Аннотация: Рассматривается альтернативный вариант истории, согласно которому старший сын и наследник Ивана III Великого пережил отца.
Летопись (Русь 2).
Автор хочет сразу же честно признаться: древнерусским языком не владею. То есть мне, как и многим, приходилось читать средневековые летописи и хроники, не в оригинале, разумеется, и даже не в оригинальном написании, а лишь в переводе, более-менее адаптированном к современному русскому языку. А этого явно недостаточно для того, чтобы языком овладеть. Поэтому, даже если предположить, что мне удалось бы скопировать лексику средневекового русского текста, это всё одно получилась бы грубая подделка, легко разоблачаемая любым специалистом. Поэтому и пытаться не стану.
Итак, вниманию читателей предлагается построение, сделанное на основе предположения о том, что Иван Иванович Молодой, сын и наследник Ивана III Великого, пережил своего отца и принял от него высшую власть. Для создания у читателя соответствующего настроя, я использовал некоторые устаревшие обороты и выражения, которые не стоит принимать за подлинные. Это (ещё раз подчёркиваю) исключительно для антуража. Настоятельно прошу комментаторов не тратить время на высказывание претензий в несоответствии моего текста стилистике летописцев XVI века. Верно, не соответствует, причём, не только стиль, но и алфавит. Но, повторю, я не ставил себе задачи выдать небольшой рассказ, написанный в жанре альтернативной истории за подлинную хронику.
Да и идея в данном случае мне представляется более важной, нежели стиль её изложения.
Монах Свято-Данилова монастыря, брат Никодим, шаркая подошвами разношенных туфель, прошёл в келью и уселся на скамью, замерев в неудобной, немного напряжённой позе, свойственной людям, страдающим от внезапных болей. Посидел сторожко, будто прислушиваясь к себе, поёрзал, умащивая седалище поудобнее и только после того позволил себе расслабиться. Брат Никодим ничем явно не болел, но в то же время страдал от жестокой хвори, никого не щадящей, имя которой -- старость.
Брат Никодим был стар и, перешагнув недавно рубеж девятого десятка, имел все шансы оказаться вскорости старейшим монахом обители, поскольку восьмидесяти пяти летний брат Андрей был уже очень плох и готовился к встрече с Создателем. Брат же Никодим развалиной отнюдь не выглядел и чувствовал себя для столь преклонных годов неплохо. Он страдал от ломоты в суставах, когда неловкое движение причиняет боль, от неожиданных приступов слабости, но помимо того чувствовал себя бодро и не собирался прекращать трудов, коим посвятил практически всю жизнь.
А трудился старик в монастырском скриптории переписчиком и искренне считал свою работу важнейшей из всех, за что не раз получал на исповеди укоризну. Монах должен быть скромен, а чрезмерное преувеличение своей роли есть греховная гордыня. Брат Никодим всё это прекрасно понимал, но покорно кивая, внешне соглашаясь с доводами игумена, в душе продолжал преисполняться тихой радости оттого, что судил ему Господь столь славной профессии себя посвятить.
Жизнь монаха проходит в непрестанных молитвах и трудах на благо обители, а потому каждый труд почётен, неважно, двор ты метёшь или хлеб насущный выпекаешь. Но книги суть пища духовная, а она поважнее материальной. Хлеб вкушая ты всего только бренное тело поддерживаешь, а Священным писанием спасаешь бессмертную душу. А кто сохраняет знания, кто способствует их распространению, как не переписчик? Поскольку вскоре после того, как брат Никодим тринадцатилетним отроком был принят послушником, выяснилось, что Господь отметил паренька, наградив красивым чётким почерком, его тогдашний игумен в скрипторий и определил. Сначала помогал старшим, чернила готовил, перья чинил, потом и сам переписывать начал.
Старик глянул в окно, задумался: "Вот и жизнь почитай прошла, а назад оглянешься, как миг единый, вроде и не жил. Где был, чего видал? Иной кто пожалеет, мол зря ты, старик, жил, без пользы, шесть десятков годов с монастырского подворья носа не высовывал". Брат Никодим и впрямь за всё время с тех пор, как постриг принял, монастыря не покидал ни разу, о чём никогда и не жалел. В миру суета, а здесь благолепие да покой. И чего он там за воротами не видал? Чтобы мир познать, вовсе не обязательно ноги бить, дороги топтать. А для чего ещё нужны книги, если не для того, чтобы человек мог новое узнать, путешествовать, двора не покидая?
Так что брат Никодим не считал жизнь свою прошедшей впустую, просто ворчал про себя по стариковски. При этом руки его проделывали привычные действия как бы независимо от сознания. Раскладывали документы, нужные для работы, проверяли, полна ли чернильница, очинены ли перья. Кое-кто в монастыре полагал, что профессия переписчика последние деньки доживает, ибо люди научились книги на специальном станке изготавливать. Кому-то казалась странной сама мысль о том, что книги можно штамповать механически, будто монеты чеканить, но многие такие отпечатанные книги уже видали и находили, что они лучше обычных, рукописных.
Довелось и брату Никодиму такую книгу в руках подержать. Года два назад ("Когда ж это было-то? Да, точно, два года тому, в 1571 году1 от Рождества Христова, в аккурат перед Великим постом") Отец игумен привёз откуда-то Евангелие, на станке печатном изготовленное. Едва не вся братия тогда собралась дивясь на диво дивное. Буквицы все ровнёхоньки, да чётко так прорисованы, как рукой ни в жисть не прорисовать. Вот тогда кто-то из братьев и высказался, что вскоре, как люди умные таких станков поболе понаделают, так и не нужны переписчики станут. Поставят в скиптории станок, он один десяток братьев заменит.
Брат Савва тогда, помнится сильно возмутился. "Эвон чего удумал! -- возопил он в сердцах, -- мы, переписчики без работы не останемся. Оно, конечно, красно выходит, да только трудно и дорого. Каждую буквицу изготовь, да отшлифуй, да на доску набей. Так что на станке таком, мыслю, только лишь самые ценные книги делать станут, а прочие все мы, как и прежде руками переписывать будем".
