Исаченко Виталий Ильич : другие произведения.

Пехота [пилюли от испуга]

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    "... -- И кака-ая ж падла эту разведку боем придумала?!.."

   Виталий ИСАЧЕНКО (Ильич)
   ПЕХОТА
  
   (роман)
  
   Часть первая: Пилюли от испуга
  
   Покрытая сыпью снарядных воронок, изрезанная траншейными шрамами, третий год она, непаханая и незасеваемая, страдала голодоморным бесплодием, питая уймы и уймы враждебных человечеству сорняков. Ее рвал на куски, контузил взрывами, жег пламенем тяжкий недуг, именуемый немудрено и по-женски нежно, однако ж по сути... Адский УЖАС(!!!), эпидемия БОЛИ(!!!) душевной и плотской, разнузданная МИЛЛИОНОУБИЙСТВЕННОСТЬ(!!!).. Война!.. Вторая Мировая!.. Роты, батальоны, полки, дивизии.., взращенные на космически глобальном теле, металлами, выплавленными из его руд; взрывчатками, синтезированными из ее солевых отложений, упорно калечили земные покровы, буйно устилая их смердящими трупами. Люди ожесточенно перекраивали гектары, квадратные километры, сотни, тысячи, миллионы этих самых километров, пытаясь беспощадно и кровопролитно уберечь свое и оттяпать соседское. Европа пылала!
   В ту средне-июльскую ночь у полуразрушенной псковской деревушки было тихо, словно все живое погибло, словно наконец-то нежданно-негаданно наступил неминуемый мир, но без победителей... Лишь комарье нудно гудело над росистыми травами, выискивая кровушку человеческую. Нет, не ту, пролитую, остывшую и запекшуюся, для мухоты навозной аппетитную, а живую, парную -- напрямки из проточных капиляров.
   Они, кровопийцы перепончатокрылые, рыскавшие в поисках добычи по траншее-времянке (ни бревенчатых стен и перекрытий, ни блиндажей и пулеметных гнезд), и разбудили молодехонького солдатика, обернутого в затертую до плешивости шинелишку. Илья, приглушив ладонью внезапно одолевший чих, неспешно выполз из шалашика, сооруженного на дне пехотного убежища из пары ветхих плащ-палаток.
   -- Че не спишь в таку гань, -- гнусаво донеслось вослед, -- Какова ъешева шагашишься? -- казалось, что у произносившего сие ленив язык и наглухо законопачены ноздри.
   -- Да так я.., -- вешая толстодисковый автомат ППШ на вбитый в стену кол, пробубнил парень, -- Вроде выспался.
   -- На фгонтах ъишнева спанья не быват, -- последовало наставление, -- Кто маъо дгыхнет, тот быстго устает. А вдгук отступать, а ты обессиъишь, от своих отстанешь да и в пъен угодишь... Кумекай.
   Илье, по обличью вылитому мальчишке-цыганенку (нос горбинкой, глаз карий, чуб уголен да кучеряв), вдруг захотелось выпрыгнуть на бруствер -- под лучи восходящего Солнца. Когда оно еще поднимется и обогреет подостывшую с вечера траншею?.. Поежившись от промозглости, боец нахлобучил увлажненную росою каску и опасливо выглянул в сторону вражеских позиций. Подумалось: "Ага, попробуй-ка вылезти... Сразу же снайпер обогреет(!)"
   Из плащ-палаточного убежища на четвереньках резво вынырнул напарник, с коим, дабы не озябнуть, спали бок о бок. Он -- рыжий-прерыжий усач с будто выгоревшими на Солнце бледно-серыми зрачками, на вид полувекового возраста, в неряшливо напяленной на тюбетеечный манер пилотке, сползшем на пах затертом ремне, грязнющих кирзовых сапогах, с визитной карточкой на казанках правой руки в виде толсто-корявой татуировки "КОЛЯ" -- подхватив подвернувшуюся под руку лопатку-саперку, засеменил на полусогнутых в траншейный закуток. Упав на колени, деловито приступил к землекопству. Вернее, исходя из мутно-алости грунта, к глинокопству... Оборудовав простейший нужник на одну персону, тараканоподобный рыжеус примостился над ним на корточки и занялся сооружением толстенной махорочной самокрутки.
   -- Съышь сюды, Иъюха, -- пыхнув сизым дымом, загундосил простецки прозываемый однополчанами Колюней, -- Иъюха, съышь? Сходиъ бы до ветгу по-тяжеъому. А?.. Вчегась стагшина-то пгедупгедиъ по секгету: моъ, с утга в газведку боем(!)
   -- Ага, -- с трудом уловив смысл сказанного, буркнул Илья. Колюня же, добросовестно и надолго обосновавшись над окопным нужником, продолжал увлеченно ораторствовать... Илье подумалось: "И отчего самые болтливые из гундосых да картавых?"
   -- Те -- осемнадцать, мне -- согок шесть!., -- Колюня приосанился с задиранием головенки и выпячиванием узкогрудости, -- Я уже тгетью кампанию отвоевываю! Похъеще комиссагов с командигами кой в чем шагю. Они, быват, еще и ни сном, ни духом, а я уж чую да кумекаю!.. О как!.. Вот гегманец почему на гану съабый? А? Ответь...
   -- Не знаю, -- брезгливо всматриваясь в висящего на многожилке колючей проволоки мертвяка в серо-зеленом офицерском мундире германского вермахта, признается Ильюха.
   -- А я знаю! -- важничает Колюня, -- Потому как пузо у нево завсегда жгатвою набитое. Закогмъенный. Пуъя ему, значица, как потгоха пгодыгявит, из них говно во все щеъи да во все стогоны и пгет... Вот и сгазу от кишков своих набитых загниват и сгазу же помигат.
   -- "Помигат, помигат", -- с чуть заметной усмешкой передразнивает наставника Ильюха.
   -- А ты не смейся как дугак, -- продолжает Колюня, -- Я как вчегась узнаъ пго газведку боем, апосъя ужина соъи поеъ и воды чуть не ведго выдузиъ.
   -- Соли, воды и... полбадьи водки, -- кривясь лицом от доносящегося с ничейной полосы трупного дурновония, подковыривает молодой.
   -- Дугак, -- беззлобно огрызается нужду справляющий, -- У меня кишочки и пгосо-о-оъенные, и водицею с водочкою пгопоъосканные... Чисте-е-ехонькие!.. Хоть щас хоть коъбасу в них задеъывай.
   -- А зачем тогда, коли чистехонькие, серешь? -- следует вполне резонный вопрос.
   -- А как же? А вдгук чево там остаъося? На всякий съучай! Чево тут хитгого-то?!.. Ну ты й... Зеъено-моъодо... Дундук ты, Иъька! -- следует также не лишенный резона затяжной кочковатый ответ.
   Рыжеусый, войдя в раж, несет про свое -- сокровенное и, как ему кажется, истинное -- не допускающее и капли сомнения. Перескакивает с пятого на десятое, сглатывая гласные и согласные, а то и цельные слова. Илья слушает вполуха, потому как выучил все чуть ли не наизусть... О том, как в Первую Мировую "гегманец" изувечил Колюню то ли хлором, то ли каким-то загадочным хлорпикрином, после чего в носу у того что-то лопнуло, вызвав пожизненную и неизлечимую гундосость. О том, что после газового отравления его глаза на ветру слезятся. На особку, если в атаку на встречный северный. Тогда он, мол, как натуральный слепой кутенок: ни зги не видать, не говоря уж о прицеливании... Не единожды звучит "гвоздь программы" -- умозаключение о том, что лучше позавтракать после предстоящей разведки боем, чем до нее: дескать, вычищенные потроха рану не загрязняют... На сути же разведки боем рыжеусый останавливается с оглядкой и переходом на пронзительный шепот: "Какая сука ее пгидумаъа (?!!).. Скоко(!) гебятишек губят, свогочи(!).. Токо гади пегегисовывания на бумажку ихних пуъеметов... А он, немец-то, газве дугак?.. Постгеъяъ, постгеъяъ из одного сагая и тут же в дгугой пегебгаъса... А цена той бумажке бгосовая -- никудышная -- жопоподтигочная(!).. И-э-э-эх-х(!).. Госсия-матушка -- дугдом коммунячий(!) Эдак и нагод может подчистую(!) закончитьса, едгена вошь..."
   Колюня умолкает, Илья же, пошмыгав ноздрями, унюхивает, что кишечник напарника дочищен. Аккуратно зарыв ямку и притоптав глину, рыжеусый, усевшись на трухлявый чурбачок, вынимает из вещмешка алюминиевую бобообразную фляжку со спиртом, выменянным намедни у медсестры санроты на снятые с мертвячки-эсэсовки золотые побрякушки и тончайшей юфтевой кожи фасонистые сапожки. Пара глотков дезинфецирующего пищеварение, и Колюня, откинувшись спиной на стену траншейную, самодовольно прищуривается, мечтательно лыбится и гнусаво напевает нечто веселехонькое...
   Бок о бок они уже с пару недель. Прознав, что необстрелянный "цыганенок" из пополнения не курит и спиртного на дух не переносит, Колюня моментально воспылал к нему необоримой симпатией. Более того, мертвой хваткой вцепившись в рукав еще не провонявшей пороховой гарью и тленом гимнастерки, он буквально отбуксировал приглянувшегося в свой траншейный закуток, где и без словесных заковыристостей предложил соседствовать: на сынка, мол, моего ненаглядного ты (ну капелька в капельку!) похож -- вылитый Ванятка!..
  -- И как у этакого рыжего да конопатого чернявый сынишка вылепился? Головешкой че ли делал? -- съязвил полнотелый старшина, мимоходом подслушавший агитационную а.
   -- Как, как.., -- Колюня, мгновение-другое потужившись в поисках объяснения, вдруг задорно выпалил: -- Как, как... Жопой квак да об косяк!
   -- А-а-а.., -- с напускным понимание протянул скрывшийся за траншейным поворотом старшина.
&nb2sp;  -- Бэ-э-э.., -- продолжил Колюня, -- Куда не пгосят, не встгевай! Тож мне умник-газумник выискаъса!.. Ты кода новые погтянки пгивезешь?!! А?!..
   -- Завтра, -- донеслось еле слышно.
   -- Завтга да завтга, завтга да завтга, завтга да!., -- дурашливо талдычил рыжеусый, -- Завтга может быть и поздно!.. Обжога, тоъстопуз, -- последнее было произнесено шепотом и с адресованным новичку лукавым взглядом -- дескать, не для стороннего слуха сказано, а исключительно для тебя по секрету.
   С того дня и пошло-поехало: ильюхины табачное и водочное довольствия, согласно обоюдному уговору, оседали в вещмешке Колюни, сахарный же паек последнего уходил на подслащение фронтовых будней первого.
   Солнце все выше и выше. Его живительные потоки растапливают промозглость. Бойцы, вытягиваясь в полный рост, купают в них плечи, загорбки. Согревает и понимание того, что через пятерку-шестерку часов светилу откроются днища траншейные... Голубеют безоблачные небеса, предвещая зной потогонный. Это потом (ближе к полудню) разморенные и мучаемые жаждой живые будут мечтать о закате, ночной прохладе, остужающей травы росе. Живые... будут... мечтать... Беззаботным же мертвым погода без разницы... Им не жарко, не холодно, не грустно, не весело... Абсолютный покой -- эталон безразличия... Их не волнуют прыщи и царапины, зубная боль, голод и усталость, ветхость обмундирования, письма от близких... Да и он -- страх перед смертью -- не терзает их души!.. Они упокоены...
   -- Вот кака ж пагшивая скотина этот самый чеъовек!!! -- во всю глотку в расчете на всеуслышанье ораторствует Колюня, -- Хоъодно ему -- пъохо, жагко -- погано, дожжь -- гадось, снег -- пакось!!.. Баба не дает -- сука, подставит -- бъядина, детишек нету -- гогюшко, нагожаютца -- хген, моъ, пгокогмишь!!.. Воевать стгашно да не хочеца, а война кончица -- пахать да сеять не охота!!..
   -- Ты, ботало говенное!! -- в интонациях напускного гнева звонкоголосо доносится с левого фланга, -- Дай покемарить!!.. Да это что за натуральную антисоветскую пропаганду развел?!! Ни пахать, ни воевать ему не хочется!! Смершевец с пистолетом по тебе плачет!! И патрон для твоих протухших мозгов уже в патроннике!! Предатель Родины и Отечества!!..
   -- А мне как газ!.. А мне как газ воевать и хочеца!! -- не сразу отыскав потерянный дар речи, оправдывается опешивший до побледнения веснушек Колюня, -- Да я!.. Да я в тгех кам-мпаниях!!.. Да у меня даж кгест геог-гиевский!! Сегебго-о-о!! Да я завсегда готов за Годину!!! На смегть за Годину, не ш-щадя живота своево!!
   -- Крест у него царевый!! -- слышится уже с правого фланга, -- Белогвардеец!! Контра!!.. По законам военного времени его!! Без суда и следствия!! К стенке жопой, пулю в лоб!!!
   -- Лучша наоборо-о-от! -- предлагает кто-то сиплоголосый.
   -- Ка-а-ак?! -- подвывает какой-то из молодехоньких.
   -- К сте-енке лбом, а пулю в жо-о-оп-пу!! -- сипатый восторженно озвучивает свежепридуманный несуразный вариант расстрельной процедуры.
   -- Да вы че?! Совсем охуеъи?!! Да я вас, гадов!!! Да я вас сам собственною гукою!!.. Да вы че?!.. Да я-я-я!., -- жалкий вид Колюни вызывает в Ильюхе искреннее сочувствие.
   -- Мужики-и-и!!! -- гудит над траншеей медвежьеподобный рык, -- Дайте поспа-а-ать!!! Фаши-и-исты!!
   -- Ты ково фашистом обозваъ?!!., -- вскакивает Колюня, но тут же осекается и стремительно плюхается костлявым седалищем обратно -- на чурбак. По кислой гримасе и потирающей ягодицу ладони понятно, что ему больно не только душевно, но и телесно.
   На том перепалка и обрывается. Если б не комары да мухи, мертвая тишина. Ильюха разглядывает висящий на колючке труп немецкого офицера: одутловатые багрово-фиолетовые голова и шея, раздуваемое дрожжами тления до разглаживания кителя туловище. "Как ж его с вчерашнего-то распе-ерло(!)., -- удивляется паренек, -- Пуговки оторвутся?.. Или по швам полопается?.,-- пытается угадать дальнейшую судьбу мундира, -- По шва-а-ам полопается(!) А может еще и пуговки поотлетают... Неа... С пузы не отлетят -- ремень с портупеею не дадут... А галифе?.. По шва-ам... А сапоги?.."
   Из-за спины доносится короткое бульканье.
   -- Дядя Коля, -- морщится Ильюха, -- И как ты так спирт водой не запиваешь?
   -- Пгивычка, -- скуп на речь удрученный после недавнего скандала рыжеус.
   -- Хреновая привычка-то, -- нравоучительно произносит Ильюха, -- Требуху-то на-асквозь спалишь. До дыр.
   -- Писяка у тя еще не выгосъа, штобы всех учить как спигт жгать.
   -- А я всех и не учу.
   -- Ну-ну-у-у.., -- задумывается Колюня, -- А сам-то пошто не употгебъяшь?
   -- Обпился.
   -- Нук-нук(!) -- оживляется ильюхин опекун.
   -- Да батяне моему выпить не с кем было.., -- брезгливо кривя лицо, удовлетворяет интерес подопечный, -- Ну и он...
   -- Ну-ну, -- торопит расправляющий плечишки рыжеус.
   -- Напичкал меня брагою, а я давай куражиться да на него с кулаками кидаться.., -- оборачивается к собеседнику Илья.
   -- И?
   -- Ремнем меня излупцевал да на коленки в угол на горох выставил...
   -- Ну и?..
   -- Чуть не сдох от перепоя. Малость не в усмерть изблевался. Еле откачали. С той поры и на дух не перевариваю.
   -- Эт надо ж этакое!., -- возмущается Колюня, -- Боъьнова гемнем да на гогох... Ай-яй-я-я-яй!.. Извег-г твой батяня! Ай-яй-я-я-яечки-и-и!.. И скоко ж те, стгадаъец, тада годков-то быъо?
   -- С пяток. Мож и шесть.
   -- Ой-ё-ё-ё!.. Ганова-а-ато. Я-то тока на войнухе Пегвой Миговой попгобоваъ да пгиучиъса. Пусь и ввеъ импегатог запгет сухой на водку, а все одно находиъи че выпить. Госси-и-ия(!) ж... А так-то ганьше ж -- при цагизме-то -- в дегевнях погя-я-ядок(!) собъюдаъса. Гуъяъи токо по цегковным пгазникам да акгомя их чуть-чуточку. А с пьяницами-то не цегемо-ониъись(!) Эт апосъя начаъа коммунизму багдак пошеъ.., -- вымолвив сие, Колюня испуганно вздрагивает, захлопывает рот ладонью и неистово выпучивает глаза. "Опять антисоветски напропагандил, -- мысленно смеется Ильюха, -- Ссышь, когда страшно, вояка?"
   Навалившись грудью на бруствер, Илья вновь наблюдает неприятельские позиции. Хорошо-о-о: Солнце, знатно приподнявшись над горизонтом, припекает почти до поясницы; тишина, полудрема, комарья поубавилось!.. Мухоты, правда, прибыло. Но, терпимо... Только вот: "Как бельмо на глазу! -- раздраженно думается об разлагающемся на колючке офицере, -- И когда ты лопнешь? Да чтоб ты пал долой из виду!"...
   За спиной пара бульков из фляжки и задорное "а-а-ах-х-х!", за которым протяжное ноздрешипение, озвучивающее занюхивание рукава -- свидетельство того, что Колюня захмелел до счастливейшего самочувствия.
   -- А у нас есще до тебя съучай быъ: пегед боъьшу-у-ущим(!) наступъением двое в ъесок сбежаъи и на двоих бегезах удавиъися! -- весело выпаливает рыжеус, -- Я снимаъ их. Языки синие, могды искогеженные, писюны как пегед ебъей тогчат!
   -- Почему, -- представив самоубийц, спрашивает Илья.
   -- А я знаю? -- отвечает вопросом на вопрос Колюня, -- У их у всех -- у висеъьников-то -- коъом встает. А потома-ка так и застыват. Хген куваъдою согнешь!
   -- Почему удавились-то? -- обернувшись, задает уточняющий вопрос подопечный.
   -- От стгаха! От чево ж еще? -- без тени сомнения поясняет опекун, -- А ешче... Кода вегевку обгезают, висеъьник из г-гудины ши-и-ибко(!) выдыхат: "Х-ха-а-а!". Будто оживат. Кто не знающий об этом, ежеъи для мягкости спуска ево поддегживат, могет даже с пегепугу обосгатьса!
   -- Не пойму, как от страха вешаться, если вешаться страшно? -- недоумевает Илья.
   -- Совсемочки пгосто! -- почувствовав себя грамотеем перед недоучкой, расплывается в снисходительной улыбке рыжеус, -- Есь ши-и-ибко бздъивые! Ждут и ждут они свою пуъю... Можа в башку, можа в сегдце, можа в бгюхо, можа в гъаз, можа ешче куды... Маютца да маютца, маютца да маютца... Сутками напгоъет до спъошной бессонницы. Огут, вижжат от стгаха пегед нею. А потома-ка от этова с ума-а-а(!) сходют. Им кажеца, што ъегше пгям щас умегеть, чем кажну минуточку ее -- своей пуъи-то -- дожидаца. Вот и от пегег-гева мозгов гуки на себя и накъадывают. Антихгистовы детки... Поняъ?
   -- Понял, -- с почитанием взирая на Колюню, Илья подтверждает усвоение науки о "долгожданной пуле", -- А откуда про то знаешь?
   -- Псих гастоъковаъ.
   -- ?! -- вскинув смоляные брови, задает немой вопрос паренек.
   -- Из минометчиков он -- Псих-то. За ъесом ихняя батагея стоит. Гядышком. Можно вечегком к им в гости споъзать...
   -- И чего, всамделишный псих?!
   -- Неа, -- интригующе лыбится Колюня, -- Пгофе-е-ессог(!) он. По негвам спец. Какой-то психо... Психе, психо-хо-хо... Психи... Вгач, когоче говогя. А щас пока пгицеъы дъя стгеъьбы у минометчиков пгош-щитыват. Пока война... Ког-ге-ктиговщик. Так-то он Ваъегьяном Никодимычем зоветца. В гъаза-то ево то Ваъегьяном, то Никодимычем къичут, а позагъазно иной газ и Психом... Башкови-и-итый! Ъы-ы-ысый, с уса-а-ами (как у меня!) и козъиной богоденкою. Выъитый Ъенин Въадимиг Иъьич! Хген отъичишь... И на Тгоцкова с Дзегжинским Феъиксом Эдмудовичем смахиват, и на Свегдъова Йякова с дедушкой Каъининым, и на... Иъюха, а че они -- боъьшевики-то -- пошти все козъобогодые?..
   -- По вере, поди, им полагается? -- выдает плод внезапного озарения парень, -- Как попам бороды, так и им... Только не лопатой, а клочком. Кли-и-инышко-ом(!).. Са-та-ни-и-инские(!!!) -- от ядрености проклюнувшейся мысли Илья нервно передергивает плечами. -- Эт по каковской-разэтоковской веге?! -- выпучивает глаза Колюня, -- Они ж вовсе не вегущие!..
   -- А социализм с коммунизмом.., -- пытается отстоять свою правоту Ильюха, -- Не вера разве?!
   -- Кхе-кхе-кхе!., -- Колюня выкашливает от волнения застрявший в легких табачный дым, -- Кхе, кхе! Кха-кха-кха-кха!.. Вега -- это кгест, цегква, съу-у-ужбы, иконостас... Кху-кху-кхе-е-е!
   -- А звезда с серпом и молотом! А?.. А мавзолей красноплощадинский с мощами! А?., -- вдохновленно перечисляет Илья, -- А партсобрания со съездами! Это чего? Не службы?.. А портретищи со стату-у-уищами -- не иконостасы?!..
   -- Хогошь, хогошь, хогошь. Кхе-кха-а-а! Баста, -- тормозяще махая рукой, капитулирует Колюня, -- Я ж не спогю. Геъигия так геъигия... Мне-т каковска на хген газница? По хегу мне!..
   Наступает пауза, в ходе коей и млад, и стар обмозговывают ненароком поднятый вопрос внецерковной политрелигиозности. "Ай да башкови-и-ит(!) пагнишка, -- хотя и мысленно, но (как и вслух) гнусаво восхищается Колюня, -- Загибу-у-уъисто(!) сообгажат." Ильюха же к сему моменту доковыривается до очередной мыслительной крамолы: "Попов постреляли, церквы похерили только для того, чтобы Христа на Ленина с Марксом и Энгельсом поменять(!!!).. Очуме-е-еть(!)" Мурашками сыпанувший вдоль спины самоиспуг призывает раз и навсегда выплеснуть из памяти опаснейшее мозговарево... Чтобы больше никогда ни вслух, ни мысленно, ни даже во сне, ни (Боже упаси!) прилюдно!..
   Колюня, притомившийся от размышлений-мудросплетений о "вере, царях, Отечестве, попах, коммунизме, козлобородстве как высшем большевистском знаке отличия...", накоротко вздремнув с храпотком и без изменения сидечурбачной позы, вновь о своем -- из-за смены темы разговора недосказанном:
   -- Удавитьса -- деъо нехи-и-итгое. Гъупость. А вот каки помякитестее, чъеновгедитеъьствуют... Одному хигуг-г из санбата за пгигогшню каких-то тгофейных ме-е-еъеньких стекъяшек ногу чуть не до самова коъена как будто посъе ганения оттяпаъ... И все: на паговозик и "ту-ту-у-у!" до дома подчистую списанным... О как! Дгугой гуку мокгым поъотенцем обмотаъ и из пистоъета сквозь обмотку "бах!". Вот те и госпитаъь.
   -- Зачем обматывать-то? -- недоумевает Ильюха.
   -- Да штоб погохом кожу не закоптить. Оно, вишь ъи, кода копоть, значица в упог стгеъяно. Значица самостгеъ. Тут без воъокиты сгазу тгибунаъ! И к стенке!.. А одни нашенски гуки по ъокти втгоем из-за дома кигпичнова повысовываъи, а четвегтый из винтовки по ним шмаъяет. Одному ъадошку вдгебезги газнес, а дгугие-то гъянуъи на увечье и сгазу гасхотеъи.
   -- Ну и как дальше? -- любопытствует Ильюха, -- Больше не самострелились?
   -- Неа, -- буднично подводит черту Колюня, -- Всех четвегых под тгибунаъ. Стгеъянова -- в гасход пегед стгоем: на коъенки и из "тэтэшника" в затыъок. Остаъьных -- в штгафготу... А тот-то, пегвый, мой земъяк -- с из-под Тюмени. Вместе под Ачинском на пуъеметчиков обучаъися. Ваською Зоъотагевым зваъса. Весе-е-еъэй быъ пацан... Комбат стгеъять ево наотгез отказаъса: "Я че, -- говогит, -- паъач?"... Смегшевец пгиежжий ево заваъиъ. "Бац!", и... И заъупою в могиъу... А мог бы бедолага еш-ще и щас жить...
   Солнце добралось уже до холок навалившегося на бруствер Ильюхи. Припекает, даже и малость чересчур. Заподсасывало под ложечкой. Вынул из кармана замызганный сухарик... Похрумкал. Полегча-а-ало(!)... Второй сухарь вдогонку первому... Здо-о-орово(!)...
   С парой наполненных блескучей прозрачностью котелков возвращается слегка пошатываемый хмелем Колюня. Протягивая один из сосудов Ильюхе, он самодовольно шепчет:
   -- Попей. Студе-е-еная. Къючева-а-ая. Я-т надузиъса как ъошадь. Сгазу ж сушняк как гукою сняъо. Апосъя спигту ъучший опохмеъ. Бъагода-а-ать(!)
   -- Когда в атаку-то? -- припадая к котелку, любопытствует терзаемый сим вопросом Ильюха.
   -- А хген ево знат, -- с безразличием в голосе ответствует рыжеусый, -- Можа пгям и щас, а можа и... не щас... Как пгиказ поъучат...
   -- Сам же говорил, что поутру. А теперь уже день.
   -- Куда тогопис-ся как гоъэй на ебъю? -- словно учитель у нерадивого ученика спрашивает Колюня, -- Свою пуъю поъучить невтегпеж? Дак она мож еще даже и не отъита, и не загяжена...
   Тишина. Илья, укрывшись в тень, полеживает на затрапезной шинели. Рыжеусый же, развесив замызганные портянки на воткнутые в траншейную стену колышки, отхлебывает из фляги и, усевшись на чурбак, обстоятельно сооружает крупнокалиберную самокрутку.
   -- Надо б посъе боя состигнуть погтяночки, -- указывая взглядом на колышущиеся в солнечном потоке грязнопятнистые тряпицы, по-хозяйски изрекает обладатель сей пары предметов обмундирования, -- А ты, Иъюха, как кумекашь?
   -- Надо, -- вяло соглашается напарник.
   -- То-то и оно, -- изнемогая от подступившей к горлу разговорчивости, торопливо ищет тему рыжеусый, -- Вот и воши совсем заедают(!) В баньку б, да обмундигование б пгожагить(!).. На фгонте-то гиги... Ги-ги-ен-на ши-и-ибко(!) важная. Без няе нивкакую. Спъошная ганг-гена и-и-и... И ампутация(!) И-и-и... И никаковской победы, а-а-а... Копец!
   -- Ага, он самый, -- лениво поддакивает Илья.
   -- Ты съушай сюды! -- вдохновенно призывает пыхающий табачным дымом балабол, -- Кода мы в шеснадцатом под Гатчиною стояъи, са-а-ам(!) импегатог Никоъай пгиежжаъ(!) И как токо запеъи "Боже, цагя хгани", он сапогом в дегьмо чеъовечье оступиъса! Цагь-то(!) Я сгазу заметиъ(!)... Какой-то газдоъбай самому-у-у(!) помазаннику божьему подосгаъ... О как!.. Туточки же вскоге... Съетеъ самодегжавец с тгона! Как вошь с г-гебешка!.. От те и хгани... Съышишь?
   -- Угу, -- бурчит Илья.
   -- А мы пыжиъись: "Бо-оже-е-е!! Ца-агя-я-я хга-ани-и-и-и!!!"
   -- Оч-чуме-е-ел-л, Беспа-а-ал-ло-о-ов?!!! Опять, скотина, до соплей зеленых нажрался?!! -- взревел словно ломом ужаленный вынырнувший из-за траншейного поворота до черноты лица утомленный своей должностью и далеко не молодежным возрастом ротный. Опешившему Илье показалось, что подскакивающая на голове командира каска делает ему очень больно, что яростью выпученные глаза сейчас выстрелят в Колюню и лопнут с брызгами во все стороны от попадания в его худосочную грудину, что старлеевские звездочки с погон разлетятся молниеносной колючей шрапнелью, а пистолет сам по себе начнет шмалять прямо из кобуры.
   -- Ты че, Петгович, охуеъ(?!) Ты че?.. Гвоздей обожгаъса? -- залепетал Колюня, подскочивший с седала и застывший с руками по швам подобием босоногого оловянного солдатика (лишь белесые ресницы аплодировали на манер крыльев какой-то блеклой бабочки, да рот после вышесказанного нервно пережевывал воздух).
   -- Како-о-ое-е тебе в срандель "Боже, царя храни"?! Эт-то чт-то за песни?! Эт-то что за пропаганда царизма и самодержавия?! Под трибунал захотелось?! В штрафроту захотелось?! -- ротный сгибался в крючок, неистово молотя кулаками по своим холкам, и тут же пружинисто подпрыгивал, сгибался и подпрыгивал, сгибался и...
   К ильюхиному удивлению, колюнины глазки-бабочки "справили нужду по-маленькому" -- заслезили извилистыми ручейками, после чего их крылышки буквально слиплись и мелко-мелко затрепетали. Усы обвисли, плечики опали, головенка какпопаловски зараскачивалась вверхтармашечным маятником. Послышались судорожные всхлипы. Ротный же в приступе гнева даже и не замечал поразительной метаморфозы колюниного обличья.
   -- Эт-т-т... Т-ты-ы, Петгович, ъучше б не подпгыгиваъ, а? Че козъом гаспгыгаъса-то, говогю?! А ну, осади, обогмот!! Хуъи еъдою газбгякаъса?!! -- с этими словами, прежде подсушив рукавом глаза и подносье, вдруг оправившийся от шока Колюня хлестким ударом ладони по трехзвездочному погону осадил ротного.
   -- Т-ты ч-чего? -- выдавил Петрович, опешивший от насильственного действа со стороны подчиненного.
   -- Я говогю.., -- повторно осушив рукавом свободной руки глаза и подносье, с твердинкой в тоне продолжил Колюня, -- Я говогю: че гаспгыгаъса-то? Тганшея-то меъковатая, башка нагужу выскакиват... Снайпег возьмет да й пгодыгявит на сквозняк!.. Не хген пгыгать(!), говогю...
   -- Ты эт чего-о-о?! -- даже не пытаясь высвободить из-под конопатой ладони прижимаемое книзу плечо, старлей ошарашенно пялится на по-детски плаксивое лицо пехотинца.
   -- Да я так, Петгович, -- снимая руку с офицерского погона, примирительно с хрипотцой шепчет Колюня, -- Че-т накатиъо. На съезу че-т пгобиъо... Ни с тово, ни с сево. Как дитятю... Поди убьют меня седни? Чую... Ох и чу-у-ую-ю-ю(!!!)... А давай, я боъьше петь совсем ниче не буду... Давай?
   -- Давай, -- соглашается опавший голосом, лицом и телом Петрович.
   -- А ты пгыгать пегестанешь... Давай?
   -- Давай, -- покорно молвит старлей.
   -- А давай выпьем?
   -- Давай, -- следует безропотное согласие, -- А чего?
   -- Спигту хошь?
   -- Хочу.
   -- Пгисаживайся, -- указывает на чурбак Колюня.
   -- Отчего бы и нет? -- плавно, словно в замедленном кино, старлей водружается на натертый до блеска солдатскими галифе торец, на коем годовые кольца и промежутки меж ними практически слились в грязносерую монотонность.
   Илья, до бровей нахлобучив каску на отдохнувшую от нее голову, по скулы высовывается над бруствером. Из деревушки, название коей никто из бойцов и не слыхивал, доносятся гортанные выкрики, рокот моторов, звон металла и, как показалось, аромат мясного варева. Вновь засосало под ложечкой... Идет в ход третий -- последний(!) -- сухарь. Размачивая его обломки слюной до кашеобразности, парень не спешит -- смакует, растягивая удовольствие. Сзади доносятся обрывки заговорщицких шепотков:
   " -- ...Ну разве так можно, Федорыч? -- сокрушается старлей, -- "Боже, царя"(!) во всю глотку.
   -- Да не подумавши... С дугости...
   -- А вдруг смершевец рядом?..
   -- Оно так... И кака токо манда бездон-на их, смегшевцев-то, гожат(?!)... Гожат да гожат, гожат да гожат бесово отгодье(!) И кака-газэтака?..
   -- Не знаю да й знать не желаю. А вот твой концерт тянет на "за гузку да в кутузку"(!)..
   -- Оно так... Ну ъишка спигтяги хватануъ... Вот и захотеъось музыкаъьности...
   -- Так закусывать же надобно...
   -- Мухами че ъи?.. Кухни как не быъо, так и нетушки...
   -- За бугром уже кухня. Готовая... После атаки кормежка...
   -- А кода атака-то?.. Че-т с утга обещаъися...
   -- Сказано: мол, через час -- в одиннадцать-ноль-ноль.
   -- Давай еш-ще по соточке. За победу(!)
   -- Да ты чего(?!) И так как бы комбат не заметил. Пропесочит жестче пескоструя(!)
   -- Тада и я вместе с тобою не буду... Апосъя атаки с устатку да дъя аппетиту хъебану.
   -- Брехня(!) -- сомневается старлей, -- Так я тебе и поверил... Пора мне. Ни пуха, ни пера. Парнишке-то не забудь растолковать: что да как...
   -- А то... Бывай, Петгович(!) Боже тя хгани(!)
   -- Тьфу ты(!) Опять "боже"(?!)
   -- Дак... Это... Не цагя ж хгани, а тя, Петгович(!) А кака ж тута пготивосоветчина-то? А?..
   -- Ладно, я ушел. А тебе (к бабке не ходи) язычище твой распущенный когда-нибудь таку-у-ую(!) подножку подставит... Хрен подымешься(!)
   -- Не кагкай, вогон сизокгыъый.
   -- А я й не каркаю... Бывай.
   -- И те тово же в тако же само местечко..."
   Вскипятив на костерке из вичек-щепочек котелок воды и выправив на изнанке ремня жало опасной бритвы, Колюня намыливает помазком физиономию и, с усердным сопением пристально вглядываясь в круглое зеркальце с выштампованной на серебряном обороте фашистской свастикой, соскабливает щетину, скрупулезно обозначивая контур усов... Действо завершается хлестким отшлепыванием свежевыбритости смоченной одеколоном ладонью.
   Пивнув самосборного чая из полевых трав, Колюня ограничивается одиночным глотком из заветной фляги, лаконично (то ли в шутку, то ль всерьез) оправдавшись перед Ильюхой: "Опохмеъка. Не дъя пьянства -- дъя попгавочки здоговьишка."
   Пошарив сквозь глазной прищур по небесной безоблачности, рыжеус вдруг заполошно спохватывается:
   -- Ёксеъь-моксеъь! Светъы-ы-ынь-то осъепитеъьная! Хген ведь и гакеты узгеешь!
   -- Какие-такие ракеты? -- любопытствует Ильюха.
   -- Зеъеные да с кгасными. По пегвым -- атака, по втогым -- отбой -- отступъение... Та-а-ак... Значица будут сзаду над гоъовами гакетить... Смотги вниматеъьно. Как кгасные от нас в стогону дегевни веегом поъетят, ъяжки в охапку да опгометью обгатно в окопы кашу жгать!.. Че еш-ще?.. Во еш-ще че: в атаке базъай во всю гъотку матом в богомаму (ъучшее сгедство от стгаха!); постгеъивай, но знай мегу -- экономь патгончики-то... О! Г-ганатами ни в коем газе не швыгяйся: своих оскоъками посекешь!.. Ну и вгоде и все. Не дгейфь, дегжись за мною!.. Каши хошь?
   -- Хочу, -- выпаливает Илья.
   -- А нетути-и-и! Ха-ха-а-а-а! Кхе-кхе... Кашку надоть загабо-о-отать. В бою-ю! -- сей издевочкой рыжеус на некоторое время отбивает у парня всякий интерес к общению...
   Колюня, в очередной раз очнувшись от очередной дремы-минутки, вынимает из вещмешка лоскут багряного панбархата, украшенный парой медалей (кстати, обе -- "За Отвагу") и дореволюционным Георгиевским крестом. Застелив колени ворсистой тканью, он старательно начищает и без того блескучие награды клочком шинельного сукна.
   -- Будешь нацеплять? -- интересуется Илья.
   -- Неа, -- бубнит ветеран, -- Я никода их не навешиваю. А на хега снайпегов-то дгазнить? Оне ж завсегда впегед по бъескучему бьют. Кода до дому насовсем поеду, тода й пгицепъю...
   -- Вродь от немцев борщом прет.
   -- А мне все гавно. Я ж апосъя газовова отгавъения бестоъковый на сопатку -- ниче не чую. Я ведь до войны по всей окгуге убогные чистиъ. Хогошая, тебе скажу, габотенка: и не шибко тяжкая, и нава-а-агистая(!) Пгавда, апосъя ее надобно быъо завсегда в бане отпагиватьса. Штоб дгугие от моей вони не шагахаъись. Зимою-то еш-ще не очень-то пгопитывашься, а ъе-е-етом!.. Сногш-шибатеъьно!.. А мне-то самому хуть бы хны -- нюха-то нетути...
   -- То-то у тебя все разговоры на говно сводятся, -- язвит Илья.
   -- Ага. Гемесъо у мня таковское -- говенное. Но очень-пгеочень поъезное! А че? Говно ж -- это те же и хъебушек с мясцом да саъом, и огугчики, пгянички, конфетки да сахагок... Токо в одной куче(!) Посъе тово как из их ог-ганизмом все вкусности да поъезности высосаны. А за што тада, спгашиватца, ево пгезигать да ненавидеть? А?.. За вонь?.. Так ево ж ею, вонючкою-то, чеъовечье бгюхо сдеъаъо. Сами ж еду в говнень пгевгащам, а апосля еш-ще и бгезгуем. Эт оно(!) на нас обижатьса доъжно, а не мы на нево... Быъ бы я г-гамотным, обязатеъьно бы сочиниъ книженцию об говне... Даж испокон веку фамиъии на Гуси по моей специаъьности быъи: Зоъотагенко, Зоъотагевский...
   -- Какашкин, Говешкин, Дерьмоедов! -- резво отвернувшись от собеседника, подсказывает еле сдерживающий приступ дикого хохота Ильюха.
   -- Мда-а-а.., -- укладывая в вещмешок панбархатный сверток с ухоженными наградами, задумывается Колюня, чем и отпускает смешливому время на успокоение, -- Ты вот... Эта-а-а... Ты поди-ка тоже сщиташь, што, к пгимегу,.. фамиъия Зоъотагев пгидумана на зоъотых пгийсках? Кто боъьше самогодков с песком из жиъы наковыгяъ, тот и Зоъотагев?
   -- А как же иначе? Кхи. Золотарев -- золото! Иначе никак, -- прыская в кулак, недоумевает Ильюха.
   -- Вот и Васятка Зоъотагев -- ну тот, коево за чъеновгедитеъьство смегшевец пгихъопнуъ -- хвастаъса, што, дескать, ево пгадеды зоъотишко на Угаъе добываъи. Оттуда, моъ, и фамиъия дгагоценная пошъа. А самому и невдомек, што их пъемя от "зоъотагя-я-я"(!) -- говночиста. Я ему: "Натугаъьными говног-гебами твои деды с пгадедами быъи!" А он мне: "Не-е-е! Зоъотоиска-а-атеъями!"... Как бык упегтый, цагствие ему небесное. Спогит и съезами от обиды истекат... А чево с нево взять-то? Пацан же еш-ще. Гебенок... Цагствие ему небесное... Иъьюха! Вот съушай пгавиъьность мысъи: коъи фамиъия этака от отца к сыну пегедаваъась, значица гемесъо энто завсегда в почете быъо(!) О как! Смекашь?!
   -- Смекаю, -- безропотен Ильюха.
   -- А ты кто по специаъьности-то?
   -- Никто, почти... Погрузить, подтащить, покопать... В колхозе.
   -- Покопать -- эт хогошо-о-о(!) Навык, значица, име-е-етца.
   -- Каковская ж с того хорошесть?
   -- А вот кончица война(!)., -- упершись затылком в траншейную стену, мечтательно улыбается небосводу Колюня, -- И пгиедешь ты на побывку ко мне в Тобоъьск(!).. И обучу я тя навыкам зоъотагевскова гемесъа! Месячишко-дгугой в пособниках со мною позанимашься... и созгеешь уж и самостоятеъьно спгавъятьса. А чегез годик-дгугой, ежеъь пги смекаъке да со стаганием... Э-э-эх-х!.. Тоъко-овым ма-астегом(!) могешь стать. Отбою от жеъающих не бу-уде-е-ет!.. А вот ежеъь в Москву с такою-то пгофессиею намыъитьса-а-а(!).. Зоъотое дно! Тама-ка энтова говни-и-ищ-ща-а(!!!).., -- фантазер томно закатывает глаза под трепещущие от остроты чувств брови, -- Тама-а-а(!).. Ви-идимо-неви-идимо! Хген за всю жисть вычегпашь(!!!).. Стоъи-ица ж(!).. Вот тока подземна говноточна канаъизация... Она нам -- зоъотагям -- как... Ка-ак(!) Вгажеска механика! В Тобоъьске-то вегхнем тож иметца. Годков поди как ни с тгиста как соогужена. Из ъиственничных дыговатых бгевешек. Тышщу ъет ей в сыгости ниче не доспетца. Она ж -- ъиствянка-то -- от воды токо кгепнет. Жеъезнеет!.. Во-от.. Вобще-то... Нашщет Москвы мне один у-умный(!) агхитектог по-пьяни одну госуда--а-агственну(!) тайну выбоътаъ: "В стоъице, -- говогит, -- уже ника-а-ак(!) неъьзя новы говнотечки соогужать... Из безопасности(!).. Наобогот, есь пгиказ самово(!) Вегховнова Гъавнокомандущева товагища Стаъина на ъиквидацию(!) многих из стагых. Потому как в съучае кгупной бомбежки из-за ъопанья тгуб есь опаснось затопъения метгопоъитена и подземных ходов из Кгемъя совмесно с командным бункегом Ставки дегьмом, мочою и дгугими газными бякостями. "Так што, Никоъай, -- сказаъ агхитектог, -- могешь спокойне-е-ехонько на загаботки в стоъице гаш-щитывать! На твой век фек... фек-каъиев хватит!"... Фек-каъия-то, Иъюха, -- это то же само дегьмо, но токо по-ученому... А поговагивают, што апосъя войны пгодуктов станет вдовоъь -- все ъагьки да магазины будут от потоъка до поъа имя заваъены!.. И-и-и?., -- задается побуждающим к размышлению вопросом Колюня, -- Дегьма-а-а буде-е-ет!.. С тех пгодуктов-то... Одуги-и-итеъьно!!
   -- Эт кому ж там шибко-шибко хорошо?! -- басисто доносится с левого фланга.
   -- Кроме Беспалова некому! -- откликается какой-то хриплоголосый вояка.
   -- Я-я-ясненько! -- доволен басистый, -- Кольша!.. Никола-а-ай!!!
   -- Чево те, Копытов?! -- нехотя спрашивает Колюня.
   -- Ско-о-лько вре-емени?!..
   -- Ё-ё-ёксеъь-моксеъь! -- выхватив из нагрудного кармана трофейные наручные часы на серебристом браслете, сокрушается Колюня, -- Опять завести позабыъ! Снова встаъи!
   -- Ну че-е-е?! -- допытывается Копытов.
   -- Чегез пъечо!!.. Часы, язви их в душу, сдохъи!! Ко-ончиъи-ись!!., -- накручивая головку-заводилку, оправдывается Колюня, -- Ско-о-око вге-е-емени-и-и, съавя-я-яне-е?!!..
   -- Половина одиннадцатого!! -- орет Копытов.
   -- А ты откуда знашь, ежеъь я те не сказ-а-аъ?! -- удивляется Колюня.
   -- Со своих высмотрел! -- торжествует Копытов, -- Я ж не вроде тебя -- растяпы бестолкового! Раз в сутки строго подзавод делаю!
   -- Тьфу, -- смачный плевок Колюни (к его величайшему(!) изумлению) залепляет стекло циферблата. Волей-неволей приходится рукавом делать влажную уборку наружности хронометра. Под трепатню траншейных горлопанов...
   Со стороны превращенной в узел вражеской обороны деревушки нарастает монотонный гул. Ильюха, напрягает глаза, но тщетно -- в поле зрения никакого движения. Подняв взгляд, паренек наконец-то натыкается на нарушившие монотонность небосклона жирные точки.
   -- Самолеты, -- волнуется доброволец-наблюдатель.
   -- Чево? -- вздрагивает Колюня.
   -- Самолеты на нас идут!
   -- Ну наш-щет "на на-ас, не на на-ас" бабка надвое гадаъа, -- невозмутим ветеран трех кампаний, -- А вот наш-щет самоъетов... Есь вопгосик... Эт каковский-газэтаковский он самоъет, коъи мотог ево пгопеъ-ъегом по небу таш-щит? Да й ъетчики им упгавъяют... Сам бы вот по себе ъетаъ... Как, к пгимегу,.. муха(!).. Тада да-а-а. Самоъет... Непгавиъьно назваъи. Не покумекав...
   -- Штук двадцать! -- Илья, пытаясь сбросить нервозную лихорадку, энергично передергивает плечами.
   -- Чево?
   -- Самолетов!
   -- Ну и писюн с имя, -- подкидывает плечи к ушам верный седалищем любимому чурбаку Колюня, -- Хоть двацать, хоть согок иъь тыща...
   Самолеты, перевоплотившись из точек в крестики, подплывают на большой высоте к деревушке. С околицы веером выстреливаются пушистые, длиннохвостые мячики обесцвеченных Солнцем до бледноалости сигнальных ракет.
   -- Десять больших и семь махоньких! -- Илья оборачивается к Колюне.
   -- Кгупные -- бомбово-озы(!), меъкие -- истгебитеъи пгикгы-ытия(!).., -- авторитетно комментирует тот.
   Получив ракетное обозначение передовых позиций, экипажи бомбардировщиков на пикирующем режиме левым разворотом уводят свои крылатые машины вдоль линии советско-армейской обороны. Истребительная же мелкота следует над ними без снижения. Моторный гул удаляется. Доносятся стукаток зениток и стрекот пулеметов...
   -- Ушли, -- присев на корточки, облегченно вздыхает Илья.
   -- Ага, дожидайся, -- разочаровывает прытким зайцем подскочивший к брустверу Колюня. Вытянув шею до разглаживания морщин, он напряженно прислушивается, -- Ушъи-и... Они ж как ш-щастье. Насовсем не уходят... Гакеты от дегевни к нам быъи?
   -- Были, -- подтверждает Ильюха, всматривающийся вослед стремительно мельчающим самолетам.
   -- Много и веегом?
   -- Много и веером.
   -- Аг-а-а... По наши души... Повдоъь позиций пгопашут, штоб своих не накгыть.
   -- А нам чего делать?
   -- Спать укъадываца. Токо хайъом пошиге позевай. Не закгыва-ай(!) ево -- хъебаъо-то. А то, чем чегт не шутит(?), подконтузисся от взгывов до гъухоты да заиканья.
   -- П-понял, -- слабея в коленях, шепчет побледневший Илья.
   -- Пузом ввегх укъадывайся, -- состроив серьезнейшую мину, переходит на шепот наставник.
   -- Понял.
   -- На титьки по одной каске на кажну. Я те свою взаймы дам.
   -- Понял.
   -- Ноги гасшепегишь и муди пиъоткою пгикгоешь.
   -- Понял.
   -- Повдо-оъь тулова ее, пиъотку-то, укъадывай. Токо повдоъь. Токо на муди. Не пеге-путай(!)
   -- Понял... А зач-чем? -- почувствовав подвох, выпучивает глаза парень.
   -- А вдгуг тя ъетчик за девку пгимет. Засмотгитса, завоънуетса да й от этова самоъетом в земъю вгежетса. А те за сбитова фашисткова стегвятника медаъь иъи даж и огден!
   -- Т-ты эт-т ч-чего? -- после сего вопроса Илья от удивления распахивает рот и часто-часто моргает.
   По траншее из уст в уста зычно передается "Воздух!"...
   Гул приближающихся самолетов настолько режет слух, что иные теряют благоразумие...
   Молодехонький солдатик из пополнения опрометью выскакивает наверх и, зажав уши ладонями, согбенно несется навстречу фейерверкам, запускаемым от деревенской околицы для корректировки авианалета...
   Сивая обозная кобыла Ласка скачет с обрывками поводьев на губах в том же направлении. Обогнав человека, она вдруг подлетает холками к небу в букете комковатоземельного взрыва мины-противопехотки, отреагировавшей на удар копытом...
   Паникер от этакого зрелища остолбеневает. Секунда-другая, и мощный удар прилетевшей со стороны противника убийцы-невидимки, выдравшей на прощание меж лопаток клок гимнастерки, опрокидывает его навзничь...
   Колюня яростно тормошит Ильюху за плечи, извергая ему в лицо брызги слюны вперемешку с визгливыми обломками словоблоков: "Очнись!!.. Не нада касков и пиъотки!!.. Шутиъ йя-я-я!!.. Хайъо газ-зевай, обоътус, да ухи затыкай!!.."
   Бомбардировщики со средних высот обрабатывают площади позади -- невдалеке от первой линии обороны. Земля вздрагивает, заставляя передовиков утоплять головы меж погон.
   -- Тяжеъыми хегачат!! -- в ухо сидящему рядышком на окопном дне Илье орет Колюня, -- Пушкагей иъь танкистов гасят!!!
   -- А?.. А-а-а?!., -- очумело мотает головой парнишка.
   -- А! -- досадливо машет рукой рыжеус, -- Сдугеъ хоъега с пегепугу!
   -- К бо-о-ою!! -- передается по цепочке от бойца к бойцу, -- Це-ель возду-у-ушная-я-я!!.. Упреждение пять-семь корпусо-ов!.. Изо всех видо-ов ору-ужия!!.. Гото-о-овьсь!!..
   Надрывный рев авиамоторов лавинно нарастает, вспучивая инстинкт самосохранения до панического неистовства, вдавливая в головную глубь ушные перепонки, заражая разум и охотничьим азартом: "сбить-сбить-сбить!"; и апатией, позволяющей деловито внести свою точноприцельную свинцовую лепту в работу военную (у всякого по-своему, в зависимости от нервопрочности, к бою привычности, степеней сытости и выспанности, добросовестности... В конце-концов, и от уровня патриотизма)!
   Пара легких бомбардировщиков Ю-87, обзываемых "штуками" или "лаптежниками", идут над траншеей на бреющем, рассеивая из люков мелкоту слабовзрывчатую и поливая позиции строчками раскаленного града. Илья, приложившись в пространство перед первым, производит из ППШ короткую очередь и тут же от удара взрывной волны кубарем катится по дну траншейному. Вскочив в горячке и обернувшись, он видит здоровяка-Копытова, по пояс высунувшегося над бруствером и с рук от плеча поливающего воздушное пространство из раструба своего штатного широкодискового "Дегтяря". В межвзрывных паузах слышится глуховатое "ту-ту-ту!". Резко развернувшись на пол-оборота, пулеметчик посылает длинную очередь вослед последнему из пары. Из подбрюшья "бомбовоза" тянется чернодымный тонкоструй, будто из мешочной прорехи сыплется угольная мука тончайшего помола.
   -- Гоги-и-ит!! -- по-детски восхищенно подпрыгивает Колюня, -- Копы-ы-ыто-о-ов!!! Утя-я-ятина-а-а!! Отъетаъса сеъезень сизокгыъый!!
   -- Уйде-ет! -- провожая равнодушным взглядом взмывающего ввысь подранка, лениво молвит подошедший со спины рыхлотелый белобрыс Вася-северянин.
   -- А на спог, не уйдет?! -- дабы не упустить шанс на пари, настырно с протянутой рукой наступает на Василия Колюня.
   -- На че? -- следует вопрос, свидельствующий о том, что "клиент созрел".
   -- Во! -- рыжеус, украдкой зыркая на летящий вразвалку бомбардировщик, выхватывает из-за голенища узорчатой отделки кинжал со свастикой на оголовке рукояти и молниеносно выдергивает из ножен блистающий клинок, -- Эка!.. Тепегича ты!
   -- О! -- Вася крутит перед гнусавым носом никелированным длинноствольным револьвером, -- Американец! Смит с Вес-соном!
   Колюня с первого взгляда влюбляется в заморскую "машинку", и Ильюхе незамедлительно предлагается разбить спорное рукопожатие, что тот от души и делает. Лица партнеров морщатся от боли, причиненной его усердием... На бруствере кон -- уложенные на вафельное хронической серости полотенце кинжал и револьвер. Спорщики напряженно наблюдают за зрительно мельчающим подранком-бомбардировщиком. Хотя и... Дым все толще и длинней, полет все витиеватей... И тут, к восторгу Колюни, ниже самолета распускается пара белоснежных парашютных куполков. Подранок уже глубоко над вражеским тылом, но... Вдруг он, хаотично закувыркавшись, абсолютно теряет правильность летучести.
   -- Ёо-о-о!! -- огорчительным воплем реагирует на сие событие Вася.
   -- Так-так-так-так.., -- нашептывает Колюня, -- Давай, давай, миъо-ок(!) Ваъи-и-ись, годи-и-именький, шустгее, вдгебезги(!!)
   Точку стремительному падению ставит невидимый с советско-армейских позиций взрыв... Колюня сгребает кон: кинжал обратно -- за голенище, револьвер -- в руки, для ознакомления. Откинув барабан длинноствола, он (к величайшему разочарованию) обнаруживает отсутствие в нем боеприпасов.
   -- Где?! -- Колюня недоуменно и в то же время с явной угрозой сверлит взглядом северянина.
   -- Чего "где"? -- Вася строит из себя недотепу.
   -- Патгоны где?!
   -- А-а-а!! -- хлопает себя ладонью по лбу утративший право собственности на револьвер, -- Дак это... А нету! -- впечатление, что ответчик искренне удивлен самому факту возникновения вопроса, -- Америка-то далеко! А наши патроны в нем хлябают... И даже немецкие мелковаты.
   -- А на хгена он мне таковский -- беспатгонный?! Мошенник ты, Васюта! Пгохиндей!
   -- Интере-е-есный ты, Колюня! А чего перед спором про патроны не справился? А?!
   -- Нада? -- рыжеус протягивает Ильюхе револьвер.
   -- Не-не-не! -- обеими руками отталкивает тот выигрыш, готовый превратиться в подарок, -- Не на-а-адо!
   -- Забеспъатно ж! -- пробует переубедить победитель пари, -- Пгосто так. Из уважения! А?
   -- Не хоч-чу! -- закинув ППШ за плечо вниз стволом, Ильюха, подхватив пару котелков, бредет по ходу сообщения (направо и еще раз направо).
   -- К-куда? -- доносится вослед удрученный глас Колюни.
   -- По-о воду, -- отбрыкивается Ильюха.
   -- Ну да-а-а. Конешно.., -- рыжеусый признает резонность намерения и буквально без раздумной паузы базлает на голосовом скачке: -- Па-а-ашка-а-а!! Му-узе-е-ей!!! Язви тя в душу!!
   -- Чего-о-о?!! Какие-этакие демоны мой светлый образ вспоминают?!! -- спереди по ходу движения Ильюхи фальцетит глас задорный уже не мальчика, но й еще не мужа (напускная петушистость, беззлобность в смеси со смешливостью и простофильством -- "заместо соли гольный сахарин").
   -- Ходя-я-ячий?!! -- справляется о самочувствии Колюня.
   -- А то-о-о!! Безо всякого сом-не-еньичка! Ка-ак на пара-аде!! -- маяча торчащей над бруствером трехлинейкой, повизгивает Пашка, -- Светел и ясен как кутак дядивасин!!
   -- Айда-а-а!! Зацени-и-и ца-а-ацку-у-у!!
   -- Айн моменте, цвай моменте.., -- бормочет столкнувшийся с Ильюхой интеллигент-очкарик из разряда "пушистощеких" (бриться рано, но устав предписывает, вот и скоблим пух да взрослению не нарадуемся), -- Чего там у него?
   -- Рево-о-ольвер, -- поясняет вдогонку прошмыгнувшему встречному Илья.
   -- Эка невидаль, -- артистично изображает разочарование скачкопоходочный Пашка, -- Айн, цвай, драй.., айн, цвай, драй...
   Воды стало!.. Хоть топись!.. Взрыв бомбы, соорудивший на опушке огромную воронку, по-видимому сместил какие-то земные пласты, в результате чего вместо одного родника образовалось целых три -- обильных, выбрасывающих воду вверх толстыми (с веревку!) фонтанчиками. "Нет худа без добра(!)" -- взглянув на сие улучшение водоснабжения, Илья машинально повторяет любимую матушкину присказку.
   Возвратившись с ледяной (зуболомной!) влагой, водонос застает с десяток бойцов, сгрудившихся вокруг сидящего на чурбане с револьвером в руках Павлика.
   -- "Смит энд Вессон", -- вглядываясь сквозь линзы проволочнооправных очков-велосипедов в маркировку барабанного длинноствола, читает грамотей, -- Это значит: Смит и Вессон -- два мужика. Та-а-ак. Калибр.., -- попытавшись засунуть в ствол кончик мизинца, корчит мудреную мину Павлик, -- Одиннадцать и восемь миллиметра. Без малого полудюймовник. Да в таком даже бердановская пуля будет хлябать.
   -- Ух ты-ы-ы! -- поражается привставший с корточек Колюня, -- На медве-е-едя(!!!) в самый газ!
   -- Чистокровный американец! Пуля безоболочечная, при ударе о ткани плющится в лепешку и рвет все подряд вклочья! Лошадь на скаку наповал с полста шагов! Запрещен Гаагской конвенцией как не гуманное оружие.
   -- Ё-ё-о-оксеъь-моксеъь! -- Колюня от восторга вытаращивает глаза, -- Звегобой!! На медве-е-едя!! Даж на сохатова с подхода!
   -- А как это понимать-то: "не г-гуманное"? -- чешет затылок Вася-северянин
   -- Хе, -- снисходительно зрит на него боец с густо побитым осьпинами лицом и прозванный за это Шрапнелем.
   -- Не гуманное оружие.., -- на секунду-другую задумавшись, растолковывает Павлик -- Это античеловеческое -- наносящее тяжелые увечья, костоломное, приносящее страдания, сильные боли.., -- слушатели похихикивают, а под конец разъяснения ржут во все глотки:
   -- Ну ты, студент, и залива-а-ать!!.. Хо-хо-о-о!.. Увечья! А какое это оружие безувечное?!!
   -- Не, а че бывают и безбольные пули?!! Ха-ха-ха-а-а!!!
   -- А то как же?! Усе быва-а-ат!!! Поле-е-еном-то по-о лбу тож ни ка-апельки не бо-о-ольно-о!!
   -- Иль по мудя-ям кува-а-алдою-ю!!! Ниско-о-олечко не бо-ольно!! Только ще-екотно-о-о!!!.. Хе-хе-е-е!!
   -- Я ее, конвенцию-то, сочинял? -- оправдывается растерявшийся Павлик, -- Чего, жеребцы, как кони ржете?!.. Я вам кто?! Баран?!
   -- Иша-а-ак!!! -- истошно вопит наблюдающий за противником азербайджанец Магомед-оглы.
   -- Са-ам ты иша-ак! -- обидчиво огрызается Павлик.
   -- Иша-а-ак!!! -- пластом шлепаясь на траншейное дно, вопит Магомедка, -- Вань-ю-юшика-а-а!! Шестиство-о-олька-а-а!!
   -- Береги-и-ись!!! -- орет командир отделения сержант Безбрежный, -- Шестиство-о-ольные-е миноме-е-еты-ы!!
   Реактивная мина, далеко из-за занятой противником деревушки начертав на небесной голубизне грифелем выхлопа дугу и протаранив воздух ревом взбесившегося ишака, гулко взрывается позади первой линии обороны.
   -- Пристрелочный(!) Осколочно-фугасный(!) -- взволнованно шепчет лежащий бок о бок с Ильей Шрапнель, -- Полторы сотни миллиметров(!) Потолщей моей залупы! Щас нам всем будет конце-е-ерта-а(!!)
   -- За-а-алп поше-е-ел-л!!! Хорони-и-ись!!! -- надрывает голосовые связки Безбрежный.
   Дымные струи вереницей устремляются в небесную высь. Они уже для человека неподсчетны. Явно, что не шесть и не двенадцать, а значительно больше. "Батаре-ея-я шестиство-оло-ов. Шту-ук пя-я-ятеро-о.., -- оседая в траншею, маракует сержант Безбрежный, -- Зава-алю-ю-ют(!)"
   Разрывы оглушительными очередями ложатся слева-справа-сзади-спереди... Взрывные волны, схлестываясь, разбиваясь друг о друга, терзают встречающееся на пути. Мириады осколков рассекают воздух во всех направлениях, дырявят препятствия, чмокая, тарабаня, с треском выламывая; искристо чиркают о встречный металл, а иные... Бесцельно улетают далеко-далеко, теряя силу, планируя и мягко приземляясь. Один из таких обессилевших "мотыльков" ныряет за шиворот косоногому в коленях казаху Аблаеву. Ощутив скользящую от шеи к пояснице раскаленность, сын степных кочевников безумно таращит глаза и, неистово выплясывая от ужаса, подскакивает по грудь над бруствером. И тут же в его плечи, шею, лицо впивается россыпь стремительных обломков последней из веерного залпа мины!.. Комотделения Безбрежный, подскочивший к сброшенному на дно траншейное и судорожно дрыгающему ногами Аблаеву, накоротко зависнув над ним, закрывает ладонью его окровавленные веки и отступает на шаг, снимая на ходу заодно с пилоткой каску: мол, все -- готов... И действительно, пружинисто выгнувшись телом, осколочно пронзенный тряпично расслабляется и замирает. Окончательно.
   Слева и справа зовут санитаров, кои шныряют взад-вперед по траншее. Белые кружочки с красными крестами на сумках у всех густо заляпаны зеленкой, марганцовкой либо иным каким подручным красителем (для маскировки в полевых условиях). Медицинское-то начальство попервости поборолось-поборолось с самодеятельностью младшего персонала, а потом и смирилось... Да оно и резонно: ну на кой ляд перед вражескими снайперами белоснежностью да кумачовостью мелькать?!..
   Из ближнего тыла над головами пронзительно и протяжно просвистывает мина стодвадцатимиллиметрового полкового миномета. Сержант Безбрежный, нацелив бинокль в сторону противника, после донесшегося вскоре приглушенного расстоянием взрывного раската довольно поясняет для всех:
   -- Хорошо-о-о легла! Малость недолет! Но только самую малость!
   -- Куда недолет?! -- выглядывает из-за траншейного поворота Шрапнель.
   -- Аккурат перед кустами долбанула, из которых "ишаки" плевались! -- следует уточнение.
   -- Да-а. Позицию "ишака" не засечет только совсем слепой или покойник, -- рассуждает вслух пристроившийся сбоку от сержанта Шрапнель, -- А отчего это у него за минами такая дымищ-ща тянется?!
   -- Так они же реактивные! -- просвещает Безбрежный.
   -- О как(!) -- поддерживает разговор любознательный Шрапнель, -- А эт как?
   -- Как у нашей "Катюши"(!) -- растолковывает сержант, -- У нее-то, у реактивной-то мины, в жопе заряд горит, а пламя с дымом из дыры струею хлещут и...
   -- И?! -- подбадривает вдруг погрузившегося в думу сержанта доброволец-ученик.
   -- А чего тут сложного?! -- тараторит Безбрежный, добросовестно обмозговавший принцип ракетодвижения, -- Газы давят из дыры на воздух, от него отталкивается мина и летит! Проще пареной репы! Как пуля! Только та газами в стволе толкается! А тут толчок от воздуха!
   -- Как пернуть?! -- подключается к беседе пожилой санитар, укутавший в ветхую плащ-палатку тело Аблаева и присевший на свою сумку для перекура.
   -- Во! -- радуется свежей мысли обернувшийся Безбрежный, -- Оно! Как пернуть!
   -- Брехня.., -- разочарованно подытоживает пытливый санитар. Прослушав совместно с присутствующими трио усвиставших друг за другом к противнику мин, он выдувает из носа двуструйку сизого махорочного дыма и категорично дополняет к вышесказанному: -- Бре-дятина! Нет такого и не будет! Ни-ког-да!
   -- Да ты чего, старина?! -- недоумение Безбрежного безбрежно.
   -- А почему тогда я, когда перну, не летаю?! -- осаживает его санитар.
   -- Хе... Ну ты, микстура, и загнул.., -- похоже, Безбрежный в серьезном смятении.
   -- Да ты знаешь как надо пернуть, чтобы полететь?! -- подступая к разрушителю теории реактивной тяги, пытается идейно поддержать командира Шрапнель, -- Да это надо во всю-ю-ю мощь!
   -- Вот ты сейчас и перни во всю мощь! -- ехидничает уверенный в победе санитар, -- А мы поглядим... Пролетишь на пердячем паре хотя бы во-о-он до того пня -- сразу поверю и литру спирту выставлю! Давай, умник! Тужься!
   -- Так ему ж надо газы подпалить, чтоб с пламенем да дымом! -- густоголосо "подливает масла в огонь" подошедший на шум командир второго отделения младший сержант Анохин -- детинушка скотобойного телосложения, -- Это надо, чтобы он перед взлетом или на спичку, или на цигарку бзданул! Для запала. Вот тогда да-а!
   -- Анохин! -- под повальный хохот присутствующих раскрасневшийся Безбрежный ритмично стучит указательным пальцем по торчащей из бруствера гнилой доске, -- Ты что за херню сгороди-и-ил?!..
   -- Так нету ж взрыва без запала! -- кривляется Анохин.
   -- А ну вас всех!., -- сокрушенно махнув рукой, торопливо уходит до крайности расстроенный Шрапнель...
   Минометчики беглым огнем забрасывают позиции германских реактивных шестистволов. В ответ ни выстрела. Безмолвствует, словно вымерла, и деревенька. Пехотинцы вглядываются в "перепахиваемый" взрывами кустарник.
   -- Псих-то молодцо-о-ом! -- радуется приникший к биноклю Безбрежный, -- Тютелька в тютельку ложат! Вот что значит толковый корректировщик!
   -- А может они, "фрицы-то реактивные", уже снялись? Да и след их простыл.., -- предполагает короткобородый ополченец -- в прошлом монастырский звонарь.
   -- Мо-ожет, -- допускает Безбрежный и сразу же, узрев через оптику мощнейший взрыв, вышвырнувший из кустов пучки труб, колеса, людей, торжествующе вопит: -- А вот хре-е-енушки-то!! Там они, орелики!! Боекомплект сдетонировал!! Амба! В клочья колбаса!!
   Наши минометчики переносят огонь на деревушку. В воздух вздымаются бревна, доски, жерди, дрова... В ответ же по-прежнему ни маневра, ни выстрела... Глухой взрыв вроде как бы в расположении батареи обрывает ее беглый огонь по германским позициям.
   -- Миноплюев что ль накрыло(?!) -- обеспокоенно обернувшись, Павлик-попрыгунчик пальцем передвигает на переносицу сползшие очки-велосипед.
   -- Совсем не похоже.., -- недоумевает Безбрежный, -- Не было ничего в их сторону.
  
