Аннотация: "... -- И кака-ая ж падла эту разведку боем придумала?!.."
Виталий ИСАЧЕНКО (Ильич)
ПЕХОТА
(роман)
Часть первая: Пилюли от испуга
Покрытая сыпью снарядных воронок, изрезанная траншейными шрамами, третий год она, непаханая и незасеваемая, страдала голодоморным бесплодием, питая уймы и уймы враждебных человечеству сорняков. Ее рвал на куски, контузил взрывами, жег пламенем тяжкий недуг, именуемый немудрено и по-женски нежно, однако ж по сути... Адский УЖАС(!!!), эпидемия БОЛИ(!!!) душевной и плотской, разнузданная МИЛЛИОНОУБИЙСТВЕННОСТЬ(!!!).. Война!.. Вторая Мировая!.. Роты, батальоны, полки, дивизии.., взращенные на космически глобальном теле, металлами, выплавленными из его руд; взрывчатками, синтезированными из ее солевых отложений, упорно калечили земные покровы, буйно устилая их смердящими трупами. Люди ожесточенно перекраивали гектары, квадратные километры, сотни, тысячи, миллионы этих самых километров, пытаясь беспощадно и кровопролитно уберечь свое и оттяпать соседское. Европа пылала!
В ту средне-июльскую ночь у полуразрушенной псковской деревушки было тихо, словно все живое погибло, словно наконец-то нежданно-негаданно наступил неминуемый мир, но без победителей... Лишь комарье нудно гудело над росистыми травами, выискивая кровушку человеческую. Нет, не ту, пролитую, остывшую и запекшуюся, для мухоты навозной аппетитную, а живую, парную -- напрямки из проточных капиляров.
Они, кровопийцы перепончатокрылые, рыскавшие в поисках добычи по траншее-времянке (ни бревенчатых стен и перекрытий, ни блиндажей и пулеметных гнезд), и разбудили молодехонького солдатика, обернутого в затертую до плешивости шинелишку. Илья, приглушив ладонью внезапно одолевший чих, неспешно выполз из шалашика, сооруженного на дне пехотного убежища из пары ветхих плащ-палаток.
-- Че не спишь в таку гань, -- гнусаво донеслось вослед, -- Какова ъешева шагашишься? -- казалось, что у произносившего сие ленив язык и наглухо законопачены ноздри.
-- Да так я.., -- вешая толстодисковый автомат ППШ на вбитый в стену кол, пробубнил парень, -- Вроде выспался.
-- На фгонтах ъишнева спанья не быват, -- последовало наставление, -- Кто маъо дгыхнет, тот быстго устает. А вдгук отступать, а ты обессиъишь, от своих отстанешь да и в пъен угодишь... Кумекай.
Илье, по обличью вылитому мальчишке-цыганенку (нос горбинкой, глаз карий, чуб уголен да кучеряв), вдруг захотелось выпрыгнуть на бруствер -- под лучи восходящего Солнца. Когда оно еще поднимется и обогреет подостывшую с вечера траншею?.. Поежившись от промозглости, боец нахлобучил увлажненную росою каску и опасливо выглянул в сторону вражеских позиций. Подумалось: "Ага, попробуй-ка вылезти... Сразу же снайпер обогреет(!)"
Из плащ-палаточного убежища на четвереньках резво вынырнул напарник, с коим, дабы не озябнуть, спали бок о бок. Он -- рыжий-прерыжий усач с будто выгоревшими на Солнце бледно-серыми зрачками, на вид полувекового возраста, в неряшливо напяленной на тюбетеечный манер пилотке, сползшем на пах затертом ремне, грязнющих кирзовых сапогах, с визитной карточкой на казанках правой руки в виде толсто-корявой татуировки "КОЛЯ" -- подхватив подвернувшуюся под руку лопатку-саперку, засеменил на полусогнутых в траншейный закуток. Упав на колени, деловито приступил к землекопству. Вернее, исходя из мутно-алости грунта, к глинокопству... Оборудовав простейший нужник на одну персону, тараканоподобный рыжеус примостился над ним на корточки и занялся сооружением толстенной махорочной самокрутки.
-- Съышь сюды, Иъюха, -- пыхнув сизым дымом, загундосил простецки прозываемый однополчанами Колюней, -- Иъюха, съышь? Сходиъ бы до ветгу по-тяжеъому. А?.. Вчегась стагшина-то пгедупгедиъ по секгету: моъ, с утга в газведку боем(!)
-- Ага, -- с трудом уловив смысл сказанного, буркнул Илья. Колюня же, добросовестно и надолго обосновавшись над окопным нужником, продолжал увлеченно ораторствовать... Илье подумалось: "И отчего самые болтливые из гундосых да картавых?"
-- Те -- осемнадцать, мне -- согок шесть!., -- Колюня приосанился с задиранием головенки и выпячиванием узкогрудости, -- Я уже тгетью кампанию отвоевываю! Похъеще комиссагов с командигами кой в чем шагю. Они, быват, еще и ни сном, ни духом, а я уж чую да кумекаю!.. О как!.. Вот гегманец почему на гану съабый? А? Ответь...
-- Не знаю, -- брезгливо всматриваясь в висящего на многожилке колючей проволоки мертвяка в серо-зеленом офицерском мундире германского вермахта, признается Ильюха.
-- А я знаю! -- важничает Колюня, -- Потому как пузо у нево завсегда жгатвою набитое. Закогмъенный. Пуъя ему, значица, как потгоха пгодыгявит, из них говно во все щеъи да во все стогоны и пгет... Вот и сгазу от кишков своих набитых загниват и сгазу же помигат.
-- "Помигат, помигат", -- с чуть заметной усмешкой передразнивает наставника Ильюха.
-- А ты не смейся как дугак, -- продолжает Колюня, -- Я как вчегась узнаъ пго газведку боем, апосъя ужина соъи поеъ и воды чуть не ведго выдузиъ.
-- Соли, воды и... полбадьи водки, -- кривясь лицом от доносящегося с ничейной полосы трупного дурновония, подковыривает молодой.
-- Дугак, -- беззлобно огрызается нужду справляющий, -- У меня кишочки и пгосо-о-оъенные, и водицею с водочкою пгопоъосканные... Чисте-е-ехонькие!.. Хоть щас хоть коъбасу в них задеъывай.
-- А зачем тогда, коли чистехонькие, серешь? -- следует вполне резонный вопрос.
-- А как же? А вдгук чево там остаъося? На всякий съучай! Чево тут хитгого-то?!.. Ну ты й... Зеъено-моъодо... Дундук ты, Иъька! -- следует также не лишенный резона затяжной кочковатый ответ.