Брат Никодим тогда ничего не сказал, мнение своё придержал, но думал о том много. То, что брат Савва не прав, было ясно сразу. "Молод он ишшо, и до шестого десятка не добрался, -- думал старый монах, -- не понимает, что придумано и на свет Божий вышло, назад в башку не загонишь". И то сказать, пергаменты тоже дороги были изрядно, а научились дешёвую бумагу делать, книг сразу больше стало. Так и здесь. Пока станки дороги, но со временем люди научатся делать их дешевле. Да и сейчас оно может и долго буквицы на доску ладить, зато после с такой доски хоть десяток страниц оттиснуть можно, хоть сотню. А значит, один мастер уже нынче может больше книг наделать, чем сотня переписчиков.
Но и пессимисты не правы. Для того, чтобы книгу отпечатать, её сперва написать нужно. А написать только рукой возможно, в таком деле станок человека не заменит. Так что переписчиков со временем станет, конечно, меньше, но совсем они не исчезнут. Да и разные переписчики бывают. Одни просто копируют чужой текст, тщательно перенося его на бумагу, не особенно над смыслом задумываясь, другие творят.
Творец-то не только тот, что сам книгу измыслил, но и тот, кто из разрозненных обрывков что-то связное слепил. А без того как? Вот летописи взять. Как ещё о былом люди узнавать станут, если не из летописей? Но летописи частенько бывают невнятны, многословны, да в каждом граде своя. И писаны по большей части языком церковным (а кто ещё и грамоте обучен, и время для написания летописей имеет, как не монах?), мирянину малопонятным.
Вот и появляется время от времени необходимость написать на основе кучи мелких летописей одну большую, общую. Да так написать, чтобы и через сто лет, и через двести любой прочесть мог, а прочтя понять доподлинно как и что в державе происходило. Причём, и в том особая сложность заключена, так писать надобно, чтобы твоё личное отношение к событиям и людям не было читателю видно. Летописец права на то не имеет, он беспристрастным быть должен.
Такая работа сложна, не каждому по силам, а потому поручают её не кому попало, а лишь самым опытным монахам. Вот и он, брат Никодим, чести сподобился, поручено ему записать события уж столетней почти давности, про которые многие думают, что были они чуть ли не важнейшими из того, что на Руси происходило. Вопрос вкуса, конечно, но события и впрямь важные, а потому отнёсся брат Никодим к поручению серьёзно: материал нужный подобрал, да тщательно прочёл, прежде чем свой труд начать.
И всякий раз, садясь за стол, перечитывал записанное ранее, ошибки и неточности отыскивая и исправляя. Вот и нынче, поскольку работа уж к окончанию близилась, собирался он просмотреть прежние записи, перечитать, да заново обмыслить, дабы ещё раз убедиться, что ничего существенного не упустил, всё записал не только верно, но и беспристрастно, мнения своего будущим читателям не навязывая. Брат Никодим потянулся за рукописью, пролистал:
"В лето 1490 от Рождества Христова смута великая на Руси бысть".
"Это точно, смута знатная случилась. Может и не самая великая (уж всяко меньше усобицы меж Великим Князем Василием Тёмным и Дмитрием Шемякой, который было верх взял, Великого Князя пленил), но по последствиям и впрямь одна из главнейших. Однако, началось-то всё раньше. Где там у меня тот отрывок..."
"В лето 1472 от Рождества Христова в день двенадцатый ноября месяца Великий князь и Государь всея Руси венчался с Зоей Палеологиней, принцессой Византийской. Не все на Москве такой союз одобряли, ибо была невеста собой не видная, да и не принесла в приданное ни казны обильной, ни городов богатых. Ничто, кроме титула...".
"Будучи вдовым к тому времени уже пять лет, Государь новой женитьбой обычаев не нарушал. Да и со времён Владимира святого русские князья то и дело на византийских принцессах женились. Но одно дело князю полуварварской, полуязыческой Руси XI века породниться с базилевсом могучего государства, да ещё и древнейшего в мире и совсем другое взять бесприданницу, за которой нет ничего. А титул... Да нешто у наших князей хуже? Наши-то Рюриковичи уже более пятисот лет к тому времени Русью володели, а Палеологи Византией только два столетия. Так кто древнее?
Не очень-то нужен был тот союз Государю. Зоя -- дело другое. Ей только два пути: в монастырь или замуж за первого, кто взять согласится. А тут не кто попало, а Государь великой державы, крупнейшей в Европе. Формально Московия ещё считалась данницей Орды, но фактически правил Иван Васильевич уже ни на кого не оглядываясь, а в 1472-м году осмелен настолько, что и на воинство татарское выступить осмелился (хотя утех ратных, надо признать, не любил) и разбил его напрочь. Только тем татаровья, сила бесерменская и утешились, что град Алексин пожгли, да и убралися в степь.
А в 1476 году от Рождества Христова послал Господь беды татаровям неверным, распря у них зачалась, завяз Хан Ахмад в усобице с ханством Крымским2. Прознав про то порешил Государь и Великий Князь, что сам Господь ему знак даёт и прекратил выплату дани татарской, такую силу в себя почуял", -- размышлял брат Никодим, выуживая из стопки рукописей соответствующий отрывок.
"И послал тогда хан Ахмад послов на Русь, напомнить даннику своему, князю Московскому, что не след тому обязательства вековые рушить, выход ордынский задерживать. И как стали послы надменно ему выговаривать, великий гнев Государь ощутил. Изорвал он басму ханскую с ликом его, обрывки истоптал, да изблевал хулу на Хана якоже на пса шелудивого. Да повелел в гневе своём великом послов тех дерзких смерти предать, дабы никтоже, буде он хоть слуга ближний, хоть сын ханский, не токмо что посол, не осмелился бы с Князем великим, как с холопом речь вести. Однакоже понимая, что слуга лишь повеление господина своего исполняет, наказал Иван Васильевич смертию послов казнить лёгкою. А дабы урок надлежащий из того татаровья извлекли, повелел Государь единому из послов дерзких живот оставить, дабы доложил бы хану, господину своему о сём".
"Давно в прошлом остались те времена, когда князья русские вздрагивали от одной мысли, что гнев ханский на себя вызвали, а матери детей непослушных в колыбелях злыми татаровями пугали. И русичи уж не те стали, а более того сами татаровья. И хотел бы Хан Ахмад непокорного данника наказать, да сил не имел. Однакоже когда с крымчаками замирился, решил хан Ахмад и Русь в повиновение ввесть. Рать собрал, да в поход на землю русскую пошёл. Но не прямо, а литовской границы держась. И сто лет тому, Мамай, на рать к князем Димитрием Донским сбираясь, союзников себе искал, а уж хан Ахмад темника Мамая послабее был. Потому надеялся, что Литва, былые обиды припомнив, в спину Московии ударит, случаем удобным воспользуется. Но Государь, подобное предвидел, с литовцами замирился, Хана упредил".
