Lehmann Sandrine : другие произведения.

Я выхожу из игры часть 1

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
  • Аннотация:

    спасибо Ольге Магнолия за чудесную обложку!


    за обложку спасибо Вере Bjikva

    Отто Ромингер - звезда горнолыжного спорта. Для него вся жизнь - это как прохождение любимой трассы: стремительно, весело, очень рискованно, не оглядываясь назад... Для него нет ничего интереснее и заманчивее, чем посмотреть в лицо своему страху, бросить вызов самому себе. Насколько опасной должна стать его очередная игра, чтобы понять, что пора остановиться и оценить то, что у него есть?
    Рене Браун дрейфует по жизни, как перышко, по воле любого ветерка. Она легко позволяет управлять своей судьбой любому, будь то брат, опекун, любовник... Что именно должно заставить ее повзрослеть и научиться стоять за то, что ей дорого?

    За обложку спасибо Ольге Магнолия

    За этот коллаж спасибо Лене Coquette

    "Снова смотришь в лицо своему страху и снова бросаешь вызов смерти, но на этот раз - не ради острых ощущений. Когда при тебе расстреливают безоружных людей, а потом тычут автоматом в тебя самого, становится понятно, что шутить с тобой тут никто не собирается. Что тут ты не звезда, не любимец нации и не безбашенный пацан, симпатичный паршивец, с которого никакого спроса. Тут ты - просто приманка, обреченный на смерть заложник, который стоит пару миллионов долларов. И тогда началась самая опасная и сложная игра, смертельная битва умов и характеров, когда на ринге сошлись два интригана, чтобы посмотреть, кто хитрее."

    Внимание! Рассылка окончания прекращена. Книга завершена. Можно получить полную версию романа.
  Сандрин Леманн
  Я выхожу из игры
   КНИГА 1
  
   ВОЛК В КАПКАНЕ
  
  Цюрих, 1987
  
   - Что тут, по вашему мнению, такое?! Большой спорт или благотворительное общество малолетних нарушителей? Клуб анонимных алкоголиков? Что ты вытворяешь?
   Председатель Федерации Горнолыжного спорта и главный тренер сборной команды Швейцарии Штефан фон Брум был вне себя от возмущения. Сезон только что начался, сезон, который должен был стать прорывом, его личной победой, который должен был в корне изменить расстановку сил на мировой горнолыжной арене. И именно сейчас человек, которому было предназначено стать главным орудием этого прорыва, выкинул фортель, который яснее ясного показал, что он всего-навсего мальчишка, и в качестве такового заслуживает взбучки. Оная взбучка как раз и имела место в данный момент.
   - Давай-ка посмотрим на твои подвиги за последний год. Два ареста!..
   - Один арест и одно задержание, - поправил его рыжеволосый мужчина, с хмурым видом сидящий в кресле.
   - Я не с тобой разговариваю, Регерс! - повысил голос Брум. - Почему-то твой подопечный не спешит оправдываться! Итак, два... Ну ладно, ладно, один арест и одно задержание. Обвинения в убийстве и нанесении увечий.
   - Оба обвинения сняты! И обвинения в убийстве не было - подозрение! - уточнил Регерс. Брум даже не повернул голову в его сторону:
   - Два огромных штрафа за превышение скорости. Вот, посмотри на это! Сто семьдесят! При разрешенных пятидесяти, твою мать!
   - Ста двадцати. Это был автобан, - снова встрял Регерс.
   - Ты заткнешься? Почему вот он молчит? Автобан, как же! К тому же на мотоцикле! Человек, на которого поставлены все карты, который является самым главным козырем сборной Швейцарии, гоняет на своем байке так, что того и гляди станет просто мешком с переломанными костями!!! Скалолазание, превосходно! Я уже молчу про этих чертовых баб, которые из-за тебя чуть ли не дерутся! И наконец, вот это вчера - самый персик! Тебе мало адреналина в скоростном спуске, да? Тебе нужен самый экстрим! Фрирайд , черт тебя подери!!! И ладно бы в феврале, когда хотя бы снег есть, так нет - в октябре! Сплошные камни! Что ты себе думаешь, сукин сын?! Да еще где? Ему подавай склон, где только за последние два года уже труп и двое калек! Вы с этим Пелтьером хоть имеете понятие, сколько в вас денег вложено? Сколько стоит подготовить такого оболтуса, как ты? Слава Богу, хотя бы Пелтьер не моя проблема, а французов, но ты-то рискуешь не только своей жизнью и здоровьем, но и моими деньгами, раздолбай! Что молчишь? Тебе нечего сказать?
   Любитель экстрима, на которого пролился этот поток председательского красноречия, хладнокровно пожал плечами. Он сидел, опираясь бедром на край письменного стола, с соответствующим ситуации видом нашкодившего ребенка, но лукавые искорки в глазах показывали, что особого раскаяния он не испытывает. Это был удивительно красивый молодой мужчина с гривой светло-русых волос и зеленовато-карими нахальными глазами. Его лицо было одним из тех, которые, раз увидев, невозможно забыть - так замечательно в нем сочеталась физическая красота с силой характера и острым умом. Он был могуч, как викинг, горд, как индеец, своенравен, как тигр и неукротим, как ураган. В свой двадцать один год он был на пороге славы. Его широкие плечи обтягивала поношенная кожаная мотоциклетная куртка, старые вытертые добела джинсы с прорехой на колене были истрепаны почти в труху, грубые ботинки явно видали лучшие дни.
   На вопрос Брума он дерзко улыбнулся:
   - А что именно я должен говорить? Вы все упомянули.
   - Вон, тренер за тебя заступается. А ты, как всегда, отмалчиваешься - ваша светлость слишком горды, чтобы оправдываться. Ну так вот. С этого дня каждая подобная выходка будет стоить тебе денег. Я буду вычитать по тысяче франков из твоей зарплаты!
   - Я так не думаю. В моем контракте этого нет, - невозмутимо заметил молодой человек.
   Брум взорвался:
   - А что есть в твоем гребаном контракте, Ромингер?! Что ты должен свернуть себе шею за бесплатно? Что ты должен рисковать всем ради ничего? Что ты должен попадать в неприятности с полицией? Два ареста, твою мать! Ну пусть одно задержание. Но обвинения-то какие, это вам не шоплифтинг ! Убийство и нанесение увечий! Прелестно! И это один из лучших горнолыжников Швейцарии! Ну ладно с девушкой все понятно, но сам факт! И увечья - ты избил этого журналиста до полусмерти! Ты хоть понимаешь, как это сказывается на нашей репутации?!
   Взгляд спортсмена заледенел, он ответил сухо:
   - Я не готов это обсуждать.
   - И зря, - на этот раз тренер снова не выдержал и вмешался. -Ты отлично знаешь, что ничего другого ты не мог сделать. Ты поступил единственно возможно. И мог бы подать встречный иск на этого типа за попытку...
   - Хватит! - оборвал его Ромингер. - Я сказал - мы не будем об этом говорить!
   - Об этом не хотим? Мы, стало быть, нежные? Так у нас и другие подвиги есть! - Брум закурил сигару. - Как насчет попойки в Джокере с итогом в виде пятидесяти пьяных в хлам спортсменов и не пойми какого сорта девок, счета на 8 тысяч франков за поломанную мебель, разбитую посуду и витрину и, опять-таки, изумительной прессы? Отлично отметили твое совершеннолетие!
   - Как это мило с вашей стороны так интересоваться моими делами, - ухмыльнулся спортсмен. Председатель оставил этот выпад без ответа:
   - А о твоих практических шутках просто легенды ходят! Да что далеко ходить, вон неделю назад один умник, не будем показывать пальцем, сорвал предсезонный медосмотр! Это же надо такое придумать! Напечатать объявление о необходимости сдачи спермы в офис управления антидопингового контроля, закупить и поставить около ресепшена кучу пробирок и организовать полный коллапс работы всех туалетов здания! И это тоже еще не все! А полтинник за прокат 'Пентхауса'? Ну и самый апофеоз - триумфальное явление девки с надутыми щеками и твоей фамилией на листочке, которая пришла сдавать твой...гм...анализ! - Брум не выдержал и хохотнул.
   Ромингер оставался невозмутимым, но уголки его губ слегка дрогнули, скрывая улыбку. Ему тоже этот розыгрыш показался забавным.
   - Короче, так, Ромингер. Похохмили и хватит. Предупреждаю тебя честно, можешь называть меня самодуром, подавать на меня в суд, жаловаться в FIS , но в каждом случае неоправданного риска, срыва работы какого бы то ни было подразделения ФГС, проблем с законом, а также любой плохой прессы я намерен вычитать из твоей зарплаты обусловленную законодательством сумму. Вопросы есть?
   Вопросов хватало, но Ромингеру было очевидно, что результативность споров о правомерности штрафов сопоставима с переливанием из пустого в порожнее.
   - Никак нет. Разрешите идти? - Военной формулировке противоречили все те же насмешливые искры в глазах и вальяжность позы.
   - Иди.
   Спортсмен поднялся и покинул комнату. Мужчины смотрели ему вслед.
   - Бесполезно, - покачал головой тренер. - На таких хеллрейзерах и строится весь спорт.
   - Чушь! - вскинулся председатель. - Дисциплину никто не отменял. Этот тип чертовски талантлив и трудолюбив, но, если он сломает себе шею на своем чертовом байке или загремит в каталажку, ему не поможет ни талант, ни упорство. Я поговорю с юристами, пусть найдут какие-нибудь обоснования для санкций, а также надо будет составить допсоглашение к контракту...
   - Не подпишет. Не забывай, что он МВА.
   - Еще нет.
   - Будет в мае. Он дока в договорном праве.
   Брум махнул рукой и выбросил сигару.
  
   Артур и Рене Браун были погодками, а не близнецами, как многие считали. Они действительно были очень похожи - высокие, стройные, черноволосые и голубоглазые. Артур был старше сестры на полтора года. Его считали красивым, а ее почему-то всего лишь изысканной, в лучшем случае хорошенькой. Она понятия не имела, что в данном случае означает 'изысканная'. Наверное, так говорят про девушек, про которых хорошо сказать нельзя, а плохо - жалко. Она сама считала себя некрасивой - в ней не было ничего от девушек, которыми все восхищались, которые украшали собой обложки журналов и назывались 'лицом десятилетия'. У нее был вздернутый нос, большой дерзкий рот и больше характера в лице, чем на самом деле.
   Брат и сестра довольно сильно выделялись на фоне своих сверстников, являясь предметом зависти многих (и легкого презрения некоторых). Их уникальность состояла в том, что в своем возрасте (ему было 20, ей - 18) они жили одни и были финансово независимы благодаря трастовому фонду, который оставила им бабушка. Не то чтобы им совсем никто был не указ - у них был опекун, который следил за тем, чтобы они вели себя в соответствии с его представлениями о правильности и не транжирили свое наследство в кредит.
   Их родители поженились в Женеве в 1966 году. Мать, урожденная Селин Тибо, была единственной дочерью доктора Тибо. Он был процветающим врачом-онкологом, его супруга - анестезиологом в его отделении, и никто не удивился, когда их дочь пошла по стопам родителей и поступила на медицинский факультет университета. После первого курса она проходила практику в муниципальной больнице в Женеве в качестве медсестры в приемном отделении. Летним вечером она поставила обезболивающий укол пострадавшему в автомобильной аварии молодому и красивому мужчине.
   Его звали Рихард (Рики) Браун. Для заработка он был телеоператор, а для души - автогонщик-любитель. Он участвовал во всех любительских гонках, которые проводились в Швейцарии и в соседних странах, не брезгуя, впрочем, и полуорганизованным и совсем стихийным стрит-рейсингом. В одной из таких нелегальных гонок на улицах Женевы он получил легкую черепно-мозговую травму и перелом ключицы.
   Рики было 24 года, он работал на телевидении, на одном из заштатных и внерейтинговых коммерческих телеканалов. В больнице он провел две недели. Выписываясь, он сделал Селин предложение, и та его приняла. Родители девушки удивились, но особо возражать не стали - в силу своей профессии они привыкли относиться к жизни философски. Молодожены сняли кондоминиум в Женеве и поселились там. В мае 1967 года у них родился сын Артур, в ноябре 1968 - дочь Рене Мишель.
   Через два года после ее рождения один из репортажей, который снимал Рики, заметили. С этого момента начался его стремительный карьерный взлет - он ушел со своего заштатного канала на место оператора в одну из самых престижных и рейтинговых телекомпаний страны. Он много работал, зарабатывая все больше. Селин не стала восстанавливаться в университете, осталась сидеть дома с детьми.
   Только потому, что он стал мужем и отцом двоих детей, Рики не бросил гонки, они по-прежнему будоражили его. Азартный, темпераментный, очень искусный водитель продолжал гонять как сумасшедший, срывая штраф за штрафом. Да, мастерства ему хватало - он очень гордился тем, что по его вине не произошло ни одной аварии. А то, что он большую часть времени проводил, ездя без прав, его как-то не смущало. Карьера Рики развивалась, заработки росли, и в один прекрасный день он смог воплотить свою мечту и купить себе огненно-красную феррари. Под капотом этого восьмого чуда света бушевали 200 кобыл, до сотни машина разгонялась за каких-то 7 секунд, и Рики, которого и раньше подводил темперамент, совсем потерял голову.
   Вспыльчивый и невыдержанный, он часто участвовал в уличных разборках. Стоило кому-то просто влезть перед ним на светофоре, Рики тут же лез в бутылку и начинал гонку с обидчиком. Он был классным водителем на классной машине, и ему везло. Но его везение кончилось в конце апреля на дороге из Лозанны в Монтре.
   Что произошло, потом уже было не понять. Почему феррари улетела в кювет, перевернулась и врезалась в дерево, объяснить было некому. Рихард Браун умер мгновенно, не дожив нескольких дней до своего тридцатилетия.
   Селин просто слегла от горя, родители опасались за ее рассудок. Накануне похорон из Цюриха приехала мать Рики, Белль Браун. Было решено, что, пока Селин не придет в себя, ее дети погостят в Цюрихе у бабушки.
   Белль было пятьдесят семь, она овдовела год назад и с удовольствием взяла на себя заботу о внуках. Она жила одна в пятикомнатной квартире недалеко от набережной Лиммата. Ее муж оставил ей кучу 'голубых фишек', на доход с которых она безбедно существовала. Она не собиралась сдаваться на милость старости: тщательно следила за собой, ее фигуре могли позавидовать иные двадцатилетние девицы. У Белль был постоянный любовник на десять лет моложе нее, она курила сигары и одевалась в дорогих бутиках.
   К вечеру того дня, как Белль привезла в свой дом пятилетнего мальчика и четырехлетнюю девочку, она прокляла все на свете. Дети были просто наказание господне. Капризные, своенравные, донельзя избалованные и совершенно неуправляемые, в довершение ко всему они лепетали только по-французски, чего Белль совершенно не умела. Как большинство швейцарцев, она говорила на языке, имеющем сходство с немецким. Внуки не понимали бабушку, бабушка не понимала внуков. Весь вечер Белль поглядывала на телефон, мысленно умоляя, чтобы Селин соскучилась по своим сокровищам и забрала их в Женеву. Но ничего подобного не случилось.
   Селин пришла в себя где-то через месяц после гибели Рики, а еще через четыре месяца выскочила замуж за владельца двух отелей на Майорке. Новый муж, узнав только после свадьбы, что у его двадцатипятилетней новобрачной уже есть двое детей от предыдущего брака, решил проблему просто: или я, или они. Селин подумала и выбрала мужа, так как содержать детей и себя она не умела. Со временем она надеялась переубедить мужа, но этого не случилось. Так дети остались у бабушки в Цюрихе.
   Сначала Белль проклинала про себя непутевую невестку, вопреки всему с надеждой поглядывая на телефон. Сначала с надеждой, потом со страхом, а потом стало ясно, что дети останутся здесь. Доктор Тибо с женой периодически предпринимали попытки получить опеку над внуками, но с Белль у них отношения не сложились, она была очень упряма и детей отдать отказалась.
   Через год все наладилось - дети начали слушаться Белль, полюбили ее, научились бойко болтать на той умопомрачительной смеси, которую местные аборигены называли 'швитцердютч' и которую немцы наотрез отказывались признавать немецким языком . Время шло, дети пошли в школу, Артур занимался спортом, Рене - танцами.
   Когда Рене было пятнадцать, Белль умерла, и дети остались одни. По завещанию бабушки, оба ежемесячно должны были получать определенную сумму денег. Бывший любовник Белль, он же ее поверенный, был назначен их опекуном. Он должен был контролировать детей и их траты, и делал это в соответствии со своими представлениями о bona fide . Дети ни в чем не нуждались, он следил за этим, но особенно в их жизнь не влезал - ему было достаточно того, что они не предаются каким-то порокам вроде пьянства или азартных игр. Общались они раз в месяц - иногда по телефону, реже - лично.
   Окончив базовую среднюю школу, Артур призадумался - куда податься дальше. Внуку доктора Тибо сам Бог велел продолжить медицинскую династию, тем более что дед обещал в этом случае завещать Артуру почти миллион франков. Юноша начал было посещать подготовительные курсы, но на горизонте замаячила перспектива пойти в профессиональный горнолыжный спорт. И Артур не смог противостоять такому соблазну - лыжи он очень любил, занимался с детства, считался очень талантливым и перспективным спортсменом. Медицина может и подождать. В соответствии с завещанием Белль, дети должны были поступить в вуз до двадцати одного года - время определиться у него еще было. И теперь ему жилось превосходно - никакой учебы и работы, одни лыжи и развлечения. ФГС платила зарплату, и Артур распределял деньги - бабушкины - на жизнь, зарплата - на развлечения. Мало кто из его клуба мог себе позволить такие дорогие шмотки и тратить столько денег на кабаки и тусовки. И уж конечно, больше никто не мог себе позволить новенький кадиллак де Вилль.
   Селин так и не вернулась за детьми и ни разу не попыталась связаться с ними. Они напоминали ей о мужчине, которого она отчаянно любила, а также о ее поражении в отношениях с новым мужем. Артур не простил ей это и часто представлял себе: она - старая и беспомощная, а он - богатый, преуспевающий, швырнет свой успех ей в лицо. А Рене не таила зла на мать - ей нравилось верить, что Селин отказалась от всего на свете, даже от них, ради страстной, неземной любви.
   Так они и взрослели вместе, зная, что они единственные родные друг другу люди. Но с возрастом их пути начали расходиться - Артур очень много времени проводил в отъездах, на сборах, и возиться с младшей сестрой ему было недосуг. Но в один день в конце октября 1987 года все изменилось.
  
   Чертовы ботинки, неужели нельзя было придумать более простой и удобный способ надевать их? А об зажимы все ногти переломаешь. Зачем ему понадобилось навязывать ей профессиональную модель горнолыжных ботинок? Любительские куда удобнее.
   - Давай быстрее! Долго ты будешь копаться? - раздраженный голос брата ее всегда огорчал и пугал. Она быстро, виновато ответила:
   - Я уже готова. Пошли.
   Артур подхватил свои и ее лыжи. Девушка заторопилась следом, ковыляя в неудобных, тяжелых горнолыжных ботинках. Это была спортивная модель Атомик, купленная вчера. У нее были ботинки раньше, но Артур велел их выкинуть. Она была, мягко говоря, не самой лихой лыжницей, и никак не могла взять в толк, зачем ей профессиональная модель, но ему, как всегда, было виднее. Они прошли к подъемнику и заняли очередь.
   - Почему тут столько народу? - спросила она. - Я думала, тут только клуб катается.
   - На клубные трассы мы поднимемся наверху, - ответил он. - Там уже никого не будет, кроме наших. Корвилья , это для профи. Чайникам тут ловить нечего.
   Очередь подошла очень быстро, вагончик ехал около 10 минут. Девушка смотрела по сторонам, ей все нравилось, все казалось новым. Хотя ничего нового в этом не было. Она с детства стоит на лыжах, в горы ездит вовсе не редко, ну хотя и не особо часто. Как сестра профессионального спортсмена, она много знает о лыжах, и тут нечему ее так уж особо заинтересовать. Но она понимала, конечно, что дело вовсе не в новизне впечатлений.
   Она смотрела на потрясающий альпийский пейзаж, но уже не видела ни ослепительных гор, ни синего неба, ни зеленых елей, она уже перенеслась в другое место, неделю назад, и ей казалось, что она снова видит серое небо, дождь, мокрые крыши домов...
   Рене Браун, способная студентка второго курса факультета современных языков Цюрихского университета, вдруг обнаружила, что ей скучно учиться. Скучно - и все. И вообще скучно жить. Она почти всегда одна в огромной квартире, денег у нее было не то чтобы несметное количество, но вполне хватало на жизнь, и ей иногда целыми днями было не с кем слово сказать. В универе она говорила, но в основном на учебные темы. Вот зачем учиться? Латинский, древнегреческий - это мертвые языки, вовсе не современные, а их надо учить, сдавать экзамены! Английский и французский языки она итак знает, французский - это ее родной язык, она родилась в Женеве, и ей на этих языках интереснее говорить, читать книги и смотреть кино, а не препарировать их, как мертвых лягушек. Вот зачем ей знать, что такое герундий, если она свободно и безошибочно пользуется им?
   Она была страшно, несокрушимо одинока. Сама по себе, всегда, и никогда это не изменится. Но особенно Рене страдала от того, что у нее нет парня. Ее никто не любит. Никому не нужна. В ее-то возрасте не иметь парня - просто неприлично. 18 лет. Нет и не предвидится. Безнадежная девственница, даже не целовалась ни разу. Трагедия. Сама Рене с присущим ей ехидством определяла свое состояние, как 'недотрах', хотя, наверное, это было не совсем точно - тут не было ни грамма физиологии, а просто тоска - никто не обнимет, не спросит, как прошел день, некого накормить ужином, не с кем посидеть рядом, даже в кино не с кем сходить, потому что быть одной - неприлично, и все тут.
   Рене знала, что она нравится мужчинам, и факт собственного одиночества относила к тому, что она - синий чулок. Вот такой побитый молью чулочек, сидит и корпит над мертвыми языками (еще спасибо, что санскрит не заставляют учить), никуда не ходит, скучная, неинтересная. Надо менять свою жизнь.
   Рене начала менять. В универ она почти перестала ходить, сидела дома, утопая в дамских романах в мягких обложках, Пинк Флойде и слезах. Жалеть себя она умела виртуозно, и жалела - на полную катушку. Она сидела на подоконнике, плакала и смотрела на октябрьский дождь и мокрые крыши, и понятия не имела, что ей с этим со всем делать. Наконец, подсказал какой-то фильм - там герой познакомился с героиней в баре. Вот так. Рене слезла с подоконника, провела придирчивую ревизию своего гардероба (как многие девушки своего возраста, она практически не вылезала из джинсов, но было и еще много всего) и остановилась на очень короткой кожаной юбке и очень открытом почти прозрачном бледно-желтом топе. Потом накрасилась, завернулась в плащ и отправилась в находящийся неподалеку бар 'Беркут'.
   Артур мог бы ей много порассказать про этот 'Беркут', потому что он и сам там бывал часто, когда находился в городе. Вообще это был спортбар, там стоял телевизор с большим экраном, продавалось кеговое и бочковое пиво, и в дни, когда шли какие-нибудь мало-мальски интересные спортивные трансляции, там было слишком многолюдно и небезопасно. В остальные дни там ошивалась местная шелупонь, от портовых работников до студентов и самых мелких банковских клерков. 'Беркут' был демократичным баром, вполне популярным, он не пустовал никогда. Но 'местная шелупонь' не всегда была безопасной и дружелюбной, в 'Беркуте' бывали драки и даже поножовщина, там можно было почти в открытую купить травку, а то и что-нибудь покрепче, в общем вряд ли это было место для девственницы со второго курса университета.
   Она вошла в бар, оставив плащ в гардеробе. К ней сразу прилипло несколько заинтересованных мужских взглядов. Она их заметила, засмущалась и поспешно скользнула на табурет у стойки.
   - Что будем, крошка? - промурлыкал бармен Жан Андре.
   Она бы с удовольствием заказала фанту, но решила, что это по-детски... а она уже взрослая, и здесь с определенной целью, поэтому заказала шампанское, хотя терпеть его не могла. Шампанское в 'Беркуте' никогда никто не пил, но в меню оно все же было (хотя один бокал стоил столько же, сколько бутылка). Жан Андре ухмыльнулся, налил в бокал 'Асти Мартини' и покачал головой, но ничего не сказал. Девчонка за стойкой была прехорошенькая, но страшно испуганная и зажатая, пусть расслабится, хуже от этого не будет.
   Рене закурила длинную тонкую сигарету, отпила шампанское. Она не обладала особо развитой интуицией, и не чувствовала очень пристального взгляда, между тем человек буквально поедал ее глазами. Если бы об этом узнал Артур, он бы уволок ее из бара тут же и без разговоров, но Артур был в Санкт Моритце на сборах.
   Дарио Айнхольм пользовался в этом районе города очень противоречивой репутацией. С одной стороны, он был довольно популярен у местной шелупони - денег у него было много, угощать весь бар он любил, у него всегда были сигареты с травкой, и девушкам он нравился. Даже очень. Каждый день с новой. С другой стороны, он был замешан в каких-то неблаговидных делах, приторговывал наркотой в Платцпроменад, будто бы посадил нескольких подростков на иглу, его арестовывали по обвинению в убийстве, но отпустили за недоказанностью. И еще была какая-то история с арестом за малолетку. Он был скользкий тип, но у него было более чем достаточно внешнего лоска. Высокий брюнет с черными страстными глазами и тонким, гибким телом танцора фламенко, с цепочкой на шее и бриллиантом на мизинце, он в свои 28 лет выглядел загадочным и порочным, как падший ангел или герой любовного романа эпохи барокко. Он сам себе присвоил и всячески пиарил кликуху 'Падишах'.
   У Падишаха была особая склонность к девственницам. Спать с девушкой, у которой уже кто-то был, казалось для него сродни покупке в секонд-хенде. Раньше у него особых проблем не было, пока родители одной из 15-летних подружек Дарио не отнесли заявление в полицию. Ох и помотали ему тогда нервы... Родители потом заявление забрали, справедливо рассудив, что ни к чему портить девочке жизнь такой оглаской, но Айнхольм оказался на карандаше у полиции, что его не радовало, так как оказаться в тюрьме, да еще по такой статье, в его планы не входило. Но с тех пор у него ни одной девственницы не было. Разве же они ждут 18-летия, сучки эти? Они с 14 лет с кем попало, но полиция куда снисходительнее к ровесникам этих шлюшек, чем к взрослому человеку, 27 лет - уже пора понимать, что делаешь. Среди 18-летних девушек девственниц не было, а если были - то красотой не блистали. А некрасивых девушек, а также толстух и ботанок, он не любил.
   И вот наконец ему повезло. Вон та брюнетка, за стойкой... Несмотря на чересчур откровенную одежду, она прямо-таки светилась невинностью. И была недурна собой. На ее лицо он почти и не смотрел, но фигуру изучил вполне пристрастно. Длинноногая, с роскошной грудью, никогда он не видел такую сексапильную целочку. Падишах был неглуп и умел ухаживать за девушками, в том числе и за невинными сексапильными целочками. Он направился к стойке и грациозно подсел на соседний стул.
   - Разрешите?
   Рене вскинула глаза и увидела красивого мужчину в черной рубашке с низко расстегнутым воротом.
   - Да, пожалуйста.
   Он смотрел на нее как-то по-особенному. Это не был навязчивый и наглый взгляд. Он будто бы обжигал, но в то же время был почти застенчивый. Падишах умел смотреть. В нем погиб великий актер.
   - Что празднуем? - спросил он, переводя глаза на ее шампанское, а потом, снизу вверх, снова на нее. На мгновение его взгляд прилип к ее груди - ни прозрачная блузка, ни тонкий кружевной лифчик не скрывали ее красоты, размер третий, не меньше, и сосочки просто чудо. У него перехватило дыхание. Но он не позволил себе пялиться на грудь этой юной красотки, потому что, см. выше, он умел смотреть - не так, чтобы получить по морде, а так, чтобы понравиться и создать впечатление. Раздевать взглядом можно тридцатилетнюю, а этому цветочку лет 18, не больше, это смутит ее или рассердит. Поэтому он снова смотрел ей в глаза - с немым восхищением и благоговением, и в то же время робко, как простой сметный, которому было даровано высочайшее соизволение узреть богиню.
   Рене замерла. Он был взрослый, красивый, и он так смотрел. Ответила небрежно:
   - Праздную? А... да так, ерунда.
   - Вы празднуете нашу встречу, - нежно сказал Падишах. Он уже раскусил цыпочку. Таким подавай всякие розовые сопли, одним словом - романтику. Луна, птички, цветочки, поцелуи и охи-вздохи. Ничего сложного в перспективе его не ожидало, зато удовольствия - выше крыши. Красотка действительно первосортная. Девушка улыбнулась:
   - Может быть. Но мы же еще не встретились, когда я...
   - Неважно, - мягко перебил он. - Теперь нам есть что отпраздновать. Жан Андре, еще шампанского.
   Бармен с тонкой улыбкой налил еще. Сегодня, Бог даст, он дольет эту бутылку до конца. Шампанское не стояло открытым, если бы к закрытию у него осталось что-то в бутылке, оно бы пропало. Рене еще не допила первый бокал, и вообще ей не нравилось шампанское, но ей нравился этот человек, который смотрел на нее, как никогда и никто не смотрел. Он осторожно накрыл ее руку своей, сверкнул алмаз на мизинце.
   - Ты такая красивая.
   - Спасибо, - смутилась она.
   - Ты, наверное, это слышишь уже в тысячный раз, - закинул он удочку.
   - Нет... Вовсе нет.
   Он улыбнулся. Она была такая наивная, краснела, строила из себя умудренную, но именно что строила. Он предложил ей сигарету с травкой, она отказалась.
   - Как тебя зовут?
   - Рене...
   - Меня - Дарио. Для друзей - Падишах. - Сейчас надо было убедиться, что ей уже есть 18. - Ты учишься в школе?
   - Нет, в университете. Я на втором курсе. А ты?
   - Я работаю в банке, - соврал он.
   - Как интересно. Расскажи!
   Он улыбнулся с таинственным видом. От сердца отлегло - на втором курсе девушкам обычно уже есть 18 лет.
   - Нечего рассказывать. Это скучно. Расскажи лучше о себе. У такой красавицы наверняка есть дружок?
   Она покачала головой. Он не мог поверить своему счастью. Краля как по заказу - красивая 18-летняя девственница, имеющая не больше понятия о реальной жизни, чем о китайских иероглифах. Он подумал 'Детка, через пару часов я тебя откувыркаю', - и улыбнулся сияющей, неотразимой улыбкой.
   - Тогда мне повезло. Потанцуем?
   Она кивнула, и он повел ее на танцпол, приобняв за талию. Какая лапочка, в самом деле, талия тонкая, роскошные волосы, и титечки первый сорт. И вправду повезло.
   Заиграла баллада Скорпионз , и Рене оживилась:
   - О, я от этой песни просто с ума схожу!
   - А я схожу с ума по тебе, - он обнял ее, вроде как начиная танцевать, то есть тихо топтаться в обнимку под медленную мелодичную балладу. Он крепко и страстно обнял ее, прижавшись к ее бедру сквозь одежду очень откровенным образом. Она вздрогнула и попыталась отодвинуться. Он осторожно, как бесценное произведение искусства, приподнял двумя пальчиками за подбородок ее лицо и посмотрел ей в глаза:
   - Малышка, так ты совсем девочка у меня?
   Она кивнула, только неуверенно, будто не совсем поняла, о чем он спрашивает.
   - Ты еще не была с мужчиной? - уточнил он. На этот раз она уверенно покачала головой. Он торжествующе рассмеялся:
   - Я счастливейший мужчина в мире.
   Она, едва дыша, спросила:
   - Почему?
   Глядя в эти взволнованные голубые глаза, он ответил тихо и проникновенно:
   - Потому что я искал тебя всю свою жизнь. И наконец, нашел. Я люблю тебя, девочка. - (Он уже просто забыл, как ее зовут).
   На миг Падишах подумал, а не переигрывает ли он? Но таким цыпочкам нужна романтика, иначе их фиг уложишь. Если ей надо будет, он готов хоть сейчас бухнуться на колени и предложить ей руку и сердце, только бы переспать с ней сегодня. Потом, конечно, ни о какой женитьбе не будет идти речи, но сказать можно что угодно. Он готов быть для нее хоть принцем на белом коне, хоть шейхом в черном Мерседесе, хоть раджой на оранжевом слоне. Только бы заполучить ее. Немедленно. Какой угодно ценой.
   Она опустила глаза. Конечно, опустила. Еще бы нет. Но он снова приподнял ее подбородок и нежно, осторожно, с благоговением прильнул губами к ее губам. Рене замерла в его объятиях. Вот оно. Свершилось. Ее первый поцелуй. Ее первая история любви. Разве не бывает любви с первого взгляда? Она понятия не имела, что она к нему чувствует, но он... Ей было страшно и весело, и она не совсем понимала, как и что будет дальше. Наверное, он будет за ней ухаживать. Может быть, они даже поженятся. И все будет красиво и серьезно. Она знала про секс довольно много всего, понимала, зачем это нужно, и была наслышана, что парням 'только этого и надо'. Но этот какой-то другой. Таких, которым только этого и надо, она повидала много, по ним это сразу было видно. Отшить и забыть. А тут...
   Они долго обнимались на танцполе, и наконец он хрипло сказал:
   - Поздно, любимая. Ты разрешишь мне проводить тебя до дома?
   Они шли через темный дождливый вечер под одним зонтом, в обнимку, и целовались через каждые несколько шагов. У подъезда остановились. Она стояла перед ним, опустив голову и перебирая цепочку на его шее. Он тихо спросил:
   - Может быть, ты угостишь меня кофе?
   - Я... Да, конечно. Пойдем.
   В лифте он продолжал целовать ее, внутренне ликуя. Вот оно! Сейчас... До осуществления его желания рукой подать. Сейчас они останутся одни. И он возьмет ее. Пусть для этого придется наболтать ей что угодно, но она клюнула на него! Конечно, еще как! Она сама целует его, прижимается к нему всем телом, она еще как готова к тому, чтобы он ее трахнул. Буквально напрашивается. У него от желания все в голове помутилось. Они вошли в ее квартиру, Рене закрыла дверь, зажгла свет, повесила свой плащ на вешалку и тут же отправилась куда-то. Он удивился:
   - Любимая, ты куда?
   - Ты же просил кофе. Я сварю сейчас.
   Она что - совсем ни хрена не понимает?! Он страстно привлек ее к себе:
   - Девочка, кофе потом. Я с ума по тебе схожу. Пойдем в спальню.
   Паника в ее глазах застала его врасплох. Она смотрела на него с ужасом:
   - Но... Так быстро... Я не готова...
   Секунду назад он помирал от желания, теперь же к похоти прибавилась ярость - взрывоопасная смесь. Да она же готова! Почему говорит? Проклятая динамщица! Все они, суки, такие, доведут мужика до неистовства, так что сперма из ушей лезет, и в кусты, им это что - такой кайф доставляет? Он не показал свою ярость, тихо сказал:
   - О нет, ты готова, я так тебя люблю. Мы же поженимся! Ты будешь моей?
   - Не сегодня, - пролепетала она, испуганно глядя на него. В его голове будто прогремел взрыв. Дарио впал в полное бешенство. Она стояла перед ним, яркая лампочка так хорошо освещала ее, через эту прозрачную блузочку вся ее красота была видна как на ладони и сводила его с ума. Она специально сделала все это. Напялила прозрачную кофтенку, выставляя напоказ торчащие соски, глазки строила, улыбалась, прижималась к нему, целовала... Завела его по полной программе, а потом обломала. Он понимал, что может ее уговорить, даст как миленькая, но Боже, как же он ненавидел динамисток!!! Он не собирался с ней нянчиться. Его приятные манеры как ветром сдуло. Он схватил ее за руку выше локтя и прошипел:
   - Ты, значит, в игры играть вознамерилась?
   Она попыталась освободить руку:
   - Дарио, не надо, пожалуйста!
   Падишах уже не собирался ее слушать. Раньше он хотел, чтобы у них было все хорошо. Чтобы ей понравилось. Но она начала играться с ним в игрушки, и он не будет больше хорошим мальчиком, не примет ее детсадовские правила. Он, по-прежнему с силой сжимая ее локоть, пальцем зацепил ее декольте и рванул вниз вместе с лифчиком, разорвал ее топ до низа. Она зарыдала, опять попыталась вырваться, закрывая голую грудь руками. Тогда он сшиб ее с ног сильным ударом в скулу и начал расстегивать ремень. Рене поднялась на локоть, глядя на него дикими глазами... И вдруг вскочила и кинулась на него с кулаками. Черт, с него хватит! Он ударил ее в лицо, при этом точно рассчитав силу, разбил ей нос и губы. Тут же полилась кровь, и это, как он и рассчитывал, на некоторое время сломило ее сопротивление. Рене лежала на полу в коридоре, плакала и уже не пыталась вырваться. Айнхольм содрал с нее оставшуюся одежду и окинул жадным взглядом ее обнаженное тело. Она стоила всего того, что произошло. За такую ничего не жалко. Тем не менее, ему хватило ума натянуть презерватив - чем меньше следов он оставит, тем лучше, на случай, если сучка попрется стучать легавым. Готово. Скорее! Он грубо раскрыл ее бедра и быстро сунул руку внутрь. Тесно и совершенно сухо. Целка на месте. Да, вот она, сладенькая. Почувствовав его руку, она снова начала вырываться, но он уже плевал на все. Он прижал ее к полу и с силой толкнулся в нее. Ее пронзила невыносимая, острая боль. Девушка забилась под ним и отчаянно закричала, и он тоже закричал, с торжеством и наслаждением, когда разорвал ее. Он брал ее гораздо более грубо, чем намеревался сначала, но она сама все испортила. Он кусал и мял ее груди, причинял ей боль, и сам ловил от этого нереально острый кайф. Наверное, куда острее, чем если бы он, как и планировал, овладел ей при всяких там свечечках и кружавчиках, поцелуях и слюнях. К черту всю эту хрень. Он ее получил, и этим все сказано. Она плакала, а он тискал ее и продолжал, продолжал... Потом вдруг его тело сжалось, и он опять закричал. И обмяк. Все было кончено через минуту, но ей казалось, он истязал ее как минимум час. Рене хотела столкнуть его, но не могла, потому что он все еще грубо прижимал ее к полу. Больно, как больно... Она не хотела всего этого испытывать. Она хотела умереть, только бы все это кончилось. Дарио отпустил ее и встал, застегивая брюки. Он смотрел на нее и думал, что вовсе не хотел делать это вот так. Если бы она не начала выделываться, он был бы с ней нежен и терпелив. Но что было - то было, теперь надо обезопасить себя. Она лежала на полу, как сломанная кукла, спутанные волосы на песочного цвета ковре, кровь на лице и на ногах. Измученные глаза, слезы. Он смотрел на нее уже безо всяких там восхищений, холодно и безразлично.
   - А теперь послушай меня хорошенько, детка. Меня здесь не было. Если ты пойдешь в полицию, ты ничего не докажешь, а я тогда наведаюсь к тебе на днях, да не один, а с парой приятелей, которые любят красивых девочек, и мы все повторим. Поняла?
   Она молчала, с ненавистью глядя на него. Он повысил голос, толкнул ее в бок ногой:
   - Поняла или нет, сучка?
   - Поняла, - процедила она сквозь зубы.
   - Что ты поняла? Ну?
   - Я не пойду в полицию. Убирайся.
   Он вдруг сладко улыбнулся и снова стал похож на красавчика, который так ловко подцепил ее в баре. Ее это ужаснуло куда больше, чем когда он скинул с себя эту милую маску и накинулся на нее.
   - Прощай, дорогая. Мы могли бы стать счастливы вместе, но ты для меня слишком хороша.
   Дверь хлопнула. Рене с ненавистью процедила:
   - Это уж как пить дать, подонок, - со злостью ударила кулаком по полу и разрыдалась от бессильной ярости, боли и унижения. Слезы жгли разбитое лицо, внутри боль была невыносимой, нереальной. Она села, посмотрела вниз и тупо удивилась, что девственной крови может быть так много. Раньше она читала где-то, что это несколько капель, а тут - не меньше, чем из разбитого носа. Она с трудом встала, морщась от боли, и поплелась в душ. На светлом ковре осталось несколько пятен крови.
   Рене подошла к зеркалу в ванной. Всего несколько часов назад она смотрелась в него, проверяя, как ее макияж выглядит в искусственном освещении. Как будто целая жизнь прошла с тех пор. Сейчас лицо, отражающееся в зеркале, так же отличалось от того, как лицо старухи от юной девушки, которой она была лет 60 назад. Кровь течет по лицу и капает на грудь, ссадины на губах и под носом, опухшая левая щека, дикие глаза. Глаза человека, который пережил кошмар. И еще это были глаза человека, которому некого винить во всем, кроме себя.
   Она достала из кокетливой коробочки ватный тампон для снятия макияжа, намочила его теплой водой и провела по разбитому лицу, зашипев от боли. Тампон стал буро-красным. Она взяла следующий и, всхлипывая от боли, начала стирать кровь. Сама во всем виновата, во всем полностью. Она подставилась, позволила незнакомому человеку войти в ее дом, кокетничала с ним, и в итоге получила то, что заслужила. Она всхлипнула. Никто не заслуживает такого. Она же ничего плохого не хотела! Оставалось жалеть себя, чем она и занималась так рьяно в последнее время. И о том, чтобы расплатиться с этим подонком - тоже не могло быть и речи. В полицию она не пойдет. И не только потому, что боится его угроз, но и потому, что представить себе невозможно, как она сидит в участке и рассказывает какому-то полицейскому, которому нет до нее никакого дела, о том, как ее изнасиловали. А он потом спросит - где это было? В вашем доме? Он туда ворвался силой? Может быть, взломал дверь? Ах, вы сами его впустили? Так о чем тогда речь? Вы сами виноваты. А еще спросит - а как его фамилия? А ей известно только его имя, да и то еще вопрос, не вымышленное ли оно. И он опять скажет - вольно же вам было идти с типом, которого вы совсем не знаете, постель - не повод для знакомства? А может, вы сами девушка легкого поведения? Ей что - мало того унижения, которое она уже перенесла? Никакой полиции. К черту. Она встала под душ, включила очень горячую воду и мылась долго, смывая с себя кровь и грязь, которой, как ей казалась, она вся измазана. Нет, она не пойдет в полицию... Но она же может как-то рассчитаться с ним? Может его найти в баре, подкараулить? На кухне есть острый нож. Хватит, чтобы проделать хорошую дыру в этом ублюдке. Или отрезать ему яйца. Но ее поймают. Уж конечно, поймают. Куча народу видела ее в баре, и наверняка кто-то обратил внимание, что она ушла с Падишахом. И она готова пойти из-за того, в чем, по большому счету, сама виновата, в тюрьму? Не даст она всему этому сломать свою жизнь. Ни за что не даст. Она возьмет себя в руки, будет жить как ни в чем ни бывало, только больше не будет такой идиоткой.
   Она легла в постель и плакала, пока не уснула.
   Утро началось с громоподобного рева:
   -РЕНЕ!!!!
   Она поняла, что приехал брат и стоит в коридоре около ее двери.
   - РЕНЕЕЕ!!! Что тут происходит?!!!
   - Проваливай, - пробормотала она и сунула голову под подушку. Он распахнул дверь:
   - Откуда кровь на ковре? Быстро говори!
   - Вали отсюда, - буркнула она, прячась от него под подушкой и одеялом. Конечно, он не подумал выполнить ее милую просьбу. Одним прыжком оказался у ее постели и стащил подушку с ее головы, схватил за плечи и повернул ее к себе.
   - О Боже.
   У него прямо сердце перевернулось, когда он увидел запекшиеся ссадины под ее носом и на губах, синяк на скуле, затравленные глаза. Господи Боже, этого не может быть. Его благоразумная, тихая сестра.
   Она тихо попросила:
   - Уйди, пожалуйста. - Откинула одеяло и с ужасом вскрикнула - ее пижама и простыня были в кровавых пятнах.
   - Так, все, я вызываю скорую. Что произошло? Тебя избили? Ограбили? - Он направился к столику, на котором стоял телефон. - Ты в полицию обращалась?
   - Не надо скорую! - закричала она. - Нет! Они сообщат полиции.
   - Сообщат, и прекрасно. Ты же не хочешь, чтобы они остались безнаказанными? Пусть дальше гуляют?
   - Арти, не надо! Пожалуйста!
   - Тогда говори, что произошло. Я сам решу, что надо, а что не надо.
   - Оставь меня в покое.
   - Тогда я звоню в полицию, пусть сами разбираются.
   - Хорошо, я скажу, черт тебя подери! Почему ты не можешь оставить меня в покое? Убирайся, отстань от меня! - Он никогда не слышал, чтобы она так плакала, будто у нее сердце рвется. Неужели она всерьез думает, что он отстанет? Вот так просто выйдет из ее спальни и займется своими делами? Он осторожно обнял ее, стараясь не причинить боль, заметил на ее левой руке чуть выше локтя синяки от чьих-то пальцев.
   - Не плачь, солнышко. Расскажи мне. Я подумаю, что делать. Скажи мне, детка.
   Она всхлипнула.
   - Меня изнасиловали, и делать ничего не надо.
   Артур застыл. Он почему-то сразу решил, что ее ограбили. Но изнасилование ему и в голову не пришло. Господи Боже милостивый... Она же совсем еще крошка. Он забыл, что ей уже 18. Он о ней вообще особо не думал никогда, и она в его представлении была кем-то вроде 14-летнего подростка. Бедненькая, маленькая, глупенькая Рени. Ему на глаза тоже навернулись слезы. Он не знал, что сказать, что сделать. Он тоже виноват в том, что с ней произошло - он ее совершенно забросил, не обращал на нее никакого внимания, не объяснил все опасности, которые могут ожидать девушку. Он сидел, обнимал ее и плакал, как сопляк. Гладил ее плечи и спину, потом начал говорить, что все будет хорошо. Но постепенно шок отпустил его, и ему пришло в голову, что вместо того, чтобы рыдать как барышня, он должен тащить ее к гинекологу.
   - Рени, мы должны показать тебя врачу. Обязательно.
   - Нет, - она освободилась из его объятий. - Арти, ну хотя бы ты не плачь. Со мной ничего страшного не произошло. Лицо заживет.
   - А это? - он глазами показал на ее пижамные штаны. Они были такие нарядные, с мишками и облачками, и на них особенно жутко выглядели кровавые пятна. Рене усмехнулась, вытерла слезы тыльной стороной ладони - казалось, она уже вполне взяла себя в руки:
   - Ну ты же не маленький, знаешь, что в первый раз кровь идет.
   - Обычно кровь останавливается очень быстро. И ее не должно быть столько. Он мог тебя порвать...
   - Это тоже пройдет. Все пройдет. Ни одна женщина от такого не умирала.
   - Ты могла забеременеть!
   - Не могла.
   - Черт, с чего ты решила? Сколько их вообще было?
   - Всего один, - снова усмехнулась она. - Скажи, мне повезло? Один сознательный насильник. Надел резинку, видишь, какой молодец? Боялся очень, что я на него заявлю. Следов оставлять не хотел, зайчик.
   - Так он что, тебя прямо в коридоре на полу? - Артур, казалось, никак не мог воспринять и переварить случившееся.
   - Именно так. А что? Не на кровати же этим заниматься.
   - Тебе все равно надо пойти в полицию и заявить. Следы - это не только сперма. Я читал. Всегда есть характерные для изнасилования травмы. Синяки, царапины на бедрах, уж не говоря о твоем лице. Рене, нельзя это так оставлять. Мы пойдем в полицию вместе.
   - Никуда мы не пойдем! - вскинулась она. - Ты что - спятил? Мне там скажут, что я сама виновата, и так и есть! Я же сама его сюда привела! Откуда я знала, что он меня...?
   - Да что ты несешь!? Там тебе не бабки с лавочки, а полицейские! Привела или не привела, он не имел никакого права тебя насиловать! Ты что, совсем не соображаешь?! Ты же несовершеннолетняя!!!
   - Это ты ничего не соображаешь! Мне уже 18 лет, дубина! И не пойду я ни в какую чертову полицию! Чтобы на меня потом все пальцем показывали!?
   - Как 18?.. А, ну да, ты же на 2 года младше.
   - На полтора. Мой внимательный братец.
   - И не будь ты такой глупой! Кто на тебя будет показывать пальцем?
   - Все будут! Все станут на меня пялиться и говорить за моей спиной: вот идет та самая Рене Браун, которую изнасиловали.
   - Дуреха, у нас 87-й год на дворе! Еще скажи, что замуж никто не возьмет...
   - Не возьмет! И вообще, отстань. Я не забеременела, меня ничем не заразили, а синяки заживут. И не пойду я к врачу, потому что о побоях они обязаны заявлять. Наверное, об изнасилованиях тоже. Не пойду, и не проси.
   - Послушай меня, - Артур так же, как вчера Падишах, приподнял ее лицо за подбородок, она хмуро отстранилась. - Рени, я не хочу, чтобы он остался безнаказанным. Одно из двух - или мы сейчас же идем в полицию, или ты говоришь мне, кто такой и где его найти, и я разберусь с ним сам. Выбирай. Я тебе говорю, он не выйдет сухим из воды.
   - Выйдет, братик. Уже вышел. Я не знаю его имя, и где он живет. А вот он обо мне как раз знает все. Адрес, например. К тому же, тебя по полгода дома не бывает. Ему никто не помешает еще раз зайти в гости. Он сказал, что если я заявлю, он повторит это со мной, и не один, а с дружками. А ты будешь опять на своих сборах и ничего не сможешь сделать, меня некому защитить. Я хочу, чтобы меня оставили в покое, чтобы все кончилось. Даже если его сразу найдут и арестуют, он всегда сможет организовать потеху только для дружков. Скажет им мой адрес, и дело в шляпе.
   Артур понимал, что она права, но понимал и то, что подонку не должно сойти все с рук.
   - Рене, хорошо, мы не пойдем в полицию, я найду его сам. Где ты его вообще взяла? Как он выглядит?
   - Не найдешь ты его.
   - Где вы познакомились?
   - В трамвае.
   - Как он выглядит?
   - Да никак не выглядит. Обычный. Разрешила ему проводить меня домой, и все. Не найдешь ты его никогда. И полиция не найдет. И вообще, давай этот разговор оставим, он ни к чему не приведет. Адрес он знает, и я боюсь, что он может вернуться.
   - Ключи пропали?
   - Нет. Да и зачем ключи, может запросто подкараулить на площадке.
   Вдруг он заорал:
   - Вообще какого черта ты ему позволила тащиться за собой и войти в квартиру? Совсем чокнутая, что ли?
   Рене опять ощетинилась:
   - Да пошел ты.
   - Так, - решительно сказал брат. - Ты едешь со мной на базу. Там ты будешь под присмотром, и бояться тебе нечего.
   Ее глаза оживились, заблестели. Но она все-таки сказала:
   - Я же не смогу всю жизнь ездить с тобой.
   - Всю жизнь не надо. Я придумаю, как тебя защитить, пока я в отъезде. И сейчас я тобой сам займусь. В конце концов, я студент-медик, или нет?
   - Спятил! Тебе до студента-медика как до Пекина раком!
   - Не дерзи, малявка. И вообще, иди ты к черту. Я должен тебя осмотреть. Давай-ка поближе к окну.
   - Да иди ты сам к черту! Осмотрит он меня, профессор какой выискался.
   - Рене, я что, непонятно сказал? Может, ты хочешь воспаление заполучить, или заражение крови?
   - Отвяжись! - Ее глаза уже не были затравленными и беспомощными, они засверкали, перепалка ее явно приободрила.
   - Вот тут уж я от тебя не отстану, детка. Или я тащу тебя к доктору, или сам тобой занимаюсь. Даже если мне придется тебя связать.
   - Я не собираюсь тебе ничего показывать!!!
   Он схватил ее, стараясь не причинять ей боли. Она закричала:
   - Ты ничем не лучше, чем он! Отпусти!
   Он тут же отпустил ее, обиженно фыркнул:
   - Я же для тебя стараюсь! И не собираюсь я тебя ТАМ смотреть! Идиотка ты, дай хотя бы лицо проверить, чтобы хоть шрамов не осталось!
   -Да не будет никаких шрамов, кожа не повреждена, - возразила она, успокаиваясь. Она как раз боялась, что он попытается смотреть ее ТАМ.
   - Ну-ка подними лицо к свету.
   Она наконец подчинилась, подняла лицо, зажмурилась. Его прохладные пальцы осторожно погладили скулу, разбитые губы.
   - Да, кожа не повреждена, только на губах, но это заживет быстро. Я куплю тебе хлористый кальций, он остановит кровь. И мазь для лица. И изволь делать все, что я скажу. Через пару дней все пройдет.
   - А когда мы поедем?
   - В воскресенье вечером. У нас почти 5 дней. Ты как, побудешь дома, пока я в аптеку схожу?
   - Конечно. Я завтрак приготовлю.
   - Умница, - он взъерошил ее волосы. Рене вдруг подумала, что сегодня они с братом больше разговаривали, чем за последние несколько лет, вместе взятых. Он редко обращал на нее внимание. Если они и говорили, то на какие-то бытовые темы, давай купим новый холодильник, кран в кухне течет, купи продуктов, хорошо, что купить? Сделай музыку потише, постирай шторы, у нас есть что-нибудь пожрать, слышала прогноз погоды? Сегодня, кстати, все тоже началось с бытового вопроса - что случилось с ковром?
   - Ковер надо выбросить, - кстати сообщила она.
   - Можно отнести в химчистку.
   - Я не хочу его тут видеть, - вскинулась Рене.
   - Хорошо, не расстраивайся, - он улыбнулся. - Я все же его отдам в химчистку, а потом отвезу в офис, пусть там лежит. Или отдам Ромингеру. Ковер дорогой и почти новый, глупо его выкидывать.
   - В какой еще офис? Какому еще Ромингеру?
   - А есть у нас один такой кадр. Спартанец. Живет один в большой квартире без мебели и без ничего. Своеобразная личность. Ему вроде как ничего не надо.
   - А что за офис?
   - Клубный офис. У нас клуб, есть тренер и 5 человек лыжников. Офис в здании ФГС на Мильштрассе.
   - Хорошо, отдавай ковер куда угодно, только отделайся от него.
   - Я пошел, - Артур надел ботинки и скатал ковер в трубу. - Не скучай, я быстро.
   Она выпалила:
   - Арти, я тебя люблю.
   Она никогда ему этого не говорила раньше. И он тоже.
   - Я тоже люблю тебя, малышка. Будь тут умницей, я скоро приду.
   Он ушел, а Рене пошла в душ, потом бросила пижаму и постельное белье в стиральную машину. Пристально осмотрела свое лицо в зеркале. Кошмар, краше в гроб кладут. Но это заживет. Конечно, заживет, и никаких следов не останется. И в душе тоже никаких следов не будет. Она пережила это, и ладно, надо жить дальше. Хороших людей больше, чем плохих. Она все забудет... только больше не будет такой доверчивой кретинкой и всегда будет помнить, что мужчинам верить нельзя. И пока она не полюбит сама, никого не подпустит к себе, не будет целоваться и глазки строить. И никто не придет к ней и не превратит в беспомощную куклу. И хорошо, что она догадалась не сказать, что это был Дарио, для друзей Падишах, банковский, мать его, работник. Ага, он такой же банкир, как я - балерина, - подумала Рене. Теперь, когда романтический флер спал с ее глаз, она вдруг подумала, что он больше похож на сутенера или альфонса. И еще она решила, что в нем есть что-то ненатуральное, театральное, прямо какой-то опереточный герцог. Продуманный, правда. Черные горящие глаза на бледном лице, черные длинные волосы, черная полурасстегнутая рубашка, все эти цепочки и перстни на длинных нервных пальцах. Может, он вообще артист какой-нибудь?
   Артур вполне может знать, кто он и где живет. Возможно, пойдет бить ему морду. И еще объяснит, за что. Тогда ей точно несдобровать - припрется с дружками и... Никому она не скажет. У нее одно желание - покончить с этой историей навсегда.
   Рене натянула домашние джинсы и футболку, причесала совершенно спутанные волосы, собрала их в хвост и отправилась на кухню.
   Артур вернулся через час без ковра, но с сумкой продуктов и с аптечным пакетом.
   - Вот, уже лучше выглядишь! Смотри. Этим обрабатывай все внизу, вот, надо спринцевать. Не красней, балда! Это антисептик. И еще он остановит кровь. Если к вечеру не перестанет кровить, придется ехать в больницу. А вот это пей два раза в день. Вот эта штука - для лица. Сначала я тебе лицо сам обработаю. Это тоже для лица, мазать будешь 4 раза в день. Это капать в нос. Это... тоже мазать. Не помню, куда. Прочитаешь аннотацию. Скажи мне - ты будешь все это делать? Или мне надо за тобой следить, как за маленькой?
   - Буду, буду, обещаю. Я сделала запеканку с сыром, давай позавтракаем уже?
   - Попозже. Сначала я должен заняться твоим лицом. Пойдем в твою комнату, ты ляжешь, и я тебе все сделаю, как надо.
   Рене уже не хотелось с ним спорить, она чувствовала себя в безопасности и уже не такой одинокой, ведь есть кто-то, кому она не безразлична. Кто-то, кому есть до нее дело, кто не хочет, чтобы у нее началось воспаление или были шрамы на лице. Она легла на покрывало, закрыла глаза и подставила лицо. Брат осторожно обрабатывал ссадины, даже тихонько дул, чтобы не щипало, и все время бормотал какие-то ласковые, успокаивающие слова, так, что она совсем размякла и опять начала плакать. Он уже без особой нежности прикрикнул:
   - А ну, прекрати реветь! Я же тебя лечу!
   Она тут же фыркнула:
   - Я не реву, а плачу! И вообще, иди ты... завтракать.
   - Заткнись, - ласково порекомендовал любящий брат и продолжал возиться с ее лицом.
   В пятницу Артур куда-то ушел, но постоянно звонил домой и спрашивал, все ли хорошо. Рене успокаивала его. Она поняла, что он тоже боится, как бы не вернулся насильник. Но с чего бы ему возвращаться? Она свернулась на диване под пушистым пледом, налила себе стакан фанты и включила видик. Около одиннадцати опять позвонил Артур и спросил, как она отнесется к тому, что он приедет только утром? Она ответила, что совершенно нормально отнесется, что она не дитя несмышленое и не вляпается ни в какие неприятности. У нее так и чесался язык спросить, где он вознамерился ночевать, но она не отважилась. Она знала, что в клубе у него есть постоянная девушка, а вне клуба - еще пара десятков приблудных. Он изредка приводил их ночевать. Они были разные, никогда не повторялись. А постоянная не приходила, и Рене поняла, что он ездит к ней сам. Может, он сегодня у нее, а может, у кого-то из временных.
   К воскресенью ее лицо настолько зажило, что она отважилась выйти из дома вместе с Артуром. Он потащил ее в спортивный магазин покупать новые лыжные ботинки и лыжи. Как она ни возражала, что не нужны ей новые, у нее старые неплохие, и нафига ей профессиональные - он ничего не слушал. Потом они вернулись домой собираться в дорогу.
  
   Из дома выехали около восьми вечера - на улице уже стемнело. Артур полагал, что на месте они будут около полуночи. Устраиваясь на пассажирском сиденье, Рене вдруг поймала себя на мысли, что еще ни разу не сидела в этой машине - а ведь Артур купил этот кадиллак два года назад. Просторно, много места, много лошадей под капотом. Артур также мог бы добавить, что расход бензина огромный, а налог и страховка почти неподъемны, но ему всю жизнь нравились большие, американские машины. Рики Брауну гонки на спорткаре стоили жизни - зато Артур, его сын, в кэдди де вилль чувствовал себя на дороге как в танке.
   Он уселся за руль, включил магнитолу - < божественный голос Фредди Меркьюри пел о страданиях любви и ревности. Рене чуть улыбнулась. Может, оно и к лучшему, что ей неведома ни любовь, ни ревность. Немного боли и унижения, но это уже позади, и стоило так переживать по этому поводу. Может быть, теперь она стала взрослее и мудрее. Может быть, больше не стоит жалеть о том, что она одинока. Зато она спокойна и почти безмятежна, ее не мучает ревность или безответная любовь. Может быть, она научится быть самодостаточной.
   Артур аккуратно вывел огромный автомобиль из тесного закутка между двумя менее монументальными легковушками. Рене выглянула в окно, на свой дом - солидный, темно-серый, построенный в конце прошлого века, он всегда казался ей спокойным и безопасным прибежищем, только вот сейчас ощущение безопасности исчезло. Этот тип, Дарио-как-его-там-Падишах, угрожал ей, что может вернуться. Она подумала, что брат мог бы не додуматься взять ее с собой, представила, что он уезжает, а она осталась дома одна, и поежилась от страха. Артур вырулил на Фрибурплатц, и она вздохнула с облегчением.
   Они почти не разговаривали по дороге - Рене прибавила звук и наслаждалась концертом группы Queen, иногда начинала подпевать. Артур думал о чем-то своем, будто хотел заговорить, но все не решался, и только когда уже выехали из Цюриха, выпалил:
   - Рени. Хотел сказать тебе одну вещь.
   - Что?
   - Слушай, у меня там есть девушка. Максин Ренар. Хочу тебя попросить, чтобы ты ей ничего не говорила, знаешь, о ком-то другом. Ни, там, Сюзанна, ни Лили, никто. Поняла?
   - Поняла, - Рене пожала плечами. У нее на языке вертелась тысяча вопросов, что за Максин, зачем ему все эти Лили, но брат никогда с ней не откровенничал, она вряд ли могла рассчитывать на честный ответ, и решила воздержаться от расспросов. Но любопытство победило, и она тут же спросила:
   - Ты ее любишь?
   - Люблю, - честно сказал он. Рене разозлилась:
   - И какого черта тогда все эти прочие девки? Вы, мужики, все одинаковые! Вам всем только одного и надо!
   Брат тоже разозлился:
   - Когда мне понадобится твое мнение, я тебя спрошу, а пока - придержи язык! И вообще, раз уж ты у нас такой специалист по мужикам, держи там свои штаны застегнутыми!
   Рене надулась.
   - И я серьезно, - добавил Артур. - Чтоб никаких шур-мур с моими одноклубниками, ясно? Мне даром не нужны проблемы потом, слышишь меня?
   - Отлично слышу, - с обидой ответила она. - Я не собираюсь тебе создавать проблем!
   - Рад это слышать. Потому что я не собираюсь потом разруливать твои дурацкие дела! Не вздумай ни с кем сближаться!
   Она закатила глаза:
   - Я тебе уже сказала - я не буду создавать тебе проблемы!
   - Вот и хорошо. Я забронировал для тебя номер в отеле, в котором мы все сейчас живем. Поужинаем в ресторане или, если устала, закажи ужин в номер. Завтрак с семи до восьми утра. Я зайду за тобой в четверть восьмого.
   - Есть, капитан. - Она чуть прибавила звук - Фредди пел одну из ее любимых песен. И только когда они въехали в Санкт-Моритц, у нее с языка все-таки сорвался вопрос, который почему-то не давал ей покоя:
   - Арти, а ты имеешь в виду всех вообще или кого-то конкретного?
   - О чем ты?
   - Не о чем, а о ком. О твоих одноклубниках, с которыми я не должна сближаться.
   Он нахмурился и раздраженно взглянул на нее, оторвав на миг взгляд от дороги:
   - Черт, возможно, зря я это затеял.
   Она похолодела:
   - Затеял что?
   Он остановил машину около отеля Waldhaus.
   - Выходи. Пойдем.
   'Он жалеет, что привез меня сюда. Вдруг он завтра утром скажет мне уезжать? Черт, черт, черт!' Она так разнервничалась, что не огляделась толком. Отель казался довольно небольшим, четыре этажа, ярко освещенные окна, он находился не в самом городе, а выше в отрогах гор. Она мельком увидела станцию канатки чуть поодаль.
   Она быстро получила ключи от номера, Артур подозвал коридорного и попросил его отнести ее чемодан. Сам спросил сестру:
   - Ну так как ты насчет выпить?
   - Ну, пожалуй немного фанты или сока.
   В баре было уютно и почти темно. Артур указал ей на один из столиков, а сам пошел заказывать ей сок, себе - пиво.
   Рене устроилась в кожаном кресле и достала сигареты. Зажигалка куда-то запропастилась - она обернулась, думая, у кого попросить. За столиком в нескольких метрах от нее сидели три девушки и курили. Отлично. Рене подошла к ним и успела услышать, как одна из них сказала:
   - Он воображает, что, раз он такой смазливый, ему все можно! Ну, со мной этот номер не пройдет!
   - Не воображает, - насмешливо возразила вторая. - Скорее всего, он уже не помнит, кто ты такая. Да, простите? - Она улыбнулась Рене.
   - Здравствуйте, можно прикурить?
   - Конечно. - Девушка щелкнула зажигалкой и, пока Рене закуривала, сказала подруге:
   - Лично я себя не на помойке нашла и не собираюсь бегать за парнем, у которого девок наверняка больше, чем нормальный человек в состоянии трахнуть. Становиться тысяче-пятьдесят-пятой? Спасибо! Не говоря уже о том, что у него есть постоянная любовница. По-моему, ты зря за ним бегаешь.
   Рене поблагодарила и отошла к своему столику.
   Когда Артур вернулся, она прикуривала вторую сигарету от первой. Брат не очень вежливым жестом выдернул сигарету из ее руки и раздавил в пепельнице:
   - Ты что вытворяешь? Одну за другой смолит, совсем офигела!
   Она молча опустила голову, ничего не ответила, Артур пристально посмотрел на нее:
   - Нечего реветь! Скоро вон никотин из ушей закапает!
   - Я не хочу домой! - выпалила она.
   - Кто говорит, что ты поедешь домой?
   - Ты сказал, что зря меня привез! А мне страшно!
   - Чего страшно, балда?
   - Что ты меня домой отправишь!
   - Да не отправлю, успокойся, глупая. Дома опасно, здесь я за тобой присмотрю.
   - Обещаешь, что не отправишь?
   - Раз ты обещаешь, что не будешь мне тут проблемы создавать - я тоже обещаю.
   Рене успокоилась.
   Она ужасно устала - не хватило сил даже сок допить. Наконец, Артур сказал:
   - Ты сейчас челюсть вывихнешь от зевания. Иди спать.
   - А ты?
   - Время еще детское. Тебя провожу и пойду по своим делам.
   Рене хотела было повозражать, но вместо этого позволила ему увести себя из бара. Он зашел с ней в номер, огляделся, велел немедленно ложиться спать и удалился. Надо же, как он меня опекать начал, подумала Рене. Раньше такого не было. Ну и ладно - ощущение чьей-то заботы было для нее даже приятным. Хорошо, что брат ее опекает. Ей так спокойнее.
   Она уснула, кажется, еще не успев положить голову на подушку.
  
   Ее разбудил телефонный звонок, и она, совершенно не понимая спросонья, где она и что происходит, наощупь схватила трубку.
   - Я дал тебе выспаться, - гордо сказал брат. - Уже девять! Вставай, бегом завтракать и пойдем кататься. Я отпросился на пару часов, так что сам тебе тут все покажу.
   - Ага, - хрипло со сна пробормотала Рене. - Иду.
   Она положила трубку, потянулась и помотала головой. И открыла глаза.
   О Боже!
   Наверное, номер был специально спланирован таким образом, чтобы человек, просыпаясь, видел перед собой окно с великолепной многокилометровой панорамой гор. Светло-голубое небо, солнце, снег, и огромные горы, где-то черные, где-то ослепительно белые от снега, где-то покрытые лесом... Как же красиво! Рене сотни раз бывала в горах, но все же каждый раз радовалась, что видит такую красоту. Она выпрыгнула из кровати и подбежала к окну, чтобы полюбоваться еще видом на долину и на город. Ей даже повезло, в каком-то смысле, что она вляпалась в такую беду, потому что, не случись всего этого, она сейчас плелась бы под дождем на первую пару в университет. Какая глупость! 'Повезло!' - одернула она себя. - 'Везение хоть куда - побили и изнасиловали. Отлично!' Но о грустном думать не хотелось. На ходу стащив с себя пижаму, девушка помчалась в душ.
  
   Канатка увозила их все выше и дальше в горы - внизу проплывали ели, каменные гряды, заснеженные плато, ухоженные, обработанные трассы. На некоторых было очень многолюдно, лыжники и сноубордисты на ходу грузились на парнокресельный подъемник и довольно скоро спускались. Рене тоже начала было готовиться к высадке, но Артур сказал:
   - Да погоди ты, это красная трасса . Наши тренируются дальше. Нам еще долго ехать.
   Минут через десять они сошли с подъемника, но и это было еще не все - с маленькой площадки высоко в горах они перешли на другой подъемник, куда можно было пройти уже только по клубной карте. Артур провел Рене по своей.
   Трасса внизу была почти пустая - по ней только изредка на безумной скорости пролетал кто-то из лыжников.
   - Все, это уже наши, - сказал Артур. - Сейчас на этой трассе никого больше нет, требования безопасности. И интервал минута обязательно соблюдается - представляешь, что будет, если кто-то столкнется на такой скорости?
   - Не представляю. Наверное, будет плохо.
   - Это преуменьшение. Будет просто писец. Причем сразу обоим.
   На трассе показалась девушка в красном комбинезоне. Артур оживился:
   - Это Макс.
   - Твоя подруга?
   - Да, - он гордо улыбнулся.
   - Хорошо едет, - сказала Рене с легкой завистью. - А это кто?
   Высокий мужчина в желто-синем комбинезоне резко затормозил и съехал вбок трассы.
   - Регерс собственной персоной. Тренер наш. Сейчас вон на той площадке встанет.
   - А-а, - протянула девушка. - Он тоже здорово идет.
   Тренер притормозил и достал что-то, похожее на уоки-токи .
   - Еще бы не здорово, он тоже бывший профи. Вон Тони Раффнер. Один из лучших.
   Лыжник в черно-зеленом комбинезоне притормозил напротив Регерса, они обменялись какими-то репликами (слышно их, конечно, не было) - и Тони снова поехал вниз, отталкиваясь изогнутыми палками, чтобы быстрее набрать скорость. Артур рассеянно проводил его взглядом - еще несколько секунд на трассе никого не было. Рене начала складывать палки, полагая, что скоро им сходить. И тут Артур толкнул ее локтем:
   - Вот! Смотри! Это - Ромингер! Самый лучший в ФГС, его с этого года уже включили во взрослую сборную. Тони и Макс тоже, кстати.
   На этот раз в голосе Артура тоже явственно прозвучали завистливые нотки. Лыжник в черном комбинезоне летел вниз на огромной скорости. Рене спросила:
   - Это который живет в пустой квартире?
   - Он самый. Смотри. Он в прошлом году бронзу на Штрайфе взял, в 20 лет! Он ни хрена не боится, полностью отсутствует инстинкт самосохранения, чокнутый экстремал. Это ас, мать его...
   - Не ругайся, - машинально попросила Рене. Ее взгляд был прикован к 'самому лучшему в ФГС'. Он пролетел под ними, как пуля. Он был без шлема, и его светлые волосы отливали золотом и развевались сзади. Еще один длинноволосый... Хотя чего она напряглась, на дворе восьмидесятые годы, геи стригутся коротко, как Фредди Меркьюри, а многие натуралы длинноволосые. Вон и у Артура волосы почти до плеч.
   Господи, но как этот Ромингер красиво едет. Просто летит над снегом. Ни одного неверного движения. И вот его уже не видно, только в воздухе тает сверкающая снежная пыль.
   - На трассе он - бог, - мрачно уточнил Артур. - Вне - самовлюбленный интриган и бабник. А вот Пит Фортнер.
   На трассе появился еще один лыжник.
   - Я, пожалуй, и не запомню никого, кроме Макс, она единственная девушка.
   - Она не единственная. Есть еще Клоэ Лариве.
   - Ты вроде говорил, что вас пятеро?
   - Оговорился. Клоэ у нас недавно. Она - подружка Ромингера. Не знаю, где она сегодня.
   - Понятно, - Рене подготовилась к приземлению. - Слушай, а я же катаюсь хреново. Мне-то что делать? В сторонке стоять?
   - Катайся, только осторожно. Есть другой склон на этой же канатке, он длиннее, но не такой крутой.
   - Ну я посмотрю сначала, как вы катаетесь. Где она там, эта пологая трасса?
   Через пять минут она оказалась на финише, подъехав по красной трассе. Артур ее ждал.
   - Съехала? Руки-ноги целы? Ну я поехал. Кстати, тут Регерс базлает через динамик, особо не пугайся, он ругаться любит, а ты у нас девушка нежная и тонкая.
   - Иди нафиг, - напутствовала Рене. Артур уехал вверх.
   Регерс действительно ругался как сапожник, но, похоже, это никого не смущало, лыжники только посмеивались.
   - Раффнер! Жопу когда подбирать на трамплине начнешь?!
   Тони стащил очки и состроил гримасу.
   - Браун, чучело! Это по-твоему группировка? Какого хрена раскрылся?!
   Артур затормозил рядом с Рене и стряхнул с себя снег. Он упал на трассе, и Регерс ругался правильно.
   Когда ехала Макс, динамик молчал, и только под конец выдал:
   - Макс, все паршиво, попробуй уже побыстрее.
   Макс притормозила рядом с Артуром:
   - Привет!
   Они быстро поцеловались, Артур сказал:
   - Познакомься, моя сестра Рене. Рене, это Максин Ренар.
   Девушки поздоровались. И тут динамик снова ожил, причем так, что все чуть не оглохли. Он взревел:
   - Ромингер! Раздолбай! Чтобы не видел больше тебя на трассе без шлема!!! Отстраню от тренировок!!! А где Клоэ?
   Ромингер эффектно затормозил за финишной чертой и сдернул с лица очки.
   Рене беззвучно ахнула. Она никогда еще не видела такого красивого мужчину. В нем было что-то такое... В отличие от опереточного Падишаха, этому не было нужды выдумывать себе титулованные клички. Этот был прирожденный король - уверенный, сильный, твердый. Он был настоящий. Весь настоящий. Точеные черты лица - высокие скулы, решительный подбородок, яркие, кошачьи глаза - умные, нахальные, орехово-янтарного цвета. Потрясающие волосы - густые, длинные ниже плеч, чуть вьющиеся, светло-пепельные с золотистым отливом. Загорелая кожа, изящный прямой нос, очень красивый рот - одновременно чувственный, твердый и насмешливый. У него было не просто красивое лицо - на нем читался ум и характер. Ко всему этому прилагалась еще и мускулистая, великолепно сложенная фигура. Чуть меньше ростом, чем высоченный Артур, он держался с таким достоинством и непринужденной мужской грацией, что казался выше всех. Такой смотрелся бы в каком-нибудь фильме, например, про викингов, с копьем, в доспехах, а то и вовсе голый по пояс. Хотя для викинга у него кожа слишком смуглая. И это лицо, эти волосы - просто преступление прятать под рогатым шлемом. Такому надо не в цивилизованном 20 веке жить, хотя в спорте он на месте. Он должен брать города, править княжествами или быть военачальником, адмиралом, вождем дикого племени. Интересно, как его имя.
   Он подъехал к группе на финише. Браун, Макс, и какая-то девчонка в голубой куртке. И глаза голубые. Артур представил:
   - Это моя сестра Рене. А это - Отто Ромингер.
   - Привет.
   Макс тоже спросила, где Клоэ. Ей он ответил:
   - Она спит, немного простыла. Думаю, к вечеру оклемается.
   Отто. Редкое имя, но ему идет. Прямо из древне-германского эпоса. Рене вдруг поймала себя на мысли, что существование неведомой Клоэ ее огорчает. И тут же мысленно одернула себя. Она что, правда что ли собирается лезть в очередную авантюру? Меньше недели прошло с тех пор, как милый дяденька разбил все ее тупые иллюзии! К тому же, этот Ромингер не обратил на нее ни малейшего внимания! Скользнул взглядом, как по пустому месту! Она же может относиться к себе объективно? Кто она такая - обычная дурнушка, хотя, как она могла забыть, изысканная. В любом случае, такие красавцы-супермены, короли, мать их, вселенной - попросту не для нее. Эта Клоэ наверняка красотка, каких поискать. Супермодель на лыжах. Выкинуть из головы их обоих, и все тут.
   Отто скользнул к подъемнику. Он заметил, что сестра Артура поедает его взглядом, и порадовался своей предусмотрительности. Для таких случаев он и завел себе Клоэ. Именно чтобы держать подальше таких девушек.
   Для них у него было емкое определение - ХОРОШАЯ. Правильная девушка, которая мечтает о большой и чистой любви. С хорошими нельзя заниматься одноразовым сексом для удовольствия, им нужны отношения. А ему отношения не нужны. Ему и так неплохо.
  
   Многие сверстники Отто Ромингера бросались из одной влюбленности в другую - для них постоянные эмоциональные крайности были нормой. От безумной радости и эйфории к безнадежному отчаянью и черной депрессии, от мучительного ожидания к лихорадочному восторгу и волнению - так жили многие, но не он. Очень красивый мальчишка оказался втянут в мир большого секса намного раньше, чем был готов к этому морально, поэтому его миновали все эти нормальные юношеские взлеты и падения. В тринадцать-четырнадцать, когда его ровесники маялись перед зеркалом, выдавливая прыщи, и тратили тонны шампуней на безнадежные попытки отмыть сальные волосы, мечтая привлечь внимание закомплексованных одноклассниц, он уже спал с взрослыми девушками. Примерно тогда же он навсегда отказался от роли соблазняемого и ведомого - теперь он сам выбирал себе игрушки. Годам к шестнадцати у него сформировались четкие требования к 'его' контингенту - веселые, беспроблемные девчонки, которые любят хорошо провести время и не хотят сложностей и заморочек. Для него все было просто - девушку, которую он хотел, он получал быстро и легко. Возможно, на свете были и такие, которые нипочем не поддались бы его обаянию, но эти его не привлекали - он слишком много сил и времени отдавал спорту, чтобы тратить силы на сложных девушек. И потом, было довольно трудно противостоять этому изумительному, яркому сплаву красоты и силы, легкого, веселого нрава и стального внутреннего стержня, ветрености и целеустремленности.
   Отто жил играючи, как сам считал нужным, решая, что для него важно, а что - нет. Приоритетом номер один в его жизни были лыжи, спорт, его будущая карьера. Номер два - учеба в университете (он учился на последнем курсе МВА). Он вкалывал до седьмого пота на тренировках, ухитряясь сочетать напряженный спортивный режим с экстернатом, расслаблялся на адреналиновом экстриме, а в остальное время весело дрейфовал от одной девчонки к другой. Но, когда ему было двадцать, произошло то, что внесло серьезные изменения в этот легкий и беспроблемный порядок вещей - из-за него девушка покончила с собой.
   Конечно, всегда были такие, которые за ним бегали. Это было нормально и ничуть его не напрягало - если девушка была в его вкусе, он вполне мог уделить ей время, а потом исчезнуть - удержать его было примерно как пытаться удержать в ладонях ветер. Если же девушка его не привлекала - что же, это была не его проблема.
   Но концепция 'не моя проблема' разлетелась вдребезги, когда появилась Мона Риттер, которая не могла быть и не была его любовницей, к которой он не притронулся ни разу. Она буквально свалилась на его голову вместе со своим признанием в любви. Ему до нее не было ровным счетом никакого дела, он не собирался иметь с ней ничего общего, но постарался быть добрым и деликатным, не ранить ее чувства. Он наврал что-то про какую-то девушку, которую он любит и никогда не сможет изменить, и с чувством выполненного долга свалил. А ночью за ним пришли из полиции, потому что Мона выбросилась из окна. И оставила записку, что делает это из-за Отто. Его задержали по подозрению в убийстве, потому что он был последний, кто видел ее живой. Но было доказано, что это действительно самоубийство, ей никто в этом деле не помог, а Отто в это время был в другом месте. Дело было закрыто, но он не смог преодолеть до конца чувства вины и ужаса.
   Мона просто не поверила ему. Все знали, что у него нет никакой постоянной девушки просто потому, что было слишком много временных. Тогда он и заключил своего рода тайное соглашение с Клоэ Лариве. Клоэ была, что называется, свой парень. Она была из тех, кто вполне заточен под быстрые ни к чему не обязывающие отношения, просто ради удовольствия. Таких было много, они приходили и исчезали из его жизни, не принося ничего, кроме развлечения. Но Клоэ была очень умна, и они оба быстро поняли, что помимо секса они просто приятны друг другу. Она была одной из немногих девчонок, которых привлекла не его внешность, а ум и характер. И он смог рассмотреть в ней не подстилку, а человека, заслуживающего уважения. Они были вместе, но в то же время порознь. Не любили друг друга, но были друзьями. Оба знали, что любой из них может разорвать соглашение в любой момент, ничего не объясняя. Но соглашение было выгодно обоим. Отто - потому что он мог держать подальше девушек вроде Моны, Клоэ - потому что она уютнее чувствовала себя с мужчиной, с которым можно спать, ходить в рестораны и болтать за жизнь, а серьезных отношений она тоже не хотела. Клоэ любила хороший секс, но боялась и СПИДа, и прочего всего, и не любила часто менять партнеров. Отто в качестве постоянного любовника, пусть даже по такому своеобразному соглашению сторон, ее устраивал на 100%. И Клоэ, и Отто по соглашению имели право спать с кем угодно на стороне, и они этим правом пользовались, тщательно следя, чтобы об этом никто не узнал - она ходила налево очень редко, он практически постоянно. Для всего мира они были парой, только Макс немного догадывалась, что тут реально происходит - они с Отто слишком хорошо друг друга понимали.
   Он не хотел, чтобы кто-то его любил или страдал из-за него, а больше всего на свете боялся еще одной ненормальной, которая покончит с собой. Он инстинктивно выбирал таких, которые не могли бы полюбить. Он не отдавал себе отчет, что у него именно такой критерий, но он избегал обоих полюсов - 'хороших' и проституток. Его контингентом были красивые девчонки без комплексов и без заморочек о большой и светлой любви. Фанатки, тусовщицы.
   После истории с Моной Риттер 'хороших' он просто боялся, как огня. Будь он проклят, если еще одно подобное существо из-за него наложит на себя руки. С Клоэ было комфортно. Она знала, зачем она ему нужна, смотрела сквозь пальцы на его похождения на стороне, не предъявляла на него никаких прав и считалась для всего мира его девушкой. Они довольно часто спали вместе, но это были скорее дружеские перепихи. Клоэ была умна, тактична, умела ненавязчиво исчезать в нужный момент, она была ему почти таким же другом, как и Макс. Он понадеялся, что какая-нибудь добрая душа вроде Макс или Брауна просветит эту хорошую девушку (как там ее?) о Клоэ. Канатка доехала до верха, и он выкинул из головы и Брауна вместе с его сестрицей, и Клоэ, и всех остальных - он сосредоточился на трассе.
  