Рыжеусый, войдя в раж, несет про свое -- сокровенное и, как ему кажется, истинное -- не допускающее и капли сомнения. Перескакивает с пятого на десятое, сглатывая гласные и согласные, а то и цельные слова. Илья слушает вполуха, потому как выучил все чуть ли не наизусть... О том, как в Первую Мировую "гегманец" изувечил Колюню то ли хлором, то ли каким-то загадочным хлорпикрином, после чего в носу у того что-то лопнуло, вызвав пожизненную и неизлечимую гундосость. О том, что после газового отравления его глаза на ветру слезятся. На особку, если в атаку на встречный северный. Тогда он, мол, как натуральный слепой кутенок: ни зги не видать, не говоря уж о прицеливании... Не единожды звучит "гвоздь программы" -- умозаключение о том, что лучше позавтракать после предстоящей разведки боем, чем до нее: дескать, вычищенные потроха рану не загрязняют... На сути же разведки боем рыжеусый останавливается с оглядкой и переходом на пронзительный шепот: "Какая сука ее пгидумаъа (?!!).. Скоко(!) гебятишек губят, свогочи(!).. Токо гади пегегисовывания на бумажку ихних пуъеметов... А он, немец-то, газве дугак?.. Постгеъяъ, постгеъяъ из одного сагая и тут же в дгугой пегебгаъса... А цена той бумажке бгосовая -- никудышная -- жопоподтигочная(!).. И-э-э-эх-х(!).. Госсия-матушка -- дугдом коммунячий(!) Эдак и нагод может подчистую(!) закончитьса, едгена вошь..."
Колюня умолкает, Илья же, пошмыгав ноздрями, унюхивает, что кишечник напарника дочищен. Аккуратно зарыв ямку и притоптав глину, рыжеусый, усевшись на трухлявый чурбачок, вынимает из вещмешка алюминиевую бобообразную фляжку со спиртом, выменянным намедни у медсестры санроты на снятые с мертвячки-эсэсовки золотые побрякушки и тончайшей юфтевой кожи фасонистые сапожки. Пара глотков дезинфецирующего пищеварение, и Колюня, откинувшись спиной на стену траншейную, самодовольно прищуривается, мечтательно лыбится и гнусаво напевает нечто веселехонькое...
Бок о бок они уже с пару недель. Прознав, что необстрелянный "цыганенок" из пополнения не курит и спиртного на дух не переносит, Колюня моментально воспылал к нему необоримой симпатией. Более того, мертвой хваткой вцепившись в рукав еще не провонявшей пороховой гарью и тленом гимнастерки, он буквально отбуксировал приглянувшегося в свой траншейный закуток, где и без словесных заковыристостей предложил соседствовать: на сынка, мол, моего ненаглядного ты (ну капелька в капельку!) похож -- вылитый Ванятка!..
-- И как у этакого рыжего да конопатого чернявый сынишка вылепился? Головешкой че ли делал? -- съязвил полнотелый старшина, мимоходом подслушавший агитационную а.
-- Как, как.., -- Колюня, мгновение-другое потужившись в поисках объяснения, вдруг задорно выпалил: -- Как, как... Жопой квак да об косяк!
-- А-а-а.., -- с напускным понимание протянул скрывшийся за траншейным поворотом старшина.
&nb2sp; -- Бэ-э-э.., -- продолжил Колюня, -- Куда не пгосят, не встгевай! Тож мне умник-газумник выискаъса!.. Ты кода новые погтянки пгивезешь?!! А?!..
-- Завтра, -- донеслось еле слышно.
-- Завтга да завтга, завтга да завтга, завтга да!., -- дурашливо талдычил рыжеусый, -- Завтга может быть и поздно!.. Обжога, тоъстопуз, -- последнее было произнесено шепотом и с адресованным новичку лукавым взглядом -- дескать, не для стороннего слуха сказано, а исключительно для тебя по секрету.
С того дня и пошло-поехало: ильюхины табачное и водочное довольствия, согласно обоюдному уговору, оседали в вещмешке Колюни, сахарный же паек последнего уходил на подслащение фронтовых будней первого.
Солнце все выше и выше. Его живительные потоки растапливают промозглость. Бойцы, вытягиваясь в полный рост, купают в них плечи, загорбки. Согревает и понимание того, что через пятерку-шестерку часов светилу откроются днища траншейные... Голубеют безоблачные небеса, предвещая зной потогонный. Это потом (ближе к полудню) разморенные и мучаемые жаждой живые будут мечтать о закате, ночной прохладе, остужающей травы росе. Живые... будут... мечтать... Беззаботным же мертвым погода без разницы... Им не жарко, не холодно, не грустно, не весело... Абсолютный покой -- эталон безразличия... Их не волнуют прыщи и царапины, зубная боль, голод и усталость, ветхость обмундирования, письма от близких... Да и он -- страх перед смертью -- не терзает их души!.. Они упокоены...
-- Вот кака ж пагшивая скотина этот самый чеъовек!!! -- во всю глотку в расчете на всеуслышанье ораторствует Колюня, -- Хоъодно ему -- пъохо, жагко -- погано, дожжь -- гадось, снег -- пакось!!.. Баба не дает -- сука, подставит -- бъядина, детишек нету -- гогюшко, нагожаютца -- хген, моъ, пгокогмишь!!.. Воевать стгашно да не хочеца, а война кончица -- пахать да сеять не охота!!..
-- Ты, ботало говенное!! -- в интонациях напускного гнева звонкоголосо доносится с левого фланга, -- Дай покемарить!!.. Да это что за натуральную антисоветскую пропаганду развел?!! Ни пахать, ни воевать ему не хочется!! Смершевец с пистолетом по тебе плачет!! И патрон для твоих протухших мозгов уже в патроннике!! Предатель Родины и Отечества!!..
-- А мне как газ!.. А мне как газ воевать и хочеца!! -- не сразу отыскав потерянный дар речи, оправдывается опешивший до побледнения веснушек Колюня, -- Да я!.. Да я в тгех кам-мпаниях!!.. Да у меня даж кгест геог-гиевский!! Сегебго-о-о!! Да я завсегда готов за Годину!!! На смегть за Годину, не ш-щадя живота своево!!
-- Крест у него царевый!! -- слышится уже с правого фланга, -- Белогвардеец!! Контра!!.. По законам военного времени его!! Без суда и следствия!! К стенке жопой, пулю в лоб!!!
-- Лучша наоборо-о-от! -- предлагает кто-то сиплоголосый.
-- Ка-а-ак?! -- подвывает какой-то из молодехоньких.
-- К сте-енке лбом, а пулю в жо-о-оп-пу!! -- сипатый восторженно озвучивает свежепридуманный несуразный вариант расстрельной процедуры.