   В бревенчатом многонакатном блиндаже полкового штаба совещание. Проводит его не комполка, выбывший из строя по причине острого приступа аппендицита, а только что прибывший в расположение части сам комдив. Поразительно внешне схожий с Верховным Главкомом, он бродит, попыхивая коричневой трубкой-курилкой. В его генерал-майорских однозвездочных погонах и пятирядке наградных планок искристо отражаются пламена трех гильзоснарядных светильников.
   -- Еще раз повторяю.., -- назидательно втолковывает он десятку офицеров, рассевшихся у свежесколоченного из полубревен стола, -- Еще раз повторяю!.. Никакого оперативного успеха. Никакого! Только разведка боем! Все!.. Оборона глубоко эшелонирована. Наш укрепрайон.
   -- Как так наш? -- нарушает субординацию прыщавый майор-артиллерист.
   -- Метликов! -- гневается подобие Сталина.
   -- Я, тов. ген.-йор! -- стукнув теменем потолок, вскакивает любознательный.
   -- Что я с тобой сделаю, если ещ-щ-ще-е-е(!) раз перебье-е-ешь?!
   -- Глаз на жопу натянете и моргать заставите! -- заученно выпаливает долговязый майор.
   -- И натяну-у-у.., -- без угрозы в интонациях подтверждает комдив, -- И заста-а-авлю-ю-ю... Что там у минометчиков?
   -- Да пацан.., -- смущается майор, -- Мину кверху стабилизатором в ствол опустил. Взрывателем на жало накололась. Ну и в стволе взорвалась...
   -- И? -- прерывает паузу генерал.
   -- Ну че?..
   -- Ты меня спрашиваешь?! -- вскипает комдив.
   -- Никак нет! -- пригнув голову, вытягивается в струнку ответчик, -- Себя спрашиваю!
   -- Спросил? -- мягчает голосом генерал.
   -- Так точно! -- подтверждает майор.
   -- Есть ответ? -- ухмыляется в усы дознаватель.
   -- Так точно! -- чеканит Метликов.
   -- И-и-и? -- заходит на второй виток допроса комдив.
   -- В клочья! -- рапортует артиллерист, -- Двое убитых наповал! Трое ранено! В том числе один тяжелый -- корректировщик. Псих!
   -- Даже пси-и-их(?!) -- вздергивает домиками кустистые брови комдив.
   -- Никак нет! -- тушуется майор, -- Это прозвище. А так-то его ефрейтором Валерьяном Никодимычем Новиковым называют.
   -- Садись, -- генерал машет рукой майору, -- Свободен. Но глаз на жопу я тебе все равно когда-нибудь натяну.
   -- Так точно! -- вытягивается майор, -- И моргать заставите!
   -- Да садись ты, чучело! -- под всеобщий хохот генерал отмахивается от майора. Тот же, резво исполнив приказание, преданным взглядом ласкает физиономию начальника.
   -- Сергей Харитонович, -- комдив обращается к дебелому подполковнику-смершевцу, -- Как с ваших позиций это минометное ЧП?
   -- Обстоятельства уточняются. Скорее всего, халатность. Один наш смершевец погиб, и трое получили легкие осколочные ранения, -- кашлянув в кулак, буднично отвечает подполковник.
   -- Не понял.., -- опешивает генерал, -- Погиб и ранены при уточнении обстоятельств?! Вот так фокус-покус!
   -- Никак нет, -- тушуется смершевец, -- От той вверхтармашечной мины все и пострадали.
   -- Как так?! -- недоумевает комдив.
   -- Направлялись на передовую для задержания изменника, -- вносит ясность контрразведчик, -- Случайно оказались рядом с разорвавшимся минометом. Мимоходом подгадали.
   -- Случайно, случайно, мимоходом.., -- бормочет комдив, -- Вот те и контрразведка. Мимоходом.
   -- Товарищ генерал-майор! -- подполковник выводит начальника из внезапно накатившей задумчивости, -- Назначить доскональное расследование?!
   -- Нет-нет-нет, -- частит тот, -- А кто изменник, брать которого направлялись? -- похоже, что генерал, задавая вопрос, думает о чем-то своем -- отвлеченном.
   -- Рядовой Копытов, -- окинув оценивающим взглядом окружающих, смершевец все-таки решается раскрыть оперативную тайну, -- Пулеметчик.
   -- Копытов, Копытов, Копытов.., -- бормочет генерал, -- И как же он изменил?
   -- Пропагандой, -- еще раз промелькнув взглядом по присутствующим, вдается в подробности контрразведчик, -- Антисове-е-етской(!) пропагандой. Утверждал прилюдно, что, если бы... Извиняюсь... Если бы, мол, не наши, якобы, безмозглые полководцы, немец на своих мелкокалиберных танках и драндулетах не то что до Москвы за четыре месяца не доехал, а и за четыре года до Киева не дошел...
   -- Так-так-так-так.., -- уперев в ключицу мудштук погасшей трубки, словно соглашается со смыслом комдив.
   -- Были высказывания и в отношении товарища Сталина.., -- продолжает смершевец, -- Но повторить их мне не позволяет коммунистическая совесть!
   -- Конечно-конечно, -- часто-мелко кивает генерал, -- Совесть... Не надо... Ни в коем разе... Мы и так все знаем, что он мог сказать.., -- последние слова вызывают на лицах иных офицеров легкостное недоумение.
   -- Товарищ генерал, -- вяло поднимается сутулый майор-пехотинец -- командир второго батальона Пушкин. Вприкидку (возраст по внешности) ему уж впору полковничьи погоны. Ан, одно разжалование за зимнюю Советско-Финскую кампанию и пара за настоящую -- Великую и Отечественную...
   -- Да, -- обозначивает свое внимание комдив.
   -- Разрешите обратиться?
   -- Обращайся, Кузьмич.
   -- Три самолета!..
   -- Где? -- подкидывает подбородок комдив.
   -- На счету у Копытова! Два ордена Красной Звезды, один -- Боевого Красного Знамени!
   -- Земляк? -- комдив с лукавым прищуром смотрит в глаза Кузьмича.
   -- Есть... такое.., -- признается тот, -- Земляк. Хоть далековатый, но... Земляк.
   -- Понима-а-аю(!) -- многозначительно тянет комдив и кивает на подполковника-контрразведчика, -- К нему, к Сергею Харитоновичу, обращайся... Как на это посмотрите?
   -- Взамен погибшей на задержание отправлена новая группа, -- недоволен Сергей Харитонович, -- Доставят -- будем разбираться!
   -- Ну вот, -- вытряхивая трубочный пепел на земляной пол, закрывает тему генерал, -- Разберутся... А теперь по сегодняшней операции... Иван Степаныч, ставьте боевую задачу...
   -- Безымянная деревня перед позициями -- укрепрайон, -- детализирует обстановку начальник полкового штаба (одышечный, одутловатый подполковник), -- Наш укрепрайон. Довоенный, казематного типа, подземелья до трех этажей... Приспособлен противником под секретный объект. Предположительно, производство и хранение химического оружия. А-ах-х-х... Пред-поло-жи-и-ительно(!) Глубоко эшелонированная оборона. Минные поля. Три ряда замаскированных противотанковых рвов (сверху укрыты жердями и дерном): пехота проходит, а танки проваливаются. Обнаружены авиаразведкой по сухой траве... Фу-у-у.., -- начштаба промокает белоснежным носовым платком капельно вспотевший лоб, -- О-о-ох-х... На позициях наши дивизионы реактивной артиллерии, гаубичный и мортирный полки с бетонобойным боезапасом... Кхе-кхе. Фу-у-у... Первый этап операции -- пехотная разведка боем! Силами до батальона. Танки не пройдут: слева и справа -- болота, по фронту -- рвы!.. Задача пехоты -- провокация работы огневых точек с целью их выявления... Начало операции в пятнадцать-ноль-ноль. Сверим часы, товарищи офицеры... О-о-ох-х... У меня тринадцать-ноль-девять... Да, еще: позиции батальона боеразведки сразу же после начала операции занимает батальон резерва. Фу-у-у... Вышедшие из атаки выводятся в тыл на переформирование...
  