   Рене быстро нашла общий язык с Максин, и к вечеру они уже были почти подругами. Знакомство со спортсменкой заставило Рене горестно задуматься о козлячести мужчин, даже, возможно, не худших экземпляров. Вот Макс - это же просто воплощенная мечта любого нормального мужика. Она так хороша собой, брюнетка с бархатистыми карими глазами и изящной фигуркой, в ней есть и темперамент, и юмор, и она явно любит Артура, а он, столь же явно, любит ее - и зачем, спрашивается, ему всякие приблудные девчонки? Никогда она не поймет некоторые вещи - к примеру, зачем блондинки красят корни волос в темный цвет, а мужики не успокоятся, пока не переспят с половиной мира.
   Этот день, 1 ноября, выдался очень насыщенным - сначала очень много активного катанья на лыжах, от которого до сих пор болели все мышцы, потом обед, после которого предполагалось, что спортсмены идут в спортзал на силовую тренировку. Но Артур и Макс сбежали после обеда, чтобы погулять с Рене по Санкт-Моритцу - все вместе они покатались на санях, запряженных пятеркой лошадей, погоняли на снегокатах и на собачьих упряжках. Не было ни одной такой минуты, чтобы ей было скучно или неинтересно, чтобы было можно думать о чем-то другом. И все равно она постоянно вспоминала светло-карие глаза и дерзкую улыбку Отто Ромингера. Она невольно представляла его рядом с собой - наверное, он здорово гоняет на этом снегокате. А потом, когда они втроем пошли пить глинтвейн к освещенной сотней маленьких лампочек стойке, она не могла не мечтать о том, чтобы он протянул ей горячий, исходящий ароматным паром стакан, поцеловал бы ее и сказал, что любит. Но снова пришлось свирепо одернуть свое разбушевавшееся воображение: Отто попросту не заметил ее! Он посмотрел даже не на нее, а сквозь нее, и ни о каких поцелуях и любви не могло быть и речи! Да кто она такая? Обычная серая мышь! А он кто? Он... Отто Ромингер, король всей солнечной системы и сопредельных галактик. Он из тех мужчин, кто рождается на свет, чтобы разбивать женские сердца, вот так, и не иначе. И к тому же, она обещала брату, что не будет сближаться ни с кем из клуба. И почему-то ей казалось, что, настаивая на этом, Артур имел в виду в первую очередь Отто Ромингера.
   К ужину они вернулись в отель. В ресторане Рене невольно высматривала его за одним из соседних столиков, но тщетно - его не было. Она безумно устала, голова шла кругом от свежего воздуха и обилия впечатлений, ноги и бедра ныли, все, чего ей сейчас хотелось - пойти в номер и улечься в пижаме перед телевизором, и так она и поступила. Еще бы сейчас посмотреть какой-нибудь красивый и романтичный фильм. Да, к примеру, 'Джен Эйр' - как раз по ситуации. Сиротка - серая, но умная и добрая мышь женит на себе порочного, богатого и роскошного аристократа. Она не выдержала и расхохоталась (благо, никто ее не видел). А по телику показывали 'Неприкасаемых' - тоже неплохо.
   Но даже захватывающий фильм с целым созвездием красивых мужиков-актеров не отвлек Рене - она снова и снова ловила себя на том, что вспоминает Отто Ромингера, короля, так его, Солнечной системы и сопредельных галактик. Дура, дура, что тут сказать? Уж лучше бы она пускала слюни вот от любого из них - Кевина Костнера или Шона Коннери, да хоть самого Роберта де Ниро - Аль Капоне! Оно куда безопаснее. Рене сильно-сильно потянулась (сиреневая пижамная кофта задралась до груди), сделала звук чуть громче...
   В дверь постучали. Рене встрепенулась, по пути в коридор сердце подскочило - а вдруг? Но, конечно, на пороге стоял вовсе не Ромингер, а Максин.
   - Что я вижу, - выразительно сказала Макс, входя в номер. - В пижаме? Спать собралась?
   - Ну, у меня мышцы болят. Хочешь фанты?
   - Плесни, - разрешила Макс, ослепительная в облегающем мини. - Как раз выпью, пока ты оденешься.
   - Пока я - что?!
   - Некоторые думают, что после тренировки жизни нет. А между тем есть бар, в который все ходят вечером. Я тебя туда отведу, и не отвертишься.
   - Макс, я не пойду! Что мне там делать?
   - Танцевать, веселиться. Пиво пить.
   - Я не люблю пиво!
   - Господи, ну закажешь себе компот или молоко, салага. Давай-ка, одевайся.
   - У меня нет ничего! Что я - в джинсах пойду?
   - Ну не в пижаме же! Ну-ка, показывай, что там у тебя есть из шмоток?
   - Смотри.
   Макс начала копаться в чемодане Рене и наконец выудила ярко-красный топ с глубоким вырезом и рукавами три четверти.
   - То, что доктор прописал! Есть чем накраситься?
   - Да, конечно. - Прежде чем Рене успела подумать, она выпалила: - А Отто Ромингер там тоже будет?
   - О, нет! - закатив глаза, подруга повалилась в кресло. - Боженька милостивый, ну только не это!!!
   - О чем ты?
   - Выбрось его из головы. Забудь о нем. Быстро!
   - Почему? Из-за Клоэ?
   - Причем тут Клоэ!
   - Я тебя не понимаю.
   Юная надежда швейцарских женских горных лыж вздохнула так тяжело, будто вся тяжесть мира обрушилась на ее хрупкие плечи:
   - Рене, я даже не знаю, как тебе это объяснить. Может, просто поверишь мне на слово?
   - Чему именно я должна поверить? Что о нем надо быстро забыть?
   - Это было бы просто здорово. Этот человек - минное поле. Просто держись от него подальше, и все будет хорошо.
   - Но почему? - Рене натянула на себя джинсы и сунула пижаму под подушку.
   Макс оценивающе осмотрела ее и позавидовала про себя - при довольно тонкой талии у Рене была роскошная грудь.
   - Ну ладно, послушай, я попытаюсь объяснить. Отто - он мой лучший друг, я его обожаю, в самом деле. Он самый лучший из всех, с кем я знакома, хотя, может, так сходу и не скажешь. Но он очень сложный человек.
   - Мы все очень сложные люди. - Рене поняла, что разговор будет долгий, уселась в кресле и зажгла сигарету (Макс с неодобрением покосилась, но комментировать не стала).
   - Отто родился с двумя благословениями господними, но не рад ни одному из них. Во-первых, его семья очень богата. По-настоящему. Его отец владеет банком.
   - Ого!
   - Только Отто принципиально не берет у него ни раппена . Живет самостоятельно с 16 лет, тратит только то, что зарабатывает сам. Любой намек на то, что ему папа подбрасывает бабки, приводит его в бешенство.
   - Забавно. А второе благословение?
   Макс пожала плечами:
   - Это очевидно. Ты когда-нибудь видела кого-нибудь, кто выглядел бы хотя бы вполовину так, как он?
   Рене покачала головой:
   - Нет. Не могу назвать даже ни одной кинозвезды, которая могла бы тут конкурировать.
   - И не ты одна так думаешь. Кинозвезды нервно курят. А уж про всех этих мальчиков-моделей я молчу. У них просто хорошенькие мордашки, а Отто - мужчина, у него в лице больше характера и силы, чем у них у всех вместе взятых. И сколько я с ним знакома, а это уже 5 лет, его упорно пытаются затянуть то в модели, то в актеры, вечно какие-то агенты вокруг болтаются, а он сопротивляется. Ему сама идея зарабатывать деньги на внешности претит. Понимаешь?
   - Не совсем. Что в этом плохого?
   - Да ничего. Только вот для него это не катит. Он не тщеславен, предпочитает, чтобы его оценивали не по внешности и не по папиным деньгам. В лыжах не имеет значения ни как ты выглядишь, ни сколько у тебя денег. В спорте ты не можешь казаться лучшим, а можешь только быть им. Понятно объясняю?
   - Понятно. Пожалуй, действительно сложный человек. Любой пользовался бы на всю катушку и тем, и другим.
   - А ты видела, в чем он ходит? У него всего одна пара джинсов, и те драные. Свитеров может парочка и найдется - оба вытянутые и старые. Его просто не интересуют такие вещи. Всегда все чистое, аккуратное, но все равно на эти убогие лохмотья, особенно на фоне такой красотищи, без слез не взглянешь. У него пустая квартира, почти без мебели - он привык обходиться только самым необходимым.
   - А что такое Артур говорит про то, что у него нет инстинкта самосохранения?
   - А он тебе еще и не то наговорит. Отто просто любит риск и игру, весь экстрим - его, для него чем опаснее, тем лучше. Во французской сборной есть такой Ноэль Пелтьер, это лучший друг Отто, вот он приохотил его к фрирайду, а это...
   - Это все не объясняет, почему я должна о нем забыть.
   - Ну... тебе могут сказать, что он бабник, циник и прочее. Это не так. Он хороший человек, хотя, конечно, он действительно циник. Он... спортсмен. Ты меня понимаешь?
   - Конечно. Он в сборной. Что тут не понять?
   - Нет. Он не только в этом спортсмен. Девушек он... коллекционирует, как медали и кубки. Тебе вряд ли будет уютно в качестве его очередного трофея. Для этого нужен особый тип характера, не как у тебя. Кстати, он сам держится на расстоянии от порядочных девушек, поэтому даже если ты на нем повиснешь, он постарается тебя отшить. Теперь поняла?
   - Поняла. А как же Клоэ?
   - Клоэ с ним почти год. Это намного дольше, чем все остальные. Клоэ это все терпит. Ты бы такое терпеть смогла? Вот то-то же. И я нет. До Клоэ он знаешь с кем встречался? С Рэчел Мирбах-Коэн. И ему даже ее было мало, он и от нее гулял. Рене, выкинь его из головы. И, кстати, девушки, с которыми он был, говорят про него, что он сильный любовник, но грубый и скупой. Ну?
   - Не поняла. Как может быть сильный любовник, но при этом грубый и скупой? Разве это совместимо?
   - Да нет! Он хорош в постели, но по жизни - жмот и грубиян.
   - А ты откуда знаешь? Ты с ним...?
   - Я - нет, но все остальные девчонки - да, - рассмеялась Макс. - Они так говорят.
   - Терпеть таких не могу, - рассердилась Рене. - Это называется не спортсмен, а бабник! К тому же, грубый и скупой бабник. Очаровашка! Хорошо, сейчас я соберусь, и пойдем. Слушай, а у Артура на него случайно зуба нет? Как-то у него голос меняется, когда он об Отто говорит.
   Макс пожала плечами:
   - Ну, они друзья, конечно, но не особо друг друга любят. Они слишком разные по жизни, но делить им нечего. Ну все, одевайся давай! А тебе джинсы идут.
   Рене стояла перед подругой в джинсах и черном лифчике, держа перед собой тот красный топ, который Макс для нее выбрала:
   - Я это не надену! Я в этом дома хожу!
   - И что? У тебя больше ничего нет, одни свитера, а это подходит для вечера. И она вовсе не заношенная и совершенно чистая, так что не вижу криминала.
   - Она неприличная, слишком открытая!
   - Да не особо. Выбирать все равно не из чего. Я бы тебе дала что-нибудь поносить, но, во-первых, я уже все свои шмотки засветила, кто-нибудь наверняка запомнил, а во-вторых, меня Господь почему-то пропустил при раздаче буферов, а тебе двойной комплект выдал.
   Рене решилась. Она натянула топ и посмотрела в зеркало. Конечно, слишком обтягивающий и открытый. Придется компенсировать нескромность одежды скромным макияжем. Она подкрасила ресницы и в растерянности посмотрела на помады, которые оказались у нее в косметичке. Их было всего три - бледно-розовая, бежевая и темно-красный блеск. Первые две были достаточно скромны, но они не подходили к топу. Третья подходила как родная, но она слишком яркая.
   - Не вижу проблемы, - хладнокровно заметила Макс. - Тут не пансион благородных девиц. Девушка обязана быть красивой и яркой, особенно такая хорошенькая.
   Рене не стала надевать ни цепочку, ни серьги. Макс посмотрела на часы:
   - Ну все, пошли уже, хватит копаться. Все уже полчаса как на месте.
  
   Отто вошел в бар вместе с Клоэ. Девушка была не в настроении - похоже, что ее простуда еще не прошла, и она весь вечер ворчала и ныла. Когда вошли Макс и Рене, они стояли около танцпола и спорили. Клоэ хотела потанцевать, а Отто - выпить пива. Клоэ знала, что Отто никогда не танцует, но периодически начинала настаивать, и это, как он полагал, был ее единственный недостаток. Наконец, он спокойно сказал:
   - Если хочешь танцевать - иди сама, вон Тони и Пит там, потанцуй с ними.
   Клоэ ничего не оставалось, как отойти. Но напоследок она спросила:
   - Ты поцелуешь меня?
   Он быстро чмокнул ее в губы скучным, почти воздушным поцелуем, как супруг с 30-летним стажем, которому жена надоела добрых 25 лет назад. И они разошлись в разные сторона - Отто за столик в тени, подальше от танцпола, Клоэ - к танцующим.
   Рене снова подумала, какой он красивый. И Клоэ тоже ничего, хотя и не совсем супермодель, как она думала. Стройная симпатичная блондинка, но не так ослепительна, как он. Ладно, Макс ей много всего о нем порассказала, действительно пора выкинуть его из головы. Артур сидел за стойкой, увидев Рене, сделал страшные глаза. Но ей уже сам черт был не брат. Девушки подошли к Артуру, Максин заказала пиво, а Рене - фанту. Отто в то же самое время тоже заказал подошедшей официантке пиво и машинально проследил за ней взглядом, пока она шла к ярко освещенной стойке.
   Его взгляд упал на какую-то незнакомую девчонку. О, черт. Он еще не рассмотрел ее толком и ничего не успел понять, а пульс уже вырос раза в полтора. Что это? Кто это?
   Ощущение было сопоставимо с взрывом, килограмм пятьсот в тротиловом эквиваленте. Хорошо, что он сидит за столиком в темном углу. У него нет настроения зубоскалить и флиртовать. Он может смотреть, оставаясь в тени.
   Яркая брюнетка с роскошной фигурой взяла стакан с оранжевой шипучкой и засмеялась, слушая Макс. В ней было что-то невероятное. Она была изысканная, в сочетании черных блестящих длинных волос и синих глаз чувствовалась порода. Господи Боже, что происходит? Отто Ромингер, у которого было невероятное количество красивых девушек, в том числе и Рэчел Мирбах-Коэн, сидел и пускал слюни при виде девчонки, которая была самая обычная... хорошенькая, но он перевидал красавиц на своем веку. И куда красивее видел. И не только видел. Что такое есть в этой? Он не мог бы ответить на этот вопрос, но сейчас он разглядывал ее фигуру, и температура его тела подскочила на градус минимум, кровь шумела в ушах. Черт, какие буфера! Он заерзал в кресле, возбужденный как черт, снова подумал, хорошо, что он сидит в тени и его не видно. Вот это девка, стопроцентный, сплошной секс. Когда официантка, подошедшая с пивом, заслонила незнакомку на секунду, он вздрогнул. Он не обратил внимания на холодный, запотевший бокал Пауланера, который появился перед ним. Он мечтал о нем минуту назад, в какой-то прошлой жизни, пока не видел ее. Девушка стояла перед стойкой, вполоборота к залу, опираясь бедром на барный табурет, и болтала с Брауном и Макс. Взгляд Отто, будто смакуя, медленно скользил по ней. Густые темные волосы волнами падали на плечи, белая кожа, точеные скулы, большие ярко-голубые глаза, чуть вздернутый нос, дерзкий и изысканный рот. Четко очерченные губы, чувственные и в то же время насмешливые, и даже волевые. Девушка с такими губами будет дразнить мужиков и ускользать от них на феррари, в черном коктейльном платье, в какой-нибудь фамильный-так-разэтак-его-замок. Красивая шея, изящная ямка между ключицами, никаких украшений, которые были бы тут совершенно лишними, только отвлекали бы от совершенства нежной белой кожи. Роскошная девичья грудь, пышная и высокая, круглилась над низким декольте, тонкий трикотаж слегка очерчивал соски. Прядь волос упала ей на лицо, она подняла руку изящным движением и отбросила волосы, при этом ее красный топ задрался вверх, приоткрыв плоский, почти впалый живот и самый красивый в мире пупок над поясом джинсов. Отто захотелось молча и тупо перебросить ее через плечо и утащить к себе в номер, или в машину, или в какую-нибудь подсобку - куда угодно, только бы остаться с ней наедине. Хорошо, что рядом никого не было, никто его не отвлекал - в клубе привыкли Ромингера не трогать, когда он был настроен побыть один. Да, он был один за столиком и любовался.
   Крутой и изящный изгиб бедер, тонкая джинсовка деликатно облегает линии бедер и маленький холмик между ними. И ее ноги - длинные, стройные, сильные. Но она не спортсменка. Точно, нет, хотя и явно в отличной форме. В ней есть что-то другое. Ромингер представил себе эти ноги обвивающими его бедра, и это привело его в тихое неистовство. Она должна быть с ним. Желание, мощное, как цунами, накрыло его. Девушка хохотала у стойки, вскинула руки к лицу, и ее топ снова пополз вверх, джинсы немного сползали с точеных бедер, довольно сильно обнажая живот. Отто смотрел на нее и чуть не терял сознание от вожделения. Господи, он никогда в жизни не впадал в такое состояние от одного взгляда. Он ни о чем не думал - кто она, откуда взялась, 'хорошая' она или какая еще - он должен ей овладеть, и все тут. Вариантов нет.
   И тут она посмотрела в его направлении. Взгляд ее сфокусировался, и Отто понял, что она увидела его. И в этот момент узнал ее. Сестра Артура Брауна, как ее там - Жаклин? Ирен? Ее рука медленно скользнула вниз, поправляя задравшийся топ, она покраснела. Отто почувствовал себя так, будто его окатили ведром ледяной воды. Во всю эту арию его мужского естества вдруг ворвался голос рассудка. Этот голос велел прекратить пялиться на младшую сестричку Брауна и выкинуть ее из головы, пусть она сексапильная и красивая - она хорошая девушка и сестра товарища по команде. Она просто не может быть из тех, кого можно быстренько оприходовать и мило попрощаться. Она - табу. Ну и какого черта она так выглядит? Впрочем, многие, даже вполне скромные девушки любят обтягивающую одежду, разве только не всем она так идет. Она вовсе не виновата в том, что он так на нее завелся, все равно с ней - нельзя. На протяжение ближайших полусуток эта борьба между желанием и разумом будет продолжаться, набирая силу, но Отто понятия не имел об этом. Голос рассудка охладил его, но не сильно. Дело к этому моменту уже успело зайти слишком далеко.
   Их взгляды встретились - и в эту секунду все вокруг перестало для них существовать. Вокруг мог погаснуть свет (только осталось бы достаточно, чтобы они могли видеть друг друга), все, кто тут был, начиная с Макс и Брауна и заканчивая хмурым Регерсом, ввалившимся в бар секунду назад, могли исчезнуть, могла резко замолкнуть музыка (медляк - одна из баллад Форейнер) - они ничего не заметили бы, потому что они и так ничего не видели и не слышали, они только смотрела в глаза друг другу. Рене, кажется, забыла дышать - его взгляд... Что он с ней делал... она сама этого не понимала. О, нет...
   С танцпола вернулась Клоэ. Отто вздрогнул, услышав ее голос.
   - Ты же пива хотел? Почему не пьешь?
   Он одним глотком осушил полстакана. В горле, правда, пересохло, а о пиве он забыл. Клоэ проследила за его взглядом:
   - Кто это у стойки с Брауном?
   - Его сестра, - ответил Отто, стараясь, чтобы его голос звучал обычно.
   - Как зовут? Он говорил, вроде, но я не помню.
   - Без понятия. Я тоже забыл. Заказать тебе что-нибудь?
   - Ну закажи тоже пива.
   Отто помахал рукой, привлекая внимание официантки.
   Рене видела, что Клоэ присоединилась к Отто, и снова мысленно обругала себя. Он смотрел на нее, и на этот раз он ее видел, в отличие от момента их знакомства на трассе. И, как она ни была неопытна, она поняла этот взгляд. В нем было желание, такое сильное, что эти глаза просто гипнотизировали ее, заставляли покориться этой силе. Ну уж дудки! С нее хватит! Она обругала про себя также и Макс, которая заставила надеть ее этот чертов топ, который все время уползает верх, и прикрыла живот, пока его взгляд, который спустился с ее лица вниз, не прожег ее кожу насквозь. Ее сердце билось с сумасшедшей скоростью, какое-то неясное ощущение... Пульс грохочет в ушах... Глядя в его светлые, янтарные глаза, девушка застыла как кролик перед удавом, и не могла пошевелиться. Несколько секунд они не могли отвести взгляд друг от друга, что не ускользнуло от внимания Клоэ, которая сварливо поинтересовалась:
   -Тебе мама в детстве не говорила, что так пялиться - неприлично? Губу раскатал, да?
   - Я не пялюсь, просто думаю.
   - О том, как бы ее трахнуть побыстрее?
   - Думаешь, стоило бы? - усмехнулся Отто, но Клоэ заметила, что его глаза вспыхнули огнем, что не предвещало ничего особо хорошего. Отто был сдержанным человеком, с ровным характером и железной выдержкой, и он никогда не обидел ее ни словом, ни делом, но она прекрасно понимала, что с ним нельзя заходить слишком далеко. А сейчас, при всей ничтожности обсуждаемого вопроса (ну подумаешь, смотрит на кого-то там, она же знает, что он часто спит не только с ней, а сейчас просто смотрит!) она почему-то поняла, что заходит далеко.
   - Как скажешь, дорогой, - поспешно сказала она. - Где мое пиво?
   Отто наконец заставил себя отлепить взгляд от сестры Брауна и посмотреть на свою девушку Клоэ Лариве:
   - Вроде бы ты простужена. Может, тебе не стоит пить холодное пиво?
   - Ничего страшного. А, вон уже несут.
   Он машинально бросил взгляд в сторону стойки, но не увидел официантку, ему было не до того. Артур, похоже, убедил сестру выпить что-нибудь посерьезнее газировки, и теперь у нее в руках был бокал красного вина. Какие у нее изящные руки, тонкие красивые пальцы. Отто, разумеется, тут же представил себе эти руки на своем теле. Это уже начинало походить на пытку. Голос разума звучал все тише, но никуда не делся. Отто знал, что не имеет права ничего предпринимать для сближения с этой девушкой, но его естество знало другое, а именно - что он должен ей овладеть. Вспомнил - Рене. Ее зовут Рене. В этот момент Артур сказал что-то, от чего обе девушки рассмеялись. Рене неловко наклонила бокал, вино вылилось. Она снова рассмеялась, тонкий темно-красный ручеек скользил по ее груди, вниз по нежной белой коже, в ложбинку, под вырез топа. Черт подери, это было больше, чем Отто мог вынести. Он встал и посмотрел на Клоэ:
   - Идем.
   - Но пиво...
   - Плевать.
   Они прошли мимо стойки. Рене вытирала вино салфеткой, и ее смех звенел в прокуренном воздухе.
   Клоэ знала, что Отто так завелся вовсе не на нее, а на незнакомую девчонку, но шла с ним с охотой. Ей всегда было хорошо с ним. Пусть у них соглашение и она, по большому счету, не настоящая его девушка, а фиктивная, но она в самом деле его постоянная любовница, а это - уже немало. К тому же, она умна и терпелива, как мало кто в их возрасте, и все еще может измениться. А если нет - что ж, она готова и к этому. Она отойдет в сторону, когда поймет, что больше ей ничего не остается. А там поглядим еще, кто кого.
  
   Он уходит... он уходит с другой. Почему? Рене смотрела им вслед - он тащил свою подружку к выходу вполне целеустремленно, а она обвила рукой его бедра, будто имела право это делать. Черт подери, а она и имеет право! Он - ее парень, ее любовник, они вместе, они любят друг друга!
   Jealousy, you got me somehow...You gave me no warning, took me by surprise...
   Только вчера она слушала эту песню и рассуждала, как здорово, что она не влюблена и не мучается от ревности. Но это было вчера, а сегодня все изменилось. А еще неделю назад она страдала оттого, что с ней ничего не случается. Будто какой-то злобный и циничный маг подслушал ее мысли и развлечения ради швырнул ее в пучину событий и страстей. Изнасилование, а потом безо всякого предупреждения безответная любовь... И вот, он уходит поздно вечером в обнимку со своей девушкой, которая так обвилась вокруг него, что ясно, что она не может дождаться, когда они окажутся наедине, и почему-то видеть это - намного мучительнее, чем переживать унижение и боль, которые ей причинил тот, другой.
   Рене осталась в баре, и с уходом Отто ей показалось, что не то чтобы свет погас, но все стало каким-то другим, волшебство рассеялось, краски утратили яркость. Ей захотелось тоже уйти. Вскоре она попрощалась с братом и Макс и вышла на улицу. Было прохладно, в небе светились звезды, она обратила внимание, какие они яркие, куда ярче, чем в Цюрихе, и будто бы ближе. Наверное, оптический обман - звезды на расстоянии миллионов километров, а Санкт-Моритц выше Цюриха от силы на два. Рене вдохнула холодный чистый воздух, закурила.
   Теперь можно перестать морочить себе голову звездами и честно признаться, что она с первого взгляда влюбилась в Отто Ромингера, короля, мать его, Солнечной системы и окрестностей. И произошло это потому, что она - ненормальная. Что там Максин болтала про Рэчел Мирбах-Коэн? Вот это да, девушка для такого, как он. Лицо рекламных кампаний Шанель и Луи Виттона, красавица израильтянка, по которой весь мир с ума сходит, ведущее ее контракты модельное агентство с ее помощью выбилось в рейтинг 'А', модные журналы заключали между собой пари, какая голливудская студия первая сможет заполучить ее к себе. Пресса приклеила к Рэчел прозвище Иудейской Принцессы, и оно ей подходило. Черт, в последнее время вокруг меня сплошь титулованные персоны, с усмешкой подумала Рене. И, между прочим, Иудейская принцесса вполне может составить пару Королю солнечной системы. Но Макс сказала, что они расстались, пробыв вместе четыре месяца или около того. Рэчел строго охраняла от прессы тайну своей личной жизни, а Рене не увлекалась сплетнями о жизни звезд, и никогда не слышала о романе Иудейской принцессы с горнолыжником, но это не значит, что такого романа не было. И если она, обычная и никакая Рене Браун, не понимает, что ей тут ничего не обломится, ей же хуже. Да, он смотрел на нее вполне понятным взглядом, но Макс же сказала, что женщины для него - спорт. Если он и обратит на нее внимание - это чтобы поиметь и забыть. Мало ей Падишаха, да? Ну что за дура!
   И вообще, как можно влюбиться в человека, ничего о нем не зная? Она ни слова с ним не сказала, знает о нем только, что он красив, как Бог (или как черт?), и что он спортсмен, большой злогребучий бабник и сильный любовник (ага, только еще грубый и скупой). А, ну и то, что он живет в пустой квартире и ему ничего не надо. Это все только показывает, какая она незрелая! И какая она курица и идиотка.
   Кстати, а что такое сильный любовник?
   А не может быть, чтобы Макс сама была влюблена в Отто и болтала о нем всякое такое, чтобы Рене не стояла на пути? Да не похоже... Макс определенно любит Артура, а вовсе не Ромингера. Скорее всего, она понимает, что Рене и вправду должна держаться от Ромингера на расстоянии. Да и потом, кто она такая, Рене, чтобы стоять на пути у Макс? Ведь Максин такая красивая... Рене бросила сигарету и пошла к себе, утопая в сознании собственной дурости и неумении учиться на своих ошибках.
  
   - Люблю тебя, крошка, - прошептал Артур, обнимая Макс. Она промурлыкала в ответ 'а я - тебя', прижалась к нему, положила голову на его плечо, провела пальчиком по его груди. Они отдыхали после любви, и, как всегда в такие моменты, он клялся себе, что больше не будет спать с другими девчонками. Почему он никак не мог вспомнить об этом, когда Макс не было поблизости, а какая-нибудь другая - была, и давала понять, что она не прочь? Рене на него тогда по делу напустилась. Кстати о Рене... он решил спросить Макс, которая вроде бы достаточно близко сошлась с сестрой:
   - А чего это Рене так быстро убежала? Самое-то веселье только начиналось...
   - Так вроде как смысл оставаться пропал, - лениво пояснила Макс, забираясь на него и прижимаясь к нему всем телом. - Любимый-то ушел.
   - Ушел? - напрягся Артур. - Не понял. Какой любимый?
   Макс не хотела говорить ему, ей самой все это сильно не нравилось, но Рене такая славная девочка, не хотелось бы, чтобы она попала в беду... Наверное, нужно сказать. Макс сдала подругу как стеклотару:
   - Она запала на Отто Ромингера.
   - Что?! - несколько секунд назад Артур думал уже только о том, что сейчас они снова займутся любовью, но, услышав это, он пришел в ужас. - Откуда ты знаешь?
   - Она практически сама мне об этом сказала. Почти открытым текстом.
   - Черт!!! - рявкнул Артур. - Этого я и боялся. Какого черта я ее вообще сюда притащил?!
   - Действительно, почему?
   - Потому что... - Артур чуть было не сказал правду, но вовремя прикусил язык. Рене так не хотела, чтобы кто-то знал, что с ней произошло, боялась, что 'будут показывать пальцем'. - Потому что она попала в неприятности. Но, похоже, она и здесь может вляпаться.
   - Я ей сказала, чтобы она выкинула его из головы. Не похоже, чтобы она что-то поняла.
   - Завтра я с ней поговорю сам.
   - Балда, - необидно сказала Макс. - Что ты скажешь? Она тебя пошлет, и будет права.
   - Она меня пошлет? Да пусть только попробует! Ей просто духу не хватит меня послать. А я скажу, что у него есть Клоэ. И что у них все очень серьезно.
   Макс тяжело вздохнула. Клоэ есть, это верно, но то, что Отто положил глаз на Рене - тоже факт. Он так смотрел на нее... Интересно, Рене заметила?
   - Я просил ее дать слово, что она не будет сближаться ни с кем из клуба, - по-идиотски изрек Артур, будто такое обещание можно было не только взять или дать, но и выполнить.
   - Ха!
   - Что?
   - Арти, все-таки ты балда, - она улыбнулась и поцеловала его. - Нет, мой хороший. Вся надежда только на него. Он сам не будет с ней связываться.
   'Я надеюсь', - добавила она про себя. И тут же усомнилась в этом - Отто смотрел на Рене слишком выразительно. Что перевесит - его чувство долга вкупе с железной волей, или спортивно-охотничий инстинкт?
  
   - Отто, да, да! О, Боже!
   Девушка извивалась под ним, и он ощущал ее удовольствие и ловил в нем привычный кайф. Для него было очень важно заставить партнершу кончить, а лучше - не один раз, а много, потому что без этого он не чувствовал, что по-настоящему овладел ею. Он привык быть лучшим, во всех сферах, в том числе и в этой. Да, его репутация отличного любовника была вполне заслужена. Помимо превосходных физических данных, чертовской выносливости и изобретательности, он умел чувствовать женщину. Он искренне не понимал, как мужики могут ловиться на такой примитивный женский трюк, как симуляция оргазма - ну как это можно симулировать? Он уже годам к пятнадцати отлично отличал правду от липы... и годам к семнадцати полностью избавился от липы.
   Клоэ со стоном уронила голову на подушку, и он тоже позволил себе кончить. Он сегодня специально поставил ее раком, потому что он не хотел видеть ее лицо... и не хотел, чтобы она его видела. Сегодня произошло то, чего еще никогда не было с ним - он был с одной женщиной, представляя на ее месте другую. Он никак не мог выкинуть из головы Рене. Он занимался сексом с Клоэ, но видел вовсе не ее. Он видел темные волосы, разбросанные по подушке, приоткрытый в беззвучном крике яркий рот, он видел Рене Браун. От этого он завелся совершенно нереально и измотал Клоэ до изнеможения, и себя тоже. Вроде бы хорошо потрахался, должен бы удовлетвориться, но ничего подобного. Значит, отдохнет пару минут и пойдет на второй заход.
   А голос разума не спал. Он смеялся. Отто Ромингер, который мог при желании заполучить любую самую офигенную девку, изнемогал от похоти по отношению к хорошей девушке - сестре товарища по клубу. Это смешно. И глупо. А еще - подло. Что он собирается с ней делать, когда переспит, а? Пожелает счастливого дня и отвалит? И не надо себя обманывать, что она в ответ скажет 'Пока, как-нибудь увидимся'. Нет, она начнет строить планы. И он в этих планах будет играть центральную роль, с которой наяву не справится. Пусть она думает, что у него есть Клоэ, он будет держаться от нее подальше, и все будет в порядке. Отто не любил и не умел копаться в себе, и подобными категориями не мыслил, но его трезвый, холодный ум говорил ему, что Рене Браун надо оставить в покое. Отто зарекся иметь дело с девушками, которые могли бы его полюбить. Рене могла, и вообще его интуиция, которой он привык доверять, говорила однозначно - нельзя!
   Сейчас он слегка стравил пар, поэтому мог хотя бы попытаться рассуждать трезво и разумно. Почему его так тянет к этой Рене? Что он в ней нашел? Хорошенькая девочка, не более того, хотя надо отдать ей должное - фигура роскошная, ну просто на редкость. Такая тоненькая, и в то же время пышная именно там, где нужно. И дело не только в этом... какая-то химия, наваждение... Ну ладно, будем надеяться, что она здесь ненадолго, а несколько дней он как-нибудь перетерпит, а потом - с глаз долой и с сердца вон (правда, в его случае сердце, как обычно, было совершенно не затронуто). У него есть Клоэ, есть еще несколько уже оприходованных девочек, готовых повторить в любой момент, и пара новых на примете - в том числе хорошенькая итальяночка, туристка, которая так и поедала его глазами уже несколько дней, а сегодня сунула записку ему в карман (он даже прочитать не удосужился, так что вполне возможно, что она зря его где-то прождала). Так или иначе, у него есть на кого отвлечься. Вокруг полно 'нехороших' правильных девчонок - и среди них есть намного красивее, чем эта.
   Вспомнить хотя бы Рэчел Мирбах-Коэн. На самом деле, она была скорее 'хорошей', но при этом так любила себя, родную, что весь мир для нее воспринимался как бесплатное приложение к ее высочеству Принцессе Иудеи. Она могла допустить к телу только того, кого она считала достойным такой высочайшей чести. Отто познакомился с ней, когда она снималась в каком-то коммерческом ролике в Альпах. В возрасте 19 лет - Мисс Израиль, через полгода - Мисс мира. Натуральная платиновая блондинка с серыми глазами, она была великолепна, невероятно красива и совершенно безопасна с точки зрения Отто. Они провели вместе 4 прекрасных месяца, прежде чем поняли, что они, в общем-то, не нужны и не интересны друг другу. И под страхом смертной казни Отто никогда и никому не признался бы, что на его взгляд Рэчел была слишком худа. Высокая и тоненькая, как многие модели, она не могла похвалиться особо пышными формами, а Отто любил буфера. Он не сходил с ума по выпирающим костям, ему нравились стройные девушки, но не такие, по которым можно изучать анатомию скелета. Ему нравились пышногрудые и крутобедрые, длинноногие, такие, как Рене Браун.
   Он снова потянулся к Клоэ, и она радостно прильнула к нему. Только после дополнительного тайма он наконец уснул, и ему снилась капелька вина на гладкой белоснежной коже.
   Утро не принесло ему никакого облегчения. Он разбудил Клоэ и повторил терапию. Но наваждение не прошло. Рене, Рене, ну почему она не из тех, кто может просто потрахаться? Сегодня голос рассудка уже был слабее. И стало появляться ощущение 'любой ценой'. Великое противостояние разума и естества (или, как он сам это формулировал, 'мозга и члена') одного отдельно взятого мужчины еще не закончилось, но исход его был предрешен. Человек с очень сильным характером, умнейший студент МВА на дипломе позорно капитулировал перед велением своего желания. Он боролся как мог, но увы - он был всего лишь человек. Он уже проиграл, но все еще сражался.
   Отто Ромингер был из тех, кого называют людьми долга. К себе он был беспощаден. Он заставлял себя работать до одури, он не давал себе послаблений, когда после бессонной ночи в автосервисе его голова падала на парту на лекции, а измученный мозг просил хоть минуту сна. Он гнал себя на трассу, когда все мышцы болели, а пальцы сводило от холода, и отрабатывал какой-нибудь незначительный элемент, пока не добивался совершенства. Он не мог себя обманывать. Сейчас, держа в объятиях податливое, горячее тело Клоэ, он заставил себя вспомнить всю историю с Моной Риттер. То, что доктор прописал, чтобы вбить в свою башку каплю здравого смысла.
   Они познакомились на дне рождения кого-то из универа. Там было шумно, все нажрались, расползлись по углам, вечеринка превратилась в оргию, он был сначала с Надей Боттерман, а потом с Реа Миллер. Реа перепила, и ее тошнило. Он проводил ее в ванную, а сам пошел сварить для нее кофе. И, перепутав двери, вместо кухни попал в другую комнату, где не было никого, кроме этой Моны, она сидела в кресле, читая какую-то книгу. Она была совсем некрасивая, тощенькая, невзрачная, плоская как доска, настолько не в его вкусе, что он ее попросту не воспринимал как девушку. Какой-то общипанный воробей, и все тут. Ему было настолько неохота возиться с перепившей девчонкой, что этого воробья он воспринял как возможность минутной передышки - зачем-то начал с ней болтать, уговаривать пойти выпить и расслабиться, потом потащил в гостиную к остальным, а сам занялся Реа и потом повез ее домой и забыл про эту девушку. А она про него не забыла. Прошло 2 месяца, в городе ходил какой-то противный грипп. Он поехал в универ сдавать экзамен по транспортному праву, и сдал, хотя у него голова разламывалась. Уж если он болел, то всегда с высокой температурой, редко, но по полной программе. А потом плелся к своей машине по аллее перед универом, были сумерки, и перед ним шла девушка. У нее были распущенные темно-русые волосы, на ней было серое пальто и дурацкая длинная юбка с воланами. Она обернулась и увидела его, они узнали друг друга, он нехотя кивнул, она каждые несколько шагов оглядывалась на него и в итоге оступилась и подвернула ногу. Отто помог ей встать, из вежливости предложил довезти на машине. Он не помнил, как ее зовут. Она рассказала, что учится то ли на богословском, то ли на философском, и он про себя еще подумал, что это совершенно бесполезный факультет. Он довез ее до дома, в какой-то городок километрах в 20 от Цюриха, и она упросила его зайти на чашку чая. Отто был болен, его знобило, и было неудобно, что он не помнил ее имя, подниматься к ней ему было страшно неохота, но она хромала, и пришлось вести ее. Они сидели в ее комнате, она зажгла штук двадцать свечей вместо электрического света, и от их воскового сладкого запаха и духоты его голова разболелась еще сильнее. Он ни о чем так не мечтал, как выбраться отсюда, но она попросила 'Пожалуйста, не уходи'. Он решил, что допьет чай и свалит. Но ее прорвало. Она не кидалась к нему на шею, не тащила в койку, что он еще смог бы хоть как-то понять. Она сидела на другом конце комнаты. А он смотрел на нее, и от нечего делать думал, почему некоторые девушки носят хипповые украшения из кожи и бисера, а их на ней было много. Он вспоминал платиновый браслет, который подарил Рэчел. Купил на Банхофштрассе на призовые с первого места после одного из этапов Юниорского Кубка мира и подарил после первой ночи, проведенной вместе. Рэчел не могло причинить боль какое-то там расставание с каким-то неотесанным спортсменом. А Мона подставилась. Она сказала, что любит его, и с места в карьер обрушила на его голову поток безумных откровений, записанных в какой-то дурацкий блокнот с сердцами на обложке. Она читала вслух, а он помирал от головной боли, дышал этой проклятой восковой вонью, и больше всего на свете ему хотелось быть как можно дальше от этой духоты, от этой ненормальной девки, которая читала этот бред, в каждой строчке которого присутствовало идиотское словосочетание, от которого его чуть не стошнило. Златокудрый принц! Не более и не менее. В этом бреду была куча всего - златокудрый, мать его, принц Отто стоял на коленях перед Моной, сражался за нее, целовал ее, плача от счастья, а он, живой, настоящий Отто, не принц, скорчился в этом кресле, и ему хотелось биться головой об стену, чтоб не слышать этого кошмара, чтобы избавиться от перфоратора, который долбил его череп, и ему было так хреново, как никогда в жизни - и от гриппа, и от отвращения к тому, что она читала, и от полного непонимания, как выпутаться из этой фигни и как унести ноги. Она таки дочитала свой блокнот, а потом упала на колени перед его креслом и пожелала знать, испытывает ли он к ней такое же великое чувство. И златокудрый принц Отто не смог вывернуться умно. Его калькуляторные мозги не смогли придумать ничего умнее, чем эту идиотскую отмазку, что у него есть любимая девушка, и он никогда не причинит ей боль. В Универе последняя собака знала, что никакой любимой девушки у него нет, потому что он всю дорогу трахает все, что движется, принадлежит к женскому полу и выглядит хотя бы на малую толику симпатичней этой фройляйн Риттер. Пусть Мона была дурой по его мнению (и после этого чтения ничто на свете, даже присуждение ей Нобелевской премии, не смогло бы это мнение изменить), но такую липу даже она не проглотила. Он решил, что успокоил ее, и даже выдавил какую-то чушь насчет того, что они слишком поздно встретились, и отвалил с чувством выполненного долга и чудесного спасения из когтей опасности. Когда он выходил из ее дома, у него троилось в глазах. Он сел за руль и не мог сразу попасть ключом в замок зажигания, ехал какими-то дикими зигзагами, потом загорелась лампа бензина, он поехал на заправку уже недалеко от своего дома, и пожилой заправщик присмотрелся к нему и спросил 'Сынок, с тобой все в порядке? Ты не болен? Доедешь до дома без проблем?' Его спасла эта заправка, потому что по показаниям свидетелей, время смерти Моны было 21,40, а у него в машине остался чек с заправки со временем 21,52, а от дома Моны до той заправки было минимум 40 минут быстрой езды. И дед вспомнил его лично, когда к нему пришли из полиции. Но Отто тогда этого не знал. Он сказал 'Без проблем, все в порядке, я доеду'. Он сомневался, что доедет, но доехал как-то, и дома прямо в уличной одежде бухнулся на кровать и отрубился, и проснулся от грохота - в дверь ломилась полиция. Задержание по подозрению в убийстве. Его попросили проехать в отделение, он поехал с ними. В отделении его сначала заставили измерить температуру (было 39.7), дали жаропонижающее и только потом объяснили, что произошло. Вот тогда-то он и вспомнил, как ее зовут. Точнее, звали. Она была мертва уже несколько часов. Ему показали эту записку, в которой было написано: 'Прости, мой златокудрый принц Отто, ты отверг мою любовь, и я ухожу, потому что не хочу жить без тебя'. Отто - не самое распространенное имя во второй половине 20-го века в Швейцарии, он в Универе был единственный с таким именем, вычислить его у любого младшего детектива заняло бы 0 минут, но и без того все, кому не лень, подтвердили, что Мона Риттер втрескалась в Отто Ромингера, которому она была даром не нужна. Полицейский офицер сказал ему: 'Мы не имеем права больше вас задерживать. Но... не для протокола, парень - будь впредь поосторожнее. На вот, взгляни'. Перед ним на столе оказался веер фотографий. Превосходного качества, цветные, большие, крупным планом - мертвая Мона. Тело на заснеженном тротуаре. Неестественная, странная поза. Дурацкая юбка с воланами, бисерный браслет на мертвой руке. Темные от крови волосы. Лицо - блестящее красно-черное месиво. Один открытый глаз. Все, что он увидел, долго снилось ему в кошмарах. До сих пор снилось. Ему вручили какую-то бумажку, что Мона Риттер, родившаяся 11 марта 1966 года, умершая 5 января 1987 года, скончалась в результате самоубийства, и он не подлежит уголовному преследованию по факту ее смерти. И он подумал, что она была старше него на 19 дней, и теперь он жив, а она - мертва. Он помнит об этом, и вспомнит еще раз, прежде чем подойдет ближе, чем на расстояние выстрела к 'неправильной' девушке. Рене не похожа на Мону, она красивая и сексапильная, и она наверняка не утопает в розовых соплях и златокудрых принцах, но что он будет делать, если она влюбится в такой кусок бетонного дерьма, как он? И что он намерен ей сказать - что трахнул ее из любви к искусству, но не хочет причинить боль Клоэ? И что он будет делать, если она наглотается таблеток, повесится или застрелится? И что он будет делать, если ему снова скажут о самоубийстве женщины, выбросившейся с 10 этажа, если он увидит еще один труп с разбитой черепной коробкой и половиной лица, с мозгами на волосах? Что, ради всего святого, он сможет сделать тогда, когда уже ничего будет не изменить? Он может сделать кое-что сейчас, и он это сделает - он никогда не прикоснется к Рене Браун.
   - Отто, - пробормотала Клоэ. Он взглянул на нее, и снова почувствовал, какая она горячая. - Отто, по-моему, я все-таки разболелась.
   Всего несколько секунд назад он вспоминал про тот грипп, которым болел год назад. А вот сейчас и Клоэ тоже. Она еще вчера была простывшая.
   Отто поднялся с кровати.
   - Похоже на то. Давай-ка я вызову тебе врача, хорошо?
   - Конечно. Спасибо.
   Клубный врач был в их номере через 10 минут. Он прописал лекарства. Отто поехал в аптеку в Санкт-Моритц. Конечно, и на завтрак, и на тренировку он опоздал. За всеми этими страшными воспоминаниями и неотложными заботами он почти забыл о Рене, и не вспоминал, пока не вышел с лыжами из отеля на пустую стоянку перед подъемником.
  
   Начинался чудесный день, второе ноября, один из знаменитых трехсот двадцати солнечных дней в году, которыми славится Санкт-Моритц. Солнце заливало заснеженную площадку и золотило темные волосы девушки, стоящей перед подъемником с лыжами в руках. Рене тоже опоздала. Отто помнил, что надо идти на другой подъемник с другой стороны отеля, Регерс обзвонил всех вчера перед ужином, а Рене, видимо, сказать забыли. Отто застал врасплох вихрь желания при виде этой девушки, чья мешковатая куртка больше не могла сбить его с толку. Он ничего не сказал про другой подъемник.
   Он шел к ней как во сне, она обернулась к нему навстречу. Снег скрипел под тяжелыми лыжными ботинками. Шаг... еще шаг... он остановился на расстоянии меньше вытянутой руки. Она замерла, подняв лицо к его лицу, заворожено глядя в его глаза. Время остановилось. Мир перестал существовать. Клише? Нет. И время, и окружающий мир вдруг оказались в каком-то параллельном измерении. А здесь были только они вдвоем. Лихорадочное, частое сердцебиение. Дыхание, быстрое от волнения - кудрявые облачка пара смешивались в морозном воздухе. Каждая черточка его лица навечно запечатлелась в ее памяти. Крошечная веснушка над решительно очерченной русой бровью. Зеленовато-ореховые искорки в радужной оболочке глаз. Прямой, смелый, выразительный взгляд глаза в глаза. Светлая прядка трепещет на ветру. Отто...
   Что это? Наваждение? Одержимость? Какая-то невероятная, взрывоопасная химическая реакция на гормональном, субгормональном, клеточном уровне? Битва была проиграна. Бесшумный, мощный взрыв смел остатки здравого смысла, Отто привлек Рене к себе, и первый поцелуй обжег их губы. Этот поцелуй оказался его капитуляцией. И когда ее глаза засияли, а лицо озарилось светом, Отто мысленно устало обозвал себя последним подонком и до поры до времени прекратил борьбу.
   - Поехали, - сказал он.
  
   Они сунули свои лыжи в специальную стойку около подъемника, Отто потащил ее на стоянку машин, к подержанной черной БМВ-318 с десяткой треф на заднем стекле. Рене машинально подумала, что надо расспросить его об этой десятке, и еще не вредно было бы знать, куда они собрались (зачем - и так ясно). Отто был в стартовом комбинезоне, тренировочной куртке и в шлеме, Рене в толстых штанах и парке, оба были в горнолыжных ботинках. Если Рене в своих экспертных могла хоть как-то идти, Отто в профессиональных едва ковылял, уже не говоря о том, что вести машину в таких по определению невозможно. К счастью, в багажнике валялась пара кроссовок, и он быстро переобулся, пока Рене в своих 'Атомиках' заползала в салон. Девушка устроилась на пассажирском сиденье, Отто сел за руль, стащил с себя шлем с подшлемником и отправил все это на заднее сиденье, светлые волосы рассыпались по плечам. Молча завел двигатель, включил передачу, нажал на газ... Машина, развернувшись, вылетела с территории отеля. Оба молчали, но молчание их не тяготило. Они были слишком переполнены каждый своими эмоциями, Отто изнемогал от желания и проклинал себя за малодушие, а Рене таяла от любви. Она незаметно косилась на него, любуясь его точеным профилем и лежащими на руле руками. Какие у него руки! Большие, сильные, будто он каменщик или строитель. Но при этом чистые, аккуратные, и ни колец, ни браслетов, только простые часы, причем дешевые - электронные с калькулятором.
   Она не спрашивала, куда он ее везет, и он тоже молчал. Он сам не знал, куда они едут. Ему просто надо было увезти ее отсюда, с базы, от любопытных глаз и длинных ушей, а куда - там видно будет. Разум умолк. Командование приняла мужская натура, мозг отключился, оставив автопилот, достаточный только чтобы вести машину. Черт, он превратился в какого-то пещерного дикаря. Происходило то, чего он и хотел, и боялся - он схватил в охапку (или за волосы) хорошую девушку и теперь тащил ее в пещеру, где намеревался оттрахать. Оставалось только эту пещеру найти. Они ехали на юго-восток больше получаса, петляя по серпантинам и углубляясь все дальше в горы, пока не въехали в ущелье, в котором стоял маленький, но уютный с виду отель с рестораном внизу. Отто притормозил и спросил хрипло:
   - Ты сегодня завтракала? Я - нет.
   - Я тоже нет.
   - Пойдем?
   Он припарковал машину у входа, и они вошли внутрь, не заметив табличку, гласившую, что этот отель принадлежит семейству Адельбаум с 1754 года.
   Пока не начался сезон (до этого оставалось минимум 2 недели), хозяин отеля Франц Адельбаум по утрам работал в ресторане - он принимал заказы и обслуживал посетителей. Отель был всего на 15 номеров, а проезжие сюда забирались редко - основная работа велась по брони. Марта Адельбаум, жена Франца, работала на ресепшене.
   Франц заметил молодую пару - они приехали на БМВ, вошли в зал и заняли столик у окна. Они молчали, смотрели друг на друга. Он подошел, положил перед ними два меню в кожаном переплете. Странная парочка не взглянула в меню. Они не могли глаз отвести друг от друга. Понятно, подумал Франц.
   Отто смотрел на Рене. Она тонула в его светло-карих глазах, читала в них мощный призыв, которого не могла, не смела ослушаться. Пожилой официант тактично кашлянул:
   - Молодые люди, вы собираетесь завтракать? Кофе?..
   Отто, не сводя взгляд с Рене, ответил:
   - Подождите, пожалуйста, мы еще не решили.
   Но он уже все решил. Когда старик отошел, Отто наклонился вперед и спросил просто:
   - Пойдем наверх?
   Будто она могла отказаться!
   Франц посмотрел им вслед и хмыкнул. Можно подумать, он и сам не знал, что ничего есть они не станут, а сразу побегут наверх. Его немного беспокоила девушка, совершеннолетняя ли она, ему не нужны неприятности с полицией. Но он полагал, что фрау Марта этот момент выяснит.
   На многоопытную фрау Марту за стойкой портье парочка произвела сильное впечатление. Очень молодые, не старше двадцати лет, и такие... удивительные, даже необычные, хотя что в них необычного было - непонятно. Будто бы воздух вокруг них вибрировал от напряжения или от каких-то очень сильных эмоций. Необычайно красивый молодой человек и хорошенькая девушка с сияющими глазами и испуганным личиком. Он сказал, что им нужен номер.
   - С удовольствием, - сказала фрау Марта. - Платите наличными или картой?
   Мужчина достал кредитную карту и водительское удостоверение, и фрау Марта, взглянув на права, убедилась, что ему 21 год. А девушка? Ни один отель не сдаст номер мужчине и женщине, если есть подозрение, что хотя бы один из них несовершеннолетний.
   - Простите, фройляйн, - обратилась к ней Марта. - У Вас тоже есть права или паспорт? Позволите взглянуть?
   Девушка вздрогнула, полезла искать в карманах, которых в ее куртке оказалось великое множество, наконец вытащила паспорт, из которого Фрау Марта выяснила, что предъявительнице, к счастью, почти 19 лет. Девушка молчала, но выглядела по-прежнему очень испуганной.
   Еще бы нет. Рене не могла понять, хотя честно пыталась, как она вообще сюда попала и что она делает в этом отеле с королем, так его, Вселенной. Она понятия не имела о той борьбе ума и члена, которая уже достала вышеозначенного короля - у нее была своя борьба. Только в ней не было никакого сексуального подтекста или физического желания. Это была борьба ума и сердца. Разум силился понять, как можно буквально через неделю после всего, что с ней сделал Падишах, вот так обо всем забыть и снова наступить на те же грабли? Разум наполнял все ее существо страхом. Разум спрашивал: неужели ты преспокойно поднимешься с ним в номер? Ты же знаешь, что там будет, правда? Тебе мало того, что уже было? Кофе мы уже проходили, но кофе он не попросит, потому что от завтрака уже только что отказались, ну придумает еще что-нибудь. Попросит почесать ему спинку или дать урок по спряжению латинских глаголов, идиотка! И на этот раз она так легко не отделается, Отто - спортсмен, и даже на вид намного сильнее Падишаха. Тот был хотя бы худой, а этот - мускулистый и здоровенный, как чертов медведь! А сердце любило его и верило ему. Что она о нем знает? Да ничего. Только что он чрезвычайно хорош собой. И те не очень приятные вещи, которые ей сказала Макс. Но это ничего не меняло - она любила его, и все тут.
   Восемнадцатилетняя девчонка, знающая о сексе только из книг, фильмов и болтовни подружек, просто полюбила красивого спортсмена. Ей самой вполне хватило бы поцеловаться с ним, услышать от него слова любви, держаться за руки. Проводить с любимым время, ходить на дискотеки и в кино. Но она знала, что этого недостаточно, что мужчине нужно нечто большее. И женщина, если любит, дает ему это. Конечно, по-хорошему следовало бы перед этим пожениться (но так уже не бывает).
   А вообще сведения на тему этого самого 'большего' были очень противоречивы. Подружки расходились в показаниях - одной было больно, второй понравилось. Третья и вовсе врала, что была с мужчиной, стало быть, болтала о том, о чем понятия не имеет. Книги тоже выдавали разную информацию. В одних романах мамаши или тетушки рассказывали невинной девице о том, что 'все женщины проходят через это - смирись ради радости, которую приносит материнство'. В других женщины получают от этого неземное удовольствие и наслаждение, стонут, ахают и охают, и еще у них напрягаются соски и трепещут ресницы (интересно, как они умудряются проделывать оба этих трюка?) Мужчинам в этом смысле проще: у них вся реакция сводится к одной, которую авторы любовных романов никогда не описывают, и когда Рене была помоложе, она при чтении в упор не понимала, что значит 'он готов'. Она читала в книгах, что секс - это так приятно, что это сплошной экстаз, и звезды сверкают, а влюбленные в них растворяются, ну типа как растворимый кофе, наверное - и что края вселенной они вместе достигают, и все такое. Но сама Рене успела убедиться, что секс - это боль, кровь и унижение, и могла пойти на это только ради мужчины, которого она любит, просто чтобы доказать ему свою любовь и доставить удовольствие. Видимо, снова будет очень больно и страшно, только на этот раз она даст ему добровольно, и дело обойдется без побоев. В ней еще не проснулось чувственное начало, она еще не умела желать мужчину. Она отдавала себе отчет, на что идет, и делала это ради своего любимого.
   Фрау Марта Адельбаум медлила, не решаясь выдать ключ...
   - Все в порядке? - нетерпеливо спросил мужчина (несмотря на очень юный возраст, к нему решительно не подходило определение юноша), и Марта решилась.
   - Конечно, - Она выложила перед ними ключ от одного из пяти люксов. Она посчитала им обычный полулюкс, но отчего-то захотела пустить их в люкс. За все время работы в отеле семьи ее мужа (ни много ни мало - 36 лет) такое произошло впервые. Интересно, что скажет на это Франц. - По лестнице или на лифте на третий этаж, пожалуйста.
   Мужчина взял ключ со стойки, повернулся к девушке, и они направились к лифту. Когда они скрылись из вида, к Марте подошел муж.
   - Ты ее паспорт проверила?
   - Конечно. Ей 18. Все в порядке.
   Франц ухмыльнулся:
   - Мне кажется, завтра мы будем отстирывать кровь с простыней.
   - Францль! - с упреком воскликнула Марта. - Как тебе не стыдно? Они любят друг друга, это же очевидно.
   - А я об этом и толкую, - хладнокровно ответил муж, глядя в гроссбух. - Какой они номер взяли?
   - Триста второй.
   - Погоди-ка... Тут плата за полулюкс! Триста второй - это люкс!
   - Отель все равно почти пустой, сезон пока не начался. Считай это моим капризом, - спокойно ответила Марта.
   - Я тебя не узнаю, Мэртхен.
   - Мне так захотелось. Они мне понравились.
   Франц вдруг заулыбался и приобнял жену за пухлые плечи:
   - Вспомнила молодость, старушка?
   Марта улыбнулась в ответ, чмокнула мужа в подбородок и проворковала:
   - Ах ты, старый дуралей.
  
   В маленьком лифте с ажурными решетками они поднялись на верхний этаж. Двери раскрылись, и Отто первый шагнул в просторный, залитый солнечным светом холл. Рене последовала за ним и зачарованно огляделась по сторонам. Очень красивый отель. Крыша была наполовину стеклянная, крутой наклон ската и тонкая стальная арматура защищала кровлю от снега. В углу холла находилась светлая дубовая дверь с медной табличкой '302', и Отто направился к этой двери, не говоря ни слова, только взглянув на Рене. И она, как под гипнозом, последовала за ним, стуча по паркету тяжеленными горнолыжными ботинками.
   Он поднял ключ к замочной скважине... и неожиданно его рука замерла в воздухе. Он повернулся к Рене - она стояла так близко, он мог прикоснуться к ней. Бог знает, как ему трудно сдерживаться, когда он уже так близко... Но умолкший было разум выбрал именно этот момент, чтобы нанести неожиданный сокрушительный удар. Он открыл рот, чтобы сказать 'Извини, мы возвращаемся в Санкт-Моритц'. Но этого он сказать не смог - мужское естество не собиралось терять победу. Она зачарованно смотрела в его глаза - они потемнели, будто бы от боли, и цветом напоминали коньяк. Он тихо спросил:
   - Ты уверена? Если мы войдем - я буду с тобой. Мы еще можем остановиться. Если не уверена - мы возвращаемся в Санкт-Моритц. Это твой выбор.
   Она вдруг отвлеченно подумала, что это самая длинная фраза, с которой он к ней обратился. И третья или четвертая вообще. Они совсем не разговаривали, пока ехали. С другой стороны, Падишах разговаривал, просто не умолкал, и говорил, что любит, и что поженятся, и много всего такого, но ни слова правды. А этот молчит - так хотя бы не врет. А сейчас честно сказал, что будет. Предложил выбор. Ее разум подал голос - немедленно скажи, что хочешь вернуться в Санкт-Моритц! Сейчас же! Но сердце возразило. Он поставил ее перед выбором - если они войдут, будет счастье, пусть даже только сегодня. Если уедут - уже никогда и ничего не будет. Она приняла решение, вздернула подбородок и ответила со смешком:
   - Ты собираешься тут стоять и болтать, или предложишь даме войти?
   Он рассмеялся и схватил ее в объятия, его лицо озарилось торжеством. Дверь распахнулась, он втащил ее в номер почти на руках, и захлопнул дверь спиной.
   Мягкая темнота номера, плотные голубые с зеленым шторы удерживали снаружи свет солнца, снега, ясного альпийского полудня. Отто смотрел в светлые глаза девушки, загадочно светящиеся в полумраке. Медленно наклонил голову, она подняла лицо навстречу ему, тихо вздохнула, их губы встретились. Он уже целовал ее на стоянке у подъемника, но тогда ощущение было обжигающее, как огонь... теперь распробовал - нежная, сладкая... вкусная... Он медлил, не форсировал события, не гнал вперед - их поцелуй оставался почти невинным, чуть приоткрытыми губами, основным источником наслаждения сейчас было предвкушение большего... Он стянул с ее головы бело-синюю лыжную шапочку, ожидая, что темные волосы сейчас рассыплются по ее плечам. Нет - они были безжалостно скручены в узел. Каким-то чудом Отто удалось справиться с заколкой, не сломав ее, не запутав волосы и избежав неловкой возни, и тяжелая, толстая коса упала на его руку, скользнула шелком. Он обхватил затылок девушки и снова прильнул к ее губам - на этот раз более властно и требовательно. Она запрокинула голову к нему, положила руки на его плечи и подчинилась его настойчивости. Его горячие губы надавили на ее рот, заставляя приоткрыть губы, она покорилась... он медлил, не спеша воспользоваться полученным преимуществом... давая ей возможность решить, может ли она пойти дальше, чем поцелуй сжатыми губами. Когда неделю назад ее целовал Дарио, она решила, что целоваться неприятно и что больше она никому не разрешит совать язык к себе в рот. Но сейчас... да, она хотела этого. Отто такой замечательный, и в его объятиях так хорошо, что плевать и на тяжелые ботинки на ногах, и на страх перед неизбежной болью, до которой рукой подать, и на все остальное - она чуть подалась вперед и вверх, ближе к нему...
   Он понял и лизнул ее нижнюю губу, и это было приятно, вкусно и так здорово, что она позволила себе пригласить его дальше, еще чуть сильнее разомкнув губы - чем он и воспользовался. Глубокий, горячий, страстный поцелуй, настоящий поцелуй любовников, его язык ласкал ее язык, и это было совсем по-другому, чем с тем, кто делал это с ней раньше. Ее сердце билось быстро-быстро, она дрожала... Он завладел ее ртом, и готовился так же завладеть ее телом. Она обняла его...
   Отто с силой прижал Рене к себе, ощущая сладостные изгибы ее тела сквозь толстую, мешковатую куртку. Черт, у него в глазах было темно, сердце бухало как молот, голова просто кружилась от желания - знала бы эта недотрога, чего ему стоит держаться так стойко и дистанцированно, давая ей ощущение свободы и остающегося выбора, не позволяя понимать, что он прошел точку невозврата добрых пять минут назад... Все, чего он сейчас хотел - это сорвать с нее все эти тряпки, швырнуть ее на постель и трахнуть - быстро, неистово, безо всяких нежностей. Разумеется, ничего подобного он себе не позволит, но держаться было все труднее. Он из последних сил ждал от нее сигнала, что можно идти дальше.
   Она обхватила его голову обеими руками - сойдет за сигнал. Продолжая целовать ее, Отто расстегнул ее куртку и снял, бросил куда-то в сторону. Рене не возражала, ее правая рука опустилась на его грудь, казалось, она тоже искала, что можно с него снять. И это тоже была куртка. Через несколько секунд ее руки исследовали выпуклые мышцы его плеч и груди сквозь плотную, эластичную ткань стартового комбинезона, тяжелый твердый ботинок давил на носок его кроссовка. Он отпустил ее губы и чуть отодвинулся:
   - Малыш, давай снимем твои ботинки.
   Она растерянно охнула:
   - Я сделала тебе... неприятно?
   Он хохотнул:
   - Это поправимо.
   Посадив ее в кресло, он стащил с нее жесткие атомиковские ботинки и отодвинул их в сторону, поставил ее на ноги и взялся за подол ее свитера. Она покорно подняла руки, давая ему снять свитер через голову. Он отправил свитер в сторону, куда улетели обе куртки, и чуть улыбнулся ей:
   - Ты очень красивая.
   Она хотела сказать в ответ, что он тоже красивый, самый красивый в мире, но не была уверена, что мужчинам так говорят, и, пока думала, он сказал чуть слышно, мягко, но уверенно:
   - Хочу видеть тебя голой.
   Эти слова могли бы испугать ее... но ничего подобного не произошло. В ее сознании будто ракета взмыла в зенит и взорвалась роскошным фейерверком. Ей хотелось сорвать с себя все, до последней нитки, и... не только с себя. Она ответила почти беззвучно:
   - Я - тебя.
   О, черт. От желания мутилось в голове, а на них обоих оставалось еще непозволительно много одежды. Он потянулся, чтобы начать разбираться с ее утепленными штанами с лямками на груди, но Рене неожиданно отстранилась.
   - Сама, - прошептала она. - Ладно? Я сейчас. - И скользнула в ванную.
   Может быть, так даже лучше, быстро подумал он. Весь его немалый опыт не научил профессионального горнолыжника Отто Ромингера эротично избавляться от термобелья, которое было надето на нем под комбинезоном. Он быстро разделся до трусов и решил пока на этом остановиться, к счастью, они были вполне приличные, не рваные и не застиранные. Интересно, сколько времени понадобится ей, чтобы раздеться? Его самоконтроля сейчас едва хватало на то, чтобы не вышибить дверь в ванную. Почему ей понадобилось убегать, чтобы раздеться, ведь они могли бы получить столько удовольствия, раздевая друг друга... Причин могло быть две - или она стеснялась чего-то в своей одежде, или... боится вообще? Стесняется? А если... Внезапная догадка его не порадовала. Может быть, она просто девственница? Его разум никак не мог воспринять это предположение. Ее паспорт проверили, в номер пустили, значит ей как минимум 18. Дожить до восемнадцати с такой внешностью, оставаясь девственницей - этого просто не может быть! Впрочем, он же с самого начала понимал, что она не такая, как все, она 'хорошая', а от 'хороших' можно ждать чего угодно, они могут даже до двадцати лет блюсти невинность, до свадьбы, да и что он вообще знает о 'хороших'? Мысль не сильно вдохновила, девственницы его не прельщали. Конечно, ему неоднократно приходилось лишать девушек невинности, особенно в ранне-подростковом возрасте, но он предпочитал более опытных и искушенных. В постели он предпочитал быть на равных с партнершей.
   У Рене действительно было две причины, по которым она решила раздеться сама. Во-первых, она помнила, как Айнхольм ударил ее кулаком в лицо и содрал с нее одежду, и это воспоминание очень пугало ее. Во-вторых... проза жизни, но она не хотела, чтобы Отто увидел стрелку на ее колготках. Но никакая сила не удержала бы ее в ванной на секунду дольше, чем было необходимо.
   Она вышла в комнату, бесшумно ступая по ковру босыми ногами. Отто стоял у окна, спиной к ней, но каким-то образом уловил, что она уже здесь, и обернулся. Господи, он просто великолепен. Стройный, мускулистый, загорелый... Ей тут же бросилось в глаза, что он не полностью голый - на нем оставались темно-синие трусы. Ее затопила неожиданная волна облегчения и благодарности - он таким образом давал ей понять, что не давит на нее, не принуждает... не торопит... Она остановилась в нескольких шагах, глядя на него.
   Его глаза вспыхнули, но он смотрел на нее без улыбки, серьезно. Сначала он подумал, что она вышла к нему в расстегнутой черной блузке без рукавов, но понял, что это не так - густые, блестящие волны волос закрывали ее тело почти до пояса. Единственной одеждой, которая оставалась на ней, были голубые кружевные трусики. До поры до времени его это устраивало - почему-то девушки чувствуют себя увереннее, пока на них остается этот клочок ткани. Он отлично знал об этой странной иллюзии. А со своими роскошными волосами она, как леди Годива, вовсе не выглядела голой.
   До чего девочка хороша. Ее большие голубые глаза светились от страха и волнения, пухлые розовые губки, которые он чуть раньше целовал, наслаждаясь и предвкушая, чуть приоткрылись. Блестящие черные волосы почти совсем скрывают округлости груди. Белоснежная кожа, тонкая талия, плоский живот, которым он вчера любовался в баре, думая, что не позволит себе ничего в ее отношении. Но он просто не смог устоять перед ней, такого с ним никогда не было - решить не связываться с девушкой, но так быстро провалить выполнение собственного решения... Рене Браун, его вожделение, желание и страсть. Бедренные косточки, клочок бледно-голубого кружева на лобке. Чудо, красавица. Он чуть улыбнулся, восхищенно и ободряюще, и она робко шагнула к нему. Медленно, медленно, боясь спугнуть ее, он привлек ее к себе, обнял, чувствуя, как сквозь густой шелковый плащ волос ее грудь прижимается к его груди. Его кровь вскипела, он впился губами в ее губы, мысленно приказывая себе чуть сбавить обороты... Легче, Отто, легче. Не хватало напугать ее таким натиском, спокойней...
   - Отто, - прошептала она, чуть отстраняясь от его губ. - Можно я?
   Он понятия не имел, о чем она говорит, но не стал уточнять и молча кивнул.
   Она наклонила голову и прикоснулась губами к его соску, провела языком вверх, поцеловала ямочку между ключиц. Он чуть улыбнулся - кажется, она уже не так боится. Пора...
   Но сначала он должен видеть ее. Пока что он почти ничего не видел, и это следует исправить, он безумно хотел видеть ее обнаженной. А у нее и трусики, и волосы...
   Отто не стал спрашивать разрешения - он ласково и осторожно прикоснулся к ее щекам, пропустил пальцы через ее волосы и мягко отвел их ей за спину. И опустил взгляд на ее груди. Чудесные, круглые, крепкие груди с розовыми сосками, от которых он тут же потерял те жалкие остатки разума, которые у него еще оставались к этому моменту. Он мягко повлек ее от задрапированного голубыми плотными портьерами окна - туда, где в полумраке большого, уютного номера стояла большая кровать, застеленная белоснежным бельем. Рене доверчиво подчинилась, и через несколько секунд они оказались на постели. Он припал губами к ее груди, сначала правой, потом левой - какие сладкие, нежные, пышные... Он сжал между пальцами ее соски, посылая по ее телу вспышки сладчайшей боли, и ее первый тихий стон свел его с ума. Он ласкал ее тело губами и руками, пока не спускаясь ниже пояса. Частично - потому, что инстинктивно чувствовал, что она совсем еще зеленая в этом деле и спешка может ее напугать, частично потому, что он часто заводил девушек некоторой медлительностью и смакованием в начале, чтобы ввести в экстаз неудержимым, агрессивным натиском позднее. Рене запустила пальцы в его волосы, прижимая его к своей груди... что он делал с ней... никогда не испытывала такого раньше. Она громко застонала, и Отто, продолжая ласкать губами ее грудь, позволил своей руке скользнуть ниже. Ребра, ложбинка между ними, плоская равнина живота, нежный овальный пупок. И вот кромка трусиков. Давно пора от них избавиться... И от его трусов, разумеется, тоже, тем более, что ему с самого начала было в них слишком тесно, слишком жарко. Легче, легче, не гони... сначала он позволил себе притронуться к ней через шелк и кружево. На ощупь сухо и холодно, но это пока. Черт, он хотел большего, чем этот жалкий петтинг через трусики! Но он чувствовал ее, и только поэтому заставлял себя не спешить. Она сжала ноги на полсекунды, но тут же доверчиво развела, позволив его руке накрыть себя. Поглаживание, легчайший нажим сквозь натянувшийся шелк... С ее губ сорвался тихий, чуть слышный стон. Отто снова втянул в рот ее упругий, крепкий сосок, сжал, и стон превратился в тихий вскрик. 'Да!' Он гладил ее, пока не почувствовал сквозь тонкую ткань, что она уже готова к большему. И тогда, снова не спрашивая разрешения, Отто снял с нее трусики. Наконец он видел ее обнаженной. Полностью. Она тихо охнула, поняв это, но то, что он делал с ней, было так чудесно...
   Прикосновение уже впрямую, безо всяких преград... горячая, влажная плоть под пальцами... она выдохнула его имя, как молитву... его самоконтроль давно висел на волоске, на грани... Отто пылал, горел, но все же последним отчаянным усилием удерживал себя от чрезмерной спешки... Она должна испытать это прямо сейчас. Он заставит ее... Он поцеловал ее в уголок рта, подбородок, в шею... Рене застонала, когда его губы легко скользили по ее горлу вниз. Сладко, сладко, хорошо... Дальше вниз, между грудей, через живот... она слишком поздно поняла, что он собирается сделать. А, поняв, смущенно вскрикнула и попыталась сжать ноги, оттолкнуть его. Нет... нет... да! О Боже, да! Он прильнул к ней горячими губами, он делал с ней чудеса, он сводил ее с ума. Она выкрикнула его имя, выдохнула и не могла вдохнуть... холодная и одновременно горячая, обжигающая волна подняла ее... Отто ощутил мощную пульсацию, надавил сильнее... еще... Да, моя малышка, да, давай же!
   Ее тело содрогнулось, она выгнулась навстречу ему, закричала. Он подождал, пока она успокоится, и обнял ее нежно и осторожно. Она лежала, прижавшись к нему, вся мокрая, дрожащая, и он в жизни не видел ничего более прекрасного. Ее ресницы были мокрые, она посмотрела на него затуманенными глазами.
   - Ты такая сладкая, - прошептал он. И поцеловал ее в губы. Она вспыхнула от смущения и попыталась отвернуться от его поцелуя... но он не позволил. Теперь он уже мог по-настоящему взять ее. Он тоже заслужил свой пирожок. Он улыбнулся, уткнувшись в ее шею.
   - Малыш, а ты знаешь, что мы еще не закончили?
   Она хихикнула:
   - Догадываюсь. А это будет также...
   - Давай посмотрим, - он мигом положил ее на спину и навис над ней на руках, весь дрожа от нетерпения. Сейчас, сейчас, о да... Она была такая мокрая и скользкая, что он со своими солидными габаритами смог войти легко и почти безболезненно для нее. Боже, какая она замечательная - такая тугая, горячая. Он знал, что она будет тесной и узкой, и ожидал, что встретит препятствие, которое собирался быстро и аккуратно устранить. Но его не было. Отто заставил себя на секунду притормозить, чтобы дать ей возможность привыкнуть к нему. Большой... распирание, растяжение... привыкла... Крик боли уступил место стону удовольствия. Девушка зачарованно смотрела на лицо Отто, до чего он прекрасен... Сейчас - особенно... Затуманенные глаза, капельки пота на лбу и переносице, нижнюю губу закусил, о, мой любимый, любимый...
   Он заставил себя на секунду остановиться и сказал, тяжело дыша:
   - Слушай... Я в первый раз долго не смогу. Правда. Прости. В следующий раз все будет как надо.
   - Да? - озадаченно спросила она. - А как надо?
   Он застонал:
   - Малыш, я правда больше не могу сдерживаться. Я тебе покажу, как надо, чуть позже.
   - Ладно.
   Неистовство. Сначала его яростный, мощный натиск напугал ее, она вдруг вспомнила о боли, будет больно... Но не было. Он взял ее, он двигался в ней, заставляя ее стонать, делился с ней своей страстью и нетерпением, рассылая по всему телу крошечные электрические разряды... Он не сразу понял, что она стонет и извивается, ее глаза закрыты, темные волосы разбросаны по подушке, рот открыт в беззвучном крике - он так себе и представлял. Именно так - она не просто лежит и терпит, а ей вроде бы нравится происходящее. Последним сверхъестественным усилием воли он держался, не разрешая себе кончить... Но она так сладко двигалась под ним, что тормозить становилось все труднее. Отто процедил сквозь зубы:
   - Не ерзай ...
   - Что?
   - Замри!
   - Отто, но я...
   Он заткнул ей рот поцелуем, одной рукой упирался в постель, другой сжимал ее грудь... медленно, медленно, о, как медленно... чуть быстрее, еще быстрее, несколько мощных ударов - и он был вознагражден за все... они кончили вместе, и для него это было настоящим взрывом. Она вцепилась в него, это были уже не искорки электричества, а мощный удар в миллион мегаватт, ее тело судорожно выгнулось навстречу ему, она закричала: 'Люблю... Отто, люблю тебя!' Но он просто не услышал ее - зарычал, обнял ее, понимая, что еще никогда, никогда-никогда такого не испытывал. Потом, наверное, он просто потерял сознание на долю секунды... все еще сжимая ее в объятиях, он рухнул на влажную простыню и закрыл глаза, моля Бога только об одном - пусть она помолчит минутку, милостивый Боженька, ну пусть помолчит. Его молитва была услышана - Рене лежала тихо, прижавшись к нему, все еще немного дрожа, и он обнял ее. Они лежали так, прижавшись друг к другу, несколько восхитительных, блаженных минут. А потом он вдруг перестал чувствовать ее прикосновение, и это было настоящей потерей, ему даже холодно стало на миг. Он открыл глаза - куда она делась?
   Она, конечно, никуда не делась. Она просто сидела на постели и самым пристальным образом разглядывала его.
   - Эй, чего ты? - удивился он. Она ответила с абсолютным достоинством:
   - Я хочу на тебя посмотреть. Я никогда не видела голого мужчину.
   Отто буквально рот раскрыл. Всего ожидал, но не этого. А, собственно, почему бы и нет? Пусть смотрит, а он пока отдохнет капельку... Он откинулся на подушки и блаженно провалился в полудрему.
   А она зажгла бра над кроватью и смотрела. Пока просто смотрела, не дотрагиваясь. Никогда в самых смелых мечтах она не представляла, что мужчина может такое с ней сотворить, ввести ее в самый настоящий экстаз, такой, когда кажется, что вот-вот перестанешь дышать от блаженства. Она любила его и раньше, но сейчас она была готова просто умереть за него. Ее любимый Отто, бронзовый бог снежных склонов, роскошный хищник, задира и головорез...
  
   - Макс! Эй, постой!!! - издали заметив красный комбинезон своей подруги на склоне, Артур заорал так, что мог бы спровоцировать сход лавины. Сегодня мужчины и девушки тренировались на разных трассах, поэтому Макс каталась с другим клубом и другим тренером. Артур все утро ждал, что сестра присоединится к нему, но этого не произошло, может быть, она катается с Макс. Он спустился по одной из соседних трасс и выехал на склон, на котором тренировались слаломистки.
   Девушка услышала и подъехала к нему.
   - Рени с тобой? - спросил он. - Я с утра ее не видел.
   - Не со мной, - она покачала головой. - Да что ей здесь делать, ей было бы скучно.
   - Ты права. - Смотреть, как другие отрабатывают прохождение слаломных ворот - не самое увлекательное занятие, которому можно предаваться в горах. - Но где же она? Черт...
   - Что такое?
   - Я только что сообразил... Ромингера сегодня тоже нет.
   - Ты думаешь, они вместе? - Макс прикоснулась к его щеке - он даже побледнел от одного предположения, что беззащитная невинная девушка Рене может оказаться не просто на одной планете со злодеем Ромингером, но еще и в близком контакте...
   - Боже, надеюсь, что нет.
   Макс вспомнила, как Отто смотрел вчера на Рене. Конечно, они вместе. Какая женщина сможет противостоять Отто, если он захочет ее? Но все же, что толку переживать заранее? Она мягко сказала:
   - Уверена, что она просто катается где-то поблизости сама по себе. Все выяснится.
   'Если он тронул ее, я его убью', - мрачно подумал Артур. Он всегда был в несколько натянутых отношениях с Ромингером, но до открытой конфронтации дело у них не доходило. Не сказать, чтобы перспектива оказаться среди врагов Отто Ромингера радовала Артура. Но, если он причинил вред Рене - выхода не будет. Значит, быть войне.
  