-- Да вы че?! Совсем охуеъи?!! Да я вас, гадов!!! Да я вас сам собственною гукою!!.. Да вы че?!.. Да я-я-я!., -- жалкий вид Колюни вызывает в Ильюхе искреннее сочувствие.
-- Ты ково фашистом обозваъ?!!., -- вскакивает Колюня, но тут же осекается и стремительно плюхается костлявым седалищем обратно -- на чурбак. По кислой гримасе и потирающей ягодицу ладони понятно, что ему больно не только душевно, но и телесно.
На том перепалка и обрывается. Если б не комары да мухи, мертвая тишина. Ильюха разглядывает висящий на колючке труп немецкого офицера: одутловатые багрово-фиолетовые голова и шея, раздуваемое дрожжами тления до разглаживания кителя туловище. "Как ж его с вчерашнего-то распе-ерло(!)., -- удивляется паренек, -- Пуговки оторвутся?.. Или по швам полопается?.,-- пытается угадать дальнейшую судьбу мундира, -- По шва-а-ам полопается(!) А может еще и пуговки поотлетают... Неа... С пузы не отлетят -- ремень с портупеею не дадут... А галифе?.. По шва-ам... А сапоги?.."
Из-за спины доносится короткое бульканье.
-- Дядя Коля, -- морщится Ильюха, -- И как ты так спирт водой не запиваешь?
-- Пгивычка, -- скуп на речь удрученный после недавнего скандала рыжеус.
-- Напичкал меня брагою, а я давай куражиться да на него с кулаками кидаться.., -- оборачивается к собеседнику Илья.
-- И?
-- Ремнем меня излупцевал да на коленки в угол на горох выставил...
-- Ну и?..
-- Чуть не сдох от перепоя. Малость не в усмерть изблевался. Еле откачали. С той поры и на дух не перевариваю.
-- Эт надо ж этакое!., -- возмущается Колюня, -- Боъьнова гемнем да на гогох... Ай-яй-я-я-яй!.. Извег-г твой батяня! Ай-яй-я-я-яечки-и-и!.. И скоко ж те, стгадаъец, тада годков-то быъо?
-- С пяток. Мож и шесть.
-- Ой-ё-ё-ё!.. Ганова-а-ато. Я-то тока на войнухе Пегвой Миговой попгобоваъ да пгиучиъса. Пусь и ввеъ импегатог запгет сухой на водку, а все одно находиъи че выпить. Госси-и-ия(!) ж... А так-то ганьше ж -- при цагизме-то -- в дегевнях погя-я-ядок(!) собъюдаъса. Гуъяъи токо по цегковным пгазникам да акгомя их чуть-чуточку. А с пьяницами-то не цегемо-ониъись(!) Эт апосъя начаъа коммунизму багдак пошеъ.., -- вымолвив сие, Колюня испуганно вздрагивает, захлопывает рот ладонью и неистово выпучивает глаза. "Опять антисоветски напропагандил, -- мысленно смеется Ильюха, -- Ссышь, когда страшно, вояка?"
Навалившись грудью на бруствер, Илья вновь наблюдает неприятельские позиции. Хорошо-о-о: Солнце, знатно приподнявшись над горизонтом, припекает почти до поясницы; тишина, полудрема, комарья поубавилось!.. Мухоты, правда, прибыло. Но, терпимо... Только вот: "Как бельмо на глазу! -- раздраженно думается об разлагающемся на колючке офицере, -- И когда ты лопнешь? Да чтоб ты пал долой из виду!"...
За спиной пара бульков из фляжки и задорное "а-а-ах-х-х!", за которым протяжное ноздрешипение, озвучивающее занюхивание рукава -- свидетельство того, что Колюня захмелел до счастливейшего самочувствия.
-- А у нас есще до тебя съучай быъ: пегед боъьшу-у-ущим(!) наступъением двое в ъесок сбежаъи и на двоих бегезах удавиъися! -- весело выпаливает рыжеус, -- Я снимаъ их. Языки синие, могды искогеженные, писюны как пегед ебъей тогчат!
-- А я знаю? -- отвечает вопросом на вопрос Колюня, -- У их у всех -- у висеъьников-то -- коъом встает. А потома-ка так и застыват. Хген куваъдою согнешь!
-- Почему удавились-то? -- обернувшись, задает уточняющий вопрос подопечный.
-- От стгаха! От чево ж еще? -- без тени сомнения поясняет опекун, -- А ешче... Кода вегевку обгезают, висеъьник из г-гудины ши-и-ибко(!) выдыхат: "Х-ха-а-а!". Будто оживат. Кто не знающий об этом, ежеъи для мягкости спуска ево поддегживат, могет даже с пегепугу обосгатьса!
-- Не пойму, как от страха вешаться, если вешаться страшно? -- недоумевает Илья.
-- Совсемочки пгосто! -- почувствовав себя грамотеем перед недоучкой, расплывается в снисходительной улыбке рыжеус, -- Есь ши-и-ибко бздъивые! Ждут и ждут они свою пуъю... Можа в башку, можа в сегдце, можа в бгюхо, можа в гъаз, можа ешче куды... Маютца да маютца, маютца да маютца... Сутками напгоъет до спъошной бессонницы. Огут, вижжат от стгаха пегед нею. А потома-ка от этова с ума-а-а(!) сходют. Им кажеца, што ъегше пгям щас умегеть, чем кажну минуточку ее -- своей пуъи-то -- дожидаца. Вот и от пегег-гева мозгов гуки на себя и накъадывают. Антихгистовы детки... Поняъ?
-- Понял, -- с почитанием взирая на Колюню, Илья подтверждает усвоение науки о "долгожданной пуле", -- А откуда про то знаешь?
-- Псих гастоъковаъ.
-- ?! -- вскинув смоляные брови, задает немой вопрос паренек.
-- Из минометчиков он -- Псих-то. За ъесом ихняя батагея стоит. Гядышком. Можно вечегком к им в гости споъзать...
-- И чего, всамделишный псих?!
-- Неа, -- интригующе лыбится Колюня, -- Пгофе-е-ессог(!) он. По негвам спец. Какой-то психо... Психе, психо-хо-хо... Психи... Вгач, когоче говогя. А щас пока пгицеъы дъя стгеъьбы у минометчиков пгош-щитыват. Пока война... Ког-ге-ктиговщик. Так-то он Ваъегьяном Никодимычем зоветца. В гъаза-то ево то Ваъегьяном, то Никодимычем къичут, а позагъазно иной газ и Психом... Башкови-и-итый! Ъы-ы-ысый, с уса-а-ами (как у меня!) и козъиной богоденкою. Выъитый Ъенин Въадимиг Иъьич! Хген отъичишь... И на Тгоцкова с Дзегжинским Феъиксом Эдмудовичем смахиват, и на Свегдъова Йякова с дедушкой Каъининым, и на... Иъюха, а че они -- боъьшевики-то -- пошти все козъобогодые?..
