Иржавцев Михаил Юрьевич : другие произведения.

Данэя (Гуманистическое возрождение)

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Вернувшиеся на Землю Дан и Эя развертывают длительную борьбу,завершающуюся гуманистическим возрождением человечества.

Борис Мир

  Д А Н Э Я
  
  

Трилогия-антиутопия

Книга II

  Гуманистическое возрождение
  
  
  1982 г.
  
  
  
  
  Часть I      ПРЕДРАССВЕТНЫЙ ЧАС
  
  Часть II      ЕСЛИ НЕ ТЕПЕРЬ
  
  Часть III     НАКАНУНЕ
  
  Часть IV    БИТВА
  
  Часть V      КОНЕЦ?
  

   Мы больше не можем оценивать человека по работе, которую он делает. Мы должны оценивать его как человека. Если мы настаиваем на применении машин повсюду, но не переходим к самым фундаментальным рассмотрениям и не даем людям надлежащего места в мире, мы погибли.

Норберт Винер

Часть I

ПРЕДРАССВЕТНЫЙ ЧАС

1

  
   Лейли раз за разом включала запись встречи астронавтов.
   Жадно смотрела на невероятно изменившегося, вновь постаревшего Дана. На Эю, которая все эти годы была с ним. На их детей.
   Дан прилетел. Дан!
   Ну и что? Ничего не изменится.
   Думала о нем - всё время, даже надеялась на что-то: он заполнил её всю. Ещё с того далекого времени, когда он доживал свои последние годы перед обновлением. Всё вылилось в одну единственную встречу перед их отлетом. Промелькнувшую как единый миг. Самый светлый в жизни.
   Почему - не можешь жить как все? Пользоваться полнейшей свободой, сплетать пальцы и быть близкой с тем, кто в данную минуту нравится? Почему?
   Отчего взволновали так когда-то рассказы Лала о любви - чувстве, которое теперь не знают, а в былые времена видели в чем чуть ли не главный смысл жизни? Начала читать тогда о ней: конечно, только произведения былых эпох - в современных о любви и не упоминали. И жажда самой испытать её пробудилась вдруг и превратилась в осознанную мечту. Тогда же впервые и познакомилась с Даном, который был личностью легендарной, - особенно после рассказов Лала.
   Снималась в книгофильме, который ставил Лал. Дан приехал на репетицию. Он был стар и дряхл. Бесполезно было протягивать навстречу ему руку, ожидая ответного прикосновения пальцев. Тем более странным оказалось, что не могла не думать о нем, и что ни один другой больше не был нужен.
   С ещё большей жадностью слушала рассказы Лала о нем. Как великого счастья ждала его появления на репетиции, съемке, спектакле. Высшей наградой считала услышать его похвалу твоей игры от Лала.
   Но, как и все, скрывала свое чувство от других. О нем не знал даже Лал.
   Приближался час, когда ему предстояло пройти обновление: получить новое тело - и с ним вторую жизнь и молодость. Пригласил, вместе с Лалом, на прощальную встречу. Была надежда встретить его уже обновленным, когда можешь стать нужной ему. Но обновление могло и не удаться, и эта мысль не дала остаться сдержанной, как всегда.
   - Приходи обновленным, - тебя будет ждать моя страсть, - пользовалась привычными выражениями. Он слегка улыбнулся в ответ.
   Все годы, пока голова его срасталась с новым телом, ждала его. Но, вернувшись, он не вспомнил о тебе. Ты опоздала, всего на несколько часов: когда увидела его уже молодым, красивым, он не сводил глаз с другой, сидевшей рядом с ним.
   И потом - он все время был с ней. Здесь и там. Вместе улетели и вернулись обратно.
   Та негаданная единственная встреча с ним - всё, что тебе досталось. И ты была тогда, как безумная.
   После их отлета показалось, что осталась совершенно одна: с ними улетел и Лал. Лишь он мог понять, ему одному могла бы решиться доверить свою тайну.
  
   Кое в чем годы их отсутствия не прошли даром: познакомилась с теми, кто поддерживал личную связь в течение долгого времени. Это не было случайным, но встретиться с ними долго не удавалось: они были довольно редким исключением из общего правила. Единственное, что поначалу можно было заметить - что они много чаще обычного вместе.
   Догадаться о характере их взаимоотношений мог не всякий. Как и все, они не любили говорить о своей личной жизни - далеко не сразу удавалось откровенно поговорить с ними об этом. Приходилось терпеливо ждать, когда можно будет задать вопросы, не рискуя не получить ответа, а до этого - лишь наблюдать да подмечать: благо, профессиональные навыки немало тому способствовали.
   По мере того, как удавалось узнавать этих людей, сильней и сильней тянуло к ним. Их отношение друг к другу, привязанность, теплота - всё, что увидела у них, особенно остро дали почувствовать, чего недоставало самой.
   Ведь были же друзья - и очень близкие. Был когда-то Лал. А это - всё-таки - было чем-то совсем другое. Иные оттенки, более соответствующие каким-то потребностям собственной души, долго не осознаваемым.
   Этих людей всё больше появлялось в числе постоянных знакомых. Они привыкали к ней, и порой сами говорили о том, о чем она даже не догадывалась. Становилось ясней и понятней то, что было в старинных книгах, о чем говорил Лал: его слова всё чаще приходили на память.
   И, наблюдая их совместную жизнь, всегда видела его рядом с собой - Дана. Иногда даже позволяла себе представить, что он вернется и всё-таки будет с ней. И она станет как одна из этих редких женщин, самых счастливых - понимают ли они это или нет.
   Но надежда тут же гасла: он далеко-далеко, на другой планете. С ним Эя - за долгие годы пребывания там он ещё больше привыкнет к ней.
   И всё же - их отношения, Дана и Эи, отличаются оттого, что знакомо теперь: они не одни, с ними Лал - Эя близка с обоими. Так почему Дан не может быть близок и с ней? С ней и Эей одновременно - как Эя с ним и Лалом? Почему не может найтись ей место рядом с ними? Эта мысль, появившись, не исчезала: во что-то должна была верить. И ждала, когда он - нет, когда они - вернутся.
   Каждый год хоть раз была на острове, где жизнь дала встречу с Даном. Там, лежа на траве лицом к ночному небу, отыскивала она созвездие Тупака, где находились они. И мысленно была с ними.
   Никто не знал, что ей нужно. Ни ближайшие старые друзья, для которых всё это было бы непонятно. Ни даже новые, счастью которых завидовала, но которым не смела говорить о себе.
   Её успех на сцене ещё более вырос с годами - и по-прежнему считалась она самой красивой женщиной планеты. Многие страстно желали её, но даже мысль о близости с кем-то кроме Дана была для нее невозможна. Лишь редко-редко - как отправление малоприятной, но, к сожалению, необходимой потребности - вызывала домой гурио, которого сразу же потом отсылала.
  
   Но Лала нет - он погиб. Давно: в самом начале. Они были там вдвоем. Столько лет.
   И дети! Что значит это?
   Надо увидеться с ними. Только это будет не скоро: после прилета на Землю - долгий карантин; к тому же вид у них ужасный - лечение будет длительным.
   Но потом она постарается встретиться с ним - как можно скорей. Если увидит, что совершенно не нужна ему, будет говорить только о Лале: ведь он был её близким другом. И уйдет навсегда, постарается его больше не видеть. Чего бы ни стоило!
   Ведь она уже привыкла. За столько лет.
   Никто не догадывается, что творится в её душе. Великая Лейли - прекраснейшая женщина Земли, гениальнейшая актриса, всегда потрясающая своей игрой сотни миллионов сидящих у экранов и тысячи счастливцев, получивших по жребию право непосредственно присутствовать на спектакле. Широко раскрытые глаза, напряженная тишина, слезы. Буря аплодисментов. Но разве хоть кто-нибудь из них знает, что один из источников такой глубины её игры - боль и страдание?
  
   Они уже на Земле.
   Их физическое состояние потребовало длительного лечения, и пока они общаются лишь с врачами: чтобы их не беспокоили, прямая связь с ними временно закрыта. В домик, в котором когда-то начиналась их тренировка перед отлетом, одиноко стоящий в горах вдали от городов, приходят только приветственные телеграммы от тех, кому не терпится их увидеть; о них им сообщает специальный дежурный.
   Радиограмма Лейли пришла в самый конец лечения.
   - Мне хочется поговорить с ней, - попросила дежурного Эя.
   - Сеньора, не утомит ли тебя разговор?
   - Никоим образом. Наоборот!
   - Пожалуйста! - он включил связь.
   Лейли никак не ожидала увидеть её на своем экране: сразу вздрогнула.
   - О, Эя!
   - Здравствуй, Лейли! Я рада видеть тебя.
   - И ты здравствуй, Эя! Как ваше здоровье?
   - По-моему, уже в полном порядке. Нам здесь уже надоело. Так хочется увидеть всех друзей!
   - И мне вас.
   - Ты хочешь расспросить о Лале: я знаю.
   - Да. - Вид у нее был грустный.
   - Знаешь, что? Я сейчас попрошу разрешение на твое посещение. В конце концов, несколько дней не играют роли. Пора кончать наше затворничество. - Экран погас.
   Лейли сидела, не двигаясь; ждала, веря и не веря, что произойдет невероятное. И лишь когда экран засветился, и Эя сказала: "Всё в порядке: я их уговорила. Прилетай: сейчас!", она заторопилась, вспомнив, что не одета. Отдала команду роботу достать из хранилища нужную одежду и украшения, вызвала кабину - и наспех заколов волосы, накинула плащ поверх домашней туники, укатила на аэродром.
   Туалетом занялась в ракетоплане - его вел автопилот. На это ушло не много времени - слишком мало, чтобы занять её, отвлечь чуть от томительного ожидания, от которого, казалось, можно было задохнуться.
   Эя с балкона видела, как появился в небе ракетоплан. Сделав разворот, он сел. Женщина в черном развевающемся платье медленно двигалась к дому. Эя быстро пошла ей навстречу. Она была рада гостье: карантин, казалось, длился целую вечность.
   Лейли - друг Лала: значит и их друг. И одна из самых любимых её актрис. До чего же она красива: недаром Сын там, на Земле-2, последнее время аж не дышал, когда она была на экране. Но глаза её печальны.
   Эя взяла её за руки:
   - Все будут рады тебе. Дан с детьми отправился в горы. Но они должны скоро вернуться: ушли давно - до того, как мы с тобой связались. Они ничего не знают - ну и пусть: я ничего не сообщу им - твой прилет будет для них сюрпризом. А мы пока поговорим: я так соскучилась по общению.
   - Я очень ждала вас.
   - С Лалом.
   Лейли молча кивнула.
   - Я понимаю, - Эя тоже замолчала, и Лейли была рада, что не надо ничего говорить. - Это страшная потеря. Не только для нас. Для всех. Он был удивительный. Единственный, кто понимал, какими должны быть люди.
   - Да.
   - Он сообщил нам незадолго до своей гибели чрезвычайно важные вещи.
   Лейли едва слышала её, но Эя, к счастью, этого не видела. Они сидели на камнях возле дома.
   - Вот и он!
   Лейли подняла голову: на тропе, ведущей с горы к дому, появился человек. Дан!
   Дан! Она вся напряглась. Он смотрел в их сторону, приставив ладонь ко лбу: солнце било ему в глаза.
   - Отец! Оте-ец!
   И когда он медленно пошел к ним, Лейли побледнела так, что Эя не могла это не заметить. Что-то больно толкнуло сердце. Неужели...? Она не могла и думать о том, что ещё какая-то женщина есть в жизни Дана.
   Да, раньше ей это было безразлично: как и всем. Раньше! Слишком много лет они были вместе и слишком много вместе пережили. Вместе, всё время вместе. И дети...
   - Здравствуй, Лейли!
   - Здравствуй, Дан!
   Она по-прежнему красива, невероятно. Прекрасна, как богиня. Такая же - как тогда, на озере.
   Эя кажется гораздо старше её. Фигура, несмотря на постоянные упражнения, уже не та, что раньше - потому что родила трех детей. И грудь не стоит упруго - тяжело округлилась: кормила ею его детей. Морщинки в углах рта и глаз, седая прядь в волосах: лечение до сих пор не изгладило следы перенесенного в обратном полете.
   Но и тогда он без грусти расстался с Лейли - сейчас без волнения встретился с ней. Эя...
   Нет: Мама - она для него единственная из всех женщин. На Земле, во всей Вселенной. Близкая настолько, что трудно понять, где кончается он, и начинается она. И без нее невозможно ни жить, ни дышать: никакая близость с другой, даже красивейшей из всех - Лейли, невозможна для него.
   Так, значит, он больше не свободен? Не может то, что раньше? Да! Ну и что? Не может - потому, что не хочет поступиться и частицей того, чем обладает: своим чувством к Маме и её к нему, неразрывной слитностью их и детей - детям было бы неприятно, если бы ещё кто-то, кроме Мамы, существовал для него. Эта его, по прежним понятиям, несвобода - неотделима от того, каким он стал; она подлинная свобода, в самом высоком человеческом смысле: нежелание хоть сколько-нибудь замутить то светлое, от чего счастлив он - доподлинно счастлив. Он, такой как есть теперь, не может и не хочет быть иным. Он сам. Мама, может быть, и не стала бы, пользуясь старинным выражение, ревновать...
   Но она бледна, молчит. Ну да - она теперь всё видит: и она теперь как он - не такая как все.
   - Мама, они идут следом, - сказал он. Ей сразу стало легче дышать: всё в порядке. Они взглянули друг другу в глаза, улыбнулись.
   - Лейли, ты сейчас увидишь наших детей, - сказала Эя.
   - Я очень хочу их увидеть, - тихо ответила Лейли.
   Слишком ясно было, что надеяться ей не на что: они были, как те - живущие вместе долгие годы. Ей достаточно было увидеть, как они глядят друг на друга, услышать, как называют один другого.
   А на нее он смотрит спокойно. Ей нет и не может быть места рядом с ним. И если бы было возможно, она сейчас сразу бы улетела.
   - Вот они!
   По тропинке шел высокий юноша, неся на спине девочку, обнимавшую его за шею. Нес он её, казалось, без всякого напряжения.
   - Слезай! - сказал он, подойдя. Девочка соскочила на землю.
   Они сложили ладони перед грудью, приветствуя Лейли.
   - Опять балуешь её?
   - Сестренка устала, мама. Еле ползла.
   - Ну да! Просто он хотел похвастать своей силой. Мне не жалко - пусть несет, если хочется.
   Эя, улыбаясь, смотрела на них:
   - Наши дети.
   - А мы тебя знаем, сеньора.
   - Да?
   - Да: у нас были фильмы с твоим участием. Брат их больше всего любил.
   Лейли посмотрела на юношу, стоявшего молча перед ней, потупив глаза. Лишь время от времени он поднимал их, бросая на нее взгляд. И в эти моменты она заметила, что они у него широко раскрыты. Казалось, он ошеломлен тем, что видит её. Густая краска заливала его лицо.
   - Как удивительно он похож на тебя, Эя.
   - Мой сын, - Эя ласково коснулась его волос. Он снова взглянул на Лейли - и ещё сильней покраснел.
   Она не могла не любоваться им: ей вдруг почему-то захотелось тоже провести рукой по его ярко рыжим кудрям. Но она не решилась - и погладила девочку, всё время улыбавшуюся ей. Дети пробудили в ней острый интерес - уже не было стремления поскорей улететь, и боль немного притупилась.
   - Пошли ужинать! - пригласила Эя.
   Все, включая пришедшего дежурного, ели одинаковые блюда, - их заказывала Эя. И Лейли не хотелось отделяться от них - она не стала заказывать себе что-то другое, ела то же самое.
   - Нам можно побыть с вами? - спросила девочка, когда ужин кончился.
   - Нет, дочка. Иди: почитай и ложись. И ты тоже, - обратилась Эя к сыну. - Нам надо о многом поговорить.
   - Я не буду мешать, мама.
   - Сестра, пошли! - негромко сказал юноша, и девочка покорно встала.
   - Спокойной ночи, мама! - сын подошел к Эе; наклонившись, поцеловал её. - Спокойной ночи, отец!
   Девочка поцеловала и отца.
   - До свидания, сеньора! - попрощались они с Лейли. Юноша напоследок открыто, как-то жадно, посмотрел на нее. Она ответила ему улыбкой, и, ободренный, он тоже улыбнулся: он, оказывается, мог очень хорошо улыбаться.
   Это было прекрасно и непонятно - то, что она видела. И два чувства боролись в ней: вновь усиливающаяся душевная боль и непреодолимое желание как можно больше узнать и понять. Тысяча вопросов вертелись у нее на языке - но общение с парами вместе живущих приучило её к осторожности: те сразу никогда не раскрывались.
   Но на этот раз всё было иначе: Дан и Эя рассказывали ей всё - много и подробно. В их рассказе почти не было того, что всем уже было известно по отчетам.
   - Всё произошло благодаря Лалу.
   Слушая Дана, Лейли ловила себя на мысли, что кое-что из того, что он говорил о страшной правде существующего на Земле, но не замечаемого никем - увиденной и понятой Лалом, она давно слышала от того самого. Но лишь отдельные высказывания, которые она не всегда достаточно глубоко могла воспринимать и постепенно почти забыла. Теперь, когда Лала уже не было в живых, его идеи, связанные в стройную систему, исходящие из уст Дана, обрели чрезвычайную убедительность, хотя многое по-прежнему воспринималось с трудом.
   Лал погиб, не успев ничего осуществить, но то невероятно важное, что он открыл им, они запомнили, чтобы передать всем. И начали действовать: появление детей было прямым следствием выводов, сделанных Лалом.
   О детях говорила уже Эя. В основном о первенце - сыне, и её рассказ показался Лейли не менее поразительным, чем предыдущий. Об ожидании рождения ребенка, о его появлении на свет. О том, как он сосал её грудь, впервые улыбнулся, впервые сел, впервые пошел. О том, как заговорил. Как рос и развивался. Как отдал появившейся у него сестре первое яблоко. Как становился самостоятельным и умелым. О его бесстрашии. Об их, родителей, тревогах и радостях.
   Какой-то невероятный мир раскрывался Лейли в рассказе Эи о детях. Не ведомый ни Лейли, ни почти никому. Высшая ступень любви, незнакомая даже тем, кому она до сих пор завидовала: тем, кто надолго, даже на всю жизнь сохранил исключительное чувство и привязанность друг к другу. Но их чувство замыкалось лишь на них самих и не могло идти дальше, не поднималось, питаемое любовью к своему естественному плоду - детям, до такой полноты, которую она увидела у этих двух, один из которых был для нее самым дорогим.
   Тем более ей не было места рядом с ним. И боль усилилась, сдавила её. Она чувствовала, что больше не может оставаться.
   - Уже середина ночи. Пора мне улетать.
   - Зачем? Переночуй здесь.
   - Спасибо: не могу - утром репетиция. Не провожайте меня.
   - Ну, что ты! Дан проводит тебя до ракетоплана, - сказала Эя.
   - Хорошо, - покорно согласилась Лейли: "Она всё видит, понимает. И ничего не боится". И от этого стало ещё тяжелей.
  
   Они оба молчали. Лейли шла впереди - не оборачиваясь, как будто спасаясь бегством. Только когда они уже прощались, он сказал: - Ты подумай. Надеюсь на тебя: ведь ты была его другом.
   Она грустно посмотрела на него, прощаясь наклоном головы, но ничего не ответила.
   ... Возвращаясь, Дан заметил на верхней веранде фигуру. "Сын", узнал он. Тот стоял и смотрел туда, куда ушла Лейли. Взлетел ракетоплан, и пока были видны его очертания в начавшем светать небе, Сын стоял и следил за ним.
   Дан прошел в спальню. Эя уже легла, но не спала.
   - Сын тоже не спит, - сказал ей Дан.
   - ?
   - Стоял на балконе, смотрел, как улетал ракетоплан.
   - Он не ожидал увидеть её наяву. Я видела: ему очень хотелось смотреть на нее, но боялся. Ну, что ж: наш сын скоро станет мужчиной. Мы на Земле, и карантин почти кончился.
   Они больше ничего не сказали друг другу. Дан лег рядом с ней, обнял, - сегодня более ласково, чем всё время после их возвращения.
   Вернувшись на Землю, они продолжали спать вместе. Но физического сближения между ними не было с той поры ни разу: Дан не позволял себе это после выхода её из анабиоза - как будто именно те несколько минут промедления могли быть причиной смерти Малыша.
   Он держал её руку в своей; они лежали, не засыпая. Не в первый раз.
  
   Не спала в эту ночь и Лейли.
   Она даже не стала ложиться: добравшись домой, уселась в кресло на своей террасе-саду. Надо было всё продумать, разобраться.
   Мысли вихрем кружились в голове, беспорядочно сменяя друг друга. Во время полета душевная боль настолько скрутила её, что она была не в состоянии справиться с их сумбуром. И только усевшись на террасе, сделала попытку взять себя в руки.
   Прежде всего, ясность: снова продумать, подробно, всё, что увидела и узнала. Попытаться сделать это спокойно, упорядоченно - иначе отчаяние совсем раздавит её.
   Итак... Он счастлив. Как никто на Земле. Потому что с ним рядом Эя и их дети. И он сам принадлежит им безраздельно. И поэтому абсолютно не на что надеться. Раньше хоть была какая-то искра надежды, хоть и безумной.
   Всё это можно понять разумом, сердцем - никак. Но - что можно делать? Терпеть и ждать, как и прежде? Бесполезно. Дан теперь совсем другой. Ещё более достойный любви - и уже совсем недоступный.
   "Всё произошло благодаря Лалу". Лал сделал его таким. Его и Эю. Перевернул их души.
   Но задел и её тоже: пробудил в ней потребность в любви. Это не принесло счастья, но она не сетует: ей дорого то, что она пережила. Она тоже - не могла уже быть иной.
   Только она ещё слишком много не знала. Оказывается старинные книги и общение с теми, кто сохранил потребность в длительной привязанности, ещё не давали истинного понятия о настоящей любви. Какую она увидела только сегодня. Одновременно с бесповоротно безжалостным выводом о собственной участи.
   Понимают ли они до конца сами всю меру собственного счастья? Как они называют друг друга - не по именам: мама, отец, сын, дочь, сестра, брат. Дети целуют их перед сном. Задохнуться можно! Если бы так, как они. Как Эя!
   Она представила себя на её месте. Любимый человек, живущий рядом. Дети. Она любила бы их и тоже гордилась бы ими. Высоким серьезным юношей, задорной живой девочкой. Если бы, если бы!
   Хотя бы быть одной из них. Быть им такой же близкой, как они сами. И, может быть, прошла бы её душевная боль, и она бы смирилась с невозможностью быть близкой с Даном.
   Она горько усмехнулась этому неожиданному повороту мыслей. Это не более возможно, чем её первое желание. Ведь её не устроила бы только роль друга, которому всегда были бы рады.
   Нет: жить с ними. Постоянно, каждый день. Совсем безумное, нелепое желание. Мысли метались в воспаленном мозгу в поисках какого-то выхода. Его не было.
   Надо смириться. И, всё-таки, как-то взять себя в руки. Иначе можно сойти с ума.
   И, вообще - хватит! Надо напиться лимонника, добежать до бассейна, заставить себя позавтракать и отправиться на студию. Надо работать - солнце уже встало.
  

2

   Никто, конечно, не догадывался, что с ней творится; казалось, всё идет как обычно. Только сегодня она была ещё требовательней, чем всегда.
   Многое, слишком, не удовлетворяло её. Заставляла снова и снова повторять куски, без конца включала записи сыгранных и находила в них всё больше ошибок и неудачных моментов.
   - Ещё вчера именно это тебе нравилось!
   - Ну и что? Сегодня должно быть лучше, чем вчера.
   Актерам казалось, что она хочет чего-то почти невозможного. А она вдруг почувствовала, что эта пьеса ей уже совершенно не нравится. После увиденного вчера тема её воспринималась в другом свете. Не то. Пусть её ставит другой режиссер: у нее она теперь не получится.
   К счастью, время подходило к обеду: репетиция заканчивалась. Она могла после обеда поехать домой, отдохнуть: вечером спектакль, в котором занята. Вместо этого вернулась на студию. Здесь привычная рабочая обстановка, мешающая вновь безраздельно погрузиться в омут своих мыслей.
   Снова начинались репетиции, и она переходила из зала в зал, где-то ненадолго задерживаясь и тихо, так же, как и появлялась, исчезая. Почти ничего не нравилось, не вызывало интерес. Она ушла в сад.
   Небольшая компания, актеры и режиссеры, расположились на лужайке. О чем-то спорили, сидя на траве.
   - Лейли! - позвали её. - Ты слышала новость? Поль хочет ставить старинную пьесу: "Бранда" Ибсена.
   - "Бранда"? И что?
   - Он почему-то уверен, что ты его поддержишь.
   - А: пожалуй.
   - Ты что: знакома с её содержанием?
   - В общих чертах. Поль рассказал мне его и показал несколько отрывков. Кажется, полгода тому назад.
   - Ну, и...?
   - Он, как я поняла, не собирался тогда её ставить. А я начинала "Поиск".
   - Как он? Закончен? Когда премьера?
   - Думала, что почти закончен. Сегодня убедилась, что он у меня не получится.
   - У тебя? С чего бы?
   - Потеряла интерес. Передам другому.
   - Не торопись! Может быть, тебе, просто, кажется.
   - Нет: не кажется.
   - Почему? Что-нибудь произошло?
   - Да.
   - Сегодня?
   - Вчера. Разговаривала с Даном. И с Эей.
   - Как? Но ведь...? Тебе разрешили прямую связь с ними?
   - Я была у них.
   - О-о! А карантин?
   - Он почти кончился: Эя сразу получила разрешение - я летала к ним.
   - Ну-ка, расскажи! Как они?
   - Относительно ничего. Внешне, по крайней мере.
   - Что они тебе рассказали? О Земле-2? О полете? О Контакте?
   - Нет: они сказали, что об этом все почти могу узнать из их отчетов.
   - Тогда: что же?
   - Многое. Но главное: я вчера видела их детей.
   - По-моему, это единственное непонятное из всего, что с ними произошло.
   - До вчерашнего дня - для меня тоже. Нужно было увидеть, чтобы понять: они очень счастливые люди, хоть и кажутся невеселыми.
   - Ещё бы: после такого!
   - Они счастливые люди, - повторила Лейли. - Пожалуй, самые счастливые на Земле.
   - Ещё бы! Суметь столько совершить: полет в Дальний космос, освоение Земли-2, выход на Контакт.
   - Нет: больше всего потому, что у них есть дети. Их дети. Потому, что они сами их родили и вырастили. Потому, что живут вместе с ними.
   - Почему ты так считаешь?
   - Потому что видела. И потому, что они сами рассказали мне обо всем. О том, как это дало им возможность даже там чувствовать себя счастливыми.
   - Значит: счастливые, счастливые, счастливые! Ты это без конца повторяешь.
   - Могу повторить ещё. Вместо обычной нашей разобщенности - теплота отношений, какой я ещё не видела. То, чего нам всем не хватает.
   - Ты можешь ручаться за всех?
   - За подавляющее большинство, во всяком случае.
   - Но все космонавты такие: они там вынуждены непрерывно общаться - и привыкают друг к другу.
   - Нет, это другое: большее.
   - То, что называли любовью? Что привлекало тебя в старинных пьесах, так ведь? Но кому это сейчас нужно? Ни одна же из таких пьес, которые ты пробовала ставить, не имела успеха.
   - Это печальней всего. Чувство, которое когда-то считалось самым прекрасным, позабыто.
   - Но ведь это исключительное чувство мужчины и женщины друг к другу согласно идеалу прошлых веков осуществлялось в браке, то есть в совместной жизни до самой смерти - с соблюдением верности друг другу и рождением детей. Ты увидела нечто подобное? - спросила молчавшая до сих пор самая молодая из присутствовавших - Рита, актриса-аспирантка.
   - Да. Именно.
   - Это ты и называешь любовью: только это? Но ведь такое было лишь идеалом - не правилом. Браки заключались не только по любви, нарушение верности было повсеместным. Разве не так?
   - Но разве люди не созрели для воплощения идеала, превращения его в норму?
   - Мне совершенно не понятно, о чем ты грустишь. Ну: мы позабыли слово "любовь", в основе которого, всё-таки, лежит физическое влечение мужчины и женщины друг к другу - страсть, дарящая радость. Мы совершенно свободны в отношении её: сплетай пальцы и будь близким с тем, кто тебе сейчас нравится. Ты всегда имеешь возможность поступать так, не думая ни о чем кроме своего желания. Разве это не прекрасней того, что было когда-то? - Рита победоносно улыбнулась.
   - Нет, - тихо ответила Лейли. - Это не дает тех душевных переживаний, какие давала любовь.
   - Но кто испытывает потребность в таких переживаниях?
   - Есть такие.
   - Никто им не мешает сохранять длительную связь друг с другом, хоть всю жизнь. Я таких не знаю: ни одного. Да их и есть - крайне мало.
   - Я, всё-таки, знаю их.
   - И они тебе нравятся больше остальных?
   - В их отношениях больше, гораздо, душевного тепла, чем у других - но они не имеют естественного завершения: любовь без детей не полна.
   - Этот вывод - твой собственный?
   - Нет. Конечно, нет. Его когда-то сделал Лал. Дан и Эя смогли убедиться в его правоте: они рассказали мне, как появились на свет и росли их дети.
   - И сумели убедить тебя?
   - Сумели. Ведь я видела их всех вместе.
   - Лал. Значит, он. На него это похоже.
   - Рем, он же был тебе почти ровесником?
   - Да. И его выступления я помню хорошо. Лалу слишком многое не нравилось в современной жизни: считал, что немало из существовавшего у людей былых эпох совершенно незаслуженно забыто. Что ж, тогда всё гораздо понятней.
   - Что тут может быть понятным? - запальчиво вновь вступила Рита. - Современная женщина, сама рожающая детей вместо того, чтобы целиком отдаваться работе; теряющая время на то, что может сделать неполноценная! Совершенно не оправданный анахронизм. Да! По-моему, это нельзя ни понять, ни оправдать.
   Лейли почему-то не хотелось спорить. Она встала и ушла.
   ... Спектакль вечером прошел с обычным успехом, хотя играла хуже, чем в предыдущем. Но публика этого не замечала: выручило её профессиональное мастерство.
   А после спектакля мучительно не хотелось возвращаться домой: панически боялась второй бессонной ночи, того, что мрачные мысли совершенно загрызут её. К счастью, усталость свалила её - в тяжелый сон.
  
   В том же спектакле была занята и Рита.
   Домой она отправилась не одна - со своим новым знакомым, молодым докторантом-генетиком. Познакомилась с ним на пиру в прошлый четверг, - их пальцы сплелись тогда. Они и сейчас желали друг друга и сразу же поехали к ней.
   Он был умел и очень пылок; ласкам его не было конца, и они снова и снова возбуждали её.
   - У тебя тело богини, - говорил он, неотрывно глядя на нее потемневшими от страсти глазами, и пальцы его непрерывно блуждали, касаясь плеч, груди, живота, бедер. Они без удержу отдавались друг другу.
   "До чего хорошо! О-о-о! До чего же хорошо!" думала она. "Эта Лейли - она статуя, не женщина. Просто статуя, хоть и прекрасная: красивей всех других, настоящих, женщин. Таких, как я. Что она понимает? Она же не способна на настоящую страсть: может только изображать её на сцене".
   - Послушай, мой желанный, а хотел бы ты быть со мной всю жизнь? - вдруг спросила она его.
   - Боюсь, что да! - не задумываясь ответил он.
   Она засмеялась:
   - Ты не понял: я не имела в виду только заниматься этим. Спросила о другом: хотел бы ты всю жизнь быть близким только со мной и не знать других женщин?
   - Зачем? - удивился он.
   - Вот именно: зачем?
   - Прости: не понимаю.
   - Так: продолжение одного сегодняшнего разговора - кстати, довольно любопытного. Рассказать?
   - Потом!
   - Успе-ешь! Послушай, всё-таки. Разговор - о любви.
   - О чем?
   - Это то, во что когда-то облекли романтики прекрасную, язычески радостную потребность физического слияния мужчины и женщины. Её, любви, непременными атрибутами были верность, то есть недопустимость физического общения с другими, и ещё многое, туманно-возвышенное. И всё это, судя по литературе тех времен, в основном оставалось идеалом и, в действительности, было редкостью.
   - Ну, бывает и сейчас. Кое-кому почему-то нравится жить вместе и довольствоваться почти исключительно друг другом.
   - Ты с такими сталкивался?
   - Ни разу. Да и какое нам с тобой дело до них? Разве нам будет хуже, если мы будем близки ещё с кем-то?
   - Конечно! Но послушай ещё. Интересная подробность: любовь должна завершаться образованием семьи и рождением детей. Вот!
   - Бред какой-то! И кому теперь это нужно?
   - Самой красивой женщине Земли - Лейли.
   - Как стремление великой актрисы к необычным душевным переживаниям?
   - Если бы! Как следствие воочию виденного примера.
   - Какого?
   - Такого: Дана с Эей и их детками! Ей разрешили вчера посетить их.
   - Она лично знакома с ними?
   - Ещё бы! Лейли ведь много снималась в фильмах Лала, была его другом. Кстати, именно Лал и вдохновил их на этот подвиг - рождение детей: они сами сказали Лейли.
   - Вот это - уже интересно. Ну и...?
   - Всё. Больше ничего не знаю. Тебе этого мало?
   - Пожалуй, предостаточно. Гм, симптом мало приятный.
   - Это так серьезно?
   - Может быть, - он сел на постели. - Было уже кое-что ещё. Среди педагогов, в основном тех, кто имеет дело с детьми раннего возраста, были женщины, выражавшие желание родить ребенка. К счастью, кроме одного случая дело дальше слов не пошло: они знали, что мы к ним тогда потребуем применения бойкота, и при судебном разбирательстве им нечего надеться на поддержку достаточного большинства человечества.
   - И всё же: один случай был?
   - Только попытка. Одна из тех, кто активно выступал против отбраковки.
   - Что она попыталась сделать?
   - Забеременела. Но её заставили беременность прервать. Тоже перспективой бойкота. К тому же, она знала, что ребенка у нее заберут, и он сразу будет считаться неполноценным - как рожденный без соблюдения правил воспроизводства.
   - Есть прямая связь между её попыткой и прежним движением против отбраковки?
   - Точно не скажу. Но если так, то это слишком серьезно. Кстати, она тоже была близка с Лалом. Как единомышленница.
   - Когда Лейли ушла, Рем сказал, что Лал выступал чуть ли не против всего. Даже против использования неполноценных вообще.
   - Ему не очень-то дали это делать.
   - Но Дан? Чего хочет он?
   - Это мы пока не знаем. То, что ты сказала мне, со слов Лейли, - что дети их появились под влиянием Лала, заставляет подозревать, что Дан хочет того же, что и Лал. Слишком близкими друзьями были они. Приятного мало. В нашем кругу, генетиков, к Лалу всегда относились без особой симпатии; пожалуй, я слишком мягко выразился. - Он задумался. - Дан уже нарушил установленные законы воспроизводства. Нас это сразу насторожило, когда мы увидели его детей.
   - Но ведь без того самого, против чего был Лал, Дан не жил бы сейчас, вторую жизнь.
   - Конечно! Его тело - тело донора.
   - И, кстати, гены, переданные детям, тоже принадлежат не ему, а неполноценному. Его дети - автоматически - потомственные неполноценные: неполноценные с рождения без всякой отбраковки.
   - Ты напрасно стала актрисой. Говоришь прямо как член Совета воспроизводства.
   - Слушай, но они - эти их дети - полноценные по своему развитию?
   - По-видимому.
   - Так что же, всё-таки, ждет их?
   - Не знаю. Дан, наверняка, не даст признать их неполноценными.
   - Ещё бы! Особенно после всего, что рассказала Лейли.
   - Дан ведь не та женщина - ему-то обеспечена поддержка почти всего человечества.
   - Детки под надежной защитой авторитета своего отца.
   - Да! Отец. Патриарх. Глава рода. Род Дана, колено Даново. Совсем по Библии.
   - Ты даже Библию знаешь?
   - Слегка.
   - М-да! Не нравится мне это, очень.
   - Заметно.
   - Что, если, глядя на них, осмелеют, решатся на рождение детей те женщины, педагоги? Если это станет повальным явлением? Вообще, превратится в норму? Меня такая перспектива не устраивает. Я современная женщина: мое дело - сцена театра; детей пусть рожают неполноценные. И наслаждаться с мужчиной желаю, не думая ни о чем другом. - Она заметила, что он её почти не слушает.
   - Рождение детей Дана и Эи стоит в прямой связи с влиянием на них Лала. Ценное сведение. Надо немедленно сообщить профессору Йоргу.
   - Сейчас? Ведь ночь!
   - А, да!
   Она видела, что ему уже не до неё. И не стала его удерживать у себя.
   Он еле дождался утра. Но пока не кончилось время завтрака, вызвать профессора Йорга не посмел.
   ... - Доброе утро, учитель!
   - Отличное утро, Милан!
   - Не совсем.
   - Что-нибудь случилось?
   - Да. Мне удалось узнать нечто важное: говорить?
   - Лучше приезжай ко мне в лабораторию. Жду.
   Когда Милан вошел, профессор глядел на включенный экран и не сразу оторвался от него.
   - Ну, что ты хотел мне сообщить? - наконец спросил он Милана. И Милан рассказал то, что узнал ночью от Риты.
   - Так! - профессор сжал кулак, стукнул им по пюпитру пульта. - Так! Значит, действительно - Лал. Мы так сразу и подумали.
   - Что же будет?
   - Боюсь, что ничего хорошего.
   - Что же тогда намерен предпринять Совет воспроизводства?
   - Смешно думать, что мы сможем сразу сейчас как-то исправить создавшееся положение. Именно теперь Дан в состоянии раздавить нас: на этот счет у нас не может быть никаких иллюзий.
   - Значит, оставить всё, как есть? Ведь он нарушил установленный закон, обеспечивающий столько времени оптимальное воспроизводство людей. Закон обязателен для всех!
   - А если он тогда поставит под вопрос правомерность этого закона?
   - Что же: остается только молчать?
   - Посмотрим. У меня ведь тоже новость. Кое-что в нашу пользу. Вот, смотри! - На настенном экране появилось схематическое изображение цепочки ДНК, длинной, сложной, со многими тысячами знаков. - Самый свежий результат. Вчерашний. Сейчас увидишь.
   - Чья ДНК?
   - Младшего сына Дана. Врачи, которым поручили выяснить причину его смерти, попросили меня выяснить, не связана ли она с какими-нибудь генетическими нарушениями. Повозился я немало.
   - Неужели причина генетического характера?
   - Ну да. И совершенно, казалось бы, ничтожное нарушение: я еле нащупал его. Вот здесь. С первого взгляда, ничего похожего на нарушение. Но у меня был отдаленно похожий на этот случай, а то... И так: израсходовал целиком свой месячный ресурс машинного времени суперкомпьютера.
   Дальнейший разговор, довольно длинный, вряд ли был бы понятен специалисту не их профиля.
   ... - Это и явилось причиной его гибели?
   - Да. С помощью диагноста они, конечно, не могли ничего обнаружить: случай слишком уж редкий. Само это отклонение без сочетания с рядом других факторов не могло неизбежно привести к смерти, - оно лишь давало предрасположение к нарушениям функций организма.
   - Эти факторы появились как результат его пребывания в анабиозе?
   - Да: в данном случае я могу утверждать это совершенно уверенно, хотя с анабиозом до сих пор слишком много неясного. Но достаточно такого вот мелкого отклонения в генах, чтобы человек не вышел из него.
   - Значит, не используй они анабиоз, ребенок остался бы живым?
   - В их случае - конечно, нет. Они остались без энергии - при медленном разгоне погибли бы все от удушья и голода, а форсированный разгон в обычном состоянии он бы не перенес.
   - Но если бы полет проходил нормально - с ним ничего бы не произошло? Замеченное тобой отклонение не грозило ему больше ничем?
   - Грозило, да ещё как! У него были все шансы начать отставать в умственном развитии. Семьдесят процентов вероятности. Но только до пяти лет, только: после пяти, если бы всё обошлось, оно уже ни на чем не могло бы отразиться.
   - Всё же: имеет оно наследственный характер?
   - Да! Это не мутация.
   - Передано - Даном?
   - Пока - да. Я сравнивал их гены, когда ты вошел. Вот, смотри оба. Видишь? Хотя у Дана отклонение несколько слабей.
   - А Эя?
   - Не успел: не знаю.
   - Важно, что со стороны Дана. А что у старших детей?
   - Тоже - ещё не смотрел. Но это неважно: у них давно прошел критический возраст. В любом случае это факт против тех, кто захочет воспользоваться примером друга Лала. Но положение тревожное - мы должны быть готовы ко всему.
   - Что будем делать?
   - Выжидать - только. Как начнут разворачиваться события. Ни в коем случае их не подталкивать. Единственное, что нужно делать - создавать максимальное количество сторонников отрицательного отношения к рождению детей полноценными женщинами. Кстати, ты этим уже и начал заниматься.
   - Ты о Рите, учитель? Её мне убеждать не пришлось: это самая горячая сторонница закона воспроизводства. Не уступит нам.
   - То, что она подтвердила: что рождение детей Эей и Даном - результат воздействия на них Лала - очень ценно. Но мы можем предположить, что Дан воспринял и другие идеи Лала.
   - Ты хотел бы узнать об этом?
   - Молодец, мой Милан: ты понял раньше, чем я сказал. Говорила Лейли ещё что-то, существенное для нас?
   - Рита сказала, что нет.
   - Не упустила ли она что-нибудь? Сейчас всё может оказаться важным.
   - Давай свяжемся с ней, - Милан взялся за свой радиобраслет.
   Рита попросила подождать до конца репетиции. Всего полчаса.
   ... - С тобой хочет говорить профессор Йорг, - сказал Милан, когда Рита появилась перед ними на настенном экране. Рита сложила руки перед грудью:
   - Я слушаю тебя, сеньор.
   - Хочу поблагодарить за то, что сообщил мне наш друг. Скажи, не говорила ли Лейли ещё о чем-то, что могло бы представлять для нас интерес, но что ты не передала, сочтя мало важным?
   - Что именно?
   - Например, о Лале.
   - Только, что рождение детей - его заслуга. Упомянула, что ей рассказали, как родились и росли дети.
   - М-да!
   - Я поняла тебя: постараюсь узнать больше.
   - И чем скорей, тем лучше.
   - Ну, ясно! Попытаюсь поговорить с Лейли сегодня же.
   - Желаю удачи! Я не сомневаюсь в твоих способностях.
  

3

  
   Лейли предстояло трудное утро.
   Придя на студию, она первым делом прошла в директорат и, поскольку там никого не застала, продиктовала в блок памяти свое заявление об отказе от руководства постановкой "Поиска". Потом, несмотря на предельно сильное нежелание, отправилась на репетицию его.
   Через час в её репетиционный зал примчался один из директоров, Цой. Он молча уселся в заднем ряду и с полчаса наблюдал за ходом репетиции. Потом подошел к Лейли:
   - Надо поговорить.
   Она кивнула.
   - Веди пока дальше сам, - сказала она своему ассистенту - и ушла с Цоем подальше от сцены.
   - Дорогая моя, ну какая муха тебя укусила? Я же специально прибежал посмотреть.
   - Мог бы просто включить свой экран.
   - Не то: всё до тонкости чувствую только в зале.
   - Ну, значит: ты прибежал...
   - Да: и увидел, что у тебя всё здорово получается.
   - Е-рун-да! Хорошо отработанные приемы. Только. Пьеса мне совсем не нравится. Отдайте её моему ассистенту, пусть он кончает постановку. Если надо будет, я ему помогу.
   - Она ведь нравилась тебе!
   - Да нет. Просто не казалась хуже других. Потом - когда мне её предложили, настроение было совсем дурацкое.
   - Бывает. А сейчас у тебя прекрасное настроение?
   - Если бы! Ещё более дурацкое. Но теперь мне не всё равно.
   - Это что: внезапное прозрение?
   - Не пытайся поддеть меня. Я говорю серьезно: мне теперь не всё равно.
   - Причина?
   - Былое вспомнила. Лала.
   - Лал?
   - Кроме того, узнала о нем кое-что новое: позавчера встретилась с Даном и Эей, они...
   - Ну да? Расскажешь?
   - Самым подробным образом. Но, подозреваю, не сейчас: у тебя, конечно, как всегда, нет времени.
   - Ох! В несколько словах сейчас можешь?
   - Они много говорили о Лале. Ты помнишь, я ведь столько сыграла в его фильмах.
   - Ну, ещё бы!
   - Какие вещи писал и ставил он: какой глубины и остроты!
   - А как они многих бесили! Так они дали тебе что-нибудь из не поставленных его вещей?
   - Нет.
   - Будешь искать?
   - Уже есть. То, что мне подходит: то, что собирается ставить Поль - "Бранд" Ибсена.
   - Вдвоем с ним? Я думаю, он не откажется ставить её с тобой вдвоем: у вас когда-то это получилось. И играть в ней будешь?
   - Обязательно.
   - Значит, то?
   - То: точно.
   - Ну, тогда благословляю. А ассистент-то твой, действительно, справляется.
   - Смотри, и актеры с ним чувствуют себя куда уверенней. Я их вчера просто задергала, - сама не знала, что мне надо.
   - Ладно! Можешь дальше меня не уговаривать. Я же уже сказал: благословляю. Удачи! - он поцеловал ей руку и вышел.
  
   Итак, эта гора спала с её плеч. Она ждала худшего: что его придется долго уговаривать.
   Она ещё немного посидела, наблюдая за репетицией. Потом сказала:
   - Продолжайте без меня! - и вышла в коридор.
   Быстро шла, погруженная в свои мысли, и не заметила, как налетела на Риту.
   - Ой! - вскрикнула та, хватаясь за нее руками, чтобы не упасть.
   - Прости, я тебя чуть не сшибла!
   Рита засмеялась:
   - Ты неслась так стремительно!
   - Я задумалась.
   - Ты ещё всё под впечатлением своего посещения самой необычной пары людей на Земле?
   - Почему ты так думаешь?
   - Сужу по себе. Вчера в меня бес, что ли, вселился, как говорили в старину: стала с тобой спорить, помешала рассказать о них побольше. Так злюсь на себя: я же актриса - мне надо лучше, глубже знать людей вообще, а таких необыкновенных, как Дан и Эя, тем более. Ты сердишься на меня, сеньора?
   - Пустяки.
   - Я стала опровергать то, что не знаю. А я хочу это знать.
   - Ну, что ж. Я смогу тебе позже о них ещё рассказать: сейчас мне надо увидеть Поля.
   - Я видела: он зашел в просмотровый зал. Можно мне пойти с тобой?
   - Ты свободна?
   - Да. Репетиция у меня рано кончилась, в спектакле я вечером не занята. Только - я вам не помешаю?
   - Если будешь вести себя смирно.
   - Чтоб мне провалиться на ближайшем спектакле!
   ... Поль сидел у включенного голографа.
   - Поль!
   - Тсс! Смотрите!
   "Всё - или ничего!", говорит Бранд. Его жена, Агнес, перебирает детские вещи - своего умершего ребенка. Которого можно было спасти, уехав из деревни в мрачном ущелье. Но Бранд прест, священник, этой деревни: он не имел права ради себя и своего ребенка покинуть паству, он не счел возможным нарушить свой долг. И его жена - свой: не оставить его одного.
   "Вещи моего мальчишки". Это всё, что осталось от него. Но приходит цыганка с закутанным в лохмотья ребенком и жадно выпрашивает для него дорогие Агнес вещи: зима, он мерзнет. Агнес отдает ей почти всё - лишь одну вещь хочет оставить как память себе. "Всё - или ничего!", повторяет Бранд. Агнес отдает последнюю вещь, цыганка уходит.
   Агнес отдала всё, всё без остатка. И она умирает, - Бранд остается один.
   Поль включает общий свет, не отключая голограмму, в которой застыл неподвижный Бранд. Слезы дрожат на щеках Лейли. И Рита - чувствует, что взволнована.
   - А? "Всё - или ничего!" Вот так, и никак иначе! Что может сравниться с этим из всего, что мы сейчас играем?
   - Её - надо ставить!
   - Ты тоже считаешь? Я брежу этой пьесой.
   - Но, думаю, надо дать ей современную трактовку.
   - Пропади всё пропадом, если я не думаю так же! Буду искать, найду прототипы для нее.
   - Я знаю, кто может послужить ими.
   - Лейли!
   - И вообще, я шла к тебе, чтобы предложить совместную постановку её. Ты - не против?
   - Я?! Ещё спрашиваешь!
   - Вот и прекрасно! Но роль Агнес я хочу взять себе.
   - Ну: тогда вообще... - он не находил слов. - Когда - начнем?
   - Хоть сегодня.
   - Правда? Обедаем - и сразу за работу?
   - Именно.
   - Да, а прототипы? Ты, действительно - уже знаешь их? Кто?
   - Астронавты: погибший Лал, вернувшиеся Дан и Эя - я два дня назад виделась с ними.
   - Они - какие? Жутко интересно!
   - Более чем. Я расскажу о них, с этого и начнем. Кстати и Рита хотела послушать, так что буду рассказывать сразу обоим.
   - Тогда быстрей - обедать!
   Он был так возбужден, что говорил даже за едой, которая отняла совсем мало времени.
   - Поедем в парк, - предложила Рита.
  
   Они шли по густым аллеям, уходя всё дальше. Огромные старые деревья своей тенью спасали от палящего зноя. Стояла тишина: в полном безветрии не колыхался ни один листок, не было слышно птиц, спрятавшихся от жары.
   Лейли говорила, а Поль и Рита слушали, не задавая поначалу вопросов, боясь упустить хоть одно слово. Микрофончики их радиобраслетов были включены: с разрешения Лейли её рассказ записывался.
   Лейли рассказывала подробно. О том, как прилетев, увидела детей; о душевной обстановке этой столь непривычной группы - семьи. Потом рассказ Эи о детях; затем о Лале, о его гибели.
   - Значит, дети обязаны своим появлением на свет ему? - переспросил Поль. - Но только ли это имел он в виду, крикнув в момент гибели: "Не забудь!"?
   - Они рассказали о Лале что-то ещё? - добавила Рита.
   - Да. Просто я об этом почти не думала. И помню хуже того, что уже рассказала.
   Действительно, ей очень трудно было припомнить то, что Дан говорил о социальных взглядах Лала. Последовательно и четко излагаемые Даном, они звучали убедительно, но всё же воспринимались ею не слишком глубоко, потому что были далеки от того, что её мучило.
   Оттого эта часть рассказа была не очень связной. Постепенно вспоминая, она часто возвращалась назад, дополняя то одно, то другое. В немалой степени ей помогали их многочисленные вопросы.
   А кое-что не очень хотелось вспоминать. Как пришлось отвечать на вопрос Дана, что ей известно об использовании неполноценных ныне. Всё, что она знала - что применяется по-прежнему хирургический ремонт, и что есть гурии. О последнем ответила ему еле слышно, словно Дан спросил её совсем о другом - касающемся их обоих.
   Идеи Лала производили ошеломляющее впечатление. Рисовалась страшная картина существующего: общественный строй, неотъемлемой стороной которого было наличие неравноправной группы неполноценных; дегуманизация человечества; сложная цепочка взаимной связи прекращения рождения детей полноценными женщинами и выделения неполноценных. Страшный вывод: последовательное исчезновение всё большей части человечества, замена его совершеннейшими роботами и ничтожным количеством гениев.
   - И какие выводы сделал из этого Лал?
   Выделение неполноценных в бесправную социальную группу - результат научной депрессии, продолжавшейся слишком длительное время. Она позади - и теперь пора исправить совершенную человечеством ошибку, иначе она станет роковой. Начать необходимо с того, что все женщины вновь должны, как в предыдущие эпохи, сами рожать собственных детей; и возродить семью, внутри которой должны расти дети. Тогда тем из детей, которые имеют меньшие в сравнении с другим способности, обеспечена забота близких и невозможность оказаться в положении домашних полуживотных.
   ... Всё, что она была должна, Рита уже узнала. Приближался вечер, Лейли и Поль перешли на обсуждение "Бранда", и она, попрощавшись с ними, вызвала самоходное кресло, чтобы побыстрей добраться до ближайшей транспортной станции.
   Очутившись дома, сразу связалась с Миланом и перезаписала ему весь разговор в парке.
   - Ты сверхмолодец! Я немедленно свяжусь с Йоргом. Можно потом приехать к тебе? Я хочу тебя!
   - Нет. Извини: мне что-то не по себе. - Действительно, она не чувствовала удовольствие от того, что так блестяще выполнила свое обещание. Рассказ Лейли вызвал тревожные сомнения кое в чем, что ещё вчера казалось непоколебимо правильным.
   Вчера... Вчера она просто об очень многом даже не имела представления.
  
   - Учитель, всё в порядке!
   - Она уже узнала всё, что мы просили?
   - Да, и даже записала весь их разговор. Она перезаписала его мне.
   - Что удалось выяснить?
   - Ещё не знаю: спешил доложить тебе. Я уже сделал перезапись тебе.
   - Тогда давай вместе послушаем.
   ... Йорг был бледен. Как мел. Подтвердились самые худшие опасения. Выпады Лала против существующего положения неполноценных во время компании против отбраковки, которые послужили причиной его фактически ссылки когда-то в Ближний космос, были лишь цветочки. Тогда он ещё опасался говорить совершенно открыто.
   Сейчас это законченная система идей - стройная, монолитная. С четко сформулированными выводами. Аргументация мощнейшая - чувствуется Лал с его колоссальной эрудицией. Чувствуется, и насколько продуманы все основные моменты.
   - Всё ли правильно передала Лейли? По-моему, она не всё как следует поняла: запинается, кое-где - явно путает.
   - Всё равно: для нас сказанное Даном может оказаться ещё хуже, но уж никак не лучше. Ай да Лал! Мы-то тут радовались, что надолго от него избавились - дружно так тогда проголосовали за его включение в состав экспедиции. А он ведь знал - знал, что делал. Убедился, что в лоб не возьмешь - притих до поры до времени. Рассчитал: там ему уже никто не сможет помешать.
   - Ну и прекрасно, что он не вернулся!
   - Ерунда, мой милый: он себе подготовил слишком сильную замену - Дана. Самого гениального, самого популярного из всех ученых нашего времени. Который в состоянии сделать то, что не мог сам Лал. Тонко он всё рассчитал! - Йорг сжал кулаки. - Дан! И не Дан вовсе он - нет больше Дана: тело его - от неполноценного, а мозг - Лала! - он вдруг как-то обмяк. - Прощай, Милан. Я хочу побыть один, подумать. - Йорг поспешно выключил связь: никак не хотел, чтобы Милан успел заметить, что страх начинает овладевать им.
  

4

  
   С завтрашнего дня они начнут жить как все: карантин закончился. Переедут в Звездоград, где прожил Дан почти всю свою первую жизнь. Изготовлен специально большой блок для всей семьи. Только Дочь, вероятно, будет большую часть недели жить в лицее, как другие дети её возраста, но это будет не сразу: вначале, пока привыкнет, после занятий и игр будет приезжать домой.
   А сейчас ей приходилось привыкать к имени. Ей самой позволили выбрать его: это должно было облегчить дело. Она сравнивала разные имена, которые ей предлагали, повторяла их, думала, снова повторяла - и под конец заявила:
   - Я сама придумала: пусть мое имя будет Дэя. Похожее на ваши оба.
   - Кажется, на древнейшем греческом языке это значило: богиня, - заметил Отец.
   - Ну и что: она неземного происхождения - явилась с небес, - поддержал Сестру Сын. - И глаза её - как звезды.
   - Сынок, да ты стал поэтом, - улыбнулась Мама. - Ладно: будь Дэей.
   - Но вы-то всё будете называть меня по-прежнему?
   - Конечно. Но до конца карантина только по имени: чтобы ты привыкла. И тебя, Сын, тоже.
   Привыкать к именам - если бы только это. Куда более серьезным было прохождение собеседований с педагогами, которые должны были определить их знания и степень подготовленности.
   Чтобы не создавать лишней нервной нагрузки, педагоги появлялись как гости. Собеседование проходило в самой непринужденной обстановке, часто - даже вне дома. Экзамены, во время которых они должны были выполнить предложенные им задания, были проведены уже в самом конце.
   Дан и Эя не присутствовали на собеседованиях. Иногда только видели, как Сын или Дочь идут с педагогами по тропинке и что-то говорят. Непринужденно и спокойно. А Они - волновались: знали, что самый серьезный экзамен сейчас держат сами.
   Как оценят их Детей? Они учились, как все дети на Земле - по тем же программам: родители уделяли этому огромное внимание - наряду с важнейшими делами, ради которых прилетели на Землю-2. Но на Земле рождение детей было не безразлично слишком для многих. Те, кто были противниками Лала при его жизни, наверняка могут попытаться предпринять что-то, чтобы опорочить факт появления на свет детей, рожденных не неполноценной. Нет ли таких среди экзаменаторов? Как знать!
   Только сегодня Они вздохнули легко: комиссия вынесла решение по результатам проверки. Положительное: развитие детей соответствует их возрасту; дальнейшую учебу они могут продолжать в обычных учебных заведениях без какой-либо дополнительной подготовки. Отчет комиссии состоял из очень большого числа пунктов, отражавших подробно все частные моменты развития Сына и Дочери: были отмечены как сильные, так и слабые стороны его.
   Они сравнительно плохо знали географию Земли, и не удивительно: с ней они были знакомы только по учебным материалам. Зато прекрасно знали географию Земли-2, на которой побывали почти везде, и видели всё собственными глазами. Особенно юноша: он знал её исключительно и помнил всё удивительно точно, до мельчайших подробностей.
   Нечто подобное и с ботаникой: оба прекрасно разбирались во всем, что касалось деревьев в лесах Земли-2, многих видов овощей - выращиваемых там ими самими; остальное также по учебным материалам.
   Прекрасно знали историю. Знание математики: у девочки - в пределах нормы; у юноши - отличное, особенно в областях, имевших прикладное значение. Нормальные или высокие оценки знаний по остальным дисциплинам.
   Отмечалось, что юноша знал также многое из того, что входило в учебные программы более поздних ступеней обучения: мог вести космический катер, знал подробно технологии производства различных материалов, умел многое самостоятельно конструировать.
   Развитие девочки - с большим уклоном в сторону гуманитарных и художественных дисциплин.
   - Молодцы, Дети!
   За праздничным вечерним столом Мама заказала какие-то необыкновенно вкусные блюда; потом Отец играл на оркестрионе, и все, кроме Сына, пели. Сын только слушал. Молча, с отсутствующим взглядом: мысли его были где-то далеко.
  
   Спать разошлись рано.
   - Всё прошло гладко. Непонятно, почему? - вслух думал Дан, лежа рядом с Эей.
   - Что-то изменилось.
   - Не похоже пока. Судя по тому, что удалось узнать. Слишком немногому: из всех, кто у нас был, никто непосредственно не связан с неполноценными.
   - Ева бы ответила на многие наши вопросы.
   - Она ни разу не дала знать о себе.
   - Справочник ответил, что она жива и здорова. И при этом, на мой вызов не отвечает, хотя я пользовалась её пластинкой. Понимай, как хочешь. Ладно, Отец, спи: завтра нам надо быть в форме.
   - Я, пожалуй, немного поброжу по саду: не усну сейчас.
   - Недолго только, хорошо?
   - Конечно.
   Дан накинул на себя плед, и, выйдя, уселся на ступеньке. Ночь была ясная, небо всё усыпано яркими звездами. Дан взглядом отыскал созвездие Тупака: там прах Лала. Лала Старшего, как будут называть его с завтрашнего дня в отличие от Сына, Лала Младшего.
   Завтра! Завтра начало того, к чему готовились они на Земле-2. Завтра, может быть, удастся уже что-то узнать. А узнать надо много - всё. Чтобы понять, как действовать. До того - осторожно: придется набраться терпения - как Лалу когда-то. Он предупреждал: в лоб здесь не возьмешь.
   Так! Надо, всё-таки, походить - а то начинает зябнуть.
   Глаза уже настолько привыкли к темноте, что различали почти всё. Но человеческая фигура в дальнем углу сада так неподвижна, что Дан чуть не наступил на нее.
   Сын! Лежит в полурастегнутом спальнике: для него ночлег под открытым небом, без всяких колпаков и крыш - самая большая роскошь из возможного на Земле.
   Не спит: глаза его обращены к звездам. Конечно, к созвездию Тупака.
   - Почему ты не спишь? - Дан опустился рядом с ним. - Волнуешься, как пройдет твое появление среди универсантов?
   Сын не отвечал, - казалось, даже не слышал. Глаза его были неотрывно устремлены в небо.
   Потом, словно очнувшись, он повернул их к отцу, и тот прочел в них тоску. Неожиданно он поразил Дана вопросом:
   - Отец, а когда мы вернемся туда? - Сын протянул руку к небу.
   Сердце Дана сжало болью: он понял, что его сын - не землянин; он ни за что не останется с ними надолго - улетит, чтобы снова очутиться там, на ещё мало уютной планете. Его родине. Первый сын Земли-2.
   А Они с ним улететь не смогут. Пока не воплотят в жизнь идеи старшего Лала. На это уйдут многие годы. Может быть, вся оставшаяся жизнь.
  
   Радости возврата к обычной жизни поглотили в первые дни Дана и Эю с головой. Встречи с друзьями, учениками, коллегами, знакомыми; - они с жадным удовольствием окунулись в море общения с уймой людей. Это нисколько не утомляло их.
   И в эти же дни получили некоторую информацию, которая лишь подтвердила то, что им уже было известно. И ничего более.
   Ева не отзывалась. Можно было попробовать связаться с ней через Ли, если бы он не был вызван в Космос ещё во время карантина. Он даже не отдохнул как следует после спасения астронавтов - но там, в Ближнем космосе, случилось что-то, и требовались лучшие из спасателей. Когда-то он вернется!
   - Что будем делать, Отец?
   - Я хочу понять: уяснить обстановку до конца. Слишком странно они себя вели. Проверка знаний Детей - самый удобный момент: почему они им не воспользовались?
   - Что могут они сейчас сделать с нами - с тобой? Слишком понимают. Предпочли не заострять общее внимание.
   - Наверно, ты права, Мама. Пытаются сделать вид, что ничего особенного не произошло. Выставить появление наших Детей как чистый эксперимент, проведенный в исключительных условиях, из которого следует только, что дети выживают на Земле-2 и в Большом космосе. И ничего больше. Никаких дальнейших - социальных - выводов. Они, действительно, большинству и в голову не приходят.
   - Значит, они боятся тебя - твоей популярности: она создает обстановку не в их пользу. Именно сейчас и надо этим воспользоваться. Ты должен выступить по всемирной трансляции.
   - Ни в коем случае. Вспомни все, что рассказывал Лал. Его взгляды были слишком неожиданны для всех: никто не хотел его слушать.
   - Тебя будут!
   - Но не поймут. Это их лишь ошарашит. Сыграет только на руку недругам Лала.
   - Что предлагаешь ты?
   - Не торопиться. Будем знакомить с взглядами Лала отдельных людей: пусть они рассказывают о них другим, передают от одного к другому, обсуждают их и спорят. Распространяясь постепенно, они верней укоренятся в сознании многих. Тогда у нас появятся единомышленники, а не оппоненты.
   - И все? Нет! Нужны дела, примеры.
   - Появление у нас Детей - пока главный пример.
   - Ты же сам говоришь, что большинство из этого не сделали никаких выводов - ничего не поняли.
   - Дай им время: поймут.
   - А до той поры ждать?
   - Вести пропаганду.
   - Недостаточно! И того, что мы там сделали - оказывается, тоже. Нужно, чтобы появился хоть один ребенок, рожденный настоящей матерью здесь уже, на Земле. Но я сама...
   - Я знаю.
   "Знаю. Ты не можешь - смерть Малыша стоит перед твоими глазами. И перед моими".
   - Надо действовать. Действовать! - упрямо повторила Эя. - Я знаю - были женщины, желавшие сами родить ребенка. Педагоги. Ева говорила мне об этом: тогда, перед отлетом. Она сама - тоже.
   - Опять Ева?
   Но новые попытки вызова Евы ничего не дали: сигналов отзыва не было. Почему: не хочет говорить с ними?
   Решили связаться с Ли, не дожидаясь его прилета. Дан заказал сеанс космической связи с ним. Но вместо Ли на связь вышел врач космической станции на Минерве. Ли находился в госпитале: сильно покалечен во время последней операции спасения, на которую был тогда внезапно вызван. Сейчас жизнь его вне опасности, но он долгое время будет прикован к кровати после сделанного ему хирургического ремонта. Весть страшная!
   - Он выкарабкается, Мама. Ты слышала: врач сказал! Но ему придется долго лечиться - мы не скоро увидим его.
   - Надо было обратиться к нему, пока он был на Земле. Он-то с Евой наверняка общался. Ну ладно, делать нечего: сама отправлюсь к ней.
   - Не заставишь же ты её говорить с тобой, если окажется, она, действительно, не хочет!
   - Заставлю - как-нибудь. Главное - разыскать её, увидеться.
   - Это же будет страшным нарушением этикета.
   - Пусть: надо! Кстати, я, кажется, знаю, как на нее воздействовать: возьму с собой Дочь. И откладывать не буду: полетим в эту пятницу.
  
   Дети возвращались домой всегда полные впечатлений и сразу начинали рассказывать и обсуждать увиденное и услышанное за день.
   Пока вхождение в обычную земную жизнь давалось им легко. У обоих сразу появились постоянно окружавшие их товарищи, которые старались показывать и знакомить со всем, что они не могли увидеть вне Земли. Они расплачивались рассказами о Земле-2 и Дальнем космосе. Отношение к ним не только товарищей, но и педагогов было, конечно, особым: они были, всё-таки, не такие, как все.
   Дети не торопились после занятий домой - появлялись лишь к ужину. Но заканчивать день вне привычной обстановки, без родителей, они бы не смогли.
   ... Сын был, казалось, не в своей тарелке - чем-то смущен.
   - Со мной сегодня говорил сексолог, - после ужина сказал он Отцу наедине. - Спросил, не хочу ли я пойти к гурии. Разве это надо сразу?
   - Нет: ты имеешь право подождать.
   - Отец, а вообще - это обязательно?
   - Все твои сверстники в первый раз имеет дело с гурией.
   - Я бы не хотел этого совсем. Не могу относиться к гуриям, да и ко всем неполноценным, как все. Ты же сам говорил. Я ведь ношу имя Лал.
   - Верно, Сын!
   - Ну да! И потом: нужно ли так? Мне хочется, чтобы - как у вас: у тебя и Мамы. Это правильно?
   - Думаю, да. Хоть, может быть, не для всех. Ты можешь делать, как захочешь.
   - Понимаешь, хуже, что ребята пригласили меня сходить на эротические игры. В эту пятницу. Нужна какая-то серьезная причина, чтобы их не обидеть: я, всё равно, с ними не пойду.
   - В пятницу мы отправимся с тобой на рыбалку. Есть одно озеро: я был там незадолго перед отлетом на Землю-2. Вместе с Лалом. Для твоих товарищей этого, по-моему, достаточно.
   - Да - вполне!
   И он начал делиться с Отцом своими планами: облетать всю Землю, увидеть собственными глазами все её уголки. И все растения. И всех животных: пока что ему больше всего понравилось в зоопарке.
   - Но всех их мы туда брать не будем: по крайней мере, вначале, - привычно свел он под конец всё к своей Земле-2.

5

  
   На ракетодроме детского острова никого не было. О месте работы Евы Эя узнала там же по справочному компьютеру: в другой части острова, куда пришлось добираться аэрокаром.
   На лужайке, как когда-то, босоногие дети в пестрых ситцевых трусиках делали с инструктором зарядку. Рядом, под деревом, сидела женщина. По-видимому, педагог - дожидалась конца зарядки, чтобы повести группу завтракать. Она не обращала внимания ни на садившийся аэрокар, ни на то, что Эя с Дочерью подошли к ней. Даже не повернула голову.
   - Доброе утро! - поздоровалась Эя.
   Женщина вздрогнула и подняла, наконец, голову. В глазах её почему-то мелькнул ужас. Незнакомая.
   - Эя?! - хрипловато спросила она.
   - Ева! - Эя вдруг узнала её - она была слишком не похожа на прежнюю Еву: осунувшаяся и худая, внешне много старше своих лет. Глаза - потухшие.
   Было видно, что она в таком состоянии, когда ни о чем расспрашивать нельзя. А это так нужно сейчас!
   "Спокойно!" - Эя напряглась: "Ничего: ты заговоришь".
   - Это моя дочь. Её зовут Дэя.
   - Дочь... - в глазах у Евы что-то загорелось.
   - Хочу показать ей детей на Земле. Ты поможешь?
   - Да. Помогу, - глухо отозвалась Ева.
   Она дала детям выпить сок и сразу повела в столовую.
   Они завтракали там же, за отдельным столом. Ева угрюмо молчала, и Эя старалась ничем не выдать свое нетерпение.
   - Поведи нас, пожалуйста, сначала к самым маленьким, - попросила она Еву, когда встали из-за стола.
   - Замени меня, - сказала Ева помощнице-практикантке. И они пошли в ясли, к грудничкам.
   - Маленькие! - широко раскрыла глаза Дэя. - Можно взять его на руки, сеньора?
   - Только осторожно.
   - Не бойся, Ева: она - всё знает.
   Кормилица передала Дэе младенца, и девочка бережно взяла его.
   - Она держит умело! - заметила удивленно Ева.
   Дэя крепко прижимала младенца к себе. Лицо её побледнело, губы дрожали.
   Ева молча посмотрела на кормилицу. Дэя отдала ей ребенка, подошла к матери. Голова её была низко опущена.
   - Что с тобой, девочка? - спросила ещё ничего не понимающая Ева. Вместо ответа Дэя вдруг задохнулась рыданием.
   - Малыш! Маленький! - прорвалось у нее сквозь плач. Ева схватила её, прижала к себе.
   - Не плачь, дочка, не плачь! Ну же! - Сумела успокоить её - и только тогда отпустила. Повернулась сразу к Эе.
   - Нам нужно поговорить! - глаза её горели - это была снова прежняя Ева, с решительными, энергичными жестами.
   - Очень нужно, Ева! Из-за этого я и прилетела.
   - Пойдем: я сейчас не смогу сидеть - мне надо двигаться.
   - А мне можно ещё здесь остаться? - попросила Дэя.
   - Если не будешь плакать. Да? - она ласково погладила девочку по голове.
   - Не буду, - я обещаю.
   - Ну, оставайся. Жди нас здесь. Когда проголодаешься, закажи обед: робот привезет его тебе в кабинет.
   - Может быть, я пообедаю с ними? - Дэя показала на нянь.
   - Нет, это - лучше не надо.
  
   По мере того, как они удалялись от яслей, Ева всё больше сникала снова. Но Эя не собиралась отступать, хоть первая и не начинала разговор.
   - Хорошая у тебя дочка, - наконец произнесла Ева.
   - Хорошая! И сын у меня тоже хороший. У меня с Даном.
   - У тебя с Даном, - задумчиво повторила Ева.
   - Я хотела тебе первой показать наших детей - в их появлении на свет есть и твоя заслуга. Но ты не навестила нас. Почему? Почему даже не отвечала на мои вызовы? Ведь ты дала мне свою пластинку.
   - Много почему, как много! Сколько воды утекло с тех пор.
   - Что случилось с тобой?
   - А! Да ничего.
   - Ты хотела поговорить.
   - Пожалуй, передумала.
   - Что с тобой?
   - Со мной? Ничего. Просто устала от всего.
   - От чего?
   - Я же сказала: от всего.
   - Ну-ка, - вдруг решительно заговорила с ней Эя: - расскажи мне! Всё до конца.
   - Что тебе рассказать?
   - Что случилось с тобой: отчего ты стала такая.
   - Кто дал тебе право требовать?
   - Ты. Сама. Я - мать. Ты этого хотела.
   - Хотела, - эхом отозвалась Ева.
   - Ты и Лал. Ты ведь была его другом. На Земле не было никого, кто был бы ему по взглядам ближе тебя.
   - Да: было. И нет больше. Прошло. Я уже теперь ничего не могу.
   - Не смей так говорить!
   - Ты уже даже кричишь на меня?
   - Кричу! Почему ты думаешь, я - не должна кричать? Или ты уже забыла, почему рыдала дочка? Ты думаешь, я - спокойно смотрела на малышей? Разве - ты не знаешь?
   - Знаю! Прости меня, - обняла её Ева. - Да: я знаю - одного ребенка вы потеряли.
   - Нашего Малыша, - Эя чувствовала, как охватывает её слабость. Напряжением воли заставила взять себя в руки. - Ева, ты должна мне рассказать - всё. Немедленно.
   - Да, сестра. Садись. А ещё лучше ляг на траву. Я сейчас. Только соберусь немного с мыслями. Не так-то легко начать. Я буду говорить не совсем связно, ты уж не обижайся.
   Она села рядом.
  