   Пока брат и его девушка строили предположения, где она может быть и с кем, Рене Мишель Браун, обнаженная, нежилась в постели, глядя на своего любовника Отто Ромингера. И до чего он хорош! Даже сейчас, когда он лежал неподвижно, раскинувшись по широкой деревянной кровати, в глаза бросалась та самая мощная хищная грация, которая покорила Рене в нем с первого взгляда - когда она впервые увидела его на трассе скоростного спуска. Он был прекрасен, неукротим, дик и грациозен, как леопард. И... столь же опасен.
   Она просто наслаждалась зрелищем, разглядывая его. Чудесные волосы, густые, чуть вьющиеся, светло-русые, брови чуть темнее, а ресницы - скорее темно-русые, к тому же длинные, густые, как не у всякой девушки. Прямой нос, точеные высокие скулы. И рот - просто удивительный, такой изысканный и насмешливый, такой мужественный. Она ничуть не ошибалась, когда, в первый раз увидев его, решила, что его лицо отражает ум и характер. Даже сейчас, когда он то ли дремлет, то ли спит. Решительный подбородок, линия губ, разлет бровей. Когда его глаза открыты - это еще заметнее. Лицо мужчины - волевого, решительного, умного. Самообладание, уверенность и гордость. Но это лицо. А тело - другой разговор. Она ведь правду сказала, до сегодняшнего дня ни разу не видела обнаженного мужчину, когда ей было видеть? Когда тот подонок расстегнул штаны, что ли? А вот теперь она все рассмотрит.
   Разумеется, ее взгляд устремился в первую очередь именно на то самое место. Конечно, она знала, что, когда мужчина возбужден, это сильно увеличивается, но даже сейчас, когда ее любимый отдыхал, он казался очень большим. Как могло так получиться, что ей вовсе не было больно? (воспоминание о недавнем удовольствии послало по ее нервам тень электрического разряда, который тогда будто пронзил ее...)
   Ей хотелось потрогать. Она протянула руку... но не осмелилась прикоснуться к нему. К тому же, и помимо этого самого, тут есть, на что полюбоваться. Она не представляла, что мужское тело может быть таким совершенным до каждой малейшей черточки. Такие широкие плечи, мускулистая грудь, маленькие бежевые соски. Рене опять протянула руку, чтобы попробовать на ощупь, погладить его сосок, пощекотать свою ладонь светлыми пушистыми волосами, которых довольно много на груди, но опять не стала. Плоский, очень мускулистый живот, нежная загорелая кожа - интересно, он смуглый от природы, или это и вправду загар? Наверное, судя по чуть более светлому пространству, которое обычно закрывают плавки, и то, и другое - загар само собой, но и свой цвет кожи довольно смуглый. Бывает, наверное, смуглая кожа в сочетании со светлыми волосами - очень красиво. И ноги тоже загорелые, а еще - мускулистые, длинные и довольно-таки волосатые. Он шевельнулся, его рука легла поперек ее бедра. О Боже... Раньше она не видела этого... Старый, грубый шрам уродовал почти всю поверхность кисти его левой руки. Подумав о том, какую боль ему пришлось когда-то перенести, она чуть не заплакала. Но он убрал руку, широко потянулся, и она снова залюбовалась его красотой.
   И все-таки желание потрогать его, прикоснуться было совершенно непреодолимым. Она набралась смелости, чтобы прикоснуться самыми кончиками пальцев, готовая немедленно отдернуть руку, если он вдруг проснется и посмотрит на нее. Ибо общеизвестно, что Порядочные Девушки не хапают это в руки. Но, казалось, он спал. Дышал ровно, очень длинные ресницы не шевелились. Рене прикоснулась посмелее. На ощупь как все остальное, шелковистая упругая кожа. Она решилась и взяла его в руку. Вот тут Отто, конечно, открыл глаза, а девушка ахнула от неожиданности, когда то, что она держала в руке, вдруг увеличилось в размере раза в два и за считанные секунды. Отто рассмеялся:
   - Все рассмотрела? Можно продолжать?
   - Ну, - степенно заметила она, оправившись от смущения, - Сказать, что я рассмотрела все, наверное, некорректно. Только перед. Ты не мог бы на секундочку лечь на живот?
   - С таким стояком? Ни за что!
   Она озадаченно посмотрела на него, будто не поняв, о чем он:
   - Такой большой.
   - Спасибо, малыш, - усмехнулся он. На самом деле, он не считал, что у него какой-то экстра-размер. Так, среднестатистический, как у любого мужика. Инструмент - одно, умение - совсем другое. А Рене все не унималась:
   - Но почему мне было не больно?
   Отто приподнялся на локте, посмотрел на нее - ишь ты, ей и вправду интересно.
   - Потому что ты была готова. Ты хотела. По-моему, тебе было больно, но только совсем чуть-чуть.
   - Ну, совсем немного. А как он так увеличивается?
   - Боже, если бы я знал, что придется проводить урок анатомии, захватил бы с собой скелет.
   Рене ахнула:
   - Там, что ли, внутри кость?
   Он с самым серьезным видом выдал:
   - Две. Они складываются, как телескоп, одна в другую.
   Но у нее еще не иссякли вопросы:
   - Как он мог... поместиться в меня? Я что, такая большая?
   Отто уже сдерживал смех. Он знал за собой чрезмерную, по мнению некоторых серьезных личностей, смешливость, но сейчас понимал, что дразнить неопытную девчонку - глупо и не по-мужски, поэтому ответил серьезно и без насмешки:
   - Так не бывает, чтобы мужчина был слишком велик для женщины. У женщин там все эластично.
   - Но ведь бывает так, что... менее крупный мужчина разрывает там... как же так получилось, что...
   Он все еще прятал улыбку, но уже начал веселиться:
   - Я же тебя надул.
   - Ты... что?
   - Надул, - с самым серьезным видом повторил он. - И тебе это понравилось.
   - Что значит надул?
   - Значит, вот так, - он дунул вверх. - Например, воздушный шарик, он же маленький, да? А когда его надуваешь - большой. Вот я тебя надул, и все влезло.
   - Ты меня не надувал!
   - А что же я, по-твоему, делал? - (Боже, дай мне сил!!!)
   - Ты меня...
   Несколько секунд девушка подозрительно смотрела на него (и от ее внимания не ускользнули смешливые, коварные искорки в глазах и подрагивающие от сдерживаемой улыбки уголки рта) и, наконец, поняла, что он разыгрывает ее. Рене это не понравилось. Она сердито спросила:
   - Думаешь, это так смешно?
   - Ага, - Отто повернулся на бок, протянул руку и дотронулся до ее груди. Ее гнев тут же прошел, она затаила дыхание. Ей тут же самой отчаянно захотелось прикоснуться к нему... Для нее было в новинку, что к ней так прикасались, что кто-то мог дотронуться до более интимной части тела, чем рука или плечо. И она сама не привыкла ни к кому притрагиваться. Может быть, если бы она росла с родителями, этот провал не был бы таким глубоким, но бабушка Белль не имела привычки обниматься с внуками, которых она очень любила, но просто не умела проявлять свою нежность на тактильном уровне. Артур давным-давно компенсировал этот дефицит с Макс и другими девчонками, а Рене - нет. Поэтому сейчас происходящее с ней было особенно острым и волнующим. Вот его рука накрыла холмик ее правой груди... И ощущать эти прикосновения, и смотреть, как он делает это, было удивительно. Отто продолжал не спеша, лениво поглаживать ее грудь, и она затаила дыхание. Он покатал сосок между большим и указательным пальцами, нежно сжал, отпустил, погладил костяшкой указательного пальца. Рене тоже отчаянно захотелось прикоснуться к нему.
   - Я хочу трогать тебя, - прошептала она чуть слышно.
   - Я тоже хочу, - ответил он, перемещая руку на ее левую грудь. - Вот так... и так... - Он сжал сосок, заходя на тонкую грань между удовольствием и болью. - А больше всего - вот так. - Он склонился над ней и сделал то же губами. Рене прижала его голову к себе. Как чудесно... Она тоже очень хотела целовать его, но просто не могла пошевелиться, когда он делал с ней что-то настолько замечательное. Но ее руки были свободны... и она рискнула. Она потрогала его - сначала положила ладонь на его плечо, наслаждаясь его силой... вниз - погладила его грудь, ощущая под пальцами теплую, упругую кожу... еще вниз - твердый, мускулистый живот, крепкое бедро... Господи, до чего он сильный... но быть наедине с физически сильным человеком больше не пугало ее. Отто не сделает ей ничего плохого... Никогда не обидит... Осторожно, робко она обхватила его ладонью. Он замер... Она тоже, все-таки немного испуганная. Упругая, стальная мужская мощь пугала, завораживала, интриговала и восхищала ее.
   Поймав ее взгляд, он коварно ухмыльнулся:
   - Посмотрим, кто кого.
   - Как это? - удивилась она.
   - Я сделаю тебя, детка. Ты сейчас кончишь. Первая.
   - Да! - всхлипнула она, когда он сжал ее груди сразу обеими руками.
   - Прямо сразу да?
   - Все, что хочешь! - Она просто не могла понять, о чем он говорит.
   - Все, что я хочу? - весело удивился он.
   - Да, пожалуйста!
   - А я много чего хочу, - засмеялся Отто. - Я хочу тебя по-всякому, малыш.
   'Почему он все время зовет меня малышом?' - недоумевала Рене. И вдруг очень неприятная догадка вспыхнула у нее в голове:
   - Господи, да ты же попросту не знаешь, как меня зовут!
   - Что? - она его однозначно уморит. Причем тут, как ее зовут? Отто просто сразу не мог понять, о чем разговор. Он хотел трахать ее, а не обсуждать какие-то левые вопросы. Но она завелась всерьез:
   - Ты или забыл мое имя, или просто не знаешь его! Это просто... отвратительно!
   Хм... даже в этом состоянии, когда мозг крайне неохотно пытался соображать, Отто понял, что ее это здорово заедает. Ну вообще, заниматься сексом, не зная даже имени девушки... вполне возможно, что это для нее оскорбительно. Придется разруливать, если он хочет продолжать.
   - Неправда. Я знаю, как тебя зовут.
   Она с несчастным и одновременно вызывающим видом выжидательно смотрела на него. Он не спеша поднял руку к ее лицу, прикоснулся к щеке, провел большим пальцем по ее нижней губе... она прикрыла глаза, наслаждаясь ласковым прикосновением... и тогда он очень тихо, полушепотом, будто пробуя на вкус, лаская ее имя так же, как ее саму, проговорил:
   - Рене...
   Он произнес ее имя совершенно правильно, с тенью 'й' в конце, как человек, знакомый с французским языком и именами, в отличие от большинства цюрихских швейцарцев, которые произносили ее имя более плоско. И повторил еще раз, совсем тихо, чуть слышно: Рене...
   Она смотрела на него сквозь слезы. В ней что-то отозвалось на его голос, называющий ее имя... Что-то пробудилось, проснулось к жизни, признало в нем своего господина. Она любила его... а он знал ее имя. И почему-то это заставило ее поверить в то, что все будет хорошо.
   Отто обвел ее подбородок верхней фалангой указательного пальца, чуть улыбнулся, опустил голову, прикоснулся губами к ее губам - сначала совсем легко, почти воздушно, но с возрастающей силой и страстью. Он целовал ее требовательно, глубоко, агрессивно, подчеркивая свое стопроцентно главенствующее положение, целовал, пока у нее не закружилась голова. И, отпустив ее, он сказал:
   - Я хочу тебя.
   Она робко кивнула в ответ. Рене понятия не имела, как реагировать на простой, откровенный язык желания. Не умела говорить на нем. Он опрокинул ее на спину и снова начал целовать, покоряя ее тело, заставляя забыть обо всем, кроме этих ощущений, которые сводили ее с ума... Насладившись ее грудями, он скользнул вниз, на ее живот. Провел языком по дуге нижних ребер, поцеловал пупок, слегка прикусил выступающую бедренную косточку... она не представляла, что может почувствовать что-то подобное... Он не делал ничего особенного, но его ласки заставляли ее стонать и умолять о большем. Она не поняла, что произошло, когда ее охватило пламя острого наслаждения - его палец был внутри, лаская, вращаясь, раскачивая ее... Всего несколько секунд, и с ней снова случилось это... удар тока, вспышка... Она тонула в своем наслаждении и вернулась на эту планету только когда он уже снова собирался заняться с ней любовью.
   Кровать стояла вплотную к вполне удобной стене, и Отто велел:
   - Встань на колени лицом к стене.
   - Зачем?
   Он фыркнул:
   - Девчонка, ты задаешь слишком много вопросов. Наклонись. Руки на стену. Отлично!
   Пристроившись сзади, он обхватил ее бедра своими большими, сильными ладонями, изготовился войти в нее, но притормозил и ехидно спросил:
   - Может, опять тебя надуем? У-упс!!! - Это она саданула локтем его в живот. Он хохотнул и оказался в ней. Глубоко, о Боже, так глубоко... Она застонала, понимая, что он еще не полностью погрузился в нее, но она больше не выдержит... Медленно... снова пытка медлительностью... Но это было еще не все - он заставил ее развести бедра как можно шире, так широко, как только она могла. - Ага, малыш... Рене. Вот ты вся тут. - Очередной самоуверенный смешок показал, как Отто наслаждается ее полной открытостью и беззащитностью. Эта поза позволяла ему ласкать в процессе ее груди и живот и добраться до некоторых других чувствительных местечек, и он не замедлил этим воспользоваться. Его руки... умелые, безжалостные, бесстыжие, они просто играли на ее теле, как на гитаре, и она подчинялась ему, реагируя в точности так, как он добивался. Когда ей показалось, что она сейчас просто умрет, она простонала:
   - Нет... не могу больше...
   - Можешь, - бархатный шепот в ее ухо, поцелуй в шею... сладко, медленно, нежно его губы скользили от уголка ее губ через мочку уха к плечу, к ключице...
   - Отто... я не... пожалуйста...
   - Знаю, - тихо засмеялся он. - Знаю, детка. Рене. Просто подожди...
   Он прикусил ее сзади за шею под волосами, как кот, удерживающий кошку за загривок... Легкое вращение бедрами, из стороны в сторону, и она заплакала:
   - Отто!.. Я больше не выдержу... - Ведь это было не все, она это уже знала... а он все медлил, лаская, терзая ее, на грани возможного, на грани боли, на грани фола...
   - Выдержишь.
   Она закричала, когда он оказался полностью внутри. Несколько мощных, сильных ударов, его руки были везде, лаская ее наиболее чувствительные точки... . Отто положил подбородок на ее плечо, обхватил одной рукой ее грудь, второй... она просто не могла это выносить, это было слишком сильно, слишком сладко... Он ласкал ее в той точке, где их тела соединялись, и она не могла дышать от наслаждения... Очередной взрыв сотряс ее тело, и Отто с довольной усмешкой спросил:
   - Ну что - все ОК? Можно продолжать? - как какой-нибудь президент правления банка на собрании акционеров.
   - Да, - выдохнула она. - Продолжай, пока твой доклад очень интересный.
   Катастрофа. Он расхохотался так, что тут же вылетел из нее, как пробка.
   - Отто, Боже мой, прости меня! - тут же запричитала Рене, которая пришла в ужас от случившегося - она с чего-то решила, что это больно и заслуживает немедленного сурового наказания. Он сквозь смех отмахнулся:
   - Не надо так официально! Когда мы одни, ты можешь называть меня просто 'Всевышний'.
   Она фыркнула и показала ему язык:
   - Отто, ты просто невозможен!
   - Я вполне возможен и даже местами вероятен. А сейчас хватит трепаться, я тебя еще раз сделаю.
   Он снова велел ей опереться о стену и продолжил. Он думал, что опять заставит ее кончить одну, а потом уже догонит, но из этого ничего не вышло. Она стала такая горячая, так сильно пульсировала и так сладко стонала, что он позволил себе кончить одновременно с ней. Обняв ее, прижавшись щекой к ее щеке, он молча, закрыв глаза от наслаждения, излился в нее.
  
   Она прижалась к нему и пристроила свою голову между его шеей и плечом, повозилась, устраиваясь поудобнее. Какое-то время, к его вящему восторгу, она молчала, а потом, когда и он уже был готов к общению, блаженно вздохнула:
   - Я бы так могла всю жизнь пролежать с тобой.
   - Ну конечно! - мигом отреагировал Отто. - По-твоему, я солнечной энергией питаюсь?
   Рене надо отдать должное - соображала она быстро.
   - Точно, мы же даже не завтракали.
   Отто вспомнил о часах, которые все еще оставались на его запястье (единственная вещь на двоих в данный момент). Времени было уже час дня, и он несказанно удивился - вчера он ужинал в 6 часов, и с тех пор его мысли были заняты не жратвой, а исключительно этой самой девушкой, которая лежит, прижавшись к нему.
   - Черт, я не ел уже почти целые сутки.
   Она немедленно отреагировала:
   - Большое дело! Я тоже. Ой... Это надо одеваться и тащиться вниз?
   - Может быть, у них можно и в номер заказать. - Отто, не меняя позы, дотянулся свободной рукой до телефона на тумбочке у кровати и, следуя многолетнему опыту, набрал ноль. Тут же ответил мужской голос:
   - Ресепшен, здравствуйте. Что мы можем для Вас сделать?
   - Добрый день. Можно заказать обед в номер?
   - Конечно. Что Вы предпочитаете?
   - А что есть?
   Пока человек на том конце провода любезно цитировал меню, а Отто его слушал с весьма сосредоточенным видом, Рене наконец начала рассматривать комнату, где она стала настоящей женщиной. Приходилось признать, что места лучше этого и не придумаешь. Большая и очень уютная комната, декорированная в бледно-зеленых и голубых тонах, уравновешиваемых теплым сиянием деревянных стеновых панелей. Потолок тоже деревянный, а над кроватью - наклонный, в соответствии с наклоном крыши. Огромное окно закрыто голубой органзой и бледно-зелеными портьерами из жесткого шелка, и зелено-голубым ламбрекеном. Из-за штор в комнате был полумрак, и не скажешь, что еще день. Рене подумала, что вид из окон должен быть потрясающий, надо бы встать и посмотреть. Но ей ужасно не хотелось вылезать из постели, из объятий Отто, который в одной руке держал телефонную трубку, а другой гладил ее грудь.
   Отто слушал человека на том конце провода, не перебивая, потом спросил Рене:
   - Что ты будешь?
   - А что есть? Да ладно, без разницы, чего угодно, но только побольше, - Рене прижалась к его плечу. - Ой, я такая голодная.
   - Хорошо, - сказал Отто в трубку. - Давайте 2 цезаря, 2 гратина, на десерт 2 штруделя с ванильным мороженым, бутылку вина на ваше усмотрение. Наверное, гратин долго ждать, да? Хорошо, тогда салаты принесите сразу, пока мы их съедим, наверное, и гратин подойдет? Кстати, а эти у вас есть? Забыл название. Итальянское блюдо, маринованное мясо, обычно с салатом руккола. Точно, карпаччо, вот и его тоже 2 порции. Хорошо, спасибо, ждем.
   Рене засмеялась:
   - Я, конечно, просила побольше, но не настолько же.
   - Ничего, съедим, - беззаботно ответил Отто и вылез из кровати. Вот тут наконец Рене смогла насладиться зрелищем своего возлюбленного с тыла. Широченные сильные плечи, загорелая спина, аккуратные мускулистые ягодицы, длинные ноги. И волосы - золотисто-русые, чуть волнистые, роскошная грива ниже плеч. Жаль только, что он не дал вдоволь налюбоваться, исчез в ванной. Она услышала шум душа.
  
   Они даже не заметили, как прикончили салаты и выпили почти полбутылки вина. Действительно здорово проголодались. Потом Рене блаженно откинулась на подушки:
   - А здорово, что ты попросил салаты сразу принести.
   - Я просто знаю, что гратин долго готовить, даже из полуфабриката.
   - Я понятия не имею, что это еще за гратин.
   - Грубо говоря, это курица с луком и рисом.
   - Звучит не очень.
   - Ничего, попробуешь - поймешь. Это очень вкусная штука, если, конечно, правильно приготовить.
   - Да ладно, - рассмеялась Рене. - Будто ты знаешь, как его готовить?
   - Еще бы нет! Чтоб ты понимала, я еще и умею его готовить.
   Рене удивилась. Она тоже умела готовить, но без особых изысков. Ну, мясо, ну, рыба или птица, но все из минимума ингредиентов и по простым, быстрым рецептам. Разумеется, она умела, она же жила то одна, то с братом, который кушать любил, а готовить, между прочим, не умел. Она недоверчиво улыбнулась:
   - Интересное хобби для крутого мужика.
   - Вовсе не хобби. Я всегда сам для себя готовлю. Если уж на то пошло, крутому мужику надо есть нормальную еду, а на рестораны каждый день - никаких штанов не хватит.
   - Так ты один живешь?
   - Да.
   - Ну вот, еще один... - пробормотала Рене. - Почему это? В нашем возрасте еще мало кто может себе позволить жить отдельно.
   - Я могу, - сухо ответил Отто и потянулся за сигаретами.
   - Но где твои родители?
   - Не в Цюрихе.
   - А где же ты рос?
   - Где я только не рос.
   - А ты давно живешь один?
   - Как сказать.
   - Какой ты скрытный, - разочарованно вздохнула Рене. - А мы с Арти тоже живем одни, Отто. Уже три года.
   Он щелкнул зажигалкой, вальяжно откинулся на подушку и поставил пепельницу себе на живот, сдержанно сказал:
   - Да, вроде я что-то слышал... Трастовый фонд и что-то в этом роде.
   - Ну да. Это от бабушки. Папа умер очень давно, мама вышла замуж за какого-то мужика на Майорке, который не захотел воспитывать чужих детей. Поэтому мы росли с бабушкой. Она умерла три года назад.
   Отто курил, лениво выдыхая дым, Рене сидела с ногами на кровати, закутавшись в халат, от нее не укрылось то, что он слегка нахмурился:
   - Так ваша мать жива и здорова? Просто бросила вас?
   - Ну... я никогда не думала о ней так, что она бросила. Я не знаю, как так вышло, что ее муж не знал о нас до свадьбы. Ну а потом... наверное, она так любила его, что...
   - Бред, - Отто сердито затушил сигарету. - Бросить своих детей ради мужика?
   Ого, как это его зацепило! Вот не ожидала. Почему?
   - Если ты считаешь, что мать не может так поступить, как твоя отпустила тебя в другой город?
   - А я ее не спрашивал, - холодно ответил он.
   - У вас плохие отношения?
   Отто вздохнул, отставил в сторону пепельницу, потянулся к ней и мягко, но решительно забрал у нее бокал с вином. Распустил пояс ее халата, с удовольствием оглядел ее тело:
   - Какая красивая девочка.
   Ей такое иногда говорили раньше (хотя чаще все же называли, черт подери, изысканной), но комплимент именно от Отто Ромингера оказался особенно дорог. Она чуть улыбнулась и потянулась к нему, чтобы размотать полотенце, которое он обернул вокруг бедер после душа. А потом встала на колени, чтобы убрать с кровати поднос с тарелками. Отто потянулся к ней, и через несколько секунд они стояли на коленях друг перед другом на постели совершенно голые. Им уже не хотелось болтать, Рене тут же выкинула из головы, что он использовал секс, чтобы прекратить неудобный для него разговор - она попросту не понимала, что он не хотел рассказывать ей ничего про свою жизнь, ведь он был не более чем ее мимолетным любовником, и ни о каких 'жили счастливо до конца своих дней' тут речи идти не могло. Он поднял руку, легко и ласково прикоснулся к ее соску, и она почувствовала, как по всему телу разливается приятное тепло... Откинув голову назад и закрыв глаза, она подняла руку к его лицу и начала исследовать его наощупь, как слепая. Его длинные ресницы щекотали ее ладонь, когда она гладила его лоб и висок, потом провела пальцем по его носу - наощупь он был не таким прямым, как на вид, видимо был сломан когда-то. Она подумала, что ничего о нем не знает, несмотря на все свои попытки расспросить о чем-либо. Его подбородок, твердый и чуть колючий после бритья. Продолжая ощупывать его тело, она подалась к нему, чуть склонив голову к плечу, и ее приоткрытые губы нашли его рот. Их губы соединились, как детали паззла, поцелуй был великолепен - страстный, настоящий, захватывающий. И долгий. Продолжая целовать его, она провела рукой с его виска на волосы - густые, длинные... Шея, ключица, плечо... потом ее рука скользнула на его грудь. Что она задумала? Интересно. Отто чуть улыбнулся, продолжая целовать ее. Он мог бы легко перехватить инициативу, но ему хотелось дать ей поиграть, а самому посмотреть, что будет дальше. Она почувствовала губами его улыбку, этот невозможный задира опять над чем-то веселился. Ладно-ладно, Ромингер, веселись, что с тебя взять. Она отстранилась от его поцелуя, опустила глаза на его тело, чтобы не только ощущать, но и видеть всю эту красоту. Не представляла никогда, что мужчина может быть настолько красив. Особенно такой физически сильный мужчина. Но, даже понимая, что он в любой момент может скрутить ее в бараний рог, она знала, что он не причинит ей вреда. Да, он был опасен, все ее инстинкты твердили об этом... но в другом смысле.
   - Отто, - прошептала она.
   - Что? - он улыбался одними глазами. Дразнящая, ехидная и откровенно похотливая улыбка.
   - Хочу тебя, - прошептала она, впервые в жизни и говоря, и думая это.
   - Серьезно?
   - Серьезно.
   - Хочешь - бери, - Очередная ракета взмыла в зенит и взорвалась языками пламени. Рене просто ахнула от невероятного, незнакомого прежде ощущения. Она протянула руку, раздумывая, к чему ей бы хотелось прикоснуться прежде всего.
   Ко всему ему. Она хочет его целиком, всего сразу, и прямо сейчас. Но, раз уж у нас тут есть такой любитель поиграть, может, и ей не стоит так сразу делать все, чего он ожидает?
   - И можно тебя трогать? - уточнила она.
   - В любых местах, - великодушно разрешил он.
   - Спасибо, - Она подняла руку, помедлила еще чуть-чуть и прикоснулась к его локтю. Его усмешка стала еще более заметной:
   - Ну и выбрала. Малыш, ты меня убиваешь.
   - Ты сам разрешил в любых местах.
   - Ах, да, - фыркнул он. - Может, ты просветишь меня, что ты надеялась найти на локте?
   - Я хочу знать все твои чувствительные местечки, - пояснила она. - Потому что ты мои уже знаешь.
   - Ну, детка, на локте ты точно ничего такого не найдешь.
   - Да? - с сомнением спросила Рене. - Можно проверить?
   Взяв его за руку, она повернула ее ладонью вверх и ласково прикоснулась губами к внутреннему сгибу локтя. Он едва заметно вздрогнул, и тогда она заскользила вниз, к запястью, к ладони, задерживаясь по пути.
   - Это здорово, - пробормотал он. - Продолжай, малыш. Рене.
   Но она никуда не спешила. Конечно, опыта ей могло не хватать, но даром что ли она за свою жизнь прочитала неимоверное количество любовных романов? Про руку и ладонь писали все, кому не лень. Про шею тоже. И про грудь. Рене провела ладонью по его мощной, широкой груди, чувствуя его жар, силу, мощь... Ей хотелось прикасаться к нему губами тоже, но она не торопилась. Подушечкой пальца толкнула маленький сосок, погладила кончиком ногтя.
   - Приятно?
   - Мгм.
   Другой сосок, такая же ласка. Они все еще стояли на коленях друг перед другом. Он подумал, может, стоит уже лечь, но решил полностью уступить ей инициативу. Ее рука мягко погладила его грудь, спустилась вниз, на живот. Рене наслаждалась мощными, стальными мускулами под нежной кожей.
   Ее легкие пальцы с дразняще острыми ноготками скользили по ложбинке между мышцами, и она ощущала, как они напрягаются от ее прикосновений.
   - Как тебе здесь? - вкрадчиво спросила она.
   - Скучновато, - ухмыльнулся он. - Подумываю, не включить ли телик, пока ты доберешься до каких-нибудь более интересных мест.
   Она уже достаточно хорошо его знала, чтобы понять, что он опять ее подначивает. Ох, Ромингер, юморист доморощенный.
   - Интересных? - переспросила Рене. - Ладно, посмотрим, заинтересует ли вашу светлость что-нибудь еще.
   Она легонько царапнула ноготком его пупок, и ее любимый мужчина фыркнул:
   - Разбуди меня, когда созреешь до настоящих дел.
   Но тут он ее не обманул - она четко услышала, как его дыхание ускорилось, и почувствовала, что он заинтересован больше, чем пытается показать. Она снова поцеловала его в губы, продолжая поглаживать и ласкать его живот, наслаждаясь его великолепным рельефом, чувствуя, как он заводится, и возбуждаясь вместе с ним. Не ему одному тут дразниться, ей всегда удавалось ладить с задирами и остряками. Когда она поняла, что еще чуть-чуть, и он примется за нее по-настоящему, она с деланным огорчением отдернула руку от его тела:
   - Ну что же, раз уж тебе неинтересно, расскажи, что ты предпочитаешь - DRS или Евроспорт?
   - Rouge , - ухмыльнулся Отто, и она хихикнула в ответ. Ей в голову не приходило, что в постели с мужчиной можно столько смеяться. И в то же время Рене с трепетом ощутила, как на самом деле ей удалось его распалить. Смачным толчком в плечо она толкнула его на постель, и он с удовольствием подчинился. С таким удовольствием и легкостью, что до нее дошло - он полностью передал ей инициативу и смотрит, что из этого выйдет. Ну, я тебе покажу! Рене совершенно не волновалась по поводу недостатка опыта. Если она и собралась поиграться с профи на его игровой площадке и в его игру, по крайней мере, природа одарила ее неплохими орудиями для этого. Глядя на распростертое перед ней великолепное обнаженное тело, она подняла брови:
   - Уже устал?
   - Засыпаю.
   - Ты невозможен, - снова сказала она и наклонилась над ним, теперь скользя по его телу губами. Ну, получи... Господи, как он хорош. Эта нежная загорелая кожа, великолепно прорисованные и натренированные мускулы, мощный темперамент, который он именно сейчас старается не показывать, хотя она уже видела достаточно. Он лежал, довольный как слон, возбужденный как черт и смотрел, что будет дальше. Как же ему хотелось завалить эту расхрабрившуюся девицу в третий раз! Но она решила поиграть с ним, и он принял вызов. Впрочем, основной вызов был еще впереди. Запечатлев смачный поцелуй сантиметрах в трех ниже его пупка, она велела:
   - Руки вверх!
   Отто расхохотался:
   - Что?
   Как ей нравилось, как он смеялся. Весело, искренне, так заразительно, что невозможно было не засмеяться вместе с ним, даже не видя ничего особо смешного.
   - Ты слышал. Руки вверх.
   Он со смешком вытянул руки вверх - к потолку.
   - Нет. За голову!
   - Где это ты нахваталась подобных грязных штучек? - он ехидно изогнул бровь.
   - Я неразборчива в... потреблении литературного трэша, - печально призналась Рене.
   - Это не самое плохое место для неразборчивости, - веселился Отто, вальяжно раскидывая руки в стороны - вроде бы и вверх, но не совсем как она просила.
   - Я посмотрю, тебе очень весело.
   - Ага.
   - Ну и давай руки как я сказала. Приказы не обсуждаются, а выполняются!
   - Да все для дамы, - он с неторопливой ухмылкой наконец сделал как она велела. У нее тут же просто голова закружилась, до чего хорош.
   - И не шевели руками. А то накажу, - промурлыкала она. Раньше ей никогда не доводилось стараться говорить этаким сексуальным голоском, но попробовала - и тут же получилось.
   - Боже, боже. И почему я не составил завещание?
   ???Она хихикнула и наклонилась над ним, проводя губами вниз по его шее, к полюбившейся ей ямочке между ключицами. Начала медленно, медленно скользить вниз. Отто лениво поинтересовался:
   - Интересно, докуда ты доберешься к тому моменту, как у меня от старости перестанет... ОЙ!!!
   Она сильно ущипнула его за бицепс:
   - Ты мог бы воздержаться от дурацких замечаний?
   - Когда я в последний раз заставлял девушку сделать руки вверх, у меня при себе был еще и кляп, - мстительно сообщил Отто. - Конечно, ее это несколько ограничивало в... некоторых вопросах. Зато она не язвила.
   Не выдержав, Рене расхохоталась:
   - Врешь ты все!
   - Да, ты права. У меня не было кляпа, я заткнул ей рот полотенцем.
   Ей оставалось только рукой махнуть на его выходки. Пусть болтает. Когда мужчина так невозможно красив и хорош в постели, ему можно простить многое. Она все с той же, как ей хотелось надеяться, дразнящей медлительностью, проскользила губами вдоль всего его загорелого, сильного тела, уже не вспоминая о той неловкости, которая сначала мешала ей прикасаться к нему. Боже, как он хорош. Она хотела завести его сильно-сильно. Только не совсем знала, как. А может, и знала, только не решалась. Боясь спуститься ниже и пытаясь просто потянуть время, она нежно прикусила его пупок и снова явственно услышала, как у него перехватило дыхание. Ага, значит, то самое местечко! Самое уязвимое и беззащитное место на его сильном, мощном теле. И чувствительное. Вот это да! Она пощекотала его языком и тут же прикусила посильнее. Он еле слышно застонал, правда, тут же испортил все, громко сообщив:
   - Я уже зеваю.
   - Я заметила, - ехидно согласилась Рене.
   - Ты просто понятия не имеешь, что я сейчас с тобой сделаю, - прошептал Отто.
   - Конечно, куда уж мне, - рукой она обхватила его и начала ласкать. Он выдохнул - Рене поняла, что он просто дрожит от нетерпения и напряжения.
   - Хочешь меня? - шепотом спросила она. Отто встретил ее взгляд. Она просто таяла от любви, глядя в его ясные карие глаза. Сейчас в них не было насмешки, он ответил тихо:
   - Очень хочу.
   - Тогда возьми меня. Прямо сейчас.
   - А руки... - тут он все же не сдержал усмешку.
   - Можешь опустить. Только, Отто...
   - Что?
   - А ты мог бы... сразу?
   - Что сразу?
   - Сразу... быстро.
   - Чего-то я тебя не пойму. - он обнял ее со спины и накрыл ладонями ее груди. Раньше она не верила, что соски вот так могут реагировать на прикосновения мужчины. Его правая рука переместилась вниз. Девочка вполне готова.
   - Ну... - она теребила край простыни, опустив глаза. - Ну, не медленно. А сразу. Быстро. И сильно.
   - Нет, малыш. Тебе будет больно.
   - Не будет.
   - Ты правда этого хочешь?
   Она кивнула, опустив глаза.
   - Ты уверена?
   - Да.
   - Обещай, что скажешь, если будет больно.
   - Обещаю.
   Больше он не мог ждать - он решился. Мигом уложил ее на спину и, как она и хотела, вонзился в нее с силой и неистовством, которое он привык обычно держать в узде. Не на этот раз. Рене громко закричала, он почувствовал, как ее тело содрогнулось. Да, ей было больно - в первый момент она с ужасом ощутила, что взяла на себя слишком много... но гордость не позволяла признаться, а еще через секунду сильная боль снова уступила место куда более сильному удовольствию. Она оказалась настоящей женщиной, потому что смогла принять в себя настоящего мужчину. Как это здорово! Вот она, Рене Мишель Браун, 55 килограмм чистейшей, высокопробной женственности!
   - Что? - напряженно спросил он, каким-то невероятным усилием заставляя себя притормозить. - Больно?
   - Нет! Нет! - Она с силой обхватила его поясницу и потянула к себе. - Не останавливайся! Пожалуйста!
   И он перестал сдерживать себя. Схватка была короткой, неистовой и бурной - у них опять все получилось одновременно, она обогнала его примерно на секунду. Отто просто не мог держаться дольше, когда она кончала - она становилась еще более тесной и горячей, и он тут же выходил из-под контроля. Обычно он или рычал, как медведь, или кончал молча, как настоящий мачо, но на этот раз не стал тратить силы и энергию на то, чтобы еще и сейчас продолжать сдерживаться. Он выпустил себя на волю и закричал вместе с ней. И снова не услышал ее - 'Отто, люблю тебя!' Оба мокрые от пота, задыхающиеся, обессиленные, счастливые. Абсолютно удовлетворенные.
   - Отто, - всхлипнула она, прижимаясь к нему, умирая от любви и счастья.
   - Рене, - прошептал он, пытаясь восстановить дыхание, и уронил голову на ее плечо.
   Какое-то время они лежали молча, неподвижно. Она на спине, он - на животе, прижавшись к ней, его голова все еще на ее плече. Его правая рука накрыла ладонью грудь Рене. Девушка прикоснулась губами к его виску, пропустила пальцы сквозь пряди его почти белокурых волос, уткнулась в них носом. От его волос едва уловимо пахло шампунем, сигаретами и морозным воздухом.
   Ей хотелось говорить с ним, понять, что будет дальше, узнать его получше. Но он лежал с закрытыми глазами, с совершенно умиротворенным видом. Его ресницы, удивительно длинные для мужчины, отбрасывали пушистые тени на загорелые щеки, на губах играла легкая, почти детская улыбка. Отто блаженствовал. Казалось невозможным нарушать этот кайф. Но не все об этом знали.
   Легкий стук в дверь нарушил очарование момента. Отто встрепенулся:
   - Это гратин. Черт, я опять голодный. - Легко и грациозно поднявшись на ноги, он схватил белоснежное махровое полотенце с близстоящего кресла, обмотал его вокруг бедер и подошел к двери.
   Рене думала, что она наелась салатами, но оказалось, что и ей снова хочется есть. И гратин, поданный в керамических горшочках с забавными завитушками в качестве ручек, и оставшиеся полбутылки сухого красного вина пришлись вполне кстати.
   Они сидели с ногами на разгромленной постели и наслаждались вкусной едой. Отто встретил ее взгляд, она улыбнулась ему - так нежно, ее глаза так сияли, в них было столько любви, что его сердце сжалось на момент. Черт... черт, черт, черт, тысяча чертей. Его поступок предстал перед ним во всей гнусной неприглядности - он таки сделал это. Как какой-то похотливый питекантроп, он затащил в пещеру именно ту девушку, к которой обещал себе не приближаться, и благополучно трахнул ее. Три раза, если уж быть совсем точным. И вот теперь она смотрит на него так, что становится ясно - он для нее значит что-то, и она просто не поймет, что между ними ничего не будет, кроме секса. Отличного, отчаянного, сногсшибательного, обжигающего и ни к чему не обязывающего секса... К черту... как он мог? И что теперь делать? Но заниматься самобичеванием после трех головокружительных оргазмов не хотелось. И от ее взгляда, от нежности и обожания, ему на самом деле стало так тепло и приятно... Рене улыбнулась ему:
   - Отто... а у нас все хорошо получилось? Ну... то есть в смысле, что я не умею и...
   - У нас отлично получилось, - заверил он ее. - Просто превосходно.
   - Правда? - просияла девушка.
   - Конечно. Знаешь, типа как замок и ключ к этому замку. Четко.
   - Ага, - она самодовольно улыбнулась. - Или как штекер папа и гнездо мама.
   И вот тут он замер, его как громом ударило. Папа, мама... Будь все проклято, он забыл про все на свете гребанные резинки!!! Три раза он был с ней, и ни разу из этих трех раз он даже не вспомнил про то, что... Твою мать!!! Его чертов бумажник был набит гондонами всех форм и расцветок, в бардачке машины обретался целый склад, а он - чокнутый похотливый козел - позволил себе забыть о всякой осторожности! Впервые лет с тринадцати, черт подери, он допустил такую глупость! Никогда такого не было! Как девчонки ни упрашивали его 'попробовать', как ни клялись, что пьют таблетки, он никогда не забывал об осторожности - превыше всего ценя свою свободу и независимость, не видя причин доверять кому бы то ни было, кроме самого себя, строя свою жизнь так, как это было нужно ему и только ему, он никогда не полагался на шансы и не рисковал. И вот теперь... Он был готов просто выпороть себя. Нет, определенно, у него сегодня мозги отключились напрочь, остались одни инстинкты - потрахаться и пожрать.
   - Отто... что случилось? - удивилась Рене, заметив, что у него вид такой, будто он слопал какой-то феноменально незрелый лимон.
   - Когда у тебя должны быть месячные? - мрачно спросил он.
   Она на секунду задумалась:
   - Скоро. Со дня на день. Мы... забылись?
   - Типа того.
   - Не беспокойся, - она ласково прикоснулась к его колену. - У меня все регулярно, как часы. Совершенно безопасный период.
   Отто хмуро посмотрел на нее. По его мнению, никаких безопасных периодов не бывает, и это все женские штучки, выдуманные, чтобы ловить зазевавшихся парней на залете. Его очевидная тревога расстроила Рене:
   - Ну правда, Отто. И я ничем не болею, уверена.
   - Я тоже, - проворчал он. - Я несколько раз за сезон прохожу медосмотры с тремя сотнями разных анализов. Черт, Рене. Прости. Больше это не повторится.
   - Вот еще, - беспечно улыбнулась она. - До месячных можно продолжать в том же роде. Ну правда, начнется завтра или послезавтра.
   - Нет, - отрезал он. - Теперь будем осторожнее. Все ты виновата, девчонка.
   - Я-то почему?!
   - Ты меня так завела, что у меня все на свете из головы вылетело.
   - Правда? - она засияла, будто получила бриллиантовое колье в подарок.
   - И не надо выглядеть такой довольной, - Он не выдержал и ухмыльнулся, глядя на ее улыбку из серии 'кошка, которая съела канарейку'.
   - Когда заговорил такой ценитель, это дорогого стоит, - гордо разъяснила она.
   Отто убрал в сторону пустую посудину из-под гратина, встал на ноги и поискал на стоящем у двери кресле свою куртку. Рене с любопытством следила за его манипуляциями. Он залез в карман куртки и вытащил оттуда бумажник, извлек несколько небольших ярких пакетиков и положил их на прикроватную тумбочку. Презервативы.
   Рене потянулась, крутя в руке бокал, наполовину полный вина.
   - А можно спросить?
   - Попробуй, - разрешил он, предлагая ей сигарету. Она отказалась от его Мальборо и достала свои 'Ив' с ментолом.
   - Эта десятка на заднем стекле твоей машины. Зачем она?
   Пришла его очередь самодовольно улыбнуться:
   - Я машину выиграл в покер. Трефовая десятка мне сделала стрит-флеш.
   - Вот это да, Отто! А я думала, у тебя какой-нибудь спортивный автомобиль.
   - Ну я не выбирал, - чуть улыбнулся он. - А спортивный автомобиль немерено денег стоит.
   - Ну уж ты-то мог бы себе позволить, - ляпнула Рене и тут же пожалела, что не может схватить свои слова за хвост и проглотить их обратно. Разве она могла предположить, что таким неожиданным и бестактным образом наконец сможет вызвать его на откровенность!
   - А-а, понятно, - протянул Отто. - Уже просветили, значит.
   - Про папу-банкира? Просветили, конечно. - Рене придержала ту часть информации, которая прилагалась к профессии папы - а именно, что Отто ни при каких обстоятельствах не берет у него денег.
   - А я у него никогда не брал денег. Поэтому я и выиграл машину в карты.
   - Не поняла.
   - До этого бимера у меня был опель-кадет старше меня самого. Такая ржавая каракатица, которая разваливалась на ходу. Я ее все время чинил. А купить ничего не мог, даже если вдруг у меня деньги были - все тут же решили бы, что папа помог. А в карты выиграть - другое дело. Если честно - я ради этого сжульничал. Вот так.
   Рене пожала плечами:
   - Для этого тоже надо иметь много ума. Что ты умный, я поняла. Да и врешь ты все. Ты бы не сжульничал. Я умею играть в покер. Там не сжульничаешь.
   - А что ты скажешь о крапленой колоде?
   - Не верю, - решительно отрезала она. - Не было никакой крапленой колоды. Ты выдумываешь. В крайнем случае, просто старая.
   - С чего ты взяла? - Рене обратила внимание, что он здорово завелся, глаза сверкали как огонь, он даже забыл о своей сигарете. Сидит на кровати такой роскошный парень и изо всех сил старается доказать, что он шулер, или жулик, или кто он там.
   - Это на тебя просто не похоже. Ты порядочный.
   - Да никакой я не порядочный, ясно тебе?
   Она вспомнила его недавнее выступление перед номером, мол если не хочешь, поедем обратно и ничего не будет. Как же, конечно. Непорядочный.
   - Ах, иди ты к черту. Что ты мне - пытаешься объяснить, что ты карточный шулер? Ага, я поняла и даже заплакала. Скажи, что ты там отмочил - запомнил рубашки, или пометил их, или что? И наверняка ты к тому же потом деньги отдал за эту машину. Что, не так?
   Он вдруг засмеялся:
   - Да. Отдал. А колоду я действительно просто запомнил. Она была старая. Мне пришел стрит, я вычислил, что у тогдашнего хозяина машины - каре, и раскрутил его. Мне просто было очень важно именно выиграть машину в карты. Тогда бы никто не прикопался, что это папа купил.
   - Папа, - задумчиво повторила Рене. - У тебя с ним тоже плохие отношения?
   - Что значит 'тоже'?
   - Ну мне показалось, что с мамой не очень...
   - Черт, Рене, да вовсе они не плохие. Ни с кем. Я просто сам по себе.
   - Но в другом городе... Неужели ты по ним не скучаешь?
   -Угомонись. И хватит об этом, ОК?
   Рене вздохнула, опустила глаза:
   - Конечно. Просто я теперь поняла, что ты тоже совсем один, и мне от этого плохо.
   Он мягко сказал:
   - А мне как раз от этого хорошо. Ну и живу я один, зато сам себе хозяин, делаю что хочу, да я всю жизнь об этом мечтал. Я в 4 года попал в школу, пробыл там до 16-ти, а потом приехал сюда. Мне просто повезло. И лыжи, и... а ты знаешь такого Петера Дирхофа?
   - Дирхофа? Погоди-ка... Да, знаю. Он ректор ШБ нашего универа.
   - Ну вот. Он взял меня к себе на МВА на стипендию.
   - Да ты и в самом деле умный, - засмеялась Рене. - Ой, погоди-ка... Я же тоже учусь в универе, правда, на другом факультете... МВА, точно, я о тебе, оказывается, довольно много всего слышала. Ты же известная личность.
   Отто обреченно вздохнул:
   - Представляю, что именно ты слышала.
   - Ну разве что по тебе половина всех универовских девчонок сохнет, а с другой половиной ты будто бы уже успел переспать.
   - Это было давно и неправда, - уверенно сказал Отто, привлекая ее к себе. - С этим покончено.
   Он имел в виду, что ему надоело постоянно менять девочек, у него была Клоэ, которая всегда была под рукой, если ему нужно было стравить пар, да и проблем с ней было куда меньше, чем с кучей одноразовых. Но тут же подумал, что это все могло прозвучать так, что теперь он встретил Рене и больше ему никто не нужен, он ей типа пообещал хранить верность. Боже, с ним нечасто такое бывало - ляпнуть не подумав. Он тут же запереживал по этому поводу - ему вовсе не хотелось ее обманывать. И докладывать спецлегенду про Клоэ тоже было совсем не время. Вот чертовщина. Рене прищурилась:
   - Подал в отставку? Чего так - решил стать паинькой, или молодежь подпирает?
   Он расхохотался. Сестренка Брауна обладала легким, тонким ехидством, которое ему ужасно нравилось. Черт, ему в ней все нравилось. Особенно ее роскошное, соблазнительное тело. Он не представлял, как будет сматывать удочки, когда придет время. Как будет с ней расставаться. Он просто не мог сейчас об этом думать. Он опять хотел ее.
   - Эти сопляки? Забудь. А что я паинька - это все правильно. Я правда паинька.
   - Ага, когда спишь зубами к стенке.
   Он усмехнулся:
   - А знаешь, что у тебя родинка вот тут? - Его палец нескромно дотронулся до ее самого укромного местечка.
   - Понятия не имела. А у тебя попа волосатая. Так должно быть?
   - Ты меня уморишь, - расхохотался он. - Мужики, знаешь ли, вообще волосатые. Рене, нам с тобой надо бы решить одну вещь...
   Она испуганно посмотрела на него. О чем это он? Отто закурил:
   - Нам обратно ехать - сегодня или завтра?
   - Обратно, - повторила Рене, и на нее тут же навалилось понимание всего, что она натворила. Конечно, надо ехать в Санкт-Моритц. А там Артур, наверняка он к настоящему моменту прекрасно знает, с кем и зачем она уехала. И Макс, которая что-нибудь выскажет. А у Отто - Клоэ, которая может устроить скандал и разбор полетов. И Регерс, который найдет что сказать Ромингеру насчет пропущенной тренировки. Господи Боже, сколько будет разговоров. И все - неприятные. Почему, когда два человека друг друга любят, по этому поводу должно быть столько неприятных разговоров? Интересно, тут же подумала Рене, Отто ее тоже любит? Но разве нелюбящий мужчина мог бы быть таким бесконечно чутким, терпеливым, страстным? Стал бы он возиться с ее страхами и выполнять ее приказы? Она вздохнула от счастья. Конечно, он ее любит, и они переживут вдвоем все эти разговоры.
   Она ответила на его вопрос деловым тоном:
   - Если завтра - ты опять пропустишь тренировку. Наверное, лучше сегодня.
   - Да, - сказал Отто и подумал о Клоэ. До чего же не хочется выяснять отношения. Противно и занудно. Конечно, никакого скандала с ее стороны не будет, он ничего плохого не сделал. Их соглашение было в том, что они оба вольны делать все что угодно, но избегая огласки. Он и постарался, чтобы никто не узнал - уехал с Рене, никто их не видел, никто ничего не узнает. Он просто увез ее из Санкт-Моритца и трахнул без лишнего шума.
   Сознание собственного подонства снова ужаснуло его. Вот он и сделал это. Он трахнул хорошую девушку и вознамерился сделать ей ручкой. Нет, нет, конечно, не теперь. Чуть позже. Но так или иначе он ее бросит. Даже если ему сейчас и думать об этом тошно. С другой стороны, зачем ее бросать, может просто дождаться, пока кончатся сборы в Санкт-Моритце, она уедет домой, а он вместе с клубом на первый этап сезона в Австрию, и все тихо кончится само собой. И к тому же, он должен дождаться ее месячных. Во-первых, чтобы убедиться, что все в порядке, а во-вторых, и это самая приятная мысль на сегодня, чтобы еще насладиться несколькими заходами типа сегодняшних. Ведь и вправду ему так хорошо ни разу в жизни не было. Она действительно в смысле секса была потрясающая. Ее темперамент, когда открылся, абсолютно соответствовал его темпераменту. Она была невероятная. Страстная, нежная, дерзкая, трогательная, отчаянная, горячая. И такая красивая. Она была для него совершенной партнершей. Она будто знала, как к нему прикоснуться, что сделать, чтобы он сходил с ума от страсти. И сама отзывалась на любое его действие, как надо. Какая там Рэчел Мирбах-Коэн. Даже сравнивать смешно. Рене - настоящая женщина. И она создана для него. Ее изумительное тело, ее насмешки и ехидство, ее робость, вся она. И... он не знал, почему, но был совершенно уверен, что еще никогда и ни с кем не получал такого наслаждения, как с ней. Вроде и с другими все было отлично, а все же не так, как с ней. Черт, цинично оборвал он свои мысли. Конечно, не так. Все дело в отсутствии резинки! И только-то.
   Нет, пожалуй, он должен будет объяснить Клоэ, что действие соглашения на некоторое время приостанавливается. Изначально они такое не оговаривали, но кто же знал, что ему будет мало разок-другой с кем-то перепихнуться и он захочет растянуть прыжок на сторону на несколько дней. 'И все-таки я свинья', - меланхолично сообщил он себе и перестал об этом думать. Как решил, так и будет, а прочие неприятности будем переживать по мере их поступления. И еще он подумал (уже весело) что пофиг, кого ему придется убить - Клоэ или Брауна, или обоих сразу, а эту ночь он проведет вместе с Рене Браун, и гори все конем.
   - Хорошо, поедем сегодня, - он хищно оглядел ее тело и негромко сказал: - Чуть позже.
   Она немедленно отреагировала:
   - Звучит зловеще. Ты что-то задумал?
   - Я? Что я задумал? - невинно спросил он.
   - Ну там... не знаю... телевизор посмотреть.
   - Чего-то тебя все время сносит на телевизор.
   Рене фыркнула и рассмеялась:
   - А тебя на секс.
   - Кто говорил о сексе?
  
   Они уехали из этого гостеприимного отеля около восьми часов вечера. Рене подумала, что входила она в номер кем-то вроде интимофоба, она боялась этого мужчину и того, что он мог с ней сделать. А выходила натуральной нимфоманкой. Хотя, возразила она себе, она же не хотела этого со всеми подряд. Только с ним. Только с Отто Ромингером, который сделал ее настоящей женщиной. Они зашли на ресепшен, Отто рассчитался за обед. Почему-то обслуживающая их пожилая женщина участливо посмотрела на Рене и спросила скорее у нее, чем у обоих:
   - Все в порядке?
   - Конечно, - улыбнулась Рене.
   Марта сразу заметила, что в поведении парочки что-то изменилось. Не было того безумного напряжения, как утром, но появилась какая-то умиротворенность, счастье, оба будто светились. И девушка больше не выглядела испуганной, наоборот - она просто расцвела. Марта поздравила себя с тем, что догадалась дать им люкс. Наверное, им не очень понравилось бы, если бы кровать под ними разъехалась на две части.
  
   БМВ ехал по серпантину, свет фар выхватывал из темноты дорожное ограждение и елки. Попался указатель - до Санкт-Моритца 42 км. Рене подумала с облегчением - еще целых 42 километра до разборок с Артуром. Она бы с удовольствием ехала так до завтрашнего утра... Нет. Она бы лучше осталась в том чудесном отеле, в том номере, в кровати, с Отто. Просто ехать - совсем не то. Интересно, а ночь они проведут вместе? Она зажмурилась и неловко завозилась на сиденье. Он покосился:
   - Чего ты ерзаешь?
   - Я? А... сидеть неудобно.
   - Правда? - ехидно ухмыльнулся Отто.
   - Еще бы. Штаны, знаешь... вроде как натирают... и больно.
   - Вот оно что, - он протянул руку и погладил ее прямо там через штаны. - Приедем, придется тебя полечить.
   - Здорово, - прошептала она, тоже протянула руку и положила ладонь на его ширинку. Это позволило ей выяснить, что и он опять ее хочет. - Ну и ну! А я-то думала, нормальный мужчина не может постоянно хотеть.
   - В последний раз я был нормальным мужчиной вчера до ужина, - отпарировал он. - Ты меня превратила в сексуально озабоченного маньяка.
   - Отлично, - улыбнулась она. - Ты меня тоже.
   Он хмуро смотрел на дорогу. Потом сказал:
   - Я хочу, чтобы ты дала мне немного времени. А потом я приду к тебе. На ночь. Ладно?
   - Конечно. Я буду очень ждать. Отто... а Клоэ... она, ну то есть, это...
   Он мягко перебил ее:
   - Это мои проблемы.
   Мягкий тон не помог - все равно это прозвучало грубо, но что еще он мог ответить? Рене поняла, что зря задала этот вопрос, и тут же поспешила загладить неловкость:
   - Извини, я просто немного сама не своя. У меня в руке что-то тааакое большое, что сама не знаю, чего несу.
   Он хихикнул:
   - Ну-ну, доедем, я тобой займусь. Знаешь, что? Ты вообще слишком много болтаешь.
   - Это потому, что ты молчун, - объяснила она.
   - Я думаю, что тебе надо вообще запретить болтать языком, особенно во время этого дела.
   - Неужели? Прямо-таки совсем языком болтать нельзя?
   - Нет, пожалуй, ты будешь говорить. Да. Точно. Разрешаю. Ты будешь ПРОСИТЬ.
   - Что? - удивилась она. - О чем я буду тебя просить?
   - Увидишь.
   - Боже.
  
   Или Артур ждал ее прямо в вестибюле отеля, или дал денег служащему парковки, чтобы тот сообщил, что они подъехали, но он был первым, кого они увидели, едва войдя в помещение. Он был один, без Максин, и мрачен как туча. Он подошел к ним. Подчеркнуто игнорируя Отто, процедил сквозь зубы, обращаясь к сестре:
   - Ты. Немедленно собираешь вещи и едешь в Цюрих.
   - Арти, - сказала она взволнованно. - Послушай...
   - Заткнись! Ты мне обещала! Можешь убираться домой и там б...ствовать как и с кем угодно! А здесь...
   - Легче, - перебил его Отто сухо, без выражения. - Ты разговариваешь с девушкой. Придержи язык.
   - Как я с ней разговариваю - не твое собачье дело! - Артур даже не пытался понизить голос, он был в бешенстве. Пока он ждал тут сестру, он все же надеялся, что произошла какая-то ошибка, и она вовсе не была с Ромингером, но он увидел их вместе, и какое у нее при этом было лицо (влюбленное, счастливое...) А у Ромингера, конечно, как ни в чем ни бывало. Потому что для Рене произошедшее что-то значило, а для него - нет, ничего, просто маленькое развлечение на ровном месте, легкая шалость, каприз художника, черт бы его подрал. Артур был готов убить обоих. И ему плевать было, орет он или нет, могут их услышать посторонние или нет, и чем все это кончится.
   - Пойдем, Рене, - тихо и все так же без выражения сказал Отто. - Нам не нужен скандал. - Он сделал шаг в сторону лифта, увлекая ее за собой, но Артур грубо схватил сестру за руку:
   - Не смей уходить, когда я с тобой разговариваю! А ты пошел к черту отсюда!
   Рене увидела, что несколько человек вокруг уже начали прислушиваться к разговору. И свои, и чужие. Причем они даже не притворялись незаинтересованными - такой скандальчик! Да еще и с участием этого красавчика-лыжника, на которого многие тут уже давно обратили внимание! Это намного интереснее, чем просто читать газету в лобби. Для Рене уже это все было достаточно плохо. Она не ожидала, что произойдет нечто подобное. На нее все будут показывать пальцем. Будут говорить, что она просит брата повлиять на Ромингера, чтобы он, к примеру, ее не бросал. Еще хуже, если Отто сейчас взбесится и полезет бить Артуру морду. Рене не сомневалась, что так и будет - брат явно на это напрашивался. Но Ромингер не поддался на провокацию - сдержанным и будто бы неторопливым движением освободив ее руку, он сказал Артуру тихим и совершенно ледяным тоном (температура в лобби будто упала на три-четыре градуса):
   - Пойдем-ка, проводи нас до лифта.
   Артур раскрыл рот, явно, чтобы сморозить очередную глупость, к примеру, насчет того, что он сам выбирает время и место и... Но Отто сказал еще тише и еще холоднее:
   - Прекрати устраивать сцену на людях. Пошли.
   На этот раз Артуру хватило ума промолчать и подчиниться. Зрители с разочарованным видом переглянулись - идти за двумя мужчинами и девушкой к лифтам уже явно не следовало.
   У лифтов - скрывшись за колонной от любопытных глаз - Отто не дал Артуру вставить ни слова, сразу перехватив инициативу:
   - Какого хрена ты обсуждаешь наши личные дела при чужих? Ты понимаешь, что ты этим в первую очередь вредишь Рене?
   - Это ты ей вредишь! Я с тобой еще разберусь, козел! Тебе вообще на все плевать, да? Ты понятия не имеешь, что она пережила из-за таких скотов, как ты!
   - Прекратите вы оба, - начала было Рене, но Отто предупреждающим жестом сжал ее руку:
   - Еще два слова там, - он кивнул в сторону лобби, - и весь Санкт-Моритц узнал бы, что происходит. Ей это не нужно. - Он решительно нажал кнопку вызова лифта, двери плавно разъехались перед ними. И сказал перед тем, как увлечь ее в кабину: - Она взрослый человек, понимает, что делает. Все происходящее между нами - наше личное дело.
   Двери закрылись. Лифт поехал вверх.
   Артур растерялся. Он ожидал драки и не сомневался, что шансов против Ромингера у него очень мало. Тот был профи в мордобое после проведенных в автосервисе трех лет. Но что было делать? Браун вовсе не собирался еще одному подонку, который причинил Рене зло, позволять уйти безнаказанным. А что он причинил ей зло - брат не сомневался, пусть даже не бил ее и не насиловал.
   Этого он и боялся. Он в растерянности смотрел, как световой индикатор лифта ползет вверх - третий этаж, четвертый... Артур выругался сквозь зубы и пошел в бар. Он просто не знал, что сейчас еще можно предпринять. Ясно было, что пока Ромингер не наигрался, ее не увезти отсюда. И еще ясно, что пока она не просила Артура об этом, он не имеет права вмешиваться в их отношения. Она не зря еще в Цюрихе напоминала ему, что совершеннолетняя. А значит, в качестве таковой определенно имеет право идти в кровать с любым понравившемся мужчиной, на свой страх и риск. И он не может ничего сделать. А Ромингер повел себя умно, что ни говори. В бутылку не полез, осадил Брауна и прекратил назревавший скандал. Но никто и не спорил, что этот мудак умен, и дело вовсе не в этом, а в том, что для него Рене - очередная подстилка. И ей неизбежно будет больно. И он, Артур Браун, понятия не имеет, как защитить младшую сестру. Это неделю назад он мог орать про полицию, про преступление, про то, что сам его найдет и отделает как надо. Скорее всего, обычного мужика он и отделал бы как Бог черепаху, все же спортсмен. А сейчас насилия не было. И сейчас все намного хуже, чем тогда.
   Отто проводил Рене до ее номера. Больше им никто по дороге не попался. Рене сказала:
   - Ты молодец, что не устроил драку.
   Отто пожал плечами:
   - Он же за тебя беспокоится. Он твой брат. Набил бы я ему морду - тебе бы от этого только хуже стало.
   - Ты невероятный, - пробормотала она.
   Он наклонился и поцеловал ее в губы:
   - Я приду к тебе через час максимум. Хорошо? А потом поужинаем. Ты хочешь есть?
   - Нет, - она ластилась к нему как кошка. - Ты знаешь, чего я хочу.
   Он улыбнулся, прижал ее к себе и с довольно сильным нажимом провел рукой по ее промежности под толстыми лыжными штанами.
   - Я тоже этого хочу. И знаешь что? Ты правда будешь меня просить. А пока можешь порепетировать.
   Рене не позволила, чтобы за ним осталось последнее слово. Почему-то ей это показалось важным. Он отвернулся, чтобы уйти, но она остановила его, обхватила его за шею и дерзко, отчаянно поцеловала его в губы:
   - Поверь мне, ты ТОЖЕ будешь меня просить. И еще как.
   Он оглядел ее потемневшими глазами и вдруг рассмеялся:
   - Это будет очень забавно. Жди меня голышом, детка.
   И ушел.
  
   Клоэ сегодня не выходила из номера Отто, лежала в его кровати с температурой и смотрела телик. В последний раз она видела его, когда он, полностью экипированный для тренировки супер-джи, ушел в девять утра. Ей и в голову не приходило, что он ни на какую тренировку в итоге не попал. В этом счастливом неведении она благополучно пребывала до двух часов пополудни, когда он должен был вернуться на обед, а потом в номер, переодеваться для силовой тренировки. Он не приехал. Зато позвонил Регерс, спросил, где этот разгильдяй провел оплаченный тренировочный день, и где ошивается сейчас, прячась от справедливого тренерского гнева. Клоэ заподозрила, что Отто ошивается в чьей-то теплой постели, да хотя бы той же девчушки, на которую он так очевидно запал вчера вечером, как там ее. Такое иногда случалось и прежде. Делиться своей догадкой с Герхардтом Клоэ не стала, пообещала передать Отто, что Регерс его искал, и повесила трубку. Ей оставалось просто ожидать развития событий.
   Ждать пришлось довольно долго - за окном давно стемнело, но Отто так и не вернулся. Подумав, Клоэ решила спуститься на ужин. Ей было интересно, здесь ли эта девчонка. Если да - значит, он не с ней. Если ее нет, это может означать то, что он с ней, но не обязательно - она не имеет отношения к ФГС и могла приехать в Санкт-Моритц просто на денек развеяться, а сегодня вернулась в Цюрих. Не то чтобы Клоэ могла поверить, что любая женщина, на которую Ромингер положил глаз, вот так возьмет и уедет, но... кто ее знает. Чужая душа потемки.
   Артура и Макс она видела, они сидели за столиком и шептались о чем-то. Сестры Брауна не было. Значит, и ясности тоже не было. Клоэ вышла на стоянку и не увидела БМВ Отто на обычном месте. Тоже ничего не значит. В отеле его нет, на тренировке не было, но это тоже косвенные улики. Разочарованная, Клоэ поднялась обратно в номер и приготовилась ждать дальше.
   Примерно через час после ужина раздался телефонный звонок. Это была приятельница Клоэ Регина Барр, которая каталась в третьей группе с другим тренером.
   - Слушай, - затараторила она в трубку, не поздоровавшись. - Скорее. Только что тут такое было... Я внизу, в лобби. Твой Отто только что вошел с девушкой. Я ее не знаю. Высокая такая, интересная брюнетка. А Браун ваш прямо бросился к ним и начал на них орать. Что она должна ехать в Цюрих и там блядствовать как ей угодно. Твой его осадил и попытался увести ее, а Браун заорал, чтобы он не смел уходить. Но тут Ромингер утащил их обоих, потому что вокруг много народу было, и наших, и чужих, и все уши развесили. Они ушли, и я ничего дальше не поняла. Ну, короче, он скоро к тебе поднимется. Ты поняла? Он однозначно переспал с этой девкой! Если я правильно поняла, это сестра Брауна, да? Извини, если я тебя расстроила, но ты должна была это узнать... Браун только что прошел в бар, злой как черт. Они, видимо, поднимаются вверх...
   - Спасибо, Регина, - сказала Клоэ мрачно. И повесила трубку.
   Она и предполагала, что он в очередной раз просто нашел, кому присунуть, но то, что она только что услышала, меняло дело. Скандал в лобби. Если это так, а Регина такое вряд ли придумала бы, то теперь Клоэ оказывается в положении обманутой любовницы, и это довольно идиотское и неловкое положение. Чертов Отто. Она всегда боялась, что Большой Друг когда-нибудь доведет его до беды, но получилось по-другому - пока что в неприятном положении именно она, Клоэ. Что делать дальше?
   И ведь как это похоже на Брауна, сначала наломать дров, потом подумать, а что он, собственно говоря, делает? Болван, мог бы с тем же успехом по радио объявить, что Отто переспал с его, Артуровой, сестрой. Теперь самой Клоэ не удастся, как обычно, спокойно переждать, пока блудливый жеребец Ромингер изволят нагуляться и вернуться в стойло. Теперь все будут ожидать какого-то развития событий. И разумная, хладнокровная, выдержанная Клоэ Лариве поняла со всей возможной четкостью, что она обязана это развитие обеспечить, иначе она никогда не сможет ходить с гордо поднятой головой. А теперь... самое время тихо исчезнуть. К себе в номер. Сегодня она даже видеть его не желает. Если Отто сразу помчался с девчонкой к ней в номер, чтобы перепихнуться еще разок, у нее есть время собраться.
   Клоэ давно уже позабыла и про свою температуру, и про головную боль, и даже про насморк - она быстро вытащила из шкафа те несколько вещей, которые успела принести в его номер, и огляделась - что еще нужно забрать. Они с Отто никогда не жили в одном номере, только ночевали, да и то не каждый день. К этому одноклубники уже давно привыкли, хотя поначалу немного удивлялись. Но теперь воспринимали как само собой разумеющееся - если такие независимые люди, как эти двое, все же составили такую прочную пару, значит, свое личное пространство им действительно необходимо и служит в конечном итоге добрую службу. Она взяла пустой чехол из-под ботинок Отто и побросала туда свою косметику, купленные им сегодня лекарства, вышла в ванную. Когда она доставала из стакана свою зубную щетку, она услышала щелчок двери.
   Все внутри сжалось. Он пришел сюда? Один? Клоэ ни за что бы не поверила, что он придет сюда с девушкой, понимая, что может попасть в щекотливое положение. Так это значит - он уже нагулялся? И как ни в чем ни бывало...
   Она вылетела на порог ванной с зубной щеткой в одной руке и гелем для душа - в другой, и встала как вкопанная, встретившись с ним взглядом. Спокойный, дистанцированный, сдержанный Отто, только самую капельку виноватый. Почему-то Клоэ сразу поняла, что это не возвращение блудного... кого бы там ни было. Он пришел, чтобы выставить ее! После того, как допустил это шоу в лобби, подвергнув ее такому унижению! Клоэ запустила в него увесистой бутылкой геля для душа, а следом - зубной щеткой. Жалкая имитация нападения... тем более, что он увернулся, и ни то, ни другое не попало в цель.
   - Что ты вытворяешь? - рявкнул он. - Мне тебя что - связать?
   - Эта крошка уже научила тебя садо-мазо играм? - огрызнулась Клоэ. Отто недоумевающее мигнул. О чем это она? Ах да, связать. А по поводу чего в него вообще полетела вся эта фигня? Ну, во-первых, она знает, во-вторых, злится - какая-то добрая душа уже просветила ее обо всем. Клоэ не стала бы так психовать из-за факта измены, коль скоро это - часть их соглашения, а вот паблисити ее наверняка взбесило.
   - Нечего психовать. Мне жаль, что не удалось избежать скандала, - сухо сказал он. - Поднимай, пока все не вылилось.
   Крышка на бутылке геля для душа отлетела от удара об стену, и теперь густая перламутрово-зеленая жидкость выливалась на ковер, благоухая яблоками.
   - Мне плевать! Ты выставил меня полной дурой!
   - Не я, а Браун, - невозмутимо возразил Отто. - Иди к нему швыряться всякой хренью.
   - По-твоему, это ужасно смешно? - взвилась Клоэ. Молодой человек невольно задумался, почему ему так часто приходится слышать именно этот вопрос.
   - Ну ладно, хватит. Извини, что случилась такая... утечка. Я этого просто не успел предотвратить. Через какое-то время все вернется в прежний вид, и ты опять будешь в белом фраке. Я, собственно, это и хотел тебе сказать. На время наше соглашение приостановлено.
   - Ты полагаешь, что я приму тебя назад? - тихо спросила Клоэ.
   - А что изменилось? Это - тоже часть сделки.
   В течение каких-то полутора-двух секунд ей хотелось швырнуть ему в голову что-нибудь реально тяжелое и обязательно так, чтобы попасть. Идиот, трижды идиот!!! Решил, что она - это что-то вроде партнера по бизнесу, или что с женщиной можно заключить какой-то гребаный фьючерсный контракт на любовь.
   - То есть ты считаешь, что можешь открыто делать из меня дуру, путаясь не пойми с кем, а потом возвращаться как ни в чем ни бывало? Я не в дровах себя нашла, дорогой! - в последнее слово она вложила изрядное количество яда.
   - В таком случае, хватит поднимать истерику из-за ерунды, - небрежно сказал Отто, открыл дверцу шкафа и достал оттуда футболку и джинсы - как Клоэ ни билась, она никак не могла убедить его выбросить эти обноски. - Пожалуйста, когда будешь уходить, оставь ключ на ресепшене.
   С этими словами он как ни в чем ни бывало отвернулся от нее и начал переодеваться. Несколько секунд она стояла молча, потом взяла свои вещи, вышла и с грохотом захлопнула за собой дверь.
  
   Рене в своем номере лежала на нерасправленной кровати и ждала его. Несмотря на то, что он сказал ей быть голышом, она все же после душа надела новое очень сексапильное белье - комплект из розовых с золотом трусиков и лифчика. Еще она расчесала волосы и самую малость подкрасилась. Она ждала его и мечтала о нем. Она смотрела в окно - там было совсем темно, только видно было, что идет снег. А днем было ясно и солнечно...
   А вдруг он не придет? Разве у нее есть хоть один шанс удержать его? Конечно, он остался с Клоэ. И не смог даже позвонить. И зачем тут звонить? Что тут скажешь? Если он провел с ней один день, это еще не значит, что теперь они будут жить долго и счастливо и умрут в один день... Нет, он ее любит! Разве может он ее не любить теперь, после всего, что между ними произошло? А почему она решила, что ничего такого не происходит между ним и Клоэ и другими, о которых говорила Макс? Его не удержала около себя даже такая красавица и звезда, как Рэчел Мирбах-Коэн - Иудейская принцесса! На что может надеяться серая мышь Рене Браун? Она настолько уверовала, что он не придет к ней, что расплакалась, смывая слезами свой тщательный легкий макияж. При этом втайне надеялась, что он явится в самое неудачное время - именно пока она плачет. Ничего подобного. Она посмотрела на часы и обнаружила, что прошло всего полчаса с тех пор, как они расстались. А он говорил, максимум час. Она снова пошла в ванную и накрасилась. Пока она думала, красить ли помадой губы, раздался телефонный звонок. Рене метнулась к телефону, по дороге больно ушибла большой палец ноги. Конечно, это был не Отто. Максин.
   - Ты в порядке?
   - Конечно. - Рене хотелось знать, что Макс скажет теперь. Но та ничего говорить не спешила. У нее были свои вопросы:
   - Что происходит? Браун сидит в баре один и хлещет вискарь.
   Рене пожала плечами:
   - Я думаю, нам всем придется это как-то пережить.
   - Я правильно все понимаю? - вкрадчиво спросила Макс.
   - Правильно, - подтвердила Рене. - И что теперь?
   - Ничего. Ты правильно сказала - придется это пережить. А кому придется переживать - тебе или Клоэ - я примерно догадываюсь.
   - А я не хочу это знать, - вскинулась Рене. - Сейчас все хорошо. И даже если все уже кончилось, я ему вовеки веков буду благодарна. - Она снова плакала, опять смывая только что нанесенную тушь с ресниц.
   - Понимаю, - вздохнула подруга. - Благодарность - отличное, высокое и достойное чувство. Они что с Брауном - подрались?
   - Нет. Отто сказал, что не причинит мне вреда, и увел меня оттуда.
   - На него это похоже. Он дипломат. И нипочем не поймешь, что он вправду думает.
   - Может быть, ты знаешь его хуже, чем тебе кажется? - негромко спросила Рене.
   - А ты за один день его изучила прямо-таки вдоль и поперек, - усмехнулась Макс. - Ладно, не буду вам мешать. Пошла спасать Брауна от одинокого алкоголизма.
   Рене положила трубку и разрыдалась уже как следует. Все уверены, что Отто просто переспал с ней, а теперь бросит. Артур накинулся на него именно за это. И Макс сказала примерно то же самое. И она сама, Рене, готовит себя к тому, что все кончилось. Даже если ее глупое сердце и не верит в это. Она перестала плакать и пристально посмотрела на себя в зеркало. От макияжа опять ничего не осталось. Или идти опять обновлять макияж, или уже оставить все как есть. Она выбрала второй вариант и снова заплакала. Телефон молчал, и в дверь не стучали. Конечно, он ее бросил. Умные люди зря не скажут. Сейчас она снимет красивое кружевное белье, наденет толстую фланелевую пижаму и честно признает, что этот король всей вселенной - вовсе не для нее. Что он подарил ей максимум того, что мог. И глупо ждать чего-то еще. Она больше не боится мужчин и любви. Когда она переживет тоску по нему, она, наверное, когда-нибудь будет готова к тому, чтобы опять влюбиться. Может быть, даже года через два... Или через четыре. Но она не хочет влюбляться в кого-то другого, она хочет Отто Ромингера. Рене собралась было зареветь снова, но... услышала тихий, отчетливый стук в дверь.
   Она заметалась по номеру. Умываться! Он увидит, что она плакала! И припудрить нос, а то он покраснел от слез. О Боже, ну что она за дура!!! Прорыдала кучу времени вместо того, чтобы беречь макияж. И хорошо еще, что не успела надеть пижаму. Она открыла дверь, решив, что зареванная физиономия - все же меньшее зло, чем держать его в коридоре, а вдруг он просто уйдет?
   Они оказались лицом к лицу, и у обоих перехватило дыхание. Рене подумала, как ему идут джинсы и футболка. А Отто попросту не заметил ее заплаканного лица. Он просто потерял голову от ее тела - почему именно Рене на него так действовала? Стоило ему только подумать о ней - он начинал заводиться. Просто видеть ее было достаточно, чтобы его кровь вскипела. А стоило увидеть обнаженной или в красивом белье - он впадал в неистовство и превращался в сексуального маньяка. Оставалось надеяться, что скоро он пресытится ею, и это странное наваждение сойдет на нет.
   Отто вошел в номер и обнял ее, дверь захлопнулась - они остались вдвоем. Рене со стоном прижалась к нему, царапаясь голой кожей о его джинсы. Они целовались как сумасшедшие, и их губы разъединились только один раз на несколько секунд - пока она стаскивала с него футболку. Вся остальная одежда тоже осталась где-то по дороге от двери до кровати. Они упали на покрывало и буквально накинулись друг на друга.
  
   Отто проснулся первым и поднял руку, чтобы посмотреть на часы. Полседьмого утра. Он подумал, времени вполне достаточно для еще одного захода перед тренировкой. Ну... вряд ли эта тренировка будет очень простой. Несмотря на то, что они перехватили почти восемь часов сна, он не чувствовал себя очень отдохнувшим. А уж если сподобится на какую-то физическую активность, то она будет скорее связана с этой девушкой, спящей на его плече, а не с лыжами. Отто представил себе, как на это отреагирует Регерс, и сморщил нос. По мнению Ромингера, Регерс был просто супер-тренером, лучшим в мире без вопросов. Но с оговорками. Таковым он мог быть только для тех, кто мог спокойно относиться к хамству и грубости, а еще к жуткой бестактности. Кто мог спокойно воспринимать характер Герхардта и его манеру выражаться, мог быть спокоен за свое спортивное будущее - Регерс был очень талантлив с точки зрения тренерской работы. Он не только видел малейшие косяки и недочеты подопечных, но умел двумя (хоть и не всегда вежливыми и литературными) словами объяснить, что не так, и что с этим делать. Он чувствовал чужое катание не хуже своего, был последователен, справедлив, настойчив и строг. Тандему Ромингер - Регерс прочили абсолютные спортивные вершины, потому что Отто был горнолыжник от Бога, а Регерс - тренер от Бога. И это было большим счастьем, что Отто не смущали манеры Регерса и его выражения, более того, он и сам не лез за словом в карман. К тому же именно Ромингеру был известен самый страшный секрет Герхардта. По мнению последнего, у него был чересчур мягкий характер, и только с помощью хамства и воплей он мог это скрывать от тех, кого он должен был держать в безоговорочном подчинении. Но даже имея дело с Ромингером, у которого был иммунитет к любой ругани и грубостям, тренер иногда перегибал палку. Когда-то их знакомство чуть не началось с драки. После этого оба прониклись друг к другу уважением, держали паритет и общались на равных - Отто не принял подчиненное положение, и Герхардт не возражал. Обоих устраивал статус-кво. Ромингер, конечно, спокойно относился к воплям и ругани, но это вовсе не значило, что его это приводило в неземной восторг. И именно сейчас меньше всего на свете ему хотелось иметь дело с кем-то, кто будет на повышенных тонах и в не самых корректных выражениях комментировать вчерашний прогул тренировки ради того, чтобы потрахаться, а также сегодняшний отходняк. Пожалуй, Регерс мог даже Отто вывести из себя риторическими экзерсисами на эту тему, а уж что будет с Рене - подумать страшно. Пожалуй, лучше ей не ездить на тренировку. И не только из-за Регерса. Сначала Отто должен оценить последствия вчерашнего скандала в лобби и настроение Клоэ. Пусть Рене поспит, отдохнет, нагуляет хороший аппетит. Сегодня Отто хотел повезти ее в какой-нибудь свински-дорогой ресторан в Санкт-Моритц (а других в Моритце в принципе не водилось).
   Рене зашевелилась, прижалась к своему мужчине поплотнее, сладко вздохнула. И он утвердился в мысли, что сейчас он ее поимеет, а потом заставит остаться здесь, в отеле.
   Он разбудил ее поцелуями, и у них все было нежно и не спеша. И это тоже было совершенно потрясающе. После того, как все случилось, Рене глубоко вздохнула и крепко уснула, перевернувшись на живот. На ее губах играла довольная, ублаготворенная улыбка. Отто немного полюбовался ее круглой попкой и длинными, стройными ногами и отправился завтракать.
  