-- По вере, поди, им полагается? -- выдает плод внезапного озарения парень, -- Как попам бороды, так и им... Только не лопатой, а клочком. Кли-и-инышко-ом(!).. Са-та-ни-и-инские(!!!) -- от ядрености проклюнувшейся мысли Илья нервно передергивает плечами. -- Эт по каковской-разэтоковской веге?! -- выпучивает глаза Колюня, -- Они ж вовсе не вегущие!..
-- А социализм с коммунизмом.., -- пытается отстоять свою правоту Ильюха, -- Не вера разве?!
-- Кхе-кхе-кхе!., -- Колюня выкашливает от волнения застрявший в легких табачный дым, -- Кхе, кхе! Кха-кха-кха-кха!.. Вега -- это кгест, цегква, съу-у-ужбы, иконостас... Кху-кху-кхе-е-е!
-- А звезда с серпом и молотом! А?.. А мавзолей красноплощадинский с мощами! А?., -- вдохновленно перечисляет Илья, -- А партсобрания со съездами! Это чего? Не службы?.. А портретищи со стату-у-уищами -- не иконостасы?!..
-- Хогошь, хогошь, хогошь. Кхе-кха-а-а! Баста, -- тормозяще махая рукой, капитулирует Колюня, -- Я ж не спогю. Геъигия так геъигия... Мне-т каковска на хген газница? По хегу мне!..
Наступает пауза, в ходе коей и млад, и стар обмозговывают ненароком поднятый вопрос внецерковной политрелигиозности. "Ай да башкови-и-ит(!) пагнишка, -- хотя и мысленно, но (как и вслух) гнусаво восхищается Колюня, -- Загибу-у-уъисто(!) сообгажат." Ильюха же к сему моменту доковыривается до очередной мыслительной крамолы: "Попов постреляли, церквы похерили только для того, чтобы Христа на Ленина с Марксом и Энгельсом поменять(!!!).. Очуме-е-еть(!)" Мурашками сыпанувший вдоль спины самоиспуг призывает раз и навсегда выплеснуть из памяти опаснейшее мозговарево... Чтобы больше никогда ни вслух, ни мысленно, ни даже во сне, ни (Боже упаси!) прилюдно!..
Колюня, притомившийся от размышлений-мудросплетений о "вере, царях, Отечестве, попах, коммунизме, козлобородстве как высшем большевистском знаке отличия...", накоротко вздремнув с храпотком и без изменения сидечурбачной позы, вновь о своем -- из-за смены темы разговора недосказанном:
-- Удавитьса -- деъо нехи-и-итгое. Гъупость. А вот каки помякитестее, чъеновгедитеъьствуют... Одному хигуг-г из санбата за пгигогшню каких-то тгофейных ме-е-еъеньких стекъяшек ногу чуть не до самова коъена как будто посъе ганения оттяпаъ... И все: на паговозик и "ту-ту-у-у!" до дома подчистую списанным... О как! Дгугой гуку мокгым поъотенцем обмотаъ и из пистоъета сквозь обмотку "бах!". Вот те и госпитаъь.
-- Зачем обматывать-то? -- недоумевает Ильюха.
-- Да штоб погохом кожу не закоптить. Оно, вишь ъи, кода копоть, значица в упог стгеъяно. Значица самостгеъ. Тут без воъокиты сгазу тгибунаъ! И к стенке!.. А одни нашенски гуки по ъокти втгоем из-за дома кигпичнова повысовываъи, а четвегтый из винтовки по ним шмаъяет. Одному ъадошку вдгебезги газнес, а дгугие-то гъянуъи на увечье и сгазу гасхотеъи.
-- Ну и как дальше? -- любопытствует Ильюха, -- Больше не самострелились?
-- Неа, -- буднично подводит черту Колюня, -- Всех четвегых под тгибунаъ. Стгеъянова -- в гасход пегед стгоем: на коъенки и из "тэтэшника" в затыъок. Остаъьных -- в штгафготу... А тот-то, пегвый, мой земъяк -- с из-под Тюмени. Вместе под Ачинском на пуъеметчиков обучаъися. Ваською Зоъотагевым зваъса. Весе-е-еъэй быъ пацан... Комбат стгеъять ево наотгез отказаъса: "Я че, -- говогит, -- паъач?"... Смегшевец пгиежжий ево заваъиъ. "Бац!", и... И заъупою в могиъу... А мог бы бедолага еш-ще и щас жить...
Солнце добралось уже до холок навалившегося на бруствер Ильюхи. Припекает, даже и малость чересчур. Заподсасывало под ложечкой. Вынул из кармана замызганный сухарик... Похрумкал. Полегча-а-ало(!)... Второй сухарь вдогонку первому... Здо-о-орово(!)...
С парой наполненных блескучей прозрачностью котелков возвращается слегка пошатываемый хмелем Колюня. Протягивая один из сосудов Ильюхе, он самодовольно шепчет:
-- Попей. Студе-е-еная. Къючева-а-ая. Я-т надузиъса как ъошадь. Сгазу ж сушняк как гукою сняъо. Апосъя спигту ъучший опохмеъ. Бъагода-а-ать(!)
-- Когда в атаку-то? -- припадая к котелку, любопытствует терзаемый сим вопросом Ильюха.
-- А хген ево знат, -- с безразличием в голосе ответствует рыжеусый, -- Можа пгям и щас, а можа и... не щас... Как пгиказ поъучат...
-- Сам же говорил, что поутру. А теперь уже день.
-- Куда тогопис-ся как гоъэй на ебъю? -- словно учитель у нерадивого ученика спрашивает Колюня, -- Свою пуъю поъучить невтегпеж? Дак она мож еще даже и не отъита, и не загяжена...
Тишина. Илья, укрывшись в тень, полеживает на затрапезной шинели. Рыжеусый же, развесив замызганные портянки на воткнутые в траншейную стену колышки, отхлебывает из фляги и, усевшись на чурбак, обстоятельно сооружает крупнокалиберную самокрутку.
-- Надо б посъе боя состигнуть погтяночки, -- указывая взглядом на колышущиеся в солнечном потоке грязнопятнистые тряпицы, по-хозяйски изрекает обладатель сей пары предметов обмундирования, -- А ты, Иъюха, как кумекашь?
-- Надо, -- вяло соглашается напарник.
-- То-то и оно, -- изнемогая от подступившей к горлу разговорчивости, торопливо ищет тему рыжеусый, -- Вот и воши совсем заедают(!) В баньку б, да обмундигование б пгожагить(!).. На фгонте-то гиги... Ги-ги-ен-на ши-и-ибко(!) важная. Без няе нивкакую. Спъошная ганг-гена и-и-и... И ампутация(!) И-и-и... И никаковской победы, а-а-а... Копец!