"В конце сентября месяца вышло воинство татарское к Угре реке, что пограничье с Литвой отмечает. И отъехал тогда Государь и Великий Князь Иван Васильевич на Москву, опасаясь, что татарова рать, как встарь, при отцах и дедовьях стольный град пожгёт, а войско на сына своего и соправителя, Ивана Молодого оставил. Мало погодя и сыну велел на Москву ехати, желая от опасности его уберечь, но тот волю отцову порушил, ответствовав: "Ежели суждено мне смерть нынче принять, так уж лучше тут, на Угре, отечество обороняя, нежели дома.
Однакоже опасенья Государя напрасными оказались. Поопасались татаровья Угру переходить, так и стояли в ожиданье супротив русской рати. А зима в тот год удалась ранняя, морозная, в день 26-й октября месяца Угра стала, льдом покрылась. На то хан не рассчитывал, одёжой тёплой не запасся, потому и воинство своё назад поворотил бяху бо татаровья наги и босы, ободралися. А вскорости усобица в Орде началась, да и убит был Хан Ахмад на чём и господство ордынское прекратилось".
"Не вышло битвы, хотя в поход Государь сходил. Не любил он ратных забав, сыну войско поручал. Но это не трусость, нет, нет. Просто все люди разные, каждый на свой характер дело ищет. Иван Васильевич Государь был, державу строил, а сын его, Иван Молодой лучше с дружиной управлялся. И в тот раз ладно управился слава Богу, что миром, ибо славен воевода, который в бою победу взял, но более славен тот, кто победил без боя, людей сберёг. Вот и на Угре биться не пришлось: постояли, поглядели друг на друга, да не решился Хан, на русские полки глядючи, через реку переправляться, так и ушёл со своим воинством не солоно хлебавши.
Так стал Государь Иван Васильевич не только фактически, но и формально монархом самодержавным, а в последующие десять лет подчинил себе те русские земли, которые ещё сохраняли остатки удельной самостоятельности. Но часто случается, одну напасть одолеешь, другая на смену лезет. Не успел Государь с удельными смутами покончить, как началось немирье в его собственной семье. Поначалу незаметное, но оттого и более опасное, ибо явная невзгода тайной всяко лучше".
"Новая Великая княгиня оказалась плодовитой, не в пример первой, Марии Борисовне тверской, одного лишь сына мужу своему подарившей, что ни год, в тягости ходила, в короткий срок пять сынов родила. Но, хотя все отмечали, что умом княгиня обильна, не люба она была московитам оттого, что гордыня в ней великая крылась. Даже с родовитейшими боярами свысока держалась, будто с холопьями, хотя многие из бояр её самое древностию рода превосходили".
"Гордыня, хотя и грех, но государству не всегда опасный. Ежели один купец пред другим нос задирает, мошной похваляясь, так только своей душе вред наносит, однако Зоя вознамерилась византийские интриги при московском дворе применить. И нашлись такие, что её сторону приняли, гнева Божьего не убоявшись".
"При дворе обжившись, Зоя Палеологиня почла открыто выказывать неприязнь к пасынку своему, Ивану Ивановичу Молодому, коего возрастом всего тремя летами старше была. Ну а как только первенцем, Василием разродилась, так и вовсе стыд потеряв, ежедневно слух супруга своего отравляла наветами на наследника его".
"Очень уж хотелось Зое своего сына на московский трон пристроить. На то она упирала, что Василий -- внук византийского императора, а значит получит большее уважение от монархов других европейских держав. Однако, Государь заветы отцов рушить не желал. А потому не просто сына привечал, но и соправителем своим сделал, Великим Князем пожаловал. Да к тому же Иван Иванович был в народе московском вельми люб, бо и собой хорош, и справедлив, и военным утехам не чужд. То есть, по всем делам его глядя, князь достойный. Окромя того, счастливо женат был и у него самого уже сын подрастал, прозваньем Димитрий Внук".
Брат Никодим потянулся, погладил затёкшую от долгого сидения поясницу. Затем снял пальцами несуществующий нагар, с удовольствием прищурившись на яркий огонёк свечи. Задумался: "Миряне полагают, что мы, монахи, дни в праздности проводим, пропитание яко птахи небесные находим, а они, мол в поте лица хлеб свой насущий добывают. Ошибаются. Монахи дни проводят в трудах и молитвах, работу творят иных ратаев поболе. Мы, переписчики, книги создаём, а люди потом их читают, получая свет истины и слово Божье.
Или вот свечу взять. Сподобил же Господь брата Матвея тако удумать: и горит такая свеча дольше, и светит ярче, чем обычная, и нагару почти не даёт. Да и аромат от неё приятный. Не шибает в нос, а так едва уловимо чувствуется. Почти незаметно, а в душе благолепие. Такие свечи охотно покупают, мы едва отливать успеваем. Ладно, работа ждёт, что там у нас дальше?"
"Поняв, что нету у ней надежды сына своего, Василия, на Великий стол поставить в обход старшего сына, наследника Ивана Ивановича, коли он жив есть, решилась Зоя на дело страшное, богомерзкое...".
"То есть мы сейчас о том доподлинно ведаем, но тогда, когда Княгиня решила пасынка извести, поначалу никто ничего не заподозрил. Был ли у неё выбор? Конечно, ибо выбор есть всегда. Господь, в великой милости своей, наделил людей свободой воли и каждый сам решает добру служить или злу. Зоя Палеологиня могла смириться, ибо убедилась, что Государь на сына-соправителя опалу в угоду амбициям жены не наложит, а без того ничего она бы не добилась. Сторонников себе она набрала, но были то всё людишки из мелких. Мужей же родовитых, авторитетных почитай совсем и не было, за одним исключением: церковные иерархи явное к Зое расположение выказывали, полагая, видимо, что с нею вместе не только мирское, монаршее наследие Русь восприимет, но и церковное. О том, правда дальше речь пойдёт".
