, протыкающих тучу иголками, но дыры были такими маленькими, и струйки такими ничтожными. И я понял во сне, что это надолго.
  -Я немедленно хочу то, что ты курил перед сном.
  -У меня больше нет, - смутился Саша,- Знакомому привезли немного из Узбекистана.
  -Я много занимался этим вопросом. Это нежизнеспособно. То, что не может себя прокормить- нежизнеспособно. Хотя это только следствие - проблема глубже. Это старый идиотский спор. Что важнее: колбаса или песня?
  -Я тоже так думаю, но в этой мерзости есть некая эстетическая законченность, вот что меня беспокоит. Главное, я не понимаю, ради чего все это. Мы русские, невероятно творческая нация. Почему мы надели на себя это ярмо? Почему мы добровольно отрубили себе яйца? - горько воскликнул Саша.
  -Палец, - вставил я не в тему.
  -Что? - не понял Саша.
  -Читал вчера 'Отца Сергия', - сказал я, смутившись. Лучше уж молчать, не позориться рядом с такими титанами мысли.
  -А-а, - сказал Саша.
  -Это попытка построить идеальное государство. Прямо по рецепту Платона, не знаю, насколько это так задумано. Ленин несомненно знал Платона, - продолжил Толстый.
  -Ради кого существует идеальное государство? - Спросил Саша.
  -Ни ради кого, - сказал я, - ради самого себя.
  -Нет, это ошибочный взгляд, - сказал Толстый, - Ради простого человека.
  -Получается, ради не существующего. Кто такой 'простой человек'? - возразил Саша, - я не знаю ни одного 'простого' человека.
  -Это потому что ты вращаешься в таком обществе, - сказал я.
  А я сразу понял Толстого. Мне не надо объяснять, что такое 'простой человек', потому что я лично знаком с несколькими. Кстати, а вы лично знакомы с человеком, о котором можно сказать, что он "простой"? Во время учебы в институте летом я подрабатывал на стройке помощником сварщика. С моим напарником-сварщиком у меня сложились отличные отношения. Единственно, своей тупостью этот парень иногда пугал меня в прямом смысле. Он без тени задумчивости мог начать резать балку, сидя на ней верхом на высоте десятого этажа. Поэтому думаю, он уже убился, тупость не проходит с годами, но я с удовольствием вспоминаю наши беседы после обеда. Поднявшись на крышу (лето, тепло, под нами Москва), сытые и слегка сонные, мы ложились на теплое покрытие, и мой товарищ начинал рассуждать. Он любил философию. Он тащился от своей логики. Просто восхищался каждым словом.
  -Вот скажем, ты изучаешь компьютеры, - говорил он.
  -Ну, - говорил я, уже чуя подвох.
  -А компьютер заставит поле больше родить!?- торжествующе восклицал он.
  Я пожимал плечами.
  -Видишь! - радостно продолжал мой товарищ.
  -А то, - отвечал я.
  Как и положено русскому "простому человеку", мой товарищ сидел. Не посидишь или в армии не послужишь, простым до конца не станешь. Причем мы лежали на крыше с видом на набережную Яузы и Матросскую тишину, где он провел пару лет. Сидел он, понятно, за глупость - украл две покрышки. По году за каждую. Он баловал скупыми воспоминаниями из тюрьмы.
  -Тебе не понять, что такое женщина, - говорил он.
  -Расскажи, - просил я.
  -Вон в том доме девка выходила на балкон голая и перед нами гладила себя. А мы всей тюрьмой дрочили. Вот это женщина!
  -Согласен, - говорил я. Только представить, сколько народу кончало одновременно!
  -А знаешь, какой момент в жизни? - спрашивал он.
  -Не-а, - отвечал я.
  -Перед освобождением на пищеблоке сделали с парнями салат, ужин, водки.
  -У-у-у, - говорил я.
  -Поэтому еда - это первое дело, - делал он вывод.
  -Сто процентов, - отвечал я. Хотя тут он путал явно, не замечал, что запрос на свободу был более первичен, чем запрос на еду. Ну не затевать же спор теплым летним днем после обеда на крыше?
  Благодаря тюрьме он получил определенный авторитет, узнал жизнь, познакомился с нужными людьми, короче, встал на ноги. По экстерьеру был он такой красавчик хорошей русской породы. По окончании работы после душа он перед зеркалом любовался собой - надувал мышцы.
  Таким образом, всего два качества дают нам "простого" человека - тупость и нарциссизм.
  Таким образом, у простого человека три потребности: секс, еда и гордиться.
  Получается, блаженны нищие разумом. Получается, свершилось. Все, что есть вокруг, создано ради этого сварщика, Нины Егоровны и сержанта, зашивающего шарикоподшипник в член. Понятно, что ни Толстый, ни Витя, ни Саша, да вообще, кто что-то может, не подходит.
  -Поэтому если честно следовать безжалостной логике, чтобы построить идеальное государство нужно отпилить голову всем, кто выше хоть на сантиметр, - сказал Толстый, - это понял еще Платон. Но тогда рано или поздно закончатся те, кто может затащить, что-то сделать, лечь на амбразуру. Во-вторых, никто не решил проблему, как управлять обществом простых людей. Я доказал, что задача не имеет решения еще когда работал на кафедре философии. Ошибка в самом вопросе: колбаса или песня. Одно без другого приводит к деградации.
  -Да, мы знаем, за что тебя поперли, - сказал Саша, - и чем это кончится?
  -Мы проиграем. Спарта против Афин. Через тысячу лет Спарта - деревня, а Афины - огромный город. А мы и наши имена сгинут без следа. Афины: Сократ, Платон, Аристотель, статуи, Парфенон. А из Спарты триста спартанцев. Кто помнит их имена? Что они оставили?
  Меня не тронул прогноз Толстого. Я не рассчитываю на тысячу лет. Песок был горячим, пиво вкусным, небо голубым, а река, как обычно, потрясающей.
  Интересно, на что Саша, несгибаемый оптимист, рассчитывает после смерти? Что должно стать интереснее?
  Унылая фигура двигалась в нашу сторону по песку. Именно унылая, вечно озабоченная.
  -А, спецагент Володя! - закричал я.
  Володя поморщился своим кислым лицом. Ему не нравится, когда я называю его 'спецагентом'. А что тут такого, если это правда? Он сам болтает Светке по глубокой пьянке. Каждый раз, когда он ее домогается, он плачется о своей судьбе, о том, как трудно писать доносы на людей, которые считают его другом, как у него болит сердце и т.д. С другой стороны, наслаждение тайной властью, причастность к могучей организации и все такое. Светка, добрая душа, дает ему каждый раз, у нее склонность к достоевщине. Потом, конечно, рассказывает всем знакомым об этом. Чтоб осторожней с Володей. Володя спросил меня однажды 'за что ты меня ненавидишь'? Это неправда. Мне лень ненавидеть кого-либо. Жизнь слишком коротка для этого. К тому же я чувствую его какую-то всепоглощающую, иррациональную зависть ко мне. Чувство глубокое, как любовь. Мне нравится эта зависть. Чужая зависть поднимает нас в собственных глазах.
  Володю не ненавидят - он себе льстит. Его просто презирают.