   Снова супер-джи - закономерно. Первый старт сезона, он же - первый этап Кубка мира сезона 1987-88 годов - должен был состояться через 3 дня в австрийском Зёльдене. Отто не очень любил тамошние трассы, но его это не смущало. Он отлично понимал, что ему придется стартовать во второй группе только если очень повезет, а скорее всего - в третьей. Кто он такой? Да просто безвестный юниор. В прошлом сезоне его, двадцатилетнего, выпустили на взрослые этапы всего три раза. В отличие от прочих 'юных звезд', он был главным образом не слаломистом, а скоростником - его основным видом всегда был скоростной спуск. Супер-джи ему удавался несколько хуже.
   В прошлом году он вышел на старт супер-джи как раз в Зельдене - и вылетел. Контрольные отрезки были все в красной зоне - он мог претендовать максимум на двадцатку. Но этого не произошло - трасса оказалась слишком сложной и коварной для юниора, он слишком устал и не рассчитал риск. Зато два старта в скоростном спуске удались - один раз из этого вышла даже медаль. Бронза на Штрайфе - главная сенсация прошлого сезона. Не на Саслонге, где часто выскакивают темные лошадки, и не на Кандагаре, где самое место отчаянным ребятам вроде него (его на эти этапы и не заявляли) - на самой технически сложной трассе Кубка Мира! Именно тогда Брум заявил, что Отто - это главная ставка швейцарской команды.
   Сегодня главная ставка сборной одной из самых горнолыжных стран мира вряд ли была в состоянии не то что показать приличное время на тренировке - а вообще хоть как-то финишировать. Слишком много сил у него забрали другие старты и финиши.
   Отто спустился в ресторан. После завтрака он поднимется в свой номер и переоденется к тренировке. Рене, наверное, пойдет завтракать, когда проснется, а скорее всего - закажет завтрак в номер (Отто надеялся, что она поступит именно так). Он понятия не имел, как оно будет дальше и сколько еще он будет с ней. Он все еще хотел ее, причем чем больше он с ней был, тем сильнее ему хотелось еще и еще. Такого с ним в жизни не было. Обычно состояние такого дикого влечения к какой-либо девице заметно ослабевало после первого же секса. К тому же, нужно дождаться, когда у нее начнутся месячные, чтобы убедиться, что их неосторожность не имела последствий. И после этого у него будут развязаны руки. Только сейчас не хотелось об этом думать. Пока он с ней, и это потрясающе. Совсем неопытная, но схватывает все на лету, к тому же знает много забавных штучек. Иногда прикольно спать с девушкой, читающей много всякого, как она сказала, трэша, - с удовольствием подумал он. Отто немного удивляло то, что она не оказалась девственницей, потому что было абсолютно очевидно, что все ее знания ограничивались до сих пор исключительно теорией. Ну ладно, это не важно.
   В ресторане было весьма многолюдно - восемь утра, самое время для завтрака, если планируешь успеть на тренировку или пораньше выбрать трассы на сегодня (в Вальдхаусе, помимо спортсменов ФГС, было довольно много туристов). Все столики были заняты. Отто шел к тому пятачку в центре зала, где были расставлены все продукты для завтрака. Хозяева 'Вальдхауса' понимали, что для профессиональных спортсменов недостаточно было так называемого 'континентального завтрака', состоящего из тостов, яичницы и нескольких сортов колбасы, масла и сыра. Тут можно было хорошенько заправиться мясом, разными сортами сытных каш и сотней видов выпечки. К тому же, тут знали толк в кофе, а кофе Ромингер очень любил.
   Он лавировал между столиками, не замечая, что за ним, по обыкновению, следят взглядами многие из посетителей ресторана. Как обычно, небрежная грация походки, роскошная светлая грива, вызывающая красота приковывали больше внимания, чем ему бы хотелось, но на этот раз дело было в другом. Ресторан загудел как взволнованный улей, когда люди начали бурно обсуждать друг с другом сплетню о вчерашнем скандале в лобби. Отто полагал, что последствия в виде сплетен и разговоров неизбежны, но недооценил их масштаб. Теперь ему предстояло точно понять и оценить размер бедствия.
   - О, смотри-ка, явление, скоблит, герой-жеребец собственной персоной, - сказал избыточно ушлый Руди Даль, зам Брума по финансовым вопросам, сидящий за одним столиком с Регерсом. Тренер вскинул голову и нехорошо прищурился.
   Когда Отто подошел достаточно близко к их столу, Герхардт прогремел:
   - Не проходите мимо, чемпион-осеменитель. Разделите с нами скромную трапезу.
   За соседними столиками началось оживление, раздались смешки. Отто невозмутимо ухмыльнулся и помахал рукой:
   - И вам доброго утречка, любезные господа. Сейчас я подойду, - Он преспокойно загрузил поднос всем тем провиантом, который должен был восстановить его силы после экстремальных энергетических затрат прошедших суток. По пути оценил тот факт, что и Регерс, и Даль, и вообще, похоже, весь отель в курсе вчерашнего скандала в лобби и предшествующих оному событий. Ну-ну. Гордо игнорируя взгляды и перешептывания, он налил себе кофе и с безмятежным видом вернулся за столик к тренеру.
   - По нему видно, что недурно потрахался, не правда ли? - сладко улыбнулся Даль. Отто порадовался про себя, что оставил Рене в номере.
   - Пожалуй, - процедил Регерс, зыркая на своего форварда из-под рыжих лохмов.
   - Да, превосходно. - Отто непринужденно уселся за столик и пододвинул к себе тарелку с телячьей отбивной. - Ну очень проголодался, простите, сэры.
   - Силенки-то беречь следует перед тренировкой, - еще более сладко пропел Даль. Регерс, которому была чужда напускная приторная вежливость Руди, вызверился:
   - Возможно, он опять намеревается провести тренировку в горизонтальном положении.
   - Мужики, ну нельзя же так неприкрыто завидовать, - ухмыльнулся Отто.
   - Чему именно - твоей исключительной блудливости?
   - Удачный день, - порадовался Ромингер. - Потрахался преотлично, а теперь еще и столько комплиментов.
   - Посмотрим, как удачно сложится твой день на тренировке, - рыкнул Герхардт. - На случай, если ты планируешь прогулять хоть пять минут с сегодняшнего дня включительно, я тебя предупреждаю: я сниму тебя со старта в Зельдене.
   - Брум тебя кастрирует, - в отличие от тренера, Отто был сама любезность.
   - Не меня, а тебя, и это только к лучшему - тогда ты станешь похож на человека, а не на шелудивого кота.
   - Черт, ты сегодня очень образно выражаешься. Послушать приятно.
   - Короче, уважаемый, теперь отлучки с горы даже в сортир - с моего разрешения. Усек?
   - Какой ужас. А вдруг ты забудешь меня предупредить, что сам пошел туда? Или у меня от страха медвежья болезнь случится? Так и до беды недолго.
   - Заткнись! - рявкнул Регерс, которому надоели эти хитрожопые разговоры с утра пораньше, в особенности после вчерашней выволочки на ковре у Брума. - Я сказал, а ты услышал - еще одна прогулянная тренировка, и хрен тебе, а не старт на этапе! А после этого твоя роскошная жопа попросту вылетит из сборной к такой-то матери!!!
   - Черт, этот шум портит мне аппетит, - Ромингер с довольным видом отодвинул от себя пустую тарелку из-под отбивной и принялся за залитые чесночным соусом белые мюнхенские сардельки, поглядывая на аппетитно выглядящую поленту , которой намеревался завершить трапезу. - К тому же, что-то мне подсказывает, что моя роскошная жопа - в полной безопасности. Почему бы это, не знаешь, Руди?
   Зам председателя ФГС по финансовым вопросам господин Рудольф Даль слегка изменился в лице. Этот выпад Отто был вполне ожидаемым - Руди тщательно совал свой длинный нос в дела Ромингера с того дня в середине прошлого сезона, когда на горизонте симпатичного и очень перспективного юниора, включение которого в сборную страны было решенным вопросом, замаячили первые спонсорские контракты. Конечно, это были не те контракты, из-за которых ушлый Руди стал бы суетиться, но это были серьезные спонсоры, и это был перспективный парень - Даль умел смотреть вперед. В прошлом году Отто просто получал на халяву некоторую спортивную одежду и снаряжение. Именно это и позволило ему не сильно испугаться угроз Регерса. А неприкрытый интерес Даля к вероятному перезаключению некоторых контрактов держал в определенном напряжении самого Отто, который прекрасно понимал, что конкретно вынюхивает Руди. Спортсмен и чиновник внимательно наблюдали друг за другом и ждали - кто первый сделает ход, кого первого можно будет вынудить совершить промашку, и кто кого будет держать на крючке по итогам этой промашки.
   - Так или иначе, для Брума это - не аргумент, - пробурчал Руди.
   - А ты ему это объясни. Может, в долю войдет, и тебе не скучно будет.
   Поглощенные разговором трое мужчин не обратили внимание на некоторое усиление гула голосов в ресторане, вызванное появлением Клоэ. Она на секунду замерла в дверях, выискивая знакомую светловолосую голову, и, увидев того, кого она искала, направилась прямиком к нему. Отто сидел к ней боком. Девушка шла неторопливо и уверенно, не глядя по сторонам: никто бы не смог сказать со стороны, что от волнения у нее кружится голова. Ей в жизни не приходилось делать ничего подобного, но все когда-то бывает впервые. После почти бессонной ночи она пришла к выводу, что маленькое задуманное ею шоу было совершенно необходимо. Показать ему, что она - не тряпка, о которую можно вытирать ноги. Показать всем, что она не спустит измену даже Отто Ромингеру. Показать и ему, и остальным, что она, Клоэ Лариве - женщина, с которой следует считаться.
   Первой ее заметил Герхардт, сидящий лицом ко входу. Но сказать ничего не успел - она остановилась перед Отто. В единодушном порыве и спортсмены, и туристы уставились на троих мужчин и девушку, некоторые вскочили на ноги, чтобы лучше видеть, голоса стихли, чтобы все услышать. Отто с некоторым удивлением, приподняв бровь, посмотрел на подругу.
   - Приятного аппетита, господа, - сказала она сдержанно, после чего изящным, неторопливым движением взяла миску с полентой и вывернула ее на голову Отто. Несколько человек ахнули, новая волна шума голосов, вдруг несколько хлопков в ладоши... Волна аплодисментов крепла с каждой секундой, раздались одобрительные возгласы (не будь Отто в таком шоке, заметил бы, что голоса - женские, и аплодируют тоже в основном дамы).
   - Правильно, милочка!
   - Будет знать, как гулять направо и налево!
   - Пусть не воображает, что все ему с рук сойдет!
   - А то ишь как нос задирает, кобель!
   - Молодец девочка!
   Клоэ аккуратно поставила пустую миску на стол, с виду неторопливо, но в душе замирая от ужаса и еле удерживаясь от того, чтобы броситься бежать, развернулась на каблуках и удалилась с гордо поднятой головой.
   Посетители во все глаза смотрели, как Ромингер будет выкручиваться из этого переплета. С его волос стекала густая желтоватая масса, она же весьма обильно облепила его лицо. Он поднял руку, стряхнул кашу с глаз и улыбнулся. Потом встал и непринужденно поклонился в три разные стороны. А что ему еще оставалось делать? Только попытаться сохранить лицо. Это он умел. К нему бросилась молодая официантка с полотенцем:
   - Разрешите, я вам помогу!
   - Спасибо.
   Он сел обратно в кресло, а девушка суетилась вокруг него, старательно убирая кашу, причитая, что его одежду придется стирать, но никаких проблем не возникнет - полента не оставляет следов.
   - Большое спасибо, - Отто улыбнулся официантке. - Все в порядке, я поднимусь к себе. Не будете ли так любезны отправить мне в номер кофе? У вас отличный кофе, а я не успел его выпить.
   - Конечно, непременно! Я прямо сейчас...
   Отто снова поднялся на ноги и изящно склонился над рукой девушки в картинном поцелуе. Новая волна аплодисментов, еще более сильная, чем предыдущая, на этот раз была предназначена только ему. Смущенная официанточка покраснела, уставившись на него во все глаза, Регерс одобрительно расхохотался, осторожный Даль сдержанно хихикнул. Отто удалился из ресторана с так же гордо поднятой головой, как и Клоэ. Эту битву они свели вничью.
  
   К некоторому недоумению и несомненному облегчению Отто, на тренировке Регерс не орал. Он только присмотрелся к Ромингеру и удивленно покачал головой. Он в жизни не видел такой перемены в одном индивидууме. Отто выглядел счастливым. Не просто довольным, удовлетворенным, а именно счастливым, как человек, который прикоснулся ко всем тайнам бытия, или как минимум нашел ответ к теореме Ферма. Не кот, который слопал канарейку. Чуда не произошло, и мало-мальски приличного катания Ромингер в тот день не продемонстрировал, но и к этому Регерс отнесся философски. Освоится, привыкнет, и снова начнет кататься по-ромингеровски, а не как грюндевальдский чайник.
   Регерс наблюдал картину в динамике, и счастливая морда Ромингера была единственным, что не вызвало у него отрицательных эмоций. Что ему абсолютно не понравилось - это поведение Клоэ. Сегодня она была на тренировке. По ее лицу было видно, что она плакала. Регерс перехватил пару раз ее взгляды, направленные на Отто, и в этих взглядах была тоска, обида, а еще такая первоклассная ненависть, что просто страшно становилось. Регерс всегда считал Клоэ умным и выдержанным человеком, иначе она бы не справилась с Ромингером и не смогла бы его удержать так долго. После этого шоу в ресторане он зауважал ее даже еще больше. Но сейчас он уже не был уверен в ее благоразумии и хладнокровии - некоторые очень сильные эмоции брошенной женщины вполне могут перевесить все остальные свойства ее характера. И еще Герхардту не нравился Браун. Когда он смотрел в направлении Отто, на его лице тоже не читалось никаких позитивных чувств. Как многие в ФГС, Артур играл в покер и умел держать лицо, но сейчас не справлялся - не мог спрятать растерянность, страх, ярость, замешанные на бессильной злобе. Браун боялся за сестру, был зол на Ромингера, но сделать не мог ничего.
   Зверский коктейль эмоций бурлил вокруг лучшего горнолыжника ФГС в течение всего дня 3 ноября 1987 года. А он сам ничего не замечал. Он хотел вернуться к своей красавице и любить ее до изнеможения. Он уже не парился по поводу Клоэ или того, как бы не допустить повторения истории Моны. Он впервые в жизни вообще ни о чем не думал, будущее для него не существовало. Единственным моментом в будущем, который имел значение, был момент, когда он снова окажется с Рене в постели. Он вспомнил, как она поцеловала его утром перед его уходом на тренировку - розовая после сна и любви, дыхание еще не восстановилось, волосы растрепаны, глаза сияют как звезды. Он не сомневался, что произошло то, чего он еще вчера так боялся - она его полюбила. Но почему-то даже это перестало его смущать и напрягать. Это же потрясающе, когда тебя любит такая женщина, как Рене Браун. Отто стоял на верху трассы, смотрел перед собой и собирался ехать, он был весь в снегу, потому что падал раз сто сегодня. Но он думал о ней, и с его лица весь день не сходила нежная, довольная, идиотская улыбка, абсолютно понятная всем заинтересованным (а также незаинтересованным) сторонам.
   Регерс подумал и понял, что намерен действовать.
   Он выведет Клоэ из четверки, это даже не обсуждается. Из нее не получится выдающейся спортсменки, но это все фигня - в ее глазах он видит угрозу для Ромингера, и надо сделать все, чтобы эта угроза не материализовалась. Черт знает, на что способна отвергнутая баба, может ножом пырнуть, кислотой плеснуть в лицо, лучше не проверять. Может быть, Ромингер порезвится недельку на стороне и как ни в чем не бывало вернется к Клоэ. В этом случае придется думать, как нейтрализовать Брауна. Но Регерс совершенно не верил, что такое возможно. Он ни разу не видел Ромингера таким, и ему было совершенно очевидно, что на сей раз циник Отто вляпался всерьез и надолго. Так что Браун пока не опасен, в отличие от Клоэ. Завтра или послезавтра он передаст ей сообщение о переводе в первый клуб, для начала. В первом собрались чистые слаломисты, они никогда не катаются вместе с четверкой. А через пару месяцев, когда страсти утихнут, можно будет совсем ее уволить. Балласт и есть балласт. ФГС не благотворительная организация, тут держат только тех, у кого есть реальный потенциал. А у Клоэ Лариве нет ничего похожего на таковой, в отличие от Отто Ромингера, обладающего огромным, поистине космическим потенциалом, который уже начал раскрываться, поэтому прямая обязанность Регерса носителя этого потенциала защитить.
   Тем временем Клоэ на финише разговаривала с одним из спортсменов из пятой группы, Бертом Эберхардтом. Самоуверенный, довольно опытный спортсмен был одним из лидеров сборной, привык к тому, что девушки бегают за ним, чем с удовольствием пользовался. Клоэ за ним никогда не бегала, более того - стойко игнорировала его знаки внимания. Берта это несколько напрягало - отбить девушку у выскочки Ромингера казалось заманчивым. Сейчас, может быть, ситуацию можно повернуть себе на пользу.
   - У тебя это красиво получилось, - сказал Берт. - Знаешь, что тебе теперь осталось сделать, чтобы закрепить успех?
   - Знаю, разумеется, - очаровательно улыбнулась Клоэ. - Выкинуть из головы и его самого, и эту девочку. Кругом полно интересных парней, правда, Берти?
   - Безусловно, крошка. Как насчет свидания вечером?
   - Заметано.
   - Тогда после тренировки встречаемся в лобби в 7 часов. Ужинать будем в Мармит .
   - Зашибись.
   Отто не обратил ни малейшего внимания на перешептывания своей девушки и Берта. Ему было бы все равно, даже если бы они начали обниматься прямо на трассе. Он строил собственные сладкие планы на вечер. Сначала он тоже подумывал о том, чтобы повести Рене в ла Мармит, а потом решил, что это дурацкая идея. Слишком вычурно и многолюдно. Он бы предпочел какое-нибудь маленькое тихое местечко, где полумрак, тишина, столиков штук шесть, и они такие маленькие, что можно всячески лапать и щупать свою красавицу под столом. И в Мармит не ходят в джинсах. А у него нет никакого подобия смокинга или хотя бы приличного костюма, не только здесь, но и дома в Цюрихе. Вообще нет.
   И у Рене вряд ли есть с собой вечернее платье. Он хотел бы, чтобы она надела тот красный топ, в котором она была позавчера вечером, когда он сидел и таращился на нее, пуская слюни от вожделения. Вчера она была в синем свитере, таком же мешковатом, как и ее куртка, и в толстых штанах, видимо, на чем-то вроде синтепона. А он хотел, чтобы она была в джинсах, которые облегают ее роскошные ноги, подчеркивают крутой изгиб ее бедер, а сверху оставляют открытым живот. Но сначала он, пожалуй, стащит с нее эти джинсы и...
   Черт. Он стоит на вершине зверской трассы, надо ехать вниз, Регерс уже машет кулаком, а Тони Раффнер шипит сзади 'Эй, Ромингер! Тебя ждут!' - это последний старт на время. И надо съехать не только без падений, но и по возможности уложиться в то время, которое было бы хоть приблизительно приемлемым для лучшего юниора Швейцарии. А у него стояк такой, что ехать ну никак нельзя. Нечего было вспоминать, как в этом красном топе ее соски торчат через ткань. О, черт!
   Он пропустил Тони вперед, сам постоял в сторонке, выкурил сигарету, и после этого кое-как съехал. Времени ему понадобилось ровно на 7 секунд больше, чем Фортнеру, и на 8 больше, чем Брауну, а раньше он проходил быстрее любого из них на 8-10 секунд. И тут Регерс тоже ничего не сказал. Хотя раньше он бы от такого результата матерился минут 5, и при этом, если повезет, ни разу бы не повторился. Отто закурил еще одну сигарету и тихо ушуршал в сторону стоянки. Нет, больше он сегодня не поедет. Пусть его хоть расстреливают за это. Да и 5 часов вечера, темно - включились прожекторы. На сегодня хватит, сейчас все уже поедут в отель, от силы еще раз скатятся. Ну уж это без него. Отто загрузил лыжи на крепеж на крыше БМВ, сел за руль, включил магнитолу. На этот раз произошло нечто необычайное - вместо того, чтобы оставить настроенную волну с новостями и спортивной аналитикой, он начал вертеть ручную настройку, нашел станцию, которая передавала рок, и выехал на дорогу, громко и фальшиво подпевая . Джону Бон Джови.
  
  
   Артур оказался в 'Вальдхаусе' раньше, чем Отто. Ему никто не угрожал страшными карами за прогул тренировки, и ему ничего не стоило слиться пораньше - Регерс не обратил ни малейшего внимания, слишком занятый Ромингеровским сегодняшним провалом.
   Коль скоро Ромингер был зафиксирован на трассе супер-джи, Артур наконец увидел возможность поговорить с сестрой наедине. Он постучал в дверь ее номера в тот самый момент, когда Отто вышел на последний старт этого дня.
   Рене открыла дверь. Она ждала Отто, а о существовании остального населения Земного шара забыла напрочь, поэтому предстала перед братом в очередном красивом комплекте весьма сексуального белья - с мелким леопардовым рисунком и тонким бежевым кружевом. Артур не мог не оценить и взрослое соблазнительное белье, и ее столь же сексапильную фигурку. Нда, выросла девка, а он и не заметил. А теперь уже поздно - кое-кто заметил это первым.
   - Ой, - смутилась Рене. - Извини... Я...
   Она метнулась в ванную и вышла оттуда через несколько секунд в своей детской фланелевой пижаме с какими-то то ли кошками, то ли медведями. Сейчас, когда пижама скрыла и изысканное белье, и роскошные изгибы ее тела, ей можно было дать все четырнадцать лет, и разговор о том, что она с кем-то там спит, уже тянул на обсуждение уголовной ответственности за сожительство с лицом, заведомо несовершеннолетним. Но деваться было некуда.
   - Я отпросился у Регерса на завтра, - сказал Артур. - Сейчас я помогу тебе собрать вещи, и поедем домой. - Он говорил сдержанно и спокойно, как человек, который все решил и не позволит никому становиться у себя на пути. Он говорил, почти в точности копируя интонации Ромингера, что вообще делал довольно часто, сам того не замечая. Ни у какого Регерса он еще не отпрашивался, это был чистой воды экспромт, но Брауну ничего не стоило отпроситься задним числом, если Регерса вообще на данном этапе интересовало, тренируется Артур или нет - он до сих пор числился в резерве, а таких резервистов в швейцарской сборной было несколько сотен человек. Сейчас внимание всего руководства ФГС было приковано к зельденским дебютантам - Раффнеру и Ромингеру, а так же уже состоявшимся звездам вроде Эберхарта или Ива Фишо.
   - Я никуда не поеду, - сказала Рене, испуганно глядя на брата.
   - Что ты сказала?
   - Что слышал.
   - Послушай, детка, - мягко сказал Артур. - Ты можешь мне не верить, но я просто не хочу, чтобы тебе было больно. Поэтому давай прямо сейчас покончим с этим. По крайней мере, так ты станешь первой женщиной, которая сама его бросит. Хоть какое-то утешение. Он просто забавляется с тобой, неужели ты не понимаешь?
   - Я не понимаю, какое тебе до этого дело, - рассердилась Рене. - Я взрослый человек, и я не позволю...
   - Какой к черту взрослый? Ты понятия не имеешь, что происходит! Взрослый человек должен хотя бы в первом приближении понимать, что он делает.
   - Я его люблю, - тихо сказала Рене.
   - Это-то как раз понятно, - ядовито согласился Артур. - И тебе, и всем окружающим. У тебя эта твоя любовь на лбу написана большими буквами.
   - И что ты имеешь против?
   - То, что ты прилюдно выставляешь себя дурой!
   Рене сердито сверкнула глазами:
   - Во-первых, не я, а ты выставил меня дурой, и себя заодно! А во-вторых, любить - вовсе не дурость! Макс тоже тебя любит!
   - Дурость не в том, чтобы любить. А в том, что ты пускаешь по нему слюни, а он тебя просто трахает! Есть с чем поздравить такую изысканно воспитанную девушку, как ты, не так ли? Стать подстилкой для такого бабника, как Ромингер!
   Рене закусила удила:
   - Я, черт подери, не подстилка! А ты точно такой же бабник, как Отто, даже еще хуже!
   - Чем это я хуже? - опешил Артур.
   - Тем, что ты говоришь, что любишь девушку, а сам путаешься с дюжиной девок помимо нее, вот чем! Так что оставь меня в покое!
   - Почему-то все вокруг перемывают кости не мне и Макс, а именно тебе, детка! - рявкнул Артур. - Не хочешь это слышать? Ах, как жаль. Послушай все же, послушай! Уже второй день ни о чем другом не говорят, причем не только наши, но и турики, даже иностранцы! Все смеются над тобой! И надо мной тоже - потому что это моя сестра превратилась в секс-игрушку для человека, который трахает все, что движется! Нет уж, слушай, детка! Прекрати это! - Он заметил, что глаза Рене наполнились слезами, но отказывался жалеть и сочувствовать - в конце концов, она сама виновата в этом. - Не смей! Ты обещала мне ни с кем не сближаться, а теперь мне приходится слушать, как мою сестру называют шлюхой и подстилкой!
   - Заткнись! - закричала она. - Если тебя волнуют только сплетни и то, что я - твоя сестра, просто убирайся отсюда! Я даже слушать тебя не буду!
   Это был первый раз в жизни, когда Рене не спасовала перед кем бы то ни было, особенно перед Артуром, который привык добиваться своего, не выбирая средств и выражений. Он даже удивился, но ненадолго - его мало волновало ее сопротивление. Он должен заставить ее убраться отсюда, вот и все.
   - Ты будешь меня слушать, и я скажу тебе все, что считаю нужным! Ты сидишь в своем номере и понятия не имеешь, что происходит снаружи! Как только ты высунешь нос, все будут показывать на тебя пальцем!
   - Да ну? И кто в этом виноват? Не тот ли кретин, который вчера поднял вой в лобби?
   - Или та овца, которая легла под первого подвернувшегося фраера? А сегодня произошло еще кое-что! Ты забыла, что у твоего хахаля вообще-то есть девушка? Сегодня она показала ему, что она о нем думает! И тоже при всех. Она просто вывернула ему на голову тарелку каши! (Рене ахнула) Как ты думаешь, как тебя встретят, если ты вылезешь из номера?
   - Мне плевать на сплетни! Пусть болтают и завидуют!
   - Мне не плевать! - заорал Артур, вываливая из шкафа ее одежду и швыряя чемодан на кровать. - Ты меня подставила, ты меня позоришь! Это, черт тебя подери, мои коллеги! Все, собирай свои манатки! Даю тебе пять минут, что не успеешь собрать - оставишь тут!
   -Я никуда не поеду! - взорвалась она. - Убери все это! Плевать я хотела! Пусть говорят что хотят! Я люблю Отто, и мне плевать и на все сплетни, и на тебя тоже!
   - Ах, какие мы гордые! - Артур комкал какие-то свитера и блузки и пихал их сам в чемодан, чтобы хоть чем-то занять руки и не наподдавать глупой, наглой девчонке. - А что мы скажем, если уже сегодня вечером наш любимый вернется к Клоэ? Она уже год с ним, а таких, как ты, у него - пятачок пучок каждый день! Ты никто для него! Так, расходный материал! Он бросит тебя! Неужели ты этого не можешь понять?
   - Он меня любит!
   Артур только головой покачал. Бедная дурочка. Чего на нее орать? Глупая, наивная девчонка, которая в детстве боялась темноты и ревела из-за плохих отметок в школе, выросла, но поумнеть не сподобилась. Он сказал уже негромко, но так убедительно, как только мог:
   - Нет, Рени. Нет. Он тебя не любит. Он никого не любит, кроме себя. Ты загоняешь себя в тупик. Он просто играет. Это просто сущность твоего Ромингера - играть. Он наиграется и пойдет себе дальше. Тебе будет больно. И чем дальше, тем больнее. Тебе уже досталось. Давай не будем делать еще хуже.
   - Давай, - согласилась Рене, ничуть не стесняясь своих слез. - Просто оставь нас в покое. Пусть все идет так, как идет. Если он меня бросит, я все равно буду рада, что он был со мной, что он вообще обратил на меня внимание. Не делай мне еще больнее, Арти. Занимайся своими делами, а я как-нибудь займусь своими.
   Он тяжело вздохнул:
   - Не жалуйся потом и не прибегай ко мне плакаться, детка. Кто упал сам - не плачет. Ты сама выбрала для себя постель.
   - Это лучшая постель, которая только может быть, - тихо сказала Рене. - Достаточно, Артур. Ты сделал все, что мог. Мне жаль, если тебе стыдно перед коллегами, но это все в конечном итоге не их дело. Давай на этом закончим. Уходи.
   - Рени...
   Она молча подошла к двери и открыла ее:
   - Уходи. Я прошу тебя.
   - Хорошо, - Артуру не оставалось ничего, кроме как признать свое поражение. Он направился к двери, но остановился: - Мне очень жаль, Рени. Ты приняла неверное решение. Если ты захочешь уехать... если тебе придется уезжать... скажи мне.
   - Пока, Арти, - Рене смотрела мимо него, сжав губы, напряженная, как натянутая перед обрывом струна. Он вышел в коридор, дверь в ее номер захлопнулась.
  
   Артур подошел к лифту, нажал на кнопку, лихорадочно размышляя, что теперь делать. Да, Рене его выставила, и в общем ничего неожиданного в этом не было. Макс ему тоже говорила, что это идиотская идея - сейчас утащить сестру из Санкт-Моритца было бы не под силу всей королевской рати. Что бы он - силком ее поволок? Как всегда, подруга была права. Артур вздрогнул, когда двери лифта разъехались и он столкнулся нос к носу с Ромингером. Отто остановился и внимательно посмотрел на Брауна, но ничего не сказал. Вежливо, коротко кивнув, он обошел Артура как пустое место и неспешно направился в сторону номера Рене. Пока Артур размышлял, стоит ли затевать ссору, время было упущено - Ромингер вовсе не дожидался, пока брат его новой игрушки как-то раскачается. Артур вошел в лифт и поехал вниз, в бар. Ему не хотелось идти к Макс и признавать собственный провал.
  
   Когда за братом наконец-то захлопнулась дверь, Рене дала волю слезам. Она плакала от обиды и от страха, что Артур может быть прав. Но она гнала от себя это подозрение. Не может этого быть! Не может быть, чтобы Отто не любил ее! Она упала ничком на кровать и расплакалась. И, как она ни храбрилась, ей, конечно, совсем не нравилось, что ее называют подстилкой и шлюхой. Она вовсе не такая! Она просто очень любит Отто, вот и все. Почему людям непременно нужно совать нос не в свое дело и говорить гадости?
   Она выходила сегодня из номера - чтобы разыскать свои лыжи, которые она оставила вчера в подставке у подъемника. Отто сказал ей, что они должны быть в хранилище в подвале отеля. Она нашла лыжи и покаталась пару часов на черной трассе неподалеку. Да, она заметила в отеле, что на нее поглядывают и перешептываются, но решила, что не будет обращать внимание.
   Она узнала тихий, но уверенный стук в дверь. Открыв дверь, она вспомнила, что все еще в пижаме, но было поздно. И Отто, которого на этот раз не отвлекало ее тело, сразу заметил ее заплаканное лицо.
   - Что случилось?
   Она прижалась к нему, уткнулась мокрым от слез лицом в его шею, обняла изо всех сил. Отто, ты со мной играешь? Ты меня бросишь? Я - твоя подстилка? Глупо задавать такие вопросы. Глупо и унизительно.
   - Это Артур? - спросил Отто, и в его голосе появились жесткие, ледяные нотки.
   Она кивнула:
   - Хотел заставить меня уехать домой.
   Отто опустил ее на кровать и лег рядом. Ему очень хотелось стащить с нее эту дурацкую пижаму и заняться сексом, но сначала придется ее успокоить. Вот Браун, как всегда, не человек, а ходячая дурость! Вообще Отто всегда подозревал, что Артур умнее, чем кажется - его проблема в том, что он слишком импульсивный, любые решения принимает полагаясь исключительно на собственные чувства, никак не на рассудок. Поэтому же он никогда не сможет стать классным лыжником - потому что на горнолыжной трассе, особенно в скоростных видах, приходится принимать решения постоянно, безошибочно и очень быстро. Артур этого не умел. В жизни он тоже был мастер наломать дров. Конечно, понятно, что он за сестру волнуется и цели у него самый благородные, но, как всегда, выбирает для их достижения самые идиотские средства. Если Артура волнует, что весь отель только и болтает про Рене и Ромингера, то сказать за это спасибо он должен в первую очередь самому себе. А он, Отто, вынужден подчищать за ним его косяки.
   Он поцеловал Рене в губы, чувствуя соленый вкус слез, скользнул на ее шею, помедлил под ухом. Он уже знал, как она реагирует на такие поцелуи. Она все еще всхлипывала. Отто сказал тихо:
   - Он не может тебя заставить. Ты сама решаешь, что тебе делать, правда? Почему ты плачешь?
   - Он сказал... что все болтают про нас... что ты со мной просто играешь... и что Клоэ вылила на тебя кашу...
   - А, ты так жалеешь, что не видела этого? - с сочувствием спросил Отто, и Рене, не удержавшись, рассмеялась сквозь слезы. - Ну хочешь, я попрошу ее на бис специально для тебя... - с учетом способа, который он выбрал для подчистки результатов Артурова выступления вчера в лобби, еще одна тарелка каши от Клоэ вполне вероятна. Впрочем, на этот раз, возможно, стоит ждать кастрюли кипятка.
   - Отто! - Рене уткнулась в мягкую серую ткань его футболки с длинными рукавами. - Ты такой смешной!
   Его называли по-всякому, но смешным - никогда, и все же ему понравилось, как она это сказала. Он обнял ее, сунул руку под пижамную кофту, провел пальцами по нежной коже живота, вверх на ребра и до нижнего края лифчика.
   - Я хочу с тебя это снять, - прошептал он, уткнувшись в ее волосы.
   - Я с тебя тоже хочу все снять, - она обняла его крепко-крепко. - Я так скучала по тебе...
   Он моментально справился с ее пижамной кофтой, и все эти кошко-медведи улетели в кресло вместе с леопардовым лифчиком. Рене осталась в широких пижамных штанах, болтающихся намного ниже пояса. Как всегда, когда он видел ее голую грудь и живот, его кровь вскипела, он стянул с нее штаны и начал целовать. Она тащила вверх его футболку, ей мешали его руки и то, что он ее обнимал, и она протестующее пискнула. Тогда он отстранился, стащил футболку и комом бросил ее на пол. Им просто не терпелось скорее овладеть друг другом. Она так спешила, что отпихнула его, когда он пытался просто приласкать ее. Он так спешил, что поленился полностью снять джинсы, просто расстегнул. Они чуть не упали с кровати на пол, и упали бы, если бы он вовремя не уперся рукой в пол. А потом лежали и целовались, никак не могли оторваться друг от друга. И она все это время помнила: 'Ты играешь со мной, Отто?', и чуть было даже не спросила, но мешало то, что они целовались. А потом он стащил с себя всю оставшуюся одежду, притянул Рене к себе и снова начал ласкать. И, как и прежде, она моментально реагировала на его прикосновения. Она так распалилась, ну а ему тем более многого не потребовалось - он видел ее, прикасался к ней и сходил с ума от желания, будто не был с ней буквально несколько минут назад. Она тянула его к себе, лежа на спине, раскидывала бедра, приглашая его, но он решил, что некоторое разнообразие не помешает. Он лег на спину и затащил ее на себя, так что она лежала, прижимаясь к нему.
   - Отто, я хочу...
   - Ага, - согласился он. - И я хочу.
   - Тогда давай, сейчас. Пожалуйста!
   Он покачал головой с настоящей демонической улыбкой:
   - Ох, малыш. Я такой усталый. Сначала каша, потом тренировка...
   - Отто! - разочарованно простонала она.
   - Может быть, ты сама захочешь меня трахнуть.
   - Как это?
   - Это вот так, - он посадил ее на себя. - Теперь приподнимись немного. Вот. Опускайся и начинай. Как тебе самой хочется. Давай, малыш.
   Закусив губу, она осторожно опустилась на него. Немного. Еще... Так было больнее, чем когда он был сверху или сзади. Сжимая его руки, она слегка наклонилась вперед и смогла принять его полностью. Легкое движение, стон - Рене аккуратно двинула бедрами и почувствовала острую вспышку удовольствия. Отто чуть улыбнулся:
   - Как ты?
   - Здорово, - прошептала она в ответ и сделала более смелое движение с большей амплитудой. Он втянул в себя воздух и обхватил ладонями ее бедра - по сравнению с его загорелыми здоровенными лапами ее тело казалось таким белым, хрупким и нежным. Рене слегка прогнула спину, подстраиваясь под него. Его руки скользнули вверх, на ее талию. Большими пальцами он уперся в ее ребра, а остальными держал спину, вынуждая ее прогнуться назад. Она покорилась, запрокинула голову назад, ее волосы упали на его ноги. И он ударил, сильно, глубоко. Она вскрикнула. Он не давал ей двигаться, двигался сам, она только подстраивалась под мощные, быстрые движения его бедер. Она прогибалась назад, как он хотел, ее груди торчали вверх, он гладил то их, то ее живот. Отто вовсе не сдерживал ее, а наоборот, быстро и уверенно подводил к самому верху, и кончил одновременно с ней.
   Рене лежала на нем, сжимая коленями его бока, ее темные волосы раскинулись по его влажной от пота груди. Она никак не могла восстановить дыхание, ее тело слегка вздрагивало, и ему это почему-то казалось очень трогательным. Он тоже тяжело дышал, прижимал ее к себе, и понимал, что он раньше ничего такого не испытывал... Сколько девушек было раньше, и он заставлял их кончать, кричать от страсти, плакать от любви. Он думал, что нет ничего приятнее того наслаждения, что испытывал с ними. А сейчас он был уверен на сто процентов, что только с этой малышкой он действительно узнал, что такое наслаждение. Не просто трахаться, а овладевать женщиной и отдаваться ей тоже. Рене чуть слышно стонала в его объятиях, прижималась к нему так плотно, будто хотела оказаться под его кожей. А потом подняла голову и посмотрела на него. Чуть затуманенные голубые глаза, удивительно светлые и завораживающие в обрамлении густых черных ресниц. И в ее глазах было такое... что он знал, что услышит, еще за полсекунды до того, как она заговорила:
   - Отто... я люблю тебя.
   Вот она и сказала это. Она была уверена, совершенно точно знала, что он сейчас скажет, что тоже любит ее. Секунда, другая... он молчал. Виноватое выражение его глаз сказало ей куда больше, чем она хотела знать. Она растерялась, ее сердце сжалось от внезапной боли.
   Так это правда... Артур сказал правду. Она его любит, а он ее просто трахает. Он - ее возлюбленный, она - его подстилка. Он обнял ее и начал целовать. Молча, страстно, жадно. Она уперлась в его грудь ладонями, попытавшись отстраниться от него, но магия его поцелуев сработала безотказно, несмотря ни на что - вместо того, чтобы оттолкнуть, она обняла его. Отто опять использовал секс, чтобы уйти от нежелательного разговора, и сейчас этот трюк уже не остался для Рене незамеченным. 'Если захочешь уехать...- сказал ей Артур буквально несколько минут назад. - Если тебе придется уезжать...' Момент настал?
   Она думала, что любит его безответно, позавчера вечером, когда они не обменялись друг с другом даже парой слов. Ей было грустно и горько от этого. Но теперь, после того, как они стали любовниками, понимание того, что он ее не любит, причиняло намного более острую боль. Он для нее значил все на свете. Она для него - никто, ничто и звать никак, просто игрушка, просто еще одна дурочка, которая не смогла устоять перед ним. Не первая и не последняя. Очередной малоценный трофей, очередная зарубка на спинке кровати. Таких, как она, у него - пятачок пучок, сказал Артур, и он был прав.
   - Пожалуйста, не плачь, - прошептал Отто, уткнувшись в ее волосы. Вот и получил - за то, что связался с неподходящей девушкой. Он ни разу в жизни не говорил этих слов никому. Никогда. Ему говорили многие, главным образом, его одноразовые подружки на одну-две ночи, и он каждый раз испытывал досаду оттого, что опять сделал ошибку в выборе - он-то старался выбирать таких, которые не влюбляются. Таких, как он. Каждый раз, когда девушка ему говорила, что любит его, он мог или перевести разговор, или отмолчаться, или отшутиться, или вот так же - заняться сексом. Но никогда он не чувствовал себя таким виноватым, таким бесчестным, таким преступным. Он должен что-то сказать ей. Что? Он ни за что не сможет сказать, что любит ее. Нет. Он никого и никогда не любил. Он не знает, что это такое, на что это похоже. И врать он тоже не может. Обычно у него не было никаких проблем с тем, чтобы соврать - ради какой-то собственной выгоды, ради отмазки или просто для прикола. Но об этом - нет. Ей - нет. Он обнимал ее, сцеловывал слезы с ее ресниц и чувствовал себя последним подонком.
   - Ты самая лучшая, - прошептал он, снова обнимая ее. - Я никогда и никому... Прости.
   - Не надо, - всхлипнула она. - Отто, я больше не буду этого говорить.
   - Только не плачь.
   - Не буду. - Она прижалась к нему, чувствуя, как ее тело отвечает ему. Как она загорается, все сильнее, несмотря на то, что он сказал ей практически прямым текстом, что ничего к ней не чувствует. Отто, Отто. Раз в жизни он заговорил с ней серьезно - и лучше бы он этого не делал. Лучше бы... что? Лучше бы он ей соврал? Конечно, она с радостью проглотила бы сладкую ложь, и какое-то время пребывала бы в наивной уверенности, что он ее любит, что между ними все прекрасно... Но зачем ей нужна ложь? Неужели она такая малодушная, жалкая мышь, которая не способна воспринять правду, даже если это горькая правда?
   Она впилась ногтями в его плечи и зажмурилась, ощущая его мощь и жар, его силу и желание. Если бы она сразу понимала, что он ее не любит, стала бы она с ним спать? Да, стала бы. Потому что она любит его всем сердцем. Потому что такая любовь, как у нее, должна иметь свой выход, вот именно такой. То, что происходит между ними в постели, напоминает землетрясение, извержение вулкана, ураган. Она открыла глаза, жадно вглядываясь в его лицо. Его глаза закрыты, он не останавливается, тяжело дышит, прикусил губу. Еще, еще, еще, сильно, глубоко... Его ресницы поднялись, и их взгляды встретились. Его карие глаза потемнели... О Боже, Отто... Она закричала, выгибаясь под ним. Как всегда, он не смог и не захотел отпускать ее одну. Сжав ее в объятиях, задыхаясь, он прошептал ее имя и уронил голову на ее плечо. О, Рене...
   Что мне делать? - думала она, перебирая его густые светлые волосы, пока он пытался отдышаться, обняв ее - уязвимый и удивительно беззащитный в этот момент. Сначала ей казалось, что раз он ее не любит, уже ничего хорошего быть не может. Ей хотелось вернуться домой, в Цюрих, залезть под одеяло и плакать, пока она не умрет, а потом она подумала, что Отто Ромингеру точно не нужна малодушная мышь, которая спрячется в нору, чтобы оплакивать отсутствие любви. Она должна принимать от него все, что он сочтет возможным ей дать. Только так. Пусть бороться за него бесполезно, но сдаваться без боя она точно не намерена! Ведь он - тот, кто заставил ее стать женщиной, причем не просто существом женского пола, а той женщиной, которая могла составить пару настоящему мужчине. Она уже думала об этом много раз. А настоящая женщина, которая достойна Отто, не поднимает лапки кверху. Ее любви хватит на двоих. Она будет с ним, пока он этого захочет. А там - видно будет. К тому же, она вдруг вспомнила совсем другого человека, вспомнила его шепот: 'Я люблю тебя, девочка'... а чуть позже тяжелый удар, который разбил ей лицо, бросил на пол, страшную боль, которую он причинил, разрывая ее. Изнасилование. Лучше уж как Отто. Он не врет о любви, но и не делает ей ничего плохого.
   Он поднял голову и поцеловал ее в губы, глядя ей в глаза. Она улыбнулась ему своей озорной, веселой улыбкой, и он с явным облегчением ответил. А потом прошептал:
   - Противная девчонка.
   - Почему это?
   - Потому что я опять из-за тебя забыл про резинку.
   - Ой, не вали с больной головы на здоровую! - Ей казались смешными все эти разговоры про резинки - она была очень подкованной девушкой, пусть никакой практики, но уж теорию-то знала на пять с плюсом. Неделя до месячных и неделя после - безопасно. Две недели посередине цикла - тут уже есть риск. Она ехидно добавила: - К тому же, утром ты тоже забыл. Подумай, сколько ты экономишь на резинках!
   - Какая экономичная, - он прищурился.
   - Я охренительно экономичная.
   Он среагировал мгновенно:
   - Фи, что за выражения? Как-то даже странно слышать из такого девственного ротика.
   - Что-то я сомневаюсь, что у меня осталось после последних двух дней хоть что-то девственное.
   Он развеселился и охотно воспользовался очередной возможностью поддразнить ее:
   - Сходу могу назвать два места.
   - Ты меня разыгрываешь!
   - Ничего подобного. Спорим?
   - Спорим! На что?
   - На щелбан.
   - Ух я тебе и всыплю! - обрадовалась Рене.
   - Знаешь, как говорил мой дед? - коварно улыбнулся Отто. - Из двух спорщиков всегда один - жулик, а второй - дурак. Тебе это о чем-нибудь говорит?
   - О том, что я тебе наваляю фофанов.
   - Малыш, я тебе одолжу свой шлем, чтобы мой фофан не закончился для тебя сотрясением мозга. Мне лично кажется, что быть жуликом предпочтительнее, чем дураком. Неужели в твоей куче трэша ты не вычитала, что таких мест у женщины - три?
   - Как это три?
   - Первое ты знаешь, и оно у тебя уже никак не девственное. Второе - твой нахальный рот. Им мне определенно хотелось бы заняться. И третье - задница, которой от меня совершенно ничего не угрожает, кроме пары шлепков, - он смачно похлопал ее. - Вот так. Два неосвоенных места, где мужчина еще не побывал. Ну? Подставляй лоб.
   - Мы же целуемся! - Рене покраснела от смущения, когда он перечислил три места.
   - Ты что, правда не понимаешь?
   - Что я не понимаю?
   - Хорош придуриваться! Я не верю, что ты этого не знаешь.
   - Да чего я не знаю, Отто?
   - Тебе ни о чем не говорит название 'оральный секс'?
   - Мы орем.
   -Черт подери, Рене! Теперь придумай какой-нибудь прикол насчет слова 'минет'.
   - А-а, да, я что-то читала, только думала, что это извращение.
   Он с хохотом повалился на кровать:
   - Черт, да, извращение. И еще какое! Им занимается процентов 99 пар на свете.
   - Тебе это нравится? - с любопытством спросила она.
   - Найди хотя бы одного мужика, которому бы это не нравилось.
   Она проворчала:
   - Можно подумать, я кого-то знаю, кроме тебя.
   - Кого-то знаешь, - неохотно заметил он. - У тебя ведь кто-то был до меня.
   - Можно подумать, тебе есть до этого дело! - Рене исподлобья посмотрела на него.
   - Прости. Конечно, я не имею права тебя спрашивать.
   - Имеешь, - она уткнулась в его шею. - Отто, я бы все отдала за то, чтобы никого до тебя не было.
   - Рене, я вовсе не собираюсь...
   - Меня изнасиловали, - сказала она, ужасаясь сама своим словам. - Больше никого не было. Ты - первый и единственный мужчина, которому я дала добровольно, потому что хотела этого.
   - Прости, - пробормотал он, обнимая ее.
   - Я не хочу об этом говорить. Если хочешь, ставь свой щелбан.
   - И поставлю.
   - И ставь.
   Он отвесил ей легкий, совершенно неощутимый щелчок по носу:
   - И поставил.
   - А третье место - это зачем?
   - Ну есть и все. Это не всем нравится и не все это делают. Я, к примеру, нет.
   - Значит, ты тоже в каком-то смысле девственник? - развеселилась она.
   - Ну да, так и есть. И таковым собираюсь оставаться всю жизнь.
   - А во сколько лет ты потерял невинность? - с интересом просила Рене. Он приподнял ее лицо и чмокнул в нос:
   - Какая же ты любопытная!
   - Ну скажи. Пожалуйста. Сколько тебе было?
   - Не скажу. Ты придешь в ужас и убежишь, а я еще с тобой не проделал и половины запланированного.
   - Никуда я не убегу. Ну, сколько?
   - Двадцать один с половиной.
   - Врешь!
   - Восемь.
   - Иди к черту!
   - Двенадцать, - Это как раз и была чистая правда, но она не поверила:
   - Не смешно!
   - Ни хрена не смешно, - согласился он, старательно сдерживая смех. - Когда она тебя на голову выше и все равно пищит 'ой, какой ты большой мальчик!', тут не до смеха.
   - Тебе было шестнадцать, - заключила Рене. - Ну в крайнем случае пятнадцать. Раньше не бывает. - видать, авторы трэша понятия не имели о том, во сколько лет мальчик может заняться сексом.
   - Угу. - Он обнял ее и перекатился вместе с ней так, что она оказалась лежащей на нем сверху. - Поехали поужинаем. Тебя обязательно надо подкормить, а то ты вон совсем тощая.
   - А мы не можем заказать ужин сюда?
   - Мы поедем в город, - сказал Отто. - Ну давай, Рене, вылезай!
   - Хорошо, - Она встала с постели и подошла к большому зеркалу в полный рост. С интересом оглядела себя, повертелась, изогнувшись в талии (Отто тоже любовался с довольной улыбкой). Рене задумчиво сказала:
   - Очень хочу пирсинг. Как ты считаешь, Отто, мне пойдет пирсинг?
   - Черт, нет. Ты будешь похожа на мою сестру. - Вот это вырвалось так вырвалось. Сразу столько деталей личного характера, черт подери. Он немного расслабился после разговора о потере девственности - пока она тянула, он выкручивался, а как только перестала тянуть - прямо так забылся и выложил как на духу всю мега-секретную информацию - что у него есть сестра и у сестры есть пирсинг. И Рене, разумеется, не пропустила этот его промах:
   - На твою сестру? А какая она?
   - Великая и ужасная, как Оз. Только с пирсингом.
   Рене расхохоталась, а потом все же сердито сказала:
   - Вот теперь мне все понятно. Она старшая или младшая? Или это тоже сведения, составляющие государственную тайну, наряду с твоим возрастом потери девственности?
   - Тайна высшей масонской ложи, - охотно согласился он. - Я тебе разболтаю, и за нами будут гоняться зомби, чтобы нас прихлопнуть.
   - Как-то ты смешиваешь, масоны и зомби - это из разных опер, - недовольно заметила девушка, надевая маленькие трусики с леопардовым принтом и дразнящими движениями разглаживая их на стройных бедрах. Отто с удовольствием следил за ней. - А у нее пирсинг где - в пупке?
   - И еще в паре десятков других мест.
   - В каких именно? - глаза Рене просто сверкали от любопытства, и Отто прикусил язык - не только потому, что она тянула из него информацию, которую он не имел привычки с кем-либо обсуждать, но и потому, что он как бы не должен был видеть эти другие места, которые его сестра обвешала различными драгметаллами и камнями. Он ответил:
   - Вот ни за что не скажу! А то ты еще, не дай Бог, решишь, что тебе тоже это нужно, а я считаю, что в твоем теле есть некоторые местечки, которые не нуждаются ни в каких украшениях. И, кстати, пупок - в начале списка.
   Рене польщено хихикнула. Отто вылез из постели и тоже начал одеваться, и она с сожалением пронаблюдала, как он натягивает трусы и тертые добела джинсы. Она вытащила из пижамной кофты леопардовый лифчик, надела и критически поизучала собственное отражение. Она, конечно же, красовалась перед любимым, и он уже начал подумывать, а не остаться ли тут... Он снова хотел ее. Даже несмотря на три раза, которые только что имели место. Но вспомнил, что через пару-тройку минут им обязательно надо быть в лобби. Именно в это время там будет особенно оживленно - начнется ужин в ресторане, и весь отель будет тусоваться в тех краях. Отто прогнал мысли о том, что пора уже разобраться с ее дерзким невинным ротиком, и натянул на себя серую футболку с длинными рукавами и полинявшим от многочисленных стирок принтом с пивной кружкой исполинского размера. Рене вспомнила, как Макс позавчера вечером назвала одежду Отто 'убогими лохмотьями' - вот в этом подруга была права. Действительно, все чистое, но заношенное до ужаса. Джинсы вытерты в труху, швы обтрепаны, в некоторых местах ткань начала рваться. Лонгслив побрезговал бы надеть марсельский портовый попрошайка - принт почти не разобрать, на плече шов слегка лопнул, на рукаве пятно, которое не смогла взять стирка. Грубые мотоциклетные ботинки на тракторной подошве чистые, но исцарапанные и с обтрепанными шнурками. Рене ни за что бы не поверила, что кто бы то ни было мог бы надеть такое старье специально, но, как ни странно, в сочетании с его роскошными светло-пепельными волосами и красотой, от которой просто захватывало дух, даже получался какой-то своеобразный стебный стиль, эдакое fashion statement . Что касается его сногсшибательного мускулистого тела, эти лохмотья создавали для него невероятно сексапильную оправу. Стоило бы его увидеть какому-нибудь студийному голливудскому стилисту - героев боевиков стали бы выпускать на съемочные площадки именно в таком виде. Очень мужественно, лаконично и дико секси. В общем, самое то для человека, который принципиально не желает пользоваться своей красотой и отцовскими деньгами, что тут сказать. Рене почти без иронии сказала:
   - А давай мы оторвем у твоей футболки один рукав - совсем шикарный образ получится.
   - А давай мы поужинаем раньше, чем умрем от голода.
   - Скажите, какой голодный, - Рене застегнула джинсы, поправила на бедрах тонкий черный свитер с глубоким V-образным вырезом и быстро причесала волосы. Но, стоило ей взяться за косметичку, Отто схватил ее за руку и вытолкал из номера (Рене едва успела схватить куртку):
   - Нечего тратить время на ерунду!
   - Не на ерунду, а на макияж, неотесанный ты павиан!
   Он фыркнул и потащил ее к лифту.
  
   В лобби действительно была толпа народу, и Отто вдруг задал себе вопрос, а правильно ли он поступает, вытаскивая Рене на всеобщее обозрение? Но он знал, что это лучший способ загладить нанесенный Артуром Брауном вред. Если он сейчас правильно проведет свою роль, он положит конец этим разговорам о подстилке, позиционировав Рене как свою девушку. А он прекрасно видел, как ее расстраивают эти разговоры.
   Они вышли из лифта - как по мановению волшебной палочки, шум разговоров и смех начали стихать. Рене инстинктивно замедлила шаг, но Отто решительно повел ее вперед, обвив рукой ее талию очень интимным, сексуальным, собственническим жестом.
   - Отто, - прошептала она испуганно.
   - Выше голову! - скомандовал он тихо. - Давай, покажем им всем, что к чему!
   Она не успела даже пикнуть, как он привлек ее к себе и нежно поцеловал в губы. По лобби пронесся тихий, но единодушный вздох удивления - это был первый раз, когда Отто так откровенно целовался на публике. Так это что - получается, у него серьезно с этой крошкой? 'Вот вам! - подумал он. - Это моя женщина, и она достойна уважения.' Что бы там ни случилось дальше, пока Рене Браун с ним, ее будут воспринимать, как его девушку - как раньше воспринимали Клоэ. А потом будет потом.
   - Твою мать, - ахнул Артур, сидящий на диване вместе с Макс. - Смотри!
   - Молодец Отто, - заметила девушка. - Скажи ему спасибо - он спасает репутацию твоей сестренки.
   - После того, как сам опозорил ее!
   - Это сделал ты, Арти. Пока ты не вылез со своим сольным номером, никому до них и дела не было.
   Он только стиснул зубы, чтобы не выругаться.
   Регерс прищурил глаза на парочку, элегантно шествующую к выходу из отеля. Ну-ну. Понятно, что ничего не понятно. Кроме того, что Ромингер, похоже, вляпался крепко.
   Клоэ и Берт Эберхарт, которые отошли от витрины какого-то бутика аккурат чтобы столкнуться нос к носу с Отто и его девчушкой, были одеты для Мармит - и составляли выгодный контраст с Ромингером и Рене. Берт был в самом настоящем смокинге, а Клоэ в изящном классическом маленьком черном платье. Пусть не самый вечерний вариант, но ей оно шло бесподобно. Рядом с пусть очень красивым, но все же оборванцем Отто и малышкой Браун в скромных джинсах и мешковатой курточке они смотрелись как королевская чета рядом с убогими батраками-поденщиками. Но Отто и Рене это не волновало - он просто светился счастьем и ни на кого не смотрел, кроме своей девушки. А она не сводила с него лучистых, сияющих любовью голубых глаз.
   Обе пары сдержанно кивнули друг другу и разошлись к разным входам - Берта и Клоэ ждало такси у парадного входа, а Отто и Рене прошли к выходу на стоянку отеля, к его подержанному БМВ.
   Усаживая Клоэ в такси, Берт торжествующе улыбнулся и ласково сжал ее руку, и девушка с трудом удержалась от резкой отповеди. 'Отто, Отто, я хочу, чтобы мы снова были вместе! Как ты смеешь так нежно обнимать эту соплячку? Зачем ты это делаешь?' Но Клоэ взяла себя в руки и мило улыбнулась своему кавалеру.
   Отто открыл машину, их уже никто не видел. Он обнял Рене, сказал:
   - Ты молодец. Я думаю, больше никто не посмеет сказать о тебе плохо.
   - Ты думаешь? - прошептала она.
   - Уверен. Ты - моя девушка, и теперь все об этом знают.
   - Я правда твоя девушка? - Господи, какие глаза. Как она смотрит на него, со смесью надежды и страха, будто боится, что он скажет, что это все понарошку. Отто поцеловал ее:
   - Конечно, Рене. Ты - моя девушка. И мы едем ужинать в какой-нибудь симпатичный ресторан. А потом можем поехать куда-нибудь еще.
   - Правда? - обрадовалась Рене. - Может быть, на дискотеку? Потанцуем? Тут есть?..
   Отто сморщил нос:
   - Только не дискотека. Я не танцую.
   - Как жаль, - разочарованно сказала она. - Совсем не танцуешь?
   - Совсем. Даже не умею.
   Она усомнилась, что профессиональный спортсмен - человек, живущий в полном ладу со своим телом - может не уметь танцевать, но он вовсе не шутил. Он не танцует, и ей пришлось с этим смириться. Хотя и интересно, почему.
   - А куда тогда? - спросила она.
   - Например, обратно сюда и трахаться.
   - Не говори об этом так грубо, - тихо сказала она. - Ведь это так прекрасно.
   - Ну да, и я о том же. Трахаться - это очень даже прекрасно. Ну можно и еще что-нибудь придумать. Как насчет погонять на снегоходах? - предложил Отто.
   - Супер! - обрадовалась она, вспомнив, как мечтала о нем во время поездки на снегоходах с Арти и Макс.
   Они сели в БМВ, он за руль, она рядом. Отто чисто вырулил из тесного закутка между микроавтобусом и внедорожником. Рене уже успела заметить, что машину он водит мастерски, аккуратно и уверенно, без пижонства и не быкуя. Он все делал хорошо, этот Отто Ромингер - и проходил горнолыжные трассы, и занимался любовью, и водил машину. Рене была уверена, что он делает хорошо все, за что только берется.
   Они въехали в город. В салоне негромко играло радио. Они молчали, может потому что сегодня уже очень многое сказали друг другу. Она полезла за сигаретами и небрежно и весело спросила:
   - Скажи, а в такой исторически ценной выигранной в покер машине можно курить?
   - Можно, - он тоже достал сигареты.
   - А куда мы едем?
   - Сам не знаю. Хочу найти маленькое местечко, где можно будет и поесть, и тебя потискать.
   - Ооо!!! - застонала Рене. - Прекрати, Ромингер! Так нельзя!
   - Что не так? - невинно улыбнулся он.
   - Да я постоянно тебя хочу! Это просто невозможно!
   - А чем ты недовольна? - ухмыльнулся он с очень довольным видом.
   - Черт! - в сердцах буркнула она. - Потому что... сидеть больно... и постоянно трусы мокрые.
   Он развеселился:
   - Правда что ли? Надо проверить.
   - И думать забудь! Твои проверки кончатся тем, что мы начнем... ой... прямо тут на обочине! Просто прекрати меня все время возбуждать! Мне и так сегодня весь день больно ходить было!
   - Ого, - он приподнял бровь, небрежно протянул руку и легонько нажал между ее бедрами: - Горячо...
   - Конечно, горячо, - буркнула Рене. - С таким-то горячим парнем.
   - А у тебя есть там такая классная штучка, - вдруг хихикнул он. - Ну как она мне нравится. Вот она чертовски горячая.
   - Родинка? Ты говорил...
   - Нет, я не о родинке. Знаешь, когда я там прикасаюсь, ты сразу становишься такаа-ая мокрая. И так стонешь.
   Рене покраснела. Отто выехал на ярко освещенную площадь.
   - Ты опять! - простонала она. - Если не прекратишь, я вылезу из машины и сяду в снег. Чтобы остыть.
   Он снова захохотал. Ему и в голову не приходило, как много он смеется, когда они вместе.
   - Мне тоже придется сесть в снег. Посидим в снегу рядом?
   - Нет. Мы и в снегу начнем тра... Черт! Все из-за тебя!
   - Да что ты вопишь? Во, смотри.
   Они въехали в какой-то маленький переулок в стороне от ярко освещенного центра. Позади деревьев, увитых разноцветными электрическими гирляндами, стоял деревянный симпатичный домик, на котором красовалась вывеска очень старинного вида 'Шварц Джованни'.
   - По-моему, недурно, - сказал Отто, направляя БМВ к маленькой полупустой стоянке у кафе. Забавно, подумал он, что он ухаживает за Рене. Именно ухаживает, причем не до постели, когда это имело бы какой-то практический смысл, а после. И только частично ради реставрации ее реноме. Главным образом все же потому, что ему так хочется. Хочется отвести ее в ресторан, посидеть с ней, подразнить и посмеяться. До сих пор он водил в рестораны только Рэчел и Клоэ. Рэчел - потому что ей нужно было светиться и потому что ей это нравилось. Клоэ - потому что это было частью соглашения (им тоже надо было светиться, чтобы все знали, что они - пара). Кстати, платили они при этом пополам. А Рене была первой девушкой, с которой ему именно хотелось поужинать где-то. Вот он и ужинает. А зачем ему было куда-то водить других, затевать все эти сложности с кабаками, если девчонки и без того за ним бегали? Еще тратить на них деньги и выслушивать за столом все их глупости - да много чести. Девушки ему были нужны только для секса, и больше ни для чего. Ужинать и разговаривать он предпочитал с мужчинами. Оно и спокойнее, и приятнее, и дешевле обходится. Даже странно, почему ему интересно просто поговорить с этой - она, конечно, забавная и довольно остроумна, но... Ладно, что толку думать об этом. Он восстанавливает ее репутацию, вот и все. Надо просто держать это в уме.
  