"В январе 1490 года, Великий Князь Иван Иванович, наследник и соправитель Государя Ивана Васильевича внезапно занемог. Ломота в ногах приключилась, да столь сильная, что стоять не мог. Выписала Великая Княгиня Зоя лекаря из Венеции, прозваньем Леби Жидовин. И хоть лечил он больного со всем внешним усердием, тому не легчало. В народе же разговоры пошли, уж не пытается ли Княгиня пасынка с помощью сил тёмных извести, тем паче и Князь хворым николи не был, и заболел внезапно, да и лекарь доверия не вызывал. Даром, что из италийских земель, а видом чистый жидовин-чернокниник, да и прозваньем тако же.
И кабы не послал Господь Князю Ивану Молодому жену верную, благонравную, так возможно и не выжил бы. А звали его жену Елена Волошанка и была она дщерью молдавского Господаря Стефана. Она расстаралась и своего знахаря к болящему подвела, мужа сведущего, именем Влад, виду диковинного. На него глядючи говорили люди, что схож он видом с волхвами, что идолам на капищах служили до крещения Руси, не зря валашские земли считаются местом странным, на колдунов и всякую нечисть богатым. Но этот знахарь видно добру служил...".
"Елена и впрямь мужа спасла, чего он, надобно должное отдать, до конца дней своих не забывал. Как только мужу плохо стало, послала она верного человека, своего челядинца в родные края. Ну а как Зоя своего лекаря прислала, тут уж Елена и вовсе забеспокоилась, ибо странной ей показалась такая забота от мачехи, коя ещё месяц назад мужу своему, Государю, наветы на пасынка нашёптывала.
Быстро ли медленно ли, но волошанский знахарь вовремя поспел, Ивана Ивановича выходил и тот медленно на поправку пошёл. Но тот знахарь госпоже своей, княгине Елене доложил без утайки, что травили ея мужа ядом лукавым, действующим не враз, а медленно и именно такое зелье отменно в италийских землях варить умеют. А потому венецианского лекаря люди княгини Елены тайно схватили и допросу подвергли".
"Будучи опрошен пристрастно, показал лекарь, Леби Жидовин, что тщился он извести Князя Ивана по наущению Княгини Зои. Оттого и зелье специальное с собой имел, да не успел малость, недели не хватило. Выдал он Княгиню и показал те иудины сребреники, коими византийка сию работу диаволову оплатила. Оказался тот Леби духом слаб, его и пытать не пришлось. Только лишь кнут увидав, поведал всё без утайки, оттого и вера его словам особая".
"Противу Князя Ивана Молодого составился изощрённый заговор. Не просто так он занемог, мачеха его отравила. В Византии сия наука зело развита, там то и дело при дворе с помощью яда проблемы решали. Вот Зоя и воспользовалась. Но отравила пасынка умно, не до смерти, а так, слегка, дабы заболел явно, чтобы приезд лекаря-венецианца выглядел естественно. Опасалась коварная, что ежели враз пасынок помрёт, заподозрят люди неладное, а там и на неё подумать смогут. Потому отраву Ивану она слабую подсыпала, так чтобы только заболел, а уж лекарь должен был князя извести, постепенно дозы отравы увеличивая. Так, чтобы выглядело злодейство случайной смертию от болезни тяжкой.
Ни минуты не медля княгиня Елена бросилась к свёкру, который всегда к невестке расположение выказывал, относясь к ней, как к дщери кровной. Государь долго верить не желал. Знал, что жена его пасынка не любит, но что на душегубство решится и предположить не смел. Но пришлось, когда самолично лекаря допросил. И тут Государь, к врагам обычно жёсткий, проявил нерешительность, его и погубившую".
"Прознав про то, что правда Государю открылась, испугалась Палеологиня, что к ответу её призовёт и, дабы события упредить и живот спасти, решилась душу свою бессмертную загубить окончательно, добавив к греху злоумышления супротив ближнего своего ещё и грех цареубийства. Подняла Зоя сторонников своих на мятеж, захватили они, внезапно напав, палаты Государевы".
"Понимала Палеологиня, что правду о ней узнав, Государь не стерпит, не простит. Однако, должна она была понять, что худшее, что ей грозить могло, это провести остаток жизни в монастыре, грехи замаливая (и ведь было что замаливать), потому что казнить Великих княгинь на Руси обычая не было, чай не Византия. Да и сынов Зоиных, особливо старшего, отрока Василия, коему едва одиннадцать годов сравнялось, опала Государева за затронула бы. Но ей хотелось не только сына на Великий стол усадить, но и самой, около трона оставаться, да сына направлять.
Вот и затеяла византийка коварная бунт, надеясь одним ударом устранить и мужа, и пасынка. Коли бы злодейство удалось, власть бы Зоя захватила бы прочно, тут сомнений нету. А людишки, что за ней пошли, всё больше дворяне служивые безземельные, да младшие дети боярские, родов захудалых. Мужу честному, богобоязненному и низкое происхождение не помеха. Разве Владимир святой не сын рабыни? Многажды случалось, простой дружинник честным многолетним служением господину выслуживал и титул знатный, и чин высокий. Этим же хотелось всего и сразу.
Государь же, вместо того, чтобы супругу неверную приказать схватить не медля, да всё у ней доподлинно вызнать, раздумьям предался. Решал как и крамолу извести и сор из избы не выносить. Не хотелось ему, чтобы по Москве слух пошёл, будто Государь и Великий Князь жену свою воспитать не умеет, с чем и простой мужик справляется. А пока он печалился да раздумьям предавался, бунт и начался".
"В день первый марта ворвались бунтовщики в палаты Государевы, разметав охрану, коя нападения не ждала, ибо давно уже на Москве спокойно было. Надеялись они одним разом Государя порешить и сына его, соправителя. Но Государь в палате один пребывал, думу горькую думая, как с женой зловредной поступить. Сын же его, Иван Молодой, дома лежал, бо от хвори не оправился. Озлобившись, бунтовщики на Государя набросились, аки шавки на медведя и ножами искололи до смерти".
"А Ивану Молодому повезло. В том, что хворь его не окончательно отпустила, иначе бы он смерть вместе с отцом принял. Но более ему с женой повезло, второй раз она мужу жизнь спасла.