-- Ага, он самый, -- лениво поддакивает Илья.
-- Ты съушай сюды! -- вдохновенно призывает пыхающий табачным дымом балабол, -- Кода мы в шеснадцатом под Гатчиною стояъи, са-а-ам(!) импегатог Никоъай пгиежжаъ(!) И как токо запеъи "Боже, цагя хгани", он сапогом в дегьмо чеъовечье оступиъса! Цагь-то(!) Я сгазу заметиъ(!)... Какой-то газдоъбай самому-у-у(!) помазаннику божьему подосгаъ... О как!.. Туточки же вскоге... Съетеъ самодегжавец с тгона! Как вошь с г-гебешка!.. От те и хгани... Съышишь?
-- Угу, -- бурчит Илья.
-- А мы пыжиъись: "Бо-оже-е-е!! Ца-агя-я-я хга-ани-и-и-и!!!"
-- Оч-чуме-е-ел-л, Беспа-а-ал-ло-о-ов?!!! Опять, скотина, до соплей зеленых нажрался?!! -- взревел словно ломом ужаленный вынырнувший из-за траншейного поворота до черноты лица утомленный своей должностью и далеко не молодежным возрастом ротный. Опешившему Илье показалось, что подскакивающая на голове командира каска делает ему очень больно, что яростью выпученные глаза сейчас выстрелят в Колюню и лопнут с брызгами во все стороны от попадания в его худосочную грудину, что старлеевские звездочки с погон разлетятся молниеносной колючей шрапнелью, а пистолет сам по себе начнет шмалять прямо из кобуры.
-- Ты че, Петгович, охуеъ(?!) Ты че?.. Гвоздей обожгаъса? -- залепетал Колюня, подскочивший с седала и застывший с руками по швам подобием босоногого оловянного солдатика (лишь белесые ресницы аплодировали на манер крыльев какой-то блеклой бабочки, да рот после вышесказанного нервно пережевывал воздух).
-- Како-о-ое-е тебе в срандель "Боже, царя храни"?! Эт-то чт-то за песни?! Эт-то что за пропаганда царизма и самодержавия?! Под трибунал захотелось?! В штрафроту захотелось?! -- ротный сгибался в крючок, неистово молотя кулаками по своим холкам, и тут же пружинисто подпрыгивал, сгибался и подпрыгивал, сгибался и...
К ильюхиному удивлению, колюнины глазки-бабочки "справили нужду по-маленькому" -- заслезили извилистыми ручейками, после чего их крылышки буквально слиплись и мелко-мелко затрепетали. Усы обвисли, плечики опали, головенка какпопаловски зараскачивалась вверхтармашечным маятником. Послышались судорожные всхлипы. Ротный же в приступе гнева даже и не замечал поразительной метаморфозы колюниного обличья.
-- Эт-т-т... Т-ты-ы, Петгович, ъучше б не подпгыгиваъ, а? Че козъом гаспгыгаъса-то, говогю?! А ну, осади, обогмот!! Хуъи еъдою газбгякаъса?!! -- с этими словами, прежде подсушив рукавом глаза и подносье, вдруг оправившийся от шока Колюня хлестким ударом ладони по трехзвездочному погону осадил ротного.
-- Т-ты ч-чего? -- выдавил Петрович, опешивший от насильственного действа со стороны подчиненного.
-- Я говогю.., -- повторно осушив рукавом свободной руки глаза и подносье, с твердинкой в тоне продолжил Колюня, -- Я говогю: че гаспгыгаъса-то? Тганшея-то меъковатая, башка нагужу выскакиват... Снайпег возьмет да й пгодыгявит на сквозняк!.. Не хген пгыгать(!), говогю...
-- Ты эт чего-о-о?! -- даже не пытаясь высвободить из-под конопатой ладони прижимаемое книзу плечо, старлей ошарашенно пялится на по-детски плаксивое лицо пехотинца.
-- Да я так, Петгович, -- снимая руку с офицерского погона, примирительно с хрипотцой шепчет Колюня, -- Че-т накатиъо. На съезу че-т пгобиъо... Ни с тово, ни с сево. Как дитятю... Поди убьют меня седни? Чую... Ох и чу-у-ую-ю-ю(!!!)... А давай, я боъьше петь совсем ниче не буду... Давай?
-- Давай, -- соглашается опавший голосом, лицом и телом Петрович.
-- А ты пгыгать пегестанешь... Давай?
-- Давай, -- покорно молвит старлей.
-- А давай выпьем?
-- Давай, -- следует безропотное согласие, -- А чего?
-- Спигту хошь?
-- Хочу.
-- Пгисаживайся, -- указывает на чурбак Колюня.
-- Отчего бы и нет? -- плавно, словно в замедленном кино, старлей водружается на натертый до блеска солдатскими галифе торец, на коем годовые кольца и промежутки меж ними практически слились в грязносерую монотонность.
Илья, до бровей нахлобучив каску на отдохнувшую от нее голову, по скулы высовывается над бруствером. Из деревушки, название коей никто из бойцов и не слыхивал, доносятся гортанные выкрики, рокот моторов, звон металла и, как показалось, аромат мясного варева. Вновь засосало под ложечкой... Идет в ход третий -- последний(!) -- сухарь. Размачивая его обломки слюной до кашеобразности, парень не спешит -- смакует, растягивая удовольствие. Сзади доносятся обрывки заговорщицких шепотков:
" -- ...Ну разве так можно, Федорыч? -- сокрушается старлей, -- "Боже, царя"(!) во всю глотку.
-- Да не подумавши... С дугости...
-- А вдруг смершевец рядом?..
-- Оно так... И кака токо манда бездон-на их, смегшевцев-то, гожат(?!)... Гожат да гожат, гожат да гожат бесово отгодье(!) И кака-газэтака?..
-- Не знаю да й знать не желаю. А вот твой концерт тянет на "за гузку да в кутузку"(!)..
-- Оно так... Ну ъишка спигтяги хватануъ... Вот и захотеъось музыкаъьности...
-- Так закусывать же надобно...
-- Мухами че ъи?.. Кухни как не быъо, так и нетушки...
-- За бугром уже кухня. Готовая... После атаки кормежка...
-- А кода атака-то?.. Че-т с утга обещаъися...
-- Сказано: мол, через час -- в одиннадцать-ноль-ноль.
-- Давай еш-ще по соточке. За победу(!)
-- Да ты чего(?!) И так как бы комбат не заметил. Пропесочит жестче пескоструя(!)
-- Тада и я вместе с тобою не буду... Апосъя атаки с устатку да дъя аппетиту хъебану.