   Ресторанчик оказался вполне в его вкусе - маленький и уютный. Бревенчатые стены, всякая интересная кухонная утварь на деревянных столбах, единственный источник света - камин, укромные столики. Они заняли маленький круглый столик между окном и камином. Еще до того, как им принесли меню, Отто успел дотянуться под столом до Рене и нащупать сквозь ее джинсы все, что ему было нужно. Ему доставляло невероятное наслаждение видеть, что ее губы приоткрылись, дыхание убыстряется, а его пальцам становится горячо даже сквозь грубую джинсовую ткань.
   - Ты опять это делаешь, - прошептала она.
   - Что именно?
   - Это. Заводишь меня. Перестань. Мы в общественном месте.
   - Если дело дойдет до того, мы всегда можем пойти в машину.
   - Я готова, - застенчиво сказала Рене, и он опять расхохотался:
   - Угомонись, нимфоманка. Надо заказать чего-нибудь и поужинать.
   - Опять ты о еде!
   - Уже определись - или я все время о сексе, или о еде.
   - Надо сменить тему, - Рене потупилась. - Мне неудобно... кругом люди, а мы про это...
   - Предлагаю обсудить тенденции колебаний кросс-курсов европейских валют в течение последних трех лет. Это достаточно нейтральная для тебя тема?
   - Все веселишься?
   - Естественно, фройляйн.
   - А зачем тебе учиться на МВА, раз ты профессиональный спортсмен?
   Отто пожал плечами:
   - Всегда надо иметь что-то помимо основной ставки. Нельзя заниматься профессиональным спортом всю жизнь - большинство уходят лет в 30, ну максимум в 35. Потом надо придумывать что-то другое. Иметь какую-то другую профессию.
   - То есть у всех помимо лыж есть какая-то профессия?
   - Нет, конечно. Многие начинают репу чесать уже ближе к завершению карьеры. Некоторые уходят в спортивную индустрию. Некоторые - в околоспортивную коммерцию или на спортивные каналы. Некоторые, кому хватило ума создать приличный капитал, занимаются инвестициями и живут на это. - Как только разговор стал относительно нейтральным, Рене уже не нужно было вытягивать из него каждое слово клещами, как в попытках разговоров про него самого или его семью. Но ее все равно интересовал больше он сам, чем теоретическая информация о профи-спорте.
   - А ты что будешь делать со своим МВА?
   - А что люди обычно делают? Чаще всего набирают опыт в качестве наемных работников и менеджеров, потом открывают свой бизнес.
   - И ты так же хочешь?
   - Возможно. У меня есть время определиться - лет десять-пятнадцать примерно.
   - А как насчет банка твоего отца?
   Он быстренько закрылся:
   - Не думал об этом. Тебе надо поесть плотно, малыш, у нас впереди длинная и вполне деятельная ночь.
   - А скажи, почему все-таки ты не танцуешь? Это же так классно...
   - А ты почему не занимаешься дельтапланеризмом? Это тоже очень классно.
   Рене насупилась. Этот человек, вполне вероятно, использовал МВА как прикрытие, а на самом деле учился в школе, которая готовит шпионов - вытягивать из него информацию было совершенно безнадежным делом. В отместку она сказала:
   - Всю жизнь мечтала, что мой парень будет хорошо танцевать. А еще играть на гитаре. И, в идеале, петь. Мне не повезло?
   - Жизнь сурова, - ухмыльнулся Отто. - Я не играю ни на чем, кроме как на нервах. Вот это мне удается очень хорошо.
   - Я уже оценила, - Рене закурила и улыбнулась ему сквозь дым. - Как насчет спеть?
   - От моего пения вороны дохнут на лету.
   - От зависти?
   Он хохотнул:
   - Нет, от разрыва сердца.
   - И все равно, человек, который так двигается, как ты, запросто мог бы танцевать.
   - У меня нет слуха, я ни за что в ритм не попаду.
   - У Артура тоже нет слуха и голоса, но он отлично танцует.
   - Настолько отлично, чтобы скомпенсировать все те глупости, которые он творит в свободное от танцев время?
   - Ого, - сказала Рене. - У тебя злой язык, да?
   - Нет, очень добрый и иногда даже слюнявый. - Отто передал ей меню в темно-вишневой кожаной папке: - Заказывай, малыш.
   Рене сосредоточенно посмотрела на толстую папку:
   - Я бы тебя съела.
   - И я тебя тоже бы съел, - согласился Отто. - Ну раз уж мы в ресторане, давай съедим чего-нибудь еще. - Он повернулся в официанту, который стоял рядом с их столиком с подчеркнуто отсутствующим видом: - Мне, пожалуйста, принесите сразу кофе - черный двойной эспрессо, без сахара. Рене, что будешь пить?
   - Фанту.
   - Может, выпьешь вина или какой-нибудь лонг-дринк? Я заказал кофе, потому что за рулем. Чуть позднее закажу себе немного пива. Когда будет чем закусить.
   - Хорошо, - Рене улыбнулась: - Тогда Куба-либре, пожалуйста.
   - Отлично, - сказал Отто. - Тебя развезет от рома, и ты будешь себя непристойно вести. А я воспользуюсь твоим беспомощным состоянием и совершу над тобой какую-нибудь гнусность.
   - Лучше соверши ее подо мной, - отпарировала Рене. - Мне сегодня понравилось сверху.
   Он расхохотался. Как же ему нравилось дразнить ее, и как она прикалывала его в ответ!
   - Хорошая новость. Если захочешь составить краткую повестку сегодняшнего вечера - у тебя уже есть первый пункт. Гнусность сверху.
   - Если ты еще раз скажешь про это 'гнусность', я помою тебе рот с мылом, - пригрозила Рене. - Это никакая не гнусность. Просто очень сладкий грех.
   - О Боже. Только не говори, что ты католичка!
   - Вовсе нет. Просто с точки зрения общепринятой морали...
   - Тебя это сильно напрягает?
   - Нет. И я не согласна, что это грешно или плохо.
   - Это не плохо. Разве может что-то настолько приятное быть плохим? Ну и потом, это же вообще, можно сказать, твой патриотический долг. Вот вдохновишь ты меня на победу в воскресенье...
   - А что будет в воскресенье? - насторожилась Рене.
   - Супер-джи в Зельдене.
   - Где? В Австрии?
   - Ну да. - Отто ухватился за пачку Мальборо, вытряхнул сигарету. Черт... до шестого числа всего ничего! Сегодня третье. А он же планировал приурочить к отъезду в Зельден их расставание. Но так быстро?! Он еще не готов!
   - А это что - этап кубка мира?
   - Да. Первый в этом сезоне.
   - Я боюсь, что Артур не возьмет меня с собой, - тихо сказала Рене, опустив глаза.
   - Зачем тебе надо, чтобы он брал тебя с собой? У тебя швейцарское гражданство?
   - Конечно.
   - Тогда тебе не нужна виза. И... - Отто сам, добровольно вложил голову в петлю: - Я сам тебя возьму - поедем туда на моей машине. Отсюда меньше 200 километров. ОК?
   Рене повеселела:
   - Здорово!
   И он окончательно добил свое драгоценное, лелеемое одиночество:
   - Я попрошу, чтобы мне поменяли номер на двухместный.
   Черт, черт, черт! На что он подписывается? А если она за эти 3 дня ему надоест? Куда он ее денет? Зачем он взваливает себе на плечи такую обузу? Да он никогда в жизни ни с кем не жил в двухместном номере! Даже по молодости лет и по бедности - когда ездили на какие-то выездные сборы, он доплачивал из своего кармана, даже вынимая последние деньги, только бы жить в одноместном номере. Его свободолюбивая и независимая натура восставала против необходимости подстраиваться под кого-то - когда ложиться спать, когда идти завтракать, кому оставить ключ и так далее. Он терпеть не мог разбросанные чужие носки на полу, чужую зубную щетку в ванной, чей-то храп ночью и все такое прочее. Он не любил разговаривать на какие-то глупые темы только потому, что его соседу припала охота порассказывать про то, какая сука подруга его девушки, или получить консультацию признанного гуру о том, как заставить женщину испытать оргазм. С девушкой еще того хуже - спать в одной постели! Вечно одеяло фиг поделишь, и она будет ерзать и толкаться, сопеть в ухо, с ней будет жарко и тесно, и вообще - разве же с ними уснешь? Ну и те же прелести - чужие шмотки, в сто раз больше туалетных принадлежностей в ванной и в пятьсот раз больше глупой болтовни. А тут - вуаля, сам, добровольно, ляпнул такое! Он, конечно, пока не миллионер даже в первом приближении, но уже и не полунищий студент-автомеханик, не разорился бы оплатить одноместный номер поблизости от себя для своей любовницы. Ан нет... Идиот!!!
   - Отто? Что случилось?
   - Ничего, - пробормотал он. - Вспомнил, что десятого надо успеть сдать зачет в универе. - Он напомнил себе, что сейчас занимается восстановлением репутации Рене, а для этого двухместный номер - просто самое то: так он ее возводит в абсолютно официальный статус своей женщины, даже серьезнее Клоэ, с которой он никогда в жизни не жил в двухместном номере. Но что толку обманывать себя - он сказал это (а значит, и сделает) не из-за ее репутации и не ради исправления косяков балбеса Брауна, а исключительно потому, что ему так захотелось. И вот как раз это опаснее всего. Ему захотелось! А чего ему захочется потом? Предложить съехаться и жить вместе? Что он вытворяет? Все скалил зубы над импульсивностью старины Арти, а теперь сам туда же.
   - Эй, а ты его как-нибудь зовешь? - вдруг спросила Рене.
   - Кого?
   Она смутилась:
   - Ну... его. Твоего. Ну ты же меня понял!
   Он чуть не свалился с кресла от смеха. Надо же, как он зовет!.. И главное - разговор так к месту и ко времени! В ресторане! И аккурат после того, как он чуть не сунул свою башку в камин от раскаянья, ляпнув про двухместный номер.
   - Нет. Никак не зову.
   - Да быть не может. Как ты про него говоришь?
   - Да никак. Чего мне про него говорить вообще? Хрен. Ну друг. И все.
   - Так не пойдет, - решительно сказала Рене. - Он слишком хорош, чтобы прозябать в безымянности и безвестности.
   - Вот уж не сказал бы, что он прозябает, - хмыкнул Отто. - Если тебя это смущает, можешь назвать его как хочешь.
   - Ты его как-то зовешь, - не унималась она. - Я читала, что все мужчины как-то зовут свои... ну, эти. Их.
   Он засмеялся:
   - Ну ты даешь, читательница. А что мне его как-то звать? Я о нем ни с кем не говорю. Ну, он. И все тут. Есть другие идеи - предлагай.
   Она немедленно отозвалась:
   - Я нарекаю его Большим Лысым Вождем Краснокожих.
   Отто уронил голову на руку, сотрясаясь от громового хохота. Когда он чуть просмеялся, он метнул на девушку свой патентованный ехиднейший взгляд:
   - В таком случае, нам и твоей малышке придется дать соответствующую кликуху. Предлагаю назвать ее Маленькой Скво. Как раз для Вождя краснокожих.
   - Почему это маленькой? - тут же вознегодовала Рене.
   - Она крошечная. Кстати, чем меньше, тем лучше.
   - Правда? Я этого не знала.
   - А много ты знаешь, да? - поддразнил он. - Что мужчины свои... э-ммм... в общем, как-то называют?
   - А я дофига всего знаю, - отрапортовала она.
   - Ну да, руки вверх и все такое. Это все из твоего трэша?
   - Откуда же еще. А тебе руки вверх понравились?
   Отто с усмешкой поразглядывал свои большие, загорелые руки (ей снова бросился в глаза грубый шрам на левой кисти), поднял их вверх:
   - Еще бы. Только больше мне твои руки вверх понравились. Пожалуй, надо будет повторить. Вот приедем в отель - и я тебя сразу раздену.
   - Это я тебя раздену, - глаза Рене сверкнули голубыми звездами в отблесках огня камина. - Я буду тебя целовать везде. Вот тут... и тут... - ее рука легко скользила по его телу поверх одежды. Он прикрыл глаза, наслаждаясь ее прикосновениями. Она продолжала мягким, хрипловатым, низким голосом:
   - Ты мне кое-что задолжал, помнишь? Ты меня еще не просил. А я то же самое с тобой буду делать. Я буду ласкать тебя, а кончить тебе не дам. И только когда ты будешь меня умолять, я, пожалуй, разрешу тебе... или нет.
   - Мне, пожалуй, расхотелось есть, - сказал Отто. - По крайней мере, пока мы не найдем где можно...
   - Ну уж нет, - Рене рассмеялась. - Мы поужинаем. И все это время ты будешь думать о том, что я с тобой сделаю. Мы съедим хороший ужин, из двух блюд минимум, и еще десерт. А потом я решу, где это можно сделать. Но ты даже не сомневайся, сегодня ты получишь все.
   Он вздохнул. Что она с ним делает? Его прошлые многоопытные красотки. А сейчас эта неопытная 18-летняя девчонка завела его до ручки одними разговорами. В ресторане. Да, верно, за последние годы он ходил куда-то только с Рэчел и Клоэ. Но ни одна из них не стала бы рассказывать по порядку, как она будет его трахать. Рэчел вообще не стала бы сидеть в крошечной кафешке в полумраке. Ей подавай шикарные рестораны с ярким освещением и публикой, которая бы на нее любовалась. Вот с ней точно пришлось бы брать смокинг напрокат и переться в Мармит. Клоэ позволяла ему расслабиться. Рене расслабляться ему не давала ни в малейшей степени. Она смешила и подначивала его, волновала, сводила с ума, держала в напряжении, приводила в неистовство. Но именно это ему в ней так нравилось. Он ухмыльнулся:
   - А я прямо-таки испугался. Я, значит, умолять буду. И еще посмотрим, надолго ли тебя хватит.
   Пришел официант с кофе для Отто и коктейлем для Рене. Отто пустился с ним в долгое обсуждение закусок и вторых блюд, они заказали себе салаты и горячее.
   - Опять так много заказал, - проворчала Рене.
   - Кушай, детка, кушай, тебе силы понадобятся.
   - Да ну? На что это?
   - А кто тут собирался меня заставить умолять? Думаешь, это так просто?
   - Куда ты денешься, - хихикнула она. - А если ты будешь много пива пить, у тебя вырастет пивной живот, и я тебя разлюблю.
   - Я знаешь сколько калорий трачу? Ничего у меня не вырастет.
   - На что это ты тратишь калории?
   - На лыжи. А ты думала? А теперь еще и на тебя. Думаешь, это тебе баран чихнул, по 8 заходов в день, как вчера, делать?
   Она тут же живо заинтересовалась:
   - Так 8 это как - много?
   - Ну, в общем, да, - хмыкнул Отто. - Обычно более-менее стабильные пары делают это ну максимум раза по 2-3 в день.
   - Но этого же страшно мало! - возмутилась она.
   Отто пожал плечами:
   - Если ничем кроме секса не занимаешься, то мало. А если еще, предположим, тренируешься, или работаешь, или учишься - то в общем вполне достаточно.
   - А ты, значит, тренируешься и еще учишься? А может, и работаешь?
   - А ты, значит, любопытная у нас? - Отто, прищурившись, рассматривал ее сквозь сигаретный дым.
   - Любопытная, - призналась Рене. - А что? Мне же про тебя интересно. Раз уж я твоя девушка, я, может быть, могу спросить. Или это секрет?
   Он небрежно усмехнулся:
   - Да никакого секрета. Я работал, пока не попал в юниорскую сборную. То есть до 18 лет. Больше двух лет до этого я работал в автосервисе.
   Рене поперхнулась:
   - ГДЕ?!
   - А что тебя так удивляет?
   - Автосервис! Ну и ну. Почему автосервис?
   - А какая разница, где? Деньги были нужны. Пока не даешь результат, ФГС платит мало. Потом начинаются стартовые, если все хорошо - и призовые, и начинаешь уже меньше думать о заработках на стороне. А еще у меня машина была - еле ездила, разваливалась на ходу. Вот я и выбрал автосервис - заодно научился с этим утилем управляться.
   - Отто, но с 16 лет? Ты же совсем маленьким был! Как же так?
   - Да перестань, какой там маленький! Кушать-то хотелось, как большому.
   - А кем ты работал?
   - Механиком. И там же подрабатывал бухгалтером.
   - И это оттуда? - она погладила его левую руку. Наощупь рубец казался твердым, толстым, очень грубым, и ее сердце сжалось.
   И еще, будто независимо от нее самой, пришел стремительный вопрос - как он выкрутится на этот раз, чтобы не отвечать? Отшутится? Отшутился:
   - Пытки мафии. Тоже хотели знать, почему это я работал в автосервисе. Но я и им не сказал. Хотели закатать в бетон и в море сбросить, да пожалели почему-то.
   - Ну правда, Отто. Ты такой скрытный! Этот шрам из автосервиса или нет?
   - Да. Ожог.
   - Чем это ты так?
   - Кислотой из аккумулятора. Разбирали машину после аварии...
   - Больно, наверное, было? - с сочувствием спросила она, будто он только что заполучил этот шрам.
   - Да чепуха, сам виноват.
   - Как же ты успевал учиться, тренироваться и работать?
   - А я по ночам работал.
   - Господи, но это ужасно! Ты наверное с ног падал от усталости?
   Отто пожал плечами:
   - Никуда я не падал. Кажется сначала, что невозможно, а потом втягиваешься. А ты чем занимаешься по жизни?
   - Тоже учусь, - доложила Рене. - Я же говорила тебе - на факультете современных языков.
   - Переводчиком что ли будешь?
   - Ну да, типа того. А может, со следующего года выберу какую-нибудь внешнеторговую специализацию. Хотя совсем забыла, я уже две недели прогуливаю, может меня исключили уже... А вообще, может быть ты знаешь, нам с Артуром вроде как нет необходимости пока что зарабатывать на жизнь. Поэтому я и могу себе позволить только учиться.
   - Помню, у вас какой-то трастовый фонд или что-то такое.
   - Да. До 21 года мы получаем по определенной сумме в месяц, потом эта сумма удваивается, а в 25 уже получаем каждый свою часть целиком.
   - Понятно. Бриллианты, самолеты.
   - Ты шутишь? Никаких бриллиантов. Просто достаточно на обычную жизнь без излишеств. И с самолетами не очень. Артур мне даже машину не разрешает купить.
   - А ты умеешь водить?
   - Конечно, - с апломбом заявила девушка. - Я уже 2 года водить умею. Только машины у меня нет, и прав тоже. На права я и без его разрешения сдать могу. А машину купить - нет.
   - Зачем тебе его разрешение?
   - Крупные покупки с разрешения опекуна. А он Артура спрашивает всегда, что надо мне купить. И Арти всегда говорит, что машину нельзя.
   - А если ты просто какое-то время будешь поменьше тратить и начнешь откладывать? Или пойдешь и сама заработаешь? Тогда тебе тоже разрешение понадобится?
   - Как это я сама заработаю?
   - А что ты умеешь?
   Она пожала плечами:
   - Только переводить и умею. А переводчик без диплома - это не разговор.
   - Да ладно, многие в универе подрабатывают.
   - Не знаю. Я как-то об этом не думала.
   - Подумай.
   - Я тогда учиться не смогу.
   Отто пожал плечами. Вот тут он ее не мог понять. Если уж ей охота машину, кто ей мешает действительно оторвать свою красивую попку от дивана, пойти да заработать? Учиться не сможет? Чушь. Он сам преспокойно совмещал почти ежедневные тренировки, двенадцатичасовые ночные смены в автосервисе и МВА (а все знают, что объемы материала на МВА одни из самых больших в учебных планах всех факультетов, а спрос самый строгий). Четыре раза в год - выкраивать по два-три дня на сведение квартального баланса для полунелегального автосервиса (при этом, балансируя на тонкой грани между законным отчетом и мошенничеством, выводить львиную долю доходов из-под налогообложения). И пусть с трудом, но ему хватало денег на аренду квартиры, на продукты и на горнолыжную снарягу - на самом деле, он всего два года назад перестал платить за лыжи, ботинки и крепления из своего кармана. А за одежду для лыж, шлемы, очки и прочее - только год назад. Ему даже хватало сил и денег на развеселую студенческую житуху. Рене могла бы просто найти небольшого объема подработку, и ей не нужно при этом тренироваться и подрабатывать. И в ночь ей пахать не надо, и о деньгах беспокоиться тоже - ей просто нужна машина, все остальное у нее есть, об этом позаботилась ее бабушка. Так нет - сидит и рассуждает о том, почему она не может заработать на машину. Инфантильная и безвольная позиция.
   Зато какое тело!!! В конце концов, какая ему разница, заработает она себе на машину или так и будет ровно сидеть на попе и ждать двадцати пяти лет, чтобы получить всю свою часть бабушкиного наследства? Она ему никто. Он с ней поразвлекается еще немного и откланяется. Сотни раз такое уже было. И его никогда не волновало, как его одно- или двухразовые любовницы справляются со своими жизнями. И никогда он не чувствовал в них разочарования, если они не справлялись так, как это сделал бы он сам. Пока он дулся, им уже принесли горячее.
   - А почему ты пошел в профессиональный спорт? - неловко спросила Рене (ей показалось, что он несколько нахмурился, и она не понимала, почему). И снова подумала - отшутится.
   - Шел-шел и... меня хвать - и в мешок, - буркнул он.
   - Ужасно смешно. Как-то обычно сыновей банкиров не хватают и не суют в мешок, чтобы сделать из них профессиональных спортсменов.
   - При чем тут банкиры? - Отто с легким удивлением посмотрел на нее.
   - А при том, Отто, что тебе была прямая дорога в управление финансами, чтобы со временем занять место отца в семейном бизнесе, разве нет?
   - Я не люблю прямые дороги.
   - А что ты любишь?
   - Люблю, например, когда мне задают такую уйму вопросов за ужином.
   - Отто, ну мне просто непонятно, почему, имея такие блестящие перспективы, ты выбрал спорт? Ведь это такая тяжелая работа, и травмы, и еще неизвестно, выбьешься ли ты в звезды... Ты мог спокойно устроиться в банке твоего отца, а ты предпочел просто сбежать из дома. Почему?
   Он даже удивился:
   - Я никуда не убегал. Я учусь тут, в Цюрихе. И лыжи тоже тут...
   - Ой, только не вешай мне лапшу на уши. Если бы не учеба и лыжи, ты бы, конечно, сидел дома под боком у папы.
   Он удивленно посмотрел на нее. Ему и в голову такой вариант не приходил. Она добавила:
   - И полный отказ от папиных денег сюда тоже прямо так и вписывается. Это для тебя именно что критично. Я думаю, что ты просто независимый по характеру, но, наверное, дело даже не только в этом.
   Она лезла ему под кожу, но почему-то его это не так раздражало, как любопытство, которое проявляли остальные. То, как она его расспрашивала, было немного по-другому - она и вправду хотела понять его. Вовсе не как другие, которым просто было интересно, что за блажь напала на единственного сына одного из самых влиятельных бизнесменов страны, и зачем он ковыряется в грязных двигателях подержанных тачек, носит драные джинсы, ездит на утиле старше себя самого и вкалывает на тренировках даже не до седьмого, а до семьдесят седьмого пота. Он мог, вполне мог продолжать юлить и выкручиваться - в этом он был чемпионом. Но почему-то ему не хотелось устанавливать очередную дымовую завесу. Рене так волновалась, так хотела знать - ну почему не порадовать девочку, пусть.
   - Понимаешь, отец мою жизнь распланировал с пеленок. А мне оставалось только следовать его плану. А я этого не хотел. Вот и все, ничего особенного.
   - Настолько не хотел, что пошел в спорт? Отто, я же не просто девочка с улицы, я тоже кое-что в этом понимаю. Мой брат катается в одном клубе с тобой. Мне кажется, что тут простой выбор - или ты живешь как все, или ты профессиональный спортсмен. Приходится слишком много работать и от многого отказываться.
   - Как-то на Брауна это непохоже, - Отто не мог не пустить шпильку. - Браун и много работы - это две вещи несовместные.
   - Тем более - значит, ты пашешь еще больше.
   - Рене, мне нравится спорт. Я делал выбор между несколькими видами, где у меня были хорошие результаты. Еще футбол, плаванье, теннис. Я выбрал лыжи, потому что мне нравится скорость и риск. Вот и все. Может быть, я просто способный. Может быть, мне повезло. Так или иначе, мне это нравится. И все. Больше ничего нет, и не ищи никаких скрытых мотивов.
   - А твоей семье понравилось это твое решение?
   - Я их не спрашивал.
   - Они сами не сказали?
   - Ну мы опять будем толочь воду в ступе про мою семью?
   - А тебе не приходит в голову, что я хочу хоть что-то знать о человеке, с которым у меня такие отношения?
   - Какие это 'такие'? - со смешком уточнил он.
   - Вроде как близкие. Я почему-то полагаю, что когда люди большую часть времени проводят вместе в голом виде и занимаются этим делом, то у них близкие отношения. Значит, они должны быть честными друг с другом. А если ты скажешь, что постель - не повод для знакомства, я тебе стукну вот этим по голове.
   Отто с опасливым уважением посмотрел на тяжелую сковороду, на которой лежал шипящий кусок мяса.
   - Ну что ты. Это очень даже полновесный повод. А как получилось, что Артур тебя именно сейчас привез сюда?
   Рене помрачнела. Она бы с удовольствием отвертелась от ответа, но кто только что настаивал на честности и праве 'что-то' знать о нем? Она даже не заметила, что он ненавязчиво сменил тему, переведя стрелки на нее.
   - Я же говорила тебе. Меня изнасиловали. Он узнал об этом и решил меня вроде как позащищать и поутешать.
   - Так это недавно случилось? - Отто нахмурился.
   - Недавно. Восемь дней назад.
   - А до этого...
   - До этого я была девушкой. Он сначала пытался уговорить меня по-хорошему, а когда не вышло, побил и...
   Его глаза сверкнули, Рене поняла, что он разозлился. Он сказал сквозь зубы:
   - Надеюсь, ты скажешь, что это за урод и где его найти. Я ему шею сверну.
   Ей порядком надоели разговоры на эту тему:
   - Ни черта ты ему не будешь сворачивать. Вы тут все такие мстители офигенные. А потом поедете дальше соревноваться, а он меня опять найдет. Именно когда поблизости никого из вас не будет.
   Отто приподнял одну бровь и задумчиво посмотрел на нее. Он понимал, что в этом есть резон. Но при одной мысли о том, что кто-то вот так с ней поступил, он просто зверел. Она такая... а он ее... да еще и побил. Но настаивать на развитии этой темы он не стал. Он просто спросил:
   - А ты умеешь стрелять?
   - Нет. У Артура есть какой-то пистолет дома, но я не умею. А ты?
   - Я умею, конечно. Я военнообязанный.
   - И на стрелковые сборы ездишь?
   - А то.
   - Мой троюродный брат в папской гвардии, в Ватикане, - сообщила она. - И знаешь что? Он ни фига даже эту форму красивую не носит. Просто камуфляж.
   - И его это сильно расстраивает?
   - Иди ты. Отто... А ты только в покер играть умеешь?
   - Не только. Я много во что умею. Например, в преферанс.
   - А что это такое?
   - Это тоже карточная игра. Русская. В Европе ее почти не знают.
   - А ты откуда знаешь?
   - От деда.
   - Твой дед русский?
   - Нет.
   - Откуда тогда он?..
   - Кто-то из друзей научил еще в молодости. Дед был очень азартным человеком.
   - Был?
   - Он умер год назад. От сердечного приступа.
   - Извини.
   - В преферанс играют втроем. Так получилось, что ему в какой-то момент стало не с кем играть, нужен был третий, вот он и начал меня учить, когда мне 8 лет было. Лет в одиннадцать я уже хорошо играл.
   - А второй кто был?
   - У него остался один слуга. Типа сразу и повар, и дворецкий. Хотя последние годы он уже не был слугой. Тоже старик, его звали Мартье. Ему кроме деда деться некуда было, вот они так и состарились в одном доме. Дед ему даже зарплату не платил, они жили на то, что у них обоих было, и все. У отца дед тоже никогда ничего не брал.
   Рене смотрела на него буквально разинув рот. Почему после всех этих скудных сведений, которые она тащила из него клещами, он вдруг разговорился? Решил, что дед и преферанс - не настолько секретная тема, как возраст сестры или отношение его родителей к тому, что сын стал профессиональным спортсменом?
   - Кем же он был, твой дед, если у него были слуги?
   - Он был из старой семьи, с большими владениями. Потом от состояния, конечно, мало что осталось, только один этот дом, на содержание которого у него никогда не было денег.
   - Ты его любил?
   - Да. Я его очень любил. Он был очень классным стариканом, только сварливый, не тем будь помянут, вспыльчивый и пил много. И этот приступ у него был во время игры, хоть и в деревне - помочь не успели, сразу - всё. Мартье к тому времени умер. И поэтому дед начал ездить играть в бар в деревню. В покер - там никто не знал преферанс. Мне очень жаль, что я редко к нему ездил. Деду было очень одиноко.
   - А это чей был дед, со стороны матери?
   - Да.
   - И она тоже к нему ездила? И сестра?
   Отто хмуро смотрел на свои руки:
   - Не ездили. Да и он сам их видеть не хотел. И моего отца не любил. Почему-то только меня терпел.
   - Почему? - Господи, она просто не верила своему счастью. Он говорил ей все это. Сам, без никаких клещей. Говорил... и сам не понимал, что с ним такое - может, она улучила момент и подлила ему в пиво правдивую сыворотку? Он так разболтался. Он никогда никому столько всего не рассказывал. Почему вдруг начал болтать сейчас? Почему-то захотелось разделить с этой девушкой, которая вдруг подобралась так близко к нему, какую-то частичку своей жизни.
   - Не знаю. Дед отцу был очень много денег должен. Еще до отцовой женитьбы попытался заниматься бизнесом, взял кредит, но разорился. Потом дед смеялся, что он у меня долг в карты обратно отыграет. Он так с тем долгом и не расплатился. Отец говорил, что он этот долг списал. Ну ты понимаешь, что так не бывает. Конечно, он его по правде не списал, а сам закрыл. Дед это тоже понимал. Его это здорово заедало. Он страшно гордый был.
   - Родовая аристократия? Еще и с титулом, наверное?
   Отто неохотно кивнул:
   - Да. Граф.
   - Так получается, что твоя мать - аристократка по рождению?
   Она почти ожидала, что он закроется, не захочет отвечать, и совершенно не удивилась, когда это и произошло:
   - Хорошее пиво. Жаль, что больше нельзя заказать.
   - Отто, - жалобно сказала она. - Мне же про тебя интересно. Ты никогда ничего мне не рассказываешь!
   - Я тебе очень много рассказал. Никогда и никому столько еще не рассказывал. Не знаю, чем ты недовольна.
   - Ты ничего не рассказал! Я хочу про тебя что-то узнать, а ты тут же закрываешься, прячешься как кролик в норку, и ищи-свищи...
   - Глупости. Я весь - открытая книга, - рассеянно улыбнулся Отто, передвигая по столу солонку.
   - Тогда скажи, почему у тебя плохие отношения с родителями?
   - С чего ты взяла, что плохие?
   - Я не слепая. Мне достаточно того, как меняются твои глаза,
   когда разговор о них заходит. Почему?
   Он пожал плечами. Рене четко ощутила какой-то мощный защитный барьер, невидимую стену, которую он воздвиг, чтобы никто не мог заглянуть и увидеть что-то, не предназначенное для чужих. Ее это обидело до глубины души. Она чужая? Все еще чужая для него? Почему он ведет себя с ней, как с чертовой журналисткой из таблоида? У нее задрожали губы от обиды. Отто обратил внимание, и почему-то его это тронуло. Девчонка действительно хочет что-то о нем знать, он знает, что она его любит, и с его стороны, наверное, свинство так вилять. Он тяжело вздохнул:
   - У меня не плохие отношения с ними. Просто - дипломатические. Нейтральные. Отец хотел, чтобы я жил, как он считает нужным. У меня другая точка зрения. Поэтому я и... ушел в автономку. Я ответил на твой вопрос?
   - Почему ты никогда не упоминаешь мать? У нее вообще нет права голоса? У нее тоже плохие отношения с твоим отцом?
   - Господи, ты когда-нибудь уймешься, Рене?
   И вот тут она поняла, что заступает черту. Почему при упоминании о матери у него в глазах такая бездна боли и обиды? А голос отстраненный, равнодушный.
   - Извини, - прошептала она. - Просто... мне так хотелось про тебя что-то знать.
   - Ты знаешь уже в разы больше, чем другие.
   - Просто я понимаю, что ты совсем один... Я и то не настолько. У меня есть брат и бабушка с дедушкой в Женеве. А у тебя будто совсем никого нет.
   Он закрылся наглухо. Это было так же заметно, как если бы он захлопнул дверь у нее перед носом. Видимо, начал поспешно восстанавливать дистанцию. Он слишком много сказал ей. Проворчал:
   - Я рад, что все именно так, как есть. Я научился рассчитывать только на себя. Мне ничего ни от кого не нужно. У меня все отлично.
   Рене ласково погладила его руку.
   - Отто, ты просто очень сильный. А мне мамы до сих пор не хватает. Она есть где-то, но я ее совсем не помню.
   - Я думаю, пока твой отец был жив, она была вам образцово-показательной матерью.
   Рене удивилась.
   - Я не помню. Мне было 4 года, когда он погиб. Хотя... да, наверное, так и было.
   - Как это произошло?
   - Автокатастрофа. У него была спортивная машина, он гонял как сумасшедший. Вот и вылетел с дороги и в дерево.
   - Понимаю.
   - Он один был в машине. Когда я ездила с ним в машине, меня всегда ужасно укачивало и тошнило. Ни с кем не укачивало, только с ним. Вот так он гонял.
   - А сколько тебе лет было, когда твоя мать уехала?
   - Четыре. А Артуру почти шесть.
   - Не понял, так вы с кем жили?
   - У нас была бабушка, я же тебе говорила. Она в Цюрихе жила, и нас привезла к себе. Она умерла, когда мне было 15 лет.
   Отто отодвинул пустую тарелку из-под ти-бон и закурил:
   - Значит, ты тоже самостоятельная.
   - Не знаю, - Рене пожала плечами. - Я никаких решений не принимала никогда. Разве что выбрала факультет, на котором буду учиться. Бабушка позаботилась о том, чтобы у нас были деньги, но оставила довольно много условий, которые мы должны оба выполнять. Например, мы оба должны были до 21 года поступить в университет.
   - Ну ты поступила, а как насчет Брауна?
   - Он на будущий год будет поступать. У него еще год в запасе. Вот так и получается, что я всегда знала, что и когда я должна делать. Окончить школу, поступить в универ, не пить, не употреблять наркотики. Спасибо еще, что она про курево не упомянула - наверное, забыла. Что тут решать? Никакой самостоятельности тут нет. Вот ты - да, ты все планы в своем отношении задвинул и начал жить как решил сам. Думаю, у тебя семья не в восторге от того, что ты стал профессиональным спортсменом?
   Отто невольно усмехнулся:
   - Не то слово. Но им пришлось смириться.
   Рене погладила его по щеке:
   - Я вернусь через минутку.
   Пока ее не было, Отто докуривал сигарету и пытался осознать, почему он вдруг так разболтался. Как-то она все время умудряется близко подбираться. Он ей уже выложил то, чего никому не говорил. Практически все из того, о чем они говорили сегодня, он озвучил впервые в жизни. И вообще он как-то мало говорил с девушками, о чем с ними говорить? И зачем? Они вроде как для другого предназначены. А эта оказалась для всего. Отто подумал, что надо бы восстановить дистанцию... Но как?
   Она вернулась и сразу сообщила:
   - Отто. У меня это... начались дела.
   Фффухх!!! Пронесло. Больше никогда-никогда без резинок!!! И тут же Отто подумал, черт, у нее дела, и что теперь с ней можно делать? Это она что - на 4 дня выпадает из жизни? Раньше он как-то не парился и не имел дел с девушками во время их месячных. Зачем? На одну, у которой месячные, всегда приходилась сотня, у которых месячных в этот момент не было, выбирай любую. А сейчас он даже думать не хотел о том, чтобы перекантоваться эти 4 дня с какой-то другой, у которой нет сейчас месячных. У Рене на этот счет было что сказать:
   - Слушай, а когда... дела - можно?
   - Без понятия. Не пробовал ни разу. Мне кажется, нельзя.
   Сколько бы он ей не наговорил уже сегодня, есть одна вещь, в которой он никогда и никому не признается. Дело в том, что он всегда очень боялся крови. Одна только мысль о том, что можно заниматься сексом с девушкой в это время, а потом еще и увидеть кровь на столь драгоценной части своего тела, приводила его в полный ужас. Нет, однозначно, секса нет, а что есть? Ни о какой замене и думать не стоит. Но и несколько дней без секса... когда с ним в последний раз такое было? Когда он ломал ногу в 17 лет и лежал в больнице?
   - Как плохо, - вздохнула Рене. - А то, что ты говорил... Ну... ты знаешь. Про... ну, про мой рот. Так - можно?
   - Можно, - осторожно ответил он.
   - Когда мы вернемся в отель, я готова приступить к... к этому. К лишению девственности в этом смысле.
   - Вот это называется 'конструктивное предложение', - широко улыбнулся Отто.
   Может быть, если бы он не успел ляпнуть про то, что она поедет с ним в Зельден, он бы придумал какой-то финт, чтобы уехать туда одному. А там... кто знает. Может, это наваждение прошло бы. И проблема оказалась бы решена сама собой. Но что толку думать об этом сейчас. Тем более, что сама перспектива разобраться с ее девственным ртом приводила его в экстаз, кроме шуток. Рене коварно улыбнулась:
   - У тебя шестого соревнования, так?
   - Так. Куда ты клонишь?
   - Шестого как раз все кончится. Ты сможешь победить?
   - Не уверен.
   - Почему?
   Отто задумчиво поменял местами сигареты и зажигалку:
   - Это хороший вопрос. Если стартуешь без намерения победить - стартовать вообще нет смысла. Если смотреть на вещи реально - шансов мало, но они есть. Регерс считает, что победить нереально, но за место в десятке биться можно. Я не считаю, что нереально. Но в общем надо считаться и с не очень благоприятными условиями.
   - Какими условиями?
   - Я буду стартовать в далеких номерах, потому что у меня пока что почти нулевой рейтинг . . Трассу разобьют к этому времени, особенно, если там так и будет держаться плюсовая температура, как сейчас. Помимо меня, там будет полсотни парней, которые тоже считают, что смогут победить. В общем, я бы сказал, что попасть в десятку - уже было бы отличным результатом.
   - Ну что же, - Рене прищурилась и метнула на него очень выразительный взгляд. - Если ты попадаешь в десятку - ты будешь всю ночь делать со мной все, что захочешь.
   - Если не попаду - не буду?
   - А мы не собираемся стартовать без намерения победить. Так что непопадание в десятку я даже обсуждать отказываюсь.
   - Ого! - развеселился он. - Если я попаду в тройку?
   - Тогда... я буду делать с тобой все, что захочу. За первое место... Я буду делать с тобой все... что ты захочешь.
   - Заметано, - рассмеялся он.
   - А этот этап в Австрии, а следующий когда и где?
   - Слалом в Кран-Монтане. Через неделю, тринадцатого.
   - Потом?
   - Потом спуск в Гармише и гигант там же.
   - А вы только по Европе ездите?
   - Нет, конечно. В начале декабря Кубок мира уезжает на 3 недели в Штаты и в Канаду. Летом тренировки в Чили и в Аргентине. В прошлом году я даже в Японию летал, на юниорский этап.
   - Это, наверное, забавно, столько путешествовать?
   - Сначала очень забавно, потом привыкаешь, потом устаешь, а к концу сезона офигеваешь. Хочется домой.
   - Какие нежности. Если бы я могла, я бы путешествовала все время.
   - А ты нигде не была, что ли?
   - Я этого не говорила. В Испании была, во Франции много раз. Это очень здорово, я всю жизнь мечтала слетать в Севилью, чтобы там обручиться.
   - Почему именно в Севилью? Не в Париж и не в Барселону?
   - Это мой любимый город. А ты был в Севилье?
   - Нет, далеко отовсюду.
   - А твой любимый город какой?
   Отто долго и старательно думал, курил, разглядывал огоньки в окне. Наконец сообщил:
   - Наверное, у меня нет любимого города. Мне везде нравится, с условием, что я не достаю из мешка мокрую зубную щетку.
   Рене расхохоталась:
   - И что сие означает?
   Он, ухмыляясь, начал объяснять:
   - Вот приезжаешь ты, допустим, в Гренобль. Катаешь там трассу. Не успел вернуться домой - собирай манатки и шпарь в Кицбюэль, потом в Валь д'Изер, потом в Венген. Про американские этапы я вообще молчу - почти месяц дома не бываешь. Возишь с собой щетку, которая не успевает высохнуть в футляре, и целый мешок грязного белья, не к столу сказать. Поэтому бесконечные переезды достают неимоверно, уж поверь мне.
   - Бедненький. Неужели в отеле нельзя ничего в стирку отдать?
   - Да что бы ты понимала! Ты так быстро переезжаешь, что они попросту не успеют постирать и высушить, у них до полудня, сутки, срок, а ты в восемь утра уже далеко. И потом, знаешь, сколько стоит постирать трусы в четырехзвезднике, а то и в пяти? Дешевле новые купить.
   - А ты у нас скупой?
   - Нет, я у нас рациональный. А ты мот?
   - Нет, я тоже рациональная, - улыбнулась Рене. - Хотя, конечно, я не экономист и не бухгалтер в отличие от некоторых.
   - У меня простой взгляд на вещи, - сообщил Отто. - Я могу отдать тысячу франков за вещь, которая стоит тысячу франков. Но я ни за что не отдам десять франков за вещь, которая стоит 50 сантимов.
   - Ну и правильно. А еще говорят, что мужчина отдаст сто франков за пятидесятифранковую вещь, которая ему нужна, а женщина отдаст 50 за стофранковую вещь, которая ей не нужна.
   - Именно поэтому распродажи рассчитаны в первую очередь на женщин.
   - Сразу видно студента МВА. Слушай, а можно хотя бы про твою сестру спросить? Она тоже учится? Как ее зовут?
   Рене знала, что он не любит распространяться о своей семье, но на этот раз он особо не сопротивлялся, только кинул опасливый взгляд на сковородку (мяса в ней уже не было, но Рене выскребала оттуда остатки гарнира и маринованного чеснока). Видимо, смирился с неизбежным.
   - Она учится, в Сорбонне.
   - Так она живет в Париже?
   - Да.
   - Она старше тебя?
   - Да.
   - Хм... а она почему отдельно живет?
   - Не знаю. Она с характером.
   - Так же, как и ты?
   - Я с другим характером. По крайней мере, мне мой характер неприятностей не приносит.
   - А ей приносит?
   - Полно.
   - Подробнее можно?
   - Нет.
   - Сколько ей лет? И ты не сказал, как ее зовут.
   - Зовут Джулиана, ей 22 года. Слушай, а этот трэш, про который ты все время говоришь. Ну, что ты его читаешь. Ты и вправду хватаешь все подряд, или выборочно? Мне кажется, ты очень начитанная.
   Рене с радостью ухватилась за возможность рассказать ему про то, что ей нравится - как всегда, ему удалось в очередной раз обвести ее вокруг пальца. А он почти не слушал ее. Он думал о том, о чем отказался рассказывать - о своих родителях и о сестре. Так карты легли, что отец был слишком занят работой и толпами любовниц, мать семья вообще не интересовала, сестра спит что с мужиками, что с бабами и только и умеет, что ловко пользоваться отцовым чувством вины, чтобы тянуть из него деньги. И он не то чтобы стыдился их - вовсе нет. Когда ни один из них не имеет склонности прилюдно полоскать свое грязное белье, нет и опасности, что кто-то заглянет за фасад и увидит реальное положение вещей, а не красивую картинку. Как пелось в какой-то песне - твой отец богат, мать красива, так что успокойся, малыш, не плачь . Влиятельный отец семейства, восхитительная мать, талантливые взрослые дети. Образцовая семья! Вот пусть окружающие так и думают. Он вовсе не обязан вываливать перед кем бы то ни было правду о том, что есть на самом деле. И даже перед этой девушкой, которая, как ни крути, очень ему нравится. И... да. Не 'даже', а 'особенно' перед ней.
   Он вовсе не собирался вываливать ей все семейные скелеты в шкафу, а то она еще сбежит прежде, чем он успеет ей насытиться. Если бы у него был выбор, он предпочел бы родиться в нормальной, обычной семье, пусть без таких денег и без таких возможностей. Но чтобы родители и дети любили друг друга, умели создавать друг другу прочный тыл, а не путались со всем миром кто во что горазд. Но что есть, то есть, ему это не подходит, поэтому он и стал волком-одиночкой в шестнадцать, а к двадцати привык и решил, что жить по-другому даже пробовать нет смысла.
   - Отто, - сказала Рене, ласково дотрагиваясь до его руки. - Не грусти. Нам сейчас десерт принесут. Забыла - что ты заказал?
   - Я тоже забыл. Неважно. По-моему, тут все вкусно.
   - А я объелась.
   - Ну и хорошо.
   - Чего хорошего? У меня пузо как барабан.
   - Ничего-ничего, кушай, набирайся сил.
   - Теперь-то зачем?
   - Думаешь, незачем?
  
   Рене совершенно не удивилась, когда выяснила, что была права позавчера, предполагая, что Отто здорово гоняет на снегокате. Он, казалось, просто отрывался за рулем этой штуки. Конечно, ведь машину он водил так аккуратно и не нарушая, а тяга к скорости и адреналину требовала удовлетворения. Рене оставалось только благодарить Бога, что он не может прокатить ее на лыжах, потому что сидя позади него на снегокате, она пару раз на полном серьезе попрощалась с жизнью. Вылет на огромной скорости на почти отвесную снежную стену, крутой вираж в диком прыжке со снегового балкона... Зря боялась - снегокат он водил так же мастерски, как делал все, за что брался. И это было куда более весело и волнующе, чем когда ее катали Арти или Макс или она пыталась гонять сама. Она съежилась на сиденье, прижимаясь грудью к его спине, обхватив руками его талию, прижавшись щекой к потертой коже его мотоциклетной куртки. Стоило ей приподнять голову и выглянуть поверх его плеча - ветер неистово бросал ей в лицо колючую снежную пыль и холодные пряди его волос.
   Накатавшись, они пошли пить глинтвейн.
   Запомнившаяся Рене небольшая площадь перед ратушей выглядела совсем по-другому сейчас, когда уже стемнело, и вокруг светились тысячи крошечных лампочек, заливая снег, дома и мостовую эфемерным, жемчужным светом. Мерцающие крошечные огоньки были везде - казалось, что летишь по звездному небу. Тот киоск с глинтвейном был на месте, и Рене узнала пожилого усатого продавца - он работал тут же позавчера. Отто заказал глинтвейн для Рене и горячий шоколад для себя. Первым оказался готов глинтвейн, и Отто передал ей горячий стакан. Он молча улыбнулся, наклонил голову и легонько чмокнул уголок ее губ. Она пила ароматное, горячее вино, вдыхая пряный запах, и не могла отвести глаз от своего любимого. Она вся горела. Ей так хотелось обнять и поцеловать его... Сказать, что она его любит, что он - лучше всех на свете ... Все было почти так, как она мечтала позавчера - за одним исключением. Он не сказал, что любит ее. Вместо этого Отто Ромингер отхлебнул шоколад и сказал с наглой, дерзкой, совершенно неотразимой усмешкой:
   - Давай, детка, грей свой девственный ротик. Я им сегодня займусь.
  
   Рене проснулась совсем рано, в номере было темно, заказанный на семь утра wake-up call еще не прозвучал. На пульте управления освещением тускло выделялись цифры на электронных часах - 06.14. Отто крепко спал, раскинувшись и занимая при этом примерно ¾ огромной двуспальной кровати. Его правая рука мирно покоилась поперек живота Рене - было тяжело, но она категорически не хотела его беспокоить.
   Она была до неприличия довольна собой. Она так боялась, что не сможет это сделать. Думала, что это такое ужасное, непристойное, унизительное извращение, и только три причины оказались достаточно вескими, чтобы она согласилась рискнуть. Во-первых, Отто не испытывал никаких проблем с тем, чтобы приласкать ее так же, во-вторых, он был по крайней мере очень чистоплотен, и в-третьих, он хотел этого, а Рене так сильно любила его, что была готова на все, только бы доставить ему удовольствие. И у нее все отлично получилось, чему она была безумно рада. И даже сама нашла в этом деле массу собственного наслаждения. До сих пор, когда они занимались любовью, все же он был главным, он сам все делал, даже когда она была сверху. Вчера вечером все было по-другому, и именно вчера она ощутила, что он принадлежит ей. В тот момент - всецело и абсолютно. И это было совершенно волшебное чувство. Когда сильный, независимый, опасный мужчина полностью в твоей власти, не помнит себя от блаженства, становится совершенно ручным и беззащитным - это просто необыкновенное ощущение. Боже, это просто вскружило ей голову. Отто раньше был дорог ей - теперь же стал еще дороже. В сотни, тысячи раз. Да, она была не настолько глупа, чтобы забыть, что он ее не любит, максимум, на что она может рассчитывать - это его симпатия и его желание. И она не настолько наивна, чтобы не понимать, что, даже если он и принадлежал ей в ту секунду, вечно это не может длиться. Он проснется, выйдет на тренировку, и будет принадлежать, как и прежде, только самому себе. И только потом, вечером, она снова сможет пару минут наслаждаться своим всевластием.
   Ну... или не вечером. Зачем, на самом деле, ждать до вечера? Несколько секунд она лежала, прислушиваясь к его тихому, размеренному дыханию. Мой любимый, любимый, любимый... Она вывернулась из-под его руки и, сходя с ума от невероятной нежности, начала скользить губами по его обнаженному телу...
  
   Отто Ромингеру пришлось очень скоро сделать для себя потрясающее открытие: ему приятно проводить время с девушкой, с которой он не может спать. И счастье еще, что не может временно. Она честно выполняла свое обещание и каждый день, и не по разу, одаривала его великолепным минетом, но это было не одно и то же. Как ни нравилось ему то, что она делала, ему недоставало ее прекрасного тела, ее стонов, горячего, тесного лона, взрывных оргазмов, он не мог дождаться, когда у нее кончатся все проблемы и можно будет полноценно наслаждаться любовью. А еще он впервые в жизни понял, что может быть приятно с кем-то спать. В прямом смысле этого слова. Помимо секса - просто спать. И сквозь сон ощущать ее теплое тело рядом, слышать легкое дыхание. Раньше, если ему приходилось после секса оставлять девушку у себя на ночь (а куда ее девать?) он почти гарантированно не высыпался - кто-то чужой рядом в кровати, действует на нервы. И одеяло вечно фиг поделишь. Тут все по-другому. Из-за одеяла они не воевали - потому что спали пока что в обнимку, и ему очень нравилось, когда она прижималась попкой к его животу, а он обхватывал ее рукой и помещал руку куда ему хотелось - или на ее грудь, или на живот, или еще куда.
   Он все еще оставался для нее загадкой. Человек без прошлого и без родных, без привязанностей и без любви. Вокруг него все время вертелась толпа народа - парни-одноклубники смотрели ему в рот, девушки таяли. Эти самые девушки, конечно, здорово досаждали Рене - для них, казалось, не существовало таких понятий как элементарная порядочность или хорошие манеры. Их не волновало, что он со своей девушкой, которой сейчас Рене являлась для всего света, они продолжали к нему клеиться, некоторые были очень назойливы. Отто вел себя безупречно - он давал понять без грубости, чаще всего вообще без слов, а только своим поведением, что он занят. К сожалению, понимали не все. Этим приходилось объяснять словами, мол, отвали, крошка, я не заинтересован. Казалось, что у него невероятное количество друзей, он все время всем нужен, у всех к нему постоянно куча дел 'на миллион франков', всем охота пойти с ним в бар и пропустить кружку-другую пивка, выкурить сигаретку, погонять шары на бильярде или обсудить какой-то футбольный матч. И в то же время Рене никак не могла отделаться от ощущения, что он невероятно одинок. Ни перед кем не раскрывается, ни с кем не откровенничает, в корешах со всем миром, и в то же время нет никого, к кому он был бы по-настоящему привязан. Макс, которая считала его своим лучшим другом, и то знала о нем очень мало. Он был как кот, который гуляет сам по себе. Вроде бы по первому впечатлению такой общительный, остроумный, веселый, обаятельный, любитель посмеяться и поприкалываться, на самом деле это был крайне закрытый, сдержанный, независимый и очень гордый человек, который никогда и никому не позволял лезть себе в душу.
   Чем больше Рене узнавала его, тем более четко понимала, как мало она его на самом деле знает. Но все равно она так его любила! Его было невозможно не любить. Ее совершенно пленило, сводило с ума это сочетание внешнего абсолютного хладнокровия, сдержанности, самоконтроля, идеальных манер и огненного, взрывного темперамента, который прорывался в нем, когда они были наедине. Ей иногда было просто страшно оттого, как страстно, как отчаянно она его любит. И как безнадежно.
   Рене еще никогда не видела, чтобы человек отдавал чему-то столько сил, сколько Отто отдавал спорту. В ФГС было очень много талантливых и трудолюбивых спортсменов, но, казалось, он вкалывал больше их всех. И показываемые им результаты всегда были лучшими, такими, что даже очень сдержанный и суровый Брум, председатель ФГС и главный тренер сборной Швейцарии, мог выдавать только 'Ну сукин сын! Ну стервец!!!' И в его устах это было просто высшей похвалой, которой кто-либо удостаивался за многие годы.
   'Вальдхаус' просто бурлил - сплетни не утихали. Всем было дело до того, почему Отто Ромингер поменял Клоэ на эту малышку, которая была такая молодая, тихая, и вроде бы ничего особенного собой не представляла. Просто очередная миловидная девчонка, правда, надо отдать ей должное - с очаровательной фигуркой. Но таких полно, и он никогда еще ни с кем так себя не вел. Когда он не был на тренировке, он просто не расставался с ней. Он глаз с нее не сводил, и ему не было никакого дело до сплетен и чужого любопытства.
  
   В пятницу четвертого ноября спортсмены должны были быть в Зельдене. Отто и Рене выехали одни из первых, сразу после завтрака. Что до Артура, он не любил напрягаться. Поэтому он выехал уже ближе к полудню, в своем кадиллаке де вилль, вместе с Макс.
   Девушки в Зельдене не стартовали, для них сезон начинался только через неделю, поэтому они охотно присоединились к болельщикам, которые в эти дни стекались в Австрию со всех альпийских стран. Открытие сезона обещало стать незабываемым зрелищем, как обычно. К тому же, вместо традиционного гигантского слалома начинали сразу с супер-джи, что было очень необычно и интересно. Болельщики за время длинного межсезонья успели соскучиться по своим любимцам, фан клубы звезд выбирались в Зельден в полных составах, места в отелях были раскуплены за месяц до начала ноября. Тем не менее, Отто удалось всего за пару дней до выезда обменять сингл на двухместный номер.
   Артур и Макс не очень спешили и по дороге: заезжали пару раз в ресторанчики у дороги поесть или выпить кофе, останавливались сделать кое-какие покупки - в результате должны были появиться в Зельдене уже ближе к вечеру.
   - Ромингер уже наверняка на склоне, - пробурчал Артур. С ним самим произошло событие сродни чуду - его включили в старт-лист, и это было просто потрясающе. Впрочем, никто не предполагал, что он сможет 'выстрелить' - фавориты были известны давно и предопределены настолько, насколько это вообще возможно в горнолыжном спорте, да еще и в самом начале сезона.
   - Конечно, - откликнулась Макс. - И тебе следовало бы пораньше там появиться. Ну нет, как же, ты у нас никогда и никуда не спешишь.
   - Тише едешь - дальше будешь.
   - Дальше в финишной таблице, не спорю.
   Артур фыркнул.
   Макс помолчала, а потом вдруг сказала:
   - Он влюбился в твою сестру. Вот не ожидала, что увижу его в таком состоянии.
   - Кто?
   - Отто, кто же еще.
   - Ты несешь чушь, - проворчал Браун.
   - Вовсе не чушь. Ты когда-нибудь видел что-то подобное в его исполнении? Сам знаешь, что нет. Он влюблен. Это совершенно очевидно.
   - Не верю, - покачал головой Артур. - Ну что он мог в ней найти?
   - Если ты в ней ничего не находишь, это не значит, что никто не может.
   Артур разозлился:
   - К твоему сведению, она моя сестра, и я ее люблю.
   Максин только засмеялась:
   - Любишь, конечно. Только ни в грош не ставишь. А он любит и ставит.
   - Ты ничего не понимаешь. Такие, как он, умеют любить только самих себя.
   - Браун, ты просто профессор ромингероведения, слов нет.
   - Что толку с тобой говорить! Мне же потом придется ей сопли вытирать.
   - Само собой, - Макс пожала плечами. Она не задавалась вопросом 'что он в ней нашел', но ее бы не удивило, если бы уже сегодня к вечеру (не, ну не сегодня... через неделю, допустим) Ромингер был бы с другой. Любовь или нет - она его слишком хорошо знала.
  
  
   - И вот эта идиотка мне и заявляет: 'Если вы хотите стать по-настоящему классным инструктором, вы должны учить кататься плугом!'
   Рене засмеялась, отодвигая в сторону тарелку с остатками маринованного лосося. Они с Отто ужинали в маленьком ресторанчике в центре Зельдена, неподалеку от отеля, в котором остановились. Это было местечко навроде тех, которые сам Отто предпочитал: маленькое, не пафосное, не заоблачно дорогое, в то же время уютное, полутемное и с очень вкусной едой. В Зельдене, конечно, население в настоящий момент состояло из приезжих процентов на 95, поэтому ориентироваться на то, едят ли тут аборигены, было бесполезно, но Отто умел втираться в доверие, и один из техников на трассе днем во время тренировки рассказал ему во всех подробностях, где тут стоит поужинать с девушкой.
   Им принесли второе - Рене седло ягненка с розмарином, Отто - фаршированную пряными травами дорадо. Сегодня он был не за рулем (отель был в пяти минутах ходьбы отсюда), поэтому с удовольствием пил свое любимое пшеничное нефильтрованное пиво. Рене тоже заказала себе такое же, только не пол-литра, а 0,33. Ей понравилось, даже несмотря на то, что в трэше воспитанные и изысканные герои под ягненка смаковали красное сухое вино.
   Они сидели в укромном уголке, за маленьким столиком, на угловом диванчике. Не лицом, а как бы вполоборота друг к другу. Такая диспозиция позволяла им в перерывах между едой абсолютно незаметно для окружающих тискаться под столом. Они тискались в фоновом режиме, а главным образом, говорили. За последние два дня они очень много разговаривали, и Отто постепенно начал выдавать по крупицам какую-то информацию о том, как он жил раньше. Не о семье, Боже сохрани. Только о себе. Но так уж получилось, что с семьей его жизнь была более-менее связана только до четырех лет, а таким маленьким он себя попросту не помнил. Про свою учебу, работу, тренировки он рассказывал если не с охотой, то по крайней мере вполне добровольно.
   - И что, ты начал учить плугом?
   - Да Бог с тобой, я сам не умею.
   Она снова расхохоталась:
   - Врешь ты все!
   - Да серьезно! Я потом уже стал отказываться от начинающих и заниматься уже с теми, кто хоть как-то стоит на лыжах.
   - И долго ты этим промышлял?
   Он подумал:
   - Начал в четырнадцать. Правда. Все лето вкалывал на глетчере - тогда я работал в международном молодежном лагере, таких же сопляков учил. В основном из Швеции, Англии и Германии. На следующий год уже в свободном полете - так больше удавалось заработать. В Церматте, тоже на глетчере, все лето. Думал, что третий год тоже буду так подрабатывать, но как раз переехал в Цюрих и начал работать в автосервисе.
   - И что оказалось выгоднее?
   - Сервис оказался полезнее. Потому что, когда я работал тренером, я учил, а когда механиком - учился сам. Ремонтировать машину я должен был научиться, потому что иначе этот утиль, на котором я ездил, меня разорил бы. Он сыпался просто на ходу. А с точки зрения чистого заработка инструктором, конечно, выгоднее.
   Рене взяла его руку и прижалась к ней щекой, потерлась носом о его ладонь. Он мягко привлек ее к себе, положил ладонь на ее затылок, заставив запрокинуть голову, и поцеловал в губы. Ему показалось, что что-то где-то сверкнуло, но он не придал этому особого значения.
   - А ты меня научишь на лыжах? - спросила она, когда поцелуй кончился.
   - Ты не умеешь?
   - Умею, но не так уж здорово.
   - Если ты в лыжах окажешься такая же способная, как в трахе, то месяца через два ты поставишь женский кубок на уши.
   И тут произошло что-то совершенно неожиданное. Отто внезапно клюнул носом стол, его пиво опрокинулось (к счастью, в стакане оставалось совсем немного). Рене от испуга вскрикнула, он резко обернулся, готовый размазать по стене любого, кто осмелился на такую дерзость. Но вместо этого радостно заорал:
   - Твою мать, дед Мороз гребанный! А ну принеси мне такое же пиво, вредитель!
   Рене не сразу поняла, что в его словах ее удивило больше - их смысл или то, что он вдруг резко без предупреждения перешел на французский. За его спиной, скаля белоснежные зубы, стоял черноволосый красавчик, которого она до сих пор ни разу не видела.
   - Жирно не будет? Стакан почти пустой был!
   - Не колышет.
   - Ах ты, жабеныш.
   Рене переводила растерянный взгляд с одного на другого. Отто поднялся на ноги, они с брюнетом были одного роста, красивые и стройные, они оба явно были очень рады встрече. Наконец, Отто опомнился и произвел представления:
   - Рене, этот хам - Ноэль Пелтьер, позор французской сборной. Знакомься, недостойный - это Рене Браун.
   - Рокировка? - уточнил бестактный Ноэль. К счастью, Рене могла не ударить в грязь лицом - французским она владела не хуже обоих мужчин. Она мило улыбнулась:
   - Здравствуйте, приятно познакомиться.
   - Не вздумай обращаться к нему на 'вы', - предупредил Отто. - Он того не стоит, ей Богу.
   - В своем стиле, жабеныш, никакого пиетета, - фыркнул Ноэль. - Мадемуазель, вы не против, если я к вам присоединюсь? Или мне тоже можно на 'ты'?
   - Не против, - Рене не могла решить, нравится он ей или нет, с учетом грубого начала знакомства и странного обращения 'жабеныш', но вежливость никто не отменял.
   - Спасибо, - кивнул Ноэль, помахал официантке и огляделся в поисках свободных стульев. Ресторан был полон, и стул сразу не нашелся. Может, и к лучшему, подумала Рене, которой в любом случае не хотелось делить с кем-либо внимание своего любимого. Подошла официантка, приняла заказ на пиво и гренки и пообещала найти стул. Видимо, даже в условиях цейтнота она держала обслуживание двух симпатичных спортсменов, из которых только один был при подружке, в приоритете, потому что она вернулась со стулом через минуту, и еще через полторы - с пивом. Гренок попросила подождать две-три минуты.
   Парни обменялись еще парой каких-то грубоватых приколов, и Ноэль вдруг заявил:
   - А твой вкус в отношении женщин начинает исправляться. По-моему, я вижу не дешевую блестяшку, а настоящий бриллиант.
   - Да, - ответил Отто, снова очень сдержанно, как всегда, когда разговор переходил на какие-то личные темы. Рене осознала, что он не только с ней такой - закрывается, когда беседа переходит границы ни к чему не обязывающего трепа. Но Ноэль явно знал, как с этим обращаться:
   - Ну я-то всегда был ювелиром-экспертом, правда, Ромингер? Рене, если он будет плохо с тобой обращаться, скажи мне - вместе мы ему обломаем рога.
   - Но-но, насчет рогов я бы вас попросил, - пробурчал Отто, тем не менее улыбаясь во весь рот.
   - Он хорошо со мной обращается, спасибо, - сладко улыбнулась Рене. - Редко бьет и почти не задирает.
   Это она наврала - Отто ее вообще не бил, зато задирал постоянно.
   Ромингер усмехнулся:
   - Он просто ищет повод на меня потявкать.
   Рене и Ноэль расхохотались.
   - Дорогой мой жабеныш, я на тебя могу тявкать в любое время и в неограниченных количествах. Оно, конечно, не безнаказанно, но удовольствие стоит того.
   - Почему ты называешь его так? - не выдержала Рене.
   - Как это 'почему'? - удивился Ноэль. - Да потому что он натуральное земноводное. Во всей этой роскошной тушке не найдется ни одной капли горячей крови.
   'А вот тут ты неправ, дружок!' Рене ничего не сказала - она обменялась с Отто нежным взглядом и улыбкой. Ноэль добавил:
   - К тому же, ты только посмотри на него - он же безобразен, как жаба!
   Отто закатил глаза, а Рене расхохоталась:
   - Ну и шуточки у тебя!
   Она вспомнила, что Макс упоминала как-то раз этого Ноэля - якобы, он лучший друг Отто и приохотил его к фрирайду. Воспоминание почему-то совсем не понравилось, в затылке даже стало холодно, она вздрогнула. Это ужасно опасно, и когда два таких отвязных парня выходят на дикий склон, что угодно может случиться. Отто отчаянный и иногда совершенно необузданный, все это вранье, что в нем ни капли горячей крови. Неужели лучший друг может не знать, что у Отто вся кровь горячая, это просто его жесткий самоконтроль заставляет думать, что он такой уж пофигист. Или это какой-то их внутренний прикол? Примерно на уровне 'безобразного, как жаба'? Судя по всему, этот самый Ноэль еще более отвязный тип, чем Отто! Но, следует признать, ужасно обаятельный. До Отто ему, конечно, как до Луны, но все же Рене поймала себя на том, что он ей начинает просто по-человечески нравиться. Постепенно за их столиком стало совсем шумно и весело. Парни подкалывали друга, и ее тоже, и она старалась не отставать.
   - Сегодня тренировался? - спросил Ноэль.
   - Конечно. А вот тебя на склоне не видел. Чего так?
   - Ничего, приехал только к вечеру. И знаешь, на кого сразу же напоролся?
   - Дай угадаю, - небрежно сказал Отто. - Или на Энгфрида, или на Хайнера.
   - Не угадал. Прямиком на Летинару. Сидел, паразит, в лондже и давал интервью не кому-нибудь, а 'Спортс Уикли' - прогнозировал на завтра.
   - И чего он там напрогнозировал?
   - Что выиграет Айсхофер. А второе место будет у Граттона. Третье - у Хайнера. Возможны варианты, но все равно среди этих троих.
   Отто ухмыльнулся:
   - А себя он списывает со счетов? Или суеверия замучили?
   - Ну, не исключено и такое.
   - Давай подарим ему черную кошку?
   Оба захихикали.
   - Неплохая идея. Может, побоится на старт выходить.
   - Нет, кошку жалко, он ее освежует и сожрет под пиво.
   - Лучше пошлем ему на рождество хрустальный шар. Хреновый он пророк.
   - Главное, чтоб не глобус.
   Заржали, чокнулись пивом. Рене вмешалась в этот становящийся все более уютным междусобойчик:
   - Летинара - это кто-то из итальянцев?
   - Ну да. Местного значения звезда скоростных видов, - пояснил Ноэль. - Кажется, малый хрусталь прошлого года в супер-джи. Или позапрошлого?
   - Прошлого, - уточнил Отто. Рене продолжила расспросы:
   - А почему Летинара вообще прогнозирует? Разве вам не запрещено давать прогнозы?
   - А кто нам запретит? - удивился Отто. - Другое дело, что далеко не все в принципе соглашаются давать какие-то расклады на будущие гонки. Можно пролететь, и нафиг это надо? Помнишь, дед Мороз, как Тарли любил прогнозы давать? Ни один не сбылся, а он все равно не переставал, и до сих пор это делает, но его уже никто не слушает.
   - Неужели? - Ноэль наклонил голову к плечу и испытующе посмотрел на приятеля: - А я случайно читал в самолете его мнение о том, что будет завтра. Он же сейчас спортивный аналитик в 'BFM'. Знаешь, что он сказал?
   - Сгораю от любопытства.
   - Он предполагает, что ты попадешь в десятку, как минимум.
   - Врешь.
   - Гадом буду.
   - Да он понятия не имеет, кто я такой!
   - Он не смог назвать твое имя, но твои подвиги помнит. Он сказал 'этот швейцарский юниор, который в прошлом году получил бронзу на Штрайфе и пятерку на Лауберхорне'.
   - Не будь ноябрь на дворе, я сказал бы, что он перегрелся на солнышке.
   - Господь, избавь меня от лицезрения жабьей скромности.
   - Не избавит. Он не выполняет заказы таких нечестивцев.
   - От жабьих богохульств тоже.
   - Умерь аппетиты.
   - Так давай напрямик, Отто: ты считаешь, что он неправ?
   - Я этого не говорил.
   - Ну так скажи, что у тебя на уме.
   - Не буду.
   - Трусишь!
   - Иди к черту.
   - Да у тебя задница от страха трясется. Может, тебе прикупим черную кошку?
   - Давай. Я ее отдрессирую, и она при каждой встрече будет хватать тебя за...
   - А чего ты боишься? Что не угадаешь?
   - Я не боюсь. У меня есть свое мнение насчет того, как фишка ляжет, но какого черта? Сезон только начинается, расклад мог сто раз поменяться. Я вот совершенно не уверен, что Айсхофер вообще в десятку попадет - у него со спиной были проблемы. Но прошло ли это, и у кого еще какие проблемы - я не знаю. Мало информации для таких прогнозов.
   - А я бы поспорил с тобой - чей прогноз будет лучше. Мой или твой.
   - Поспорь лучше с какой-нибудь бабушкой-гадалкой.
   - Ставлю ящик пива, земноводный!
   - Заметано, - легко сказал Отто. - Если будет хоть одна ошибка у обоих, ящик покупается напополам и пьется вместе.
   - По рукам. Предмет спора? Тройка?
   - Десятка.
   - Безвыигрышный вариант.
   - Ничего, сойдет.
   - Хотя бы пятерка!
   - ОК, - Отто снова согласился так легко, что Рене поняла, что он изначально метил на пятерку. - Пишем свои варианты, закрываем и отдаем Рене на хранение. После финиша открываем и подбиваем бабки.
   - Идет.
   - Но ведь это запрещено! - ужаснулась Рене. - Я точно знаю, что вы не имеете право участвовать в пари!
   Отто снисходительно улыбнулся:
   - Какое пари, малыш? Это вовсе не пари, а просто дружеский треп за пивом. К тому же, о чем не узнает комиссионер ФИС, то его не сильно расстроит.
   Ноэль небрежно поднял руку, к ним тут же подскочила официантка.
   - Еще пива, ребята?
   - Да. И ручку. Рене, ты тоже пива?
   - Да, еще 0,33.
   Официантка удалилась, не забывая на ходу изящно вилять бедрами. Рене уже успела заметить, что официантки обожают Отто, прямо тают. А с чего им отличаться от прочих девушек? У них тоже есть глаза. И то, что красавчик не один, их не сильно смущало. Они же не свидание назначают, правда? А тут еще и прибавился Ноэль, ну не настолько ослепительный, но тоже очень хорош собой, а девушка (то есть Рене) всего одна.
   - Мы сейчас напишем каждый свой прогноз, - сказал ей Ноэль. - Ты спрячешь у себя и никому не покажешь. А завтра вечером мы соберемся и прочитаем. И смотри, чтобы этот не добрался. Он может, он такой.
   'Этот' только фыркнул. Рене вдруг показалось обидным, что Ноэль говорит столько гадостей про ее Отто:
   - Он самый лучший! Чего ты его все время задираешь?
   Но Отто не оценил ее попытку заступиться за него, он ухмыльнулся и закурил.
   - Привычка, - сказал Ноэль. - Еще в детстве привык.
   - Вы знакомы с детства? - удивилась Рене.
   - Учились поблизости и тренировались вместе с 13 лет.
   - Ты тоже учился в Швейцарии?
   - Да. А потом еще мы с ним стали заниматься в одном клубе, ну и познакомились. Он уже тогда метил в примы.
   - А ты, будто, нет, - вставил Отто. - Спасибо.
   Официантка расставила по столу пиво и протянула ему ручку.
   - Пять фамилий с порядковыми номерами, - сказал Ноэль, раскладывая перед собой салфетку в бледную голубовато-бежевую клетку. - Кто пишет первый?
   - Пиши ты.
   Пока Ноэль трудился над своим списком, Рене шепнула на ухо Отто на швитцере:
   - Я по тебе соскучилась.
   - Ты весь вечер со мной.
   - Я не об этом, - хихикнула она. - Мой рот соскучился. Понятно?
   - Хулиганье, - по его глазам было видно, как его завело одно-единственное невинное на первый взгляд замечание. - Подожди у меня, доберемся мы до отеля.
   - Ага, - она с самым распутным видом облизнула губы. - Это я до тебя доберусь.
   - Вот, - сказал Ноэль, передавая Рене сложенную в несколько раз салфетку. - Теперь Отто пишет.
   Она убрала прогноз Ноэля в карман джинсов. Отто вытащил из подставки бежево-зеленую салфетку. Быстро, не задумываясь, он нацарапал несколько фамилий (Рене хотелось подсмотреть, но она не стала, конечно) и передал ей:
   - Завтра посмотрим, кто будет банковать.
   Она убирала салфетку в другой карман, не сводя глаз со своего мужчины. Ей хотелось скорее вернуться в номер в отеле, быть с ним наедине. Он тоже смотрел на нее совершенно недвусмысленно. Они допили пиво и распрощались с Ноэлем - времени было всего лишь девять вечера, но с учетом завтрашнего старта следовало лечь спать пораньше и воздержаться от пива.
  
   В утреннем выпуске 'Спортбильд' на первой странице появилась большая фотография целующейся парочки. И на темном фоне - над головами - надпись: 'Юниор - надежда швейцарской сборной активно готовится к старту'.
   Собственно говоря, целью фотографа был вовсе не безвестный юниор. Просто это был один из спортсменов. Сезон начнется только завтра, начинать репортажи с фаворитов все умеют, это избитый и неинтересный ход. А репортер из 'Спортбильда' принял другое решение. Светловолосый молодой парень, красивый как картинка, мог стать популярным у болельщиков вне зависимости от результатов, и 'открыть' такого - неплохая веха в карьере. Почему бы не сфотографировать именно его целующимся с девушкой?
   Сама статья была вовсе не о том, с кем и почему целуется самый многообещающий горнолыжник Швейцарии, а о том, в каком состоянии сборная начала новый сезон. То был золотой век для швейцарской горнолыжной школы, страна уже третий год занимала первые места в командных зачетах, и конец каждого сезона пресса провожала в эйфории, а начало следующего встречала в страхе - сможем ли удержать?
   Тем не менее, Отто все же попал в обзор. В статье были приведены краткие интервью, который дали главные тренеры ведущих горнолыжных стран. И одно из этих интервью дал сам Штефан фон Брум, главный тренер сборной Швейцарии: 'Наша команда начинает сезон в великолепном составе. На старт в завтрашней гонке заявлен действующий чемпион мира в супер-джи Ив Фишо из клуба Верьбе, номер девять в прошлогоднем общем зачете Берт Эберхардт, Маттео Кромм - бронзовый призер Олимпиады и еще несколько признанных фаворитов. Но особую надежду мы возлагаем на молодежь. Двое из них примут участие в завтрашнем соревновании. Один из них, Тони Раффнер, завоевал несколько пьедесталов в прошлом сезоне на соревнованиях Кубка Мира среди юниоров. Второй - открытие прошлого сезона, показал выдающиеся результаты на Лауберхорне и на Штрайфе. Безусловно, Отто Ромингер будет среди звезд в начинающемся сезоне'. И один из аналитиков тоже упомянул бывшего юниора, сказав: 'Швейцарцы могут возлагать огромные надежды на молодого, но очень перспективного гонщика Отто Ромингера. Завтрашний старт покажет, сможет ли он занять свое место в элите мирового горнолыжного спорта'. Еще одна газета, правда несколько менее уважаемая, чем 'Спортбильд', выдала следующее высказывание: 'Болельщики с огромным нетерпением ждут старта молодого швейцарца Ромингера - главным образом потому, что он весьма неплохо выглядит'. Больше Отто никто не упомянул - таких потенциальных звезд каждый год вспыхивало по нескольку штук, но далеко не все из них реально пробивались не только в верхние строчки рейтингов ФИС, но и даже в основные составы своих сборных.
  
   Для пиар-менеджера сборной Клер Хаммерт рабочий день начался в четыре часа утра - когда на прилавки стали поступать первые утренние газеты. Клер отлично знала об одной из особенностей Отто - показывать свои лучшие результаты именно под каким-либо давлением, поэтому она не поленилась позвонить ему в начале восьмого и зачитать ему отрывки из статьи в 'Спортбильд'.
   - Старый умеет напустить таинственности, - хмыкнул Отто, привлекая к себе Рене и ероша ее волосы. Клер добавила:
   - И твоя фотка с девушкой. Правда, я сама тебя еле узнала. Ты целуешься на публике? Это что-то новенькое.
   Отто мог бы отшутиться, но Рене целовала его, скользила губами вниз через его грудь и живот, и все остроумие как-то вылетело у него из головы:
   - Ага.
   - Думаю, тебя сегодня будут донимать журналисты. Будь осторожнее.
   - Как скажешь. - Рене добралась до своей цели, немного подразнила его и взялась за дело всерьез. Отто смог самым серьезным и нормальным тоном пояснить: - Клер, извини, завтрак принесли. Пока.
   Он положил трубку, проследив, чтобы она плотно легла на рычаг, обхватил обеими руками голову Рене и отдался потрясающим ощущениям. За последние 3 дня, пока она была вынуждена оставаться 'в техническом простое', она достигла больших высот в оральном сексе. Что она с ним вытворяла! Возможно, прежде он решил бы, что попал в рай, но сейчас его страшно задевало сознание односторонности происходящего - он получал от нее максимум удовлетворения, а ответить ей мог только каким-то жалким подростковым петтингом через трусики. Ну ничего, он свое возьмет. Сегодня придется показать максимум того, на что он способен, по двум причинам - во-первых, на этот раз ему светило очень приятное вознаграждение, а во-вторых - ему нужно было, чтобы Регерс не путал ему карты. Если бы тренер пришел к выводу, что Рене отвлекает Отто от спорта, он бы добился, чтобы она не могла ездить с клубом, способов масса, и это, конечно, осложнило бы все. То есть Отто было важно доказать, что 'она помогает', тогда можно было бы, к примеру, быстренько получать визы для Рене, если бы речь зашла, к примеру, о поездке в Болгарию или Югославию. Или в Штаты и Канаду - через месяц. Хотя кто знает, что будет через месяц... Черт, вот до чего уже дошло. Что происходит? Он провел с ней всего 5 дней, а уже пытается загадывать на месяц вперед! Он никогда не загадывал так далеко в отношении девиц, потому что пока только с двумя он был вместе дольше, чем 2 недели. Но забивать этим голову сегодня казалось совершенно неуместным.
   - Ну вот, - сказала наконец Рене, улыбаясь во весь рот, пока он возвращался с небес на землю. - Пока что завтрак принесли только мне.
   Отто расхохотался, затащил ее на себя и перекатился по кровати вместе с ней:
   - Не думай, что я забыл о том, что ты мне обещала. Я не забыл.
   - Я тоже, - она блаженно зажмурилась и прижалась щекой к его груди. Его сердце билось ритмично и ровно - тук-тук, тук-тук, ей так нравилось его слушать.
   Они могли бы весь день не вылезать из постели, но уже надо было вставать, и очень быстро. Все же Отто напоследок задрал пижаму Рене и начал ласкать ее грудь. А потом отпустил ее и быстро вылез из кровати. Теперь он на несколько часов должен забыть о ее красоте и о ней вообще - ему предстояло важное дело. Но все же...
   - Сегодня ты едешь со мной.
   - Отто! - испугалась она. - Нет. Все будут на меня пялиться.
   - Никто на тебя пялиться не будет. Это первый этап сезона, всем будет не до тебя. И потом, моя девушка должна ждать меня на финише. Это нормально, так принято.
   - Ну да... Может, мне надеть фальшивую бороду, чтобы меня никто не узнал раньше времени? - уныло поинтересовалась девушка, которую все же безумно пугала перспектива оказаться лицом к лицу с любопытной, жадной до сенсаций толпой без поддержки Отто.
   - Ни в коем случае. Меня еще примут за голубого.
   Она хмыкнула:
   - Тогда давай я надену паранджу.
   - Надень лучше свою страшную мешковатую куртку, чтобы не отвлекать меня от дела. - Отто по дороге в душ спросил через плечо: - Хочешь, Макс за тобой приглядит, чтобы тебе не было скучно?
   Рене была благодарна за то, что он не сказал 'чтобы тебе не было страшно'.
   - Да, определенно. А зачем ты хочешь, чтобы я ехала? Ведь будут в прямом эфире показывать?
   - Мне надо помнить о ставке, - сказал Отто.
  
  
   Когда Макс появилась на зрительской трибуне на финише под ручку с Рене, Артур надул губы и отвернулся. Он таки не попал в стартовый список - в последнюю минуту Кромм, который ранее не планировал стартовать сегодня из-за простуды, все же передумал, и Браун уже не попадал в квоту .
   . Он был и так чертовски зол, а тут еще Рене, чье присутствие в постели Ромингера, прямо скажем, беспрецедентно затянулось.
   - Арти, ты опять ведешь себя, как балда, - ласково проворковала Макс. - Рене, не обращай на него внимание. Он просто злится, что его не взяли в основной состав.
   Артур промолчал, вздернув нос. Не о чем ему с ними обеими говорить, раз они такие. Рене скользнула на сиденье рядом с ним, взяла его под руку, прижалась к нему, подластилась:
   - Не дуйся, Арти. Пожалуйста. Ты мне очень нужен.
   - С каких пор я тебе нужен? - не выдержал он. - Иди целуйся со своим Ромингером.
   - Это само собой. Но ты же мой брат, и я тебя люблю. - Она потерлась лбом о его плечо. Раньше она никогда к нему не прикасалась - у нее не было такой привычки. Теперь же осмелела. - Не будь таким противным, Арти! Я ужасно волнуюсь.
   - Да ну тебя, вертихвостка, - буркнул он, против воли начиная оттаивать. - Не говори потом, что я тебя не предупреждал.
   - Не скажу.
   Рене не забывала о двух салфетках - в бежево-голубую и в бежево-зеленую клетку, которые лежали в кармане ее куртки. Ей самой было безумно интересно заглянуть и посмотреть, как да чего, и кто был более близок к истине - Отто или Ноэль, но она дала торжественное обещание не совать свой нос в эти салфетки раньше времени. Стартовала первая группа, и она грустно посмотрела на часы: сколько времени Отто придется торчать в стартовом городке, пока не придет его очередь выходить на старт?
  
  
   Отто подсчитал - как минимум, полтора часа. Стартовый интервал для первой группы составляет 2 минуты, для остальных - полторы. И это в лучшем случае, если дело обойдется без сбитых флагов и без серьезных падений. Он стоял неподалеку от стартового домика и провожал взглядом мэтров - они стартовали, конечно, первыми. Все те же, кого упоминали тренера и аналитики, кто в том или ином порядке фигурировал в прогнозах более или менее сведущих людей - от тех же спортивных аналитиков, которые получали гонорары за свои мнения и до трепа под пивко на уровне пари, которое он заключил с Ноэлем.
   На стартовой майке Отто стоял номер 54 - задворки третьей группы. Он со своим рейтингом не мог претендовать на более высокое место. В прошлом сезоне, пусть у него и был успех, но в скоростном спуске - там у него стартовый номер будет повыше. А тот же Ноэль в прошлом году уже красовался в основном составе и сейчас имел стартовый номер 25. Куда более высокий рейтинг и, как результат, вторая группа, и номер по жребию. Третью группу не удостоили даже такой чести, как жеребьевка - спортсмены стартовали в соответствии с рейтингом. В супер-джи Отто до сих пор шел по нулям, ну и стартовал одним из последних. Вообще-то, он должен был попасть в основной состав еще в прошлом году, но в октябре, незадолго до начала сезона, вляпался в серьезные неприятности, и Брум придержал процесс - побоялся скандала. Как результат - только один старт в этой дисциплине, к тому же закончившийся сходом с трассы. И номер 54 из 61. Кругом отнюдь не сливки классификации ФИС - такой же новичок Тони, еще один парнишка-австриец, только-только вылупившийся из юниоров, и полно ребят, которые давно в КМ, но еще не смогли пробиться выше. И, вполне вероятно, многие из них не смогут. Чехи, болгары, югославы, один неудачливый финн, вернувшийся после двухгодовалого перерыва из-за серьезной травмы, и парни из все тех же традиционно горнолыжных стран, которые просто не добились высоких результатов. Вот они все - снаряжение попроще, обмундирование подешевле, доходы поменьше, ну и перспективы минимальные. В феврале чемпионат мира - они туда не поедут. А он, Отто Ромингер, очень постарается к февралю продвинуться в рейтинге вверх настолько, что сможет запросто отобраться в квоту. А для ЧМ квота - не как для обычного этапа, а всего пять человек от страны. Это значит, что ему придется подвинуть кого-то из звезд, потому что на данный момент швейцарская сборная состояла практически только из них.
   Отто был рад, что сегодня Регерс завис с ними на старте. Если честно, он здорово нервничал, а Тони почти что тошнило от волнения, и присутствие пусть брюзгливого и грубого, но все же знакомого и хорошего человека как-то успокаивало. Тони стартует на два номера раньше Отто, и Герхардт поедет вниз на подъемнике чуть раньше, чтобы успеть быть на стадионе к моменту финиша обоих. Как обычно в день старта, Отто не курил - ни одной сигареты с утра. Никто вокруг не курил, но и мало кто нервничал. Чего им, подумал Отто, они как начали сезон в пятой десятке, так и закончат. А он сам метил намного выше - поэтому просто вибрировал от напряжения. Да, он знал, что ближе к старту нервозность и стресс уступят место холодной решимости и спокойной сосредоточенности, что все его силы и ресурсы придут в состояние полной мобилизации, что его железный самоконтроль включится и не допустит, чтобы в дело вмешались ненужные эмоции и страхи. Но пока момент не настал, и он был почти на грани нервного срыва. К тому же, наверху было ветрено, и они успели здорово замерзнуть, несмотря на теплые куртки, надетые поверх тонких стартовых комбинезонов.
   - Разминаемся, - буркнул Герхардт. Отто решил переставить свои лыжи подальше, чтобы они не мешали во время разминки. Пара тяжеленных двухметровых россиньолов с кантами из легированной стали выскользнула из его затянутой в толстую перчатку руки, и с грохотом и металлическим скрежетом обрушилась на обледеневшую площадку.
   - Твою мать, бестолочь! - заорал Регерс, который тоже не мог побороть волнение и от неожиданного, резкого шума сорвался. - Возьми себя в руки, придурок!
   Отто сумел сдержаться и не заорать в ответ. Он молча поднял лыжи и перенес их куда хотел, и там уже, от греха подальше, положил их на снег. Он не хуже прочих знал, что это одна из самых паршивых горнолыжных примет - уронить лыжи перед стартом. Но он не верил в приметы.
   Рене по пути в Зельден спросила его про приметы, и правда ли, что спортсмены в день старта не бреются. Именно про эту примету ей рассказывал Артур. Якобы многие спортсмены начинают сезон с щетиной - на удачу. Отто признал, что да, есть такая байка, и некоторые в нее верят, но только не он. Вот он всегда бреется каждый день, и точка. Тогда Рене спросила - он вообще ни в одну примету не верит? Он сказал, что ни в одну. И смеха ради рассказал еще одну байку, про то, что якобы над дверью кабинета Альберта Эйнштейна висела подкова, на удачу, и его спросили, неужели он в это верит? Эйнштейн сказал, что не верит, но подкова помогает даже тем, кто в нее не верит. На это Рене отпарировала: 'Не Эйнштейн, а Нильс Бор!' Черт, он в жизни еще не спал с такой начитанной девчонкой.
   Приметы, приметы. Глупости сплошные. Он знал сотню примет - например, для удачного сезона в день первого старта надо поймать ртом снежинку. И мог придумать еще пару тысяч. К примеру, когда ты ловишь снежинку раскрытым ртом, а над тобой летит птица - это к неожиданностям. Причем очень неприятным. Перетянуть крепления и упасть - к травме ноги. Упали лыжи - к тренерскому ору. Тренерский ор - к еще большей нервозности. День старта - к отсутствию сигарет в кармане. И хватит этой ерунды, пора сосредоточиться на вещах, более важных, чем эти дурацкие мумба-юмба. Плюс три градуса на финише и плюс один на старте, трасса уже довольно сильно разбита, на некоторых виражах уже образовались вполне полноценные ямы. Ветер усилился. Солнце светит с безоблачного неба и хорошо греет восточный склон, на котором находится трасса, стало быть, скоро там будет тень, и подтаявший снег слегка замерзнет. Это хорошая новость - хоть разбитая трасса и снизит скорость, лед поможет ее поднять.
   Черт... Как долго тянется время! Соревнования уже успели остановить дважды - один раз из-за падения самого Айсхофера, прошлогоднего победителя в общем зачете, второй раз, когда вылетел Манфред Марцелль из второй группы. Оба раза надолго - правили трассу, восстанавливали ограждение. Манфред сильно побился, поэтому вниз ехал на акье , что не способствовало скорому возобновлению соревнований. Прошло уже два с половиной часа...
   Первая и вторая группа прошли, победители расслабились и успокоились - они на полном серьезе полагали, что их призовым местам уже ничего не угрожает. И в самом деле, о чем им волноваться? Сильнейшие уже финишировали, трасса очень существенно пострадала - разбита и подтаяла, так что осталась только чисто теоретическая возможность изменения в составе первой ну если не двадцатки, то десятки - точно. Некоторые телеканалы, которые передавали прямые трансляции с соревнований, уже были вынуждены уступить место в эфирных сетках другим программам. Их телевизионщики еще вели съемку, но 99 из 100, что дополнительно отснятый материал никогда не пойдет в эфир. С учетом двух остановок соревнований, самые именитые и имеющие наивысший рейтинг телеканалы успели показать только первую тридцатку участников.
   Никто особо не беспокоился о том, чтобы информировать аутсайдеров, еще мающихся на старте, о ходе соревнований, о состоянии трассы и так далее. Они могли видеть только продублированный на старте финишный монитор, на который передавалась информация о тех, кто прошел дистанцию. Первое место пока вполне предсказуемо было у австрийца Флориана Хайнера. Второе занимал Филипп Граттон, звезда сборной Франции. На третьем месте был небезызвестный швейцарец Ив Фишо. Ноэль с триумфом вкатился на одиннадцатое место. Берт Эберхардт - на седьмое. В общем, кроме падения Айсхофера, особых неожиданностей пока не было. Но все же и помимо расклада сил на финише, информация попадала в стартовый городок с помощью раций и уоки-токи. Так Отто и Тони смогли узнать, что на финишном спаде образовались глубокие колеи, что Айсхофер не травмирован, но списывает свой сход с дистанции на боль в спине, что зрители не спешат расходиться - такое часто бывает в начале сезона: за лето соскучились по 'белому цирку' и теперь отрываются на трибунах с пивом и глинтвейном. Отто подумал, а что делает Рене?
  
   - Это что, так опасно?
   - Да не надо так бледнеть, - хмыкнула Макс. - Конечно, если кувыркнешься на скорости, то мало тебе не покажется. Но далеко не все уезжают с трассы с таким комфортом, как Марцелль, бедняжка. Большинство все же уходят на своих на двоих.
   - Когда теперь снова дадут старт?
   - Ну, залатают ограду, а следующему, кто там был - Бэйтс? - дадут перестартовку.
   - Почему?
   Макс терпеливо объясняла, в то время как Артур уже озверел от расспросов сестры и от затянувшейся паузы в соревнованиях и пошел перекурить.
   - Потому что стартовый интервал уменьшили. И Джимми Бэйтс успел стартовать до того, как на старте получили информацию о том, что произошел такой инцидент. Скорее всего, кто-то из судей вдоль трассы показал ему желтый флаг. Это означает, что Джимми должен немедленно остановиться и съехать вбок трассы. Думаю, его отправили на один из параллельных склонов, он уже успел подняться на подъемнике обратно к старту. А вообще, скажу я тебе, это не дай Бог - ты стартуешь, тебя останавливают, дают перестартовку... В таких условиях приличное время показать - такого попросту не бывает.
   - А с пятьдесят четвертого номера? Бывает? - Рене дрожала от смеси холода и возбуждения.
   - Тоже не бывает, - безжалостно сказала Макс. Но великодушно добавила: - Хотя... от твоего Ромингера можно ожидать чего угодно.
   От сочетания 'твоего Ромингера' Рене расплылась в улыбке. 'Он - мой?'
   - Посмотри, быстрее, - сказала Макс, подтолкнув Рене локтем. - Вон, видишь, мужик в черно-оранжевом? Вон там, неподалеку от трибуны победителей. Уходит.
   - Это кто-то из немцев?
   - Правильно. Олли Айсхофер, но его все, от фанов до спонсоров и комментаторов, зовут Эйсом . Ты о нем слышала раньше?
   - Конечно. Я же не в вакууме жила.
   - Тогда ты, наверное, знаешь, и кто с ним. Видишь?
   - Ту маленькую блондинку? Вижу. Но не знаю, кто это.
   - Это Таня Гросслинг. Фигуристка.
   - Серьезно? Ну и ну!
   - Ты не знала, что она - его жена?
   - Нет. Вот это да!
   - Они не расписаны, насколько я знаю, но уже пару лет точно живут вместе. А вон девушка около трибуны - это подружка Хайнера, во всяком случае, нынешняя. Он милашка, этот Флориан, правда?
   - Не знаю, я не видела его вблизи. А рядом кто?
   - Вот та рыженькая?
   - Да, с ребенком на руках.
   - Это Марин Граттон, жена вон того, в сине-белом. Это Филипп Граттон, он на втором месте. На руках у нее Николь, дочка. А рядом, видишь, мальчик? Это старший сын, Лоран. А рядом дядька - это папаша Филиппа. А дама рядом с ним в дурацкой шапке - мать. А вон старшая сестра, Изабель. Раньше она тоже выступала, но уже закончила карьеру. Она старше Филиппа года на три.
   - Такая большая семья!
   - Да. Они очень дружные и часто приезжают поболеть за него в полном составе.
   - Вот это да! - Рене с нескрываемой завистью и тоской посмотрела на Граттона. Как, должно быть, здорово - иметь такую семью, которая тебя любит и приезжает за тебя поболеть в полном составе. Жена, дети, родители... Один за всех, все за одного, и это называется дом, это называется крепкий тыл, и это - то, чего лишена она сама... и Отто.
   - Макс... А кто-нибудь приехал поболеть за Отто?
   - Не думаю. Он не настолько известен, чтобы иметь большой фан-клуб, который кочевал бы за ним по этапам.
   - Я не об этом. Родители, родственники...
   - А, эти, - пренебрежительно откликнулась подруга. - Нет. Никогда не приезжали.
   - Но почему? - Рене на время даже забыла о своем волнении из-за соревнований. Кажется, Макс что-то знает... может быть, расскажет? И Максин ее не разочаровала.
   - Ну, папаша там очень занятой мужик. Банкир, я же тебе говорила. Весьма публичная личность. Сейчас уже не настолько, но раньше часто попадал во всякую светскую хронику как главный бернский плейбой. Симпатичный такой дядька, фактурный, все с моделями и манекенщицами путался. Отто весь в него - любит красоток, кстати. Ну а папаша - банк, бабы, откуда ему взять время приехать за сына поболеть? Да и не стал бы. Ему, как ты понимаешь, не нравится, что Отто от них откололся и пошел в профи-спорт. С тех пор как я знакома с Отто, папаша появлялся на горизонте раз десять, это за пять лет, и каждый раз пытался как-то давить. Вернись домой, займись банковским делом, брось этот дурацкий спорт, обстриги волосы. А Отто, что Отто, на него где сядешь, там и слезешь. Он не любит, когда им командуют. Вот так нашла коса на камень, и привет. Оба упрямые, жесткие и гордые, сначала сильно бодались, как два твердолобых барана, потом пришли к какому-то подобию нейтралитета.
   - А мама? - с отцом все было более или менее ясно, слова Макс только подтвердили то, что Рене сама для себя уже успела понять. А вот с матерью дело обстояло по-другому. Почему он никогда о ней не говорит? И почему, когда Рене пытается спрашивать, у него сразу столько грусти в глазах? - Ведь она жива, живет с отцом, они не в разводе?
   - О, да, - небрежно уронила Макс. - Но с ней какие-то странности.
   - Что значит странности? Она... не в себе?
   - Да нет, не это. О ней я ничего не знаю, только то, что она по какой-то причине не общается ни со своими детьми, ни с мужем. Она богатая тетка, офигенно красивая, как нетрудно догадаться, и живет какой-то своей жизнью. Когда Отто было семнадцать, он ломал ногу, был очень хреновый открытый перелом, осколочный, со смещением - ну кошмар, в общем. Он несколько месяцев пролежал в больнице. И вот эта самая так называемая маман не соизволила ни разу появиться в этой больнице, чтобы проведать сына. Как тебе это?
   - Ужас. Невероятно. Не понимаю - как такое возможно? Почему?
   - Почему и как - я понятия не имею. Отец приезжал к нему часто - я много раз его там видела, мы все тоже постоянно у него крутились. Сестра пару раз. Дед приезжал. Мать - ни разу. Никогда. Он никогда ее не упоминает. Я так понимаю, она формально есть, но фактически... у него просто нет матери.
   - Господи, быть не может.
   - Может, может, - усмехнулась Макс. - Хочешь верь, хочешь - не верь, но дело обстоит именно так.
   - Да уж... А сестра? Ты ее видела?
   - Видела.
   - Какая она?
   Макс пожала плечами:
   - Ну, про нее я вообще ничего не знаю. Тоже очень красивая девка, только, в отличие от брата, отлично одета. И очень дорого. Думаю, если продать все, что на ней было все эти разы надето, можно было бы погасить государственный долг какой-нибудь Эфиопии.
   - А что она делала? Ну, то есть говорила что-то?
   - Да нет, я же говорю, только видела ее вскользь. Ну ты не беспокойся, у Отто и без них сегодня нехилая группа поддержки. Мы-то все тут на что?
   - Да, - невпопад сказала Рене. Ей нужно было обдумать и разложить по полочкам все эти сведения. Она для себя твердо решила больше не приставать к Отто с расспросами про его мать. Если это такая болевая точка, то лучше не надо. А про отца и сестру все более или менее понятно.
   Она спросила Макс про гигантский монитор, висящий напротив финишного табло.
   - Хорошая штука, - сообщила подруга. - Его, по-моему, только сейчас и поставили, в прошлом году не было. Вот смотри - Бэйтс уже на старте. Сюда транслируются изображения с камер, которые стоят вдоль трассы. А еще, заметь, интересные циферки будут, когда он пойдет. Называются отрезками. Секундомеры фиксируют время прохождения определенных отрезков и дают сравнение с временем, которое здесь показал Хайнер. Ну, то есть победитель. Если впереди минус и циферка зеленая, то тот, кто сейчас идет, обгоняет лидера. Если без минуса и красная - отстает.
   - Да знаю я, что такое отрезки.
   - Ну и хорошо. Только не думаю, что мы сегодня еще увидим зеленые циферки.
   - А я думаю, что увидим, - вдруг выпалила Рене.
   Макс закатила глаза:
   - Он пятьдесят четвертый, Рене! Ну ты же не маленькая, чтобы в сказки верить! Трассу разбили дико, и посмотри, как тепло! И становится все теплее с каждой минутой, уже + 5 на финише! Да если он хотя бы в двадцатку попадет - это уже будет огромный прорыв, сродни чуду!
   - Хочешь пари? - Рене была ничуть не менее упряма, чем Отто.
   - Продуешь.
   - Ставлю ящик пива.
   Макс расхохоталась:
   - Вижу знакомый почерк! С каких пор ты научилась пиво пить?
   - Кто сказал, что в 18 поздно чему-то учиться?
   - Так на что спорим - на зеленые отрезки?
   - Да. Если будет хоть один - я выиграла.
   - Только у Отто или у кого угодно?
   - Какого черта? Только у Отто, - решительно сказала Рене. Что ей до других?
   - Имей в виду, мой любимый сорт - Шпэтен.
   - А наш - нефильтрованный... - Рене со стыдом поняла, что забыла название сорта. Но Макс помогла ей:
   - Вэденсвилер, как же. Только здесь ты его не найдешь. Или жди до Цюриха, или спорим на Пауланер, Отто всегда пьет его в отъезде. Только ты не переживай - мне не придется покупать пиво, а у тебя проблем не возникнет, Шпэтена везде полно.
  