   - Вот так.
   Вы улетели, когда мы только добились первых ограничений отбраковки. Мы - педагоги и врачи. Не все - только те, кто занимается детьми трех первых ступеней. На которых производится она - отбраковка.
   И Лал был когда-то с нами. В самом начале. Но он хотел не только то, что мы. Лал высказался и против существующего использования неполноценных вообще, - и его никто не поддержал. Даже мы. Я тоже: не очень понимала, что он хочет. Его услали в Ближний космос.
   Дальше мы продолжали без него. Когда после обновления Дана он вернулся из Космоса, то в нашем движении уже не участвовал. Совсем. Не знаю, почему. Может быть, потому, что стал готовиться вместе с вами к полету туда.
   - Ева, он нашел другой путь, - прервала её Эя. - Во время полета туда он раскрыл нам глаза на всё, что творится. Мы потеряли его там сразу же, и то, что он хотел, сделали уже без него. И будем делать дальше. Потом я расскажу обо всем. А теперь извини, что перебила тебя. Продолжай, пожалуйста!
   - Подожди! Вы хотите того же, что хотел Лал?
   - Да, Ева. Теперь это - главный смысл нашей жизни.
   - Да вы понимаете, что это значит? Одни, - кто вас поддержит?
   - Пока - только один. Может быть, ещё кто-то, кого мы успели ознакомить с взглядами Лала.
   - И кто он, тот один, который уже сейчас с вами?
   - Ли, Ева. Твой Ли.
   - Вы не понимаете, какой опасности подвергаете его!
   - Понимаем. И он понимает. Но мы знаем и меру нашей силы. А Ли не боится опасностей. Кому, как не нам, кого он спас, сделав невозможное, не знать это? И я верю, что и ты будешь с нами.
   - Я? Не знаю, - она снова сникала. - Прости, но мне теперь трудно говорить.
   - Нет: продолжай!
   - Хорошо, - не сердись, пожалуйста.
   - Вы дальше продолжали без Лала... - подсказала Эя.
   - Да. И нам удалось тогда добиться ограничения отбраковки. Частичного - но всё же это была победа: за часть детей мы уже могли не бояться.
   "За счет увеличения потомства неполноценных", подумала Эя, но ничего не сказала: боялась снова перебить и так с трудом говорившую Еву.
   - Мы добились победы без привлечения к решению вопроса всего человечества. Наши противники отступили - видимо из-за страха, что, придав нашему движению широкую огласку, мы добьемся гораздо большего: кризис кончился, и люди немного оттаяли, стали менее безжалостными и к себе, и к другим.
   Единственным аргументом наших противников была ссылка на то, что и в нынешних условиях требуется не меньшее напряжение - для решения грандиозных задач, связанных с освоением новой планеты. Поэтому ограничивать отбраковку в ещё большей степени нельзя.
   И это убедило даже кое-кого из участников нашего движения. Наши ряды поредели. А те, кто были против, усиленно пропагандировали свои доводы против нас.
   Кампания продолжалась, но уже с очень малыми результатами. Мы, пожалуй, поздно обратились ко всему человечеству, и всемирное голосование слишком мало нам дало. Но всё равно - мы продолжали бороться.
   Я всё больше начинала понимать, что дальше почти ничего не добьемся, не устранив основное условие возможности отбраковки: дети не должны быть общими - а, по сути, ничьими. Для этого женщины - все, а не одни неполноценные роженицы, сами должны рожать и растить детей. Тогда им уже не была бы безразлична судьба их ребенка, и отбраковка не смогла бы больше существовать. Она исчезла бы. Начисто.
   Что ты так смотришь? Я ведь, когда тебе говорила, что женщины должны сами рожать, думала лишь о том, что нам самим это нужно. Природная потребность, заложенная в нас, женщинах, без удовлетворения которой мы чувствуем отсутствие в жизни чего-то существенного. И только.
   Слишком много времени прошло, пока мы поняли, что это и единственное средство уничтожения отбраковки.
   - Но ты же сказала это Лалу во время вашей первой встречи! Он сказал, что именно ты подсказала ему его тогда. Разве ты не помнишь?
   - Сказала, да. И потом забыла почему-то. Вспомнила об этом гораздо позднее, намного, - уже после того, как снова пришла к такому же выводу. Уже вне всякой связи со сказанным когда-то Лалу.
   Это был не только мой вывод. Мы подошли к нему вместе: я и ещё несколько женщин - из тех, кто боролся против отбраковки. Если бы Лал был с нами, мы бы, наверно, не потеряли бы столько времени, чтобы понять это. Мы не умели видеть так глубоко и широко, как он - видели лишь свои ближайшие цели.
  
   Таких, которые поняли связь между самостоятельным рождением детей и отбраковкой, было ужасно мало. И главное, никому из нас не хватало решимости на это: боялись, что детей сразу отберут, и мы ничего не сможем сделать - общественное мнение будет против нас.
   Но время шло; наша борьба практически приостановилась, потому что больше уже ничего не давала. И тогда я сама решила первой сделать это.
   - Ева! - еле слышно произнесла Эя.
   - Это скорее было похоже на акт отчаяния. Даже ближайшие подруги с ужасом восприняли мое решение. Но я решилась бесповоротно.
   Ни один мужчина не соглашался стать отцом ребенка. Я пошла на хитрость, как это ни было противно: сплела пальцы не с одним, чтобы никто из них не мог винить наверняка именно себя в моей беременности.
   Прекратила применять противозачаточные средства, но долго ничего не получалось. Это приводило меня в отчаяние.
   И всё-таки я забеременела. Знаешь, трудно передать всё, что я почувствовала, узнав, что во мне появился он - мой ребенок. Но ты-то поймешь: ты одна. Ты помнишь - свою первую беременность?
   - Конечно! Всё сразу: и волнение, и радостное ожидание. И Дан - как он тоже волновался и радовался. Как он меня опекал!
   - Да: у тебя всё было иначе.
   А мне приходилось таиться. Только мои ближайшие подруги знали. Врач, которая наблюдала меня, была из их числа: я приходила к ней в ясли в такое время, когда ни с кем не могла столкнуться, и после обследования она записывала мои подлинные данные в свой личный архив. Носила платья, покрой которых долго скрывал росший живот. Нам казалось, что никто ничего не знает.
   Но шило в мешке не утаишь. На самом деле, о моем положении догадались няни и кормилицы - неполноценные, на которых мы с врачом не очень обращали внимание. Между собой они говорили, что "у доктора Евы живот как у роженицы становится". Постепенно об этом стали знать все неполноценные нашего острова. Но почему-то они никому из полноценных об этом не говорили.
   Их - видимо, случайно - подслушала одна из наших практиканток. Я это знаю почти наверняка: меня неприятно поразило, как внимательно, широко раскрыв глаза, рассматривала она меня. Через три дня она улетела - её практика кончилась.
  
   И через неделю к нам прилетела комиссия: несколько гинекологов и один из главных генетиков - профессор Йорг. Прилетели из-за меня. Конечно, сообщить могла только она: здесь мы друг друга слишком хорошо знаем - любой из педагогов или врачей в первую очередь поговорил бы со мной.
   Они сразу обследовали меня. Да собственно, всё было ясно, как только я разделась, чтобы лечь на кибер-диагност.
   Я старалась не показать вида, что волнуюсь.
   - Мальчик, - сказал один из врачей.
   - Мальчик, - повторил Йорг. - Впрочем: это несущественно. - И он вышел из кабинета.
   Врачи мне ничего не говорили, - они все казались смущенными.
   ... Йорг ждал меня у входа.
   - Если не возражаешь, давай пройдемся, - сказал он довольно любезно. - Нам надо поговорить и спокойно всё обсудить, коллега.
   - У нас, кажется, разные специальности, сеньор.
   - Я в более широком смысле: мы коллеги по общему делу - воспроизводству человечества. Итак, я хочу понять: почему ты, обнаружив свою беременность, не приняла нужные меры?
   - Потому что не хотела её прерывать, - ответила я.
   - Не понятно.
   - Я забеременела сознательно: хочу стать матерью.
   - Опять не понятно.
   - Попытаюсь тебе объяснить. Если сможешь - постарайся понять: я хочу родить ребенка. Своего, сама. И потом растить его.
   - Зачем? Есть роженицы, неполноценные, и няни, тоже неполноценные, которые ни на что другое не способны. И они прекрасно справляются со своим делом. А ты, полноценная женщина, можешь целиком посвятить себя своему, не отвлекаясь на то, что, к счастью, могут они. Каждому свое. Таков порядок, благодаря которому мы, человечество в целом, сумели достичь немало.
   - Мы просто не замечаем, чем расплачиваемся за этот порядок.
   - Чем же?
   - Утратой одной из самых высших человеческих радостей - общения родителей с собственными детьми. Которых сами родили, сами вырастили. С которыми возятся с самого их рождения - и от этого они становятся дороже всего на свете. Этим расплачиваемся.
   - Разве ты не любишь своих воспитанников?
   - Люблю, конечно. Но любовь к детям - чувство, необходимое не только мне, педагогам, детским врачам: всем, каждому человеку. И тебе.
   - Так, так! Неужели ты считаешь, что дети, все дети, не окружены любовью? Не получают всё, что возможно, чтобы гармонично развиваться? Разве человечество не отдает им самое лучшее, что имеет? Разве дети не дороже всего всем нам? Они наши общие дети, дети всего человечества!
   - Нельзя, уважаемый профессор, любить всех сразу - не зная в отдельности никого. Это не та любовь - это любовь вообще: её недостаточно. Дети фактически целиком переданы нам - педагогам: остальные почти не имеют к ним отношения. Мы, их воспитатели, действительно их любим, но нас слишком мало, чтобы отстоять их от того, что с ними делают - с нашим участием, к ужасу. Со спокойной совестью, уверенные в необходимости этого. И всё остальное человечество так же спокойно допускает это.
   - Это: отбраковка?
   - Да, будь она проклята!
   - Ты и твои единомышленники не отдаете себе отчет в пагубности того, чего добиваетесь! Природа не создала всех людей одинаковыми.
   - Она создала их всех людьми: с человеческим сознанием и чувствами. С человеческой душой.
   - Душа - это мистический бред: годится лишь для плохой поэзии. Человечество исходит их реальных различий интеллектуальных потенциалов конкретных индивидуумов и соответственно определяет каждому его функциональное место. Это обеспечивает максимальную результативность деятельности всего человечества.
   - Перепевы эпохи кризиса! Он кончился. И отнюдь не благодаря тому, что ты и другие продолжаете утверждать. Сейчас подобная жестокость уже не имеет оправдания.
   - Вам мало того, что вы добились? Мечтаете совсем прекратить отбраковку?
   - Это было нашей целью с самого начала.
   - И возврат женщин к рождению детей - средство её осуществления?
   - Да, - хотя не только для этого. Я уже говорила тебе.
   - Ну, так, подведем итог: твоя беременность - не случайность, а преднамеренный, обдуманный акт осуществления вашей программы.
   - Да: кто-то должен был сделать это первой.
   - Мне всё ясно.
   - Наш разговор закончен?
   - Почти. Позволь только задать тебе только кое-какие вопросы, интересующие меня как генетика.
   - Пожалуйста.
   - Благодарю. Кто отец ребенка? Ты понимаешь, что меня интересует?
   - Не знаю.
   - То есть?
   - Возможных отцов достаточно много.
   - Исчерпывающий ответ! И какой же генотип ребенка ты можешь ожидать?
   - Вы его - всегда заранее определяете?
   - С не сопоставимо большей вероятностной надежностью, чем в твоем случае. Оптимальный подбор пар производится нами, как ты знаешь, после тщательного анализа с помощь специально только для этого предназначенного суперкомпьютера.
   - Почему же тогда все дети не рождаются достаточно способными?
   - Потому что это - абсолютно невозможно. И ты это знаешь. Зато мы обеспечиваем максимум одаренных, возможный на сегодняшний день. Исключение подбора повлечет за собой потомственную деградацию. Аргумент этот - против тебя. Тебе есть над чем подумать. У меня на сегодня всё.
   Он сам вызвал самоходное кресло для меня.
  
   Несколько дней Йорг не связывался и не встречался со мной. Я провела их в тревоге: мы гадали, что он предпримет.
   - Рассчитывал, что от неизвестности у тебя сдадут нервы? - спросила Эя.
   - Должно быть. Но когда, наконец, вместо радиовызова он появился сам рано утром в моей школе, в его поведении не было и следа враждебности.
   Дети делали зарядку. Я, как всегда, сидела возле площадки - наблюдала. Потом внезапно, ещё не видя, почувствовала его присутствие и вздрогнула. Как сегодня.
   - Ну что ты, сестра! Нельзя же так: разве ты меня боишься? - улыбаясь, сказал он.
   - С чего ты взял?
   - Конечно: отчего ты должна бояться? Доброе утро!
   - Приятное утро, сеньор.
   - Я хотел бы с тобой поговорить.
   - После завтрака. За это время я вызову себе замену - практикантка ещё неопытная.
   - Хорошо, я приду после завтрака.
   - Зачем? Лучше останься - понаблюдай за детьми. Разве это не доставляет тебе удовольствие?
   - Я не против, - согласился он сразу.
   Он как-то задумчиво смотрел на детей.
   "Смотри, смотри!", думала я. "Это тебе полезно: может быть, что-нибудь поймешь".
   После зарядки дети подошли к нам. Я его им представила - он только молча кивнул им головой в знак приветствия.
   ... После завтрака состоялся наш второй разговор.
   - У нас обоих было время подумать, сестра.
   - Над тем, что ты назвал аргументом против меня? Я и тогда могла сказать, что ты прав...
   - Вот видишь, ты и сама это признала.
   - ... но - всего лишь частично. Это ещё не вся правда и не единственный императив. Подожди спорить, - сперва ответь мне вот на какой вопрос: не хотелось ли тебе погладить кого-нибудь из детей по головке?
   Я, видимо, застала его врасплох этим вопросом: ему явно не хотелось признаваться, что подобного желания у него не появлялось.
   - Нет! - всё же вынужден был сказать он.
   - Вот видишь! Значит, у тебя нет любви к ним - ты не можешь дать им и капли ласки. А у нас любовь к детям является непременным условием возможности заниматься ими.
   - Не понимаю, что ты этим хочешь сказать?
   - Что непонятно: как, не любя детей, ты можешь иметь к ним отношение?
   - Знаешь, тебе не удастся вывести меня из себя. Ты напрасно пытаешься. Не улыбайся, пожалуйста: у тебя для этого слишком мало причин. Не понимаю, почему ты стараешься помешать мне помочь тебе?
   - Помочь? Вы только не мешайте!
   - Нет уж! Мы и так - слишком долго вам нее мешали как следует. Но дальше - нет! Не надейтесь. Слишком много вам удалось натворить. Теперь и вы, и мы подошли к пределу. Вы добиваетесь своего, воздействуя на эмоции людей - и только на них. Мы обратимся к их разуму: а разум современных людей сильней их эмоций. Объясним, какой вред вы уже успели нанести и нанесете ещё, если вас не остановить сейчас. Мы в состоянии это сделать - большинство за нас. Вспомни: поддержали ли люди Лала?
   - Его ещё не поняли.
   - Даже вы не поддержали его. И если бы мы проявили настойчивость, вся Земля проголосовала бы за объявление ему бойкота. Но мы понимали, что каждый может заблуждаться - дали ему убедиться в собственной неправоте. Ну, и что же? Он понял и, вернувшись из Малого космоса, больше не заикался о прежнем. Он был разумным человеком: вместо того, чтобы продолжать упорствовать в своем заблуждении, занялся поистине великим делом - полетел осваивать новую планету. Последуйте лучше его примеру!
   "Лал уступил вам? Плохо вы его знаете!": я вспомнила, как он привозил вас перед отлетом. Но ничего Йоргу не сказала: это был не противник, с которым спорят - враг. Я видела, что он меня щадить не станет. Но знала, что этот враг, к несчастью, гораздо сильней меня.
   - Вот тебе альтернатива: или прекращение беременности, или наше требование бойкота тебе. В результате его мы не сомневаемся. И ты - тоже.
   Я молчала: да, не сомневалась.
   Значит, этот упырь хочет убить моего ребенка, которого я ношу под сердцем! Эя, сестра, знаешь ли ты, что такое чувство ненависти? Я вот - знаю. И знаю, как можно хотеть убить человека.
   Да, человека. Если бы он был волком, это было бы не так страшно. А он был наделен разумом, и немалым. Он понял гораздо больше, чем я предполагала, но по-своему - чтобы обратить против меня.
   - Угроза бойкота не может устрашить тебя. Ещё бы: ты приносишь себя в жертву вашей великой цели - и уже заранее видишь себя в героическом ореоле. Но ты подумала, что тебе придется пожертвовать не только собой?
   - Я за всё готова ответить одна.
   - Ты ещё не поняла. Ты думаешь о враче, которая помогала тебе? Нет - не она.
   Не она? Кто? Не отец же ребенка - его и не знают, и обвинить не в чем. Йорг молча смотрел на меня и улыбался. Зловеще. Уверенно.
   И вдруг будто током пронзило: Ли! Мой дорогой мальчик - почти сын. Которого спасла от верной отбраковки, и которого любила больше всех на свете. И он меня - ближе меня у него тоже никого не было. Я останусь ему самой близкой - чтобы со мной не случилось. Он не отречется от меня, если я подвергнусь бойкоту - и тогда бойкот ждет и его.
   - Тебе не жалко его? - спросил Йорг, который, казалось, прямо читал мои мысли. - Нет? Чего же стоит тогда твоя любовь?
   - Я запрещу ему сама общаться со мной: скажу, что так нужно.
   - Не поможет, Ева: он любит тебя - он никогда от тебя не отречется. Любовь самое высокое и самое сильное чувство, не правда ли? - Много, слишком много он, оказывается, понял. - Ты не подумала о нем раньше? Странно. Ну, подумай теперь. Завтра утром жду твоего ответа. Я даю тебе шанс, и если ты им не воспользуешься, то винить за последствия сможешь лишь себя. До свидания! - И он быстро ушел.
  
   День тянулся томительно долго. Я продолжала заниматься делами, машинально, и непрерывно думала: как быть?
   Наконец, вечером, когда дети были уложены, мы собрались вместе. Никто ничего предложить не мог - я должна была решать одна. Постепенно подруги разошлись.
   Ну, и ночка же была! Я лихорадочно думала, искала выход: как сохранить ребенка и одновременно не погубить Ли? Как, как??
   Зачем же я тогда спасла Ли, если способна сломать его жизнь сейчас? Имею ли право на это? Ведь ребенок ещё не родился - а Ли живой, сознательный. Лучший космический спасатель Земли - что ждет его на очень долгие годы?
   Если бы не он, я бы не дрогнула. Но я, действительно слишком сильно любила его. Видимо, больше того дела, за которое боролась, - ради которого хотела родить ребенка и была готова испытать бойкот. Одна.
   И вот - не выдержала, сдали нервы: к утру я уже была готова. Не сообщая ничего своим, связалась с врачами из комиссии и сказала, что хочу с ними немедленно встретиться.
   Они все ждали меня в поликлинике, - Йорга среди них не было.
   - Подруга, ты хочешь, чтобы мы помогли тебе исправить случившееся? - спросил один из них.
   Я не могла ответить: да, горло сдавило. Кивнула головой.
   - Хорошо. Сделаем.
   - Только немедленно, - прохрипела я, - пока я не передумала.
   В сопровождении двух из них меня доставили аэрокаром в наш импланторий. Там хирург, занимающийся имплантацией зигот роженицам, произвел аборт. Операция прошла быстро - хирург был опытный: аборты роженицам иногда делать приходилось. Гинекологи из комиссии зачем-то тоже присутствовали при операции.
   И всё! Пусто стало, как будто мне не матку опустошили - душу. Я словно сломалась: не могла ни говорить, ни есть, ни спать. Неделю держали меня в клинике на электросне и внутривенном питании. Восстановили мне физическое состояние, а душевное - только Йоргу пожелаю того же!
   Лишь через месяц вернулась в школу. С детьми мне стало полегче. Но с взрослыми почти не общалась - не могла.
   ... А ещё через месяц услышала сообщение о вашем возвращении.
  
   Мой Ли улетел вместе с другими встречать вас. Вся Земля жила сообщениями о ходе вашего спасения.
   Только никто не ждал, как я. Ждала, что прилетит человек, который знает, что делать. Как он мне был нужен!
   Вас показали на экране: вы были как тени, и с вами дети - никто, кроме меня не понимал, что это значит. А Лала не было: он не прилетел.
   Но я видела: дети, настоящие дети! Рожденные тобой - самой. Ты - мать! Я уговаривала тебя сделать это. И ты - сделала. А я? Как теперь глядеть тебе в глаза?
   Другие радовались - я не могла без ужаса представить себе встречу с тобой. Даже начисто отключила внешнюю связь. Меня могли вызывать лишь несколько человек, ближайших коллег по работе: я дала им другой позывной код.
   Даже Ли боялась увидеть. К счастью, он проходил карантин; я сама его вызвала: чтобы он не беспокоился. Всего один раз.
   Надо было связаться с вами, с тобой, хоть послать поздравительную радиограмму - ничего не могла. Только и думала: хоть бы не вспомнили обо мне!
   - Зачем ты так?
   - Я же теперь ничего другого не стою.
   - Нет, ты - не должна так думать о себе.
   - Не надо: не утешай. Что, кроме горечи и презрения к себе, мне остается? Как ты можешь вообще со мной разговаривать? Теперь - когда ты всё знаешь. Жалеешь меня - зачем?
   - Нет. Поверь: нет. Ты выше меня. Я - что? Если бы не Лал и Дан: я же была просто девчонка, когда встретила их. А ты ведь сама. Сама!
   - Всё это теперь позади.
   - Нет. Ты же вела борьбу - такую тяжелую! Что ты казнишь себя: могло ли не быть хоть одного поражения? Не надо, сестра: слышишь, не надо! Мы добьемся своего - увидишь!
   - Мы? Кто это? Сколько? Раз, два - и обчелся: остальные разбежались - кто куда.
   - Мы снова соберем всех.
   - Ой ли!
   - Соберем! Их - и других: то, чему научил нас Лал, раскроет людям глаза.
   - Его ведь тогда никто не слушал. И я тоже - готова повторить тебе это.
   - С той поры много воды утекло. Сейчас послушай меня вместо него.
  
   Теперь говорила Эя - Ева слушала.
   - Так! - говорила она. Из всех, кого они знакомили с взглядами Лала, никто так не понимал сказанное. Ей не нужны были обычные подробности: слишком многое знала сама. Каждое слово Эи - как вода в сухую почву: снова в глазах Евы появлялся блеск, и на мгновения превращалась она в прежнюю Еву.
   - Нам было бы легче, если бы всё это время он был с нами, - задумчиво сказала она. - А может быть - ещё трудней.
   Она стала отвечать на вопросы Эи. Её ответы были мало утешительны: не так много изменилось с их отлета. Отбраковка - да, значительно ограничена - но не исчезла, существует (будь она проклята!).
   - Действовать надо, Ева! Лала нет - мы вместо него.
   - Как - действовать?
   - Передавать всем слова Лала: пусть знают! Восстанови свои былые связи и расскажи им - в первую очередь.
   - Попробую.
   - И ещё: надо, чтобы родился ещё один ребенок от полноценной матери - здесь, на Земле.
   - Хочешь повторить то, что не удалось мне?
   - Так надо, понимаешь?
   - Кто? Ты?
   - Нет. Не могу. Я...
   - Космос?
   - Да. Хотя я вполне здорова. Там - погиб наш Малыш. Ты знаешь, как.
   - Знаю. Все знают.
   - Но только ты - понимаешь. Я никогда, видно, больше не решусь - родить, - с тоской глянула она Еве в глаза. - Ты?
   - Я? У меня уже не получится. После операции гинекологи мне сказали: "Теперь ты можешь в будущем ничего не опасаться".
   - Надо поговорить с теми, кто раньше хотел это сделать.
   - Нет. Они деморализованы случившимся со мной: боятся. Йорг и генетики по-прежнему в состоянии сделать с ними что угодно.
   - Ты так думаешь? Почему же они молчат до сих пор по поводу наших детей?
   - С вами боятся связываться: слишком вы популярны.
   - Но хоть попытаться что-то сделать? При проверке развития детей они имели возможность.
   - Так-таки ничего не было?
   - Мы не заметили.
   - Значит, у них в запасе что-то более серьезное.
   - Скажи подругам, что и с ними мы не дадим ничего сделать.
   Ева покачала головой:
   - Всё равно, ничего не выйдет. Сейчас - никак. Попробую, конечно. Только всё равно, знаю: сразу не решатся.
   - Пусть не сразу.
   - Трудно. А сил у нас с тобой - нет.
   - Будут силы. Будем вместе - появятся и они. Найдем их: надо - мы должны быть сильными.
   - Только - тоже не сразу. Но теперь хоть знаю, что не одна. Ну, что: пойдем. Девочка, верно, заждалась.
  
   - Ты не скучала, дочка?
   - Нет, я смотрела на маленьких. И кормилицы такие славные. Только детей мне больше не давали.
   - Нельзя, девочка. Того, что ты брала, специально осмотрит врач.
   - А смотреть они не мешали.
   - Смотреть можно.
   - Только они немного странные. Многого не знают - я им говорю, а они не понимают.
   - Их мало учили. Они - неполноценные, - сказала Эя.
   - Те, про которых говорил Отец?
   - Да.
   - Вот как!
   - Дочка, а ты не хочешь остаться здесь до понедельника? - вдруг предложила Эя, видя, как Ева смотрит на Дочь.
   - А можно?
   - Можно, дочка: конечно! - Ева привлекла девочку к себе. - Будешь со мной.
   - А с детьми мне разрешат играть?
   - Да - тебя только обследует врач, и будет можно: уже завтра, с утра.
   - Тогда я останусь. Мама, а ты?
   - Меня ждет Отец.
   - Пойдем обедать, Эя, - напомнила Ева.
   - Извини, мне совсем не хочется. Полечу я. Только попрощаюсь с дочкой. Ты проводи меня до аэрокара, поговорим ещё немного.
   ... - Спасибо, что ты её оставила со мной. - Они уже стояли возле аэрокара. - Так хорошо мне с ней.
   - Побудьте вместе.
   - Она удивительно ловко держала младенца. Наши девочки так не умет.
   - Дети разных возрастов у вас мало общаются. Это плохо. Мои росли вместе; Сын заботился о сестре, знал, что он - старший. Мне столько ещё тебе о них рассказывать.
   - Они, должно быть, и дают тебе силы. Счастливая ты, всё-таки - несмотря ни на что!
   - Да, Ева. И за это я благодарна вам: Лалу и тебе. Пока, Ева! Открой свою внешнюю связь. Будем вместе!
   - Будем, сестра.
   - Ещё вот что: я записала весь наш разговор - разрешишь дать запись Дану? Или хочешь, чтобы я её стерла?
   - Нет. Ему - дай!
   - Ну, всё! До встречи, сестра. Прилетай поскорей: мы покажем тебе Сына.
   - Спасибо тебе - за всё. Привет мой Дану!
  
  

6

   Озеро знакомыми очертаниями распростерлось внизу. Дан посадил аэрокар и, выскочив из кабины, сбежал к берегу.
   Как давно был он здесь. С Лалом. Там, вдалеке, остров, где прошла будто приснившаяся ночь с Лейли. Он был тогда другим, а Лал жив.
   - Отец! Красиво-то как! - другой Лал, его сын, стоял сзади.
   Робот быстро развернул палатку. Они спустили на воду надувные лодки, погрузили снасть. Озеро, несмотря на нерабочий день, было почти пусто - лишь одна лодка маячила невдалеке.
   Поначалу поставили лодки рядом. Разделись, подставив тело солнцу, ощущая воздух всеми порами. Дан наладил удочки, помог Сыну. Закинули и стали ждать.
   - Что такое? Почему совсем не клюет? - разочарованно произнес Сын.
   - Ничего: попозже, к вечеру начнет. Давай-ка разъедемся. Попробуй поработать спиннингом.
   - Я поплыву к большому острову.
   - Давай! Когда-то у меня там брала щука. На такую точно блесну: возьми-ка!
   - Зачем - две?
   - Про запас: там у берега водоросли - могут быть зацепы.
   Вода казалась застывшей. Кивки тоже - так, что надоело смотреть. Дан налил чаю из термоса, попил не торопясь.
   Лодка с одиноким рыбаком снялась с места, приблизилась к нему.
   - Клюет? - спросил рыбак, поздоровавшись.
   - Мертво. А у тебя?
   - Тоже. Только время зря теряю!
   - На что ловил?
   - Да почти всё перепробовал.
   - Может, позже начнет?
   Рыбак махнул рукой:
   - Вечером вчера не клевало, и сегодня утром ничего: я в четыре часа начал. Впустую! Улечу сейчас куда-нибудь ещё - давно пора! И так, уже никто здесь не остался. Не собираетесь тоже?
   - Нет. Я слишком давно тут не был.
   - Ну, как знаешь. Удачи! - Хорошо, что не узнал: лицо затенено большим козырьком.
   Значит, надеяться почти не на что. Жаль: так хотелось испытать захватывающее чувство азарта и удачи, ощущения сопротивления пойманной рыбы, натянувшей леску. Но улетать он, в любом случае, не собирался.
   Лал ждал его когда-то здесь, - а он был там, на острове: Лейли пела ему и дарила себя. Сын уплыл туда - к острову. Его уже совсем не видно.
   Солнышко приятно пригревало. Сбросив ещё пару глиняных "бомб" для прикормки, Дан лег на дно лодки, незаметно забылся дремотой.
   ... Внезапно что-то будто толкнуло его. Ещё не совсем очнувшись, он сел и начал озираться вокруг. И вдруг увидел: лодка Сына качается на воде. Пустая!
   Он испуганно схватился за радиобраслет:
   - Сын! Сын, отзовись! Где ты! Сын!
   Сын отозвался не сразу.
   - Я на острове, Отец. Что-нибудь случилось?
   - Я испугался. Твоя лодка далеко от берега, и тебя в ней не было.
   - Я забыл её привязать. Пришли мне, пожалуйста, большую палатку, одежду и робота с едой.
   Что?! И он вдруг вспомнил всё: понял.
   - Ты один? - спросил он с какой-то робостью. Сердце учащенно колотилось.
   - Нет.
   - Сейчас пришлю. - Он поспешил на берег, надул плот и сам перетащил на него всё.
  
   С того дня, как побывала у них, она часто прилетала сюда.
   Дни были до отказа заполнены - она и Поль работали как одержимые, готовя "Бранда"; но параллельно, ни на минуту не прекращаясь - мысли: о себе, о Дане, Эе, их детях. Она никуда не могла деться от них. И всё чаще тянуло туда, где прошла единственная, невероятная, прекрасная ночь. Ночь с Даном. Здесь - в тишине, одиночестве, подолгу сидела она, вновь и вновь вспоминая, думая.
   ... Отплыв на достаточное расстояние, Лал прицепил данную Отцом блесну и встал во весь рост.
   Первые несколько забросов не дали результатов. Вспоминая то, что говорил и показывал Отец, он повторял их, приближаясь к острову. И уже вблизи от него рыба взяла.
   Леска натянулась до предела. Замирая от волнения, Лал осторожно подтягивал её, держа палец на кнопке моторчика, крутившего катушку. И не поверил своим глазам, когда увидел рыбину, подхваченную подсачником. Щука! Не маленькая. Вот они какие!
   Он снова прицелился, забросил. Ничего. Снова, и ещё раз, и ещё.
   И опять натянулась леска, прогнулось удилище. Снова удача! Идет ещё тяжелей, чем первая. Чтобы не оборвать леску, приходится то включать моторчик, то отпускать тормоз. Сколько в ней силы! Ну же!
   Тоже щука. Какая огромная, чуть ли не вдвое больше первой. О-го-го! Глаза юноши сияли, ноздри раздувались, - он широко улыбался.
   Ещё, ещё заброс. Ничего. Не может быть, не должно! Поймать ещё, почувствовать вновь и вновь взявшую блесну рыбу, подсечь её резким рывком и снова тащить к себе.
   "Там у нас тоже обязательно должна быть рыба, ею надо как можно скорей заселить водоемы". Чтобы и там можно было испытать азарт ловли, восторг при виде крупной бьющейся рыбы.
   Он забросил далеко, почти к самым кустам у мыска. Повел - и тут же почувствовал, что зацепил. Ну, надо же!
   Действуя веслами, он медленно подплыл к мыску, чтобы, легонько подергивая леску, как учил Отец, попытать освободить тройник с блесной. Солнце ещё сияло вовсю. Ветерок приятно обдувал лицо и голое тело и тихо подвигал лодку.
   Удивленный вскрик заставил его поднять голову.
   ... Что делать? Как жить дальше? С каждым днем она всё сильней чувствовала, что уже окончательно не в состоянии жить по-прежнему, - только так, как живут они.
   Мысль, в первый момент показавшаяся безумной - стать одной из них, войти в их семью - не проходила. Наоборот - становилась навязчивой, настолько сильной, что сминала даже чувство к Дану. Они становились ближе ей - все: и Эя, и девочка, и застенчивый юноша, горящий взгляд которого стал часто видеться ей.
   Надо искупаться: вода освежит тело и хоть немного успокоит. Лейли сбросила одежду, шагнула к воде. Солнце било в глаза так, что пришлось зажмуриться.
   Она приоткрыла глаза - и не поверила себе: лодка, прямо перед ней, и в лодке сын Дана - Лал. Солнце золотило его развевающиеся огненно рыжие кудри, - казалось, сияющий ореол окружал его голову. И юношески стройное нагое тело с выпуклой грудью, развернутыми плечами - будто созданное античным скульптором для храма Гелиоса.
   Он поднял голову, услышав её вскрик, - и всё затмил его взгляд. Он уже не мог оторвать от нее глаз, не мог опустить их; в них светились восхищение и радость, робость и покорная нежность. Губы его беззвучно шевелились.
   И молнией пронзила её мысль: это - выход! Единственный - другого не будет. Только это свяжет её с ними - неразрывно, прочно.
   И сразу отпали все сомнения, все тревоги. Стало удивительно спокойно в её душе. И она не стала закрывать свою наготу: шагнула вперед, в воду - навстречу ему.
  
   Лейли... Она - или он плохо знал своего Сына: как смотрел он на нее, красный от смущения. Потом полночи ждал на балконе, чтобы ещё раз увидеть её.
   Пора - мальчику уже восемнадцать. Будь счастлив, Сын!
   Это замечательно, что с первой в жизни женщиной его свяжет любовь, на которую ответят тем же: она одарит его любовью - не простой страстью. Сумеет: она знает это чувство. С давних пор. Гораздо раньше, чем узнал его он, Дан.
   Его-то она и любила. Та встреча, здесь, когда она казалась безумной от счастья, - лишь это он хоть иногда вспоминал. А сейчас припомнил всё: то, что передавал ему Лал, когда он, бессильный старик, доживал последние годы первой жизни, и её слова при прощании тогда. Он не вспомнил её, вернувшись: сразу встретил Эю. И лишь одна та ночь - и день.
   Там, на сверхдалекой Земле-2, у него и Эи родились Дети, и Эя, Мама, стала единственной для него на всю жизнь - он узнал любовь и стал другим.
   А она, здесь, ждала: он почувствовал это сразу при её посещении - она прилетела к ним самая первая. И улетела, всё поняв, но ничего, значит, не позабыв: продолжает летать сюда. И сейчас она с Лалом: потому что его только может полюбить - сына Дана. Пусть будет счастлива - с Сыном!
   Он долго сидел на камне у самой воды: смотрел на остров вдали, думал. Приплыл обратно плот, - на нем лежала великолепная большая щука. Значит, Сыну сегодня во всем удача! Он не стал трогать рыбу: сунул в садок, чтобы сохранить до прилета Мамы.
   Долго же её нет! Скорей бы прилетела! Что там с Евой? Ожидание было томительным. Даже ловить не хотелось.
   Он невероятно обрадовался, услышав, наконец, сигнал вызова.
   - Отец, я уже лечу. Включи через час пеленг - я пересяду в аэрокар.
   - Что с Евой?
   - Дело серьезное: она делала попытку сама родить ребенка - её заставили под угрозой бойкота ей и Ли уничтожить плод.
   - Как это произошло?
   - Я записала весь наш разговор - перезаписала его тебе. Начни слушать до моего прилета. Скоро буду.
   Он слушал, сжав кулаки. Прав, тысячу раз был прав Лал: ну и зверьё!
   Эя, прилетев, увидела, что он продолжает слушать, - молча уселась рядом с ним.
   - Похоже, Ева сейчас не совсем устойчива, - сказал он, прослушав главное.
   - Пока очень. Но это Ева: должна справиться.
   - Ты сильно устала сегодня?
   - Невероятно. И не ела с утра: не до того было. Она - как избитая. Я Дочь с ней оставила - до понедельника.
   - Что же ты молчала? Сейчас накормлю тебя.
   - Наловили много?
   - У меня совсем не клевало. Но Сын поймал, спиннингом. Вот, смотри! - он вытащил садок со щукой.
   - О! Молодец мальчик.
   - Да. - Что-то мешало ему сказать сразу всё.
   - Даже есть захотелось.
   - Сейчас! - он сунул щуку в контейнер робота. Налил в крохотные стаканчики темную водку. - Выпей немного. На травах, по рецепту Лала.
   - Опьянею я: голодная очень.
   - Ну и хорошо: расслабься.
   - Ладно: после того, что узнала, действительно, надо. - Она сразу поперхнулась, слезы выступили на глазах. Потом всё же допила. Дан подал ей кусок уже зажаренной рыбы.
   Они ели молча.
   - Правда: полегче стало. Ты что сейчас будешь делать? Поедешь опять ловить?
   - С тобой - да.
   - Нет - я не в состоянии.
   - Иди тогда, ложись сразу.
   - Подожду Сына.
   - Не надо. Он на большом острове.
   - Где?
   - Вот там. - Но ничего уже не было видно, совсем стемнело.
   - Надо хоть вызвать его.
   - Не надо, Мама. Нельзя мешать ему.
   - ?
   Он не успел ничего ответить: негромкий женский голос зазвучал над озером.
   - Колыбельная! - удивленно воскликнула Эя. Одна из тех, которые она учила с тем, старшим, Лалом, и потом пела своим Детям.  - Там - с ним, нашим Сыном?
   Он кивнул молча. Лейли: теперь уже совсем не было сомнений. Звуки неслись над водой, проникая куда-то в самое сердце. Необъяснимое чувство вины перед ней впервые пробудилось в нем. За что? Уже тогда была Эя. Она и сейчас с ним. Рядом. Сын - даст Лейли то, что не дал он. И она - отдаст Сыну себя всю, без остатка: она не умеет иначе.
   Сменяли друг друга песни, романсы, арии. Одна прекрасней другой. Они входили в душу, и в ней воцарялись покой и светлая вера. Исчезала тоска, безотвязно следующая за ними с того страшного момента, когда навеки уснул Малыш.
   Дан обнял Маму, привлек её к себе; она молча приникла к нему, прижалась крепко. И когда пение кончилось, они почувствовали, что страсть вновь пробудилась в них.
   - Отец, родной мой!
   - Мама, любимая!
   Они не стали противиться желанию друг друга. Желанию, вернувшемуся после такого длительного перерыва. Уходя в палатку, они обернулись в ту сторону, где сейчас был их сын, обретший свое высшее счастье, и откуда пришло облегчение им самим. Какой-то неяркий свет вспыхнул там: это загорелся костер.
  

7

  
   - Добрый день, Эя. Мне нужна ваша помощь: мы ставим старинную пьесу, и я играю главную героиню - она жена и мать. Кто, кроме тебя и Дана, сможет мне помочь?
   - Ну, да. А как называется пьеса?
   - "Бранд".
   - Ибсена?!
   Сын больше не жил с ними - его домом стал блок Лейли в Городе Муз. Прилетая в Звездоград - он не стал переводиться из здешнего университета, из-за друзей, которые у него там уже были - Сын обязательно старался, хоть ненадолго, увидеться с ними и сестрой, не прибегая к телесвиданиям.
   Они все не особо представляли, как себя вести в этой необычной ситуации. Не говорили о Лейли, а она, казалось, не испытывала желания вновь увидеться с ними.
   Этот радиовызов она сделала сейчас почему-то ей, Эе.
   - Мне очень нужна ваша помощь, - повторила Лейли. - Не могли бы вы прилететь к нам на студию - на репетицию?
   Когда они там появились, зал, где шла репетиция "Бранда", был набит до отказа. Впервые: никто посторонний до сих пор на его репетициях не появлялся.
   Постановка пьесы вообще с самого начала натолкнулась на большие трудности: желающих играть в ней почти не было. Лейли - Агнес, да Поль, решивший сам играть Бранда. С остальными ролями помог Цой, с трудом уговоривший несколько актеров, далеко не самых лучших, если не считать взявшего роль Фогта Рема.
   Но на роль Герд он исполнительницы не нашел, и Лейли обратилась к Рите, не очень, правда, рассчитывая, что та согласится. Но, к удивлению, Рита, перед тем отказавшая Цою, обещала подумать.
   ... Об этом она рассказала Милану во время свидания.
   - Если я и соглашусь, то лишь чтобы познакомиться с Лалом.
   - Младшим?
   - Ну да. Он бывает у нас почти каждый вечер, когда играет Лейли. Ты знаешь: она близка с ним.
   - Конечно.
   - Ты поразительно много знаешь.
   - Не от тебя.
   - Ну, и что?
   - Ты переменилась.
   - Не думаю.
   - Ты больше не хочешь нам помогать?
   - Я этого не говорила.
   - Тогда - будет полезным, чтобы ты познакомилась с этим новым Лалом. Ты знаешь, что они всё услышанное тобой тогда от Лейли говорят всем и повсюду? И многие их слушают, и потом передают и обсуждают с другими. Ты-то понимаешь, к чему это может привести.
   - Безусловно. Значит - брать роль этой полоумной?
   - Это же поможет тебе узнать от них ещё многое, ценное для нас. Да, девочка?
   - Тебе так же трудно отказать, как и отказаться сейчас от тебя! - усмехнулась она, придвигаясь к нему. Но ею уже двигало и любопытство: в любом случае, эти люди были слишком необычны.
   ... Лейли познакомила их с главным режиссером "Бранда" - Полем. Гостям показали две сцены: там, где Бранд собирается покинуть горное селение, но преследуемый криками Герд и сознанием своего долга, остается, - а с ним и Агнес: затем - в которой приходит цыганка, и Агнес отдает все вещи умершего ребенка.
   Лейли была великолепна: в каждом слове, каждом её движении было неподдельное чувство. Но при этом многое она представляла себе слишком не точно - на это ей надо будет указать: объяснить необходимые подробности. Не это главное. Главное - как она воспринимает образ Агнес. И как держит сверток с ребенком. Своего бы ей! Ну, об этом и мечтать не приходиться.
   И Бранд хорош: Поль играл человека не только убежденного и неукротимого - его Бранд нес боль за то, какими были люди. За его убежденность скрывалась мука преодолеваемых сомнений, подавляемого желания снизойти к слабости людей - им надо помочь стать ими в самом высшем смысле. Вопреки им самим, вопреки жалости, мешающей ему.
   Воспоминания нахлынули на Эю. "Бранд" тогда послужил Дану средством, чтобы заставить её преодолеть сомнения, решиться: сейчас она уже не представляла жизнь без своих детей. И её долг помочь другим стать такими же. Надо помочь им, Полю и Лейли: постановка "Бранда" всколыхнет людей.
   К сожалению, поговорить здесь не удастся. Людей много - все смотрят только на них. К тому же, репетиция продолжалась намного дольше, чем они предполагали.
   - У нас назначена встреча с друзьями в Звездограде. Может быть, полетите с нами? - предложила Эя. - Поговорим в кафе.
   - Но ваша встреча...
   - Для них наш разговор будет интересен. Так, как?
   - С удовольствием! - Поль и Лейли поднялись.
   - Мне можно с вами? - спросила Рита.
  
   Дорогой Лейли расспрашивала Эю, насколько верно изображала она Агнес - Эя объясняла ей её ошибки. Остальные молчали, слушая их. Поль и Рита впервые видели астронавтов так близко и были всё внимание, хотя каждого интересовало совсем разное.
   Для Поля они были, прежде всего, прототипами героев пьесы. Дан, действительно, напоминал Бранда, только более спокойного и менее сурового, - был бы и Бранд таким же, имея за собой столь великие свершения? Но Бранд и Дан - люди слишком разных эпох. Бранда ведь некоторые режиссеры ещё во времена Ибсена трактовали как сурового фанатика только из-за того, что он прест: его стремление к совершенству людей связано с его религией. Но сколько замечательных людей того времени были глубоко религиозны: Толстой, Ганди, Кинг. Два последних были убиты.
   Бранд - не фанатик: его требовательность вызвана ясностью главной цели - непрерывным совершенствованием. Дан тоже напоминает человека, ясно осознающего цель. Какую - Поль в общих чертах уже знал со слов Лейли. Но он хотел послушать их самих: слова Лейли пробудили сильнейший интерес к тем идеям, которые они, как ему говорили, теперь повсеместно проповедовали. Но правы ли они вообще - или настолько, что, не принимая всего, следует признать их частичную правоту - об этом он судить ещё не решался.
   Но сами личности! По сути, для него и Бранд представлял ценность лишь как яркий, цельный характер, - впрочем, в нем до сих пор много неясного, непонятного.
   - Что ты можешь сказать о моем Бранде, сеньор? - наконец решился обратиться Поль к Дану.
   - В нем немало того, кого можно взять прототипом - его, к сожалению, уже нет - моего друга: Лала.
   "Не считает, что он сам!", отметил молча Поль.
   ... А Рита чувствовала себя несколько странно. Быть лазутчицей - это щекотало нервы, казалось увлекательным, как в старинных книгах о них. Но в то же время она, как и все на Земле, не могла не восхищаться ими.
   Что они хотят? Почему, действительно, нарушили существующий порядок и проповедуют другим его уничтожение? Постепенно стало усиливаться желание узнать и понять как можно больше не только для Милана и профессора Йорга.
  
   Кафе "Аквариум", где проводили они большинство встреч, было выбрано Даном: там украшением стен было большое количество искусно оформленных, светящихся аквариумов, и он удовлетворял свою былую страсть к рыбкам, любоваться которыми столько лет не имел возможности. Всегда садился лицом к круглой стене: пол медленно вращался, и аквариумы с самыми разными рыбками поочередно проходили перед глазами.
   Там их ещё никто не ждал. Они уселись за стол, каждый заказал легкий ужин киберповару. Снова завязался разговор о "Бранде".
   - А ведь эта пьеса когда-то сильно помогла мне. Да, Мама? - спросил Дан.
   - Ещё как! - ответила Эя. - Я, пожалуй, расскажу, как это было.
   Вскоре появились те, кого они ждали: Арг и Лия с десятком молодых аспирантов.
   - Извини нас, учитель, что явились позже тебя! - сказал Арг, совершенно седой: его обращение звучало странно - Дан выглядел не старше его.
   Чувствуя себя опоздавшими, вновь пришедшие тихо уселись и тоже стали слушать рассказ Эи.
   ... Это она не рассказывала во время её прилета к ним в горы. О том, как Лал уговаривал её родить ребенка; о своих колебаниях, о том, как после гибели Лала она решила, что это уже не нужно. О попытках Дана убедить её - сделать в память друга: он предложил ей тогда посмотреть "Бранда".
   О "Радуге", которую вспомнила после просмотра "Бранда" и содержание которой вкратце пересказала. И как тогда, наконец, решилась.
   Её слушали, затаив дыхание.
   Не слышимый другими сигнал прервал конец её рассказа. На экранчике радиобраслета появилась Дочь.
   - Мама!
   - Как дела, Дочка? Ты давно дома?
   - Только что приехала.
   - Ужинала?
   - Да. Мама, а вы где?
   - В "Аквариуме".
   - Значит, вы сегодня тоже поздно вернетесь?
   - По-видимому. Ты нас не жди, ложись вовремя.
   - Хорошо. Я только свяжусь с Евой: хочется поговорить с ней.
   - Передай привет от нас. И скажи, что мне сегодня вряд ли удастся связаться с ней.
   - Включи, пожалуйста, большой экран, Эя: я хочу кое-что сказать Дэе, - попросил Арг.
   Рита с любопытством смотрела на появившееся, на большом экране лицо девочки.
   - Добрый вечер, сеньоры! - поздоровалась она со всеми.
   - Славный вечер, дочка! - сказал ей Арг. - Я кое-что узнал для тебя.
   - Я слушаю, сеньор.
   - А сеньором - ты меня больше называть не будешь. Вот - я нашел: когда-то старшего дети называли "дядя". Это значит - брат отца или матери. Понятно?
   - Да. И сестра матери или отца - тоже?
   - Нет - женщин называли "тётя". А совсем старых: "дедушка" - отец матери или отца, и "бабушка" - мать любого из них. Меня - как ты будешь называть: дядя Арг или дедушка Арг?
   - Дядя Арг. Ты ведь моложе Отца.
   - Но я старше твоей матери.
   - А если сложить половинки их лет?
   - О, тогда будет примерно одинаково. Действительно: дядя. Молодец: ты очень сообразительная девочка. Возьму-ка я тебя к себе в ученицы, когда закончишь университет.
   - Нет, дядя Арг. Я буду педагогом. Как Ева. Тетя Ева.
   - Жаль, Дэя!
   - Спокойной ночи! До свидания, - сказала Дэя и исчезла с экрана.
   - Невероятно славная девочка! Так люблю с ней разговаривать: колоссальное удовольствие.
   - А ведь все это любят - поговорить с детьми. Естественная потребность - общаться с ними. Для всех - Лал был бесконечно прав: каждый, женщина или мужчина, должен иметь собственных детей.
   - Жаль, что я слышу от тебя это только сейчас, а не когда тебе было всего шестьдесят лет, - произнесла Лия.
   - Почему именно шестьдесят?
   - Я тогда попросила у него консультацию - заканчивала институт. Какой он был! Как мне хотелось, чтобы он протянул мне руку.
   - Разве я не сделал это?
   - Сделал: но после того, как я протянула её первая. И во второй раз, когда я осталась в его блоке, всю ночь лишь говорил о своей работе. Предложил мне заняться проблемой, о которой рассказывал, и стать его аспиранткой. Что я и сделала. Вот такой он был в шестьдесят лет.
   - Ты о чем-то жалеешь?
   - Ужасно! Нет, не о том, что стала его ученицей, - о том, что тогда ещё никто не додумался, что нужно иметь собственных детей. Меня тогда ты бы уговорил гораздо быстрей, чем Эю. Действительно: здорово! А теперь мне уже поздно, - она дотронулась до своих белых как снег волос. Но её черные глаза смотрели молодо, поблескивали - было непонятно, всерьез ли она жалеет об этом или смеется.
   - На учителя это похоже. Помните, как он заставил пару молодых аспирантов, расцепив пальцы, укатить домой к своим компьютерам? - спросил Арг.
   - Гай и Юки, - вспомнил Дан. - Он был твоим аспирантом, Лия. А она тогда дала нам весь материал по характерным числам элементарных частиц.
   - Ты обнаружил тогда, что они у одной из частиц совпали с правильной группой ряда разностей простых чисел.
   - И это было началом открытия периодического закона элементарных частиц. А потом - гиперструктур.
   - Нет, - возразил Дан. - Вначале была встреча с Лалом, который показал мне график и письмо Михайлы.
   - ... А потом был построен гиперэкспресс - Тупак открыл Землю-2.
   - И вы полетели туда и сделали её пригодной для заселения.
   - И вышли на Контакт.
   - Да: эпоха кризиса кончилась.
   - Она позади.
   - Нет! - снова резко возразил Дан. - Ещё не кончилась. И не кончится - до тех пор, пока не поймут все то, что первым увидел Лал. Если ошибки эпохи кризиса не будут ликвидированы.
   - Учитель, разреши возразить тебе, - сказал Арг. - Я не согласен, что это должно быть сделано немедленно. Использование неполноценных дает большие выгоды: можем ли мы пока ещё отказаться от них? Ведь перед нами сейчас стоят не менее грандиозные задачи, которые снова потребуют огромного напряжения.
   - Ты предлагаешь отложить это на будущее?
   - Конечно! Переместить на Землю-2 сразу всё необходимое количество переселенцев, животных, растений и остального с помощью Экспресса невозможно - даже реконструировав его. Расчеты уже окончательно показали это. Придется строить другой гиперэкспресс - по крайней мере, в пять раз больше. Мероприятие недешевое. Я из-за этого сейчас и задержался: просматривал последние результаты расчета.
   - Возможно сделать за несколько раз, Экспрессом, - я с самого начала предлагал этот вариант.
   - Заселение затянется на длительный срок.
   - Мне это не кажется страшным.
   - Но, учитель, все хотят как можно быстрей.
   - И на возвращения Экспресса почти без груза нужно будет затратить почти такое же количество энергии, что и туда. Это безвозвратные затраты - не то что на строительство суперэкспресса, - добавил один из аспирантов Арга.
   - Это причина, слишком веская для всех. А теперь появляется ещё одна: гипераппарат Экспресса нужен для другого - как антенна для приема повторных сигналов Тех. По крайней мере, пока не удастся расшифровать Их послание.
   Оно, действительно, никак не поддавалось расшифровке. Работали самые совершенные и мощные суперкомпьютеры, но - ничего не получалось: запись была настолько сверхкомпактной, что её не удавалось разделить на отдельные элементы. В интенсивных поисках способа её разделения принимал участие и Дан.
   - Я убедил тебя, учитель?
   - Нет, Арг. Нам рано устанавливать постоянный Контакт с Теми: нас не должны увидеть в таком облике - высокоинтеллектуальных зверей.
  
   Позиция, занятая Аргом, встревожила Дана. Неужели в числе противников окажутся его ученики? Грустно, если придется пройти через это.
   Видя, как потемнело лицо Дана, Лия попыталась перевести разговор на другое:
   - Эя, ты ведь ещё что-то хотела нам рассказать?
   И Эя снова стала рассказывать: о том, как росли Дети. Все опять внимательно слушали. Особенно Лейли - несмотря на то, что уже слышала это: слушала с волнением и потому - не замечала, как трудно говорить Эе.
   ... Никто из присутствовавших не поддержал Дана, зато многие своим видом показывали, что согласны с Аргом. Даже Лия промолчала. Эя ясно ощутила, насколько же трудно приходилось Лалу, вынужденному молчать страшное число лет. Их хоть слушают!
   Дан погрузился в свои мысли. Нелегко, ох как нелегко приходится! Ещё ни разу никто здесь не выразил сочувствия, согласия с тем, что говорят он и Эя о неполноценных. Всегда только почтительно молчат. Сегодня ему впервые возразили: он не ожидал, что это сделает его же ученик.
   Рита вначале внимательно, как и все, слушала Эю. Многое из того, что она говорила, Рита уже слышала от Лейли, но в изложении Эи то же самое нередко звучало иначе: Лейли упустила целый ряд подробностей, не поняв - и потому, не запомнив их. Но потом взгляд Риты случайно упал на Дана, и она перестала слушать.
   Величайший ученый и герой, замысливший теперь многое перевернуть на Земле, сидел, о чем-то глубоко задумавшись; брови его были сдвинуты. О чем же он думает? Рита старалась что-то угадать по его лицу. Оно то становилось сурово-спокойным, то снова напряженно хмурым, и губы крепко сжимались. И вдруг в глазах его мелькнуло выражение острой внутренней боли.
   Он только что поднял голову, глядя на рыбок, чтобы немного отвлечься: в аквариуме, который проходил медленно мимо него, были меченосцы, скалярии и гурами. Странный подбор для такого кафе: чистое любительство, которое он когда-то допускал для себя, в своем блоке. И сразу вспомнил: "Рыбок тоже жалко!" Рассказать бы им - про Ромашку! Но он не мог: при этом нужно было бы сказать всё и о себе, о том состоянии, в котором тогда находился - здесь сейчас об этом ему говорить трудно. Рита увидела, как снова потемнели его глаза.
   Дан почувствовал, что кто-то пристально смотрит на него. Взял себя в руки. Поднял голову и глянул ей прямо в глаза. А, это исполнительница роли Герд, полоумной, которая оказывается сестрой Бранда - ему об этом говорит Фогт; вместе с ней Бранд гибнет в снежной лавине в конце пьесы. В глазах молодой актрисы любопытство и какое-то скрытое смятение. Он неожиданно улыбнулся ей.
   ... Беззвучный сигнал вызова, переданный радиобраслетом на запястье легкими ударами, на мгновение отвлек Лейли, жадно слушавшую Эю. Чтобы не мешать, она вставила в ухо микронаушник, приставила ларингофон.
   - Замечательный вечер, Лейли! Это я, - раздался голос Лала. - Извини: я задерживаюсь с друзьями.
   - Ничего, дорогой: я тоже не скоро буду дома. Ты не торопись.
   - Я прилечу сразу же, как освобожусь.
   - Но я в Звездограде.
   - А! Где?
   - В кафе "Аквариум".
   - Там почти каждый вечер Отец и Мама.
   - Они и сейчас здесь. Я с ними - встретились сегодня на студии, потом прилетели сюда. У нас длинный разговор. Освобожусь нескоро.
   - Ты просигналь мне, когда будешь уходить. Хорошо?
   - Зачем?
   - Ну, пожалуйста!
   - Хорошо, родной. Пока!
   Она опять стала слушать Эю, которая несколько раз бросала взгляд на нее, когда она говорила с Лалом. Вероятно, догадывалась, что это Сын.
   Она говорила уже давно. Все, кто был в кафе, спросив разрешение, садились поближе и слушали. Слушали о вещах удивительных, необычных - это было прочно позабытое то, что когда-то было известно всем на Земле.
  
   Группа универсантов ужинала в холле общежития. На столе перед ними стояли кувшины с молоком, лежали на блюде ржаные лепешки и сухое печенье.
   Лал сидел в середине. Сегодня весь вечер его опять расспрашивали о полете, о Земле-2. Изображение её полушарий украшало их одежду, состоящую из одинаковых черных свитеров и белых жилетов.
   - Там у нас... - этой фразой Лал начинал каждый очередной рассказ о своей родной планете. Они слушали широко раскрыв глаза: вот это да!
   Они ещё не всегда понимали друг друга. Ребята не очень представляли его жизнь с родителями, он - как они могут даже совсем не иметь их. Он пытался понять их образ жизни, раньше знакомый ему только со слов Отца.
   - Твой отец - самый великий человек нашего времени. - Когда он это услышал, удивился:
   - Он говорит, что самым замечательным человеком был Лал, его друг. Меня назвали его именем.
   - Но именно твой отец открыл гиперструктуры.
   - Ну и что?
   - Ну, знаешь ли! Ты что - не слышал о научном кризисе?
   - Он мне рассказывал.
   - И не говорил что кризис кончился только благодаря ему?
   - Нет. И Мама тоже. Я от них слышал, что кризис кончился после открытия Земли-2.
   - Но её открытие целиком связано с созданием Экспресса, совершающего перенос в гиперпространстве - благодаря ему. Лал лишь был его другом: он только - талантливый писатель и журналист.
   - Не только. Отец сказал, что он заставил людей перестать есть человеческое мясо.
   - Что?!
   - А вы и не знали? - это было первое, что он рассказал им о Лале Старшем. - Но главное не это: Лал обнаружил страшную вещь - возрождение социальной несправедливости на Земле.
   Он начал излагать им то, что слышал от Отца о неполноценных. Но тут рассказ его не был таким ярким, как о Дальнем космосе, о Земле-2. То он видел собственными глазами - знал, помнил. Здесь - приходилось напрягаться, вспоминая, что говорил Отец. Оказывается, ему и самому не всё понятно. Всё-таки, он не очень-то представлял, что такое неполноценные.
   Он признался им в этом.
   - Просто люди, не способные выполнять нормальную работу. Сходи, всё-таки, с нами на эротические игры - посмотришь гурий.
   - Поймешь, какие они: ничего не знают и с трудом что-либо понимают.
   - О чем же вы с ними говорите?
   - С ними? Да ни о чем. Просто танцуем, принимаем участие в играх и уединяемся с ними. Пока нам разрешают ходить туда не чаще двух раз в месяц. Пойдем с нами в следующий раз - увидишь. - Большего они ему не предлагали: до них дошло о Лейли. Это был ещё один повод гордиться им. - Ты подумай.
   - Хорошо, - согласился он и снова заговорил о Лале Старшем.
   Они жадно впитывали то, что говорил Лал - Лал Младший, их товарищ и герой-астронавт, и не могли ему не верить, даже когда не всё понимали. Но Лал чувствовал, что говорить ему всё трудней.
   - Я ещё раз поговорю с Отцом, - сказал он, - тогда расскажу вам остальное. Постараюсь вообще как-нибудь познакомить с ним. И с Мамой. И с Сестренкой.
   - Спасибо, брат. Мы стеснялись сами попросить тебя об этом.
   - Слушайте, почему вы иногда называете меня братом?
   - Брат - это близкий друг.
   - Разве?
   - А почему - нет?
   - Меня Сестра называет Братом, потому что у нас одни Отец и Мама. Ещё у нас был маленький брат - Малыш: он родился в космосе и там же умер. А с Сестренкой мы росли вместе; она меня слушалась не меньше, чем родителей. - Ему даже в голову не приходило сказать ещё, что он всегда отдавал ей самое лучшее, а страшные дни голода - и последнее.
   - Ты нам покажи их - мы хотим всё понять, что ты говоришь.
   - Пора, ребята! - сказал он, вставая. Сигнала от Лейли так и не было.
   Они гурьбой пошли провожать его.
   - Лал, кем ты станешь? В какой институт думаешь поступать?
   - Я улечу на Землю-2: мне надо будет знать слишком многое - боюсь, ни один не подойдет.
   - Вероятно, откроют специальный: по программе, по которой когда-то готовились твои родители.
   - Надо поговорить с Отцом. Пусть он предложит это.
   - Мы тоже пойдем туда: хотим улететь туда с тобой.
   Лал уже сидел в кабине.
   - Пока, друзья! - крикнул он, захлопывая крышку.
  
   Пора было расходиться. Дан с Эей и трое актеров направились к выходу.
   - Когда можно будет снова встретиться? - спросил Дана Поль. - Я очень хочу услышать о самом Лале.
   - Хоть сейчас, если предпочтешь поехать к нам - говорить, а не домой - спать. - Предложение Дана было совершенно неожиданным, но Поль не удивился: всё поведение этой пары людей было необычным.
   - Не злоупотреблю ли я вашей любезностью? - на всякий случай спросил он.
   - Ни в коем случае! Мы с тобой Эе не помешаем: уйдем на террасу.
   - Незачем! Мне совсем не хочется спать: я слишком долго не была на Земле, чтобы отказывать себе в возможности поговорить. Может быть, и вы с нами? - обратилась она к Лейли и Рите.
   - Да: с удовольствием! - ответила Рита: плюс ко всему ещё посещение их жилья!
   - К огромному сожалению, я не могу, - немного грустно ответила Лейли; ей так хотелось ещё побыть с ними, но знала: Лал ждет её сигнала.
   - Жаль! Я всегда рада тебя видеть и говорить, - и Эя протянула ей свою пластинку.
   - Спасибо! Она мне очень скоро понадобится.
   Вопрос застыл в глазах Эи, но Лейли, попрощавшись, наклонив голову, быстро вышла. Их разговор, теперь уже обязательный - впереди, но сейчас она ещё не готова к нему. К тому же, она действительно спешила: нельзя заставлять его ждать так долго.
   Выйдя на аллею, она едва взялась за свой радиобраслет, чтобы послать ему вызов, как вдруг услышала негромкое:
   - Лейли! - юноша поднялся с земли и шагнул из-под деревьев на освещенную дорожку.
   - Ты здесь, мальчик?
   - Да.
   - Ждешь?
   - Жду, - он коснулся её руки.
   - Давно? У тебя руки холодные - ты замерз.
   - Ну что ты!
   - Ты же можешь простудиться: земля, должно быть, сырая.
   - Разве с человеком может что-нибудь плохое случиться здесь, на Земле?
   - Глупый мальчик! - она поправила ему волосы.
   - Я ждал тебя.
   - Я знаю.
  
   Блок был велик. Рита с любопытством рассматривала предметы украшения - изделия хозяев.
   - Я только посмотрю Дочку - и сразу вернусь к вам, - сказал Дан.
   - Можно и мне с тобой? - осмелилась спросить его Рита.
   - Пожалуйста, - только тихонько.
   - А мне?- спросил и Поль.
   - Конечно.
   В комнате девочки горел ночничок. Дэя лежала, раскинувшись, одеяло было сбито. Дан осторожно укрыл её, - Дочь не просыпалась. Одну минуту постояли, глядя на нее, слушая её ровное дыхание. Потом вышли на цыпочках.
   Робот привез им на террасу кофе, крепкий - чтобы не хотелось спать. Дан стал говорить.
   О том, как впервые встретился с Лалом. О долгой дружбе с ним. О замечательных способностях Лала, его всеобъемлющих знаниях, широте его интересов. О его нечеловеческом терпении - многолетнем молчании о страшном своем открытии.
   Актеры слушали, не задавая вопросов. В рассказе Дана рисовалась фигура замечательная, героическая. Хотелось верить всему, что открыл этот безвременно ушедший человек.
   ... Трудно было бороться с обаянием этого образа, воспринимать оставленные им идеи по-прежнему с иронией. Что-то мешало - уже - не верить тому, что говорит о Лале Дан. Трудно забыть, как он осторожно касался спящей дочери и заботливо укрывал одеялом, как смотрел на нее: выражение его глаз в полумраке спальни девочки поразили Риту более всего. Его невозможно было забыть - и потому так трудно не верить тому, что он говорит. Даже если, действительно, он, как и его покойный друг, заблуждается.
   Даже если...? Она усмехнулась про себя: подумала так, будто уже больше была уверена в их правоте, а не своей, Милана и профессора Йорга.
   Продолжая говорить, Дан почти машинально сорвал цветок, бархотку, и, помяв пальцами, поднес к лицу, втянул ноздрями запах его. И Рите почему-то тоже остро захотелось почувствовать горько-пряный аромат этого цветка - и неожиданно для себя она протянула к Дану ладонь, а он, как будто сразу поняв её, отдал ей его.
   И почти сразу заговорил о ещё одной стороне натуры своего друга: о Лале - писателе и тонком ценителе прекрасного. О том, как не дал перед гибелью своей тронуть гипсовый грот. И о скрипке. Он принес её и, приложив к плечу, заиграл "Балладу" Порумбеску.
   Небо начало чуть светлеть, звезды гаснуть.
   - Скоро рассвет. Нам давно пора уходить. И так - мы заставили вас провести ночь без сна, - сказал Поль, поднимаясь.
   - Э! Сколько их было, бессонных ночей. Ничего - они не пропали даром. И эта - тоже. Торопись, дорогой, со своей постановкой: она очень нужна. Пусть скорей будет рассвет - тот, настоящий. О котором мечтал наш Лал. Не стесняйся, если потребуется наша помощь: "Брандом" ты ведь поможешь нам. Думаю, что ты сумел понять многое.
   - Пока не до конца - но хочу понять. До свидания! Спокойного остатка ночи.
   - До свидания, Поль. До свидания, девочка, - ласково кивнул Дан Рите.
   ... - Да, Мама: эта ночь не пропала даром! - уверенно повторил он, когда дверь закрылась за ними.

8

  
   Эта ночь не пропала даром не только на Земле - и далеко от нее, более чем в десяти миллиардах километров. Хотя в это время сторона Минервы, где находилась космическая станция, была обращена к Солнцу, свет его здесь был почти в пять тысяч раз слабей, чем на Земле. Темный день, обычный там.
   Но в палате госпиталя, где лежал Ли, светло и шумно. Вокруг кровати расселись друзья, только что прилетевшие на Минерву. Ли уже шел на поправку: врачи достаточно потрудились над ним.
   - Починили уже, - сразу же отрапортовал он. - Состою на двадцать пять процентов из чужого мяса, костей и органов. А кожи чужой - семьдесят процентов.
   - Заштопан качественно! - заметил гигант Ги, бывший аспирант Ли и его напарник по многим спасательным операциям. - Но всё же, без меня, тебя пускать не следует. Факт! Хотя я думаю, летать ты будешь, раз материала на тебя не пожалели.
   - Не пожалели! Материал первоклассный: самых качественных доноров, наверняка, специально зарезали.
   - Неужели жалеть для такого суперасса, как ты?
   - Сынок, ты, может быть, смотрел бы на это с чуть меньшим юмором, если б узнал, что сам имел когда-то более чем достаточно шансов оказаться в числе тех, кого ради тебя спокойненько прикончили.
   - Что-о? У тебя - не хандра? Неужели сказали, что спасательной службе ты можешь сделать ручкой?
   - Нет ещё. Будет ясно, когда совсем выздоровею.
   - Так что за мрачные шутки?
   - Какие шутки! Растолкую: мне ещё до этой передряги успели немного вправить мозги и объяснить что к чему, так что я смог кое-что таки уразуметь.
   - Мрак Вселенной! По какому курсу ты ведешь нас?
   - По верному, - не беспокойся, самому верному.
   - По чьему пеленгу?
   - Того, кого я всегда называл Капитаном.
   - Дана? Рассказал бы лучше, как летал спасать их.
   - И о них.
   - Серьезно!
   - Быть по сему. Заодно и о том, почему считаю, что он сумел мне вправить мозги. Только учтите: придется поднапрячься, чтобы понять толком, что я узнал. Всё не так-то просто - даже для вас, гении вы мои космических масштабов.
   - Ну, ну! Не томи.
   Ли старался говорить попонятней, чтобы суметь с первого раза довести до их сознания главное. Кое-кто из них может улететь в ближайшее время - поговорить с ними удастся не скоро. Важно, чтобы, сколько-то поняв его, они смогли запомнить как можно больше - и передать другим. Чтобы разносили по Малому космосу идеи Лала. В том, что они выполнят его просьбу и сделают это, он не сомневался нисколько - так же, как и в них самих: космическое братство - вещь самая надежная.
   То, что он говорил, было настолько поразительным, что позабыли о его полете на катере в Большом космосе, подробности которого больше всего вначале интересовали их. Он рассказывал о том, чего не было в давно опубликованных отчетах. Молчали, слушали внимательно.
   Врач зашел на минуту, проведать его - даже садиться не стал, чтобы сразу уйти - но не ушел, тоже стал слушать. Остался стоять, скрестив руки на груди и прислонившись к стене рядом с дверью.
   - Это должны узнать все. Вы расскажите другим - везде, где окажитесь. И они - дальше. Рассказывайте как можно подробней. Все, что поняли или пока только запомнили.
   - Пока - больше и запомнили, чем поняли. Не так-то просто!
   - Ничего: для начала - довольно. Кто сразу не улетит, почаще захаживайте ко мне. Будем обсуждать: в этом надо разобраться досконально. Капитан сказал, что эпоху кризиса нельзя считать прошедшей, пока человечество не уничтожит социальный институт неполноценных. Поэтому думайте - думайте как следует над тем, что я сказал вам. И ещё раз прошу вас: расскажите об этом другим - кому только сможете.
   - Не беспокойся: сделаем. Но вообще-то... М-да!
   - Не тушуйтесь, братцы. Мне было ещё трудней: я пока для вас отобрал только самое главное.
   - Но если всё так, как ты сказал, почему - никто этого не видел?
   - В этом-то всё и дело. Поэтому все должны теперь узнать.
   - Ясно!
   - Орлы Космоса, взлетайте-ка побыстрей - пока мне пациента не угробили! - вдруг скомандовал врач.
   - А ты что до сих пор молчал?
   - Потому, что ещё было можно. А теперь хватит, - я вполне серьезно говорю. И при прощании не вкладывайте всю силу чувства в рукопожатие: я не смогу сейчас сделать ему повторную пересадку кисти - уважаю чужие принципы, даже - новые.
   И космонавты прощались с Ли наклоном головы.
   ... Через минуту после того, как они ушли, в двери снова появился Ги.
   - Уговорил его дать мне посидеть с тобой ещё пять минут. Ну, и задал же ты мозгам баню, брат! Ты ведь знаешь: я никогда не боялся, да?
   - Верно.
   - А сейчас мне страшно: если то, что ты сказал, ну, всё - правда, то не может не быть страшно.
   - И что думаешь дальше?
   - Я - как ты: мы же с тобой всегда были вместе.
   - Будет трудно.
   - Ещё бы! Но мы-то - спасатели: "Если где-то случилась беда, наше дело - спешить туда!" Только как же так: как могло всё произойти незаметно? Тебе - тоже было страшно? Когда узнал - про это?
   - Ещё как, - особенно когда Капитан сказал, что я сам чуть не угодил под отбраковку. При моем сложении был бы мне прямой путь в доноры, - и может быть, заштопали бы тебя моими кусками. Я ведь вначале терпеть не мог учиться, так что если бы не мама Ева...
  