-- Брехня(!) -- сомневается старлей, -- Так я тебе и поверил... Пора мне. Ни пуха, ни пера. Парнишке-то не забудь растолковать: что да как...
-- А то... Бывай, Петгович(!) Боже тя хгани(!)
-- Тьфу ты(!) Опять "боже"(?!)
-- Дак... Это... Не цагя ж хгани, а тя, Петгович(!) А кака ж тута пготивосоветчина-то? А?..
-- Ладно, я ушел. А тебе (к бабке не ходи) язычище твой распущенный когда-нибудь таку-у-ую(!) подножку подставит... Хрен подымешься(!)
-- Не кагкай, вогон сизокгыъый.
-- А я й не каркаю... Бывай.
-- И те тово же в тако же само местечко..."
Вскипятив на костерке из вичек-щепочек котелок воды и выправив на изнанке ремня жало опасной бритвы, Колюня намыливает помазком физиономию и, с усердным сопением пристально вглядываясь в круглое зеркальце с выштампованной на серебряном обороте фашистской свастикой, соскабливает щетину, скрупулезно обозначивая контур усов... Действо завершается хлестким отшлепыванием свежевыбритости смоченной одеколоном ладонью.
Пивнув самосборного чая из полевых трав, Колюня ограничивается одиночным глотком из заветной фляги, лаконично (то ли в шутку, то ль всерьез) оправдавшись перед Ильюхой: "Опохмеъка. Не дъя пьянства -- дъя попгавочки здоговьишка."
-- Ёксеъь-моксеъь! Светъы-ы-ынь-то осъепитеъьная! Хген ведь и гакеты узгеешь!
-- Какие-такие ракеты? -- любопытствует Ильюха.
-- Зеъеные да с кгасными. По пегвым -- атака, по втогым -- отбой -- отступъение... Та-а-ак... Значица будут сзаду над гоъовами гакетить... Смотги вниматеъьно. Как кгасные от нас в стогону дегевни веегом поъетят, ъяжки в охапку да опгометью обгатно в окопы кашу жгать!.. Че еш-ще?.. Во еш-ще че: в атаке базъай во всю гъотку матом в богомаму (ъучшее сгедство от стгаха!); постгеъивай, но знай мегу -- экономь патгончики-то... О! Г-ганатами ни в коем газе не швыгяйся: своих оскоъками посекешь!.. Ну и вгоде и все. Не дгейфь, дегжись за мною!.. Каши хошь?
-- Хочу, -- выпаливает Илья.
-- А нетути-и-и! Ха-ха-а-а-а! Кхе-кхе... Кашку надоть загабо-о-отать. В бою-ю! -- сей издевочкой рыжеус на некоторое время отбивает у парня всякий интерес к общению...
Колюня, в очередной раз очнувшись от очередной дремы-минутки, вынимает из вещмешка лоскут багряного панбархата, украшенный парой медалей (кстати, обе -- "За Отвагу") и дореволюционным Георгиевским крестом. Застелив колени ворсистой тканью, он старательно начищает и без того блескучие награды клочком шинельного сукна.
-- Будешь нацеплять? -- интересуется Илья.
-- Неа, -- бубнит ветеран, -- Я никода их не навешиваю. А на хега снайпегов-то дгазнить? Оне ж завсегда впегед по бъескучему бьют. Кода до дому насовсем поеду, тода й пгицепъю...
-- Вродь от немцев борщом прет.
-- А мне все гавно. Я ж апосъя газовова отгавъения бестоъковый на сопатку -- ниче не чую. Я ведь до войны по всей окгуге убогные чистиъ. Хогошая, тебе скажу, габотенка: и не шибко тяжкая, и нава-а-агистая(!) Пгавда, апосъя ее надобно быъо завсегда в бане отпагиватьса. Штоб дгугие от моей вони не шагахаъись. Зимою-то еш-ще не очень-то пгопитывашься, а ъе-е-етом!.. Сногш-шибатеъьно!.. А мне-то самому хуть бы хны -- нюха-то нетути...
-- То-то у тебя все разговоры на говно сводятся, -- язвит Илья.
-- Ага. Гемесъо у мня таковское -- говенное. Но очень-пгеочень поъезное! А че? Говно ж -- это те же и хъебушек с мясцом да саъом, и огугчики, пгянички, конфетки да сахагок... Токо в одной куче(!) Посъе тово как из их ог-ганизмом все вкусности да поъезности высосаны. А за што тада, спгашиватца, ево пгезигать да ненавидеть? А?.. За вонь?.. Так ево ж ею, вонючкою-то, чеъовечье бгюхо сдеъаъо. Сами ж еду в говнень пгевгащам, а апосля еш-ще и бгезгуем. Эт оно(!) на нас обижатьса доъжно, а не мы на нево... Быъ бы я г-гамотным, обязатеъьно бы сочиниъ книженцию об говне... Даж испокон веку фамиъии на Гуси по моей специаъьности быъи: Зоъотагенко, Зоъотагевский...
-- Мда-а-а.., -- укладывая в вещмешок панбархатный сверток с ухоженными наградами, задумывается Колюня, чем и отпускает смешливому время на успокоение, -- Ты вот... Эта-а-а... Ты поди-ка тоже сщиташь, што, к пгимегу,.. фамиъия Зоъотагев пгидумана на зоъотых пгийсках? Кто боъьше самогодков с песком из жиъы наковыгяъ, тот и Зоъотагев?
-- А как же иначе? Кхи. Золотарев -- золото! Иначе никак, -- прыская в кулак, недоумевает Ильюха.
-- Вот и Васятка Зоъотагев -- ну тот, коево за чъеновгедитеъьство смегшевец пгихъопнуъ -- хвастаъса, што, дескать, ево пгадеды зоъотишко на Угаъе добываъи. Оттуда, моъ, и фамиъия дгагоценная пошъа. А самому и невдомек, што их пъемя от "зоъотагя-я-я"(!) -- говночиста. Я ему: "Натугаъьными говног-гебами твои деды с пгадедами быъи!" А он мне: "Не-е-е! Зоъотоиска-а-атеъями!"... Как бык упегтый, цагствие ему небесное. Спогит и съезами от обиды истекат... А чево с нево взять-то? Пацан же еш-ще. Гебенок... Цагствие ему небесное... Иъьюха! Вот съушай пгавиъьность мысъи: коъи фамиъия этака от отца к сыну пегедаваъась, значица гемесъо энто завсегда в почете быъо(!) О как! Смекашь?!
-- Смекаю, -- безропотен Ильюха.
-- А ты кто по специаъьности-то?
-- Никто, почти... Погрузить, подтащить, покопать... В колхозе.
-- Покопать -- эт хогошо-о-о(!) Навык, значица, име-е-етца.