   Регерс хмуро посмотрел на своих воспитанников. Оба нервничали безумно, но старательно держали лицо. Ромингеру это удавалось чуть лучше, чем Раффнеру, но ненамного. Герхардту стало стыдно за свой срыв из-за лыж. Самому сорваться так по-дурацки и еще орать на парня, чтобы он держал себя в руках. Свинство. Несмотря на привычку относиться к Отто как к зрелому, взрослому человеку, обращаться с ним на равных, нельзя забывать, что он, в сущности, еще пацан. 21 год. Ровно год назад двадцатилетний Отто стоял тут же на старте, только хорохорился намного больше, чем сейчас. И вылетел в итоге, не успев пройти и половины трассы.
   - Помнишь прошлый год? - тихо спросил Герхардт. Отто кивнул с совершенно отсутствующим видом. Любому, кто знал его хоть вполовину так, как Регерс, стало бы понятно, что он не только помнит, но и думает о том, что было в прошлом году, в эту самую минуту.
   - Хорошо. Мне пора вниз. Тони, не забывай про стойку. Не раскрывайся где не надо, и все будет нормально. Ромингер... покажи им всем. Тони, иди, скоро твой старт. Пора.
   Из стартового домика уже выглядывал кто-то из судей.
   Отто остался один. На старте было почти пусто, несколько человек с еще более низкими номерами топтались по спрессованному снегу и льду. Солнце заливало опустевший стартовый городок, слишком яркое и теплое для ноября. Отто любил быть на солнце, но сегодня предпочел бы, чтоб было пасмурно. Слишком много факторов работало против него в этот день, и солнце было одним из них. Склон был покрыт искусственным снегом - на горах вокруг снега почти не было. Внизу, в долине, тем более. Сам по себе искусственный снег ничуть не лучше и не хуже натурального, но лучше было бы градусов на 10 холоднее - тогда было бы самое то.
   Стартовал следующий участник после Тони. Вот и Ромингеру пришла пора готовиться.
   Ботинок с громким щелчком встал в крепление, второй. Отто по-дурацки постучал палками друг об друга, хотя давно собирался избавиться от этой детской привычки.
   - Ромингер. Старт.
   Он перевел дух, скользнул на метр вперед, пока планка не уперлась в его ботинок. Он слышал только собственное дыхание. Опираясь на палки в метре за стартовым порогом, он ждал сигнала.
   Вот он. Мощный прыжок, погнали.
   В отличие от скоростного спуска, соревнования по супер-джи не предусматривали контрольных и вообще каких бы то ни было тренировок на этой трассе. Отто плохо помнил ее с прошлого года. Они с Тони и Герхардтом как могли восстановили ее по памяти, все трое не верили, что тут возможна какая-то серьезная переустановка ворот. И вот трасса была перед ним - опасная, разбитая, непредсказуемая, коварная, ледяная, полусвет-полутень.
   Отто умел принимать решения молниеносно, и это всегда помогало ему в скоростных видах. Сегодня было то же самое - каждый вираж ставил перед ним новую задачу, в каждых воротах оказывался очередной вызов. Он справлялся, его быстрый, блестящий ум делал моментальные правильные выводы. Достаточна ли скорость? Он шел на максимуме своих возможностей, рискуя на грани фола, но никогда - за гранью. В прошлом году перекантовка на крутом вираже вышвырнула его в ограждение. Вот он, этот черт. Отто не повторил прошлогоднюю ошибку - его прижало к склону, начало сносить по траверсу, но он сгруппировался и вышел из виража идеально. Еще полкилометра на бешеной скорости впереди. Разбитый финишный спад, солнце сбоку, мокрые, обледеневшие пласты снега сверкают почти непереносимо для глаз. Красные ворота выросли перед ним, приглашая обойти их вплотную, ослепительный блеск льда помешал заранее разглядеть маленькую выбоину в колее. Молниеносное решение взять правее, слишком быстрое перестроение на слишком маленькой дистанции, на грани... за гранью потери контроля. На тающем льду лыжи были почти неуправляемы. Отто потерял равновесие... Отчаянная попытка удержаться - хватит ли времени? Одной последней сотой секунды?
  
   - Посмотри! Посмотри! - закричала Рене. - Господи!
   - Не может быть! - Макс сорвала с лица солнцезащитные очки. - Минус ноль, сорок шесть?!!
   - Да! - Рене громко завизжала, вскочила на ноги. - Да! Отто!!!
   Стадион бесновался. К моменту старта Отто половина мест на трибунах уже опустела - предыдущие стартующие распределяли между собой в лучшем случае тридцатые места, проигрывая Хайнеру по пять и больше секунд. Но сейчас происходило что-то непонятное. Первая засечка давала плюс десять сотых и была привычно в красной зоне, и зрители, которые уже не очень внимательно смотрели на табло, не обратили на это внимания. Но следующая шла по нулям, и цвет поменялся на зеленый. Поднялась волна голосов, заверещали дуделки, раздался звон альпийских колоколов. Какой-то особо активный фан дудел почти в ухо Рене, но она не заметила. Сорвав шапку и комкая ее в руках, она вскочила с места, дрожа как лист. Новая засечка. Минус три сотых. Этого было достаточно для пива, но недостаточно для победы - полтрассы еще были впереди. И вот уже -0,46!
   - Опять расходы, - буркнула Макс. - Волшебник, твою мать!!!
  
   В Цюрихе Клер Хаммерт смотрела старт Ромингера по одному из австрийских каналов, которые специализировались на национальном виде спорта, которым как для Австрии, так и для Швейцарии являлись горные лыжи. Конечно, они продолжали трансляцию до окончания соревнований. Картинку давали, а комментариев о происходящем на трассе уже не было. О чем тут говорить - шли спортсмены последнего эшелона, невысокого уровня.
   Это был серьезный, авторитетный, высокорейтинговый спортивный канал, с которым сотрудничали уважаемые нынешние и бывшие звезды горнолыжного спорта. Сегодня бессменный комментатор Уве Крайц делил микрофон с прошлогодней потерей Кубка мира - австрийцем Петером Шварцмайером. Петер был большой звездой лет пять назад, год назад принял решение закончить карьеру. Сейчас они делали комментарии в диалоговом режиме, говорили о сегодняшних победителях. Крайц остановился на карьере Флориана Хайнера - лидера соревнований, не забыв упомянуть, что победа на первом этапе сезона особенно ценна для любого спортсмена. Шварцмайер согласился, и они начали вспоминать, сколько пьедесталов было у двадцатишестилетнего Флориана в прошлом сезоне.
   Камера иногда останавливалась на лицах троих лидеров. Симпатичный темно-русый Хайнер с ямочками на щеках, мужественный темноволосый Граттон и задумчивый Фишо все еще находились на трибуне победителей с лыжами в руках - их к этому обязывали спонсорские контракты. Но по их лицам было видно, как им неохота тут торчать сейчас, когда вся интрига соревнований закончилась еще 20 участников назад. Они безмятежно улыбались, обменивались какими-то репликами, давали интервью журналистам. Все трое не могли дождаться, когда наконец начнется награждение и можно будет с честно заработанной медалью поехать в отель и вздремнуть перед пресс-конференцией. Происходящему на трассе они уделяли внимания не больше, чем комментаторы, пока неожиданная волна голосов и шума со стадиона не привлекла внимание их всех.
   - Что произошло? - удивился Крайц и сам себе ответил: - Кажется, этот участник вызвал такую реакцию? Кто это? Номер пятьдесят четыре - под этим номером в стартовом протоколе заявлен швейцарец Отто Ромингер. Хм... Да, вроде бы припоминаю что-то. А вы, Петер?
   - Безусловно, - Шварцмайер замолчал, напряженно вглядываясь в монитор. Крайц сказал:
   - Да, похоже, у этого молодого спортсмена здесь много фанатов. Впрочем, он еще слишком молод, неопытен и нестабилен, чтобы вмешиваться в борьбу между сильнейшими на трассах, подобных этой. И, если называть вещи своими именами, он знаменит пока что не своими достижениями, а внешностью. Да, миловидный мальчик, ничего не скажешь. - Разделавшись таким образом с Ромингером, Крайц вернулся к воспоминаниям о прошлогоднем супер-джи в норвежском Квитфьеле. Но Шварцмайер вмешался, выйдя из легкого ступора:
   - Посмотрите на отрезки, Уве.
   Долгое, потрясенное молчание. На экране Отто Ромингер летел по опаснейшей, разбитой трассе на скорости, слишком высокой для такого состояния снега и льда, но справлялся блестяще. - Возможно, какая-то ошибка... - пробормотал Крайц. - Сбой хронометража? Я узнаю в аппаратной... Нет. Все точно. Лучшее время на втором и третьем отрезке... Четвертый отрезок - невероятно! Почти полсекунды! Вы можете припомнить что-то подобное, Петер? Ведь он идет на медаль! Невероятно, я не верю своим глазам!
   Камера на миг вернулась к призерам - вся безмятежность исчезла с их лиц, они напряженно уставились на табло. Щелкали камеры - эти снимки лидеров, чьи позиции вдруг перестали казаться неуязвимыми, обойдут все вечерние газеты.
   - Я помню, что в прошлом году этот 'миловидный мальчик' сделал бронзу в Китцбюэле, - заметил Шварцмайер с ударением. - Ромингер, кажется, не оставляет сомнений насчет того, что он способен на многое. Вплоть до того, чтобы возглавить общий зачет, отобраться на чемпионат в Валь Гардене. Я уверен, мы еще услышим о... Смотрите, теряет контроль! Нет!...
  
   Отто должен был удержаться на ногах, и он удержался. Он не потерял время, и ничего чудесного в этом не было. Как четвертью секунды раньше он принял правильное решение взять более широкую траекторию виража, так и сейчас резкий и крайне рискованный перенос веса на пятку внутренней лыжи оказался единственным верным вариантом. Он устоял, в крови бурлил адреналин, пот выступал на лице, стекал из-под шлема и тут же высыхал под неистовым напором головокружительной скорости и встречного ветра. Отто встал в закрытую скоростную стойку и помчался по ледяному крутяку к финишу.
   Ворота, кренясь, выросли впереди, промчались над ним. Резкое торможение, вырвавшееся из-под кантов лыж снежное облако высотой в пару метров. На табло - единица! Он сделал это!
   Стадион бесновался. Казалось странным, что почти пустые к этому моменту трибуны, набитые битком пару часов назад, могут еще вместить столько народу, чтобы поднимать такой дьявольский шум. Новый победитель был вымотан до предела. Он задыхался, ноги, только что выдерживающие страшную тряску, запредельные перегрузки на зубодробительных виражах на скорости за сто километров в час, вдруг стали ватными, сердце колотилось в два раза быстрее, чем обычно. Он победил! С пятьдесят четвертого места он сделал всех, он обошел пятьдесят с лишним лучших гонщиков мира! Отстегнув лыжи и сбросив шлем, он вскинул руки над головой. Его светлые волосы сверкнули на солнце. Отто Ромингер издал громкий, ликующий вопль.
  
   Это была великолепная, сенсационная победа. Отто смог улучшить результат Хайнера почти на половину секунды. Помимо Крайца, в этот день еще несколько сотен человек усомнились в правильной работе хронометрического оборудования, но ошиблись. Честные приборы Longines не заслуживали подобных вопросов - время было зафиксировано совершенно честно, правильно и четко. Отто Ромингер победил, и этот факт было не оспорить, хотя и очень трудно принять. Кто такой этот Ромингер? Юниор, мальчишка, ? 54 на старте. Его победа относилась бы к разряду невероятных, даже если бы он победил, стартуя в первой группе на идеальной трассе. Но из третьей группы, по разбитой, растаявшей трассе - в такое было просто невозможно поверить. Эта трасса - не для пацана. Чтобы выиграть супер-джи на такой трассе, человек должен быть не только сильным и выносливым - он должен быть чертовски решительным, рисковым, хладнокровным, умным, опытным. Сочетание всех этих свойств в таком молодом парне казалось невероятным. Но победа была зафиксирована FIS - и стала сенсацией.
   Фотографы трудились вовсю - ведь перед ними был не только победитель, но и один из самых ярких и красивых спортсменов континента, рождалась новая звезда, восходило новое солнце.
   К Отто бросились журналисты:
   - Это невероятно! Что вы можете сказать?
   Он молча помотал головой - пока он не мог сказать ровным счетом ничего. Эмоции зашкаливали, он попросту боялся, что или расхохочется, как псих, или ударится в слезы, как девчонка. И уж точно будет заикаться и трястись как заяц - больно надо! Он знал, что может победить, он собирался победить, но настоящий факт победы лишил его дара речи на какое-то время. Как во сне, он подхватил свои лыжи и направился к трибуне победителей. На его лице сияла широкая, счастливая улыбка. Он смотрел на трибуны, его взгляд скользил по лицам, и наконец остановился. Он нашел того, кого искал. Вернее, ту. И помахал рукой.
  
   - Иди, - хладнокровно сказала Макс. - Он тебя зовет.
   Рене просто не помнила себя от счастья, что он победил, она пыталась перевести дух после того, как они всей трибуной орали до хрипоты и прыгали, как чокнутые обезьяны. В эйфории она была готова на любое безумие... но то, что сказала Макс... это просто невозможно!
   - Я не могу, - простонала она. - Я боюсь. Все будут на меня смотреть!
   - А ты чего хотела? Назвалась груздем - полезай в кузов, - Макс выразительно посмотрела на подругу.
   Рене могла бы понять, что сотни глаз уже зафиксировали, что Отто смотрит на нее и машет именно ей, но это ничего бы не изменило. Она должна идти к нему. Она снова подумала, уже в тысячный раз, что трусливой, малодушной мыши нечего делать рядом с Отто Ромингером. Да уж, похоже, он еще поможет ей выковать характер.
   Шум стадиона, ослепительное сверкание снега и льда на трассе, острые, яркие лучи солнца... Объективы камер, шарящие по трибунам. Отто. Отто, мой любимый, ведь ты ждешь меня... Рене медленно встала, встряхнула головой, вздернула подбородок и медленно начала пробираться к выходу с трибуны. Ступеньки. Несколько шагов вниз. Она шла - сначала медленно, все убыстряя шаг, и наконец побежала. Очередная волна возгласов почти оглушила ее, напугала до полусмерти. Кто-то из журналистов бросился к ней наперерез, но встал как вкопанный, не решившись загородить ей дорогу. За ней следили тысячи глаз. Она знала об этом и умирала тысячей смертей, но у нее не было другого выхода. Она бросилась в его объятия, и он поднял ее лицо за подбородок и приник к ее губам. Победитель целовал свою девушку, и трибуны взорвались приветственными криками.
   Все время, пока длился поцелуй, фотографы и операторы трудились на совесть, изведя километры кино- и фотопленки. Отто сначала не мог понять, почему ему так неудобно обнимать ее и прижимать к себе, и наконец понял - ему мешали лыжи. Пара героических россиньолов, которую он сегодня лет сто назад уронил в стартовом городке. Нарушая все на свете регламенты и спонсорские контракты, он сунул лыжи в руки стоящему рядом Регерсу и от души прижал девушку к себе.
  
   Ив Фишо превосходно держал лицо, несмотря на то, что он только что вылетел из призовой тройки. К нему тянулся лес микрофонов, в которые он и пропел положенную партию насчет того, что спорт - это спорт и побеждает сильнейший. К тому же победа была достойнейшая, очень убедительная и красивая. Бывшее первое место, австриец Флориан Хайнер, который оказался сдвинут на второе место, пел примерно ту же песню, только уже на немецком языке. Он же выдал фразу, которая тут же была подхвачена журналистами, переведена на все языки и процитирована практически всеми изданиями и комментаторами: 'Я думаю, этот парень будет звездой масштаба Килли или Зайлера, если только сможет пройти через все рогатки, подстерегающие человека нашей профессии'. Под рогатками он имел в виду в первую очередь травмы, как он уточнил, но в уме держал и многое другое, что может погубить талантливого спортсмена - допинг-скандалы, наркота, пьянство и бесконечные гулянки, непривычно большие деньги, легкий уход из спорта в коммерцию. Филипп Граттон - уже третье место - только покачал головой и проронил:
   - Вот это дьявол! Отродясь такого не видел!
   Брум мог бы присоединиться к этому высказыванию - оно было вполне в его духе. Но какое там - он просто был вне себя от счастья. Несмотря на все свои выходки, несмотря на все неприятности, которые этот парень имел склонность собирать на свою задницу, он победил, оправдал возложенные на него надежды! И это только начало!
   И всем отчаянно хотелось расспросить победителя - что это было? Что может почувствовать человек, поймавший за хвост госпожу удачу, который работал всю жизнь на свою мечту, и наконец она осуществилась? Но он был занят. И у него был свой вопрос, который волновал его именно в эту самую минуту и который он выдохнул в ухо своей девушки, едва закончив поцелуй:
   - Кончилось?
   - Да, - прошептала она, и он снова счастливо улыбнулся.
   - Эй ты, забирай свои дрова, Россиньоль тебя кастрирует! - прошипел сзади Регерс и весьма грубо сунул лыжи между обнимающейся парочкой. Отто невозмутимо оглядел господина тренера тем самым взглядом, который приберегал исключительно для него, и любезно спросил:
   - Рене, ты уже знакома с этим изысканным эстетом, аристократом духа, мсье Регерсом?
   Девушка неуверенно улыбнулась, не зная, как реагировать. Она не была знакома, но уже вполне наслышана о манерах Герхардта, хоть и не ожидала, что нечто подобное произойдет прямо перед камерами, и ей придется в этом участвовать. Впрочем, Отто, как и во время той памятной сцены с Артуром, сгладил углы - он забрал лыжи и сообщил тренеру:
   - Это Рене Браун, знакомься и будь с ней повежливее - она меня сегодня вдохновила.
   Регерс с интересом оглядел девушку:
   - Очень приятно. Вы на меня не обижайтесь, я вежливо не умею. Но вообще я белый и пушистый.
   - Буду иметь в виду, - улыбнулась Рене, облегченно вздохнув - вроде все успокоилось. Но тут же спросила Отто:
   - А ты должен держать лыжи?
   - Да, это условие спонсорского соглашения.
   - Что такое спонсорское соглашение?
   Отто хотел было начать объяснять, но тут активизировались журналисты, которые притихли от любопытства на время разборок с Регерсом. Сразу трое протягивали свои микрофоны к Отто и взахлеб засыпали его вопросами, и еще несколько пробирались к ним, причем с камерами:
   - Что ты чувствуешь, взяв золото из третьей группы? В каком состоянии была трасса? Кого из сегодняшних участников ты больше всего опасался? Была ли заранее уверенность в победе? Хайнер считает, что ты можешь стать звездой мирового масштаба - что ты об этом думаешь? А это твоя девушка? У вас все серьезно?
   Отто обаятельно улыбнулся и мягко ответил:
   - Простите, господа, но давайте с остальным подождем до пресс-конференции, сейчас начнется награждение.
   Под шумок успели съехать оставшиеся семь участников - самое высокое занятое одним из них место было аж тридцать девятым. На финишный круг вынесли пьедестал - пора было выдвигаться, чтобы получить свое. Но сперва он должен был позаботиться о Рене.
   Отто не отличался наивностью и прекрасно понимал, что теперь достоянием общественности станут все аспекты его жизни, до которых газетчики только смогут докопаться. Ему припомнят все, вплоть до школьных шалостей и двоек. Раскопают, что у него был роман с моделью, про то, что из-за него женщина покончила с собой, но это все его мало задевало, в конце концов, это их работа. Рэчел с этим справится, да она и любит дополнительное паблисити, а Моне от этого хуже уже не будет. А вот тот факт, что последняя рокировка с выводом за штат Клоэ и громким началом отношений с Рене наверняка заинтересует репортеров куда больше прошлых дел, был неоспорим, и его это здорово напрягало. Он категорически не хотел, чтобы они донимали Рене. Он не желал сам отвечать на скользкие вопросы. В нем просто все бунтовало от одной мысли о том, что нечто настолько важное и сокровенное, настолько непонятное ему самому, станет обсуждаться на всех углах. Он понимал, что, пока он будет красоваться на первой ступени пьедестала, Рене возьмут в оборот. И понимал, что он этого не допустит.
   Регерс мог быть занудой, хамом, занозой в заднице и холерной бациллой, но одного у Герхардта было не отнять - на него всегда можно было положиться. Отто хлопнул тренера по спине, привлекая его внимание.
   - Мне надо отлучиться на пару минут. Поухаживаешь тут за Рене? Смотри, чтобы к ней не лезли.
   - Да ладно, что - первый раз замужем? - отмахнулся Регерс и галантно предложил Рене сигареты: - Мадемуазель, не изволите ли?
   Отто улыбнулся Рене через плечо и направился на круг к пьедесталу, чтобы получить свое первое золото, завоеванное на этапе розыгрыша Кубка Мира. И первые серьезные призовые, несоизмеримые с его заработками до сих пор.
   Медаль на шее, сертификат на 40 тысяч франков - и первые сто очков сезона в общем зачете, и столько же в супер-джи. Пусть аналитики до хрипоты утверждают, что он слишком молод для того, чтобы быть стабильным, ему плевать - он знал, что теперь его уже никто не остановит. Прирожденный победитель вышел на тропу славы, новое солнце взошло над горизонтом. Он широко улыбался, и тысячи кадров запечатлели его улыбку, которой суждено было стать ничуть не менее знаменитой, чем его филигранная техника прохождения виражей.
   Краем глаза он не забывал следить за происходящим у трибуны победителей, где новоиспеченный аристократ духа любезничал с Рене. Отто скромно подумал, что он не только замечательный горнолыжник, но еще и гениальный психолог. Вот так буквально парой слов превратить рычащего льва в ягненка - это дорогого стоит.
   Награждение закончилось, и Отто волновал только вопрос, как бы сейчас умыкнуть Рене отсюда и получить обещанное вознаграждение. Ну или хотя бы аванс. И чтобы на хвост не сел ни один из этих ушлых типов, которые выстроились в очередь, чтобы задать ему пару вопросов. Отто не сомневался, что уже до пресс-конференции они начнут копать и таки раскопают многое из того, что он хотел бы скрыть. А потом примутся всерьез за него, за Рене и за Клоэ. Ну, Клоэ нет в Зельдене, она не приехала сюда - и это уже хорошо. Найдут ли ее дома? Как она отреагирует? К примеру, сольет ли газетчикам дивную тайну их реальных отношений? Договоренность, призванную прикрывать его охоту до баб? Нет, решил он. Она сделает это только в том случае, если будет уверена, что между ними кончено все и навсегда. Да и то, только если обида и злость перевесит здравый смысл и гордость. Чтобы сохранить лицо, Клоэ должна просто занять такую позицию, что, мол, любовь прошла, увяли помидоры, мы слишком разные люди. А вот что касается Рене, которая не имела дел с этой публикой до сих пор... Он понимал, что из нее журналисты при желании могут вытянуть все, что угодно, значит, он должен как можно быстрее продумать, как держать их на расстоянии от Рене и на всякий случай проинструктировать ее, как с ними вести себя. А сейчас надо мотать отсюда - пресс-конференция начнется всего лишь через полтора часа.
  
   Чудом было уже то, что ему вообще дали дойти до машины. Пришлось клятвенно пообещать подробнейшие ответы на все вопросы на пресс-конференции. В салоне БМВ оказалось теплее, чем на улице - солнце нагрело черную машину. Рене хотела броситься к нему на шею, но Отто ее удержал - вокруг все еще было много любопытных глаз.
   - Подожди, малыш, давай хотя бы выедем отсюда.
   - А когда мы выедем - так сразу все будет? - лукаво спросила девушка.
   - Ну уж нет. Сразу все будет как у больших, - важно ответил он. - В отеле, на большой кровати, без того, чтобы кто-то норовил сунуть камеру в окно. А сейчас я тебя просто полапаю.
   - А, это так сейчас называется? - хихикнула Рене. БМВ вырулил со стоянки. Отто убедился, что никому не пришло в голову поехать следом за ними, и через минут пятнадцать ходу (причем ехали в противоположную от Зельдена сторону) нашел какую-то почти нерасчищенную козью тропу, которая уходила в лес, в сторону от дороги. Пока можно было ехать, они ехали - удалось убрать машину из зоны видимости с дороги. Наконец, машина благополучно укрылась в тени под какой-то скалой, Отто сдал назад, чтобы совсем спрятаться, обернулся к Рене, отстегнул ее ремень безопасности и потащил ее к себе. Она с готовностью подчинилась.
   Он провел четыре дня, не занимаясь с ней любовью, и сейчас дрожал от нетерпения. Аванс? Полапать? Неужели? Ему этого не хватит. Надо только быть осторожнее... Он все еще слишком взбудоражен, может потерять контроль над собой, причинить ей боль. Нужно держать себя в руках...
   Рене суетилась с его курткой, расстегивала молнию, потом добралась до стартовой майки и застонала от досады - снять ее, не снимая куртку, было невозможно, а куртку снять она не могла - мешала теснота салона маленького автомобиля. Она задрала майку со счастливым 54-м номером вверх и расстегнула стартовый комбинезон, также задрала вверх верхнюю часть термобелья и начала неуклюже возиться в районе его пояса, чтобы добраться до него.
   - Я весь потный, - пробормотал он.
   - Пусть, - Она лизнула его грудь, прикусила мышцу. - Я и хочу тебя таким.
   Отто до максимума отодвинул сиденье назад, но это не сильно улучшило ситуацию. Они все время стукались то об окна, то о потолок. Рене ерзала у него на коленях, терлась об него раскрытыми бедрами, оба тяжело дышали, уже не в силах терпеть. Он каким-то акробатическим чудом стащил с нее джинсы, трусики упорно не поддавались, и он пальцами сдвинул их в сторону, чтобы не мешали. В его голове промелькнули две слабые мысли - первая была насчет того, что надо бы оглядеться, что никто их тут не пасет, и в вечерних спортивных таблоидах не появится картинка... а вторая - что в бардачке машины лежит куча презервативов. Впрочем, про картинку волноваться не стоило - через несколько минут стекла машины запотели так, что никакая оптика не могла бы дать мало-мальски приличный снимок снаружи, а до бардачка он просто не смог дотянуться, ничего, успеет еще. Только он собрался все же достать резинку, Рене нащупала рычажок на спинке кресла, и он оказался лежащим под ней, и тут уж совсем невозможно достать... Черт с ним. Один раз... К тому же, только после месячных...
   Они накинулись друг на друга, как безумные. Пусть неудобно и тесно, пусть мало времени, что угодно - они так изголодались друг по другу. Он так боялся на остаточном адреналине причинить ей боль, но, похоже, зря - она приветствовала его силу и натиск, ее крики и стоны распалили его до полного неистовства. Быстро, яростно, отчаянно - и вместе, одновременно улететь. Потом лежали обнявшись несколько минут, молча, слушая дыхание друг друга, и наконец Рене вздохнула:
   - Как хорошо...
   - Да, - пробормотал он, уткнувшись лицом в ее шею, вдыхая легкий, волнующий запах ее волос. Они пахли цветами и персиками, какими-то тонкими, свежими духами, чистотой и нежностью.
   - Ты меня чуть не съел, - гордо заявила она.
   - Отдых воина, девушка.
   - А хотел только полапать...
   - А тебе бы этого хватило? - отпарировал он.
   - Нет. А ты и рад.
   - Рад. Очень даже. А теперь я...
   - Хочешь есть, - перебила она. - Угадала?
   - Чудеса. Ты ясновидящая?
   - Конечно, а как же. У тебя все мысли или о сексе, или о еде.
   - Как у всех мужиков, малыш.
   - Ты самый лучший, - она прижалась к нему, поцеловала в подбородок. - И имей в виду, основное блюдо тебя будет ждать вечером.
   Отто мечтательно улыбнулся:
   - Это моя обещанная награда за первое место?
   - Ну да. - Рене огляделась в поисках лифчика. - Слушай, а куда ты дел... А, вот... А дальше что будет?
   Отто потянулся, насколько позволял тесный салон машины.
   - Пресс-конференция в пять. Думаю, тебе там делать нечего. Я отвезу тебя в отель. А потом будет банкет. Я считаю, тебе и туда пока лучше не ехать. Ты не против?
   Рене задумалась. Конечно, ей хочется быть с ним. Но на нее все будут пялиться, подслушивать их разговоры... А вдруг она сделает что-то не то, и навеки его опозорит и страшно скомпрометирует? Она решительно тряхнула головой:
   - Не против. Отто... а тебя сейчас здорово доставать начнут?
   - Журналюги? Думаю, что да. Хотя одна победа еще не делает большую звезду. Дальше хуже будет.
   - А доставать будут только на профессиональные темы, или на личные тоже?
   - На личные тоже. И вот об этом мне не хотелось бы с ними общаться. И тем более, чтобы общалась ты.
   - Будешь выкручиваться?
   - До последнего.
   - Ну, уж это-то ты умеешь, - хмыкнула она и потерлась щекой о его плечо, обтянутое красным стартовым комбинезоном.
   - Они тянуть тоже умеют так, как тебе и не снилось, - он легонько щелкнул ее вздернутый нос. - Так что мне придется не столько выкручиваться, сколько фильтровать информацию.
   - Интересно будет на это посмотреть.
   - Посмотришь. Теперь мы вряд ли так запросто сможем болтаться по кабакам.
   - Жаль.
   - Тебе с ними вообще лучше не разговаривать. Я сам ими займусь.
   - Поняла. А если меня поймают без тебя?
   - Малыш, есть волшебная фраза 'Без комментариев'.
   - А нормально на все вопросы так отвечать? Даже если меня спросят, как меня зовут?
   - Ты никому ничего не должна. В том числе и рассказывать о чем бы то ни было. Как тебя зовут - это, конечно, не страшно, но этим никто не ограничится.
   - А что они спрашивать будут?
   - Вопросы могут быть разные. В том числе и хамские. Могут спросить, к примеру, любовники ли мы, каков я в постели, вполне могут спросить о размере моего... гм...
   Рене оживилась:
   - А ты знаешь свой размер? Ты мерил? Линейкой?
   - Иди в баню.
   - Тебе же нечего стесняться. Я честно скажу, что в постели ты - настоящий ураган, что размер у тебя преогромный и что тебе даже меня надувать приходится, чтобы...
   - Уймись, - расхохотался он. - Ничего им говорить не надо, и тем более - честно. Я тебя просто предупреждаю, что от них можно ждать всего, в том числе и откровенного хамства. Среди журов, конечно, большинство - представители серьезных спортивных изданий, которые до такого не доходят, но и эти стараются разузнать побольше про личную жизнь спортсменов - рейтинг никто не отменял. Особо хамских вопросов они не задают, берегут свою репутацию. Но вот именно они будут говорить со мной. К тебе полезут исключительно таблоиды.
   - Ужас, - сказала девушка. - А они-то как, понимают 'без комментариев'?
   - Могут сделать вид, что не понимают. Да не переживай ты так, никто тебя ловить в отеле не будет. Они вокруг банкета будут ошиваться, даже те, кто не аккредитован. Чтобы тебе спокойнее было - не выходи никуда, ужин закажи в номер. Потерпишь?
   - Да конечно, потерплю.
   - Как только вернемся домой, обязательно поужинаем вместе. Заметано?
   - Да. Я хочу для тебя готовить.
   - Да? Я имел в виду пойти куда-нибудь.
   - Нет. Дома. Только ты и я. Голые и при свечах.
   - Терпеть не могу свечи.
   - Правда? Я тоже, - засмеялась она. - Тогда голые и при ярком электрическом свете.
   Он расхохотался в ответ:
   - Ну так даже лучше.
   Рене ластилась к нему, как сытый котенок, терлась лбом, виском и щекой о его грудь, жмурилась от удовольствия:
   - Я для тебя приготовлю свой фирменный филе миньон. С грибами.
   - Обожаю филе-миньон с грибами.
   - А я обожаю тебя, - прошептала она, и он внутренне замер. 'Не надо меня обожать, малыш... я так не хочу причинять тебе боль...'
  
   Цифры на часах светились зеленым в темноте. 2:18... 3:05... сколько можно? Почему человек, проведя такой насыщенный, активный, переполненный переживаниями и эмоциями день, может лежать без сна до трех часов ночи? И какого черта вообще? У него никогда в жизни не было бессонницы. Почему именно сегодня?
   Завтра утром вставать и ехать домой. Четыре часа за рулем, надо выспаться!
   День вчера выдался просто на славу. Сначала эта нервотрепка в стартовом городке. Потом дикая борьба с ледяной, тающей прямо под лыжами трассой. Безумная эйфория победы. Затем - короткий, но сногсшибательный секс на переднем сиденье тесной машины, которую потом пришлось вытаскивать из сугроба. Едва ли не самое тяжелое за день - поиск проката костюма, покупка рубашки, ботинок... Пресс-конференция, на которой он впервые в жизни по-настоящему понял, на что способны репортеры, особенно видя перед собой такого скрытного человека, как он. Это была просто бойня, но он вышел победителем - ничего лишнего не сказал, Рене не сдал (коротко пояснил, что она его девушка, и этим все сказано). Потом банкет, на котором пришлось серьезно разговаривать с некоторыми нынешними и потенциальными спонсорами, при этом уворачиваясь от неприкрытого любопытства Руди Даля (который наивно полагал, что может развести Ромингера на откат). Отто мог бы гордиться собой - ему удалось отжать у Россиньоля серьезное изменение условий действующего соглашения. В этом ему здорово помогли представители Хэда и Фишера, которые были готовы чуть ли не на месте подписать с ним спонсорское соглашение и предлагали довольно серьезные деньги. Отто не спешил сообщать всем кругом, что его вполне устраивает Россиньоль. Наоборот, он так внимательно слушал представителя Хэда, так успешно с ним торговался, что у директора по маркетингу Россиньоль не выдержали нервы, и он на свой страх и риск превысил свои полномочия, удвоив сумму премиальных и приняв требуемые швейцарцем призовые. Потом он вышел из зала звонить руководству, утирая пот со лба и недоумевая, как может двадцатиоднолетний спортсмен быть настолько жестким переговорщиком? Он, по идее, не должен и знать-то такие слова, как маржинальность, а ведь знает, щенок, и даже употребляет вполне к месту! Коммерческий директор фирмы 'Дорелль', производящей шлемы и защитные щитки, шарил по карманам, не зная, за что хвататься вперед - за сигареты или за успокоительное: он тоже впервые столкнулся с неотразимым сочетанием ромингеровской бульдожьей хватки и жадности до денег. Потенциальным спонсоры, о контрактах с которыми Ромингер еще вчера не мог и мечтать - Каррера, Лонжин, Леки и, главный из всех, Ауди - буквально ели у него с руки, каждый из них должен был в течение недели приготовить первые предложения и выслать их в Цюрих на его домашний адрес (Уж ясное дело, не на ФГС - Руди, конечно, притих, но наверняка не сдался!) Да, Отто мог с полным основанием гордиться собой - сегодня он сделал огромный шаг к настоящему богатству, к которому он так стремился. К богатству, которого он добился бы не благодаря собственной внешности или папиным возможностям.
   А после банкета... Он чуть улыбнулся. Рене выполнила все свои обязательства по награде за победу. Ее руки...ее губы... ее тело. Это было что-то потрясающее. На кровати. В ванне. На полу. Пять потрясающих, ураганных заходов - один раз он даже вспомнил про резинку.
   Почему он не взял ее с собой на банкет? Причин было много. Не хотел подставлять ее под прицельный огонь репортеров. Сомневался, сумеет ли дать ей правильный инструктаж на случай, если ей таки попытаются подсунуть диктофон под нос. Знал, что их роман долго не продлится - так что нет смысла ее светить лишний раз. Правильные соображения. Но были также свои причины взять ее с собой - и обе дурацкие. Во-первых, лишний раз подтвердить ее статус (будто мало было неосмотрительных объятий и поцелуев на стадионе после финиша!) и во-вторых, самое неприятное - ему просто не хотелось с ней расставаться. Ему нравилось быть с ней, и дело не только в сексе. С этой девчонкой ему было просто хорошо.
   Почему раньше такого не было ни с кем и никогда? Ему казалось, что и секс с ней был какой-то исключительно яркий, острый, обалденный. Но ведь ему нравилось и просто говорить с ней (именно поэтому он выболтал ей столько про себя, хотя и приходилось привычно утаивать очень многое) и гулять, и ходить по ресторанам, и смотреть вместе телик, и спать в обнимку, а уж дразнить ее - просто ни с чем не сравнимо. Она так забавно реагирует. Всему верит, а иногда дразнится в ответ - и это еще веселее. Правда, такая забавная девчонка эта Рене Браун. Он совершенно не готов с ней сейчас расставаться. Ну никак. Вот через неделю будет слалом в Кран-Монтане - может быть, тогда все и получится. Слалом ему надо немного подтянуть, будет просто не до нее. А пока они несколько дней проведут в Цюрихе, вместе. Только нельзя забывать про предохранение. Это его обязанность и его ответственность. До сих пор он ни с одной девушкой не забывал о безопасности. А сейчас почему-то допускает непозволительное легкомыслие.
   Приняв эти полезные и правильные выводы, он заснул.
  
   - Мне просто не терпится получить ящик пива! - Ноэль широко улыбнулся. Рене вспомнила, что им с Отто уже один ящик должна Макс - за вчерашние зеленые отрезки. Она выжидательно посмотрела на Отто - пора подбивать результаты пари?
   Они сидели за столиком в ресторане отеля. Их вещи были уже собраны и ждали в вестибюле, номера они уже сдали. После завтрака Ноэль вместе с всей сборной Франции отправится в Инсбрук в аэропорт, Отто и Рене поедут в Цюрих на машине.
   - Не раскатывай губу, - сказал Отто и зевнул. - Я вот сам думаю, куда я дену столько пива? Рене вчера в процессе тоже умудрилась ящик отжать.
   - Ну и хорошо - будет чем со мной рассчитаться, - ухмыльнулся Ноэль. Оба понимали, что абсолютного выигрыша нет ни у одного из них - кто же мог знать, что Эйс вылетит с трассы.
   - Давай, малыш, - Отто откинулся на спинку стула и сложил руки на груди. Сегодня он был в вылинявшей оливково-зеленой фуфайке, которая так чудесно сочеталась с его светлыми длинными волосами, и в своих затрепанных джинсах, и все равно хорош до неприличия. Рене положила перед собой две свернутые салфетки. Бежево-голубая - Ноэля, бежево-зеленая - Отто.
   - Вот. С кого начнем?
   Нашли монетку, кинули, Отто выиграл. Рене развернула зеленую салфетку:
   - '1. Ромингер. 2. Летинара. 3. Айсхофер. 4. Хайнер. 5. Граттон' Одно попадание. Зато какое! Теперь Ноэль: '1. Летинара. 2. Айсхофер. 3.Хайнер. 4. Граттон. 5. Фишо' Ни одного попадания. Ноэль, кажется, ты тоже продул.
   - Нет, - сказал Отто. - Вспомни, какие были условия - если оба ошиблись хотя бы на одну позицию, ящик покупается напополам и пьется вместе. А вообще Ноэль даже ближе к истине. Пятерка была: 1. Ромингер. 2. Хайнер. 3. Граттон. 4. Фишо. 5. Летинара. Черт, до сих пор не могу поверить. Очень интересно, куда бы приехал Эйс, если бы не вылетел. Мы оба его назвали вторым.
   - Я от тебя тоже не ожидал такого, - усмехнулся Ноэль, ероша свои вьющиеся черные волосы. - Думал, можешь за двадцатку побороться. Твою мать, жабеныш, все только про тебя и говорят.
   - С этим ничего не поделаешь. ОК, дед Мороз. В Гармише пьем пиво.
   - Пойдет.
  
   Погода испортилась, свинцово-серое небо нависало над самыми вершинами гор, по бесснежным, заросшим елями склонам в долину сползали клочья тумана. Отто рассчитывал быть дома после обеда. Рене скинула ботинки, забралась в кресло в ногами, поглядывала то на него, то на великолепный облачно-горный пейзаж за окнами, и грезила наяву. Горы такие огромные, мрачные... И Отто за рулем, такой красивый, хотя хмурый какой-то. Такой родной и любимый. Самый лучший. Он ее изменил, и она никогда уже не будет прежней. Та девчонка, которая мечтала о какой-то там большой и чистой любви, понятия не имея, что это такое, и которая оказалась изнасилована первым попавшимся подонком, исчезла, умерла, сгорела в этом невероятном пожаре, а вместо нее появилась - кто? Она не знала. Но зато знала все остальное - к примеру, что любит этого мужчину больше жизни. В самом деле. Без него... Она бы просто не могла жить без него. Он ворвался в ее жизнь и занял там самое главное место - примерно как вчера на соревнованиях. И дело вовсе не в том, что он красивее любого мужчины на свете, какой там Ален Делон, какой там Мел Гибсон. Хотя возможно, не был бы он таким красивым, он был бы вообще другим человеком. Он просто чудо, и этот его невероятный темперамент... Наверное, об этом темпераменте не все даже подозревают. На людях он просто мистер совершенство, сплошные идеальные манеры, самоконтроль, дипломатичность, ледяное спокойствие, и только с ней в нем просыпается этот огонь, который сводит ее с ума... Она повернула голову к нему - задумчивый хмурый мужчина на фоне мрачных, туманных гор, и спросила:
   - Отто. А почему мы почти не предохраняемся?
   - Сама говорила, неделя до и неделя после месячных - безопасно, - угрюмо ответил он.
   - А ты мне не верил.
   - Я этого не говорил. И всяких болячек бояться, мне кажется, не стоит. Ты в порядке, я тоже. Я медосмотры прохожу по нескольку раз в сезон...
   - И ты всегда со всеми неделя после и неделя до?.. - сварливо и несколько неясно спросила она, но Отто понял и ответил обстоятельно, как всегда:
   - Нет. Я никогда и ни с кем без резинки. Почему с тобой - даже не знаю. Но это так.
   - Ты со мной обо всем забываешь? - довольным тоном спросила она. Он покосился на нее и ухмыльнулся - она выглядит точь-в-точь как кошка, слизавшая сливки.
   - Именно так. Обо всем забываю. А ты чего не напомнишь?
   - А я тоже забываю обо всем.
   Он прибавил звук, играла какая-то очень красивая баллада - мужской голос пел про < сны, чередуясь с великолепными гитарными соло. Рене помолчала, потом тихо спросила:
   - Отто, а что будет, если я... забеременею?
   'Ужас. Это будет кошмар', - подумал он, но вслух натянуто сказал:
   - В любом случае, я не оставлю тебя одну с последствиями.
   Аборт, подумала она. Вот он о чем говорит. Очень мило - организует все на высшем уровне, убедится, что все в порядке... Да что это за бред?! У нее вчера кончились месячные, она не беременна, и надо таковой и оставаться. Следить, чтобы больше ни одного незащищенного контакта не было, и все будет хорошо.
   Отто в это время подумал то же самое - пока все в порядке, и, если он ни разу не подкатит к ней без резинки, все и будет в порядке.
   Она молчала с несчастным видом, на этот раз молчание было обоим в тягость. Наконец, он спросил, стремясь поменять тему:
   - Что это за песня?
   - Ингви Мальмстин - 'Dreaming'. Тебе нравится?
   - Да.
   - Мне тоже.
  
   Рене сидела на колченогой табуретке на довольно чистой, но ужасающе неуютной кухне, обставленной разнокалиберной старомодной мебелью и древней кухонной техникой. Она была совершенно голая, если не считать резиновых темно-синих мужских шлепанцев для душа и золотистой резинки для волос, собранных в хвост на затылке. Отто стоял у плиты и жарил мясо, при этом выглядя воплощенной мечтой любой женщины, наградой за праведную жизнь. Он был в одних джинсах - эти были еще более тертые и задрипанные, чем те, которые он держал в качестве 'выходных'. Те были хоть и линялые и кое-где рваные, они все же были приличные по сравнению с этими, которые были не только тертые, ветхие, обтрепанные, но и обладали вполне солидной дырой на самом причинном месте. Еще они были ему слегка великоваты и все время сползали, обнажая длинные паховые мышцы спереди и верх ложбинки между ягодицами сзади. Голые ступни и торс, светлые волосы завязаны в неаккуратный хвост. Господи, он был так хорош, что Рене забыла обо всем на свете, любуясь им. Даже о том, что...
   - Где чеснок, поваришка?
   Да, даже о том, что он просил ее почистить головку чеснока и разделить на дольки.
   - Ой, - сказала Рене.
   - Ты не справляешься со своими обязанностями, поваришка. Придется тебя или оштрафовать, или наказать, или уволить. На первый раз позволю выбрать самой.
   - А ты ничего не путаешь? Ты меня посадил тут и велел тебя вдохновлять. Вот я и вдохновляю.
   - Не борзей, поваришка. Чеснок мне тоже нужен.
   - Я не поваришка, а твоя муза, черт тебя подери!
   - Как зовут музу кулинарии?
   - Рене Браун, - сообщила она и ехидно улыбнулась при виде луковицы, которую он положил на разделочную доску. - Ага, давай. Мне не терпится увидеть, как ты плачешь.
   - Обломайся, - Отто снял с крючка на стене старые горнолыжные очки и надел на себя. Она уже давно их заприметила и недоумевала, что они делают на кухне. - Я могу перерезать килограмм лука, и ничего мне не будет.
   - Ловко придумал, ничего не скажешь.
   - Пользуйся, дарю тебе ноу-хау. Можешь даже роялти не платить.
   - Спасибо, добрый дядя.
   Он готовил замысловатое блюдо, которое называлось 'Жаркое Ури'. Рене оставалось только удивляться тому, насколько здорово у него получалось все, за что он брался - в том числе, готовка. Он не задумывался над тем, что делает, не сверялся с рецептом, каждое движение было точным, уверенным и сдержанным - он явно чувствовал себя на кухне как рыба в воде. Когда она сказала, как это классно, что он умеет готовить, он даже немного удивился: 'Я просто люблю вкусную еду'. По его мнению, это все объясняло.
   Отто закончил с луком, снял очки и начал резать капусту. За незашторенным окном было темно, светилась реклама Кока-Колы на одной из соседних крыш, подмигивала и переливалась разными цветами вывеска ресторана, закрепленная вертикально на торце дома напротив. Дождевые капли стучали о жестяной подоконник - Рене подумала, что она не была в Цюрихе больше недели, и такое чувство, что все это время тут не переставая лил дождь. Ноябрь. У Отто чертовски неуютно дома, мебели действительно почти нет, не говоря уже о такой роскоши, как шторы на окнах или хотя бы одно зеркало, кроме маленького в ванной, но она все равно была так рада, что они здесь, у него.
   Когда они подъезжали к городу несколькими часами раньше, между ними висело неуютное, напряженное молчание - тот разговор о предохранении и беременности дался обоим тяжело. Если бы оба не хотели друг друга так сильно, все вполне могло закончиться прямо тогда - если бы он отвез ее домой на Фрибурплатц, а сам отправился к себе... и она бы потом часами ждала его телефонного звонка... Но получилось по-другому. Она упомянула обещанный филе-миньон, а он спросил, как она готовит, и вскоре они уже заспорили о том, с чем получается вкуснее - с грибами или с цуккини, потом разговор плавно перетек на баранину, и выяснилось, что Отто знает кучу способов готовки баранины и готов ей продемонстрировать любой хоть сейчас! И они приехали к нему домой, заехав по пути в 'Кооп' и закупив все продукты, нужные для кулинарных таинств.
   На самом деле, из всей мебели, которая у него была, добрых слов заслуживала только кровать. Огромный антикварный сексодром темного дерева с причудливо вырезанным изголовьем. Отто арендовал эту квартиру у кого-то из своих приятелей, которому она досталась в наследство от дяди. После дядиной смерти всю мебель из квартиры вывезла какая-то благотворительная организация, а кровать просто не смогли разобрать и оставили на месте. Отто поселился тут в шестнадцать, только приехав в Цюрих, и не придумал ничего лучше, чем раздобыть кое-что из мебели на блошиных рынках. Да он и не мог себе позволить ничего иного по своим тогдашним финансам. Вот и обходился шкафом без дверки, креслом без подлокотника, исцарапанным письменным столом (на которым к тому же ножом было вырезано неприличное слово) и обшарпанной книжной полкой. Рене подколола его, предположив, что он сам вырезал неприличное слово на столе (он охотно согласился) и предложила поехать и купить хотя бы диван в гостиную (его слегка передернуло, и она не поняла, почему). Посуда у него была, наверное, тоже с барахолки - все чистое, но ужасающе разномастное, старое и безобразное. Чего стоил хотя бы этот ужасный ковшик, в котором Отто сварил изумительный кофе - именно такой, как им обоим нравилось: горячий, как ад, крепкий, как проклятье, восхитительный, как грех их прелюбодеяния, черный, как ночь.
   - Хватит грезить, женщина! Я все еще жду чеснок!!!
   В его глазах искрилась добродушная насмешка.
   - Упс, - сказала Рене, встала с табуретки и подошла к нему, оглядывая стол в поисках упомянутого чеснока. Почистить его было делом одной минуты, а ей сейчас хотелось несколько иного. Ей хотелось обнять Отто - она прильнула к его спине, обхватила руками его за талию и прижалась щекой к его сильному плечу. Как же сильно она его любила! Как же она хотела понять его, жить его жизнью, чувствовать его чувствами, мыслить его мыслями, и как сильно ей была нужна его любовь! А он был как ветерок - вот он здесь, а в следующий момент его уже нет, он уже в сотне километров отсюда, его не поймать, не укротить, не приручить... Иногда ей казалось, что она как-то ухватила что-то, поняла, что он для нее больше не тайна за семью печатями, но в следующий миг понимала - нет, она совсем его не знает... он непредсказуем, непостижим, он - Отто Ромингер. Что это значит - быть Отто Ромингером? На что это похоже? Каторжный труд на тренировках, мощный стимул и тяга к успеху, огромное честолюбие и сумасшедшая работоспособность, страсть к адреналину и к игре, всеобщее восхищение и обожание, и одиночество, и закрытость, и независимость. И - все?
   - Чеснок, - пробрюзжал он, впрочем без особой настойчивости, и она поняла, что его сейчас занимало - под ее руками напряглись твердые мышцы его живота и бедер, дыхание чуть участилось, и будто бы даже чуть повысилась температура - Рене терлась сосками об его спину, и он завелся тут же. Безо всяких колебаний он выключил горелку и повернулся к ней:
   - Ну все, попалась, Браун.
   - Ага, - Она обхватила ногой его бедра, прижимаясь к нему и целуя его в губы. Возможно, сейчас они снова окажутся на этом офигенном сексодроме, на котором уже успели пообниматься едва войдя в квартиру.
   Нет. У него были другие планы.
   - А вот мы проверим, выдержит ли вот этот стол... - Отто уложил ее прямо на кухонный стол, раздвинув в стороны все, что там лежало - овощи, мясо, баночки и подложки с сушеными и свежими специями, разделочную доску, пару ножей, бутылку с шоколадным кремом и такую же с ванильным (эти бутылки не участвовали в готовке, но пригодились с кофе. Рене улыбнулась ему, лежа на спине и обхватывая ногами его бедра.
   - Выдержал. И что дальше, шеф?
   - Дальше? - он призадумался, улыбнулся. - Дальше приступаем к десерту. Шоколадно-ванильному.
   - Как это?
   - Вот так. - Он взял ванильный крем и выдавил холодную запятую на ее левый сосок. Потом шоколадную - на правый.
   - Ты сладкоежка?
   - Лакомка, - охотно согласился он и обильно украсил обоими кремами ее живот и бедра.
   - И теперь будешь облизывать? - с любопытством спросила Рене.
   - Нет, суну тебя в духовку.
   - Остряк ты у меня.
   - И большой гурман.
   - Большой - это уж точно, - многозначительно согласилась Рене и, обвив ногами его бедра, рывком притянула его к себе. - Я тебя хочу, большой гурман.
   Он ухмыльнулся и сильным, резким ударом, как они оба любили, вошел в нее:
   - Какая похотливая девка.
  
   - О-ля-ля, поваренок, - повернувшись на каблуках домашних туфель, Рене уперлась кулачком в бедро и прищурилась: - Я точно помню, что просила тебя порезать цуккини.
   - А вот и нет! Ты просила сначала снять футболку. Потом штаны. Потом...
   - Тогда налей мне вина. - Рене через плечо посмотрела на него и чуть не облизнулась. На нем были только часы и больше ничего, и он вальяжно развалился на кухонном диванчике. В ответ на ее просьбу он дотянулся до бутылки белого вина, которое она использовала для маринада, и плеснул немного в мерный стакан. Пригубил сам, передал ей.
   - Хоть ты и ленивая морда, мне очень хочется для тебя готовить, - промурлыкала Рене.
   - Правильно, - согласился Отто. - Чтобы я и дальше так старался, меня надо хорошо кормить.
   Сегодня был последний выходной, и они проводили его дома у Рене, на Фрибурплатц: благо, Артур был у Макс. Завтра Отто в 8 утра должен быть на тренировочной трассе. Хорошо, что всю неделю он должен тренировать именно специальный слалом, потому что слаломная база была совсем недалеко от Цюриха, и можно возвращаться домой каждый вечер. Тренировочные базы скоростных видов находились намного дальше, ближайшая - в Санкт-Моритце, а его любимые тренировочные трассы - ближе к итальянской границе, в Церматте.
   Вчерашнее жаркое Ури получилось потрясающее, несмотря на то, что в процессе готовки они несколько раз прерывались - сначала занимались любовью на столе, потом он слизывал с нее крем, а она - с него, потом пошли в душ вместе, в результате чуть не сожгли мясо, но все же конечный результат был замечательный - баранина просто таяла во рту, нежная и ароматная. Рене вспомнила, как Отто добавлял в кастрюлю специи - сначала смешивал и грел в ладонях, и затем ссыпал, растирая между пальцами - потом его руки восхитительно пахли розмарином и орегано. Ночь они провели на его огромном сексодроме. А утром собрались и поехали к ней, потому что она тоже хотела поразить его своими кулинарными талантами.
   Квартира Рене была и больше, и несоизмеримо более уютная и удобная - все было продумано и спланировано для максимального комфорта: удобная и красивая мебель, мягкий свет, любовно подобранные шторы и декор, восхитительная посуда. Это был дом, убежище и то место, куда хотелось возвращаться, в то время как жилище Отто было скорее опорной базой, куда он наведывался время от времени по необходимости. Он не знает, что такое дом, - думала Рене. - Неужели у него никогда не было настоящего дома? И сейчас, глядя, как он кайфует на диване, она понимала, что без него ей уже нигде не будет хорошо и уютно. Она мечтала создать для него дом, но... у ветра не бывает дома. Ветер - он свежий и свободный, вольный и неукротимый, и ему вовсе не хочется куда-то возвращаться.
   Он шикарно потянулся и улыбнулся ей откровенно похотливой, нахальной улыбкой:
   - Твоя очередь что-нибудь с себя снять.
   Вообще-то на ней была только старая очень короткая джинсовая юбчонка и пара домашних туфелек на каблуках, но без задников, с умилительными цветочками на ремешках. Волосы она заплела в косу, чтобы не мешали.
   - Хорошо, - Рене скинула с ног туфельки и осталась босиком.
   - Я имел в виду этот кусок вытертой тряпки, - сообщил Отто, указав глазами на ее юбку.
   - Кто бы говорил! По сравнению с твоими обносками моя юбка - просто образец высокой моды.
   - Высокой - это точно, - согласился Ромингер. - Подол действительно высокий - даже попу не полностью прикрывает.
   Рене вздернула носик:
   - Если ты не сильно занят пусканием слюней, порежь, пожалуйста, цуккини, нерадивый поваренок.
   Филе миньон - более капризная штука, чем жаркое Ури, его можно испортить, даже если передержать его на огне несколько лишних секунд. Поэтому Рене начала жарить стейк уже после того, как закончили заниматься любовью. И тоже получилось очень вкусно.
   На следующее утро Отто сам сварил кофе, разбудил Рене. Кофе (по-ромингеровски вкусный, черный и такой крепкий, что в нем можно было топить чертей в аду) они пили в постели вместе, между парой быстрых заходов. На этот раз Отто вспомнил про резинки и гордился собой невероятно. Только, к сожалению, вчера с вечера забыл, и вроде бы не один раз. Было всего шесть часов утра, а в восемь он уже должен был быть на старте тренировочной трассы, причем до этого нужно успеть заехать домой и переодеться в комбез и взять всю нужную амунягу, которая у него в Цюрихе.
   Сонная Рене пробормотала:
   - Тогда я тоже пойду в универ. А то меня еще отчислят за прогулы. Что тебе приготовить на вечер?
   Он понятия не имел, что будет вечером. Хотя... почему бы и нет. Конечно, он приедет к ней. Черт, шесть утра, он уже пару раз ее оприходовал, и все равно охота еще.
   - Приготовь что хочешь, - сказал он. - Я всеядный.
   Так прошла вся неделя.
   Она каждое утро провожала его невыспавшаяся, румяная, растрепанная, и спрашивала сонным голосом, что он хочет вечером на ужин. Отто таял - раньше никто не задавал ему таких вопросов. Он всегда говорил 'без разницы, мясо какое-нибудь', но она каждый раз готовила что-то разное. И встречала его вечером в прозрачном голубом халатике, красивая, свежая и бесконечно желанная. Он возвращался к ней прямиком с трассы, а утром заезжал домой, чтобы переодеться, и отправлялся обратно на тренировку. Она предложила ему перевезти к ней что-нибудь из одежды, чтобы не заезжать каждый день домой, и его просто передернуло. Черт, этак они скоро вместе жить начнут! Как-то пора восстанавливать дистанцию...
   Он как раз собирался уезжать, стоял в дверях в своем тренировочном черном комбинезоне. Сказал:
   - Я не приеду сегодня вечером, малыш.
   Она расстроилась почти до слез - у нее стало такое лицо, будто он ее ударил.
   - Почему, Отто?
   Он ответил совершенно честно:
   - Мне нужно завтра хотя бы первую главу диплома отвезти в универ. Я совсем забросил это дело, все дедлайны уже прошли.
   - Ты можешь работать и здесь, - она обняла его, прижалась к нему почти обнаженным телом. Сладкая, теплая, милая. - Ты будешь работать, а я тебя кормить и ублажать.
   - Заманчиво, - пробормотал он, чувствуя себя какой-то тряпкой без малейшей силы воли.
   - Пожалуйста, соглашайся, Отто...
   - Ты веревки из меня вьешь, - буркнул он. Хотя веревки вила не она, а его собственное влечение к ней, вот и все. - Хорошо. Я приеду.
  
   Он сдержал свое обещание. Он приехал и привез кучу книг и бизнес-периодики и оккупировал письменный стол в комнате Рене, которая в эти дни вроде и ходила в универ, но дома учиться не успевала. В тот день она приготовила на ужин индейку, фаршированную черным хлебом и грибами. После ужина он помог ей прибрать кухню, потом утащил на кровать, а потом припахал в качестве своей ассистентки - она сидела весь вечер и рисовала для него какие-то таблицы, а потом пришлось строить график.
   Поздно вечером они лежали в постели, обнявшись, после пары заходов. Рене уже почти задремала, когда он сказал:
   - Я заказал для нас двухместный номер в Кран-Монтане. Завтра нам выезжать.
   Господи, какой мрачный голос - будто он сообщал о какой-то вселенской трагедии. Рене встрепенулась:
   - Правда? Здорово! А когда соревнования?
   - Послезавтра.
   - Слалом, верно? Две попытки ?
   - Да.
   Он прижал ее к себе так крепко, уткнулся губами в ее теплую макушку, чувствуя ее руки на своем теле. Конечно, он сегодня утром сделал все необходимые распоряжения, чтобы переменить бронь с сингла на дубль. Он сам себе объяснял необходимость присутствия Рене в Кран-Монтане кучей разных причин. Он не может сейчас допустить какие-то перемены, которые могут сказаться на его показателях. Она дает ему мотивацию. Он должен свозить ее в лучший в мире ресторан, который находится неподалеку от Кран-Монтаны. Она поцеловала его плечо и мечтательно сказала:
   - А у меня день рождения послезавтра.
   - Да? И сколько - девятнадцать? Или двадцать?
   - Девятнадцать.
   - Здорово. Что хочешь в подарок?
   Больше всего на свете она хотела его любовь. Но если бы он подарил это ей, то не на день рождения, а просто так. Рене прижалась к нему, потерлась виском о его подбородок:
   - Выиграй для меня и подари медаль.
   - Ого! - развеселился Отто. - Вот так, да? А если медали не будет?
   - Будет, - уверенно сказала Рене и поцеловала его в губы.
   - Хорошо, - сказал он. На самом деле, он знал, что вполне может побороться за медаль. Другое дело, что стартовать придется опять в самом конце, и еще повезет, если под тем же 54 номером - в слаломе обычно участвует больше спортсменов, чем в скоростных дисциплинах, и номер может быть и 70, и 80. Правда, в Кран-Монтане не так тепло, как было в Зельдене, прогноз на послезавтра -5. В слаломе у него будет ничуть не меньше соперников, чем в скоростных дисциплинах. Великолепный Айсхофер - универсальный спортсмен, одинаково хорош в супер-джи и в слаломе. Шустрый швед Арне Бурс, номер два в дисциплине в прошлом году. Номер один - француз Жан-Марк Финель, паинька и скромник, но обладает точно такой же хваткой, как Ромингер, так же честолюбив и ничуть не хуже подготовлен. И еще пара десятков таких же сильных ребят. Но Отто не собирался даже думать о причинах, почему он может не победить послезавтра - надо думать о том, что он обязательно должен победить. И правда, как не победить, если он обещал ей медаль?
   Рано утром он помчался домой за вещами, быстро покидал в сумку бритвенные принадлежности и что-то из шмоток и набрал телефон Макс. Он надеялся, что застанет ее дома. Где же еще? Ей тоже сегодня собираться в дорогу и выезжать - на свои соревнования, гигантский слалом в Бад-Гаштайн. И его расчет оказался правильный. Она взяла трубку.
   - Привет, - сказал Отто. - Что можно подарить девушке на девятнадцатилетие?
   - Ага, - сказала Макс. - Поняла. Рене? Можешь указать примерный бюджет?
   - Могу. - Отто подумал немного. - Скажем, пара тысяч франков.
   - Сколько? - переспросила пораженная Макс.
   - Ну две, может две с половиной...
   - Дааа, - констатировала приятельница. - Ты крепко увяз, дружище. Я бы даже рекомендовала тебе снизить планку, потому что она может неправильно тебя понять. Просто подружке не дарят такие дорогие подарки. Или она уже не просто подружка?
   - Ты права, - тяжело вздохнул он.
   - Даже так? А кто? Любимая? Или невеста?
   - Да нет, - буркнул он. - Ты права, что надо снизить планку. Ну так что подарить?
   Он понятия не имел, что дарят девушкам. Обычно отъезжал или на каких-нибудь простецких подарочных картах, или скидывался вместе с другими на какой-нибудь большой подарок (который всегда выбирал и покупал кто-то другой). Но сейчас этот номер не пройдет - он должен придумать что-то сам. Макс права - бюджет действительно велик, но он только что получил огромные на его взгляд призовые, 40 тысяч - он никогда в жизни таких деньжищ в руках не держал.
   - Ну, подари ей что-нибудь из украшений. Только не кольцо и не что-то экстра-дорогое, - выдала Макс. - Цепочку. Серьги. Не роскошествуй, но и чтоб вещь хорошая была. Рене много для тебя значит, не так ли?
   - Макс! - рявкнул он. Помолчал, нелепо буркнул: - Отстань.
   - Это ты сам мне позвонил, я к тебе не пристаю. Ты меня понял. Удачи в Кран-Монтане!
   Он не стал ей рассказывать о своем обещании выиграть завтрашний слалом и подарить Рене медаль. Макс его попросту засмеет и будет права - какой болван заранее обещает медаль? Но его влечение и его благоразумие существовали в разных измерениях. Никто не обещает заранее подарить еще не выигранную медаль - ну и ладно, ему-то что? Он пообещал. Дурное дело нехитрое. А вот реально получить медаль будет потруднее.
  
   В Кран-Монтане было холодно и пасмурно, но Отто отнес эти факторы к разряду благоприятных. Когда они подъезжали к отелю, где для них был заказан номер (дубль, черт бы его подрал!) уже стемнело. Город встретил их феерической иллюминацией, толпой болельщиков и радостным оживлением, типичным для любого места, где проводится этап Кубка мира по горным лыжам. Поворачивая на одну из центральных улочек, Отто был вынужден притормозить, чтобы пропустить компанию подвыпивших фанов в типичных для этой публики прикольных шапках.
   Одна из девиц взглянула мельком на водителя потрепанной бмв, резко встала как вкопанная и восторженно завизжала:
   - Отто! Отто Ромингер!
   Ее крик подхватили остальные, и вскоре машина оказалась окружена толпой фанатов.
   - Отто! Отто!!! Выходи к нам!
   - Что ты будешь делать? - испуганно спросила Рене, которой все это очень не нравилось. Их машина оказалась в плотном кольце очень активных индивидуумов, которые стучали по окнам и корпусу, проявляя перегретое глинтвейном дружелюбие по отношению к новоиспеченному кумиру. И еще ей решительно не нравилось, как ведут себя некоторые девицы, которые бросали на нее крайне неприязненные взгляды.
   - А что тут можно сделать? Поговорю с ними.
   - Нет! Не надо!
   - Почему?
   - Они какие-то дикие...
   - Это фаны, Рене. Ничего страшного, они все такие. Они ничего плохого никому не сделают.
   Все равно стук в окна, вопли и визги пугали Рене, она прижалась к нему:
   - Девки меня побьют. Посмотри на них.
   - Никто тебя не тронет. Я с тобой. Мы не выходим из машины.
   - Тебя раньше так ловили?
   - Нет. Немного подоставали в прошлом году после Штрайфа. - Отто приоткрыл окно:
   - Эй, ребята! Здорово!
   Взрыв воплей и аплодисментов даже для него оказался некоторой неожиданностью. Как он мог стать таким популярным так быстро?
   - Отто! Отто! Привет! Выходи!
   Здоровенный мужик в оранжево-красной шутовской шапке с бубенчиками и оранжево-черной куртке протолкался к БМВ:
   - Эй, здорово! Мы организовали твой фан-клуб! Ты должен с нами выпить!
   Отто принял ужасно огорченный вид:
   - Парни, я бы с радостью, но никак не могу. У меня же встреча с координаторами сборной, разве я могу придти на такую встречу пьяным? И соревнования завтра. А я ж потусить люблю, чтоб прямо дым коромыслом, а не так, что кружку выпил и спать!
   Бубенчики затряслись и зазвенели:
   - Как жаль! А завтра?
   - Завтра соревнования, мужики. После двух попыток, если я еще во вторую пройду, сил не будет. Правда. А послезавтра утром я уже уеду.
   - Понимаю, - бубенчики разочарованно покивали, несколько человек рядом тоже затуманились. Отто улыбнулся им:
   - Мужики, я с удовольствием поставлю вам по пиву. Вот, держи - выпейте за завтрашний старт!
   Крупная купюра перешла из рук Отто к бубенчикам, тот повеселел, заорал:
   - Ребята, идем, Отто ставит пиво!
   Из-под руки фана с бубенчиками вывернулась какая-то девка с крашеными малиново-рыжими волосами:
   - Отто! А трахаться перед соревнованиями можно? Пойдешь?
   Но в окно тянулось столько рук, воздух вибрировал от просьб об автографе, и он проигнорировал аванс малиново-рыжей. Рене насупилась - ей было совершенно непонятно, как можно так себя вести? Видеть, что мужчина не один, и все равно так открыто и прямо предлагать ему себя! Настоящее хамство!
   Она уже успела понять, что любить такого красивого мужчину, как Отто - это само по себе проверка на прочность. И в первую очередь из-за других девушек, которые, казалось, не имели никакого понятия о минимальном приличии. Отто существенно облегчал ей жизнь тем, что не давал никаких поводов для ревности, он вел себя совершенно безупречно, игнорируя чужие заходы, но Рене все равно не могла не ревновать и не злиться. Особенно неприятно было, когда ему предлагали себя девушки, более красивые, чем она. Эта малиновая мерзавка была именно такая - дорого и стильно одетая и очень красивая. Рене было бы спокойнее, если бы она была рябая и косая.
   Для Отто малиновая деваха в данный момент никакого значения не имела. Он бросил на нее один быстрый взгляд, и этого было достаточно, чтобы отсканировать и оценить с точностью до сантима. Такого рода фиф он знал отлично, и часто подбирал себе одноразовых девок из подобных. Типичная давалка-сосалка, не более того. Дорого и хорошо одета, ухожена. Таких хватало на любом горном курорте. На склонах выделяются шикарными горнолыжными костюмами со стразами и натуральными мехами, дорогой снарягой и полным неумением кататься. Обычно или эскортируют богатого мужика, или ловят такового на живца. При этом не прочь оттянуться с симпатичным молодым парнем просто из любви к искусству. При любой возможности с удовольствием спят со спортсменами-профи, особенно успешными, и греются в лучах их славы (видимо, это как раз тот самый случай). Годятся только чтобы поиметь и выкинуть из головы, и не более того. А поскольку ему было кого поиметь и без нее, он выкинул ее из головы сразу.
   Раздача автографов затянулась довольно надолго, и, когда Отто смог наконец ехать дальше, он уже напрочь забыл про эту девицу. Поэтому для него был полной неожиданностью вопрос Рене:
   - А ты когда-нибудь так снимал девчонок?
   - Как?
   - Ну... вот так. Она говорит 'пойдем', и ты говоришь 'пойдем', и вы идете.
   - Это значило бы, что не я ее снимал, а она меня.
   - Ну так было такое?
   Он тяжело вздохнул и закатил глаза, демонстрируя, что вопрос ему ничуть не понравился. Сказал спокойно:
   - Тут есть неподалеку один греческий ресторанчик. Неплохой. Давай поужинаем.
   - Отто... а у тебя вообще было много женщин?
   - Обожаю греческую кухню. Вообще средиземноморскую. А ты когда-нибудь ела стифадо? Это такая телятина...
   - Отто, ну правда. Много?
   Он никак не мог понять, чего она так завелась:
   - А можно делать и из крольчатины или даже из морепродуктов. Тоже вкусно.
   - Ну скажи мне!
   - Я изрубил в щепки три кровати. По одной зарубке на каждую телку.
   - Ты опять ерничаешь!
   - Да ну тебя, Браун. Чего ты хочешь - точное число? Или пофамильный список? Задавая идиотский вопрос, жди, что получишь идиотский ответ.
   - Я спросила, сколько! Неужели так трудно сказать?
   - Трудно. Потому что я их не считаю. Понятия не имею, сколько их было. Вот думаю, а дадут нам спокойно поужинать? Если опять какие-нибудь фаны начнут доставать...
   - Ну ты хотя бы примерно должен знать - сто, двести, тысяча?
   - Черт. Двадцать девять тысяч шестьсот тридцать четыре... Нет, шестьсот тридцать три. Манана не считается - она оказалась трансвеститом, и я испугался и сбежал.
   Рене потрясенно замолчала, несколько секунд искренне не понимая - шутит он или всерьез. Наконец, взорвалась:
   - Ты дурак, что ли?
   - Повторяю: каков вопрос, таков ответ. А серьезно - это не имеет значения. Сейчас я с тобой. Мне нравится с тобой спать.
   - Думаю, тебе со всеми нравилось.
   Он наконец перестал выкручиваться, холодно ответил, сощурив глаза:
   - А я думаю, здесь тебе пора остановиться. Я больше ничего не скажу, а если будешь настаивать - можем поссориться.
   - Но...
   - Остановись прямо сейчас, Рене.
   Она осеклась. До сих пор ей не приходилось чувствовать на себе его недовольство, и она поняла, что зашла слишком далеко. Она молча отвернулась к окну, чувствуя себя никчемной и несчастной. Да, он ведет себя идеально, он обращается с ней как с королевой, но все равно она помнит, кто она для него. Подстилка. Мимолетное увлечение, которое не имеет права знать ничего о нем. Не имеет право на ревность и на любопытство. Пусть она не навязывалась ему, но для него без разницы - она это или вот такая шалава, снятая для мгновенного перепиха. У нее есть доступ в его постель, но не в его душу и не в его жизнь.
   Они заехали в тот ресторанчик и поужинали - еда действительно была вкусная, Рене попробовала это самое стифадо, которое он так разрекламировал, а Отто, как обычно, предпочел толстый слабопрожаренный стейк. Рене дулась, Отто был занят разговорами то с одним, то с другим - тут уже тоже знали, кто он такой, и то и дело кто-то подходил к их столику выразить восхищение и пожелать завтра удачи. Потом подошел хозяин ресторана, долго тряс Отто за руку, хлопал по плечам и бурно радовался на смеси швитцера и греческого, принес бутылку своего лучшего вина в качестве комплимента и попросил Рене сфотографировать его вместе с восходящей звездой.
   Отто только по дороге в отель заметил, что она все еще тихая и расстроенная. Они шли пешком, машина уже стояла около отеля. Шел густой снег, крупные рождественские хлопья опускались на их волосы, Отто остановил Рене под каким-то оплетенным тысячами маленьких разноцветных лампочек деревом и поцеловал в губы. И сказал:
   - Я хочу тебя. Пойдем в кровать?
   - Да. Пожалуйста, не сердись на меня.
   Он чуть усмехнулся: это она дулась на него весь вечер, а теперь просит его не сердиться.
   - Малыш, вынос мозга не относится к моим любимым способам подготовки к соревнованиям.
   - Зато я знаю, что относится, - прошептала она, прижимаясь к нему всем телом. Они были тепло одеты - джинсы, теплые куртки, толстые свитера, но это объятие... даже если бы они были голые, они вряд ли завелись бы сильнее. Отто одной рукой обхватил ее затылок, второй тискал ее попку, Рене просунула ногу между его коленей, терлась бедрами об его бедра, руками обхватила его плечи и обняла его так крепко, насколько у нее хватало сил. Они тяжело дышали и целовались, забыв обо всем на свете, забыв о том, какой интерес с недавних пор вызывал каждый его шаг. Может быть, сейчас кто-то наблюдал за ними. Рене чувствовала его возбуждение, он сунул руку под ее куртку и с силой сжал ее грудь, она застонала и куснула его нижнюю губу. К Отто первому вернулся здравый рассудок, и он выдохнул в ее ухо:
   - Пошли отсюда быстро.
   Их вещи лежали в машине, в отеле они еще не получили номер и ключи, и вспомнив об этом, он тихо выругался.
   - Что? - пискнула она.
   - Пошли, - он затащил ее в какую-то подворотню, а потом в узкий темный двор, куда выходили задние двери каких-то кафе или магазинов - сейчас тут было пусто и безлюдно. - Здесь.
   - Отто, - простонала она. - Ты что?
   - Давай, лицом к стене.
   Она послушно повернулась к обшитой светлым сайдингом стене, сложила руки на холодной поверхности и уткнулась в них лбом. Отто торопливо расстегнул ее джинсы и рывком спустил их вместе с бельем, обхватил ее бедра. Она вскрикнула от первого резкого, глубокого удара, и он прошипел ей в ухо: 'Тихо!' Слева громоздились ящики из-под пива, справа шумела труба воздуховода, Рене задыхалась от потрясающих ощущений, Отто увеличивал темп и амплитуду. Она выгнулась в его руках, закричала, он быстро зажал ей рот рукой, коротко беззвучно вскрикнул и уронил голову на ее плечо.
   Застегивая джинсы, он торопливо оглянулся. Не хватало только увидеть и это в спортивном таблоиде. Все было тихо, но Отто все равно был недоволен собой. Он еще никогда не терял голову настолько, чтобы трахаться в какой-то подворотне среди пустых ящиков и мусорных баков, быть не в состоянии потерпеть от силы 10 минут, которые потребовались бы, чтобы дойти до отеля, спокойно получить ключи от забронированного и оплаченного номера и подняться наверх. И он снова не вспомнил о тех залежах презервативов, которые распихивал по всем карманам, постоянно пополняя расходуемый запас.
   - Пойдем, - хмуро сказал он, мельком взглянув на Рене, которая повернулась к нему и встревожено смотрела в его лицо. Они вышли на улицу.
   - Почему ты сердишься? - робко спросила она.
   - Я не сержусь.
   - Тогда почему ты хмуришься?
   - Мы опять забыли резинку.
   - Можно взять кусочек мыла и... ну... туда засунуть. Вроде как ничего тогда не случится.
   - Чего? - ошарашено переспросил Отто. - Мыло?
   - Ну да, - Рене совершенно растерялась. Сначала дулся, потом так удивился - ей была совершенно непонятна эта странная смена эмоций у спокойного Отто. - Кажется, мыло - это щелочная среда, и вроде как не беременеют... ну, как-то так...
   Он расхохотался, встав посреди улицы.
   - Да чего ты смеешься, Отто? - сбитая с толку Рене даже ногой топнула. - Что в этом смешного?
   - Это ты в своем трэше вычитала?
   - Нет. Кто-то из подружек сказал.
   Он попытался успокоиться, но снова фыркнул, представив, как эти балбески шепчутся меж собой - как они это формулируют, интересно? Засунуть себе куда? Он в свою очередь спросил, чуть ли не икая от смеха:
   - А ты как ее называешь?
   Рене сердито посмотрела на него, и вдруг ее осенило. Он же просто нервничает перед завтрашним слаломом. И это понятно - с прошлого супер-джи к нему приковано непривычно пристальное внимание, у него появились фаны, пресса строит догадки - сможет ли молодой спортсмен показать результат в технической дисциплине? То, что ее сдержанный, спокойный, бесконечно уверенный в себе супермен так откровенно психует перед стартом, вдруг показалось ей очень трогательным. Она взяла его под руку, прижалась щекой к его плечу:
   - Да не переживай ты так, Отто. Все будет хорошо. Ты их всех завтра уделаешь.
   - Я не переживаю, - он отвел взгляд, все еще посмеиваясь. - Пошли, малыш. Хочу повторить на кровати. Хотя, если у тебя там будет мыло...
  