  Саша и Толстый тоже поморщились. Неприлично в наших утонченных кругах вот так прямо заявлять стукачу, что он стукач. Да и что значит осторожней? В Девятке, если волноваться, что тебя услышит стукач, надо зашить себе рот. К тому же это Россия: тут все всё о всех знают. Много пьют. Для секретов нужна трезвость. Поэтому в России нет секретов и не любят трезвенников.
  -Портвейн? - светским тоном предложил Толстый.
  -Пожалуй, - светским голосом ответил Володя, принимая сладкую бутылку, к которой налип речной песок. Типа летом в это время дня в этом климате предпочитаю теплый вонючий портвейн.
  -Вам с Жекой отваливается по тридцать восемь рублей, - сказал Володя мне.
  'Ого, - подумал я, - отлично!' То, что я весь такой воздушный, еще не означает, что я деньги считать не умею.
  -Слушай, Володя, я знаю, что ты продаешь билеты по пять рублей. Прикинь, сколько с зала.
  -Слушай, ну совесть у тебя есть? - обиделся Володя на то, что я считаю деньги в его кармане, - Я плачу вам с Жекой ставку народного артиста на гастролях. Послушай, даже Майк, а он звезда, получит оплату билетов на поезд и чуть больше стольника. Сам подумай, ползала - бесплатные. Комсомольские секретари и их бабы, городской бомонд, молодняк из 'конторы'. ('Контора' - местное отделение КГБ). Опять же оплата зала директору дворца, мне самому ничего не остается. Ну я-то из интереса работаю. Не могу без этого.
  Опять же Володя частично говорил правду - он не мог без этого. Он жил организацией концертов, он жил рок-н-роллом. Насчет 'интереса' врал, само собой.
  -Ладно, - согласился я, - аванс давай.
  -Девятнадцать рублей, распишись в ведомости.
  Он достал ведомость из тощего портфеля. Если бы не расписка, которую мне подсовывали не далее, как сегодня утром, я бы подписал. Хотя я принципиально ничего не подписываю. Девятнадцать крайне своевременных рублей. Но у меня сработал стоп-сигнал.
  -Нет, не буду.
  -Ну как же я без расписки в ведомости? Я не могу деньги выдать, - затруднился Володя.
  -Тогда иди в жопу, - сказал я, хотя девятнадцать рублей были большим искушением.
  Каким я был умницей, что не принял от него эти тридцать серебряников! В наше время Пилат передает тридцать серебряников Иуде, предварительно пометив их краской, видимой в ультрафиолетовом свете, чтобы тот дал взятку Христу. Чтобы набежали понятые и оформили протокол. Чтобы в воронок и на Голгофу. А Светка, дура, взяла. Она не побоялась расписаться в ведомости, которую ей подсунул ее любовник, и пошла по тяжелой статье о незаконном предпринимательстве. Светкина голова служит ей главным образом как резонатор для ее потрясающего голоса.
  Я, кстати, до сих пор не знаю, в какой пропорции делились деньги между директором дворца, Володей и его кураторами в КГБ - а деньги были неслабые. Госбезопасность - самая предприимчивая структура в этой стране.
  Солнце стало тяжелить меня. Я нырнул в реку, вода в ней была очень теплой. Про Сибирь рассказывают страшные истории те, кто там не жил.
  Я посмотрел на часы. Боже, уже половина пятнадцатого! Я не думал и не вспоминал, и вдруг страшно испугался, что опоздаю.
  - Мне пора, - сказал я, одеваясь.
  - Ага, мы придем прямо на концерт, - сказал Толстый.
  Я натянул джинсы и помчался на пятую проходную. Хотя времени было достаточно, я почти бежал.
  8 Сверхновая
  Боже, как она прекрасна! Она шла среди других женщин. Они все были красивы, но все они были не такие. По сравнению с ней все они были коротконогие, короткошееи, толсторукие и неловкие. И дело даже не в форме этих ног, рук и лиц. А в предназначении. Вот главное: их лица наводили на мысль о бесконечной тупой заботе и борьбе. Походка других женщин была целенаправленной и тяжелой. Они шли по уши в сансаре, продираясь сквозь жизнь, как сквозь вязкое болото. Их ноги вели в магазин с колбасой. Моя женщина была совсем другой. Моя женщина шла по облакам ногами в форменных ботинках внутренних войск. Моя женщина звала меня как сирена. Она была предназначена мне. Я был поражен опять - я ведь никогда не видел ее ниже пояса в ее стеклянном аквариуме.
  Я боялся ошибиться, но уже знал, что не ошибаюсь. В ее сосуде мерцал огонь, и я любил этот огонь, а не сосуд. Но и сосуд был хорош, само собой. А может быть, я вижу в ней отражение своего огня? Блажен город, по тротуарам которого ступает она!
  Мне стало стыдно, что я утром на проходной засомневался в своих чувствах. Я замахал ей рукой. Она улыбнулась, увидев меня. Я почувствовал ее радость - я воспринимал все обостренно.
  -Я боялся, что мы не встретимся, - сказал я.
  -Не бойся, я бы нашла тебя сама. Мне стыдно, что я струсила утром.
  -У меня такое ощущение, что я знаю о тебе все, кроме имени, - сказал я.
  -Я тоже знаю о тебе все. Когда ты ушел, я разревелась, и Вася сбегал в отдел кадров, принес твое личное дело. Так что я знаю, где ты живешь, твой номер телефона, где ты родился, оценки в школе, вес, рост, кто твой отец, и девичью фамилию матери. И все это мне нравится, и все это мне подходит.
  Вот этот момент, когда все сказано и можно смотреть друг другу в глаза сколько хочешь, не смущаясь и не боясь.
  -Все-таки, как тебя зовут? У меня нет волшебника Васи.
  -Таня.
  "Почему всегда Таня?"- мелькнула мысль. Впрочем, какая разница, как зовут мою женщину?
  Женщину, о которой ничего не нужно знать, кроме того, что она твоя. Женщину, которая может быть любой, и я могу быть любым, потому что мы свободны друг с другом.
  Мы зашли в "Атом", который был еще совершенно пуст перед вечерним нашествием, и заказали по коктейлю. Честно говоря, я плохо помню, что говорил и думал тогда. Но я запомнил почти все, что говорила она.
  -Тебе кажется, я такая же как все. Я просто женщина, - засмеялась она. Она чудесно смеялась.
  -Ты действительно такой, как мне показалось с самого начала, - она опять смеялась, но я поверил ей.
  -Глупый. Это пройдет. Я стану старой, - ее мысль о том, что мы состаримся вместе, очень возбудила меня. Любовь, любовь и еще раз любовь оставит нас молодыми. Хотя бы друг для друга.
  Во время того разговора я понял, что обо всем важном мы думаем одинаково. А неважное - оно на то и неважное, чтобы быть неважным.
  Однако было пора на концерт.
  -Ну я не могу же в этом, - сказала Таня.
  -Тебе идет форма.
  -Бе, - она поморщилась, - иди, я переоденусь и приду к началу.
  -Подходи к служебному выходу, я проведу тебя. Ты всегда будешь такой и никогда не изменишься. Такие люди, как мы, не меняются.