-- Каковская ж с того хорошесть?
-- А вот кончица война(!)., -- упершись затылком в траншейную стену, мечтательно улыбается небосводу Колюня, -- И пгиедешь ты на побывку ко мне в Тобоъьск(!).. И обучу я тя навыкам зоъотагевскова гемесъа! Месячишко-дгугой в пособниках со мною позанимашься... и созгеешь уж и самостоятеъьно спгавъятьса. А чегез годик-дгугой, ежеъь пги смекаъке да со стаганием... Э-э-эх-х!.. Тоъко-овым ма-астегом(!) могешь стать. Отбою от жеъающих не бу-уде-е-ет!.. А вот ежеъь в Москву с такою-то пгофессиею намыъитьса-а-а(!).. Зоъотое дно! Тама-ка энтова говни-и-ищ-ща-а(!!!).., -- фантазер томно закатывает глаза под трепещущие от остроты чувств брови, -- Тама-а-а(!).. Ви-идимо-неви-идимо! Хген за всю жисть вычегпашь(!!!).. Стоъи-ица ж(!).. Вот тока подземна говноточна канаъизация... Она нам -- зоъотагям -- как... Ка-ак(!) Вгажеска механика! В Тобоъьске-то вегхнем тож иметца. Годков поди как ни с тгиста как соогужена. Из ъиственничных дыговатых бгевешек. Тышщу ъет ей в сыгости ниче не доспетца. Она ж -- ъиствянка-то -- от воды токо кгепнет. Жеъезнеет!.. Во-от.. Вобще-то... Нашщет Москвы мне один у-умный(!) агхитектог по-пьяни одну госуда--а-агственну(!) тайну выбоътаъ: "В стоъице, -- говогит, -- уже ника-а-ак(!) неъьзя новы говнотечки соогужать... Из безопасности(!).. Наобогот, есь пгиказ самово(!) Вегховнова Гъавнокомандущева товагища Стаъина на ъиквидацию(!) многих из стагых. Потому как в съучае кгупной бомбежки из-за ъопанья тгуб есь опаснось затопъения метгопоъитена и подземных ходов из Кгемъя совмесно с командным бункегом Ставки дегьмом, мочою и дгугими газными бякостями. "Так што, Никоъай, -- сказаъ агхитектог, -- могешь спокойне-е-ехонько на загаботки в стоъице гаш-щитывать! На твой век фек... фек-каъиев хватит!"... Фек-каъия-то, Иъюха, -- это то же само дегьмо, но токо по-ученому... А поговагивают, што апосъя войны пгодуктов станет вдовоъь -- все ъагьки да магазины будут от потоъка до поъа имя заваъены!.. И-и-и?., -- задается побуждающим к размышлению вопросом Колюня, -- Дегьма-а-а буде-е-ет!.. С тех пгодуктов-то... Одуги-и-итеъьно!!
-- Эт кому ж там шибко-шибко хорошо?! -- басисто доносится с левого фланга.
-- Кроме Беспалова некому! -- откликается какой-то хриплоголосый вояка.
-- Чево те, Копытов?! -- нехотя спрашивает Колюня.
-- Ско-о-лько вре-емени?!..
-- Ё-ё-ёксеъь-моксеъь! -- выхватив из нагрудного кармана трофейные наручные часы на серебристом браслете, сокрушается Колюня, -- Опять завести позабыъ! Снова встаъи!
-- Ну че-е-е?! -- допытывается Копытов.
-- Чегез пъечо!!.. Часы, язви их в душу, сдохъи!! Ко-ончиъи-ись!!., -- накручивая головку-заводилку, оправдывается Колюня, -- Ско-о-око вге-е-емени-и-и, съавя-я-яне-е?!!..
-- Половина одиннадцатого!! -- орет Копытов.
-- А ты откуда знашь, ежеъь я те не сказ-а-аъ?! -- удивляется Колюня.
-- Со своих высмотрел! -- торжествует Копытов, -- Я ж не вроде тебя -- растяпы бестолкового! Раз в сутки строго подзавод делаю!
-- Тьфу, -- смачный плевок Колюни (к его величайшему(!) изумлению) залепляет стекло циферблата. Волей-неволей приходится рукавом делать влажную уборку наружности хронометра. Под трепатню траншейных горлопанов...
Со стороны превращенной в узел вражеской обороны деревушки нарастает монотонный гул. Ильюха, напрягает глаза, но тщетно -- в поле зрения никакого движения. Подняв взгляд, паренек наконец-то натыкается на нарушившие монотонность небосклона жирные точки.
-- Самолеты, -- волнуется доброволец-наблюдатель.
-- Чево? -- вздрагивает Колюня.
-- Самолеты на нас идут!
-- Ну наш-щет "на на-ас, не на на-ас" бабка надвое гадаъа, -- невозмутим ветеран трех кампаний, -- А вот наш-щет самоъетов... Есь вопгосик... Эт каковский-газэтаковский он самоъет, коъи мотог ево пгопеъ-ъегом по небу таш-щит? Да й ъетчики им упгавъяют... Сам бы вот по себе ъетаъ... Как, к пгимегу,.. муха(!).. Тада да-а-а. Самоъет... Непгавиъьно назваъи. Не покумекав...
-- Ну и писюн с имя, -- подкидывает плечи к ушам верный седалищем любимому чурбаку Колюня, -- Хоть двацать, хоть согок иъь тыща...
Самолеты, перевоплотившись из точек в крестики, подплывают на большой высоте к деревушке. С околицы веером выстреливаются пушистые, длиннохвостые мячики обесцвеченных Солнцем до бледноалости сигнальных ракет.
-- Десять больших и семь махоньких! -- Илья оборачивается к Колюне.
Получив ракетное обозначение передовых позиций, экипажи бомбардировщиков на пикирующем режиме левым разворотом уводят свои крылатые машины вдоль линии советско-армейской обороны. Истребительная же мелкота следует над ними без снижения. Моторный гул удаляется. Доносятся стукаток зениток и стрекот пулеметов...
-- Ушли, -- присев на корточки, облегченно вздыхает Илья.
-- Ага, дожидайся, -- разочаровывает прытким зайцем подскочивший к брустверу Колюня. Вытянув шею до разглаживания морщин, он напряженно прислушивается, -- Ушъи-и... Они ж как ш-щастье. Насовсем не уходят... Гакеты от дегевни к нам быъи?
-- Аг-а-а... По наши души... Повдоъь позиций пгопашут, штоб своих не накгыть.
-- А нам чего делать?
-- Спать укъадываца. Токо хайъом пошиге позевай. Не закгыва-ай(!) ево -- хъебаъо-то. А то, чем чегт не шутит(?), подконтузисся от взгывов до гъухоты да заиканья.