   Солнце зашторивается набегающими с запада тучами. Прохладней. Бойцы, наконец-то позавтракав и заодно пообедав, бездельничают. Сытость от двухпорционки усыпля-я-яющая! Даже лень слово вымолвить... Колюня, однако ж, хотя и вяло, но лепечет на ухо рядом сидящему Илье. О Копытове, с коим, оказывается, родом из соседних деревень: "...Че он, думашь, самоъеты все сбиват да сбиват?.. Утятник он охегенный(!).. Батяня-т ево из нэпманов. То-о-от(!) еш-ще: и швейна с сапожною мастегские, и скогняжня, и пгодуктовая ъавка... Он на Пашку-то никода денег не жадиъ... Все у нево быъо!.. Я ж с им на охоте познакомиъса. Еш-ще до гевоъюции. В пацанах... Сижу как-то на озеге -- утей жду. Дгугие охотнички тож кажный на своей пъесине стегегут. Ждут, кода побоъьше скопитца да покучней спъывутца. Штоб с одново патгона кучу выбить. Бываъо до пятка(!) и даж до деся-я-ятка(!) с выстгеъа-то... С воды утей бгаъи. В воздухе-то их никто и не стгеъяъ. На хега патгоны бестоъку жечь?...
   Сидим, значитца. Токо-токо гассвет забгезж-жиъ -- пошъа утятина. И туточки сзаду -- с шагов с сотни от меня -- как давай кто-то стгеъять да стгеъять. Как бешеный... Будто пегестгеъка... Я охегеъ: и кака тама -- на суше -- утень?! Тама ж выпаса скотские!
   Отстгеъяъса я и до дому пошкандыбаъ... Гъяжу, а это пагень из двухдуъки утятину в ъет ваъит! А пацан вокгук носица и собигать не успеват. Пашка то быъ. Копытов. С подмастегьем. Я, как щас помню, от тако-о-ова(!) "кина" пгосто-напгосто... Даг гечи потегяъ!.. Как гыба в воде... И че, спгашиватца, тепегь ему самоъет из пуъемета заваъить?.. Как два паъьца обоссать!.."
   Со стороны противника на большой высоте (недосягаемой из стрелкового оружия) над позициями нависают с десяток бомбардировщиков-двухмоторников. Сверху, как обычно, их прикрывают истребители... Стучат наши зенитки, но тщетно... Бомбы ложатся где-то в тылу. Один из истребителей пикирует на передний край, пулеметно поливая позиции. Его маневр повторяют второй, третий... Илья, вжавшийся в угол меж траншейными дном и стеной, слышит тукоток копытовского "дегтяря".
   Возвращающиеся с бомбежки тяжелогрузы шутки ради сбрасывают так называемые "свистульки" -- иссверленные бочки из-под горючего. Свисто-вой душераздирающий!
   Зенитчики все же поджигают один из бомбовозов. Со снижением, отчерчивая дымом свой небесный путь, он все-таки безакробатично уходит из поля зрения пехоты.
   -- Подганок, -- с сожалением комментирует Колюня, -- Вы-ы-ыживет.
   -- Санита-а-ара!!! -- доносится с левого фланга.
   -- Каво-та зацепиъо, -- констатирует Колюня.
   -- Колю-ю-юня-я-я!!! -- доносится опять же с левого фланга.
   -- Чево-о-о?!! -- отзывается рыжеус.
   -- По-одь сюды-ы-ы!!
   -- На хега-а-а?!!
   -- Зову-у-ут! На-адо-о!!
   -- Ща-а-ас-с!! -- закинув винтовку за плечо, Колюня спешит на зов.
   Возвращается он где-то через полчаса. Удрученным. С крупной "луковицей" карманных часов в ладони.
   -- Копыто подарил(?!) -- не без зависти подскакивает к Колюне Шрапнель.
   -- Подагиъ, -- грустно подтверждает рыжеус, -- На память. Пегед смегтью. Нету боъьше Пашки.
   -- Ка-а-ак?! -- поражается Шрапнель.
   -- С самоъета в г-гудь навыъет... Война энта(!) ебаная...
   С четверть часа спустя разносят водку. В двухведерном армейском термосе.
   -- Двоиная доза! Двоина-а-ая-я до-оза!! Дво-оиня! Горылка шо надо! Крепчей даж денатурату! Усе, шо самы не допылы, вам прыташ-шы-ы-ылы! -- базарно кричит один из двоих раздавальщиков -- коренастый ефрейтор-интендант.
   -- Бери-ка -- налетай! Мало будет -- не серча-а-ай!! Гарная горилка -- бьеть как бонба по затылку!.. -- подстраивается под старшого напарник -- скоморошной наружности вертлявый рядовой.
   В траншеях оживление: смех, опрастывание посуды под "дубль-дозу", добывание из вещмешков закусочных сухарей...
   Когда термос устанавливается перед Колюней, он, сквозь векодрожный прищур прожигающе уставившись на ефрейтора, гневно вопрошает:
   -- Опять, Маханько, пойъо водицею куветною газбодяжиъ?!
   -- А ты, людына, вродь як пьян?! Не получышь свий стакан! -- куражится главный спиртонос.
   -- Ты мне дугочку-то не ваъяй! Без тебя уж изваъяъи! -- нервно сжимает кулаки Колюня, -- Водка -- не моъоко и не пиво, штоб ее водою тухъою газбавъять!
   -- Тю-ю-ю! -- корчит недоумение Махонько, -- Диты-ына совсим пьян... Эт яки-сяки разбавы?!
   -- Тгетьева дня обгатно каки мне опоъоски, хохъяцкая могда, подсунуъ?! А?! -- с этими словами Колюня протягивает к ефрейтору руку с зажатой в ней алюминиевой ложкой, -- Экспегтиза! Ясно?!
   -- Дядь Коля(!) Да ты че? -- приходит на выручку старшому младший спиртонос, -- Да какая разбава? Да за нее во фронтовых условиях галимый трибунал!
   -- Экспегтиза! -- тычет ложкой в сдобное маханьковское брюхо Колюня, -- Экс-пег-тиза! Я вас, хохъов хитгожопых, знаю! Я вас всех на чисту воду нагаскогяку выведу!
   -- Да я-то ж русский(!), дядь Коля, -- оправдывается младшой спиртонос.
   -- А мене по ху-ю-ю! -- тычет ложкой уже в его живот разъяренный Колюня, -- Хоть гус-ский, хоть фганцузс-ский, хоть япошечный с китаезовским... Экс-пег-ти-и-иза! Ка-апай!
   Махонько, зачерпнув из уже ополовиненного термоса алюминиевой меркой-стограммовкой, с ворчанием прицеливается в ложку.
   -- Погодь, -- сунув ее в карман галифе, Колюня выхватывает у него мерку, -- Пойде-е-ет. Пгикгой-ка, гебята.
   -- Ты чего там, Беспалов, разбурогозился?! -- из-за сгрудившихся любопытных слышен голос сержанта Безбрежного.
   -- Та она ж в этаку жарищ-щ-щу испариньями на градусы садиться(!) -- опасаясь результата "военно-полевой экспертизы", волнуется Махонько, -- Тирмос-то не гирмитичний. Пока нисем, сами угораим. Улитучиваится ж! Понюхай сам, Мыкола!
   -- У меня нюху нету! -- вставая в тень на колени, заявляет Колюня, -- На-а-ачисто. Пгикгой-к, гебятки. Эк-спег-ти-и-иза!
   Бойцы телами сооружают над "экспертом" подобие шалаша, создав тем заветрие и плотную тень. Колюня чиркает трофейной зажигалкой. Пламя касается поверхности жидкости. Ответное голубое пламя полыхает над кружкой-меркой. Колюня дышком гасит его и опрокидывает посудину в нацеленный в зенит рот. "А-а-ах-х-х!" -- душевно подводит он итог "экспертизы". Бойцы смеются. Махонько, на всякий случай отошедший на удобную для бегства дистанцию, кричит:
   -- Ну як?!
   -- Зашиби-и-ись! -- под гогот выдает ему результат Колюня.
   -- Гори-и-ить?!
   -- Сгоге-е-еъа!
   -- Уся?!
   -- До-о-осуха сгогеъа!
   -- Ни можить буваты!
   -- Мо-о-ожить! -- передразнивает на украинский лад "эксперт" -- Уся-я-я!.. Как погох! Ты поди ее на тготиъе с динамитом настаиваъ?!
   -- Ни-и-и! -- не вникнув в смысл, оправдывается Махонько, -- Ни настаивал! Со складу тилько получена! Сирок градусив!
   Бойцы покатываются со смеху. Сооруженный из их тел шалаш распадается. Колюня, сблизившись с Махонько над термосом, оценочно рассматривает только что послужившую питейной посудиной мерку-стограммовку:
   -- Ну ты й хохъи-и-ина!
   -- Чи ще?! -- недоумевает старший спиртонос.
   -- Ты на хгена ее г-гаммов на десять свегху отнаждачиъ?! Ох и жъоб!
   -- Н-и-и! -- оправдывается вновь взволнованный Махонько, -- Ни можить буваты!.. Ни-в-как-кую! -- его голос еле пробивается сквозь коллективную ржачку.
   Младший спиртонос "высыпает" в колюнин котелок пару мерок.
   -- Мои все, -- говорит тот, -- тепегь за Иъьюху.
   -- Ага, -- подтвердив справедливость требования, раздатчик "скидывает" еще двести граммов.
   -- Тепегь за Копытова, -- диктует получатель.
   -- Погодь-погодь.., -- притормаживает Махонько, -- А шо за таке? Копытоу бросив выпиваты?
   -- Бгосиъ, -- утверждает Колюня.
   -- Насовсим? -- допытывается дотошный старший спиртонос.
   -- Напгочь.
   -- Захворау?
   -- Ага.
   -- И чим захворау?
   -- Смегтью захвогаъ! -- кипятится Колюня, -- Убитый! На моих гуках отошеъ. Завещаъ спигтпаек мне на помин ево души...
   -- А-а-а.., -- сняв пилотку, крестится Махонько.
   -- Ъей! -- подсовывает котелок младшему спиртоносу "наследник" Копытова.
   -- Лий, ли-ий, ли-и-ий.., -- задумчиво бормочет Махонько, -- Лий-лий-лий...
   Младшой, сбиваясь со счета этих самых "лий", черпает и плещет в колюнин котелок.
   -- На хега с буг-гом-то?! -- останавливает его Колюня, -- Кгаев че ъи не видишь?
   -- Перелив, -- виновато смотрит на Махонько спохватившийся водкочерпий.
   -- Неха-а-ай, -- благословляет старшой, -- На помин души Копытоуа пирилив ни грих. Би-и-ильше проливаим...
   Спиртоносы уходят дальше по траншее. Колюня же извлекает из вещмешка граненый полустакан-стограммовку и, установив его на вбитую торцом в стену траншейную в качестве полки почерневшую от старости доску, резким наклоном снайперски наполняет его. Сверху -- сухарь... Бойцы двухрядным полуовалом на корточках окружают сей атрибут поминального ритуала. Колюня на расстеленной на чурбаке тряпице шинкует свастикой клейменым кинжалом шмат соленого свиного сала... Молчат... Водрузив на сухарь сальный пласт, главный распорядитель поминальной трапезы отыскивает взглядом сержанта Безбрежного:
   -- Кто еще?
   -- Копытов, -- диктует тот, -- Аблаев и тот паникер, который на ничейку выскочил... Черкесов.
   -- За всех газом? -- поднимает свой котелок Колюня.
   -- За всех, -- соглашаются бойцы, -- А чего тянуть-то?., -- Зараз за всех.., -- Че сопли-то жевать?., -- Не чокаясь.., -- Земля им пухом.., -- Царствия небесного(!)...
   Выпивают. Колюня, отхлебнув из своего котелка, разливает его по кругу, оставив себе для повтора донный глоток... Закусывают. Повторяют излияние. Вновь закусывают. Молчат. Иные закуривают...
   -- Ты, Цыгин, от копоти уж чумазый как шахтер, а все куришь и куришь.., -- нарушает молчание сержант Безбрежный, -- Дышишь уж как паровоз.
   -- Ага, -- выпуская из ноздрей сизый дым, соглашается беспилоточный, под белобрысый чубчик стриженный Цыгин - на вид самый младший из присутсвующих.
   -- Не бережешь совсем здоровье, -- по-отцовки назидает Безбрежный.
   -- А на шиша оно мне? -- меланхолично бормочет Цыгин.
   -- От те на! -- возмущается воспитатель-доброволец, -- Сдохнешь ведь!
   -- Так и так подыхать, -- ухмыляется воспитуемый.
   -- Ну ты, Цыгин, и дура-а-ак(!) -- дает оценку Безбрежный.
   -- Ну и пускай, -- смиренно молвит Цыгин.
   -- Я твоему бате письмо напишу! -- в голосе командира угроза.
   -- Пиши-и-ите, -- тянет захмелевший Цыгин, -- Толку-то...
   Молчат. Принимается пыльнокапельная морось. Прия-я-ятная(!) Освежающая. Иные, из испытавших душевую помывку, вспоминают о ней.
   -- Ик... Ик-ик... И-ик!.. И-ик-ик! -- Шрапнеля одолевает приступ икоты, -- Ик!.. Ик-ик.., -- его шея судорожно вытягивается, глаза испуганно выпучиваются. Сотоварищи усмехаются и похихикивают.
   -- Опять тебя Гитлер вспоминает?! -- с целью облегчить страдания похлопывает по загорбку икотного Безбрежный.
   -- Ик-ик.., -- да пош-шел он... ик... в-в... ик... з-задниц-цу! -- тужится Шрапнель.
   -- А ты это... Ну-у-у... Кугить бгосай, -- советует Колюня, -- В един день оба: ты и Цыбин.
   -- Цы-ыги-ин, -- поправляет Цыгин.
   -- Я и говогю: ты и Цыбин. Оба вгаз, -- затягиваясь самокруткой, Колюня сочувственно смотрит на икотного.
   -- Цы-ы-ыги-и-ин я-я-я! -- таращится на гундосого паренек.
   -- Да зна-а-аю, -- отмахивается тот, -- У нас секгетагь гайкома пагтии один быъ такой -- Куъебякин. Стоиъо ему на язык табаку попасти, сгазу в икоту его кидаъо!
   -- И че?., -- изможденным голосом спрашивает Шрапнель, -- Ик... Бро... Ик... Брос-си-и-ил?.. И-и-ик!
   -- Неа, -- отвечает "лекарь-просветитель", -- Не успеъ... Гасстгеъяъи как вгага нагода. Вгедиъ он, оказыватса по заданью центга из Пагижу... Э-э-эт надо ж такое: в тгактогные баки сахаг с маг-ганцовкою скотина подсыпаъ(!). Ну и тгактога-то как зачнут будто из гужья стгеъять! Совсем не до пахоты... А еш-ще и быкам-пгоизводитеъям бгом в дгобъенку подкъадываъ! О как!
   -- А ч-че т-такое бгом? -- ворочает заплетающимся языком Цыгин.
   -- Ик-ик.., -- уже расслабленно вклинивается в разговор опустошивший котелок воды Шрапнель, -- Эт-то не "бгом", а "бро-о-ом"! Химия. Успокоительное. Средство для нестоячки. Если... ик... мужику такое в чай каждый день подсыпать, он на бабе может раз за разом не срабатывать, а потом плюнет на эту заботу и на всю жизнь разочаруется... Ик... И в себе, и в бабах.
   -- А-а-а.., -- понимающе тянет Цыгин, -- А п-пр-ри-и чем тута бык?
   -- Ик, -- к своей радости затухающе икает Шрапнель, -- А какая разница: что бы-ык, что мужи-ик?!.. Оба с одной функцией.
   -- А ты, Шрапнель, случаем,.. не фельдшер? -- заинтересованно улыбается Безбрежный.
   -- Ага, он, -- подтверждает совладавший с икотой, -- Только этот... Не человеческий... Ветеринарный...
   -- Ух ты-ы-ы! -- восхищается Безбрежный, -- И скотину кастрировать можешь?!
   -- Да хоть кого -- хоть скотину, хоть человека(!) -- напускает на себя важность Шрапнель.
   -- Ух ты-ы-ы!! -- с уважением смотрит на подчиненного ветеринара Безбрежный. На этом разговор и обрывается. Бойцы заполошно хохочут.
   Вновь тишина. По кругу передается полный котелок со слитым в складчину спиртным. Каждый отпивает по мере хотения.
   -- Задоъбаъи, -- сгоняя мух с сала, ворчит Колюня, -- Кому -- война, а кому -- мать годна-а. Газжигеъи. Мегтвечины им маъо -- на свинину потянуъо.
   -- А пошто мы Аблайку-то салом да выпивкою поминам? -- интересуется вятский мужичонка Антип Вяткин, -- Вродь не по-татарски получатса..
   -- Да не татарин он, а казах, -- поправляет ефрейтор Скоков -- бывший учитель арифметики, -- И не Аблайка он, Царствие ему Небесное, а Алтынбек. Аблаев. И свинину он жрал, только за ушами трещало. Говорил: на войне, мол, да в тюрьме можно. Не грех, дескать... Аллах не обидится...
   -- Ну коли так, -- вслух мыслит прибившийся к компании пожилой солдат из похоронной команды, -- Коли не обидится... Значит все можно...
   -- Мо-ой п-папа был отпетым уркага-а-аном! -- сползая по стене, хрипло-визгливо затягивает юнец Цыгин:
   -- Н-на пересы-ы-ылке меня-я ма-а-ама родила-а-а!
   Я с малоле-е-етства ша-арил по карма-а-анам,
   Пока в метре-е-е меня-я мусарня не сгребла-а-а!
   -- Цыгин! -- перебивает голосящего сержант Безбрежный, -- Эт-то что за концерт шаляпинский?!
   -- А че? -- бормочет поникший головой на грудь вокалист.
   -- Эт-то что за тюремщина?! Ты чтоль из этих -- из урок?!
   -- Из э-э-эти-и-их-х -- из у-у-уро-ок-к! -- в половину ока приоткрыв соловый глаз, на песенный манер подтверждает Цыгин.
   -- И папа с мамой урки?! -- допытывается Безбрежный.
   -- П-папа -- мильтон, -- полусонно бормочет Цыгин, -- А м-мама -- подсти-и-илка обк-комовская. П-папа м-маму и т-того зас-сранца из нагана нап-пова-а-ал-л!.. Си-ир-рота-а-а я кру-у-углы-ы-ый! -- по щекам забулдыжно воющего Цыгина текут слезы, -- А йя вс-сю мо-о-олодо-о-ость по ха-а-азам! Щ-щипа-а-ач я са-а-амы-ый коро-он-ный! Лю-юбо-о-ой ка-арма-а-ан мо-о-ой!.. Без ос-сечек!.. И ни-и ра-а-аз-зу не-е был на тюрьме-е-е!..
   -- Шиш-шки-ин(!) -- азартно выпучив глаза, шипит крайнему слева солдату Безбрежный, -- Нука... Видишь тот вещмешок с заплатою(?!)
   -- Ну, -- натужно вставая на затекшие косолапые ноги, кивает боец.
   -- Нук-нук-нук(!) -- подбадривает Безбрежный, -- Пошарь-к, дружище(!) Там должен заваляться мой именной и серебряный портсигар(!)
   -- Сей момент, -- Шишкин вразвалку подходит к мешку. Цыгин же тем временем храпит, увлажняя грудь, служащую подпоркой подбородку, мутными слюнями...
   -- Едри-и-ит-твою -- раскудрит-мою! -- всматриваясь в сжимаемый в ладонях портсигар, медленно косолапит к поминальной компании Шишкин, -- Фельдфебелю Безбре-ежному(!) Ивану Ивановичу за спасенную жизнь(!).. Так-так-так... От штабс-капитана Орунжева(!).. От души и сердца!.. Одна тысяча девятьсот четвертый год... Порт-Артур... Эхе-хе-е-е...
   -- Отцовский, -- комментирует Безбрежный, -- С Русско-Японской. Он этого штабса раненного двое суток на горбу из самурайских тылов вытаскивал.
   -- Да за тако-ое!., -- Шишкин готов взглядом испепелить полусидя посапывающего Цыгина, -- Да за тако-ое!.. Бляха-моха!.. Удавить его, падлу, прям сразу! Гни-ида уркаганская!
   -- Сядь, Семен! -- принимая от Шишкина портсигар, приказывает ему Безбрежный.
   -- Да за тако-ое(!)., -- медленно повинуясь, неиствует Семен.
   -- За свое никак не могу, -- поясняет вновь обретший семейную реликвию, -- Если б у кого из вас пропало... Тогда бы и... И то нельзя... А за себя по-любому не могу. Ну не могу, и все! Тем более, ребенок ж еще!
   -- Вот такие вот ребенки у меня в Санкт-Ленинграде увели чемода-а-ан, -- задумчиво молвит пришлый солдат-похоронщик.
   -- Чушь! -- возражает Шрапнель, -- Нет, не было и не будет такого города. Были Санкт-Петербург и Петроград, есть Ленинград.
   -- Ну тогда в нем -- в последнем -- увели, -- согласительно кивает похоронщик.
   -- Расскажи(!) -- просит доселе молчавший Ильюха.
   -- А й расскажу, -- дает согласие похоронщик, -- Году в тридцать восьмом было. Так же, как сейчас. По лету... Я в гости на поезде к сеструхе прибыл... А она возьми да и не встреть... Уселся я на лавку возле вокзала -- думаю, как самому до адреса добираться. А округ меня шалупенок все крутится да крутится. Годков семи. Шу-у-устрый... Ну и подмани я его. Он ко мне с охотою. Я ему леденец петухастый на палочке. Он хохо-о-очет. Порезвился округ да й убег... Гляжу: опять ко мне со всех ног скачет и ра-а-адуется... Подлетает и ручонкою в небо тычет. "Дя-я-ядь! -- верещит, -- Глянь-ка: по небу селедки с кильками летают!" Я, дело понятное, зырк да зырк по облакам... Все обсмотрел. Ну нет на небе ни рыбешки(!), хоть убей. Глаза опускаю, а шпингалета этого и след простыл. И чемодана... след... простыл...
   Дикий хохот заглушает концовку рассказа. Да и дальнейшее уже никому не интересно...
   Дождик сходит на нет. Солнце сквозь облачные прорехи воспаленно всматривается в поле боя. Жарковато. Разговор притормаживается от струйнобурливости до вялотекучести.
   Солдат-похоронщик с Васей-северянином, подхватив Цыгина со спины под мышки, тащат его в траншейный тупичок -- в тенек, где и укладывают почивать. На глине остается пара витиеватых бороздок от сапожных носков спиртным ухайдаканного. Вскоре следы волочения уже затоптаны до неузнаваемости.
   -- А я свово одново мъадшова из двойнят по-фашистки назваъ, -- скорбно вещает Колюня, -- Век себе не пгощ-щу... Угогаздиъо ж...
   -- Хе, -- с недоумением смотрит на рыжеуса Вася-северянин, -- Эт как, по-твоему, выходит: Ванька -- фашисткое имя?
   -- Да вовсе и не Ванька он! -- досадливо машет рукой Колюня, -- Не Ванька.
   -- А сам-то все: "Ванька мой... Ванюшка, Ванятка, Ванек...", -- встревает Шрапнель, -- С Ильюхой, мол, они как две капли...
   -- Адоъьфик он, -- приоткрывает завесу тайны Колюня, -- Доъька, Адоъьф...
   -- Адо-о-ольф?! -- лицедейски изумляется Шрапнель, -- Твой Ванька -- Ги-и-итлер?!
   -- Ты эт че-е-е?! -- подскакивает вспыхнувший гневом Колюня, -- Ка-ако-о-ой он те (мой Ванька.., мой Доъька!) Гитъег?!! Да за тако-о-ое..! Я не посмотгю, што ты ветегинаг!.. В могду хошь?!!
   -- Неа, не хочу, -- признается Шрапнель.
   -- А че? -- совсем безгневно вопрошает Колюня. Похоже, он испытывает облегчение от того, что драка не состоялась (в соответствии с неписаным окопным законом, согласно коему забияка в первом же бою после поединка имеет реальный шанс на пулевое продырявливание спины из огнестрела обиженного соперника). Посему и редко-прередко на передовой споры разрешались "на кулачках".
   -- Не хочу я в морду, -- смеется Шрапнель, -- Вот не хочу, и все!.. Ишь, агрессор выискался: "в мо-о-орду хо-о-ошь?"... Я что ли твоего пацана по-фашистки окрестил? Я? Я?! Я-я-я?!
   -- Я-я-я, -- повинно клонит головушку опустившийся на чурбак Колюня, -- Бес попутаъ... А все энти бабы! Кто их съушат, тому по жизни невезуха... Заъадиъа да заъадиъа, заъадиъа да заъадиъа: "Гегмания -- наш ъучший дгу-у-уг. Стаъин с Гитъегом как бга-а-атья! Давай втогого двойняшку в чесь Гитъега нагечем! Штоб ему жиъось да гадоваъось!"... Ага... Веъика гадость -- Адоъьф Никоъаевич!.. Я с июня согок пегвого ево Ваняткою зову. А тоъку-то? Пацану ещ-ще четвегтый годик, а у нево уже къеймо на всю пожизненность! Задгазнят шпанята до безобгазия... А потом, кода выгастет... Ох-х-хо-хо-о-о...
   -- И нельзя имя поменять?! -- сочувственно интересуется сержант Безбрежный.
   -- Да можно поди-ка.., -- приглушает голос Колюня, -- Я ей: "Штоб к моему возвгащению, хоть из кожи выъезь, Ва-а-анькою(!) по метгикам быъ офогмъен!"...
   -- А она? -- любопытствует Вася-северянин.
   -- Она-она.., -- бормочет Колюня, -- Говогит: "А вдгуг немец победит!"...
   Бойцы (кто глазами, кто покачиванием головы, кто "ахами" с "охами") выказывают смесь изумления с возмущением.
   -- Ни х-хрена-а-а(!) себе-е-е.., -- Шрапнель замирает с полуоткрытым ртом.
   -- А как же первого из двойнят-то обозвали? -- интересуется Шишкин.
   -- Иосифом, -- поясняет Колюня, -- В пагу. Стаъин и Гитъег -- бъизнецы-бгатья -- годня... Да у меня ж пгедпосъедний-то -- Ъавгентий... В чесь Бегии(!) Все имена из поъитики. Ейный ж папа быъ мусогом ъегавым. Агентом пегвого газгяда. В угоъовном гозыске. Идейнова из себя стгоиъ. Дескать, я -- не я -- кум центгаъьнова секгетагя(!)
   -- Фу-у-у.., -- корчит брезгливую физиономию Анохин, -- Агент первого разряда. Мелкая сошка. Клопячья должность.
   -- Да и я своей Авдотье скоко говагиваъ: "Папаня твой -- фогменный боъван! Всю жизь в кузне куваъдою пгомахаъ, а тепегь -- фу-уты-ну-уты(!) Дознава-а-атеъь(!) Пги фогме да с нага-а-аном(!)"
   -- Из кузнецов в мильтоны легавые?! -- изумленно покачивает головой Шишкин.
   -- Да какой из нево кузнец? -- мелко трясет ладонью Колюня, -- Дъя кузнеца-то он на башку съабоват. Моъотобоец(!) он. Всю моъодость доъбиъ куваъдою туда, куда кузнец показыват. Безо всякова сообгажения(!) Дятеъ и дятеъ, Цагствие ему Небесное, ежеъь где-нибудь уже не живой... Он и потом до поту надсажаъса. В миъиции-то. Сиъушки-то немегяно, куъаки пудовые. Че ему не миъицействовать?.. Как доъбанет кому, аж зубы сквозняком чегез жопу стгуей выъетают!.. Попгобуй тут не сознатца... А кому ваъенком по темечку часто-часто и доъго-доъго, а ково патокой обмажет и в мугавейник нагим усадит... А дгугому ежика в штаны засунет и под музыку пъясать впгисядку вынудит. А сам посиживат, пъастинки на г-гаммофоне менят да в ъадошки хъопает... Он ить завсегда все пгеступъения гаскгываъ. На Доске почета до самой пгопажи пговисеъ.
   -- До какой-разэтакой пропажи? -- интересуется Вася-северянин.
   -- Да сгинуъ он в двадцать седьмом, -- поясняет Колюня, -- Как ветгом сдуъо. Без вести пгопаъ. Ни съедочка, ни весточки. Как в воду кануъ. Из пытошной своей вышеъ, а до дому не дошеъ...
   -- Поди убили? -- предполагает вятский Вяткин.
   -- Мож и да, а мож и нет, -- двусмыслит Колюня.
   -- Поди тот, ну, коему он ежика в портки,.. угробил? -- вяткинские глазки-пуговки мерцают непременным в таких случаях сочувствием.
   -- Мож и да, а мож и нет, -- повторяется зять пропавшего без вести милиционера, -- Ъеший то знат... А можа и тот, ково он кошку в подхвостку цеъовать заставиъ... А мож и вовсе сам по себе сгинуъ...
   -- Эт надо ж до этакого дотумкать(!) -- удивленно округляет глаза Анохин, -- Е-е-ежика в штаны(!!).. Да он у тебя натуральным затейником был. Наподобии Кулибина. А ты говоришь: "дятел и дятел".
   -- Ага, Куъибин, -- иронизирует Колюня, -- Мендеъеев с Ъомоносовым. Тож мне изобгетатеъь... Да оне ж, ежеъь хошь знать, все (ихняя фамиъия-то) на башку скособоченные!.. А моя Авдотька пуще остаъьных. Вся в папаню -- зъыдня. Выъитая. И куъачи-ищи(!).. Кажный с чугунок.
   -- Тяжелая поди на руку-то? -- фальшиво-сочувственно взирая на Колюню, вкрадчиво спрашивает Шрапнель.
   -- О-о-о(!) -- нервно поглаживая себя по скуле, пристанывает тот, -- У-у-у(!).. Хо-хо-о-о(!)..
   -- Так и сказала: "а вдруг немец победит"(?!) -- негодующе ворчит Безбрежный, -- Колю-ю-юня-я(!) Эт-то как же тебя угораздило на тако-о-ой(!) пожениться?
   -- Как-как.., -- бурчит рыжеус, -- Спогтиъ девку, забгюхатиъа -- женись... Как обычно... Как всегда... Обныкновенно...
   -- Но ведь немцу никогда-а-а(!) бы до твоего Тобольска не дойти! -- негодует Безбрежный, -- даже до Урала нивкакую! Она у тебя что, безграмотная?!
   -- Хитгосдеъанная, -- ворчит Колюня, -- Я ж говогиъ, оне все такие(!) Вся ихня семейка. Без искъючения... Академики чокнутые...
   Похихикав, пехотинцы бредут по своим делам и делишкам, посапывают, похрапывают, перекусывают, покуривают, Шрапнель с Безбрежным на замаскированной потертостями почти до неузнаваемости клетчатой доске разыгрывают шахматную партию...
   Гнетущее всеобщее молчание вздыбливается прокуренным грудным женским голосом:
   -- Посторони-и-ись, пехота! Расселись тут как петухи на насесте! Ни пройти, ни проехать!
   -- Со-офья Павловна-а-а! -- вытаращившись сквозь линзы в сторону внезапно возникшей особы, восторженно поет сидящий напротив Колюни Пашка-Музей, -- Голу-у-убушка-а-а! Сколько ле-ет, сколько зи-и-им!.. Изнемо-о-ог я без ва-а-ас, хво-орью ма-аемы-ы-ый!
   -- Опять геммороидальная астма?! -- шутливо спрашивает старлей медслужбы -- бабенка разбитная да чернявая, годочками где-то под сорок, росточком средняя, бюстом да бедрами крупнокалиберная, гимнастеркой да юбочкой плотненько обтянутая.
   -- Ага, она-а-а. Астма, -- млеет Музей, -- Софья Павловна-а-а, а можно, я вас за ти-итю потро-о-огаю(?!!)
   -- Я тебе потрогаю, ирод, -- приближаясь к сгрудившимся пехотинцам, посмеивается медичка, -- Только попробуй. Так врежу, что зубенками подавишься. Потро-о-ога-ать... за ти-итю... Вон, дядю Колюню трогай.
   -- Так у него же не-е-ету ти-ити! -- кривляется Музей.
   -- А куда она подевалась-то?! -- веселится Софья Павловна, -- Неужто отсо-о-охла-а?!
   -- Не-е-ету! -- наслаждается дамским вниманием Пашка.
   -- А ты на ширинку его расстегнутую глянь! -- подсказывает военмедик, -- Видишь, кончик между пуговок торчит?!
   -- Ви-и-ижу-у! -- уперев лукавый взор в пах Колюни, подыгрывает Музей, -- Как на ладо-они!
   -- Вот за кончик этот и тро-о-огай!.. Пока не опу-у-ухне-ет! -- вплотную приблизившись к кучкующимся, советует Софья Павловна, -- А ну, мужики-и-и, расступи-ись! Дай-ка протиснуться, фронтовички-и-и!
   Колюня озадаченно проверяет застегнутость ширинки... Все в порядке. Его недоуменный взгляд пытается встретиться с восторженным пашкиным: мол, зачем такие(!) шуточки? Ан тщетно: зрение Музея сладострастно обглаживает старлейшу -- от ключиц до голенищ хромовых сапожек. Колюня серчает, бойцы, освобождая путь прохожей, похохатывают.
   -- Софья Павловна-а-а! -- войдя в раж, голосит Пашка, -- А за по-о-опочку дозво-ольте потро-о-огать!
   -- Я тебе потрогаю! -- протискиваясь между Пашкой и Колюней, игриво отвечает медичка, -- Трогалку-то мигом оторву!
   Музей обволакивает елейным взором солидный бюст дамы. Вдруг Колюня, привстав и ловко выбросив руку дугой, резвым, но и прижимистым движением ладони утюжит правую (ближнюю к Пашке) ягодицу Софьи Павловны. Та же, судорожно изогнувшись (то ли от сладостного возбуждения, то ли от негодования), останавливается как вкопанная. После трепетного "ой!" старлейша медленно (словно танковая башня) разворачивается своим телесным фасадом в сторону Музея. Тот же, восприняв сей маневр за доброе предзнаменование, растягивает губы улыбкой чуть ли не до ушей.
   -- Так можно потрогать, Софья Павловна?! -- ликует Пашуня, -- А я...
   -- Ты ж уже потрогал, милок! -- ласково-угрожающе молвит старлейша.
   -- Я-я-я?! -- недоумевает горе-соблазнитель, один из всех не заметивший коварного маневра Колюни.
   -- Очки сними! -- с ухмылкой на устах просит Софья Павловна.
   -- Зачем? -- интуитивно почувствовав нависание некой угрозы, алчущий телесного контакта стряхивает со своего лица часть радости.
   -- Оче-е-ечки, говорю, сними-и-и! -- ближе к приказному тону молвит заслонившая Пашку от Солнца.
   -- Заче-ем? -- с опаской вопрошает по дамским телесам изголодавшийся.
   Софья Павловна, осознав тщетность уговоров, левой рукой сдергивает с Музея очки, и тут же ее правая ладонь по-мужицки основательно влепляет "ходатаю насчет потрогать" гулкую пощечину! Свидетели экзекуции поражены виртуозностью ее исполнения.
   Пашка стыдливо маскирует ладонью пунцовый след от шлепка. Старлейша же, аккуратно напялив очки обратно, удаляется вальяжной походкой. Бойцы (кроме Музея и Колюни) покатываются со смеху. Когда Софья Павловна скрывается за траншейным поворотом, эмоции взрывно громоподобятся.
   -- За что-о-о?!! -- вопит вослед удалившейся физически и морально пострадавший. Но ответа не следует.
   Порыскав взглядом по искаженным дикохохотными гримасами физиономиям и обнаружив единственно серьезную личину, Музей обращается к рыжеусу: -- За что-о-о?!!
   -- А я знаю? -- хитровански прищурившись, отвечает Колюня. Чуток же покорчив лицо в подобие глубокомысленности, он размеренно назидает: -- А не фиг быъо к женш-щине пгиъюдно пгиставать. "Потгогать ти-и-итю.., потгогать по-о-опу..." Гъупость... А зачем ее задницу ъадошкою мяъ?..
   -- Да не мял я ничего-о-о!! -- оправдывается Музей, -- Я только спра-ашивал! В шутку.
   -- Ага, -- как бы соглашается Колюня, -- А как же... Не мяъ он. Так тебе все и повегиъи... Да я чево(?!), съепо-о-ой?!
   -- Нет, зрячий, -- мямлит ухажер-неудачник.
   -- Не мяъ он... Можа я-я-я(!) мяъ?!
   -- Не-не-не(!) Конечно же, ты, Федорыч, не мял, -- тараторит Музей.
   -- То-о-о-то ж(!) -- еле сдерживая готовый вырваться из горла хохот, талдычит Колюня, -- Кгоме тя некому! Стопгоцентно твоя габота...
   -- Может и помял я... маленько.., -- вслух рассуждает Пашка, -- Может не обратил внимания... Не-е-ет... Задел нечаянно и помял нечаянно.., -- после мучительных раздумий под аккомпанимент угасающего хохота он вновь обращается к прыскающему в рукав Колюне: -- Ну почему я ничего не помню?!..
   -- Пгоще пагеной гепы, -- охотно растолковывает рыжеус, -- Она те вгезаъа, и у тя муть мозговая пгикъючиъась. Туман. С потегей памяти... Вышибъо тя из нее... Тяжеъая контузия(!)
   -- Не может быть! -- сомневается Музей.
   -- Может-может-может! -- убеждает его Колюня, -- Еш-ще как мо-о-ожет!.. На войне все... быть... мо-о-ожет... Бац, и все. А ты даж и не заметиъ. Потому как откъючиъса. На чуть-чуточку, но-о-о... Откъючиъса. Все видеъи, -- колюнина ладонь, чуть ранее втихаря от Павлика приложившаяся к филею Софьи Павловны, очерчивает указующее полукружье.
   -- Не мо-ожет быть, -- похоже, что пострадавший в результате колюнинской провокации словно витязь на распутье, -- Невероя-ятно.
   -- Может-может-может, -- частит Колюня, -- Вегоятно... У тя, похоже, не токо память пговаъиъася, но й сообгажение выпаъо. Че в сам деъе пгидугивашьса?.. Неужто совсемочки ниче не помнишь? -- оконцовка тирады звучит с укором.
   -- А что я мял? -- практически уверовавший в колюнину байку Пашка пытается в полной мере восстановить события.
   -- Все, што пгосиъ, -- откликается рыжеус.
   -- И вымя?
   -- Ага.
   -- О-ой-ёй-ё-ё-ёй!.. А под юбку лазил?!
   -- А сам-то как думашь?!
   -- Ой-ё-ё-ёй! А-а-ай-яй-я-я-яй!..
   Бойцы, развеселившиеся от колюниной "спектакли", мало-помалу успокаиваются. Лишь смешливые всплески нарушают воцарившийся словесный штиль.
   -- А ничего эта Софья Павловна(!) -- восторгается Безбрежный, -- Порядочная. Да и скромно, опрятно -- в юбке, а не в галифе. Не перевариваю, когда женщина в штанах. Бесстыдство.
   -- А я наоборот -- перевариваю, -- возражает Шрапнель, -- Юбка-то и есть самое-рассамое бесстыдство.
   -- Ну не скажи.., -- ворчит Безбрежный, -- Испокон веку для женского полу предназначены платья, юбки да сарафаны. Дабы скрывать выпуклости. Для торможения блуда, для скромности... А правда, говорят, что за границами на конных скачках капиталистические женщины участвуют в белых кальсонах?
   -- Правда, -- подтверждает Шрапнель, -- Только те кальсоны без ширинки, в обтяг и называются совсем по-другому... Вот, хоть убейте, запамятовал я их название.
   -- Верхом на лошади и, если издали, как будто снизу пояса как голышом?! -- поражается Шишкин, -- От это да-а-а(!)
   -- И я говорю, срамота(!) -- уходя, твердит Безбрежный, -- Никакого стыда и совести.
   -- А я зуб даю, что подол придуман для блуда и разврата! -- выкрикивает вдогонку Безбрежному Шрапнель.
   -- Не мели чепуху, -- оборачивается сержант, остановленный сим высказыванием, -- Да и зубы у тебя штакетником -- через раз. Потому как не хрен их под свою брехню закладывать(!) Поберег бы для старости.
   -- Мои зубы -- дело единоличное -- никого не касаемое! -- ерепенится хулитель женского подольного костюма, -- Вот как деревенскую бабу откувыркать?! А?
   -- Как-как.., -- мыслит вслух Вася-северянин, -- Как и городскую... Так же... У них чего?.. У них чего, устройство агрегатов разное?..
   -- Да не в этом де-ело! -- обрывает помыслы Шрапнель, -- Все одинаковое! Соль в костю-ю-юме(!).. Сельчанки-то чаще частого в сарафанах да безо всякого исподнего и дома, и в поле, и по грибы да ягоды, и на сенокосе... Подходи к ней, задирай подол до подмышек... И все -- она абсолютно нагая и твоя! Как в бане. Только ляжки расшеперивай!.. А ежели вдруг случайный свидетель в виде прохожего, сарафан за подол дернул -- он и все до пяток занавесил! Как ни в чем не бывало... Уковылял ничего не заметивший мимоходец , а ты за подол цап, руки на "хенде хох" вскинул, и она по-новой для процедуры готовая! Одна секунда, и процесс пошел. Поэтому и деревенские бабы (из-за упрощенности их обнажения!) к блуду более склонны. В отличие от представительниц иных сословий. И более того, в отличие от носительниц брючного костюма.
   -- Хе(!)-- Колюня восхищенно зыркает на доку в сфере совокупительной теоретики, -- Здогово нагогодиъ! Будто в сказке иъь в кине(!)
   -- А попробуй-ка любой из вас представить себя с бабенкой в брюках на ремне и с пуговками...
   -- А еще с подтяжками и в рейтузах с начесом! -- воодушевленно подсказывает Шишкин.
   -- Пусть и так, -- великодушничает Шрапнель.
   -- А еще в сварочной брезентухе! -- душевно пылает подсказчик.
   -- Пусть и в брезентухе, -- кивает пытливый исследователь в области совокупления.
   -- А еще!., -- приплясывает Шишкин, -- А еще, если под брезентухой комбинезон и-и-и.. панталоны!
   -- И-и-и, и-и-и.., -- раздраженно передразнивает Безбрежный, ощутивший явную доказательность шрапнелевских доводов, -- А еще, а еще... А еще под панталонами медные трусы!.. А поверх всего водолазный костюм!.. Тоже мне, ученые! В нужниках моченые...
   -- Ну вот видите, мужики?!., -- указывая ладонью на Безбрежного, торжествует Шрапнель, -- Нечем крыть товарищу командиру! Бесполе-е-езненько(!) Все равно, как охаивать теорию Маркса(!), Энгельса(!), вечно живого Ленина(!) и гениа-ального(!) товарища Сталина.
   -- Ты бы помои-то с похлебкой в одну миску не сливал! -- негодует Безбрежный, -- Как коммунист заявляю, твоя исподняя ахинея и научный(!) марксизм-ленинизм -- проблемы разные!.. А по поводу штанов-юбок.., -- лицо сержанта вспыхивает торжеством озарения, -- Это еще как на подол посмотреть...
   -- Под подол подсмотреть? -- кривляется Шрапнель.
   -- Ты глухого-то да юродивого из себя не корчил бы, -- назидает Безбрежный, -- Он, подол-то, как его ни крути, как ни выворачивай, по любой позиции лучшее средство от распутства(!).. И соблазны скрывает, и труженице полей позволяет не рыскать по бескрайним просторам в поисках нужника, а справлять естесственные надобности в любом месте, где была ими настигнута! -- ощущение, что поборник нравственности в восторге от вспышки собственной прозорливости, -- Присела, не покидая рабочего места, будто картошку собирает или почву рыхлит, или посевы пропалывает, а сама нужду справляет...
   -- И сколько же колхозного богатства с фабричным да заводским под этими самыми подолами всякий день-деньской в единоличное пользование уворовывается(!).. Мешками, мешками, эшело-онами(!) -- бурчит солдат-похоронщик, но его никто не слышит.
   -- ...А никому и невдомек, что труженица облегчается, потому как подолом до пят замаскирована, -- тем временем развивает тему Безбрежный, -- Сделала дело, встала, отряхнулась и пошла как ни в чем не бывало. А ты-ы-ы.., -- победный взгляд буквально пронзает Шрапнеля, -- Представь в подобной позиции женщину в штанах(!).. Представил?
   -- Представил, -- подтверждает вот-вот побежденный.
   -- И как тебе картинка?
   -- Как-как.., -- мнется Шрапнель, -- Как мужик посреди поля по-тяжелому, -- после сего выверта собственной мысли радетель обоеполого брючного костюма выказывает выражением лица, что не намерен капитулировать, -- Если по-твоему-то, так всех мужиков в юбки нарядить?! Как в Шотландии?
   -- Эт как-газэтак в экой-гаскакой Шатъандии? -- встревает Колюня.
   -- Да провинция такая в Англии, то есть в Великобритании, -- обводит бойцов торжествующим взглядом воспрянувший духом ветеринар, -- Там все мужики в юбках клетчатых щеголяют! Как вылитые бабы.
   -- От эт-та сгамота-а-а(!) -- укоризненно раскачивает голову рыжеус, -- Совсем охуеъи! Бабы на конях в каъьсонах, мужики в юбках в къеточку... Хген газбегешь, кто в избе хозяин. Бесстыжие.
   -- Вот видишь(?!) -- жулькая Шрапнеля хватким взглядом и кивая на Колюню, выговаривает Безбрежный, -- Народ не обманешь(!) Народ все-е(!) видит и понимает.
   -- А то, -- горделиво приосанивается рыжеус, -- Все-е-е видим(!) И с поня-ятием понимам... Я-то, бываъо, в Тобоъьске на загаботках вечегком апосъя баньки все в кинозаъ ходиъ. На сеансы. А пегед имя (сеансами-та) кинажугнаъы смотгеъ. Пго все, пго все(!) На особку нгавиъса мне пагад на Кгасной Пъош-щади. Не ноябгьский, кода хоъодиш-ща, а пегвомайский. Музыка, на тгибуне Стаъин, ево товагищи с дгузьями. Гучками всем машут, ъыбятса. А пегед ними кучи девок в тгусах да в беъых майках (и безо всяких юбок, и безо всяких штанов -- как токо што из коек спгосонья повыъазиъи!). Выпъясывают в своем исподнем, выгибаютса, магшигуют. Тыш-щи энтих самых моъодух. И все, как на подбог, сытые(!) Аж коъенки да ъокти у их как насосом надутые(!) А Стаъин на их ъюбуетса да ъадошкою им знаки подает: моъ, вижу, девчата, как здогово вас Советцкий Союз выкогмиъ; мы, боъьшевики, дескать, не то што капитаъисты жмотистые, у коих бабы гоъодают и как будта скеъеты из музея выгъядят...
   -- Ты это к чему, Беспалов?! -- прерывает нахмурившийся Безбрежный.
   -- Я энто к чему? -- спрашивает сам себя Колюня, -- А ъеший то знат... Пгосто так, навегное... А коъи по пгавде.., -- "окопный философ", подперев кулаком подбородок, пристально вглядывается в ватное облако, будто на нем начертан ответ на вопрос командира. Спустя менее минутки Колюня уверенно доводит до сведения Безбрежного: -- Я эт к тому, што хегней напагу со Шгапнеъем занимаетесь. То вам юбки не те, то вам штаны не там(!).. Одному баба в юбке не по нгаву, втогому баба в бгюках... Боътуны вы и боътуны... Да ежеъь товагищ Стаъин скажет, нагишом совмесно со своими бабами да тещами будете пегед мавзоъеем "Интегнационаъ" впгипгыжку отпъясывать! А он вам свегху ъадошкою помашет, а потом ъюбую из ваших бабенок паъьчиком поманит: дескать, айда-ка, гоъожопка, ко мне на тгибуну; дескать, айда-ка -- побъиже познакомимса, да посъе ковшика коньяку я тебя...
   -- Беспа-а-ало-ов! -- яростно сверля свой висок указательным пальцем, Безбрежный коршуном нависает над Колюней, -- Ско-олько мо-ожно-о?! Совсем сдурел, олух царя небесного?!
   -- А я че? -- искренне удивляется рыжеус, -- Я по пгавде. Ежеъь тыш-щи девах заставиъ почти што нагишом пегед собою (как ты называшь) выпукъостями тгясти, то вам со Шгапнеъем нивкакую не отвегтетса. Хоть ъопните...
   Безбрежный с размаха (как врач на безнадежного) машет на Колюню рукой и вприпрыжку уходит прочь. Шрапнель, разинув рот, по-лягушачьи выпучивается на него же (за неимением слов, молча). Бойцы то хмурятся , то недоуменно переглядываются, то, потупив взоры, сдерживают смех...
   -- А у нас на околхозивании главною баба была, -- задумчиво бормочет Вася-северянин, -- В кожаной тужурке, с кобурою на ремне и в кожаной галифе. Зверь(!) Нюхом чуяла, где зерно кулацкое зарыто. Поначалу даже поговаривали, что не баба это, а мужик. Под девку, мол, наряженный... А потом оказалось, что она самая -- всамделишная... Мы с ребятней однажды по потемкам подкараулили, когда она в бане парилась, а охранник ее самоличный из предбанника в избу зачем-то улизнул. Все в окошко подглядывают, а мне-то места не досталось... Вдруг все в стороны шарахнулись. Я и подумал, что уже насмотрелись и для меня место высвобождают... Зыркнул я в окошко, а там (в бане-то) шаром покати -- ни души. Только лампа керосиновая, веник на лавке, ушат да штаны кожанные с кобурою на вешалке... Я еще сильнее зыркаю. Опять бестолку. Вдруг меня кто-то за шиворот да за пояс портковый ка-ак уцепит(!) Да та-ак крепко-накрепко(!) И тут же чую, что я полностью от земли оторванный и в воздухе висю. А потом... Бац! Отцепил этот кто-то меня с размаху, и полетел я кубарем в крапивку молодехонькую. Она хоть и невели-ика, но до безобразия жалистее взрослой. О-о-ой(!).. Знаете, потом пару суток круглосуточно с сеновала не слазил. Денно-нощно себя расцарапывал.
   -- И кто ж тебя, родимый, подцепил да выкинул? -- посмеивается Яша Шишкин.
   -- Она(!) -- выпаливает Вася, -- Комиссарша. Они ж, ребятня-то, увидали, что она к двери на выход шмыгнула, ну и врассыпную. И главное, молчком... А я пока к окошку пристраивался, она ко мне с тылу и сманеврировала.
   -- А с каких-таких калачей взял, что "она", а не "он"? Темно же было, -- допытывается Яша.
   -- И пацаны потом рассказывали (ну которые поперед меня в окошко-то зырили), да и я из крапивы, когда она дверь в баню для по-новой войти открыла и на свету оказалась, распознал. По полной форме абсолютно безо всего и только с мочалкою на шее. Она(!) Самка. Комиссарша. О-ох-х и рукастая-я-я(!)..
   -- А мне однажды фифа интеллигентская подвернулась -- депутатша, секретарша райкома ВКП(б) и бывшая передовица кисломолочного цеха.., -- под дружный хохоток делится воспоминаниями Шишкин, -- А на е-е-ей..! Абондаж шнурованный от задницы до подмышек, чулки на лямках, трусы с лифчиком на ремнях с крючочками, панталоны на кнопочках(!).. Упрел(!), пока эту самую кобылицу орденоносную распрягал... И так-то усталый я тогда был, да еще с ее упряжью притомился, да ее пудры нанюхался, да от ее же одеколона угорел, да от ее потности одурманился, да от портвейна чуть не вдрызг... Развезло меня вплоть до бессилия. Ну и взял да и расхотел ее! А она мне: "Коли размяк, миленок, не тушуйся -- полежи да меня помацай"... Ну я и лежу, ее мацаю да домой хочу.
   А она вдруг в мое "хозяйство" в обе ладошки вцепилась и мнет да мнет. Рукодельница. У меня сразу напряг тверже чугуняки!.. Хоть трамвай еби!.. И тут наблюдаю: вроде губешками причмокивает и к моему "Ваньке-встаньке" тянется: "Сейчас, -- как в сказке про Колобка нашептывает, -- я тебя-я съем. Ам!"... А мне-то, хотя и пакостное предчувствие, до конца об ее планах невдомек(!).. Да и, начистоту говоря, за шутку ее выгибон принял... "Жри, -- похохатываю, -- Питайся(!) Не поперхнись только..." И тут она ка-ак вопьется! Взасос(!).. До сей поры не пойму, каким макаром он (мой-то "Ванька-встанька-Колобок"!) целиком в ее башку поместился?! И вдруг чую, зубищами своими его надкусывает! Грызет сучка! Думаю: "Копец! Отмужиковал! Отъест!"
   -- Охрене-е-еть(!) -- таращится на Шишкина Вася-северянин.
   -- Вот и я тогда и охренел, -- продолжает Шишкин, -- Думаю: "Если начну вытягивать, закусит. Долго ль ей челюсти намертво захлопнуть? Лучше щуке в пасть, чем человеку в хайло!"
   -- Да-а-а.., -- тянет более иных сочувствующий однополчанину Вася, -- Смертельно(!) опасно.
   -- Вот и я тогда к тому же.., -- хмурится Шишкин, -- И вдруг ни с того, ни с сего (безо всяческого обдумывания) с обеих рук ка-ак долбану ей по ушам! Чую -- расслабилась. И тут же "хозяйство" из пасти выдергиваю(!)
   -- Без ранениев(?!) -- жаждет подробностей северянин.
   -- Без, -- самодовольно ухмыляется Шишкин, -- Как по маслу выскочил. Даже без единой царапинки освободился.
   -- А она? -- любопытствует все тот же северянин.
   -- А что она? -- встречно вопросит рассказчик, -- Пластом на спину шлепнулась, руки раскинула, титьками навроде утицы подстреленной чуть-чуть потрепыхалась и притаилась. Как будто мертвая кукла. Ага. Глаза в потолок навылупку, рот нараспашку... Лежит и вроде как бы богу душу отдает.
   -- А ты? -- интересуется северянин.
   -- А что я? -- под "хиханьки-хаханьки" слушателей переспрашивает Шишкин, -- Собздел я до полной потери пульса. Сижу и шелохнуться не в состоянии. Будто парализованный. Как она же: ни вздохнуть, ни пернуть. Думаю: "Депутатша, орденоноска, передовица(!) Кроме "зеленкой по лбу"(!) никакая кара не вырисовывается... Хотя и "хозяйство" в целости-сохранности... А на кой ляд оно ("хозяйство-то") покойнику?!.."
   Сижу я, мужички, натуральной статуей и горюю: хоть убегай, хоть с повинной в НКВД тащись, конец-то по-любому один -- расстрельный(!).. И тут она рожу наперекосяк скорчила и давай мне (до сих пор как наяву помню!) левым глазом веселехонько подмигивать: ну че, мол, кавалер, мнешься(?); подползай да й... пристраивайся(!)
   -- Жуть(!) -- передергивает плечами Пашка Музей, -- Ты ее, рядовой Шишкин, по всей видимости, контузил! Как фугасом. Взрывная компрессионная травма мозжечка и полушарий головного мозга избыточным давлением через слуховые каналы. Хорошо еще, рот был открыт. Через него и сбросилось из мозгов избыточное давление. А то-о бы-ы-ы... Еще страшнее... Если выжила, то только благодаря вовремя открытому рту(!)
   -- Ну и что толку с того открытия, если он был заткнут?! -- встревает Шрапнель.
   -- И чем же таким-разэтаким он был заткнут? -- то ли всерьез, то ли шутейно недоумевает Музей.
   -- А вон его драгоценным "хозяйством", -- Шрапнель подбросом подбородка указывает на Шишкина, яростно расчесывающего израненный вшами живот.
   -- Фи-и-и(!) -- скептически молвит Музей, -- Нашла-а-ась про-о-обка! Да его мелкокалиберное "хозяйство" в чекушечном горлышке будет хлябать! Да им флакон клистирный шиш герметично закупоришь! А тут глотка настоящей депутатки! Да у них у всех по должности положено...
   -- Чего-чего "по должности положено..."?! -- яростно напускается на Музея накануне возвратившийся Безбрежный, -- Я тебе таку-у-ую(!!!) радость организую! Брысь с моих глаз, паскудник!
   -- Эт я паскудник, а он никакой не паскудник(?!) -- кивая на Шишкина, огрызается прочь бредущий Музей.
   -- А ты, Шишкин, если о чем срамотном рассказываешь, должности, правительственные награды и заслуги перед Отечеством выпускай! -- нравоучительствует Безбрежный, -- А то сплошное безобразие с вытекающими... последствиями!
   Шишкину же не до сержантской морали. Приплясывая на своих косолапостях, он разъяренно грозит кулаком вослед удаляющемуся Музею:
   -- Это у кого-о-о(!) во флаконе хлябает?! У меня-я-я?!! Да я тебе-е!.. Айда -- померяемся, у кого толщее и длиннее!!
   -- А ну тебя! -- отмахивается Павлик.
   -- Сдре-ейфил?! -- крутится волчком оголившийся нервами Шишкин, -- Мужики! Он сдре-ейфил!! Собздел сопляк!
   -- Ты лучше про тот случай доскажи! -- Вася-северянин теребит разгневанного за рукав.
   -- Да отстань ты! -- резким рывком стряхивает его ладонь слегка подуспокоившийся дебошир, -- Я все рассказал!
   -- Нет, не все, -- не унимается любознательный Вася.
   -- Да ничего и больше.., и дальше особенного.., -- гася гнев взад-впередной ходьбой по траншее, эпиложит свое повествование Шишкин, -- Потом она ногами задрыгала, потом руки ко мне протянула (будто за милостынью). А мордуленцией все по-прежнему: лыбится и подмигивает. И будто молчком говорит: иди, мол, ко мне, дескать, родимый(!)
   -- А ты(?!) -- снедаем нетерпением северянин.
   -- А я шапку в охапку хвать и пулей из этой проклятой колхозной гостиницы! -- под дружный хохот подытоживает Шишкин, -- Надо мне они -- мильтоны, понятые с прокурорами?!..
   -- А она? -- не отстает северянин, -- Депутатш-ш-ша.., -- опасливо зыркнув на Безбрежного, он поправляет: -- "Не депутатша" совсем-пресовсем, и нисколько "не награжденная", и ни перед кем "не заслуженная" никаовская "не... передовица промышленная"... Чего с нею-то, с контуженною, сталось?
   -- А чего с нею? -- хмурится Шишкин, -- Через полгода где-т у нас на заводе на торжественном в честь годовщины Октября выступала. Хоть бы хны! Складно и громко докладывала. Без запинки с бумажки зачитывала.
   -- А тебя-т не признала? -- назойличает северянин.
   -- Да с каких пелеменей?! -- Шишкин лукавым взором вальяжно прогуливается по окружающим, -- Я ей чего, когда она меня в свой номер буксировала, фамилию-имя-отчество докладывал? Или паспорт почитать предлагал? Или фотокарточкой на память одарил?.. Правда... Покажись тогда (на торжественном-то собрании), что она мне с трибуны (как и в гостинице) подмигивает. Подмигивает и подмигивает! А у меня от этого аж мурашки по спине гурьбою рыскают(!) Ши-и-ибко мне тогда не по себе сделалось. Как голому на морозе... Покажись, что как будто опознала, но виду не подала. Почти совсем не подала... Вот покажись, и все. Хоть тресни!
   -- Ни о чем не говоряще! -- высовывается из траншейного закоулка недалече ушедший Пашка Музей, -- Она ж после контузии наверняка фрагментарно память утратила! И первоочередно тот(!) кусок, который травме предшествовал(!) Как я после удара Софьи Павловны! -- Сгинь, нечистая сила! -- Шишкин швыряет в усомнившегося в его мужской крупногабаритности комок рассыпчатой глины.
   -- А ну тебя.., -- скрываясь, бормочет Павлик, -- Плебей...
   -- Это как же от души надо было долбануть, чтобы бабу напрочь из ума вышибить?., -- рассуждает богатырски сложенный младший сержант Анохин.
   -- А много ль ей, бабе-то, и надо? -- выкладывает свое мнение Шрапнель, выстрагивающий свистульку из обрезка ивовой ветки, -- Баба -- она существо сла-абое, же-енственное. Ее надлежит беречь, дабы и беременела, и вынашивала, и рожала в ра-адости... Она ж сама как дитятя. А ежель взял ее в супружницы, заботься о ней, не забижай да не унижай... Добро да ласка с жалостью для нее полезнее любой миксту-у-уры(!).. А ты ее, Шишкин, со всего маху по ушам(!)
   -- А не хрен было зажевывать! -- ерепенится главный герой душещипательного действа, -- Ишь, продукт отыскала! Я ей чего(?!), колбасная артель?!
   -- Да она наоборот, хотела тебя-дурака порадовать.., -- увещевает Шрапнель, -- А ты-ы-ы...
   -- Предупреждать надо было! -- не отступает Шишкин.
   -- Так, судя по твоему рассказу, она ж тебя предупредила. А ты-ы-ы... Болван, -- беззлобно укоряет нравоучитель.
   -- А все равно..! -- не сдается натрыжный Шишкин, -- Как с такой бабою целоваться, если она у всякого встречного-поперечного "хозяйство" облизывает?! Всякую пакость в рот тянет!
   -- Так и не целуйся, -- буднично отвечает Шрапнель, -- Кто ж тебя заставляет?
   -- Никто! А как разгадать? У нее же на лбу не написано, что она этакая пакостная проблядь!
   -- У тебя тоже на лбу ничего не написано.
   -- Ну ты, Шрапнель.., -- тщетен в поиске ответа Шишкин, -- Ты не сравнивай так... Не надо бы так... неправильно... сравнивать...
   -- Вот гляжу я на тебя, Шрапнель.., -- уперев задумчивый взгляд в полулежа полудремлящего Колюню, молвит Безбрежный, -- Разный ты какой-то: то придурковатый, то умный, то осторожный, то геройский, то аккуратный, то неряха, то бес в тебе дебоширит, то боженька из тебя вылазит... О-о-очень(!) разный.
   -- А я и спорить с тобой не собираюсь, -- умиротворенно плавнословит Шрапнель, -- Такой я и есть. Си-и-ильно(!) разнообразный. Не беда ж?
   -- Нет, не беда, -- вздохнув, соглашается Безбрежный.
   -- А я говорю: бабский рот -- не помойка! -- доказывает тем временем Шишкин, -- И точка! Хоть кол на голове тешите, не отступлюсь!..
   -- Товарищи, а взаправду поговаривают, что в заграницах градусники всовывают не в подмышку, а в рот? -- вкрадчивым голосом спрашивает только что подошедший солдат-незнакомец. Местные пристально оглядывают его мешковатую фигуру, расшеперенную под форму головы пилотку, неряшливо выбритое лицо типичного Иванушки-дурачка из русской народной сказки. И возраст (годков под двадцать) подходящ, и обмундирование затрапезное, и пехотные эмблемы нараскоряку, и движения без капли изыска. "Тюфяк", -- подумалось Безбрежному. "Колхоз Иванович", -- помыслилось горожанину Шишкину. "Поди шпион?!", -- насторожился Вася-северянин.
   Колюня же, обыскав прохожего ленивым взором от пилотки до каблуков и обратно, запинается на дыроватокожухном германском ручном пулемете МГ-42, небрежно закинутом на плечо на дубинный манер.
   -- Где добыъ? -- завистливо кивнув на "игрушку", по скорострельности превосходящую наш "дегтярь" вдвое (тысяча двести выстрелов в минуту, двадцать их же в секунду!), скупословно молвит он.
   -- Вы о чем это, товарищ? -- добродушно улыбаясь и монотонно моргая в полный размах блеклых ресниц, пришлый пытается уловить суть вопроса.
   -- Где "сенокосиъку" взяъ? -- подсобляет Колюня.
   -- Какую-такую "сенокосилку"? -- тушуется опрашиваемый.
   -- А котогая у тя чегез погон пегекинута, -- подсказывает дознаватель.
   -- А, э-э-это! Пацаны на день рождения подарили, -- бесхитростно признается приблудный, -- У меня сегодня вроде именин. Девятнадцать стукнуло.
   -- Значица, говогишь, што пацаны подагиъи? -- Колюня, не вставая с чурбака, по-командирски упирает кулак в границу бедра и паха, и, состроив важнецкую физиономию, сверлит незнакомца немигающим взглядом.
   -- Они, -- паренек начинает переминаться с ноги на ногу, словно приспичило по-маленькому, -- Друзья-товарищи. Однополчане.
   -- А-а-а! -- Колюня обрадованно хлопает себя ладонью по коленке и озаряется полноразмерной добродушной улыбкой, -- А я их, твоих "дгузей-товагищей", хогошо-пгехогошо знаю! Пегвый -- феъьдфебеъь Ганс, втогой -- ефгейтог Фгиц! Эсэсовцы обои! Хого-о-ошие у тя пгиятеъи! А ну, пгизнавайся! Шпиен?!
   -- Не на-а-адо, дя-яденька-а-а! -- скорчив плаксивую мину, судорожно сучит ногами именинник, -- Я не шпио-о-он! Я сво-о-ой! -- свисающие с пулемета патронные ленты глухо позвякивают.
   -- Беспалов! -- кричит разгневанный Безбрежный, -- Чего к парню привязался?! Какого хрена ему День рождения портишь?! Выйдем на переформировку -- все сортиры у меня языком вылижешь!
   -- Согтигы. Хе, -- бурчит Колюня, -- А мне не пгивыкать. Пгофе-ессия(!)
   -- А ты.., -- Безбрежный трясет вытянутой к пришлому рукой, -- А ты... Сходи -- отлей! Обоссышься ведь в штаны.
   -- Не хочу-у-у, -- доверчиво взирая на заступника, жалобно ноет парень, -- Только что пописал.
   -- А какого тогда лешего ходулями как очумелый дергаешься?
   -- А у нас, товарищ сержант, это по породе, -- поясняет чужак, -- И батяня на ноги беспокойный, и я, и братья оба. Только сестры с мамкою тихомирные.
   -- У тебя какое штатное оружие? -- допытывается Безбрежный.
   -- Такое, -- пришелец кивает на ильюхин пистолет-пулемет.
   -- ППШ, -- констатирует дознаватель.
   -- Оно.
   -- И где ж это самое "оно"?
   -- А тама валяется.
   -- И где это самое твое "тама"?
   -- Тама, -- зацикливается приблудный.
   -- Где "тама"(?!), едрит твою через коромысло! -- нервничает Безбрежный.
   -- За лесом, -- растерявшийся именинник указательно тычет кулаком с оттопыренным большим пальцем себе за спину, -- Меня ребята по грибы послали. Ну я и прихватил с собою вместо своего ППШ этот вот подарок. Подумалось, что с ним надежнее... Ходил-ходил, а грибов совсем нисколько. Совсем ни одного. Ходил-ходил и заплутал. А из леса выхожу, а тут и вы прямо на моем пути. "Дай, -- думаю, -- подойду да дорогу узнаю. В лоб-то, поди, за спрос никак не звезданут." А ребята на мой День рождения грибов ждут и ждут, а я тут блужу и блужу. А я виноватый, что грибы не выросли, а сам я заблудился?..
   -- Тьфу, -- сплевывает раздосадованный сержант, -- Дурдом... С Днем рождения тебя, голубчик! Умища тебе уйму!
   -- Спасибо, -- бегая растерянным взглядом, лепечет обладатель германского пулемета, -- И вам того же, товарищ... сержант...
   Присутствующим вновь весело.
   -- А за границами термометры действительно в рот вставляют! -- благодушно зыркая на приблудного, Шрапнель отвечает на вопрос, с коего началось с ним знакомство.
   -- Хуже? -- любопытствует тот.
   -- Что "хуже"? -- подбросив брови, улыбается Шрапнель.
   -- В рот, спрашиваю, хуже, чем в подмышку? -- уточняет паренек.
   -- Коне-е-ечно(!) и безусловно, -- подтверждает Шрапнель, -- Как медик говорю.
   -- Ты ж не медик, -- укоряет младший сержант Анохин, -- Ты ж ветеринар.
   -- Велика ль разница? -- вопросом возражает Шрапнель, -- Иной ветеринар сто очков вперед даст иному терапевту или хирургу(!)
   -- Ага. Ну-ну, -- выступает в роли анохинского союзника Яша Шишкин, -- Рассказывай нам тут побасенки. Так мы и поверили.
   -- А почему в подмышку лучше, чем в рот? -- приблудный, по-видимому уверовавший в компетентность ветеринара, пытается добиться исчерпывающего ответа.
   -- А потому, родимый.., -- начинает тот и тут же спотыкается, -- Потому что...
   -- Опа! Мозги заело? -- злорадствует Яша Шишкин.
   -- "Мозги заело"... Да и вовсе не заело... У тебя никогда не заест, -- выигрывая время на раздумье, сумбурно ворчит Шрапнель, -- Никогда у тебя не заест, потому как заедать нечему. Вакуум... Э-э-эх-х, Шишкин-Шишкин, шесть классов образования, а соображения никакого. Ноль без палочки.
   -- Мели, Емеля, твоя неделя, -- торжество Шишкина, уверовавшего в конфуз заумного сослуживца, налицо, -- Ишь, умник-разумник выискался! "Коне-е-ечно(!).. Как ме-е-едик (!) говорю..."
   -- А вам, молодой человек, действительно, разъясняю с медицинской точки зрения, -- приголубливая приблудного теплым взглядом, воркует Шрапнель, -- В чем ущербность практики измерения температуры тела посредством введения термометра в ротовую полость?.. А в том, что в ней (в этой самой полости) уйма(!) болезнетворных микробов. Миллионы(!) А у иных, -- просветитель указующе зыркает на Шишкина, -- их даже миллиарды вплоть до триллионов(!).. И пользование многих и многих пациентов одним и тем же термометром способствует обмену этими микропаразитами. Огромен риск перезаражения инфекционными заболеваниями. В том числе такими как чума, холера, грипп и даже сифилис... Второй минус менее опасней первого. Однако ж... При неуклюжести, буйстве либо глупости пациента, -- Шрапнель вновь красноречиво пялится на Яшу, -- существует реальный риск раскусывания им стеклянного термометра. Ртуть же, играющая роль основного и единственного наполняющего компонента, из разряда агрессивных металлов.., -- любопытный пришелец понимающе кивает, хотя во взгляде абсолютное непонимание. Остальные, с удивлением глядя на Шрапнеля, завороженно слушают. Похоже, наряду с трудноуловимым смыслом их поражает словесная витиеватость.
   -- Чепуха, -- прерывает просветительский процесс неугомонный Шишкин, -- Ртуть -- металл? Да она же жидкая! Чуть погуще воды.
   -- Действительно, -- соглашается Шрапнель, -- Жидкая. Но это обманчиво. Ртуть -- металл. Агрессивный, способный при контакте с человеком посредством отравления вызвать тяжкий недуг. Вплоть до смертельного (иначе говоря -- летального) исхода(!)
   -- Товарищ(!) -- приблудный, облегчив плечо от пулемета, с вожделением взирает на окопного лектора, -- А коровам (если уж вы ветеринар) в какое место градусники вставляют? Неужто в пасть?!
   -- Да ты что, солдатик, белены объелся(?!) -- вкрадчиво осведомляется Анохин, -- Она ж, корова-то, всю ртуть сжует и стеклом подавится(!) У нее же натурально скотское соображение(!) Она же не человек.
   -- Сельхозживотным и даже диким (в зоопарках), -- просвещает Шрапнель, -- термометры вводят в анальное отверстие, являющееся финишем прямой кишки. В последнюю, как говорится, инстанцию... Посему... Посему исключается риск нанесения вреда здоровью инородным предметом. Более подходящими местами животные не обладают.
   -- Слушай, парень, да на ус мотай(!) -- глядя на приблудного и указывая на Шрапнеля, пафосно изрекает Анохин, -- Успевай. Пока таки-и-ие(!) люди в стране советской есть!
   -- А иностранцы своей скотине температуру то-оже в этой самой... В последней ин... ин-стан-ции меряют? -- пытливый взгляд приблудного прикован к начитанному ветеринару.
   -- Без вариантов. Там же, -- поясняет тот, -- И заметьте, анал всегда инфекционно безопасней ротовой полости. Риск заражения через него посредством термометра практически ничтожен(!) Гигиеничность высокого уровня.
   -- Мота-ай на у-ус, пулеме-етчик! -- восторженно улыбаясь пришлому, ликует Анохин, -- Безопа-а-асно! Не опасней клизмы! В жопе микробов меньше, чем во рту! И если даже градусник из кобыльей подхвостки переткнуть кучеру в хайло!.. Никакого риска! Ни холеры ему, ни чумы, ни кашля с насморком!..
   -- Чего-чего?! -- выпучивается на Анохина Яша Шишкин, -- Из скотской задницы да человеку в рот?!
   Дружный раскатистый гогот сводит дискуссию на нет.
  