  9 Подлинная история рок-н-ролла
  Бывают такие молекулы, которые возникают только при очень специальных обстоятельствах. Потому что атомы, в них входящие, имеют мало шансов пересечься и мало шансов зацепиться друг за друга. Это наша группа. Даже больше скажу, это я и Жека. Потому что Серега тоже казался частью этой молекулы, но вот уже месяца два, как он понял, что мы с Жекой не собираемся исполнять ничего 'серьезного'. Ну, в смысле, что запишут на пластинке фирмы 'Мелодия' и передадут в передаче 'Рабочий полдень'. Мы с Жекой не расстраивали друга, но в душе понимали, что у него мало шансов попасть с нами на центральное телевидение на новогодний 'Голубой огонек'.
  Зато такие редкие и странные молекулы иногда обладают удивительными свойствами. Ровно год назад, когда у меня эти капризы приобрели острую форму, когда Девятка, работа в лаборатории систем управления и т.д. начало вызывать острые приступы рвоты, когда я еще почти не был знаком со всем этим андеграундом и бомондом, на доске объявлений Дворца культуры я прочитал: 'прослушивание соло-гитаристов в вокально - инструментальный ансамбль молодежной песни'. О, а я именно гитарист, которому нечего делать именно сегодня вечером, теплым летним вечером! Сегодня я не встречаюсь с девушкой, я не иду в спортзал, и никто не пригласил меня на пьянку! Как раз я искал, чем развлечься! У меня есть счастливая возможность порадовать тех, кто желает меня прослушать!
  В репетиционной находились три человека: худой молодой парень с поломанным и неправильно сросшимся носом на замкнутом недружелюбном лице, парень за ударной установкой и мужчина постарше, толстый, черноволосый с пронзительным взглядом черных глаз. Я принял его за руководителя коллектива.
  -Что-то у вас не стоит очередь под дверью, - сказал я.
  -Мы отсеяли всех в этом городишке. Говоришь, умеешь на гитаре? Сыграй что-нибудь, - сказал парень с неправильно сросшимся носом. Типичное дитя рабочих окраин. Небрежно, неуважительно сказал.
  Улыбаясь про себя, я заиграл Paganini Caprice No. 5. Признаться, я не очень люблю этот каприс. Я считаю его несколько скучным и слишком механическим. А может, я немного устал от него. Однажды я посчитал, что сыграл эту вещь несколько десятков тысяч раз. Это то, что я играл на всех конкурсах, концертах и школьных мероприятиях. Это то, что я играл в незнакомых компаниях, когда меня спрашивали: 'Говоришь, умеешь на гитаре играть?' 'Дай, попробую', - отвечал я. Это то, что я играл девчонкам, чтобы познакомиться, когда они мне нравились, или чтобы отстали, если начинали меня доставать. Это вещь, которой я разминаюсь перед репетицией. Это то, что я наигрываю дома, когда перебираю струны от нечего делать или беру гитару в задумчивости. Эта вещь заменяет мне четки, чтобы были заняты пальцы. Я могу придать этой вещице любую интонацию. Запишу когда-нибудь целый альбом вариаций. В тот раз я выбрал сухое техничное исполнение. Аппарат был хорош.
  Слушали они внимательно. Я видел, что эффект достигнут.
  -Скучно,- сказал парень с поломанным носом. Я посмотрел на него с интересом. Видно было, что он слегка подавлен.
  -Согласен, - кивнул я головой и заиграл Sonata No. 14. (Moonlight). И не попсовое адажио, а Presto agitate, оно написано на самом деле для электрогитары. 'Соната No.14 Presto agitate для электрогитары с эффектом дисторшн'. И на piano исполняется просто по недоразумению (и еще потому, что автор не знал об электрогитаре). Это, чувак, не равномерный техничный каприс, здесь нужно выкладываться по полной, чтобы не облажаться. Здесь нужно вкалывать по-настоящему, чтобы слушателей проняло, а не так, как ты на заводе работаешь. И на электрогитаре у этой вещи другое звучание, даже другой смысл, чем в piano- исполнении. На мой вкус звучание незнакомого аппарата было слишком чистым, мне не хватало гармоник, особенно в самом конце, когда предоставляется последняя возможность раздавить слушателя.
  -Круто, - сказал толстый черноволосый.
  -Хватит,- сказал с поломанным носом, - сыграй что-нибудь нормальное. Мы поняли, что ты умеешь играть.
  Произведенный эффект мне понравился. Я не смог скрыть довольную улыбку:
  -А чего, давай вместе сыграем. А то я не знаю, чего играть.
  Это был вызов. Но худой не струсил, кивнул головой.
  -Слишком чистый звук. Подкинем дровишек, - сказал я ему. Он снова кивнул, подвинул регуляторы.
  Худой взял бас, барабанщик взял палочки.
  -Что играем? - спросил я.
  -И поем хором! - сказал худой, - Мы же молодежный вокально-инструментальный ансамбль. Вокальный, понял, так написано в Положении об ансамбле, я не виноват. 'Мой адрес не дом и не улица'! Поехали!
  -Вокал не заказывали! - крикнул я в микрофон, но он уже загудел басом.
  Вот в этот момент и родилось наше звучание: примитивный, навязчивый бас, грязная, виртуозная, быстрая (бесподобная) гитара, сдержанные, напоминающие драм-машину, ударные, и не потому, что Серега не умеет в барабаны, а потому что он сказал 'а как еще с вами?'. И вокал - диалог двух мужских голосов. А тексты, да боже мой, какие тексты, какая разница, что орать, тексты умирают вместе с языками, на которых они написаны! Только музыка бессмертна! Жека чуть не зарезал в тот вечер в 'Атоме' чувака, который сказал, что рок-н-ролл мертв. А не надо так с Жекой, мы, музыканты, такие ранимые!
  Раз пять мы исполнили 'мой адрес - Советский Союз' на разные лады, но заканчивать не хотелось. Потом начали "кто тебе сказал", но не понравилось, бросили, било фонтаном, сварили неведомый джем под Серегину импровизацию, потом "прощай, со всех вокзалов поезда". Мы все поняли, что родилось. Ну и что теперь делать с этим? С ощущением, что что-то родилось? А что родилось-то? А чего вы ждали? Родился звук. А зачем нужен такой звук? И чем звук может быть полезен для обороны, в быту и народном хозяйстве?
  Я даже не помню, в какой момент мы познакомились, но к концу вечера мы уже называли друг - друга по именам, а толстый черноволосый мэн оказался Толстым, который пришел на прослушивание из любопытства. Заканчивать вечер пошли в 'Атом'.
  Вообще, если б мы не начали играть тогда, ничего бы не получилось и не случилось. Жека просто сказал, что я ему не понравился сразу, когда заиграл каприс (ха!). А я в первый же вечер понял, насколько Жека тяжелый человек. Вряд ли мы продолжили знакомство при других обстоятельствах. Working class hero: Жекино детство прошло вот тут, в Девятке, в однокомнатной квартире общежития рабочих. Вид из окна Жеки - замкнутый квадратный двор девятиэтажных домов. Заасфальтированная площадка без единого дерева. В центре - двухэтажное здание детского сада, куда отводили Жеку на целый день. Из детского сада девятиэтажка вокруг казалась огромной, как Стена Мира. Вот тебе и бескрайние просторы Сибири.
  Мать стеснялась давать отцу при маленьком Жеке, отец злился на Жеку. Потом Жеку переселили на кухню. Наконец, получили двухкомнатную квартиру, в которой жили теперь. Отец пил, бил и мать, и Жеку. Жека не ныл, ждал, когда подрастет. В тринадцать лет избил пьяного отца. Некоторое время борьба шла с переменным успехом. Потом отец устроился куда - то в нефтянку на север, не развелся, но почти исчез, мать винила Жеку.