   А она в это время тоже не спала.
   Сегодня ей, наконец-то, удалось собрать вместе достаточно большое количество своих бывших единомышленников. Это стоило немалого труда: движение против отбраковки, в котором они участвовали, зайдя в тупик из-за узости цели, как будто начисто выдохлось. Отчаянная попытка Евы расширить цели борьбы и оживить её с помощью актов рождения детей полноценными женщинами закончилась поражением: казалось, движение растоптано, уничтожено. Хотя то, что произошло благодаря ему, осталось: противники движения сознавали невозможность вернуть всё назад.
   Участники движения, выходя из него, переставали встречаться друг с другом, разбредались и как будто исчезали. И неимоверно трудно оказалось вновь привлечь их к возобновлению борьбы. Пришлось отдельно говорить с каждым - убеждать в необходимости собраться вместе: многие старались уклониться от встречи. Даже те, кто работал с Евой на одном острове: при встрече они опускали глаза - не могли забыть, как в самый трудный момент оставили её одну. Лишь две из них прибыли вместе с ней на встречу.
   Но, в целом, всё же набралось достаточно народа. Преобладали женщины. Разместились в загородном кафе, заняв его целиком.
   Ева сообщила о встрече с Эей.
   - Обстановка изменилась, коллеги. Идеи Лала открывают новые горизонты и указывают путь. Победа его идей неизбежна, и мы должны быть в первых рядах тех, кто выступит за их осуществление. Наше движение против отбраковки по существу являлось начальным этапом борьбы за возрождение социальной справедливости. Теперь пора снова воспрянуть духом - сплотиться и действовать.
   Отозвались не многие. Кое-кто сразу ушел, но и среди оставшихся большинство сидело молча. Под конец осталось всего человек десять, двое из них мужчины-педиатры, остальные женщины, почти все педагоги трех первых ступеней. Но зато это были самые надежные.
   Приступили к выработке конкретного плана возобновления действий. Обсуждали, прежде всего, меры привлечения к борьбе бывших участников: судя по сегодняшней встрече, этот вопрос и дальше не обещал быть легким.
   Ограничение отбраковки не сопровождалось снижением требований к уровню знаний при переводе детей на следующие ступени: увеличилась нагрузка на педагогов, и возросла сложность их работы. Каждый из малоспособных детей, который раньше неизбежно попадал под отбраковку, требовал не только значительного дополнительного труда, но и индивидуального подхода: каких-то общих, хорошо отработанных методов работы с отстающими детьми было пока крайне недостаточно. Далеко не все педагоги были довольны этим, что тоже явилось одним из факторов спада движения.
   Обсуждение этого вопроса, слишком не простого, сильно затянулось. Давно наступила ночь, но они продолжали дискутировать, пытаясь определить наиболее эффективные пути решения, и не думали расходиться. Слушая их, Ева поймала себя на мысли, что они снова сосредотачивают всё внимание на узко собственных вопросах, упуская из виду главные цели уже нового этапа их борьбы. И дождавшись, когда под конец спор их чуть утих, спросила:
   - Стоит ли с самого начала заниматься только этими вопросами? Наш окончательный успех может быть обеспечен только восстановлением непосредственной связи детей и родителей: рождение сейчас детей самими матерями - неотложно необходимо. Появление Дана и Эи с собственными детьми создает иные условия, чем раньше. Если бы я не поторопилась сделать попытку тогда, то сделала бы первой это сейчас. Но меня навсегда лишили этой возможности: прошу подумать об этом вас.
   И снова опустились головы, спрятались глаза - к этому ещё никто не был готов. Хоть были здесь и те, кто когда-то намеревался это сделать. Но теперь - нет. Она поторопилась.
   Напрасно: Эя ведь её предупреждала, что пока ещё нельзя действовать в лоб. А они как-то сразу сникли; разговор больше не получался, и все собрались расходиться.
   Ева шла позади всех. Кажется, эта ночь пропала даром.
  
   Они лежали на спине, рядом. Молчали.
   Лейли даже подумала, что он сразу уснул: время было чересчур позднее. Но по дыханию поняла: нет, не спит. Почему?
   Самой ей - не уснуть. Ну, и ладно! Голова ясная: мысли обо всем, что уже услышала. И решение, которое она сегодня приняла почти окончательно.
   Он вздохнул.
   - Почему ты не спишь, мальчик?
   - Думаю.
   - О чем?
   - Я сегодня разговаривал с ребятами: рассказывал им то, что говорил о неполноценных Лал Старший. И убедился, что мне самому многое не понятно. Я этих неполноценных знаю только по рассказам: что они такое на самом деле, представляю, всё же, недостаточно отчетливо. Мне надо увидеть их самому.
   - Ты можешь встретиться с гуриями: это легко.
   - Да. Но это меня не устраивает.
   - Но с ними как раз и общается большинство людей. Ты получишь представление, схожее с наиболее распространенным.
   - Они звали меня с собой на эротические игры.
   - Там ты их увидишь достаточно большое количество.
   - Но я не могу это сделать: разве ты не понимаешь?!
   - Почему?
   - Потому, что у меня есть ты. И я не могу, не хочу быть близок ни с какой другой женщиной. Я хочу, чтобы только ты была у меня - как Мама у Отца.
   Тупая боль, как последний отзвук, сжала ей сердце: "Сын Дана. Не Дан!"
   - Сближение с гурией не является обязательным. Не бойся: пойди - чтобы понять.
   - Да?
   - Можешь посмотреть и уйти.
   - А поговорить?
   - С ними?
   - Конечно?
   - Попробуй.
   - Значит, ты считаешь: я могу пойти туда?
   - Можешь. Пусть это тебя не беспокоит.
   Боль проходила - она успокоилась.
   - Лейли!
   - Что, хороший мой?
   - Лейли! Я очень люблю тебя!
   Она прижала его голову к груди, сжала её руками. Всё будет так, как должно быть. "Как у твоих Мамы и Отца". Последние сомнения исчезли - она решилась: бесповоротно.
   ... Эта ночь не пропала даром!!!
  

9

   - Учитель, до каких пор мы будем бездействовать? - вопрос Милана Йоргу прозвучал довольно резко.
   - По-моему, ты сегодня чересчур возбужден - и потому несколько преувеличиваешь.
   - Они развернули свою пропаганду вовсю.
   - А ты веди свою. Или у тебя ничего не получается?
   - Моя - всё равно, не мешает знакомиться с их идеями всё большему числу людей.
   - Но они далеко не всем нравятся.
   - И всё же завоевывает себе сторонников. Мы же - фактически отступаем вместо того, чтобы публично выступить против немедленно: пока они не успели организоваться.
   - Спокойствие! Ты ещё не сообщил мне новости, а я жду.
   - Хорошего мало.
   - Да? Есть новые сведения от Риты?
   - Дан и Эя были у них на студии во время репетиции драмы "Бранд".
   - А! Генрика Ибсена.
   - Да. Одним из постановщиков её является Лейли. На постановку этой пьесы Дан, оказывается, возлагает большие надежды. После репетиции он пригласил Лейли, главного постановщика "Бранда", Поля, и нашу Риту в Звездоград на встречу в кафе со своими учениками.
   - Там звездные супруги вещали голосом премудрого Лала?
   - Да. Эя повторила то, что когда-то рассказала Лейли: о детях. Потом ещё пригласили их к себе - я думаю, не без умысла. Лейли отказалась, а Рита поехала вместе с Полем и просидела у них почти всю ночь; Дан рассказывал им о Лале, который должен послужить прототипом Бранда. Теперь ряд интересных подробностей: Дан вместе с ними заходил в комнату спящей дочери. Он укладывал её поудобней, укрывал...
   - Ну, и что?
   - На Риту это произвело наибольшее впечатление: как он это делал, как смотрел на дочь.
   - Они апеллируют к неизжитым инстинктам.
   - Да. Про Дана и его дочь Рита повторила несколько раз. И ещё пара мелочей: отдал какой-то цветок, который ей захотелось понюхать, и играл на настоящей деревянной скрипке. "Даже если они ошибаются, то внушают мне симпатию".
   ... - И вообще, мне перестает нравиться моя роль среди них - эта хитрость, обман.
   - Не мы начали. Они нарушили закон воспроизводства, когда им не могли помешать, чтобы поставить нас перед свершившимся фактом. Это что - не хитрость?
   - Почему же вы все молчите? Почему не действуете, как они? Или у вас нет уверенности в собственной правоте?
   - Вы, вы... Ты почему-то отделяешь себя от нас. Ты - первой встретившая в штыки и появление их детей, и их идеи, которые ты назвала сущим бредом.
   - Оттого что совершенно не знала то, что поняли они.
   - Тебе начинает казаться, что они правы?
   - Да - в чем-то, по крайней мере, хотя для себя большую часть их правды - или заблуждения, называй, как хочешь - я никак не приемлю. Может быть, всё дело в том, что они другие люди - не такие, как большинство нас. Поэтому мы не могли - понять их.
   - Можно ясней?
   - Можно. Скажи, мой Милан, испытывал ли ты когда-нибудь желание приласкать ребенка? Погладить его по волосам? Или профессор Йорг?
   ... - Скажи, учитель, испытывал ли ты когда-нибудь желание приласкать ребенка, погладить его по волосам?
   - Что?! - Этот вопрос ему уже задавали. Ева. Которую ему удалось тогда обезвредить. Победа, одержанная уверенно, в полном сознании своей силы. Временная, непрочная, как оказалось. - Почему ты задаешь подобный вопрос?
   - Не я. Рита. Этот вопрос ко мне и к тебе. К нам всем. Неужели ты не чувствуешь, насколько это серьезно?
   - Не спорю. Ну, и что ещё? Неужели ничего, на что стоит обратить внимание? - спросил Йорг, предупреждая другие нежелательные вопросы Милана.
   - Кое-что: в кафе во время встречи никто не поддерживал Дана, когда он стал призывать к изменению положения неполноценных - слушали, но не поддерживали.
   - Но - и не возражали.
   - Нет, один - правда, всего один - возразил ему.
   - Это был кто-то из наших?
   - Нет, там наших никого не было, хотя в конце вечера все в кафе присоединились к компании Дана и слушали праматерь Эю.
   - Не наш?! Кто же?
   - Арг, ближайший ученик Дана.
   - Ну, ну! - Йорг загорелся. - Его аргументы?
   - Несвоевременность отказа от использования неполноценных в нынешних условиях, снова требующих предельного напряжения.
   - Это - не кое-что! Не мы - его идейные противники - первые возразили ему: Арг, его любимый ученик, великий гиперкорабел!
   - Он сказал, что главное - строительство суперэкспресса, заселение Земли-2 и Контакт.
   - Очень, очень хорошо! Прекрасно! Этого-то я и ждал. Дан должен понять теперь, с чем он столкнется, - задуматься. Всё правильно - то, что мы до сих пор открыто не выступали против него: теперь мы сможем присоединиться к тем, кто думает, как Арг. А их есть и будет подавляющее количество. И мы - среди них: не защитники сугубо собственных интересов, а одна из частей защищающих всеобщие.
   - И тогда...
   - Постой. Это ведь не всё: гигантскую популярность Дана сбрасывать со счета нельзя. И не следует забывать, что сломить его невозможно. Но...
   - ?
   - Можно попробовать обезвредить его иначе: заставить усомниться в абсолютной истинности того, во что он пока безоговорочно верит. Заколебаться.
   - Как?
   - Сообщить причину гибели его младшего ребенка: это может подействовать на него. Не надо, чтобы в наш спор вступило всё человечество: всё не так просто - увы, нет. Вопрос, который задала Рита, не случаен. Нельзя, чтобы его задали себе и другие. А это может оказаться неизбежным, если не приостановить события. Но без шума.
   "Блестяще, учитель Йорг! Валяйте! Вы, уважаемые члены Совета воспроизводства, - большие мастера действовать тихо. Результаты известны. Было! Прежде чем прикончить движение против отбраковки - отступили, дали её ограничить. И сейчас собираются делать то же. Посмотрим! Если они опять будут тянуть или начнут уступать, в дело вступим мы сами - молодые. Без них!"
   - У тебя есть вопросы ко мне, Милан?
   - Нет! - В тоне его не было обычной почтительности. По лицу его и этому тону Йорг понял, что дело осложняется и с другой стороны.
   ... Пора действовать, не ограничиваясь одной контрпропагандой. Необходимо. Иначе эти: Милан со своими агитаторами и те, кого они пропагандировали, перестанут слушать его и членов Совета воспроизводства. Открыто полезут в драку - не понимают, что победить, действительно, не так-то просто.
   А не победить, не суметь отстоять существующее положение вещей - это конец. Конец всему, что составляет смысл его, Йорга, жизни.
   Хочется ли ему приласкать ребенка? Нет! Потому-то именно он и должен заниматься управлением воспроизводства людей, что действует не под влиянием слепых эмоций, а руководствуясь бесстрастным голосом рассудка и подчиняясь лишь железной логике науки.
   Наука, и только наука - высший смысл и радость существования. Лишь она - а не те эмоции, которыми жили люди прежде, и за возвращение которых ратует Лал в облике Дана. Эмоции, которые ничего не стоят - должны быть забыты ради чистого счастья отдаваться целиком одной лишь науке. Так есть - и только так должно быть!
   И смысл его, Йорга, существования - генетика, величайшая из наук, дающая беспредельное господство над высшим созданием природы - человеком. Создающая неограниченные возможности для таких, как он: всё многомиллиардное человечество, даже не подозревая это, является для них подопытным. Как неполноценные, предназначенные для экспериментов.
  
   Координационный совет воспроизводства человечества - бывший штаб сопротивления ограничению отбраковке - теперь был штабом сопротивления Дану. Но до сих пор дальше обсуждения возможных мер там не шли. Напряженно следили за развитием событий, пользуясь информацией, которую регулярно поставлял Йорг: выжидали удобный момент.
   Сегодня, доложив о полученных сведениях и о поведении своего ученика, Йорг предложил, более не откладывая, ознакомить Дана с выявленной им причиной смерти его ребенка. Координатор и Совет, обсудив его аргументы, утвердили предложение.
   Совместно проработали план проведения. Дан должен быть предварительно подготовлен: начать надо с передачи ему тела ребенка, которое незачем утилизировать. Пусть сделает с ним, что хочет: вид сына расслабит, размягчит его. После этого Йорг сообщит ему причину смерти. И ненавязчиво укажет объективные доказательства его неправоты.
   Потом сразу же взялись за дело. Труп ребенка, который был передан Йоргу на генетическую экспертизу, подвергли косметической обработке, и он приобрел тот же вид, как в день, когда Дан собственноручно передал прозрачный ящик с ним медикам из комиссии встречи. Тем временем было подробно продумано и подготовлено то, что в зависимости от обстановки мог использовать для воздействия на Дана Йорг.
   ... Дану сообщили, что работа по выяснению причины смерти ребенка закончена. Что делать с трупиком: у них руки не поднимаются передать его на обычную утилизацию. Может быть, Дан и Эя хотят сохранить его?
   - Я тронут вашим вниманием.
   - Мы решали передать его вам. Можно даже завтра - в среду. Или - в следующий понедельник: так, чтобы не в выходной день.
   - Хорошо: завтра.
  
   Завтра! Надо сказать Маме. Надо сообщить, что Дочь завтра не будет на занятиях. Сказать ей и Сыну, который сегодня здесь, и разговор с которым ещё не окончен.
   И не будет сегодня окончен - его придется перенести. Серьезный, неожиданный разговор.
   ... В пятницу Сын ходил вместе с друзьями на эротические игры.
   - Зачем? Ты же не хотел раньше. И теперь у тебя есть Лейли.
   - Но мне было нужно: я никогда не видел неполноценных и потому не мог ответить на многие вопросы ребят, когда говорил им то, что рассказал мне ты - мне было самому многое непонятно. И Лейли сказала, что можно пойти и только посмотреть.
   Нет, конечно - он не сближался с гурией, даже не пил там вино. Только пел, танцевал и пытался разговаривать с ними. Чувствовалось, что он ошарашен. Они ласковые, покорные, все - довольно красивые, но говорить... Говорить с ними почти невозможно. Невероятное, удивительное незнание, непонимание всего. Потрясающая примитивность их понятий, ужасающая бедность языка.
   - Они так мало похожи на нормальных людей.
   И что ещё страшней: кажутся довольно счастливыми.
   Один из товарищей пристал к нему:
   - Возьми какую-нибудь. Ну, хотя бы эту: она очень хорошо умеет - я знаю.
   - Нет. Мне это не нужно.
   - Хочешь знать лишь Лейли? Познай и другую!
   - Перестань, пожалуйста.
   - Послушай меня, Лал, и ты не пожалеешь.
   - Я требую, чтобы ты перестал! До сих пор ты был моим другом.
   - Но ты не прав. Ты знаешь одну сторону отношений с женщинами, мы - другую. Ты хочешь, чтобы мы знали то, что знаешь ты, но не хочешь то, что мы.
   Тогда он ушел оттуда. Чтобы немного успокоиться, разобраться в сумбуре впечатлений и мыслей, шел пешком. Не разбирая - куда, почти ничего не видя. Очнулся, когда чуть не налетел на идущего навстречу человека, который, смеясь, обнял его.
   - Здравствуй, дорогой мой! У тебя, я смотрю, уже появляется качества настоящего гения: полная отрешенность при погружении в мысли. Даже не заметил дядю Арга, который готовит тебе замечательный подарок.
   - А? Что? Какой подарок?
   - Супергиперэкспресс. Ты улетишь на нем на Землю-2. И даже будешь его капитаном. Ты ведь хочешь туда снова полететь.
   - Да, очень. Скорей бы! Я хочу вернуться туда.
   - Что?! Тебе так быстро надоело здесь? Здесь же немало прекрасного, не правда ли? - лукаво улыбнулся он.
   - Но и слишком много непонятного!
   - Ну-ка, выкладывай, что с тобой.
   И Сын был рад, что может всё рассказать ему. "Он же самый любимый твой ученик. И он такой умный и веселый, и так хорошо относится ко мне и Сестре. Мы любим его".
   Арг внимательно выслушал взволнованный рассказ Лала.
   - Всё правильно, мой мальчик: это очень не просто. Конечно, Лал Старший был удивительный человек, но мне кажется, что твой отец и мой учитель просто слишком любил его, своего самого близкого друга, поэтому он верит и хочет осуществить то, чему тот учил. Твой отец тоже необыкновенный человек: я не могу сравниться с ним; к тому же, я крайне мало имел дело с неполноценными. Но всё же, я тоже прожил немало - и мои представления о них похожи на те, что ты мне сейчас сказал. Они, действительно, примитивны, потому что тупы от рождения и не способны к учебе. То, что они могли бы делать, гораздо лучше и быстрей делают машины и роботы, и до того, как их начали использовать, они были лишь бесполезной обузой. Так считают все. И я - тоже, хотя мне и трудно представить, что мой учитель Дан может понимать что-то хуже меня.
   - Странно, дядя Арг, но они не кажутся несчастными, как должны бы.
   - И станут ли счастливей, если для них что-то изменится - тоже, по-моему, сказать трудно. Во всяком случае, от них есть сейчас какой-то толк. А если отказаться от хирургического ремонта, вообще нужно создать систему непрерывного наблюдения - СНН. Представляешь, что это такое? Посложней Системы управления производством. Переключить на это часть людских и производственных сил? Затянем строительство суперэкспресса, а значит, и заселение Земли-2 - а это сейчас главное. Для всех. Да ещё - Контакт. Ты сам - как считаешь?
   - Да: заселение Земли-2 и Контакт - самые великие задачи.
   - Я рад, сынок, что мы с тобой понимаем друг друга.
   - А как же Отец?
   - Я же тебе говорю: просто он слишком любил Лала. Нас, его учеников, это даже обижало. Во всяком случае, сейчас не время этим заниматься.
   ... И вот, сегодня Сын пришел к нему. Только сегодня, а не сразу, как раньше. Поговорить, по сути, и не удалось: только Сын успел рассказать ему всё, как сообщили о возможности забрать Малыша.
  
   Вернулся Сын, выходивший в соседнюю комнату. Вид Отца поразил его.
   - Что-то случилось, Отец?
   Дан ответил не сразу:
   - Завтра нам отдадут Малыша.
   Потом вызвал Эю - сообщил ей. Она сразу же приехала домой. Через некоторое время появилась и Дочь.
   Они долго сидели и молчали. Даже Дочь: не проронила ни слезинки.
   Завтра им отдадут Малыша!
   ... Потом Мама спросила:
   - Так отчего же он умер?
   - Я не стал спрашивать.
   - Мы, наверно, узнаем завтра.
   - Где будем хранить колпак с ним?
   - Нигде. Мы предадим его тело земле, и будем помнить его живым: похороним в горах возле нашего дома.
   - Пусть будет так, Мама.
   - Я сегодня останусь с вами, не полечу к Лейли.
   - Лейли? Да, Лейли: пусть завтра будет с нами. Скажи ей. Так надо - хотя бы потому, что будет играть Агнес. И Поль пусть будет, и эта непонятная, вечно молчащая Рита, и другие актеры.
   - Еве надо сообщить.
   - И моим ученикам.
   - И моим товарищам.
   - Всем, кто захочет разделить с нами наше горе.
  
   Дан держался совершенно прямо, и то, что он испытывал, мог заметить лишь опытный глаз - по тому, как крепко прижимал он к себе маленький прозрачный ящик с тельцем сына и как бережно нес его к ракетоплану.
   Пришло много людей, и среди них Дан сразу заметил Йорга.
   "Этот тут, видно, недаром", подумал он. Враг Лала, убийца ребенка Евы. "Ладно: пусть смотрит!"
   Траурный кортеж летел высоко над облаками. В первом ракетоплане, в середине его, стоял прозрачный гроб; рядом сидели только они, четверо. В остальных летели все пришедшие на давно невиданные похороны. Йорг летел во втором ракетоплане.
   ... Наступил день, который мог решить многое. Всё было подготовлено, и шло пока как надо: заранее предупрежденная редакция "Новостей" прислала несколько корреспондентов. Старший из них, с телеобъективом и микрофоном, укрепленными на лбу, обратился к Дану с просьбой разрешить снимать:
   - Такого давно не было на Земле, сеньор.
   - Пожалуйста, - ответил Дан.
   - И ещё просим разрешить всемирную трансляцию.
   - Я не возражаю.
   Йорг был доволен: пусть видят те, кого хоть сколько-нибудь мог соблазнить вид детей Дана. Пусть знают, что может быть ещё. Эта передача будет не в пользу Дана, если с ним не удастся договориться. Впрочем, если бы он не разрешил трансляцию, это тоже можно было бы в дальнейшем использовать против него.
   ... Гробик поставили на возвышение у могилы, вырытой роботом. Дан с Эей и детьми стояли возле него. За ними Ева, Арг, Лия, Лейли и Поль.
   Зазвучала музыка: реквием. "Реквием Моцарта: кто подумал, кто позаботился об этом?", - с благодарностью подумал Дан. И вдруг увидел рядом со звукоустановкой Йорга. Дан внутренне содрогнулся: "Почему он?" Повел глазами, указывая Эе на Йорга - она молча сжала его руку.
   Люди длинной вереницей медленно двинулись мимо гроба с ребенком, оставляя возле него цветы. Потом рядом остались только самые близкие, - остальные отошли поодаль. Стояла тишина. Они смотрели, склонившись над ним - на его по-прежнему необычайно белый лобик с темной прядкой волос. Беззвучно плакала сестра, скупые слезинки скатывались по щекам брата, - глаза родителей были сухи.
   Робот медленно опустил гробик в могилу, и каждый бросил туда горсть земли.
   Они постояли ещё немного возле могильного холмика и двинулись к ракетопланам. Йорг шел сзади. Он встал в стороне, дожидаясь, когда Дан кончит прощаться и пожимать руки, и подошел к нему после всех.
   - Прими мое соболезнование, академик Дан. Я был последний, кто искал причину его гибели: мне удалось найти её. Смогу подробно рассказать тебе всё.
   - Когда?
   - В любой день.
   - Благодарю: мы не преминем воспользоваться твоей любезностью. Желательно - сейчас. Где тебе удобней с нами говорить?
   - Я предпочел бы в нашем институте, в моем кабинете. Если не возражаете.
   - Нет. Подожди нас несколько минут.
   ... - Летите без нас, - сказал он Детям и тем, кто сегодня стоял с его семьей у могилы. - Мы летим с Йоргом, в его институт.
   - Забери Дэю с собой, - попросила Эя Еву.
  
   В полете молчали: Йорг сказал, что стоит чуть передохнуть, набраться сил - причина очень не проста, и разговор предстоит долгий. Сидели, стараясь, по возможности, не смотреть друг на друга.
   Они оба - и он, и она - казались спокойными, хотя кто знал, что творилось у них внутри. Вряд ли, конечно, разговор будет легким, - Йорг недаром подготовил себя с утра: сделал электромассаж, съел зерна лимонника.
   Пока единственным неприятным было появление на похоронах Евы. Не исключено, что они уже знают о том, как он принудил её к аборту. Если они уже виделись раньше, это слишком возможно. Но об этом он пока ничего не знал. Как не знал ничего нового о Еве и её сторонниках, кроме того, что никаких действий и выступлений с их стороны с той поры не было.
   Сумеет ли он хоть как-то расположить их к себе? Похоже, что нет: он нарочно задержался возле звукоустановки, чтобы его заметили - но по ним незаметно, что они сколько-нибудь благодарны ему за эту услугу.
   ... Привычная обстановка института придавала уверенности.
   - Ну вот, здесь мы и поговорим. Я хорошо понимаю ваше состояние: оборотная сторона радости - горе.
   "Так!" - отметил Дан. - "Что же дальше?"
   - К сожалению, случай с вашим мальчиком - чрезвычайно редкий и трудный. Всё - от его появления на свет в условиях Дальнего космоса до последних моментов, когда он находился в анабиозе - является беспрецедентным. В качестве причин гибели можно было подозревать многое - однако, тщательным образом проведенные исследования ничего не обнаружили, пока в них не включились и мы, генетики. С самого начала я имел основания предполагать наличие причин генетического характера: вы сами понимаете, почему. Сейчас покажу вам, в чем дело.
   Он включил схему ДНК Малыша. Не плоскую - на экране, а объемную, на голографе, которая смотрелась куда эффектней. Пользуясь ею, он начал подробно - даже излишне подробно - объяснять характер обнаруженного отклонения гена.
   - В чем же причина его? Можно было подозревать Дальний космос и соседство гипераппарата, когда-то сгубившее Тупака. Но по той же причине, что и раньше, я предположил тривиальный, но, с моей точки зрения, более вероятный источник: наследственность. Предположение подтвердилось в такой степени, что необходимость исследовать другие причины полностью отпала.
   Йорг включил ещё две голограммы.
   - Ген матери не несет признаки отклонения, но он является рецессивным. Его подавляет доминантный признак, переданный отсюда, - он показал на участок второй объемной схемы.
   - То есть: этот ген принадлежит мне, - сказал Дан.
   Йорг отрицательно покачал головой:
   - Нет. Ему, - он включил экран.
   Человек с телом, знакомым до мелочей, - телом Дана, но с другим лицом, неожиданно - тоже знакомым. Лицом Дэи!
   - Узнаете? - спросил Йорг. - Твой донор, академик Дан.
   Дан жадно смотрел на экран: казалось, он был растерян.
   - Ты забыл, что он передал тебе и свои гены. Это неприятное обстоятельство, которое вы не учли, - Йорг выражался достаточно осторожно. - Я понимаю, что каждый имеет право на ошибки, - но из них необходимо своевременно делать соответствующие выводы.
   - Какие же?
   - Воспроизводство должно производиться на основе существующих научных методов. С помощь правильного, основанного на достижениях генетики, подбора с использованием всего генофонда Земли, осуществляемого путем перебора и обработки всего массива информации суперкомпьютером.
   - И это гарантирует от нежелательных последствий?
   - Да, с очень высокой степенью надежности. А в вашем случае - один из детей, если бы не погиб, стал бы отставать в развитии.
   - Наверняка?
   - Семьдесят процентов вероятности. Достаточно много. Я не отрицаю, что существующий метод подбора тоже не имеет стопроцентной гарантии - но, всё же, гораздо надежней. Тебе трудно возразить против этого!
   - Тем не менее - я попробую. Чем ты можешь объяснить стабильно высокий процент появления неполноценных, существовавший до начала ограничения отбраковки? Один на десять, не так ли?
   - Да. Значительно меньше, чем в вашем случае. Но он был неизбежен: законы генетики носят статистический характер, и других быть не может. Ты это знаешь. К тому же, уровень требований к интеллектуальным способностям человека необычайно высок и не может быть снижен - наоборот, непрерывно повышается.
   - Как же объяснить принятие снижения отбраковки?
   - Как жертву неизжитым эмоциям, которую в период кризиса себе не могли позволить. Отдача от тех, кто только благодаря введению ограничения отбраковки будет заниматься нормальным трудом, недостаточна, чтобы окупить усилия на их вытягивание до предельного уровня. Это придется понять.
   - Понять придется не только это. И то, что есть человек, каким он может и каким не должен быть ни при каких условиях. И что необходимо ему. Понять всё это - ещё раз. И может быть, не последний.
   - Это был достаточно больной вопрос в каждую эпоху.
   - Но всегда - неизбежный.
   - И который каждый раз будет решаться по-разному. Меняются условия - и с ними взгляды, философия и мораль.
   - Но - не безгранично. Есть черта, пересекать которую нельзя будет - никогда.
   - Но отодвинуть саму черту? Если это окажется разумным? Даже вопреки эмоциям, которые мешают? Ведь разум выше эмоций, - человек должен пользоваться не ими.
   - Без них он был бы намного сильнее?
   - Безусловно.
   - И перестал бы быть человеком. Стал бы бездушным роботом.
   - Я не приемлю слово "душа". Оно годится только для поэзии. Я - за разум. Чистый разум, дающий безграничное господство над природой.
   - Это не всё, Йорг, - сказал Дан, почему-то довольно мягко. - Не всё, что нужно человеку. Мир его не только вне, но и внутри него.
   - Но... - Йорг был несколько растерян. - Но мы ушли от того, что я начал тебе говорить. То, что должен сказать до конца, потому что так велит мне мой профессиональный долг. Выслушай, академик Дан, и попытайся понять меня. Как и ты, я думаю о людях Земли, об их будущем. Много вещей из того, что существует сейчас, возникло в эпоху кризиса, и потому некоторые считают, что с его окончанием, которым мы обязаны тебе, должны исчезнуть и они. Не отдавая себе отчета в той пользе, которые эти вещи приносят и ещё могут принести.
   То, о чем я начал говорить - существующий на Земле порядок воспроизводства человечества - является оптимальным, потому что дает нам наиболее здоровое и способное потомство; дети воспитываются исключительно специалистами-педагогами, а остальные, в том числе женщины, освобождены от этого, чтобы продуктивно трудиться.
   - Нам это слишком известно с детства, Йорг.
   - Но вы почему-то хотите это разрушить: хотите того, что желал сделать ваш друг - Лал.
   - Совершенно верно. Тебе это, видимо, известно.
   - Да: до меня дошло то, что ты говоришь и к чему призываешь. Но будут ли счастливей от этого люди? Глядя сегодня, как хоронили вы сына, я сказал себе: нет.
   - Ничто не дается даром, Йорг. Ты сказал: оборотная сторона счастья - горе. Я скажу: горе - оборотная сторона счастья. Ты видел сегодня и других наших детей.
   - Дан, ты наш самый великий ученый: кризис кончился только благодаря тебе. Но не допускаешь ли ты, что вне своей науки ты можешь заблуждаться? Ты безоговорочно поверил всему, что сказал тебе Лал, но ему свойственно было увлекаться: он был писателем - человеком искусства, а не науки.
   - Ты ошибаешься: никто на Земле не знал так историю - и потому не мог разглядеть то, что смог он. Лал раскрыл мне глаза на то, что я уже смутно сознавал сам.
   - И многие ли соглашаются с тобой?
   - Немногие. Но - есть такие. Будет больше.
   - Но ещё больше будет против. Вам не дадут ничего сделать.
   - Такие, как ты? Я знаю: ты это умеешь. Ева сказала, как.
   - Она нарушила закон.
   - Мы тоже.
   - Но ты знаешь: тебе можно многое, что нельзя другим. Потому что ты - Дан! - выдавил из себя Йорг.
   - И поэтому меня слушают многие. И их будет всё больше. Люди сумеют понять, что несправедливость, на любой основе - недопустима; что бесчеловечность губит их самих. Это неизбежно.
   - Не думаешь ли, что это тебе легко удастся? - Йорг уже открыто враждебно глядел на Дана.
   - Знаю - нет. Вы так просто не сдадитесь. Но и я не остановлюсь. Время - за меня; за Лала, которого здесь, на Земле, вы могли заставить молчать; за Еву, которой ты не дал стать матерью. И нам с тобой не договориться! - он улыбался, глядя в ледяные глаза Йорга.

Часть II

ЕСЛИ НЕ ТЕПЕРЬ

10

  
   Они с ещё большим рвением отдались пропаганде. Важную роль в ней отводилась скорой постановке "Бранда".
   Премьера его пришлась на пятницу. Спектакль начинался утром: было решено показать пьесу всю сразу, а не в два вечера, как когда-то. Премьера шла с Лейли, и миллиарды людей заполнили до отказа зрительные залы с голографическими сценами или уселись дома перед включенными на стенах экранами. Только счастливцы, всего несколько десятков тысяч, заняли благодаря жребию места в огромном театре.
  

0x01 graphic

   Ждали начала. Переговаривались между собой, обмениваясь тем немногим, что знали о пьесе. Шум сменился тишиной: в зал вошли Дан, Эя и их дети. И сразу тишина сменилась овацией. Только когда они уселись, она смолкла - началось действие.
   Открылся неведомый, удивительный мир, где как белый и черный дымы Чюрлёниса сплелись высокий и низкая обыденность. И захватил, поглотил целиком, заставил позабыть обо всем на свете.
   Как можно было в сурового Бранда вложить солнечно радостного Лала? Оказывается, можно. Можно, если часами слушать рассказы Дана о нем, если проникнуться самым прекрасным, что было в нем: любовью к людям. Только поняв это можно было создать Бранда - настоящего Бранда. Человека, движимого любовью к людям в её высшем понимании; борца, жертвующего и собой, и самыми дорогими ему людьми.
   И удивительная спутница его - Агнес, исполняемая самой великой актрисой Земли, желание видеть игру которой заставило чуть ли не всё человечество отказаться целиком от другого: походов, экскурсий, путешествий. Она была удивительной - как пьеса, которую они смотрели. Она - и не она. Необычная, и как всегда, не похожая на всех актрис Земли, она сегодня будто достигла той вершины, для которой всё ранее сыгранное ею было лишь длинной непрерывной подготовкой.
  
   "Что с ней?" спрашивала себя совершенно потрясённая Эя. "Что случилось? Ведь я видела её столько раз на репетициях, и даже вчера она ещё не была такой. Такой естественной, подлинной в каждом движении, каждой интонации, как будто она и не играет. Будто сама именно такая; будто знает всё, что должна чувствовать и испытывать Агнес. Какая удивительная правильность всех мелочей! Как если бы она знала, что такое быть женой и быть матерью. Как близка она мне сейчас!"
   Именно так! Лишь она одна до конца понимала Агнес - только она прошла и испытала подобное. Остальным ещё предстояло понять то, что они сейчас видели. И прошлое возникло перед глазами: вновь увидела себя на Земле-2, перед стереоустановкой. Идет "Бранд", и она ещё сопротивляется тому, что станет её самым большим счастьем и смыслом жизни, без чего она сейчас уже не представляет её.
   Но Лейли не была там с ней - как же могла она так глубоко всё понять, так бесконечно уверенно воплотить собой Агнес? Захватить так всех показом того, что было совершенно незнакомо им? Настолько, что они, казалось, поняли и поверили ей?
   ... В начале первого же антракта Поль вызвал Дана:
   - Ну, как??
   - Не волнуйтесь: всё идет как надо. Ты же видишь!
   ... И вот, наконец, сцена с цыганкой: Агнес отдает вещи сына - всё, чтобы после этого умереть. Эя чувствовала, как комок встал в горле, мешая дышать: возникли перед глазами похороны Малыша. Но боль не мешала с восхищением отметить, как проводила эту сцену Лейли, которая, казалось, читала всё, что творилось в душе у нее - Эи. И сумела передать эти чувства зрителям. Как - неизвестно, но в антракте сразу несколько человек подошли к ней и Дану и молча протянули цветы: Эя благодарно улыбнулась им, смахнув слезы.
   Сын, наклонившись к ней, тихонько сказал:
   - Мамочка, пройди, пожалуйста, к Лейли: она ждет тебя.
   Лейли была одна в своей уборной. Бледная, но в то же время, почему-то, казалось, не уставшая. Она встала навстречу Эе.
   - Спасибо, Лейли! - сказала Эя. - Как ты играла!
   - Тебе спасибо, Эя!
   - За что?
   - За то, чему ты меня научила. Что дала мне. - Она близко, совсем близко подошла к Эе. - У меня будет ребенок, Эя. У нас с Лалом.
   - Что?!
   - Я беременна. Кибер-диагност сегодня утром обнаружил это. Я тоже буду матерью, Мама.
   - Лейли! - Эя обняла её, притянула к себе, и Лейли прижалась к ней. Вот и свершилось! Появится их внук: ребенок, рожденный своей матерью - здесь, на Земле. Скоро! "Вот и ответ тебе, Йорг! Его родит женщина, любящая моего сына".
   - Лал знает?
   - Ну, конечно! Он так рад. Но тебе - я сама хотела сказать.
   - Лейли! Милая моя! - Эя ещё тесней прижала её к себе.
   Ну что, Йорг: с Лейли ты не сможешь сделать то же, что с Евой - мы не дадим! Как бы ты не пытался!
   - Лейли, тебе вместе с Лалом надо поселиться у нас. Так будет лучше: мы сможем следить за тобой и вовремя подсказать что нужно. И - научить тебя всему, что нужно знать, когда он родится. Хорошо? Так нам будет спокойней за тебя и нашего внука. - Она почувствовала, как дрогнула Лейли. - Тебе будет хорошо с нами.
   - Да: мне будет хорошо с вами. - Лейли прижалась лицом к её груди. - Мне будет очень хорошо с вами!
   - Замечательная моя! Если бы ты только знала, как нужно это, не только нам, - то, что ты сделаешь.
   - Я - давно это решила: я должна быть такой же, как ты.
   - Скажу Дану: обрадую его!
   - Да, да: иди к нему, скажи! А я, всё-таки, отдохну немного.
   - Отдохни, родная. Ляг и, если сможешь, поспи: тебе теперь надо беречь себя.
   - Спасибо! Я не буду спать - только лягу: посмотрю спектакль до конца.
   Они поцеловались, как два близких человека; Эя ушла.
   "Вот почему она такая сегодня, почему поняла до конца, какой могла быть Агнес. Ребенок! Чудесно!"
   Дан протянул ей бутылочку с тонизатором:
   - Подкрепись, Мама.
   - Не надо: я без него чувствую себя совсем бодрой. От радости - большой радости. Слушай, Отец: у нас с тобой будет внук. Или внучка. Ребенок нашего Сына. Лейли мне сейчас сказала.
   - Она - ждет ребенка?!
   - Да. И они будут жить с нами: она сразу согласилась, когда я сказала ей, что так будет лучше. Я в первую очередь хочу обезопасить её от Йорга.
   - Ты права, Мама: он слишком умен и осторожен, чтобы повторить с ней то, что с Евой, но в состоянии придумать что-то другое. Неизвестно, не толкнет ли его известие о беременности Лейли на решение "отодвинуть" границу дозволенного. Пусть будет с нами: мы поможем ей во всем.
   - Слушай: тебя скоро будут называть дедом. Меня бабушкой. А я чувствую, будто совсем помолодела. Какой день!
   - Замечательный! Ты видишь, что происходит: этот спектакль как будто слил всех воедино. Я не вижу никого, кто остался бы равнодушным. Они смотрят и верят. Больше, чем нам. Искусство действует на них сильней, чем наша пропаганда: мы пытаемся воздействовать на их разум, а оно - на их чувства.
   - Ты же знал это: сам воспользовался - на мне.
   - Да, да, Мама. "Бранд" разбудит их, поможет начать понимать нас.
   - А вот и Дети!
   Они шли обнявшись. Дан и Эя повернулись к ним, и по счастливой улыбке Мамы Сын сразу понял, что Они уже знают.
  
   Говорить ли об этом Милану? Она была в смятении. Чем дальше, тем трудней она себя чувствовала. Категорическое неприятие того, что несли с собой Дан и Эя - где-то позади. Позади полное непонимание и нежелание понять. То, что приходилось слышать от них, незаметно проникало в сознание и оседало там; то, что она увидела, заставило задуматься и начать сравнивать многие вещи.
   Большую роль сыграло участие в "Бранде", на которое она согласилась только по настоянию Милана. Дан и Эя прилетали на репетиции, и ей не раз приходилось слышать их рассказы и ответы на бесконечные вопросы Поля. Действовали общий настрой и необычность постановки. И в какой-то момент она почти с испугом почувствовала себя в середине между теми и этими: Дан, Эя, Лейли - уже не были по-прежнему чужими, и их идеи - враждебными.
   Сегодня особенно. Ещё стояли перед глазами сцены и декорации, звучали слова и музыка, сопровождавшая действие. Они, стоящие на сцене, - и она со всеми, вместе с ними, одна из них. Гора цветов. И снова буря овации - когда Поль с охапкой цветов подошел к Дану и Эе и протянул её им. Казалось, все слились в едином порыве.
   Несмотря на огромную усталость, настроение было таким, что невозможно было расстаться, разойтись. Заняли целиком большое кафе: шумели, как на пиру.
   Рите было хорошо. Она не помнила ни о Милане, ни о его Йорге. Все присутствующие: Дан с Эей, их дети, Поль, Лейли, актеры, статисты - казались ей самыми близкими. Хотелось сказать каждому что-нибудь приятное. И смотреть на Дана, сидевшего рядом с Полем.
   Они негромко разговаривали, потом вместе вышли, Эя осталась в зале - значит, они где-то поблизости.
   ... Да, они были недалеко от входа: Поль сидел в кресле у кустов, Дан расхаживал рядом.
   - ... И что же дальше? - донеслось до Риты.
   - Не знаю, отец. Буду искать новую пьесу.
   - Я - не об этом.
   - О чем же? Я, кажется, не очень понимаю: извини, очень устал.
   - Твоя постановка сделает немало: она уже пробудила в людях новые чувства и мысли, - я всё время наблюдал, я видел это. Они должны теперь более внимательно слушать, что говорим мы и те, кто уже слушал нас.
   - Я рад.
   - Но ты - сам?
   - Я?
   - Ты. Будешь ли с нами? Станет ли для тебя самым главным то, что является нашей основной цель - или ты просто будешь сочувствовать нам, и только?
   - Нет. Буду с вами - целиком.
   - Тебе не надо ещё раз подумать?
   - Нет. Ждал лишь, когда ты спросишь: я уже решил это твердо.
   - Ты хорошо понимаешь, насколько будет трудно?
   - Меня это не пугает. Скажи лучше - что я должен делать?
   - Пока - единственно возможное: распространять идеи Лала.
   - Понятно! Но я хотел бы бороться за них и своими средствами.
   - Само собой!
   - Нужно найти ещё пьесы, как "Бранд". Но они - даже "Бранд" - не совсем то, что нужно. Привлечь бы к нашему делу кого-нибудь из драматургов!
   - Безусловно, стоит: займись этим.
   - И ещё: ввести в репертуар пьесы Лала, сделать постановки по его книгам.
   - Ты подсказал мне хорошую мысль, Поль. Надо получить доступ в его личный архив. Он слишком долго был вынужден молчать, и мы можем обнаружить там то, что сейчас нам не могут помешать поставить.
   - Великолепная мысль, отец! Он говорил тебе о каких-либо неопубликованных вещах?
   - Как ни странно, нет. Только об одной - ещё только задуманной. Сказал в ночь, когда погиб. Там, на Земле-2.
   - Ты говорил мне: он хотел использовать то, что рассказал ему ты.
   - Да. Страшная история.
   - Расскажешь её?
   - Не сейчас.
   - Хорошо: я слишком устал. - Поль замолчал, задумался. - Значит, нас будет трое?
   - Трое?
   - Ты, Эя и я.
   - Нет. Есть ещё.
   - Есть?
   - Есть. Ева...
   - Та, что вела борьбу против отбраковки?
   - Она самая. Уже встречалась с бывшими участниками их движения, чтобы побудить их примкнуть к нам. Ещё Ли, её воспитанник.
   - Космический спасатель N1?
   - Да. Он примкнул к нам ещё там, на Экспрессе. Обещал вести пропаганду в Малом космосе.
   - И всё пока?
   - Нет. Ещё человек, который собирается сделать самое нужное сейчас: Лейли.
   - Лейли? Ну да: от нее мы же впервые узнали идеи Лала.
   - То, что она сделает - важней всего. Ты должен знать: Лейли беременна.
   - Что?!
   - Она родит ребенка. Сама: на Земле - первая. Тогда решатся и другие, - в первую очередь из числа бывших участников борьбы против отбраковки, мечтавшие об этом. Сейчас они не решаются сделать это: до сих пор напуганы тем, что сделали с Евой.
   - С Евой?
   - Ты не знаешь? Впрочем, конечно: откуда? Ева пыталась сама родить ребенка, и генетик Йорг воспользовался её привязанностью к Ли: угрозой бойкота не только ей, но и ему. Йорг понимал: Ли никогда не примкнет к бойкоту своей "мамы Евы", и тем принудил её к аборту.
   - Не попытается он что-то сделать и Лейли?
   - Принудить её к аборту угрозой бойкота он не может: понимает, что я не дам. И пытаться не будет. Это умный враг. Опасный. Он был одним из тех, кто заставил молчать Лала. Теперь пытался обезвредить меня. Тело Малыша нам отдали именно тогда не случайно: хотели, растравив рану, расслабить - чтобы уговорить. Йорг сразу после похорон пригласил к себе в институт - под предлогом объяснения причины смерти Малыша. Мы объяснились - достаточно ясно: он ненавидит меня, как раньше Лала - он умеет ненавидеть. Больше, чем любить.
   - Тем более! Лейли...
   - Она будет жить с нами: со мной и Эей. Так будет спокойней: и нам, и ей. Всё необходимое мы знаем и делать умеем. Ведь помимо всего прочего это будет наш внук. Или внучка! - он улыбался.
   - Я тоже послежу, чтобы никто не мог... Мало ли!
   - И, кроме того, чтобы сама Лейли не делала то, что нельзя. В том числе - переутомлялась.
   - Конечно: я понимаю.
   - Я ознакомлю тебя с тем, что необходимо. Но ты совсем устал: даже говоришь с трудом. Не пора ли нам вернуться?
   - Да: сейчас пойдем.
   Вот это новости! Рита чувствовала, как сильно колотится у нее сердце: скрытая толстым стволом старого дерева, она слышала весь их разговор.
   Если они сейчас пойдут обратно, то обязательно наткнутся на нее! И она решила сама подойти к ним.
   - Знаешь, Поль, это Йорг решил оказать нам услугу: взял с собой звукоустановку с записями траурной музыки. Никто об этом не подумал - один он: стоял возле нее, пока я не заметил. Он включил Реквием Моцарта, - только те его части, что усиливают грусть и отчаяние: Requiem и Lacrimosa, Слёзная. Пусть же теперь весть о беременности Лейли прозвучит для него как Dies irae, День гнева. - Он нагнулся и, сорвав какую-то былинку, начал растирать её пальцами.
   Рита вышла из-за дерева.
   - А, Риточка! - Дан улыбнулся и протянул ей травку - она почувствовала запах полыни. - А ты молодец! Как крикнула: "Прест сбежал!" Мне аж не по себе стало.
   - Да, удивительно: получилось! А ведь когда Лейли привела тебя, я не верил, что у тебя что-нибудь получится. Каюсь!
   - Когда - стало получаться?
   - После той ночи - когда мы были с тобой у них.
   - Значит, теперь ты мной доволен?
   - О, да! Если бы ты была моей аспиранткой, я бы представил тебя к защите. мЧестное слово! Я готов с тобой ещё раз погибнуть в лавине. - Поль взял её за руку, но она мягко отстранилась.
   - Пойдем обратно.
   - Да, действительно! Ведь уже и расходиться пора.
   ... Так говорить или не говорить Милану? Новостей не меньше, чем было в первый раз, и не менее важные. А ей почему-то не хочется ничего им говорить.
   Особенно Йоргу. Что он может предпринять? Против Лейли. Против Дана, который так смотрел на свою дочь, что невозможно забыть. Dies irae - День Гнева: да, так прозвучит для Йорга весть о беременности Лейли. Эта мысль вызвала удовлетворение.
   Пусть узнает! Она сама скажет. Это поможет не потерять его доверие: тогда она вовремя сумеет узнать, если они задумают как-нибудь навредить Лейли - и успеет помешать, не дать сделать.
   И она вызвала Милана.
   - Поздравляю! С такими талантами, как ваши, даже подобный бред становится занимательным.
   - Есть новость.
   - Да? - он сразу насторожился.
   Сообщила ему о Лейли. Внутренне усмехнулась, видя, как он сразу стал бледнеть.
   - Ждать тебя?
   - Нет. Сама понимаешь, мне сейчас не до этого.
   О Еве и Ли она не сказала ни слова.
  

11

  
  
   Постановка "Бранда" сделала свое дело: пробудила широкий интерес и вызвала разговоры о смысле жизни, об ушедших явлениях - материнстве, семье. Сравнивали былое с нынешним. В разговорах мешали имена персонажей Ибсена и живых современников: Бранда и Дана, Агнес и Эи. В этих условиях идеи Лала, шедшие от тех, кто слышал о них от Дана, встречали повышенный интерес и распространялись дальше: с ними знакомилось всё больше людей.
   Нельзя было ещё сказать, что идеи эти сразу встретили понимание - существующее положение неполноценных подавляющему большинству казалось совершенно естественным: каждый должен делать то, что может. Интересы человечества в целом - прежде всего! И тогда, когда оно билось в поисках выхода из кризиса, и сейчас: отказ от использования неполноценных лишь создаст излишние, к тому же - совершенно неоправданные трудности.
   Ответная критика новых идей была тщательно аргументирована и большинству казалась убедительной. Отпор носил характер заранее организованного дела - Дан это видел ясно: Йорг и иже с ним не теряли время даром.
   Однако остановить совсем распространение идей Лала они не могли. И хотя о появлении сторонников этих идей говорить было ещё рано, многие познакомились с ними. Пока - только познакомились: узнали то, чем совсем не интересовались раньше, о чем почти не имели и представления. По сравнению со временем, когда самого Лала не хотели даже слушать, это было немало.
   Но выступления обеих сторон не использовали средства всемирной информации. Дан считал это ещё преждевременным, - его противники не желали, как и раньше, привлекать излишнее внимание к социальным вопросам, стараясь по возможности загасить обсуждения и споры. Кое-что им, действительно, удалось: по истечении некоторого времени интерес к новым идеям начал ослабевать.
  
   Как раз в это время у Дана появился неожиданный союзник.
   Просматривая объявления "газеты" в кабине, мчавшейся по подземному путепроводу, Дан даже сразу не поверил себе, увидев вдруг перечень произведений Лала: книг, фильмов, эссе, статей. В конце - "Воспоминания о Лале". Автор - Марк. Лал, кажется, упоминал это имя. Очутившись на поверхности, сразу сделал запрос по компьютеру. Марк - бывший главный редактор "Новостей", теперь - просто один из их сотрудников. Да, да: это же шеф Лала в "Новостях" - Лал несколько раз говорил о нем, довольно тепло.
   Дан сделал вызов. На экранчике радиобраслета появился человек с совершенно седой головой.
   - Добрый день!
   - Хороший день, Дан!
   - Я хочу поговорить с тобой.
   - Нам - давно пора. Можно и сегодня: где предпочитаешь встретиться? - И Дан назвал место: в парке - там, где когда-то впервые увидел Лала. Несмотря на занятость, с трудом дождался вечера и явился туда на полчаса раньше.
   Пень, на котором он сидел тогда, хорошо законсервированный, сохранился до сих пор - Дан сидел на нем, погруженный в воспоминания, когда на дорожке среди старых деревьев появилось самоходное кресло.
   Марк отпустил кресло и подошел к Дану; тот подвинулся, давая ему место рядом.
   - Ты хотел поговорить о Лале?
   - Да.
   - Тогда давай лучше пойдем. Я люблю ходить - это помогает думать.
   - Я тоже.
   - Только идти далеко: разговор будет долгим. - И они двинулись по аллее.
   - Я когда-то часто ходил здесь, - начал Дан после нескольких минут молчания. - Там, - он указал в сторону пня, - я в первый раз ждал Лала.
   - Он был тогда один из лучших корреспондентов "Новостей". Поэтому я поручил интервью с тобой ему.
   - Он был довольно молодым, - и меня удивило, сколько он знает. Я почему-то сразу почувствовал, что он совершенно не такой, как все.
   - Он уже тогда был необыкновенным - на голову выше других. Да: невероятно много знал. Я думаю, кем был он - больше всего: журналистом, писателем, историком?
   - Мыслителем.
   - Да: в первую очередь - им. Я познакомился с ним на защите его докторской диссертации: он поражал своим пониманием истории. Как истории социальных отношений - как понимали её в былые эпохи.
   - Он мне говорил, что работа в "Новостях" помогла ему и столкнуться с неполноценными, и потом собрать материал о них.
   - Да. Он написал тогда о них свою первую книгу, но я отговорил его от её публикации. Он согласился тогда со мной, но продолжал думать главным образом о них. Он уже не мог иначе: потому что начал понимать то, что не мог и не хотел никто. Я - тоже.
   - Он был вынужден тогда молчать.
   - Я знал это: он показывал мне материалы, которые собирал, но мы не публиковали их. И когда он пытался высказаться, его не хотели слушать. Я послал его тогда в Ближний космос - он вернулся оттуда, не изменившись, хотя совсем прекратил говорить о своих взглядах на неполноценных.
   - Мы были вместе в это время.
   - Он тогда все силы отдавал на признание твоего замечательного открытия.
   - И молчал о своем. Ни слова даже мне.
   - Он потом выступил вместе с участниками движения против отбраковки, но в своих высказываниях шел гораздо дальше их. Я боялся, что с ним расправятся - подвергнут длительному бойкоту. Очень боялся. К счастью, широкая огласка была невыгодна его противникам, и он вместо бойкота отделался ссылкой в Ближний космос - под видом командировки "Новостей". Я боялся за него и потом, когда ты после обновления помог ему вернуться: боялся, что он займется прежним. Возможно, опираясь на тебя. Я попросил его связаться со мной при подлете к Земле; он знал, что я очень беспокоюсь за него - сделал это. "Будь благоразумен", - сказал я ему тогда. - " Может быть, ты и прав, но твое время ещё не пришло". И он пообещал мне.
   - Он нашел более верный путь.
   - Я сразу понял это, когда вы вернулись с детьми. Но без него! - сказал он с горечью. - Почему ты не сумел сберечь его? Всё, всё расскажи мне!
  
   Они шли и шли, часто ускоряя шаг и не замечая этого. Дан говорил, Марк слушал - жадно. О последних годах жизни Лала: нашего Лала. Дан видел: этот человек слушает и понимает его, как до сих пор кроме Евы - никто.
   Уже совсем стемнело, звезды были на небе.
   - Скоро ночь, а нам ещё о многом нужно поговорить.
   - Разве ты уже хочешь спать?
   - Нет, конечно. Но меня ждут: моя семья.
   - Жаль!
   - Нет, ты не понял меня. Я предлагаю тебе полететь со мной. Ко мне домой. Ты увидишь мою семью; поужинаем все вместе, и потом мы продолжим наш разговор. Ты согласен быть сегодня моим гостем?
   - Гостем? Древнее слово: гость, - забытое слово. Я с благодарностью принимаю твое предложение. Вызывай аэрокар.
   ... - Я привел гостя, Мама, - сказал Дан, вводя Марка. - Это редактор Марк, бывший шеф нашего Лала.
   - Добро пожаловать, сеньор! - Эя сложила ладони перед грудью; так же приветствовали его остальные.
   Это был необычный для Марка ужин - первый такой в его уже почти прожитой жизни. Все сидели за большим столом, на котором стояли большой кувшин с молоком и блюдо с лепешками. Эя сидела во главе стола и наливала всем молоко в глиняные кружки. Ели молча, но по тому, как они время от времени смотрели друг на друга или обменивались несколькими словами, чувствовалось, насколько они близки. Подобное Марк видел разве только среди космонавтов.
   Особый интерес у него вызывали дети Дана: серьезный рыжеволосый юноша рядом с великой актрисой Лейли и сидевшая напротив него девочка, иногда улыбавшаяся ему - и которой он невольно улыбался в ответ.
   Поев, они ещё немного посидели за столом, - потом Дан сказал:
   - Тебе пора ложиться, Дочка.
   Девочка стала прощаться. Поцеловав родителей, она подошла к Марку и сказала:
   - Я тебя тоже, пожалуй, поцелую, дедушка! - и, обняв за шею, чмокнула в щеку.
   - Тебе бы тоже уже не вредно лечь, - обратился Дан к Лейли, когда девочка ушла.
   - Отец, но я-то не маленькая, - улыбнулась Лейли.
   - Он все равно не отстанет, можешь мне поверить: я это испытала на себе. Но вообще-то, он прав: ложиться тебе надо пораньше, - сказала и Эя.
   И Лейли тоже ушла, а с ней и юноша.
   - Лейли ждет ребенка, - сказал Дан, несколько ошарашив Марка. - Поэтому они живут с нами: мы решили, что так лучше.
   Марк кивнул: понятно, что лучше, - ему не нужно объяснять.
   Дан увел его на террасу. Вскоре пришла и Эя с пледом.
   - Укройся, - сказала она Марку, - ты можешь озябнуть.
   - Спасибо! - ответил он, тронутый её заботой.
   - Я рассказал ему о Лале, Мама, и обо всем, что было с момента нашего отлета и до возвращения. Теперь ты: расскажи ему о Еве.
   ... - Йорг, Йорг, - задумчиво произнес Марк. - Он был в числе тех, кто травил Лала. Умен, осторожен, довольно редко ошибается. Имеет огромный авторитет: фактический координатор наиболее крупных исследовательских работ, ведущихся генетиками; крупный исследователь сам, автор очень большого количества работ - да, очень плодовит. Человек, для которого существующий способ воспроизводства является абсолютом, не подлежащим сомнению. Типичнейший из тех, для которого ничего не существует вне науки, которой он занимается - Антилал. И он умел ненавидеть.
   - История с Евой подтверждает, что не перестал. Но он может и бояться.
   - Это я знаю: поэтому он и осторожен. Когда-то он обратился ко мне с предложением послать Лала в длительную командировку в Ближний космос. Дескать, ему жаль, что такого талантливого писателя из-за его не прекращающихся антисоциальных высказываний подвергнут бойкоту. Если я хочу спасти его, надо поторопиться. И я поторопился: они и тогда не знали пощады - я слишком хорошо это знал.
   - Как и сейчас. Поэтому мы предпочли, чтобы Лейли сейчас жила с нами.
   - Ты прав: они способны на многое.
   - Даже больше, чем все думают.
   - Перейти черту дозволенного?
   - Подожди, - Дан включил каталог и почти сразу нашел нужную запись.
   "Но - отодвинуть саму черту? Если это окажется разумным? Даже вопреки эмоциям, которые мешают это сделать?"
   - Голос Йорга, - сказал Марк.
   - Он сказал это, когда пытался нас уговорить - сразу после похорон Малыша. Хочешь послушать всю запись?
   - Очень.
   - Ты не устал? Время позднее.
   - Но вы не спите.
   - А твой возраст?
   - Пусть он вас не волнует. Ваша дочка поцеловала меня, - улыбнулся Марк, - и я сразу помолодел.
   - Дети чувствуют хороших людей, - сказала Эя.
   - Спасибо, Эя. Вы не беспокойтесь обо мне. Пейте ваш кофе, а мне возраст дает одно преимущество - возможность обходиться без него.
   Он сосредоточенно слушал запись, порой кулаки его сжимались.
   - Так, Дан. Время за нас - за Лала. Им с нами не договориться. Будет бой: за возврат к тому, что когда-то стало благодаря прогрессу науки и технологии.
   - Тогда исчезло неравенство, существовавшее на экономической основе - потому что уже всем всего хватало. Но оно незаметно вернулось, проникло снова - уже на совершенно другой основе. И его снова нужно уничтожить. Лал сказал это.
   - Да, Дан, так. Мы должны как можно скорей опубликовать все его работы.
   - Разве ты уже не сделал это?
   - Я? Только дал подборку того, что было опубликовано когда-то - кроме моих воспоминаний, только что написанных. У меня есть ещё кое-что: то, что он приносил мне давно ещё, и последняя его книга "Неполноценные: кто они - и мы?", которую принес уже незадолго до отлета. Я читал их не раз, когда вас не было на Земле. И думал. Было более чем достаточно времени. Их пора публиковать: передать в Центральный архив. Я ждал только разговора с тобой, чтобы сделать это.
   - Прекрасно! - Новый союзник не ждал его указаний: сам знал - подсказывал, что надо делать.
   - Но что ещё находится в его архиве? Необходимо получить доступ в него. На это имеешь право главным образом ты.
   - Я уже дал запрос.
   - И что?
   - Пока так и не получил ответ.
   - Повтори запрос. Предупреди, что в случае отрицательного решения ты сразу поставишь вопрос на всемирное голосование.
   - Ты прав - так и сделаю: Йорг не любит шума.
   - С этим надо торопиться. Пусть читают все, что написал он - ты ознакомил с его взглядами ещё не слишком многих.
   - Лал учил меня: когда надо - не торопиться. Его взгляды должны постепенно проникнуть в сознание людей.
   - Но ускорить этот процесс уже можно. Надо готовить ситуацию, когда ты сможешь выступить по всемирной трансляции, - чтобы тебя к тому моменту могли понимать.
   - Это не скоро, - во всяком случае, не раньше, чем родит Лейли. Мое преждевременное выступление недопустимо: оно будет только на руку нынешним консерваторам - Йоргу и другим. Я понимаю, как трудно ждать, как хочется скорей осуществить то, к чему призывал Лал. Но он учил и терпению.
   - Я ведь - когда-то сказал ему: "Может быть, ты и прав, но твое время ещё не пришло". Это было давно. Не знаю, понимал ли я его тогда до конца. Нет, скорей всего. Сегодня я почувствовал это, когда очутился среди вас, ужинал вместе с вами, с детьми, и девочка улыбалась мне. Впервые меня поцеловал ребенок. Мне было слишком хорошо, потому что всё это было нужно мне, но я никогда не знал этого. А Лал знал. Знал с самого начала: это было уже в его докторской диссертации. Понимание того, что необходимо мне, каждому, всем - тепло и близость. Жаль, что я понял это слишком поздно, чтобы смочь сделать что-нибудь для себя самого.
   - Приходи к нам как можно чаще. Мы будем рады тебе. Дочка станет каждый раз говорить: "Дедушка пришел!"
   - Спасибо, друзья мои. А то ведь - все вокруг забыли такие прекрасные слова: любовь, доброта. И без этого стало хуже. А Лал... Да, Лал...
   - Отец, скажи: ты очень любил его?
   - Да. Я чувствовал, как он мне дорог, даже когда ещё не понимал его. Теперь я знаю: приходит его время. Начнется рассвет.
   - И буквально - тоже, - сказала Эя: - Скоро.
   - А? Да, правда. Звезды гаснут, ночь кончается. А вы совсем не спали!
   - И ты - тоже.
   - Я-то что? Мне никогда не было хорошо, как сегодня. И значит - ночь не пропала даром.
  
   В "газете" появились ещё названия произведений Лала - тех, что были у Марка: он действовал.
   Дан сделал новый запрос на раскрытие личного архива Лала, полная копия которого была сделана перед отлетом к Земле-2. Передал свою просьбу именно так, как посоветовал Марк, и, уже без промедления, получил ответ: архив Лала передавался ему - для этого существовали достаточные причины.
   Они целиком отдались изучению его. Втроем - при самом активном участии Марка. То, что Дан и Эя передавали другим по памяти, они обнаружили записанным там. Но самое ценное было в монографии Лала "Неполноценные: кто они - и мы?" - книге, оставленной им Марку. Это был фундаментальный труд, с которым он, почему-то, не ознакомил их там. Она находилась в той части его архива, которую он не успел перезаписать перед отлетом в их общий. Но она была велика, и они предпочли для начала опубликовать другие его книги и статьи. Их передавали в Центральный архив, и на следующий день в "газете" появлялись их названия и аннотации.
   - Как быстро у тебя это получается: неужели никто не мешает? - удивлялся Дан. Марк отвечал:
   - У Лала было много друзей, не единомышленников - просто любивших его: они не отказываются сейчас помочь.
   Потом наступила очередь невероятного количества фактического материала и статистических данных. Предстояла длительная работа по их разборке.
   Одновременно в архиве копались Поль и Лейли: искали его ещё не известные литературные произведения. И ничего не нашли: было лишь то, что Лал опубликовал или поставил ещё до отлета. Казалось странным: свои взгляды он, похоже, не отразил ни в одном из своих художественных произведений. Почему?
   - Не успел. Он собирался писать большую книгу о нашем времени. Сказал об этом мне там - буквально за час перед гибелью.
   - Он хотел включить в нее рассказанную тобой историю, которая потрясла его, - напомнил Поль. - Ты обещал мне рассказать её. Может быть, она и есть то, что надо нам?
   - Хорошо. После ужина.
   Ужин прошел поэтому быстро. Только Дэя, видя, что никто не собирается расходиться, заупрямилась, не желая уйти к себе:
   - Я тоже немного побуду с вами.
   - Пойдем, пойдем! - Марк взял её за плечи. - Будь умницей!
   - А ты нашел для меня какую-нибудь интересную книгу?
   - Нашел: по этой пластинке вызовешь её сразу, - он увел девочку. Пришлось ждать, пока он вернется.
   Дан обдумывал - как начать: с какого момента? Все с нетерпением поглядывали на него. Он обвел их взглядом: Эя, которая хорошо знала историю его спасения; Поль, Лейли - с отяжелевшей фигурой и чуть подурневшим лицом: а ему она казалась оттого трогательно прекрасной; Сын, сидящий рядом с ней: так и не хватило времени закончить их разговор, поговорить с ним - может быть, рассказ о Ромашке послужит ответом на его сомнения. Сейчас придет Марк. И в сборе будут все, кроме Евы и Ли - все, кто пока составляет кружок его единомышленников, последователей идей Лала.
   Прошлое встало перед глазами. То страшное время, явившееся началом перемен, которые предстояло теперь завершить. В него вплелось другое воспоминание: как рассказал свою историю там, за не один световой год отсюда, под неотрывным взглядом Лала. Дан поднял глаза: так же неотрывно смотрели на него все и на этот раз.
   ... Полю казалось, что каждое слово впивается ему в мозг. Всё, что рассказывал Дан, отчетливо возникает перед глазами. История жуткая. Кажущаяся невероятной. Такое не придумаешь.
   Что он сделал, чтобы завоевать её доверие? Ничего - ему было плохо, он был слаб и жалок. А она могла - испытывать жалость: гурия, неполноценная, необразованная, не понимающая многое - слишком многое из того, что знают полноценные. Но чувство жалости - глубоко человеческое чувство, почти забытое полноценными, свойственно ей, как и многим другим её собратьям.
   Жалость - сочувствие чужому страданию, стремление облегчить его, помочь. Но ведь и полноценные, когда в этом появляется нужда, спешат на помощь другому. В первую очередь, врачи и спасатели - те, кто продолжает носить погоны; это их долг, ради которого они могут даже жертвовать собой, как нередко и было со спасателями. Они способны на это, но что такое жалость - почти не вспоминают.
   Раньше это слово было в названии одной из профессий. Какое? Надо вспомнить! Так: врачи, медицинские сестры... Да! Сестры. Сестры милосердия! И братья милосердия. Милосердие - другое название жалости.
   Но откуда она знает это чувство? Кто говорил ей о нем? Никто! Её учили лишь искусно удовлетворять похоть любого, кто этого пожелает. А она - знает: это в ней, глубоко. В её натуре, оставшейся человеческой, несмотря на то, во что её превратили. "Тебе плохо, миленький?", "Это нехорошо говорить, миленький, но тебе плохо, а я больше ничего не знаю". И даже: "Рыбок тоже жалко". Она может, оказывается, очень многое: забыв о себе, своей жизни, своей внешности, являющейся залогом её существования, - не дать совершиться страшному, отчаянно бороться, а потом изрезанными руками прижимать его голову и плакать над ним.
   Так смогла дать она ему возможность перейти через слабость - и совершить самое великое открытие своей эпохи. Если бы не она: если бы вместо того, чтобы броситься, повиснуть всей тяжестью на его руке, сжимающей острый осколок стекла, - испуганно забилась бы в угол, в страхе закрыла лицо руками! А ведь не могла понимать, кто он - что он такое. Просто: измученный "миленький", которого очень жалко, и не надо, чтобы он резал себя стеклом, как гурии, которые кричат "Не хочу больше!".
   Жалела - и потому могла делать, приносить добро: она не была нулем рядом с полноценными. Благодаря ей - выжил Дан.
   А она? Она сама? Гурия с обезображенными, порезанными руками?
   - И даже сейчас я не знаю, что стало с ней: мне не ответят. - Дан замолчал, задумался.
   ... - Это материал, мощнейший - для книги: Лал был прав! - Нарушил Поль долгое молчание.
   - Он эту историю назвал доказательством - социальной теоремы человеческой сущности неполноценных. А для меня она послужила причиной, почему я сразу принял то, что о них думал он.
   - А мне было гораздо труднее это сделать: я думала, как все. Дан рассказал о Ромашке, споря со мной. Перед этим Лал показал нам старинный фильм: "Хижина дяди Тома" - об американских неграх-рабах. Я была возмущена, как белый хозяин обращался со своим рабом, который был образованней и умней его. "Как такое могло существовать?", спросила я Лала. А Дан сказал, что - его - удивляет, что нечто подобное может существовать в наше время. "Что ты имеешь в виду?", спросила я его, и у нас произошел первый разговор о социальном расколе нашего общества. Впрочем, мы уже об этом рассказывали.
   - Вы опускаете подробности: они могут оказаться сейчас весьма существенными, - заметил Поль.
   - Ты уже решил? Делать из нее постановку?
   - Я уже думаю, как. Так и будет называться: "Гурия". Даже лучше: "Райская дева". Нет: "Дева рая"! А?
   - Пожалуй! Лучше не придумаешь: ад - в раю для других. Это поймут, - поддержала его Лейли.
   - Но мне нужны подробности. Всё до конца как было. Расскажите их. И не бойтесь повторяться.
   - Хорошо. Это было на следующий - по бортовым часам - день после переноса: Дан объявил его праздничным. Мы отдыхали после бани, и Лал предложил посмотреть "Хижину дяди Тома". Он выполнял этим обещание, данное накануне: Дан сказал ему, что он почему-то всё время что-то не договаривает; Лал ответил утвердительно, но не хотел тогда говорить, что - обещал сделать это потом.
   Тогда - на мой вопрос "Что ты имеешь в виду?" Дан ответил: "То, что существуем мы - полноценные и они - неполноценные; то, что даже хуже рабства, потому что раб мог освободиться". Я правильно рассказываю, Отец?
   - Да, Мама. Продолжай, пожалуйста.
   - Я слушала то, что они говорили о неполноценных, и мне казалось, что они не правы. Мои представления ничем не отличались от общих.
   Неполноценные - жертвы естественной причины: полученных от рождения низких умственных способностей; с этим невозможно бороться, и существующее их положение - единственная возможность для них быть полезными для общества. Всё равно, ни на что другое они не способны: они ужасно примитивны. "Они тупы и совершенно бесчувственны", - сказала я - и Дан закричал: "Нет! Они примитивны? Да. Но их же почти ничему и не учили: поставили в детстве крест на их способностях и успокоились. Но они - не бесчувственны. Нет! Я знаю. Я это совершенно точно знаю!"
  