   Wake-up call разбудил их в шесть утра - Отто собирался утром немного поплавать в бассейне. Он включил свет, повернулся в постели, посмотрел на Рене, которая потягивалась, сбросив с себя одеяло. Обнаженная, невероятно сексуальная - роскошные пышные груди, яркие, упругие соски, впалый живот, точеные бедра. Сонное личико, темные блестящие волосы ореолом вокруг головы, затуманенные голубые глаза. Отто просто набросился на нее, забыв обо всем. О соревнованиях, о бассейне, о резинке. Обо всем, кроме одного:
   - С днем рождения, малыш.
   - Спасибо, - прошептала она, обхватив его рукой. - А вот и мой подарок.
   Он хохотнул и раздвинул ее ноги.
   Потом она улыбнулась и крепко обняла его:
   - Спасибо, мой любимый. Это был роскошный подарок. Самый лучший. Но про медаль я тоже не забыла.
   - И я не забыл, - Отто чмокнул ее в нос. - Подожди-ка минутку.
   Он встал и пошел в коридор - голый и великолепный. Вытащил из кармана висящей на вешалке куртки коробочку:
   - Вот, малыш. Это тоже тебе.
   Темно-синий бархатный футляр в его большой руке... Крышка отскочила, и Рене увидела браслет. Дорогая и изящная вещица. Золото, маленькие бриллианты. На глаза навернулись слезы. Она просто потеряла дар речи на момент:
   - Ты с ума сошел, - прошептала она, всхлипнув. - Зачем?
   - Затем, что это твой день рождения, - объяснил он, протягивая ей футляр.
   - Спасибо... - Она взяла подарок, вытащила браслет, он засверкал на ее ладони. - Это же ужасно дорого.
   - Не так уж и дорого, камни мелкие. И потом, это были мои первые призовые. И я тогда очень хотел получить твою награду. Так что считай, что ты его честно заработала.
   'В постели!' - уточнила про себя Рене, и ей это совсем не понравилось. Но браслет был такой красивый! Она надела его, Отто помог ей застегнуть. Она любовалась блеском бриллиантов:
   - Сегодня вечером я буду в нем. Только в нем.
   - Ты и сейчас только в нем. - Отто повалил ее на постель и начал целовать. - Давай, детка, вдохнови меня немножко. - Он уткнулся в ее живот, лаская и целуя, потом скользнул ниже, с силой развел ее ноги. Рене громко застонала, и он не отпускал ее, пока не заставил кончить, а потом вошел в нее и разделил с ней очередной бурный взрыв. Никакие разговоры о том, что надо беречь силы перед стартом, его не останавливали - он ее хотел, и он ее взял. И будет брать столько раз, сколько захочет. Перед стартом или после - он достаточно силен для этого.
   Они лежали прижавшись друг другу, щека к щеке, сплетя ноги. Она прошептала:
   - Ты не успеешь в бассейн.
   - Не успею, - согласился он. - Пора уже завтракать и собираться.
   - Да, - она прижалась к нему и поцеловала в губы. - А знаешь, чего я хочу? Провести весь день в постели. Как ты думаешь, что из этого получится?
   - Сплошной трах. Заманчиво, - он перекатывал между большим и указательным пальцами ее сосок. - Давай так и сделаем. Завтра можем остаться здесь и никуда не выходить.
   - Давай, - она гладила его грудь. - А куда мы поедем потом? И когда?
   - Девятнадцатого у нас спуск в Гармише, двадцатого - гигант.
   - Мы поедем на машине? - уточнила Рене. Отто чуть поморщился. Неделя, еще неделя, и пора уже как-то освобождаться из этого слишком приятного плена, от этой странной зависимости, в которую он впал. Почему он никак не может сделать то, что ему всегда удавалось так легко - просто взять и расстаться с девушкой? Мол, все было зашибись, детка, но мне пора. Но, черт подери, ему с ней так хорошо. В постели хорошо, и вне - тоже. Может быть, он мог бы побыть с ней еще неделю без особого вреда. Ведь они уже вместе две недели - что изменит еще одна?
   - Можем на машине, можем лететь. Ты бывала в Гармише?
   - Нет, только в Мюнхене, это в тех краях?
   - Примерно. - Отто неохотно освободился из ее объятий и поднялся с постели. По дороге в душ оглянулся через плечо, посмотрел на свою малышку - она нежно улыбнулась ему. Растрепанная, глаза сверкают, как бриллианты на браслете, такая красивая. Он понял, что готов вернуться и снова заняться с ней любовью, но... время уже поджимало, и вообще, он же может остановиться? У него же есть сила воли? Он отвернулся и ушел в ванную, чувствуя себя так, будто одержал пусть маленькую, но все же победу над своим естеством.
  
   - Если ты пройдешь во вторую попытку, получишь свежую трассу , - сказал Регерс, пока ждали старта. Сегодня Отто стартовал в еще более далеких номерах, аж шестидесятым из семидесяти восьми. Ромингер усмехнулся:
   - Ну да. Нужно всего-то тридцать человек обогнать.
   - Ты вполне на это способен, если только не выкинешь какую-нибудь глупость.
   Отто поежился - на старте было -9, и дул ледяной ветер. Не так уж и холодно, но нервозность давала о себе знать. Слалом всегда считался наиболее драматичным видом, и тому были причины. Всегда примерно треть участников сходила с дистанции из-за пропусков ворот, наездов на флаги, падений и ошибок. Во вторую попытку проходили сильнейшие и стартовали в обратном порядке: начиная с тридцатого, и лидеры менялись ежеминутно - потому что зачастую каждый последующий участник показывал результат лучше предыдущего. Интрига сохранялась до конца, поскольку последним стартовал победитель в первой попытке. По сравнению с головокружительными скоростями в спуске и убойными виражами в супер-джи, слалом был не настолько зрелищным, скорости максимум 50-60 км/ч, и только сами спортсмены понимали, какого напряжения требует короткая, не запредельно крутая и не быстрая трасса, как сложно победить и как коварна может быть расстановка ворот.
   Здесь, в отличие от скоростных дисциплин, в которых тон задавали более возрастные и опытные парни, царила молодежь. Жан-Марк Финель, который на сегодняшний день считался лучшим слаломистом мира, несколько дней назад отпраздновал двадцатипятилетие, а его основные соперники были моложе. Сильный швед Арне Бурс был старше Отто на год, очень перспективный австриец Андреас Корф младше на месяц, югослав Стоян Влчек, на фамилии которого комментаторы всегда спотыкались, добился высокой пятой позиции в рейтинге в свои двадцать три. Но никто бы не позволил себе скидывать со счетов великого Айсхофера, который был одинаково хорош в скоростном спуске и в слаломе. Он был старшим в первой десятке, ему было 29, но его это ни в малейшей степени не сдерживало. Единственное, что могло ему сегодня помешать - это недолеченная травма позвоночника. Неделю назад он вылетел на трассе супер-джи, по его словам, из-за проблем со спиной, падение усугубило ситуацию. Сегодня он собирался стартовать, но специалисты скептически оценивали его перспективы - тонкие и крутые маневры на высокой скорости требовали идеального состояния позвоночника.
   Против Отто сегодня играл только его стартовый номер - трасса будет вся в колеях, покрытие у флагов сотрут до травы, и даже знаменитая команда техников Кран-Монтаны вряд ли сможет в достаточной степени этому воспрепятствовать. За - холодная и пасмурная погода и очень специфическая расстановка трассы. Несколько закрытых ворот подряд, мерзкий контруклон в самом начале трассы, потерю времени на котором было уже невозможно компенсировать, одна реальная ловушка на финишном крутяке. Все эти штучки означали, что добиться на этой трассе успеха могли только участники, отвечающие определенным требованиям. Физически сильные и в то же время гибкие и верткие, выносливые и быстрые, умеющие набирать высокую скорость и справляющиеся с крутыми виражами, но этого было недостаточно. Спортсмен должен был любить и уметь рисковать, атаковать, но при этом видеть и оценивать на ходу ситуацию и уметь просчитывать ее на несколько ходов вперед. Ведь просмотр слаломной трассы разрешался только сбоку, соскальзыванием по специальному коридору, и с этого ракурса трудно рассмотреть все те фишки, что ждут при непосредственном прохождении трассы.
   Отто как раз соответствовал всем этим требованиям. Сильный, быстрый и рисковый, авантюрный и отчаянный, но сочетающий свой риск с точным расчетом. Трасса была будто поставлена специально под него, как партитура для звезды оперы - с учетом всех его способностей и свойств и таким образом, чтобы продемонстрировать благодарным поклонникам все грани его таланта. Постановщиком был французский тренер - вполне возможно, он в карманах своей парки скрещивал пальчики за Финеля, но трасса получилась вполне подходящая именно для Ромингера.
   На просмотре Отто оказался между двумя аутсайдерами - одним австрийцем и своим соотечественником, местным парнем из Сьона, который к 27 годам не имел ни одного места в десятке и, с точки зрения заносчивого Ромингера, зря тратил свое время, деньги ФГС и квоту сборной, продолжая ошиваться в Кубке мира. Впрочем, тут Брум разделял точку зрения Отто и собирался вывести неудачника из основного состава.
   - Паршивая вилка, - сказал он, обращаясь к Отто. - Под конец дистанции уже никаких сил не будет ее обрабатывать.
   - Ну так береги силы.
   - Рассуждай, - презрительно бросил тот. - Если не будешь беречь силы - не дойдешь досюда. А будешь - время потеряешь.
   Отто пожал плечами и ничего не ответил. Он дойдет. Вот будет он двадцатисемилетним старичком - может, тоже будет болтать о том, на что у него будут силы. Но совершенно точно - если у него за спиной к тому моменту будет карьера такая же невзрачная и унылая, как у этого парня - он попросту бросит все и пойдет разводить помидоры. А пока он молод, он будет расходовать свои силы из бездонного запаса и загребать жизнь обеими руками.
   - А у той тройки снег совсем вынесут, - вмешался австриец. - Нечего тут ловить, мужики.
   'Это тебе нечего', - подумал Отто. В конце концов, ни у одного из этих лузеров не было такой ласковой и сексуальной девчонки, как Рене Браун, которой исполнялось сегодня девятнадцать и которая хотела получить его медаль в качестве подарка. Надо полагать, скажи он этим двоим о своих планах войти в тройку, они бы умерли от смеха.
   Регерс тоже обратил внимание на ту вилку на финишном спаде:
   - Сбивай флаг левее, иначе получишь им по уху.
   - Угу.
   - Потом сразу жмись вправо, а то поймаешь следующий между лыжами.
   - Угу.
   - Соберись, черт бы тебя подрал!!!
   - Угу.
   Темы для светской беседы оказались исчерпаны - Регерс, в отличие от Ромингера, был чистым скоростником, слалом понимал плохо и не мог сказать ничего такого, чего сам Отто не знал бы.
   Как и предполагалось, к моменту старта Ромингера распределилось тридцать девять мест - остальные двадцать сошли, как по учебнику. По большому счету, ему следовало обойти десятерых, чтобы отобраться во вторую попытку, но этого было мало - результат считался по сумме двух попыток, и, отставая от лидера на четыре секунды (а тридцатое место отставало именно на столько) во второй попытке, в точном соответствии с мнением пятьдесят девятого австрийца, ловить было бы уже нечего. Отто ставил себе цель не отстать от лидера (которым оказался, конечно же, Финель) более, чем на секунду. По разбитой трассе - трудная задача. Но с таким отставанием он еще сможет справиться потом, когда они с Жан-Марком поменяются местами - Отто получит старт на более свежей трассе. А к тридцатому номеру, которым окажется француз, трасса придет в несколько неудобную кондицию. Вторым неожиданно оказался Андреас Корф, третьим - Влчек, от которого такой прыти все же не ожидали. Пятый в рейтинге, но все же не третий. Арне Бурс пережал с риском и вылетел на той самой вилке в последней трети дистанции. Эйс отказался от старта, выпустив краткий пресс-релиз о необходимости поберечь спину перед выходом на Кандагар, который предстоял горнолыжникам через неделю. Отто сразу подозревал, что этим все кончится, и только дивился, зачем Оливеру понадобилось все это шоу с более ранним заявлением о намерении стартовать. Ну очевидно же все было, что трасса - не для человека с проблемами позвоночника.
   Герхардт уехал вниз за два номера до старта Отто. Внизу нашел свою жену.
   Корал и Рене сидели на трибуне швейцарской сборной. Регерс коротко кивнул подружке Ромингера, чмокнул жену в щечку и устроился рядом, быстро отпил горячего кофе из термо-кружки, которую ему подсунула Корал.
   - Молодцом, - сказал он. - Если ничего не выкинет, должен неплохо пройти. Трасса держится лучше, чем я ожидал.
   - Ну вот видишь, - сказала Корал, обращаясь к Рене. - У него все будет хорошо.
   Утром Отто познакомил женщин и предложил им ждать его на стадионе вместе. Таким образом он снова страховал Рене от приставаний журналистов - Корал до своего замужества работала в пресс-центре австрийской сборной и отлично знала, как общаться с этой публикой. Это было разумным решением - для молодой девушки назойливое любопытство не отличающихся тактом репортеров было тягостным. Она могла сболтнуть чего не надо, ее могли расстроить или обидеть, в общем, Отто уже давно сделал вывод о нежелательности прямых контактов Рене с прессой и привык искать способы выводить ее из-под огня. Корал была отличной защитой.
   Женщины сразу прониклись взаимной симпатией. Рене не походила на обычных телок, которых пользовал Отто, она была интеллигентна, скромна и очень обаятельна, а Корал, в отличие от своего грубияна муженька, была такая милая и обходительная. Она, как и Макс, с удовольствием давала Рене нужные объяснения, рассказывала про порядки на розыгрыше КМ и сплетничала про других спортсменов, их подружек и родственников. Среди молодняка-слаломистов женатых было еще совсем немного, разве что Эйс со своей красавицей-фигуристкой Таней (ее все воспринимали как жену, хотя расписаны они не были) и двадцатипятилетний швейцарец Франк Моретти, который женился летом. Он был истовым католиком, в отличие от большинства своих соперников, погрязших в самодостаточности и атеизме, и не верил в добрачные связи. Сейчас Моретти занимал восьмое место
   Рене невольно подумала, вот был бы и Отто католиком и решил жениться на ней. Это было бы здорово! Но потом сообразила, что в этом случае они просто не сблизились вообще. Ведь он ее подцепил именно для секса, теперь она это отлично понимала. Как-то у нее незаметно изменилось восприятие - если бы она узнала именно тогда, в тот день 2 недели назад, что он просто снял ее, чтобы трахнуть, она пришла бы в ужас. Она-то думала, что он точно так же влюбился в нее, как и она в него. Теперь... наверное, она смирилась с тем, что любовь Отто получить очень непросто, если вообще возможно, и она согласна принять от него все, что он сочтет нужным ей даровать. Секс - значит, пусть будет секс.
   А что потом?
   - Ну все, - сказал Герхардт, отвлекая ее от грустных мыслей. - Пошел.
   Рене, встрепенувшись, уставилась на монитор, передающий изображения с камер, стоящих вдоль трассы. Отто был на старте - сосредоточенный и максимально сконцентрированный, крупный план показал его красивое, серьезное лицо, чуть прищуренные внимательные глаза за дымчатым экраном очков. Приподнял палки, чтобы выставить их за стартовой планкой, постучал одна об другую - этот жест показал Рене, что он вполне спокоен, он умеет брать себя в руки, когда это жизненно важно, вот как сейчас.
   Слаломная трасса короткая, всего 400 метров, Ромингера было видно не только на мониторе, но и вживую, вот он стартовал и помчался вниз, сбивая ударами защищенных гардами рук упругие шесты ворот. Он сразу же взял хороший ритм, и теперь двигался чисто, уверенно, изящно и красиво, как танцор, не делая ни единого лишнего движения, четко находя оптимальную траекторию с учетом расположения этих и следующих ворот и выбоин на снегу. Первый отрезок показал отставание всего в двенадцать сотых, и стадион ахнул. Рене закусила нижнюю губу, тиская перчатки.
   - Недурно, но самое трудное впереди, - хмуро заметил Регерс.
  
   Верхняя часть трассы не принесла ему особых затруднений. Он полагал, что отстает от Финеля максимум на четверть секунды или даже чуть обгоняет, и это было неплохо, но недостаточно. Впереди был контруклон, который за малейшую ошибку лишал любого шанса попасть не то что на пьедестал, но и в десятку. Его надо не просто проходить на остаточной инерционной скорости, но и пытаться добавлять, иначе потеряешь кучу времени, которое потом будет негде наверстать. Финишный крутяк выстроен таким образом, что приходится притормаживать на закрытых воротах, которых тут более чем достаточно. Скорость тут набрать недолго, но тогда будет невозможно вписаться в ворота: на этой ловушке сегодня уже срезалось несколько не самых слабых слаломистов.
   Контруклон Отто сделал чисто, но на выходе на крутяк вдруг понял, что перехитрил сам себя. Чтобы не потерять время и нарастить свое преимущество, в котором он был уверен, он выложился на триста процентов, загнал себя как лошадь, будто по пути его ждала парочка запасных. Впереди полтрассы, силы еще ой как нужны, а их... нет, и взять неоткуда.
   Он вымотался до предела. Мышцы ног и бедер горели, поясница ныла, очередной шест оказался сбит несколько криво и с оттяжкой хлестнул его по плечу, Отто не обратил внимание на боль. Сил нет, но они должны быть, должны найтись, он просто не может продуть! Он сам не понимал, как ухитряется, не теряя скорости и ритма, скользить между воротами к финишу... и еще и рисковать при этом на грани фола, перекрученный вираж уложил его бедром на трассу, но он удержался в последнюю сотую секунды, приняв траекторию, необходимую для правильного выхода на ту самую вилку, которая сегодня стоила финиша более чем десяти спортсменам.
  
   - У-уу... ну все, спекся, - хмуро сказал Регерс. До этого на отрезке Отто шел с опережением графика Финеля в 0,07, и Рене была в эйфории. Вот он, ее великолепный, ее любимый Отто, который для нее может достать луну с неба, победить с шестидесятого номера, и вдруг... Она не поняла, с чего Герхардт взял, что Отто 'спекся' - он приближался к финишу, продолжая легко и четко скользить между флагами, только ритм немного изменился - разгон-торможение, разгон-торможение, чуть быстрее и ниже, чуть медленнее и стойка повыше. Но тут все мастера шли именно так.
   - Почему спекся? - спросила она.
   - Потому что силенки на исходе, - буркнул тренер. - Надо полагать, мальчик с утра пораньше разгрузил пару вагонов угля в твою честь, а?
   - Ничего он не разгружал.
   Рене не заметила, как Корал толкнула мужа локтем в бок.
   - Вот, я же говорил...
  
   Нет, он не мог проиграть. Просто не мог. Только вот на этот раз его возможности и его намерения немного расходились. Он отлично видел трассу, понимал, какую траекторию должен держать, но был не в состоянии держать ее - он был на трассе всего минуту, хотя в реале сегодня это вдруг оказалось труднее, чем выдержать двух с половиной минутный Лауберхорн. В прошлом году Отто взял там пятое место и ругал потом себя - он мог бы выложиться больше и сэкономить те несколько сотых, которых не хватило до медали. А победитель - разумеется, Эйс, - на финише просто не удержался на ногах, упал без сил, и потом просто еле встал на ноги, чтобы доковылять до трибуны победителей. Вот сейчас Отто был примерно в том же состоянии, только разница была в том, что до финиша было еще штук шесть ворот. Нет, это же совсем немного, я могу, я выдержу, я не такой слабак, как этот парень из Сьона, как его там... Самоуверенный тип, который свысока советовал 'беречь силы', заваливал гонку именно из-за отсутствия этих самых сил. Отчаянная попытка пойти ва-банк на четвертых от финиша (и одних из самых сложных технически) ворот - и проигрыш. Сил для сопротивления инерции уже не хватило, и на секунду Отто практически остановился. Падения не было, технической дисквалификации тоже, но он потерял кучу времени.
   Финишировал он двенадцатым, отстав на две секунды против полутора планируемых, но в любом случае, это был выдающийся результат для стартовавшего под ? 60, и стадион приветствовал его овациями. Рене и Корал орали до хрипоты, он квалифицировался во вторую попытку, и это нельзя было назвать поражением, хотя Герхардт с отвращением фыркнул и пробормотал себе под нос что-то вроде 'Бык-осеменитель хренов'. Но его никто не слышал.
   Отто подхватил лыжи и, пошатываясь, направился к трибунам. Финель, Корф и Влчек с интересном рассматривали неожиданно выскочившего в двадцатку аутсайдера, слушали овации зрителей и тоже выкрикивали какие-то приветствия. Рене разобрала только, как Финель крикнул:
   - Неплохо сделано, салага!
   Отто нашел ее взглядом, помахал рукой, устало улыбнулся. Она вскочила, чтобы идти к нему, но Герхардт удержал ее:
   - Мы идем с тобой. Подожди.
   Через минуту она нырнула в объятия своего любимого, который еще даже не успел избавиться от защитных щитков на плечах, предплечьях и на ногах. Неудобно, конечно, но она не могла ни одной лишней секунды провести, не прикасаясь к нему. Если им сейчас удастся где-нибудь уединиться...
   - Привет, - прошептала она. - Это было здорово.
   - Это было паршиво, - мрачно возразил Отто. Подошедший Регерс сказал зловещим тоном:
   - Мне надо поговорить с тобой. Сейчас.
   - Говори.
   - Наедине.
   Отто сдвинул на лоб очки и холодно сказал:
   - Не трудись. Я прекрасно знаю, что ты хочешь сказать.
   - А знаешь - так не распускай руки!
   - Довольно, - отрезал Отто и отвернулся от него. - Пойдем отдохнем, малыш.
   - Там можно отдохнуть, - Регерс указал на большую постройку за стадионом. - И никаких глупостей!
   Отто и Рене смогли пробраться в комнаты для отдыха спортсменов, куда чужих (например, журналистов) уже не пропускали. Отто попросил, чтобы Рене пропустили к нему. Там можно было выпить чаю и кофе, перекусить и побалдеть на мягких диванах. Рене была немного разочарована, что он не придумал, где они могут побыть вдвоем, но ему предстояла вторая попытка, и сейчас важнее было отдохнуть. Отто свалился на диван, не снимая ботинок, откинул голову на валик и закрыл глаза, он выглядел совершенно вымотанным. Рене принесла ему кофе и пару горячих соленых кренделей.
   - Поешь сама, - пробормотал он, не открывая глаз. - Я попозже.
   Она села рядом с ним, он положил руку на ее бедро.
   - Почему ты так рассердился на Герхардта?
   - Я на него не сердился.
   - Ага, меня там не было, и я не видела.
   - Он прав, - Отто убрал руку. - Утром нам не надо было... честно говоря, понятия не имел.
   - О чем ты говоришь?
   Он ответил чуть слышно, так, что ей пришлось наклониться, чтобы разобрать его слова:
   - Мы с тобой сто раз трахались перед тренировками, и ничего не было. А на этот раз было. Я реально вымотался к середине дистанции. Может, нервотрепка добавила. Наверное, они все правы про то, что силы надо беречь.
   Рене уставилась на него круглыми, удивленными голубыми глазами:
   - Ты из-за этого?..
   - Расскажи мне ход гонки по отрезкам. Запомнила? Хотя я, наверное, и сам могу. Сначала я шел близко к Финелю. На контруклоне обогнал. Потом начал терять преимущество. А потом совсем завалил попытку. Правильно?
   - Абсолютно.
   - Вот. Правильно говорят, что хотя бы за 12 часов до старта надо силы беречь. Сегодня так и вышло. Сначала вроде все хорошо, потом делаешь сильный рывок, буквально из штанов выпрыгиваешь, должно открыться второе дыхание, а фиг. Все, предел, батарейки сели. Трое сбоку - ваших нет. Повезло, что в верхней части я сильно не ошибался и сделал себе некоторый запас. А то бы во вторую попытку не прошел.
   - А когда она начнется?
   - Через час.
   - Ты успеешь отдохнуть?
   - Вряд ли существенно. Ладно, малыш. Мне надо подумать. Сосредоточиться.
   Рене посмотрела по сторонам - тут, кроме них, было еще несколько спортсменов, все сидели молча, женатый католик Моретти... что это он делает? Молится, что ли? Нет, не молится. Вон канадец Робертс тоже сидит с закрытыми глазами и как-то странно раскачивается - Рене осенило, это они просто мысленно восстанавливают трассу.
   Отто не раскачивался - он продолжал молча лежать на диване с закрытыми глазами, может быть, уснул. Ну, тем лучше - раз ему надо отдохнуть, ничего нет лучше сна.
  
   Трассу обработали ратраком и переустановили, и теперь на нее было просто приятно посмотреть, особенно потому что она была такая же хитровывернутая, как и первая. Во время просмотра Отто уже не был вынужден выслушивать мнения лузеров (особенно обидно, что ему говорили-то дело!) На этот раз он обменялся парой подколок с Андреасом Корфом и обсудил с Финелем одного из Россиньоловских сервисменов. Финель тоже катался в команде Россиньоль и знал того, которого умудрился заполучить Отто в ходе последних переговоров после супер-джи.
   Восемнадцать участников не могли разбить трассу так, как пятьдесят девять, и к тому моменту, как Ромингер вышел на старт, снег был во вполне приемлемом виде. Собственно, сам Отто тоже был во вполне приличном состоянии. Он перехватил час сна, выпил кофе, обменялся парой поцелуев со своей именинницей, которая по-прежнему надеялась получить от него в подарок медаль - словом, отдохнул, освежил свою высочайшую мотивацию и теперь был готов к спортивным подвигам.
   Из восемнадцати до финиша дошли одиннадцать - это было очень мало, особенно для второй попытки, в которую проходят лишь мастера экстра-класса. Но в действие вступила и другая специфика второй попытки - слишком многое на карте, а шансов немного, и приходится рисковать. Если не рискнешь - точно не выиграешь, и любой слаломист первым подпишется под тем, что 'кто не рискует, тот не пьет шампанского'. Те, кто сейчас стоял на трибуне победителей, на трассе хорошо рискнули и выбились вперед. Те же, чей риск оказался не так успешен, оказались отмечены в финишном протоколе буквами 'DNF'.
   Можно и не рисковать. Пройти трассу аккуратно, спокойно, держась на безопасном расстоянии от флагов и не ввинчиваясь в виражи, просто чтобы дойти до финиша. Но результата в таком случае не будет гарантированно. Потому что это горные лыжи, это занятие для отчаянных парней, умеющих рисковать - кто-то рискнет и непременно выиграет. Позволить себе не рисковать во второй попытке может только тот, кто так рисковал в первой, что теперь имеет преимущество в 2-3 секунды - огромная редкость. Да, ему надо просто финишировать, а его результат недосягаем. Но сегодня таких точно не было - все лидеры кучковались в пределах секунды.
   Это означало только одно - Отто с его отставанием на две секунды не мог себе позволить не рисковать - тут или пан, или пропал.
   Ну что же... Стоя на старте, он, насколько мог, рассмотрел ворота - конечно, сбоку все это трудно увидеть. Начиналась трасса с небольшого крутого отрезка, за которым шел все тот же контруклон (и ворота там стояли еще более подло, чем в первый раз). На этом крутом отрезке имело смысл набрать максимальную скорость, достаточную, чтобы не развалиться на контруклоне, но не настолько высокую, чтобы инерция протащила мимо первых и вторых ворот.
   Он рассчитал все правильно - влетел в ворота и пусть на пределе сил, но с достаточно неплохой скоростью прошел обе пары - контуклон его совсем не задержал. Отлично!
   - Так, пока все идет хорошо, - сказал Регерс на финише и машинально огляделся в поисках чего-нибудь деревянного. Рене подалась вперед. Она любовалась тем, как Отто идет по трассе - стремительно, легко и красиво, найдя и придерживаясь оптимального ритма, настолько четко, что даже неизбежные разгоны и торможения смотрелись как часть какой-то сложной, захватывающей хореографии.
   Уже не в первый раз ей невольно подумалось - вот как получается, что человек, который двигается настолько красиво, легко и грациозно, не танцует?
   Да, сейчас ему было легче, чем в первый раз - отдохнул? Взял себя в руки? Да и рельеф трассы - это не флаги, Отто уже неплохо его помнил. Ему казалось, что он идет очень быстро, но ни на секунду не расслаблялся, не позволял себе отвлечься или не просчитать ходы на два-три вперед, и только наращивал темп... Быстрее, быстрее, быстрее! Пару раз думал, что не впишется, что недорассчитал, перекрутил, один раз словил-таки опять флагом по плечу, еще раз ему просто тупо повезло, что обошлось: слишком быстрый маневр и ранний удар по флагу - шест спружинил немного не так, как Отто хотел, и чуть не попал между лыжами - это означало бы однозначную дисквалификацию. Чаша каких-то небесных весов качнулась, и какой-то микрон, какая-то тысячная доля секунды оказалась в его пользу - флаг упруго качнулся ему вслед в поднятом лыжами снежном шлейфе. На шарнир следующих ворот он чуть не налетел внешней лыжей - это могло не быть технической дисквалификацией, но потерей времени точно было бы. Или даже падением. Но обошлось.
   Пригнувшись, он пролетел под финишной лентой с логотипом Ауди, распрямился и повернулся в сторону табло.
   Зеленая светящаяся на черном фоне единица взорвала трибуны. Овации, наверное, были слышны в Сьоне, от красно-белых швейцарских флагов рябило в глазах, а в ушах звенели альпийские колокольчики и дуделки. На этот раз трибуны были забиты, никто не ушел. Слалом, все решается в конце второй попытки - наоборот, многие зрители подошли только недавно, чтобы насладиться развязкой. Конечно, мало кто предполагал всерьез, что в развязку вмешается тот швейцарский юниор, который задал всем шороху на супер-джи, но... тем интереснее.
   - Да, Отто! - завизжала Рене. - Здорово!
   - Неплохая попытка получилась, - проворчал Герхардт.
   - Да хватит тебе, Рыжик! - возмутилась Корал. - Прекрасно прошел! Супер! Целую секунду у Неффа отыграл! Он же первый!
   - Пока, - уточнил Регерс зловеще. - Подумаешь, у Неффа отыграл. Финель его может достать. Да, эта трасса чуть посложнее первой, но я бы на это сильно не рассчитывал. Финель будет рисковать на всю катушку - я его знаю.
   - Отто тоже рисковал.
   - Ага, чудом не вылетел.
   - Победителей не судят, - горячилась Корал. Муж ухмыльнулся:
   - Так он же еще не победитель.
   - Среднее время на этой трассе почти на 10 сотых больше. Среди второго десятка тоже, - вмешалась Рене, переводя взгляд с табло на распечатку с финишным протоколом первой попытки, которую незадолго до того попросила у Регерса.
   - Ты права, - признал тренер. - Но сильно на это не рассчитывай - Финель мощный мужик, да и прочие в первой десятке не мальчики из церковного хора.
   - Отто тоже не из хора.
   - Сказал бы я, откуда он. Черт, Корал, больно!!! - жена пнула его в голень.
   - Герти, прекрати хамить!!! - Корал разозлилась не на шутку.
   - Он просто волнуется, - вступилась Рене.
   - Ты тоже волнуешься. Но не говоришь гадости!
   Рене, если честно, даже не поняла, что за гадость сказал Регерс - он их все время говорит, но это никого не напрягает. Пусть говорит. Конечно, Корал, как жена этого грубияна и мать трехлетней дочки не могла не пытаться заставить его оптимизировать лексикон, но на данный момент дочки тут не было, а Рене все равно было не до того. Она выбралась с трибуны и уже вполне уверенно, чувствуя, что она в своем праве, направилась вниз - к трибуне победителей.
  
   Первый. Он широко улыбнулся. Преимущество 1,12. Ну... он надеялся минимум на 2 секунды, но и так особо не на что жаловаться. Теперь останется интрига, сможет ли кто-то из одиннадцати оставшихся обойти его. Отто снял лыжи и поднял очки на шлем. Вскинул руку, приветствуя трибуны. На этот жест зрители отозвались восторженными воплями. Рене с удивлением заметила огромный плакат с текстом 'Отто, шпарь!!!' Похоже, фан-клуб не тратил время зря. Кажется, она увидела в тех краях малиново-красные кудри, но она могла и ошибиться... Там все тоже скакали, орали, размахивали флагами и дуделками, что увидишь в такой каше! Отто направился к трибуне победителей. Парни, которые там были до сих пор, поприветствовали его - они, в отличие от тех, кого Отто сдвинул на позицию вниз в супер-джи, были вполне готовы к тому, что не удержат лидерство, слалом есть слалом. Пока не пройдет последний участник, ничья позиция не может считаться неуязвимой. Причем в большинстве случаев именно последние трое скидывают предыдущих лидеров с пьедестала напрочь.
   И все же... 1,12...
   Одиннадцатый не догнал Отто, хотя и перегнал остальных. А разрыв по сумме двух попыток - почти секунда! Десятый был чуть быстрее одиннадцатого - отстал от победителя на 0,83. Но этих двоих никто и не боялся. Гонщики второго эшелона - проходили во вторую попытку почти всегда, в первой десятке не оказывались ни разу.
   Рене спускалась к трибуне победителей, Отто увидел ее примерно на полпути и улыбнулся. Он сделал что смог, чтобы привезти ей медаль, раз уж обещал, и теперь все зависело от оставшихся 9 человек - хватит ли у кого-то из них сил обойти его по сумме двух попыток? Да, ни у кого из них нет такой девочки, но мало ли, что у них стоит на карте. Кто-то бьется во славу спорта, кто-то набирает очки, кто-то нацелился на призовые и спонсорские, кто-то заключил пари... И все, без исключения, хотят быть самыми лучшими. Мало ли, кто из чего исходит, но победить хотят все и будут рваться к победе до последнего. Это высший эшелон Кубка мира, тут слабаков нет. Отто следил взглядом, как она подходит, высокая и красивая, в голубой куртке и бело-синей шапочке, с перекинутой вперед через плечо длинной, толстой черной косой. Рене... Сердце сжалось от непонятной мучительно-сладкой боли. Что мне с тобой делать, Рене Браун? Что ты со мной делаешь? Где выход из этой ловушки? Их взгляды встретились, ее голубые глаза сияли, лучились любовью, и он хотел, чтобы она наконец оказалась рядом. Обнять, прижать к себе, ощутить изгибы ее соблазнительного тела под этой дурацкой мешковатой курткой, помечтать о том, как у них все будет, когда все закончится и они останутся вдвоем... Секундное помрачение сознания, когда он забыл обо всем, кроме нее - даже о том, что решается судьба медали. Да, очевидно, что он уже как минимум двенадцатый (только что финишировал третьим швед Йенсен) и этого пока хватает, чтобы как минимум на следующую неделю возглавить общий зачет, но с медалью пока не все понятно. Отто дрожал от смеси нервного возбуждения и холода - ему пока не передали теплую куртку, и он мерз в тонком стартовом комбинезоне и с практически непокрытой головой. Федерация не требовала от слаломистов непременного ношения шлема на трассе, и он сегодня ограничился только очками.
   Сегодня близкие победителей ждали снаружи призовой трибуны, внутрь не заходили, потому что это слалом. В скоростных дисциплинах, где все решается в одну попытку и в основном в первых двадцати-тридцати номерах, победители определяются быстро и коротают время в компании жен и подружек. А здесь лидеры меняются ежеминутно...
   Благочестивый католик Франк Моретти, который финишировал восьмым в первой попытке, не справился с той парой ворот, которая чуть не свалила Отто во второй половине трассы. Франк не вписался в ворота, и его Иегова оказался совершенно бессилен. Неудачник съехал вбок трассы с весьма сердитым видом - возможно, в эту минуту в его голове кипели совсем не богоугодные помыслы. А Отто оказался уже, как минимум, в десятке - тоже здорово. Неплохо для парня, стартовавшего шестидесятым... но все еще мало. Отто подумал, что ему будет мало даже тройки. Пусть третье место - это уже медаль, это уже приличные призовые и хорошие очки в зачет кубка мира, но его цель - золото, и никак не меньше.
   Рене оказалась снаружи призовой трибуны, Отто протиснулся мимо второго на данный момент места, на котором был швейцарец из Беллинцоны Рето Нефф - и потянулся к ней. Как же им мешал бортик... Между общей открытой трибуной и трибуной для победителей был коридор, огороженный со стороны гостевых трибун изгородью высотой мужчине по грудь, а со стороны трибуны победителей красной стенкой примерно такой же высоты. Они могли дотронуться друг для друга только вытянутыми руками. Рене протянула руку, а Отто заколебался, не спеша протягивать ей руку навстречу. Слишком сладкая, сентиментальная картинка получается. Две тянущиеся друг к другу руки, как на картине Микеланджело. Но ему уже ничего не оставалось - он не мог не ответить на ее призыв, не нанеся при этом грубого оскорбления. И он протянул руку к ней навстречу.
   Изящная белая ручка с длинными тонкими пальцами исчезла в большой загорелой руке. Идеальный кадр - ее рука была такая женственная, а его - очень мужская. Это прикосновение отражало отблески чувственного пожара, который полыхал между восходящей звездой горных лыж и его подругой. Они смотрели друг другу в глаза, и Отто первый отвел взгляд. Так смотреть друг на друга, держась за руки, это было как-то слишком... откровенно. Слишком интимно. Он чуть улыбнулся и сказал, разрушая чары момента:
   - Кто там на финише - Эрлбахер?
   - Пятый, - уточнил Нефф. Ты, как минимум, в восьмерке. Я - в десятке.
   - Кто сейчас? Ляйндл?
   - Да.
   Отто улыбнулся Рене и высвободил руку. Сказал:
   - Еще семь человек впереди. Будем надеяться, что никто из них меня не обгонит.
   - А могут? - Рене скрыла разочарование от того, что он отнял руку.
   - Теоретически.
   Нефф усмехнулся:
   - От скромности ты не умрешь.
   - Не умру, - согласился Отто. - Если я должен быть в тройке, значит, я там буду.
   - С шестидесятого номера...
   - В восьмерке как минимум - значит, может быть и тройка.
   Тут к трибуне победителей протолкался Регерс и передал Отто куртку.
   - Наконец-то, - пробурчал Ромингер, надевая куртку и нахлобучивая на голову шапку. Рене сказала:
   - Термос тоже ему дай.
   - Даю, - Регерс протянул термос с кофе. - Ну что, Ромингер, неплохая работа. И опять сенсация.
   Отто пожал плечами, хотя и был впечатлен - похвала в исполнении Регерса была явлением примерно настолько же редким, как кольцевая радуга. Ляйндл финишировал вторым, уступив Отто более полсекунды; на старте еще оставалось семеро лучших слаломистов планеты. Нервная дрожь никуда не делась, Ромингер посмотрел на Рене - она крутила кончик косы и кусала нижнюю губу. Он был наблюдательным человеком и уже достаточно хорошо ее знал, чтобы сделать правильный вывод - она тоже вне себя от волнения, просто старается не показывать.
   - Стартовый интервал минута пятнадцать, - сказал он ей. - Самое большее через одиннадцать минут все решится.
   Она робко улыбнулась:
   - Отто, у тебя все еще большое преимущество. Разве может кто-то тебя догнать?
   - Минимум двоих таких знаю. Хорошо, что Бурс сошел - он обычно во второй попытке сильней, чем в первой.
   Карл Йоахим Нистром считался восходящей звездой норвежской сборной. Он был еще младше Отто, всего двадцать лет, и он в прошлом году таки отхватил себе один пьедестал на одном из последних этапов. Отличная первая попытка... Он и вторую сделал блестяще, и прошел всю трассу ровно и красиво. Но все равно не смог обойти Отто - чуть менее полсекунды отставания по сумме двух попыток! Осталось шестеро. Еще двое - швед Витблом и американец Робертс - поочередно приехали на четвертый результат. Неожиданное попадание в пятерку итальянца Энцо Сантерини тоже могло стать сенсацией - до сих пор у него не было даже ни одной десятки; но автор самой большой сегодняшней сенсации уже был известен. Он напряженно улыбнулся, когда увидел отрыв итальянца, получившего второе место - 0,35! Немало, даже для двух попыток. Но теперь начиналось самое интересное - был дан старт Стояну Влчеку, одному из лидеров КМ в слаломе.
   С его появлением на трассе было дано начало кульминации, развязке, финалу соревнований: в борьбу вступила тройка лидеров. Сам Отто приблизился к пьедесталу вплотную - теперь, когда он все еще оставался лидером, и обойти его могли только эти трое, он был буквально в одном шаге от медали. От выполнения своего обещания. Но именно сейчас он больше ничего не мог сделать - он уже выложился на все сто. Теперь оставалось просто стоять и ждать, и именно это для него было самым сложным. Он машинально похлопал по карманам куртки в поисках сигарет, совершенно забыв о том, что он никогда не курил перед и во время соревнований, о том, что он стоит на трибуне победителей и к нему приковано внимание тысяч человек, не говоря уже об объективах фотоаппаратов и телекамер. Сигарет, конечно, не было.
   Влчек был третьим по итогам первой попытки. За ним пойдет австриец Корф, и потом - сам Финель. Без вопросов лучший в мире. Отто не позволял себе недооценивать ни одного из них. Влчек - мощный, отлично тренированный хорват, который хватал все призы в юниорских соревнованиях и неоднократно спихивал с пьедестала самого Отто. Начал трассу, как многие сегодня, великолепно. Отлично прошел первые несколько ворот, мощно уделал контруклон и вышел на крутяк все еще в зеленой зоне.
   - Господи, нет! - простонала Рене, и Отто машинально отметил про себя, что надо будет ей потом объяснить, что, будь она хоть трижды девушкой возможного победителя, она не должна вслух болеть против его соперников. Но... Господь почему-то услышал эту искреннюю короткую мольбу. Неожиданно передержанный занос, завал на бедро, стадион ахнул - югослав потерял очень много времени, выбираясь из заноса. Рене восторженно заорала, и Отто все-таки шикнул на нее. Он отлично понимал, что в данный момент его снимают все эти сотни камер, и его реакция станет достоянием всего мира. Поэтому он держал лицо, не позволил себе ничего больше короткой улыбки после финиша Стояна - тот приехал восьмым, тем самым обеспечив Ромингеру, как минимум, место на пьедестале и бронзовую медаль. Вот так. С днем рождения, Рене. Влчек отставал от Ромингера на 1,36 по итогам двух попыток.
   Но оставалось самое интересное - Корф и Финель.
   Маленький, верткий, ловкий Корф, сын бывшего чемпиона мира, серебряного призера одной из олимпиад в шестидесятых. Папаша поставил на лыжи Анди, вполне вероятно, когда тот еще и ходить-то толком не умел. И так и оставался его главным и бессменным тренером. Корф-старший умел выжать из отпрыска все, на что тот был способен, а способен он явно на многое. Например, отнять медаль у какого-то швейцарского выскочки, родня которого умела только попадать в газетные скандалы и играть в игру 'мастер адюльтера'. И он боролся за золото изо всех сил. 2 секунды форы перед стартом - именно на столько Корф обошел Ромингера в первой попытке. Сохранит ли он это преимущество? Первый отрезок. Зеленый. Второй. Зеленый, все еще отрыв, но уже 15 сотых. Третий... 5 сотых - преимущество австрийца тает быстро. Ювелирно обработанная верхняя часть трассы, включая чертов контруклон... Предпоследний отрезок оказался в красной зоне, но всего 4 сотых, такая разница отыгрывается незаметно и ни о чем не говорит. Отто сам не заметил, как стиснул ограждение, прикусил нижнюю губу, подался вперед с прищуренными глазами - очередной хитовый кадр для вечерней спортивной прессы. Финиш... и... второй. Второй! Разница в 0,16, и Отто получает, как минимум, серебро!!!
   - Твою мать, - почти что всхлипнул Регерс. - Ромингер!!! - тут у него хватило ума заткнуться и удержаться от излияния в чей-то предусмотрительно подсунутый ему под нос микрофон.
   И вот, наступила развязка. На старт вышел милашка-саксофонист, мальчик из церковного хора с хваткой первосортного питбуля - француз Жан-Марк мать его Финель. Лучший слаломист мира. Правда, лучший. Отто отдавал себе отчет в том, что ему до техники Жан-Марка - как до Пекина раком. Как в сказке - источить три железных посоха и износить три пары железных ботинок. Отто, наверное, тоже придется источить и износить сотню пар лыжных палок и ботинок, чтобы подойти хотя бы близко к виртуозным коротким виражам, фирменной фишке француза. Но волей к победе, самообладанием и талантом Отто вполне мог помериться с ним. И теперь оставалась всего минута для выяснения вопроса - кто сегодня сорвет банк под этим пасмурным небом? Ромингер обхватил себя за плечи, чтобы унять дрожь, но ничего не получилось. Корф - как минимум, бронзовая медаль, папа будет рад... - что-то пробормотал себе под нос, Отто прямо кожей ощущал исходящее от него напряжение. И не только от него. Тут все буквально вибрировали. За трибуной тоже. Регерс, Корал, и Рене. Отто не мог даже смотреть в их сторону - и не потому, что не хотел упустить ничего из происходящего на трассе, но и потому, что боялся показать свои бурлящие эмоции, свое волнение. Он на секунду отвел взгляд от монитора. Посмотрел на взволнованную, шумную толпу, пеструю и праздничную, яркие шапки и куртки, мешанину из флагов разных стран в их руках (в основном швейцарских, не только потому, что лидером пока был швейцарец, но и потому, что, как всегда на домашних этапах, фанам на входе бесплатно давали флажки). Потом перевел взгляд повыше - на величественные, безмолвные, черно-бело-зеленые горы под низким, свинцовым, лохматым небом...
   Для других сегодняшний слалом мог быть совершенно не выдающимся событием. Первый этап сезона в этой дисциплине. Таких будет еще восемь, не считая чемпионата и финала КМ. Просто очередное не самое важное соревнование. Но только не для этих парней, бьющихся за золото именно сегодня, 13 ноября 1987 года. Для них каждый выход на трассу был как единственный, как важнейший в мире. Здесь и сейчас, и все сразу - иначе они не стали бы лучшими.
   Как минимум серебро - даже это было недостаточно для Отто Ромингера, который хотел всегда самого лучшего. Сегодня - особенно. Он помнил, что на кону стоит подарок для Рене, но сейчас для него важнее был чистый результат. Просто итог - или он самый лучший, или все-таки нет. Он должен быть лучшим! Он рожден, чтобы выигрывать. Всегда.
   Но Жан-Марк - тоже. Все его красивые заморочки интеллигентного мальчика из образованной семьи не позволяли забывать то, что сделало его сильнейшим в мире. И в первую очередь, характер и стремление к лидерству, которыми он вполне мог поспорить с Отто. И он точно также умел проявлять свои лучшие качества в условиях стресса. Он мог летать в Нью-Йорк брать уроки игры на саксофоне у Эрика Мариенталя и Кенни Джи, делать продуманные, тонкие дары для картинных галерей (вроде антибликовых стеклянных корпусов для шедевров), мог разглагольствовать в интервью о Тони Моррисон и Курте Воннегуте, но все это не мешало ему на трассе становиться настоящей пираньей, одержимой жаждой крови. Жан-Марк пленных не брал - он выходил и делал свою работу чисто. Вон он на старте. Красно-сине-белый гоночный комбинезон, черно-синий шлем - Финель ничего не оставлял на волю случая. Звезда конюшни Россиньоль. Отто приблизился к условиям, на которых работал Финель, но пока еще не смог получить такие же. Сто тысяч, мать их, долларов, за первое место! Отто вдруг вспомнил, что и сам за сегодняшнее как минимум серебро получит нехилые бабки - как от FIS, так и от собственных спонсоров. Хорошо. Но не так важно, как то, что будет сегодня итогом - золото или серебро.
   Жан-Марка не могло удержать ничего. У него не было красивой любовницы, которой сегодня исполнялось 19 лет, но ему это и не было нужно. Он вышел на охоту за золотом, и не собирался уступать его кому бы то ни было.
   И это была настоящая бойня. Лучший слаломист мира подтверждал свой класс на каждом сантиметре коварной, сложнейшей в техническом смысле трассы. Какой там контруклон, какие там трое закрытых ворот подряд. -2,23... -2,01... -1,40... Он шел уверенно, легко и красиво. У Отто от нервного возбуждения звенело в ушах, пересохло во рту, он сунул руки в карманы, чтобы никто не увидел, как они дрожат. Да, Финель тоже терял свое изначальное преимущество, но достаточно ли длинна трасса, чтобы цвет отрезков поменялся с зеленого на красный?
  
  И... Господи, да!!! Жан-Марк финишировал третьим. Не вторым. Третьим. Невероятно. Где он мог столько потерять? 0,20! Как это могло случиться? Анди Корф издал громкий ликующий вопль, Ромингер молча вскинул кулаки вверх - новоиспеченный победитель, лидер, восходящая звезда. Все, соревнования закончились. Он получал золото. Бешеное сердцебиение, холодный пот, дрожь в коленях - это все пройдет. Золото останется. Рене завизжала и бросилась на шею Регерсу, раз уж не могла дотянуться до своего любимого. Герхардт стоял совершенно белый от волнения и заикался, то ли пытаясь что-то сказать, то ли наоборот удержаться от чересчур экспрессивного выражения собственных эмоций. Корал даже расплакалась от радости - и было, отчего. Ее Рыжик становился одним из самых влиятельных тренеров в стране, не говоря уже о том, что тоже получал отличные премиальные, которые позволят наконец переехать в квартиру намного больше и провести рождественские каникулы в Новой Зеландии.
   На финишный круг вынесли пьедестал, за который сегодня развернулась такая ожесточенная борьба. Людское море за ограждениями шумело и бесновалось, звон колокольчиков и визг фанатских дуделок нарастал крещендо. Первый домашний этап в этом сезоне закончился победой своего! Есть чему радоваться. Приподнятое настроение болельщиков в любом случае было обеспечено, кто бы не победил - швейцарцы любят горные лыжи и охотно болеют за любого хорошего спортсмена (пожалуй, с небольшой оговоркой насчет австрийцев, к которым относятся с некоторой, причем взаимной, ревностью). Но сейчас золото отхватил швейцарец, к тому же такой молодой, такой перспективный, такой симпатичный, и восторгу болельщиков просто не было предела. Рене услышала, как они скандируют:
   - Ромми! Ромми! Ромми!
   Ого. Это он заполучил себе кликуху? Регерс тоже обратил внимание:
   - Ну все, ребенок прошел инициацию. Без погонялова звезд не бывает.
   Сам Отто тоже услышал, но как-то его это не впечатлило. Он устал. После сегодняшней борьбы на пределе сил, безумного напряжения и ожидания развязки он мечтал уже только об одном - вернуться в отель, сгрести Рене в охапку и счастливо и глубоко заснуть часов на восемнадцать. Или на тридцать шесть. Но до этого придется проделать еще кучу всяческих телодвижений. Выйти на финишный круг, забраться на первую ступеньку пьедестала (довольно-таки высокую, кстати) и наклонить голову, чтобы заполучить на шею триста грамм позолоченного серебра, принимать поздравления, говорить с журналистами - сейчас все это казалось совершенно невыполнимой задачей. Не хотелось даже думать о том, что придется снять тяжелые, туго застегнутые ботинки и надеть кроссовки, доплестись до отеля, по пути о чем-то с кем-то говорить, войти в номер, раздеться... А что касается секса... Ну о чем вы, право? Какой секс?
   А еще он как-то резко и сильно замерз. Пока соревнования продолжались и шли лидеры первой попытки, ему было жарко - он и сам не заметил, как расстегнул куртку, рассовал по карманам перчатки и шапку. А потом вдруг понял, что дрожит уже не от напряжения и перевозбуждения, а от холода. Зубы отбивают дробь, еще чуть-чуть - и из носа потечет.
   Он держал лицо - улыбался, махал рукой фанам и журналистам, принимал поздравления и сам поздравлял других двоих лидеров, но с тоской посматривал в сторону той постройки в стороне от финишного стадиона, в которой отдыхал между первой и второй попытками. Вот бы туда попасть. Там можно прямо сразу, не раздеваясь, повалиться на диван и закрыть глаза.
   Утешало то, что сегодня не было запланировано ни пресс-конференции, ни банкета: не первый этап сезона, журналисты уже выжимают все, что можно из ситуации, и еще, без сомнения, будут продолжать в том же роде, пока он не сможет тихо слиться. Ну, а что касается банкета... Неподалеку от Кран-Монтаны, если ехать к югу в сторону Лак де Муари, высоко в горах есть маленький ресторанчик, называется 'Le Sommet du Faucon' - по мнению Отто, лучший ресторан в мире. Такой уютный, с великолепнейшей сырной швейцарской кухней и головокружительным панорамным видом на Альпы. Когда он в пятнадцать лет подрабатывал тут неподалеку лыжным инструктором, он часто сюда заруливал, и у него сложились очень теплые отношения с хозяевами ресторана. Они подкармливали вечно голодного подростка, а он приводил к ним своих учеников. Хозяин - бывший профессиональный спортсмен Лойс Феллэй, закончивший карьеру десять лет назад, и его жена Сильви. Отто непременно хотелось привести к ним Рене, причем он понятия не имел, почему. Хотелось накормить ее там классическим фондю из вашерана с грюйером, вытащить на балкон над страшно глубоким ущельем и потискать ее там, напоить вином из самого высокогорного виноградника в Европе. Он всегда приезжал в 'Сомме дю Факон' один, и супруги Феллэй все удивлялись, почему так, на что он по своему обыкновению отшучивался: 'Я же не повезу к вам кого попало!'. Рене была как раз не 'кто попало', и он почему-то страшно волновался, понравится ли она Лойсу и Сильви. А они ей?
   Бред. Они просто его друзья, к тому же не самые близкие. Она - одна из его подружек, с которыми он спит, и не более того. Почему он чувствует себя так, будто тащит невесту на смотрины к родителям? Может, вообще не стоит туда ехать?
   Но он не может не заехать туда, они наверняка знают, что он тут, и что у него золото, и наверняка уже развели активную подготовку к чествованию героя... И Рене он не может оставить сегодня одну, и он обещал ей... и это ее день рождения... Он уже не в первый раз не мог отделаться от ощущения, что все развивается слишком бурно и слишком быстро...
  
   Детская, чайниковская ошибка - перегрузка задников, конечно, на повороте его вынесло за ворота. Он сильно вздрогнул и проснулся.
   Очередной номер в очередном отеле. Сколько их будет в ближайшее время? Кран-Монтана. Слалом. Первое место. А сейчас что - утро?
   Веселый, ласковый голос:
   - Добро пожаловать на планету Земля! Я уже даже волноваться начала. Ты так долго и крепко спал.
   Он повернул голову - Рене сидела в кресле и читала книгу при свете модернового торшера. Остальной номер был погружен в полумрак. На ней была только его футболка (из тех, в которых он занимался на тренажерах), голые стройные ноги скрещены в щиколотках, волосы распущены. Его внимание привлекло что-то на ее руке - вокруг запястья обернута бело-желтая лента, на которой закреплена медаль. Позолоченная поверхность с выдавленным рельефом снежинки поймала отражение света торшера и сверкнула.
   Подарок на день рождения.
   - А сколько времени? - сообразил он. Посмотрел на часы, которые не снял перед тем, как повалиться спать. 00:26. Ого! - Почему ты меня не разбудила?
   Она пожала плечами (футболка сползла с одного плеча, Отто тут же заволновался):
   - Не знаю. Не хотела тебя беспокоить. Ты очень устал сегодня.
   Съездили в 'Сомме дю Факон'... отметили и день рождения, и победу на соревнованиях! Свинство.
   Когда они вернулись в отель, было уже полпятого пополудни, начало смеркаться, они оба легли спать (Отто пробормотал сквозь сон: 'поспим часик и поедем ужинать и праздновать'). У него хватило сил обнять ее и похватать за грудь, но на этом заряд кончился, и он провалился в крепкий, сладкий сон. Рене проснулась часов в девять, попыталась его разбудить, но не вышло - он не реагировал ни на какие внешние раздражители, даже на ее ласки. Ну и она, помня о том, какой сложный был у него день, не стала слишком усердствовать - пусть спит. Она заказала себе легкий ужин в номер, посмотрела новости (победа Отто взбудоражила все альпийские страны!) и уселась читать захваченный с собой из дома роман 'Мальтийский сокол'.
   - Прости, малыш. - Отто сел в кровати. - Давай - одевайся, поедем поужинать, отметим твой день рождения.
   - Да ладно, Отто. Я уже поужинала. К тому же, мой день рождения уже прошел, и самый лучший подарок я уже получила. И даже несколько. - Рене повертела рукой, любуясь медалью. - И я тоже хочу тебя поздравить.
   - Правда? - Оба понимали, о чем они сейчас говорят.
   - Все, что хочешь, - ласково промурлыкала Рене - ей отлично удавался низкий, теплый кошачий тембр, от которого Отто чувствовал так, словно она гладит его мягкой, пушистой кисточкой или целует, и кровь в нем сразу же вскипала. Он сказал хрипло:
   - Я хочу привязать тебя к кровати.
   - Правда? Я - тебя.
   - Ого, - его глаза сверкнули, ей даже показалось, что из них выглянули два чертенка с вилами. - Малыш, эти два желания как бы взаимоисключающие.
   - Не-а, - Рене хотела бы, чтобы и у нее были такие же черти, которые могли бы помериться силами с его, но, во всяком случае, хищно смотреть на него и коварно улыбаться она уже научилась. - Они последовательные, дорогой. Ты сегодня победитель, так что, я думаю, твое желание должно быть выполнено в первую очередь.
   - Мм, - он приподнял одну бровь и также хищно оглядел ее - от растрепанных темных волос до накрашенных ярко-красным лаком ноготков на пальцах ног. - А у тебя день рождения, и вообще - ladies first .
   - А ты хочешь, чтобы я тебя привязала?
   Он ухмыльнулся:
   - Еще как хочу. А ты хочешь, чтобы я тебя привязал?
   Вместо ответа она не спеша заложила страницу оберткой от шоколадки, аккуратно положила книгу на столик под торшером, грациозно встала с кресла. Отто с интересом следил за ней нахальными сверкающими глазами. Она взялась скрещенными руками за подол майки и медленно потянула ее вверх.
   - Может, музыку включить? - невинно поинтересовался он. Рене помотала головой, сняла майку и бросила ее в кресло - на ней осталась только тонкая серебристая кружевная ленточка, заменяющая трусики. Девушка шагнула к постели и протянула ему руки ладонями вниз, мол, привязывай.
   - Ну что же, - Отто оценивающе взглянул на нее. - Идея, конечно, тухловата, но попробовать можно.
   - Почему это она тухловата? - возмутилась Рене.
   - Потому что все, кому не лень, привязывают девушку. Нет бы мужика привязать.
   - Тогда давай я тебя привяжу! - оживилась она.
   - Ну уж нет, напросилась - получай!
   Она улыбнулась:
   - Что я должна делать, о господин? Упасть на колени?
   - Неплохо для начала, - хихикнул он. - А что ты собираешься делать с колен?
   - Поздравлять тебя оральным способом.
   Он хохотнул:
   - Давай, поздравляй, только не до финала.
   - Даже не надейся. Я хочу тебя всего. - Она опустилась перед ним на колени и с явным удовольствием рывком притянула его к себе, обхватив его за бедра. Почему-то он подумал, что она выглядит такой гордой, даже стоя перед ним на коленях и делая то, что она делала. Он понаслаждался какое-то время, потом поднял ее на ноги:
   - На кровать, малыш.
   - О да, великий вождь.
   - Краснокожих, - подсказал он. - Я знаю, чем я тебя привяжу.
   - Если ты про мой подарок - то и думать забудь!
   - Почему?
   - Мой подарок и точка. Медали, знаешь ли, не предназначены для эротических игр.
   - Строгая какая. Ну ладно, попробуем по-другому.
   Он вышел в коридор и через несколько секунд вернулся с тем, чем он решил ее привязать. Она расхохоталась - это были широкие ленты на липучках, предназначенные для того, чтобы скреплять лыжи одну с другой при переноске и транспортировке. Ярко-оранжевые ленты с фирменной россиньоловской буквой R.
   - Они внутри проложены мягкой резиной, - утешительно сообщил Отто, посылая ей свою самую дьявольскую ухмылку.
   - Сейчас расплачусь от умиления и радости.
   - Прибереги свои слезки для чуть попозже.
   - Только не говори, что собираешься меня бить.
   - А ты этого хочешь?
   - Не уверена.
   - И хорошо. Я этого делать не собираюсь, - отрезал он. - Даже если попросишь.
   - Ого, - Рене удивилась его неожиданной серьезности. - Это так важно?
   - Надо быть больным на всю голову, чтобы получать от этого удовольствие, - сообщил он, примеряясь к тому, как бы половчее привязать ее запястье к тонкой резной металлической инкрустации в изголовье.
   - Тогда и ты можешь поплакать от облегчения - я тоже этого не люблю. Хотя, вообще говоря, такие дядечки вроде тебя... ну знаешь, такие доминантные самцы, вожаки стаи и все такое... вроде как могут на это вестись.
   Отто презрительно фыркнул и ловко зацепил обе ее руки так, чтобы они оказались у нее над головой, почти сведенные вместе. Он знал женщин, которые откровенно тащились, когда мужчина причинял им боль или унижал, и его просили об этом, но он этого никогда не делал. Просто потому, что ненавидел насилие - любое. Он и фишку с привязыванием оценил уже во вполне взрослом возрасте, когда понял, что это не имеет отношения к насилию и унижению - это просто одна из эротических игр, и играется по соответствующим правилам.
   - Если это из твоего трэша, то бабы-авторши ни хрена в этом не смыслят, - доложил он. - А таких самцов... к врачу. В смирительной рубашке. Ну что, займемся делом, что ли, или еще поболтаем?
   Рене сообразила, что обе ее руки привязаны к изголовью, и, изогнувшись, задрала голову, чтобы посмотреть, как он это сделал:
   - Ого! И что теперь?
   - Теперь думаю, может мне тебя сфоткать и отправить в Россиньоль? Вдруг премию дадут? Типа мужик не только на лыжах гоняет, но и в кровати использует...
   - Только попробуй! - всполошилась она.
   - Шутка юмора, Браун. Расслабься. А что мы сделаем с твоими ногами?
   - Ты вождь, ты и рули.
   - Карт-бланш. Понятно. - Отто ухватил ее за щиколотку и оглядел кровать: - Могли бы и изножье такое же сделать. Ничего не получится.
   - Какой ужас.
   - И не говори. Думаю, тебе придется просто немного согнуть колени и расставить ноги как можно шире.
   - Прямо вот так?
   Он посмотрел и довольно ухмыльнулся:
   - Отлично, малыш.
   Он заставил ее кончить два раза прежде чем залез на нее - и еще дважды. А потом они поменялись местами.
   Его запястья оказались слишком широкими - длины фиксирующих лент не хватило, и ей пришлось привязать его руки к изголовью собственным шарфом. Он лежал с довольнющей и хитрющей улыбочкой, а у нее в голове вертелась дюжина вариантов, с чего стоило бы начать. Она так сильно желала и любила его - своего чемпиона, героя, своего короля. Он отдыхал, пока она возилась с привязыванием, его светлые волосы вокруг лица были влажные от пота и завились колечками, его мускулистая грудь от тяжелого дыхания так и ходила ходуном, как стройные, лоснящиеся бока великолепного призового жеребца после скачки. Его глаза сияли золотисто-янтарным светом, и в них было столько всего... Столько нежности, ласки, столько желания, и это все было так легко принять за любовь, что Рене потеряла бдительность и размякла. Она прижалась щекой к его плечу и прошептала:
   - Ведь ты любишь меня, Отто. Скажи, что ты любишь меня.
   Привязанный, голый, поставленный перед необходимостью отвечать на неправильный вопрос. Рене сразу поняла, что совершила промашку, но... какого черта? Она решила идти до конца. Вся нежность исчезла из его глаз - они стали настороженными и непроницаемыми. Он сказал тихо:
   - Я тебя боюсь.
   - Ты... меня? Но...
   Пора было заканчивать дурацкий разговор. Не самая легкая задача даже для сильного, тренированного мужика, привязанного за руки к изголовью кровати - он поднял плечи и дотянулся до ее губ, заткнул ей рот поцелуем, как неоднократно делал за последнее время, когда хотел закрыть какую-то тему. Рене протестующее пискнула, он понял, что она сейчас попытается отстраниться от него и приступить к допросу - у него максимум полсекунды. Его руки связаны всего лишь шарфом, мягким и рыхлым, ангора с акрилом, поэтому ему легко удалось провернуть запястье внутри мягкой петли и освободить левую руку. После этого инициатива оказалась полностью в его руках - он обхватил затылок девушки и прижал ее к себе, целуя так страстно и отчаянно, что у нее голова закружилась. Отто был уверен, что она, помня результаты ее позавчерашней попытки допроса, не рискнет сегодня повторить опыт, но всегда лучше перестраховаться. Ей пора бы уже понять, что если Отто Ромингер не хочет отвечать на вопрос - он и не ответит, даже если его пытать каленым железом. Он целовал ее, пока не почувствовал, что она загорелась в ответ, что она прижимается к нему всем телом. Тогда отпустил и, не дав ей опомниться, фыркнул:
   - Малыш, в полицию работать тебя точно не возьмут.
   - Почему это? - очень удивилась она - не то чтобы она собиралась в полицию, но почему он об этом вообще заговорил?
   - Это называется ты меня связала? А если бы я, скажем, был опасным преступником? - поддразнивал он, его глаза смеялась.
   - Ну извини, наручников под рукой не оказалось, - надулась она. Конечно, он выпутался из шарфа - обе его руки были свободны и одна уже тискала ее грудь, а вторая - попку, а шарф свободно свисал с инкрустации в изголовье, как бело-голубое облако. - Ладно-ладно, Ромингер, сейчас приспособим кое-что другое.
   Он не думал, что она попытается повторить попытку допроса, поэтому не имел ничего против того, чтобы она снова попыталась привязать его.
   Она вскочила с кровати (он, лежа, любовался, как она вертится перед шкафом с одеждой) и наконец вытащила нечто с торжествующим видом:
   - Ну вот тебе, мой хороший, теперь не сбежишь.
   Колготки. Отто со снисходительной улыбкой скрестил запястья над головой, чтобы ей было удобнее привязывать его. Но она не сделала прежней ошибки - она привязала не обе руки сразу, а каждую по отдельности, и самодовольно и очень плотоядно ухмыльнулась:
   - Попробуй-ка теперь выкрутиться, Ромингер.
   - Смотря что ты будешь делать, - он прищурился. - Уверен, что я сейчас усну и мне будет глубоко пофиг, привязан я или нет.
   Она закусила губу и метнула на него хищный взгляд:
   - Вот так, да? Ну спи, дорогой, а я посмотрю, могу ли я тобой попользоваться, пока ты спишь.
   Ну все, разговоров больше точно не будет. Отто с довольным видом закрыл глаза. Сейчас она из кожи вон вылезет, чтобы возбудить его так, чтобы он начал упрашивать развязать его. Нет, пожалуй, быть привязанным к кровати - неплохая штука.
   - Глазки закрыл? - с ласковой насмешкой спросила Рене. - Вот сейчас нам и шарфик пригодится.
   Он почувствовал, как она обернула шарф вокруг его головы и завязала глаза. Забавно.
   - Тем удобнее будет спать, - сообщил он и охнул: она ткнула его в ребра - несильно, просто чтобы не умничал.
   - Сейчас посмотрим, как ты будешь спать, - с восхитительной чувственной угрозой в голосе промурлыкала она. - Господи, всегда мечтала привязать красивого мужика к кровати и проделать с ним кучу всяких штук.
   - Ты это в одной книжке вычитала, или сделала комбинацию из нескольких?
   - Что именно? Это? - она лизнула его горло вниз, помедлив между ключицами. - Это было в одной грязной книжонке - потом героиня взяла плетку-семихвостку.
   Он зевнул. Ага, плетку...
   - А если вот это... - она поцарапала кончиком ногтя его сосок. Отто издал молодецкий храп, показывающий, что он все ее фокусы насквозь видит, и она его ничуть не напугала и ничем не удивила. - Но это было в совсем другой книжке... А, постой, я еще кое-что вспомнила... - Ее острый язычок скользил вниз, она сильно куснула его в живот. - Но в этой книжке для бедного парня все закончилось больницей, а для девушки - тюрьмой...
   - Он попал в больницу с кровопотерей, столбняком или просто умер от старости? А ее за что посадили - за людоедство? - спросил Отто с ленивой усмешкой.
   Она хихикнула и не ответила, ее губы мягко обхватили его. Он наслаждался - непривычно беспомощный и уязвимый, с завязанными глазами, прикрученными к изголовью кровати руками. Черт, никогда раньше не соглашался, чтобы его привязывали. Хотя предлагали, много раз. Но он никогда и никому не верил настолько, чтобы пойти на такое - уступить контроль, полностью довериться, не думая о том, что из этого выйдет. Он никогда не любил вывертов, ему всегда нравился секс простой и честный, никакие дополнительные штучки вроде наручников его не привлекали - он мог удовлетворить девушку без каких-то вспомогательных устройств, и сам получал массу удовольствия. Но Рене предложила - и он не просто согласился, но и испытывал от этого непривычное, острое наслаждение. Вполне возможно, что, не будь он привязан, он бы уже поставил ее раком и отодрал как положено. Но он лежал, а она продолжала ласкать его. Спешить было некуда, всем сейчас полностью управляла Рене, которой он почему-то доверял безраздельно, и Отто просто отдался восхитительным ощущениям.
   Зря. Она поняла, что завела его до точки, но отпустила буквально за пару секунд до того, как он собирался кончить, в последний миг перед точкой невозврата. Это было его собственное лекарство, а как же, он развлекал ее именно так в тот первый вечер дня, когда они стали любовниками. Он тогда немного увлекся и довел ее до слез, не давая ей кончить. Она хочет сделать то же? Ладно, мадам, посмотрим, кто кого. Он не отреагировал - продолжал лежать с блаженной улыбкой.
   Рене стояла на коленях перед ним, думая, что делать дальше. Сейчас она остановилась вовремя - она поняла, что пора, по его участившемуся дыханию. Что он там с ней делал в тот раз, когда вынудил умолять его? Она склонилась над ним, прикоснулась губами к его губам. Прошептала чуть слышно:
   - Когда ты захочешь, чтобы я тебя отвязала, просто скажи.
   Он не ответил, просто лежал молча перед ней - такой прекрасный, такой сильный, такой любимый. Мускулистый и загорелый, и совсем голый, если не считать шарфа, которым она завязала его глаза. По бело-голубому шарфу и синей подушке рассыпались его светло-пепельные волосы. Она снова поцеловала его в губы и начала скользить вниз, ожидая, что он как-то даст ей понять, что ему нравится то, что она делает. Но он молчал и оставался неподвижным. Правда, что ли, уснул?
   Или затеял очередную игру? Покер? Ну-ну. Рене обхватила его рукой и начала ласкать, ее губы скользили по его животу, пока не добрались до его пупка - одного из самых ее любимых и чувствительных местечек на его теле. Нежный поцелуй... укус... снова поцелуй... опять укус - более долгий и сильный... и все сначала. Ее пальцы сжались чуть крепче, амплитуда увеличилась... Он опять на грани - и она снова отстранилась. Ноль реакции. Но Рене уже хорошо знала и чувствовала его - от нее ничего не ускользало. Участившееся прерывистое дыхание, горячая, чуть покрывшаяся испариной кожа, легкая дрожь, пробежавшая по мышцам. Никакая молчанка не введет ее в заблуждение.
   Она сама больше не могла терпеть, не могла сдерживаться. Как же она хотела заполучить его полностью, насладиться им!
   Она чуть сама не спросила 'отвязать тебя?' - но это испортило бы всю игру. Он должен был просить! Он, а не она! Но он молчал, хотя и не мог уже притворяться спящим. Его тело реагировало слишком красноречиво. Рене застонала от смеси вожделения и досады - кажется, все опять идет к ее капитуляции. Во всяком случае, похоже, что он нацелился именно на такой результат. Ну ладно, посмотрим... Закусив губу, она начала медленно... очень медленно... еще медленнее опускаться на него. Совсем чуть-чуть - она впустила его в себя ровно настолько, чтобы дать ему почувствовать, какая она горячая, мокрая, нетерпеливая, как она пульсирует от нетерпения, как она ждет его. Чуть-чуть - и поднялась, освобождая его. Господи, Отто, как я хочу тебя. Скажи. Пожалуйста, попроси меня. Он молчал, тяжелое, быстрое дыхание вздымало его влажную грудь. Рене наклонилась над ним, поцеловала в губы, он впустил в свой рот ее быстрый, горячий язык - очередной сумасшедший, отчаянный поцелуй, который не мог закончиться ничем, кроме как взрывным соединением. Молчит, молчит, партизан чертов... Она снова начала дразнить его - насаживаясь на него совсем немного, неглубоко, продолжая это медленное издевательство и над ним, и над самой собой, сходя с ума от распаляемого и неудовлетворенного желания. Еще, еще, еще... Его руки, привязанные к изголовью кровати, напряглись, вены вздулись, он сжал кулаки... Рывок, поворот запястья - но на этот раз она привязала его на совесть. Ну почему, почему она не предусмотрела такого поворота? Господи, если бы он сейчас вырвался на свободу, это был бы настоящий тайфун. Дрожа от нетерпения, она слегка прогнула поясницу и резко впустила его в себя полностью. На всю глубину. Ее крик наслаждения, его тяжелое, прерывистое дыхание. Она прижалась к нему всем телом, все ее существо умоляло - еще, еще... Отто весь горел, напряженный, как натянутая струна. Он запросто мог бы сделать ее, просто подав вперед бедра, но ему нужна была ее полная капитуляция - таким уж он родился. Полупобеда его не устраивала. И Рене капитулировала - иначе и быть не могло. Слишком тугой узел на его запястьях стал еще туже после его попыток вырваться, но хоть в чем-то ей повезло - на прикроватной тумбочке лежал ее маникюрный набор, в котором были маленькие ножнички.
   Вроде бы он даже не вспомнил о том, что у него завязаны глаза. Он набросился на нее как безумный. Она громко закричала, судорожно выгнувшись под ним, еще несколько мощнейших, глубочайших ударов - и оба растворились в долгожданном пожаре. Шарф развязался, упал на ее лицо, кто-то из них нетерпеливо отбросил его в сторону. Все... Кажется, на несколько секунд у мужчины и женщины все стало общим. Прерывистое дыхание, дикое сердцебиение, бешеный пульс... Слишком хорошо. Так не бывает...
  
   Они засыпали вместе. Рене обвилась вокруг него, он прижал ее к себе... И она прошептала уже засыпая:
   - Отто... Я хочу быть твоей женой.
   Он обмер в ужасе. Она сказала это. Сказала и заснула, избавляя его от необходимости отвечать, как-то выкручиваться, но роковые слова были сказаны.
   И вот теперь она спала рядом с ним, обнимая его, а он лежал без сна и думал, что ему делать? Что, ради всего святого? Она хочет быть его женой. А он не хочет быть ничьим мужем!!!
   Он не готов. Он не может жениться. Ему, черт подери, 21 год, почему он должен сейчас себя связывать? Он женится лет в тридцать. Или сорок. Он будет старым мужиком, решит, что нагулялся, и женится - что еще останется тридцатилетнему старикану? Но сейчас... Он не хочет жениться! А она думает по-другому. Она уже не только хочет, но и сообщила об этом ему. Вот черт...
   А что она сделает, если он не женится?
   Почему он позволил, чтобы все у них зашло так далеко? Ведь с самого начала знал, что она серьезно воспринимает то, что между ними происходит, в то время, как он просто развлекается. Да, черт подери, он развлекался... пока сам не начал воспринимать происходящее, как нечто драгоценное. Опасно драгоценное. Эта девчонка подобралась к нему слишком близко. Эта невозможная, взбалмошная, нежная, ехидная, ласковая, веселая, сладкая, наивная, непосредственная, сексуальная девчонка. Дело зашло слишком далеко, снова подумал он. Чересчур далеко. Недопустимо далеко.
   Он будто с ума сошел, носится с этой Рене, трахает ее не предохраняясь, разговаривает с ней всякие умные разговоры и откровенничает как полоумный. А ловушка захлопывается. Скоро совсем захлопнется. И будет он сидеть, как волк в капкане, и не знать, как выпутаться. Ведь, черт ее побери, она уже распланировала себе целую жизнь с ним, сотней детей, домашними тапками разных размеров - побольше с надписью 'Для него' и поменьше - 'Для нее', 'они жили долго и счастливо и умерли в один день' и всем таким. И как он вообще мог дотянуть до этого? Как он вообще мог потащить ее в тот отель две недели назад? Ведь знал все с самого начала, знал, что нельзя! И как он теперь должен выпутываться, чтобы не навредить ей и не причинить боль? Она уже хочет замуж за него! А незадолго до того она выпалила, что он ее любит, и к тому же потребовала от него подтверждения. Он, конечно, выпутался, но испугался по-настоящему.
   Рене тихо вздохнула во сне, он почувствовал на шее тепло ее дыхания, ее волосы щекотали его губы. Ее пальцы на его животе дрогнули, она была такая теплая, сонная, сладкая. Отто захотел ее снова, подумал, что можно разбудить и снова заняться с ней любовью (нет...сексом, поправил он сам себя) Но он не стал это делать. А вдруг она начнет с того, на чем закончила? Опять скажет ему это? И будет ждать ответа? И что он должен будет ей ответить? Похлопает по плечику и скажет 'Ну-ну, малыш. Поговорим об этом в другой раз'? Или промямлит 'Эй, детка, у нас был потрясающий секс, но это не значит, что...' А чего это не значит? Он понятия не имел. Он знал только одно - все это вместе значит, что пора уносить ноги. Он начал забавляться с ней, полагая, что является гроссмейстером в этой игре, а она приготовишка, и - проиграл. Потому что для него это тоже перестало быть игрой. Вот что хуже всего. Она сказала, что хочет за него замуж. И на какую-то долю секунды его охватила такая нежность, такое тепло, такая радость... То, чего хочет Рене - это еще полбеды. Самое плохое - то, что он какой-то миг и сам был не против.
   И что он теперь должен делать? Бежать от нее с криком 'Караул! Грабят!' Он собирался бросить ее - он это и сделает, причем как можно быстрее. А потом... воспоминание пронзило мозг - громкий, настойчивый стук в дверь... он сам, выплывающий из лихорадочного сна, сквозь головную боль и ломоту всего тела от высоченной температуры... Вы были знакомы с Моной Риттер? Она мертва. Вы могли предположить, что она покончит с собой? Веер ярких, цветных, превосходного качества фотографий - блестящее красное месиво вместо лица, один открытый глаз, разбитый череп... Предсмертная записка. 'Она сделала это из-за вас'.
   Только не это. Только не Рене. Если это случится с ней... он зажмурился в темноте, почувствовал, что дыхание перехватило. Он не может ее бросить. Она любит его. Он прекрасно понимает, что она очень сильно его любит. Если он бросит Рене - это будет для нее шоком, трагедией. Значит, надо сделать так, чтобы она сама захотела его бросить. А, сделав это, вздохнула бы с облегчением, что отделалась от этого ублюдка. И открыла бы бутылку шампанского, чтобы это отпраздновать.
   Как он собирается этого добиться? Что он должен сделать, чтобы Рене захотела уйти от него? Чтобы поняла, что она любит человека, который не заслуживает этого? Чтобы до нее дошло, что он ничего, кроме несчастья, ей не даст? Что он - последний подонок, и, отделавшись от него, она совершила бы самый правильный и умный поступок в своей жизни? Значит, он и должен стать последним подонком.
   Неприятная перспектива. Что делают подонки? Рыгают вслух и портят воздух за столом? Нет, он на такое просто не способен. А что? Хамить, говорить гадости, заигрывать с девками, которые ему вечно дают авансы, один он или нет, и которых он уже две недели отшивает не глядя? Вот это, наверное, возможно. Тоже паршивая перспектива, но он просто обязан пойти на это. Так он защитится от слишком опасных отношений и ее убережет от боли. Она должна бросить его. Вот и нашелся выход. Он наконец уснул, понадеявшись, что это решение окажется не только правильным, но и выполнимым.
  