  Жека сходил в армию. Когда он был тощим молодым бойцом, Жеку по ошибке иногда принимали за слабохарактерного. Там ему и сломали нос. 'Я поставил его на место перед зеркалом в умывалке. Немного криво получилось',- рассказал он об этом. Потом стал дедом, но так и не нашел удовольствия в унижении следующих молодых. Более того, Жека презирал тех, кто находит удовольствие в унижении других.
  Теперь Жека работал на том самом заводе, который ненавидел еще его отец. Жека тоже ненавидит завод, так что теперь это семейная традиция.
  Жека не умеет поддерживать светскую беседу. Когда мой папаша сказал ему 'армия - школа жизни', Жека заявил 'армия - школа унижения'. На самом деле Жека думает, что вся жизнь - школа унижения.
  Еще его приступы откровенности. Ну, собственно, поэтому Жека поэт. Это с каждым из нас бывает по пьяни (откровенность, да и поэзия). Но Жека потом невыносимо стесняется. По пьяни наболтает чего, потом подробно допрашивает, что такого он говорил, пока не пошлешь его, от чего он скрежещет зубами.
  Жека постоянно рвется из рук, чуть заподозрит, что его ограничивают. Поэтому трудно делать ему замечания даже на репетиции - может выйти из себя. У него ни с кем не складываются отношения. К тому же он склонен рвать их даже с теми, кто симпатизирует ему. Только Толстый держит Жеку в ежовых рукавицах. Даже трудно сказать, как он это делает, но Жека даже не пытается вырваться.
  Жека постоянно выискивает в людях то, в чем ему жизнь отказала. Это не зависть - он не завистлив. Просто он чувствует, что жизнь коротка и что-то внутри говорит ему, что он упускает время. Он постоянно проводит инвентаризацию, что он упустил, и кто в этом виноват.
  Я рассказал Жеке о том, как я стал заниматься музыкой. Это вышло случайно. Когда мне было восемь лет, в том степном краю, где служил отец, случилась холодная зима. Мать боялась отпускать меня из школы домой одного пешком в такой мороз, поэтому приходилось полдня ждать автобуса в часть с женами и детьми офицеров. Папаша принципиально не посылал за мной легковую машину, хотя мать пилила его за это. Папаша считал, что я должен учиться стойко переносить тяготы и лишения его военной службы.
  Одно крыло здания школы, где работала мать, и где учился я, занимало музыкальное училище. Мать попросила одного из преподавателей взять меня в класс, чтобы я не болтался без дела по коридорам и во дворе. Никто никогда в моей семье не занимался музыкой и не имел никакого отношения к искусству. Со стороны матери - одни инженеры (точно известно до прадеда, начальника Новороссийских паровозных мастерских), со стороны отца - полковники (советские, красные, белые, царские, казачьи) до незапамятных времен.
  Мать любит рассказывать, как Наталья Васильевна (этот преподаватель) говорит ей: "Да у мальчика отличные данные! Жаль, что он такой возрастной".
  И вот я уже в белой рубашке выхожу к роялю перед строгим капризным жюри в малом зале консерватории. Мама волнуется во втором ряду. Папаша в парадной форме уверенно улыбается мне. Мы: мальчики в белых рубашечках и разноцветные девочки в концертных платьях, не все из нас выше рояля. Наталья Васильевна меняет подставочки - каждому по росту. Примерно вот так. То есть случайно все произошло.
  Жеке неприятно слышать это. Жека самоучка, хоть и талантливый. Мой рассказ раздражает его. Он выходит из себя:
  -Вам, людям из высших слоев общества, не понять, как все устроено у нас.
  -Почему? - меня всегда удивляет то, что он искренне считает меня человеком "из высших слоев", я даже иногда начинаю в это верить. Как приятно, что всегда найдется тот, для кого мы "высшее общество". Это слегка напоминает мне Анюту, только она думала о "высшем обществе" с восторгом и предвкушением, а Жека думает с раздражением. Поэтому я улыбаюсь.
  -Чего ты ржешь? - раздражается Жека,- Со мной не могло произойти такой случайности! Я не мог выходить в белой рубашке к роялю, понял? Потому что у моей мамаши нет знакомого преподавателя музыки! Потому что ей в голову не могло прийти отдать меня в музыкальную школу! - Жека очень любит мать, постоянно винит ее в том, что жизнь не додала ей и ему, что она бессмысленная безвольная курица, до слез, до срыва. Перечень претензий довольно длинный: не научила, не проследила, не заставила. Об отце он не думает, поэтому и претензий к нему не имеет.
  С Жекой я впервые задумался: а кто воспитал меня? Вроде никто не напрягался особенно. Но и не упускал. Ну, вот как-то много: мать, отец, Великая Степь, Никсон, Наталья Васильевна, деды на кухне, Таня, жаворонок, книги, я сам, в конце концов. Ну да, мне повезло. В детстве я не знал ни насилия, ни наказания, ни горя. Меня окружали молодые здоровые люди. Никто из окружающих не кричал на меня, даже не говорил со мной неуважительно - я был сыном командира части, ну, примерно, принцем той маленькой цивилизации. Ну, то есть я вырос в неведении как Будда. Но все-таки благодаря именно книгам и школе, мое детство прошло не в такой плотной изоляции, как детство Будды. Поэтому к тому времени, когда в юности я столкнулся с миром, я уже научился на него класть.
  Мои рассказы про Великую Степь, походы с Никсоном раздражают Жеку. У него не было даже кошки или рыбок, никакого опыта общения с животными, если они не на тарелке (это тоже он немедленно записывает в минус матери). Посреди Сибири он - стопроцентный урбанист, боящийся остаться вечером за забором Девятки. Когда я рассказываю про степь, голубое небо, свободу и т.д., он говорит: "Это подгон".
  Мы с папашей брали его на рыбалку. А что такое рыбалка в наших местах? Это поездка в прямом смысле на край света (не очень страшно, нас испортило знание, что земля круглая, и дальше на север через сотни километров Ледовитый океан, потом льды- льды- льды, потом виски, кока-кола, текила, тропики, сигары, ром, заросли коки и т.д. до пингвинов, потом (быстрее - быстрее) все в обратном порядке, пока снова не наткнешься сам на себя в лодке посреди пустынной сибирской реки). Нас испортила скорость (и легкость (безответственность)) мысли, с которой мы научились перемещаться, и мир стал маленьким.
  Тем не менее, когда сидишь на пустом песчаном берегу, а дальше на север до самого Ледовитого океана только золотоискатели и оленеводы, то возникает забытое ощущение Края Мира. Но для Жеки все это чушь и неудобства. Какая там ночная река, медитация, Млечный путь и подобная чепуха! Ему или душно, или он замерз. Жеку кусают комары, он грязно матерится и ворочается в палатке. Жека ночью встает, ищет водку, которую мы поставили охладиться в ручей, чтобы освежиться после утренней рыбалки, выпивает ее всю, потом громко тошнит в кустах. Утром он валяется с головной болью, потом съедает недожаренный шашлык, у него начинается расстройство желудка. Это если не поранится крючком, не порежется ножом, не наступит на корягу на дне, и у него не начнется заражение.