   Все настолько были увлечены, что совсем не обращали на него внимание. Даже Лейли. И это хорошо: что никто не видит и не понимает, что с ним сейчас творится.
   Прекрасная планета - Земля! То, что знал лишь по книгам и фильмам, он увидел воочию: леса с невообразимым многообразием деревьев, кустов и трав; насекомых, опыляющих цветы; птиц, за полетом которых следишь, не в силах оторвать взгляд. Воздух, которым легко дышать. И, главное - миллиарды людей: это планета людей.
   Родная всем планета. Здесь люди появились, и нет для них ничего естественней и привычней Земли. По ней тосковали там Отец и Мама. И Сестренке Земля-1 нравится больше, чем далекая Земля-2.
   Один он уже вскоре начал тосковать по ней. Ещё в горах - до того, как появились в большом мире. По её безмолвным, безлюдным просторам и молодым лесам - по всему, что было привычно и предельно понятно.
   Много прекрасного на Земле. Здесь его Лейли. Его товарищи. Скоро появится маленький, которого родит Лейли.
   Но здесь же и проблемы, которых не было раньше. Как всё просто и понятно было там, на Земле-2. И всё, что тогда говорил Отец, не вызывало сомнений. Здесь, на Земле, многое оказалось не таким, как издали: при близком знакомстве былая уверенность в том, что он прежде знал, стала зыбкой.
   Отец так и не поговорил с ним после похорон Малыша. По горло был занят, да и у него самого пропало острое желание. Хотелось почему-то попробовать разобраться самому. Понять, почему прав Отец, в чем он, в общем-то, не сомневался.
   Но это желание не было главным: Арг, с которым он виделся часто, говорил о скором начале строительства суперэкспресса. Полет обратно, на Землю-2, с большим количеством поселенцев - это занимало в первую очередь его мысли: он присматривался ко всему, что могло понадобиться, быть полезным там; намечал, что необходимо будет изучить до отлета.
   ... Отец всё же ответил ему. Сейчас. Этой историей. Вольно или невольно сказал ему главное. Он понял, что не всё лежит на поверхности: чтобы постигнуть по-настоящему, надо заглянуть глубже. Был поражен, услышав, что Мама тоже сказала когда-то: "Они ужасно примитивны. Они тупы и совершенно бесчувственны". Это ясно: он был не прав, когда после единственного соприкосновения с ними стал думать так же. Не прав - правы Лал Старший, Отец, Мама.
   Но ясно было и другое: несмотря на их правоту, дело, которому они себя целиком отдали, не сможет стать главным для него. То, чему он может посвятить себя - Земля-2, прекрасная, ещё безлюдная. Дело его родителей - не станет его делом: он не отвергает учение Лала Старшего, но и не сможет стать соратником Отца. Просто, оказывается, у них разные пути в жизни, и ни один из них не может иначе.
   Это наполняло горечью. До сих пор он не представлял себя отдельно от них: от Отца и Мамы; был с ними единым целым, даже когда в его жизнь вошла Лейли. И в будущем - всё рисовалось вместе: Земля-2 и родители с Сестренкой - они все вернутся туда. И Лейли с ними.
   Теперь понятно, что это не так: он не сможет, не станет ждать, пока они добьются победы идей Лала Старшего; они - не улетят, не добившись её, не доведя до конца главное свое дело. Долго - наверняка, долго. И может быть, уже никогда не покинут Землю. Значит, придется расстаться: надолго - или навсегда. Только Лейли улетит с ним. Сестренка? Вряд ли. Она останется с Родителями.
   А пока он здесь, он будет оказывать поддержку Отцу: он не имеет право поступать иначе, несмотря на то, что их цели мешают друг другу - Арг тут прав. Но большего для Отца он сделать не сможет: подготовка потребует его всего, целиком.
   Пришедшая ясность не принесла облегчения. Наоборот. Ему было необычайно грустно.
  

12

  
   - Наконец-то! - так встретил Цой у себя Лейли и Поля. - Надеюсь, можете чем-то порадовать меня?
   - Угадал.
   - Нашли таки что-то в архиве Лала?
   - Нет, к сожалению. Не обнаружили ничего - для нас.
   - Этим порадовать и пришли?
   - Не торопись. Есть - другое: не хуже.
   - Ну, ну! Выкладывайте.
   Поль попытался коротко пересказать историю Дана.
   - Подробно познакомишься по записи.
   - Да и так видно: материал потрясающий! По-моему, то, что надо. "Бранд" вам годился только для начала. Согласитесь, в нем слишком многое можно было принять лишь с оговорками: цель его, в общем-то, недостаточно определенная, туманная.
   - Ибсен же не был нашим современником.
   - И потому его могут использовать и те, и другие.
   - Каким образом?
   - А таким: ваш бывший Фогт ставит "Дикую утку". Тоже Ибсен - но это "Бранд" наоборот.
   - Сегодня они репетируют?
   - Да. Сможете зайти - посмотреть. Ибсен - против Ибсена. Неглупо, надо сказать.
   - Ответный ход.
   - Следующий опять за вами.
   - Как ты сам-то относишься к этому?
   - Я? Мне больше по душе вы и Лал. Со временем, конечно, у меня чересчур туго, но кое-что до меня таки доходит: похоже, верно. А теперь - к делу. Сценария - нет?
   - Каркас у меня есть, остальное - по ходу постановки. Материал такой, что нельзя ничего ни добавлять, ни менять.
   - Количество исполнителей?
   - Как удастся. Крайний вариант - двое. Я и Лейли.
   - Ты хочешь сама играть?
   - А что? Я не гожусь для этой роли?
   - Нет, я просто думал, что ты надолго выбыла из наших рядов. Даже - да простят меня верные последователи Лала - подумал, что лучше, когда роженицы избавляют таких от этого.
   - Не беспокойся: мне пока ещё можно. Что ты так глядишь?
   - Изменилась ты.
   - Мой живот и грудь? Она, гурия, была полной.
   - Не только это.
   - Подурнела?
   - Даже для гурии слишком красивая. Не в этом дело: ты стала очень хорошо улыбаться - ты мне теперь куда больше нравишься. У тебя раньше - были такие глаза!
   - Я теперь счастливая.
   - Я рад.
   - Я буду играть.
   - Когда хотите приступить?
   - Как только определим возможный состав актерской группы. Сегодня попробуем поговорить, с кем возможно.
   - Добро. Если надо, помогу уговаривать.
   - Вначале попробуем сами.
   Задача была слишком не легкой: в отличие от предыдущей, "Бранда", предстояла постановка совсем уж необычная. Ни в одной из современных пьес не фигурировали неполноценные - они как бы не существовали вообще. Поэтому на крайний случай и был предусмотрен камерный вариант, о котором они упомянули: всего два действующих лица - он и она, гурия. Всё действие происходит в его блоке: рассказ гурии, дополняемый звучанием записи его голоса, затем его покушение на себя и спасение ею; всё остальное - его монолог. Вариант, во многом ограничивающий возможности постановки.
   Итак, найдутся ли желающие?
   - Если бы мы предложили это сразу после премьеры "Бранда": какой был тогда подъем!
   - Ты права. Мы и начнем с тех, кто играл в нем.
   ... Попытки кончались неудачей одна за другой: мысль выступить в роли неполноценных отпугивала всех.
   - Кажется, придется опять обратиться к Цою.
   И тут на браслете Лейли загорелся сигнал вызова. Она включила экранчик: Рита улыбалась на нем.
   - Добрый день, сеньора!
   - Хороший день, Рита!
   - Мне только что сказали, что вы здесь. Я хочу поговорить с вами: можно?
   - Ну конечно! Ждем тебя - в холле дирекции.
   - Сделаем последнюю попытку: если и она кончится неудачей, сразу обращаемся к Цою.
   Рита почти вбежала, запыхавшись, в холл, едва они успели туда зайти.
   - Добрый день, сеньор!
   - Здравствуй, девочка. Приятно, что хоть кто-то так рвется тебя увидеть.
   - Мне о-очень надо поговорить с вами. Это правда: вы готовите новую постановку? Очень необычную? Мне так сейчас сказали.
   - И - что никто не согласился в ней играть?
   - Да. Но я хочу. Можно?
   - Девочка! Какая ж ты умница.
   - Я хочу опять работать с вами. Очень!
   - Ну, ты - первая!
   - А я ведь сумасшедшая: я - Герд.
   - Великолепная Герд! Сейчас познакомлю тебя с содержанием. Только не пялься, как все, на Лейли.
   - Да, да! Извините. - Она слушала Поля - лицо её становилось всё серьезней.
   - Ну, что: и ты испугалась?
   - Я? Нет: это потрясающе! Я очень, очень хочу. Какую роль мне дадите?
   - Заняты только две: Его - мной и Гурии в основной сцене у Него в блоке - Лейли. Все остальные роли пока, увы, свободны. Ты первая и единственная изъявившая желание сама: за это я готов отдать тебе любую роль. Конечно, если она тебе подходит, - тут же поправился Поль.
   - Я тоже хотела бы играть Гурию.
   - Гурию второго плана - в сценах её рассказа Ему: вначале совсем молоденькая. А что: она, пожалуй, подойдет! А, Лейли?
   - Думаю, что - да.
   - Мне сейчас такая, достаточно крупная, роль очень нужна. Как завершающая в моей аспирантуре.
   - Хорошо: бери её. Но пока нас только трое - помогай, если можешь
   - Я попробую: думаю, что получится.
   - У нас не получилось - ты не переоцениваешь свои возможности?
   - Вы же обращались к достаточно известным актерам: вы не там ищете.
   - Послушаем, Лейли: истина глаголет устами младенцев.
   - Надо к молодым обратиться: там больше интереса к вашим взглядам - я уже успела убедиться. - Её попросили в компании аспирантов - актеров и режиссеров - рассказать о Дане, Эе, их детях. Слушали с жадность - это подталкивало рассказывать как можно подробней. Всё, что увидела, и то, что слышала. Внезапно поймала себя на том, что говорит как их сторонница; сама удивилась, насколько хорошо помнит всё, что слышала о взглядах Лала. "Ну и что?" - тут же спокойно подумала она. Спорили довольно горячо, и можно было говорить о начале появления сочувствия; невольно она сама способствовала этому. - Молодые менее косны: новое всегда привлекает их.
   - Но все отказывались до сих пор: нужно играть неполноценных - это казалось им чересчур.
   - Вот посмотрите!
   - Тогда давай: не откладывай!
   И Рита сразу взялась за радиобраслет. Вызывала одного за другим, в нескольких словах объясняла свое предложение и назначала им встречу. И почти никто не отказывался. К удивлению Поля и Лейли, в числе тех, кто почти сразу давал согласие, были и их собственные аспиранты.
  
   Помощь Риты оказалась неоценимой, и из-за этого даже не могло возникнуть мысли, в насколько сложном положении она оказалась.
   Казалось, за время их отсутствия на студии она избавилась, как от наваждения, от действия их слов. Воспоминание об увиденном заглушалось наслаждением от встреч с Миланом, вновь ставшими очень частыми. Он опять стал казаться ей ближе их. И тут она сделала то, что можно было счесть нанесением тайком удара по ним.
   Как аспирантка, она должна была производить тщательный разбор каждой сыгранной роли и пьесы, в которой участвовала. И занимаясь анализом роли Герд и "Бранда", стала знакомиться со всем творчеством Ибсена.
   Идея "Дикой утки" поразила её. То, к чему призывал Бранд - к мужественному открытому знанию правды - в среде обычных людей несло лишь вред и разрушение. Правда была им не под силу: герой пьесы, Грегерс Верле, который проповедовал её необходимость, казался одновременно и нелепым, и бесчеловечным. "Бранд" и "Антибранд" - неужели и то и другое написано одним человеком? А что подумали бы люди, потрясенные "Брандом", увидев эту пьесу - того же Ибсена?
   И она не удержалась от соблазна: поделилась своими мыслями с Миланом.
   - Это уже интересно! Вот было бы смятение умов: для тех, кто смотрел "Бранда" - как ушат холодной воды. А? Интересно попробовать! Слушай, а нет ли у него ещё чего-нибудь - этакого же?
   - Не знаю.
   - Ты почему-то иногда не хочешь делать то, о чем я прошу.
   - Напрасно думаешь. Я же только начала им заниматься - ты ведь знаешь, Ибсена почти не ставят.
   И она уже сама не могла дальше удержаться. Наткнулась на ещё одно интересное произведение Ибсена: "Кесарь и Галилеянин".
   В нем действовало реальное историческое лицо - римский император Юлиан, пытавшийся возродить языческую религию, уступившую место христианству. Язычество кажется ему прекрасней - но время его прошло: возрождаемые им обряды лишь внешне похожи на прежние - за ними уже не стоит вера. Юлиан нелеп в своих потугах вернуть безвозвратно ушедшее. Он обречен: "Ты победил, Галилеянин!"
   - Браво, браво! Ибсен будет теперь проповедовать совсем не то, что желают живая тень Лала с маэстро Полем. Представляешь, какие будут у них лица?
   На мгновение её будто кольнуло. И тут же исчезло. Казалось, она сейчас была готова сделать для него что угодно. Ещё не прошла истома от предыдущего обладания друг другом, а новая волна желания поднималась в обоих; его рука крепко сжимала её грудь. И никого не было его ближе на всем свете.
   ... Известие о принятии к постановке "Дикой утки" породило нетерпеливое желание узнать - кто кого?
   - Ибсен сокрушит их самих. Поднявший меч от меча и погибнет.
   - Так сразу и погибнет?
   - Если бы: ты права. Лучше бы Лейли сыграла ещё сотню Агнес, а не собиралась рожать. Но ничего: тоже что-нибудь придумаем. - Глаза его зловеще загорелись.
   И она испугалась: нет, только не это! Она не позволит, не даст! Нельзя! Почему? Она не знала. Просто почувствовала это, как в вечер после премьеры "Бранда", когда услышала о беременности Лейли.
   Но пока дело касалось лишь постановок, и она ничего не предпринимала. По-прежнему ждала с затаенным интересом: чья правда перетянет?
   Однако встреча с аспирантами, уведшими её в кафе после семинара, снова всё перевернула. Пока она говорила, то новое - люди, их идеи, отношения - опять ярко, отчетливо встало перед глазами. И почему-то неудержимо потянуло к ним. Но - после того, что она сделала, дав Милану оружие против них - не решалась связаться ни с Лейли, ни с Полем.
   Милан, терпеливо дожидавшийся тогда её возвращения домой, был почему-то иной, чем всегда. Вместо бурной страсти - ласковая нежность. Он был тих и задумчив.
   И она снова поймала себя на мысли, что очень привыкла к нему. Он - и то новое, о чем в ту минуту она ещё продолжала думать, странным образом сплелись между собой. Отношения Дана и Эи, Лейли и Лала Младшего - для нее и Милана. А может быть, ещё и ребенок, чтобы Милан глядел на него, как Дан тогда.
   Ну, уж!
   ... Итак, они ничего не знали о её двойственной роли. Видели в ней одну из самых активных своих помощниц. Обращались к ней, как к единомышленнице.
   Началась подготовительная работа - огромная, трудная. То, что рассказал Дан, предстояло показать. Сбор специфического материала, необходимого для создания сценических образов гурий давало их наблюдение на эротических играх: там актеры подмечали множество характерных черт стиля их поведения, лексикона и интонаций.
   И в одно из таких посещений Рита увидела Милана, танцевавшего с очень молоденькой, тоненькой гурией. Он говорил с девушкой и не обращал внимания на других. Смотрел на нее, правда, не так, как всегда смотрит на нее, Риту. И всё-таки, было почему-то слишком неприятно. Настроение испортилось, она сразу ушла.
   В чем дело: он волен быть близким с кем угодно - так же, как и она. И вдруг с удивлением обнаружила, что сама давно ни с кем не была близка, кроме него. Да - пожалуй, с того времени, как побывала у Дана и Эи.
   Значит, она бессознательно подражала им? И потому, несмотря на все колебания во взглядах, которые, казалось, должны были отдалить её от него, он становился ей всё ближе?
   Он, только он. У нее: неукротимый темперамент которой раньше сплетал её пальцы со столькими - мгновенно пробуждавшими в ней страсть. Знакомство с астронавтами не прошло даром!
   Как же так? Голова пылала. Она вновь представила его, обнимающего гурию, и горькая боль заполнила сердце.
  
   Постановка затягивалась. Несмотря на бешеный темп работы.
   А тем временем состоялась премьера "Дикой утки". Публика была ошарашена.
   - Ничего: "Дева рая" будет ответом, - спокойно произнес Поль.
   - Пока мы возимся, они успеют поставить и "Кесарь и Галилеянин". Тоже Ибсена, - неожиданно для себя выпалила Рита. И чтобы вдруг не спросили, откуда ей известна эта пьеса, стала пересказывать её содержание.
   - Не дремлет Йорг.
   - И кто только указал ему "Утку": не сам же он стал изучать Ибсена.
   - Подсказал кто-то. - Они не обратили внимания, что Рита покраснела.
   И Милан вскоре подтвердил, что "Кесарь и Галилеянин" вот-вот будет принят к постановке.
   - А ты сомневалась? Знаешь, сколько у нас сторонников, настоящих? Гораздо больше, чем этих - которые слушают Дана с присными. Захотели повернуть историю вспять - пусть пример Юлиана заставит их задуматься: пусть узнают, что было с тем, что не хотел понять, что времена меняются. Жаль только, никто не знает, что это твоя заслуга: и "Утка", и "Кесарь и Галилеянин".
   Она молча слушала, положив голову ему на грудь. Его похвала вызвала лишь горечь.
   - Что с тобой, девочка? Ты в последнее время снова стала какой-то странной.
   - Я не знаю. - Ей не хотелось отвечать. Главное, что он был тут, рядом с ней. О том, как видела его кружащимся в объятиях гурии, она старалась не вспоминать. Стояла ночь: как всегда, он явился к ней поздно. Из какого-то клуба или кафе, где встретился с единомышленниками или вел контрпропаганду.
   - Ты устала: слишком много работаешь. Они, наверно, думают: стараешься из-за того же, что и они. По-моему, тебе доверяют больше, чем раньше. Но ты сообщаешь мало интересного. Сегодня - тоже.
   - Неужели ты встречаешься со мной только из-за этого?
   - Ты же знаешь, что нет.
   - Сегодня всё было, как вчера, позавчера. Репетируем. Хочешь, я лучше расскажу тебе кое-что снова?
   - Зачем?
   - Я говорила тебе не всё - лишь то, что считала интересным для Йорга.
   - Новые подробности? Что ж, давай!
   Она стала говорить о первой встрече с Даном и Эей. О вечере в кафе "Аквариум". Об их доме. О спящей девочке и Дане возле нее.
   "Я же всё это уже знаю", думал он, но сегодня почему-то не хотелось прерывать её. Было хорошо слышать её голос, и то, что она снова рассказывала, не вызывало обычной враждебности.
   А она продолжала говорить: может быть, он что-нибудь поймет?
   - Тебе приходится когда-нибудь общаться с детьми?
   - А как же! Неужели ты думаешь, что я использую только данные, собранные другими?
   - И тебе это нравится?
   - Еще как! С ними не соскучишься: интересный народ.
   - Как они к тебе относятся?
   - Нормально. Особенно мальчишки: я их лучше понимаю. Принимают в свою игру: мне тоже хочется носиться за мячом.
   - И есть - которых ты знаешь давно?
   - Конечно: мои объекты непрерывного наблюдения. Я вижусь с ними достаточно часто.
   - Тебя что-нибудь связывает с ними кроме научного интереса?
   - Естественно: не всё в их жизни нужно мне для работы. И я привык к ним.
   - Да?
   - Мне здорово интересно с ними. Они ведь - уже люди: их проблемы не кажутся мне ерундой. Они любят задавать вопросы, и я стараюсь отвечать. Надо только помнить, каким сам был в их возрасте, и быть искренним с ними: они это сразу чувствуют.
   - Скажи, вот то, что я тебе рассказала про Дана - ну, о его отношении к своей дочери - тебе понятно?
   - Пожалуй. Он к ней просто очень привык - это главное.
   - Ты бы на его месте вел бы себя также?
   - Наверно. Мне тоже хочется часто видеть моих ребят. Я по ним даже порой скучаю.
   - Милан, а если бы у тебя был свой ребенок?
   - У меня? Это в стиле лишь Дана и его библейского колена.
   - Ну, а предположим? Он твой, и ты это знаешь?
   - Мальчик?
   - Почему мальчик?
   - Я их лучше понимаю.
   - Пусть мальчик. Сын.
   - Мы с ним были бы друзьями.
   - Ты так думаешь?
   - Я уверен.
   - А я? Если бы я была его матерью?
   - Ну, знаешь!
   - Ну, допустим. Просто попытаемся встать на их точку зрения. Чтобы до конца их понять.
   - Резонно, но причем тут ты и я? Разве то, что существует между нами, не самое лучшее, что может быть? Ты помнишь, что говорила мне: язычески прекрасная радость физического слияния - свободная, не скованная никакими ненужными требованиями?
   - Помню. Но мне кажется, что с того времени прошла целая вечность: я знаю слишком много того, что не знала тогда. Теперь у меня есть и другие вопросы. К себе. И к тебе. Скажи, желанный мой, не появляется ли у тебя хоть на миг мысль, что я - одна я и никакая другая могла бы составить всё: радость и смысл твоей жизни? Только я одна нужна, чтобы ты был счастлив? Чтобы на мне сосредоточилось всё, что можешь ты испытывать к женщинам?
   - Зачем?
   - Не знаю, хороший. Просто я ловлю себя на том, что ты становишься слишком дорог мне.
   - Да ты отравлена ими! Это не нужно. Понимаешь? Не нужно. Ни тебе, ни мне - никому вообще.
   "Он ничего не понял!", с горечь подумала она. Сейчас он встанет и уйдет. И не появится больше никогда!
   Но нет: он продолжал лежать, по-прежнему держа её голову у себя на груди и обнимая её.
   - Мне ни с кем не бывает так хорошо, как с тобой, - наконец сказал он. - Я не понимаю, почему так. Отчего ты плачешь?
  
  

13

   Что с ним произошло? Куда делись ясность, несомненная уверенность в том, что он до сих пор считал необходимым отстаивать всеми силами? Сумбур в голове, сумятица мыслей и чувств. И всё - после той ночи.
   Как это получилось? Он ведь понимал, что Рита, которой без конца приходится общаться с теми, с трудом справляется с действием их на себя, и он был уверен, что в любой момент справится с её колебаниями, поможет преодолеть их. И вдруг - что-то не устояло в нем самом.
   Вместо того, чтобы спорить и убеждать её, он только слушал. И отвечал на её вопросы, как будто допускал правильность того, что было абсолютно неприемлемым для него.
   Она как будто разорвала его - между собой и Йоргом. До того всё, что тот говорил, было несомненным - расхождения с ним касались лишь тактики. Ему, всем молодым, надоело бесконечное выжидание, отсутствие прямых выступлений. Зачем запрет упоминания имени Дана в их контрпропаганде? К чему затягивание открытия прямой полемики? Страусиное поведение!
   Но сами принципиальные положения, которые защищал Йорг и пытался в своем заблуждении ниспровергнуть самый великий ученый Земли Дан - основы того, что должно существовать, что дает человечеству огромные преимущества. И без них генетика не являлась бы одной из самых величайших наук, с помощью которой формируется человечество - строго правильно!
   И он всегда говорил ей об этом. Сначала она и сама в этом не сомневалась. Потом, когда начались её колебания - быстро соглашалась с ним. И помогала: благодаря ей они были так осведомлены о действиях Дана. И ещё: "Дикая утка" и " Кесарь и Галилеянин".
   Что она сделала с ним на этот раз? Да: не спорил - молчал и слушал, как будто не он, а она - что-то лучше знала и понимала. И что самое страшное: казалось, что была права. Она: Рита, в которой его привлекли вначале только неукротимый темперамент вакханки и схожесть литературных вкусов.
   Но почему - почему не спорил? Не сказал хотя бы, что обнаружил роман писателя, жившего позже Ибсена - "Мастер и Маргарита". Там тоже есть о любви, которая так будоражит её воображение.
   Он и она - всё друг для друга: никто больше не нужен им. Они - они одни. Навеки вместе - абсолютно одни. Умерев прежде, потому что иначе невозможно. И это тоже любовь - светлое чувство, каким везде провозглашалась она: неужели могло быть что-либо ужасней? Как можно - быть счастливым таким образом? Ничего мрачней, кошмарней не придумаешь!
   Всё должно быть разумно уравновешено: тяготение мужчины и женщины - не быть чрезмерным, как неуравновешенная сила гравитации, превращающая звезду в "черную дыру".
   Ему было, что сказать ей. А он... Почему? Потому что ему, действительно, было слишком хорошо с ней в ту минуту. Её голова лежала на его груди, и сердце переполнялось чем-то непонятным, в чем он боялся себе признаться. Он не шевелился, боясь вспугнуть это непонятное. А многое из того, что она говорила, вместо протеста вызывало интерес.
   Как справиться с тем, что с ним происходит? Одному - ведь этим ни с кем не поделишься. С друзьями? Невозможно. С Йоргом? Станет презирать его.
   Йоргу всегда всё ясно. Человек без колебаний, без каких-либо видимых проявлений эмоций. Занятие своей наукой - всё, что существует для него. Она одна. Он даже не очень любит общаться с кем-нибудь без особой надобности. Всегда у компьютера, на котором обрабатывает данные наблюдений, собранные на живом материале, как правило, другими, так как редко сам бывает где-либо, кроме лаборатории. Живые люди для него - тоже лишь источник необходимых данных.
   Хотелось ли Йоргу когда-либо приласкать ребенка, как спросила его тогда Рита? Видела бы она, как остекленели глаза великого генетика! Ведомы ли ему вообще какие-нибудь радости, кроме занятий генетикой? Едва ли!
   А впрочем, один ли он такой? Ведь и Дан когда-то вел похожий образ жизни. Кстати, Рита говорила, что Дан прекрасный музыкант, играет на старинном инструменте - скрипке. Любит более всего старинных композиторов, особенно Бетховена. И Йорг тоже любит музыку, и тоже - старинных композиторов, в первую очередь Вагнера.
   Может быть, таким и должен быть очень крупный ученый? Может ли он, мальчишка, докторант, для которого физические радости ещё преобладают над духовными, стать со временем таким же? По сути, только так, отрешившись от всего, что мешает, можно служить науке, создавать нечто весомое. И для этого надо заставить себя стать сильным.
   А то, что испытывает он, находясь с Ритой, лишь ослабляет его. Хочется подольше быть вместе, и о работе, о деле думать тогда трудно. И главное: не хочется возражать ей!
   Возмутительная слабость: необходимо избавиться от нее, иначе... Ну да, иначе раскиснешь. Как бы не так!
   Необходимо что-то предпринять - немедленно. Хватит тянуть - политика выжидания приведет лишь к тому, что враждебные идеи проникнут слишком глубоко: они начинают действовать даже на него, ближайшего ученика Йорга.
   Всё должно быть таким, как есть - всё! Человек должен жить так, чтобы ничто не мешало ему заниматься главным - наукой, работой, не отвлекало его время и силы. Существующий порядок вещей создан для того, чтобы максимально обеспечить это, и должен быть сохранен целиком!
   И если его отношения с Ритой мешают продолжать борьбу, он, не откладывая, должен изменить их. Ему нужна женщина? Есть ещё и другие женщины, множество женщин, ничем не хуже Риты - сплетай пальцы с ними. Как прежде.
   И даже сегодня незачем с ней встречаться. Да: сегодня - есть гурии, они всегда готовы для тебя.
   ... Но в зале для эротических игр, без конца меняя в танце гурий, Милан чувствовал, что ни одна из них не вызывает у него желание. Злясь на себя, он ушел в холл, уселся в глубоком кресле в полутемном углу. Задумался, стараясь справиться, настроить себя на то, чтобы увести из зала какую-нибудь гурию.
   Легкое прикосновение к плечу заставило его поднять голову.
   - Милан! - перед ним стояла дежурная, аспирантка-сексолог. - Что с тобой, друг мой? Здесь - и такой невеселый!
   - Ничего, сейчас пройдет.
   - Что-нибудь случилось? Или просто устал?
   - Пожалуй.
   - Дать тебе что-нибудь возбуждающее?
   - Не откажусь.
   Но в кабинете, куда она привела его, он не стал торопиться; секстонизатор в стакане оставался нетронутым.
   - Пей, пей!
   - Успею.
   - Ну, как хочешь, - не в обычае сексологов проявлять настойчивость к гостям. Правда Милан не только гость: они слишком давно знают друг друга; была и близость, но это позади - сейчас их тесно связывают лишь общие интересы.
   - Как наш профессор Йорг?
   - По-прежнему. Здорово надоело!
   - Ты пробовал ещё раз ему сказать, что пора переходить от слов к делу?
   - Зачем? Дан не дал себя уговорить - он вынужден был признаться в этом.
   - Нового он ещё ничего не надумал?
   - Видно, долго ждать придется. Контрпропаганда! Только контрпропаганда! А надо срочно такое, что остановит эту заразу пока не поздно. И не так, как привыкли наши мудрые старцы, которые уже один раз успели остановить ситуацию, только как следует отступив.
   - Не время ссориться: только на руку Дану.
   - Это лишь пока меня и сдерживает.
   Осторожный стук в дверь прервал их разговор.
   - Можно!
   В кабинет вошел встревоженный инструктор-гурио.
   - Говори!
   - Они неправильно ведут себя!
   - Ты увел их?
   - Нет - не гурии!
   - Что?! Кто?
   - Гости. Совсем молодые.
   - Что они сделали?
   - Когда гуриям сказали: "Пойдем!", они стали не пускать и спрашивать: "А она сама - хочет? Она - сплетала с тобой пальцы?" Зачем они так делают?
   - Дождались! - Милан вскочил: вместе с сексологом он почти бежал по вестибюлю.
   Им не нужно было спрашивать гурио, кто - они сразу бросались в глаза: трое юношей, универсантов, в одинаковых жилетах с изображением полушарий Земли-2. Ещё пятеро в точно таких жилетах находились неподалеку от них, но они обнимали гурий. А эти - трое - стояли рядом друг с другом: побледневшие, но со сверкающими глазами.
   - Прошу вас выйти со мной!
   - Почему, сеньора?
   - Вы недопустимо ведете себя!
   - Мы не делаем ничего плохого, сеньора.
   - Если вам никто не нравится - уйдите, не мешайте другим.
   - Мы не уйдем! - решительно заявил один из них.
   - Здесь не принято спорить.
   - Всё равно, не уйдем!
   - Прошу прекратить! Слышите? Что вам надо?
   - Что и другим.
   - Почему ж тогда вы ведете неуместные разговоры вместо того, чтобы танцевать или уводить гурий?
   - Потому что не знаем, хотят ли они сами.
   - Их об этом не спрашивают: вам это известно.
   - Нам это не нравится. Они тоже люди. Как и мы.
   - Что?!
   - Почему с ними можно делать, что хочешь, не спрашивая их согласия? Что они - рабы что ли? - Это уже было совсем...!
   - Либо вы сейчас же уйдете, либо я буду вынуждена сообщить в университет, чтобы вас лишили возможности посещений.
   - Пожалуйста! Мое имя Ив.
   - Мое - Уно.
   - Мое самое длинное: Александр.
   Эти трое явно чувствовали себя героями. Остальные пятеро не вмешивались, но с восхищением смотрели на них.
   Дежурная растерялась. И тут вмешался Милан, который до того молчал.
   - Они не хотят понимать слов! - он повернулся к тем, кто не принадлежал к компании универсантов. - Мы не виноваты: они вынуждают применить к ним силу!
   Он протянул руки стоящим рядом - они сцепили локти; другие сразу начали присоединяться к ним. И сомкнутая цепь двинулась на тех троих. Другие пять универсантов бросили гурий и поспешили к своим товарищам. Они тоже сцепили локти.
   - К колонне! - крикнул один из них: их хватило бы обхватить её кругом. Но им не дали: надвигающаяся - грудь на грудь - цепь гостей во главе с Миланом сомкнулась, сжала их, отсекла от колонны, лишила возможности сопротивляться, потащила к выходу.
   А гурии стояли и смотрели. Одни - побледнев от возбуждения, с широко раскрытыми глазами; другие нервно хихикали.
   Двери раздвинулись: людское кольцо с плотно зажатыми внутри универсантами исчезло. Снова зазвучала музыка.
   Стали возвращаться те, кто выводил скандалистов. Но вечер не удавалось вернуть в нормальную колею: гости, собираясь группами, обсуждали случившееся - на гурий не обращали внимание. Дежурная, уже не покидавшая зал, вместе с Миланом подходила к ним: тихо просила не вести эти разговоры в присутствии гурий. И тогда гости начали уходить. Было чуть более двадцати одного часа, а уже никого не осталось: случай беспрецедентный.
   - Ужас! Спасибо, хоть ты помог справиться с ними. Не инструкторам же это делать.
   - Ещё бы! Только не хватало, чтобы ещё неполноценные применили силу к ним, - хоть они и виноваты. Вот - результат тактики Йорга. Достаточно! Я ему даже говорить ни о чем не буду. Пора начать действовать без него: пусть встанет перед уже совершившимся фактом.
   - Что именно ты намерен предпринять?
   - Точно пока не знаю. Но сделаю! Дан должен понять, что мы можем дать ему отпор не только в театре.
   - Гурий придется изолировать.
   - Не следовало бы их ликвидировать?
   - Незачем: инструкторы сумеют заставить их не болтать лишнее.- А сами инструкторы - совершенно надежны?
   - Ну, конечно: гурио иначе не сделали бы ими. Они привыкли беспрекословно нам подчиняться и умеют держать гурий в руках.
   - Но инцидент станет известен: гостей молчать не заставишь. С вашими гуриями дело, видимо, проще.
   - Да: они до конца жизни не будут соприкасаться с другими гуриями - только и всего. Но эти - мальчишки!
   - Компания Лала Младшего: они все носят такие жилеты - с картой Земли-2.
   - Сына Дана.
   - Вот именно. Не Дан ли сам надоумил их? Кто знает!- Этот Лал-2 был у нас.
   - Да ну?
   - Представь себе!
   - И что же?
   - Ничего - абсолютно. Покрутился и ушел, никого не познав, хотя - я слышала - один из друзей уговаривал его. Похоже, он появился здесь просто из любопытства: после Лейли ни одна гурия ему не нужна.
   Лейли! Та, которая ждет ребенка. Которая первая решила последовать примеру праматери Эи уже здесь. Лейли, именно Лейли!
   Он поднялся:
   - Ну, мне пора! - и быстро вышел. Раньше, чем она успела его о чем-нибудь спросить. И тут она заметила не тронутый стакан с секстонизатором, стоявший на столике.
  
   Милан несколько дней совсем не видел Риту, только связывался с ней - сообщить, что будет занят. Говорил с ней предельно мало - чтобы не выдать себя: ей нельзя было сказать, что он решил сделать - это слишком ясно.
   Но и медлить нельзя: мог помешать тот же Йорг, который - если даже и узнал от кого-то о выходке универсантов - пока ничего ему не говорил.
   Рита была обрадована, когда он сообщил ей, что сегодня снова будет у нее, - он видел это. Она явно соскучилась по нему. Он - честно говоря - тоже, хотя признаваться в этом себе не хотелось.
   Он старался быть пылким и нежным, как всегда, и она ничего не заметила: радость встречи с ним заслонила все мелочи изменения его поведения. Она снова говорила, а он охотно и внимательно слушал и задавал ей вопросы, так что ей стало казаться, что он тоже начинает что-то понимать.
   - Интересно было бы услышать их самих. Устрой это как-нибудь.
   - Ты этого хочешь?
   - Очень, как ни странно.
   - Дан появляется время от времени у нас на репетициях. Попрошу Поля, чтобы разрешил провести тебя в зал. Но только - в самом конце репетиции.
   - Можно - завтра?
   - Я не уверена, что Дан прилетит.
   - Достаточно для начала послушать Лейли. А то боюсь: снова зароюсь в работу - у меня опять материал на подходе.
   И она согласилась. Поль разрешил - чувствовал себя обязанным ей.
   Рита посадила Милана в заднем ряду, чтобы его присутствие не мешало. Репетиция вот-вот должна была закончиться. Отрабатывалась какая-то второстепенная сцена: ничего интересного он не увидел. Лейли в ней не участвовала, сидела впереди, - был виден её затылок. Дана не было, - это его устраивало.
   Ему пришлось ждать не долго. Все встали и начали расходиться. Рита подвела его к Лейли и Полю, представила как своего друга.
   - Мне необходимо срочно исчезнуть: Цой ждет. Ты дождись меня, - сказал Поль Лейли. - Полетим вместе, мне надо кое о чем посоветоваться с Даном. Риточка, ты побудь с Лейли, чтобы она не скучала. - И он ушел.
   - И я с вами, если позволишь, сеньора, - попросил Милан.
   - Конечно! Пожалуйста.
   Они заняли свободную уборную.
   - Очень хотелось поговорить с тобой, сеньора. Рита мне столько рассказывала.
   - Буду рада ответить на твои вопросы.
   Робот привез сок, фрукты, сырые овощи.
   - Мне надо сейчас больше витаминов, - пояснила Лейли.
   Он кивнул. Ясно! Так же, как и беременным роженицам. А то, что она беременна - очень, очень заметно: выпирают, хоть пока и не слишком, живот и грудь; изменилось даже её лицо. Он разглядывал её, стараясь делать это достаточно незаметно.
   Разговор быстро свернул на то, что ему пришлось слышать от Риты.
   - Всё это слишком необычно. Поэтому прости, сеньора, если мои вопросы могут показаться тебе чересчур прямыми.
   - Пока не очень понятно, что ты имеешь в виду. Но ты стремишься понять, и это заранее извиняет тебя.
   - Надеюсь.
   Он старался поначалу быть осторожным, чтобы расположить её к себе и заставить быть как можно более откровенной. Рита почти не вмешивалась, слушая их, явно довольная проявляемым им интересом.
   ... - Но существующий порядок вещей дает множество преимуществ.
   - Упрощение личной жизни обедняет жизнь. Просто, во время кризиса людям было не до этого: почти исчезло то, что совершенно необходимо было сохранить. Сейчас ещё не поздно вернуться к тому, что мы утратили.
   - Если это действительно можно назвать возвратом. Я не совсем уверен.
   - Что вызывает твои сомнения?
   "Пора!" - подумал он про себя.
   - Я не знаю, захочешь ли ты, всё-таки, ответить. Потому, что тебе может оказаться так же трудно ответить на некоторые вопросы, как мне задавать их.
   - Я постараюсь.
   - Я сравниваю идеи, о которых слышу, и факты, которые узнал. И, кроме того, то, что знаю из книг того времени, когда существовали вещи, к которым ты предлагаешь вернуться.
   - И что же?
   - Сеньора, я буду вынужден говорить о тебе самой, о твоей личной жизни. Об этом говорить не принято.
   - Пусть! Я разрешаю.
   - В литературе времен существования семьи говорится следующее: для семьи, основанной на любви, идеал и приближающаяся к нему норма - одна семья на всю жизнь. И потому возраст супругов отличался незначительно. Большая разница в их возрасте считалась отклонением от нормы: она чаще всего была следствием материальных интересов, а не любви. - Он видел, что Лейли насторожилась: значит, угадал, где должно быть её уязвимое место.
   - Ты имеешь в виду меня и Лала?
   - Да, сеньора. И я вижу разницу между тем, что считалось нормой, и тем, что есть в данном случае.
   - Разве разница в возрасте не ощущалась тогда значительно сильней? Продолжительность жизни была меньше чуть ли не втрое, и молодость быстро проходила, - ответила Лейли, стараясь оставаться спокойной. Вопрос, который он задал, жил всё время в глубине её сознания, и немалых усилий стоило сдерживать его там, уйти от него до поры до времени.
   - А ты неплохо разбираешься в таких вещах! - сказала она.
   "Ещё бы! Знаешь, как я готовился? В сторону ты не уйдешь! Не дам. Рита молодец: молчит. Напрасно я, видимо, ставил на ней крест". Удар достиг цели - это было видно. Теперь ещё!
   - Существующее положение вещей не ставит подобных проблем.
   - Только сводит всё к голой физической страсти. Но мы не животные и не первобытные дикари. Бесчеловечно лишать высоко интеллектуально развитых людей прекраснейшего из чувств. Или ты судишь иначе, потому что сам не имеешь об этом никакого представления? - невольно она нанесла ему неплохой ответный удар, хотя даже не подозревала обо всех его трудностях и мучительных мыслях, вызванных тем непонятным, что появилось у него по отношению к Рите. Это разозлило его.
   - А что человечней? Создавать мучительные трудности, которые будут мешать жить? Ты ведь можешь сказать о себе самой: что будет делать твой Лал, когда, к сожалению, старость придет к тебе намного раньше, чем к нему? - резко ударил он. - А потом - когда тебя уже не станет, а он ещё будет продолжать жить? - повторил он удар. - Что тогда? Он же - по-вашему - должен любить одну женщину в течение всей жизни, иначе это будет изменой идеалу. И не знать других. Тогда, когда он ещё будет испытывать естественную физическую потребность, которую ты считаешь не столь возвышенной, - продолжал он наносить он удары по больному месту. - Неужели самое возвышенное и прекрасное из чувств допускает тебя обрекать его на это?
   Он бил умело - откуда только это умение взялось. Лейли почувствовала, как начинает терять силы, и лишь огромным усилием воли сумела сохранить сознание. Смертельная бледность покрыла её лицо, и тут она увидела, как не мгновение злорадно сверкнули глаза Милана.
   Но больше он не успел сказать ни слова - Рита, словно вдруг очнувшись, бросилась к нему:
   - Ты!!! Не смей! Уходи! Сейчас же! - она была как бешенная. - Уходи! - кричала, толкая его к двери. - Как ты посмел? Не желаю больше знать тебя! - она сорвала с браслета его пластинку, сунула ему.
   - Вот как? Что ж, запомни: я - не меняю так легко свои убеждения, как ты. - Он удалился, нарочито неторопливо.
   ... - Тебе плохо, Лейли? Плохо, да? Выпей, выпей воды!
   Зубы Лейли стучали о край стакана.
   - Кто: он?
   - Генетик. Ученик Йорга, - Рита не смотрела ей в глаза. Лейли кивнула, ничего больше не сказав, и обхватила руками живот.
   - Вот что: мы никому ничего не скажем, - тихо произнесла она потом.
   Рита низко опустила голову, стараясь сдержать слезы.
  
   Весть об инциденте с универсантами дошла до Йорга гораздо быстрей, чем думал Милан. Доклад по инстанции дежурного сексолога был передан ему через два дня.
   Симптом был тревожным. Не менее тревожным являлось то, что Милан ничего ему не сообщил: с ним становилось всё трудней. Надо следить за этим любимым учеником; придется серьезно поговорить, если в течение ближайших дней он не придет и ничего не расскажет.
   Так и не дождавшись, Йорг сам послал ему вызов - как раз в тот момент, когда тот выходил из студии: Милан даже вздрогнул.
   - Мне надо поговорить с тобой. Жду как можно скорей.
   - К сожалению, смогу прибыть в институт примерно через полчаса.
   - Ты так далеко находишься?
   - Да, уважаемый учитель: я только что вышел из студии Театрального центра.
   - Зачем ты там встречаешься с Ритой?
   - Я был не из-за нее. Хотел увидеть Лейли и побеседовать с ней.
   - С Лейли?
   - Да. Уже побеседовали.
   - О чем?
   - Через полчаса я расскажу тебе об этом подробнейшим образом.
   - Не задерживайся, пожалуйста.
   - Нет, нет! Не беспокойся, учитель.
   ... Этот мальчишка становится всё менее управляемым! О чем он говорил с Лейли? Для чего ему это понадобилось?
   Но Йорг сделал вид, что не это интересует его: с Милана надо сбить самоуверенность - в первую очередь.
   - Что произошло на эротических играх?
   - Очевидно, ты знаешь, учитель, раз спрашиваешь.
   - Я хочу услышать подробности от тебя. Тем более что ты не сделал это своевременно - почему, мне непонятно.
   - Чтобы ты опять сделал вид, что ничего не произошло, и заставил нас сделать то же?
   - Я жду не оправдания, а информации, - не повышая голос, сказал Йорг.
   - Мальчишки, универсанты из одной группы с Лалом Младшим: они были в своей форме. Они не давали уводить гурий... Да ты же всё знаешь!
   - Это не имеет значения. Я жду твоего подробного отчета! - И Милан был вынужден всё обстоятельно рассказать.
   - Выставить их за дверь было легко. Мальчишки! - повторил он. - Но что это даст? Нужны более решительные меры.
   - Я это уже слышал.
   - Сколько ж можно тянуть? Пора когда-нибудь начать действовать в открытую.
   - Поспешишь - людей насмешишь!
   - Всё равно: придется! И довольно скоро.
   - Говори яснее!
   - Выходка мальчишек - не самое страшное: если Лейли таки родит ребенка...
   - Как - практически - можно помешать ей это сделать? Она под защитой Дана.
   - Как угодно!
   - Ты не попробовал уговорить её не делать это?
   - Зачем? Достаточно попытки уговорить Дана. Я - не пробовал: наша беседа носила совсем другой характер.
   - Любопытно!
   - Мы говорили с ней - о любви.
   - Эта тема интересует тебя?
   - Даже слишком. Тем более, что в конце беседы я смог задать ей некоторые вопросы.
   - Какие же?
   - Как увязывается её любовь к сыну Дана с тем, что по возрасту она годится ему в матери.
   - Подробней!
   - Пожалуйста!
   Не включая запись, он сам рассказал всё, - ничего не упустил.
   - Ты понимаешь, что с ней может произойти? Неужели ты не отдаешь себе в этом отчет?
   - Наоборот: именно это я и имел в виду. С самого начала. Что: ты не считаешь, что мы должны помешать ей родить?
   - Положим. Но не таким способом.
   - А каким? Что мог бы ты предложить?
   - Ты понимаешь, что если она скинет плод, Дан немедленно обрушится на нас?
   - Чем скорей, тем лучше! Иначе мы будем продолжать всё так же. Пора начать говорить в открытую, пока эта зараза не проникла слишком глубоко. Я уже на себе успел почувствовать, как может она действовать. Что же говорить о других?
   - На себе?
   - На себе самом, да! Рита последнее время при каждом удобном случае рассказывала про них - снова и снова: всё, что видела и слышала. А я слушал, и спорить не хотелось, - пока не поймал себя на том, что кроме нее мне не нужна ни одна женщина. Значит, начинаю думать как они. Я! Разве это не страшно?! Поэтому я решил действовать немедленно - пока не поздно!
   - Но ты понимаешь, что тебя ждет?!
   - Понимаю: суд. Всемирный. Пусть! Это прекрасный случай, чтобы открыто сказать всё, что мы думаем, когда меня будет слушать всё человечество.
   - Но - ты сам? Большинство будет за них.
   - Да: пусть. Пусть бойкот - меня и смерть не испугала бы. Буду знать, что пожертвовал собой недаром. Чем мы хуже их? Лал разве боялся?
   - Он молчал, когда нужно было. Много, очень много лет.
   - И не пожалел своей жизни, чтобы дать Дану шанс спастись. Ты сам говорил: он не только помогал спастись другу. Лал знал, что Дан может здесь сделать больше, чем он сам. Так нужно было!
   - Да: то было нужно. Им. А то, что сделал ты? Твой поступок восстановит против нас слишком многих: Дан воспользуется этим, чтобы смести вместе с нами всё то, что мы должны отстоять.
   - Я не дам им этой возможности. Скажу, как есть: что ты тут не причем.
   - Неужели ты думаешь, я боюсь за себя? Милан, Милан! Ты не понимал и, боюсь, продолжаешь не понимать многое, слишком многое. Неужели ты думаешь, я уступил бы им тогда хоть сколько-нибудь, если бы не знал, в чем их сила? Если бы не понимал, давно, что всё, что проповедовал Лал, не появилось случайно? Что за этим стоит то, что было свойственно натуре людей, и что так и не удалось им изжить?
   - Кажется, я теперь понимаю это.
   - Всё ли? Разумные существа тянут за собой, как балласт, потребности, связанные с их животным происхождением. К чему они ещё человечеству? Делают ли его сильней? Нет! Только отвлекают от самого главного, самого прекрасного: чистого служения науке, которое одно должно быть целью и смыслом жизни. Всё остальное - любовь, родительский инстинкт - должны отмереть, исчезнуть. Это рудименты. Ненужные абсолютно. Давно. Мы недооцениваем значение великой эпохи кризиса, которая помогла человечеству в значительной степени освободиться от них. Жаль, что она закончилась преждевременно. Раньше, чем остатки инстинктов не исчезли окончательно.
   - Ты - считаешь, что кризис был благом?!
   - Да: считаю! Нет худа без добра. А кризис принес больше добра, чем зла. Дан появился преждевременно. Любые открытия происходят рано или поздно: гиперструктуры, всё равно, были бы открыты. И может быть, ещё сто лет этого великого кризиса - и человечество вышло бы из него совершенно очищенным от ненужных животных инстинктов. Дан, величайший гений наш, избавитель от кризиса, спаситель - какой объективный вред принес он! И сейчас довершает его, следуя атавистическим взглядам Лала.
   Эх, мой мальчик! Ещё хотя бы сто лет. И всё! Тогда возврата к этому уже не могло бы быть. Время - вот что главное: надо выиграть его. Во что бы то ни стало! Мы не имеем право проиграть. В прямой борьбе нам не победить. Но главное - время - мы можем выиграть, идя на уступки: мелкие, крупные - любые, какие потребуются, лишь бы не дать им уничтожить то, что есть сейчас, полностью. И если мы сумеем что-то сохранить, то пусть думают, что победили, пусть торжествуют - то, что останется, послужит основой будущего.
   Я вряд ли доживу до него: ты должен понять всё до конца, чтобы возглавить борьбу, когда меня уже не будет. Не отчаиваться. Твердо верить, что рано или поздно окончательно восторжествует то, что нам приходится сейчас отстаивать. Ты должен стать моим преемником - ты, готовый на бойкот и даже на смерть. И если ты тоже не сможешь дожить до полной победы, подготовить тех, кто добьется её.
   Поэтому ты должен сберечь себя для этого будущего. Никаких неоправданных поступков больше, слышишь?
   - Если не будет достаточно того, что я сделал сегодня.
   - Подождем: скинет ли Лейли? А может - нет? Надо, чтобы Рита непрерывно держала нас в курсе.
   - На это больше нечего рассчитывать.
   - Да, пожалуй. Лейли не простит ей тебя.
   - Рита теперь с ними, целиком. Против нас. Вот так!
   И ему стало вдруг очень больно. Настолько, что перед этим отступило всё другое. Рита! Её голова, лежащая у него на груди. Рука, ласково касающаяся его. Её голос. Всё, что наполняло его непонятным теплом. Этого уже не будет!
   И рядом то, что сказал Йорг в своем порыве откровенности. Благословлять кризис! Период, который казался самым страшным в истории. Всем, кто пережил его, и тем, кто о нем уже только слышал. Ему - Милану. Оно переворачивало всё. То, что казалось несомненным до сих пор, за что он был готов пожертвовать собой, из уст Йорга прозвучало почему-то зловеще.
   "Смогу ли я когда-нибудь стать таким, как он?": ореол Йорга ученого, как всегда ярко сиял для него. А в подсознании стояла Рита и её тепло. И вдруг мозг резанула мысль: "А нужно ли - быть таким?"
  

14

  
   Об инциденте на эротических играх Лал узнал от одного из тех пятерых, бросившихся на подмогу своим трем товарищам. На следующий день он передал всем желающим из своей группы приглашение Дана придти к нему домой.
   Они заполнили комнату, расселись по диванам, поставленных роботом, и на ковре на полу. Почтительно молчали, глядя на Дана.
   - Лал мог пригласить вас и раньше.
   Лал потупился. С того момента, как он пообещал познакомить их с отцом, прошел не один месяц, но он больше об этом не говорил. И - о неполноценных: они знакомились с взглядами Лала Старшего сами, по уже опубликованной книге "Неполноценные: кто они - и мы?". Для Лала Младшего, казалось, существовала только Земля-2: всё, что связано с ней, её освоением. Его любили - и, щадя, не напоминали об обещании.
   - Ты же был очень занят, сеньор, - вступился за него Уно, один из тех троих.
   - Это правда, - но я бы постарался найти время. Ну, ладно. Давайте поговорим.
   О чем? Большая часть их - и юношей и девушек - мечтала в будущем полететь на Землю-2.
   - А на Земле вам разве нечего делать? Я слышал, кое-кто из вас успел что-то и здесь. Как это было? Мне крайне важно знать всё из первых рук, - он казался чем-то встревоженным.
   Те трое стеснялись рассказывать о себе - говорил один из бывших с ними.
   - Вообще-то, молодцы: я рад, что вы, молодежь, сочувствуете идеям возрождения равенства. Жаль лишь, что вы не представляли возможные последствия.
   - Да нас лишили права ходить туда - только и всего. Подумаешь: мы и так больше не станем пользоваться гуриями. Это же недопустимо, бесчеловечно!
   - Я рад этому, повторяю. Но речь не о вас - я боюсь, не придется ли расплачиваться гуриям: они не должны знать ничего подобного. Лал, Старший, говорил нам, что когда-то происходили попытки объяснить донорам их действительное положение - и тогда слушавших изолировали и умерщвляли в первую очередь. Подобное не исключено и теперь. Я попросил выяснить, что с ними.
   - Мы, действительно - не думали об этом.
   - Впредь придется: это слишком серьезно. Пока почти невозможно помешать сделать с ними что угодно.
   - Нет! Не позволим: пойдем туда и не дадим!
   - Стойте! Обождите чуть: мне скоро сообщат, как обстоит дело - тогда решим, что делать. Терпение! Учитесь у Лала - Старшего! - И он стал рассказывать им о нем. Эта почва была благодатной: в их глазах он читал горячую веру.
   Но те, трое, едва слушали его. Значит, судьба гурий действительно не безразлична им: не только бравада, желание выставить себя перед товарищами двигало ими тогда. Дан и сам не был спокоен, хотя внешне ничем не выдавал себя.
   Вызов на его радиобраслете: наконец-то! Ребята насторожились.
   - Да, Марк?
   - Нормально, Дан: все на месте - целы.
   - Приезжай поскорей: здесь герои этого события.
   - Ну-ка, покажи! Сколько их! А говорили, что всё устроили трое.
   - Трое. Вот эти!
   - Ага! Ладно, ждите. Приеду и расскажу всё подробно.
   ... - Послал туда одного из наших корреспондентов. Дежурил другой сексолог. На вопрос, что собираются сделать, ответил: изолируют - сейчас не прежние времена.
   - Раньше могли бы и умертвить.
   - Я не был уверен, что нет и теперь. Они их только лишили возможности бывать на общих праздниках и на конкурсах. Но, всё-таки, живы будут все!
   - Мы не подумали об этом: мы не знали.
   - Вы хотели им добра, а его нужно уметь делать - это не просто.
   - А как отреагировал ваш руководитель? - спросил ребят Марк.
   - Объяснял, как мы не правы, потом временно запретил бывать на играх.
   - Да мы и сами больше не пойдем никогда.
   - Пусть с нами будут девушки, которым мы сами нравимся.
   - А найдутся такие? - лукаво улыбнулся Марк.
   - А как же! - со смехом ответила одна из девушек. - Мне уже - особенно вот он.
   Настроение у всех поднялось.
  
   Молодежь встала: пора было уходить. Иву, Уно и Александру Дан предложил остаться:
   - Я хочу с вами ещё кое о чем поговорить.
   Начали появляться члены семьи Дана, его друзья. Ребята чувствовали себя не очень уверенно, молча сидели рядом на диване, осторожно разглядывая всех. Сколько же замечательных людей сразу!
   Сам Дан. Мать Лала, Эя, которая, сказав им несколько слов и улыбнувшись, сразу показалась давно и близко знакомой - как любимый педагог. Великий корабел Арг, седой и веселый: к нему сразу же бросилась вышедшая из своей комнаты девочка, сестра Лала, которую вскоре оттеснил он сам - уселся рядом и завел негромкий разговор.
   Последними появились главный постановщик "Бранда" Поль и молодая актриса Рита, игравшая в нем Герд, странно молчаливая. Вместе с ними Лейли - сама Лейли, более всего возбуждавшая их любопытство: но они осмеливались лишь изредка посматривать на нее. Она почему-то уже не была такой красивой, как раньше - со странно располневшей фигурой. Как и сидевшая с ней рядом Рита, Лейли тоже почти всё время молчала.
   - Что вы сегодня такие? - обратился Марк к Лейли.
   - Устали, - ответил за нее Поль.
   - Тебе не по себе? - спросила Эя.
   - Да так: немного.
   - Что такое? - встревожился Дан.
   - Ничего, Отец. Ты же знаешь, со мной тоже было.
   - Чувство тревоги, Лейли?
   - Оставишь ты её в покое?
   Но после ужина он вместо того, чтобы поговорить с универсантами, Дан подошел к Эе.
   - Послушай, Мама, спой нам сегодня, пожалуйста. Помнишь, те песни и арии, что ты пела для Лала и меня.
   - Помню, Отец. Ты хочешь, чтобы я это сделала для Лейли?
   - Да. Это успокоит её.
   Он аккомпанировал ей сам. Голос Эи несколько потускнел с тех пор, но глубина чувства в её исполнении искупала это. То, что она пела, давно не исполнялось.
   Лейли раньше никогда не слышала, как поет Эя. Какие чудесные вещи! Почему почти никто не слышал их? А если...!
   ... Уже пора было всем расходиться. Первым заспешил Арг: хотел немного поработать перед сном; Лал, извинившись, вышел провожать его. Потом поднялся Марк.
   - Пойдем вместе! - предложил он юношам.
   - Чуть подождите: я с вами, - попросил Дан.
   - Не стоит: оставайся. Я сам поговорю с ними.
   ... - Хорошие друзья у Лала, чем-то они мне понравились, - уже у двери сказал Поль.
   - Замечательные ребята! Ты послушай, что они сделали. На эротических играх стали спрашивать тех, кто уводил гурий: "А она сама хочет это? Она сплетала с тобой пальцы?" А дежурному сексологу заявили: "Что они - рабы?" Вот так!
   - Молодцы! А чем кончилось?
   - Их выставили оттуда. Там какой-то, - Дан со слов ребят описал его, - предложил гостям вывести их силой. Силой!
   - Их теперь долго туда не пустят.
   - Они сами туда не пойдут никогда.
   Рита встретилась глазами с Лейли - они без слов поняли друг друга: судя по описанию, ясно кто предложил применить насилие - Милан. Опять он! Не только сегодня. Рита опустила голову.
   - Чудесные были песни, - негромко, так, что её слышала лишь она, сказала Лейли. - Жаль, что их не знают. - Она положила Рите руку на плечо. - Я устрою концерт: спою их - пусть все услышат!
   Рита кивнула в знак понимания: "И они - Милан и Йорг! Пусть убедятся, что ничего не могли сделать с тобой!"
   Почему-то было трудно идти, хотя он и старался не обращать внимание. Но приходилось двигаться медленней, даже присаживаться на скамейки. Возраст, должно быть, дает себя знать. К счастью, это не видели юноши.
   - Сейчас главное - как можно шире распространять идеи Лала Старшего. Многие в университете, кроме вас, знакомы с его произведениями?
   - Кое-кто читает. Мы-то начали потому, что Лал ещё раньше познакомил нас с тем, что слышал от отца.
   - И потом сообщил, что опубликованы книги Лала Старшего.
   - Лал сказал вам это? Я думал, что его это давно перестало интересовать.
   - Ты осуждаешь его?
   - Он сын Дана.
   - Но он не может разорваться. Ты знаешь, сколько он занимается: как будто боится не успеть до своего возвращения на Землю-2.
   - Возвращения?
   - Он же на ней родился. Лал - цельный человек: не может отдать себя чему-то наполовину. Понимаешь, сеньор, он не был и никогда не будет против того, что является главным для вас. И для нас. Но он понимает, что борьба за возврат социального равенства потребует человека всего, без остатка. И целиком пожертвовать своей главной целью он не может.
   - "И для нас" - значит, вы трое не стремитесь улететь с ним?
   - Потом. Сейчас наша цель - участвовать в великом деле возрождения справедливости. Как лучше действовать?
   - Что вы делаете сейчас?
   - Стараемся знакомить других с книгами Лала.
   - Какими?
   - Главным образом - "Неполноценные".
   - "Кто они - и мы?"?
   - Ну да. Ещё просто говорим, с кем удается.
   - И вас слушают?
   - Как когда.
   - Надо сплотить тех, в ком они вызывают сочувствие. Организовать кружок совместного изучения произведений Лала. Проводить семинары, приглашая на них всех желающих.
   - Ясно. Тебя или Дана можно будет пригласить на такой семинар?
   - Конечно: хорошая мыс... У-у!
   - Сеньор, давай немного посидим, - сказал Александр, молчавший до сих пор: Марк понял, что дальше скрывать, что ему очень плохо, бесполезно.
   Поспешно сел на первую же скамейку. Но лучше не стало - резкая, острая боль сдавила сердце. Чтобы не упасть, схватился за чье-то плечо.
   - Сеньор! Что с тобой? - Он даже ответить не мог - только стиснул зубы.
   - Плохо ему! - Александр обхватил его руками, поддерживая, а Уно, раскрыв веер-экран, стал обмахивать; Ив в это время послал радиовызов врачу.
   Через две минуты на лужайке рядом приземлился аэрокар, и из него выскочил человек с красными погонами на плечах, побежал к ним, - за ним катил робот.
   - Как случилось?
   - Внезапно!
   Робот, быстро подкатив, сразу выдвинул множество щупалец, которыми обхватил тело Марка со всех сторон. На экране засветились показатели приборов, передаваемые в аэрокар кибер-диагносту.
   - Ясно: сердце, - сказал врач. Почти тут же на экране появился диагноз. - Точно!
   Он включил команду введения лекарства: тонкая струйка под большим давлением вышла из конца одного щупальца и прошила кожу Марка. Лицо его начало розоветь, дыхание становилось спокойным.
   Через десять минут ему уже казалось, что ничего и не было.
   - Сердце барахлит, - сказал врач. - Видимо, сильно изношено: пора менять его.
   - У меня это впервые.
   - Обратись завтра к своему врачу. Домой лучше ехать на кресле: так для сердца спокойней.
   - Мы побудем с ним, - сказал Александр.
   - Как хотите: особой необходимости нет. Иначе я отправил бы его в клинику. - Врач попрощался и улетел.
   - Мы тебя сегодня одного не оставим, отец.
   - Не надо, ребятки. Вы слышали, что сказал врач?
   - А вдруг?
   И он уступил. Робот поставил в его блоке ещё два ложа: ребята по очереди дежурили всю ночь.
   ... Утром, перед тем, как они собрались уходить, он сказал им:
   - Ну, видите: все нормально. Ерунда - и я не хочу, чтобы Дан волновался из-за меня. Сделайте, чтобы Лал ничего не узнал. - Они склонили головы в знак того, что выполнят его просьбу.
   Утро было великолепное: ясное, солнечное. И подстать ему настроение. А причиной были эти мальчики. Сегодня ночь он не завидовал Дану: как будто наполнилось его жилище, в котором он чувствовал себя так одиноко каждый раз, когда возвращался от Дана, где оставалась девочка, называвшая его дедушкой.
  
   Лейли готовилась к концерту.
   - Тебе мало репетиций! Ты должна беречь себя всячески, а не переутомляться! - не давал Дан.
   Она не спорила, но делала по-своему. Репетировала по-прежнему много, а к концерту готовилась вечерами. Без конца заставляла петь Эю:
   - Я должна петь, как ты!
   - Ты же поешь несравнимо лучше!
   - Вокальные данные сейчас не главное - я ещё не понимаю эти вещи, как ты.
   - Скоро поймешь!
   - Если сама себе не помешает! - проворчал Дан, выходя.
   - Ничего, дорогая моя: он и со мной был таким. Всё будет хорошо! Но может быть, в самом деле, тебе стоит подождать с этим концертом, пока не станешь матерью?
   - Нельзя, Эя! Я должна дать его как можно скорей. - И работала как одержимая. С ней Эя. Почти всегда при этом присутствовала Рита, молча приткнувшись в углу.
   ... Лейли казалось, никогда она не волновалась так, как перед этим концертом; но в тот момент, когда вышла на сцену, её волнение уже никто не мог заметить. Театр был, как всегда, полон; десятки тысяч глаз в зале и несколько миллиардов у экранов с изумлением смотрели на нее: она была неузнаваема. Уже не столь ослепительно прекрасна. И что-то новое появилось в ней всей, её глазах, улыбке. Широкое платье не скрывало большой живот, который она, казалось, несла с гордостью.
   Лишь до очень немногих успело дойти, что она ждет ребенка: они шепотом сообщали это сидящим рядом. Но в первый момент все были настолько поражены, что напряженное молчание встретило её вместо привычных аплодисментов.
   Лейли села, придвинула к себе арфу-оркестрион. Глянула в тысячи глаз. Всё ли они поймут? Здесь наверно и те - враги, которые с ними - Йоргом и Миланом, пытавшимся убить её ребенка. Пусть видят!
   Она запела:
   - Спи, моя радость, усни...
   И зал замер. Со звуками её голоса что-то новое, непривычное входило в них и захватывало неудержимо. Материнская любовь - нежная, трогательная. Кто знал что-нибудь об этом?
   Что знала она о них такое, чего они сами о себе не знали? Отчего волнует их это непривычное, о чем она поет? Почему заставляет чувствовать то, что они никогда не испытывали? Откуда, из каких тайников души извлекает она это непонятное волнение?
   По их глазам, отражавшим то, что они чувствовали, Лейли поняла, что нашла путь к их душам. Она пела одна за одной арии, романсы, бесчисленные колыбельные песни, созданные давно исчезнувшими народами. И уже не могла остановиться. Нарушая обещание, данное Дану, пела ещё и ещё. Не замечая времени, не чувствуя усталости. Как на едином дыхании.
   ... Йорг вызвал Милана во время концерта. Тот откликнулся немедленно.
   - Ты где?
   - У себя.
   - Слушаешь эту беременную сирену?
   - Да.
   - С ней, судя по всему, ничего не произошло.
   - По-видимому, нет.
   - Тебе - как и мне - не повезло. Но ты, по крайней мере, теперь вне опасности, чему я рад.
   - Спасибо. Всего хорошего, учитель!
   Ему совершенно не хотелось говорить с Йоргом, - даже вид его на экране вызывал глухое раздражение. Милан снова включил трансляцию концерта.
   Лейли пела о любви, связывающей души мужчины и женщины. Он слушал - он понимал: Рита стояла перед глазами, и острая тоска скрутила его совсем. Хотелось кричать, плакать; бросить всё и бежать к ней - увидеть, прикоснуться. Услышать голос: её - не Йорга.

15

  
   - Ли! - Дэя с разбегу повисла у него на шее. - Как долго я тебя не видела!
   - Здравствуй, здравствуй, сестренка! Да ты выросла! - Ли, радостно улыбаясь, протянул руки, здороваясь с остальными.
   - Здравствуй, Ли! Здравствуй, Ева! А друга твоего как зовут?
   - Ги,- представился сам великан в форме космического спасателя.
   - Как твои дела, Ли?
   - Как будто ничего. Прибыл на Землю для окончательного лечения.
   - Срослось всё?
   - Похоже, да. Может быть, ещё удастся вернуться в спасательную службу.
   - Вернется, конечно: куда мы там без него?
   - Должен вернуться - пусть даже не спасателем. Я пока не так много успел.
   - Судя по тому, что сообщал во время сеансов связи - не мало.
   - Ещё как! Беседовал непрерывно со всеми, кто имел возможность навестить его. Здорово так говорил! Наш профессор справедливости.
   - А ну тебя! Профессор! Просто делать было ничего нельзя, так рад был чесать языком с каждым.
   - Слушайте его больше: чесать! Я б от такого чесания взмок моментально. Работал - на полную катушку!
   - Ну, ладно, ладно. Но и ребята не отставали: разносили, Капитан, всё, что я им втолковывал. А дальше уже всё шло по цепочке. Но насколько понимают и принимают, сказать трудно: мы там разрозненны - во время сеансов связи много не скажешь. Всё-таки, кое-что есть: вот это чудо Космоса - шалун Ги, которого вызвали, чтобы судить.
   - Твой друг мог чем-то провиниться?
   - Он сумел. Хотя ты его, вероятно, похвалишь: он, мало того, что передавал всем мои слова, ещё пошел и на открытый конфликт с генетиками. Не дал проводить опыты на неполноценных!
   - Что ж ты сразу с этого не начал? Как это произошло?
   - Расскажи-ка сам, Ги.
   - Это было на станции "Дарвин" - её орбита за Ураном. Ну, прилетели туда: думаю, подзаправимся и улетим - что там делать? Но диспетчерского распоряжения не было: вместо пары дней застряли почти на неделю. Ладно, думаю, время терять не буду: потолкую с кем надо. На станции народу немного; в основном, генетики.
   Стал говорить с инженерами обслуживания - тут узнал, чем эти миляги, генетики, занимаются там: мутационными изменениями организма под действием различных доз космического облучения. На ком только можно: дрозофилах, мышах, свинках, собаках, обезьянах. Плюс - на неполноценных. Опыты - небезобидные: отход, как спокойненько выразился один из тамошних инженеров - солидный. Труппы сжигают: их использование может дать непредвиденные результаты.
   Я заинтересовался. Он без ведома генетиков показал мне два трупа, лежавших в стеклянной камере. Внешне - что-то совершенно кошмарное: ненормальные пропорции, неимоверно гипертрофированные части тела. Аж смотреть страшно! Непонятно - как только они могли двигаться.
   Я спросил его об этом.
   - Кое-как двигались. Зато с помощью их семени получают потомство с гипертрофией нужных органов. Лучший материал для пересадок. Это теперь основное направление работы здесь. Раньше здесь над ними только проводили опыты по мерам космической безопасности и выведению индивидуумов повышенной устойчивости к условиям открытого космоса.
   - Давно здесь сменили тему?
   - Говорят, лет тридцать назад - после начала ограничения отбраковки.
   Порассказал он мне немало. Я спросил его, как он сам ко всему этому относится? Он пожал плечами: ведь это нужно для хирургического ремонта - какие тут могут быть вопросы? Я ему ответил: прокомментировал то, что знал он, с нашей точки зрения. Ерунда, сказал он, просто бред и сентиментальная чепуха, а не трезвый, рациональный подход к явлению. Но задумался.
   Я его не трогал пару дней. Потом увидел, что он начал сдаваться. Отличный мужик: космонавт. Главное, он сам потолковал с остальными инженерами. Поспорили они между собой и взялись за меня: выкладывай подробненько - что и как. Слушали меня - и кое до кого доходило.
   Начали они толковать и с генетиками, приводить их ко мне. Тоже - разные ребята. Большинство считали и считают, что всё правильно - и нечего мудрить. Человека три из них, однако, слушали.
   Тут как раз крейсер прилетел с Земли: привез новую партию подопытных.
   - Ну что? - спрашиваю тех, кто был хоть в чем-то со мной согласен. - С этими будет то же самое?
   - А что?
   - Знаете, друзья, воткнул бы я вам кольца в нос и перья в голову, да раскрасил бы тела поярче. Совсем натурально выглядели бы!
   - Что мы: первобытные дикари?
   - А кто же? С вашими взглядами можно спокойненько снимать скальп с живого человека.
   - Но мы сами-то этими опытами не занимаемся, - отвечают инженеры.
   - Но вы же видите - и молчите.
   - Ну, и ты: видишь - и молчишь!
   Как я мог стерпеть? Я, космический спасатель? Мы всегда спешим на помощь, когда гибнут люди. И тут были люди: они гибли от рук других - их специально губили.
   Всё полноценное население станции собиралось вместе только по четвергам: на пир. Мало подходящий момент, но другой возможности не было: когда до меня дошла очередь произнести тост, я высказал им всё, что думал, и потребовал прекратить бесчеловечные опыты. Что тут началось! Но большая часть инженеров, не ожидавших, что я решусь на подобное, встала на мою сторону.
   - В космонавтах всегда было больше человеческого, чем в живущих на Земле, - заметила Ева.
   - И даже два генетика присоединились ко мне. Мы изолировали остальных генетиков от неполноценных - вновь прибывших и уже используемых, прекратили проведение над последними болезненных опытов.
   - И что было потом?
   - Мы послали радиограмму на Землю с сообщением об этом и призывом прекратить опыты над ними повсеместно. В ответ пришло распоряжение инженерному персоналу прекратить несогласованные действия, а мне - приказ на спасательный полет. Не выполнить его я не мог - тем более, что сам уже перехватил "SOS".
   Пока летал, с Земли на "Дарвин" прилетела смена. Всех инженеров и несколько генетиков вызвали на Землю. Вызов получил и я.
   - Значит, собираются судить?
   - Пусть: у меня будет, что сказать на суде. Я знал, что так и кончится: всё, что увидел и услышал - записано, и с записью я никогда не расставался. Ты перепиши её, Капитан - пригодится.
   - Безусловно!
   - А что на Земле?
   Дан рассказывал - и одновременно думал, что события вот-вот могут заставить его выступить по всемирной трансляции - объявить открытую войну Йоргу. Суд над Ги превратится в суд над тем, что породил кризис.
   Но хватит ли сейчас сил победить? Учение Лала только начало проникать в сознание людей. Много тех, кто отказывается принимать его; ещё больше - неимоверное количество - тех, кого это совершенно не интересует. Как мало ещё тех, кто пойдет с ними! Но ждать, когда они составят ощутимое большинство, не удастся: поток нарастает - ничего не поделаешь.
   - А как твои дела? - спросил он Еву.
   - Всё то же, всё так же! - с досадой сказала она. - Скорей бы родила Лейли!
   - Не раньше положенного.
   - А пока они выжидают. Мы собрались после концерта Лейли - я спросила: "Ну, что? Видели? А мы?" Они - отводили глаза. И когда я говорю с каждой о рождении ребенка, глаза тоже становятся грустными. Страх после того, что они сделали со мной, так и не исчез у них.
   - Ты о чем, мама Ева?
   - Потом, Ли.
   "Потом!" Слово, которое может быть страшным. Появление матерей должно быть не потом, не после начала открытия открытых выступлений по всемирной трансляции. Ближайшие результаты их очень неопределенны: противники могут одержать верх на первых порах и добиться запрета рождения детей полноценными женщинами. А это ведь главное сейчас! И с этой точки зрения бунт, устроенный Ги, был преждевременным.
  