Когда бунтовщики в Государевы палаты ворвались, один из людей дворовых убёг незаметно, да на подворье молодого князя подался. А Елена Стефановна, мигом поняла, что свёкра убив, тати за мужем её явятся, да за сыном, потому велела не медля возок запрячь, да и подалась в Тверь с мужем хворым, да с сыном, взяв охрану малую из тех только дружинников, кои под рукой оказались.
Град сей княгиня с умом выбирала. Пять лет тому, как Государь Иван Васильевич Тверь к Московии присоединил, он сына своего Тверским князем пожаловал. А как и мать его княжна тверская, Тверь Ивану Ивановичу что дом родной. Коней Елена Стефановна не жалеть велела, да и заводных беглецы имели, потому до Твери быстро добрались, погоню опередив, ну а там и кров и помощь получили. А как окреп Молодой князь дней через пять, так и стал рать собирать, дабы Великий стол отвоёвывать".
"Казалось возвращаются недобрые времена княжьих усобиц, ибо в Москве княгиня Зоя объявила новым Государем сына своего, отрока Василия, а Князь Иван Иванович из Твери грамоты рассылал, призывая народ противу бунтовщиков подыматься, узурпатору крестного целованья не давать. И как он уж лет с десяток соправитель отца и Великий князь, народ, и люди служивые, и бояре на его сторону склонились было, как своё слово Церковь сказала.
Стали попы в церквях объявлять, что излечен де молодой князь чернокнижником валашским, а стало быть, диаволу душу запродал и не можно такому князю служить и крест на верность целовать, а надобно признать князем и Государем отрока Василия, как он есть Рюрикович по отцу и Палеолог по матери. Однако нашлись и честные пастыри, не пожелавшие греховность покрывать, да смуту плодить. Да честных поболе оказалось, правда, в основном среди рядового священства и монашества".
"И чем Отцы думали, такое решение принимая? Но, как в народе говорят, не на того бойцового петуха поставили. Уж чем они там руководствовались, решив цареубийц поддержать, не ведаю, может и впрямь от большого ума пользу Церкви добыть пытались, славу третьего Рима, как о том некоторые мечтали, да только совершили они едва ли не самую большую ошибку, какую только представить можно.
А ведь я помню, как всё это было. То есть помнить я, конечно, не могу, ибо только в 1493-м году на свет народился, но вот рассказы учителя своего хорошо помню. Отец Зосима был начальником скриптория, когда меня туда послушником определили, братьям переписчикам помогать. А уж когда я постриг принял... батюшки, да когда ж это было? Неужто память подводит? Нет, помню, в 1513 году от Рождества Христова постриг я принял. Вот тогда отец Зосима (он тогда мне глубоким стариком казался, хотя было ему, как сейчас мыслю, всего-то лет шестьдесят) мне и рассказал.
Он тогда в другом монастыре жил, в Можайске. И как раз об ту пору, в начале марта 1490-го их Отец Игумен из Москвы воротился, вести привёз. И собрал тогда он братию, совет держать стал, как поступить. И говаривал мне Отец Зосима, что до того ещё, как суть дела услыхал, понял, что дело важное, неслыханное. Потом понял, что то было впервые на его памяти, чтобы Отец Игумен с братией совет держал. Он ежели когда чьё мнение испрашивал, то только в узком кругу. С Отцом келарем, скажем совещался о том, как деньги монастырские лучше тратить. А так, чтобы со всей братией, то впервые.
И понял Отец Зосима, что не хочет игумен противу начальства церковного идти, но и цареубийц поддерживать опасается. Вот и решил мнения братии испросить, дабы себя прикрыть. Ну а братия почти единодушно за князя Ивана стояла. Потому и отрядили одного из монахов в Тверь, дабы доложил князю, что церковные монахи на его стороне. А опосля выяснилось, что захватив власть, стала Зоя принуждать бояр крест себе на верность целовать. А поскольку силы мятежников держались едино, а у бояр разрозненно, те, в большинстве своём из Москвы бежали, наказав и людям своим верным из Москвы уходить поодиночке, дабы в стороне с силами собраться".
"В пятнадцатый день марта сошлись от Москвы недалече две рати: тверская рать Великого Князя Ивана и войско мятежников. Сил Великий Князь успел собрать немного, но на его стороне была правда и дружинники его сознавали, что за правое дело бьются. А в Зоином воинстве единства не было, а был страх за то, что ответ держать за грехи вскоре придётся, если не на земле, так на небе.
Неуверенно себя мятежники чувствовали, а потому битва вышла короткая. Ряды тверичей железным кулаком взломали оборону мятежников, вышла у тех замятня, да и побежали ироды, надеясь за стенами московскими крепкими отсидеться. Но не вышло, ибо и на Москве единства у них не было. Княгиню Зою явно лишь немногие поддержали, простой же народ её не жаловал, равно как и родовитое боярство, чьи служилые люди, от мятежников бежавшие, едва прослышав, что Государь Великий стол отвоёвывать отправился, поспешили под его знамёна собраться.
Оттого осады серьёзной не случилось. Не пришлось Государю древние стены Кремля позорить, штурмуя их противу своих же собратьев, русичей. Открыли ему ворота, после чего порядок Иван Иванович навёл быстро. Мятежники по большей части были кто побит, кто схвачен, да на правёж поставлен, уйти смогли не многие...".
"Да и те, кто смогли, опасности уж не представляли. Зоя тоже пыталась, да не вышло, больно известна она на Москве была. И хоть доселе невидано, чтоб Княгиню Великую на правёж ставить, но горел Князь Иван местью праведной, не за себя даже, сколь за отца своего. Ну а заплечных дел мастера на Руси имелись не хуже византийских, потому долго Палеологиня не упиралась, особливо после того, как Князь Иван обещал сынов ея, братьев своих единокровных пощадить. И слово сдержал, повелев однако в монахи их постричь, дабы Зоино потомство на Руси не укоренилось".
"Два месяца следствие длилось, виновных нашли всех, кого кнутом ободрали при честном народе, а двадцати наиболее виновным, всем, кто Государя жизни лишал, головы усекли, да на копья насадили в назидание. Воздав же виновникам гибели безвременной отца своего, возложил на себя Князь Иван шапку Мономахову, принял власть над державою, как от отцов-дедов идёт и повелел именовать себя в летописях да указах: Великий Князь и Государь всея Руси Иван IV Иванович.
Но задумал Государь ещё одно дело, кое и провёл в последующий год. Дело столь великое, что сравнимо с деянием предка его, Владимира Святого...".