  Жека анархист. Это не кажется вам странным после того, что я о нем рассказал? То есть, получается, он оптимист - он верит в человека. Он считает, если убрать агентов, поддерживающих целостность, жизнь не рухнет, не разлетится в разные стороны.
  Но ведь Жека тоже научился играть. В школьном ансамбле. Как говорит его мать: "Свинья грязь найдет". Интересно, что это был за ансамбль. Я не играл в школьном ансамбле: в нашей школе это было как колючей проволокой по ушам. Его мать рассказывала мне, что он занимался (она сказала "тренировался") до остервенения.
  После возвращения из армии Жека успокоился, работал на заводе, выпивая положенное количество спирта, водки и пива. Уже хорошо зарабатывал, уже девушку завел, чтобы тащила его домой с дружеской попойки. Мать радовалась, как все хорошо. Гитару почти забросил. Но тут в "Комсомольской правде" Жека прочитал про "Секс пистолз". У "Комсомольской правды" очень позднее зажигание, Сид и Нэнси уже давно воссоединились в лучшем мире к тому времени, когда коммунистическая партия решила разоблачать нищету и убожество панк рока. Жека никогда не слышал панк: моряки, доставлявшие диски, везли хорошо продающуюся попсу, типа "Deep Purple" и "Nazareth". Но когда он прочитал статью, он понял, для чего он создан.
  Жеке нужно все время раздражаться - я неплохо подхожу на эту роль. Любой наш разговор кончается его раздражением. Жека сожалеет, что доверился мне, обзывает себя дураком и скрежещет зубами. Например, Жека задумывался, его девушка действительно испытывает с ним оргазм или только имитирует?
  -А почему тебя это парит? - удивляюсь я, - тебе - то какое дело?
  Удивляюсь искренне, потому что эти сомнения неожиданны для панка и анархиста.
  -Как можно жить с человеком и не думать, что он чувствует к тебе? - возмущается Жека.
  -Ну, либо испытывает, либо настолько ты ее поразил, что имитирует,- смеюсь я.
  -Не ври, что тебя это не волнует с женщинами.
  -Нет, я уважаю тайну личной жизни, - я задумываюсь, я честно отвечаю, я же не виноват.
  -Ненавижу вот это твое высокомерие, презрение к людям,- скрежещет зубами Жека.
  -Гордыня требует постоянного напряга, - парирую я,- я за расслабуху. Ты меня с кем-то путаешь.
  Если б я не любил Жеку, давно бы сломал ему нос второй раз (может, ему починят нормально). Но дело в том, что он талантлив, и за это можно многое простить. Талант - это как свет, который освящает человека и делает Жеку не таким, как парни, с которыми он утром переодевается на смену. Я всегда думал, что талант и вкус идут рядом. Жека - яркий пример, что это не всегда так. Иногда его стихи хороши. В большинстве - шлак. Причем сам он почти не отличает. Вернее, отличает по прошествии времени.
  Кстати, я немного согласен с Платоном, что всем поэтам лучше бы отпилить голову. А детей, замеченных в стихотворчестве, сбрасывать в пропасть, чтобы не дали потомства. Шучу, вы уже поняли, я на редкость толерантный и нормально отношусь к поэтам и гомосексуалистам, просто я хочу сказать, что 'профессиональный поэт' для меня так же странно звучит как 'профессиональный онанист'. Да нет, даже не это хочу сказать. Вот так попробую: поэт бывает или великим, или отпилить ему руку ржавой ножовкой. Нет, не то, все не могу ясно выразить мысль: короче, чувак, пиши стихи, но не читай никому и не рассылай по редакциям молодежных изданий. Главное, не читай никому. Девушке своей можно разок, но не больше. А если все-таки рассылаешь, печатай под псевдонимом.
  Но, во-первых, в "Положении о молодежном вокально-инструментальном ансамбле" написано, что мы поем песни (значит, тексты нужны). Во-вторых, мы живем в век слова в стране слова, и если без текста, то слушать никто не станет. Поэтому Жека притаскивает очередную порцию стихов, и, волнуясь, говорит "посмотри". Потом машет руками и злится, когда я говорю, что с фельетонами про армию, плиз, в газету "Красная звезда". Так я забраковал целый цикл, можно сказать, готовый альбом "Псы". А так как с этими текстами у Жеки уже шло под копирку, на горизонте был двойной альбом, да что там, тройник песен на двадцать пять! Нет, Жека, глаголом жги сердца людей, или ищи другого гитариста! Потом мы с ним выпиваем флакончик, миримся, и он идет делать новую попытку.
  Вначале с ним было трудно. Приступы желания изменить мир, разоблачить плохих людей, из-за которых этот мир стал таким душным местом, сильно затрудняли Жеке выход годных произведений. Его тянуло на социальную сатиру, пришлось порекомендовать ему отправить в журнал "Крокодил". Опять Жека не разговаривал со мной два дня. Он разозлился и написал текст про меня "Ненавижу!" Ну вроде того, что я уже описал: про высокомерие высших слоев, когда высшее образование, когда в пиджаке, в кроссовках Адидас, в консерватории и все такое безобразное. Мне понравилось. Это уже почти самобытный советский панк! Жека умеет разрабатывать, и он трудолюбив (я не в курсе - это похвала поэту или нет?).
  Одним словом, мы долго мучились с текстами, но упорный труд стал давать результаты понемногу: мы поймали интонацию, как будто больной менингитом имбецил сочиняет последней не очень здоровой извилиной. Причем имбецил очень серьезен и старается быть логичным. Все тексты от первого лица. Чтобы написать что-то по-настоящему идиотское, пришлось упорно работать много месяцев. А ты как думал?
  Но волшебство произошло в тот момент, когда мы начали любить своего лирического героя. Это неизбежно для художника, я понял это, но от этого теряешь честность. Чувства убивают логику - тут Толстый прав. Толстый еще сказал: 'Да вы начинаете с рок-оперы'. Наш имбецил старается. И в его системе отсчета он не имбецил, он просто другой.
  Я почувствовал удачу после песни 'Подвиг партизана'. Наш лирический герой влюбляется в отличницу на первой парте. Наш партизан - пацан с последней парты. Ну имбецил, ну урод, половину букв не выговаривает и пахнет плохо - что ж ему теперь нельзя любить? Разумеется, нельзя, а он любит, таким образом прыгает через запрет, выше головы! Смертельная тоска уроков и спина любимой, типа так. И нет ничего впереди, и нет надежды, нет ничего кроме мечты. И она даже смутно знает о чудаке с последней парты. Но отчаянию нет места, наш герой не ноет. Одним словом, шутка, стеб, зарисовка. Эту песенку мы исполнили на акустических гитарах в маленьком зальчике женского корпуса общежития молодых рабочих (где вырос Жека). На творческом вечере молодых поэтов. Слушателей было человек пятнадцать девчонок, пописывающих стихи, и пяток парней. И вдруг произошло соединение, у девчонок выступили слезы на глазах. Мы исполняли на бис. 'Я порвал свою общагу',- сказал по этому поводу Жека. Его самомнение сильно разрослось по этому поводу. Это Россия, чувак: пытаешься насмешить - все плачут. Ищешь сочувствия - все смеются.
  Запись нескольких наших песен на магнитной ленте разошлась в Девятке. Мы это гордо назвали 'первый альбом'. Однажды Жека прибежал ко мне с новостью 'чувак, я слышал нашу песню из окна!' Жеку поразило, что мы создали что-то такое, что некто, не знающий нас, поставил в выходной на магнитофоне просто для удовольствия.