   Полковой наблюдательный пункт -- котлованчик человек на двадцать стоячих, занавешенный сеткой-маскировкой. Рогатая стереотруба с самодельными противобликовыми нахлобучками из пары закопченных консервных банок из-под "Второго фронта" -- американской тушёнки. К окулярам приник русоволосый щеголь-подполковник, привезенный комдивом на замену комполка, выбитого аппендицитом с театра военных действий. Свита обозревает позиции неприятеля менее приближенно -- бинокулярно.
   -- Ну и где? -- вяло справляется новоявленный временно исполняющий обязанности комполка.
   -- Что "где"? Фу-у-у, -- пытается уточнить суть вопроса одышечный начштаба.
   -- Позиции противника где?! -- конкретизирует ставленник комдива.
   -- В том-то и дело... У-уф-ф-ф... Идеальная маскировка, режим мертвого молчания артиллерии и огневых точек, даже радиоэфира... Радиомолчание... Фу-у-у... Только батарея "ишаков" не смолчала. Накрыта нашими минометчиками. Хо-хо-о-о...
   -- Представили(?!) к наградам, -- интонационно теплеет ВрИО комполка.
   -- Представим, -- обещает начштаба, -- Вплоть до орденов.
   -- Ну-ну-ну, -- не отрываясь от окуляров, ВрИО прикуривает папиросу, -- Ну, бляха-моха!.. Хоть бы амбразура где промелькнула! Даже траншейных брустверов ни-ни... Колдовство какое-то...
   -- Надеемся, разведка боем обозначит. Фу-у-у, -- грязно-белым носовым платком вытирает испарину со лба начштаба, -- Пехоте выдана двойная водочная норма. Но комдив изволили... фу-у-у... уснуть. Ждем, когда проснется. А то вдруг, упаси боже, разбудим еще канонадой! Фу-у-у... Усталый он какой-то. Умаялся...
   -- Данные разведки, -- произносит вновь назначенный.
   -- Оп-перативными данными н-не располагаем, -- смущенно произносит начальник полковой разведки -- моложавый капитан атлетического телосложения; на отличку от остальных, без орденов-медалей, но зато в зеркально блескучем сапожном хроме, -- П-почти.
   -- И сколько же этого "почти"? -- интересуется ВрИО.
   -- "Языка" взять так и не получилось, -- голос докладчика уныл и трепетен, -- Ни одна разведгруппа в расположение укрепрайона не прошла. Потеряно семеро бойцов, пятнадцать пропавших без вести... Агентурные данные отсутствуют...
   -- Да это, уважаемый, не "почти"(!), -- накаляет голос ВрИО, -- Это... Саботаж! Это... Долбоебство! Неделя как на позициях, а разведданных... Кот нассал?! Засранцы!!
   -- Предположительно.., -- начинает потупившийся капитан.
   -- "Предположи-и-ительно"?! -- ВрИО подступает к ответчику со сжатыми до побеления костяшек кулаками, -- Приказываю тебе, не товарищ, а гражданин(!) капитан... Вырядился, к-как кобель на случку!.. Пр-риказываю! В первых рядах разведки боем пойдешь! Как рядовой стрелок! В п-первых ряда-а-ах!.. Моли бога, что комдив спит! А то бы!.. Искупи свое дармоедство кровью! По-о-онял?!
   -- Так точно! -- часто моргая, резко козыряет главный полковой разведчик.
   -- Свобо-о-оден! -- обрывает разнос разгневанный подполкан.
   -- Йе-есть! -- прощально козырнув, капитан чеканным шагом покидает наблюдательный пункт. Свидетели сей сцены в оцепенении. Слышно жужжание мух и стук капель начинающегося дождя...
   -- Время, -- наконец уняв гнев, однословит ВрИО.
   -- Пятнадцать-десять, -- подсказывает майор-артиллерист, коему комдив грозился "глаз на жопу натянуть".
   -- Я дал отбой на атаку до конца сна товарища генерал-майора... О-о-ох-х-х, -- поясняет начштаба.
   -- Так и приказал: "...до конца сна товарища генерал-майора"? -- иронизирует ВрИО.
   -- Никак нет(!) -- тушуется штабист, -- "...до особого распоряжения!"
   -- Та-а-ак, -- оторвавшись от стереотрубы, взирает на начштаба ВрИО, -- Разведка боем в шестнадцать-ноль-ноль. Минимум артиллерийской поддержки -- по одному снаряду с орудия! Не-е хрен вслепую жечь боезапас! Атака силами второго батальона. Какова укомплектованность батальона личным составом?
   -- Менее пятидесяти процентов, -- информирует начальник штаба, -- Около двухсот стрелков.
   -- Та-ак.., -- задумывается ВрИО, -- Подходяще... Максимально возможное продвижение! До упора! Все, что от них останется, сразу в тыл... Пообещать за взятие населенного пункта медали и ордена!.. Всем. Поголовно.
   -- Т-товарищ подполковник... О-о-ох-х, -- обильно потеет начштаба, -- А авиационная поддержка?
   -- Я же приказал, что никакой массированности артогня вслепую?! -- раздражается ВрИО, -- Приказал?!
   -- Так точно! -- неуклюже вытягивается во фрунт начштаба, -- Хо-о-о... У-у-уф-ф...
   -- Разведка боем силой пехоты! В шестнадцать-ноль-ноль! Об авиаподдержке накрепко забыть.
   -- А вдруг товарищ генерал-майор к тому времени еще будет спать? Побеспокоим, -- выказывает опасение начштаба.
   -- Не будет. О-о-ах-х-х! -- во весь рот позевает ВрИО, -- Не будет. Я знаю. Если я усну, к шестнадцати-ноль-ноль разбудить!
   -- Есть! -- вяло козыряя, заверяет начштаба, -- Будет разбужено!
   -- Упоить батальон водкой! -- клонясь в сон, дает распоряжение ВрИО, -- В стельку. Пьяному море по колено!.. Пообещать: кто первым ворвется в расположение противника, тому Звезду Героя Советского Союза!.. Но упоить обяза-а-ательно! Под мою ответственность.
   -- Есть! Фу-у-у, -- подтверждает свое понимание задачи начштаба.
   -- Перед самой атакой(!)
   -- Есть!
   -- До о-о-одури!
   -- Есть! Ох-фу-у-у...
   -- Корректировщики, топографы, писаря, кашевары... Всех в наблюдатели! Засекать все -- до пулеметного гнезда!.. И боже упаси, если кто-нибудь из них будет хотя бы слегка выпивши! Лично в штрафбат оформлю! Ясно?
   -- Фу-у-у. Так точно! Ясно!
   -- Я пошел покемарить... И чего вам эта авиация, если бомбы -- это те же артснаряды?! Только с приваренными стабилизаторами... О-о-оа-а-ах-х! Все. Меня нет. Исполняйте.
   -- Йе-есть! -- последнее начштаба выкрикивает с явным душевным облегчением.
  