"Замирение по всей Руси случилось, после чего мог казалось бы новый Государь править спокойно, ибо и Церковь перестала противу него выступать. Перестала, когда он победил и потому только, что военной силой не располагала. Да и глупо казалось против всех идти. Права Ивана Ивановича на великий стол никем законно не могли быть оспорены, власть он после отца получил, как от предков заведено. Да и отец его, Государь Иван Васильевич убит был самым безбожным образом.
Так что внешне всё смотрелось пристойно, но спокойно править Государь Иван IV не мог. Внешне Церковь смирилась, но исподволь некоторые иерархи продолжали интриги плесть, как о том Государю соглядатаи доносили. Да и не повинились Отцы в том, что византийку Палеологиню поддержали, когда она бунт и цареубийство учинила. А значит, оставя всё как есть, получил бы Государь мину под свой престол. Подобно тому, как при осаде крепости роют минные ходы под стены и, заложив в них мешки с порохом, в надлежащий момент взрывают, такоже и власть Государя могла быть подорвана в любой момент. А потому снёсся Государь тайно с Римом".
"В конце июля того же 1490 года появился на Москве человек виду иноземного. И как доложили о нём Государю, велел он прибывшего спешно в палаты привесть, верных рынд у дверей поставил с наказом не пропускать никого, будь то хоть боярин знатный, хоть жена его любимая, Елена Стефановна, хоть даже сын Димитрий. И просидел Государь с гостем тем в палатах три часа безвылазно, после чего гость отъехал спешно, лишь коней в возке на свежих заменив. И хотя гость никому не назвался, прошёл слух, будто не простой то человек был, а кардинал римский, посланец самого Папы...".
Слух не спроста прошёл, а оттого, что узнали того гостя. Сам-то брат Никодим его не видал николи, но дивился не тому даже, что человека через столько лет узнать возможно, а тому, что и тогда, в 1472 году был сей прелат уже мужем годов зрелых, коему осьмнадцать лет спустя вряд ли по силам тыщи вёрст без продыху проскакать. Потому и раздумывал брат Никодим, сомневался, включать ли сей отрывок в чистовой список рукописи. Но подумав здраво, решил изъятий не делать: коли был слух, так и указать следует, а читатель сам пусть выводы делает.
"... кардинал Антоний Бонумбре3. Тот самый прелат, что Зою Палеологиню сопровождал, когда она в Московию прибыла, дабы с Государем, Иваном Васильевичем венчаться. Пробыл тогда кардинал на Москве не долго, он и тогда собирался ученье католическое проповедовать, рассчитывая, что Зоя, при папском дворе выросшая, с папских милостей кормившаяся, помогать ему станет. Но византийке слово порушить, что баскаку мзды не взять, наладили кардинала из Москвы споро, пробыл здесь он не долго, но люди его видали, запомнили и теперь вот узнали, потому как в старости человек меняется мало".
"Из Москвы до Рима путь не близкий: скачи без отдыха, коней загоняя, и то в месяц не уложишься. Если учесть, что Государь Иван Иванович токмо к концу марта власть свою утвердил, упрочил, то никак не мог папский посланец на Москве столь быстро объявиться. Пусть Государь сразу, как шапку Мономаха на главу свою надел гонца в Рим отправил, пусть даже Папа Римский того гонца без задержки принял, всё одно не выходит. Получается, что гонца Государь в дорогу снарядил ещё в те дни, когда он в Твери хворый от мятежников спасался, да рать собирал".
"Позже признался Государь жене своей (Волошанка записи оставила, откуда и мы истину прознали), что узнав о поддержке Отцами Церкви мятежа богомерзкого, уверился он, что те Отцы есть лжепастыри, Христово ученье извратившие и задумал к католичеству оборотиться. А потому ещё в Твери сговорился с одним из сыновцев4 своих дальних, в латыни сведущем, да и направил его в Рим с депешей к Папе Римскому ни дня не медля, бо в победе своей над Зоиными присными не сомневался".
"Далёко Государь глядел, непростое дело замыслил: Русь-Московию в католичество обратить. Оттого и примчался папский посланец, будто на крыльях летел, что веками то было мечтой несбыточной каждого Папы. Понимал ли Государь, какое противление встретит? Не мог не понять, да только Владимиру Святому не легче было, когда он Русь крестил, киевлян насильно в Днепр загоняя. И тогда, пятьсот лет назад, не враз христианское учение на Руси утвердилось, долго потом дружинники княжьи по лесным весям капища языческие отыскивали.
Однако к делу Государь Иван Иванович подошёл основательно, с осторжностию. Перво-наперво, с Папой чрез его посланника договорился. А оттого, что Папа, при котором свершилось бы столь славное деяние, как обращение в католичество громадной богатой Московии, покрыл бы себя славой несмываемой, согласился тот на уступки серьёзные. Столь серьёзные, что кого другого могли и в ереси обвинить. Договорились, что русская церковь признает верховенство Папского Святого престола, переймёт католические догматы, но службы на Руси по-прежнему будут вестись на русском языке. И главное, все прелаты такоже должны быть уроженцами Руси. Только поначалу могут приехать латинские попы дабы наших обучать, но не более, чем на пять лет.
Далее Государь призвал к себе тех священников и монашествующх, коим доверять мог. Все они в трудные дни Зоиного мятежа противу своих иерархов пошли (некоторые через то обиду претерпели и даже лишение сана), не убоявшись за правду постоять. Ну а потом повелел Великий Князь Иван IV указ написать, которым объявил православную Церковь византийского уклада ученьем ложным, от государства отделил и защиты своей лишил. А затем, на смену ей новую Церковь основал. Истинную, русско-католическую.
"И повелел Государь те грамоты переписать во множестве да с глашатаями разослать по градам и весям народу волю Государеву разъяснять. А писано в тех грамотах так: Князь Владимир свят оттого, что крестил Русь, но ошибся в том, что ученье ложное выбрал. Бо византийцы истинное ученье извратили, в грехах погрязнув. Вот и покарал их Господь, державу их изничтожив, а Царьград, град Константинов отдал бесерменам. Якоже и Содом с Гоморрой, жители коих Бога забыв, грехам мерзейшим предались, поразил Господь огнём небесным.