  К сожалению, Серега (сначала просто нам как брат) все чаще стал смотреть с выражением "ну вы что, серьезно?". Да, Серега, вот такое оно, современное искусство эпохи развитого социализма!
  Последней каплей, сломавшей спину Сереге, была песня (рабочее название "Про стихи"), которую мы прикидывали с Жекой (лирический герой песни - унитаз в квартире поэта). Понятно, что песня про поэзию. История этого текста такова: Жека приволок очередную нетленку, периодически его все же тянет сочинить настоящее такое произведение искусства, воздвигнуть памятник нерукотворный. С тех пор, как появилась некоторая известность, приходится постоянно удерживать Жеку от слишком серьезного отношения к своему творчеству. "Жека, тужиться надо на унитазе, а не когда стихи пишешь", - сказал я ему, и он пошел, родил этот текст.
  Ну вот, на репетицию зашли Серегины девушки знакомые, а тут такое комсомольско - молодежное творчество.
  Поэтому нас не удивило, когда он спрыгнул с корабля. Глупый Серега: девушки краснели, фыркали, но досидели до конца с явным интересом.
  10 К звездам!
  Возле Дворца культуры уже собралась небольшая толпа. У служебного входа, к которому я подошел, народу было даже больше. Однако несколько парней с комсомольскими мордами никого не пускали.
  Я волновался - приятным волнением, предчувствием удачи.
  - А я уж думал, ты забудешь прийти,- приветствовал меня Жека несколько раздраженно. Он волнуется перед выступлением до дрожи, до рвоты, поэтому я не обиделся. До этого мы выступали несколько раз в крохотных залах общежитий и на квартирах друзей Толстого.
  Мы сидели в маленькой гримерной совершенно одни. Хотя, разумеется, никакого грима не наводили и даже не переодевались. Во-первых, мы выше этого, во-вторых, наши потертые джинсовые костюмы как нельзя лучше нам подходили. Вместо переодевания мы выпили небольшую бутылочку марочного коньяка. Из соседней гримерной доносились шум и крики - там таким же образом разминались перед выступлением Майк и Светкины ребята. Мы шли первым номером, потом Майк под аккомпанемент банды Светки, потом сама Светка. Мы пошли в большую гримерную.
  Стол в большой гримерной был уставлен напитками, начиная от марочных коньяков и кончая сухими винами, а пол был завален пустыми бутылками. Накурено было так, что слезились глаза, несмотря на открытое окно. Везде, везде сидели люди- наш провинциальный пипл, сбежавшийся смотреть столичную знаменитость. Знакомые все лица; Ванек (главный редактор подпольного рок журнала "Перекати-поле"), джазмены, художники и т.д., а также обычная стайка девочек с капризными раскрашенными лицами.
  Мастер-тираж Ванькиного журнала издавался в пяти экземплярах (столько копий брала Ванькина пишущая машинка). Ванька же был и собственным фоторепортером. Фотографии в журнал он вклеивал или прикреплял скрепочкой. После чего энтузиасты секретных отделов Девятки размножали их на копировальных машинах своих секретных отделов. Журнал пользовался такой популярностью, что всех номеров не имел даже сам главный редактор.
  -Я сейчас,- сказал я Жеке и выскочил.
  С балкона Дворца культуры я всматривался в толпу у входа, которая уже стала большой. Я увидел, что кто-то в толпе прыгает и машет рукой - это была Таня. Я показал ей, чтобы она подходила к служебному входу и спустился вниз.
  -Ты сможешь провести нас двоих? - спросила Таня. Рядом с ней стояла подруга - крупная девушка в джинсовом костюме. Боже мой, да это Товарищ Старший Прапорщик! Что делает с человеком легкий уместный макияж и фиолетовый шарфик на шее! А как изменились манеры!
  -Нет проблемы! - обрадовался я, - он столько для нас сделал! Я укажу путь Хранителю Путей.
  -Ваша любовь меня тронула, нельзя было поступить иначе. Что может быть важнее любви? - важно сказал Повелитель Проходных.
  Вася посмотрел на нас с тоской. Мне стыдно, но у меня есть склонность к провокациям. К тому же меня уже подхватывал вихрь сцены. Я обнял и поцеловал его в щеку. Он весь вспыхнул:
  -Перестань, я знаю, что ты любишь ее. Я все слышал.
  -Всегда есть надежда, - засмеялся я.
  -Я ревную,- сказала Таня.
  -Противная, подруга называется, - сказал он.
  Я привел их в большую гримерную и втиснул в угол дивана. Я не знал, как моя любовь отнесется ко всему этому, но мне было нужно, чтобы все это ей понравилось. Да, да, я сам половину этих людей терпеть не мог, вторая половина была мне смешна, но все равно я хотел, чтобы это ей понравилось. Я хотел, чтобы ей понравилась моя желтая подводная лодка, всплывающая из глубин на смену заборам из колючей проволоки, личным кодам, государственным тайнам и атомным бомбам.
  И вот я с Жекой на сцене, мне уже не нужна подставочка Натальи Васильевны, я буду играть не этюды Майкапара, я сам изготовил музыкальную продукцию и киловаттами усилителя готов обрушить ее на ничего не подозревающую публику. И Наталья Васильевна далеко, ее нет в зале, и нет в зале отца в парадной форме (а тогда давно в консерватории он казался мне воплощением мужества (я бы гордился им и сегодня, если бы увидел его)). Матери тоже нет в зале (это хорошо, это может стать для нее ударом). И пусть у меня нет удостоверения Союза композиторов! Это удостоверение нужно только его владельцу, чтобы разглядывать вечером и убеждаться в том, что он и есть настоящий композитор, когда он уныло бухает в одиночестве у себя на кухне.
  Народу больше, чем в большом зале консерватории в том далеком городе моего детства. И пусть эти люди собрались увидеть Майка и Светку, а мы предназначены разогреть публику и аппарат, ну и что? Они будут нашими через десять минут. Мы обречены на успех, потому что они ничего такого не слышали. Мы обречены на успех как немецкий порнофильм в Доме офицеров на торжественном собрании по поводу Дня Советской Армии и Военно-морского Флота. Наше выступление - это глоток свежего воздуха для усталого агента Штази, заблудившегося в душных тоннелях под Западным Берлином.
  Я вышел разбудить спящих, да что там, оживить мертвых! Зачем вышел Жека, не знаю, но я за этим. А иначе смысл? Мы обрушим киловатты звука и мегатонны смысла, чтобы пробить мутное стекло, разрушить стены, прорвать плотины.
  Я волнуюсь за Жеку, однако друг бросается как в холодную воду:
  -Вы хотите про подвиг партизана? Или вы хотите про настоящую жизнь? - орет Жека и щелкает басом.
  Кто-то что-то слышал о нас, по Девятке разошлись несколько наших записей. Но большинство видят нас впервые. Публика еще нейтральная - шум нейтральной публики.
  -У нас все песни про подвиг! Наша первая песня называется "Подвиг партизана"! - ору я.
  В первых рядах я вижу незнакомую девчонку, которая поет вместе с нами. Ого, кто-то уже знает нас! Ничего так, мы их разогрели немного!