   Дождь, пробрызнув крупнокапельно, стихает. Солнце, ныряя и выныривая, купается в переменной облачности. День катит на закат.
   -- Сыко-олка мияс-са пропадаэт, -- сетует вытянувшийся на цыпочках коренастый Магомед-оглы, -- Цэ-элый(!) туша.
   -- Торчишь, Магомедка, из траншеи как мухомор на тротуаре, -- ворчит сержант Безбрежный, -- Хоть каску напяль. А то, неровен час, прилетит свинчатка в "шляпку"...
   -- Сык-ко-олка мияс-са! -- сокрушается нахлобучивающий каску азербайджанец, -- А как с ничейка взят?.. Ныкак. Ы-э-эх-х! Палчыка облыжэшь! А блызка локтя, а нэ укусышь. Мияс-са хачу-у-у...
   -- О чем это он? -- оборачивается к Шрапнелю Вася-северянин.
   -- Мертвечины хочет, -- с нотками сострадательности поясняет тот, -- Изголодался магометанин. Видишь, как его корежит?
   -- Виж-жу(!) -- выказывая лицом недоумение, подтверждает Василий, -- Не пойму только, как-кой мертвечины он хочет(?!)
   -- Обыкновенной, -- морщится Шрапнель, -- Ему, стервятнику, видишь ли, тушёнка американская приелась. Ему, видишь ли, человечинку подавай. Людоед отпетый.
   -- Брешешь(!) -- хмурит брови Вася.
   -- А какой интерес мне брехать? -- равнодушно спрашивает Шрапнель.
   -- А может есть какой.., -- допускает вероятность мотива северянин, -- А может, чтобы меня одурачить.
   -- Да нужо-он(!) ты яму-у.., -- встревает в разговор чистящий винтовку Колюня, -- Че тя дугачить, ежеъь ты дугаком гожденный. Темнота-а(!)
   -- Нету в Советском Союзе людоедов(!) -- перебрасывая взгляд с Колюни на Шрапнеля и обратно, утверждает Вася.
   -- Нету так нету, -- безразлично молвит Шрапнель.
   -- А ты(!).., -- сердито уставившись на Колюню, северянин пыжится в словесном поиске, -- Полегче, ты(!).. Ишь, "дураком рожденный"(!)
   -- Звиняй, ежеъь че не так, -- равнодушно просит прощения Колюня, -- Не со зъа я. Выгваъось.
   -- То-то ж, -- утихомиривается Вася.
   Минуту, другую, третью тянется пауза. Кажется, что тема разговора исчерпана, похоронена и забыта. Но, поерзав и пошмыгав носом, Василий все-таки воскрешает ее обрывочным бормотанием:
   -- Людоед... Хе... Тушёнка ему надоела(!).. Брехня... Да как может надоесть тушёнка(?!).. Дребедень...
   -- Шгапнеъь, -- молвит Колюня.
   -- А? -- откликается тот.
   -- А че, в сам деъе япошкинские самугаи чеъовечину едят?
   -- Да ты што-о-о(?!), Колюня.
   -- А сам ж говогиъ, што едят.
   -- Не-е, -- отнекивается Шрапнель, -- Они только печенюшки потребляют.
   -- А-а-а... Хогошо живут жеътомогдые, коъи печеньем когмятса(!) -- маятникоподобно покачивает головой Колюня, -- А я как-то у свояченицы в гостях энтим печеньем с ме-едом та-ак(!) обожгаъса, што на дизентегию пгогваъо. Как из гидгоэъектгостанции двое суток водопадиъо(!) Думаъ уж, што весь досуха выъьюсь. Насмегть(!)
   -- Это от ме-еда, -- поясняет солдат-похоронщик, -- Он же здо-орово(!) кишечник слабит. И нервы успокаивает.
   -- Тебе бы мои негвы, -- негодует Колюня, -- Тебе бы мою дгисню, кода я все угъы день и ночь обсигаъ, посмотгеъ бы я на твои негвы(!)
   -- Ну чего ты, Беспалов, все об говне да об говне? -- морщит нос Вася-северянин, -- Срамотища, а не человек.
   -- А я че? -- хлопает веками Колюня, -- Я ж пго печенюшки, кои япошки едят... А оно само собою на говно выехаъо. Безо всякова повода. Само собою.
   -- Эт какие еще печенюшки едят япошки? -- заинтересовывается подоспевший к концовке разговора Анохин.
   -- А вон у Шгапнеъя спгоси, -- кивает Колюня.
   -- Это какие еще печенюшки едят япошки? -- поворачивает лицо по указанному адресу Анохин.
   -- Какие-какие.., -- театрально мнется Шрапнель, -- Обыкновенные... Поймают в плен врага заклятого (типа нас с тобою, или навроде Васи-северянина) и пузо ему вспарывают, и парную печенюшку оттуда вынимают, и жрут ее сырою без перца и соли с горчицею... Печенюшку-то -- печенку -- печень-то... А когда всю зажуют, в киманы расшитые да лапти бамбуковые наряжаются, да в тюбетейки узбекистанские, а еще в повязки набедренные из дикой махорки и в кальсоны дыроватые... А потом расхватывают (кому чего достанется) гитары, балалайки, барабаны и гармошки со свистульками, и свои япошечные народные танцы пляшут. Как недоумки бессознательные... И вприсядку, и вприпрыжку, и винтом, и кувырком, и по пяткам языком. А главные в том шабаше мотоциклисты: Яма-мото, Кима-мото, Коза-мото... А еще и Сука-, и-и... Бяка-, и-и-и... Херо-мото... На наш-то слух, так себе фамилии -- паршивенькие. А по-ихнему-то, самые что ни на есть уважаемые и почетные(!) А вот им-то, этим самым "мотам", подносят исключительно гениталии(!) В запеченном виде.
   -- А чево тако энти самые "гени-таъии"? -- любопытничает Колюня.
   -- Ну как вам популярно объяснить?.., -- задается вопросом Шрапнель.
   -- А чево таковское это само "попуъягно"? -- выказывает дополнительный интерес рыжеус.
   -- Популярно -- это доходчиво, -- вносит ясность ветеринар-просветитель, -- А гениталии -- это... Это.., -- лукаво ухмыляясь, он держит паузу, -- Гениталии -- это-о-о... Муди(!), проще говоря.
   -- Ё-ёк-королёк! -- поражается Шишкин.
   -- Надеюсь, теперь-то всем ясно, что такое гениталии? -- с ощущением интеллектуального превосходства спрашивает "окопный эрудит". Бойцы скептически ухмыляются и переглядываются.
   -- А чего, и ко-окушки(!) из гени-талиев эти самые людоедские атаманы потребляют?! -- вытянув губы в утиный клюв и выпучив глаза, возбужденно интересуется Шишкин.
   -- Хо-о-о! -- Шрапнель обводит аудиторию надменным взглядом, -- Да в них-то, в яичках, самый смак! Ежели хотите знать, драгоценнейшее из организма! Ежели с карто-ошечкой да лучко-ом зажа-арить(!) Да под помидорною подливою пода-ать(!).. За-а уши не оттащ-щить, язык проглотишь(!).. Стопроцентный витамин!
   -- Са-ам(!) что ли про-обовал(?!) -- лицо Шишкина озаряется предвкушением ошеломительного подтверждения его сногсшибательной догадки.
   -- Да ты что, Яша?! -- опешивает Шрапнель, -- Мозгами на Солнышке перегрелся?! Да как только такое в твою голову взбрело?!.. Чтобы я да человеческие гениталии в форме мудей в рот взял?!..
   -- А я чего?.., -- разводит руками прозорливый Шишкин, -- Я не са-ам(!) до этого дотумкал. Ты ж са-ам(!) про их вкусноту расписал-разукрасил! Ну я и подумал, что пробовал...
   -- В своем ли уме ты, Яша?! -- то ли наигранно, то ли всерьез возмущается якобы дока по людоедским традициям, -- Чтобы я-я-я(!) да человечину?..
   -- Ишь ты, ангелок выискался! -- переходит в наступление Шишкин, -- "Чтобы я-я(!), чтобы челове-ечину"!.. Да я, если хочешь знать, по голосу чую, что ты-ы(!) человечину жрал! Вместе с мудя-ями и ихними муде-евыми кокушками! Бо-ольно уж складно языком треплешь!
   -- Да я же ветеринар!.., -- багровеет лицом Шрапнель.
   -- А я токарь-фрезеровщик!.., -- брызжет слюной Шишкин, -- И чего из этого?!.. Коли ветеринар, значит свои гребаные ген... ген-ниталии зажевать неспособен?!
   -- Яша! -- Шрапнель умоляюще таращится на Шишкина, -- Прекрати, пожалуйста(!) Ну не пробовал я человеческие яички! Скотские(!) -- да, людские(!) -- нет.
   -- Эт-то какие-растакие скотские? -- утихомиривается Яша, -- Эт-то ка-ак(!) понимать?
   -- Ну я ж ветеринар, -- облегченно вздохнув, поясняет обвиненный в изощренном каннибализме, -- Я ж скотину подкладываю -- кастрирую, говоря по-научному. Хирурги-и-ическая опера-а-ация(!), ежель по сути... Ампутация(!) Вот эти самые органы в виде спермопроизводящих желез мы, ветеринары-то, и забираем на еду. Тради-и-иция(!) такая. Профессиональная... Поэтому я и знаю вкус. Но по ско-отским(!), а не по людским!..
   -- А-а-а, -- разочарованно выказывает понимание пытливый Шишкин, -- Так бы сра-азу и сказа-ал.
   -- Да как тебе сказать(?!), ежель ты слова вымолвить не даешь, -- укоряет поедатель скотских гениталий.
   -- А я чего? Я ничего.., -- вопросо-ответит Яша, -- А вот скажи, ветеринар!.., -- его глаза вспыхивают знойным интересом, -- Вот скажи, какие кокушки вкуснее: жеребячьи, бычачьи, свинячьи, собачьи или, к примеру, кошачьи?!..
   После сей словометной очереди воцаряется гнетущая тишина... Шрапнель, выпучив глаза, бледнеет до мраморной розовости. Рот по-рыбьи ритмично кусает воздух... Наконец-то, частично уняв волнение и брезгливо сморщившись, он трепетно лепечет:
   -- Да с каких-таких собачьи-то с кошачьими?.. Ты чего это, Яша?.. Тьфу(!).. Да ра-азве тако-о-ое... возмо-ожно?.. Да ты за кого меня принимаешь?.. Соб-ба-ачьи и коша-ачьи...
   -- Пфу, -- поджимает губы Шишкин, -- Да у бабы нашего директора завода все коты были кастрированными... А кто, спрашивается, им кокушки повыкусывал(?!).. Твои друзья -- ветеринары(!)..
   Бойцы покатываются от хохота. Шрапнель ошарашенно хлопает веками (кажется, что он вот-вот пустит слезу). Шишкин восторженно зыркает по сотоварищам.
   -- А что?!.., -- утирая ладонью отсыревшие глаза, подает голос сержант Безбрежный, -- Про котов -- здо-орово!!.. Хе-хе-е-е! Хо-хо-хо-о-о!.. И про людоедов дю-юже интере-е-есно-о! Поте-е-ешил, Шрапнелюшка!
   -- Фи-и-и, -- с пренебрежением тянет Анохин, -- Тоже мне новости. Да я это все давным-давно знал. И про папуасов, и про японцев, и про других басурманов. А главным главарем у них был Роб... роб... Роб-роб-роб...
   -- Робин Гуд? -- подсказывает Ильюха.
   -- Да не-е-ет, -- отмахивается Анохин, -- Роб-роб-роб... Роб... Роб-бин-зон Куку-у... Куку-у-руза. Робизон Кукуруза! А начальником штаба у него был Пятница! Из местных мужиков. Черномазый. А бедокурили они на Кавказе еще при Екатерине Великой(!).. Целая банда!
   -- Вот-вот-вот(!) -- еле заметно кивая на Васю-северянина, на удивление резво оправившийся от потрясения Шрапнель заговорщицки подмигивает Анохину, -- Их же так и звали -- шайка людоедов. А потом их повадки переняли.., -- голос понижается до шипящего шепота, -- Шиш с первого раза поверишь... Азербайдж-жанцы переняли, и даже ингуш-ши с ос-сетинами...
   -- Брехня-я-я? -- уже не утверждает, а спрашивает Вася-северянин.
   -- Да не сойти мне с этого места! Да про них же при царе в газетах писали, -- с серьезной миной убеждает Шрапнель, -- Не читал?
   -- А когда мне читать, если я при Кере-енском родился? -- оправдывается Вася.
   -- Дак и при Кере-енском тоже писали, -- с укором молвит Шрапнель, -- А ты-ы-ы... Тюха.
   -- А когда мне читать, если я тогда под себя гадил?! -- буровит сбитый с понталыку Вася.
   -- Да-а-а, -- сочувственно зрит на него хитровански прищурившийся Шрапнель, -- Тяже-елый случай. Перпе-ету-ум мо-обиле(!)
   -- Чего? -- на северянинском лице робость и недоверие в единой маске.
   -- Перпе-ету-ум мо-обиле(!) -- состроив важную мину, сумбурно растолковывает Шрапнель, -- Это я по-латынски так называю. Тяжелый случай. Это как мудями по лобовой танковой броне! Звону много, а бронебойности ни хрена. Случай деручий. Диагноз, Васенька. Неизлечимо! Безнадежно. Но жить можно. Даже до глубокой старости... Э-э-эх-х. Сколько светлых умов билось... Увы! Бесполезно... Но самое дикое в том, что все эти неудачи с перпету-умом доказывают, что рано или поздно Земля замедлится вращаться, а потом и вовсе остановится, а потом сойдет с орбиты и влепится в Солнце! Как сопля в колодец!.. Как пуля в говно! С брызгами!
   -- Ну ты, Шрапнель, и-и-и(!).., -- восторгается сержант Безбрежный, -- Сказочник(!)
   -- Выъитый гъавный пгокугог Вышинский(!) -- солидарен с командиром Колюня.
   Воцаряется гнетущее молчание. Судя по выражениям лиц, присутствующие мыслят. Натужно. Лишь равнодушный к болтовне сослуживцев Магомед-оглы, по плечи высунувшись из траншеи, с детской непосредственностью обозревает окрестности.
   -- Ну ты, Беспалов, всеми уважаемого блюстителя закона товарища Вышинского зря к сказочникам приплел! Вот ботаешь и ботаешь, ботаешь и ботаешь!! И всегда безмозгло!! -- рассвирепевший Безбрежный нервно грозит Колюне то кулаком, то пальцем. По-видимому, еще не рассосалась горечь от "...нагишом совмесно со своими бабами да тещами будете пегед мавзоъеем "Интегнационаъ" отпъясывать!".
   -- А я че? -- оправдывается Колюня, -- Хотеъ, штобы как ъучше, товагищ сегжант -- боевой мой командиг!
   -- Да я твоим "лучше" сыт по горло каждый день!! -- беснуется Безбрежный.
   -- Ну чего там, Магомед-оглы?! -- притупляет щекотливость ситуации Шрапнель.
   -- Ай?! -- с улыбкой оборачивается кавказец.
   -- Чего новенького(?!), спрашиваю.
   -- Нэмца тыхый-тыхый! Прытаылса! Как будта змэй подколодный!
   -- А ка-ак насчет мя-яса?! -- голос Шрапнеля сотрясаем подспудной смешинкой.
   -- Протухала мияс-са! -- сокрушается Магомед, -- Жарка! Очэн жарка!
   -- Слыхали(?!) -- возбужденно шепчет Шрапнель, -- Людоедина(!).. Он как узнал про мертвую немку на ничейке... Ну ту, с которой Колюня побрякушки с сапогами поснимал... Ма-а-ама ро-о-одная(!) Зверем диким заметался: "Ая-яй(!) -- повизгивает, -- Знал бы, Колкэ кусок свэжый ляжка заказал(!) Шашлык бы надэлал(!) Как на Кавказэ."
   -- Да ну т... Пфу, -- брезгливо сплевывает Вася-северянин, -- Ты, Шрапнель, ботало и ботало!
   -- От те на, -- наигранно удивляется виртуоз-рассказчик, -- А потом он на висячего на колючке оберста глаз наложил. Ага... Все уши мне прожужжал:
   "-- Какая жырный офыцера(!) -- рычит, -- Сколко мякоты(!) -- А я ему:
   -- По уставу, Магомед-оглы, не положено(!)
   -- На нэ положэна, -- шипит, -- фуй наложэна. Спо-олзай, -- в соучастники меня вербует, -- до вкусный фашыстскый офыцэра, нарэж миаса. Жрать будэм -- гульять будэм(!).."
   -- Оглы! -- оборчивается Шрапнель.
   -- О?! -- отвечает Магомед.
   -- Правду я про шашлык-машлык и туда-сюда говорю?!
   -- Шрапнэл чэсный! -- восхищенно утверждает кавказец, -- Шрапнэл ныкада нэ врот! Шашлык-машлык -- пыравда! Туда-суда -- пыравда!..
   -- А офицерский шашлык хороший?! -- провоцирует Шрапнель.
   -- О-о-о! -- под дружный хохот слушателей восторгается Магомед, -- Офыцэрскыя шашлык самый вукусный! Палчыкы проглотышь!..
   -- Я ж говорил(!)., -- триумфирует Шрапнель, -- Людоед(!) Но, согласно народным обычаям. А против воли старейшин не попрешь(!) Закон гор(!).. Слыхали "палчыкы проглотышь"(?!)..
   -- И чего? -- вопрошает ухмыляющийся Анохин.
   -- Он мне сам признался, что вкусней всего студень из ручных пальцев. Но только, чтобы грязь перед приготовлением из-под ногтей была вычищена... А вот ножные, мол, пальчики -- херня: как их ни прополаскивай, все одно потом воняют.
   -- Срамной ж ты, Шрапнель, мужик! -- негодует Вася-северянин, -- Всяку бяку в одну кучу сгребешь! Пакостник.
   -- А об тебе вообще разговор отдельный, -- интригует неуемный фантазер.
   -- А мне без интересу! -- отворачивается северянин, -- Мели, Емеля -- твоя неделя...
   -- Слушайте, мужики.., -- Шрапнель вкрадчиво притягивает и без того прикованное внимание, -- О том, как я Ваську от неминучей смерти спас:
   "Подходит однажды ко мне Магомедка и шепчет:
   -- Васыку хачу.
   -- Не по-людски это, дружище, -- отвечаю. А сам-то кумекаю, что у абрека к северянину симпатия образовалась. Ну как между мужиком и бабою. Да только заместо бабы второй мужик. Давненько еще слыхал я про такую конструкцию.
   -- Упитанный(!), -- говорит он, -- Васылый. Фыгу-урыстый(!) Палчыкы облыжэшь(!)"
   Ну я и смякитил, как по проекту Магомеда должна выглядеть эта самая конструкция. Аж в краску меня от стыдливости вогнало...
   -- Ещ-ще-е-е сло-ово, и-и-и..!! -- истерит Вася-северянин.
   -- Все. Все, Василий! Я молчу! -- капитулирует Шрапнель, -- Прости меня, Вася! Больше никогда не буду... Ни-ког-да!
   Присутствующие прыскают в заскорузлые кулаки, давятся горловыми спазмами, охают и задорно переглядываются.
   -- Жа-а-аль, -- напыщенно сокрушается Шрапнель, -- А я хотел вам еще рассказать про то, как грузины съели двоих отдыхающих по профсоюзной путевке передовиков производства. Да так начисто косточки обглодали!..
   -- Иэ-э-эа-а-а!! -- судорожно передернув всем телом, обернувшийся к балаболу Вася-северянин не успевает зажать рот ладонью либо перенацелить его на безлюдное направление, и мощное рвотное извержение фонтанит на галифе Шрапнеля.
   -- Спасибо, Вася, за гостинец, -- меланхолично бубнит тот.
   -- П-прасти, -- извиняется северянин, -- Сам виноват. Зы-знал же, что я брезгливый...
   -- Угу, -- понуро кивает Шрапнель.
   -- Слышь, а че, и даже грузины человечиною питаются? -- обращается к нему косолапый Шишкин и немедля получает в пах повторное рвотное извержение Васи-северянина.
   Бойцы расступаются, дабы ненароком не угодить под "обстрел". Шрапнель с Шишкиным бредут по траншее вправо (видимо, приводить в порядок обмундирование). Вася-северянин чуть погодя шаткой походкой направляется им вослед.
   -- Магомед! -- обращается к кавказцу сержант Безбрежный.
   -- Ай?! -- откликается тот.
   -- Ты что за мясо там высматриваешь?!
   -- Кобылька на мина прыгнул! Вызырвалса! Мно-ога мияс-са! Всэм бы хватыл! Конына -- нэ свыныя! Конына -- нэ хрю-хру парасонковый. Конынка чыстый как бара-ашка(!).. Пропал кобыл! Спортытса!..
   -- Тьфу ты! -- в сердцах сплевывает Безбрежный, -- Не бойцы, а юные зоологи(!)
   -- Чего у вас тут? -- устало интересуется только что подошедший Музей.
   -- Ска-азку съушаъи, -- поясняет Колюня.
   -- Поня-я-ятненько, -- заправляя винтовочный ремень поглубже на плечо, воркует Павлик, -- Бесподо-обно: "ска-азку слушали"(!).. А я гляжу, трое облеванных подряд встретилось. И главное, у всех по одному и тому же рецепту: каша, хлебушек, и-и-и... Что меня дико обескуражило, фашистко-германские галеты(!) с ароматом шнапса. Получается, что все трое отрыгавшихся -- немецко-фашистские лазутчики. "И к чему бы это? -- думаю, -- Может к грозовому ливню? Ведь хмурится и хмурится..."
   -- Еще один недоумок(!) -- негодует Безбрежный, -- Если человек трофейного поел, сразу уж шпион?!
   -- Да нет, -- загадочно ухмыляется Музей, -- Я это к тому, что в одна тысяча девятьсот пятнадцатом после обильной выпивки со случайными встречными российскими контрразведчиками на собственной рвотной массе провалился только что перешедший линию фронта ас шпионажа барон фон Гейниц. Наши-то, хоть и бухие в стельку, но, узрев выплеснувшееся содержимое желудка, моментально скумекали и моментально фонбарона спеленали(!)
   -- Ну ты и(!)., -- Безбрежный замирает в поиске продолжения фразы, -- Ну ты и... Талант!
   -- Слышь, вояки!! А я что, действительно Софью Павловну щупал?! -- справляется польщенный комплиментом Павлик.
   -- А то! -- подтверждает младший сержант Анохин.
   -- Ну ведь, едрит его бабусю, ничегошеньки не помню! "До" помню, "после" помню, а сам факт... Вот будто топором вырубило!
   -- Тебе же говорили(?): последствия, мол, тяжкой контузии, -- с сочувственными нотками поясняет Анохин.
   -- Ну... Говорили. Но...
   -- Да свидетелей половина батальона(!) -- убеждает Анохин, -- Любой подтвердит.
   -- Да понима-аю я, -- морщит лоб Музей, -- Но ведь не обидно б было, если б помнил! Если б ру-уки, глаза-а помнили!.. А так... Беспредметно-невещественно. Пустота-а-а!... Представить могу, а вспомнить... Чертовщина! Может восстановится?! Но когда-а-а?.. Теоретически вероятно. А практически-и-и?!..
   -- И где ж ты, голубь сизокрылый, успел нализаться?! -- ласково-коварно интересуется Безбрежный.
   -- А там, -- мотает головой себе за спину Пашку, -- Термоса-а-а(!) с микстурой от испуга идут! К-караваном! Всем наливают, всех спаивают! Без разбору. Говорят, что в честь взятия Берлина! Авансом, надо полагать!.. А может во здравие нового комполка. Ну я и приг-губил миз-зерно. Мик-кро-скопически. Как амеба!..
   -- Кто? -- любопытничает Безбрежный.
   -- Я, -- отвечает Павлик.
   -- Кто новый комполка?!
   -- Погодь-погодь, -- напрягает память "Софьей Павловной контуженный", -- Напрочь из "архива" вырубило... Неужели я и там кого-нибудь щупал?.. О! Подполковник Иванов!.. Говорит о чем-нибудь?
   -- О чем может сказать?., -- теряет интерес Безбрежный, -- О чем, если на Руси Ивановых гуще Петровых с Сидоровыми совместно взятыми?..
   -- Гуля-я-яй, пехо-о-ота!! -- доносится зычный призыв, -- Ско-олько вле-езет, все-е твое-е-е!!.. Пе-е-ей-хле-еба-а-ай -- ме-еры не зна-а-ай!! Водка наша хороша-а-а!! От нее визжи-и-ит душа-а-а!!..
   Бойцы недоуменно переглядываются.
   -- Что за праздник?! -- недоумевает Шишкин.
   -- Поди-к Сталин али Берия помер? А вдруг оба-вместе преставились?! А вдруг дедушка Калинин?! Совсем ведь старехонький... А вдруг сам Гитлер окочурился?!! -- выдвигает версии ранее Шишкина с Шрапнелем возвратившийся умытый Вася-северянин.
   -- Цыц! -- напускается на него Безбрежный, -- Про Гитлера толково сказано(!), ни дна ему, ни покрышки. А про остальных(!).. Ботало! Еще раз такую херню услышу -- лично в кутузку уведу!
   -- Не услышишь, -- бормочет понурившийся Вася, -- Никогда не услышишь... Больше не бу-у-уду... Долгих лет им, счастья в труде и личной жизни!.. Чтобы всех-превсех отцы народные пережили, чтобы всех нас зарадовали до полной победы социализма на всем Белом Свете!..
   -- Тьфу, -- сплевывает Безбрежный.
   Из-за поворота двое пошатывающихся солдат выносят двухведерный термос. Вслед за ними бредут приведшие в порядок обмундирование Шишкин и Шрапнель.
   -- Не пролейте, ироды! -- напутствует спиртоносов в спины последний из обрыганной парочки, -- Нажрутся как свиньи!..
   -- Неа-а-а, -- заверяет менее хмельной из спиртоносов, -- Не пролие-ем! Мы таки-ие(!).. Пыр-равда, Вова?
   -- Он-н-на, -- утвердительно мотает головой напарник, -- Пр-ра-ав-в-в... Пр-ра-а-ав-да-а...
   -- Вот ви-ишь? -- обволакивая Шрапнеля соловелым взором и кивая на Вову, плетет лениво ворочающимся языком первый спиртонос.
   -- А где Махонько? -- интересуется Колюня, -- Он ведь никому-у не довегяет(!)
   -- Н-на пр-рав-вом фы-ланге, -- поясняет "не Вова", -- Пы-первую-ю ры-роту угощ-щает. Ры-работы мы-мно-о-ого(!). Ни-не успева-ают(!) В-во-от нас и пы-подключи-и-или-ли...
   -- А-а-а, -- понимающе тянет Шрапнель, -- А что за праздник-сабантуй? И в честь чего этакое бухалово?..
   -- А эт-та, -- прицелившись указательным пальцем вертикально в сумрачное небо, "не Вова" тужится сообщить нечто важное, -- А эт-та... Ой-ёй-ё-ёй!.. Вы-в честь ны-наступле-е-ения(!) Вы-в атаку пойдете. Штурм! А вып-пивка, шышт-тоб... От испуга(!) он-на и для хы-рабрости. Выпивка-то. Пил-люля.., -- получив от напарника чисто символический подзатыльник, оратор на лету ловит сбитую с макушки пилотку и, водрузив ее обратно по-наполеоновски (с уха на ухо), опускает в термос мерку-стограммовку, -- Пи-пейте, л-люди добрые. В-веселыми помы-мрете...
   -- Не каркай, олух! -- отвесив "не Вове" солидный подзатыльник, сердится Шишкин, -- Будешь дурь гнать -- не поленюсь -- волоком под нос к немцу утащу! Чтоб он мозги твои дырявые пулями законопатил(!)..
   -- А йя че? Я нич-че, -- вынимая из термоса повторно слетевшую пилотку, оправдывается спиртонос, -- Йя б-без зла ж... От-то вы-всей душ-ши. На зды-ды-ровье...
   -- Ты куда, изверг, пилотку выжимаешь?! -- негодует Безбрежный.
   -- О! Зви-няйте, -- "не Вова" неуклюже отводит в сторону от посудины скрученный в веревку головной убор. Скудные струйки отжимаемого спиртного увлажняют траншейное дно.
   Бойцы получают "микстуру от испуга". Вволюшку! Кому поллитра, а кому и литр(!).. Спиртоносы продолжают свой путь. Напарник "не Вовы", помалкивавший в процессе отоваривания, после пары шагов начинает истошно голосить:
   -- Кому-у-у во-одочки -- деручей -- не вонючей?!!.. Из пшени-ички до-оена! На меду-у насто-ояна!.. Чи-истая слеза-а-а!! Просветля-я-яет ра-азум да глаза-а!!..
   -- Коробейники хреновы, -- ворчит Безбрежный, -- "Чистая слеза.., на меду настояна..." Пилотку свою задрипанную в термосе отстирал(!).. "На меду настояна".. На портянках настояна(!) Оболтусы...
   -- Мужики, -- севшим голосом обращается бредущий по траншее старлей Петрович, -- Айда сюда.
   -- Мы эт мигом, мы эт пуъей, -- тараторит семенящий к ротному Колюня.
   -- И что это за "явление Христа народу"(?!) -- командир вперивает грозный взгляд в приблудного солдатика с германским пулеметом, придерживаемым стволом кверху подобием трости.
   -- Я? -- ударяя себя в грудь зажатой в ладони фляжкой с доставшимся за компанию "лекарством от испуга", спрашивает тот.
   -- Ну не я же(!) -- укоризненно молвит Петрович.
   -- Так уж спрашивали.., -- чужак неуклюже пытается смягчить обстановку. Внимание же подавляющего большинства присутствующих приковано к его бедрам, кои с ускорением ритма трепещут и шоркаются друг об друга. Илье мнится, что совсем близок тот момент, когда от трения задымят соприкасающиеся поверхности добротных галифе.
   -- Тебе что, приспичило? -- ротный, заметивший беспокойство нижних конечностей взволнованного солдата, смягчает голос вплоть до сочувствия.
   -- Неа, -- смущается тот.
   -- Да это они все по природе такие, -- пытается сгладить щекотливость ситуации Шрапнель, -- И папа, и мама, и братья, и сестры. Как о чем-нибудь сердечно забеспокоятся, сразу начинают спортивно окороками дрыгать. Слабонервные. Наследственность этакая.
   -- Неправда, -- судорожно сглотнув, робко возражает приблудный, ко всеобщему разочарованию уже заметно совладавший с гиперактивностью нижних конечностей, -- Только по мужской породе. У женской породы ноги никогда не дергались.
   -- Да ла-адно вы, -- ротный укоризненно оглядывает подчиненных, -- Тоже мне, цирк шапито устроили. Выставили бойца на посмешище... Не стыдно?.. Кто таков? -- последний вопрос адресуется ему -- объекту всеобщего внимания.
   -- Рядовой Эйхман! -- тот резко вскидывает правую ладонь к виску. Освобожденный пулемет падает, долбанув стволом по мыску кирзача Колюни.
   -- У-у-у-у(!) -- присев на корточки, тот сквозь обувку разминает ушиб, -- От эт да-а-а(!) Чегтова жеъезяка.
   -- Эйхман.., -- словно для запоминания либо воспоминания сквозь хохотки подчиненных бормочет старлей, -- Эйхман-Эйхман-Эйхман... Латыш?
   -- Никак не он, -- продолжая отдание чести, вдруг подсевшим голосом отрицает тот.
   -- Ага.., -- командир, по всей видимости, загорелся азартом угадать, -- Не латыш, значит... Уж точно, не бурят... Беспалов, сколько можно корчиться? Не крутись под ногами(!) Не с размаха ж тебя пулеметом и не по башке... Не латыш, говоришь. Да ты руку-то опусти. Нехрен чересчур выслуживаться. А с оружием впредь поаккуратней. Оно и само выстрелить может. Может и убить... Так-так-так... Не латыш, значит... Для еврея бледноват... Неужели молдованин?! -- восторгается догадкой старлей.
   -- Никак не он, -- густо пунцовея, разочаровывает приблудный Эйхман.
   -- А звать как? -- ищет подсказку офицер, -- Да ладошку-то опусти.
   -- Сережей, -- наконец-то бросив усталую руку вдоль туловища, мямлит боец с неразгаданной национальностью.
   -- "Сережей".., -- мучимый тщетностью напряжения мысли, цитирует старлей, -- Сережей-Сережей-Сережей... Ладно, сдаюсь. Кто?!
   -- Кто "кто"?! -- ко всеобщему восторгу наращивая темп и размах бедерных судорог, переспрашивает Эйхман.
   -- Да ты! -- похоже, что желание незамедлительно получить разгадку раздулось до объема томительной жажды.
   -- А зачем? -- выражение лица Эйхмана Сережи умоляюще: мол, не надо,а?!
   -- Да ни зачем. Просто так, -- начхав на субординацию, умоляет комроты, -- Давай-давай(!) Не томи(!)
   -- Немец я, -- упавшим голосом молвит Сережа.
   Воцаряется мертвецкая тишина. Бойцы удивленно таращатся на внезапно успокоившегося бедрами паренька. Старлей озадаченно почесывает затылок. Колюня же, медленно задрав голову, замирает в позе коленопреклоненного, узревшего на лунном диске скопище тараканов. Похоже, боль его напрочь отпустила.
   -- И как же... ты(!).. сюда попал? -- изумляется ротный.
   -- А я уже всем им рассказал, -- елозя взглядом по окружающим, поясняет Сережа.
   -- Ну и мне поведай, -- почесывая затылок, просит старлей.
   -- Ну вот, -- глубоко вдохнув и медленно выдохнув, начинает приблудный, -- Пошел я по грибы, а они не выросли. Хожу я, хожу, а ни даже никакой поганки. Расстроился, начал волноваться и закрутился посередке леса. Гляжу вокруг, гляжу, а все подряд одинаковое. И крикнуть боязно, потому что: а вдруг я в фашистский тыл нечаянно забрел?..
   -- Кхе, -- ротный недоуменно смотрит на Безбрежного, -- О чем это он?
   -- Да по грибы он пошел. А.., -- шепчет тот на ухо вышестоящему командиру.
   -- Да не хочу я слушать про грибы, -- не обращая внимания на монотонный лепет Сережи, вполголоса отнекивается ротный.
   -- Из резерва он, по-моему, -- выкладывает догадку Безбрежный, -- Из тех, которые вчера за нами дислоцировались. Свежатина. Я как его увидел, сразу понял: не диверсант(!) Прокачали его жестко -- на испуг. Бесполезно. Уж сильно натурально бздит(!) Так притворяться ни у кого не выйдет. Хоть из кожи вылезь...
   -- Документы проверил? -- сняв фуражку и почесывая открывшуюся теменную проплешину, шепчет ротный.
   -- Не-е-ет, -- замирает растерявшийся взводный, -- Оплошал, Петрович. Виноват...
   -- ... Ну я и пулемет наперевес, -- заливается тем временем Сережа, -- Подкрадываюсь поближе и тут слышу: матеря-ятся! Ну, думаю: "Свои!"... А я все до конца не верю и не верю...
   -- Документы! -- обрывает болтовню ротный.
   -- А-а-а, документы(!) -- радушно улыбается приблудный, -- С с-собо-ою. А как же. Если в лесу не потерял. Сейчас буду искать, -- он суматошно обшаривает карманы.
   Вскоре в руках ротного сережина солдатская книжка и еще какие-то бумажки вперемешку с мелкими денежными купюрами. Проверка затягивается. В томительной тишине. Приблудный, на удивление, довольно-таки невозмутим -- уже не дрыгает ногами, а лишь вяло на них переминается. По-видимому, уже освоился.
   -- Да натуральный он. И Эйхман, и Сергей, и стрелок, -- вглядываясь через плечо ротного в бумаги, с облегчением шепчет Безбрежный, -- Чистый. Как стеклышко. Я его с первого взгляда прорентгенил... Странный, правда, он какой-то. Блаженный и блаженный. Будто дитятя бестолковое. Но славный паренек. Беззлобный...
   -- Держи, -- Петрович протягивает Сереже документы и побочную макулатуру, -- И все же, ты как сюда попал?
   -- Да я же уже рассказывал, -- удивляется Сережа, -- Хы... Ну да ладно... Пошел я, значит, по грибы, а они...
   -- Не выросли, -- подсказывает ротный.
   -- Точно, -- радушно улыбается ему чужеполчанин.
   -- Считай, что насчет грибов я понял. Ты... мне... расскажи.., -- разреживает слова Петрович, -- как... со своей национальностью... на фронт(!) попал?
   -- А-а-а(!) -- восклицает Сережа, -- Обыкновенно попал. Как и все. Военные забрали... Наехали под вечер в нашу деревню на машинах, согнали всех в кучу и-и-и... давай митинговать. Митингуют, митингуют, а мы слушаем, слушаем. То одного командира, то другого, то третьего с четвертым... Объяснили нам, что "немец" здорово глубо-око фронт прорвал. Вклинился. Прет, мол, на танках и самолетах к нам на большущих скоростях. Чтобы нам, поволжским немцам, отомстить за житье в Советском Союзе. Самый главный командир так и проорал: "Спасать мы вас от немецкого захватчика прибыли! Он никого не пощадит -- ни старого, ни ребеночка!!"
   -- Да не ори ты, -- трясет головой ротный, -- Оглушил. Да и пулемет.., -- Петрович кивает на подобранный Сережей и крепко сжимаемый в кулаках по оплошности огревший Колюню по сапогу МГ-42, -- Отставь-ка в сторонку свою "колотушку". Не боись -- никто на нее не позарится.
   -- Ага, -- Сережа суетливо прислоняет скорострел к траншейной стене, -- А один из военных-то (самый главный и самый толстый) орет: "У немецко-фашистских солдат на башке рога! У всех поголовно!" Наши-то некоторые из выживших из рассудка стариков и недожившей до рассудка молодежи давай свои макушки обшаривать.
   -- И ты? -- с ехидцей спрашивает Шишкин.
   -- А то как.., -- ни на йоту не стушевавшись, отвечает Сережа, -- На остальных-то глядючи, рука сама собою потянулась. Ежель говорят, что у немцев рога, а мы поголовно всей деревней немцы. У нас ведь целая Республика поволжских немцев(!) Потрогал.., -- присутствующие похохатывают.
   -- Нашел? -- с напускной заинтересованностью допытывается все тот же Шишкин.
   -- Неа, -- простодушно отрицает Сережа, -- А дед-то Штриккер (он аккурат передо мною стоял) до-олго свою лысину носовым платком оглаживал, -- рассказчик начинает похихикивать, -- Пошоркает, пошоркает по темечку, высморкается, потом снова да опять шоркает. Будто пот со своего "глобуса" вытирает. Хи-и-и. Вс-ся-я-я(!) мак-кушка в сопля-я-ях. А чего с него возьмешь? Как-никак за со-отню(!) лет перевалило.
   -- Ты нам лучше расскажи, как на фронт попал! -- смеется оттаявший лицом ротный.
   -- А оттуда сразу и загремел, -- Сережа дружески, но легонечко хлопает его по предплечью, -- Растолковали нам про германское наступление -- страху нагнали, а потом орут суматошно: мол, кто жить хочет, айда по избам врассыпную за барахлом первой необходимости!.. Наши-то заменжевались: дескать, на кого скотину оставлять? А они (военные-то) и давай пофамильно парней из списка выкрикивать да из толпы отдельно кучковать: они, дескать, пока фашиста через неделю не отобьем, за порядком и скотиною приглядят. А вам -- объясняют -- всего-то и делов -- это время в Энгельсе в доме колхозника перекантоваться... С грехом пополам к утру всех с узлами да чемоданами вывезли. А когда управились, давай нас (парней-то) в полуторку грузить... Поехали мы, а.., -- рассказчик хмурится словно от головной боли, -- А деревня-то совсем пустая, а в нее уже солдаты со всех сторон заходят (и по дорогам, и с выпасов, и через огороды). Много. Уймища!.. А нас прямым ходом в военкомат, а потом поодиночке раздробили: по инструкции, мол, немцам не положено кучами воевать!.. Вот так я и попал... на фронт... Но пока еще ни разу не воевал...
  -- Как так не воевал?! -- удивляется ротный, -- Вас же, если не ошибаюсь, еще по осени сорок первого выселили. И где ты все эти... чуть не два года болтался?
   -- А нигде я и не болтался, -- хлопает веками Сережа, -- Где мне болтаться-то? Хозяйством занимался. Сначала свиней на Урале откармливал, после за коровами ухаживал, а потом и к лошадям был допущен.
   -- Ничего не понимаю, -- пожимает плечами ротный, -- То тебя военкомат на войну сгреб, то ты в тылу при свиньях оказываешься...
   -- Так свиньи-то вое-енные(!) -- с важностью заявляет Сережа.
   -- Чего-о-о(!), в погонах что ли твои свиньи да при пулеметах? -- строит удивленные глаза Шишкин, -- Ага, ври да не завирайся. Еще скажи, что твои хрюшки строем маршировали.
   -- Да не-ет, -- улыбается Сережа, -- Свинарник там при штабе дивизии был, и коровник был, и конюшня... Мне ж на фронт спервоначально было запрещено, вот и... назначили к скотине.
   -- А потом? -- интересуется ротный.
   -- А потом сказали, что можно. Ну и к вам сюда и прислали.
   -- С родичами-то переписываешься? -- с неким сочувствием произносит ротный.
   -- Ага, -- светлеет лицом Сережа, -- Сначала -- нет, а потом случайно Вовку Шаафа повстречал. Он и адресок подкинул. Он же из нашенских, и его родичи там же -- с моими.
   -- И где? -- интересуется ротный.
   -- Да в Сибири -- сразу за Уралом. Деревня там такая есть со смешным названием -- Шутиха.
   -- Хе-е-е(!) -- радуется Колюня, -- Иш-ще один мой земъячок нагисоваъса! О как в жизни-то быват(!) Хоть и немец, а земъя-як(!)..
   -- И чем они, твои-то, там занимаются? -- любопытствует ротный.
   -- Колхозничают, -- теребя себя за гимнастерную пуговичку, выкладывает Сережа, -- Папка-то с мамкою. Да и сеструхи с дедкой, с бабкою. Все колхозничают...
   -- Земъячо-ок(!) -- встревает Колюня, -- Пуговку-то не кгути. Отогвешь еш-ще ненагоком -- пгишивать пгидетса, -- Сережа тут же оставляет пуговичку в покое.
   -- А пулеметом-то вражеским как обзавелся? -- неутомим в расспросах ротный.
   -- Совсем просто, -- на лице Сережи всполохи неподдельной радости, -- Ребята его, когда сюда маршировали, у какого-то деда в деревне на тушёнку выменяли. А потом-то, когда узнали, что у меня День рождения, говорят: "У нас в батальоне один немец и один немецкий пулемет... Здо-орово совпало!.. Бери на память в подарок в честь Дня рождения!" Ну я й взял... А чего, не надо было? -- именинник с оттенком виноватости смотрит на ротного.
   -- Да не-ет.., -- бормочет тот, -- Взял и взял. Дали -- взял. Подарок же. Но-о... Волей-неволей придется сдать трофейщикам. А своим автоматом зря-я-я разбрасываешься! Негоже(!) Так и до наказания по законам военного времени рукой подать! Если в атаке утратил -- одно, если в тылу да без боя -- другое... Халатность. Чуешь разницу?
   -- Чую, -- шмыгнув носом и виновато потупив взгляд, Сережа нервно подергивает холками.
   -- Иди уж, горе луковое, -- со вздохом произносит ротный, -- Своих ищи, автомат ищи. Да не заблудись по-новой, а то еще к немцам... Тьфу ты(!) А то еще к фашистам(!) угодишь.
   -- Слушаюсь! -- откозыряв левой рукой, Сережа неуклюже разворачивается и, подхватив пулемет, с размаху закидывает его на плечо (будто хмельной лесоруб жердину). Патронная лента, разогнавшись по дуге, шлепает Колюню Беспалова по щеке.
   -- Ёксеъь-моксеъь, -- прытко пригнувшись, тот потирает место ушиба.
   -- Спасибо за компанию! -- благодарит ковыляющий прочь Эйхман Сережа, -- Не хворайте!
   -- И те не хвогать, не спотыкатца, вояка, -- под хохоток присутствующих ворчливо напутствует Колюня, -- Сам себя, гастяпа, съучайно не убей.
   Вскоре продвижение Сережи обмаячивается лишь оголовком пулеметного ствола, в такт шагов наклонно раскачивающимся над ведущим в тыл ходом сообщения.
  