   Суд, однако, не состоялся: Ги был срочно вызван в Космос - лететь на сверхпредельной скорости, на что пока из-за выхода из строя Ли был способен только он, космический спасатель N2.
   Теперь до начала суда, который были вынуждены отодвинуть, Лейли успеет родить. И если всё же запрет на рождение будет принят, то несколько женщин-педагогов, которые успеют решиться (если успеют!), смогут отказаться от аборта, потому что запрет придет после того, как они забеременеют. И можно будет бороться за право их самим растить своих детей.
   Сейчас роды Лейли - самое главное, первостепенное. А перед этим - ещё премьера "Девы рая": Дана особенно беспокоила в ней сцена покушения на самоубийство - борьба, толчок, падение Гурии.
  
   Снова спектакль. Опять набитый до отказа счастливцами зал театра. Полные голографические зрительные залы. Включенные экраны всей Земли.
   Гаснет свет, и начинает звучать многоголосый хор: "Джерихон, Джерихон!" Псалом американских рабов-негров.
   Двое, Он и Она, смотрят старинный фильм - " Хижина дяди Тома". Плантатор с грубым лицом издевается над своим рабом, который явно превосходит его интеллектуально.
   - Какая мерзость! - возмущается Она. - Как только такое могло существовать?
   - Удивляешься этому? А меня больше удивляет другое.
   - Что именно?
   - То, что нечто подобное может существовать сейчас.
   - Сейчас? Что имеешь ты в виду?
   - То, что ты знаешь и не удивляешься. То, что существуем мы - полноценные - и они - неполноценные: что даже хуже рабства, потому что раб мог освободиться.
   - Но они же умственно неполноценные. Они примитивны, тупы и совершенно бесчувственны.
   - Нет! Нет!!! Они примитивны? Да: их же почти ничему не учили. Но не бесчувственны - нет! Я знаю: я это совершенно точно знаю.
   И начинается рассказ Его: они сидят на платформе у края сцены в пятне света среди темноты. На другой платформе появляется тоже Он - Поль, в своем блоке. Ночь.
   Звучит рассказ о том, как Он - ученый, приблизившийся к невероятно огромному открытию - сверхнапряженной работой доводит себя до полного психического истощения. Необъяснимая тревога, бессонница мешают ему быть одному. Он делает радиовызов.
   Появляется Гурия - Лейли: полная, с большим животом. Он и Гурия: она предлагает ему себя, Он отрицательно качает головой. Они молча сидят рядом. И что-то мелькает в лице Гурии, глядящей на Него, бессильного. Она обнимает Его, прижимает к себе.
   - Тебе очень плохо, миленький?
   - Да. Говори! Рассказывай что-нибудь, - просит Он.
   - Что рассказывать, миленький? Я ничего не знаю.
   - Всё равно - только говори.
   И она, прижимая его к себе, начинает свой рассказ. Возникает свет на основной сцене: возникает третий план. Там Гурия, вторая - Рита.
   Школа и отбраковка. Потом другая "школа": для неполноценных. И, наконец, третья, где её готовят стать гурией.
   Она - уже гурия. Одна за другой сцены их жизни: вакханалии эротических игр, поездки по вызову, песни в кругу подруг. Звучит их примитивная речь.
   - Это нехорошо говорить, миленький, но тебе плохо, а я больше ничего не знаю.
   Звучит голос Лейли, и двигается по сцене Рита. Голос звучит ровно: Гурия не представляет себе другую жизнь. На экранах, где крупным планом оба лица, Лейли и Риты, - отвращение и боль, сменяющие малоосмысленный взгляд, обычную угодливую улыбку гурии. И совсем другая улыбка, обращенная к мальчикам-гурио, чьим инструктором становится на короткое время.
   И страшное: то, как гурии, став старше, уезжают куда-то и не возвращаются больше; как не хотят идти, когда зовут, но всё-таки идут, потому что боятся уезжать из привычного круга подруг.
   - А ещё бывает...
   Бьется на сцене гурия, кричит: "Не хочу больше!!!" и, разбив вазу, режет себя осколком стекла.
   - Тогда жалко бывает!
   Жалко! А голос Лейли уже ведет рассказ об их радостях: праздниках, когда они, гурии и гурио, сами выбирают друг друга; о конкурсах, на которых они видят много других гурий. И всё это на сцене.
   ... Антракт! Дан перевел дыхание. То, что когда-то знал только он, что сам рассказал им, они будто пересказали ему - про него же. По-новому - раскрыли то, что ускользнуло из его памяти: он смотрел, не отрываясь, как будто узнавал всё это впервые.
   Шумела вокруг публика: обсуждали, спорили; а некоторые - угрюмо молчали, и брови их были сдвинуты.
   Что-то ему надо вспомнить! А, да: Марк не прилетел на спектакль, не воспользовался приглашением Поля и Лейли - это странно.
   Дан вызвал его:
   - Почему ты не прилетел?
   - Решил посмотреть дома: я слегка не в порядке.
   - Что такое?!
   - А! Возраст: ничего серьезного. - Он бодрился чтобы Дан не догадался, что это не просто легкое недомогание.
   Очередной сердечный приступ начался в тот момент, когда он вызывал кабину, чтобы ехать на ракетодром. Врач быстро купировал его и уже ушел. Пока сидишь в кресле - ничего, а встанешь - начинаешь задыхаться.
   - Пока, Дан! Иди за кулисы: тебя там наверняка ждут, - и он выключил связь.
   ... Второй акт. Дан сидит, напряженно следя за Лейли.
   - Ты, может быть, поспишь, миленький?
   - Нет - рассказывай дальше.
   - Я ничего не знаю больше. Может быть, меня хочешь? Тоже нет? Спеть тебе?
   - Да. То, что для себя поете.
   Звучит голос Поля - Его, второго: "Какое же это зверство: взять живого человека и выдрессировать его для удовлетворения своих потребностей, которые мы и сами не считаем возвышенными, - превратить в сексуальный унитаз, и только в этом видеть смысл и оправдание его существованию среди нас! Лишить его права распоряжаться собой - превратить его в вещь, в неодушевленного робота", "Кто мы такие?", "Разве интеллект дает право на бесчеловечность?".
   Слова падают в зал. Аккомпанемент громких лихорадочных ударов сердца. Он, второй, теперь на самой сцене - сидит, опершись лбом на руки. Гурия тянет заунывную песню.
   Стучит кровь, и многократно повторяется в динамиках его внутренний крик: "Не хочу больше!" Ярко загорается аквариум, огромные тени рыб двигаются по стенам. Вот выход! Ударом кулака Он разбивает стекло и хватает острый осколок. И тут: Гурия виснет у него на руке.
   - Ой, миленький - не надо!!!
   Дан напрягся до предела, следя за их борьбой. Нет: не перестарались! Вместо того, чтобы отшвырнуть её, Он вырывается и, глядя на перепачканные кровью руки, бросает осколок. Дан облегченно вздохнул: они сделали так, как договорились.
   Гурия сидит, положив на грудь его голову, обняв её окровавленными руками, и плачет. Тихо начинает звучать музыка: неведомый инструмент, очень похожий на скрипичный регистр оркестриона. Но звуки его глубже, острей: это скрипка - настоящая. Запись исполнения Дана. Она плачет, раздирает сердце. И изредка звучит сквозь всхлипывания: "Ой, миленький!", "Ой, плохо!", "Рыбок - тоже жалко!".
   Наступает утро, - она уходит. Навсегда. Врачи входят к нему, уводят с собой. Он лежит на койке в клинике.
   Потом Он снова - здоровый - у себя в блоке. Вызывает Гурию.
   - Её нет. Но есть другие подобные экземпляры, - отвечает сексолог.
   - Что с ней?! - Нет ответа!
   Он у компьютера: работает, думает. И на большом экране - вид стартующего гиперэкспресса.
   И вдруг, вытесняя торжественную музыку, снова звучит скрипка.
   ... Долгое, ужасно долгое молчание. Потом взрыв: шквал аплодисментов. И у многих - на глазах слезы.
   Только через час зрители стали расходиться, и Дан с Эей прошли за кулисы.
   Он обнял обеих исполнительниц Гурии:
   - Как вы играли!
   Рита прижалась лбом к его плечу. Рука Дана крепко держала её, и от этого хотелось разрыдаться. Она закрыла глаза - ей показалось, что это рука другого: того, чье имя она не хотела вспоминать.
   - Но играть ты больше не будешь! - сказал Дан Лейли.
   - Хорошо, Отец, - она сама чувствовала, каких усилий стоил ей этот спектакль.
   - Театру будет не хватать её, - вздохнул Поль.
   - С тобой будет Рита: с ней ты сможешь ставить всё и без меня. Как ты сыграла сегодня, девочка!
   Рита молча кивнула. Слезинки скатились из глаз. Она мягко освободилась от руки Дана.
  

16

   Милан тоже смотрел спектакль. Сидя дома, конечно. Смотрел, не отрываясь, с самого момента, как появилась Рита. Она! Она - её лицо, её голос! Он глядел, он слушал её. Чувствовал, что верит, что не может не верить всему, что видит.
   Он не анализировал её игру: она сразу показалась ему верхом совершенства. Сколько свободы в выражении того, что она изображает: он чувствовал все оттенки, вкладываемые ею в игру.
   Жалкая гурия - неполноценная, примитивная. Но - человек! Человек со всеми его чувствами: так же ощущает боль и обиду, отзывается на ласку - Рита изображает всё так точно и гениально просто. Он видел гурий сотни раз, но не увидел в них и сотой доли того, что сумела понять она - чтобы сыграть одну из них. Да она же - великая актриса!
   Рита! Та самая Рита, которая подарила ему столько прекрасных мгновений, всё значение которых он до конца стал понимать лишь после того, как потерял право на них. Всё отчетливей понимал, как невозможно ему без нее: хотелось чуть ли не выть.
   Как жаль, что она не появлялась во втором акте. Но он уже не мог не смотреть.
   Теперь только Лейли. С выпирающим животом: ему не удалось помешать ей. "Ой, миленький!", "Рыбок - тоже жалко!". Она плачет, прижимая окровавленными руками голову человека, спасенного ею. Изрезавшего её - как мало шансов у нее не быть умерщвленной: Милан точно знал - их почти нет.
   Плачет скрипка, - и он с удивлением обнаруживает, что лицо у него мокрое. Что-то перевернулось внутри: он ощутил ненависть - к тем, кто вправе умертвить Гурию.
   Ненависть и к себе. До ужаса отчетливо вспомнил, как с расчетливой жестокостью бросал в лицо Лейли слова, которыми целил в ребенка в ней; бил точно, методично, стараясь ударить ещё больней. Как могла не возненавидеть его Рита - такого!
   Рита и Лейли - две Гурии стоят, обнявшись, на сцене, и к их ногам кладут и кладут цветы. Рита! Нестерпимо хотелось видеть её. Сегодня! Сейчас!
   Он почти не помнил, как вызвал кабину, как сел в ракетоплан. Очнулся уже на ракетодроме Города Муз.
   Она не ждет его. Швырнула ему его пластинку, но свою забрать забыла: он в любой момент может вызвать её - только разговаривать она не станет. Это безнадежно!
   Всё равно! Он должен увидеть её - во что бы то ни стало. Нужно дождаться, когда она будет возвращаться домой. Окликнуть, подойти. И будь, что будет!
   Милан ждал много часов. Время тянулось томительно долго. Он расположился за кустами, откуда мог её видеть, когда она появится. Сидел на земле, смотрел и думал. Обо всем. О ней. О себе. О Йорге. Эти часы помогли прояснить многое.
   ... Чтобы судить - надо знать. Самому. Знать достаточно глубоко - чтобы понимать, не полагаясь на готовую оценку других.
   То, что они показали - правда: немало из того он имел возможность видеть сам. Неоднократно. Но - что за этим крылось, не понимал. Да: "Разве интеллект дает право на жестокость?" И то, во что превратились сами они - полноценные интеллектуалы: обесчеловечивание, страшную глубину которого они показали. Только Йорг может радоваться этому: для него идеал - человек без человеческих чувств. И он почти стал таким же сам.
   А всё наоборот: иные, человеческие радости, которые Йорг не признает, не помеха - необходимое дополнение к радости творчества. Жить, как Йорг, дальше - невозможно. Безрадостное существование, мертвечина - не к этому должно идти человечество. Нет: кризис не был благом!
   К сожалению, он пришел к этому, уже потеряв Риту. Как всё оказалось сложно: единомышленники - полные - вначале; потом она раньше его поняла то, что он считал для себя абсолютно неприемлемым - но против воли проникало и в его сознание. И он боролся: с ней, с собой, - и потерял её.
   "Я не меняю так легко свои убеждения". Потом - её уже не было рядом, а он мысленно спорил с ней, перебирал в памяти всё, что она сказала в те, самые счастливые в его жизни, ночи. Его аргументы, почему-то, всё больше теряли силу; он чувствовал, что всё, что прежде было несомненным, уже не воспринимает с прежней верой: явилось желание всё критически проанализировать. Чтобы лучше разобраться, даже принялся за произведения Лала Старшего.
   Старое сопротивлялось, не давая признать крах прежних его взглядов. И вот сегодня всё окончательно рухнуло: он понял, что больше не в состоянии защищать то, против чего восстали ум и совесть Лала Старшего и Дана. Понял! Не слишком ли поздно? Как может поверить ему она после того непоправимого, что он совершил? А без нее он не может - ни жить, ни работать: он узнал это слишком скоро.
   Но теперь защита старого - предательство самого себя. И об этом он должен сказать Йоргу. Страшно подумать! Сколько же друзей с презрением отвернутся от него! Что же делать?
   Сказать! Иначе - будешь лгать себе и другим. Делать вид, что веришь - и знать, что ненавидишь. Будешь презирать себя сам. Хуже этого уже ничего нет.
   Сказать Йоргу! Собрать все силы - и сказать! А пока не сделал это, ты не имеешь право подойти к ней. Пока не сделал!
   ... Её появление застало его врасплох, хотя только этого ждал он: она появилась вдали, - медленно шла по тропинке, как делала всё то время, когда они встречались здесь каждый вечер. Не изменила этой привычке: могла же доехать в кабине сразу до своего блока. Несмотря на очень поздний час.
   Еле видна, но он знает, что это она. Самая прекрасная - единственная во всем мире. Не верится, что это - она, наяву. Смотреть и смотреть на нее! Но - окликнуть? Нет: нельзя. Нельзя! Пока у него нет права.
   Она очень медленно прошла мимо. Он следил, затаив дыхание, пока она не скрылась за входной дверью.
  

17

   Дан и Марк копались в архиве Лала. Основная часть работы была уже выполнена: почти все, даже незаконченные, произведения Лала были опубликованы - переданы в Центральный архив. Но оставалось ещё значительное количество фактического материала, собранного им - разбору его они посвящали немалую часть свободного времени.
   - Послушай, - Дан повернулся к Марку, чтобы поделиться интересной находкой, но Марк сидел с закрытыми глазами, вцепившись руками в подлокотники кресла, - лицо его было белым как мел. - Что с тобой?
   Марк только слабо застонал. Не медля, Дан уложил его и подкатил кибер-диагност, приготовленный для родов Лейли.
   Сердце! Врача Дан вызывать не стал - впрыснул лекарство, дождался, когда щеки Марка начали розоветь. Тогда спросил:
   - Как чувствуешь себя?
   - Ничего: проходит.
   - Давно это у тебя?
   - Первый раз, - солгал, впервые в жизни, Марк. Но Дан не успокоился: запросил медицинские записи на него.
   - Третий, а не первый! - укоризненно сказал он.
   - Такой - первый. Те - были не сильными. Что ты хочешь: возраст.
   - Тебе надо лечь в клинику. Сердце очень изношено.
   - Подлечусь. Только не в клинике: обойдусь без нее.
   - Перегружался ты сильно последнее время.
   - Не больше тебя.
   - Но у меня организм много моложе твоего.
   - Что я могу поделать? Я же не академик. Да и был бы, так теперь не допустил бы, чтобы ради меня зарезали донора. И ты.
   - Но пересадка сердца...
   - Сердца донора: то же самое. Эти разговоры не для нас с тобой. - Чтобы прекратить спор, он закрыл глаза, и Дан оставил его в покое.
  
   До родов оставалось немного, и Дан не давал ничем заниматься кроме подготовки к ним. Решительно воспротивился её участи даже в обсуждении новой постановки, которую начал готовить Поль: "Радуги" по Ванде Василевской - её подсказала Эя. Рита получила в ней главную роль - партизанки-матери Олены.
   С Даном ничего нельзя было сделать. Эя успокаивала её обычным "Он и со мной был таким", но подобная, незагруженная, жизнь тяготила Лейли. И она нашла выход - да так, что Дан не мог возражать. Сочетала приятное с полезным: регулярно встречалась со знакомыми, приглашая их навестить её дома.
   Дана удивило, что все они являлись парами: мужчина и женщина.
   - Это те, кто живет вместе, - объяснила ему Лейли. - У меня много таких знакомых.
   Он понял её замысел: среди людей, которые раньше других могли стать родителями, эти пары были наиболее вероятными. И он стал помогать Лейли.
   Кое-чего они достигли: на тех заметно действовало то, что они видели. Дан и Эя составляли, как и они, пару, живущую вместе, но... Но у Дана и Эи было то, чего у них не было: дети. Сын, который вместе с Лейли ждал появления своего ребенка; девочка-подросток, веселая и общительная. "Главный пункт нашей агитации" - вспоминал Дан слова Лала.
   Люди видели не только большой живот Лейли, но и могли почувствовать радостное ожидание, испытываемое ею и всеми окружающими. Могли сравнить жизнь такой семьи и своей - замкнутой на двоих.
   Дан верил, что встречи эти дадут результат. Но наверно, после того, как родится его внук. Он знал точно, что Йорг и тогда вынужден будет молчать: события разворачивались не в его пользу. По сути дела, постановка "Девы рая" была первым всемирным выступлением, результаты которого сказались незамедлительно: теперь уже редко кто не был знаком - хотя бы в общих чертах - с учением Лала. Повсеместно шли обсуждения его книг, сопровождающиеся яростными спорами. Сократилось посещение эротических игр. Число сторонников идей Лала было уже заметным.
   Главное, чтобы дети начали появляться до суда над Ги. К счастью, он пока задерживается. Хотя - как понять это счастье: Ги серьезно пострадал при спасении. Теперь жизнь его уже вне опасности, но ещё неделю тому назад это не могли гарантировать, и на Ли страшно было смотреть. Недешевая цена оттяжки суда. И всё же, как ни жаль его, случившаяся с ним беда - благо сейчас. Не проста жизнь!
   Вот скоро родится внук, и кто-то из женщин, убежденных словами Евы и примером Лейли, зачнут. Их будет вначале очень мало. Но они будут - и их примеру тоже кто-то последует, и матерей на Земле будет становиться всё больше. Люди будут видеть детей каждый день, и настанет время, когда мало кто сможет себе представить жизнь без них.
   И ты ничего не сможешь с этим сделать, Йорг! Убивший ребенка Евы.
   Но он, несомненно, будет пытаться. Силы его пока велики - за ним те, кто считает существующий порядок вещей наилучшим с самых различных точек зрения. В первую очередь - максимально выгодным: неполноценные не имеют право быть обузой интеллектуального человечества. Тем более - в свете скорейшего решения стоящих на повестке дня грандиозных задач: заселения Земли-2 и Контакта. Пока это - и только это кажется главным подавляющему большинству. Они актив Йорга, они положат свои голоса на его чашу весов. Среди них - любимый ученик Дана, Арг.
   Великие задачи, великие задачи! Какой страшной стороной способны они повернуться, когда люди перестают отчетливо представлять, чем можно и чем нельзя жертвовать ради них, чтобы при этом не потерять себя.
   Пока это не понято - рано выходить на Контакт: слишком неприглядно человечество в своем нынешнем облике. Сначала - справедливость и гуманность: возврат к ним является первоочередной целью. Его откладывать нельзя: другие великие цели будут появляться без конца. Одного создания "сферы Дайсона", о котором снова начинают поговаривать, хватит на много веков.
   Великие цели: среди тех, для кого они главные - его Сын, Лал Младший, и это наполняет сознание горечью, хотя и невозможно не уважать Сына за его цельность. Но как поведет он себя в решающий момент, не будет ли голосовать против уничтожения всего, что основано на новом рабстве - существовании неполноценных: ведь отвлечение сил на это может значительно отсрочить отлет на Землю-2.
   И ещё одно его сильно беспокоит: состояние Марка. Заметно сдал, ходит с трудом, но не хочет лечь в клинику - не желает даже говорить об этом. Принимает кое-какие лекарства - этим и ограничивается. И продолжает работать - не щадит себя: привычка всего поколения, жившего при кризисе.
  
   Новый приступ у Марка произошел опять во время работы над архивом Лала. На этот раз настолько сильный, что Дан, бросившийся к нему, счел необходимым одновременно вызвать врача.
   До его приезда успел впрыснуть лекарство. Приступ утих, но состояние Марка внушало сильную тревогу.
   - А, старый знакомый! - врач впился глазами в экран кибер-диагноста. - Как началось?
   Дан рассказал; сказал, что впрыснул. Врач кивнул: Дан сделал всё абсолютно квалифицированно.
   - Я ему тогда сказал, чтобы он немедленно обратился к своему врачу. Почему он до сих пор ходит со старым сердцем?
   - Он...
   - В клинику надо! Если произойдет инфаркт - может быть очень обширным. Мы должны успеть! - Он вызвал специальную санитарную кабину, в которую осторожно уложили Марка, находящегося в полузабытьи. Врач сел рядом с ним, включил кабину на режим бережной доставки: всё городское движение по трубам было скорректировано на беспрепятственное движение врача с больным.
   ... Дан находился в вестибюле клиники - дальше посторонние без врача не допускались. Но врач, увезший Марка, вскоре выбежал к нему.
   - Твой друг странно ведет себя. Он очнулся, и, узнав, что мы собираемся немедленно произвести ему замену сердца, категорически отказался. - Он был возбужден. - Чего он боится? Элементарная операция - ничего особенного!
   - Он - не боится. Можешь ты провести меня к нему?
   - Конечно! Ты уговоришь его?
   - Не знаю. Пойдем!
   На Марка было страшно смотреть. Похоже, начинался ещё один приступ. Но он был в сознании.
   - Марк! - Дан склонился над ним.
   - Дан, - Марк с усилием открыл глаза. В них была дикая боль. - Скажи им: я запрещаю им пересаживать мне сердце донора, - голос его был еле слышен.
   Дан вышел в соседнюю комнату, где его ожидали врачи.
   - Уговорил?
   - Нет. Это не удастся сделать. Помогите ему другими средствами.
   - Какими? Другие средства - все - годятся лишь как временные. Ты же знаешь!
   - Неужели в последнее время не было создано ничего эффективного?
   - Для чего? Делается пересадка - и всё! Зачем нужно ещё что-то?
   - Пересадку он делать не даст.
   - Хорошо - попробуем помочь лекарствами, но... Гарантировать мы ничего не сможем.
   Дан снова вышел в вестибюль. Уселся в кресло: ждать.
   Врач вышел к нему очень нескоро.
   - Кажется, пока обошлось. Он сейчас засыпает. Но случай слишком тяжелый: это не сердце, а ветошь. На то, что как-нибудь обойдется, рассчитывать нечего.
   ... Дан провел бессонную ночь. Дома ничего не знали: он боялся, как бы весть не дошла до Лейли. Выбежав на зарядку без Эи, сразу же связался с клиникой.
   - Спит ещё.
   - Ночь прошла спокойно?
   - К счастью, да. Но надеяться не на что. Если не сделать пересадку, жить ему осталось недолго.
   - У него моя пластинка. Понадоблюсь - воспользуйтесь ею.
   Он не пошел в бассейн. И почти не мог есть за завтраком. Ждал.
   ... Марк был ещё очень слаб, но говорить мог.
   - Уговори его, не дай ему умереть, - ещё раз сказал врач перед тем, как впустить его в палату.
   Глаза Марка потеплели, когда Дан подошел к ложу реанимационной установки.
   - Прости за беспокойство, - тихо произнес Марк.
   - Ты не передумал? Положение критическое.
   - Я знаю. Но я уже говорил тогда: повторять не буду. Не имею право - и не хочу.
   - Ты слишком нужен сейчас.
   - Всё равно: этого нельзя делать.
   - Твой отказ пока ничего не изменит.
   - А мое согласие изменит наверняка: я потеряю право открыто смотреть в глаза моим мальчикам.
   - У меня - тело неполноценного.
   - Ты тогда ещё не знал.
   - У Ли четвертая часть от доноров. Зато он успел распропагандировать почти весь Малый космос.
   - Из интервью Ли при публикации исключили одну фразу: "Когда я думаю, что мое спасение стоило жизни людям, взятой без их согласия, мне хочется умереть".
   - Марк...
   - Не надо, Дан. Ты сам знаешь, что не должен мне этого говорить. Всё - или ничего, Дан. Мне стыдно будет жить с сердцем, отнятым у донора.
   - Марк, они могут не спасти тебя.
   - Пусть так. Моя смерть будет иметь смысл. Сядь-ка, Дан. Лал понял бы, что я - не могу иначе. А я ведь немало мешал ему говорить во весь голос.
   - Ты сберег его.
   - Я делал это только из страха за него: я любил его - но считал, что он заблуждается.
   - Не вини себя.
   - Поздно я понял его. Жить мне, всё равно, осталось немного - а я слишком мало сделал для него. Для нас всех.
   - Ты опубликовал его книги.
   - Ты сделал бы это и без меня. Нет уж: если я умру сейчас, то с сознанием, что успел сделать нечто существенное. Люди скорей поверят в наши идеи - идеи Лала. Как сказал древний мудрец, Гиллель: "Если я не за себя - то кто за меня? Если я только за себя - что я? Если не теперь - то когда же?"
   Марк закрыл глаза: разговор утомил его.
   - Посиди немного со мной, - шепотом попросил он.
   Потом он раскрыл глаза, слабо улыбнулся:
   - А может, ещё и обойдется. Успею увидеть твоего внука. Ну, теперь иди! Скажи только врачам, чтобы оставили меня в покое: пусть не пристают с пересадкой.
   У входа в клинику Дан столкнулся с товарищами Сына: Ивом, Уно и Александром.
   - Сеньор, ты был сейчас у него?
   - Как он?
   - Вы откуда знаете, что он здесь?
   - Врач сказал.
   - Врач? Почему?
   - Он нас видел раньше. Когда мы провожали Деда от тебя.
   - Кого?
   - Редактора Марка: мы так зовем его.
   - С ним тогда произошел приступ. По вызову прилетал этот врач.
   "А, старый знакомый!" Вот когда, значит, это было.
   - Почему не сообщили об этом? Хотя бы - Лалу?
   - Дед не велел.
   - Можно будет навестить его?
   - Я дам знать, - он не стал больше ничего говорить им.
   ... Марку было немного лучше на следующий день.
   - Вот видишь: опять обошлось. Рано панику подняли. Привыкли, понимаешь, чуть что - спешить со своими любимыми пересадками. Хорошо, что я не дал.
   Дан не стал спорить.
   - Улучшение временное - нового приступа следует ждать в любой момент. И тогда произойдет инфаркт: это может значить одно - его конец, - сказал ему врач.
   Но он не стал говорить об этом Марку. И не пытался больше уговаривать его.
   - Лейли - не знает обо мне?
   - Нет.
   - И не надо: ей нельзя волноваться.
   - Я сказал только Эе. И твои трое ребят знают: они приходят сюда.
   - И сейчас здесь?
   - Здесь.
   - Славные ребята. Ты попроси пропустить их ко мне.
   - Тебе нужен покой.
   - Мне хорошо с ними. Они бывали у меня дома: я привык к ним.
   - Знаешь, они называют тебя Дедом.
   - Знаю, - Марк улыбнулся. - Попроси: пусть их пропустят.
  
   Марку день за днем потихоньку становилось лучше; он посмеивался над опасениями врачей - но они не спускали с него глаз.
   Худшее, что могло произойти, во всяком случае, оттягивалось. Другая забота вновь заняла первое место: Лейли должна была родить со дня на день, и Дан держал её почти под непрерывным контролем. Роды предстояло принимать ему.
   - У него большой опыт: он первоклассный акушер, - подбадривала Эя Лейли.
   ... Дан связался с Марком - извинился, что не сможет навестить: у Лейли начались схватки.
   - И чудесно. Нечего ко мне ехать. Сообщи, когда он родится, - я буду ждать.
   И вот Дан держит новорожденного. Теперь уже - своего внука. Рядом Эя, ассистировавшая ему.
   Обработав ребенка, поднес его к Лейли: показать. Потом позвал Сына и Дочь.
   - Держи! - сказал он Сыну. - Твой!
   - Маленький! - Дочь сияла.
   И в эфир пошло сообщение: ребенок родился! Марку, Еве, Ли, Полю, Рите, - и тысячам других, с нетерпением ждавшим этой вести.
   И следом за радостным событием, совершившимся днем, другое. Ночью: инфаркт миокарда - у Марка. Дан сразу же уехал в клинику.
   Лейли лежала, время от времени просыпаясь и посматривая в сторону детской камеры, где спал маленький. Лал дежурил возле сына. Обоим ничего не сказали о Марке.
  
   Марк был плох: инфаркт, довольно обширный - правда, в меньшей степени, чем ожидали врачи. Но они не скрывали опасений, что за ним следом может почти сразу последовать второй. Марк лежал неподвижно; но состояние, казалось, опять сколько-то улучшилось.
   - Ведь и до применения пересадок большинство не погибало от инфаркта, - сказал Дан врачам.
   - С таким сердцем - спасти удавалось редко. Повторный инфаркт может сразу убить его. Он приносит себя в жертву собственным взглядам.
   - Мы вправе делать это: не щадить себя самих. Мы против использования доноров-смертников. Нас будет всё больше, и вам следует искать другие средства лечения.
   - Это сложно.
   - А система непрерывного наблюдения?
   - Конечно: самое эффективное, что может быть. Но о ней мы пока можем только мечтать. Ты же знаешь, как её трудно создать.
   - Знаю.
   - Поэтому надо спасать пока людей существующим надежным способом.
   - Нет: он бесчеловечен. Надо бороться за создание СНН.
   - В этом мы готовы поддержать тебя.
   - Врачи - представители самой гуманной профессии. Я верю, вы все поймете, что нельзя спасать жизнь одних, отнимая её у других: врач - не может быть одновременно убийцей.
   - Но сейчас - мы не в состоянии иначе спасти твоего друга.
   - Ему же опять немного лучше.
   Врачи пожали плечами.
   Марк лежал не шевелясь. Взгляд его уходил куда-то внутрь: о чем-то он думал. Говорить почти не мог. И только спросил:
   - Маленький как там?
   Дан рассказал ему; впрочем, он слишком мало видел внука.
   - Жаль, что мне не придется увидеть его не на экране!
   ... Дан сказал об этом Эе.
   - Если бы можно было привезти ребенка в клинику.
   - Как он?
   - По-моему, слабеет непрерывно.
   - Мы должны выполнить его последнее желание.
   - Как сказать Лейли?
   - Я это сделаю. А ты подготовь Марка.
   ... Лейли протянула сына к Марку. Он смотрел, жадно: маленький, удивительный человечек. От присутствия его вдруг куда-то ушло ощущение неотвратимой, близкой смерти: малыш прогнал её.
   А он сморщил личико и стал плакать, до смешного отчетливо издавая: "Ля, ля!" В глазах Марка появилось недоумение.
   - Его скоро пора кормить, - сказала Лейли: - раскричался раньше времени. Придется уходить. - Эя увидела, как сразу погрустнел Марк.
   - Корми здесь! - сказала она.
   Малыш энергично сосал. Марк смотрел, и в лице его всё больше читалось умиротворение, глаза лучились теплом.
  

0x01 graphic

  
   - Хорошо! - прошептал он, когда Дан склонился к нему, прощаясь. - Прекрасно! Если я всё-таки не выкарабкаюсь, то умру спокойно. Скажи ребятам, что Дед ждет их сегодня.
   - Дедушка! Ты выздоровеешь - мы с тобой положим его в коляску и пойдем вместе гулять, - сказала Дэя, целуя его на прощание.
   - Обязательно, девочка!
   А ночью Дана разбудил сигнал экстренного вызова.
   - Скорей, сеньор! - сказал дежурный. - Второй инфаркт.
   Большая группа врачей стояла возле Марка в реанимационной камере. Наготове операционные роботы. Светились экраны и индикаторы кибер-диагноста, - но и без них было видно, насколько плохо обстоит дело.
   Абсолютно белое лицо Марка было искажено болью. На мгновение он открыл глаза:
   - Дан! Ты пришел?
   - Я здесь, Марк.
   - Не проскочил, Дан. Всё ясно. Ты не бойся: я умру спокойно. Я видел маленького, попрощался с Дэей и всеми. И ребят повидал. Мне было хорошо. Всё хорошо. Всё будет хорошо. Руку дай мне. Прощай, Дан! - несмотря на боль, он не закрывал глаза, жадно глядел на Дана.
   И вдруг боль исчезла с его лица - на нем стало появляться то же умиротворение, с каким он смотрел на кормившую грудью ребенка Лейли.
   Пропали пики линий на экранах диагноста, замигало сигнальное табло. Интенсивно заработал массажер сердца, срочно были введены стимуляторы и усилена подача кислорода. Врачи напряженно ждали.
   Проходили секунды, минуты. Линии оставались такими же ровными. Как тогда. Когда не проснулся Малыш. Всё!
   Врачи ещё долго не сдавались. Электростимулятор! Безрезультатно. Ещё дозы стимуляторов в вены! Кислород! Массажер! Один Дан стоял совершенно неподвижно - понимая, что все их средства уже бесполезны.
   - Всё! - наконец произнес старший из врачей, снимая шапочку; остальные сделали то же.
   Дан продолжал смотреть на только что ушедшего друга. Казалось, Марк уснул: покой был разлит по его лицу. Дан сам закрыл ему глаза.
   - Пойдем, - сказал старший врач, - мы ему больше не нужны.
   Они сидели в вестибюле в креслах и молчали, - подавленные, потрясенные только что произошедшей смертью.
   Как недолго знал он Марка. И каким близким сразу тот стал, сколько успел сделать. Человек, сберегший Лала: стоявший ещё у истоков того, ради чего, не задумываясь, отдал жизнь.
   - Прекрасная смерть! - вдруг нарушил молчание старший врач. - Прекрасная - если можно так сказать о смерти.
   Дан чувствовал, как ком в горле мешает ему заговорить, ответить врачу.
   - Нехорошо тебе? - спросил тот. Дан молчал.
   - Надо дать ему двадцать миллилитров этанола - чуть снять напряжение.
   - И мне нужно, - добавил один из врачей.
   - И мне. - Этанол хотели принять все.
   Робот привез колбу с ним. Старший врач сам разлил его.
   - Вспомним древний обычай: помянем его. Вечная ему память!
   Все молча проглотили малоприятную на вкус жидкость. Но она помогла на короткое время чуть расслабиться.
   - Впервые такое вижу. Даже в последний момент мы спасли бы его, дай он согласие на пересадку.
   - Я говорил: он не мог - это - сделать.
   - Удивительные люди - твои последователи, академик Дан. Это заставляет задуматься. Так поступить!
   - Он поступил, как Человек, - отозвался Дан.
   Что-то мешало им сразу разойтись. Наконец, Дан поднялся, - все врачи провожали его до выхода.
   Он шел домой пешком. Взошло солнце, всё вокруг было свежим, ярким. Не верилось, что только что не стало Марка.
   Его ждали дома. Ждали и боялись страшной вести - и потому не вызывали его.
   Лицо Дана сказало всё: никто не задавал вопросов. Заплакав, убежала Дочь.
   Безмятежно спал малыш, с поднятыми ножками, раскинув руки со сжатыми кулачками. Дан подошел к нему. Но даже вид внука не помог хоть чуть успокоиться.
   - Марк!!! - неожиданно для себя глухо прорычал он.
   И малыш вдруг открыл глаза. Как будто дед назвал его имя - и он откликнулся.
  

Часть III

НАКАНУНЕ

18

  
   Несмотря на твердое решение, Милан долго откладывал объяснение с Йоргом. Вновь и вновь обдумывал то, что должен будет ему сказать.
   Он нужен Йоргу. Как активный помощник в надвигающейся схватке, - тот не захочет потерять его: станет уговаривать - доказывать свою правоту. И только не дав Йоргу одолеть в споре, отстояв себя - можно расстаться с ним. Этот разговор должен быть единственным.
   Но колебаний не было: ни разу не появилось желание оставить все, как есть - это было уже невозможно.
   Настал вечер, когда он сказал себе: "Завтра!". Всю ночь не сомкнул глаз. Утром вызвал Йорга, договорился о встрече.
   Йорг ждал его, как всегда, в институте.
   - Добрый день, Милан. Есть новости?
   - Добрый день.
   - Так я жду.
   - Новостей у меня нет. Мне просто нужно поговорить с тобой.
   - О чем?
   - О слишком серьезном: что я перестал верить - в то, за что боролся вместе с тобой.
   - А говоришь, что нет новостей! Эта, пожалуй - самая неприятная из всех, что ты сообщал. Ты достаточно подумал, прежде чем сказать это?
   - Да: конечно.
   - Так! Почему?
   - Тщательно проанализировал то, что отстаивали мы, и - что предлагают восстановить они: я имел возможность убедиться в правильности их понимания человеческой сущности.
   - Ну, ну, продолжай! Я внимательно тебя слушаю.
   - Понял, что многое из того, о чем они говорят, необходимо - мне самому: потому что без этого жить невозможно.
   - Что, например?
   - Например - то, что они называют любовью, и над чем мы смеялись.
   - Прости за слишком откровенный вопрос: к этому причастна Рита?
   - Невольно: после моей выходки с Лейли я не видел её. Но я имел возможность продумать всё, что слышал от нее, и сопоставить с тем, что чувствовал сам.
   - Это временная слабость, мой милый. Надо сколько-то подождать, и ты снова обретешь уверенность в нашей правоте и силы для дальнейшей борьбы. Открытая схватка приближается, хочет ли сейчас это сам Дан или нет: те, кто слушают его, своими действиями дают нам эту возможность. Мне до сих пор приходилось лишь сдерживать тебя - скоро не придется это делать.
   - Не придется, - откликнулся Милан.
   - Безусловно, - продолжал Йорг, сделав вид, что не заметил его тон. - Жаль, всё-таки, что тебе ничего не удалось сделать с Лейли. Но случай с этим спасателем был для нас более удобен. Слишком некстати только его вызвали в Космос: мы не смогли воспользоваться судом над ним раньше, чем она родила. А они продолжают действовать. Ты в курсе?
   - В курсе чего?
   - Сегодня их очередная демонстрация по всемирной трансляции. Ещё одни похороны - пока им больше нечего показывать: их героя-великомученика, бывшего главного редактора "Новостей" Марка, который оберегал когда-то под своим крылышком Лала. Жертва не наших злостных происков, а собственных нелепых взглядов: категорически отказался от пересадки сердца и умер от инфаркта. Кстати, уже должны начать, - он включил экран.
   Большая поляна в горах, с которой транслировали уже прежде похороны - младшего сына Дана. Отрытая могила рядом с другой, ребенка. Садятся в отдалении один за одним ракетопланы. Появляется процессия, медленно идущая к могиле. На плечах у идущих впереди - гроб с Марком.
   У открытого гроба они: Дан и Эя, Ева и космический спасатель N1 Ли, Лейли с ребенком на руках и Лал Младший, плачущая дочь Дана, трое юношей-универсантов, несколько журналистов из "Новостей" - коллег Марка. И ещё - Поль и Рита. Рита! Милан впился взглядом, неотрывно смотрел на нее: Йорг презрительно усмехнулся про себя.
   - Значит, они собрались тут почти все. Не хватает только этого спасателя, которого ждет суд.
   - Нет: не только. Там не хватает и меня.
   - Это - уже слишком! - Йорг выключил экран и повернулся к Милану. Ноздри его раздувались, но он молчал: казалось, не мог сразу найти нужных слов.
   - Я хочу, чтобы ты объяснил мне всё, что с тобой происходит! - наконец сказал он.
   - Именно для этого я и пришел к тебе.
   ... - И тебе не кажется, что готов встать на их сторону только для того, чтобы заслужить её прощение?
   - Нет. Но и это - тоже: я не стыжусь. Есть вещи, которые, оказывается, необходимы. Жизненно. Я уже говорил.
   - Любовь?
   - Да! Потому что она делает жизнь полной.
   - И ради этого ты готов отречься от всего?
   - От чего?
   - От науки и её чистых, высоких радостей?
   - А это не всё. Это лишь одна из сторон нашей жизни. Она ни в коей мере не противоречит тому, к чему я пришел: личное счастье и творческое гармонично дополнят друг друга. И я отрекаюсь только от того, что кажется мне противоестественным и потому недопустимым: нашего обесчеловечивания - как можно иначе назвать то, что мы делаем с неполноценными?
   - Ты заговорил, как Дан - или сам Лал.
   - Я прочел все его главные произведения: чтобы понять, что они хотят. Это страшная правда для нас всех: Лал первым понял её. Факты, которые мне известны, лишь подтверждают эту правду.
   - Ты понимаешь, что может тебя ожидать? Тебе не будет места в нашей среде: никто из тех, кто занимается наукой, которой ты посвятил себя, не станет иметь с тобой дело. Они объявят тебе свой бойкот.
   - Я знаю. Но уже - не могу иначе. И если Рита не простит меня, я всё равно не вернусь к вам. Не в ней одной теперь дело.
   - А знаешь, как назовут твой поступок? Предательством!
   - Пусть называют - те, кто не захочет понять правду, которую я действительно не могу предать.
   - Но как можешь - ты? Ты - Милан? Не знавший ни страха, ни сомнений. Единственный, кому я решился раскрыть до конца всё, что показалось бы чуть ли не кощунством слишком многим, у кого не хватает сил смело выслушать трезвые веления разума, и что - поэтому - незачем знать всем.
   - И дал мне возможность этим до конца понять то, что я защищал вместе с тобой. В благодарность за это я никогда не воспользуюсь твоей откровенностью, когда буду уже не в ваших рядах: ты ведь этого боишься. Тех твоих слов никто не услышит от меня. Я хотел бы даже забыть их.
   - Забыть?
   - Да! Если признать правдой то, что ты сказал, людям следует как можно скорей превратиться в киборгов. Так: по-моему, мы уже всё сказали друг другу. Пора прощаться.
  
   - Как, всё-таки, объяснить тебе? - Эя задумалась. - Нет - пожалуй, словами я тебе это до конца не передам. Знаешь, что: полетим к нам! Тебе надо увидеть ребенка вблизи - не на экране.
   До сих пор они избегали контактов ребенка с не членами своей семьи - исключение было сделано только для умиравшего Марка. Рита первой после него должна была увидеть сына Лейли.
   ... Лейли кормила ребенка. Рита чувствовала, что начинает понимать то, что затруднялась передать словами Эя.
   Ребенок кончил сосать, и Лейли протянула его ей:
   - Подержи его минуту, пожалуйста. Только бери, как я.
   Рита осторожно взяла маленького. Удивительный крохотный человечек! Теплый, и пахнет молоком. Что-то переворачивалось в груди.
   - Теперь понимаешь, да? - спросила её вошедшая в комнату Эя.
   Рита кивнула.
   - Ты смотришь на него так, как будто хочешь ему дать свою грудь. Как я, когда мне первый раз дали подержать ребенка.
   И вдруг слезы полились по щекам Риты. Эя поспешила взять внука и унесла его.
   - Что с тобой, девочка? - Лейли села рядом с Ритой, обняла.
   - Я... Я... Я подумала: что он - мог не родиться. Из-за того...
   - Не стоит теперь вспоминать это.
   - Нет! Мне надо - рассказать тебе: я так - перед вами всеми - виновата! Вы же даже подумать не могли.
   - Ну, если нужно - расскажи: не мучайся. Я слушаю.
   Горячась и сбиваясь, Рита стала рассказывать. Всё: как была лазутчицей Йорга, что подсказала им "Дикую утку" и "Кесарь и Галилеянин".
   - Но ведь было не только это, верно?
   Да: не только это. Ещё - первое посещение этого дома, когда что-то сдвинулось в ней. Как постепенно их слова, их мысли проникали в нее. О мучительных колебаниях между ними и Миланом.
   - Правда, мне стало казаться, что и он начинает меняться - как и я. Стала ему многое рассказывать - не то, что представляло лишь ценность для Йорга: свои впечатления о вас. Он слушал. Не спорил, не возражал. И мне всё больше казалось, что он иной - не такой, каким всё же, в конце концов, оказался. Я так обрадовалась, когда он попросил познакомить его с вами. Если бы я знала, что он задумал!
   - Не грызи себя! Ты шла к нам нелегким путем.
   - Ты - почему-то - всегда мне верила!
   - Да. Что-то мне в тебе нравилось: а я доверяю своему чутью. У тебя с самого начала были кое-какие задатки, но в "Деве рая" ты поразила меня: теперь-то я понимаю, почему ты могла так играть. Скажи, ты его очень сильно любишь?
   - Что?! Кого?
   - Милана.
   - Люблю? Да он же чуть не сделал с тобой то, что Йорг с Евой. Ненавижу!
   - Трудно тебе.
   - Да... - Рита сидела, низко опустив голову.
   - Это - благо для тебя: и любовь к нему, и твои теперешние муки - без них ты не стала бы настоящей актрисой. Может быть, ещё долго. У нас нет другого выбора: чтобы играть по настоящему, нужно пройти через слишком многое самой. Не вешай голову, девочка! Жизнь сложная вещь, - и любовь тоже.
   - Я не могу простить ему...
   - Он - не был похож на Йорга, когда тот спокойно расправлялся с Евой: я слышала запись её рассказа. А Милан, я заметила, горячился: не чувствовал себя уверенно. Что, если он заставил себя это сделать? Пытаясь преодолеть колебания, которые ты ему, возможно, внушила. Его путь может быть трудней твоего. Не торопись!
   - Зачем ты его защищаешь?
   - Я же говорю: доверяю своему чутью. А он умный: многое понимает. Иначе - так точно - не определил бы мое самое уязвимое место: то, что он говорил, сидело во мне. В самой глубине: я заставляла себя не думать об этом - потому что боялась. Нет - почему-то он мне, всё-таки, понравился: в нем наверняка есть что-то хорошее. Расскажи мне о нем: конечно, если хочешь.
   ... - Ему нравятся дети: вот видишь!
   - Ты снова защищаешь его. Зачем? Ведь он же враг!
   - И ты, оказывается, тоже была врагом. Он, как и любой другой - может понять нашу правду. Мы обязаны бороться за каждого. И потом...
   - ?
   - Я сама знаю, как не просто любить. И я хочу помочь тебе - хочу видеть тебя счастливой.
   - Как ты?
   - Как я. Ты хочешь, чтобы у тебя был ребенок?
   - Кажется, да!
  
   Рита возвращалась домой. На ракетодроме села в кабину, но как всё последнее время, вылезла, не доехав до дома, и пошла пешком. Глупая привычка, связанная с тем, что раньше он здесь где-то обязательно поджидал её. Тем более совсем глупо оглядываться, как будто он, всё-таки, здесь, и она - хочет его видеть. Нет, конечно!
   А может быть - и да. Пожалуй, да - если быть до конца честной перед собой, не отрицать то, что сразу разглядела Лейли. Она ещё раз оглянулась, остановившись перед самым входом.
   И вдруг хрипло, еле слышно прозвучало:
   - Рита! - Она вздрогнула. Ничего не было видно, но ей казалось, что она не ошиблась.
   - Это ты? - нарочито спокойным голосом, громко, спросила она, и тут же он появился из-за кустов.
   - Зачем ты пришел? - она старалась вкладывать в голос как можно больше ненависти.
   - Чтобы увидеть тебя.
   - Ты забыл, что я тебе тогда сказала? - она повернулась, чтобы уйти.
   - Мне необходимо поговорить с тобой. Не уходи, постой!
   - Нам не о чем говорить: мы враги. Я никогда не буду с вами: с тобой и Йоргом.
   - Я пришел сказать: я порвал с ним.
   - Странно: ты не меняешь свои убеждения так легко, как я!
   - Не надо так, прошу тебя.
   - Надо: один раз ты уже обманул меня. Чего ты хочешь? Прикинуться теперь нашим сторонником, чтобы выполнять роль, от которой отказалась я? И заодно быть со мной?
   - Нет. Я не враг. И не лазутчик. Ты нужна мне больше всех на свете - никого нет для меня дороже тебя. Я знаю - что не могу без тебя; но если ты не простишь меня, я всё равно не буду с Йоргом. Не уходи: ты всегда успеешь это сделать. Выслушай меня!
   - Ну, хорошо, - сухо сказала она.
   Они сели на скамейку. Он стал говорить: рассказывать обо всем, что передумал и пережил, расставшись с ней. Она не смотрела на него - но слушала.
   Потом он замолчал; сидел, покорно ожидая то, что она скажет ему. Противоречивые чувства боролись в ней: нужно было оттолкнуть его, но почему-то хотелось верить - тому, что он рассказал. Лейли - тоже почему-то - верила, что в нем есть что-то хорошее: "Ему нравятся дети: вот видишь!"
   Рита подняла голову: он сидел, глубоко задумавшись, не видя даже её. Мозг пронзила мысль: если его приход к ней не ход Йорга - положение его незавидно! Бойкот коллег: невозможность совместной работы и обмена мнениями. Кроме того, Йорг руководитель его как аспиранта: кто согласится теперь довести его до защиты? Трудно ему: не об этом ли он сейчас думает?
   Если всё так - он одинок, ужасающе. Все друзья, все его бывшие единомышленники отшатнутся от него. И у него больше никого нет - кроме нее, её одной: он и пришел к ней. И ждет покорно - не прося, не уговаривая. Как человек, глубоко осознающий свою вину. "Скажи, ты его очень сильно любишь?" - вопрос Лейли попал в точку: она понимала, в чем Рита не хотела признаться себе.
   Что же делать? Поверить? Нет? Ведь он - один из тех, кто заставлял её притворяться. Может быть, и сейчас то же самое? Как узнать, проверить?
   Зачем? "Я сама знаю, как непросто любить". Вот он: сидит - молчит и ждет. И хочется поверить. Сказать, что всё хорошо, прижать к себе. Быть счастливой вместе с ним. Так хочется быть счастливой! "Я хочу видеть тебя счастливой. - Как ты? - Как я. Ты хочешь, чтобы у тебя был ребенок? - Кажется, да!" Ребенок на руках, маленький, теплый. "Ты смотришь на него так, как будто хочешь дать ему свою грудь". Предел счастья!
   И одновременно - испытание его правдивости!
   - Сегодня я держала на руках ребенка. Того, которого ты чуть не убил. Мне никогда раньше не приходилось держать их на руках. Я тоже - хочу иметь ребенка. Ты поможешь мне? - она впилась взглядом в его лицо: сейчас он выдаст себя.
   - Что? - он не был напуган тем, о чем она просила. Даже в полумраке видела она, как он улыбнулся - слишком хорошо для лазутчика. - Значит... Значит, у нас будет ребенок? Может быть, сын.
   - Ты что: сам этого хочешь? - она даже не поверила.
   - Рита! Я хочу быть вместе с тобой: сегодня, завтра, всегда - всю жизнь. Я люблю тебя, - я знаю, что значит это слово. И хочу - чтобы у нас был ребенок. Сколько раз видел их - совсем маленьких: знаю, какие они. Я хочу, я очень хочу, чтобы у нас был ребенок: твой и мой - наш!
   - Глупый, - сквозь слезы улыбнулась Рита, - но почему ты хочешь именно сына?
  
   Йорг вел себя довольно странно: казалось, ничего не произошло - ни малейших изменений в отношении к нему в институте. Те, заводилой которых он был в проведении контрпропаганды, почему-то даже не замечали его неучастия в этом деле: впрочем, это как-то можно было объяснить интенсивной работой.
   И всё же: почему молчит Йорг? Ещё надеется, что он одумается и вернется? Зря: скоро он поймет это!
   Рита в положении! Все признаки налицо - осталось только сделать анализы, чтобы убедиться окончательно. Сейчас он это и сделает. Сам.
   Когда они были готовы, он вызвал Риту:
   - Подтвердилось! Через девять месяцев у нас будет сын. Целую тебя!
   Она улыбнулась ему с экрана:
   - А если дочь?
   - Такая, как ты? Я не против.
   Тихие шаги за дверью, которая, видимо, была закрыта неплотно. И во время ленча Милан почувствовал, что в отношении коллег к нему что-то изменилось. Настороженные взгляды, молчание или неестественно оживленный разговор при его появлении.
   Значит: кто-то подслушал его разговор с Ритой. Либо - Йорг сказал о его отступничестве. Возможно, что второе - вслед за первым. И вот-вот произойдет то, что его ожидало.
   Он готов. Давно. И лучше - если Йорг до сих пор молчит - чтобы они узнали всё от него самого: надо перехватить инициативу.
   Он решительно подошел к столику, где сидело несколько наиболее активных бывших его единомышленников.
   - Надо собраться.
   - Всем?
   - Да - чем больше, тем лучше. - Он отошел, провожаемый взглядами: кое-кто явно уже что-то знал. Другие - ещё улыбались по-прежнему.
   То же самое было и после ленча, когда он с ними ушел в кабинет для совещаний.
   ... Сейчас вожак должен сообщить стае, что он больше не хочет быть хищником.
   - Итак, мы ждем. Зачем ты собрал нас?
   - Для того, чтобы сказать вам: я отказываюсь от дальнейшей борьбы за сохранение существующего социального порядка, Я теперь считаю правильным то, чему учат Дан и произведения Лала Старшего.
   - Почему?
   - Да: почему?
   - Я прочел их и сравнил с тем, что слишком хорошо знаю. И понял - то, что не понимал раньше: это заставило меня пересмотреть свои взгляды.
   - Не другая ли причина толкнула тебя на это?
   - Я не кончил говорить. Вам не терпится сказать вслух о том, что кто-то подслушал: я не собираюсь делать тайну из этого. Мы: я и Рита - ждем ребенка. Пусть знают это все.
   - Ты отдаешь себе отчет в том, что делаешь?
   - Да! Я хочу и буду так жить - а не иначе: потому что я так и должен жить. И другие.
   - Ты не только вышел из нашей борьбы - ты сделал гораздо больше, чем другие сторонники Дана. Ты уже не только отступник: ты - предатель! Мы будем судить тебя и исключим из своей среды!
   - Подумай, пока не поздно!
   - Поздно.
   - Не пожалей!
   - Я могу жалеть лишь вас, - пока вы не прозреете, не поймете, насколько страшно то, что я защищал вместе с вами, и к чему вы меня снова призываете. Напрасно! Я принял решение раз и навсегда: другого от меня не ждите. Если вас ещё что-то интересует, я готов ответить.
   - Только не нам! Сейчас мы будем судить тебя. Идем!
   ... Конференц-зал института был полон. Значит, всё было подготовлено заранее: он опередил их всего лишь на полчаса.
   Сотни глаз впились в Милана. Возвышение занимал синклит богов генетики - члены Координационного совета воспроизводства человечества; Йорга среди них, почему-то, не было.
   Один из приведших Милана подошел к ним:
   - Нам не удалось склонить его отказаться от заблуждения: он категорически отверг предложение сделать это.
   - Значит: будем судить!
   Старейший из ведущих генетиков встал:
   - Мы будем судить Милана, аспиранта. Предъявляемое ему обвинение: измена нашему делу. Признать вину отказывается. Слово дается обвинителю.
   Им был один из недавних ближайших сподвижников Милана.
   - Милан, мы обвиняем тебя! Ты совершил измену: встал на сторону тех, кто отвергает основанный на нашей науке способ воспроизводства человечества. Ты был самым активным защитником этого способа, теперь ты - активный враг его. Ты стал действовать против него: ты отец ребенка, которого должна родить полноценная женщина. До сих пор никто, кроме самого Дана и его сына, не совершал это. Спрашиваю: признаешь ли ты свою вину?
   - Нет! Я уже сказал об этом раньше.
   - Слово свидетелю обвинения - руководителю аспиранта Милана профессору Йоргу.
   Йорг вышел из дальнего ряда в зале, поднялся на возвышение.
   - Коллеги, мне приходится выполнять слишком трудный долг: обвинение моего ученика. Более того: моего лучшего ученика. До последнего момента я надеялся, что мне не придется это делать - что он поймет и раскается. Увы!
   Я его учитель: часть ответственности лежит и на мне. Я не посмел сидеть в президиуме: должен был выйти сюда, чтобы объяснить, что совершил мой ученик - почему, как.
   Кем был и кем стал Милан? Был: бесстрашным и решительным, убежденным сторонником разумного порядка воспроизводства, которым руководимся мы - генетики. Готовым на всё. Непримиримым. Я гордился им.
   По воле случая именно он первым узнал, что дети, с которыми Дан вернулся на Землю, появились у него не случайно - под воздействием Лала, чье имя было Милану так же ненавистно, как и нам всем. Лал пробовал высказывать свои атавистические взгляды когда-то: мы его заставили замолчать. Теперь Дан, явившись на Землю, хочет распространить идеи Лала и добиться их осуществления: для этого он и его подруга произвели на свет детей, воспользовавшись тем, что им не могли помешать.
   Милан узнал это от известной вам актрисы, Риты, присутствовавшей при рассказе Лейли о посещении астронавтов и разговоре с ними. Услышанное вызвало тогда в Рите естественный протест: чтобы помешать им, она вошла в близкий контакт с Лейли, а через нее - с Даном. Таким образом, мы своевременно узнавали о них много ценного.
   Но общение с ними начало губительно сказываться на ней. Делясь с Миланом своими наблюдениями, она заразила колебаниями и его. Чтобы освободиться от них, он сделал отчаянную попытку помешать Лейли родить, закончившуюся неудачей.
   Эта попытка явилась причиной разрыва Риты с ним и полного перехода её на сторону Дана. Но она заразила его не только сомнениями - ещё и тем, что они называют любовью, над которой, по его же словам, раньше смеялась. Похоже, что только чтобы помириться с ней, он отрекся от всего, что было свято для него, и то, что показалось необходимым для него, возвел в ранг абсолютной истины.
   Я знал его до сих пор как горячего поборника нашей - подлинной - истины, чье неукротимое стремление к немедленным действиям мне порой приходилось даже сдерживать. Поэтому я отнес его внезапное решение за счет бурной, увлекающейся натуры. Ведь он находился ближе нас всех в соприкосновении с теми, кто бросил нам вызов: временные колебания, думал я - ему надо дать возможность ещё подумать, и он снова будет с нами.
   Но получилось иначе - он начал активно действовать против нас: как иначе расценить то, что он и его подруга собираются, как Дан, произвести на свет ребенка? Он слишком хорошо понимает, что это значит. Пусть же знает, что мы не позволим ему сделать это.
   - Вы уже не в силах помешать - как когда-то с Евой. Так же, как не могли помешать родить ребенка Лейли.
   - Это была и твоя неудача. Но ты показал пример, сам: может найтись не менее горячий, чем ты, чтобы повторить его, - Йорг смотрел на Милана своими ледяными глазами. Страх впервые проник в Милана: стало трудно дышать, будто Йорг, как питон, стянул его своим кольцами. Страх не за себя: Риту и ребенка. И вслед за ним вспыхнула ненависть:
   - Ты боялся тронуть Дана, профессор Йорг, - тебе придется сдерживать и тех, кто может посметь что-то сделать Рите. Иначе мне придется нарушить данное тебе обещание, - он смотрел прямо в глаза Йоргу и тот опустил их: кольца ослабли. Даже здесь, среди единомышленников, взгляды его показались бы кощунственными: Йорг медленно сошел с возвышения и вернулся на свое место.
   - Кто ещё выступит свидетелем обвинения?
   - Достаточно!
   - Йорг сказал всё!
   - Кто хочет выступить с защитой Милана? - зал ответил молчанием. - Что ты скажешь на это, Милан?
   - Что не ожидал ничего другого. Но я не нуждаюсь в защитнике: скажу за себя сам.
   Да: я совершил то, в чем вы меня обвиняете - и виновным себя не считаю. Пока я верил в то, что существует, я боролся за него - теперь, убедившись, что правда состоит в противоположном, я встал на сторону её.
   Да: я узнал, что такое любовь - она делает человека счастливым. Чувство это - не атавизм: оно в нашей природе, нашей сущности. И дети - плод её, естественное её продолжение. Это то, что нужно мне, без чего я дальше не представляю свою жизнь; это то, что необходимо всем - и рано или поздно все поймут это. И вы - в том числе.
   - Твой Дан хочет не только это!
   - Я знаю: чтобы понять, что творилось со мной, желая окончательно убедиться в истинности того, что защищал вместе с вами, я прочел многие произведения Лала Старшего. Я сравнил то, что узнал из его книг, с тем, что давно знал. Я тоже смотрел "Деву рая" - правду о гуриях, которыми не раз пользовался. Неполноценные нашего времени и рабы прошлого - какая же страшная аналогия. От этого невозможно уйти! И я возненавидел то, что защищал, и к чему вы призываете меня вернуться. Я сказал всё.
   - Вопросы к подсудимому.
   - Мой вопрос: тема твоей диссертации не соответствует тому, что ты называешь своими новыми убеждениями. Как ты разрешишь это противоречие?
   - Буду работать над другой темой - соответствующей им.
   - Никто не согласится быть руководителем по подобной теме.
   - Стану работать один.
   - Ты даже не будешь допущен к защите.
   - Пусть.
   - Без докторской степени - ты не сможешь интенсивно работать.
   - То есть: мне не дадут ни необходимое оборудование, ни ресурс времени суперкомпьютера?
   - Конечно: именно так!
   - Постараюсь пока обходиться без них.
   - Пока?
   - Ваш порядок не вечен - он исчезнет.
   - Ты так в этом уверен?
   - Да!
   - Подумай, Милан: ведь ещё не поздно исправить ошибку, совершаемую тобой.
   - Не мне - вам предстоит исправить величайшую ошибку!
   - Хватит! Довольно! Слишком ясно! Предатель! - крики неслись со всех сторон, лица кричащих искажены ненавистью.
   Он стоит со скрещенными на груди руками на своем возвышении. Один, - совершенно один против всех. Бледный, со сверкающими глазами.
   - Приговор! Огласить приговор!
   - Предлагается объявить аспиранту Милану профессиональный бойкот. Ещё предложения? - Полное молчание зала. Сплошь зеленые точки на табло: зал единогласно голосовал за бойкот.
   Нет: не совсем единогласно! Одна красная точка - против, и одна синяя - воздержался. Они не меняли дела - но были: единица и единица на табло рядом с сотнями.
   Милан взглянул в зал, пытаясь отыскать этих двух: очень хотелось их увидеть. А, вот они - у стены. Один выглядел подавленным, но в лице его нет ненависти, - глаза другого горят восхищением.
   - Милан! Мы объявляем тебе наш профессиональный бойкот. Отныне ни один из нас не будет работать вместе с тобой, помогать или консультировать тебя; ты не будешь участвовать в наших дискуссиях, совещаниях и конференциях; никто из нас не будет твоим научным руководителем. Мы прекращаем всякое общение с тобой: ты больше не существуешь для нас. Принимаешь ли ты решение нашего суда? Или требуешь разбора судом другого состава?
   - Принимаю: мне ничего больше от вас не нужно - у нас разные пути. Я ухожу: до свидания!
   - Почему: до свидания? Прощай!
   - Нет: до свидания - с теми, кто неизбежно поймет то же, что и я.
  
   Вот и всё! Теперь он один - как генетик: они изгнали его из своей среды.
   Профессиональный бойкот мера немногим более частая, чем бойкот всеобщий; - в отличие от него, это - не гражданская смерть. Можно продолжать делать, что хочешь; пользоваться абсолютно всем, чем другие. Бывать где угодно - даже в лабораториях Генетического центра.
   Нельзя только общаться с коллегами - людьми, которые в состоянии понимать твои мысли и идеи, связанные с твоей работой, твоей наукой. Ты словно в вакууме, в котором глохнут звуки: никто тебя как следует не понимает. Ты можешь работать - абсолютно один. Или сменить профессию.
   Теперь кроме Риты - никого. Она одна - на всей Земле. И ещё человечек, который будет. Мало или много? Всё! Больше, чем когда-либо раньше; больше, чем утраченная связь с коллегами - бывшими коллегами. Всё - до краев: полнота, слитность их душ; счастье, за которое то, чем он заплатил сегодня - не чрезмерная цена.
   Страшит другое: что такой же, каким он был, всё же попытается причинить вред Рите, убить их ребенка. Милан сжал кулаки: он не даст - если надо, будет с ней неотлучно.
   Можно обратиться к Дану. Попросить помочь в отношении Риты. Ни о чем больше. Не важно, захотят ли они общаться с ним самим: она их друг, ей они не откажут в помощи.
   Позывные. Рита: кто же ещё?
   - Милан! Ты занят? - на экранчике браслета её лицо, её глаза, её улыбка.
   - Нет, Риточка! Свободен: абсолютно, - он усмехнулся про себя.
   - Прилетай в Город Муз: репетиция скоро кончится. Ждем тебя на студии.
   - Ждем?
   - Да! Лейли хочет видеть тебя: я уже сказала ей всё.
   - Лейли?!
   - Да, да! Поторопись - об остальном поговорим здесь.
   ... - Я виноват перед тобой, сеньора, - я очень сожалею о том, что пытался сделать.
   - Не стоит вспоминать: тем более, что ты искупил это, - Лейли улыбалась, продолжая обнимать Риту за плечи. - Молодцы, честное слово! Первый раз вырвалась сюда - и такой великолепный сюрприз. Надо скорей сообщить Дану и Эе. Или - нет: полетите сейчас со мной в Звездоград.
   - Я? - не поверил сразу Милан.
   - Ты, ты! Пошли.
   ... Блок, о котором столько рассказывала ему Рита. Дан, Эя с крошечным Марком на руках, Лал Младший, Дэя - вчерашние враги. Милан остановился у входа, не решаясь идти дальше.
   - А я с новостью, - сразу же выпалила Лейли. - Она ждет ребенка!!!
   - Что?! - Дан шагнул к Рите. - Ну... Риточка! Ты же... Дай-ка, обниму тебя!
   - А это Милан: он отец ребенка.
   - Милан? Что-то знакомое имя. Постойте: Милан?!
   - Да: Милан - генетик, аспирант профессора Йорга.
   - Тот, который занимался активной контрпропагандой против нас?
   - Тот самый. И не только контрпропагандой: я ещё пытался помешать появиться на свет ребенку твоего сына.
   - Милан, не надо! - остановила его Лейли.
   - Как? Когда? Лейли, ты мне ничего не говорила!
   - Я и сейчас ничего не стала бы тебе говорить, Отец. Всё позади. Этот человек теперь с нами: он порвал с Йоргом. И он отец её ребенка.
   - Нашего! Я сам расскажу тебе, сеньор, как я пытался помешать ей родить. Я не хочу - скрывать что-то из своего прошлого.
   - Ты пришел к нам совсем?
   - Да. Если вы согласитесь принять меня.
   - Но ты же генетик - они все против нас: тебя изгонят из твоей среды.
   - Они уже сделали это сегодня. Но и они - не все против вас.
   - Ты так думаешь?
   - Когда меня судили, двое не голосовали за утверждение бойкота.
   - Кто они?
   - Не знаю.
   - Жаль!
   - К сожалению, я не могу теперь это узнать.
   - Может быть, они сами дадут о себе знать.
   - Если хватит смелости.
   - Ты же не побоялся.
   - Тогда - нет.
   - А сейчас?
   - Да. За Риту.
   - Ты прав. Что же ты намерен делать?
   - Быть всегда с ней - пока не появится наш сын.
   - Сын?
   - Я хочу сына.
   - Хорошо сказано: "Я хочу сына".
   - Пусть живут с нами, - сказала Эя. - Установим рядом ещё один блок. Тем более - Рита должна подготовиться к материнству.
   - Спасибо! - произнес Милан. Рита подошла сзади, положила ему руку на плечо.
   - А ты, Мама, сможешь заниматься с ней этим. Заодно она будет видеть, как мы возимся с Марком.
   - Одна только трудность, Риточка: Дан непременно начнет опекать тебя и следить за соблюдением режима. А что это такое - мы с Лейли хорошо испытали на себе.
   - Я не боюсь, - Рита повернулась к Дану. - Я буду тебя беспрекословно слушаться.
   "Удивительные люди", - думал Милан. - "Рита не могла не потянуться к ним". Было непривычно, но их отношение друг к другу, к Рите, и даже к нему действовало успокаивающе: сегодняшний суд казался дурным сном, мрачные мысли уходили.
   ... После ужина Дан увел его на террасу.
   - Как ты мыслишь продолжать учебу?
   - Пока никак.
   - А в дальнейшем?
   - Не знаю. Они не дадут мне руководителя.
   - Есть и другие науки, где ты мог бы найти себе место.
   - Для меня существует лишь одна наука: генетика. Я буду заниматься ею вне зависимости, будет или нет у меня степень доктора. Не в степени ведь дело, правда?
   - Конечно. Но без нее у тебя будут сильно ограничены технические возможности.
   - Я знаю - но генетику я не брошу. Пока сделаю перерыв: поищу тему для себя. Потом начну работу без руководителя.
   - Если не возражаешь, я могу предложить тебе на это время кое-что. Мне нужен помощник: разбирать архив Лала. Я делал это вместе с Марком, - знаешь, который недавно умер, - Дан помрачнел. - Подумай, ладно? Заодно мы сможем о многом поговорить.
   - Спасибо, сеньор! - второй раз произнес Милан.
  