  -Хотите еще одну песню о подвиге советского человека? - спрашиваю я.
  Шум публики уже одобрительный.
  -Следующая песня называется "Порванные штаны", - орет Жека.
  Очень печальная песенка. Про подвиг материнской любви. Мама нашего олигофрена копила, копила и купила ему джинсы (о которых он мечтал) на День рождения. Не доедала, экономила на обедах на заводе. А он возьми и порви их в первый день. Ну, мама, понятно, выгоняет его из дома. Припев: 'А что еще делать с таким уродом? А что еще делать с таким уродом?' Я уже слышу шум нашей публики.
  Песня 'Стать свободным'. Я знаю, что люди не любят ни себя, ни свою жизнь. Они хотят быть эльфами, космонавтами или хотя бы родиться в другое время. Во времена почище. Кем угодно, кроме себя. Почему так получилось? Когда именно мы начинаем хотеть быть не собой, отрекаемся от себя? У меня есть ответ: когда нас заставляют стыдиться себя. Когда тебе объяснят, что ты идиот, что не такой, что неблагодарный к маме, что ссышь в постель. Когда тебе докажут, что ты ничтожество, ты захочешь быть не собой. Припев: 'Ты захочешь стать свободным'.
  Как можно жить, не пытаясь полюбить себя? На чем тогда основать свою любовь к другому? Люби ближнего своего как самого себя. Из этого равенства следует, что, если не любишь себя, не сможешь полюбить никого. Об этом песня 'Любовь комсомолки'. Я подал идею этой вещи Жеке, когда он рассказал мне, что волнуется, испытывает ли его девушка оргазм или только имитирует. Жека как раз попал через знакомого на закрытый показ голливудского фильма для членов союза писателей, где главная героиня скачет на герое и кричит: 'О май гад!' Припев: 'О май гад! Не сломай ему член'.
  -Подземные крысы Девятки любят нас! - ору я. Благодаря чудесам современной техники сколько шума могут произвести два раздолбая с гитарами!
  Майк уже готов был выходить на сцену. Володя из-за кулис стал подавать знаки шоферским жестом 'глуши мотор'. Я отвернулся, сделав вид, что не вижу. Какой там Володя, сама Наталья Васильевна не могла утащить меня со сцены консерватории. Мы с Жекой киваем друг-другу. Еще одна вещь, не до конца отделанная.
  -Песня про облом! - орет Жека.
  Пока на мелодию 'Starman', в нашем тексте 'Это облом, ждущий за углом'. Этот текст сочинился несколько дней назад, когда мы дурачились на репетиции. Поется вот так: "Это а-а-а-блом, ждущий за углом..." Жека сказал, что чует хит и хочет отложить его. Это Россия, чувак, какое отложить? Здесь now or never, брат! Раздались тяжелые аккорды, мы исполнили первый куплет, начали припев. Володя, поняв, что от нас так просто не отделаться, вырубил аппарат. Возникло мгновение тишины, неожиданное, как пропасть перед капотом на скорости сто километров, душа ухнула вниз, так что я чуть не упал, Жеку тоже качнуло. Все оборвалось на словах 'это облом'. Публика решила, что так и задумано и заревела.
  И сам Майк сказал: 'Заводные ребята'.
  11 Аллеи славы
  Я вел Таню за руку за собой. Ее горячая, сильная и довольно крупная ладонь была в моей ладони. Эта ладонь могла бы быть любой формы, и все равно она была бы прекрасна. Мы зашли в маленькую гримерку, но там уже расположилась полузнакомая компания. Я заглянул в большую гримерку - там никого не было. Я подпер стулом ручку двери, и мы бросились друг к другу. 'Странные дни' гремели из театрального транслятора на потолке гримерки. Сквозь стены проникал гул бас-гитары и грохот барабанов. Все эти волны отражались от стен, отдаваясь эхом в коридорах, усиливая и заглушая друг друга. В беспорядке стоящая мебель, подушки, разбросанные по смятому ковру - гримерка выглядела так, как будто тут взорвалась бомба. Пальцы женщины ласкали меня, расстегивали рубашку. Наши прекрасные тела отражались и преломлялись в многочисленных зеркалах.
  Это было не удовольствие. Удовольствие - это через двадцать лет, когда мы будем развлекаться утром дождливого воскресенья перед тем, как идти ставить чайник. Это не было взрывом, аннигиляцией, как я ожидал. Это была неизбежность.
  'Я почему-то очень волнуюсь', - сказала Таня. 'Не бойся, я буду осторожен',- сказал я.
  Все важное происходит не так, как этого ждешь. Она была очень напряжена. Я был очень осторожен, и она постепенно приняла меня. Моя женщина доверилась мне. Я не спешил, не терял головы и вдруг понял, что впервые чувствую всё. Всё, что раньше не попадало в фокус. Оказывается, я ничего не умел, хотя очень гордился своими достоинствами. Я вдруг понял, что нашел женщину, в которой мне не придется ничего терпеть, не придется ни с чем мириться, не придется ни к чему привыкать. Женщину без изъяна. Женщину, от которой мне ничего не нужно, кроме того, что она со мной. Тогда я понял, что в жизни можно найти идеал. Хотя я был уверен в этом всегда. А значит, можно достичь совершенства во всем. А значит, все иное - нытье бездарных тупиц и не имеет никакой цены.
  Время текло беспрепятственно и равномерно, как поток жидкого гелия. Мы уже лежали, переводили дыхание, и даже не заметили, как прекратилось гудение гитар и грохот ударных.
  -Стало тихо? - удивилась Таня.
  Хлипкая дверь гримерки задрожала от того, что ее сильно дергали. Моя наспех созданная баррикада из стула отодвинулась, и толпа появилась на пороге. Радостное лицо Майка, кислое гэбэшное лицо Володи.
  -Вы так красивы, что можете не одеваться! - радостно заорал Майк.
  Моя женщина спокойно и величественно (я гордился ей) начала искать трусы.
  Сквозь стены снова загудела бас-гитара, загрохотали ударные. Из театральной трансляции раздался чистый и светлый Светкин голос. Коньяк и портвейн полились рекой. Солдаты никакой армии, не служащие никому (за исключением, Володи, само собой) праздновали победу.
  -Центр мирового рока сегодня находится здесь! - провозгласил Ванек. И он был прав: рок-н-ролл везде, где человек возьмет гитару во славу его.
  -Я хочу писать, я в туалет, - сказала Таня.
  Я кивнул. Я еще не выучил 'с любимыми не расставайтесь'. Особенно в начале знакомства. Даже когда они идут в туалет. Потом можно, потом не так опасно.
  Прошло несколько минут, и из-за двери раздались крики "Вяжут!". Я выглянул в коридор. Люди метались туда-сюда, пытаясь найти свободный выход. Я побежал в сторону туалетов, но через секунду был зажат толпой со всех сторон в коридоре служебного выхода. Мы стояли плотно, но без давки. Несколько раз толпа опасно качнулась вперед - назад, но потом все успокоилось. Так в молчании с вежливыми лицами и непрямыми взглядами людей, застрявших в полном лифте, мы стояли довольно долго. Тихо переговаривались парочки. Доносился тревожный неясный шум. Потом служебный вход открылся. По своим непонятным инструкциям менты похватали человек пятьдесят из толпы и открыли выходы. Народ, давясь, повалил на площадь. Вынесенный толпой, я тоже оказался на улице.