   Блиндаж полкового командного пункта. Прохлада, сумрак и покой. На до блеска утрамбованном земляном полу (в квадратике основания наклонного солнечного столбика, упирающегося вершиной в мелкое оконце) дремлет тигрополосочная серая кошка. На топчане в "Красном углу" под окантованным бахрамой кумачовым полковым знаменем укрытый алым ватным одеялом разоблачившийся до белоснежного шелкового исподнего командир дивизии. Тоже дремлет, иной раз вспучивая гладь безмятежного посапывания раскатистым тигрохрапом. Кошка, поднявшись, грациозно следует к топчану. Усевшись, она вопросительно вглядывается в генерал-майора: дескать, а не прочь ли, ты, насчет того, чтобы я к тебе морфейно притулилась?.. Не дождавшись знака согласия, она все же решается присоседиться: крадучись пробирается к комдивовским щиколоткам и, нежно прижавшись к ним через одеяло, обретает желанное ложе. Ан совсем ненадолго. Вскоре генерал, сквозь сон, по-видимому, ощутив контакт с инородным телом животного происхождения, пинком скидывает на пол пришелицу. Приземлившись (как обычно у кошачьих) на четырехлапие, незванная понуро бредет обратно -- на покинутый греемый солнечно квадрат, где и вскоре обретает прерванный сон.
   Снаружи вход в блиндаж стережет пара опрятных и по-гренадерски выправкой отменных автоматчиков. Страхуют благополучие КП и четыре пулеметных гнезда, ощерившихся по сторонам Света рупороподобными набалдашниками "дегтяревских" стволов. Более того, задачу безопасности решают дежурные смены дорожных контрольно-пропускных пунктов, боевой расчет четырехствольной зенитной спарки на базе пулеметов "Максим", рассеянные по окрестностям секретные дозоры и патрули. На периферии довершают комплект взвод мотоциклистов, бронетранспортер и пушечная зенитная батарея.
   ВрИО комполка, томимый то выглядывающим сквозь тучевые прорехи Солнцем, то дождевыми вспрысками, то взбодренным свежей влагой комарьем, озабоченно вышагивает у входа в блиндаж. Всякий раз бросив взгляд на циферблат наручных часов, он выказывает явное беспокойство: назначенное время начала разведки боем просрочено, а командир дивизии почивает! А когда он изволит подняться?!.. Неведомо. Начни же боевое действие по своей инициативе -- чревато, промедли -- то же самое. "Хер ему, таракану усатому, угодишь!., -- терзается мыслями подполковник, -- Как баба беременная: то не так, это не сяк!.. Корчит из себя Главнокомандующего. Чумной свиньи подсвинок!" ВрИО выстреливает вслух длинную очередь отборного, но и безадресного мата. Для душевного расслабления. Придверные часовые лукаво переглядываются и вновь каменеют.
   Просрочка операционного времени накапливается. ВрИО на грани решения постучать в дверь. Рука уже тянется к ней. Часовые напрягаются (им ведь в случае чего тоже не сдобровать), но ладонь, легшая на подполковничий погон, пресекает намерение. Резко сбросив руку и обернувшись, ВрИО Иванов сменяет озабоченную мину на благодушную:
   -- Опа. Олеженька(!) -- елейно молвит он щеголеватому и обликом пацанистому брюнету-капитану -- адъютанту комдива.
   -- Не на-а-адо трево-ожить(!) -- с фальшивым добродушием советует тот, -- Насчет побудки указаний не поступа-ало.
   -- Так... Это ж.., -- мямлит подполковник, -- Операция-то по срокам считай что сорвана. Приказ ж комдива был.., -- приобняв ВрИО, адъютант увлекает его к особняком произрастающей пышной дичке-яблоньке (от ушей подчиненных подале). По пути же шепотно нравоучает:
   -- Не суетился б Феденька. По приключениям соскучился? Ищешь?.. Часом раньше твоя разведка боем, часом позже. Да какая кому к лешему разница?.. Пусть еще малость поживут твои солдатики: выпьют, закусят, покурят, вздремнут, опохмелятся, языками пошлепают... Скажешь, не прав я? -- ведомый в тенек под древесную крону ВрИО меланхолично кивает:
   -- Да я не против... Пусть так... Как лучше, так и хорошее...
   -- Вот и ладушки, -- лукаво подмигивает адъютант. Похоже, превосходство над на две ступени старшим по званию ему любо, -- Отоспится Тимофей Матвеевич, и тогда поиграешь в солдатиков. Он же мне как сказал?..
   -- Как? -- взгляд ВрИО по-детски любознателен.
   -- Так и сказал: "Ты, Олеженька, пригляди, пока я почивать изволю, за этим долбоебом Ивановым. А то сучий потрох еще каких-нибудь дров наломает... Отосплюсь чуток, тогда и за дела ратные примемся. На свежую головушку. А пока ни-ни..." Вот и приглядываю за тобой, как и велено, -- после сих слов адъютант самодовольно хохочет. ВрИО Иванов же пританцовывает, угодливо похихикивая. "Придурок! Болван прибабахнутый!", -- по-приятельски лаская взглядом собеседника, мыслит капитан. "Лакей! -- кривляясь перед ним, думает задетый за живое подполковник, -- Соплежуй! "Тимофей Матве-евич!" ему, видите ли, сказал... Мозготряс и лизоблюд! Блядина подзаборная..."
   -- И что, так все-превсе так и сказал? -- дурашливо пытливый взор подполковника блуждает по капитану.
   -- Так все-превсе так и сказал.
   -- О-о-ого-го-го! -- приседая от избытка чувств, закатывается ВрИО, -- Ма-а-амочки мо-ои-и-и!..
   -- Хэ-эхе-хе-хе-е-е(!) -- похлопывая его по плечу, похохатывает адъютант.
   Генерал тем временем уже отпочивавши: полеживает, поглаживая все-таки добившуюся доступа к телу кошку и пережидая приступ медленно угасающей спросонной головной боли. Веки смежены (так стукаток молоточков в висках приглушенней). "Надо бы показаться врачу, -- думается комдиву, -- Со здоровьем шутки плохи. Так и сдохнуть не мудрено... Не пить чай?.. Можно... Бросить курить?.. Не смогу... Надо б к врачу. К хорошему..." Рука тянется к внутреннему карману кителя, висящего на спинке колченогого стула. Жестяная табакерка, приспособленная для хранения лекарств, опустошается на пару серых в крапинку пилюль, кои тут же ловко проглатываются безо всякого запивания. Теперь следует смирно полежать в ожидании неминуемого облегчения...
   Боль притупляется. Не помешал бы стопарь сосудорасширяющего коньяка, но подниматься за ним абсолютно не хочется. И позвать кого-нибудь для "налить и поднести" никакого желания. И без того уже почти отпустило... Заныла пупочная грыжа... Давно пора оперироваться, но все недосуг. Когда-нибудь прихватит...
   Хочется покурить, хотя и не до "невтерпеж". Можно и попозже. "Старею, -- с грустинкой думается генерал-майору, -- Раньше бы и коньячком уж заправился, и трубку набил... "
   Все боли постепенно улетучились. Но подниматься без всякой охоты... Погладил кошку -- сладостно заурчала... Зашевелились мысли. Спервоначалу почему-то о сказанном солдатом, коего сегодня должны были взять под арест, и чья фамилия словно в пропасть выпала из памяти: "Как он там выразился?.. Бестолковые полководцы(!), из-за которых, мол, немецкие войска за четыре месяца дошли до Москвы?.. А может и не говорил... Может приплели слова чужие. Может и приплел их тот, кто сам их и выдумал... Надо бы замолвить за бойца словечко. Как же... его... фамилия?.. Не припомнить. Хоть убей. Бестолочь... Что-то, вроде бы, скотское... Хоть убей, не припомнить. Надо бы у Олежки спросить. Ясный ум с отменной памятью (три иностранных языка!). Он-то не должен забывать... А зачем у Олежки, если у смершевцев тот на учете? Спрошу и тут же словечко замолвлю... Ох и болван же я безмозглый!.. Старею... А чего, собственно говоря, заступаться-то?.. Не надо! Если каждый станет тако-ое(!) болтать... Нехрен было языком чесать. Сам виноват... От этаких мозготрясов один вред. Если каждый будет свою херню городить... Из-за таких вот сучар(!) и терпим поражения. Им, раскулаченным да буржуйским недобиткам, за счастье толпою в плен сдаваться!.. Стрелять их, гадов, другим в науку! Пачками! Без суда и следствия..."
   Легкостная полудрема гасит мыслеход. Генерал посапывает, кошка урчит. Где-то далеко на правом фланге барабанит канонада. Залпово и приглушенно, будто шаманский бубен. Менее минуты, и басистые раскаты артиллерийского хора стихают.
   -- По конкретной цели отработали(!) -- возбужденно шепчет напарнику часовой (тот, что постарше обликом да поприземистей).
   -- Ага, -- безразлично выдыхает который поверзилистей.
   -- По опорному пункту поди(!) -- важно предполагает первый.
   -- А-ага-а-а, -- зевотно соглашается второй.
   -- Поди накрыли и подавили.
   -- Може и так. А може и наоборот.
   -- Наши.
   -- Може и наши. А може и наоборот -- наших.
   -- Истукан ты, Семен(!) Жопоголовый, -- раздраженно шепчет приземистый.
   -- Може и так. А може и наоборот.
   -- Молчи уж.
   -- Молчу.
   -- "Може и та-ак, а може и наоборо-от...", -- огорченно бурчит под нос безуспешно пытавшийся склеить разговор.
   -- Да молчу же уже.
   -- Вот и молчи.
   -- Вот и молчу...
   Генерал медленно приоткрывает тяжелые веки. Вытирая рукавом нательной рубахи покрытый обильной испариной лоб и вглядываясь в свежетесанные накатные бревна, вспоминает только что прерванный сон: будто он у кирпичной церковной стены перед расстрельной командой из красноармейцев и германских автоматчиков вперемешку. Сбоку же от строя подполковник Иванов с каким-то гауптманом, покатываясь со смеху, корчат идиотские рожи и по-пистолетному "пух-пухают" в него указательными пальцами.
   -- Ну эт-ти-и-то -- фаш-ши-и-исты! -- ревет Федьке генерал, -- А ты-ы-ы же сво-ой! А я тебя, падлу, еще на полк поставил!
   -- Ссышь, когда страшно?! -- подталкивая гауптмана под бок локтем, беснуется Иванов, -- Ты зачем у нас, когда раскулачивал, козу со двора свел?! Сейчас мы тебе, жидормот краснопузый, "пиф-паф" будем делать!
   -- За козу?! -- генерал, размахивая кулаками, рвется к ВрИО комполка. Ан... Тщетно: ноги будто забетонированы. Опустив глаза, он видит, что с каждой из них в обнимку по толстенной голой бабе.
   -- Отдавай козу!.. Пошто нашего ВрИО без молочишка оставил?! -- откуда-то сверху громыхает голос диктора "Совинформбюро" Левитана, -- Каратель! Ты кого, ирод, караешь?!
   -- Да не раскулачивал я никого! -- подрасстрельный оправдывается перед невесть откуда вещающим Левитаном.
   -- По сводкам "Совинформбюро"..!! -- вгоняет в жуть голосина первого диктора Советского Союза, -- Ты, смерд золотопогонный, приговариваешься к высшей категории расстрела -- смертельной!!! Сроком на двадцать пять лет с поражением в правах! Ха-ха-ха-а-а!
   -- Посьледнее желание?! -- визжит веселый германский гауптман.
   -- Или пусть только наши кончают, -- молвит смирившийся с участью подрасстрельный, -- или лучше, чтобы только фашистские захватчики. А на такую дребедень я без согласия.
   -- Уважим моего боевого командира? -- косит на гауптмана ВрИО Иванов.
   -- Уважь, фашистская морда! -- беснуется генерал, -- Расстреляйте сами!! Без Советской Армии! Не в тягость же поди?!
   -- Ганс, -- канючит подполковник Иванов, -- Ну че ты выпендриваешься? Расстреляйте сами. А? Ну че нам, в натуре, своего боевого командира самим в расход пускать? Не по-людски как-то...
   -- Будь человеком, фашистское отродье, -- пытаясь стряхнуть с ног голых баб, увещевает генерал, -- Где это видано, чтобы комдива наши с немцами колхозно расстреливали?
   -- А вот фуиньки тебе! -- кажет фигу гауптман, -- У нас интерьнациональ! Бойци, шнеля-шнеля! Фули тянете резиньку?!
   Расстрельная команда, похохатывая, нацеливает на генерала длинноствольные трехлинейки, германские автоматы и (черт те что!) пацанские рогатки.
   -- Простите, Тимофей Матвеич(!) -- извиняется павший на колени ВрИО, -- Христом-богом молю, не серчайте!
   -- А пошел-ка ты в задницу, предатель, -- глядя в черные ствольные кружки, шепчет комдив, -- Чтоб тебя до старости шахтеры раком дрючили.
   -- На старьт! -- кричит гауптман, -- Вниманийе! Файэр!
   Не дождавшись губительных вспышек, Тимофей Матвеевич просыпается. По еще в детстве выработанной привычке. Батяня к тому надоумил: научись, мол, Тимоха, когда страшно, пробуждаться -- для избежания сердечной надсады, от коей многие во время жутких снов помирают. Не сразу освоил науку. Долго маялся: визжал от испуга, обссыкался, а чтобы проснуться... Ну нивкакую! А батяня, бывало, поинтересуется успехами, огорчится а потом и наставит: "Не сдавайся -- упражняйся, а то окочуришься как плотник Михей или навроде кузнеца Митрофана, либо как землемер Семочкин. С дурными снами шутки плохи!"... И вот однажды, когда Тимоху приперли в сарайный угол вооруженные баграми баба Яга и сопливая дочка мельника, когда старая хрычовка размахнулась копейно из-за плеча да на полную руку с потягом для пронзения... Он проснулся(!!!) И сделалось та-ак(!) легко-прелегко. С того сновидения ни единой осечки. И сегодняшняя жуть -- не исключение.
   И все же дальнейший ход мыслей вильнул в помойное русло под названием "О поганом". Вспомнился июнь сорок первого, когда половодье вермахта взорвало-взломало-раскололо-закруговертило Красную Армию и понесло крошащимися обломками льда вглубь державы от ее "Священных рубежей"...
   А начиналось-то вроде по уму... Не поддаваться на провокации: нас больше, мы танковитей, самолетистей, пулеметистей, храбрее и башковитей.., мы горячее любим Родину и... Да шиш перечислишь все, благодаря чему "МЫ" боеспособней "их"... И оставалось-то всего-навсего, чтобы "они" первыми на "НАС" набросились. И тогда "они"(!) агрессоры, а "МЫ"(!) -- защитники своего самого светозарного Отечества и "Всемирные освободители"(!) от так называемой "коричневой чумы"... Политически досконально просчитано!.. Да и военно-стратегически сулилась не бойня, а прогулка по Европе! И танки на комбинированном ходу: скидывай гусянки и айда со скоростью курьерского до самого Берлина. А плавающие танкетки: любая переправа с ходу без саперов.
   Его стрелковый батальон авианалетом разорвало буквально в клочья! Собрать обратно, заштопать, подлатать?.. Не было и помыслов. Шли, бежали, ползли, отстреливались, блудили, в плен сдавались! Ни топографических карт собственной территории (хотя карт зарубежья хоть завались!), ни планов отступления, ни связи. Все, что было особо ценного, в первые же сутки, если не досталось врагу, было сожжено, разбомблено, в грязь вдавлено, в реках да болотах затоплено.
   Спустя время, достигнув полководческих высот, он понял, что концентрировать войска у границы стоило лишь при намерении захвата чужих территорий, но не для защиты своих, когда создается основательно эшелонированная (на сотни(!) километров в глубину) оборона. Как ни странно, силы вермахта были тоже максимально стянуты к границе (для внезапного и сокрушительного удара!). В данной ситуации успех на стороне того, кто первым долбанет и оглоушит! И лучше, чтобы противник безмятежно спал... Опередив всего на чуть-чуть, германская военная машина за считанные дни (пусть и вероломно) нанесла тако-ой(!) урон себе подобной советской махине, что та застопорилась и стала катастрофически рассыпаться.
   Генерал панически боялся (боже упаси!) озвучить сии да и иные из своих крамольных мыслей во сне, так как пожизненно от случая к случаю в морфейном состоянии страдал бессознательной болтливостью. Посему всегда почивал в изолированном от посторонних помещении, посему и отказывал себе в желании постельных утех с прекрасным полом (за исключением верной, преданной, законной и любимой супруги, коя без вести пропала в первый же день войны)...
   Он пытался усилием воли выкорчевать из разума им же взращенную крамолу, идущую вразрез с государственной линией. Ан, тщетно... И жизнь от этой безуспешной борьбы с самим собой становилась горше и утомительней.
   Однажды он сказал себе: подобрать глухонемую! И спустя время таковая нашлась -- пышнотелая приштабная молодуха-стряпуха. Увы, проснувшись на исходе первой же совместной с нею ночи, он содрогнулся от мысли, что она способна считывать морфейный бред с его губ. Впоследствии она от случая к случаю навещала комдива на сон грядущий. До его облегчения в нее, и не долее, после чего кротко удалялась. Такова была его воля!.. Так продолжалось до седьмого месяца ее беременности, по истечении коего она была отправлена в качестве сиделки в тыловой госпиталь. Ее желанию рожать он не противился... Сейчас комдив присматривал ей замену -- постоянную и медицински одобренную, так как из-за страха перед позорнейшим с его точки зрения сифилисом категорически отвергал всяческие случайные постельные связи. Страх этот зародился еще в юности от вида заживо гниющего запойного нищеброда, якобы подцепившего тяжкий недуг где-то в столичном борделе еще будучи бравым драгуном. Сие паническое опасение не однажды по-пьянке-гулянке с кем ни попадя "в дым и прах" сводило его мужскую силу на нет. С кем ни попадя он не мог! Так как в сознании постоянно витал зловещий призрак сифилиса(!), медленно и противозно сжирающего с вонючим тленом плоть человеческую. И ему было, откровенно мысля, плевать на "этих шлюх", судачивших, что "его "штык" не тверже тряпки". Плевать! Он был категорично уверен, что "МОЖЕТ!", но ни с кем попадя. И от этой уверенности у него постоянно получалось (когда, конечно, был твердо убежден, что посторонняя женщина медицински освидетельствована)...
   На глаза попалась втертая в земляной пол семерка крестей. Подумалось: "Лучше бы буби... или черви". Чуть спустя возжелалось, чтобы дама бубей (уж шибко с женой схожа!).
   В дверь робко постучали. Догадавшись, что это Олежка, сказал "да". Дверь со скрипом приоткрылась. Наискось просунулась верхняя половина адъютантского лица. Прозвучало привычное:
   -- Разрешите, Тимофей Матвеич?
   Ответил с сухоглоточной хрипотцой:
   -- Заходи, Олежек.
   -- Вздремнули? -- прикрывая за собой дверь-скрипучку, дежурно интересуется адъютант.
   -- Есть такое. Квасу бы.
   -- Сей момент, -- устремляясь в угол к двухведерному овальному термосу, радуется генеральской прихоти капитан.
   -- Фу-у-у... Чего новенького? -- поинтересовался, не спеша опорожнив .наполовину ковш с терпким и освежающим.
   -- А все по-старенькому.
   -- Как Иванов?
   -- Икру мечет. Суетится. Будто вошь на гребешке.
   -- Негоже.
   -- И я ему: какого, мол, лешего нервами дребезжишь?
   -- А он?
   -- Дребезжит.
   -- Негоже.
   -- И я ему то же: прижми, мол, задницу и потихонечку командуй, пока у Авенальевича аппендицит срастется.
   -- А он?
   -- Рвет и мечет да дыбится.
   -- И чего надыбил?
   -- Начальника разведотдела полка в траншею сослал... Тех, кому в разведку боем, до отвала водкой поит, чтобы, дескать, им "море по колено". Наобещал наград вплоть до "Героя Советского Союза"... Поит-поит, а атаку почти на час просрочил. Цирк какой-то без арены. Суетится. Склизкий какой-то да юркий.
   -- Эт ты то-о-очно(!) -- почему-то вспоминая недавний сон, в коем Иванов фигурировал в качестве руководителя советско-фашистской расстрельной команды, соглашается генерал, -- Склизкий да юркий. Какой-то неблагонадежный. А как ты, Олежек, думаешь, мог бы он командира предать и Родине изменить?
   -- Как еще посмотре-е-еть, -- колеблющимся голосом произносит адъютант, -- Не зарекался бы, но и не утвержда-ал бы. Бабка надвое гадала.
   -- А командовать расстрелом(?), например,.. хотя бы моим.
   -- Тимофей Матвеич, ну чего вы в самом деле? -- умоляет Олежка, -- Вас-то за что? Да и откуда мне знать насчет "смог -- не смог"? Я что, сквозь душу зрячий?
   -- Где он?
   -- Да тут. Вокруг да около пританцовывает.
   -- Зови.
   -- Сей момент, -- Олежка опрометью выскакивает из блиндажа. Генерал же тем временем, сбросив с лежанки кошку, до подмышек аккуратно укрывается одеялом. Дабы, надо полагать, солидней выглядеть в глазах подчиненного...
   -- Здравия желаю, товарищ генерал-майор! -- браво приложив кончики пальцев к лаковому козырьку фуражки, рапортует ВрИО Иванов, -- По вашему приказанию прибыл!
   -- И тебе не хворать, -- комдив с прищуром взирает на непосредственно подчиненного, -- И чего ж ты, Феденька, пока я тут стратегической думой маялся, натворил-набедокурил?
   -- Нич-чего-о, -- растерянно вытаращив глаза, напрягается телом подполковник.
   -- Совсем-совсем ничего? -- с еле уловимой издевкой допытывается на данный момент лежачий вышестоящий начальник.
   -- Совсем-совсем. Ничего.
   -- Бездельничал?
   -- Никак нет, Тимофей Матвеич. Подготавливал разведку боем.
   -- И как? Успешно?
   -- Так точно! -- лицо ВрИО становится благостней.
   -- Почему не провел?
   -- Ждал вашего пробуждения.
   -- А я что, по-твоему, спал?
   -- Никак нет.
   -- Ага. И откуда такие сведения?
   -- Ниоткуда.
   -- Ага. А ты мог бы собственноручно расстрелять врага народа?
   -- Так точно!
   -- Приходилось?
   -- Никак нет!
   -- А если меня к стеночке прислонят, способен ликвидировать?
   -- Никак нет!
   -- А если хорошенько подумать? -- генеральский взгляд впивается в растерянную подполковничью физиономию.
   -- Да вы что, в сам деле, Тимофей Матвеич, чепухою маете?! -- по-детски обиженно моргает ВрИО, -- Я вам кто?!
   -- Э-э-эх-х, Федя-Федя, съел медведя, -- мягчает голосом комдив. Спустя же мгновение-иное, вспоминая расстрельный сон, он внезапно разражается неудержимым хохотом. ВрИО подхихикивает за компанию. В дверь просовывается простоволосая голова адъютанта.
   -- Вы чего это тут? -- Олежек перебрасывает изумленный взгляд с генерала на вздыбивающийся загорбок подполковника и обратно.
   -- Да н-насмешил меня Ф-федор Никит-тич, -- генерал озорно зыркает на адъютанта, -- Говорит: напьюсь, мол, сейчас в стельку до соплей зеленых да и самолично поведу бойцов в разведку боем!.. О-ох-хо-хо!
   Адъютант недоуменным взглядом елозит по спине ВрИО, тот же взглядом остекленевшим упирается в вынырнувшую из-под одеяла маломерную генеральскую ступню, коя от избытка чувств дробно подергивается и энергично маячит большим пальцем.
   -- Ты чего это, Никитич? -- чешет за ухом ошарашенный адъютант, -- Ты чего это?.. Портянками объелся?.. Ты же не взводный, а натуральный комполка! Хотя и ВрИО...
   -- А я чег-го? -- мямлит Никитич, -- Я ничег-го. Не ел я еще. С самого утра.
   -- Погуляй-ка Олежка, -- советует подуставший от хохота комдив, -- Да предупреди заодно, что через полчасика отъезжаем.
   -- Ага, -- доносится из-за закрываемой двери, -- Буд сделано...
   -- Никитич, а ты присядь, -- комдив кивает на грубо сколоченную лавку, -- Я тебе, конечно, по мелочам не указ... Но все же... Ты на хрена начальника полковой разведки отправляешь в разведку боем? А?
   -- Так ничего у него о противнике не добыто, -- нервно шлифуя седалищем лавку, трепетным голосом оправдывается по-школьному потупившийся ВрИО, -- Совсем ничего.
   -- Да-а-а, -- задумчиво тянет комдив, -- Ничего-ничего-о-ошеньки... Чего-то спина раззуделась. Не почешешь?
   -- Будет исполнено! -- с этими словами комполка вскакивает и устремляется к комдиву.
   -- Никитич, это обыкновенная просьба, -- поворачиваясь на живот и задирая исподнюю рубаху, бормочет генерал, -- Видишь ли, мне обычно Олежка чешет, а он, сам в курсе, временно отсутствует. Но если не хочешь, то и не надо.
   -- Да хочу я, Тимофей Матвеевич! -- заверяет ВрИО, -- Еще ка-ак(!) хочу.
   -- Ногти покажи, -- требует комдив.
   -- Чего?
   -- Ногти к осмотру! -- голос комдива становится жестче.
   -- А-а-а! -- комполка радуется внезапно прорезавшемуся собственному пониманию воли начальника и тут же подсовывает к его лицу холеные пальцы, увенчанные аккуратными ногтями.
   -- Ты смотри-ка(!) -- поражается генерал, -- Не замеча-а-ал. Да с этакими ногтями тебе не полком командовать, а у меня адъютантить(!) Видна-а-а порода.
   -- Какая(!) порода? -- похоже, что нервное напряжение частично отняло у подполковника способность к светломыслию.
   -- Какая порода? -- переспрашивает генерал, -- Да уж не пролетарская и не колхозно-крестьянская!.. Из эксплуататоров?
   -- Д-да вы что-о-о(?!) -- оцепеневает кандидат в спиночесы, -- Из-з... эт-тих... Из трудящихся(!).. масс.
   -- Да ты чего это вместо того, чтобы мой зуд снимать, мне ручонками в морду тычешь?! -- озорно улыбаясь подушке, артистично негодует генерал.
   -- Виноват! -- рьяно принявшись за волосатую спину, оправдывается ВрИО, -- Не сообразил...
   -- Ну-ну, -- блаженно бубнит от зуда избавляемый, -- Левее, Никитич, и чуть выше... Вот-вот-вот. Тут-тут. А-а-ах-х(!).. А все-таки, из каковских же ты кровей? А?
   -- Да из этих же! -- усердно двигая руками, затрудняется в поиске ответа комполка, -- Не из эксплуататоров.
   -- Эт хорошо-о-о(!) А теперь правую лопатку почеши... Ой! Да не так шибко. Всю шкуру сдерешь... И чем же родители занимались.
   -- П-пахали. Весной. Сеяли. Бывало. Строили. Потом это... Пряли... Валенки катали... Иногда... Шерсть чесали.
   -- Заме-е-етно.
   -- Что заметно?
   -- Что шерсть чесали. Ма-астерски чешешь. Весь в родителей. Стара-ательный, -- от собственного трепа генерал готов расхохотаться во всю глотку, но сдерживается, -- Живы родители-то?
   -- Не-е-е, -- с дребезгом в голосе отвечает избавитель от спинного зуда, -- Нету.
   -- Давно почили?
   -- Давно-о-о. С-сирота я. Круглый.
   -- Беляки загубили?
   -- Он-ни-они... самые... А кто ж еще... кр-роме них?
   -- А ты чем это мне на спину капаешь?
   -- Из-звиняюсь. Со лба это. Взопрел.
   -- Так прервись же да утрись. Мне твой пот вонючий не по вкусу.
   -- С-сейчас, -- ВрИО машинально тянет руки к ниспадающему от потолка Боевому Знамени полка. Но... Моментально осознав кощунство сего действия и нешуточность кары за него, он отпрыгивает от топчана и яростно сушит пот обшлагами гимнастерки.
   -- Все? -- справляется генерал, -- Готов?
   -- Ага, -- вновь приступая к делу, подтверждает ВрИО.
   -- О-о-ох-х(!) Молоде-ец... А у нас в Гражданскую войну, -- делится воспоминаниями комдив, -- комиссаром полка был один этакий... Из бывших фельдфебелей... Ну, я тебе скажу, из мордоворотов мордоворот. Лапищи с лопату. Пальцы мосластые. Крупнокалиберные. Хоть в пушку заряжай. Ногти никогда не подстригал... Кстати, а ты прически подстригать не мастак?
   -- Не-е-ет, Тимофей Матвеевич, -- утирая рукавом вновь повлажневший лоб, морщится ВрИО, -- Даже и не пробовал.
   -- А зряшно. Дело-то стоящее. Особенно на фронте. Где тут парикмахершу сыщешь?.. Ну вот, слушай дальше... У этого комиссара мордоворотистого под ногтями, если он их вовремя не откусывал, сто-олько(!) грязи накапливалось... Хоть помидоры или кукурузу туда высаживай. Хе-хе. Хы... Видал кукурузу-то?
   -- Не-е-ет.
   -- Мно-огое потерял. Верзи-илистая, я тебе скажу, культура. Румыны ее любят. Конник вершний, случается, из нее совсем не торчит... Но не о том разговор. О другом... Бывало, наберем пленных беляков, а комиссар-то их в шеренгу выстроит и командует: "Руки вверх ладошками к осмотру! Живо!"... Пройдется вдоль строя, изучит и некоторых из шеренги повыдергивает. Потом по-новой гаркает: "Руки к осмотру вниз ладошками! Живо!"... Опять прогуляется и опять строй проредит. После этого отсортированных в сторонке выстроит и вкрадчиво этак им говорит: "Ну чего, контрики, не ожидали, что вас высчитать дело плевое? Думали, все шито-крыто?.. А вот хренушки-то вам! Белая-то кость сквозь ваши ладошки барские да ноготочки дамские просвечивает!"... Никитич, что-то ты меня излишне отчесал. Давай-ка, свертывай работу... Никитич.
   -- Да, Тимофей Матвеевич, -- откликается устало выпрямляющийся в полный рост ВрИО.
   -- Спина-то у меня сильно красная?
   -- Си-ильно.
   -- Никитич.
   -- А?
   -- Ты уж не серчай. Но сдается мне, судя по твоим ногтям, что ты, дружище, фашистский шпион.
   -- Тимофе-ей Матвеевич! -- зажав уши ладонями, по-звериному воет ВрИО, -- Ско-олько мо-ожно?!
   -- Никитич, -- спуская ноги на пол, лукаво улыбается комдив, -- Ты учти, я ведь почти никогда не ошибаюсь. А вот в твоем случае ошибки вообще быть не может(!) Исключено.
   -- Ти-имофе-е-ей(!) Мат-веевич...
  