И не оттого ль, что ложное ученье на Руси корни пустило, посылал Господь нам беды тяжкие да испытания кровавые? Не знак ли Божьего гнева то, что на двести лет Русь отдана была во власть поганым, попирали русскую выю сапоги татаровьи? Однакоже не изничтожил Господь Русь, подобно Византии, в том знак нам добрый и упрежденье. А то, что господине наш честной, Государь Иван Васильевич, убиен бысть чрез умысел византийки злокозненной, есть знак последний и последнее упреждение. Не внемлем, пропадёт Русь, якоже Византия. Не восхочем с их ложной стези сойти, их же судьбину горькую разделим.
А и то учесть надобно, что лжепастыри, коим вверили мы в наивности души свои взяв сторону цареубийц поганых, диаволову суть свою показали без стеснения. Оттого не можно допустить, чтобы те лжепастыри и далее нас направляли, бо души наши они не спасают, но губят, диаволу служа. В заботе и о своей душе и о душах народных, бо правитель добрый есть отец подданным, и как аз есмь Государь и Великий Князь всея Руси, порешил я отрешиться от ученья ложного и оборотиться к ученью истинному, войти в лоно матери -- католической Церкви".
"Конечно, отставленные от власти Иерархи сопротивляться пытались, и уговоры в ход пуская, и народ на бунт подбить тщась, но Государь ясно дал понять всем: прощать тех, кто ратовал за убийц его отца не намерен. Да и рядовые клирики, приходские священники да монахи и ранее не одобряли выбор Отцов Церкви, полагая его неверным. Народ же московский, и чёрный люд, и дворянство служивое, яко же и боярство родовитое за Государя законного встали не колеблясь, поношения на него не слушая, яко лай пёсий мимо ушей пропуская. А вскоре после того, как новые порядки утверждаться на Руси начали, убедились люди, что для них немногое поменялось".
Брат Никодим задумчиво почесал голое темя. "И впрямь, для рядовых монахов изменилось немногое. Язык тот же, обряды да молитвы похожие. Монастыри все те же остались, как и Храмы. Разве что латынь учить приходится да и то не всем, а тем лишь, кто с латинянами в общение входит, и тонзуру выбривать. Впрочем, для меня это не проблема, волосы и сами с возрастом повылазили, брить нужды нет. Ничто. Зато русские кардиналы с той поры в папском конклаве заседают".
"А в лето 1495 от Рождества Христова прислал Папа Римский Государю Ивану Ивановичу корону королевскую, каменьями самоцветными изукрашенную, кою возложил ему на главу, миром помазав, кардинал Московский. И стал отныне Государь наш королём Иоанном IV".
"А став королём, встал он в один ряд с монархами европейскими и мог теперь по праву именовать их братьями. И то было важной вехой в истории Руси, ибо с тех пор исчез повод для европейцев относиться к Московии, как далёкой, дикой восточной стране. Гости торговые стали без опаски не токмо в Новгород ездить, но и в иные грады, а русичи, к наукам склонность имевшие, почали в европейских университетах обучаться.
Смута конца XV века стала последним испытанием, ниспосланным Господом Святой Руси, о чём мы всей братией искренне молимся с надеждою. После того, как Государь Иоанн IV Иванович смуту одолел, врагов победил, церковную реформу провёл, правил он далее спокойно, державу укрепляя. Жизнь прожил долгую, особливо ежели во внимание взять, что и травили его вороги и железом в битвах многоразных порешить пытались".
"Прожив жизнь достойно, деяния великие свершив, почил Король Московии, Иоанн IV в двадцатый день апреля 1508 года, проправив осьмнадцать лет, передав корону сыну своему, Димитрию. В награду за жизнь праведную, получил Государь Иоанн Иоаннович смерть лёгкую, яко сон. Димитрий короновался месяц спустя именем Король Московский и всея Руси волею Божей, Димитрий II Иоаннович. А отца его, усопшего Иоанна IV два года спустя к лику святых причислили".
"Димитрий Внук получил от отца славное наследие. Не пришлось ему ни войско в бой водить, ни мятежи да усобицы подавлять, ни реформы проводить. Оттого, его правление, громкими деяниями не отмеченное, прошло тихо, как бы и незаметно. Летописи за то время кратки вот и полагают иные, будто король Димитрий II не слишком значимая фигура. Но летописи подробно лишь о событиях повествуют, особливо о событиях тягостных. О войнах, бунтах, морах и недородах. Любят многие о страшных бедах читать, либо слушать при том, конечно, что происходили все эти беды давно, а ежели и нынче, то от нас далече. Читает иной с жадным интересом, как вороги град пожгли, народ побили, а окажись сам в том граде, на судьбу бы возроптал.
В том одна из несправедливостей жизни состоит: те годы, что событиями бедны в летописях строкой единой проходят. Но мы, летописцы и переписчики не оттого так пишем, чтобы низменным вкусам потакать, а затем, что из бедствий уроки извлекать надлежит. Вот и объясняем, что да как, а ежели тишь да гладь в державе, бумагу зря не тратим. Но мир и благоденствие сами собой не приходят, для того Государю трудиться тяжко надобно. И разве так уж просто наследие удержать? Или мы не знаем, как иной молодец, казну богатую от отца получивший, не токмо не приумножает, но проматывает вчистую за немногие годы?"
"Димитрий Иоаннович, отчее наследие сберёг, да не просто сберёг, но приумножил. Николи ранее не знала многострадальная земля Русская столь долгой передышки, а правил Димитрий II не много, не мало, а тридцать лет. Тридцать лет без войн, без усобиц, без набегов татарских, это не мало. Держава крепла, росла торговля, развивались ремёсла. А потому, когда срок ему вышел, московиты по королю скорбели, ибо лучший правитель тот, кто может так устроить, чтобы всё шло как бы само собой. А когда подданные богатеют, тогда и правителю славно".
"Сын Димирия, Василий, названный в честь прадеда, Василия Тёмного, родился в год смерти деда своего знаменитого, первого московского короля. Иван Иванович, правда успел на внука порадоваться, убедиться в том, что род его продлился. Подарил Господь королю благому такую радость. С детства Василия воспитывали в сознании его высокого предназначения и когда срок земной его отцу, королю Димитрию II вышел, Василий корону твёрдой рукой принял и надежды отца оправдал сполна".