  Светка в окружении четырех красивых милиционеров шла к воронку. Толпа приветствовала ее, Светка посылала толпе воздушные поцелуи. Милиционеры улыбались, как участники шоу, попав в центр внимания. Вся милиция была в парадной форме. Прожектора на крышах, людские волны, мигалки воронков, кричащая, радостная почему-то толпа, все было похоже на праздник, на фестиваль. Впереди у Светки был следователь, предъявляющий расписку, которую взял ее любовник, лагеря, эмиграция, тяжелые наркотики, добрый черный сутенер. Даже не знаю, жива она теперь или погибла - слово 'умерла' не подходит к такому человеку. А чего достиг ты? В моем сердце уже почти не осталось места, тебя, чувак, там точно нет, но Светка в окружении четырех красивых охранников, посылающая воздушные поцелуи, идущая к воронку то ли по ковру Оскара, то ли тропой на костер, останется там до моего последнего вздоха.
  Пытаться найти Таню в этом столпотворении было бессмысленно. Нужно было добраться до телефона. Я резал толпу по диагонали, чтобы выйти к входу в парк. Я уже начинал относиться к произошедшему с юмором. Не меня ж повязали? Толпа редела. Я стал напевать про восхождение и крушение Зиги Стардаста и пауков с Марса. От подножного корма, которым я питался последние два дня, алкоголя и приключений я почувствовал резь в желудке. Пора поесть маминого супчика.
  Я обычно ничего не планирую, но тут сам бог велел оглянуться и задуматься над прожитым. Пора составить планы на жизнь. Я всегда составляю планы из пяти пунктов, не больше и не меньше. А почему их должно быть больше или меньше? 1) К маме, поесть супчика, принять ванну. 2) Звонить Тане, потом к ней или ко мне, 3) трахаться, трахаться, трахаться и разговаривать, разговаривать, разговаривать. 4) Найти работу, достойную такого человека, как я: дворником, сторожем, кочегаром в котельной (лучше в автоматизированной, чтоб вообще ничего не делать). 5) Реализовать Звук, который просто рвался из меня, несмотря на усталость и резь в желудке. Но это там дальше, на всю жизнь, я не беспокоился и не сомневался.
  У входа в парк толпа поредела. Я уже настраивался на супчик, когда прямо-таки наткнулся на невысокого крепкого молодого человека.
  -Извините...-начал я.
  -Вот этот, - перебил он меня. Тут же сильные руки вцепились, пытаясь скрутить меня. У них не получилось - от неожиданности я не дал это сделать. Менты повисли на мне, как собаки на медведе.
  -Спокойно, спокойно, - примирительно говорил один из ментов, решив, что лучше сотрудничать с подозреваемым. И я дал нацепить на себя наручники. Я же не какой-нибудь асоциальный тип. Я понимаю, что человеческое общество основано на том, что человек в форменной фуражке имеет право в любой момент нацепить наручники на человека без фуражки. Молодой человек помчался дальше вершить судьбы, а меня повели к машине.
  Сначала трясли в воронке с тесным отделением для задержанных. В райотделе милиции я попал как будто в мутный водоворот. Водоворот такой же силы, как вихрь рок-концерта. Какие-то пьяные грозились всех убить, сновали туда-сюда экипажи патрульной службы, рыдали какие-то женщины. Двое спокойных веских мужчин разговаривали на фене в клетке за прутьями вроде бы по-русски, но нельзя было ничего понять. Худой старик рвался с наручников и истошно кричал. Я встретился с ним взглядом - ничего человеческого не было в его глазах, чистое безумие. Я восприимчив к вибрациям, а дурные вибрации сильны, как звук реактивного двигателя. Когда я их чувствую, у меня поднимается недоумение, как неразрешимый вопрос "зачем это"?
  Дежурный капитан разговаривал сразу по двум телефонам и по рации, микрофон которой висел перед ним.
  -Я бы хотел знать, за что меня задержали, - спросил я.
  Вся усталость мира взглянула на меня глазами Дежурного По Райотделу Внутренних Дел В Ночь С Пятницы На Субботу После Выдачи Зарплаты Рабочим Завода. Подземный Хаос рвался наружу из ящика Пандоры, и только один Дежурный Капитан лежал на крышке грудью, сжимая две телефонных трубки в руках. Я понял, что я щепка в этом мутном водовороте.
  -Завтра. С утра со следователем будешь разбираться.
  Я взял себя в руки и построил плотину между собой и водоворотом. К счастью, я чемпион по строительству реальности.
  Дальше были манипуляции, как-то бледно отразившиеся в памяти, потому что был достигнут предел впечатлений. Типа снять ремень, все из карманов. Запомнилась фотосессия сверхновой суперзвезды в профиль и анфас у планки, измеряющей рост. Потом откатали пальцы на машинке. Отпечатки пальцев рок-звезды в милицейской картотеке - советская аллея славы. Это признание! Потом повели по коридору в камеру. Я всегда почему-то думал, что в застенках бесконечные коридоры, по которым долго ведут куда-то вниз. Но этот коридор был короткий - просто соседнее помещение. Камера представляла бетонный мешок без окна с бетонной скамьей- повышением с одной стороны, на котором можно было сидеть. Образцовая камера нашего образцового Города Солнца. Свет тусклой лампы поступал из зарешеченной ниши у потолка. Было не свежо, но и не очень душно. Бетон, но не холодный. Не тесно, но и лечь в рост было нельзя. Прямо как жизнь в Девятке. Грех жаловаться - чего тебе еще надо, человек?
  Похоже, первый пункт плана насчет маминого супчика откладывался. Что ж, я готов пожертвовать пунктами 1 и 4 ради пунктов 2,3 и 5. Как все люди, не чувствующие за собой никакой вины, я надеялся, что все разъяснится и рассосется, однако уже начал подозревать, что попал в плохую историю. Чтобы арестовать Солженицына, нужно решение Генерального секретаря. Чтобы арестовать Майка, нужно решение генерала в Большом Доме. А такая мелкая рыбешка, как мы с Жекой, специально создана, чтобы лейтенанты КГБ сверлили дырочки на погонах.
  Мой творческий путь завел меня в камеру с первой попытки. Я не планировал руководить тюремным оркестром. А ты как хотел: быть свободным и не платить за это?
  Должен же папаша сообразить, что не совсем хорошо, что его единственного сына повязали за то, что он самостоятельно (нет, хуже, в составе устойчивой преступной группы) изготовил и без разрешения идеологического отдела произвел публичное исполнение пары песенок о любви, и включить связи? Хотя нет, надеяться не на что. В тот момент мне стали понятны все ниточки бытия, и я понял, что на самом деле единственная веревка, на которой болтается мой отец - страх, первородный страх. Для него свято только то, чего он боится (мне было стыдно потом за эту мысль).
  На что надеяться? На чудо. Ground Control, аллё, докладываю: я ни разу не борец. Я ни разу не герой. Я просто человек, задыхающийся под водой и пытающийся вырваться глотнуть воздуха. Обречен ли я ходить путями мертвых? Нет! Даже если бы захотел. Потому что я живой! Can you hear me, Major Tom? Меня что, плохо слышно? Звезды проступили на потолке камеры. Сателлиты любви искали меня своими лучами. Майор Том и майор Гагарин смотрели на меня с небес.
  
 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"