   В траншее тишь да гладь. Страсти, притомив бойцов, улеглись. Солнце, наливаясь багрянцем, медленно скатывается к горизонту. Кажется, что все сегодняшние события позади, что впереди лишь покой. Несмотря на участившиеся к вечеру пулеметные очереди с "той" стороны.
   Пашка Музей с Шишкиным плечом к плечу млеют, развалясь на примитивной лавке.
   -- Музей, -- лениво глядя на небесную малооблачность, шепчет разомлевший Шишкин, -- Музей, ответь.
   -- Отвечаю, -- вяло ворочает языком тот.
   -- А от чего это Солнце, когда на закате, крупнее, чем, когда рядышком -- над нами?
   -- Не зна-аю, -- зашторив веками глаза, бурчит Павлик.
   -- Зна-аешь.
   -- Н-не зна-аю.
   -- Зна-аешь.
   -- Да пошел-ка со своим Солнцем в пим дырявый.
   -- Ну скажи.
   -- Не зна-ю.
   -- Знаешь. Скажи.
   -- Не хочется.
   -- Лень?
   -- Лень.
   -- Ну скажи-и-и.
   -- Оптический обман.
   -- А это как?
   -- Преломление световых лучей в атмосферных слоях.
   -- Брешешь.
   -- С чего мне брехать-то?
   -- Но свет-то -- не спичка и-и-и... не девка. Не ломается.
   -- Да пошел-ка ты в пим дырявый.
   -- Сам пошел, оболтус.
   -- От оболтуса слышу...
   По траншее шарашится шатаемый без ветра юнец Цыгин. Автомат, связанный ремнем с висящей плетью рукой, бороздит прикладом по высохшей до трещин глине. Похоже, бойцу тошнехонько-претошнехонько.
   -- Братаны, опохмелиться бы, -- бубнит "сын мильтона и обкомовской подстилки". Тут же к нему протягиваются фляжки со спиртным.
   -- Цы-ыгин, -- сквозь полудрему вяло окликает младший сержант Анохин.
   -- А? -- отхлебнув из горлышка, реагирует мучимый послепьянством.
   -- Цыгин, а как тебя звать-то?
   -- Вал-летом, -- выдавливает парень.
   -- Эт по-каковски? -- поднимает брови с веками заодно Анохин, -- Ты чего, нерусь?
   -- Приблатненный(!) я, -- тряхнув головенкой, поясняет Цыгин.
   -- Имя-то какое-то странное -- картежное, -- щиплет себя за ушную мочку Анохин.
   -- А я выбирал его -- имя-то? -- неуклюже усаживаясь наземь, бормочет Цыгин, -- Как братва окрестила, так и зовусь.
   -- Да Юрик он, -- морщась, поясняет сержант Безбрежный.
   -- А вот фигушки-то в ладошечки(!) -- куражится взбодренный опохмелкой Цыгин, -- Вал-лет я!
   -- Слушай-ка ко мне, приблатненный! -- с разъяренной миной подступает к Юрику-Валету Шишкин, -- Тебе по твоей воровской должности крысятничать полагается?!
   -- Не-ет, -- отпрянув от агрессивного однополчанина, мямлит Цыгин, -- А че?
   -- Дай-ка сюда портсигарчик-то, -- Шишкин протягивает руку к сержанту Безбрежному.
   -- На, -- подавая затребованное, молвит тот.
   -- Ты -- Цыгин-хуерыгин, Валет-буфет, Юрик-дурик -- обскажи-ка по поводу этого повода! -- тыча пареньку под нос блестящую плоскокоробочку, допытывается Шишкин, -- Твое(?!)
   -- М-мое, -- признается ошеломленный натиском парень.
   -- Где взял, урод?!
   -- Наш-шел.
   -- Где нашел?!
   -- Тама, -- Цыгин-Валет растерянно указывает рукой по направлению германских позиций.
   -- Когда? -- неутомим Шишкин.
   -- П-по-завчера, -- опускает голову допрашиваемый.
   -- Дуру гонишь?! -- Шишкин ест подозреваемого в хищении алчным взглядом.
   -- Н-не, -- робко отрицает тот, -- З-за трофеями по утряне ползал. Вот там и локтем его в траве нащупал.
   -- Локтем, говоришь, нащ-щупал?! -- петушится Шишкин.
   -- А то чем же еще? -- недоумевает Валет Цыгин.
   -- А мне почем знать, чем вы там, щипачи поганые, щупаете?! -- кажется, что Шишкин вот-вот долбанет дрожжащего Юрика лбом по сопатке. Сильно-пресильно(!) Вплоть до смертельности(!)
   -- Мы перед тем по ночи на ничейку с Кольшей Беспаловым ползали, -- встревает сержант Безбрежный, -- Там, похоже, я его и посеял.
   -- Ага, -- задумывается Шишкин, -- Ползали.., посеял... А он, урка, и обнаружил... Хорошо. Складно. Как по книжке. Полз-полз да и локтем наступил обмылок... Ага... Хрен не поверишь... А... А ну-к читай! -- с этими словами самодеятельный дознаватель протягивает Цыгину злополучный портсигар, -- Читай, говорю, урод!
   -- Чего читать-то? -- жалобно взирает на настырного раскисший от допроса Юрик.
   -- Чего-чего... А то, чего на нем выцарапано!
   -- Б-бэ-э, -- бесплодно пыжится Цыгин, -- Ф-фе-е-е... О-о-о... Не умею.
   -- Чего не умеешь?! -- беснуется Шишкин, -- Ну, хрен с ним, нашел портсигар. Но ведь на нем ясно по-русски по блестящему нацарапано, что он нашего Безбрежного! Ты че, уркаган, совсем безграмотный?!
   -- Ага, -- робко возвращая портсигар, бубнит поникший Цыгин, -- Он.
   -- Кто "он"? -- похоже, Шишкину невтерпеж добиться истины.
   -- Безграмотный, -- виновато бурчит Юрик, -- Не совсем, но всерьез.
   После сего признания воцаряется гробовая тишина, если не брать во внимание пули, вдруг просвистевшие поверху птичьей стайкой.
   -- Не умеешь читать(?!) -- изумляется Безбрежный.
   -- Неа. Совсем, -- признается Цыгин, -- Почти что совсем.
   -- Ого-го! -- изумляется Колюня Беспалов, -- И как же ты это?.. Как в гогоде-то жиъ без чтениев?
   -- Обыкновенно.
   -- Мене интегесно, как в магазины-то ходиъ?
   -- Обыкновенно, -- обретя некую уверенность, отвечает Цыгин, -- Пешком.
   -- Не, ну это-то понятно, -- соглашается Колюня, -- Пешком дак пешком... А как вывески-то считываъ?
   -- А чего их считывать? -- неподдельно изумляется Цыгин, -- И так все ясно-понятно: где колечко с хвостиком по верху, там или булочная, или бакалея; где ж крупнющая "Мэ", там метро; где...
   -- И чего? -- вклинивается в раздумную паузу неуемный Шишкин, -- И счет деньгам не знаешь?
   -- Деньги знаю, -- с некой гордостью произносит Цыгин, -- Все купюры ведомы. Не, на счет-то я грамотный.
   -- И сколько ж тебе годков, грамотей? -- интересуется Вася-северянин.
   -- Восем-над-цать, -- с запинками произносит Цыгин.
   -- О-о-ой, брешет! -- вопит обыгавшийся ото сна Шрапнель, -- Да как медик подтверждаю: не более шестнадцати!
   -- Медик-велосипедик, -- иронизирует Анохин, -- "Не более шестна-а-адцати"... Так и верим всякому ветеринару да усираемся.
   -- Шестнадцать, -- произносит Цыгин.
   -- Чего шестнадцать? -- недоумевает сержант Безбрежный.
   -- Годов мне шестнадцать.
   -- А каким образом сюда попал? -- с сочувствием произносит Анохин.
   -- С кармана сняли, -- поясняет Цыгин, ощутивший, что зубодробительных угроз для него более не предвидится.
   -- С кармана?! -- встревает шебутной Шишкин, -- А с ширинки тебя не снимали?!
   -- Ты-ы-ы(!) это... Ты, дядя(!), это.., -- с накалом в голосе произносит Цыгин, -- Базар-то от семечко-овой шелухи-то отсортировывай!
   -- Я тя щас та-ак(!) отсортирую, -- неиствует Шишкин, -- Шпана подзаборная!
   -- Не клейми пацана! -- заступается Анохин, после чего с любопытствующей физиономией оборачивается к Цыгину, -- И все-таки, Юрик, каким-разэтаким фокусом-покусом ты на фронт угодил?
   -- Проще пареной морковки, -- безо всякого напряга произносит Цыгин, -- В то утро шибко клева не было: то мелкота, то ни хрена... Короче, щипал я, щипал, а к обеду сообразил, что не мой день.
   -- А чей? -- вопрошает вятский Вяткин.
   -- Чужой, -- поясняет Цыгин, -- Чужее некуда.
   -- И ты-ы-ы.., -- вкрадчиво и с расстановкой надиктовывает оживившийся Шрапнель, -- от огорчения запи-сался на фронт добро-вольцем.
   -- Я че, с тополя рухнул?! -- негодует осмелевший Цыгин, -- Мне твой фронт -- не фронт, а воровская ошибка молодости!
   -- Поясни, -- произносит Анохин.
   -- Я вам поясняй, а вы меня перебивай, я вам поясняй, а вы меня перебивай, я вам поясняй, а вы...
   -- Хватит! Баста(!) -- хлопает себя по ляжкам Безбрежный, -- Одолели, будто гнус! И жужжат, и жужжат... И жужжат, и жужжат... Расскажи-ка, Юрася, как все было.
   -- Да как.., -- задумывается Цыгин, -- Состриг я в трамвае лопатничек и прямым ходом в подворотню. Только начал требушить, а мне по плечу "хлоп"(!) и мусорским голосенком: "Гражданин, документики предъявите!"...
   -- И ты? -- спрашивает Анохин.
   -- А чего мне выкобениваться? Предъявил. То, что в руках держал, то и предъявил. Вместе с состриженным лопатником... Мильтон паспортину-то со мною сверил - прокатило. Чую, отпускать уж собрался. А второй мильтон давай во всех лопатниковых кармашках шариться. Настырный сучонок угадал.
   -- И чево нашагиъ? -- любопытствует Колюня.
   -- Повестку военкоматовскую на вчерашнее число! -- выпаливает Цыгин, -- Просроченную(!) "Опа! -- орет, -- Дезертир! От защиты Родины, сопляк, увиливаешь!" До сей поры его морда отъетая мне как вживую перед глазами... А я ему и говорю: "Какого херала, гражданин начальник, по ушам ездишь?! Не мое это! Вот прям щас кем-то потерянный лопатник с-под ноги подобрал. Хотел к вам в милицию снести, а вы тут как тут здесь и сразу сами нарисовались." А он, сучонок легавый, мне и лепит: "Нашел, говоришь?.. Тогда свои(!) документы предъявляй!" А я-то на дело всегда с чужою ксивою (ну, с отмазною -- фраерской) ходил, а тут, как назло, ни шиша (на хазе позабыл!). Говорю: "Нету, братан! Ну ты же на первый раз простишь?!".., -- подсев на лавочку к Музею с Шишкиным, Юрик умолкает...
   -- И какая бяка потом? -- интересуется Анохин.
   -- А потом суп с котом(!) -- сокрушенно произносит Цыгин, -- В отделение меня притащили. И сразу же оттуда в военкомат. А военком, хотя и, на шустрый взгляд, серьезный... "Прямо щас, -- базлает, -- за угол и к стенке! Предатель Родины и товарища Ста-алина! И глазом не моргну!" А сам по ходу базара кобуру откупоривает. А я ему: "Чужой(!) лопатник, товарищ военком, и повестка не моя! Не губи ребенка, друг народа! Жиганец я теребистый! Сирота я сиротинушкой! Мильтоном был мой папа!.. Ты зырь в паспортину! Не я ж на фотке!" А он: "Че зырить-то(?), ежель вылитый ты -- дезертир бессовестный!"
   -- И проверить твою биографию тоже не захотел? -- предвкушает развязку Анохин.
   -- А оно ему надо? -- тускнеет Цыгин, -- Под бокс забрили и в учебку законопатили! У них, похоже, с мильтонами свои подвязки... Суки, в неполных(!) шестнадцать(!) лет. Бля, под чужою ксивою!.. Вот теперь я и с вами навеки.
   -- Военный век -- дерьмовый век, -- задумчиво молвит Анохин, -- Не всегда надолго растягивается.
   -- А мне по барабану, -- удрученно отвечает Цыгин, -- Обратных путей, похоже, не имеется.
   -- Обра-атные пути отовсюду есть, -- философствует сержант Безбрежный.
   -- Даже из задницы?! -- пританцовывает на своих ножных косолапостях внезапно подскочивший Шишкин.
   -- Даже и оттуда, -- произносит Безбрежный, -- Пока жив, дышишь. Пока дышишь, жив. Подыхать собрался -- сдохнешь... Верняк.
   -- И это что ж получается(?), товарищ малолетний, -- маракует Анохин, -- Это же получается, что ты тяжкое преступление заменой фамилии-имени-отчества совершил.
   -- Да не по собственной же воле! -- ерепенится Цыгин, -- Да это ж мильтоны с военкомом подкузьмили!
   -- Они подкузьмили, а ты и обрадовался, -- задумчиво молвит Анохин, -- А тебе оно и на руку... А вдруг никто и не подкузьмлял? А вдруг ты сам этот фортелек соорудил, чтобы... По-шпионски как-то, хитромудрик ты наш, твоя перелицовочка выглядит. О-о-ох-х и по-шпио-онски...
   -- Анохин! -- раздраженно перебивает Безбрежный, -- Брось над мальцом изгаляться! Не притесняй, будь человеком. Ну в самом же деле... Вы чего сегодня все как с ума пососкакивали?! Весь день гогочете да гогочете. Как бы к потемкам плакать не пришлось.
   -- Да ла-адно, ты. Не каракал бы, -- ворчит урезоненный, -- Я его что, пытаю что ли? Каленым железом что ли прижигаю?!.. Кста-а-ати(!) -- Анохин устремляет взгляд-прищур на Цыгина, -- А как тебя по-настоящему-то звать-величать?! Валет-то Валетом, а как по метрикам?!
   -- Лев я, -- потупя взор, признается тот.
   -- Ле-ев(?!) -- изумляется Шишкин, -- Ты чего? Ты этот?.. Афри-ка-анец?!
   -- Да ты чего, совсем рехнулся(?!) -- ответно изумляется Цыгин, -- Какой еще я тебе аф-фриканец?!.. Еще бы мартышкою обозвал...
   -- Надо будет -- и обзову, -- твердословно заявляет Шишкин, -- Лев, хе. А фамилия как?
   -- Берман! -- со злостью взирая на пытливого, выкрикиват Цыгин-Лев-Валет, -- Берман я! Лев Моисеевич! И чего тебе от меня надо?! Чего, косолапый, приклеился?! И никакой я никому не аф-фриканец! Ну евре-ейские(!) фамилия с именем-отчеством! И чего с того?!.. Жиденок я?!.. Ну и кому какое до этого собачье дело?!..
   -- Бледноват, -- задумчиво глядя на беснующегося юнца, произносит сержант Безбрежный, -- О-очень бледненький.
   -- Ты пго че это? -- трогает за локоть мыслящего вслух Колюня Беспалов.
   -- Я говорю: бледноват он для иудея.
   -- А кто такое и-у-дей?
   -- Что иудей, что еврей -- одно и то же, -- просвещает Безбрежный, -- Чернявые они... Вот как.., -- ищущий взгляд скользит по окружающим, -- О! Как твой Ильюха! Вылитый иудей(!) На Христа Иисуса, глянь-ка, сма-ахивает(!) Ильюха-то твой. А этот.., -- кивок в сторону нервно слезящего то ли Цыгина, то ли Бермана перенацеливает внимание Колюни, -- Для иудея бледнова-а-ат. Совсем близко не родня.
   -- Эй! -- уловив смысл, вскакивает Колюня, -- Цыбин!
   -- Да сколько же раз тебе повторять(?!): не Цыбин(!) я, а Цы-ы.., -- на сем вспыхнувший мальчишеским гневом и осекается.
   -- Ну и хген с им, -- невозмутимо гундосит Колюня, -- Я че говогю? Я говогю: могда у тя совсем не евгейская. Бъе-едненький ты совсем-пгесовсем. Ежеъь писюн обгезанный пгедъявишь, тода и повегим.
   -- Да кто ж мне его..? -- упираясь растерянным взглядом себе в пах, недоумевает согласно солдатской книжке Цыгин, -- Да кто ж мне его наобрезывал?!
   -- С медици-инской точки зрения.., -- смакуя словеса, начинает Шрапнель.
   -- Да заглохни ты, скотолечебник! -- осаживает Анохин, -- А ты, Колюня, по сути-то вроде и прав. Правее правого. Бледненький, видишь ли, тебе Цыгин?!.. Да его мама (сам же он давеча по-пьянке базлал) была обкомовской подстилкою! Вот и выродила его не от своего мильтона Моисея, а от какого-то шишкаря коммунистического.
   -- Эт-то чья мама подстилка?! А?! -- сжав кулачонки, Цыгин угрожающе надвигается на детинушку Анохина.
   -- Сам же говорил, -- сдерживая пацана вытянутой ручищей, оправдывается тот.
   -- Комвзводные с комотделенными!! К командиру роты!! -- доносится перекатами из уст в уста с правого фланга.
   -- Ты уж прости, Левушка, если что не так, -- уходя за Безбрежным, наигранно извиняется Анохин, -- Сам же нагородил, а теперь костяшками брякаешь да крайних ищешь. Ботало приблатненное. Не по-еврейски как-то получается.
   -- Да не мог я так про мать родну-ую(!) -- ноет вослед Валет-Цыгин-Лева-Берман.
   -- Мог-мог. Еш-ще как мог, обоътус, -- почесывая вшами искусанную подмышку, нравоучает Колюня, -- Как там у вас?.. О, базаг-то отсеивай...
  
   Комдив в черном кожанном плаще внакидку, усаживаясь в сверкающую угольным антрацитом "Эмку", доверительным шепотом наставляет спиносогнутого ВрИО Иванова:
   -- Ты, подполковник, главное -- не бзди(!) Не тушуйся как голая барышня в парадном строю средь солдафонов. Ну напартачишь в чем-то, так я ж прощу. Все мы люди-человеки. А начнешь мандражить, так делу твое трепыхание только во вред... Меня по пустякам не беспокой. Сам маракуй... А за спиночесание уж не обессудь -- не обижайся. Не в унижение делал, а по нужде. Ну невмоготу почесаться приспичило(!) Не по должностям мы были, а как... Беспогонно. Как мужик с мужиком. Понял?
   -- Так точно, -- еще круче крючит хребет ВрИО.
   -- Ну и молодца. Без бинокля видать, что ты с понятием.
   -- Так точно, -- малость раскрючивается ВрИО.
   Подскакивает запыхавшийся адъютант и, с ходу ловко шлепнувшись на переднее сиденье "Эмки", оборачивается к комдиву раскрасневшейся физиономией:
   -- Пардон, Тимофей Матвеевич. Припоздал чуток.
   -- Ничего-ничего, Олеженька, -- с некой фальш-любезностью ответствует генерал-майор, -- Кишечник -- дело святое(!) Чем в штаны в комдивовской машине, лучше перед отъездом под кустом. Я ж понима-аю(!)
   -- Скажете тоже(!) -- наигранно обижается адъютант, -- А я у смершевцев про Копытова прошпионил(!)..
   -- Про какого-этакого Копытова? -- на лице комдива абсолютное непонимание.
   -- Ну во-о-от, -- разочаровывается адъютант, -- А я что-то почуял, что вам будет интересно.
   -- Кто такой-то этот самый Ко-пытов?
   -- Да которого смершевцы брать шли(!) Ну за антисоветское словоблудие, -- со вспыхнувшей в глазах живинкой напоминает Олежек, -- Шли, а потом разрывом миномета изувечились.
   -- А-а-а(!) -- стягивая с плеч плащ, радуется комдив, -- Ну-ну-ну... А я-то вспомнил, что у бойца скотская фамилия. А какая, хоть тресни(!) Ну и что с ним? Взяли?
   -- Неа, -- со скорбинкой произносит Олежка, -- Хотя... Лучше б было, если б взяли.
   -- Ушел?!
   -- Да куда ему уйти-то? -- недоумевает адъютант.
   -- Куда-куда.., -- комдив массирует ладонью подбородок, -- Буд-то некуда. До немцев-то ладошки взмах. Подпрыгнул, и уж у них в объятьях. Хитрое ли дело? Правда, подполковник? -- по-сталински колючий взгляд впивается в лицо ВрИО.
   -- Так точно, -- распрямившись в полный рост соглашается тот...
   -- Ну вот, -- раскочегарив с третьей спички трубку, комдив переводит взгляд на адъютанта, -- Е-есть(!) куда уйти, Олежек.
   -- Убили его, Копытова-то, -- на полутоне поясняет адъютант.
   -- Смершевцы? Оказал сопротивление(?!) -- изумляется генерал.
   -- Не успели они, -- трет пальцами лоб над переносицей Олег, -- Со штурмовика немецкого смертельно долбануло.
   -- Ну-ну-у-у... Жа-алко, -- снимая фуражку, скорбно произносит комдив, а в душе наоборот -- дума расчетливая: "Может и лучше от фашистской пули, чем послепыточно да от своей. Легкая смерть. Не намаялся." Вспоминается последний сон с собственным расстрелом в исполнении советско-фашистской команды.
   -- Ведь хрен такое придумаешь, Тимофей Матвеевич? -- приглушенно вопрошает Олежка.
   -- Да, хрен, -- чуть подсевшим голосом подтверждает комдив. Зябко передернув плечами, он адресует водителю "трогай", а ВрИО -- прощальный взмах ладони.
  
   Вновь занялся мелкокапельный дождь. Но никто от него не укрывается. Наоборот, бойцы задирают вверх потные лица, подставляя их под освежающую морось.
   -- А я имею вам, коллеги, кое-что(!) сказать, -- указательным пальцем вдавливая в переносицу перемычку сползших очков, важничает Пашка Музей, -- Довольно-таки философское.
   -- Обзываешься? -- справляется Шишкин.
   -- Как это я обозвался? -- недоумевает всезнайка.
   -- А "коллегами" -- не обзыв? -- шишкинские брови домиками ползут к пилотке.
   -- Не-ет, -- заверяет Павлик, -- Не обзыв, а исключительно уважительное обращение к товарищам по труду, по общему делу, как среди просвещенных ученых.
   -- Ну мы тут, конечно, все-е-е(!) большу-ущие ученые, -- ерничает Шишкин, -- На особку профессор Шрапнель с академиком Колюней Федоровичем Беспаловым.
   -- А я че? -- оборчивается к говорящему упомянутый в качестве академика.
   -- Да я вот доказываю, что ты, Кольша, как академик. Но только в своих говенных делишках.
   -- А подь ты.., -- махнув рукой, отворачивается рыжеус, -- Тож мене умник нашеъса.
   -- И чем это, уважаемый коллега Музей, вы хотели нам -- своим коллегам -- в уши нагадить? -- Шишкин лукаво зыркает на Пашку.
   -- О-оти-мо-оти, -- протирая белехонькой тряпицей орошенные дождиком линзы очков, гримасничает Музей, -- Сейчас мы будем рожи корчить да дурочку валять... Всем ты, Шишкин, пригож, не спорю. Но вот одна черта мне в тебе, хоть убей, не нравится. Чересчур уж поганенькая.
   -- Это каковская-растаковская черта? -- насупливается Шишкин.
   -- А которая делит твой мозг на ле-евое и пра-авое полушарие.
   -- Нет такой! -- машинально сняв пилотку и прогладив ладонью темечко, противоречит Шишкин.
   -- Не прощупывается? -- словно на полном серьезе недоумевает Музей.
   -- А там и ничего не должно прощупываться! -- чувствуя некий подвох, негодует Шишкин.
   -- У тебя, конечно, ничего там.., -- лыбится Павлик, -- Пустота. Вакуум. Только опилки, и то прелые. Да ржавая подкова на счастье, да окурки с объедками.
   -- Да ты че, черт заумный, городишь?! -- ярится Шишкин, -- Всякую херню в одну кучу сложил! С ума сбрендил?! Помешался?!.. Какая-то черта посередке моего мозга ему, видите ли, не глянется! Ну и где она?! Щупай! -- с этими словами обнаженная шишкинская макушка тычется под нос привставшему Музею.
   -- Да нет ее тут. Отсутствует. И анатомически быть не должна, -- довольно миролюбиво сдается тот, чем и охлаждает пыл разгневанного, -- Она -- эта характерная твоя черта, разделяющая твой мозг на два полушария и мне не симпатичная, аккурат совпадает с межъягодичным экватором.
   -- С кем-кем-кем? -- отпрянув от Музея и блуждая по нему оценочным взглядом, озадачивается Шишкин, -- С каким-разэтаким меж... эк-кватором?
   -- Н-ну и дун-дук ты, Шиш-кин(!) -- прыская в кулак, восторженно произносит Шрапнель, -- У тебя какое образование-то?
   -- Да отстань ты, -- как от назойливой мухи отмахивается Шишкин, -- Три класса с половиною.
   -- А-а-а(!) Тогда с тобою все поня-ятненько, -- фальшиво сокрушается Шрапнель.
   -- Чего тебе понятненького-то? -- обернувшись в пол-оборота, спрашивает Шишкин.
   -- Не дошел до анатомии, бедолага(!) -- интонационно чувствуется, что Шрапнель смакует каждое свое слово, -- За кляксы из четвертого-то класса выгнали?
   -- Дошел -- не дошел, выгнали -- не выгнали(!) -- с обидой молвит Шишкин, -- Тоже мне... Грамотей на грамотее. Целыми поленницами.
   -- Если бы дошел до анатомии, то бы сразу сообразил, -- наслаждается Шрапнель, -- что межъ-ягодичный эква-тор -- это сере-дка твоей задницы(!), в которой постоянно по-африкански (как и на нулевой широте земного экватора) говно кипит...
   Сие пояснение ввергает Шишкина в оцепенение. Похоже, что смысл до него все-таки дошел. Похоже, дальнейшие его действия вот-вот взрывно станут причиной заварушки. Однако ж, напряженно поиграв желваками, он вдруг разражается неудержимым хохотом:
   -- Ну, ха-ха-ха-а-а!! Ну и развели!! О-о-ох-х я вам и припо-омню! Сучьи де-е-етки! -- к жертве так называемого развода присоединяются и остальные. Кажется, что раскатам гогота досягаемы и позиции противника. Словно в подтверждение сего оттуда трещит очередь скорострельного МГ-42. Похоже, грустному пулеметчику вражеское веселье не по нутру. Хотя... Какая там досягаемость, если меж позициями с полтысячи шагов ничейки. Да и ветерок от них.
   -- Музей, а ты как в своих очках-то в окопы попал? -- с любопытством глядя на Павлика, интересуется Шишкин, добросовестно отхлебнувший из фляжки со спиртным.
   -- Элементарно, Яша, -- отвечает грамотей, -- Я ж перед медкомиссией их снимал и прятал.
   -- А как тогда буквы со стенки узнавал? -- недоумевает Яков.
   -- А чего их узнавать-то(?), если я таблицу загодя выучил, -- будничным тоном раскрывает секрет Павлик, -- Элементарно, Яша-а-а...
   -- Ну и у-умник(!) -- восхищается Шишкин. Помусолив же мысленно суть, думает обратное: "Дурак. Сидел бы сейчас писарем при штабе..."
   -- Умник -- не умник, -- бормочет Музей, -- А я что, если очкарик, так и хуже всех -- бракованный?..
   -- Чего ты там гундишь, Павлик? -- интересуется Шишкин.
   -- А я и не бубню, -- поднимает усталый взгляд Музей, -- Через носоглотку упражняю организм.
   -- Через носоглотку? Упражняешь? -- в шишкинском взгляде опасение очередного подвоха вперемешку с явным любопытством, -- Эт что за такая-разэтакая гимнастика?
   -- По системе йогов, -- безразлично отвечает Музей.
   -- Йогов. Чудная какая-то фамилия, -- озадачивается докучливый Яша, -- Йогов-Йогов. Где-то я такую фамилию слыха-а-ал. Йогов... А может Стогов? Был у нас такой бригадир в сталелитейке... Павлик, может правильнее -- Стогов?
   -- Правильнее для тебя, Яша, -- встревает Шрапнель, -- не откладывая в долгий ящик, в ушах поковырять да межъягодичный экватор почесать.
   -- Да ну тебя, ветеринар, -- отбрыкивается Шишкин, -- Корчишь из себя. Пошел-ка к своим... чумазым свиньям.
   -- О как? -- с ухмылкой произносит Шрапнель.
   -- О так, -- с раздражением подтверждает Шишкин.
   -- Не фамилия это, -- блаженно закатывая глаза, сладословит Музей, -- Йоги -- сие просветленные люди. Те, кто имеют величайшую власть над своим телом через душу. Те, кто способны видеть в жизни светлое и не спотыкаться о гадости...
   -- И че, все через носо-глотку? -- перебивает Шишкин.
   -- Через нее, Яша, -- вновь встревает назойливый Шрапнель, -- Через нее самую. Отшагнул бы от Музея подале.
   -- А то..? -- бросает Шишкин.
   -- А то еще заносоглотит твоего "Ваньку-встаньку" по йоговской системе. Похлеще твоей орденоносной депутатши! Она что? Баба слабая. А Музей-то молодой да голодный. Пока ты руки-то растопыриваешь, чтобы ему по ушам звездануть, отжует по самый корешок да и "спасибо" скажет...
   До Музея вдруг доходит смысл произносимого. Выпучив глаза и сверкнув ими сквозь линзы, он без промедления тычет интеллигентным кулачком в скулу Шрапнеля и с воплем "убью засранца!" дикой кошкой набрасывается на него. Оседлав обидчика, обидевшийся остервенело молотит по его рукам, защищающим голову, плечи, грудину... Поединку никто не препятствует, что вполне в рамках мужицких традиций. Но не сержантских: "Свихну-улись?! -- базлает только что вернувшийся от командира роты Безбрежный, -- Отста-ави-ить!!" Однако ж, похоже, его командирская воля как об стенку горох: разъяренная парочка, натужно сопя, с переменным успехом дубасит друг друга. Безбрежный с выкриком "ах та-а-ак!" подхватывает ведро со студеной ключевой водой и залпом выплескивает его содержимое на дебоширов. Они тут же (будто, по-русски говоря, ошпаренные) отскакивают друг от друга.
   -- Хе-хе-хе(!) Два друга! Не разлить водой. Один умный, другой -- еще умнее, -- ехидничает Шишкин, -- Ийёги!
   -- Где? -- на четвереньках подслеповато шаря по траншейному дну, взволнованно шепчет Пашка, -- Где, где, где(?!)
   -- Чево посеял-то?! -- кричит ему под ухо вятский Вяткин, -- Подит-ко очочки отыскивашь?!
   -- Их, -- задрав вверх растерянное лицо, с надеждой молвит Пашка.
   -- Дак у Васи-северянина оне. Ты-т еще и до Шрапнелю не долетел, а он их уж с тебя сдернул. Для этой... Подскажите, мужички...
   -- Для безопасности, -- выручает Илья.
   -- От-от-от, -- улыбается Вяткин, -- Для няе. Для няе самой. Штобы стеколки не побились. Васька, ну отдавай же ему ево биноклю(!)
   Музей, получив от северянина целехонькие очки, долго трясет тому руку, цепко захомутав ее обеими ладонями в благодарном пожатии:
   -- Спасибо, Васек(!)
   -- Да не за что.
   -- Нет, Василий, лучше не возражай. Е-есть(!) за что.
   -- Ну хрен с тобою: есть за что, -- опасливо поглядывая на лицо мокрющего Музея, уступает северянин, -- Ты мне только руку-то отпусти. А? Сколько можно здороваться-то?
   -- Спасибо, Васек(!) -- нивкакую не прерывает благодарности взволнованный Пашка.
   -- Притомил уже! У тебя чего, ушиб мозгов?! -- гневается северянин, -- Руку-то отдай, зараза! Вцепился клещом как йёг всамделишный!
   -- А-а-ах-х, ру-уку(!) -- спохватившись, Музей разжимает ладони, -- Забира-ай, Василий. Спасибо, Василий.
   -- Не-е за что, -- отходя на, как ему кажется, безопасное расстояние, ворчит северянин.
   -- Не-ет, Васек, ты глубоко-о(!) заблуждаешься. Е-есть(!) за что-о. Благодарю(!)
   -- Иди вон к своей Софье Павловне, -- потирая вызволенную из плена ладонь, советует северянин, -- Пусть она тебе обратно(!) "кукушку" вставит... Вот потом ее и отблагода-аривай да в ладошках жулькай... И откуда только в тебе столько силы?!
   -- Это у него шоковое, -- прижимая мокрую тряпицу к скуле и капая кровью с расцарапанной щеки, поясняет понурый Шрапнель, пристроившийся за спину к Васе-северянину, -- Состояние аффекта. Мне тоже до сей поры не верится, что у него така-ая(!) силища. Чуть не ухайдакал. А на вид-то куренок куренком.
   -- Ах, вот он, ты, где! -- вскипает узревший обидчика Музей. Напружинившись до дрожи тщедушными телесами, он готов вновь ринуться в схватку.
   -- Сейча-а-ас ки-и-инется, -- врастяжку произносит Вася, -- Как пить дать, -- с этими словами он отступает в сторонку, открывая тем самым Шрапнеля для агрессора (на полные рост и ширину).
   -- Погодь-погодь. Остынь, чудило, -- приобнимая Музея за плечи, по-отечески молвит Безбрежный, -- Ты чего это, родимый, взбеленился-то? Такой воспитанный, такой начитанный... Можно сказать: чистейшей воды(!) интеллигент. А ведешь себя как пьяный дворник. -- А почему дворник? -- чуть расслабившись, спрашивает успокаиваемый.
   -- Да потому, что они.., -- спотыкается мыслью успокаивающий, -- Да потому, что они -- раздолбай на раздолбае(!).. Ты с каких это мотивов на однополчанина-то руку поднял?
   Музей, понурив голову до упора подбородка в грудину, содрогается плечами и капает слезами на еще влажную от дождика глину. Посему следы от них (слез-то горючих) не обозначиваются.
   -- Прости меня, Пашка! -- умоляет Шрапнель, -- Прости меня(!).. Чего не прощаешь?..
   -- Да прощаю, -- молвит Музей.
   -- Мир? -- короткошажно подходя к недавнему сопернику по рукопашке, протягивает руку ветеринар.
   -- Да ла-адно уж, -- плавно выскользнув из полуобъятия Безбрежного, Музей вкладывает свою длиннопало-щуплую ладошку в шрапнелевскую ладонищу.
   -- Чтоб у меня больше.., -- не подыскав слов на продолжение, Безбрежный хаотично перекатывает губы, -- Тут враг перед носом, а они... друг дружке рожи расквашивают. Шалуны... нашлись... тут... Шпана... как будто...
  
   Полковой наблюдательный пункт. Солнечно. Приникший к окулярам стереотрубы ВрИО. Начштаба, притулившийся на табуреточке в затененном уголке котлованчика; у изтраншейного входа телефонист со своей аппаратурой.
   -- Ну что, с богом(?!) -- произносит ВрИО, -- Все готовы?
   -- Ха-хы-ы. Кхе-е-е, а-а-ах-х! -- борется с астмой начштаба, -- Все готовы.
   -- Двадцатиминутная готовность(!) Оповестить.
   -- Й-есть, -- начтаба шаркающей походкой направляется к телефонисту, -- А-ах-х... Вызывай, Леня. Хо-о-о, фу-у-у...
  
   Ротный, медленно бредя по траншее в сопровождении щеголеватого начальника полковой разведки и сержанта Безбрежного, потупя усталый взгляд, поясняет всякому встречному-поперечному: "Идем в атаку... Берем деревню и закрепляемся... Кто отличится, обещано вплоть до "Героя Советского Союза". Можете пивнуть перед наступлением. Но, только чтобы ноги до противника донесли... Идем в атаку... Лишнего с собой не брать... Награды обещаны..."
   -- Петго-ович! А "Гегоя-то" как: посмегтно, али пожизненно?! -- доносится вослед.
   -- Тебе, Беспалов, исключительно пожизненно и в двойном размере! -- теплеет взором ротный.
   -- Артподготовка-то будет? -- интересуется встречный пехотинец.
   -- Обещано.
   -- А-а мин-ные по-ля(?!) -- блуждая по старлею растерянным взглядом, взволнованно спрашивает тщедушный солдатик.
   -- Не знаю, -- еле заметно тушуется ротный, -- Наших нет, а ихние... Не знаю. Не нашего с тобой ума дело. Не забивай попусту голову.
   -- Так минные(!) ж поля-я-я.
   -- Не забивай голову! -- осекает ротный, -- Замаяли вы меня своей хитромудростью! В доску, в щебень, в дребедень...
   -- А почему говорили только про разведку боем(?), а сейчас вдруг нате вам-нам -- наступле-ение(!)
   -- Я не решаю.
   -- А кто решает?
   -- Бестолковый вопрос.
   -- А если не возьмем?
   -- Надо брать...
   За очередным траншейным зигзагом пара щуплых бойцов укладывает третьего (пухлявого) на шинельную подстилку.
   -- Ранен? -- осведомляется ротный.
   -- Нет. Как раз и не ранен, -- отвечает плавно вышагнувшая из хода сообщения старлей медслужбы Софья Павловна.
   -- Пьян?
   -- Есть такое, -- озорно улыбается медичка, -- Средней тяжести.
   -- Средней. А чего тогда его как бревно ворочают(?!) -- строжает ротный.
   -- Хворый я, -- разумно взирая на командира, выдает хотя и вялую, но вполне членораздельную речь обездвиженный, -- Хроническое у меня это: если выше стакана-а наверну, обезноживаю. Не выше стакана-а могу. А если с перебором, то... Как сейчас...
   -- И что? -- полуоборачивается к военврачу ротный.
   -- А что? -- задается вопросом Софья Павловна, -- Простучала его. Рефлексы вялые, но действующие, а ноги как тряпки.
   -- Симулянт? -- предполагает ротный.
   -- Да как-кой я сти-му-лянт?! -- выпучивает глаза обезноженный.
   -- Короче. Ты и ты.., -- тычет пальцем ротный, -- Оба. По сигналу атаки подхватываете его и тащите вперед. Боже вас упаси оставить его в траншее.
   -- А нам чего? -- отвечает один из щуплых, -- Упрем.
   -- Да вы чего? -- канючит не ходок, -- Надсадитесь к чертям собачьим. Во мне же пять(!) пудов! Никак не менее. Да вы чего эт? На потеху что ли?! Увидят -- засмеют! Задразнят ведь! Нельзя меня таскать!
   -- А пьянствовать без меры можно было?! -- урезонивает сержант Безбрежный, -- Бляха-муха, ясли-сад и ясли-сад! Как дети и дети. Ты какого беса больше своего "стакана-а-а!" выжрал?!
   -- Обсчитался, -- оправдывается обезноженный, -- С ребятами за компанию.
   -- Вот пусть теперь эти самые ребята и таскают тебя по полю боя! -- обрывает Безбрежный. Начальник полковой разведки прыскает в кулак.
   -- Софья Павловна, -- ротный оборачивается к военврачу, -- Сколько может продолжаться это его тряпоножие?
   -- Не скажу, Афанасий Петрович, -- чуть задумавшись, произносит медичка, -- Может час, а может и дольше. По ходу спада опьянения. Все индивидуально.
   -- Поня-ятно, -- ротный мизинцем почесывает висок, -- Я-ясно. Так, орелики, чтобы его не опохмелять! Нико-оим(!) образом. Бо-оже(!) упаси ослушаться. Не пощажу!
  
   Полковой наблюдательный пункт. ВрИО, уставившись в глинистую стену котлованчика, посиживает на табурете... Думается (вяло, натужно, безотрадно): "И с каких это кренделей комдив мне доверил свою спину?!.. Чтоб унизить или в качестве дружбы-приятельства?.. Шиш просекешь... Мозгоклюй усатый... Вернуть все-таки начальника разведки с передовой?.. А вот шиш ему! Перетопчется! Разгильдяй! Башкой не работаешь -- танцуй под пулями!.. Ишь, гордый выискался: ни признать свои огрехи, ни попросить прощения!.. Гордый?! Вот и проветрись в атаке!.."
  