  

19

  
   Пятница. Ракетоплан летел к горам. Отправились все: семейство Дана в полном составе и Рита с Миланом, который ещё ни разу там не был. Летели не просто провести время: была назначена встреча с группой женщин-педагогов - их должна была привезти Ева.
   ... Они спускались к дому, когда Лал неожиданно увидел несколько фигур, стоявших у могильных холмиков.
   - Наши ребята! - узнал он их по такой же одежде, как на нем. - Эй!
   Они обернулись, пошли навстречу.
   - Добрый день, сеньоры!
   - Здравствуйте, ребята! Никак не ожидал увидеть вас здесь.
   - Мы прилетели на могилу Деда, - сказал Ив, один из трех Внуков Марка - они все были здесь, и с ними ещё юноша и две девушки. - Привезли их дать клятву верности великому делу, за которое Дед умер. А...? Этот сеньор - с вами? - все трое удивленно смотрели на Милана.
   - Да. А что, разве вы его знаете?
   - Знают: я когда-то выставлял их из дворца эротических игр, - Милан узнал их сразу. - За что прошу простить меня: сейчас я это не стал бы делать.
   Они удивленно посмотрели на Лала.
   - Серьезно, ребята: он теперь свой.
   Они кивнули, но старались на Милана не смотреть. Обстановку разрядил Марк: молодежь окружила его. Малыш не спал - Лейли, показав, как это делать, дала по очереди подержать его.
   Педагоги не заставили себя ждать. И здесь Марк сразу же стал центром внимания: они забрали ребенка у девушек и передавали его друг другу, пока он не попытался зареветь; поделились замечаниями, весьма квалифицированными, по поводу его развития, дали кое-какие советы Лейли.
   - У меня для вас сюрприз, - Дан подвел к Еве Риту и Милана. - Или, пожалуй, сразу два. Ты их знаешь?
   - Её - конечно: знаменитая актриса, известная всей Земле. А молодого человека - нет.
   - Милан, бывший аспирант Йорга. Бывший! - повторил Дан. - Порвал с ним. И теперь - он и Рита ждут ребенка.
   - Ясно? - Ева повернулась к прилетевшим с ней. - Все слышали? Актрисы не боятся, а мы - педагоги? Первые заговорившие об этом - так ничего и не сделали. Позор!
   - Но тебе же... - попробовала возразить одна из воспитательниц.
   - Ну и что? Скажи ты: посмеет твой учитель снова сделать то же, что со мной? - обратилась она к Милану.
   - Мой бывший учитель, - сдержанно поправил её он. - Он не сможет: обстановка уже другая, и он слишком хорошо это понимает. Сейчас Йорг больше не может рассчитывать на безусловное утверждение бойкота той, которая сама родит.
   - Он никак не отреагировал на рождение Марка, - добавила Эя.
   - Он боится авторитета Дана. И не любит рисковать.
   - Но не будет же твой бывший учитель без конца молчать и бездействовать!
   - Нет, конечно - он ждет наиболее удобного момента, но его могут вынудить выступить открыто раньше, чем он хочет. Возможно, Йорг предпримет что-то, когда родится наш сын, - чтобы заодно поквитаться со мной за разрыв с ним. Надо успеть воспользоваться его молчанием: чем больше женщин станут матерями, тем трудней ему будет чего-нибудь добиться.
   - Слышите подруги? Ну, неужели мы больше ничего не стоим? Продолжаем дрожать от одного только имени Йорга - мы, первыми начавшие борьбу против отбраковки. Ведь другие не боятся! Вот она - показала Ева на Эю - сделала это там, где от Земли - страшно подумать сколько. И не побоялась заплатить за это самой страшной потерей: вы же стоите у могилы её сына! А эти, - указала она на Риту и Милана, - он же генетик, вряд ли ему это простят: Йорг не таков. Они тебе уже что-нибудь сделали, сынок?
   - Да, сеньора: объявили профессиональный бойкот.
   - Значит, пожертвовал и учебой, и работой, и блестящим будущим: он же был учеником самого Йорга. А он - показала она на могилу старшего Марка - пожертвовал и жизнью. Только мы... - у нее перехватило голос.
   - Не надо, тетя Ева! - Дэя обняла её.
   - Пусть уходят! Здесь нечего делать тем, у кого не хватает мужества!
   Этот взрыв возмущения у Двух Могил возымел действие: через несколько недель Ева сообщила о беременности одной из своих коллег. Потом ещё одной. Затем - сразу трех. Ликовала: наконец-то дело сдвинулось с мертвой точки.
   Но разговор на поляне подействовал не только на педагогов.
  
   Лейли снова развила активную деятельность. Опять стали появляться частые гости из числа живущих парами, и она показывала им своего Марка и знакомила с беременной Ритой и Миланом. Ребенок вызывал улыбки и интерес: похоже, что, глядя на него, они начинают задумываться. Но результатов пока не было.
   - Терпение - необходимейшее качество, Лейли: этому учит пример Лала, - сказал Дан.
   - Которого? Не твоего ли сына и моего мужа: ему не терпится - покинуть Землю.
   Лал, сидевший, как всегда, с раскрытым экраном, поднял голову, услышав свое имя. Вместо того, чтобы ответить на реплику Лейли, сказал:
   - Отец, Ив и Лика очень хотят тебя видеть. Говорят, что какой-то очень важный разговор.
   - Так пригласил бы их сразу к нам.
   - Они только сегодня сказали мне.
   - Пусть придут вечером. Ты сегодня ждешь гостей, Лейли?
   - Сразу несколько пар.
   - Ребята, я думаю, не помешают твоему приему?
   - Может быть, даже наоборот. Лал, ты ведь о них говорил, что они всегда вместе?
   - Да. Их почти не увидишь друг без друга.
   - Тогда - тем более.
   ... Как и другим, гостям показали Марка, познакомили с Ритой и Миланом. Впечатление от всего у гостей, похоже, было таким же, как у предыдущих: на результаты особенно рассчитывать не приходилось.
   Потом появились Ив с Ликой, - оба важные, торжественные. Дан увел их на террасу.
   - Вы хотели поговорить со мной?
   - Да, сеньор. Об очень важном для нас. Я и Лика любим друг друга. Мы хотим быть вместе всю жизнь: сплести не пальцы, а руки; стать мужем и женой, как ты с матерью Лала. Когда-то существовал обычай - праздновать день, когда двое становились ими: это называлось свадьбой. Созывали друзей и родственников и пировали. Мы хотим устроить свадьбу и принести клятву любви и верности, как тогда. Об этом рассказывал Дед: он умер - поэтому только ты можешь помочь нам.
   - Вы знаете, у нас, к сожалению, не было свадьбы, - Дан был растерян. - Но - здесь много тех, кто долгие годы живут вместе: может быть, они что-то устраивали? Давайте спросим их.
   Лейли сразу подняла голову, как только они появились в комнате.
   - Минуту внимания, - сказал Дан, показывая на юношу и девушку. - Эти двое хотят стать неразлучными на всю жизнь. Они хотят торжественно отметить это событие и просят нас, живущих парами, рассказать, как это делается. К сожалению, у нас с Эей ничего, что называлось свадьбой, не было. Может быть, хоть у кого-нибудь было иначе?
   Беспомощное пожимание плечами. Ничего не было: просто стали жить вместе, когда захотели этого. И все.
   - Что же делать?
   - Я узнаю. Обязательно! Вы поможете? - обратилась Лейли к одной из пар - историкам.
   - Постараемся. Но не знаю, насколько подойдет сейчас то, как это происходило когда-то.
   - Возьмем то, что годится, - остальное придумаем сами. А, Рита?
   - Конечно! И Поль - он непременно поможет.
   - Я тоже хочу - помочь, - попросил Милан.
   - И мы. И мы, - оживленно заговорили и остальные, окружив универсантов.
   - И придете к нам на свадьбу! - сразу пригласила Лика.
   - Свадьба будет замечательная, вот увидите! - Лейли обняла обоих.
   - А разрешат в университете, чтобы мы жили потом вместе? Мы хотим, как вы: чтобы у нас тоже были дети.
   - Я сам буду просить за вас, - пообещал им Дан. - То, что вы задумали - замечательно: первая свадьба за сотни лет!
  
   Та же поляна, на которой он видел двое похорон. Пока только похорон. А сегодня трансляция их праздника - какой-то там "свадьбы": не опять похорон кого-то из них. А жаль!
   Уйма людей, разряженных почище, чем для новогоднего карнавала. Кого только нет: универсанты и профессора университета, Ева со своей сворой педагогов и верным сыночком Ли; множество пар мужчин и женщин - явно те, кто подолгу живут вместе; и, конечно, ученики Дана со своими аспирантами. Великий Поль возглавляет хор своих актеров - участников "Райской девки", наверно - торжественно поющих эпиталамы - довольно слаженно, кстати. Множество людей с телеобъективами и микрофонами на головных обручах: это не любители, желающие запечатлеть навеки эту саму "свадьбу" в своих записях, - недаром столько операторских мостиков на поляне. Всё организовали друзья закопанного тут Марка, пособники Дана: они заранее оповестили, что свадьба будет транслироваться "Новостями". Понятно: Дан хочет, чтобы "свадьбу" могло увидеть огромное количество людей.
   Всё продумано, рассчитано, отрежиссировано. Из двух ракетопланов выходят девушка в белом развевающемся платье и вуали в сопровождении Эи и парень в белой тоге - в сопровождении Дана. Жених и невеста со своими посаженными родителями: диктор упоенно рассказывает, что историки нашли упоминание о таковых в каком-то национальном свадебном обряде. Шествуют медленно к могиле великомученика Марка, где выстроились самые-самые почетные участники этого фарса: Мадонна с Младенцем - Лейли с ещё одним Марком на руках и тоже ещё одним Лалом, ректор Звездного университета и остальные два хулигана, с которыми когда-то управился ещё нормальный Милан.
   У священной могилы остановка. Лейли, передав сыночка Лалу Младшему, и ректор одевают жениху и невесте огромные венки из белых цветов; Дан и Эя соединяют их руки. Хор замолкает, чтобы не мешать им произносить слова клятвы:
   - Светлой памятью Марка, нашего Деда, клянемся быть вместе всю жизнь! Быть верными друг другу! Продолжить любовь в рождении детей! - Ого!
   Невеста берет на руки ребенка, протянутого ей Лейли, и потом передает жениху. Но тут внимание отвлекло другое: Милан, обнимающий свою Риту и смотрящий на нее так, что всё переворачивается внутри. Он - бывший: самый талантливый и любимый ученик - перебежчик, изменник! Заразился их безумием: любуется этими младенцами, украшенными цветами наподобие полинезийских дикарей.
   И весь обряд дико нелеп: что за клятва на всю жизнь - а что они собираются делать, если желание жить вместе пройдет или встретится кто-то, который пробудит в одном из них страсть?
   А это уже совсем прелесть. Огромный длинный стол, эти двое в центре его, и шут, провозгласив здравицу им, пробует вино и заявляет: "Горько". Остальные с недоумением смотрят на него, а он им - разъясненьице:
   - По одному из свадебных обычаев вино на свадьбе считалось горьким, пока молодые супруги не поцеловались. Крикнем же им: "Горько!" - И громкий вопль сотрясает поляну, пока эти не начали целовать друг друга. Ах, как трогательно!
   Что только не все обряды вспомнили! Жрецов бы сюда, да жертвы заколоть, хотя бы голубей, как в "Кесарь и Галилеянин", и окропить жертвенной кровь молодых. Было бы совсем мило!
   Ну ладно, шут: говори, произноси свои тосты! Дану здравица и Эе - посаженным отцу и матери, верным друзьям Лала Старшего, первым вспомнившего о том прекрасном, что некогда существовало на Земле, что незаслуженно забыто и почти исчезло. Ещё достаточно корректно!
   Здравица в честь матерей: Эи и Лейли. И здравица в честь детей их: Лала, Дэи и маленького Марка, спящего в доме. Уже откровенней!
   А теперь в честь готовящихся стать матерями: милейшей Риты, рядом с которой блаженно улыбающийся Милан, а потом одной за другой - педагогов, окружающих Еву. Старые враги, от которых ничего другого нельзя было и ждать. И призыв к другим: пусть родят детей, пусть узнают счастье материнства!
   Откровенней некуда! Почти что - открытое выступление, если учесть, что это передается по всемирной трансляции.
   Ну, что ж! Противник занимает боевую позицию и думает начать безостановочное наступление. Пора показать ему, что он подошел к рубежу, на котором его встретят те, кому не нужны бредовые идеи Лала. Их намного больше, чем твоих сторонников, гениальный Дан: ты сумеешь сразу убедиться в этом. До сих пор тебе не мешали - дали поставить пьесы, опубликовать опусы Лала. Ну, и что с того? Большинство слишком спокойно отреагировало на них, - многие даже не заметили, продолжая думать только о своей работе.
   Но остановить их пора. Сейчас, после этого выступления, - самый момент. Необходимо потребовать прибытия на Землю спасателя Ги. И так - его лечение продолжается странно долго.
   А на поляне звучит здравица в честь преподавателей университета - учителей молодоженов. Встает ректор:
   - Я пью за моих молодых учеников, у которых не прочь сам кое-чему поучиться. Что-то радостное, прекрасное возвращается на Землю: они участники этого - студенты во все времена были участниками борьбы за всё светлое, что происходило на Земле. - И он запевает древний университетский гимн: "Гаудеамус игитур ювенес дум сумус". Его подхватывают универсанты и профессора, за ними хор актеров, - потом почти все. Громкие звуки отдаются в горах.
   Всё это видит и слышит Йорг. Вот ещё один враг - старый товарищ по университету.
   ... Но он не слышит другое. Ли, подсев к Дану, спрашивает:
   - Капитан, Ги уже можно позволить вернуться?
   Дан недоуменно смотрит на него:
   - Разве он выздоровел?
   - Он мог поправиться давно. К нему применяют пока наиболее медленные из возможных способов лечения.
   - То есть?
   - Ты сказал, что преждевременный суд над ним может помешать возможности рождения детей полноценными женщинами: я передал Ги и врачам просьбу замедлить лечение. Наши противники ничего не знают: мы не пользовались радиосвязью - всё передано лично, через космонавтов, улетавших в Малый космос, и дальше по цепочке. Там больше наших сторонников, Капитан, чем здесь. И всё было сделано, как я просил, и тем же путем сообщено мне на Землю.
   - Ты молодец, Ли!
   - Я же не мог заниматься только своим лечением, Капитан. Но там ждут моих дальнейших указаний: лечение Ги не удастся ещё затянуть.
   - Пусть возвращается. Пока он вернется и закончится суд, успеет родить Рита и остальные - уже беременные; начнут ждать детей ещё немало женщин. Этого будет достаточно. Передай это Ги.
   - Сделаю как можно скорей.
   - А теперь в круг - танцевать!
  
   Лейли старалась недаром: около пятидесяти беременных в первый же месяц после свадьбы Ива и Лики. И несколько свадеб людей разного возраста.
   Было с чем выступать. Ли через космонавтов отправил Ги указание больше не задерживаться. Оно ушло через три недели с крейсером, летевшим к Урану: он должен был затратить на путь туда около двух месяцев, так как рейс был не экстренным - проводился с минимальным расходом энергии на мегаграмм груза. От одного до двух месяцев могло ещё пройти, пока весть оттуда могла достигнуть Ги. Затем можно рассчитывать на месяц окончания его лечения в Космосе, два месяца доставки на Землю и месяц нахождения здесь в санатории. Только после этого могли начать судебное разбирательство, на котором он будет давать показания.
   Самое короткое время до суда составляло семь месяцев - в этот срок должна уже родить Рита; максимально возможное - одиннадцать месяцев: кроме нее успевали родить ещё пять женщин. Итого, кроме Лала, Младшего, и Дэи, ещё двое или семеро детей смогут послужить значимым грузом на чаше судебных весов.

20

  
   Милан переживал трудное время. То, чем он занимался - разбор архива Лала, несмотря на огромную ценность всего, что узнавал, не могло полностью заменить привычную, любимую работу.
   Удастся ли вернуться к генетике? Когда?
   Рите он об этом ничего не говорил: она готовилась к слишком важному. Дан установил над ней самый строгий контроль, и Милан следил, чтобы она неукоснительно выполняла все его указания. Но находиться с ней всегда и везде для её безопасности Дан отсоветовал: его тревога могла передаться ей. Поль знал, что на студии её нельзя оставлять одну - Дан предупредил его; иногда вместе с ней была и Лейли.
   О генетике он говорил только с Дэей. У нее ещё не было собственных научных интересов - она внимательно слушала взрослых. В том числе - и его. Потом его - больше, чем всех. Он видел, что сумел пробудить в ней немалый интерес: похоже, что со временем девочка смогла бы тоже стать генетиком. На вопросы, которыми она порой его засыпала, отвечать порой было не легко.
   - А почему нельзя неполноценным детям помочь улучшить их способности? Ты ведь сказал: генетика - могущественная наука.
   - Не беспредельно, к сожалению!
   Но её вопрос, конечно, был не бессмысленным. В самом деле: нельзя ли используя существующие и будущие достижения генетики и смежных наук, добиться снижения числа отстающих в способностях детей? И делалось ли когда-нибудь что-либо в этом направлении?
   Он углубился в поиски. Долгое время они ничего не давали. Потом всё-таки наткнулся - на небольшой отчет: часть его была связана с постановкой вопроса о возможности влияния на темп развития детей с выявленным отставанием. Скорей даже не с постановкой вопроса, а робкой попыткой её. Очень ограниченный материал, на котором она базировалась: казалось, что едва начатая работа была резко оборвана. Случайно ли? Вряд ли.
   Работа всего пятнадцатилетней давности; автор её, Дзин - правда, Милан не знал его. Лучше бы он не был генетиком - одним из тех, кто не мог общаться с Миланом.
   Отрицательные выводы автора не были убедительны: с точки зрения Милана, тому небольшому ряду фактического материала, которым он оперировал, можно было попробовать дать и другое толкование. Главное, опять же, - настораживало впечатление, что работа была оборвана в самом начале.
   Он рассказал девочке об обнаруженном им отчете. Дэя внимательно слушала.
   - И что ты собираешься дальше делать? Сам работать над этим? - под конец спросила она.
   - Я?
   - А кто же ещё? - и потом добавила: - И я с тобой, когда вырасту: стану твоей ученицей.
   - Ты хочешь стать генетиком? - "В нынешней обстановке - когда и как?"
   - Конечно. Ты же говорил, какая это, на самом деле, замечательная наука. И я хочу помочь этим людям: они ведь не виноваты, что родились такими. Мы будем заниматься этим?
   - Это слишком не просто: нужно подумать.
   - Может быть, тебе поговорить с Отцом?
   - Нет, Дэя. Надо подумать вначале самому.
   ... Роды у Риты принимали Дан с Эей. Когда она протянула Милану сына, руки у него дрожали: он весь напрягся, чтобы справиться.
   Ребенок на руках. Сын. Его! И Риты - их сын! До смешного крохотный - и заполняющий собой всё. И внезапно какое-то необычайное спокойствие возникло в душе, дало уверенность, что всё будет прекрасно - всё удастся, всё получится.
   Милан отдал ребенка Эе и подошел к Рите, взял за руку. Хотелось сказать ей многое, но она ещё была очень слаба: роды были нелегкими. К тому же, она понимала его без слов: он увидел это, когда она на минуту открыла глаза.
   И Милан, выйдя с Даном на террасу, заговорил о том, о чем думал всё последнее время - на что натолкнул его неожиданный вопрос Дэи. Тот слушал его внимательно.
   - Я рад за тебя. И за свою дочь. Замечательная цель! Но - и невероятно трудная. Тебе может потребоваться для этого вся твоя жизнь.
   - Может и не хватить.
   - Огромная цель - неимоверно важная в нашем деле. Хочу верить, что ты сумеешь добиться успеха.
   - Огромная, - повторил Милан. - Слишком, пожалуй, чтобы я один или потом только с Дэей смог быстро добиться чего-нибудь. В этом - самая большая трудность.
   - Так не будет всегда: рано или поздно и другие генетики начнут присоединяться к нам. К тому же, в этом деле потребуется не только генетики.
  
   К моменту, когда вернулся на Землю Ги, успели родить ещё три женщины; количество беременных перевалило за тысячу - их подготовка к материнству стала основным занятием Эи.
   Это не могло не будоражить тех, кто был против - в первую очередь, генетиков и социологов. Повсюду шли дискуссии - не прекращаясь, не стихая постепенно, как раньше. Но они ещё не переходили в открытую схватку: по-прежнему никаких личных выпадов, участия средств всемирной информации. Йорг, казалось, вообще - затаился: о нем ничего не было слышно. Прилет Ги, скорый суд над ним - должны были сразу положить этому конец.
   ... Ги появился у Дана вместе с Ли. Выглядел уже вполне нормально.
   - Ха! За это время меня даже переделать можно было. К драке готов, Капитан!
   Сразу приступили к обсуждению линии поведения Ги на расследовании. Только всемирный суд и назначенная им следовательская комиссия - это Ги должен заявить сразу.
   - Мы должны дать им понять, что не боимся этого. Теперь - действительно, не боимся: в нашем активе теперь, кроме моих, пять детей и тысяча двадцать семь беременных. Они - возражать, конечно, не станут: сами с нетерпением ждут суда над тобой, чтобы ударить по нам в самом главном - вопросе рождения детей. Суд над тобой сразу перейдет в поединок между нами и ими.
   - Они начали предварительные действия, - сообщил Ги. - Я связался с теми двумя генетиками, что поддержали меня на "Дарвине": через неделю над ними состоится суд генетиков - обоим грозит профессиональный бойкот.
   - Хотят дать понять Ги, что ему тоже грозит бойкот. Только уже - всеобщий. Может - испугается, признает свои действия неправильными: чтобы добиться снисхождения. Кого запугать хотят: космического спасателя? Полное отставание в умственном развитии!
   - Не горячись, Ли: они пытаются использовать малейшую возможность - везде. Но эти генетики: что хотят добиться от них?
   - Признания вины, чтобы потом использовать в качестве свидетелей обвинения против меня. Старший на это не пойдет: не такой человек. Другой, ещё докторант, - колеблется.
   - Двое, двое, - Дан задумался: генетики, двое. Он попытался вспомнить. Генетики! Ну да: на суде над Миланом - один голосовал против, другой воздержался.
   Он вызвал Милана.
   - Как выглядели те двое, что не поддержали на суде требование твоего бойкота?
   Милан описал их.
   - Они? - спросил Дан Ги.
   - Они самые!
   - Спасибо, Милан. - Дан выключил экран.
   - Кто это? - поинтересовался Ги.
   - Бывший ученик Йорга. Перешел к нам и был подвергнут профессиональному бойкоту.
   - А! Знаю: от Ли.
   - Теперь послушай. Милан задумал дело, очень значительное и слишком нужное: найти способы и средства, которыми можно будет помочь исправлять отставание детей.
   - Крепко!
   - Он откопал отчет, в котором есть упоминание о каких-то исследованиях в этом направлении, проведенных пятнадцать лет назад. Автор отчета - генетик: ни Милан, ни я не можем с ним связаться. У него может оказаться нужный материал, который он не опубликовал - в личном архиве. Попроси этих генетиков связаться с ним, - попробуй поговорить с ними.
   - Ясно, Капитан. Завтра же.
  
   - Он хочет невозможного!
   - Почему?
   - Выполнение его просьбы будет стоить нам профессионального бойкота. Что тогда?
   - То же, что и для этого аспиранта. Ты ведь не стал голосовать за бойкот ему?
   - Но я не представляю свою жизнь без генетики!
   - Он - тоже. Как видишь.
   - Работать в одиночку?
   - Хотя бы!
   - Как? Ты-то - уже доктор: можешь добиться утверждения темы помимо Совета воспроизводства. А я - ещё докторант? Не смогу защититься - своей лаборатории мне не получить.
   - А он - этот Милан? Вообще, всего-навсего аспирант.
   - За ним стоит Дан.
   - Он поможет и нам.
   - Ты что: хочешь полностью примкнуть к Дану?
   - А как иначе? Не понимаю только, как же ты на "Дарвине" принял участие?
   - Не смог иначе.
   - А теперь - можешь? Ты же и не голосовал против Милана.
   - Я воздержался. Это - его дело.
   - С кем же ты хочешь быть?
   - Пока - ни с кем. Ни с нашими, ни с ними. Сам по себе. Заниматься генетикой - и только.
   - Не удастся. Либо ты должен быть по-прежнему со всеми генетиками и выступить свидетелем обвинения против Ги, либо уйти от них. В стороне от всего тебе остаться не дадут.
   - А ты? Ты - уже всё решил?
   - Кажется, да. Я читаю книги Лала Старшего: происходят действительно кошмарные вещи - и мы, генетики, самые активные участники этого.
   - Мне надо подумать.
   - Только скорей: времени отпущено мало. Но подумай, подумай: хочется, чтобы ты решился, как тогда, на "Дарвине" - и нас было бы трое.
   - Ты имеешь в виду Милана?
   - Конечно. Я возьму его своим аспирантом. Вы оба сможете защищаться вопреки Совету воспроизводства: от них потребуются лишь заключения - это их обяжут сделать.
   - Дадут отрицательные!
   - Но решать будут уже не они.
   - А если этот Милан сам не захочет?
   - Однако!
   - Мы же все - мечтаем о славе. И я. И он. Она слишком много значит для каждого - как богатство для людей давних эпох. Зачем нужны ему материалы по исправлению отставания? После того, что он сделал, не видится ли ему в решении - им - такой проблемы лишь возможность добиться славы, на которую он рассчитывал, ещё будучи аспирантом самого Йорга?
   - Слава или идея?
   - Ну да! Прежде чем жертвовать тем, что я сейчас могу, я хотел бы знать: а настолько ли это великое дело, что ради него они готовы жертвовать это самой славой?
   - Если - да?
   - Если да, я - с ними.
   - И со мной.
   - Но ты: пойдешь с ними, если - нет?
   И старший задумался, опустил голову.
   - Что ж: давай проверим их, - наконец глухо сказал он.
  
   Дан, Лал и Милан бежали к бассейну. Дан - последним. Бег не отвлекал от неотвязной мысли, которая неожиданно пришла поздно вечером. После вызова Ги.
   Разговор касался Милана. Генетики хотели узнать, не хочет ли Милан начать задуманную работу вместе с ними: под руководством старшего из них - доктора, Альда? Ги сказал: они просили дать ответ как можно скорей.
   Вначале Дан не придал никакого особого значения их вопросу. Милан наверняка обрадуется: сам же сказал, что задача слишком огромная, чтобы в одиночку быстро чего-нибудь добиться. Но потом вдруг с тревогой почувствовал, что это не просто предложение, - даже форма вопроса была не случайной.
   Глядя на спину бегущего впереди Милана, он думал, что тому, видимо, придется пройти через очень нелегкое испытание. Этот парень привык первенствовать - и недаром: очень, очень способен - Йорг не случайно взял аспирантом и возлагал на него столько надежд.
   То, что он пришел к ним - уже подвиг. Но принеся всё, что имел, в жертву своей любви и новым убеждениям, он не терял уверенности, что в будущем его ждут великие научные свершения, и мучался, пока не нашел цель, достойную по масштабу того, для чего считал себя предназначенным.
   Справится ли он сам? Посмотрим.
   А вдруг: нет? Если не справится - что тогда? Тогда... Дан пока молчал, обдумывая предстоящий разговор.
   Он заговорил, только когда они после бассейна уселись с утренними стаканами сока на скамейке. Лал ушел, залпом проглотив сок. И тогда Дан сообщил Милану предложение генетиков-бунтарей, переданное ему Ги.
   И смуглое лицо Милана стало совсем темным: он опустил голову, пряча от Дана глаза. Дан замолчал, не желая ни подталкивать его, ни помогать.
   Пройдет или не пройдет Милан эту проверку? Молчит - сидит с опущенной головой, не поднимая глаз. Только свободная рука крепко вцепилась в скамейку.
   Придти на помощь? Жалко его: он не виноват, что это заложено в него. Не виноват! И всё же.
   Как жалко было Маму, тогда ещё только Эю, почти сломанную страшной, неожиданной смертью Лала. И никто кроме него не мог придти ей на помощь. Одни, двое - он и она - на чужой планете, страшно далеко от Земли. Больше некому было пожалеть её, но он не сделал это. Не мог себе позволить, хоть и очень хотелось: знал - что нельзя. Нужны были силы, душевные, чтобы свершить то, ради чего они туда явились: для этого она должна была справиться сама.
   Сейчас не легче. Борьба началась, и в ней нет места слабым. Пусть мучается: пусть! Или - он примет правильное решение, или же... Дан не станет осуждать его, но дальше они пойдут разными путями.
   Милан поднял голову.
   - Можно мне подумать? - тихо спросил он.
   Дан покачал головой:
   - Времени в обрез. Если ты не дашь ответ немедленно, они не успеют с ним связаться до своего суда.
   - Да, да, - и снова Милан надолго замолчал.
   Дан ждал. Они сидели, не замечая никого, пока зал совершенно не опустел.
   Наконец, Милан поднял голову. Дан весь напрягся, впился в него взглядом. Они понимали друг друга без слов: "Ну?" - читал Милан в глазах Дана.
   - Передай Ги: я рад, что у меня будет руководитель. Пусть только поскорей свяжутся с Дзином: материал, который может оказаться у него, очень нужен мне... - он запнулся, - нам.
   - Я передам это немедленно. Пошли завтракать.
   - Извини: я хочу вернуться домой - позавтракать вместе с Ритой.
   - Хорошо. До вечера! Жду тебя: поговорим.
   ... - Я думал, мне уже всё ясно в отношении себя. Оказывается - ещё нет. И нет уверенности, что подобное сегодняшнему не повторится.
   - У тебя теперь хватит сил справиться с собой.
   - Это оказалось нелегким.
   - Иначе не бывает.
   - Сейчас я понимаю. Но тогда! Как будто кто-то посягнул на то, на что имел право только я. Почему? Ведь Дэе пришла в голову мысль, за которую я зацепился. Ведь они-то - хотели понять, что важней для меня: поставленная научная задача сама по себе или слава тому, кто решит её?
   - Верно.
   - Я понял это позже. Просто решил тогда, что дело - прежде всего.
   - Правильно: значит, в принципе - уже всё понял.
   - Не очень отчетливо. Я думал потом весь день, пытаясь разобраться в себе: я ведь не пошел завтракать - поехал в парк и бродил там почти до вечера.
   Почему мне показалось - после твоих слов - что посягнули на что-то исключительно мое? Ведь даже не я до этого додумался. И - всё-таки!
   Не знаю, но мне кажется, что сегодня я что-то действительно понял. Я хотел славы, мечтал о ней, не мог примириться с мысль, что не добьюсь её. Несмотря ни на что - даже на то, что придется долго трудиться в одиночку. И всё во мне протестовало. Я думал, имел ли право требовать от меня отказа от казавшейся несомненной славы ты, который уже добился её. Прости за такую откровенность.
   - Ничего. Продолжай!
   - Я не находил себе места, пока не подумал обо всех остальных - о том, что все жаждут, стремятся к славе. К славе во что бы то ни стало. Ну, как бы назвать это...
   - Тщеславием.
   - Тщеславием?
   - Да: стремление к славе как средству возвышения над другими и самоутверждение через это. Скрытая альтернатива равенству.
   - Верно, Отец, - он впервые назвал так Дана - Ты говоришь то, что я подумал тогда - нет, пожалуй, просто почувствовал, потому что моя мысль не была четкой, как твои слова сейчас.
   - Это не так важно. Главное, что ты это понял сам. Значит, ты не случайно пришел к нам.
   Они долго молчали, потом Дан предложил:
   - Вернемся к остальным!
   - Если можно, давай ещё поговорим. О том же.
   - Хорошо. Ты хотел бы задать мне вопросы?
   - Да. Как ты думаешь: то, что ты назвал тщеславием - ужасно?
   - Я до сегодняшнего дня почти не думал об этом. Но вот что сказал мой лучший друг Лал почти перед самой своей гибелью: " А не был ли кризис только плодом тщеславия поколения, не желавшего в ряде памятников в Мемориале уступить предкам?"
   - Так.
   - Ещё я сам подумал, пока мы говорили с тобой: что тщеславие - это единственный источник эгоизма сейчас.
   - А если вдруг - не единственный?
   - Надеюсь, у тебя хватит сил в будущем на всё. Разве ты не почувствовал себя сегодня сильней?
   - Да, но...
   - Тебе немного грустно?
   - Почему-то.
   - Пойдем-ка к нашим. Я сыграю на скрипке: специально для тебя. Хочешь?
   Милан кивнул, молча.
  

21

  
   - Видишь: он согласился без колебаний. Ну, как теперь?
   - Обсуждать больше нечего: давай связываться с Дзином.
   ... - Что вас интересует?
   - Ты занимался проблемой исправления отставания в развитии.
   - Я лишь пробовал начать.
   - Но кое-что ты опубликовал, сеньор.
   - Ну, и что?
   - Нас интересует неопубликованная часть материалов.
   - Зачем?
   - Чтобы продолжить.
   - Кто вам даст это делать?
   - Мы не будем спрашивать у Совета воспроизводства.
   - Вас будет ждать то же, что и меня, если бы я не прекратил эту работу.
   - Профессиональный бойкот: мы это знаем. Он и так неизбежно ждет нас в ближайшие дни.
   - За что?
   - Мы участвовали в событиях на "Дарвине" вместе со спасателем Ги.
   - Ах, вон оно что!
   - Через несколько дней ты будешь отрезан от нас. Мы хотели успеть получить от тебя материалы и выслушать тебя самого.
   - Я должен подумать.
   - Но...
   - Я должен подумать! - повторил Дзин. - Оставьте мне, на всякий случай, ваши позывные. - И он выключил обратную связь.
   ... И снова огромный зал Института воспроизводства, полный генетиков - как тогда, когда они сидели среди других, судивших Милана: сегодня они там, где стоял он.
   - Предатели!
   - Им нет места среди нас!
   - Сейчас, когда мы как никогда должны быть едины перед лицом покушения на великие принципы, базирующиеся на нашей науке, необходимо очистить свои ряды от таких, как они: такие - не могут быть генетиками! - Йорг, произнося эти слова, окинул их уничтожающим взглядом.
   Но Альд сразу ответил:
   - Ошибаешься: были, есть и будем!
   - Чем вы сможете заниматься без нас, позвольте узнать?
   - Твой бывший ученик подсказал неплохую идею: исправление отставания развития детей. Мы будем втроем - вместе с ним - заниматься этим.
   - Безнадежная задача!
   - Нет! - возглас был из заднего ряда, и оттуда к возвышению двинулся человек. Дзин! - Задача - не безнадежная! Ты это знаешь не хуже меня, профессор Йорг.
   - Твой же отчет...
   - Мне сейчас стыдно вспоминать о нем. Ты сделал всё, чтобы я сам прекратил исследования и прикрыл свое отступление этим позорным отчетом. Ты грозил мне тогда всеобщим бойкотом - как потом женщине-педагогу, первой сделавшей попытку стать матерью. Что же теперь ты не грозишь этим им? А, Йорг?
   - Ты...
   - Я буду с ними. Я ознакомлю их с тем, что успел когда-то, и о чем думал и сумел понять потом. Они начнут не с нуля. Нет: не они, а мы - потому что я вернусь к этой работе, буду делать её вместе с ними. Можешь ставить на голосование объявление профессионального бойкота и мне. Я больше не боюсь - теперь я не буду один.
   - Дзин, ты поддаешься минутному порыву! - Йорг был бледным: Дзин не чета этим двоим - такого страшно терять.
   - Я дам тебе в будущем возможность убедиться, насколько обдуманно я поступаю сейчас. Голосуйте!
   "Он слишком много знает того, что Дан постарается использовать против нас", - стучало в висках у Йорга. - "Слишком, слишком много!" Такого удара он не ожидал.
  
   - Нашему полку прибыло, Капитан: принимай пополнение! - весело произнес Ги, пропуская вперед троих незнакомых Дану мужчин. - Те самые генетики. Вызови Милана: пусть придет!
   - Позволь: но ты говорил только о двоих?
   - Прошу простить его, - сказал Дану самый старший из вошедших. - Он не знал: я лишь сегодня присоединился к ним.
   Милан появился почти сразу.
   - Они! - радостно узнал он тех, кто отказался голосовать за бойкот ему. - А сеньора - я не знаю.
   - Дзин, коллега. Будем знакомы!
   - Дзин?! Тот самый?
   - Именно. Что тебя удивляет? Ты задумал дело, которым я когда-то начинал заниматься - и я решил: мне стоит тоже к этому вернуться. Ты ведь не против?
   - Я?!
   - Ты! Тебе же, как я слышал, эта мысль пришла в голову без моей помощи.
   - С её, - указал Милан на Дэю, стоявшую позади Дана.
   - Я думал, ты сам.
   - Нет же: это - она. Спросила меня: если кому-то плохо, разве не должна придти наука на помощь?
   - Браво! Значит, нас - не четверо, а уже пятеро. Ты будешь заниматься этим?
   - Да! Когда вырасту.
   - А мы и сейчас найдем тебе дело - помогать своими вопросами: а вдруг тебе снова придет в голову отличная мысль? - Дзин, наконец, улыбнулся.
   Скоро загорелся сигнал вызова на браслете Дана: Ева и Ли сообщали, что летят в Звездоград.
   ... Ева была радостно возбуждена - и сразу же заговорила о причине. Кажется, найден удачный способ решения главных педагогических трудностей, возникших после ограничения отбраковки - резкого увеличения нагрузки, связанного с необходимость дополнительно заниматься с наименее способными детьми.
   - До чего же вы додумались?
   - В том-то и дело, что не додумались - а натолкнулись: на старинный метод, применявшийся ещё в ХIX веке - ланкастерское взаимное обучение. Педагог занимается с наиболее способными учениками, - те, в свою очередь, с менее способными. Мы эту систему используем частично: ведем основные занятия со всеми, а в дополнительных - ощутимую часть передаем более способным ученикам. Результаты, в общем - обнадеживающие.
   Но, пока, подобная система опробована лишь на ранних стадиях обучения - до того, как дети распределены по учебным заведениям в соответствии с уровнем их способностей. Чтобы найденную систему осуществить последовательно требуется вообще исключить комплектование учебных групп по уровню способностей - придется пожертвовать тем, что более способные заканчивали обучение раньше других. Необходима полная реформа системы обучения в отношении этого.
   - И ты видишь в этом радикальное средство ликвидации разногласий в среде педагогов?
   - Ну конечно! Большинство опять будет с нами, как во время борьбы против отбраковки. А что?
   - Я вижу ещё один аспект, не менее важный: будет сглаживаться непонимание людей с разным уровнем способностей. Мы недостаточно обращали внимание на это: слишком многое изначально коренится и в подобном группировании во время обучения.
   - Нужно добиваться введения совместного обучения. Пусть для педагогов это будет продолжением прежнего движения.
   - Сначала - более радикальные вопросы, но об этом мы тоже не забудем: то, что ты нам сообщила, уже вторая удача сегодня.
   - А первая? - спросил Ли.
   - Он вам расскажет, - кивнул Дан в сторону Ги.
   Разговор перешел на предстоящий суд над Ги, и Альд стал рассказывать об опытах, производимых на "Дарвине". Дзин порой коротко комментировал его слова.
   - Не только в космосе производят подобные опыты. И - не только над неполноценными.
   - То есть?
   - Пользуясь почти бесконтрольным управлением всем воспроизводством человечества, они ведут подбор пар таким образом, чтобы сохранить требующееся качество потомства.
   - ?
   - Более или менее стабильно поддерживается появление необходимого количества людей с отставанием в развитии - которые могут быть отбракованы. Количество их превышает вероятный, с моей точки зрения, минимум, который может быть достигнут за счет подбора. Похоже, специально делается - в целях нормального функционирования общества, как они выражаются. Впрочем, это пока лишь догадка: у меня очень мало фактов - лишь то, что сохранилось от времени до появления того злополучного отчета. Потом я был отстранен от прямого участия в делах воспроизводства.
   - Если мы добьемся допуска к Архиву воспроизводства, смог бы ты доказать свое предположение?
   - Возможно, что да. Но будет ли в этом смысл? У них ведь найдется немало контрдоводов.
   - Каких конкретно?
   - Воспроизводство совсем без генетического подбора пар вряд ли даст меньшую долю детей, отстающих в развитии, - боюсь, тут они будут правы: это слишком вероятно.
   - Скажи, Дзин: как ты думаешь, почему они стремились сохранить необходимое количество неполноценных за счет отбракованных, а не потомственных? Ведь потомственные обеспечивают более высокие функциональные качества?
   - Безусловно.
   - И всё же...
   - Мне трудно будет ответить на твой вопрос, академик Дан. Но, думаю, дело в том, что преимущественное применение потомственных в настоящее время ещё невозможно. Ты сам не раз повторял, что Лал Старший говорил: существующее неравенство не воспринимается как социальное явление. Внешне: прежний строй, основанный на всеобщем социальном равенстве, вошедшем в плоть и кровь сознания всего человечества - сохранился. Неполноценные - лишь печальное исключение. Возникшее только благодаря отсутствию способностей, позволяющих стать полноценными членами общества: это - их беда, и только. Они рождаются, как и все, и вначале ничем не отличаются от других в смысле будущих возможностей. И за счет этого - сохраняется иллюзия существования социального равенства. Иначе - пока невозможно.
   - Но ты считаешь: со временем - если существующий порядок не исчезнет - преобладающее использование потомственных может стать возможным?
   - Боюсь, что да. Социальное равенство уже может перестать казаться неотъемлемо необходимым принципом существования человеческого общества. Но сейчас - ещё прошло слишком мало времени для этого. Пока ещё - держится иллюзия существования всеобщего социального равенства, - повторил Дзин. - Ты улыбаешься: почему?
   - Ты будто повторяешь слова самого Лала.
   - Я ведь много думал об этом. Мне почему-то хотелось помочь тем людям, которые не могут становиться полноценными.
   - И у тебя были - эти мысли - ещё до того, как ты узнал идеи Лала?
   - Были. Но его идеи позволили им приобрести четкость. Если бы я не боялся оказаться в одиночестве... Не пойми меня превратно: то, чем я занимаюсь, настолько специфично, что понять его по-настоящему могут только мои коллеги. И Йорг в свое время сумел таки сломить меня, - к счастью, не до конца.
   - Ты провел немало слишком нелегких лет.
   Дзин кивнул: казалось, он исчерпал сегодня все силы, и даже говорить уже ему было трудно. Вероятно, ему следовало отправиться домой и заснуть, но он продолжал сидеть: уходить не хотелось - сегодня как никогда не чувствовал себя тоскливо одиноким.
   - Ты вовремя пришел к нам: то, что ты сказал, поможет мне в выступлении на суде. Многое понимаешь: возможно, даже то, о чем Лал имел возможность лишь догадываться. Надеюсь, ты не откажешь мне ответить ещё на некоторые вопросы?
   - Только не сегодня.
   ... Милан почти не принимал участие в общем разговоре, поэтому мало кто обращал на него внимание: никто не заметил, как блеснули его глаза, когда услышал он первые же слова Дзина. Если бы он не был связан обещанием, данным Йоргу, не считал бы себя обязанным скрывать то, что раскрыл тот во внезапном порыве откровенности!
   Конечно: Дзин и не подозревал, что то - всего лишь подозреваемое им - давно отчетливо осознавал Йорг. И возможно - не один он. Но Йорг - хотел. Хотел продлить существующий социальный порядок: чтобы мысль о равенстве успела превратиться в анахронизм.
   Тогда - можно было бы перейти на преимущественное использование потомственных. Или на сплошное. А те - кто, всё же, отставал бы в развитии, даже если бы системой подбора пар удалось свести их количество к предельно возможному минимуму? Их: продолжали бы использовать? Или, считая мало пригодными по сравнению с потомственными, просто уничтожали бы? Весьма возможно! Чувство жалости - то, что таким, как Йорг, совершенно не знакомо: ледяной взгляд его глаз вдруг живо возник в памяти.
   А - несмотря на его, Милана, молчание - правда найдет себе выход: уже находит! Даже если Йорг лишь раз в жизни, только одному ему, раскрыл свое кредо - сущность его, вытекаемая из творимых дел, не может быть не обнаружена.
   Лал понял слишком многое, но, не будучи генетиком, мог о некоторых вещах лишь догадываться - Дзин в состоянии доказать их. Милан с восхищением смотрел на него; колебания, мысль о собственном приоритете, о славе - казались страшно далекими, непонятными: об этом совершенно не хотелось вспоминать.
  

22

  
   Йорг больше не пытался заснуть. А так необходимо: завтра начало суда над Ги - нужны силы для этого первого дня открытой битвы. Заставлять себя заснуть ни к чему не приведет: это он знал слишком хорошо. Он боялся и применить какое-либо из искусственных средств: они могут оказать расслабляющее последействие. Настой лимонника утром - так будет много лучше.
   Завтра и он, и Дан заговорят во весь голос, в открытую - завтра наступит конец всем предыдущим недомолвкам. Скрестится оружие слов, доказательств, аргументов. Начнется битва, и каждый назовет противника. Война: жестокая, беспощадная - хоть и бескровная. Дан - нападающая сторона; его, Йорга, дело - оборона и контратаки. Ужасно много аналогий с настоящими войнами давным-давно ушедших эпох.
   Последнее время Дан и иже с ним провели то, что можно сравнить с массированной артиллерийской подготовкой. Премьера "Радуги" и предшествующая ей серия передач по всемирной трансляции программы "Новостей": подобранные и смонтированные Полем хроникальные киноматериалы времен Второй мировой войны. Йоргу были слишком ясны их намеки: особенно - в кадрах об опытах, производившихся нацистскими врачами и учеными над людьми.
   В их передачах оказалось, впрочем, кое-что полезное для него. Упоминание о Ницше - философе, которого знали лишь немногие: те, кто занимался историей философии. Этот напрасно забытый мыслитель сильно заинтересовал его. Правда, времени в обрез, чтобы достаточно подробно познакомиться с его произведениями, но и то крайне немногое, что он успел просмотреть, представляло немалую ценность.
   С основной сущностью его взглядов нельзя было не согласиться. В праве сильнейшего. Только не в том смысле, в каком понимали Ницше его тогдашние последователи с их бредовыми расовыми теориями. Лишь теперь, когда человечество достигло величайшего уровня интеллектуального развития, смысл идей Ницше - в очищенном от вульгарных наслоений виде - снова приобретал значение.
   Высочайший интеллектуальный уровень доступен не всем, и соответствие интеллекта этому уровню - та истинная сила, которая дает абсолютное право безраздельно пользоваться теми, кто стоит ниже его. Ибо это - в интересах всего человечества. Как биологического вида. Так велит природа. И в таком виде он принимает взгляды Ницше.
   Эти мысли сколько-то успокоили его. Потом в памяти снова замелькали кадры хроники Второй мировой войны. Бегство Эйнштейна - из-за преследования его как не арийца: накладки тогдашнего варварства - высшее право интеллектуальной силы ещё не было понято и признано. Понимали ли его тогда сами гении, сам Эйнштейн? И просмотрев ту часть картотеки своего архива, где хранилось многое, не имеющее почти никакого отношения к его работе, Йорг отыскал и включил изображение портрета Эйнштейна.
   И сразу закрыл глаза: нет, Эйнштейн не признавал никакого - своего, высшего - права! Слишком выразительно говорили это его глаза, отчего-то грустные. И улыбка, такая... Как они любят это называть? А, да: добрая. И страшно похожая на ещё чью-то. Дана!
   Йорг открыл глаза. Ошибки не было! Действительно: что-то похожее во взгляде того и другого. Дан - гений того же масштаба, что и Эйнштейн: кошмарнейший парадокс состоит в том, что именно против него - имевшего в силу своего гения наибольшее право главенствовать, более других обязанного защищать существующий порядок вещей - приходится бороться.
   Он - своим преждевременным открытием нарушил ситуацию, породившую процесс преобразования человечества, столь благодатный, несмотря на мучительность условий, создавших его. И сознательно затем выступил против этого, чтобы всё разрушить и уничтожить.
   Но пусть не рассчитывает на победу! Его актив: огромная популярность самого крупного гения Земли, вырвавшего человечество из научного кризиса, покорителя Земли-2, первого вступившего в Контакт - и неизжитые атавистические потребности, создавшие сторонников его. Но - против всё, к чему люди уже прочно привыкли. Дан вряд ли и рассчитывает на легкую победу.
   И - всё же - сколько-то отступить перед ним придется. Главное - не допустить их полной победы: он когда-то сказал об этом Милану под действием непростительного порыва.
   То, что Милан, зная об этих мыслях, находится среди его врагов - несмотря на обещание молчать, которое он, несомненно, выполнит - сильно усложняло положение Йорга. Придется быть вдвойне осторожным, избегать хоть каким-либо нечаянным словом высказать то, что люди ещё не скоро смогут отчетливо осознать и признать как единственное истинное: они пока ещё не созрели для этого. То, что - первым - понял только он один, ещё способно оттолкнуть их от всего, что есть - против чего выступил Дан. Что он должен в любом случае отстоять и сохранить.
   Страшно, что с ним теперь и Дзин. Слишком хорошо разбирается в том, что является делами генетиков. И он не связан обещанием молчать, как Милан.
   ... Ночь казалась мучительно долгой.
   "А спит ли Дан?" - подумал Йорг, когда небо уже начало чуть-чуть сереть. Только сейчас он заметил, что так и не выключил портрет Эйнштейна.
   Поспешно сделав это, включил воспроизведение одной из самых любимых вещей: увертюры Вагнера к "Тангейзеру".
  
   Они прилетели домой поздно: одно из последних публичных собраний сторонников идей Лала, проходивших в эти дни повсеместно, было устроено в другом полушарии.
   Он лежал, не двигаясь, чтобы не потревожить Эю, пока по её дыханию не понял, что и она не спит, - тогда он пошевелился.
   - Спи, Отец! Ты завтра должен быть полным сил, - тихо сказала Эя.
   - Буду, Мама!
   Они больше не говорили - молча лежали, держа друг друга за руку. Но забытье пришло лишь перед рассветом - и сразу заполнилось сновидением.
   ... Дану был один. В рубке звездолета, где-то в Дальнем космосе. В руках скрипка, и откуда-то появляется Лал. Но не один: с ним Ромашка - несущая на руках ребенка, похожего на нее и на Лала.
   - Мы удивительно хорошо понимаем с ним друг друга, Дан, - говорит она.
   Он рассказывает им то, что узнал от Дзина.
   - Я этого всего не знал, старший брат: ты запомни! - несколько раз задумчиво повторил Лал, слушая его.
   И Ромашка тоже - внимательно слушала: по её взгляду было видно, что она понимает его. Это была совсем другая Ромашка - без примитивного языка и того выражения лица, которое так невыгодно, несмотря на их красоту, отличает гурий от интеллектуалок. Порой она улыбалась - чудесной, счастливой улыбкой, глядя на своего малыша.
   - Будь сильным, Дан, - говорит она. - Будь!
   И всё растаяло, оставив после себя ощущение радостной легкости.
   ... Он открыл глаза: Эя лежала рядом и смотрела на него.
   - Отчего ты так улыбался во сне? - спросила она.
  

Часть IV

БИТВА

23

  
   Гигантский Зал Конгрессов быстро заполнялся. Летели и летели ракетопланы - из множества городов, со всей Земли, доставляя тех, кто должен был непосредственно присутствовать на суде.
   Остальные, на Земле и в Ближнем космосе, оставив работу и включив экраны, будут следить за ходом суда по всемирной трансляции. Лишь немногие: врачи, дежурные, участники экспериментов, приостановить которые было невозможно, могли ознакомиться с ним позже по записи. Участвовали все: событие было чрезвычайным.
   Амфитеатр Зала разделен на две части: левую заполнили свидетели защиты, одетые в белое; правую - свидетели обвинения в черном.
   Было раз в редкой практике всемирных судов: лишь одна сторона зала заполнена свидетелями - черная; на белой - лишь один. Тоже в черном, лишь с белой повязкой на голове: назначенный, а не добровольный, свидетель защиты. Когда судили, приговорив к физическому уничтожению неисправимых алкоголиков и наркоманов: никто не решился оправдывать уход от мучительных трудностей кризиса в искусственно вызываемое безумие. Даже сами обвиняемые: тоже в черном.
   На этот раз белая сторона сильно заполнена. Но не вся целиком, как с удовлетворением отметил Йорг. Зато черная - до отказа: генетики и социологи, хирурги, сексологи, биокибернетики. Совет Воспроизводства - в полном составе.
   Но четверо генетиков и там, на белой стороне. Милан пришел, хотя до последнего момента Йорг рассчитывал, что он не станет появляться. Дзин - тот вообще сидит рядом с Даном. Ещё два изгоя - Альд со своим дружком Олегом.
   Тут же, конечно, праматерь Эя. Матери N2 и N3 - Лейли и Рита. Поль со своими актерами. Сын Дана, хотя, как слышал Йорг, он не принимал участие в делах отца. Множество аспирантов, студентов, универсантов - они всё прибывали, и с ними их профессора: не исключено, что до отказа заполнят места на белой стороне. Большая группа журналистов - в отличие от всего трех на черной стороне.
   Посреди каждой из сторон - круговой монитор: наблюдающий за судом вне зала может настроиться на любой из них - как бы усесться в одной из сторон, причислив себя к ней. Для тех, кто ещё никак не определил свою позицию - третий монитор в середине зала.
   ... На возвышение поднялся наблюдатель Высшего совета координации, одетый в ярко красную одежду - объявил открытие суда и предложил избрать его президиум.
   Каждая сторона предлагала своих кандидатов; среди них не было ни Дана, ни Йорга - оба были главными свидетелями: один - защиты, другой - обвинения. Зато Йорг внутренне вздрогнул, когда Дан предложил кандидатуру Дзина.
   Голосовали все находящиеся в Зале и вне его на Земле: те, кто находились в Малом космосе, чтобы не терять время из-за запаздывания прихода сигналов, должны были голосовать, лишь если без них какая-либо кандидатура получит равное количество голосов за и против.
   Голосование прошло быстро. Результаты загорелись на табло: в президиум прошли две трети членов от обвинения, от защиты - лишь одна. Йорг был пока доволен, - но настроение сильно портило то, что Дзин всё же прошел в президиум. Они заняли свои места на возвышении.
   В зал был приглашен Ги. Медленно и спокойно прошел он к месту обвиняемого на отдельном черном возвышении. Весь в белом: в знак того, что не признает себя виновным. Предъявленное ему обвинение не оглашалось: оно было передано совместно с объявлением всемирного суда над ним всем и каждому в личный архив.
   - Ты отказался от суда другим составом и дачи показаний его комиссии. Готов ли ты сейчас дать их? - спросил наблюдатель Высшего совета координации.
   - Да: готов!
   - Говори!
   - Меня обвиняют в совершении несогласованных действий: срыве проведения важных экспериментов. Поэтому я расскажу и покажу, в чем состоят эти эксперименты. Объектом их являются люди.
   - Неполноценные! - раздалось откуда-то из рядов обвинения.
   - По ставшей привычной и кажущейся естественной терминологии. К слову "неполноценный" никогда не прибавляется слово "человек". И потому - спокойно считается, что с ними можно делать что угодно. Я расскажу и покажу, что именно, хотя это касается лишь того, что мне довелось узнать на "Дарвине".
   - Прошу слово! - поднялся один из членов Совета воспроизводства, сидевший в президиуме. - Демонстрация объектов проведения экспериментов на "Дарвине" считаю недопустимой. То, что вызывается сугубой необходимостью, далеко не всегда производит нормальное впечатление на тех, кто не имеет прямое отношение к этому делу. Достаточно того, что персонал станции несет всю тяжесть впечатления на себе - сознавая, что выполняет тяжелый, но, опять же повторяю, необходимый долг. И остальным - незачем это видеть: так же, как тем, кто ест мясо - смотреть процесс убоя животных.
   - Даю отвод возражению демонстрации виденного подсудимым, - сразу же парировал Дзин.
   Разногласие в президиуме суда: обычно вопрос тогда решался голосованием его членов. В данном случае результат такого голосования был заранее известен. Поэтому Дан счел необходимым нарушить принятый порядок.
   - Как главный свидетель защиты считаю ввиду важности причины нынешнего суда решить вопрос о показе записей, произведенных подсудимым на "Дарвине", всемирным голосованием.
   - Это нарушение порядка проведения всемирных судов, - заметил наблюдатель Высшего совета координации.
   - Я считаю его оправданным. И настаиваю на своем предложении. - В зале возник шум.
   И вдруг поднялся Йорг, и когда шум прекратился, произнес:
   - Как главный свидетель обвинения, я не возражаю против доводов главного свидетеля защиты и прошу принять его предложение.
   Для свидетелей обвинения его заявление было неожиданным: он сделал его, не согласовывая ни с кем - считал, что дело не терпит отлагательства. Тем более что результат выборов президиума давал уверенность в том, что достаточно вероятно отрицательное решение. Но он не боялся и противоположного: ясно было, что Дан неизбежно постарается использовать все возможности, чтобы доказать, что они не просто не хотят - боятся показа. И добьется его рано или поздно - когда любопытство людей будет подогрето их сопротивлением демонстрации. Йорг понял это раньше других.
   Он продолжал стоять, глядя в сторону Дана, всем своим видом демонстрируя уверенность в успехе. И не дрогнул, когда большинством голосов - правда, крайне незначительным, всего в несколько процентов - прошло предложение разрешить показ.
   Ги стал обстоятельно и подробно рассказывать, что увидел на "Дарвине", сопровождая слова демонстрацией записей. Их было много: вряд ли он показывал всё - было явно отобрано то, что должно произвести наибольшее впечатление и, к тому же, перекликаться с кадрами хроники Второй мировой войны. Йорг заметил это сразу.
   Зал напряженно молчал. Слушали и - особенно - смотрели слишком внимательно: вид у многих был подавленный.
   - Поэтому я не мог не сделать то, в чем меня здесь обвиняют. Я - спасатель: не мог спокойно видеть, как люди же бесчеловечно обращаются с теми, кого не хотят считать людьми. Я не был согласен с творимым злом.
   - Твое несогласие не давало тебе право предпринимать самовольные действия!
   - Я - спасатель, - снова повторил Ги, - я привык немедленно приходить на помощь тем, кто в ней нуждается. Я не мог ждать - пока те самые, кто безжалостно калечит этих несчастных, поймут то же, что уже знал я.
   - Что ты имеешь в виду?
   - То, что уже известно многим: правду о том, что творится на Земле. Страшную правду о нас, раскрытую Лалом Старшим.
   - Кто познакомил тебя с его взглядами?
   - Мой лучший друг - Ли.
   - Есть ли ещё вопросы у президиума? - Их не было.
   - Прошу выслушать показания двух участников событий на "Дарвине", - сказал Дан.
   - Обвинение не возражает! - ответил Йорг, снова не согласовывая ни с кем свое заявление: не было смысла мешать им выступать.
   Но вначале решено было устроить перерыв.
  
   Йорг неторопливо ел, сидя за столиком в столовой, и старался вслушиваться в то, что говорили сидевшие рядом.
   Многие спорили, а иные молчали, погруженные в мысли, не видя ничего. Эти ели почти машинально или обходились стаканом чего-нибудь: выпивали залпом либо тянули мучительно долго, будто давясь - Ги слишком многим испортил аппетит. Надолго ли?
   Внимание Йорга привлекла группа оживленно говоривших, - но, сразу, чем-то отличавшихся от других. Он прислушался: говорили совершенно о другом - о посещении концерта запахов. Это было недавно появившейся новинкой: звучание музыки сопровождалось непрерывно сменяющейся гаммой запахов, создаваемых специальной аппаратурой, - эмоциональное воздействие их было необычайно сильным. И вся группа живо обсуждала впечатления, произведенные на них этим концертом.
   Их не было в зале суда - но они, как и все, только что смотрели начало хода его, слушали Ги, видели те записи. Но об этом не было ни слова: будто оно их настолько не касалось, что они почти сразу же и забыли. Только запахомузыка!
   Йорг усмехнулся: это - пусть не основные - тоже союзники. Невольно. Существующий порядок вещей для них естественен: им нет никакого дела до каких-то неполноценных. Вряд ли хоть один из них голосовал за предложение Дана. А впрочем, может быть, и голосовали - за: как, наверняка, большинство тех, благодаря кому Ги получил разрешение на демонстрацию своих душераздирающих материалов - из любопытства. Если то, что они узнали, настолько не затронуло их, что продолжает больше занимать запахомузыка, говорит лишь о том, насколько привычно и устойчиво всё, что защищает он, Йорг.
  
   После перерыва слушали показания генетиков-космистов; говорил в основном Альд. Он мало что добавил к фактическому материалу, продемонстрированному Ги: рассказывал о целях и объеме экспериментов, проводившихся ещё до появлении Ги на "Дарвине". И давал подробные, квалифицированно аргументированные комментарии; Дзин помогал ему, задавая время от времени нужные вопросы.
   Товарищ его, Олег, сказал лишь, что ему нечего уже добавить к уже сказанному: только подтвердил как свидетель точность и истинность показаний Ги и Альда.
   Обстоятельные показания подсудимого и двух его свидетелей отняли гораздо больше времени, чем ожидалось: сегодняшнее заседание суда на этом решили закончить.
   Ни Дан, ни Йорг ещё не успели обменяться прямыми выпадами. Оба готовились к следующему дню.
  

24

  
   - Слово главному свидетелю обвинения - профессору Йоргу!
   Йорг, поднявшись на возвышение, обвел глазами зал. Все места сегодня заполнены до отказа: не только на стороне обвинения, как вчера, - на стороне защиты тоже. Пустовавшие вчера места заняли женщины, чьи выдающиеся вперед животы ясно говорят, кто они: будущие матери.
   Дан нарочно не привел их сюда вчера: им вредно видеть то, что показывал Ги; даже, наверно, предложил им не смотреть эту часть трансляции. Берёг - как самый главный, самый важный свой актив. Их появление, их существование было куда страшней того, за что судили Ги, ради чего - якобы - здесь собрались.
   И всё же - говорить вначале придется о нем: отталкиваться от его действий - ударить по Дану отсюда. И Йорг заговорил о том, что сообщили на суде вчера.
   - ... Это производит малоприятное впечатление. Увы, да! Отрицать невозможно: это может быть названо отвратительным - если... Если вдруг почему-то забыть: для чего оно делается! Но все знают и помнят - для чего. Для небывалой в предыдущие эпохи продолжительности жизни тех, чьим трудом созданы небывалые тоже могущество и уровень развития человечества. То, что позволило сразу же после преодоления мучительного для всех кризиса осуществить невиданные по размаху свершения: строительство звездолета-гиперэкспресса, открытие Земли-2, подготовку к её заселению, выход на Контакт с внеземными разумными существами.
   Всё это было бы невозможно без накопленного нами производственного потенциала, созданного именно в период научного кризиса - несмотря на его мучительность. То, на что человечество имело мужество пойти в тех условиях - меры, разумно перераспределившие функции и обязанности людей в зависимости от неизбежной разницы уровня их способности - сделало это возможным.
   Но вот нашелся человек, который под действием взглядов давно прошедших эпох счел эти меры совершенно недопустимыми. С точки зрения этики. Этики былых эпох - не нашей.
   Проходит время - меняются условия. Этика тоже - не может застыть, должна соответствовать времени и изменившимся условиям: подчиниться неизбежным законам, диктуемым природой и постигаемым с помощь разума, а не эмоций.
   Эмоции - плохой советчик. Человечество уже успело совершить крупную ошибку, поддавшись им. Я имею в виду проведенное в свое время резкое ограничение отбраковки неполноценных детей. Что это дало? Вместо того чтобы максимум сил использовать, как и прежде, на научные исследования, пришлось практически ничем не оправданное количество полноценных, пригодных к нормальному труду людей направить на педагогическую работу, одновременно сильно увеличив нагрузку на всех вообще педагогов. Ибо уровень требований, который снижен быть не мог, предъявляемый теперь к тем, кто раньше был бы отбракован, слишком высок, чтобы они могли достигнуть его собственными силами. Итого: затрата огромного количества труда на тех, кто не сможет его скомпенсировать в дальнейшем своей работой - потери, а не приобретения для всего человечества.
   Кажется, это было ясно с самого начала, когда кампанию за ограничение отбраковки начала небольшая группа педагогов ранних ступеней. Исключительно под действием эмоций, с которыми не сумели справиться.
   И с ними был и человек, которому этого было мало - он хотел изменения всего существующего порядка: тот, кто считал его недопустимым - журналист Лал. Никто не поддержал его. Даже - те, с кем он выступал. Оказавшись в одиночестве, он покинул Землю, а вернувшись из Ближнего космоса, целиком отдал себя великому делу - полету на Землю-2 для подготовки её заселения нами. Так все думали: и ошибались!
   Его цель было - не освоение Земли-2. Он летел, чтобы превратить бывшего его другом величайшего ученого всей нашей эпохи в орудие своих замыслов, которые решил осуществить там, где ему не могли помешать. Задавал ли он себе вопрос, насколько этичен подобный образ действий? Вряд ли!
   К сожалению, он преуспел: академик Дан вернулся на Землю, кажется, с единственной целью - осуществить всё, что было задумано Лалом. Мало того: академик Дан сознательно нарушил один из основных законов Земли - закон воспроизводства. Там, на Земле-2, у него и Эи родились дети. Можно было бы понять это как исключение из общего правила, обусловленного именно исключительными условиями. Но нет: они это сделали, чтобы поступок их стал примером для демонстрации в деле пропаганды взглядов Лала.
   Мне горько, как и любому его современнику, обвинять академика Дана - человека, которому все мы, всё человечество обязаны выходом из кризиса! - эти слова застревали у него в горле.
  
   - Пропаганда идей Лала - основное и, практически, единственное, чем стал заниматься академик Дан после своего возвращения, - продолжал Йорг. - И он нашел помощников - немногочисленных, к счастью, но - способных буквально на любые нарушения существующего на Земле.
   Нарушается порядок воспроизводства, о чем я должен говорить в первую очередь. Со всей непримиримостью: как генетик - представитель науки, организующей оптимальное воспроизводство - на строго научной основе.
   Академик Дан именем Лала призывает вернуться к неупорядоченному воспроизводству - без строго правильного подбора. И не только призывает: используя собственный пример, сагитировал и других последовать ему. В настоящий момент количество беременных женщин - полноценных, чей долг - трудиться, а не тратить время на выполнение обязанностей не способных к труду - достигло недопустимо большого числа.
   Какие результаты этого можно ожидать? Они несомненны: об этом говорит его же пример, подробности которого многим, к сожалению, пока ещё не известны. Ведь тело Дана - от неполноценного: вместе с половыми железами и генами, передаваемыми потомкам. И из трех его детей один погиб, не выйдя из анабиоза - именно благодаря генетическим отклонениям, переданных ему отцом. Двое остальных не пострадали, видимо, из-за исключительных условий существования на Земле-2.
   Итак: один из трех! Генетика обеспечивает один из десяти. Результат надежный и стабильный. Показывающий самым убедительным образом, кто прав: Лал и Дан - или мы, генетики, последователи великой идеи бесстрашного мыслителя Томмазо Кампанеллы.
   Это не единственное, хотя и самое серьезное из последствий развернутой Даном пропаганды идей Лала: его сторонники прибегают и к самовольным действиям, начиная с нелепых демонстраций во дворцах эроса и кончая тем, что совершил подсудимый, прервавший проведение важнейших экспериментов.
   Чем мотивирует Ги свой поступок? То, что он демонстрировал вчера, существует не из-за какой-то мифической бесчеловечности генетиков: суровая необходимость вынудила нас заниматься подобными экспериментами. Ограничение отбраковки лишило хирургов необходимого материала для поддержания здоровья и долголетия тех, кто трудится: что, кроме интенсивного использования потомственных неполноценных могло быть предложено? Чем ещё можно помочь тем, кто срочно нуждается в хирургическом ремонте? Пока единственно действенным, радикальным способом, дающим полную гарантию. Без него - гибель, подобная той, на которую обрек себя сам один из талантливейших журналистов Марк - под действием тех же пагубных взглядов Лала.
   Спасателю Ги было страшно смотреть на объекты тех экспериментов. Генетики, проводящие их, тоже не испытывают удовольствие от вида подопытных - но они знают, ради чего это всё делается. Знают и берут на себя то, что видят: не показывают это тем, ради кого это делается. Они - тоже спасатели. Об этом подсудимый Ги не думал. И трудно винить в этом его одного.
   Моральную ответственность вместе с ним, и даже в большей степени, чем он сам, несут те, кто распространяет взгляды Лала, основанные на атавистических представлениях о природе человека. Они - забывают о главных целях, о высшем смысле существования людей: всё более глубоком познании природы и превращении себя в силу, своей организующей деятельностью противостоящей энтропии. Человек всё дальше и дальше уходит из состояния, из которого вышел. Это предъявляет к нему и всё более высокие требования.
   И тут природа ставит естественный придел. Часть людей - к счастью, небольшая - оказывается не способной, не годной к современному труду, превращается в паразитов, живущих трудом других. И есть высшая справедливость в сложившемся рациональном использовании их в целях всего человечества. Каждому свое - другого не дано!
  
   - Руководствуясь разумом, а не ложными эмоциями, мы должны окончательно понять это. И положить конец тому разрушительному процессу, который возникает сейчас.
   Я хочу, чтобы, в первую очередь, это понял академик Дан: его прямой долг не употреблять во зло тот высокий авторитет, которым он пользуется как величайший ученый Земли, освободитель человечества от страшного кризиса! - последние слова ему было произносить трудно: он сразу поймал на себе пристальный взгляд.
   Милан смотрел на него, и губы его кривила презрительная усмешка: "Ты ведь говоришь совсем не то, что думаешь!". Но Йорг, глядя ему прямо в глаза, продолжал:
   - Его прямая обязанность поэтому - прекратить попытки вернуть то, что безвозвратно отжило, что лишь мешает людям, человечеству в целом, двигаться вперед: к новым успехам науки, к всё более полному господству над природой. Его открытие дало новые возможности на этом пути: поставило на повестку дня и сделало возможным решение грандиозных задач, требующих для этого не меньшего напряжения всех абсолютно сил, чем в период ушедшего кризиса.
   Милан продолжал буравить Йорга взглядом, но постепенно усмешка гасла на его губах: Йорг, продолжая говорить, не отводил глаза. Милан понял, что тот готов на всё, и невольное уважение к несгибаемой силе его натуры, которое он всегда раньше испытывал, вновь возникло в нем - несмотря на то, что Йорг теперь был и оставался врагом.
   - И в этих условиях мы тем более не можем отказываться от сложившегося использования тех, кто не способен трудиться: этот отказ лишь опять превратит их в чисто паразитический придаток человечества. Можем ли мы себе это позволить? Нет! Никогда: ни сейчас, ни после.
   Человечество должно отчетливо себе представить опасность, которую несут ему идеи Лала, требующие возврат к прошлому. Пока не поздно! Всякие попытки их осуществления должны быть отвергнуты и признаны недопустимыми. Нарушившие сложившийся порядок, законы и обычаи - признаны виновными.
   И именно с этой точки зрения мы требуем применения к подсудимому самого сурового наказания: всемирного бойкота!
  