"Король Василий III, сын Димитрия II правил с 1538 по 1558 год. В своё правление более всего внимания уделял укреплению границ южных, бо татаровья крымские, начали как встарь тревожить пределы державы. Нивы да веси жгли, народ в полон угоняли, будто вернулись времена Золотой Орды да Батыева разорения. Только что крымчаки Москву в осаду не брали.
И решил Государь, что терпеть такого не можно и устроил по границам южным цепь крепоспец так, чтобы с одной другую видеть можно. Как пойдёт Орда в поход, дозорный костёр зажигает, дым завидя другой дозорный тож и так по цепи. Сила крымчаков в скорости: налетят, пожгут, пограбят, да и отходят в свои пределы, боя не принимая. Система же крепостец приграничных позволяла быстро войско подвесть".
"Потерпев несколько чувствительных поражений, крымчаки призадумались. К тому же приказал король воеводам своим всех пленных татаровей, равно как и раненых, на поле боя подобранных, без изъятий и без жалости на колья сажать, а те колья по степи расставлять воронью на прокорм. Отныне, как сбиралась Орда крымская в очередной поход на Русь, идти им приходилось через лес из кольев, на коих гнили останки их собратьев безбожных и с каждым набегом тот лес становился гуще".
"И прислал хан Крымский в лето 1555 от Рождества Христова посла своего и спросил посол: "Пошто ты людей наших казнишь смертию столь лютой?" Усмехнулся король Василий Димитриевич в усы густые и тако ответствовал: "Порядок у нас таков: кто с миром да по приглашенью приходит, того на кресла мягкие сажаем, поим да кормим сладко, а кто незваным да оружным приходит, того на кол". С тем и отбыл посол, а вскорости и набеги прекратились".
"Король Василий III Димитриевич скончался в ноябре 1558 года, овеянный славой, подданным люб. Запомнился он, подобно князю Владимиру Мономаху, как усмиритель поганых. А его наследник, Иоанн V Васильевич правит нами и доныне. И его правление оказалось отмеченным событием славным, сравнимым со свершениями первого короля Московского, Иоанна Иоанновича".
"В лето 1572 от Рождества Христова скончался Жигимонт5 польский последний из династии Ягеллонов. Усоп, наследников не оставив, отчего и начали ляхи к выборам короля готовиться".
"При том Жигимонте, за три года до смерти его (в лето 1569), Польша с Литвой заключили Люблинскую унию, окончательно объединившую обе державы в одну, Ржечь Посполиту. А Литва, держава обширная, ещё со времён Великого князя Гедимина владела многими землями русскими. Не было у московитян дружбы и согласия с литовскими братьями из-за разницы в вере. Но Иоанн IV различие устранил, потому пресечение польской династии, вкупе со странным обычаем ляхов короля себе избирать, открывало пред Московией заманчивые перспективы".
"И предложил тогда Государь Иоанн V Васильевич себя ляхам в короли, послов в Краков отправил, дабы его персону на выборах представляли6. А с запада иной кандидат объявился, Генрих, принц франкский, герцог Алансонский. Оба знатного рода и веры католической, однако предпочли ляхи русича, славянина, речи коего и без толмача всякому ляху понятны".
"Иного и помыслить не можно. Заезжал тут в наш монастырь недавно брат Вильгельм из земель германских родом. В нашем скриптории свитки древние изучал. Говорил он зависти не скрывая (а чувство сие и для мирянина негоже, а монаху -- вдвойне греховно), что повезло, мол, вам, московитам: всю Ржечь Посполиту разом, без войн к рукам прибрали. То так, но не в везении тут дело. Разве ж мы повинны, что Жигимонт наследников не оставил? Или в том, что ляхи короля избирать удумали?
А то, что выбор на нашего короля пал, так странен был бы иной исход. Если уж выбирать меж нашим славным королём, собой видным, с взором сокольим и франкским принцем, так и выбора-то, если задуматься нету. Генрих телом хил, здоровьем слаб, да ещё, говорят, содомскому греху склонен. Да и не разумеет он не токмо что по ляшски, но и по латыни. Как уж такого выбирать"?
"Уж год скоро, как скипетр Рюриковичей вознёсся над третью Европы. Воцарившись над Ржечью Посполитой, стал король Иоанн V господином, державы, с коей ни одна другая в христианском мире сравниться не в силах. Князья германские и даже сам Император глядят на него с почтением, послов с дарами в Москву да в Краков засылают. Две силы нынче в Европе: Московия-Ржечь Посполита на востоке и гишпанцы на западе, а с ними сговориться можно.
Да и супротив Гишпании франки стоят, кои тех гишпанцев за Пиренеи не пущают, а супротив нас только княжества германские, кои в большинстве уже вассальную зависимость от Ржечи Посполитой приняли. А коль так, как никогда близки мы к тому, чтобы вся Европа стала единой. Тогда исчезнут войны и распри и сможет человек развиваться, занимаясь мирным трудом. Так вознесём же молитвы Господу нашему, попросим укрепить Государя Иоанна Васильевича, дать ему силы свершить сие".
Брат Никодим отложил последний лист, вздохнул, испытывая грусть, как всегда бывало по окончании очередной работы. "Жаль, немного мне осталось, и так уж зажился. А как славно было бы увидать крест над куполом Святой Софии Царьградской...".
Сноски:.
1. Первопечатник Иван Фёдоров изготовил первую русскую датированную печатную книгу "Апостол" в 1564 году.
2. К 1476 году некогда всесильная Золотая Орда распалась на несколько государственных образований: Большая Орда (считавшаяся основным наследником Золотой), Астраханское, Сибирское, Крымское, Казанское ханства.
3. Антоний Бонумбре, епископ Аччии, действительно состоял в свите Софьи (Зои) Фоминичны Палеолог, когда она прибыла в Москву, чтобы венчаться с Иваном III. В русских летописях часто ошибочно именуется кардиналом.
4. Сыновец это не сын, как можно подумать, а племянник.
5. Имеется ввиду польский король Сигизмунд II Август, правивший в 1529 -- 1572гг.
6. В 1572 году Иван Грозный выставлял свою кандидатуру на выборах польского короля и имел неплохие шансы. Но, поскольку Иван Васильевич не скрывал планов все костёлы позакрывать, а ляхов насильно в православие обратить, выборы проиграл. Польскую корону получил Генрих Валуа, впоследствии французский король, Генрих III.