Навстречу по улице только хмурые лица,
Судный день будто уже, и люди умрут,
Вдруг лучиком света юная продавщица,
С улыбкой спасательной торгует с рук.

На самом деле, с ног, если быть точнее,
Кульки на асфальте разложены перед ней,
Что-то не очень понятное в них темнеет,
Подхожу и заглядываю, интересно мне.

У девицы ладность зрелого уже те́льца,
Красавица, стройная, просто горят глаза.
Невольно засмотришься, некуда деться,
Зрелище упоительное, что тут сказать!

В общем, завис на время я с нею рядом,
Любуюсь грацией девичьих ловких рук.
Всю ее вылизал жадным уже взглядом,
Упиваясь сладостью похотливых мук.

Кроме фигурки этой ничего и не вижу.
Занимает красотуля все внимание мое.
Что так стоять, продвигаюсь поближе,
Любопытно же мне, что она продает. 

Оказалось в полиэтилене обычные раки.
Ножкой бьет периодически по кулькам,
И они там в темно-зеленой этой клоаке,
Начинают панцирным шевелением гам.

Я, понятно, не членистоногими занят,
Чудо это торгующее передо мною вся,
Ей же продавать надо и она глазами
Заигрывает, купить этих раков прося.

Зрелище вдруг, должен уже сказать я!
За кульком нагибается, присев слегка,
В разрезе свободного легкого платья,
Трепещут без лифчика два бугорка!

Понимаю же, негодяй я классический,
Но, простите, можно и меня понять,
Когда покажут девичьи такие сисечки,
Куда же смотреть-то, казните меня?!

Ну, в общем, отойти теперь не могу я,
Умер, считайте, зарезанный без ножа.
Вы еще поставьте ее целиком нагую,
И требуйте развернуться и убежать!

Смекнула, что слишком многое вижу,
И как только в мою сторону ее голова, 
Задача моя опустить взгляд пониже,
Ну, типа, под ногами изучаю товар.

Уже неоправданно долгое зависание,
На меня прямым взглядом ее вопрос.
Хоть раки не вписаны в расписание,
- Дайте кулечек один, -  произнес.

Полчаса уже с нею тусуюсь тут рядом,
Глазами жонглерский свой делая трюк.
За кайф подглядеть и ответить бы надо.
Решил, а возьму-ка я раков и наварю.

Я когда-то пробовал у друга на даче,
Это очень даже приемлемо под пивко.
Ок, пиво вечером в программе значит.
Настроение поднялось, стало легко! 

Смотрю на пухлые губки, любуюсь.
Она же пальчиком по кулечным рядам:
- Упаковку какую вам? Берите любую.
- Ну, мне, не более, чем килограмм.

Слушайте, небось варили их раз сто ведь.
А я, если честно, до такого еще не дорос.
Растолкуйте, правильно как их готовить?
 - Да, конечно же. Вообще, не вопрос.

Говорит заученно, как опытная хозяйка,
Вся такая прелестно внимательная она!
Уж, как тебя приготовить, моя ты зайка,
Мне никакая инструкция и не нужна!

По дороге пивка купил пару бутылок,
Специй нужных, вспоминая ее совет,
Походу, проведу вечерок очень мило.
Как заправский гурман такой и эстет.

Дома бросил кулек в одну из раковин,
Вскипятил кастрюлю, подготовил всё.
Достаю первого из упаковки с раками,
А он  весь задергался, будто его трясет.

Прямо боль очевидная же в нем немая,
В глазах-шариках ужасом вижу вопрос.
Не брошу его в кипяток, уже понимаю.
И словно к кастрюле кипящей прирос.

Но выход из ситуации этой же нужен,
Не в лавке, обратно теперь и не сдашь.
Да и нет ничего на сегодняшний ужин.
Пустынный на полках вечный пейзаж.

Отнести бы их нужно сразу же в реку,
Но живу в центре города, где тут река!
Гуманистом положено быть человеку,
А не что-то живое на смерть обрекать.

На метро через весь получается город,
Совесть с ленью привычная это борьба.
Да не очень серьезный такой уже повод,
Быть сваренным заживо у рака судьба.

Обреченно решил завершить это все же.
В кастрюле давно истерический кипяток!
Достаю одного, тот бьется, как в дрожи,
Будто пущен по тельцу зеленому ток.

Бедолагу бросаю в кипящую эту геенну,
В парах будто вижу рачьей отлет души.
В своей вот душе куда ужас весь дену.
Казнь же явно, а я настоящий фашист!

Но уже в ситуации этой и некуда деться,
Теперь кулинарный я группенфюрер СС,
Как гестаповец рьяный просто без сердца
В отупении методично закончил процесс.

Вот и все, свершилось это жестокое дело.
На столе стылых трупиков на блюде гора.
Вспомнил, как товарищ мой очень умело,
Показывал, мясо как правильно выдирать.

Ну, что, сижу мясо кусочками выдираю,
Тупо смотрю на зрелище это перед собой,
Механично жую, собирая остатки с краю,
На столе, как реальный прошел уже бой.

Чтоб это было уже так очень и вкусно,
Чем тут жертвы такие могу оправдать?!
На душе же особо противно и грустно,
После подлости такое бывает всегда!

Лежат, как маленькие рыцари-испанцы,
Те́льца грудой, в каждом воткнутый нож,
И вправду, если глянуть на рачий панцирь,
Он немного на доспехи грудные похож.

Клешни мечами, усиков сломаны шпаги, 
Столько смертей, чтоб просто пожрать?!
"Апофеоз войны" это, почти Верещагин,
Пирамидой черепов красных ракова рать.

Как не крути, очевидное это убийство,
Инквизиция просто заживо умертвлять, 
Какое-то средневековье и византийство,
Просто так уничтожить десятков пять!

Душа моя сделана с очевидным браком.
Сколько жизней сегодня загублено зря?!
В сравнении с любым героическим раком,
Я полная человеческая очевидная дрянь!

Сижу, как в траурном похоронном зале.
Сиськи вспомнил, умеет ведьма ловить!
Стол весь кусками окровавленно за́лит,
Всё в этих панцирных ошметках-крови́.

Вдруг и лицо девицы вижу в крови я!
Хохочет безумная, в злобе кусая губу.
Как панночка Гоголя в ожидании Вия,
Носится перед глазами моими в гробу.

Сумела же совратить меня, дьяволица,
Я же на тело сначала повелся ее, дурак!
А она душой моей смогла поживиться,
Продал я душу за отданный четвертак.

Ну, в общем, такой себе ужин устроил,
Побоище настоящие на столе и в душе,
Что-то вроде Аустерлица, еще и Трои,
В этом кровавом ведьмином шабаше! 

Утром мусор вынес, всё уже в прошлом,
Панцирей звук когда - чуть поскребло.
А на сердце зарубкой гадкой и пошлой,
Осталось без умысла сотворенное зло.