25

  
   Двухчасовой перерыв для еды и отдыха.
   Слово получает главный свидетель защиты - Дан. Он взошел на возвышение, - и сразу же на огромном экране загорелся портрет Лала. В зале воцарилась тишина.
   - Главный свидетель обвинения только что сказал, что мой долг прекратить попытки вернуть то, что безвозвратно отжило, и не мешать человечеству двигаться вперед. Куда? К новым успехам науки, к увеличивающемуся господству над природой. И только!
   Но - разве этого мало? Разве это - не всё, в чем видится смысл существования человечества?
   Да: мало; да - не всё! Почему лишь научные открытия, проникновение в тайны природы - вне самого человека, забывая о его собственной природе?
   И разве человечество двигается вперед? Оглянитесь на всю прежнюю историю, и вы увидите - что первым разглядел и мучительно осознал Лал: кризис искривил наш путь - произошел чудовищный зигзаг развития человеческого общества, которое продолжало лишь казаться неизменным. Мы ушли далеко в сторону от пути вперед, по которому шли с той поры, как на Земле исчезли социальное неравенство и несправедливость - когда человечество уверенно двинулось к светлым горизонтам будущего.
   Кризис явился неожиданным: человечество совершенно не было готово к нему. Он казался неестественным: временная трудность, которую можно преодолеть - для этого надо лишь напрячься. А ничего не выходило. Потому что в нем не было ничего неестественного: накопленный гигантский материал научных открытий требовал не только пересмотра множества фундаментальных понятий, но и времени для вживания в новые представления.
   Именно поэтому - его появление не было случайным: повторение подобных кризисов слишком вероятно, - по-видимому, неизбежно. Фундаментальные открытия не могут следовать одно за другим непрерывно: после свершения ряда их - период практического и досконального теоретического освоения новой области. Возможно, тем более длительной, чем больше вновь открытая область. Это нужно понять.
   Это не могли понять. Потому что подобное случилось в таком масштабе впервые. Напряжение всего человечества для выхода из кризиса достигло предела: люди - те, кто занимался интеллектуальным трудом, не щадили себя.
   А те, кто не мог им заниматься? Чей уровень способностей не соответствовал возросшим требованиям к интеллектуальному работнику? Те, кто, по словам главного свидетеля обвинения, превратились в паразитов? Их, как и себя, также не сочли нужным щадить.
   Поначалу части их, только женщинам, передали материнские функции. Это казалось прекрасным: женщины, не способные к творческому труду, взяли на себя полезную нагрузку, освободив время полноценных женщин.
   Но тогда оборвалась связь детей и родителей: это создало почву для использования тех, к кому всё чаще применялось слово "неполноценный", таким образом, какой не имел аналогий даже в самые мрачные времена классовых эпох. Неполноценные стали абсолютно бесправными: их судьбой уже распоряжались без всякого их согласия. Как рабами.
   И, правда: чем гурии отличатся от рабынь-наложниц? Ничем! А остальные неполноценные? Их положение даже страшней рабства: положение домашних животных. Доходило до того, что стали употреблять в пищу их мясо.
   Кто видел и понимал смысл этого? Никто! Все были заняты работой: напряженной, безудержной - лишь бы преодолеть кризис, выйти из него.
   Понял только один. Он: мой друг, Лал. Историк, он сравнил былые эпохи с нынешней. Гений, способный по своим знаниям объять всю картину, а не части её, как мы все - он не мог не заметить, что в мире снова появилась социальная несправедливость. Человек высоких душевных качеств, он, обнаружив это, не мог не возмутиться, не восстать против того, что творилось вокруг.
   Это далось не легко ему самому: страшно было поверить - ему, такому же сыну своего времени, как любой из нас, что интеллектуальное человечество творит дикие дела. Спокойно: не замечая этого. Но у него хватило сил и смелости до конца взглянуть в глаза правде.
   Он пытался раскрыть глаза другим; надеялся, что его поймут - как когда-то, когда он возглавил кампанию против людоедства: тогда многие поддержали его. Теперь никто, ни один человек не хотел даже слушать. Все до единой попытки разбились о полнейшее непонимание. Ему стало ясно, что пока господствует кризис, людям не до его идей. И замолк - на время.
   Именно тогда произошла моя встреча с ним. Его рассказ о находке работы по ряду разностей простых чисел явился толчком для создания периодического закона элементарных частиц и, через него, теории гиперструктур. Он первый поверил в эту теорию: видел в ней то открытие, которое могло положить конец кризису. И он был тогда рядом со мной - в то нелегкое для меня время. А о своем открытии - мне не говорил: берег меня для того, что я должен был сделать - что он тогда считал самым главным. Отдавал все силы популяризации теории гиперструктур. Готовил победу её и ждал своего часа, когда сможет раскрыться передо мной: считал, что я способен понять его.
   В день, когда из Дальнего космоса пришел долгожданный сигнал Тупака, он шел ко мне, чтобы поздравить с победой и, наконец, посвятить меня в свои взгляды на современное человечество. И не решился: сил у меня в то время уже оставалось не много - он понял, что ему и дальше придется идти одному.
   Но в тот же вечер произошла его встреча с Евой, педагогом, одной из будущих руководителей движения против отбраковки детей, к которому он примкнул, как только оно началось. Она-то тогда натолкнула его на мысль, как защитить детей - всех - от возможности быть отбракованным: рождением детей всеми женщинами.
   Лал принял активное участие в движении против отбраковки, но он видел дальше, чем остальные его участники. Даже они не сумели тогда понять его, не поддержали, когда он сделал попытки публично высказать свои взгляды. Его вынудили удалиться в Ближний космос. Но напрасно думали те, кто сумел добиться этого, что смогли сломить его.
   Нет! Он лишь убедился, что с теми, кто противостоял ему, в открытую ему не справиться. И больше не выступал со своими идеями. Его противники могли торжествовать: они не понимали, что он, пока единственный, кто знал правду о том, что творится на Земле, не мог себе позволить быть подвергнутым всемирному бойкоту - это неминуемо ждало его тогда. Слишком велика была его цель, чтобы погубить её вместе с собой - надолго отодвинуть время, когда всё человечество узнает и примет её. И его десятилетнее полное молчание, с момента возвращения из ссылки в Ближний космос до самого отлета на Землю-2, было ещё одним трудным подвигом: он понимал, что иначе ещё нельзя.
  
   Лал познакомил нас со своим страшным открытием, когда мы уже совершили гиперперенос в созвездие Тупака. Он раскрыл нам глаза на происходящее. И я не мог не присоединиться к нему.
   Я должник тех, кого мы зовем неполноценными. Мое нынешнее тело, благодаря которому я живу вторую жизнь - тело неполноценного. Но и дожить первую свою жизнь и завершить построение теории, которую вы считаете положившей конец кризису, я смог тоже лишь благодаря той, которая считалась неполноценной - гурии, не давшей мне совершить самоубийство в минуту слабости. Чем поплатилась она за это, изрезанная осколком стекла, который она отнимала у меня? Никто не ответил мне, когда я хотел узнать, что с ней стало!
   Неполноценные! Лишенные знаний, которые не дают им - они тем ни менее не перестают быть людьми: человеческие чувства живы в них. И то, что мы, полноценные, почти утратили: жалость к другому, которому плохо - милосердие. То, что, может быть, не осознавая отчетливо, они чувствуют сердцем, душой - человеческой душой, как бы не шельмовали, не высмеивали это понятие. То, что тогда спасло меня.
   Они живут где-то рядом, эти неполноценные, и мы совершенно не думаем о них, занятые своими великими проблемами, и, сталкиваясь с ними, лишь замечаем, насколько примитивны они, и насколько убог их язык. Ничего больше! Мы все. И я, в том числе: я тогда вскоре забыл о гурии, спасшей меня.
   Лал заставил вспомнить. Поэтому я присоединился к нему сразу.
   Эя прошла более трудный путь: у нее ещё не было нашего жизненного опыта, дававшего возможность критически оценить то, что внушали ей с детства. И всё же она совершила то, что Лал считал необходимым в первую очередь - стала матерью. Именно там, на Земле-2, где не могли помешать. Здесь это было невозможно: он знал.
   Лал погиб там, на Земле-2, в первый почти день нашей высадки. Все вы знаете, как это произошло. Погиб, чтобы дать спастись мне, и крикнул в последний момент: "Не забудь!"
   Мы остались без него - я и Эя. Уже без него высадились на планете, чтобы осуществить то, ради чего отправились туда. Мрачной казалась она нам после страшной гибели Лала, трудным и безрадостным было наше существование. Эе нелегко было решиться на то, что хотел Лал - чтобы она стала матерью. И мне стоило немалого труда убедить её.
   Мы ещё не знали, насколько это нужно и нам. Ожидание рождения ребенка было преддверием того, что вошло в жизнь после него - изменило наше существование и нас самих. Мы узнали то, что уже знал Лал. Он очень много знал, оказывается: понимал то, что почти все перестали понимать. Самое главное - природу человека.
   Мы были счастливы там. Так, как никогда раньше. Наши дети, которых мы сами произвели на свет и растили, каждодневное общение с ними. Чувство, которое связало неразрывно меня и Эю. Всё это делало жизнь необыкновенно полной. Не мешая - наоборот, давая нам силы для напряженной работы. Мы поняли, как необходимо это всем.
   Со знанием этого вернулись мы на Землю. Наш долг был передать всё другим. Всем людям. Я думал, что нас поймут.
   Мало что, оказывается, изменилось за время нашего отсутствия. Но кое-что, всё же, да: была резко срезана отбраковка - то, что началось перед нашим отлетом с Земли. Какие-то изменения произошли и в сознании людей: те, кто раньше был глух к словам Лала, слушали меня. Не только благодаря моему авторитету - наступало время необходимости его идей: похожие мысли пробуждались и в других. Нас слушали по-разному: одни жадно впитывали наши слова; в других - они вызывали протест, но заставляли задуматься.
   Третьи, бывшие противники Лала, до поры до времени не осмеливались нам мешать. Это была - и есть - многочисленная и сильная группа, пользующаяся огромным влиянием и авторитетом, ранее почти неограниченным. Они когда-то заставили надолго замолчать Лала. Они не дали Еве - педагогу, пожелавшей стать матерью, сделать это.
   Какое-то время мой авторитет мешал им открыто выступить против меня и тех, кто принял идеи Лала и начал их осуществлять. Не смея мне мешать, они вели активную контрпропаганду.
   Суд над Ги явился весьма удобным предлогом для их выступления. Не против Ги: даже главный свидетель обвинения уделил ему не много слов в своей речи. Его обвинения были направлены главным образом против социального учения Лала и меня как распространителя его. Я - фактически являюсь основным обвиняемым на этом суде: не Ги.
   Добиться осуждения всего, что начали делать мы - последователи Лала. Остановить и не дать нам действовать дальше. Оставить всё, как было в период кризиса. Вот цель тех, кто являются обвинителями на нынешнем суде. Суде слишком необычном - когда меняются действительные роли участников его.
   И я, отлично осознающий, что именно сам являюсь главным обвиняемым в глазах тех, кто пытается отстоять ныне существующее, не могу принять обвинения, предъявляемые мне и вместе со мной всем последователям Лала.
   Моя истинная роль иная: сегодня я являюсь обвинителем. Всего человечества. Именем Лала я обвиняю его в утрате человечности!
   Мне незачем вновь и вновь повторять - что мог увидеть гений Лала. Вряд ли кто совсем не знаком с его страшным открытием, не слышал о нем: мало кто не читал его книг, обличающих то, что творится на Земле.
   Куда мы идем, несмотря на наши великие открытия и цели? Пора оглянуться, пора понять то, что понимали когда-то, очень давно. Нужно вспомнить слова одного из тех, кто положил начало эры роботов - отца кибернетики Норберта Винера:
   "Мы больше не можем оценивать человека по работе, которую он делает. Мы должны оценивать его как человека. Если мы настаиваем на применении машин повсюду, но не переходим к самым фундаментальным рассмотрениям и не даем людям надлежащего места в мире, мы погибли".
   Дан замолчал. Мертвая тишина в огромном зале: ни звука - казалось, вместе с сидящими в нем всё человечество затаило сейчас дыхание.
  
   Дан поднял голову: он дал достаточно времени, чтобы каждый мог повторить горящие на экране слова Винера.
   - Мы не сделали этих рассмотрений. Человек оценивался, как и машина: только по пользе, приносимой им. Сочли возможным перестать считать людьми тех, кто не мог в этом превзойти машину. Не люди - "неполноценные"! Вслушайтесь ещё и ещё в это страшное слово - такое привычное. Какая бездна дегуманизации, до которой мы дошли столь незаметно!
   Мы на пути гибели. Продолжая жить и действовать, как сейчас, мы неминуемо совсем утратим человеческий облик. Конечный вывод логики происходящего процесса: бесчисленные роботы и горсть безжалостных гениев со строго необходимым количеством "неполноценных".
   Для кого и для чего будут открытия этих гениев, кажущееся безграничным господство над природой? Что останется от самого человечества, его сущности? Чем уже будет человек бесконечно отличаться от робота?
   Что будет двигать им? Лишь жажда всё новых открытий, безоговорочно ставшая единственным смыслом существования и источником радости? И только?
   И только? - спрашиваю я: потому что я познал в своей жизни радость открытия, знаю силу её - но знаю не только это. Благодаря Лалу я узнал и другие радости: любовь к единственной для меня женщине и нашим детям, теплоту настоящих человеческих отношений. Радости - не меньшие, чем те, которую способна дать творческая удача. Необходимые всем, потому что лишь они в состоянии дать силы для преодоления трудностей и неудач. Дарящие прекрасные, подлинно человеческие эмоции, без которых человек, по сути, мертв, как машина. Мы должны вспомнить это, - вспомнить всё, чтобы гибель не настигла нас.
   Возврат к тому прекрасному, что было почти забыто - не движение вспять, отнюдь! Это возврат на путь, по которому человечество двигалось вперед, и с которого затем свернуло далеко в сторону. Я повторяю вновь и вновь: взгляды Лала - не атавизм, как заявил главный свидетель обвинения. Просто - человечество не может существовать, лишая себя имманентных своих качеств.
   Никакие великие цели, никакие особые обстоятельства не могут служить оправданием существующего социального неравенства: оно должно быть безотлагательно уничтожено. Институт "неполноценных" нужно ликвидировать - как можно скорей. И навсегда!
  
   - Я слишком отчетливо понимаю, сколько трудных проблем необходимо для этого решить. Сложность их очевидна, тем более что не все решения ясны. Предстоят поиски и попытки, усилия всех, чтобы найти их.
   Я помню все контраргументы сторонников сохранения "неполноценных". Что хирургический ремонт является "пока единственным действенным, радикальным способом, дающим полную гарантию". Да: пока! Пока не сделано другое, что обеспечит гарантию не меньшую: я говорю о Системе непрерывного наблюдения. Менее ли действенна она в сравнении с хирургическим ремонтом? Нет, - вряд ли это вызывает сомнение хоть в ком-нибудь. Но создание её требует огромных затрат: времени, труда, энергии и материальных ресурсов.
   Резать доноров выгоднее: это обходится дешевле. Именно выгоднее! Это-то и является истинной причиной использования исключительно хирургического ремонта - скрытым оправданием самого зверского способа. Доноры-смертники должны исчезнуть в первую очередь: их использование не имеет никакого морального оправдания - если мы действительно считаем себя людьми. Никакие великие задачи не могут служить причиной того, чтобы откладывать немедленное создание СНН.
   Никакого морального оправдания не имеет и использование гурий. Положение этой группы "неполноценных" ничем абсолютно не отличается от положения рабынь-наложниц древности: полное насилие над их волей и желаниями; практика их использования включает в себя применение таблеток, подавляющих отвращение. Глубокий вред приносится и использующим их. Как когда-то общение с женщинами, отдававшимися за деньги - проститутками. Физическая близость без малейшей духовной; грубое, примитивное удовлетворение полового инстинкта, не приносящее подлинной радости. Что может быть в этом человеческого?
   О подопытных мне уже нечего добавить к тому, что так подробно сказано было другими: мы не имеем право производить опыты над людьми.
   Многое, многое необходимо изменить. В том числе воспроизводство с помощь тех же "неполноценных". Взрослые оторваны от детей - это противоестественно, потому что лишает всех самой большой радости в жизни.
   Наука - единственный источник радости в настоящее время: наука, творящая чудеса. Но лишь немногие могут видеть сейчас другое, ничуть не меньшее чудо: появление на свет маленького человека и развитие его. Ребенок! Дети! Вечное, не стареющее чудо. Лал мечтал вернуть его всем: чтобы сделать людей счастливей и человечней, чтобы оно стало преградой отбраковке - превращению детей в "неполноценных".
   Мы, последователи его, знаем радость материнства и отцовства. Мы уже не представляем себе, как раньше могли мы и как могут сейчас другие жить без этого. Мы призываем всех последовать нашему примеру. Дети, появившиеся рядом с нами, возродят нас.
  
   - Этому никто не должен сметь мешать. Я знаю, как незадолго до нашего возвращения безжалостно пресекли единственную попытку стать матерью, совершенную ею, - Дан протянул руку в сторону Евы, поднявшейся с места.
   - Тогда это было возможно. Она была одна: профессор Йорг, выступавший во всеоружии общественного мнения, не признающего другого способа воспроизводства, кроме существующего, заставил её сдаться угрозой всемирного бойкота не только ей, но и её питомцу - космическому спасателю Ли. Всё было тонко рассчитано: Ли был в детстве спасен Евой от отбраковки - они настолько привязаны друг к другу, что Ли не присоединился бы к бойкоту, объявленному ей.
   Йорг и его коллеги встретили настороженным молчанием наше возвращение с детьми. Очень скоро, с помощью не самого этически чистого способа, они узнали, что появление на свет наших детей связано с идеями Лала. Но мы и не собирались скрывать это. Наоборот! Как только стало возможно, мы открыто и широко начали пропагандировать эти идеи.
   Нам не осмеливались мешать: их страшил мой авторитет. Он лишал их несомненного большинства в общественном мнении: я сознательно шел на это, используя его силу - я не употребил его во зло. Более того, считаю, что он накладывает на меня особые обязанности пропагандировать то, что должно вновь привести к установлению равенства и справедливости.
   Мы действовали словом и примером, который убеждал больше слов. Здесь те, кто стал матерями или готовится к этому, - те, кто понял необходимость этого для себя. И с нами уже нельзя ничего сделать: мы не признаем бойкот, станем общаться между собой - нас ведь нас достаточно много. Мы не одиноки теперь - не как Ева во время своей героической попытки.
   Детей, рожденных настоящими матерями и живущих со своими родителями, будет всё больше - и всё больше людей захотят этого. Это - непреодолимо: потребность его заложена в самой природе человека - то, что когда-то понял Лал, теперь слишком хорошо знаем мы, первыми познавшие радость общения с собственными детьми. Они наполнят нашу жизнь, и с ними мы возродимся в подлинно человеческом облике, в котором не стыдно будет предстать перед Другими при первом непосредственном Контакте. Людьми, чей могучий разум не способен творить зло.
   Это будет. Мрачная эпоха кризиса прошла, и необходимо покончить со всем уродливым, ненормальным, что было порождено им. Пора!
  
   - Мы должны немедленно уничтожить отбраковку. Все дети должны получать образование: наш долг затрачивать больше труда на тех, кто по уровню способностей более других в этом нуждается. Мы не будем отчаиваться, что у нас не будет стопроцентного успеха - его же не бывает ни в чем. Будем надеяться и искать всё, что может нам помочь: методы обучения, меры воздействия на сам организм.
   Эта работа уже начата. Группа генетиков, бойкотируемых своими коллегами, работает над созданием средств, способствующих преодолению отставания в развитии.
   Поиски педагогов привели к находке некогда применявшейся ланкастерской системы взаимного обучения: более способные дети занимаются с менее способными. Многим сейчас это может показаться нелепым и неоправданным: вместо того, чтобы быстрей завершать свое образование, эти одаренные дети тратят время на тех, кто раньше, несомненно, был бы отбракован. Зачем? Затем, что они спасают людей в этих малоодаренных; затем, что сами они вырастают подлинными людьми - гуманными.
   Ликвидация отбраковки должна быть последовательной: распространяться на детей "неполноценных". То, что они автоматически могут считаться неполноценными - слишком очевидная грубейшая вульгаризация генетики: дети "неполноценных" не обязательно с рождения отстают в развитии.
   Я говорил о детях - о тех, кто ещё не стал "полноценными" или "неполноценными". А те, кто уже "неполноценными" стал? Что можем для них сделать мы? Вопрос слишком не простой.
   Из всех групп "неполноценных" только няни и кормилицы занимаются трудом, не ущемляющим человеческое достоинство. Продолжая заниматься этим полезным и необходимым для человечества трудом, они займут достойное место среди нас: они и так уже специалисты весьма высокого класса - это признают все педагоги и врачи, работающие с ними. Роженицы, которые и сейчас параллельно являются нянями и кормилицами, целиком войдут в их число.
   С остальными группами обстоит сложнее. Их члены не обучены никакому виду труда: обучить их в зрелом возрасте хоть какому-нибудь интеллектуальному труду вряд ли возможно.
   Так что же делать? Пусть занимаются посильным физическим трудом. Ну да: им не угнаться за роботами. Пусть: мы и так в долгу перед ними, огромном, неоплатном долгу, и то, что они получат от нас сверх того, что дадут, не превысит всего, что уже дали. Мы должны поторопиться: наша вина перед ними не должна расти.
   Я думаю, они могут быть счастливыми, делая что-то. Например, сажать растения и ухаживать за ними - они смогут радоваться каждому своему успеху, как бы скромен он ни был.
   Но для многих такой переход будет не легок. Подопытным - всё же, легко: их только избавят от мучений; донорам и гуриям - нет.
   Первые - правда о судьбе которых от них тщательно скрывается - живут мыслью о начале ещё более счастливой жизни после отъезда оттуда, где они проходят подготовку. Эта ложная мысль непрерывно внушается им, чтобы заставить их как можно старательней выполнять все указания тренеров - только этим могут они заслужить право на отъезд туда, где ждет их эта ещё более счастливая жизнь; а до тех пор они ведут жизнь спокойную, беззаботную, заполненную лишь тренировками, отдыхом и развлечениями. Ни тени сомнения в том, что им обещают: ни разу не было случая, чтобы они поверили тем, кто пытался раскрыть им глаза на их истинную судьбу - что ничего их не ждет, кроме близкой насильственной смерти.
   Жизнь гурий менее безмятежна: далеко не всегда пожелавший их бывает им физически приятен. Но они гордятся своим профессиональным умением, даже соревнуются в нем между собой. Их понятия и потребности искусственно извращены.
   Как смогут те и другие пройти переход к более человеческому существованию? Наверняка потребуется немало времени, труда и терпения, чтобы помочь им совершить его. Особенно осторожными придется быть в отношении доноров: их представления являются особенно трудно преодолимым психологическим барьером.
   Как всё это сделать? Я уже говорил: не все решения ещё ясны, далеко не всё понятно до конца в подробностях, способах, мерах. Задача эта слишком велика, чтобы даже теоретически с ней мог справиться один человек.
   Эту задачу Лал оставил нам. После его смерти я и Эя много думали о ней; думали и другие, присоединившиеся к нам. Но полной ясности ещё нет - и не может быть, пока мы не начнем практическое осуществление её.
  
   - Я сказал главное. Назвал истинного обвиняемого. В свете этого суд над Ги теряет какой-либо смысл. Мы немедленно должны заняться другим: утвердить недопустимость нынешнего социального неравенства на Земле и принять решение о её ликвидации. Я знаю: не все - скорей, наоборот - согласны со мной. Что ж: поэтому я ставлю на голосование всеобщую дискуссию по этому вопросу!
   Наблюдатель Высшего совета координации, за ним почти все члены президиума склонили голову в знак согласия.
   Голосование началось немедленно. Цифры стремительно замелькали на табло, и когда они застыли, все увидели: на Земле почти на миллиард больше тех, кто проголосовал за начало дискуссии.

26

  
   Многие не заснули тогда после заседания суда. Шли, громко споря или молча, полностью погруженные в мысли.
   Молчала и Ева, - и Ли, идя рядом с ней, не решался заговорить первым.
   Вдруг она вздрогнула, - Ли остановился:
   - Тебе холодно, мама Ева? Возьми мою батарейку!
   - Спасибо, сынок! Нет, мне не холодно.
   - Что с тобой?
   - Теперь уже ничего. Всё плохое - позади. Пойдем - тебе спать надо: твое лечение ещё не кончено.
   - Не бойся за меня, мама Ева!
   Она улыбнулась:
   - Не могу: привыкла. Ещё с самого твоего детства.
   - Я знаю, мама. Капитан давно сказал мне это.
   - То был самый сильный страх за тебя. А потом ты стал спасателем: я снова не могла не бояться за тебя.
   - А я нет: оказывается, слишком мало знал. Разве в голову могло придти, что какие-нибудь опасности могут подстерегать здесь, на Земле - среди людей?
   - Да, мальчик: здесь, среди людей - может быть страшней всего.
   - Но ты - такая бесстрашная: одна против всех! Ты у меня необыкновенный человек!
   - Да что ты: куда мне! Необыкновенным был Лал. Дан - необыкновенный, Эя; генетики, что теперь с ними. И покойный Марк, не пожелавший отступить даже ради сохранения жизни. А я - нет, не такая: как видишь! Я не знаю, можешь ли ты не винить меня, не презирать?
   - Я? Мама Ева, ты же боялась - из-за меня.
   - Да, я вновь боялась за тебя. Знаешь, что это - страх? Нет, наверно: я думаю, не знал никогда.
   - Что ты! Ещё как знал: там, в Космосе, слишком отчетливо ощущаешь его. Просто, его подавляет другой страх - не за себя: боишься не успеть вовремя.
   - Но ты ещё не разу не отступал.
   - Пока нет.
   - В этом-то и дело!
   - Разве ж ты виновата?
   - Раз отступила - виновата.
   - Из-за меня.
   - Ну, и что? Я сдалась слишком быстро: должна была сопротивляться - сколько удастся.
   - Разве мы знали, когда прилетит Капитан и Эя? И прилетят ли: не погибли ли? Кто знал, что у Капитана и Эи будут дети?
   - Я: Лал привез их ко мне перед отлетом - Эя подержала на руках ребенка. Она - стала матерью.
   - Ты стала ею раньше: разве ты любила бы меня больше, если бы сама родила?
   - Вряд ли!
   - Ты пожертвовала ребенком в себе - не мной: вот и ответ на вопрос. Ты мне мать, и я тебе сын - самые настоящие. Я не буду называть тебя больше мама Ева - только мама. - Он обнимал её обеими руками: даже не мог вытереть слезы, которые текли у него. - Слышишь? Когда-нибудь у меня тоже будет жена, как у Капитана, и дети - они будут называть тебя бабушкой.
   - Да, да! - боль уходила: Ева затихла, успокаиваясь.
   А Ли задумался: это случалось с ним каждый раз, когда возникала мысль, что в его жизни будет то, что когда-то он увидел самым первым. Самое странное состояло в том, что женщина эта - жена его, как Эя у Капитана, обязательно представлялась в виде Дэи - и никак иначе. Ведь она ещё девочка, подросток. Невероятно странно!

27

   С самого начала дискуссии Йорг будто ушел в тень. Ни следа той активности, которую он проявил на суде. Он следовал давно задуманной тактике: показать, что генетики защищают не свои, узкопрофессиональные, интересы - они лишь часть человечества, на чьи интересы покушается Дан. Пусть выступают другие - кто непосредственно не связан с ними.
   Заслушивались речи тех, кто комментировал выступление Дана, давая его анализ со всевозможных точек зрения. Одни выражали согласие со всем сказанным Даном - таких было достаточно: слова Дана подействовали на очень, очень многих. Другие, в составе которых преобладали социологи, хирурги, специализировавшиеся на пересадках, биокибернетики, сексологи - обрушились с резкой критикой на учение Лала; ни одного генетика - поначалу среди них.
   Так было первые дни, когда впечатление от речи Дана полностью сохраняло силу. Затем накал страстей несколько спал. В выступлениях зазвучали другие ноты. Более спокойно, но куда, с точки зрения Йорга, действенней, высказывались отдельные сомнения в каких-то частных сторонах, деталях, штрихах аспектов практического осуществления поставленного Даном вопроса. Указывались трудности, которые были и могли возникать; перечислялись задачи, которые казались неотложными.
   Йорг ждал выступления Арга, но тот молчал: видимо, не решался одним из первых нанести удар по учителю. Но и без него дело шло близко к тому, что ждал Йорг.
   Полная победа невозможна: это он совершенно понимал слишком давно. Отступление неизбежно; главное - на каких позициях удастся закрепиться, что сохранить. Превосходно то, что эти выступления не были специально подготовлены или согласованы с Советом воспроизводства - то есть с ним: во многих звучало немало сочувствия, понимания и веры в необходимость осуществления идей Лала и Дана, но... Эти "но" как бы постепенно сводили на нет основные идеи, давали массу оправданий отсрочки немедленного осуществления их. Конечно, нельзя было отрицать и заслугу умело построенной контрпропаганды, делавшей упор на слишком прочно укоренившиеся взгляды: сейчас дискуссия показала, насколько глубоко - они непрерывно давали себя знать из-под того, что было вызвано свежим впечатлением от слов Дана.
   ... Но слишком долго Йоргу отмалчиваться не дали. Был задан вопрос об обнаруженной им причине смерти младшего сына Дана и Эи. В своем выступлении он изложил факты, только факты - беспристрастно, без каких-либо выводов.
   В качестве его оппонента выступил Дзин:
   - В своей обвинительной речи на суде профессор Йорг заявил, что смерть младшего из детей Дана и Эи наглядно демонстрирует, к чему приводит воспроизводство без основанного на методах генетики подбора родителей, тем более - когда один из родителей несет гены "неполноценного". Один из трех - если бы не погиб, наверняка стал бы отставать в развитии: правильный генетический подбор дает лишь одного из десяти.
   Первое - один из трех: три - слишком малое количество, чтобы на основе его делать вообще какие-либо выводы о вероятности доли. Не думаю, что профессор Йорг станет отрицать это.
   Второе - один из десяти: при генетическом подборе, дающем надежный, стабильный результат. Удивительно стабильный! Разве с того времени, когда рождение детей передали роженицам, генетика не продвинулась вперед? Продвинулась - и немало. А в области возможности оптимизации подбора пар? Также. Но удельный вес детей, отстающих в развитии, которые пополнят число "неполноценных", остается на том же уровне. До невероятности странно!
   Мы ещё можем допустить, что этот результат - на пределе возможностей генетического подбора: но почему же такие невероятно малые колебания количества тех, кто должен быть кандидатами в "неполноценные"? Расчеты позволят здесь предположить действие неслучайного фактора.
   Я предлагаю: провести проверку материалов подбора пар, производимого в разные годы.
   Дзин требовал выражения недоверия! Слишком страшное обвинение в лицо Йоргу - крайняя мера, на которую Дан уговорил пойти Дзина: оба не видели другой возможности остановить резкий спад первоначального сочувствия многих идее гуманистического возрождения.
   Но такая проверка требовала времени. Необходимо было до предела загрузить суперкомпьютеры Архива воспроизводства; для ускорения Дан предложил использовать суперкомпьютеры и других систем. Его поддержали всеобщим голосованием: вопрос стал острым для всех.
   Йорг чувствовал, насколько тяжело ему придется: Дзин - генетик, по сути - он-то знал это - один из самых талантливых. Он не случайно нащупал наиболее уязвимое место в применяемом генетиками методе подбора. То, что из-за специфичности и сложности не могли разглядеть остальные, Дзин увидит обязательно.
   Да, подбор основывался на подчинении генетики социальному заказу: появление кандидатов в неполноценные не случайно колебался так слабо. Чем можно будет оправдать отказ от применения методов, снижающих их количество за счет давних и новейших открытий? Ощутимо большими затратами энергии и времени работы суперкомпьютера? Это оправдание годилось вчера: теперь, после начала дискуссии - нет. А оно, к сожалению, единственно возможное. Ведь в действительности - доля кандидатов в неполноценные, раньше диктовавшаяся сложившимися социальными условиями, после ограничения отбраковки продолжала сохраняться на прежнем уровне лишь для того, чтобы поддержать всеобщее мнение, что оно является естественным предельным минимумом, который пока ещё не может быть снижен. Да, это делалось сознательно: отступив перед педагогами и педиатрами и дав ограничить отбраковку, никто в Совете воспроизводства не отказывался от мысли, что это явление временное - что, постепенно, всё удастся вернуть на свои места.
  
   Комиссия во главе с Дзином начала работу, окончания которой быстро ожидать никак не приходилось. Массив данных, подлежащих обсчету и анализу, был огромен; взаимосвязи между ними - весьма сложны.
   Компетентных помощников у Дзина было немного. Альд и Олег тоже были введены в состав комиссии; Милан, не объясняя причины, от вхождения в нее отказался, но в обсуждениях, проводившихся вне официальных рабочих совещаний, принимал активное участие.
   Йорг во время дачи комиссии тех или иных объяснений держался спокойно, охотно давал подробнейшие ответы на все вопросы. Подробные настолько, что в них трудно было разглядеть главное.
   Но его находил Дзин. Медленно: дело было невероятно не простым и для него. Он знал, что не имеет право ошибиться: если вывод комиссии сможет быть оспорен Йоргом, будет опорочено многое - в первую очередь прежний, естественный способ воспроизводства.
   А с другой стороны, складывающаяся в дискуссии обстановка подталкивала к скорейшим действиям. Дзин не щадил себя, перелопачивая и анализируя гигантский Архив воспроизводства. И догадка его стала подтверждаться. Но действительная картина оказалась куда страшней, чем он предполагал.
   Генетики, ведущие воспроизводство человечества, обладали огромнейшими возможностями: анализ большого ряда данных показал, что с помощью подбора они могли формировать качество потомства весьма точно. Если использовать максимум возможностей подбора - вероятность появления отстающих в развитии в пять-шесть раз меньше стабильно существующей. Конечно, она обеспечивалась путем ощутимо большего перебора и обсчета данных, то есть затрат энергии и времени работы суперкомпьютера. Но это не делалось: возросшие возможности генетиками использовались лишь для стабилизации соотношения будущих интеллектуалов и "неполноценных".
   Итак, вывод ясен: человеческое потомство преднамеренно формировалось в соответствии с потребностью существующего социального устройства. В том, чем руководствовались при этом, сквозил голый, грубый прагматизм.
   Йоргу не оставалось ничего другого, как признать стабильность качественного состава потомства результатом отнюдь не только случайным. Но, казалось, это его нисколько не смущало.
   Да, можно было повысить качество потомства - но какой ценой? На данном этапе, когда столько задач, требующих полной отдачи всех сил и средств? Пока эти задачи стояли как главные, Совету воспроизводства казалось совершенно неуместным ставить вопрос об увеличении затрат для улучшения качества потомства. Оно и сейчас достаточно удовлетворительное, что уже обходится слишком не дешево. Во всяком случае, много удовлетворительнее, чем можно ожидать при воспроизводстве, к которому предлагают вернуться: без специального подбора. Это, по-видимому, очевидно для всех и так! Йорг не выглядел растерянным, застигнутым врасплох: аргументы его звучали веско.
   "Ищи и учись! Слушай, что говорят друзья - и враги!" - эти слова Лала Дан повторял не раз. "Без специального подбора": Йорг, уж никак не желая этого, сам натолкнул Дзина на ценную мысль - сделать статистический анализ потомства, полученного таким образом. Конечно, в первую очередь, надо взять сведения по детям, произведенным на свет "полноценными" матерями - но таких пока ничтожно мало для достаточно надежного закона распределения: в ближайшем времени эта группа будет ещё слишком малочисленной. К тому же, кроме детей Дана и Эи они все ещё маленькие.
   Но - "без специального подбора"! Существуют такие и среди производимых на свет роженицами: осторожность заставляла оставлять лазейку в строгом генетическом подборе - из-за боязни полной утраты каких-то качеств. Эта группа - хоть и малочисленная по сравнению с остальными - всё же значительно превышала рожденных собственными матерями. Почему это сразу не пришло ему в голову? А, ладно - не до того: почему да отчего! Не с ним первым это. Нашел, всё-таки, натолкнулся - ну, и хорошо!
   Дан поддержал идею Дзина. Оба они сходились во мнении, что при всей напряженности обстановки на дискуссии, усугублявшейся день ото дня, торопиться с докладом комиссии нельзя. В этом они расходились со многими - что обстановка, хоть и со значительными колебаниями складывается не в их пользу: далеко не всем хватало, как Дану, понимания того, что всё происходящее - только начало, что победа не придет ни легко, ни сразу, - что борьба предстоит длительная, и необходимо запастись терпением. Продолжающиеся бесчисленные выступления всё более укрепляли Дана в этом, далеко не радостном, взгляде.
   Результаты исследования потомства со "случайным подбором" оказались поразительными. Да, среди них была больше доля отбракованных, ставших "неполноценными", чем среди остальных: порой значительно, иногда не очень, так как их количество колебалось по годам - но больше всегда. Этого следовало ожидать: такой результат не обескураживал ни Дана, ни Дзина.
   Но одновременно выяснилось и то, чего не ждали: среди появившихся на свет от "случайного подбора" было много больше наиболее одаренных людей. Дан с удивление обнаружил в этом списке имя Лала и свое.
   И Йорга!
  
   То, что Дзин не публиковал промежуточные результаты работы комиссии, в тактическом плане оказалось весьма ценным: доклад его прозвучал как взрыв и смел впечатление от множества выступлений - в чем-то сочувствующих, в чем-то сомневающихся, без конца уточняющих, - люди снова вернулись к самому главному.
   Три кривые на одном графике, который демонстрировал Дзин. Кривые распределения индекса способностей потомства, полученного путем трех методов подбора: основного - применяемого генетиками, оптимального и "случайного".
   Первая кривая - почти симметричная. Вторая в правой части, со стороны высоких показателей способностей, полностью вначале совпадала с первой, но пик её поднимался выше, и левая часть более круто уходила вниз - точка перегиба с этой стороны находилась гораздо ниже, чем на первой кривой. Площадь участка, характеризующая вероятность появления тех, кто в прежние времена подлежал обязательной отбраковке, была в несколько раз меньше.
   Третья, сильно асимметричная, с более низким пиком, сдвинутым вправо, к высоким показателям, и наиболее высоко лежащей пологой левой частью кривой. Но и правая, довольно пологая, часть лежала выше слившихся участков двух первых кривых.
   Всё перед глазами - вот! Смотрите! Думайте! Делайте выводы! А чтобы ещё понятней было - на кривых точки с выносками; на них - имена тем же цветом, что и кривая. Конечно, только с правой стороны, где абсциссы соответствуют высочайшим интеллектуальным индексам.
   Доклад Дзина проходил в присутствии почти полного состава Академии Земли и Высшего совета координации. Дзин обстоятельно излагал результаты - ничего не комментируя, спокойно, даже несколько сухо. Всё и так было ясно из сказанного им. С выводами он и Дан выступят позже, после представителя Совета воспроизводства: им скорей всего будет Йорг.
   После того, как Дзин кончил, наступило молчание - люди не могли сразу придти в себя: настолько невероятным казалось многое из сказанного Дзином.
   - Кто выступит оппонентом от лица Совета воспроизводства? - наконец спросил председатель дня дискуссии.
   - Я! - Йорг поднялся с места. Белый как мел, он шел твердо: глаза его мрачно сверкали.
   - Я предвижу обвинения, которые нам - мне и моим коллегам - хотят предъявить академик Дан и его сторонники. Часть их уже высказал Дзин во время проведения расследования.
   На первое, в чем нас хотят обвинить, я уже тогда отвечал - в том, что нами искусственно поддерживалась доля потомства, не способного к интеллектуальному труду. Так ли это?
   Боюсь, что кривые, выставленные Дзином, лишний раз подтверждают нашу, а не его правоту. О чем говорят слившиеся правые части кривых, соответствующих применяемому и оптимизированному отбору? О том, что оптимизацией нельзя увеличить количество самых способных - гениев, главных двигателей научного прогресса. Можно добиться снижения численности не способной к труду части потомства, которая после неоправданного ограничения отбраковки путем неимоверных усилий дотягивается педагогами до минимально необходимого уровня развития.
   Так почему же мы не снижаем их долю, если имеется средство? Да потому же, из-за чего не считаем необходимым иметь в ежедневном меню деликатесы. Мы можем их иметь - если захотим: но мы не хотим, так как понимаем неоправданность, нерациональность подобного расхода труда и энергии. Расход энергии и времени работы суперкомпьютера при существующем подборе весьма и весьма велик: производится переработка огромного массива генетических данных. Оптимизированный подбор увеличивает этот расход многократно: в несколько раз более того, насколько сокращается появление малоспособных.
   Когда человечество переживало тяжелейшие времена кризиса, могло ли даже придти в голову - потребовать резкого увеличения расходов на воспроизводство? Нет, конечно: никто не поддержал бы нас. Потом было строительство гиперэкспресса, потребившее мобилизации абсолютно всех ресурсов: создание его знаменовало начало постановки всё более грандиозных задач - все знают, каких. Поэтому и тогда мы не требовали дорогостоящих изменений, необходимых для оптимизации отбора: их, безусловно, не утвердили бы.
   Но мы воспользовались тем кратковременным периодом между отлетом и возвращением Тупака, когда условия позволили нам получить относительно большой ресурс энергии: на это время падает максимум потомства от оптимизированного подбора.
   Напрасно некоторые думают, что - для нас - кривые, представленные Дзином явились откровением. Нет! Это хорошо известные нам факты, на которых мы и базируемся, применяя именно существующий метод подбора: оптимизированный подбор был тогда широко применен и изучен нами.
   Не давая увеличения наиболее талантливых, он обеспечивал снижение числа неспособных за счет недопустимо большого увеличения затрат, - Йорг не уставал повторять этот аргумент - всё ещё, как он убедился по выступлениям на дискуссии, существенный для большинства: первоначальный страх его на этот счет уже прошел. - В целом, он был очень невыгоден, а потому - неэффективен.
   Второе: знали ли мы, что отсутствие подбора, или как его чаще называют - "случайный подбор", дает большее количество талантливых? Безусловно! В какой-то степени "случайный подбор" применялся и из-за этого, хотя главной цель было, как все знают, сохранение качеств, потенциально полезных в будущем, которые могут быть полностью отсечены при направленном отборе.
   Да, знали! Знали все: не только об увеличении вероятности появления талантливых, но и резком росте рождения тех, кто по уровню своих способностей подпадал под отбраковку. - Йорг старался выражаться осторожно: необходимо было считаться с тем, что идеи Лала проникли в сознание всё же очень многих. - Это поистине страшный фактор, имевший решающее значение: возврат к нему создал бы появление недопустимо большого количества неполноценных... людей, - выдавил Йорг из себя.
   - Когда-то человечество нашло разумным пойти на существующее разделение функций в зависимости от уровня способностей, дающих возможность и малоспособным приносить пользу человечеству. Но порядок, базирующийся на этом положении, имеет свои пределы: он может обеспечить полезное применение отнюдь не бесконечному количеству этих людей. Существующий сейчас метод подбора является наиболее соответствующим тому потребному количеству их, которое может быть использовано человечеством. Остальные - что делать с ними? Они превратятся в паразитический придаток общества, чье бесполезное существование будет недешево стоить ему: то есть снова возникнет проблема, от которой когда-то удалось уйти. Это с одной стороны.
   С другой: повышение числа наиболее талантливых людей при отказе от подбора. Конечно, на фоне увеличения числа малоспособных - это увеличение выглядит намного скромней. Однако: единственный гений способен сделать то, что не сделает множество обычных ученых.
   Так - но не совсем. Талант и гений - не одно и то же: гения определяет не только уровень способностей, но и их соответствие стоящей перед ним и его современниками задаче. Едва ли не главная из необходимых ему способностей - мыслить нетривиально: именно это дает возможность разглядеть и понять то, что не в состоянии другие, занимающиеся тем же. Но без них - огромного материала, добытого и накопленного ими, горы фактов, мелких догадок и отвергнутых гипотез, без пройденных ими ошибок - гений появиться не может: он делает лишь завершающий шаг. И так почти всегда.
   Мы знали и это. И не считали, что эффект увеличения числа наиболее талантливых сможет перекрыть колоссальный ущерб от содержания без всякой обратной отдачи недопустимо большого количества неспособных.
   Итак: где выход из противоречий применения эти двух методов? Да именно в том, что в данном случае представляет собой золотую середину: воспроизведение с подбором на применяемом уровне. Аргументы, которыми мы руководствовались, и которые я сейчас изложил, казались нам предельно убедительными и таковыми продолжают оставаться и сейчас.
   Я сказал всё!
  
   "Клянусь говорить правду, только правду, и всю правду!" - гласила формула старинной судебной присяги: Милан хотел произнести её вслух, крикнуть громко на весь Зал конгрессов, бросить в лицо Йоргу.
   Тот говорил правду - но не всю. Не говоря неправды - утверждал её. Йорг знал её: подлинную, истинную правду, которая была известна считанным лицам.
   Даже Милан, его любимый ученик, не знал почти ничего. Не знал наверняка и то, что чувствовал, о чем догадывался, руководствуясь лишь тем, что когда-то неосторожно приоткрыл ему Йорг.
   В самом деле: зачем гении Йоргу? Кризис был "благодатным явлением", во время которого человечество стало внутренне перерождаться, " освобождаясь от наследства своего животного происхождения". От таких "ненужных эмоций", как любовь и "прочая чушь, отнимающая время, силы". То, что появилось стихийно, стало поддерживаться сознательно.
   Почему слились правые ветви кривых обычного и оптимального подбора? То, что генетиками велись работы по интенсификации выхода максимально талантливых, Милан знал: темой диссертации одного из бывших друзей, тоже аспиранта Йорга, был какой-то мелкий подраздел этой задачи. Так что Йорг не мог не знать, чем занимаются генетики. О, если бы он не был связан данным Йоргу обещанием!
   Не поспешил ли, всё-таки, Дзин с докладом? Надо было ещё покопаться - сделать более тщательный анализ по годам. А впрочем, он и так переработал весь материал Архива воспроизводства: если там что-то есть, то наверняка было бы обнаружено.
   ... Там? А если есть - но не там? Где? В архиве института? Может быть!
   Осторожно намекнул Дзину на необходимость проверить архив Института генетики. Для этого не требовалось никакого разрешения: профессиональный бойкот не лишал возможности доступа к нему. Но Дзин отказался:
   - Незачем. Главное сделано: интерес вновь заострен на основном вопросе. И большего пока мы не добьемся.
   Весь смысл проделанной им немалой работы был для него пока в сиюминутной возможности направить дискуссию в нужное русло. Зачем нужна ещё проверка архива Института генетики - этого он не понимал, а Милан не мог высказаться более открыто.
   Но он не мог и остановиться: хотелось хотя бы для себя до конца разобраться в Йорге. В Институте генетики Милана приняли, как зачумленного: все старательно не замечали его, спеша мимо, пряча глаза - но он непрестанно чувствовал взгляды, буравящие спину.

28

  
   Выступление Дзина с комментариями к материалам расследования, резко противоположными доводам, приведенным Йоргом, мало что добавили к эффекту доклада самих результатов: доводы Йорга слишком для многих оказались убедительными.
   И тогда слово попросила Эя.
   - О чем мы спорим? Выгодно или невыгодно - только и слышно! Что - выгодно?
   Что - не выгодно? Где больше и где меньше затраты! Какие результаты являются оптимальными!
   О чем же идет речь: о производстве продукции, выработке энергии? Нет - о воспроизводстве самих себя.
   Ну, так вот - я задам вам вопросы, которые вам так и не пришли в голову: что выгоднее - быть или не быть счастливыми? Вы понимаете, что такое - быть счастливыми? Думаете, это возможно, лишь когда ладится работа, и ты совершаешь открытие. Нет - не только! Дан уже говорил это. Но он говорил обо всем - я скажу только об этом.
   Когда-то Лал - мудрый, добрый Лал, перед отлетом на Землю-2, повез нас на детский остров. Там мы целый день были среди детей. Что это? Что мы знали о них, видя их редко-редко: что видеть их доставляет удовольствие? Эти встречи случайны и коротки. И то, мы видели детей школьного и более старшего возраста, приезжавших на ознакомительные экскурсии. А малыши? Мы их не видели совсем; лишь смутное, почти исчезнувшее воспоминание о том, когда сам находился в таком возрасте - его сохраняют очень немногие.
   А тут - я увидела совсем маленьких. Одного из них держала на руках кормилица, До чего же он был крошечный: пальчики, носик! Чуть не расплакался вначале. И вдруг улыбнулся мне: что внутри будто перевернулось. И Ева, которая знала то, что не понимала я, сказала: "Ты смотришь на него так, как будто хочешь дать ему свою грудь".
   Да! Я почувствовала, что хочу - тысячу раз хочу! Мне дали подержать его на руках: я ощутила его тепло, его запах - мне было хорошо, как никогда в жизни.
   Там, в Дальнем космосе, когда мы летели к Земле-2, Лал раскрыл нам, что творится на Земле. Рассказал обо всем, что понял и разглядел. И потом спросил, что мы думаем сами: как сделать, чтобы снова воцарилась справедливость?
   "Восстановить связь детей и родителей, которые не позволят превращать своих детей в неполноценных. Женщины - все - сами должны рожать детей и растить их в семье, которая тогда появится вновь", - сказала я. И удивилась, насколько Лал обрадовался моему ответу: из всего, что он нам рассказал, сделать именно такой вывод - мне казалось совершенно естественным. Но могла ведь и не сделать. Как Дан, который предложил только пропаганду взглядов Лала.
   Я не понимала, почему Лал так обрадовался. Но узнала вскоре, когда он сказал, что первой родить ребенка должна я сама. Там, на Земле-2, где никто не сможет помешать. Для того чтобы, вернувшись, показать его людям и сказать им то, что я буду знать наверняка.
   Я не стану повторять, как всё было дальше: слишком много слышали от меня и от других. Я скажу то, что знаю - знаю наверняка, - что ещё не знают, кроме совсем немногих, все. Не знают и не понимают, насколько бессмысленны приводимые сейчас доводы в пользу существующего.
   Выгодно или не выгодно для человечества, чтобы все женщины сами рожали своих детей? Безусловно: выгодно! Только само слово "выгодно" имеет совсем иной смысл.
   В чем вы видите её - эту выгоду? Лишь в том, насколько отдача от людей оправдывает затраты. Разве нет? Вы можете рассуждать так, лишь не понимая ничего другого.
   Вы думаете о затрате времени и сил на рождение и воспитание детей, считаете их потерей, абсолютно не зная и не понимая то, что дадут взамен дети, рожденные нами и живущие с нами. Наши дети.
   Ведь вы не знаете счастья иметь собственных детей: для вас счастье - лишь ваши успехи в работе. А другого вы и не знаете - потому что лишены его начисто. И оттого не знаете, что эти два счастья - разные, и одно ни в чем не заменит другое.
   Как не знала я, споря с Лалом. Я боялась: полная отрезанность от Земли, отсутствие какого-либо опыта. Я колебалась.
   Лал погиб. И тогда Дан сумел - с огромным трудом - убедить меня всё же стать матерью.
   Я стала ей там, далеко, невероятно далеко от Земли. Потому что, действительно, это было возможно только там: здесь, на Земле, первая же попытка стать матерью была немедленно пресечена самым безжалостным образом.
   Я родила детей и растила их вместе с Даном. Сейчас я уже не представляю, как могла бы я жить без этого.
   Многие из тех, кто видел наших детей, пожелали того же. Их пытались отпугнуть, показав оборотную сторону - горе, которое может принести это: все видели, как хоронили мы нашего Малыша. Чтобы люди подумали: нет этого счастья, зато нет и этого горя. Гнусная глупость: думать так! Тогда будьте последовательны - идите дальше: прекратите заниматься наукой, чтобы не знать неудач; перестаньте чувствовать, чтобы не знать огорчений - умрите!
   ... "Что сказать им ещё - так, чтобы никто не мог остаться равнодушным? Какие слова? А какие слова зажгли меня?" И в памяти снова день, когда ребенок - ещё не её собственный - появился у нее на руках; Ева говорит: "Ты хочешь дать ему свою грудь".
   И ещё то, что она сказала, прощаясь с ними: "Я показала - это главное". Показать!!! Немедленно! Сейчас! Всем!
   Она не готовилась сегодня выступать. Просто почувствовала, что хочет говорить - сейчас, сию минуту. А надо было подготовиться: если бы мысль - показать - пришла ей в голову своевременно, она собрала бы всех матерей - уже ставших и будущих - здесь. Но: разве сейчас поздно?!
   Не прерывая выступления, она написала записку, переслала Лейли. Увидела, как Лейли и сидящая рядом с ней Рита начали беззвучно шептать, не снимая пальцы с радиобраслетов: в эфир ушел клич всеобщего сбора материнского воинства.
  
   Подобного никогда никто из ныне живущих на Земле не видел: через все двери, открытые настежь, в Зал Конгрессов непрерывно входили женщины. Они шли и шли, гордо демонстрируя животы, в которых зрела жизнь. Рядом со многими шли мужчины, отцы будущих детей, держа своих жен за руку.
   Десять малышей - всего десять пока - на руках у матери или отца. Марк - самый старший, самый большой - у Лейли: сидит, обняв её ручонкой за шею. И Милан шел - рядом с Ритой, осторожно, но крепко держа сына. Непримиримость его взгляда, с которым на мгновение встретился Йорг, была страшней только что принятого сообщения, что он усиленно что-то разыскивает в архиве Института генетики.
   Страшное шествие - способное раздавить, смести всё, что защищал Йорг, с ужасом смотревший, как засветились улыбками подавляющее большинство лиц.
   Дети, совсем маленькие - такие, каких мало кто видел. Трогательно крошечные, будящие чувства, которые продолжали таиться в глубине души, так и не умершие, не исчезнувшие навсегда.
   Они заполнили сцену Зала.
   Кажется, всё рухнуло. Сейчас произойдет разгром! Если не случится чудо. Какое?
  

0x01 graphic

  
   Но: чудеса ведь бывают. Несомненно!
   Во всяком случае, именно чудом показался Йоргу, оглушенному и раздавленному, неожиданно зазвучавший голос Арга. Когда он попросил слово, когда появился на возвышении - Йорг не видел, не мог вспомнить. Но то, что Арг, взгляды которого были слишком хорошо ему известны, который стоял где-то в середине между ним и Даном, ещё мог помочь сохранить многое, Йорг как-то судорожно осознал сразу же. Прежний, уверенно непроницаемый, вид вернулся к нему: растерянность его не успел никто заметить.
   "Вот - чудо!" - думал он, глядя на Арга.
   - Пора перейти от слов к делу, - как почти всегда, начал Арг свою речь. Во всем Зале он казался самым спокойным, уверенным в том, что знает, что делать. Странно: он стоит впереди сидящих на сцене беременных женщин и горстки матерей с детьми, как бы говоря от их имени - но вся надежда Йорга сейчас на него.
   - Пора перейти от слов к делу, - повторил Арг. И спокойно, размеренно стал излагать программу действий.
   - Дети - это прекрасно! Они должны жить среди нас. Стоит познакомиться с ними, чтобы не требовалось больше доказательств этого.
   Итак: люди вольны определять для себя, давать ли самим жизнь ребенку и растить его. Это должно стать нормой, но - нельзя требовать от всех.
   "Так!" - отметил Йорг.
   - Многое из того, что было открыто Лалом - что сообщил нам мой учитель Дан - должно быть воплощено в жизнь. Вопрос - не в принципиальной необходимости этого, а в способах и сроках его осуществления.
   "Так, так!" - снова отметил Йорг.
   - Вопрос лишь в том: как и когда? Нам необходимо всё это как следует обдумать, прежде чем мы приступим. Практическая сторона дела в настоящий момент волнует меня больше всего. Не принципиальная: хотя я не считаю, что понял уже всё до конца, но сомневаюсь, что мой учитель Дан мог ошибиться. Особенно - перед лицом столь убедительных аргументов! - Арг протянул руки и поманил к себе Марка: тот охотно пошел к нему. И дальше Арг говорил, держа его на руках.
   - Так вот: дети - это очевидная необходимость; а раз мы сами будем растить их, то ясно - никакая отбраковка не будет возможна. Она исчезнет. Может быть, даже с завтрашнего дня - сразу, как только мы решим это.
   "Да", - с горечью подумал Йорг.
   - Более сложен вопрос с теми, кто уже является "неполноценными". Эта сторона проблемы, даже по признанию моего учителя Дана, является самой болезненной. Пути её решения далеко ещё не ясны.
   "Вот оно - твое "но"! Наконец-то!"
   - Мы не можем законсервировать начатую работу, на которую потребуется ещё десять лет, - это обойдется нам неимоверно дорого. С другой стороны - мы не можем приступить к немедленному созданию СНН, не прекратив начатую подготовку: и то и другое одновременно нам не под силу.
   Я вижу практический выход в другом: пути постепенного перехода к необходимым преобразованиям. Не откладывая, должна быть ликвидирована отбраковка и утверждена свобода рождения детей, а с созданием СНН я предлагаю подождать до отлета поселенцев на Землю-2.
   Но, в таком случае, мы не сможем обеспечить здоровье и долголетие множества людей, не продолжая использовать хирургический ремонт. Временно мы должны его сохранить. Я понимаю: он бесчеловечен. Но он пока необходим: мы должны пойти на это. Пусть то будет последней жертвой прогрессу.
   "Кровавая жертва!" подумал Дан, всё более настороженно вслушиваясь в слова Арга.
   - Донорство мозга может быть ликвидировано хоть сейчас.
   "Ладно!" сказал про себя Йорг: предыдущие предложения Арга были куда важнее.
   - Группа подопытных должна быть ликвидирована немедленно, - голос Арга звучал твердо. - Абсолютно недопустимо использовать людей как подопытных животных!
   "Ну, это мы посмотрим: если упор будет делаться на практическую необходимость, то не раз удастся добиться возможности проведения опытов на этих олигофренах".
   - С гуриями вопрос тоже решается не столь просто. Я думаю, пока не стоит трогать и их. Конечно, следует существенно изменить их положение, предоставив им право на отказ в случае нежелания контакта. Остальное я не считаю возможным менять - пока, по крайней мере.
   Особый вопрос о воспроизводстве и связанном с ним. Едва ли сразу же необходимое количество женщин решится стать матерями, а человечество не может нормально существовать, не поддерживая на нужном уровне рождаемость детей: поэтому какое-то время воспроизводство должно ещё обеспечиваться с помощь уже существующих рожениц. Необходимо только, чтобы эта часть воспроизводства проводилась с помощью оптимального подбора.
   ... "Оптимального подбора"? Кто будет вести - этот подбор? Они - генетики: Совет воспроизводства, Институт генетики. Ай да Арг: они - остаются! Вот он - рубеж! Дальше отступать не придется. Далеко, ох как далеко вынуждены будут, всё же, они отступить.
   Но - ничего! Главное, что всё существующее не уничтожается разом. Что-то, всё же, сохраняется, и главное - Совет воспроизводства. То, что предлагал Арг имело шансы быть принятым: вряд ли Дан добьется большего, даже если потребует. А им самим - ни в коем случае нельзя голосовать против Арга, неразумно: большинства теперь явно не набрать. Лучше уж - Арг наверняка.
   Да: лучше! Отступить бывает и выгоднее. Иногда. Тогда на тебя начнут работать любые неудачи, мелкие противоречия, груз привычек - не ты будешь отвечать за всё! Именно на это и рассчитывал Йорг, отнюдь не собиравшийся отступать навсегда.
   ... - Оптимальный подбор уже не будет обходиться слишком дорого, так как увеличивающаяся часть потомства будет появляться на свет от настоящих родителей. Сочетание того и другого, возможно, обеспечит не увеличение количества малоспособных детей. По крайней мере, на то время, пока мы не сумеем добиться ощутимых результатов по исправлению их отставания в развитии.
   Эта речь, самая короткая из прозвучавших во время дискуссии, заканчивалась предложением прекратить её и перейти к принятию решения.

29

   Даже частичное использование "неполноценных" - недопустимо: всё - или ничего! Но предварительный анализ общественного мнения показал, что на ощутимое большинство опереться не удастся. Значит, победа программы Арга: неполной, половинчатой?
   В голове Дана проносились все перипетии дискуссии, начиная с суда над Ги. Его, Дана, речь и выступления, последовавшие за ней - размывающие то, что предлагал он.
   Казалось, решительные действия Дзина смогут смести Совет воспроизводства, привести к полной победе - даже Дзин и он сам поверили на какое-то мгновение в это. Но ничего подобного не случилось: защитные аргументы Йорга ещё показались убедительными большинству. Он опять ожидал затяжной упорной борьбы за каждый небольшой шажок. И вдруг - Эя наносит сокрушительный удар!
   Эя! До сих пор она держалась как-то в тени, сзади него. Уже второй раз потрясает она его пониманием, недоступным ему. Одного и того же.
   Первый раз - при полете к Земле-2: оба они слушали Лала, но лишь она разглядела в его рассказе то, что в первую очередь сможет стать надежной преградой существованию "неполноценных".
   И теперь тоже - точно определила момент применения их главного оружия - вида детей.
   Эя - Мама! Всплыли в памяти почти забытые, малопонятные когда-то слова: "Аве Мария!" - Лал смотрел на Эю, впервые державшую на руках ребенка.
   Матери! Они стояли за ней, каждая держала на руках своего ребенка. Мадонны-богоматери: Исиды с Горами, Майи с Гаутамами, Марии с Иисусами - им поклонялись, их почитали когда-то. Остальные ещё несли будущую жизнь в себе. Это была сила: мощная, неодолимая.
   Но был предел и их силе. Человечество ещё не созрело - чтобы полностью принять одно и отринуть другое. Оба: и он и Йорг стояли на противоположных полюсах с немногочисленным количеством полных сторонников.
   Значит - ещё невозможно сказать, как Бранд: "Всё - или ничего!" - потому что люди ещё не пойдут за тобой. Вспомни: Бранд погиб в лавине с одной лишь Герд.
   Что ж: придется, видимо, смириться. Программа Арга послужит временной ступенькой - полный поворот начнется с созданием СНН после отлета поселенцев на Землю-2.
   Но будет ли всё, как представляется сейчас? Дан вспомнил то, что когда-то сказал Лал, и на что он тогда не обратил особого внимания: первые признаки разделения человечества по уровню способностей появились ещё до полного утверждения строя, основанного на полном социальном равенстве. Небольшое количество людей в условиях начавшегося массового использования роботов и сильного повышения требований к интеллектуальному труду было вообще освобождено, вернее - отстранено, от всякого труда.
   Жизнь не состоит только из последовательного развития того, что уже существовало раньше. Нет. Появляются принципиально новые, вытекающие из старых, но разительно от них отличающиеся явления и заслоняют собой старые, не решенные до конца проблемы, выдвигая на первый план совершенно иные. Ведь надо дожить до того времени, когда они приступят к окончательным преобразованиям - после отлета поселенцев на Землю-2.
   И вдруг сердце резануло: ведь среди них будет и его Сын! И желанный день показался страшным.
  
   Совет воспроизводства, со своей стороны, тоже поначалу отказался поддержать программу Арга. Настроение было решительным: никто не собирался отступать. Предложение Йорга голосовать за эту программу было встречено резко враждебно: ни в коем случае! Только сохранение существующего: каждому свое. Голосовать исключительно за это - и посмотрим, кто ещё победит! Далеко не все поддержат Дана, голоса могут разделиться поровну: тогда удастся возобновить дискуссию, продолжить борьбу.
   Йорг убеждал не делать это: шансы на победу после выступления Эи - чересчур сомнительны. Показ детей подействовал слишком сильно: он это видел тогда. Кроме того, это подтверждали сообщения тех, кто по-прежнему пытался вести контрпропаганду.
   - Общественное мнение в подавляющем большинстве не в нашу пользу. Мы рискуем потерять всё: необходимо, пока не поздно, воспользоваться программой Арга. Иначе снесет всё существующее: как цунами.
   И почти добился своего. Но незначительное меньшинство - в основном молодых, группировавшихся когда-то вокруг Милана - отказались последовать его предложению. Они поставили на голосование сохранение всего: воспроизводства исключительно с помощь генетического подбора и прежнего использования неполноценных - за счет продолжения отбраковки.
   И сразу же после всемирного голосования, в результате которого программа Арга набрала подавляющее количество голосов, они вдруг потребовали вернуться к разбору обвинения, предъявленного Ги. Вне зависимости от того, что взгляды, толкнувшие его на самовольные действия, признаны сейчас большинством, в то время они таковыми не были: действия Ги по своему характеру являлись преступлением и не могут не продолжать им считаться. Причем - тяжелейшим преступлением. Выступавший повторил требование всеобщего бойкота для Ги, о котором, казалось, уже все забыли.
   Но на следующий день с протестом против обвинения Ги выступил Йорг:
   - В настоящее время оно уже лишено всякого смысла. Рядом с тем, что только что произошло, преступление спасателя Ги - пустяк, о котором уже даже смешно вспоминать! - Йорг слишком хорошо понимал, что суд над Ги только придаст тому лишний героический ореол.
   Голосованием обвинение с Ги было немедленно снято. А он, казалось, был этим расстроен. Огорчение его выглядело даже немного детским.
   - Эх, не захотели тебя распять за веру в святые идеалы, - подтрунивал над ним Ли, для которого чувства Ги были как открытая книга. - Но ты у нас и так - бунтарь и герой!
   - А! - Ги махнул рукой.
  
   Не Ги - другой беспокоил Йорга. Милан - бывший ученик! Правда, он сдержал данное им обещание и, насколько знал его Йорг, и дальше не был способен нарушить его. Даже не принимал открытое участие в дискуссии, молчал - а ведь он знал один то, что, будучи открыто другим, могло сразу сокрушить всё - никакой Арг уже не помог бы.
   Но, продолжая молчать, действовал. Йорг знал абсолютно всё, чем занимается он в архиве Института генетики. Было организовано непрерывное наблюдение за ним, велась запись всего, что он просматривал и переписывал в свой архив.
   Казалось, он нарочно занимался этим в самом Институте вместо того, чтобы взять материалы из Центрального архива - об этом бы никто не знал. Не имея возможности общаться с Йоргом, с которым лишь пару раз столкнулся в Институте, и который, как все, старательно не глядел в его сторону, Милан будто задал ему вопрос и требовал ответа.
   Но усилия его ни к чему не приводили. Смутный, еле заметный след чего-то похожего на то, что он искал - разработки темы увеличения доли максимально талантливых в потомстве. Как во время поисков каких-либо материалов по исправлению - одна единственная незаконченная работа, его бывшего друга - аспиранта, то ли опять внезапно оборванная, то ли на самом деле представляющая разработку совсем другой темы, где объект поисков Милана был случайным, побочным результатом, на который не обратили внимание. Сколько он ни бился, найти больше ничего не мог. И прекратил бесполезные поиски.
   "Так-то!", думал Йорг, узнав, что Милан больше не появляется в Институте. "Ты не там искал, мой бывший любимый ученик".
   Не там! А то, что искал Милан, было самой главной из работ самого Йорга. Почти никто не знал о ней. Материалы - все без исключения: разработки, наброски, результаты - Йорг хранил только в своем архиве. Он неприкосновенен: ключом к нему является неповторимый рисунок кожи на его пальцах.
   Там, в его архиве, немало. Весьма! Но ещё недостаточно, чтобы во всеуслышание заявить о своем открытии, которое сразу поставило бы его на один уровень с Даном, дало ту же силу и авторитет, звание академика и - раньше - право на вторую жизнь: он явился бы обновленным - полным сил продолжить борьбу за то, каким должно стать человечество.
   Но теперь всё это - тайна тайн! Ни одна живая душа не должна знать после этого расследования, проведенного ренегатом Дзином: всё может тогда обрушиться окончательно. "Да, именно так!" - звучало где-то в глубине сознания. Он, всё же, понимал много больше своих единомышленников.
   Всё, чего он достиг, надежно спрятано: Милан делал тщетные попытки. Милан! Который когда-то тревожил и в то же время восхищал его своей неуемной, страстной решимостью. Если оказалось, что даже ему нельзя было верить, то кому ещё можно верить до конца? Никому!
   Тот безумный порыв, заставивший его раз в жизни проговориться, открыть заветное, хранимое в глубочайшей тайне - не повторится. Он никому не покажет, не передаст бесценный материал. Тем более - Милану, которого когда-то мечтал привлечь к этой работе: его одного!

Часть V

КОНЕЦ?

30

  
   Решение улететь на Землю-2 Ли принял как-то неожиданно. Только Ева знала истинную причину, хотя ей он тоже ничего не говорил. Потом и Дзин начал догадываться.
   - Она относится к нему лишь как к брату: ты прав! - сказала ему Ева.
   Они давно были вместе: в какой-то момент почувствовали, что понимают друг друга лучше, чем всех остальных. Тень вины за проявленную когда-то слабость стояла у обоих за плечами - это их и сблизило.
   - Да, - задумчиво ответил Дзин: то новое, что вошло в их жизнь, оказалось не таким простым.
   Ева давно ещё заметила, как всегда менялся Ли при появлении Дэи. Его не трудно было понять: Дэя была, действительно, необыкновенной - так считал и Дзин, бывшей аспиранткой, а потом сотрудницей которого она была. Но как относится к ней Ли, Дэя почему-то совсем не замечала. Она радовалась всегда его появлению, но Ли понимал, что это совсем не то, что нужно ему.
   - Ты говорил ей сам? - осторожно спросила его как-то Ева.
   - О чем ты, мама?
   - Не думаешь ли ты, что я ничего не вижу?
   - ??
   - Да! Дэе?
   - Нет. Не говорил.
   - Хочешь, я попробую?
   - Ни в коем случае!
   Он тогда ещё хоть мог на что-то надеяться. Пока не появился этот Уно. Собственно он был давно - товарищ Лала по университету, один из троицы, устроившей выступление во дворце эроса. Он собирался улететь с Лалом, - потом передумал. Из-за Дэи: их стали часто видеть вместе.
   Всё дело, наверно, в том, что Ли редко бывал на Земле. Путем длительного лечения и тренировок сумел снова стать космическим спасателем, хотя и уступил первое место Ги. Надо было, конечно сказать ей во время одного из прилетов - всё; но - так и не решился. Потом увидел её с Уно: было уже поздно.
   Она давно стала взрослой - Дэя. Работала под руководством Дзина, который считал её одной из самых способных сотрудников Института исправления отставания. Трудно сказать, была ли она красивой: всё равно, никто не казался Ли прекрасней её.
   Она - недоступна. Он боялся, что она может догадаться о том, что так мучительно приходится скрывать ему: зачем ей это? И он принял решение совсем покинуть Землю, улететь с её братом.
   Не просто было принять это решение: мама Ева не покинет Землю - теперь у нее, кроме него, Дзин, которого она полюбила. И недаром. У обоих жизнь была не простой. А Дзин - замечательный генетик, занимающийся одними из важнейших сейчас дел на Земле, сподвижник Капитана. Чудесный человек: как он относится к нему - Ли!
   Вспомнилось, как однажды, когда во время одного из прилетов он явился в Институт исправления, чтобы побыстрей увидеть её. Дзин произнес тогда, глядя на них обоих:
   - Когда у вас будут дети, сынок..., - он улыбнулся, не окончив фразу. Дэя не вслушивалась, целиком поглощенная наблюдением за приборами.
   Он всегда называл его - "сынок", а Ли его - "отец". Дзин и относился к нему как сыну: ведь его считала своим сыном Ева. У них дети не могли появиться - и так же, как Ева, Дзин ждал, когда появятся они у Ли: это будут их с Евой внучата. Тем более что их матерью будет Дэя, любимая его ученица.
   Внуки! Их когда-то обещал Еве Ли. Обещал, - но теперь вряд ли когда-нибудь сможет выполнить свое обещание. А Дэя ничего не знала, и так мучительно сознавать, что она так близко (Ближний космос - всё равно, что Земля), и всё время быть вынужденным молчать.
   Она счастлива - у нее есть Уно. А ему - надо уйти: несмотря на боль, нужно оставаться человеком. Поэтому лучше улететь - далеко отсюда: на Землю-2.
  
   Лететь ли туда: на Землю-2? Куда так стремится Лал, родившийся там.
   Годы прошли: сын подрос и уже заканчивает гимназию. А вопрос всё стоит перед ней - решения, окончательного, ещё нет. Сейчас он встал особенно остро.
   Вопрос этот - её самое больное место. Милан, который когда-то, ещё будучи врагом, угадал и впервые задал ей его, что ещё до сих пор не может простить себе - тут не причем. Она сама это знала - с самого начала, но остановить её оно не могло.
   Первое время главным оставалось, что он - сын Дана, и потому она с ним. Потом многое постепенно изменилось. Да - окончательно с рождением Марка. Лал стал ей дороже Дана, хотя и не сумел совсем вытеснить из сердца. Сложно это, - но она как-то привыкла.
   Здесь Дан, Эя. Поль. Рита и Милан. Там их не будет. Только Лал. Один. Пройдут ещё годы, и неотвратимо приблизится то, от чего не уйдешь: даст себя знать огромная разница их возрастов.
   Что делать тогда? Лишить Лала полноценного существования? Нет! Расстаться с ним? Именно тогда - и убедить его найти себе другую, чтобы с ней прожить до конца своей жизни, когда её, Лейли уже давно не будет. Удастся ли? С каждым годом это будет трудней и трудней.
   Так не лучше ли это сделать сейчас? Лал ведь не откажется от своей родной планеты даже ради их любви. Но, выход этот - неимоверно тяжел для них обоих. И главное - Марк: ни с кем из них не захочет расстаться их сын.
   Другой выход: нахождение её в анабиозе, пока их возрасты не сравнятся. Но она знала: перенеся его, после гибели Малыша он, его родители, его сестра - без ужаса не могли даже слышать само это слово. Но неизвестно - что он предпочтет, если предложит она ему расстаться навсегда.
   Есть ли ещё какой-нибудь выход? Она не знала тех, кто мог бы что-то подсказать. Никто: даже Дан, даже Эя - в их жизни подобная проблема не вставала.
   В какой-то момент она рассказала всё Ли. Такой уж он был, что ему говорили самое сокровенное, трудное. И ещё - она перехватила взгляды, которые он мельком бросал на Дэю, и всё поняла: кто ещё так мог понять, как она?
   - Спасибо! - сказал он ей: почему-то от её рассказа ему стало чуть легче. Потом задумался.
   - Когда, уходя в мировое пространство, корабли разгоняются до субсветовой скорости, вступают в действие поправки Лоренца: тот, кто улетает на них, возвращается более молодым, чем оставшиеся. Ты же знаешь, Лейли.
   - Да, конечно. - Что могло это дать ей? Кроме киборгов, никто не летает на таких скоростях в межзвездном пространстве: форсированный разгон до субсветовой скорости обычный человеческий организм выдержать не в состоянии. И то, полет их длится более ста лет: из-за этого гиперэкспрессы должны вытеснить звездолеты-киборги.
   Ли, очевидно, подумал то же самое. Глаза его стали ещё грустней, чем они были почти всё последнее время. Чужую боль он чувствовал острей, чем свою - именно за это любили его ещё с детства, и потому он был всегда всем нужен.
   - У нас ещё есть время подумать, - больше пока сказать он ничего не мог. - Ведь нет совершенно безвыходных положений.
   - Ты так считаешь и в отношении себя? - не удержалась она.
   Он опустил голову. Ей казалось, ещё миг, и он - этот герой Космоса, совершивший не один подвиг, которые вошли в легенды космонавтов, зарыдает.
   Нет, он справился, не издал ни звука. Они долго молчали.
   - Мне - надеяться нечего! - наконец произнес он глухо: после сказанного ему ею, Ли считал себя не в праве таиться.
   - Да: Дэя любит его. Тут ничего не поделаешь. Ты опоздал, как я когда-то. Но тоже - как я, ты должен стать как-нибудь счастливым. Обязательно!
   - Может быть. Только, наверно - не скоро.
   ... "Время подумать" - его в обрез. Надо что-то решать, пока не поздно.
   Лейли включила воспроизведение записи: зазвучала, зарыдала скрипка - играл Дан.
  