-- П-понял, -- слабея в коленях, шепчет побледневший Илья.
-- Пузом ввегх укъадывайся, -- состроив серьезнейшую мину, переходит на шепот наставник.
-- Понял.
-- На титьки по одной каске на кажну. Я те свою взаймы дам.
-- Понял.
-- Ноги гасшепегишь и муди пиъоткою пгикгоешь.
-- Понял.
-- Повдо-оъь тулова ее, пиъотку-то, укъадывай. Токо повдоъь. Токо на муди. Не пеге-путай(!)
-- Понял... А зач-чем? -- почувствовав подвох, выпучивает глаза парень.
-- А вдгуг тя ъетчик за девку пгимет. Засмотгитса, завоънуетса да й от этова самоъетом в земъю вгежетса. А те за сбитова фашисткова стегвятника медаъь иъи даж и огден!
-- Т-ты эт-т ч-чего? -- после сего вопроса Илья от удивления распахивает рот и часто-часто моргает.
По траншее из уст в уста зычно передается "Воздух!"...
Гул приближающихся самолетов настолько режет слух, что иные теряют благоразумие...
Молодехонький солдатик из пополнения опрометью выскакивает наверх и, зажав уши ладонями, согбенно несется навстречу фейерверкам, запускаемым от деревенской околицы для корректировки авианалета...
Сивая обозная кобыла Ласка скачет с обрывками поводьев на губах в том же направлении. Обогнав человека, она вдруг подлетает холками к небу в букете комковатоземельного взрыва мины-противопехотки, отреагировавшей на удар копытом...
Паникер от этакого зрелища остолбеневает. Секунда-другая, и мощный удар прилетевшей со стороны противника убийцы-невидимки, выдравшей на прощание меж лопаток клок гимнастерки, опрокидывает его навзничь...
Колюня яростно тормошит Ильюху за плечи, извергая ему в лицо брызги слюны вперемешку с визгливыми обломками словоблоков: "Очнись!!.. Не нада касков и пиъотки!!.. Шутиъ йя-я-я!!.. Хайъо газ-зевай, обоътус, да ухи затыкай!!.."
Бомбардировщики со средних высот обрабатывают площади позади -- невдалеке от первой линии обороны. Земля вздрагивает, заставляя передовиков утоплять головы меж погон.
-- Тяжеъыми хегачат!! -- в ухо сидящему рядышком на окопном дне Илье орет Колюня, -- Пушкагей иъь танкистов гасят!!!
-- К бо-о-ою!! -- передается по цепочке от бойца к бойцу, -- Це-ель возду-у-ушная-я-я!!.. Упреждение пять-семь корпусо-ов!.. Изо всех видо-ов ору-ужия!!.. Гото-о-овьсь!!..
Надрывный рев авиамоторов лавинно нарастает, вспучивая инстинкт самосохранения до панического неистовства, вдавливая в головную глубь ушные перепонки, заражая разум и охотничьим азартом: "сбить-сбить-сбить!"; и апатией, позволяющей деловито внести свою точноприцельную свинцовую лепту в работу военную (у всякого по-своему, в зависимости от нервопрочности, к бою привычности, степеней сытости и выспанности, добросовестности... В конце-концов, и от уровня патриотизма)!
Пара легких бомбардировщиков Ю-87, обзываемых "штуками" или "лаптежниками", идут над траншеей на бреющем, рассеивая из люков мелкоту слабовзрывчатую и поливая позиции строчками раскаленного града. Илья, приложившись в пространство перед первым, производит из ППШ короткую очередь и тут же от удара взрывной волны кубарем катится по дну траншейному. Вскочив в горячке и обернувшись, он видит здоровяка-Копытова, по пояс высунувшегося над бруствером и с рук от плеча поливающего воздушное пространство из раструба своего штатного широкодискового "Дегтяря". В межвзрывных паузах слышится глуховатое "ту-ту-ту!". Резко развернувшись на пол-оборота, пулеметчик посылает длинную очередь вослед последнему из пары. Из подбрюшья "бомбовоза" тянется чернодымный тонкоструй, будто из мешочной прорехи сыплется угольная мука тончайшего помола.
-- А на спог, не уйдет?! -- дабы не упустить шанс на пари, настырно с протянутой рукой наступает на Василия Колюня.
-- На че? -- следует вопрос, свидельствующий о том, что "клиент созрел".
-- Во! -- рыжеус, украдкой зыркая на летящий вразвалку бомбардировщик, выхватывает из-за голенища узорчатой отделки кинжал со свастикой на оголовке рукояти и молниеносно выдергивает из ножен блистающий клинок, -- Эка!.. Тепегича ты!
-- О! -- Вася крутит перед гнусавым носом никелированным длинноствольным револьвером, -- Американец! Смит с Вес-соном!
Колюня с первого взгляда влюбляется в заморскую "машинку", и Ильюхе незамедлительно предлагается разбить спорное рукопожатие, что тот от души и делает. Лица партнеров морщатся от боли, причиненной его усердием... На бруствере кон -- уложенные на вафельное хронической серости полотенце кинжал и револьвер. Спорщики напряженно наблюдают за зрительно мельчающим подранком-бомбардировщиком. Хотя и... Дым все толще и длинней, полет все витиеватей... И тут, к восторгу Колюни, ниже самолета распускается пара белоснежных парашютных куполков. Подранок уже глубоко над вражеским тылом, но... Вдруг он, хаотично закувыркавшись, абсолютно теряет правильность летучести.
-- Ёо-о-о!! -- огорчительным воплем реагирует на сие событие Вася.
Точку стремительному падению ставит невидимый с советско-армейских позиций взрыв... Колюня сгребает кон: кинжал обратно -- за голенище, револьвер -- в руки, для ознакомления. Откинув барабан длинноствола, он (к величайшему разочарованию) обнаруживает отсутствие в нем боеприпасов.
-- Где?! -- Колюня недоуменно и в то же время с явной угрозой сверлит взглядом северянина.
-- Чего "где"? -- Вася строит из себя недотепу.
-- Патгоны где?!
-- А-а-а!! -- хлопает себя ладонью по лбу утративший право собственности на револьвер, -- Дак это... А нету! -- впечатление, что ответчик искренне удивлен самому факту возникновения вопроса, -- Америка-то далеко! А наши патроны в нем хлябают... И даже немецкие мелковаты.
-- А на хгена он мне таковский -- беспатгонный?! Мошенник ты, Васюта! Пгохиндей!
-- Интере-е-есный ты, Колюня! А чего перед спором про патроны не справился? А?!
-- Нада? -- рыжеус протягивает Ильюхе револьвер.
-- Не-не-не! -- обеими руками отталкивает тот выигрыш, готовый превратиться в подарок, -- Не на-а-адо!