   Траншея. Пасмурно. Небо хмурится. Ильюху знобит. Жутковато от ожидания боя. Такое было в первые часы окопного бытия, ан прошло. Пообвыкся... Сейчас вновь затрясло. Хотя и не прохладно. Должно пройти, но как скоро?!.. Бойцы с оружием в руках, в касках, шинельных скатках, с тощими вещмешками на загорбках... Тишина. Слух улавливает глубокое дыхание стоящего рядом Колюни. Колени мелко дрожжат и слабеют...
   Когда?! Когда наконец-то эти чертовы ракеты?!.. Скорей бы!.. А может атака уже отменена?! А вдруг об ней уже командирами напрочь забыто?! А вдруг...
   -- Гаке-е-еты-ы!! -- указывая трясущейся рукой на взмывающие в небесную хмурость зеленые светляки, заполошно орет Колюня.
   -- Ура-а-а!!! -- с автоматом наперевес выскакивая на бруствер, горланит сержант Безбрежный, -- Впере-е-ед, брати-и-ишки-и!!
   -- Ала-ла-а-а!! -- неуклюже выкарабкиваясь из траншеи, верещит Магомед-оглы, -- Сю-юка-а!! Рэ-эза-ать буду-нада-а-а!..
   Над цепью наступающих матерный гул, приправленный: "вперед!", "ура!", "за Сталина!", "за Родину!", бессмысленным "а-а-а!" и беспорядочной пальбой.
   Ильюха несется вослед за косолапым Шишкиным. Почему-то от неуклюжего вида того становится веселовато. Слева двое заморышей с закинутыми за спины автоматами на полусогнутых, скрючившись в три погибели, словно в люльке прут на плащ-палатке третьего -- дебелого. Он из полусидячего положения пытается, извернувшись, прицелиться из винтовки-трехлинейки в сторону противника. Ильюха терзаем хохотом, всплески коего вырываются совместно со сбивчивыми от бега выдохами: "К-ка-ак т-танк н-на ход-дулях-х! С ума свихну-ут-тые!"
   За спинами атакующих бухают орудия и хлопают минометы. Над головами протяжно воют снаряды и высвистывают мины. Деревенька в совокупности с окрестностями окутывается разрывами. Противник же, похоже, пока не отвечает. Ильюха радехонек сему факту, кой теплит надежду на то, что враг сдает позиции без боя.
   Где-то впереди захлопали минометы. Подумалось: "По нам!"... Околица засверкала частыми вспышками, будто сотни шаловливых детишек балуются спичками. Над головой засвистали стайки пуль: "Фью-ю-и-ить, фью-ю-и-ить, фью-ю-и-ить". "Не мои, -- на бегу успокоил себя запыхавшийся Илья, -- Свою никогда не услышишь. Своя бьет беззвучно. Чпок, и ты -- покойник(!).. Слава Господу(!), не мои..." Так и подумалось, и сразу же поймал себя на мысли, что слова-то, по сути, не собственные, а рыжеусого Колюни... Еще подумалось о том, что пулевой посвист тютелька в тютельку схож с тетеревиными песнями на токовищах.
   Артподдержка атаки вдруг стала сходить на нет, а вскоре и вовсе заглохла. Да и германец тут же прекратил огонь. Будто откуда-то из общего штаба на обе стороны поступил одинаковый приказ. В воцарившейся тишине раскатистый крик Безбрежного: "Не стреля-я-ять!!! Эконо-омь, ребя-я-ятушки, патро-о-оны-ы!!"
   Бег. До околицы еще не близко. Справа уже примелькавшееся прежде тело висящего на колючей проволоке немецкого офицера. Смердит невыносимо!.. Впереди лежащий навзничь труп беловолосой девки в черной эсэсовской униформе: юбка задрана до пояса, пышные босые ноги расшеперены, трусы валяются рядом, на бледнокучерявой промежности скопище мух, напятнанные бурым груди вывалены наружу... Понятно, что над мертвячкой (а может и еще над живой) кто-то поизгалялся. Припомнились дамские сапожки, снятые Колюней с какой-то убитой немки, которые он в медсанбате обменял на спирт. "Неужто он(!) над этой поиздевался?!.. Да не-ет. Быть не может."... Рядом с эсэсовкой (словно на супружеском ложе) уткнувшийся лицом в траву советскоармеец: спина разворочена до торчащих сквозь месиво ребер и позвонков, полуоторванная рука сжимает ребристую гранату-лимонку... Ильюха спохватывается, что уже не бежит, а стоит столбом и рассматривает покойников. Сорвавшись с места, он припускает вдогонку атакующим.
   Более чем полпути до деревни позади. Впереди обремканная взрывами линия колючепроволочного заграждения. Бойцы, кучкуясь и замедляя бег, устремляются в бреши. Вдруг из-под ноги Шишкина что-то стремительно взлетает на уровень его плеч и тут же взрывно лопается. Шишкин, будто переломленный по лопаткам, оторвав свои косолапости от земли и запрокинув голову, летит вперед уродливым ныряльщиком. Ефрейтор Скоков (бывший учитель арифметики) и вятский мужичонка Антип Вяткин, словно сбитые невидимыми оглоблями, тряпично-безжизненно опрокидываются навзничь.
   -- Лягу-уши-и!!! -- орет бегущий чуть спереди Ильи здоровяк Анохин.
   -- Ма-ать вашу в портя-янку!! -- заполошно вопит слева Вася-северянин, -- Ши-ишкина-а уби-ил-ло-о!!
   -- Ротный выпускает в пасмурные небеса длинную автоматную очередь. Привлекши тем к себе внимание, он яростно машет рукой в стороны и вниз, показывая, что надо рассыпаться в редкую цепь и залечь.
   -- Отползай от меня, -- тараторит вжавшийся в землю рядом с Ильей Цыгин-Берман, -- Видал(?), ротный просемафорил, чтобы расползались.
   -- Вот сам и отползай. Чего, ползать разучился? -- огрызается Ильюха.
   -- Б-боюсь, -- поясняет юный вор-карманник.
   -- Чего боишься?
   -- На лягу-уш-шку наползти.
   -- А я, значит, ползи?
   -- Да бою-юсь(!) я. Видал, как тех фраеров в рванину покоцало?!
   -- Видал.
   -- Вот я и малек струхнул.
   -- А я, по-твоему, не струхнул?
   -- Да кто ж тебя знает?
   -- Лежи и не дергайся! И заткнись, сопляк! Тоже мне хитромудрик обнаружился...
   Оборвав сим перепалку, Ильюха замирает, вспоминая рассказ по локти безрукого и одноглазого сапера-инвалида, услышанный на перроне какой-то мелкой станции, на коей их эшелон застрял чуть ли не на пару суток: "Она для стоячей пехоты -- страше-енная(!) штука, -- захмелев до самосчастия, со сладостным чувством превосходства над необстрелянными солдатиками вещал тот о так называемой мине-лягушке, -- На вид-то она на манер котелка, но-о-о... с покрышкою. А в ней взрыватель. Нажимного действия. Хотя и бывают, которые на проволочную растяжку срабатывают... Наступи на нее, и хана! Только ногу снял, она и как лягушка вверх прыг(!) Чуть не в рост человечий. А потом ка-ак(!) на лету долбанет. А железяки шрапнельные у нее не в дне, не в покрышке, а в стенке боковой по кругу. Ка-ак(!) долбанет веером. И всех вокруг в клочья рвет и косит! Если толпою на нее нарваться, трупё-ёшнико-ов!.. Море-океян(!).."
   -- Ну ты че? -- теребит за ильюхин рукав Цыгин-Берман.
   -- Чего тебе? -- недоумевает выдернутый из воспоминаний Ильюха.
   -- Куда кому отползать-то?..
   Словно ответом "малек струхнувшему" недорослю-карманнику по голосовой эстафете передается: "Максимально рассредоточиться!.. В две цепи... с интервалом тридцать метров!.. По-пластунски впере-ед!.. Марш!"
   Ильюха с Цыгиным-Берманом, как изначально подотставшие, ползут во второй цепи. Ожидание взрыва тягостно, будто с мгновения на мгновение почувствуешь телом шишечку смерть включающего взрывателя! По голосовой эстафете передается: "Скатки, вещмешки снять! Наползшим на мину не шевелиться до саперов!"
   -- Ильюха! -- окликает ползущий в десятке шагов слева Цыгин, -- А зачем не шевелиться?!
   -- Чтоб не сдохнуть! -- следует ответ, после коего карманник, ползущий с задиранием тощего зада, более не беспокоит.
   Впереди раздается оглушительный взрыв, совпавший с резким ударом чего-то металлически звонкого в каску. У Ильюхи темнеет в глазах, лоб буквально разламывается от боли, коя притупленными потоками растекается вплоть до шеи. Парень ерзает, уткнувшись головой в землю... Вскоре боль медленно отступает. Илья стягивает каску. На ней пологая вмятина. Рука, потянувшаяся ко лбу, нащупывает солидную шишку. "Если бы не она..!", -- с благодарностью думается о каске.
  
   Полковой командный пункт. ВрИО, приникший к полевому биноклю, неиствует:
   -- У них там что?!.. Разлеглись, как... пробляди на пляже!!
   -- Мины, товарищ подполковник, -- робко пытается вразумить растерянный командир батальона.
   -- Ми-ины им, видите ли, не нравятся! -- кипятится ВрИО, -- А они как хотели?! Чтобы с песней-пляской на трамвае под гармошку?!
   -- Лягу-ушки(!) же, -- бормочет комбат.
   -- А я слепой?! А я не вижу?! -- ВрИО, отбросив бинокль и упершись кулаками в бока, буквально гложет батальонного алчущим взглядом, -- Лягу-ушки?! Ну и хули?! А приказ?! А Родину защищать -- пустяковина?!
   -- Если в полный рост, все ж полягут, -- потупя взор, аргументирует комбат, -- А так... проползут с малыми потерями.
   -- С малыми потерями, говоришь? -- сбрасывает тон ВрИО, -- Та-ак... Идти до упора! И чтоб мне позиции противника раскрыли как на ладони! Кто там за тебя на хозяйстве?!
   -- Замполит.
   -- Замполит-замполит... Сволочи вы с ним! Дуй к нему и пообещай, что, в случае чего, лично вас обоих укокошу! Ему первому до смерти муди всмятку перед строем распинаю! За его блядскую воспитательную работу! Брысь отсюда!
   Комбат буквально испаряется вон. ВрИО же, вооружившись ракетницей, яростно расстреливает небесную хмарь зелеными хвостатыми светляками... Подуспокоившись, он оборачивается к приникшему к стереотрубе начальнику штаба: "Ну ка-ак с такими воевать(?!) Ума не приложу..."
  
   Ползти, ползти, ползти... И сколько ж еще по этой сырости в ежемгновенном ожидании смертельного взрыва?! Ильюхе мнится, что с начала поползновения истекла-иссочилась уймища(!) времени. Лихорадочный взор миноискательно обшаривает блескучую травянистость, грязные пальцы трепетно ощупывают почву... Тягостно. Мучительно(!) тягостно... Кажется, узри хотя бы одну(!) треклятую "лягушатину", и... И станет куда с добром легче. А так... Невыносимое нервомучение! Нудь несусветная! Хоть вскакивай и беги сломя голову! Хоть обратно, хоть вперед!.. Вперед-вперед-вперед... Две шишки (своя -- лобнонаружная, жаром пышащая, и ее -- каскина, вовнутрь оттопыренная) давят друг на друга сквозь пилотку. Больно. Череп будто разламывается... Набекренил железяку вмятиной к виску. Полегчало.
   Справа оживает пулемет. Шьет скупыми очередями. Похоже, германский скорострел. Неужто окружили?!.. Присмотревшись, Ильюха узревает светлячки трассирующих пуль, струящих от чахлого кустика в деревню. Чуть ближе -- притаившийся Пашка Музей. Встретились взглядами.
   -- Это кто-о?! -- громогласно недоумевает Ильюха.
   -- Ха-хэ! -- смеется Пашка, -- То, уважаемый, немчонок упражняется!
   -- Да какой-такой немчо-онок?!
   -- Да грибник-то, кой к нам приблудился! Немчонок! Серега-то! Которому на именины пулемет подарили!
   -- Так его же в тыл к своим спровадили!
   -- А он поди опять по грибы иль ягоды намылился! А ему заблудиться... Как два пальца обос-са-ать! Ха-ха-ха-а-а!..
   Впереди (совсем рядышком) оглушительно громыхает. Поверху с воем-посвистом проносится стая осколков. Ильюха, встряхнутый взрывной волной, с облегчением думает: "Не мои!". Спереди дужераздирающие стоны и вопли. Кому-то не повезло...
   Рукой подать до снарядной воронки. Судя по земляному вывалу, глубокая. Захотелось в нее: передохнуть чуток -- душою с телом расслабиться. Ильюха чаще загребает локтями и коленками. До воронки совсем ничего...
   Опа! Локоть чуть не упирается в торчащий меж травинок вороненый грибок-взрыватель. Мина!.. Обползти. Тихо-тихо-аккуратно...
   А вот и воронка. Остается лишь скатиться в нее. Чу(!) Судя по заунывному бормотанию, там уже кто-то есть. Наведя автоматный ствол на вороночный бруствер, Ильюха прислушивается... Мужик. Говорит по-русски, но чудно-о(!) -- нараспев, будто молится: "Всенебе-есный импера-атор, това-арищ а-ангельский, любимый, истиный Йо-озас(!) Испаси своих агнецов-человеков единоли-ично(!) Ниспошли кару, отче, исча-адиям адского де-е-ела..."
   На дне воронки коленопреклоненный боец в перепачканном обмундировании. Винтовка на рыхлом склоне дулом кверху на обособку от хозяина. Ему, на первый взгляд, годков под сорок. Курнос, ясноглаз, пухлощек и щербат. На плешивой макушке обрывок лугового листа. Одухотворенно взирая в небеса, молитву творящий раскачивается в такт перепадам своих интонаций.
   -- Ты кто? -- уставившись сверху на богомольца, прерывает его Илья.
   -- Рядовой Богомолов, -- по-детски улыбаясь, добродушно отвечает тот, -- А ты кто?
   -- Я -- Илья. А ты чего тут делаешь?
   -- К господу своему обращаюсь.
   -- А он кто(?) -- господ-то твой.
   -- Святой Йозас.
   -- Иностранный что ли? Польский?
   -- Нет. Мой. Только мой. Единоличный.
   -- Не бывает.
   -- Бывает.
   -- Как это? Не бывает, чтобы бог только для одного.
   -- Быва-ает, -- добродушно взирая на торчащую сверху ильюхину голову, возражает обитатель воронки, -- Я ж его сам придумал. Для себя. Поэтому он только мой.
   -- Са-ам придумал?! -- поражается Илья, -- Да ты чего?.. Разве такое можно?..
   -- А что, я сам для себя бога придумать не имею права? -- наивно помаргивает веками изобретатель Йозаса, -- Обязательно ль толпою преклоняться?
   -- Не зна-аю, -- теряется Ильюха.
   -- А ты в рай небесный после окончания земного бытия жаждешь? -- Богомолов ласково взирает на сползающего по склону Ильюху.
   -- Не хочу я в рай.
   -- И отчего же?
   -- Да оттого же, что... Да высоты я боюсь! Мне в аду будет хорошее! -- раздражается Ильюха, -- Чего пристал со своим богом, богомолец?! -- на сем гневословии разговор и обрывается. Судя по выражению лица единолично верующего, он нисколько не обижен...
   Вновь ползти. Кажется, что это треклятое минное поле бескрайне, хотя до деревушки уж рукой подать. Противник открывает интенсивный пулеметный огонь. Изредка, отсвистав свой последний путь, хлопают мины-мелкокалиберки. Ползуны огрызаются из винтовок, близкострельные автоматы пока не в ходу. Сбоку, бормоча что-то из самодельной религии, неуклюже елозит по траве рядовой Богомолов. Видать, вымотался бедолага. Ильюхе становится его жаль, зарождается мимолетное чувство вины за недавний всплеск гнева в его адрес.
   Над полем минным вдоль людских цепей с нарастанием катит вал из матерщины и призывов к атаке. Бойцы поднимаются и устремляются вперед. Германские пулеметы усиливают огонь.
   Начальника полковой разведки, бегущего в первой цепи, буквально переламывает. Из спины чуть повыше поясного ремня вырвана пара гимнастерочных клоков. Кажется, что капитан умирает еще до падения наземь.
   Ильюха подхватывает оброненный кем-то автоматный диск. Похоже, что полный. Запас карман не тянет, хотя и диску в него нивкакую не влезть. Подсумок полон, находку приходится засовывать за ремень. Через несколько шагов она выскальзывает и пропадает в траве (как пришло, так и ушло): "Плевать!"...
   Шквальный огонь буквально выкашивает разведку боем. Пулевой посвист сливается воедино. Кажется, что уже никому не спастись. Взрывная волна ударом в спину сбрасывает Ильюху в огромную воронку от крупнокалиберного снаряда либо тяжелой авиабомбы. Ноют вывихнутое плечо и заклинившая шея... Постепенно боль тупеет. Илья, откинувшийся навзничь на вороночном склоне, приходит в себя с закрытыми глазами: "О-ох-хо-хо-о-о"...
   Возникает ощущение, что рядом кто-то есть: "Неужели опять богомолец?"...
   -- Ты, Богомолов? -- спрашивает Ильюха.
   -- Я, -- доносится слева.
   -- Не ты, -- бурчит Илья, -- У тебя голос не тот... Ты кто?., -- вместо ответа натужное сопение...
   Ощущение, что где-то совсем рядышком опасность. Ильюха размеживает веки. Перед глазами трясущаяся рука с зажатым в кулаке винтовочным штык-ножом. Вот и она -- опасность! С трудом преодолевая охватившее тело оцепенение, Илья медленно поворачивает голову влево... Вот и он -- смертельно угрожающий -- небритый худышка-юнец в перепачканном грязью вермахтовском солдатском мундире: лихорадочный кареглазый взор, нижняя челюсть нервно подергивается, неряшливая перебинтовка плеча в сгустках запекшейся крови...
   -- Ты эт чего... удумал? -- Илья еле ворочает языком.
   -- Нихт.., нихт.., нихт.., -- словно заевшая грампластинка, бормочет немчонок.
   -- Не на-а-адо, -- умоляет Илья, -- Сдурел, чудо-юдо, что ли?
   -- Нихт.., нихт.., -- заблестев повлажневшими глазами, лепечет противник. В щетине застревает слеза-скупотечка.
   -- И я говорю: "Нихт, ни-ихт, ни-и-ихт...", -- с сим увещеванием Илья невывихнутой рукой мягко обхватывает вражеское запястье и медленно его выворачивает. Немчонок разжимает вялую ладонь, и штык-нож шлепается плашмя на ильюхину грудь.
   -- Нихт шис-сен(!) -- с мольбою во взгяде произносит обезоруженный.
   -- Понимаю, понимаю, -- успокаивает Ильюха, -- Да не буду я в тебя стрелять. Ты только успокойся, сопляк. Я ж не злыдень какой-то. Ты меня пожалел, и я тебя пожалею. Не беспокойся. Главное, не переживай. Я ж хороший. Ты хороший, и я хороший... Больно? -- ильюхины пальцы указывают на кровянистую повязку.
   -- Я-я-я(!) -- утвердительно мотает головенкой немчонок.
   -- И как же тебя только угораздило? Отлежаться тебе надо бы. А потом приползут санитары. А пока полежи, -- обшарив взглядом воронку, Илья не обнаруживает никакого (кроме штык-ножа) оружия, -- А ножичек-то прибери. Вдруг да и сгодится. А я побёг дальше. Надо мне. Надо мне. Сам же должен понимать... Война ведь, а мы в атаке. Я и так подотстал. А ты полежи тут. Главное, не переживай, фашистик...
   Ильюха, корчась от шейно-плечевой стреляющей боли, выскакивает из воронки с автоматом наперевес. Разведка боем полностью залегшая... Мелькает мысль: "Все убитые?!"...
   Шаг-другой-третий... Пуля навылет прошивает низ живота. По центру. Холки в потеках теплого. "Обоссался?!"... Внезапная слабость валит наземь. Становится больно. Еще больнее! Сильно больно!! Невыноси-имо бо-ольно-о-о!!!.. Уже совсем не страшно, но бо-о-ольно-о-о!!!.. Хочется заснуть! Немедленно! Сознание оставляет, и... Мрак!
  
   Полковой наблюдательный пункт. ВрИО взволнованно расхаживает по котлованчику:
   -- Что за херня?!.. Какой в бабушкину задницу укрепрайон?! Где они к бесу противотанковые рвы?! Бля, куда смотрела авиаразведка?!.. Раздолбаи!.. Какой-то задрипанный кусок батальона взял деревню!!
   -- Ох-хо, -- вздыхает начштаба, -- Кто б подумал?
   -- Кто-кто.., -- бормочет ВрИО, -- Дед Пихто! В бога-душу-мать!! Влегкую ж взяли!! Без напряга!
   -- Хо-хо, -- вздыхает начштаба, -- Зато почти все полегли. Надо б уцелевших представить...
   -- Надо, -- соглашается ВрИО, -- Надо и малость посмертников отметить. Из отличившихся.
   -- Кхе-хо-о-о... А на "Героя" подавать?
   -- Да на какого на хер "Героя"?! Перетопчутся! На всех "Звездочек" не напастись! Операция ж рядовая. Полчаса, и куры в супе. Хренотень какая-то! Ну никакого ж укрепрайона! Ну-у и авиаразведка... Слепошарые!
   -- О-ох-хо... Так обещано ж было вплоть до "Героя"
   -- Ебарь тоже обещал жениться!.. Медали и пару орденов "Красной звезды". Не до жиру. Хватит!.. Это ж надо(!) так влегкую взять... Куско-ом(!) стрелкового батальона... Почти безо вся-якой(!) артподдержки... По-суворовски...
   "Хо-хо-хо... Суворов(!) тут выискался. Полководец...", -- с отвращением мыслит начштаба.
   "Бля, -- думает ВрИО, -- Это надо же... С порога, и тако-ой(!) успех. На "Боевое Знамя"(!) тянет. Верняк, комдив представит!" -- некстати вспоминается процедура чесания его волосатой спины, и на душе становится дурновато: будто закусил шампанское дерьмом.
  
   Посреди ночи на операционном столе, сооруженном в свежевыбеленном сарае на скорую руку из половых плах, Ильюха. С дюжину керосиновых ламп -- довольно-таки сносное освещение. Операционная бригада в работе. Старичок-хирург сквозь прореху в простыне-покрывалке неспешно орудует окровавленными инструментами в животе раненого. Тот же, одурманенный морфием, несет чепуху-отсебятину: "С грязным пузом в бой не бу-уду-у!.. Ракета, ракета! Где раке-ета-а?! Почему зеле-еная-я?!.. Держи меня скорее за сапо-ог!.. И как-ка-ая сука эту разве-едку бо-оем прид-ду-умал-ла-а-а?!.."
   Хирург, дабы в сон не сморило, устало поддакивает оперируемому... Он, этот ремонтник плоти человеческой, уже давне-е-енько(!) удивляется тому, что ни российская полиция, ни деятели из НКВД так и не дотумкали использовать на допросах обыкновенный наркоз. А ведь так все просто. Так же просто, как и разведка боем, будь она неладна...
  
   Ильюха возвращается в сознание... Темнота. Бо-о-ольно! Пузо будто собаки в клочья рвут. Зу-убы о-острые, горя-ячие!.. Духотища. Вокруг воют, стонут, хнычут. Пахнет лекарствами, потом, мочой и... вроде, даже дерьмом. Глаза не разлипаются. Будто клейстером склеены. Башка трещит, и вот-вот в ней что-то лопнет -- насмерть!.. Хочется пить. Невыносимо! Сухота во рту страше-е-енная! Глоток воды! Хотя б его. А кажется, ведро б как лошадь выдул. Не отрываясь. Неужто никому невдомек, что человек от жажды подыхает?! Попросить?.. Язык даже и не ворочается... Чем терпеть такую муку, легче сдохнуть! Хочется сдохнуть! Сильно-пресильно(!) хочется... Совсем рядом слабый голос. Чей-то знакомый... Хоть тресни, не вспоминается... Бо-ольно! Ка-ак же все-таки бо-о-ольно-о!!.. Помираю-помираю-помираю... Все...
  
   А вон и бабушка Лизавета. В сарафане. Идет к Ильюхе через речку вброд. Да там ведь глубины-ы-ы(!).. Омут. До дна еще никто не доныривал. А она хоть бы на чуть-чуточку притонула... Космы седехонькие на ветру развеваются. Подол -- тоже. В руке веник банный. Как флаг несет... Бо-о-ольно-о! В пузе бо-ольно-о!.. Ой, Лизавета-то на лыжах -- на охотничьих. Потому и не тонет. Манит веником: мол, айда навстречу... А как(?), ежель у Ильюхи лыж-то нету...
   Встала посередь омута и улыбается... Что-то кричит, а что?.. Не расслышать. Ветер через уши в голове гудит... Глянул на свои ноги, а... Лы-ыжи(!) на них. Тоже охотничьи -- широченные!.. Пойти навстречу? Не-е-ет... Потому что... Потому что в пузе очень бо-ольно-о! Не дойти. Пусть сама подходит.
   Идет да веником помахивает. Что-то кричит да улыбается. Теперь разборчиво: "Илечка-а! Внучо-ок! Ходь ко мне-е! Я тебе букетик насбирала! Конфеток леденцо-овых накупи-ила! А еще квасок ядре-ененький имеетца-а!..." Квасок-квасок... Пи-ить же хочется! Невмоготу! А тут и квасок, и речка, полная воды! Надо идти, надо срочно(!) идти: попью, и пузо болеть перестанет! Как пить дать, перестанет! Оно ж от сухости болит!..
   Скатился с косогора к са-амой воде. Как по снегу -- мягко. Встал на гладь речную и-и-и... Пошел!.. Чего попить: или водицы речной сразу, или квасу чуть погодя?..
   Лизавета вдруг развернулась и с оглядкой прочь припустила. Лыбится да ла-асково подзывает: "Айда, Ильюшенька, на тот бережок. Айда домой, родименький. Заждались мы тебя с дедом Евсеем. Ждем-ждем, а ты где-то вокруг да около бродишь, а попроведать не удосужишься. Не по-родственному как-то. Айда за мною, постреленок!.."
   Прибавил ходу. За бабушкой. Вдруг кто-то с неба заблажел: "Святосло-о-ов! Изыди, фашист! Па-адла! Колокол! Звени, бей! Спаси, Йозас, раба! Ключ -- святое! Поклон, инок! Бо-о-ольно-о!.." Ильюха голову вверх, а там два-а(!) голубых Солнца на кра-асном(!) небе. И более ничего!.. Откуда голос? Чей голос?.. Богомольца же! Его(!), который сам себе боженьку придумал. Как же он ловко в небе спрятался!..
   Бабушка Лизавета все манит да манит... Та-ак она же... Она же ме-ертва-я! И дед Евсей -- покойник! Их же еще жо войны похоронили!.. К себе зовут. На тот Свет приглашают!.. Еще ж в детстве маманька предупреждала: "Не ходи(!), Ильюшенька, во сне за упокойниками. Как бы ни зазывали, ни заманивали, какими бы ласковыми ни казались. Разворачивайся и беги прочь!.." Надо б обратно -- к своему берегу... Но бабушка ж родная(!) -- зла не пожелает. Она ж меня любила!..
   Ноги засасываются в омут! Как в болото. Хорошо -- прохладно. Пить уже хочется меньше. Спа-ать... Мрак бесчувственный...
  
   Длинный мрак. Нескончаемый. Жарко. Очень-преочень! Будто в банной парилке. Нет, сильнее -- палит о-огненно! Вот оно и Пекло?!.. И так вечно?! За что ж этакая кара?!.. Голоса: не черти -- люди. А как черти говорят?.. По-русски?.. Бо-ольно, и хочется пить!.. А пить в Аду положено?..
   Веки так и не разлепляются. Неужели ослеп?! В Аду да незрячий!.. Ка-ара! Господня кара?! Но ведь бога-то нет! Нет же его совсе-ем!..
   Хо-олодно. Как голый на морозе. Знобит. Укрыл бы кто тулупом!.. Где тулупы?!.. Пропиты?.. Сволочи! Зачем зимой тулупы пропивать?!.. Коли холодно, наверняка не Пекло...
   Опять жарко!.. Кто-то протирает лицо мокрой тряпкой. Наконец-то догадались! Хорошо. Совсем рядом разговаривают двое:
   -- Светланка, -- сердится мужик, -- Воды-то не экономь: смочи всего -- от темечка до пят.
   -- А я чего делаю? -- обижается (судя по голосу) девка, -- Свою старуху, дедушка, учи.
   -- Да какой я те дедушка?! Мне ж возраста-то кот наплакал.
   -- Наплакал -- не наплакал, а все одно -- дедушка.
   -- Да я просто худо сейчас выгляжу. А так-то, я ж в самом соку!
   -- Сок у тебя какой-то спорченный, -- протирая ильюхины ноги, ворчит Светланка, -- Протух что ли, паренек?
   -- Пи-ить, -- наконец-то Илья слышит свой слабый-преслабый шепотной голос, доносящийся будто из глубоченного погреба.
   -- Во, голос подал! -- радуется то ли дедушка, то ли не дедушка, -- Раньше б парнишку смочила -- раньше бы заговорил.
   -- Вас сколько тут набито? Уйма! А я одна. Ты вот, умник, ходячий: бери тазик да и шуруй других протирать. Чем лясы-то точить.
   -- А мне чего? Мне хоть бы хны! И возьму, и протру.
   -- Вот и бери, вот и протирай, -- ворчит Светланка, -- А то работать некому, потому что все в командиры лезут.
   -- Пи-ить, -- Илья вновь слышит свой приглушенный шепот.
   -- Ранение полостное. Только один глоток. И даже больше не проси, -- твердым тоном диктует Светланка. Ильюха понимает, что эти слова сказаны ему. А раз тебя слышат и тебе же отвечают, значит живо-ой. Хотя при таких-то(!) болях не жизнь, а му-ука а-адская!.. Пусть и уже подпривык, но... Впору ра-азумом свихну-у-уться!!!..
  
   Очередное возвращение из забытья. Пузу уже полегче. Опять же, голова раскалывается от боли! Тошнота, хотя и вроде выталкивать ей из глотки совсем ничегошеньки... Веки левого глаза все-таки расклеиваются. Жерди, жерди, жерди, словно в тумане... Состаренные временем до черноты. Десятками, сотнями впритирку друг к дружке -- по-то-лок... Стены тоже из них -- из жер-дей. Мрак раскусочен пробивающимися сквозь стеновые прорехи солнечными лучами.
   Вот и правый глаз размежился. Слева-сверху (совсем рядышком) свисающая с жердяной лежанки землисто-синюшная кисть. Заскорузлые пальцы с грязевыми ногтевыми полумесяцами проклеймены татуировочным четверобуквием "К-О-Л-Я": без обознанки, Колю-юня(!) -- не убитый -- ра-аненый!
   -- Борис Гурьевич, Борис Гурьевич! -- зовет из дальнего амбарного угла девка. Как ее?.. Светланка, -- Борис Гурьевич! Тут один ногами дрыгает! Аго-ония! Помира-ает!
   -- Да не полошись-ка ты, дивчина, -- успокаивает вроде бы... Анохин, -- Это ж Серега-немчонок. К нам приблудный. У него ж, когда переживает, всегда ляжки ходуном! По наследству от дедушки досталось!
   -- И не сты-ыдно вам над увечным надсмехаться?! А еще и командир! -- совестит Светланка, -- Борис Гурьи-ич!! Или еще кто-нибудь! Ра-аненый помира-ает!!
   -- Да на подходе я, сударыня, -- доносится мягкий мужской тембр, -- Не волнуйтесь, Светланочка. Обернитесь. Я рядышком... Тэк-тэк-тэк. Не похо-оже на агонию. О-о-ой, не похоже. Совсе-ем не она... Пу-ульсик потрогаем... Соли-идный(!) пульсик: глубо-окий, почти ро-овный, частоватый, а отнюдь не угасающий... Гла-азки посмотрим... Хоро-ошенькие зрачочки... Сейчас я тебя, голубчик, подуспоко-ою. Расслабься-ка. Рассла-абься. Ста-ань-ка тряпочкой... Тэк-тэк-тэк-тэк...
   Ильюха вяло ощупывает постель: снизу -- солома, шинель, какие-то лохмотья; поверху -- стеженое ватное одеяло, лоскут брезента.
   -- Ходя-ячий. А, ходя-ячий, -- нудит кто-то с пола, -- Ты подсмотри-й тама, чем эйта он (дохторюга-то) тово успокай-иват? Антире-ейсно...
   -- Пальцами давит, -- скупо удовлетворяет любопытство подкостыленный под мышку свежесрубленной рогатиной седовласый, сутулый старшина-верзила.
   -- Он чё йта, таракан, чёбы ево пальца-ами давить? -- выдает нелепицу лежачий любопыт, чем вызывает редкие всплески смешков.
   -- Пальцами он его давит, -- пристально вглядываясь в амбарный угол, комментирует детина, -- Сперва на ступени снизу давил, потом -- на ладошки с боков, потом -- под коленки, а щас в башку всемя щупальцами вцепился...
   -- Ну и как(?), отдрыгался тот самый немчонок? -- встревает следующий лежачий.
   -- Ага, -- подтверждает наблюдатель, -- По полной программе. Похоже, уже дрыхнет. Ты смотри-ка, эдак чудно-о он его успокоил. Даж шприцом не тыкал(!).. Будто заколдовал.
   -- Сие, батенька, из сферы акунптуры, -- добродушно поясняет какой-то лежачий, -- Мудре-ейшая, скажу вам, науче-енция. Тысячеле-етиями развита-ая и доведенная до совершенства. Борис Гурьевич еще в студенчестве ее основами овладел на диво мастерски.
   -- А тебе, дядь, откель тот самый Бориска знаем? В кине че ли ево видал? -- на грани шепота натужно справляется какой-то недужный.
   -- То до-олгий, батенька, разговор, -- усмехнувшись, отвечает посвященный в тайны восточной медицины, -- Взять, к примеру, иглоукалывание... Золотые иголки -- возбудительное, серебряные -- успокоительное. Против часовой вращательное, иль против -- абсолютно непредсказуемо. Цзу-сань-ли -- парная точка жизни(!) Хоть папиросками ее прижигай, а нивкакую не игнорируй... Посему как главне-е-ейшая! С нее-то все и начинается, и на ней на самой все заканчивается. Китайцы, будь они не ладны, ее еженедельно тлением полынных конусов жгут, дабы... Даб до двухста годков существовать!.. А у кого получалось?.. Неведомо... Незнамо-неведомо... Неведомо-незнамо...
   -- Эт кто ж такой тама умнящий? -- звучит ворчливо от стены, -- "Хоть папиро-осками ее прижигай"... Тебе б самому в подхвостку запапиросить.
   -- Э-эт-то Псих просвещает, -- подсказывает некто ворчуну.
   -- Поня-ятненько, -- бормочет тот, -- Дело ясное, что псих. Сразу чуется, что у человека с думалкою не в порядке. Подит-ка контуженный?
   -- Да не-ет, -- разубеждает собеседник, -- Валерьян Никодимыч -- голова-а-а(!) Уче-еный(!) А Псих -- это его прозвище. Кто-то сдуру ляпнул, а оно возьми да и приклейся. Из минометчиков он. Вчера у них мина в стволе взорвалась. Вот и ему досталось. Посекло осколками: ме-елочью -- без крупноты.
   -- Ну-ну-у, -- по-видимому притомившись от разговора, утихомиривается ворчун.
   Ильюха смотрит на безжизненно повисшую колюнину руку. Будто не живая. Поди преставился?.. Навалившаяся дрема медленно погружает в полузабытье.
  
  
   Пробудившись, Илья без труда (к собственной радости!) открывает глаза. Слева какая-то возня. В поле зрения скошенного взгляда пара мрачных санитаров в заляпанных от бледно- до яркобурости халатах. Перекладывают на носилки раненного с пропитанной кровью сплошной бинтовкой головы. Его(!) -- Колю-юню(!) -- перекладывают.
   -- Пулевое в голову. Готов... Спервоначалу ж было сказано, что не жилец, -- ворчит один из санитаров, -- Положить бы с кра-аюшка -- у воротец. Ан нет. От теперь и майся -- при его через весь анбар... Не уважают наш труд. Как не уважали, так и не уважают. -- Так оно, так оно, -- поддакивает напарник, -- Не уважа-ают.
   -- Да с такими ранениями черепушки вообще не выживают.
   -- О-ой, не выживают, не выживают.
   -- Да я разве впервой при медсанбатах?
   -- Не впервой, не впервой, -- набрасывая на Колюню грязную простынку, льстит первому санитару напарник.
   -- Да я(!).. диагноз с первого взгляду ставлю.
   -- С первого, с первого.
   -- Ну че, взяли?
   -- Взяли, взяли.
   -- Понесли?
   -- Понесли-и, понесли-и...
   Ильюха с содроганием провожает взглядом траурную процессию. Становится дурно! Тошнота готова вывернуть наизнанку пересохшую гортань! Ан нечем...
  
   А вот и он -- Колюня(!), памятью из своих запасов выставленный. Как живой: приплясывает с алюминиевой фляжкой на траншейном дне. Улыба-а-ается от уха до уха, будто счастьем обожрался! "Зачем же ему пулевое в голову? -- огорченно думает Илья, -- Заче-ем(?!), если у него кишки чистые. Лучше б в пу-узо(!) О-о-о! -- приступ собственной боли кувалдит по низу живота, -- Ё-ё-о-о-о!.."
  
   Утро. Солнце, катя ввысь, усиливает свой накал. На широченной лавке у дровяника (в тенечке) трое: старичок-хирург; санитар, намедни возмущавшийся по поводу якобы бестолковой раскладки раненых, и только что возвратившийся с обхода Борис Гурьевич -- хирург и брюнетистый щеголь для женского пола аппетитной наружности в одном лице. Все без халатов -- в форме воинской (один рядовой и пара капитанов). Полулежат, упершись затылками в трухлявую стену дровяника.
   -- Говорят, ты, Пантелеймон, поутру насчет порядков изрядно разорялся. Было? -- лениво ворочая языком, спрашивает старичок, -- То то тебе не так, то сё тебе не этак.
   -- А и разорялся, -- признается санитар, -- Таскаемся попусту как Сивки-Бурки(!) Нет чтобы продумать. Все у нас через задницу(!) Никакого соображения, никаких планов.
   -- Ну-ну, -- бубнит старичок, -- Доразоряешься. Только с передовой из штрафной роты малой кровью искупился, и вновь за свое. Язык твой -- враг твой... Пантелей, закури-ка. Что-то по дымку махорочному заскучал.
   -- Сейчас сделаем, -- вынув из брючного кармана кисет и опоясанную аптечной резинкой-колечком стопочку газетных прямоугольничков, санитар сооружает самокрутку, -- А чего, Донат Андреевич, сами-то не закурите? Угощайтесь.
   -- Да непосильно ж мне курить. Легкими ж я слабоват. А понюхать -- в аккурат. Поаромать, дружище.
   -- Сейчас. Сей момент соорудим да й обдымим, -- распределяя табак по газетному лоточку, тараторит санитар, -- На-ароматим, что "мама, не горюй"!
   -- Ну как, Борис Гурьевич, раненые? -- любопытствует старичок.
   -- Один летальный, -- объясняет Гурьевич, -- Ну тот-то -- гундосый.
   -- А-а-а, -- вдохнув из санитаром сотворенного табачного облака, молвит старичок, -- Если б сразу в госпиталь да квалифицированную бригаду... А так-то...
   -- Я ж сра-азу(!) сказал, что не жилец он, -- встревает санитар.
   -- Сказал-сказал, -- соглашается старый хирург.
   -- А его в са-амый зад запихнули. Мы потом с Николкой его замаялись выволакивать. Нет чтобы у дверей покласть.
   -- Пантелеймон, -- с легкостным раздражением прерывает старичок, -- Ты что-то абсолютно не окуриваешь. Чем боталом-то брякать, давай-давай -- кури.
   -- Без проблем, махом, как насос, -- скорословит санитар и тут же, глубоко затянувшись, выпускает мощную дымную струю в морщинистое лицо доктора.
   -- Кхе-кхе, -- обмахиваясь ладонью, кашляет тот, -- Пантелеймо-он. Кхе-кхе-кхе-е-е! Истино назло же мне выдул. Э-э-эх-х, Пантелеймон, Пантелеймо-он. Кхе-кхе... Вредоносная натура.
   -- И нисколько не назло, -- противоречит санитар, -- Даже и в мыслях такого не могло б образоваться. Че клепать-то? Ну чуток перестарался. Без умысла.
   -- Да ла-адно уж, -- простительно машет рукой пассивный курильщик, -- Борис Гурьевич, а как там этот пацан(?), ну кой "в разведке боем с грязным пузом".
   -- Жив, -- следует незамедлительный ответ, -- Приходит в норму.
   -- Ну и замечательно, -- светлеет лицом старый хирург, -- Его бы пе-ервым(!) же транспортом в госпиталь. Тяже-елый(!) случай. Мочеполовая система -- не шуте-ейно... Возьмите уж, любезный, на заметку. Пе-ервым(!) же транспортом. Пренепреме-енно.
   -- Будьте покойны, Донат Андреевич, -- заверяет Борис Гурьевич, -- Исполним.
   -- И чего теперь этот? -- встревает санитар, -- Все? Отмужиковал?
   -- Мужиковать-то.., -- мыслит вслух Донат Андреевич, -- Мужиковать-то... вполне возможно. Даже с серье-езнейшей(!) долей вероятности. А вот насчет детишек... Не то что не посулюсь, а и заявлю категорично... Не бывать(!).. Ну и более ему не солдатить. По-олная комиссация... Та-ак, Пантелеймон, я тебе выдал врачебную тайну(!) - спохватывается старый хирург, -- Ненароком. Оплошал. Чтобы ни-и-кому(!) ни-ни... Иначе... я не знаю, что с тобой сделаю!
   -- Да как можно, Донат Андреевич?! - усердно вдавливая каблуком окурок в землю, заверяет обиженный недоверием Пантелеймон, -- Я ж, чай, тож не хухры-мухры, а медик! Хоть и Гип-пократу вашему присягу не давал...
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"