   А он в это время шел по аллее парка. Далеко осталась окраина города; Дан шел, не замечая дороги.
   Надо было стряхнуть усталость. В последние дни шли интенсивные, напряженные совещания: близился отлет сверхгигантского гиперэкспресса. Сразу после этого собирались приступить к созданию СНН - и не только её: всё это уже становилось реальностью и рассматривалось на заседаниях Высшего совета координации, куда Дан регулярно приглашался. Ещё одна задача входила в число неотложных: выход на постоянный Контакт.
   За десять лет расшифровка записи почти не сдвинулась с места. Отдельные мелкие догадки, шажочки, микроуспехи - до окончания работы, до прочтения записи было далеко, даже неизвестно - насколько.
   Арг, значительно разгрузившись после окончания строительства суперэкспресса, выступил с совершенно неожиданным предложением: осуществить посылку новых сигналов в гиперпространство. Для этого кроме Экспресса, остававшегося на границе Малого космоса Земли, нужно изготовить ещё несколько гиперэкспрессов и отправить их к Земле-2: они должны вести посылку сигналов вблизи места первого выхода на Контакт. Для их изготовления можно было использовать уже имеющиеся космические стапели и две секции гипераппарата, оставшиеся за счет решения, появившегося уже в процессе завершения строительства сверхгиганта.
   Предложение Арга многими было встречено с энтузиазмом. Мероприятие недешевое - не отразится ли это на сроках создания СНН? Кажется, да - и это тревожило Дана.
   Почему этим многим кажется оправданным оттяжка создания СНН? Несомненно - из-за наличия ещё довольно большого количества доноров после полного запрещения отбраковки. Дан считал, что после создания СНН оставшихся можно будет не использовать: им удастся сохранить жизнь. Видимо, далеко не все считали это необходимым: до полной победы идей Лала было ещё далеко.
   Резкий сдвиг, который произошел тогда, не превратился во всё нарастающее наступление. Кто-то исподволь умело пользовался возникшими на пути трудностями, чтобы довести их до предела, до абсурда. Дан отчетливо представлял, кто: Йорг и иже с ним.
   Программа Арга была принята подавляющим большинством. Их было во много раз меньше - голосовавших за немедленное осуществление идей Лала, чем за программу Арга. Правда, больше, чем тех - кто был за полное сохранение существовавшего тогда порядка; это предложение было поставлено, как Дан узнал, вопреки Йоргу.
   Впрочем, ничего удивительного в этом не было: что-что, а отказать Йоргу в способности трезво мыслить невозможно - он старался действовать наверняка. Но - надеяться, что Йорг не был просто вынужден принять программу Арга как единственную возможность суметь что-то сохранить, что он идейно сдался - было бы смешно.
   Именно это сделало весь период от конца дискуссии до настоящего времени таким напряженным. Нечего было думать продвинуться далее программы Арга: наоборот, масса усилий уходила на то, чтобы ничего не дать исключить из нее - якобы временно. Это поглощало все время и силы Дана - от научной работы он отошел почти полностью. Зорко следил за всем происходящим и сразу же давал резкий отпор малейшим попыткам затормозить процесс гуманистического возрождения.
   Конечно, он был не один: число последовательных сторонников, а из них активных помощников - всё прибывало. Всё больше и больше супружеских пар - это входило в норму, и всё большее количество детей, знающих своих родителей. Правда - опять же - всё это происходило медленней, чем мог рассчитывать Дан в самом начале: эпоха кризиса не прошла даром для людей - множество негативных понятий слишком прочно укоренились в сознании.
   Арг в этом отношении слишком типичен. Нечего, конечно, и говорить о том, что он не является идейным сторонником Йорга. А как он привязан к обоим его, Дана, детям - Сыну и Дочери, и внуки Марк и Эрик, сын Риты и Милана, прямо липнут к нему - Арг вечно придумывает для них что-нибудь.
   Арг! Энергичный, подвижный как ртуть, несмотря на возраст. Блестящий организатор, координатор-гиперкорабел. Но внутри у него! Въевшийся в душу утилитаризм, и - как следствие его - самый вульгарный прагматизм.
   Засело прочно, что "неполноценные", всё же, - не люди. Полуидиоты, которым, всё равно, помочь невозможно; а раз так, то ничего страшного нет в том, как их использовали - тем более что они сами это не в состоянии понять. Отсюда его новое предложение.
   Объективно, Арг, благоговеющий перед ним, Даном, всё более превращается в пособника Йорга, находящегося сейчас в тени. Авторитет Арга слишком велик для многих, думающих наподобие его: именно они сейчас представляет силу, способную затормозить полную ликвидацию социального неравенства. На них явно делает ставку Йорг.
   Хватит! Больше он это не потерпит. С Аргом придется полностью объясниться: если он не сумеет понять, отказаться от прагматических предложений - порвать с ним!
  
   Воспользовавшись минутой отдыха, о которой напомнил робот, подвезший тарелку с фруктами и сырыми овощами, Арг включил изображение своего нового детища - гипергиганта, на фоне которого многокилометровый Экспресс казался крошечным. Похрустывая капустным листом, не торопясь рассматривал его. Было чем гордиться - он недаром носил имя мифического древнегреческого корабела, построившего суденышко, на котором герои-аргонавты плавали в Колхиду за золотым руном.
   Теперь он может полностью заняться новым грандиозным проектом, идея которого возникла, когда он обнаружил, как можно сократить количество секций в гипераппарате нового экспресса. Две секции - две трети ещё одного гипераппарата, такого, как у Экспресса. Для осуществления его плана нужно четыре таких экспресса: четыре точки задают трехмерное пространство. Один уже есть - Экспресс. Надо построить ещё три, и тогда, разместив их в вершинах тетраэдра, послать сигналы в гиперпространство. Вероятность выхода на Контакт таким способом значительна: она будет зависеть от длины ребра тетраэдра. Определением порядка этой длины Арг как раз и занимался в последние дни.
   Важную роль в расчетах занимала скорость света в вакууме, которую Эйнштейн принял как абсолютный верхний предел скорости; Дан сумел доказать, что это предел, за которым начинается выход из обычного пространства.
   А если...? Ну-ка, ну-ка, ну-ка! Мысль - мимолетная, смутная - мелькнула на мгновение, чуть ли сразу не исчезнув бесследно. Арг напрягся изо всех сил, стараясь как-то удержать кончик её. К счастью, он всё время рассуждал вслух, включив запись: остались зафиксированными несколько фраз, уже не очень понятных самому. Но - хотя бы можно надеяться, что они помогут вспомнить догадку, вернуться к ней.
   Он ещё раз прослушал эти фразы, одновременно глядя в свои последние формулы и выкладки. Трудно: что-то слишком принципиальное - это только по зубам разве самому Дану. Нерасшифрованные коэффициенты наверняка связаны с константами гиперпространства. Нужно немедленно посоветоваться с Даном.
   В том возбуждении, в каком Арг находился, он уже не воспринял как неожиданный экстренный вызов Дана: казалось, он сам послал его.
   - Мне нужно тебя видеть, - Дан назвал место в парке. - Жду как можно скорей!
   - Конечно: нам необходимо поговорить немедленно - я уже выезжаю, - Арг думал только о своем.
   Уже в кабине он понял, с чем связана была мелькнувшая догадка: с возможностью максимально вероятного выхода на Контакт с помощь всего одного гипераппарата.
  
   Дан сидел на пне, ожидая его. Арг поздоровался и с места в карьер стал выкладывать результаты расчетов, от них сразу перешел к своей догадке.
   Глаза Дана, встретившего его поначалу почему-то сурово, заблестели интересом, потеплели.
   - Ты должен включиться в эту работу, учитель! Это сулит огромные возможности.
   - Скорейший выход на Контакт с помощью всего одного гипераппарата?
   - Да! Так мне кажется.
   - Поговорим об этом после того, для чего я тебя вызвал. Сначала с тобой будет разговор о другом - более важном сейчас! - голос Дана опять зазвучал резко.
   Арг опешил: он был весь поглощен своими мыслями и никак не мог понять причину суровости Дана.
   - Зачем нужна - твоя возможность скорейшего выхода на Контакт?
   - Как зачем?! - искренне удивился Арг. - Ведь послание Тех, которое ты от них получил, так и не прочитано.
   - И очень хорошо!
   - Что?!
   - Прекрасно!!! Не смотри на меня такими глазами: именно это я думаю - что сказал! Прекрасно: рано ещё - я уже много раз повторял это всем. Кажется, очень многие меня правильно поняли - только не ты, любимый мой ученик! Ты делал - и продолжаешь делать то, что не делает и худший из наших врагов. Потому что тебе сейчас верят гораздо больше, чем ему.
   - Но... Выход на Контакт же - величайшая задача человечества! - пытался возразить Арг.
   - Но не главная сейчас! Главная - ликвидация социального неравенства: страшно подумать, что кто-то, и ты в том числе, считает, что ради подобных задач можно допустить бесчеловечность. Ты - да: но я - нет! Тогда я был вынужден был примириться с предложенной тобой программой: люди ещё не прониклись пониманием человечности. Ну, а теперь, когда таких становится всё меньше, когда наши последовательные враги почти лишены сил и влияния, почему ты - так мало понял? Почему никак не можешь увидеть в "неполноценных" людей - с которыми мы не в праве обращаться так, как будто они ими не является? Ты превращаешься во врага. Всё больше и больше! Как иначе можно расценить твое последнее предложение? Ведь каждый день отсрочки создания СНН - жизни доноров, которых не удастся спасти. Я чувствую, насколько тебе это безразлично. Так вот: таким, как ты - нельзя вступать в Контакт!
   - Учитель... - сделал робкую попытку защититься Арг.
   - Что: учитель? В чем? Я никак не могу научить тебя главному: ты весь в науке, технике, великих задачах - и главное совершенно не видишь. Да как можно допустить Контакт, пока мы ещё такие? Сочтут ли Они возможность общаться с нами, не обнаружив в нас достойную разумных существ душевную высоту? Смогут ли установить дружеские отношения с высокоинтеллектуальным зверьем? Молчишь?! - Дан был в ярости.
   - Я...
   - Или - или! После отлета поселенцев мы должны немедленно приступить к созданию СНН и сделать это елико быстрей: успеть спасти как можно больше доноров. Бороться за жизнь каждого из них - только так! И если ты будешь мешать - ты мне больше не ученик: я разорву с тобой навсегда. Вот так! Выбирай.
   Арг опустил голову: на всей Земле не было для него никого ближе Дана, его детей и внуков; он был уже слишком стар, чтобы последовать примеру других - завести собственных.
   - Но, учитель...
   - Снова: но?
   - Нет: выслушай - я не собираюсь с тобой спорить. Но просто снять свое предложение я уже не смогу: за него проголосуют и без меня. А второй вариант...
   - Это ещё не вариант!
   - Да. Надо, чтобы стал: помоги мне! Тогда мы сможем обойтись одним гипераппаратом - нужна будет ещё всего одна секция. А Экспресс останется здесь - на случай, если Они захотят обнаружить нас, и для возможности связи с Землей-2. Поможешь? А, учитель?
   - Пожалуй. Но даже если это удастся нам быстро, не надейся, что я немедленно соглашусь на осуществление Контакта. Учти это!
   - Да! Конечно!
   И они углубились в рассуждения.
  
   Занятие хорошо знакомым делом после того, как по каким-то причинам ты не мог им заниматься, кажется приятным и легким - несмотря ни на какие встретившиеся при том трудности. Дан сразу почувствовал это, снова углубившись в физику гиперструктур, чтобы решить задачу, поставленную Аргом.
   Поначалу ничего не выходило - да Дан и не рассчитывал, что получится быстро. Решил дать мысли свободно порыскать, не заостряя пока внимание на расчетных подробностях. А где ещё так думается, как на лыжне или рыбалке?
   ... Задумавшись, он не очень помнил, куда направил аэрокар, и очнулся, только увидев под собой знакомые очертания озера. Ну, что ж!
   Клев шел неплохо. Наконец, усмехнувшись, он достал спиннинг и сделал заброс в сторону острова. Безрезультатно - раз за разом: последний прямо к берегу, в заросли. И тоже без толку, но зацепа не было - как тогда, бесконечно давно.
   И когда он сам провел лодку за мысок, неожиданно увидел Лейли, задумчиво смотревшую в сторону, откуда он появился. Казалось, она нисколько этому не удивилась, будто ждала его здесь.
   - Садись: нужно поговорить. Очень! - Нет, она не ждала его: просто, уже привычка - в трудных случаях прилетать сюда.
   Многое изменилось с того нечаянного свидания, прежде всего - они сами. Стали очень близкими друг другу - хотя и совершенно иначе, тем тогда.
   - Что мне делать, Отец?
   - Ты о чем, Лейли?
   - О себе. И о Лале. Всё так запутано. А времени для решения уже совсем мало.
   Он помнит, как когда-то она его любила - она произнесла это совершенно спокойно, и он в ответ кивнул. Потом, когда они прилетели, она увидела его и Эю с детьми, и ей неудержимо захотелось быть с ними. Со всеми. И жить той же жизнь, что и они. Даже её чувство к нему померкло рядом с этим желанием, - и это она тоже сказала абсолютно спокойно.
   - Теперь я тебя уже люблю как отца моего Лала и деда Марка.
   Он улыбнулся в ответ.
   Нет, не всё так просто. Ведь есть то, что нельзя считать нормальным: огромная разница в возрасте. Она состарится и умрет намного раньше Лала. Он пока не задумывается над этим.
   Сможет ли он потом оставить её, когда она уже физически не сможет быть его женой - или хотя бы жениться на другой после её смерти? Не лучше ли: не затягивать? Может быть, сделать это сейчас: когда он полетит - остаться на Земле, освободить его от себя.
   Дан покачал головой: для Сына это будет ударом, страшным. Потом, как же Марк: разлучить его с кем-то из них?
   Есть ещё способ, сказала она. Можно разлучиться на время, чтобы потом до конца быть вместе. Да, и не надо пугаться: анабиоз, в котором она пробудет, пока их возрасты не сравняются. Это же лучше.
   Но в глазах его появился ужас.
   Есть ещё один способ сравняться в возрасте, сказала Лейли: космический полет на субсветовой скорости. Но они почти недоступны обычным людям - только киборгам; да и киборги, которые после своих вековых полетов вернутся на Землю, перейдут в гиперэкспрессы. Так что...
   - Постой! Я как раз работаю сейчас над проблемой выхода на Контакт с помощью гипераппарата. Замедление времени должно быть при этом значительным.
   - За счет чего?
   Он попытался объяснить - и друг пришло понимание. Чуть ли не сразу. Он всё изложил ей, причем так, что она тоже поняла. Впрочем, не удивительно: в их семье разговоры слишком часто касались гиперфизики.
   Она кивнула головой:
   - Имей в виду и меня.
   - Обещаю! - Дан заторопился: не терпелось засесть за расчеты.
  
   Нельзя сказать, что работа, начатая тогда группой генетиков-изгоев, не дала результатов. Но... Но, но, но! Именно: невероятно много "но" в этом способе стимуляции способностей.
   Сложнейший комплекс различных веществ, синтетических и природных, включая гормоны. Действие мощное по глубине: даже на олигофренов, только узкое - не более двадцати трех процентов удачного исхода. Но... Да, но: в случае неудачи - летальный исход. Впрочем, большая часть проб проведена на явных олигофренах: для них этот способ ещё можно было считать как-то оправданным.
   Но абсолютно тот же результат, с ничтожной разницей, дало применение препарата на менее сильно отстающих детях. По просьбе их родителей. Очень небольшое количество. И сразу же от него - отказались: они сами - Дзин и весь Институт исправления. Считали, что не имеют право убивать детей, пытаясь их исправить.
   До них доходили реплики, раздававшиеся из лагеря Йорга: если бы использовали подопытных "неполноценных", то дело спасения остальных "неполноценных" пошло бы куда живее.
   Йорг крайне редко открыто выступал против них: обстановка для него в этом отношении становилась всё более и более неблагоприятной. Но даже его молчание звучало. Против них: как полное отрицание - неприятие, не опускавшееся до споров. Йоргом и его клевретами это делалось нарочито спокойно. Их можно было даже часто увидеть на докладах и лекциях, проводившихся сотрудниками Института исправления.
   Сам Йорг не составлял исключения. Появляясь на них, усаживался в одном из средних рядов; внимательно слушал, никогда не задавал вопросы, не произносил реплик - и уходил так же молча, как и присутствовал.
   Он красиво проигрывал, и это невольно внушало уважение к нему. Явно делал удар на это, ведя психологическую атаку на тех, кто не с ним. Впечатление, действительно, производилось сильное: это часто отмечал про себя Милан, чувствовавший, как часто тянет его неотрывно смотреть на Йорга, когда он его видел.
   Однажды доклад делал Дзин. Да, это было, когда они провели серию попыток исправления обычных отстающих детей, не давшую результатов. Йорг сидел, как всегда, молча, буквально впившись взглядом в Дзина. Он не замечал, что точно так же Милан не спускает с него глаз.
   В какой-то момент злорадная усмешка мелькнула на губах Йорга - затем лицо его сразу снова стало непроницаемым. Но этого было достаточно. Невольное чувство уважения, которое до сих пор не мог он не испытывать к нему, сменилось другим: ненавистью. Милан понял, насколько страшен Йорг, считавший для достижения цели дозволенным абсолютно всё.
   Чему злобно радовался он? Явно знал что-то - больше, чем пока они. Значит, он, всё-таки, вел какие-то близкие к их разработки? Но почему ничего не удалось ничего обнаружить даже в Институте генетики? Неужели Йорг мог скрыть результаты исследований: спрятать всё в личном архиве?
   Милан уставился на Йорга - буквально буравил его взглядом: "Скрыл, да? Говори!" И Йорг вдруг поднял голову и посмотрел в сторону Милана: в ледяных глазах его мелькнул страх.
   Потом он сидел с низко опущенной головой, как будто боясь снова встретиться с Миланом взглядом.
   "Неужели - правда?", думал Милан. "Но тогда - он же не только абсолютно бесчувственный: он - и не настоящий ученый".
   И когда они уже выходили, Йорг, словно не выдержав его взгляда, снова оглянулся. В лице его невольно появилось выражение затравленности, в глазах читался откровенный страх. Таким Милан видел его впервые.
   Нет - не впервые! Такое же выражение было на его лице когда-то давно: когда Милан, его любимый ученик и верный единомышленник, дал прослушать запись Риты - рассказа Лейли. Да, именно такое, только Милан тогда не слишком-то обратил на это внимание - тем более, что Йорг очень быстро выключил связь.
   Сейчас Йорг как будто был не в силах ни оторвать взгляд, ни уйти. Казалось, уже никого кроме них в огромном зале.
   "Ты скрыл от людей свое открытие", - думал Милан, всё более обретая уверенность в правильности своей догадки. - "Значит, ты - умер как ученый. Мы - обойдемся без тебя". И он презрительно улыбнулся в глаза своему бывшему учителю.
  
   Дан оторвался от расчетов, задумался. Работа успешно двигалась к завершению, словно за все последние годы накопились неиспользованные силы. Удивительно быстро по сравнению со всеми предыдущими научными задачами, которыми приходилось заниматься.
   Итак: один гиперэкспресс того же класса, как Экспресс. Использование четырехкратного выхода в гиперпространство создает существенный релятивистский эффект сокращения времени. Движение около пяти лет по бортовым часам - почти пятьдесят по часам Земли. Или Земли-2.
   Дан усмехнулся: как раз то, что просила Лейли. Как нарочно! Парадокс времени в гиперпространстве приходит на помощь парадоксу возврата любви.
   Когда Марку исполнится двадцать лет, на Землю-2 прибудет гиперэкспресс "Контакт". Несколько человек, и с ними Лейли, улетят, чтобы послать сигналы Им. Когда они вернутся на Землю-2, она может оказаться даже немного моложе Лала.
   Может быть, они ещё прилетят на Землю. Сможет ли он увидеть их, доживет ли? Так хочется!
   А бессмертия вообще? Жить вечно и видеть, как совершатся новые и новые великие открытия, как люди расселяются по Галактике и вступают во всё новые Контакты. Эра Великого Кольца - так названа она писателем-фантастом ХХ века Иваном Ефремовым.
   Ну, а если не бессмертие: по крайней мере - ещё одну жизнь? Раньше - это было бы несомненным. Для него и для Мамы: экологическая революция на Земле-2 и первый выход на Контакт - более чем достаточное основание для этого. Так что - сам виноват, что лишился такой возможности!
   Вот и прекрасно! Что ж, он умрет, как все люди - когда придет его срок: не похищать же жизнь у другого! И ведь - он не умрет совсем: останется жить то, что он успеет сделать; он будет продолжать жить в своих детях, детях своих детей, их детях. И - в памяти человечества, где сможет занять место рядом с одним из самых замечательных людей в истории Земли - Лалом Старшим.
  

31

  
   И снова, как когда-то, вся Земля застыла у экранов, провожая своих сынов и дочерей. Их много сейчас: несколько десятков тысяч человек со знаками макрокосма на комбинезонах.
   Один за другим стартуют крейсеры. Последние прощания. Ли обнимает Дзина, Лейли - Риту; Марк её сына, Эрика:
   - Вырастай поскорей и прилетай: я буду тебя там ждать. Не реви!
   Дан и Эя среди тех, кто отправляется проводить улетающих до гиперэкспресса; с ними Дэя, Ева и Арг.
   Земля на обзорных экранах - родная, уменьшающаяся: оставляемая надолго, может быть - навсегда. Вереница крейсеров неслась сквозь Солнечную систему.
   ... За орбитой Нептуна головной крейсер принял сигнал движущегося навстречу катера.
   - Ги! Прощаться летит! - Ли улыбнулся. Точка на экране двигалась, росла.
   Через два "дня" катер приблизился к крейсеру и начал разворот с торможением, пристраиваясь к нему. Ли следил не отрываясь: Ги производил фигуры высшего космического пилотажа на форсированном режиме, который выдерживали не все - только подготовленные им, по его системе.
   - Красиво! - Ли поднял большой палец: Ги за толстым стеклом шлюзовой кивнул и гордо улыбнулся.
   - Боялся: случится что-нибудь - не успею повидать тебя! - он сжал Ли в объятиях. - Завидую я тебе, всё-таки!
   Он тоже подавал рапорт, одновременно с Ли, но его спросили: а кто останется здесь в Ближнем космосе? А спасатель - как врач: не всегда волен выбирать. Долг прежде всего: недаром и те и другие носят погоны.
   Дан видел с какой грустью смотрит он на астронавтов.
   - Не гляди на него с такой завистью, - кивнул Дан в сторону Ли. - Готовь себе замену: я буду рекомендовать тебя для следующего полета на специальном гиперэкспрессе "Контакт".
   - Когда?
   - Думаю, лет через десять. Но это будет больше, нежели полет туда.
   - Больше - чем полет к Земле-2, Капитан?
   - Больше, Ги. Корабль оттуда отправится в Дальний космос для передачи наших сигналов Тем: мы надеемся на установление настоящего Контакта с ними.
   Подробности рассказал Ли. Они полетят втроем: он, Ги и Лейли.
   - Лейли? - брови Ги поползли вверх.
   - Так надо, - ответил Ли и объяснил, почему - Лейли.
   Ги кивнул: действительно, было надо.
   - Понимаешь: мы вернемся примерно на сорок пять лет моложе своих сверстников.
   - Ну, и что?
   - Поэтому тебе лучше пока не жениться.
   - Так я ж и не собирался. Как ты. Не так ли?
   - Ну...
  
   Они все, конечно, много раз видели новый гиперэкспресс на экранах, но при подлете к нему, освещенному бесчисленными огнями, были поражены видом корабля - огромного, как город.
   Здесь было все невероятных размеров. И не удивительно: на этот раз предстояло полное освоение планеты. Гигантские запасы энергетических батарей и "горючего", парк всевозможных сверхсовершенных машин-роботов, суперкомпьютеры. Архив с записями абсолютно всего - не только необходимого для работы: то же по искусству и истории - которую, как теперь знали, недопустимо не знать. Семена бесчисленного количества видов растений, и множество блоков с самками животных, отобранных в строгом соответствии с возможность создания первоначального биологического равновесия. И запасы, неисчислимые, пищи и фуража. "Ковчег" было имя корабля.
   Бесконечные коридоры, куда выходят двери кают, которые, кажется, невозможно не перепутать. Но каждое место - досконально известно, изучено на имитаторах во время многолетней подготовки - ещё до того, как корабль был окончательно построен: все уверенно двинулись к своим каютам.
   ... Последний "день". Или "ночь". Всё равно - здесь это чисто условное понятие: Солнце видно, как слабое тусклое пятнышко, чуть больше и ярче обычных звезд. Просто остались считанные часы до момента, когда провожающим и огромной дежурной команде предстоит покинуть "Ковчег", уйти на крейсерах к Земле.
   Последние часы. Когда ещё можно что-то говорить друг другу, жадно смотреть, чувствовать прикосновение к бесконечно дорогим тебе людям, - с которыми, возможно, расстаешься уже навсегда.
   Марк переходит от Деда к Бабуле, от нее к Дэе, которую никогда не называл тетей; поочередно сидит у них на коленях, крепко обняв за шею.
   Ева смотрит на Ли, он на нее; порой она видит, как он, будто подчиняясь неодолимой силе, поворачивает голову в сторону Дэи, глядит на нее не отрываясь. И Еве горько за него.
   ... Последние минуты: последние объятия, поцелуи, прощальные улыбки и слова. Вот - толстая стеклянная перегородка отделила их друг от друга.
   Один за другим стартуют крейсеры к Земле. Последний взгляд на сияющий огнями "Ковчег", который через сорок восемь часов, как Экспресс когда-то, уйдет в Дальний космос.
  
   Молчание. Кажется, можно задохнуться - так тяжело. И нет даже слез. И тогда Дан посылает робота за скрипкой, берет её в руки. Плачет скрипка в чутких его пальцах, и слезы появляются у всех на глазах. Плачут женщины, плачет сам Дан. Только великан Ги крепится изо всех сил, смахивая ладонь редкие слезинки, которые порой всё-таки скатываются у него.
   - Он был первым человеком, родившимся на той планете. Она была его родной: он - постоянно тосковал здесь по ней, - вдруг заговорил Дан. - Он удивительно рано стал взрослым. Послушай, Мама; послушайте все!
   Он рассказал то, что Эя до сих пор так и не знала: что Сын спас его, когда Мама, обеспокоенная его самовольной отлучкой, сгоряча дала ему пощечину - а он, чтобы не волновать её, вместо того, чтобы сказать правду, стал просить у нее прощение.
   А Ги стал рассказывать о Ли, о его невероятном бесстрашии и трудолюбии; о его доброте, за которую все так его любили.
   - Конечно: его же невозможно было не любить, - сказала Дэя.
   "Только не такая любовь нужна ему была от тебя!" - с горечью подумала Ева. Но ничего не сказала: Ли считал, что теперь уже нельзя ей ничего говорить. Он был прав.
  
  

32

  
   Гиперэкспресс "Контакт" не ушел к Земле-2 через десять лет. События складывались так, что для этого были серьезные причины.
   Первая: вначале какие-то проблески в расшифровке послания Тех - и вскоре всё опять зашло в тупик. Вторая: темп перестройки общества, несмотря на успехи в создании СНН, продолжал оставаться ниже предполагавшегося.
   Не лучше было состояние и работы по Исправлению. Группа Дзина, образовавшая когда-то Институт исправления, вовлекала в орбиту своей деятельности всё больше народу: медиков, физиологов, биофизиков. И генетиков: объявленный ими бойкот был давно забыт - Совет воспроизводства утратил свое былое значение и влияние. И не удивительно: он стал практически не нужен, так как больше не руководил воспроизводством - дети теперь рождались в семьях. Поголовно. У всех детей были родители, настоящие. И даже приемные у тех, которых ещё успели произвести на свет "неполноценные" роженицы: их всех разобрали.
   Дети рождались без подбора: количество малоспособных детей увеличилось - но никто уже не собирался их отбраковывать, превращать в "неполноценных". Даже мысль об этом казалась дикой. С ними возились, не считаясь с усилиями: все - родители, педагоги. И более способные дети: помощь более слабому снова считалась естественным долгом каждого. Но - не всегда результаты могли восприниматься как удовлетворительные.
   На медикаментозное исправление - с риском для жизни - было наложено вето: Институт исправления сам поставил его на голосование. Велись поиски других способов. С отдельными успехами - не коренного характера, частичными - но они давали надежду на радикальный в будущем. Тем более что столько народа принимало участие в этой работе. Группа Дзина - он сам, Альд, Олег, Милан, Дэя - по-прежнему составляла ядро работавших над Исправлением.
   Из них Милан был самым одержимым. Слишком часто Рита, проснувшись ночью, по его дыханию догадывалась: он снова не спит - думает.
   - Опять? Ты же совсем замучаешь себя!
   - Ничего. Я - так. А ты спи: у тебя завтра тяжелая репетиция.
   Да: завтра опять тяжелая репетиция. Вообще, очень трудно без Лейли, а у Поля по-прежнему столько великолепных замыслов. Когда-то она до конца не представляла, чего стоит положение актрисы, считающейся чуть ли не самой лучшей. Да - она безумно уставала. Из-за этого она с Миланом всё время откладывали рождение ещё одного ребенка.
   Обняв Милана и прожавшись к нему, Рита засыпала, а он, не двигаясь, чтобы не разбудить её, не смыкал глаз до самого рассвета.
   Никто, кроме него самого - даже Рита - не знал одной из главной, хоть и не единственной, причины его одержимости: Йорг неотступно стоял у него перед глазами. Главный противник, страшный враг, которому он дал обещание молчать о его подлинных взглядах. А у него был долг перед другим - тем, что стало кровно близким, из-за чего он порвал с Йоргом. Его молчание было чуть ли не предательством, и единственное искупление для себя - победа над Йоргом в другом: в науке.
   Отдельные удачные мысли. Несколько мелких успехов, - все полны надежд. А его непрерывно гложет мысль об открытии, сделанном и скрытом Йоргом - наверняка грандиозном: Йорг, всё же, был великим ученым. Уверенность в своей догадке не проходила.
   Десять лет работы казались бесплодными. Может быть, именно казались - потому что было достаточно случайного толчка, и всё разом сдвинулось с мертвой точки.
  
   "Род Дана, колено Даново". Так с презрительной иронией назвал Милан когда-то семью Дана. Теперь и он, и Рита были членами этого "колена". Поначалу просто из-за того, чтобы обезопасить ребенка. Потом Эрик родился и сразу стал внуком Дана и Эи и младшим братом Марка. Он как-то спросил Дана, сидя у него на коленях:
   - Дедуля, я ведь твой внук?
   - Ну, конечно. А кто же ты мне ещё? Самый настоящий внук.
   - А чего ж Дэя сказала, что мама и папа не ваши с бабулей дети? Что не вы их родители? Ведь они же тебя называют отец и бабулю мама. Вот выдумала-то!
   Они смеялись вечером, когда, уложив Марка и Эрика, сидели за ужином и слушали Дана. А потом Эя, которую все называли Мамой, сказала:
   - А ведь и правда: так оно и есть, как Эринька сказал. Дети лучше знают.
   ... Сегодня всё большое семейство Дана полетело в горы, в свой дом. С ними не было только Риты: должна была прилететь сразу же после репетиции.
   Они лежали на траве, разговаривали. Дан впервые сказал, что Совет координации считает необходимым отсрочить вылет "Контакта".
   - Как так? - Эрик проходил подготовку к полету на Землю-2. - Как же? Дед, Марик же ждет меня!
   - Придется ждать ещё: нам всё ещё рано вступать в Контакт.
   Необходимый этический уровень - так и не достигнут. Имеют место затяжки в создании СНН, вызванные чаще всего недостатком активности, иногда - как кажется - бесшумно организованные теряющими силу, но всё же, ещё существующими противниками.
   - Ведь использование доноров всё ещё не исчезло. - Все свои силы и время Дан отдавал исключительно борьбе за сохранение жизни каждого из оставшихся от прежней группы доноров. Благодаря его усилиям ни один донор не мог быть использован, как прежде, без утверждения всемирным голосованием, - его, всё же, иногда давали, преодолевая каждый раз яростное сопротивление Дана, мучительно переживавшего смерть ещё одного донора, как тяжелую трагедию.
   Он тратил уйму энергии, чтобы ускорить создание СНН; сам принимал участие в тщательном исследовании всех причин необходимости использования очередного донора и выискивании любых возможностей обойтись без него. Пытался убеждать тех, кому должны были сделать хирургический ремонт, самим отказаться от него. Или пусть им произведут пересадку консервированного органа, взятого у трупа сразу же после смерти: качество и надежность, конечно, не те, что от специально выращенных и прирезанных доноров.
   - Далеко ещё не все такие, как наш Марк! - Дан глянул на могилы под березами. - Вместо "Контакта" к Земле-2 уйдет сообщение об отсрочке. Через гиперпространство оно дойдет быстро.
   - Значит, это уже наверняка? - протянул Эрик.
   - Да, - Дан тоже вздохнул. - Не горюй, внук: успеешь окончить Институт переселения, улетишь уже как специалист.
   - И я полечу с тобой. Юнгой-астронавтом, - вступила в разговор девятилетняя дочь Дэи. - Я там увижу наших: дядю Лала, тётю Лейли, Марика и сына Евоньки - дядю Ли.
   Дан невольно улыбнулся: Дэлия, внучка, так уверенно сыпала словами "дядя" и "тётя" - для нее, ребенка второго поколения, рожденного в семьях, это уже было предельно привычным.
   - Ты же никого их не знала!
   - Вы ведь про них столько говорили. Ну, что: и у тебя не получается?
   - Подожди, - ответил Эрик, снова повернувшись к лежащим перед ним ярким разноцветным элементам, из которых надо было помочь Дэлечке что-то собрать. Досада брала: как это у него, универсанта, сразу не получилось.
   А девочка, тоже задумавшись, неожиданно схватила несколько элементов и, перекрутив их, мигом собрала то, что хотела.
   - Вот!
   - Но это же не по правилам: их нельзя деформировать.
   - Ну и пусть! Зато сразу получилось.
   И Милана как током пронзило. Нельзя составить то, что они хотели, оставляя исходные элементы неизменными: это будет не по правилам, из которых они всё время исходили, но - иначе не получается.
   Дальше он уже ничего не видел и не слышал: ушел целиком в свои мысли. Они когда-то слишком привыкли заниматься подбором - из того, что есть: эта привычка шла за ними, как тень - её даже не замечали. Когда пытались медикаментозно воздействовать на нежелательные следствия имевшейся совокупности генов: действовали, по сути, как физиологи, а не генетики.
   Наличная совокупность генов. Неизменных. Так - далеко не уйти! Есть же способы, меняющие сами гены: инженерная генетика - сложная и дорогостоящая. Возможно, единственно радикальное средство решения Исправления. Неимоверно дорогое! Недаром его до сих пор применяли лишь для проведения отдельных экспериментов. Дорого - и зачем: так поставили бы вопрос раньше.
   Но - не теперь. Это лишь долг: общечеловеческий долг перед теми, кто не по своей вине - в силу данных, полученных при рождении, не может трудиться, как все. Так считает Отец, - надо сказать ему.
   Милан поднял глаза: Дан как раз стоял перед ним.
   - Ты не заснул? Все уже ушли: обедать. Пошли тоже!
   - Подожди, Отец! Мне надо кое-что сказать тебе - кажется, важное, - в тот момент он совсем не думал о Йорге.
  
   Идея оказалась, действительно плодотворной. Дзин, сразу же одобривший её, переключил работу Института на её осуществление. Первые успехи пришлось ждать не слишком долго.
   И тогда работа по Исправлению стала одной из основных - наряду с созданием СНН и расшифровкой Послания. Дзин был избран координатором Совета исправления, созданного для руководства всё увеличивающимся количеством подключавшихся к этой работе людей.
   Результаты регулярно докладывались по всемирной трансляции Дзином или другими членами Совета исправления. Только Милан не выступал никогда: по-прежнему исступленно работая, он почему-то держался в тени. Несмотря на то, что ему, его идее - так считал Дзин - принадлежит заслуга успехов. Милан отмалчивался.
   Этот этап работы занял тоже почти десять лет и завершился созданием действительно настоящего способа. Сложного, дорогого очень - но способного только исправить, только помочь - но не убить. Общественное мнение к тому времени уже созрело для того, чтобы воспринять это как величайший успех науки, а не источник ненужного и недопустимого расходования огромных сил и средств. Так теперь думали почти все. Почти: Йорг был и оставался самим собой.
   Подробный доклад по всемирной трансляции из Зала Конгрессов Дзин предложил сделать Милану. Думал, что того опять придется долго уговаривать. Но Милан сразу молча кивнул. Выглядел он отнюдь не победно: измотан был беспредельно; - из всех людей лучше всего его состояние понимал Дан: то же самое, что когда-то с ним.
   Но когда Милан, стоя на трибуне, начал говорить, и весь огромный Зал замер в молчании, слушая его, когда он увидел тысячи восхищенных глаз, усталость схлынула, ушла куда-то. И тут взгляд его встретился с взглядом затравленно смотревшего на него Йорга: как тогда.
   Ни разу за эти двадцать лет не видел Милан его ни растерянным, ни слабым. Йорг присутствовал на каждом докладе в Зале Конгрессов или Институте исправления - не пропустил ни одного. Спокойно слушал, и по его ледяным глазам нельзя было ничего прочесть, - только изредка мелькала презрительная усмешка на губах. Не значила ли она, что они пока так и не смогли достичь того, что уже знает он?
   А сейчас! "Ага!" - понял Милан. - "Мы открыли то, что скрыл ты - сами!" Он равнодушно отвел взгляд - и почему-то совсем перестал думать о Йорге.
   ... Открыли то, что он считал своим самым великим достижением - которое не собирался раскрывать, пока не настанет для этого время. Теперь - оно стало никому не нужным: другие - открыли то же!
   Не только открыли - далеко превзошли. Потому что всё это время работали, и их было много, а он, чтобы скрыть от других, должен был прекратить её. Иная цель - социальная - заслонила науку.
   Он был человеком своего времени, для которого успех в науке - высшая радость, высший смысл в жизни. Для него - ещё возможность считать себя лучше и выше других. Сверхчеловеком, которому всё дозволено - "белокурой бестией" величайшего Ницше.
   Первый раз он испугался, что чего-то сумеет достичь Дзин - без него: это могло быть побочным результатом того, чем тот задумал тогда заняться. Помешает быть первым: право каждого заниматься тем, чем считает нужным - и тем, чем занимается другой, хотя Дзин и не подозревал, что их интересы скрестились. С ним Йорг сумел справиться тогда без особого труда.
   Второй раз - здесь, на докладе Дзина: показалось, что Милан что-то знает. Потом убедился: нет, ничего ещё не знает, только ищет - успокоился. Казалось маловероятным, что кому-то слишком быстро удастся открыть то, на что он потратил большую часть своей жизни: господство над наследственностью путем деформации генов. Он ещё успеет дождаться момента, когда сможет раскрыть, опубликовать свое открытие, - и мир снова признает его как величайшего ученого. Так будет - рано или поздно: он верил в это.
   Но обстоятельства непрерывно ухудшались. Дан вел беспощадную войну, хотя и не часто упоминал открыто его имя. Приходилось всё дальше и дальше откладывать публикацию открытия.
   Он продолжал успокаивать себя тем, что им ещё очень далеко до него, что их спешная работа порождает многочисленные ошибки, которые они не сразу замечают.
   Да, двигались они поразительно быстро: каких-нибудь тридцать лет с момента, когда они начали - их нельзя было остановить.
   Попытка самому воспользоваться тем новым, что появилось, кончилась полным крахом: из группы сторонников "разумного порядка", которым он предложил создать семьи, чтобы рожденных в них детей воспитать во взглядах этого порядка и сделать хранителями их в будущем, все - отреклись и от него и от своих взглядов, которым были до того верны. Появление их детей, казалось, перевернуло в них все: Йорг понял, что этого следует опасаться, как страшнейшей заразы.
   А Дан не опьянялся успехами, не становился благодушней. Наоборот - зорко выискивал каждую мелочь, старался не оставить целым ничего.
   Вот так! Ты пожертвовал славой (да, славой!) одного из величайших ученых для сохранения хоть крупицы того, что считал поистине шагом вперед - но, даже надежды на это тебе не оставили.
   Твой бывший ученик сейчас уничтожил тебя - как ученого. Повторил открытие - нет, более того: превзошел. Если бы он оставался твоим учеником, сейчас его слава была бы и твоей, и ты бы гордился им - собственным учеником, превзошедшим тебя. Нет, этот бывший ученик - заклятый враг: он сдержал свое обещание, не обмолвился ни единым словом о его взглядах - уничтожил тебя иначе.
   Ощущение полной безнадежности охватило его. Победы его идей не будет - никогда! Всё пропало, всё! Страх сковал его целиком, и когда, подняв глаза, он снова встретился взглядом с Миланом, почувствовал, что тело перестало подчиняться ему.
   ... Уже после того, как все вышли из Зала, непонятное чувство заставило Милана вернуться обратно.
   Он увидел Йорга, сидевшего одного среди совершенно опустевшего Зала. Тот выглядел странно - как и в момент, когда Милан перед концом доклада встретился с ним взглядом: именно неосознанное воспоминание об этом и заставило Милана вернуться. Оттого же он не смог не подойти.
   Йорг был не в состоянии ни двигаться, ни говорить: лишь в глазах читались ненависть и боль. Потом он перевел их на что-то, находившееся сзади Милана: Милан обернулся - там стоял Дан.
   Он снова повернул голову к Йоргу, одновременно нажав на браслете вызов экстренной медицинской помощи. Но она больше не требовалась: Йорг сидел с отвалившейся челюстью - глаза его неподвижно смотрели куда-то, где уже никого не было.
  
   - Это я убил его!
   Они шли пешком от Зала конгрессов - хотя знали, что их ждут: им надо было придти в себя.
   - ?
   - Я - убил его!
   - Почему - ты?
   - Мы повторили его открытие - отняли его славу!
   - О чем ты?
   - Я убил его своим докладом. Не знаю, насколько идентичны были наши открытия, но слишком многое, самое главное, он - по-видимому, лишь один - знал давно.
   - Ты что-то узнал?
   - Я понял это когда-то. Всё же, мы были с ним очень близки - и иногда понимали друг друга без слов.
   - Ты любил его тогда?
   - Конечно. Он мне казался самым замечательным из ученых, живущих на Земле. Я считал, что он - выше всех: по уму, таланту, душевной силе; что необходимо подражать ему. Во всем. Стать таким, как он: бесстрастным, сильным, безжалостным. А тебя - как тогда я ненавидел!
   - Самый активный контрпропагандист.
   - О, и не только это! А то, что я пытался сделать Лейли: довести её до выкидыша. Как я мог? А ведь - мог. По крайней мере - заставил себя это сделать. А Лейли запрещала мне вспоминать. Удивительный она человек!
   - Это так.
   - Да вы все: она, ты, Мама. Рита уже вскоре почувствовала это. Через нее - что-то и я. Вы перевернули нас обоих: мы сделались совершенно другими.
   - Нет! - Дан покачал головой. - Нет, я думаю: мы просто помогли вам стать тем, кем вы были на самом деле. Только вы этого сами не понимали.
   - Мы вначале ничего не понимали.
   - Не удивительно.
   - Нет, конечно! Ведь почти все не знали ничего.
   - Кроме Лала.
   - Даже он не мог знать некоторые вещи - страшные. Да!
   - Ты о чем?
   Но Милан вдруг замолчал - надолго.
   - Он - умер, - произнес он, наконец. Дан смотрел на него, не задавая вопросов. - Отец, прости: есть вещи, которые он сказал, по-видимому, только мне одному. И я дал обещание никому не говорить. Даже теперь, когда он умер, я не знаю, имею ли право сказать обо всем. Но - тебе скажу: нет сил одному нести эту тайну. - Он снова замолчал. - Да, пожалуй - я обязан сказать это именно тебе. Слушай!
   Йорг был страшной фигурой - гораздо страшней, чем кто-либо мог себе это представить: дальше его никто не ушел во взглядах на использование "неполноценных"! В эпоху кризиса это было для всех - одной из вынужденных мер, необходимых для преодоления его. Для него - нет: новое социальное расслоение он считал шагом вперед в развитии человечества. Настолько ценным и важным само по себе, что кризис, породивший его, являлся благодатным явлением. Он один! И никто больше! По крайней мере - так откровенно перед самим собой.
   Как он ненавидел тебя! Нет, не когда ты после возвращения на Землю стал пропагандировать социальное учение Лала. Гораздо раньше: когда открытием гиперструктур ты положил конец кризису. Он испугался - что сложившееся использование "неполноценных" не успело бесповоротно укорениться на Земле: произошедший в сознании человечества сдвиг ещё не стал необратимым. Он понимал гораздо больше и видел дальше других. Он был самым умным из врагов Лала. И самым безжалостным.
   Только моя попытка уничтожить ещё не рожденного ребенка Лейли - именно эта готовность убить - сумела вызвать его минутную откровенность. А я, неизменно восхищавшийся им до того момента - даже когда критиковал его - почувствовал ужас: от него веяло холодом. Мертвечиной.
   - Вот он был каким!
   - Таким. - Милан совсем ушел в молчание.
   ... "Таким", "Мертвечина". Внутренне омертвевший, безжалостный, спокойно жестокий. Убийца ребенка Евы. Истинный апостол начавшегося при кризисе перерождения.
   Мир без детей, мир без любви. Мир считанных одиноких гениев с ледяными душами. Строго необходимое им количество умственно выродившихся потомственных "неполноценных". И море сверхсовершенных роботов. Гении - тоже роботы: бесчувственны.
   Лал, Учитель! Даже ты не предполагал, что есть на Земле человек, для которого все происходящее на нашей планете не ошибка, непонятая, - заблуждение. Возможно, он был один - всего один: вообще один. Другие считали произошедшее расслоение оправданным - он не требовал оправданий: всё это было для него несомненно - и потому свято. Он никогда бы не сдался - его можно было только заставить. Самый убежденный, самый последовательный враг. Истинный Антилал.
   Теперь он - мертв. Но умерло ли то темное, что нашло в нем крайнее, завершенное воплощение? Не гнездится ли это темное где-то в глубинах подсознания; не скрывается ли там, чтобы когда-нибудь, прячась за объективные причины, снова появиться на поверхности и неузнаваемо исказить облик человечества?
   - Имел ли я право молчать, скрывать от всех - что он собой представлял? - вдруг спросил Милан. - Я был честен по отношению к нему - а по отношению к другим?
   - Не мучайся: мы, всё равно, победили - он умер оттого, что уже не видел для себя никакого выхода. Но пока он был жив, воспользоваться его откровенностью было не только недостойно: дело, всё-таки, уже было не в нём одном.
   - Может быть, может быть!
   Сигналы вызова одновременно зазвучали из браслетов обоих: их ждали - в Звездограде, в кафе "Аквариум". Ждали друзья, жены и дети - все, кто близок и дорог.
   И оба заспешили к ним.
   "Его судьба, к счастью, легче: с ним Рита - рядом с ней он сможет успокоиться. У меня тогда - никого не было. Разве? А Ромашка - кто спас меня? И позже - был Лал.
   И всё же! Нет, с тем, что у нас почти всех появилось - женами, детьми - легче пройти наши неизбежные тяжелые моменты. Мы стали сильней. Лал был прав".
  
   - Йорг умер! - тихо прошептал Милан Рите.
   - Что?! - она вскинула на него глаза: он выглядел подавленным, совсем не походил на одного из виновников сегодняшнего торжества. - Не надо! Не говори больше ничего. Потом!
   Он кивнул: объяснять ей ничего не нужно, она понимает без слов. И всегда знает, как сделать, чтобы ему стало легче. И сейчас: взяла его руку в свою.
   Они вскоре ушли - тогда Дан сообщил всем о смерти Йорга.
   - Так! - Дзин покрутил головой. - Что ж, когда-то была поговорка: об умерших говорят только хорошее - или не говорят ничего. Мне, конечно, легче молчать. Но Милана я могу понять: ему он дал немало, - это я могу сказать точно.
   "Ты уже не слишком помнишь - причиненное им тебе: ты вернулся к тому, от чего он тебя заставил отказаться. А я - не смогу, никогда! Не прощу - не забуду!" Глаза Евы, сидевшей рядом с Дзином, мрачно горели, губы были крепко сжаты. Дэлия не могла отвести от нее взгляд.
  

33

   Евонька - самая лучшая на свете! Дэлия так считала с самого детства: она ей была близка никак не меньше, чем родители и дед с бабой. Но к Еве, которую она никогда не называла, как мама, тетей Ева - только Евонькой, у нее отношение особое. Она не знала, почему. Видела её, в общем-то, не чаще, чем вечно занятых маму и бабу: Евонька тоже вела огромную работу.
   Но никто так не любил подолгу разговаривать с Делией. От нее-то в первую очередь девочка узнала столько удивительного. Привычный дед, бабушка и даже мама превращались в героев из легенды, которую рассказывала Евонька, держа её - ещё маленькую - у себя на коленях. И ещё - о замечательном человеке Лале, самом близком друге деда.
   Дэя порой говорила:
   - Ты меня - так не любила, как её, тетя Ева!
   - Ну, что ты, девочка! Я тебя люблю. По-прежнему. Просто, ты теперь взрослая. А мне ближе маленькие. Потом: это же твоя дочка.
   - Конечно! Я же шучу, тетя Евочка.
   Мама многое не замечала, поглощенная неистовой работой по Исправлению. А Дэлии почему-то запомнилось, что Евонька как-то настороженно, будто - даже боязливо вела себя с мамой. До поры до времени она не задавала себе вопрос: почему?
   А вообще-то, она очень любила задавать всем вопросы: деду, бабушке, родителям, Эрьке и Эрькиным родителям, деду Аргу. Они дополняли рассказы Евоньки: о ней самой, в частности - что она сыграла главную роль в движении против отбраковки детей.
   - Отбраковка детей? Разве они - вещи? Дикость какая!
   - Именно, девочка, - дикость. Только тогда - это не понимали.
   - Деда, и Евонька стала с этим бороться?
   - Да. Не одна, конечно: их было немало - педагоги, врачи. И с ними Лал, Старший.
   - Деда, ты мне про него побольше расскажи!
   Кризис и "неполноценные" - для нее, да и для всех её сверстников, были чем-то бесконечно далеким, непонятным. Для деда - ещё нет. Остатки этого в виде использования - как чрезвычайной меры - доноров-смертников не давали ему покоя. Все силы его были направлены на то, чтобы это скорей исчезло: только этим он и занимался. И с ним - бабушка.
   Деда было слушать интересно - не меньше, чем Евоньку. Фигура величайшего мыслителя-гуманиста Лала ещё ярче, чем у Евоньки, вставала в его рассказах. Весь период борьбы за гуманистическое возрождение человечества. Его участники, многих из которых она слишком хорошо знала: дядя Поль, мама и отец Эрьки - тетя Риточка и дядя Милан, огромный дядя Ги, дедушка Дзин. И даже папа, который из-за мамы не улетел на Землю-2 вместе с дядей Лалом, Младшим, оказывается, входил в тройку бунтарей-универсантов, устроивших самое первое выступление против бесчеловечного обращения с "неполноценными" на самой Земле.
   А мама рассказывала о своем детстве, большая часть которого прошла на Земле-2, о самой этой удивительной планете, куда улетели дядя Лал, его жена - тетя Лейли и брат Марк, друзья папы и дяди Лала Ив и Лика, сын Евоньки Ли и многие другие. Про страшный космический полет оттуда на Землю, в котором погиб крошечный ещё дядя Дэлии - Малыш. Про своего замечательного старшего брата, Лала.
   Маленькой, ей эти рассказы казались сказками, легендами, - они-то и подготовили почву тому, что уже в гимназии у нее четко определился главный интерес - история. Дед всемерно поощрял его: эта наука, которую для него олицетворял Лал Старший, была в его глазах высшей из всех на Земле.
   - Это прекрасно - что ты станешь историком! - повторял он.
   Изучение истории дало понимание значения событий, совершенных близкими ей людьми. Лал Старший стал её идеалом во всем: как и он, она решила стать также и журналисткой. Для развития в себе литературных способностей, необходимых для этого, усиленно занялась чтением художественных произведений, в том числе - старинных. А в них часто встречалось слово "любовь": воображение девочки оно не могло не захватить. То, где говорилось о несчастной любви, почему-то трогало её более всего.
   Как-то раз бабушка, Эя, застала её в слезах: Дэлия читала "Лейли и Меджнун" Низами. На экране горели страницы книги, написанные причудливой вязью, с яркими миниатюрами.
   Почему-то бабушка меньше всех что-либо рассказывала Дэлии, чаще всего молча слушала рассказы других, иногда вставляя несколько слов.
   - "Лейли и Меджнун"? - она уселась рядом с внучкой; они были одни.
   - Бабуль, почему только ты мне ничего не рассказываешь?
   - Что, маленькая? То же - что другие? У них это получается лучше, чем у меня.
   - А мне всегда казалось, что ты терпеливо ждешь - когда что-то сможешь рассказать только ты.
   - Ты так думаешь, девочка? Может быть. О чем бы ты хотела услышать от меня?
   - О любви, бабуль.
   - О любви? Что ж: ты ведь уже большая - сумеешь понять. С чего же начать мне? - взгляд её задержался на экране: - "Лейли и Меджнун" читает моя девочка. Ладно: послушай-ка о Лейли - другой Лейли, нынешней. Её история - не менее удивительна, чем древние поэмы.
   И, правда: не менее! Дэлия, пораженная, слушала, боясь дышать.
   ... Прекраснейшая, красивей всех на Земле, и талантливейшая актриса - Лейли (тетя Лейли!) в мрачные времена, когда люди забыли любовь, полюбила - старого ученого, совершившего самое крупное тогда открытие - деда Дэлии; ей рассказал о любви, которую знали люди прежних эпох, Лал Старший.
   Когда он уходил на обновление, она сказала ему на прощальном пиру...
   - Разве дед...?
   - А ты не знала? Ведь он же был тогда величайшим ученым своего времени. Его нынешнее тело принадлежало донору, на которого похожи лицом твоя мама и ты.
   ... Она сказал ему:
   - Приходи обновленным - тебя будет ждать моя страсть. - И ждала его.
   А он вернулся и в тот же день - нет, ночь: это была новогодняя ночь - встретился с ней, Эей, бабушкой, и их сразу связала взаимная страсть - ещё не любовь.
   Лейли узнала о его возвращении и поспешила к нему, но, увидев их рядом в новогоднем павильоне - он не замечал никого, кроме нее, бабушки - не подошла к нему. А он не вспомнил о том, что она обещала ему перед операцией.
   И прошло десять лет после того. Дед вместе с ней, Эей, и неразлучным своим другом Лалом готовился к полету на Землю-2. Лейли не разу не видела его - и продолжала любить, безнадежно.
   Лишь перед самым отлетом произошла негаданная встреча их. На озере ("Мы полетим туда с тобой: я покажу"). Единственная, незабываемая - для нее; для него - лишь прекрасный эпизод.
   Они улетели. Она ждала, почему-то надеясь на что-то. И одна из первых сумела увидеться с ними после прилета.
   - Я была рада её прилету: ужасно надоел карантин. Говорила ей о Лале Старшем, но мне казалось, что она не слышит меня - лишь ждет чего-то. Только когда появился Дан, я поняла всё. Сразу.
   Когда незадолго перед отлетом туда он появился утром в бассейне со следами поцелуев на теле, мне было всё равно: это было его дело, а меня - никак не касалось. А теперь - нет: он был мне дорог, бесконечно. Он - и только он: один, на всю жизнь.
   Я не знала, думает ли он так же: мне стало больно от мысли, что он хоть на мгновение может быть близок с другой, как со мной. А она, Лейли, была прекрасна: красивей её я не видела никого - ни раньше, ни сейчас. И она - любила его: я видела. Она - была тогда с ним перед отлетом: мне не нужно было ничего говорить.
   Я ждала: каждая клетка моя была в напряжении. Ждала и она.
   - Мама, Дети сейчас придут, - сказал он, и обе мы поняли, какое место занимает каждая из нас в его жизни.
   Вот так! - бабушка ладонь смахнула навернувшиеся слезы. - Слушай дальше.
   - Она снова ушла - молча. И что удивительно: её любовь к нему перешла на всех нас, близких ему. Быть с нами стало для нее как воздух и свет: она была первой, испытавшей неотразимое влияние нашего примера - дети, семья. Так хотел Лал, Старший, - под его влиянием узнала она любовь.
   А её любил наш сын, Лал Младший, - полюбил ещё там, на Земле-2, когда смотрел фильмы с её участием. Она встретила его там же - где произошло её единственное свидание с Дедом. И стала его женой. Она - первая из интеллектуалок - родила на Земле ребенка: тогда это был подвиг.
   - И продолжала любить дедушку?
   - Нет. Одно чувство перешло в другое. Нашего сына было за что любить кроме того, что он сын Дана. Наверно - не сразу. И было, конечно, не легко.
   Не только тогда. Ведь она же была намного старше его, моего сына: она же старше и меня. И мысль, что ему, а не ей придется расплачиваться за это, не давала ей покоя. Она не знала, что делать: расстаться с ним, пока не поздно, или заснуть в анабиозе, чтобы сравняться в возрасте.
   - И выбрала...?
   - Третье: она полетит в Дальний космос вместе с Ли и Ги на "Контакте", чтобы отправить сигналы Тем.
   - Ба, а он, дядя Лал, долго будет ждать её?
   - Долго, девочка: полсотни лет - за это время на гиперэкспрессе пройдет лишь пять. Эта история - ещё не кончилась.
   Вот и всё! Видишь: жизнь удивительней любого поэтического вымысла. И может быть, жизнь нашей Лейли станет легендой - о любви, вернувшейся на Землю.
   - Да, ба!
   Эя не напрасно ждала своего часа. Она не задавала себе вопрос: не рано ли? Нет: девочку недаром потянуло к произведениям, одно из которых продолжало светиться на экране.
  
   И сразу многое стало доступным пониманию. Ведь можно видеть или слышать что-то каждый день - и не обращать внимания: потому что ничего не знаешь об этом.
   ... - Евонька, расскажи мне про своего сына, - Дэлия попросила об этом просто так, - главным образом, чтобы сделать приятное ей, своей Евоньке. Та, как будто, не рассказывала ничего нового - но сама Дэлия видела всё какими-то другими глазами.
   - А он был счастливым?
   - Конечно: он же был самым лучшим космическим спасателем.
   - Я не о том. Ведь он был таким добрым: кто-то, должно быть, сильно любил его?
   Ева покачала головой: глаза её стали грустными.
   - Евонька, если бы он полюбил мою маму - раньше, чем папа - я была бы твоей внучкой. - Этого не надо было говорить - но откуда Дэлия могла знать!
   Зачем-то на минуту в комнату вошла мама, - и лицо у Евоньки как будто окаменело. Мама почти сразу ушла, и следом, поспешно, Евонька - стараясь не глядеть в глаза. Мозг мгновенно пронзила догадка.
   Почему так вышло? Ведь Ли - когда-то спас её. И деда с бабой, и дядю Лала. Ну да: он же космический спасатель - редко бывал на Земле. А она в его отсутствие успела полюбить папу, друга её брата. Потому-то она, Дэлия, появилась на свет. Но - всё же - во всем этом было что-то несправедливое.
   Должно быть - нет, значит - он улетел на Землю-2 из-за мамы. Теперь понятно: ведь когда-то она слышала, что его решение улететь туда было для многих неожиданным. Улетел один - друзей у него и там, конечно, много, но - рядом с ним нет жены: любимой - и любящей. Как же - живет он так? Ей стало до боли жалко его.
   - Расскажи мне ещё о своем сыне: я очень хочу послушать! - сказала она, оставшись поздно одна в своей комнате и вызвав её. Ева говорила, - и Дэлии почему-то становилось всё более обидно за него. - У тебя необыкновенный сын. Какой он добрый. Я бы смогла полюбить только такого, как он.
   ... Так и получилось: Ли незаметно заполнил всё её воображение. Когда-то в детстве, она сказала, что полетит вместе с Эриком на Землю-2: теперь она решила это твердо. Чтобы встретить там его.
   Говорят она очень похожа на маму - вылитая, как она в том же возрасте: просто поразительно. Он сразу узнает - кто она. И если станет нужной ему, то будет ждать его - долгие годы. Вместе с дядей Лалом, который будет ждать свою Лейли.
   Она никому не говорила об этом, - даже Евоньке. Только однажды, когда та говорила о Ли, Дэлия сказала:
   - Всё будет хорошо.

34

  
   Дан шел и щурился от яркого и ласкового весеннего солнышка. Голова его, совсем седая, была не покрыта. Снег на Земле таял, исходя веселыми прозрачными ручейками. Он шел, наслаждаясь солнцем, весной, легкостью.
   Что ж, прошедшая часть его второй жизни, полученной взаймы от "неполноценного", донора-смертника с лицом Дочери и внучки Дэлии, была прожита не даром: нет больше доноров-смертников! Окончательно: с прошлой недели - всемирным голосованием вынесен полный запрет. Из оставшихся в живых доноров - никто уже не умрет не своей смертью. И это служит ему оправданием - он вернул долг другим "неполноценным": бесправным, лишенным собственной воли и выбора жертвам утилитаризма.
   Завершено создание СНН. Не было сложней системы на Земле - и дороже. Но в то же время - и необходимей: благодаря ей человечество обойдется без убийства тех бедняг.
   Всё!!! "Неполноценных" - нет!!! Все люди! И будут людьми: те, кому не повезло при рождении - постарается помочь Исправление.
   Как вовремя: сразу после многодневного праздника, которым ознаменовали возврат социального равенства и справедливости, человечество опять застыло у экранов, включенных по сигналу экстренного сообщения - найден способ прочтения послания Тех. Слишком простой, чтобы до него было легко додуматься, - настолько, что даже не верилось.
   Среди лавины информации, освобожденной от сверхкомпактного сжатия - много того, что было непонятно. Судя по всему, цивилизация Тех - много выше цивилизации Земли. Но кое в чем - Земля шла на том же уровне. Интересно, что Те дали способ выхода на Контакт, который полностью совпадал со способом Арга и Дана.
   Среди множества вопросов, на которые хотели получить ответ Те - об устройстве общества и взаимоотношениях внутри него: они давали возможность понять, что высочайший интеллектуальный уровень Тех неразрывно связан с не меньшим этическим.
   Больше не было причин отлета "Контакта". Человечество - было готово к встрече с Теми: облик его более не был способен внушить отвращение своей бесчеловечностью - отпугнуть, остановить Тех.
   Их борьба завершилась победой, и они все решили, что тоже могут со спокойным сердцем покинуть Землю. Потому что никому не хотелось расставаться с детьми - улетали Дэя с Уно и Рита с Миланом, тоже давно его дети. И даже Ева с Дзином, тосковавшие по Ли. А им с Мамой хотелось не расставаться и с внуками - Эриком, Дэлией и Ладой, которую Рита родила Милану и им после того доклада - сразившего Йорга. Ещё ему хотелось посидеть на площадке в горах, где погиб тот Лал - Старший, оглянуться на прожитое здесь, на Земле, после возвращения, отчитаться в сделанном перед ним в себе. Наконец, обнять сына, невестку и внука: Марк взрослый уже - не исключено, что там есть уже и правнуки.
   Да, неплохо бы! Но - нельзя! Нельзя покидать ему Землю, и неизвестно, можно ли будет - вообще. Это он отчетливо понял вчера: раздалось "Прест сбежал!" и заставило его, как Бранда, отказаться от своего решения.
  
   Такой торжественный день! С утра в Зале Конгрессов началось всемирное собрание: в память Лала Старшего.
   Дан выступил первым. С огромной речью - такой он не произносил со времени Дискуссии, хотя выступать ему пришлось бесчисленное множество раз. Он говорил о своем друге, чей гений возродил человечество на принципах добра и справедливости.
   Как все слушали его! И единогласно - против меньше тысячи - проголосовали установить большую статую Лала в Мемориале Гения человечества.
   Затем Дан внес предложение: назвать именем Лала Землю-2.
   - Он первым вступил на нее!
   Но тут слово попросил Арг:
   - Учитель, это будет несправедливо: не он освоил планету. Он не виноват в этом - но всё же! Справедливость требует, чтобы Земля-2 была названа именами её преобразователей - твоим и Эи: пусть зовется она - Данэя!
   - Мы не смогли бы это сделать, не появись у нас там дети - благодаря ему! Лал научил нас: он осветил наше существование радостью, - попытался возразить Дан.
   - Так пусть звезда, Солнце-2, зовется - Лал! Пусть Лал светит на Данэе и обогревает её! Разве это звучит не прекрасно, учитель? Не противься же! Я ставлю на голосование: одновременно название и планеты, и светила.
   Дан ещё пытался возражать, но никто, кроме Эи - даже близкие друзья, дети и внуки, не поддержали его.
   - Хорошо: пусть! - наконец уступил он.
   ... А Арг почему-то оставался на трибуне. Когда стихли приветственные крики после того, как на экранах Зала Конгрессов загорелись результаты голосования, он снова заговорил:
   - Отмечая память Лала - как человека, благодаря которому вернулось не только то, что сказал мой учитель Дан, но ещё множество замечательных вещей - я хочу справедливости ради полностью отдать должное и тому, благодаря которому всё это стало возможным и было осуществлено - самому учителю Дану. Я считаю, что человечество может позволить себе в порядке исключения - до конца оправданного - установить статую самого Дана в великом Мемориале. Пусть будет она того же размера, что памятник Лалу, и на постаменте написано: "Открыл гиперструктуры, осуществил экологическую революцию на Данэе и социальную революцию на Земле". Кто - за?
   Буря рукоплесканий, и бешено скачущие на табло-экране цифры: миллиарды - за, десятки против - но среди них и его, Дана, голос. Дождавшись, когда цифры замерли, он поднялся:
   - Благодарю за честь. Но я - не хочу! Я живой ещё - я ещё не всё сделал: рано меня селить в Мемориал. И - хватит! - Он сразу ушел - опечаленный.
  
   Люди ещё не поняли, что не всё можно! А Арг? Забыл он, что ли, их давнишний разговор?
   ... - А ведь ты прав, учитель! Я это - не сразу понял: мне только нравились твои ребята, но остальное - казалось лишь данью твоей любви к безвременно погибшему Лалу.
   - И какие же выводы сделал ты для себя, дорогой мой ученик?
   - Что - если бы ты обладал большими правами по сравнению с другими, уступающими тебе в понимании действительности, события совершались бы быстрей, - а значит, предоставление тебе этих прав практически целесообразно.
   - То есть: мне не требовалось бы прежде убедить всех - или хотя бы, решающее большинство?
   - Конечно: решающее значение имел бы твой голос!
   - Вопреки воле всех остальных?
   - До какого-то момента - пока не убедятся, что ты прав.
   - Мудрец, управляющий человечеством?
   - Хотя бы и так!
   - Ты вычитал эту мысль у Платона?
   - Это какой-то древний философ? Когда мне было?
   - Я так и думал.
   Пришлось с ним вновь фундаментально побеседовать. Казалось, он понял.
   ... Может быть, тогда и понял. А потом забыл: главным для него были практические задачи, которыми он занимался. Да, практик он замечательный, изумительный организатор - но дальше своих задач почти не видит. Не зная как следует историю, не интересуясь философией, не видит и возможных последствий грандиозных практических действий, которые он в силах совершить. Кругозор Арга узок, - но при его способностях он может натворить такого...!
   Глаз и глаз нужен за ним! Чтобы он - или если не он, другой, подобный ему - как-нибудь не положил под ноги своим великим задачам всё что угодно: равенство, человечность, демократию, - он сделает это почти незаметно для самого себя, совсем не думая о вреде своих деяний. Бессознательно: он не Йорг, бывший идейным апостолом того, против чего восстали разум и совесть Лала; но и их сторонником Арг стал главным образом из-за любви к нему, Дану, и обоим его детям.
   А это - недопустимо. Потому что то, что проявляется в Арге, ещё, к сожалению, живо в очень многих - приглушенное, но не умершее. И если это будет оставаться, то сохранится опасность возрождения социального неравенства ещё в какой-то неожиданной форме.
   Нет! Этого больше не должно быть. Люди с младенчества должны впитывать в себя понятия человечности и социальной справедливости, которые всегда должны быть неотъемлемыми свойствами их. А как же иначе: ведь в этом только и проявляет человечество свое единство.
   И несчастье, случившееся с любым, должно брать на себя оно всё. Разве виноваты те, кто при рождении не получил достаточно высокие способности? Нет! Это становится так же понятным и естественным, как когда-то помощь тем, кто пострадал от пожара, неурожая или других стихийных бедствий - долг делиться с теми, кто лишен того, что ты имеешь.
   Социальный процесс должен иметь свою СНН, которая поможет вовремя заметить опасные симптомы заболевания общества. Конечно, это не сможет делать никакая киберсистема - этим должны заниматься люди, вооруженные знанием истории и философии - и не только: ещё - подлинной, глубокой человечностью. Необходимо создать эту СНН, а пока - он не имеет право покинуть Землю.
   Там, на Земле-2 (на Данэе, вспомнил он и усмехнулся: а ведь тебе, нечего скрывать, всё-таки не неприятно, что её назвали именем твоим и Мамы; лучше бы, однако, если бы сделали это уже после вашей смерти) его присутствие не обязательно. Колония землян пока немногочисленна и состоит в основном из молодых - воспитанных на новых принципах. Основу человечества ещё достаточно долго будут составлять живущие на Земле: именно здесь необходимо искоренить возможность возврата социального неравенства.
   Это вопрос, который никогда не станет праздным, ибо оно имеет естественный источник - невозможность абсолютного равенства вообще: равенства способностей. Все люди - различны: и это прекрасно, так как дает возможность каждому трудиться плодотворно в своей области. И уровень способностей - вещь не вполне определенная; иногда менее способный - по своему складу или каким-то мелким особенностям более подходит для решения очередной задачи: он делает открытие.
   И всё же уровень способностей успел стать основным источником авторитета для других. Это явление должно иметь свои пределы: не переходить грани дозволенного, превращаясь в деспотию авторитетов, которая может оказаться не менее губительной, чем любая другая. Демократия не должна быть формальной - она не только право, но и обязанность каждого: каждый сознательно и компетентно обязан решать вопросы, касающиеся всех, полностью неся всю ответственность. И...
  
   От раздумий оторвал крик:
   - Эй, дедушка! Держи!
   Дан обернулся. Прямо к нему по просохшей под весенним солнцем площадке бежал малыш лет четырех, крепкий бутуз, и гнал ногой большой яркий мяч.
   - Лови, дедушка! - он ударил по мячу. Дан перехватил и отправил его обратно малышу, а тот поймал его и снова отправил Дану.
   Старейший ученый Земли и малыш носились по площадке, ловили и били по мячу. И оба заразительно смеялись.
   Дети! Дети были теперь повсюду, со всеми. Казалось, теплая радостная весна снова пришла вместе с ними на Землю - этими маленькими существами, требующими ласки и дающими в ответ тепло, без которого люди стали дичать.
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"