   Рене проснулась первая - Отто еще спал. Сегодня они собирались провести весь день в постели, и эта перспектива была так чудесна! Девушка блаженно улыбнулась и выскользнула из постели, чтобы быстренько принять душ и встретить пробуждение любимого мужчины чистенькой и свежей. Потом, наверное, они закажут завтрак в постель. Что она вчера сказала уже в полусне - начисто вылетело у нее из головы. Конечно, она помнила, что пыталась вытянуть у Отто признание в любви и что у нее ничего не вышло, но в этом не было ничего удивительного - одно дело любить девушку, и совсем другое - открыто в этом признаться. Она же знает, какой он скрытный и как ненавидит разговоры о чувствах и прочих тонких материях, он конкретный и сдержанный. В последнее время ей все время кажется, что их отношения как-то меняются - они становятся будто бы ближе, Отто стал что-то ей рассказывать (конечно, не про свою семью, но хотя бы про то, как прошла тренировка, что происходит в университете...) его часто интересует ее мнение (раньше он как-то больше от нее отмахивался). Она не представляла свое будущее без него - он так быстро занял огромное место в ее жизни, так много значил для нее, ей казалось, что она живет только, когда он рядом с ней - остальное время превратилось в прозябание, бессмыслицу. Она жила им и своей любовью к нему. А как он на нее смотрел... В его взгляде была любовь. Правда. Рене так сильно любила его, что не могла даже предположить, что он не отвечает ей взаимностью.
   Когда она вышла из душа (в одном белом махровом полотенце, обернутом вокруг бедер), он уже не спал. Рене улыбнулась и бросилась к нему в объятия:
   - Привет.
   Отто сидел на краю постели с телефонной трубкой в руках. Вид у него был мрачный и озабоченный. Пока Рене была в душе, он позвонил Лойсу Феллэю и объяснил, что вчера не приехал, потому что попросту уснул, а сегодня... извини, старик, сегодня должен быть в Цюрихе. Да, учеба. Завтра на тренировочную базу, а сегодня... ну диплом, да, мне очень жаль... Он положил трубку, злой и несчастный. Ужин с Рене у Феллэев показался ему каким-то недопустимым, слишком сентиментальным и многозначительным событием. Лойс, кажется, обиделся, Сильви отняла у мужа трубку и достаточно красноречиво выразила свое 'фи', их девятилетние мальчишки-близнецы были разочарованы до слез: они уже неделю мечтали увидеть восходящую звезду горнолыжного спорта - даром, что они с детства вертелись среди профи. Отто поклялся, что еще до Нового года обязательно закатится к ним, хотя бы из Бормио махнет, когда пройдет там спуск.
   Если бы только ее вчера черт не дернул за язык, причем дважды, они бы и день в кровати провели, и на ужин поехали бы в 'Сомме дю Факон'... Но ее слова, произнесенные вслух, и все решения, которые он был вынужден принять, все изменили. Теперь он должен был начинать приводить свой план в действие - и сейчас было время для первого пенделя. Если бы он только мог... Она ластилась к нему, такая теплая и сладкая, такая желанная...
   - Одевайся, - буркнул он. - Мы завтракаем и уезжаем.
   - Но мы же хотели...
   - Я передумал, - Отто освободился из ее объятий: - У меня нет времени валяться просто так.
   - Просто так? - Рене подняла бровь, ее глаза насмешливо блеснули: - Знаете, мсье, вы могли бы подобрать другое определение.
   Он равнодушно пожал плечами:
   - Собирайся быстро.
   Рене оценивающе взглянула на него. Мрачный и сердитый, отводит взгляд. Что с ним такое? Не в духе с утра? С их величеством такое бывает. К полудню отойдет и станет похож сам на себя. Она пожала плечами и достала из шкафа свой чемодан:
   - Как скажешь, командир.
   Когда он вышел из ванной, голый и по-прежнему мрачный, Рене была уже одета в джинсы и розово-серебристый свитер. Как и вчера вечером, когда она ждала, пока он проснется, Рене сидела в кресле и читала 'Мальтийского сокола'. Впрочем, сейчас она скорее делала вид, что читает - интриги вероломной Бриджет О'Шоннеси сегодня не так ее привлекали. Она ждала, что он улыбнется и переведет все в шутку. Или обнимет ее.
   Ничего подобного. Он молча начал одеваться. Трусы, драные джинсы, застиранный темно-серый лонгслив с рекламой проката лимузинов, грубые ботинки на тракторной подошве. Рене исподтишка наблюдала за ним. Он подхватил с кровати полотенце и еще раз вытер мокрые волосы. Поколебавшись с секунду, Рене робко предложила мир:
   - Может, посушишь феном?
   - Сам разберусь, - буркнул он. - Чего сидим? Готова завтракать - пошли.
   - Отто, что с тобой такое? - испуганно спросила Рене.
   Не говоря ни слова, он вытащил ее из номера и, как провинившуюся козу, поволок к лифту. Рене вырвала руку из тисков его пальцев:
   - Прекрати! Почему ты это делаешь?! Не смей так со мной обращаться!
   - Я обращаюсь с кем угодно так, как считаю нужным, - резко ответил он. - Иди, черт подери!
   - Нет! - она заплакала. - Ты ведешь себя, как дикарь! Я этого не заслужила!
   - Черт! - пробормотал он. Их взгляды встретились. В ее глазах были слезы и гнев, в его - только стыд и замешательство. - Ладно, все. Пойдем.
   Он думал, что Рене потребует извинений, и не собирался их давать, но она сдалась и пошла за ним. Он был готов орать от досады и злости на самого себя. Куда он сам себя втравил? Нет, не так: куда его втравило его неконтролируемое влечение? Он впутался в эти отношения с хорошей девушкой, которая безумно любит его и хочет выйти за него замуж, он задыхается от чего-то вроде клаустрофобии и от страха, что не сможет выбраться из ловушки, не причинив боли, которая может заставить Рене сделать что-нибудь непоправимое...
  
   Возвращение в Цюрих было мрачным. Погода испортилась совсем, повалил сильный снег, Рене полагала, что, может быть, пройдет немного времени, и настроение Отто улучшится, и снег пройдет, и все снова будет хорошо. Как было до сегодняшнего утра. Но все складывалось ужасно. Погода ухудшилась настолько, что не доезжая Мартиньи им пришлось давать лишний крюк на полсотни километров: дорогу через перевал закрыли из-за непогоды, на подъезде к Монтре Отто словил штраф за превышение скорости, а неподалеку от Фрибура спустило колесо. Дворники не справлялись с мокрым снегом, корпус машины обледенел, дорога на глазах превращалась в снежную кашу. Когда Отто вернулся в салон, поменяв колесо на запаску, он был мокрый с головы до пят и дрожал от холода, на волосах таяли снежинки. Рене включила печку посильнее. Он хотел закурить, но зажигалка вышла из строя, в общем, все складывалось так, чтобы его настроение оставалось премерзким. С начала пути три с половиной часа назад он едва выдавил из себя два слова, и те были ругательствами.
   Не будь он чокнутым Ромингером, он вполне мог бы, как все прочие спортсмены, приехать на этап не на своей машине. Другие швейцарцы предпочитали железную дорогу - можно было доехать до самой Кран-Монтаны в комфортабельнейших поездах, из Цюриха дорога заняла бы всего три часа. Билеты первого класса были бы оплачены ФГС, также как и такси с вокзала до дома. Но Отто упорно продолжал ездить везде на своей машине, утверждая, что ему дорога абсолютная свобода перемещения. Теперь он был свободен перемещаться через буран хоть до завтрашнего утра, и похоже было, что к этому идет.
   По радио сказали, что часть автобана Е27 перекрыта, и Отто выругался - своротку они уже проехали, и деваться теперь было некуда, оставалось ехать до ближайшего съезда и молиться, чтобы перекрытие было дальше. Рене вспомнила, что утром прогноз погоды был не настолько плохой. Отто мрачно молчал. Обледеневшие дворники почти не очищали стекло - пришлось без конца выскакивать из теплого салона в буран и отбивать лед об стекло. Рене заикнулась, что она могла бы делать это сама, но он так свирепо посмотрел на нее, что она умолкла и сжалась в своем кресле, гадая, что на него такое нашло.
   Она еще ни разу не видела его таким. До сих пор он почти всегда был таким ровным, спокойным, веселым и невозмутимым. Что случилось? И почему он выглядит таким... не злым, а очень расстроенным, будто произошло что-то на самом деле ужасное. Грустный, мрачный, подавленный. После такой победы! Как такое может быть? Рене была в полной растерянности. Ей оставалось только любить и прощать его и надеяться, что его плохое настроение скоро как-нибудь пройдет.
   Но пока все складывалось так, что его дурное расположение духа могло только усугубиться. Они ехали медленно, держась правого ряда автобана, потому что видимость оставалась на нуле, а Отто хотел свернуть с трассы, как только будет возможность.
   - Ты хочешь найти объезд? - робко спросила Рене.
   - Не знаю, - мрачно ответил он. - Может быть, имеет смысл переждать буран в Берне.
   - Ты хочешь заехать к родителям? - взволнованно уточнила девушка. Отто взглянул на нее, как на сумасшедшую:
   - Нет. - Он не стал объяснять; как обычно, когда разговор заходил о родителях, тут же закрылся. Но подумал, жаль, что нельзя заехать к родителям по пути, чтобы переждать непогоду. Нет, не выгнали бы, но... вот как ей объяснить все эти сложности? Да и зачем? Она - просто его любовница, которую он к тому же намерен бросить. А в Берне можно переночевать в отеле. Посидеть в ресторане, если буран быстро кончится. Можно, в конце концов, машину оставить на стоянке и уехать домой на поезде. За машиной он просто вернулся бы, как только погода улучшится. Все равно в такой снег тренироваться нельзя.
   - Но твои родные живут в Берне? Правда? - осторожно допытывалась она.
   - Нет.
   - А где - в пригороде?
   Будто в ответ на ее слова, едущие по автобану впереди машины замедлили ход, загорелись красные огни стоп-сигналов. Отто остановил машину, еле плетущуюся по снежному месиву. По радио диктор бубнил про чрезвычайную дорожную ситуацию, огромное количество аварий и экстремально низкую температуру для этого времени года. В Берне было -2 градуса.
   Отто зарычал от досады и стукнул кулаком по рулю. Впрочем, в этой ситуации не было ничего, что можно было предпринять - впереди была или авария, или перекрытие, и оставалось только смириться и ждать спокойно, пока затор рассосется. Варианты вроде 'бросить машину и выбираться пешком' он пока не рассматривал.
   - Это надолго, да? - грустно спросила Рене.
   - Скорее всего. - Он повернул голову, чтобы посмотреть на нее. Тихая, слегка испуганная, поглядывает на него с опаской. Он старался играть подонка, но у него получалось, как он думал, плохо - значит, не так уж и плохо, раз она уже смотрит на него так, будто боится, что он вот-вот начнет ее бить. Ну да, она уже по опыту знает, что побить могут. Он вдруг некстати вспомнил, что она ему рассказала тогда. Про того типа, который был у нее раньше. Когда он не смог уговорить ее на секс, он побил ее и изнасиловал.
   Все свинство собственного поведения обрушилось на Отто, как ледяной душ. Черт, она же просто девчонка, бестолковая, наивная и беззащитная. После того, что с ней уже произошло, он теперь не может придумать ничего лучше, как начать ее планомерно гнобить. Он импульсивно прижал ее к себе, даже сказать ничего не смог, просто обнял и начал целовать. И почти сразу почувствовал, как напряжение отпускает ее, как она доверчиво и радостно отвечает ему... потом понял, что она плачет. Он не спросил, в чем дело - это и так было ясно. Он не мог извиняться, и понятия не имел, что ему делать дальше. Отто Ромингер умел уничтожить кого бы то ни было одним ядовитым, коротким замечанием. Но он пока что обратил на нее дай Бог десять процентов своей потенциальной боевой мощи. Что будет, если он начнет палить хотя бы вполсилы?
   - Не реви, - грубовато сказал он. - Все, Рене, хватит. Мы тут надолго застряли.
   Она благодарно вздохнула, прижимаясь к его груди и устраиваясь поудобнее, как кошка, вернувшаяся от непогоды к своему любимому камину. Хотела спросить, что это было, что на него вдруг нашло, но спросила другое:
   - А у нас бензин не кончится?
   - Нет.
   - А если мы есть захотим?
   - Если это перекрытие, то сюда должны будут доставить бензин, еду, воду, туалеты. Ну, то есть я так полагаю.
   - Как темно стало... Сколько времени?
   - Час дня. Темно из-за снегопада.
   Казалось, что свинцовые, тяжелые, мрачные тучи нависали так низко, что можно встать на крышу машины и дотянуться до ближайшей. И туман...
   Отто присмотрелся - мимо машин, прикрывая лицо от ветра, шел человек в полицейской форме и засыпанном снегом прорезиненном плаще, он останавливался около каждой на несколько секунд - похоже, действительно перекрытие. Наконец, полицейский дошел до них, Отто приоткрыл окно.
   - Добрый день, - у полицейского был простуженный голос и усталый вид. - Придется подождать. Дорога перекрыта. Впереди серьезная авария.
   - Неизвестно, как долго?
   - Минимум два-три часа. Приносим извинения. Перевернулся грузовик, лежит поперек шоссе, чтобы его убрать, нужна спецтехника, которая должна еще доехать. Наберитесь терпения.
   - Понятно. Будем ждать.
   Они ждали. Час, два... Ни о какой доставке продуктов пока никто слыхом не слышал, машину засыпало снегом, Отто вышел с сигаретой, чтобы не дымить в салоне - его тут же чуть не свалил с ног порыв ледяного ветра, швырнул ему в лицо пригоршню снежных хлопьев. Отто, подняв воротник, чтобы защититься от ветра, осмотрелся и присвистнул. Вокруг виднелось бесчисленное количество заснеженных холмиков, внутри которых застыли мерседесы и фольксвагены, и кое-где между этими холмиками маячили такие же страдальцы, которые вылезли покурить, подышать бензиновым выхлопом и оценить масштаб бедствия.
   Ему жаловаться было вроде бы не на что. Он неплохо устроился - только что Рене отлично ублажила его оральным способом, в ее сумке нашлась шоколадка, которую они слопали пополам. И болтать было весело и интересно. Она рассказывала ему про то, как ездила в Англию по студенческому обмену. Он удивлялся, сколько всего она умудрилась втиснуть в трехнедельную поездку. Помимо каких-то учебных дел в Лондоне, она объехала всю страну - на поезде или на автобусах, на пароме смоталась на Шетландские острова и в Ирландию. Невероятно, подумал Отто, какое же у нее неиссякаемое любопытство. Он был готов слушать ее рассказы про ту поездку просто часами. И мигнуть не успел, как они уже строили планы на поездку в Гармиш. Какие, к черту, планы? - вдруг подумал Отто. Гармиш-Партенкирхен, вотчина Эйса великого и ужасного, и Кандагар, полигон его величества. Чтобы хоть как-то соответствовать, Ромингеру придется тренироваться до упада...
   А тренироваться не хотелось. Хотелось болтаться с Рене по Мюнхену и слушать про отпечаток копыта дьявола во Фрауэнкирхе, махнуть в Нойшванштайн и попытаться поймать ускользающий дух Виттельсбахов. Хотелось даже, черт с ней, потратить полдня на то, чтобы смотаться в Зальцбург и поахать и поохать около домика, в котором родился Моцарт - о котором Отто знал только что это вроде бы был какой-то композитор, которого траванули из профессиональной зависти. А что он сочинял - вот отродясь понятия не имел...
   Тысячу раз бывал в Зальцбурге, вокруг множество отличных лыжных курортов, зальцбургское пиво Штигль и вкусные марципановые Моцарткугельн. А Рене, похоже, оценивает города как-то по-другому.
   Отто повернулся к машине и протянул руку, чтобы открыть дверь и вернуться в тепло и уют салона к своей малышке, но остановился. Новый приступ клаустрофобии. До чего дошло, черт подери, вместо тренировок он готов вот так потащиться в какой-то музей? Просто ради того, чтобы побыть с Рене?! Он спятил, как есть рехнулся. Он должен взять себя в руки и продумать, как снять ее с хвоста. Он не может позволить себе такую роскошь, как нуждаться в ком-то. Все, в ком он когда-либо нуждался, всегда оставляли его одного. Он привык быть один. Ему хорошо одному, и больше он не сделает такую ошибку, привязавшись к кому-либо. И не поставит под удар свою карьеру ради глупостей.
   Гармиш. Он возьмет ее с собой, но никакой ерунды не допустит. Никаких праздных шатаний по окрестностям. Кандагар, секс (только не перед гонкой!), немного пива, и больше ничего. И после этого он должен решить проблему. Она ли его бросит, он ли ее - важно, что им нужно расстаться. Все вернется на круги своя. Все будет хорошо. Они немного поскучают друг по другу, но со временем и это устаканится. Он снова будет сам по себе.
   Сегодня они вернутся в Цюрих, и он поедет домой. Один. Он завезет ее и укатит по своим делам, и не будет слушать никаких ее разговоров о том, что диплом можно писать и у нее, а она в это время будет его ублажать и кормить. Плен есть плен, даже если он становится таким приятным и необходимым. Даже если в плену так хорошо. Теперь они будут играть только по его правилам. Сегодня он поедет один домой и позвонит одной крале из универа, которая готова с ним в любой момент и в любых количествах, пусть краля приедет и сама его ублажает, а он проверит, может ли быть с другими так же хорошо, как с Рене. Попытается стряхнуть с себя это наваждение, снова почувствовать себя свободным, независимым и равнодушным, когда не делаешь никакой разницы, та или эта, когда ты как моряк, у которого в каждом порту по жене, и называешь каждую из них 'малыш', чтобы не путать их имена. Да, он провалил свою роль в том смысле, что не смог по-настоящему грубить ей, одним хорошо рассчитанным пинком решить проблему, заставив ее уйти. Ну что же, если он не может отвесить правильный, стратегически важный пендель, он хотя бы может просто держаться более отстраненно и холодно? Может, этого хватит?
   В Гармиш он возьмет ее с собой, по той же причине, по которой брал в Кран-Монтану, сейчас ему совершенно не с руки делать какие-то резкие телодвижения и менять что-то в жизни, отвлекаться от самого важного, что у него есть, а именно от взлета своей карьеры. Любая перемена может выбить его из колеи, отвлечь от спорта, а именно сейчас ему это даром не нужно. Он уже успел сделать пробные шаги во взрослом кубке мира и показать, что с ним следует считаться, что он может соревноваться как минимум на равных с сильнейшими - с Граттоном и Хайнером в скоростных дисциплинах, с Финелем, Корфом и Бурсом в технических, но ведь оставался еще Айсхофер, тот еще монстр, прошлогодний Большой хрустальный глобус и три малых, который уже заявил, что теперь его спина в полном порядке и он готов выйти на Кандагар и посмотреть, что за беспорядки тут происходили без него. Под беспорядками Эйс имел в виду, надо полагать, в первую очередь Ромингера. Так что Отто должен быть во всеоружии, он должен быть собран, сосредоточен и безмятежен, готов к борьбе и к работе. К тому же, первый виток соперничества двух звезд - состоявшейся и только восходящей - выпадает на домашнюю трассу Эйса, в его стране и в его родном городе, так что поддержка у него будет нехилая...
   И долго Отто так собирается обманывать себя? Да плевать ему на все эти резоны, никакие перемены и стрессы не отвлекут его от лыж, ему наоборот, как выражается Регерс, 'чем хуже, тем лучше', он просто не хочет прямо сейчас расставаться с Рене. Ему слишком нравится с ней спать. Он подсел на секс с ней, как на наркотик. И только ли на секс?
   Ну хватит. Потешил себя и будет. Не может резко завязать с зависимостью - надо делать это мягко, постепенно, и по возможности не причиняя ей боль. Осторожно, аккуратно, чтобы не было никаких последствий. Не может как следует наподдать - ну и ладно, кругом полно девиц, которые так и липнут к нему, один он или нет, вот он и будет с ними заигрывать при ней. Может даже и не только заигрывать, а еще и встречаться как бы тайком от нее. Он уже успел заметить, что она ревнивая. Наревнуется вдосталь и пошлет этого бабника к черту.
   Самому все это кажется бредом. Очередное правильное решение уже не успокоило и не привело его в состояние относительной уверенности и чувства контроля над ситуацией - какой к черту контроль, если уже две недели не он управляет своей жизнью посредством своего разума и силы воли, а дрейфует по воле своего естества? Великий Вождь краснокожих захватил власть, но Отто все равно знает точно, что его разум скоро снова будет у руля. Да, он уже сто лет 'в деле', но ему все-таки 21 год, когда еще так безумствовать, как не сейчас? Он перебесится, просто натрахается вдосталь и успокоится, и будет готов охотиться дальше на любых симпатичных девок.
  
   До Цюриха они добрались уже почти за полночь. Чертов буран здорово задержал их - три часа в перекрытии, потом черепашьим шагом еще три часа, и потом уже на головокружительной скорости в 40 км/ч - до дома. Выполняя свое решение, Отто отвез Рене на Фрибурплатц и сказал:
   - Пока. Завтра, наверное, позвоню.
   Конечно, ее глаза тут же наполнились слезами, и он таки почувствовал себя последним гадом. Диплом - универсальная отмазка. На этот раз он должен заниматься дома, потому что дома куча материалов, тащить их к ней просто глупо, не говоря уже о совершенно нереальном объеме. Рене предложила: 'Давай я поеду с тобой, ну хотя бы ужин приготовить'. На что Отто ответил совершенно искренне, что если она поедет с ним, это опять будет сплошной трах и ни капли диплома, так что прости, малыш, но сегодня мы проводим вечер по отдельности.
   - А ночь? - прямо спросила она.
   - Ночь тоже, - твердо ответил Отто. - Ты будешь спать, а я добивать теоретическую часть. Чао, бамбино, сорри.
   - А завтра...
   - А завтра посмотрим, если сегодня закончу, то позвоню.
   - Позвони, пожалуйста, в любом случае, - взмолилась она. - Не закончишь - так и скажешь, и я хотя бы ждать не буду.
   Он нахмурился, ему уже в самом деле не нравилось, что она пытается давить и тянуть из него что-то. Конечно, по-настоящему противостоять ему она не могла - по правде говоря, таких, кто мог бы это делать, в его жизни раз-два и обчелся. Брум и Ноэль Пелтьер. Даже Регерс обычно сто раз подумает, прежде чем всерьез разинуть на Ромингера пасть. Рене? Да подумать смешно, таких, как она, Отто Ромингер при первой же необходимости размазывает по стене, лопает на завтрак, раскатывает в блин и вывешивает сушиться на веревочке. - Все, малыш, пока. Иди.
   По-хорошему, он должен был бы проводить ее до квартиры, хотя бы чтобы помочь донести ее сумку, но какого черта? Раз он подонок, то он и должен действовать по-подонски. Он смотрел, как она заходит в подъезд, и боролся с искушением догнать, остановить. Остаться. Но, конечно, он этого не сделал. Развернулся и выехал на улицу. И домой.
  
   Той крале он звонить не стал - от одной мысли о ней как-то портилось настроение, и ни малейшей охоты чем-то там с ней заниматься не было. Вот будь на ее месте Рене... Приворожила она его, что ли? Он заставил себя сесть за диплом и пахал почти до пяти утра. Не сказать, чтобы в данный момент его сильно волновали проблемы ценообразования, в котором он успел отлично разобраться за годы учебы и по которому уже успел защитить пару проектов, но он сумел себя мобилизовать и по праву гордился собой. Теперь, решил он, самое время лечь поспать, и проспать до вечера, а там, Бог даст, будут силенки вычитать всю эту часть диплома, подредактировать, если понадобится, потом возникнет охота присунуть любой девке, хотя б и той из универа или любой другой, которая мало-мальски неплохо выглядит, ну а после всего этого поздно уже будет звонить Рене.
   Ну да, щас. В одиннадцать он уже открыл глаза и потянулся к телефону. И сказал:
   - Я так соскучился.
   - Хочешь, я приеду? - тут же спросила Рене, которая, как положено, схватила трубку после первого же звонка. И через пятнадцать минут они уже были в постели.
  
   - Что это? - недоуменно спросила Рене, глядя, как Отто упаковывает в чехол какие-то странные лыжи. Они были очень широкие и длинные даже по сравнению с теми, на которых он выходил на скоростной спуск, закруглены с обоих концов и не 'россиньоль', как все его лыжи, а 'близзард'. И вообще, все его многочисленное оборудование должно было ехать в Гармиш в специальном техническом фургоне сборной, а эти он паковал и вез сам. Рене мало смыслила в спонсорских соглашениях, но полагала, раз уж 'россиньоль' поставляет ему все снаряжение, он не имеет права ездить на чьем-то чужом оборудовании, но, видимо, что-то от нее ускользало.
   - Это для фрирайда, - неохотно объяснил он.
   - А зачем?
   Он что-то пробурчал в ответ, застегнул молнию на чехле.
   - Ты собираешься в Гармише на фрирайд?
   Он пожал плечами:
   - Не совсем там.
   - А где?
   - Посмотрим. Ты помнишь, что у нас мясо в духовке?
   Рене закатила глаза:
   - Что с ним сделается? Оно там будет еще час!
   - Значит, час надо потратить с пользой.
   Она задумалась - это какая-то очередная тайна Мадридского двора или просто привычка переводить любой разговор на нейтральные или эротические темы?
   На этот раз ФГС расщедрилась - раз уж Отто сейчас возглавлял общий зачет после двух побед в двух уже состоявшихся гонках, то и попал в лучший отель, пятизвездочный Райндль Партенкирхнер Хоф, прямо рядом со станцией Цугшпитцбан . Двухместный люкс на верхнем - третьем - этаже. Тут, в этом отеле, остановились многие из звезд кубка мира - перед ресепшеном Отто успел похохмить с Хайнером и поздороваться с еще несколькими спортсменами, которых Рене не узнала.
   - Вам оставлено сообщение, герр Ромингер, - сообщил клерк и передал Отто листок бумаги с логотипом отеля.
   - 'В Энотеке в 9 часов', - прочитал Отто и ухмыльнулся. - Конечно, ясное дело.
   - Что такое Энотека? - недовольно спросила Рене, которая полагала, что они проведут вечер вдвоем.
   - Бар в этом отеле.
   - А ты раньше здесь был?
   - Не останавливался, не по карману было. А в Энотеке был.
   - А кто это тебе там назначил? - она состроила грустную мордашку. Отто рассмеялся:
   - Не напрягайся так. Это всего лишь Ноэль.
   - А-аа. А почему его не было в Кран-Монтане?
   - Так он же не ходит слалом. Только спуск и супер.
   - И в какой он будет группе?
   - Полагаю, во второй.
   - А ты?
   - Хороший вопрос. Тоже во второй.
   Он закончил прошлый сезон с восемнадцатым местом в зачете скоростного спуска, в отличие от других дисциплин, где он вообще не имел до этого сезона никаких очков, потому на этот раз оказывался в более выигрышной позиции по сравнению с прошлыми стартами, где он вынужден был стартовать в последних номерах на разбитых трассах.
   - Здорово! - оживилась Рене. И тут же насторожилась: - А, так это вы с ним собрались на фрирайд?
   - Не ори ты так, - пробурчал Отто. - Никому об этом знать не обязательно.
   - Почему?
   Он посмотрел на нее этаким раздраженно-снисходительным взглядом и не ответил.
  
   Рене думала, что на нее тоже распространяется приглашение в Энотеку, но Отто не допускающим возражения тоном возвестил, что он идет один.
   - Отто, - взмолилась она. - Ты все время оставляешь меня одну! Я же хочу побыть с тобой!
   - Может быть, мы тебя позовем попозже, - терпеливо сказал он. - А если нет - побудешь со мной ночью.
   - Конечно, ночью побуду, - горько сказала она. - Я не забыла, что я всего лишь подстилка для вашего величества.
   Он безразлично пожал плечами:
   - Это ты сказала. Не я.
   - Прекрати! - взорвалась девушка. - Не смей со мной играть в это! Кто бы не сказал, это факт! Ты это сейчас снова доказал!
   Отто обернулся, чтобы посмотреть на нее - он одевался после душа (до которого, разумеется, был секс). По пояс голый, в незастегнутых джинсах, он был, как всегда, ослепителен, но его красота только острее подчеркивала пропасть, которая их разделяла. В его глазах была какая-то странная смесь холодной отстраненности и душераздирающей печали. А вот голос совершенно ледяной:
   - Довольно. Я не собираюсь выслушивать все это дерьмо.
   - Ты думаешь, что я - какая-то кукла, которую можно забросить в угол, когда наиграешься?
   - Дебильный разговор. - Он резким движением застегнул молнию на джинсах. - Если тебе что-то не нравится - я тебя не держу.
   Она судорожно втянула в себя воздух, потеряв дар речи. Отто покопался в своей полупустой сумке с логотипом Россиньоль и извлек оттуда очередной убогий лонгслив - выцветший темно-серый кошмар с полустершимся от бесчисленных стирок белым принтом, который при всем желании было невозможно разобрать. Эта штука подчеркнула его мускулы и вполне аппетитно обтянула его роскошный торс. Рене волей-неволей подумала обо всех этих девках, которые начнут пускать слюни, едва он попадет в их поле зрения. Может быть, это вовсе никакой не Ноэль ждет его в Энотеке!
   - А Ноэля зовут случайно не Клоэ? Или еще каким-нибудь женским именем?
   Отто фыркнул, кое-как пригладил пятерней свои лохматые светлые волосы, подхватил свою затрапезную куртку и вышел из номера. Рене упала на кровать, уткнулась в подушку и расплакалась. Как она могла дать ему столько власти над собой? Почему он так с ней обращается? Она слышала когда-то такое высказывание, что якобы из пары только один любит, а второй просто позволяет себя любить. У них с Отто именно так и было - она обожала его, готова была целовать его следы, а он просто снисходил до нее. Позволял ей ублажать себя, с удовольствием трахал ее, держал при себе до поры до времени, но она не имела для него ни малейшего значения. Несмотря на его огненный постельный темперамент, по отношению к ней он оставался холодным, как лед.
   'Если тебе что-то не нравится - я тебя не держу'. Это его слова. Ей действительно что-то не нравилось, но мысль о том, чтобы уйти, была невыносима. Рене так его любила, что не представляла, как она потеряет его, останется одна, не будет греться в лучах его озорной, дерзкой улыбки, больше не почувствует силу и тепло его загорелых рук, не сможет смотреть в его ясные карие глаза с чудесными орехово-зеленоватыми искорками, не испытает этого невероятного наслаждения, отдаваясь его напору и неистовой, неуемной, ненасытной страстности... Господи, нет! Только не это!
   В глубине души она всегда понимала, что она ему не пара. Что между ними только и могут быть такие отношения - великого господина и покорной подстилочки. Кто она и кто он! Он - Отто Ромингер, восходящая звезда горных лыж, он чертовски красив и воинствующе независим, он никого не допускает в свою жизнь. Он - человек с очень сильным характером. А она - никто, ничто и звать никак, всего лишь серая мышь, которой он по неизвестным причинам позволил пробежать по обочине его жизни и погреться в его лучах. Впрочем, причины как раз известны - ему просто нравится с ней спать. Но вокруг него все время вертятся сотни девчонок намного красивее, готовые занять ее место в любой момент.
   Рене лежала ничком на широченной кровати с витыми деревянными столбиками, застыв в какой-то неизбывной тоске. Что ей делать? Продолжать валяться вот так и реветь? Собрать вещи и уехать домой? Дождаться его и закатить истерику? Самый безрассудный вариант - он уже свел на нет ее попытку сцены перед своим уходом. Рене инстинктивно понимала то же, что знали и ее предшественницы - с этим человеком нельзя переходить черту, установленную им с самого начала. Черту, четко ограничивающую постелью ее присутствие в его жизни. Только секс и полная беспроблемность. Рене попыталась заступить за линию, и он поставил ее на место корректно и твердо, тем не менее ясно дав понять, что, если ее не устраивает статус кво, он ее вышибет в любой момент. Пусть он сказал 'не держу', якобы оставляя это на ее усмотрение. Между строк было другое - 'я не потерплю'.
   Так и не приняв никакого решения и не дождавшись Отто, Рене легла в кровать. Она чувствовала себя несчастной и беспомощной дурой, даже не серой мышью, а какой-то бесхребетной амебой. Она думала, что будет полночи мучиться бессонницей и растравлять свои раны, но милосердный сон выключил ее моментально, она будто упала с обрыва. Сквозь сон она слышала, что Отто вернулся - сколько было времени, сколько он отсутствовал? Он принял душ, лег рядом с ней и сразу же вырубился, вместо того, чтобы как обычно заняться с ней любовью. А рано утром, когда она проснулась, его уже не было. На столике лежала записка: 'Буду поздно. Вечером поужинаем'.
   Рене повертела в руках листочек толстой чуть рифленой бумаги с логотипом отеля. Всмотрелась в записку - она уже видела раньше его почерк, но ни разу не имела возможность порассматривать. Жаль, что она ничего не понимает в графологии. Возможно, его размашистый, быстрый почерк должен многое рассказать о его личности. А что она может тут увидеть такого, что бы до сих пор было ей неизвестно?
   И куда он отчалил, раз будет поздно? Рене выглянула на балкон, куда он вчера водрузил свои монстры-близзарды для фрирайда, и обнаружила, что их нет. Это открытие обрушило на нее целый ушат мыслей, догадок и эмоций. Вчера, скорее всего, он действительно встречался в Энотеке с Ноэлем, обсуждал сегодняшний выезд, ее не взял именно потому, что ей было бы совершенно нечего там делать - потому что на фрирайд с ними ей идти просто кишка тонка, да и вообще не ее это дело. Сам факт записки - это что-то вроде завуалированного извинения. Ночью он не стал ее будить именно потому, что чувствовал себя в каком-то смысле виноватым. Она тоже почувствовала себя виноватой - устроила ему сцену на пустом месте. Ей стало чуть легче, она пошла завтракать в ресторан отеля.
   Рене села за столик у окна, с восхитительным видом на покрытые снегом горы - недавний буран со снегопадом дошел до Баварии и поправил тут ситуацию со снегом, которого до тех пор было мало. Она смотрела больше в окно, чем вокруг себя, потому что знала, что никого знакомого тут не встретит, разве что Регерса, но именно с ним ей общаться совершенно не хотелось - она не представляла, что она ему скажет, если он спросит, где Отто. Рене знала, что Брум и Регерс категорически не одобряют увлечение Отто фрирайдом, и, хотя тому нет никакого дела до их мнения, ей в любом случае не хотелось попадать на арену возможных разборок. Вот Корал - дело другое, но она в Гармиш не поехала, она вообще довольно редко выезжала с мужем на этапы КМ, почти всегда оставалась в Цюрихе с дочкой. Артур не попал в старт-лист - Отто считал, что его не сегодня-завтра вытурят из ФГС (Рене понимала, что не в характере Отто болтать просто так, но надеялась, что он ошибается, хотя некоторые моменты, вроде невключения даже в запасной состав сборной, говорили сами за себя). Макс должна была стартовать в субботу в Ёре, так что сейчас, возможно, уже собиралась в Швецию. У девушек будет слалом - тренировки в нем не проводятся, так что вполне можно приехать и за день до старта, просто чтобы оценить снег и погоду.
   Сегодня среда, а соревнования у Отто тоже в субботу. В отличие от слалома, скоростной спуск не только предполагает несколько тренировок, но участников, которые не стартуют на одной из контрольных тренировок в четверг или в пятницу, не допустят к соревнованиям. Сегодня многие спортсмены уже тренировались на Кандагаре, только головорезы вроде Ромингера с Пелтьером болтались неведомо где и собирали приключения на свои мускулистые задницы. Рене вздохнула и поболтала ложечкой в чашке кофе. Перед ней лежал красивый, свежий, румяный круассан, но, как ни странно, у нее напрочь пропал аппетит. Она продолжала смотреть в окно и думать о ссоре с Отто. Что ей делать, когда он появится? Извиниться? Или ждать его извинения? Или...
   - Простите, к вам можно присоединиться?
   Веселый женский голос с родным швейцарским акцентом вклинился в ее размышления. Рене вздрогнула и повернула голову. Молодая женщина с кудрявыми светлыми волосами стояла перед ней, держа в руках поднос с завтраком, за ней - еще две девушки. Кругом было полно свободных столиков, но они хотели присоединиться именно к ней - Рене Браун. Все трое симпатичные и самоуверенные, они ей сразу понравились.
   - Да, конечно.
   - Ведь тебя зовут Рене, правда? Ничего, что я на 'ты'? - блондинка непринужденно уселась напротив, поставила на стол омлет, тарелку с мюсли и пирожным, стакан апельсинового сока. Непринужденно передала поднос подошедшему официанту. Две другие девушки последовали ее примеру. Одна из них была чуть постарше, полноватая и уютная, с зелеными глазами. И последняя - темноволосая и очень красивая. - И ты - девушка Отто Ромингера. Добро пожаловать в клуб подружек и жен.
   Это все оказалось настолько неожиданно и забавно, что Рене рассмеялась:
   - Спасибо! Так вы все - тоже подружки?
   - Я - жена Маттео Кромма, Сабрина. - Блондинка улыбнулась. - Это Ева Флосс, она нынче счастливая избранница Фло Хайнера. - Рене помнила, что на супер-джи Макс показывала ей совсем другую девушку Флориана. Красивая шатенка отсалютовала ей стаканом грейпфрутового сока. - Ну и Ивонн Грюненфельдер, вскорости супруга Маркуса Шобера. - Это она сказала про зеленоглазую толстушку. (Рене не имела представления, кто такой Маркус Шобер).
   - Очень приятно. Рене Браун.
   - Твой симпатичный братец не приехал? - спросила Ева - она говорила с австрийским акцентом.
   - Нет, - сказала Рене. - А ваши мужчины тренируются?
   - До посинения, - согласилась Ивонн, Рене скорее определила бы ее произношение как баварское. - Как насчет твоего? Вроде на Кандагаре его сегодня не замечали.
   Это был скользкий вопрос. Рене понятия не имела, должна ли она покрывать Отто, поэтому осторожно ответила:
   - Тренируется, но я не знаю, где.
   - Мы собираемся сегодня покататься на Альпшпитц. Ну и, разумеется, потом хорошо оторваться на après-ski . Как насчет этого?
   - С удовольствием, - обрадовалась Рене, которая понятия не имела, как она будет коротать время в ожидании возвращения Отто. - А что вы подразумеваете под après-ski?
   - Девочки, что мы подразумеваем? - спросила Сабрина, которая, очевидно, была заводилой в этом трио. Может быть, в силу своего более прочного положения. Она была жена, а не мимолетная подружка, в отличие от Рене и Евы, и даже не невеста, как Ивонн, а ее муж Маттео давно и прочно занимал свое место среди звезд швейцарской сборной. Ему было уже 32 года, и он периодически заводил речь о завершении своей карьеры, но как о событии, до которого надо еще дожить. Во всяком случае, участие в Олимпиаде через 2 года для него было чуть ли не решенным вопросом (оставалось только, опять таки, дожить и отобраться в квоту).
   - Помните этот ресторанчик Ренцо ла Бейта? - вступила Ивонн. - Кажется, мы туда собирались сегодня? Или 'У Людвига'?
   - Ренцо, - решила Сабрина. - И с нами пойдут еще Дениз и Стелла. - Эти две, - пояснила она для Рене. - Не катаются на лыжах. Дениз просто не умеет, а Стелла беременна. Дениз - подруга Торсена, а Стелла - невеста Фабио.
   Фабио Летинара, знаменитый итальянец. Рене не была знакома с ним лично, но наслышана от Ноэля и Отто.
   Почти три недели тесного знакомства с Ромингером научили ее скрытности и умению фильтровать выдаваемую информацию. Она довольно быстро поняла, что девушек интересует не столько она сама, сколько то, что она знает о закрытом и загадочном красавчике, с которым она с некоторых пор делит постель, еду и кров. Но они были так милы с ней, Рене так отчаянно хотелось произвести на новых подруг хорошее впечатление и похвастаться своим любимым, что кое-что она все же выболтала. К примеру, то, что он великолепный любовник. Допрос с пристрастием продолжался и на подъемнике - сначала они поднимались в вагончике все вместе, потом ехали на подъемнике-шестерке. Но тут Рене уже постаралась не разболтаться: она отлично понимала, что, если что-то из той информации, которую она всеми правдами и неправдами узнавала, вдруг станет достоянием гласности, Отто не придет в восторг. Рене еще не имела 'удовольствия' наблюдать, на что похож Ромингер в гневе (тот легкий холодок его недовольства, который ей доводилось испытывать, в расчет не шел), и ей очень не хотелось выяснять это на своем опыте. Нет, он, конечно, ни бить, ни орать на нее не станет. Но найдет что сказать, а потом просто вышвырнет ее вон. Поэтому она старательно отшучивалась, пользуясь его излюбленным приемом, а иногда честно говорила 'я не знаю'. К счастью, потом они сошли с подъемника, и разговор прекратился - они вышли на одну из красных трасс Альпшпитца, с которой можно было попасть и на другие красные, и на пару-тройку шикарных черных трасс.
   Рене за эти три недели не только научилась скрытничать и думать прежде чем говорит, но и здорово продвинулась в технике катания, Отто несколько раз брал ее с собой в горы, да и раньше она охотно училась кататься, поэтому на красных трассах ей было скучновато, она уехала на черную вместе с Евой и отжигала уже там. Ева была с ней в сходном положении - подружка популярного и успешного красавчика-спортсмена, тоже известного любителя красивых девушек. Флориан Хайнер уже пару лет царил в скоростных дисциплинах на пару с Эйсом, был его заклятым соперником при полной видимости хороших отношений. Фло было 25 лет, он был очень честолюбив и ревнив к чужим успехам, и Отто тоже его нервировал. И все же, подчиняясь неписанному, но строгому спортивному кодексу поведения, Флориан не опускался до открытой неприязни к кому-либо из соперников. Новая подружка была с ним уже неделю, они не жили вместе, а только встречались - эта поездка была полностью инициативой Евы, которой очень хотелось укрепить свои позиции. Рене подумала, что, несмотря на то, что это была уже ее третья поездка с Отто и на то, что она постепенно привыкла надеяться, что они достигли определенной стадии близости, когда людей связывает уже не только секс, ее позиции так же зыбки, как и были с самого начала. Когда Артур кричал на нее в лобби Вальдхауса и когда Клоэ вывернула тарелку каши Отто на голову. Тогда про Рене говорили, что она - подстилка Ромингера. Теперь ее считают его девушкой, все уверены, что у них все серьезно, ее положение с виду более прочно, чем даже Клоэ до нее, но вчера она начала сильно в этом сомневаться. Ее настроение было вообще каким-то очень зыбким в зависимости от его милостей. Он был с ней нежен - и она преисполнялась уверенности, что он ее любит, что у них все будет хорошо, даже что их отношения - это что-то твердое и постоянное. В следующий момент он грубил - и она понимала, что строит замки на песке. А вчерашняя ссора доказала, что она для него - никто.
   Или все же...
   Рене вспомнила, как Отто умеет выбрасывать из головы все прочие вопросы, едва оказываясь на трассе. Ей казалось, что сейчас, когда она рассекает по черным трассам, она становится ближе к нему, может быть, становится чуть-чуть ближе к пониманию того, что он за человек и почему он именно такой. И почему она так сильно его любит, а он ее - нет. Хотя ... именно это объяснить она не могла. Как может человек не любить кого-то, кто обожает его? Разве можно не отвечать на такую любовь?
   Раньше она каталась неплохо, но как-то слишком осторожно, что ли. Вполсилы, аккуратненько, боясь разогнаться и упасть. Но за эти почти три недели она научилась не бояться сбалансированного риска - и сегодня рисковала вовсю, и ей все удавалось. Она просто летала, так, что Ева, которая на лыжах стояла всю жизнь и даже участвовала в каких-то местных соревнованиях, не могла ее догнать. Несколько раз Рене оказывалась не в состоянии справиться со своими лыжами - ее полуэкспертные 'атомики' не прощали ошибок, хотя и были намного мягче, чем профессиональные, экспертные 'Россиньолы' Отто. Несколько падений, но все достаточно мягкие, без травм. Отто говорил 'Если ты катаешься без падений - ты не прогрессируешь. Кто учится, не может никогда не падать'.
   Они катались до двух часов дня, устали и проголодались как звери. По договоренности с Сабриной и Ивонн, они вернулись на станцию той шестиместной канатки, на которой поднимались утром, и, громыхая по дощатому полу тяжелыми горнолыжными ботинками, прошли в деревянный затейливо украшенный домик, в котором находился ресторан, нагрузили подносы едой и вышли на открытую террасу, с которой открывался изумительный горный вид. Сабрина и Ивонн ждали их - даже успели поесть, потому что времени было уже без двадцати три, есть хотелось жутко, к тому же 'попробовали бы вы сидеть тут, нюхать, смотреть и ни черта не есть при этом!' - как сказала Ивонн.
   Рене и Ева с огромным удовольствием умяли каждая по огромной тарелке штоквурст с картошкой фри и выпили по кружке пива. Рене совершенно забыла, как утром никак не могла осилить маленький круассан, так переживала из-за ссоры с Отто. Сейчас она на полном серьезе обдумывала возможность взять еще какой-нибудь десерт, но все же решила не брать.
   Она полагала, что на этом après-ski заканчивалось, но ничего подобного. Через час они уже располагались на шезлонгах в спа-центре в каком-то фешенебельном отеле, похожем на Райндль. Рене была рада, что догадалась утром взять с собой достаточно денег. К тому же, ей пришлось прямо в этом отеле пойти в бутик и купить себе купальник для бассейна - серебристый бикини. Рене побаивалась, что ей не хватит денег, поэтому она заказала себе самый дешевый комплекс услуг, в который входило пользование бассейном, сауной, простой массаж, пилинг, маска для лица и для тела и увлажнение кожи.
   - Я понимаю, чем ты его так зацепила, - сказала Сабрина, с откровенной завистью разглядывая Рене, когда та появилась в бикини перед бассейном. - Какая фигурка, правда, девочки?
   Ева, которая тоже была весьма недурна, согласилась более охотно, чем пухленькая Ивонн.
   Рене до сих пор понятия не имела, что такое спа. Теперь выяснила - и время для нее пронеслось совершенно незаметно. Прохладная вода бассейна, теплая джакузи, ароматная парная, массажи разных видов, новая грань чувственного удовольствия, с которой она не могла познакомиться в постели. До сих пор она успела познать великолепный секс с сильным и опытным мужчиной, но не имела ни малейшего понятия о том кайфе, который может подарить профессиональный уход за своим телом. Мягкий, очищающий ароматный пар, благоухающие шелковистые наощупь субстанции, которые чьи-то профессионально-ласковые руки втирали в ее кожу, пушистые полотенца, просто чудо что такое! Лежа на массажном столе, Рене жмурилась и почти вслух мурлыкала от удовольствия, как кошка, которой чешут шейку. Она никогда еще не казалась сама себе такой лелеемой, ухоженной и драгоценной. Отто умел заставить ее чувствовать себя прекрасной и желанной, но это было ощущение несколько иного порядка. Отто... она вспомнила о нем, и все же не удержалась и невольно издала чуть слышный стон. Отто, мой любимый... ей хотелось подарить ему себя такую, ухоженную и разнеженную, с благоухающей, нежной кожей, будто окутанную каким-то драгоценным флером. Хотелось вплыть в его объятия невесомым ароматным облачком. Отто понимал толк в наслаждении - он оценит...
   После завершения процедур ей страшно не хотелось надевать термобелье и горнолыжный комбинезон - как жалко, что она не может долететь до номера в Райндле в шелковом халатике. Но, хотя даже по меркам Гармиш-Партенкирхена до ее отеля отсюда было рукой подать, пришлось и одеваться полностью, и идти довольно торопливо - на улице было -9. Она заказывала самый короткий комплекс спа-процедур, поэтому освободилась раньше остальных девушек. Было уже почти семь часов вечера, давным-давно стемнело, Отто наверняка давно уже вернулся и потерял ее, и она решила не ждать остальных - попрощалась с расслабленной, розовой Сабриной, попросила передать остальным ее извинения, договорилась встретиться утром за завтраком и убежала.
   Поднимаясь на лифте на третий этаж, она провела губами по внутренней стороне своего запястья, наслаждаясь мягкостью и тонким чувственным ароматом своей кожи. Сейчас, сейчас... Отто встретит ее, обнимет, сразу увидит и почувствует волшебные перемены, и настанет время наслаждения, страсти... может быть, даже он поймет, что она - это его настоящая... Разбушевавшееся воображение опять уносило ее дальше, чем следовало, но Рене не стала себя одергивать - не хотелось, чувствуя себя такой драгоценной и любимой, думать о грустном.
   Но действительность, как обычно, не имела ничего общего с мечтами. В номере никого не было. Рене включила свет и растерянно огляделась. Портье не передал ей сообщение, на столике не было записки. На вешалке висел черный комбинезон Отто, его шлем, очки и перчатки лежали на тумбочке в коридоре. Он вернулся - и снова ушел один.
   Растерянная, несчастная Рене выглянула на балкон, посмотрела на огромные близзарды, стоящие в специальной решетке. Он ушел один... Полвосьмого... восемь... девять вечера! Она тенью бродила по номеру, иногда плакала, ложилась на кровать, вскакивала, не в силах лежать, пыталась читать и смотреть телевизор, но не могла сосредоточиться. Где он? С кем? Почему он не оставил ей записку? Почему?..
  
   К девяти она успела накрутить себя до грани истерики. Когда раздался телефонный звонок, она скорее на подобии автопилота, чем осознанно, сняла трубку и услышала его голос. Как ни в чем не бывало, словно вчера они не были на волосок от разрыва, преспокойно и весело он сказал:
   - Привет. Ужинала?
   - Нет, - она говорила в нос, потому что так долго и горько плакала, но он, казалось, ничего не заметил.
   - Ну, спускайся тогда вниз. Потащимся по злачным местам.
   Рене замерла, сжав телефонную трубку так, что пальцы побелели. У нее был простой выбор: продолжать ссору или принять стратегию 'все в порядке' - и, естественно, она предпочла второй вариант.
   - Хорошо, я буду внизу через десять минут.
   Она вовсе не собиралась спускаться к нему в виде побитой собачонки, которую хозяин милостиво согласился потрепать за ушком. Ну уж нет! Она постарается выглядеть блестяще и, возможно, вызывающе. Может быть, ее розовое ароматное облачко, которое она вынесла на себе из спа-салона, уже и испарилось вместе с самолюбованием и ощущением собственной любимости и драгоценности, но кожа все еще была нежная и шелковистая, и все еще хотелось любви и наслаждения. К счастью, собираясь сюда, она додумалась сунуть в сумку тот ярко-красный топ, в котором она была в тот первый вечер в баре в Санкт-Моритце накануне того, как у них с Отто все и началось. На этот раз она надела под него не плотный лифчик, который четко фиксировал и закрывал грудь, а тоненький, прозрачный, который позволял даже через топ видеть форму ее сосков. Натянула плотно облегающие синие джинсы и опустила их пониже на бедра, довольно сильно открыв живот. Она отлично знала, что Отто заводится на ее голый живот моментально. Жаль, что у нее не нашлось сапожек на высоченных шпильках, пришлось удовольствоваться обычными ботинками. Зато серьги именно те, какие нужно - яркие каскады кристаллов свешивались с ее мочек, рассыпая искры по ее шее, и плясали, играя в прятки с мелкими темными кудряшками, не попавшими в узел, который она с продуманной небрежностью собрала на затылке. Она когда-то вычитала то ли в глянцевом журнале, то ли в очередном романе в мягкой обложке, что, если девушка хочет казаться умной, она должна подчеркнуть макияжем глаза, а если сексуальной - акцент нужно ставить на губы. Сегодня у Рене Мишель Браун не было ни малейших колебаний насчет того, какой она хочет казаться. Она должна просто излучать секс. Она слегка подкрасила ресницы черной тушью, а потом с величайшей тщательностью нарисовала четкий, идеальный контур губ и накрасила их блестящей ярко-алой помадой. Получи, Ромингер. Ты хотел девчонку для секса - вот она.
   Капелька нежных, тонких духов 'Креасьон' в ложбинку между грудями и еще чуть-чуть на шею - Рене пожалела, что не обзавелась специально для этого случая агрессивным, откровенным парфюмом вроде 'Мажи Нуар'. Она испытующе посмотрела в глаза собственному отражению. Вроде бы я, а вроде бы и нет. Она могла и раньше ярко краситься и одеваться в открытые и довольно откровенные шмотки, но никогда не пыталась вписываться в образ вамп. Сейчас попробовала и решила, что овчинка стоит выделки. Если уж она играет в игрушки с признанным мастером жанра, ей следует хотя бы попытаться играть по-своему.
   Она помнила, что в программе вечеринки был пункт 'тащиться по злачным местам', поэтому пришлось прихватить и верхнюю одежду. У нее с собой специально 'на выход' был припасен изящный приталенный жакет из черной лайки с опушкой из чернобурки. Очень дорогая и стильная вещь от 'Эскада', удачно купленная с семидесятипроцентной скидкой на сезонной весенней распродаже в Нидерхофе.
   Последний взгляд в зеркало - она очень понравилась сама себе. Почему она все время думает о себе, как о серой мыши? В зеркале отражалась яркая, вполне интересная девица. Сияющие голубые глаза, черные волосы, сочно-красные пухлые губы, длинная шея. И фигура - если уж девушки из 'клуба подружек и жен', как отрекомендовалась Сабрина, оценили, значит, она и в самом деле ничего себе. Высокая грудь, соблазнительный плоский живот, круто изогнутые бедра, длинные ноги. Никакая не мышь, черт подери! Рене подмигнула своему отражению, взяла ключ от номера и вышла.
  
   Она надеялась, что Отто будет один, но просчиталась - они с Ноэлем пили пиво в лобби-баре. Нет, она ничего не имела против Ноэля, он лапочка и обаяшка и лучший друг ее любимого, славный парень и все такое, но после ссоры и того, как они не виделись больше суток, ей очень хотелось побыть с Отто наедине. Ну что же, выбора все равно нет, а наедине они побудут вечером. Она сразу заметила, что оба очень взбудоражены и, кажется, уже немало выпили. Отто молча улыбнулся, увидев ее, а Ноэль не поленился встать:
   - О, салют, принцесса! Выглядишь на миллион баксов!
   - Салют, - она улыбнулась ему, скользнула на барную табуретку рядом с Отто, они обменялись быстрым, коротким поцелуем. - Привет. Как дела?
   - Нормально.
   - Ага, нормально, - Ноэль устроился рядом, так что она оказалась между обоими мужчинами. - Мы думали, запястье сломал. Ну вроде, цело.
   - А я тебе сразу говорил, что не сломал.
   - Упал? - спросила Рене.
   - Да он чуть в трещину не сорвался! - Ноэль сделал большой глоток пива. - Не поверишь, летит впереди, и... что там было, Ромингер? Яма какая-то? Почему объезжать-то начал?
   - Камни. Что тебе заказать, Рене? Радлер ? - спросил Отто. Рене заметила по его тону, что он не просто спрашивает ее, а еще и меняет тему разговора. Ох уж этот Ромингер!
   - Никакого радлера, - дерзко улыбнулась она. - Тоже пива. Поллитра для начала. Покажи, что с рукой. - Она заметила, что он курит, держа сигарету не правой рукой, как обычно, а левой.
   - Да ничего. Забудь.
   Мягко и решительно она взяла его правую руку, сплела пальцы с его пальцами, погладила запястье - оно казалось немного распухшим.
   - Больно?
   - Нет.
   - Надо сделать рентген. Есть опухоль, может быть трещина.
   - Хватит кудахтать, - недовольно сказал Отто, отнимая руку. - Все нормально. - Положив сигарету в пепельницу, он махнул левой рукой, привлекая внимание бармена: - Еще поллитра 'Пауланера', пожалуйста.
   Рене вздернула подбородок. Разве таким красивым девушкам говорят 'хватит кудахтать?' Она демонстративно отвернулась от Отто и обратилась к Ноэлю:
   - А при чем тут трещина? То есть не на руке, а в которую он чуть не упал?
   - Да это был просто финиш! - француз метнул на приятеля сердитый взгляд. - Мы знать не знали, что там эта трещина, ее снегом закрыло. Он начал объезжать эти камни, резко затормозил и исчез. Ромингер, что это было? Ты там так напылил, что я ни хрена не понял.
   Отто вернул ему такой же сердитый взгляд:
   - Затормозил, потому что на скорости не вписывался в поворот. Потому и упал. И я вовсе не исчез.
   - Нет, конечно, жабеныш, ты всего лишь провалился на метр! Еще чуть-чуть, и хана бы тебе...
   Рене побледнела:
   - Господи, так это правда? Провалился в трещину?
   Отто закатил глаза:
   - Рене, это фрирайд. Это риск. Люди, бывает, и в трещины проваливаются, и даже в лавины попадают. И они знают, на что идут. Хватит ныть, вот твое пиво, пей и хватит об этом!
   - А если бы ты сломал руку, тебя бы с гонки сняли?
   - Если бы у моей бабушки были яйца, она была бы моим дедушкой, - отрезал он. - Я ничего не сломал, так что хватит об этом!
   - Если бы я шел первый, я бы мог и провалиться, - сказал Ноэль. - Потому что я тяжелее него на пару килограмм, а реакция у него однозначно лучше. Не поверишь, он просто завис на лыжной палке над этой расселиной! Вот уж воистину, на волоске от гибели.
   - А как он выбрался оттуда? - Рене уже обращалась только к Ноэлю.
   - Начал сам, потом я подъехал и помог.
   - Ты не помог, а вытащил, - вмешался Отто. Он курил быстрыми, короткими затяжками.
   - Ты больше половины сам поднялся.
   - Никак не больше.
   - У меня глаз нету, а, жабеныш?
   - Глазомера точно нету. - Оба увлеклись спором, Ноэль, сам не замечая, повысил голос:
   - У меня отличный глазомер! И еще чудо, что мы твои дрова разыскали.
   - Это да, чудо. Ну все, хватит этого трепа, пора ужинать. Куда пойдем?
   - Есть предложения?
   Мужчины начали спорить, куда они пойдут, Рене вмешалась:
   - Говорят, хороший ресторан Ренцо де ла Бейта...
   - Роскошно, - с иронией одобрил Отто. Ноэль ухмыльнулся:
   - Ромингер, твоя девушка смыслит в кабаках.
   Оба захихикали, как третьеклассники. Отто снисходительно пояснил:
   - Ренцо - это просто шикарное местечко, где можно чинно съесть пасту или пиццу, там модные турики. А мы - два дико голодных мужика, которые хотят сожрать по свиной ноге и выпить литра три пива на рыло. Нам бы чего попроще. Пелтьер, как насчет 'Драй фуксе' ?
   - Точно, я и забыл о нем. Думаешь, не прикрыли еще эту дыру?
   - А я почем знаю?
   Допили пиво. Рене не ощущала ни малейших признаков опьянения - поллитра, совершенно детская доза. А мужчины казались уже вполне навеселе. Начали собираться.
   - Схожу наверх за сигаретами, - сказал Отто, бросая на стол пустую пачку.
   - Купишь там.
   - Я что - больной?
   Ноэль и Рене смотрели ему вслед - как бы пьян он ни был, его походка оставалась уверенной и грациозной. Он скрылся за поворотом.
   - Таких крохоборов еще поискать, - буркнул Ноэль. - Везде возит сигареты блоками, чтобы не покупать по одной пачке.
   Рене пожала плечами:
   - Он практичный.
   - Он скоро станет миллионером, - сказал Ноэль. - Вот попомни мое слово. Полугода не пройдет, а он уже всех в денежном смысле уделает. Как у него карьера сложится - не буду загадывать, хотя думаю, что неплохо, а вот денег он в любом случае немерено поднимет. Он уже в прошлом году неплохо спонсоров доил. А что в этом начнется - думать боюсь. Они ж в очередь встают, чтоб задницу ему полизать, из рук у него едят.
   - Потому что он так выглядит?
   - Нет. Он умеет... ну, не знаю, строить людей. Всегда такой был.
   - Вы ведь очень давно знакомы, - Рене помнила, что с тринадцати лет. Но все же закинула удочку - Отто по-прежнему оставался для нее большой тайной за семью печатями, а желание понять его только разгорелось. И Ноэль кивнул:
   - Да, считай, весной девять лет будет. Знаешь, что самое смешное? Я думаю, даже став миллионером, он будет считать каждый сантим. Характер такой.
   Рене спросила:
   - Ты, наверное, хорошо его знаешь?
   - Думаю, никто его не знает так хорошо, как я.
   - Почему так?
   Ноэль махнул рукой, Рене отметила, что он довольно много выпил. Хорошо - будет разговорчивее.
   - Ну, трудно сказать. Он очень скрытный. Чтобы его хорошо знать, надо с ним общаться давно и много. Случайно собираются крупицы информации - получается картина. Слово тут, сплетня там... Что-то сам видишь, выводы делаешь. Ну или где-то обожжешься...
   - Но все равно, - Рене небрежно улыбнулась. - У него же есть семья. Родители, сестра. Они тоже его хорошо знают, думаешь, нет? - Раньше ей и в голову бы не пришло выдать такую милую маленькую провокацию, но общение с Отто не прошло даром. Ноэль проглотил наживку:
   - Они ни черта о нем не знают. Ты сама-то, конечно, об этом не в курсе...
   - Что значит 'ни черта не знают'? И что - весь остальной мир в курсе? Только я нет?
   - Черт, узнаю скрытного жабеныша. Весь сплошь дымовая завеса, природа такая. Его папаша - очень занятой мужик, распихал детей по дорогим школам и забыл о них. Мамаша - сливки общества, триста двадцать седьмая вода на киселе Бурбонам, вышла замуж ради денег, на детей ей покласть с прибора. Сын, стало быть, недобрал чего-то в своей семье и добирал это во всех остальных. Мои родители его просто обожают, моя мамаша вообще думала, что он сирота, и хотела его усыновить. Не поверишь.
   - Жаль, что не усыновили, - совершенно искренне сказала Рене. - Ему было бы полезно расти в нормальном окружении.
   - Да ясное дело. Но у него есть родители, живые-здоровые, не разведенные даже, с какой стати отбирать у них ребенка? Я же говорю, мои думали, что у него никого нет. У меня день рождения на рождество, он всегда рождество у меня проводит, можешь себе представить? Как бы семейный праздник. Рождество не дома из года в год - значит, у человека и дома-то нет.
   Рене тяжело вздохнула. Правда, как это так - рождество не дома? Ноэль продолжал:
   - Ну со стороны-то там все зашибись. Шикарный дом, папаша-банкир, мамаша - королева красоты, все как надо. Сестра. Ну, об этой я просто промолчу...
   - Почему? Ты ее хорошо знаешь?
   - Еще бы я ее не знал, - буркнул Ноэль. - Честно говоря, я ее даже любил. Недолго.
   - Почему недолго? Не получилось что-то?
   - 'Что-то'? - с горечью переспросил он. - Как с ней может что-то путное получиться? Спать-то она спит со всеми мужиками, кто предложит, а живет с девкой.
   Рене чуть не поперхнулась своим пивом:
   - Да ты шутишь! Быть этого не может!
   - Ты слышала о таком явлении, как 'бисексуальность', принцесса?
   - Тогда мне вообще непонятно, как ты за ней ухаживал.
   - А просто. Иногда она снисходила - тогда все было хорошо. В кровати - небо в алмазах. Потом ей попадала шлея под хвост, и она исчезала. Надолго. Спала с кем-то там еще. Без разбору. Ну или со своей... девкой, - он выругался. - Ненавижу чертовых лесбиянок. Знаешь, эта Джулиана, она просто редкая сука. Ее когда-нибудь кто-нибудь просто пристрелит, вот попомни мое слово. Нельзя без конца играть с огнем. А Отто...
   - Хорошо проводите время за сплетнями? - от негромкого, холодного голоса Отто оба подскочили, чувствуя себя соучастниками страшного преступления, застигнутыми с поличным. Рене готова была залезть от страха под стол, но Ноэль тут же пошел в контратаку:
   - Превосходно. Не желаешь присоединиться? У нас тут есть кое-какие вопросы.
   По мнению Рене, когда имеешь дело с Отто, попытка обороны с помощью нападения - самая глупая и самоубийственная из всех возможных тактик. Ромингер вызверился:
   - Пошел к черту. Если ты сплетничаешь за моей спиной, я не знаю, кому вообще можно верить.
   - А я не знаю, к чему эта пентагоновская секретность! - Ноэль сердито сверкнул глазами. - Если люди, которые тебя любят, не имеют права говорить о тебе - кто тогда имеет?
   Браво, Ноэль! Рене чуть не захлопала в ладоши. Отто смерил его ледяным взглядом:
   - Никто. Я сам говорю то, что считаю нужным.
   - Заигрался в Моссад, жабеныш?
   - Я же не начал сразу стрелять.
   - На том спасибо.
   Отто отвернулся от него, посмотрел на Рене - его взгляд сразу же слегка смягчился. Она встала, шагнула к нему, спрятала лицо на его груди. Прошептала:
   - Отто, я так по тебе скучала...
   - Я тоже, - прошептал он ей на ухо. - Поужинаем и вернемся в номер. И тогда... - Он ощутил легкую дрожь, пробежавшую волной по ее телу, и прижал ее к себе. Сутки без нее, без ее тела - как он смог это перенести? И как он будет выносить это чуть позже, когда расстанется с ней? Он напомнил себе, что выхода все равно нет.
  
   'Драй фуксе' оказался затрапезной пивнушкой далеко от фешенебельных отелей. Большие дубовые столы без скатертей, тяжелые скамьи, почти все столы заняты - частично неизбежными туристами, частично мужиками, которые на туристов похожи не были. Эти громко выкрикивали 'Онс, цво, драй, гзуффа!' и со стуком чокались тяжелыми пивными кружками. Рене уже слышала от Отто, который значительную часть своей жизни проводил в разъездах, что лучшая рекомендация для ресторана в чужом городе - это то, что там едят не только туристы, но и местные. Это, по его мнению, говорило во-первых, о неплохом качестве кухни, а во-вторых, о вменяемых ценах. Обычно он бывал прав.
   С виду 'Драй фуксе' не походил на маленькие уютные местечки, которые он предпочитал. Темновато, прокурено и довольно шумно, стук кружек, громкие голоса, ржание мужиков за длинными столами. Герб на стене с тремя лисами, как и явствовало из названия. Заиграла музыка, запел певец - это был развеселый йодль , Рене с удивлением обнаружила, что музыка живая, на чем-то вроде сцены - несколько человек в коротких кожаных штанах, черных шляпах с узкими полями и перьями и в белых рубашках. Один из них пел, остальные аккомпанировали.
   - Это что-то новенькое, - Ноэль повысил голос, чтобы спутники его услышали. - Раньше тут никто не пел.
   Отто сказал с усмешкой:
   - Главное, чтобы этот певец тут был не вместо повара. Раньше тут здорово готовили.
   Симпатичная грудастая официантка в дирндле с очень короткой пышной юбочкой, из-под которой выглядывали кружевные нижние юбки и кокетливые панталоны, принесла меню. Мужчины с интересом оглядели ее ноги и уперлись взглядами в ее декольте. Ромингер, впрочем, отвернулся первым и уткнулся в меню. Девушка отошла, и он прокомментировал:
   - У Рене грудь куда красивее. И ноги тоже.
   - Отто! - Рене покраснела. Он невозмутимо пожал плечами:
   - У тебя вырез глубже, чем у нее, и сквозь кофту все видно. Ну и грудь правда лучше.
   - Перестань, ты ее смущаешь, - угрюмо сказал Ноэль, который слегка протрезвел по пути.
   - Если она не хочет, чтобы на нее пялились и обсуждали - пусть одевается скромнее.
   Рене готова была провалиться сквозь землю. Она надела этот топ, потому что знала, что Отто нравится, как она в нем выглядит, но не ожидала, что он начнет ее обсуждать с Ноэлем. Она же не доставала его при других, высказывая свое мнение о его обносках! А он сегодня, как всегда, не порадовал ее приличным прикидом - на нем были обычные затертые ветхие джинсы и один из его любимых убитых лонгсливов, цвета хаки с белой надписью, утверждающей на английском, что девчонки дают тем, кто умеет брать. Вся эта красота по обыкновению сочеталась с грубыми ботинками и китайскими электронными часами с калькулятором в исцарапанном пластмассовом корпусе. Уж мог бы хотя бы у Ноэля поучиться - тот был в темно-синих превосходно сидящих дорогих джинсах и черном свитере, все вместе смотрелось на высоком и стройном молодом мужчине очень элегантно. Впрочем, Отто не собирался ничему учиться - он все делал по каким-то своим резонам, плевать хотел на чужое мнение, никому не подражал и ни перед кем не оправдывался. Что ему до того, что всех удивляет его манера одеваться и что все кругом одеты в разы лучше, чем он, даже те, кто намного меньше зарабатывает!
   Им принесли по литровой кружке пива (Рене ужаснулась). Все трое выпили по нескольку глотков. Со сцены грянул новый йодль - Рене обратила внимание, что на открытом пятачке в центре зала появилось несколько посетителей и начали танцевать. Она сама постукивала пальцами по столу в такт заводной музыке. Сказала безнадежно:
   - Я хочу потанцевать.
   Отто молча закурил, Ноэль поднял голову:
   - Правда? Ну пойдем попрыгаем.
   Рене заколебалась, он поднажал:
   - Давай, принцесса. Я умею так. Давай повеселимся немножко.
   Она повернулась к Отто:
   - Можно я?..
   Ромингер растерянно пожал плечами, ответил грубовато:
   - Мне-то что... Идите.
   Ей показалось, что ему не очень понравилась идея, но она все же приняла руку Ноэля, и они вдвоем выскочили на открытое пространство. Его рука легла на ее талию, и он завертел ее в танце.
   Она моментально заметила, что ей достался отменный партнер. По ее пониманию, француз не должен бы так ловко отплясывать тирольскую польку, но его это, похоже, не смущало. Сама Рене всю свою сознательную жизнь с большей или меньшей регулярностью занималась танцами и могла станцевать почти что угодно, хоть фламенко, хоть лезгинку, особенно если бы можно было подсмотреть, как это делают те, кто знает эти танцы, а уж в паре с хорошим партнером вообще могла творить чудеса. Ноэль быстро понял, что ей не составляет ни малейшего труда успевать за ним, и ускорил темп и усложнил танец, но у нее и сейчас не возникло никаких проблем. Рене с удивлением обнаружила, что они остались на этом пятачке одни, те, кто танцевал раньше, встали с краю и смотрели на них.
   А Отто не смотрел - именно в этот момент в зале появился дородный, краснолицый герр Риддль - хозяин 'Драй фуксе', которому успели сообщить о том, что у него в заведении пьянствует никто иной, как восходящая звезда горнолыжного спорта Отто Ромингер. Отто бывал тут раньше, но до сих пор, конечно, он ни разу не был удостоен такой чести, как выход хозяина к его столу.
   - Грюс готт , герр Ромингер! - Объемистая фигура ресторатора заслонила зал. - Господи, Ромми! Какая честь для нас, что ты здесь!
   Отто улыбнулся, поздоровался. На него тут же обрушилась сотня вопросов о лыжах, дана клятва, что весь ужин и вся выпивка и для него, и для его друзей - за счет заведения. Отто отвечал, стараясь говорить так, чтобы немец его понял. Разговор затянулся, и был прерван шквалом аплодисментов. Мужчины оглянулись как раз вовремя, чтобы увидеть, что Рене и Ноэль, оба разгоряченные и вспотевшие, довольные, покидают центр зала и направляются к столу. Отто подумал мельком, что аплодируют музыкантам, которые закончили очередной йодль и объявили короткий перерыв.
   Рене скользнула на скамью рядом со своим любимым, взяла его под руку и положила голову к нему на плечо. Она тяжело дышала, он чувствовал сквозь свой лонгслив и ее тонкий топ жар ее тела. Он хотел ее. Ее волосы, заколотые в тяжелый узел на затылке, растрепались и щекотали его шею и подбородок. Ноэль повалился на скамью напротив них и залпом выпил полкружки пива:
   - Это было здорово, принцесса! Повторим?
   - Конечно, - весело, с готовностью отозвалась она, обнимая Отто. Герр Риддль решил, что ему пора:
   - Я так рад, Отто! Знаю, что не должен бы тебе желать победить на Кандагаре, потому что Эйс - наш, но все же желаю!
   - Спасибо, герр Риддль.
   - Весь ужин - за мой счет!
   - Спасибо, герр Риддль.
   - А еще говорят, что швейцарцев невозможно понять с их швитцером! Я тебя запросто понимал! - похвастался баварец.
   - Но я говорил по-немецки, герр Риддль.
   - Да нет же, нет! - обалдел тот, и Рене расхохоталась. Ноэль не понял, в чем прикол, но тоже заулыбался, глядя на нее. Отто пусть был пьян, но от него не укрылась умильно-восхищенно-голодная ухмылка, появившаяся на физиономии его лучшего друга. Он довольно резко сказал на своем как бы немецком:
   - Познакомьтесь, герр Риддль. Рене Браун, моя девушка. Ноэль Пелтьер, мой друг.
   Пусть, черт подери, не забываются оба. Ноэль понимал и швитцер, и немецкий, пусть без нюансов. Отто впервые задал себе вопрос - а что они там за танец сбацали, что так запыхались, и что тут вообще происходит?
   - Огромная честь! Рад познакомиться! - сиял хозяин ресторана. Рассыпаясь в любезностях и снова обещая всю пирушку за счет заведения, он наконец удалился. Ноэль, ухмыльнувшись, посмотрел на своего дружбана и пустил очередную шпильку:
   - Счастливый день, верно, Ромингер? Бесплатный хавчик и пиво! Теперь закажешь что-нибудь самое дорогое в меню, правда?
   Отто безразлично ответил:
   - Ты тоже можешь заказать что-нибудь дорогое на халяву, твоя жратва включена в пакет. А жаль, что он тебе лично этого не предложил, да? По-моему, он тебя просто не узнал.
   Рене подняла голову с плеча Отто и по очереди посмотрела на мужчин. Эти двое без конца язвили и пускали шпильки, в том числе и намного более грубые, но сейчас в их перепалке явственно звучала нотка враждебности, которой не было раньше. Ноэль со стуком поставил на стол пустую кружку:
   - Пока ты обжираешься, я покручу твою девочку. Ты как, не будешь тут плакать без нас, жабеныш?
   - Ты перестанешь его так называть? - вдруг вспылила Рене. Возможно, ей в голову ударило сочетание пива и этого странного холодка, появившегося между друзьями. Ноэль немедленно отпарировал, будто ждал от нее этих слов:
   - А как его называть? Скорпионом? Крокодилом? По-моему, тоже недурно!
   - Оставь его! - непонятно, с чего Рене решила, что Отто нуждается в защите от кого бы то ни было, тем более - от своего лучшего друга. Ноэль кивнул:
   - Хорошо, раз ты так просишь. Буду просто называть его Земноводным. Не обидно?
   Отто внимательно посмотрел на него, сузив глаза. Но ничего не сказал. Рене про себя попыталась разобраться, почему они вдруг взъелись друг на друга. Отто разозлился, что она танцевала с Ноэлем? А Ноэль что - возмутился, что Отто начал сравнивать ее с официанткой? Больше ей ничего не вспомнилось. Они заходили в этот кабак лучшими друзьями, даже несмотря на то, что начали цапаться в Райндле, когда Отто застал Рене и Ноэля за сплетнями. Откуда что взялось?
   - Пойдем, малышка. - Ноэль протянул Рене руку, заиграла музыка. На этот раз она не стала спрашивать у своего парня разрешения - легко вскочила на ноги и позволила увести себя на импровизированное подобие танцпола. По пути она оглянулась через плечо; Отто встретил ее вопросительный, ласковый взгляд - она будто спрашивала, не присоединится ли он к ним. Но он по-прежнему не собирался заниматься такой ерундой и разбазариваться на танцульки, когда завтра ему предстоят куда более серьезные дела, и танцевать отродясь не умел и учиться не собирался, поэтому он отвел взгляд.
   Очередной заводной йодль позволил странной парочке, состоящей из француза и швейцарки, показать, что не только баварцы умеют танцевать баварско-тирольские танцы. Отто с удивлением понял, что они оба - как минимум, танцоры выше среднего уровня. Ноэль просто любил танцевать, Рене вроде бы упоминала, что много лет занималась танцами, так что все было бы вполне естественно... если бы не какой-то почти неуловимый нюанс. Они двигались и выглядели так, будто являются партнерами (и не только по танцам) уже лет сто и знают друг друга как облупленных. Ноэль вел, Рене подчинялась, и у них здорово получалось, и еще... она так выглядела, черт бы ее подрал. Раскраснелась, растрепалась, глаза сверкали, ноги мелькали над дощатым полом. И чертов Пелтьер так и ел ее глазами. И не только он один. За соседним столом несколько мужиков позабыли о своих братвурст и пиве и таращились на Рене. Она встряхнула головой, Отто увидел, как шпилька вылетела из тяжелого узла растрепавшихся волос, ударилась об пол и отскочила в сторону. Еще одна стукнулась о плечо Рене, описала дугу в прокуренном воздухе и исчезла из вида. И произошло неизбежное - тяжелая копна черных блестящих локонов вырвалась из плена оставшихся шпилек и заколок на плечи и спину, вызвав волну аплодисментов, улюлюканья и одобрительного свиста из зала. Черт, эта Рене. Ромингеру хотелось схватить ее и немедленно трахнуть. И наверняка, не у одного его возникло подобное желание. Ноэль явно стоял в очереди, не говоря уже об этих чуваках за столами вокруг. Отто вспомнил, как Рене прикрывалась волосами, когда впервые разделась для него неполных 3 недели назад. Сейчас подобная стыдливость явно осталась в прошлом. Этот чертов топ вместе с лифчиком могли бы с тем же успехом быть совершенно прозрачными или она могла не трудиться их надевать - она была все равно что голая даже не до пояса, а намного ниже.
   Быстрый танец кончился, и мужики на сцене, может быть, чтобы дать паре дня время остыть и отдышаться, временно отложили свои инструменты. Заиграла запись. < Это было нечто совсем другого рода, не имеющее никакого отношения к йодлям - вроде бы джазовая композиция, не то чтобы медленная, скорее даже быстрая, но... черт, лучше бы они этого не делали. Ноэль по-хозяйски положил руку на голую поясницу Рене и повлек ее в довольно быстром, но плавном и каком-то очень томном и чувственном почти до непристойности танце. 'Я одержима тобой, ты - мое наваждение', - пел низкий, хриплый, теплый женский голос. Боль в руке, Отто, вздрогнув, бросил взгляд вниз - сигарета догорела до фильтра, обожгла пальцы. Он ожесточенно раздавил окурок в пепельнице.
   Рене слегка откинула голову на плечо и назад, как иногда во время секса. Когда она так делала, Отто всегда целовал ее шею, под ухом, между ключицами, и он слишком хорошо знал приятеля, чтобы не понимать, что и Ноэль с удовольствием проделал бы то же самое. Но этим дело не ограничилось. Верхняя половина ее тела была отклонена назад, ее грудь, которая выглядела намного более бесстыдно, чем если бы Рене была раздетой, притягивала все взгляды, голый живот терся об одежду Ноэля, а бедрами они прижимались друг к другу. Рука Пелтьера скользнула с ее талии наверх, он пропускал пальцы сквозь густой черный шелк ее волос, обхватил ее плечи, привлек к себе, Отто даже подумал, что сейчас поцелует, но Ноэль резко отстранился, будто стремясь не поддаться искушению. 'Повезло тебе', угрюмо подумал Отто. 'Поживешь еще. Может быть. Если не будешь распускать руки...'
   К сожалению, Ноэль Пелтьер не умел читать мысли, а может и не хотел. Его рука ненавязчиво переместилась вниз - с плечей на спину, на поясницу, обхватила круглую, упругую попку девушки, туго обтянутую синими джинсами. Резким, ловким движением танцор заставил партнершу проделать пусть несколько старомодное, но очень эффектное движение - сильный, глубокий прогиб назад с опорой поясницей на его ладонь. Волосы Рене облаком обрушились почти до пола, грудь выпятилась, до отказа натянув тонкий шелковистый трикотаж топа, который задрался вверх, обнажая тонкую белую кожу на ребрах, весь ее живот до выступающих тазовых косточек.
   Отто понял, что только что врезал кулаком по столу. Черт. Ему хотелось разбить что-нибудь, заорать, избить кого-нибудь до полусмерти, ввязаться в какую-нибудь мерзкую драку с поножовщиной, что угодно, только бы не смотреть, как Рене обжимается с Ноэлем. Он доверял этим двоим так, как только вообще был способен доверять какому бы то ни было человеческому существу. Ноэль, каким бы клише это не звучало, был ему как брат. Рене... зачем о ней думать? Он хотел ее бросить, но боялся причинить ей боль. Ноэль - тоже мужчина, как и Отто, точно такой же молодой и здоровый натурал, не слепой при этом. Как он может не отреагировать на такую девушку? Если Отто сам, впервые увидев Рене в этой кофтенке в день их знакомства, незамедлительно положил на нее глаз, почему бы и Ноэлю не сделать то же самое? К нему никаких претензий, пока он не предпринимает активных действий. Что касается Рене...
   Отто выдернул из пачки сигарету, со стуком поставил на стол пустую кружку и, почти высекая из пола искры тракторными подошвами своих ботинок, направился к стойке. Он не хотел на это смотреть.
   - Еще пива, - бросил он бармену.
   Молодой парень с шикарными усами посмотрел на него сочувственно:
   - Какое ты пил, приятель?
   - Не помню. Без разницы.
   - Францисканер подойдет?
   - Да.
   Он пересел за стойку, чтобы не смотреть на Рене и Ноэля. Но, как намагниченный, все равно повернулся к залу. Его взгляд упал на официантку, которая несла сразу шесть огромных кружек к одному из столов. Начала расставлять их. Кто-то из мужиков смачно шлепнул ее по заднице, девушка только улыбнулась. Твою мать, зло подумал Отто. Эта кельнерша, которую каждый тут считает вправе полапать, и которая ничего не имеет против этого, одета и то скромнее, чем Рене. Конечно, ее глубокое декольте и короткая юбка так и стремятся друг к другу, но по сравнению с Рене эта официантка просто одета как монашка, у нее всего-то и открыто, что верх груди и ноги немного выше колена. А Рене вообще все равно что голая, этот чертов топ, под который она надела какое-то другое белье, и джинсы совсем тонкие, очень откровенно обтягивающие все ее выпуклости и впадинки, которые он привык считать своими, своей безраздельной собственностью. Он снова посмотрел на танцующих. Медленная песня кончилась, началась другая - похожая, и все пошло по новой. Тесные объятья, томные плавные движения, интимные улыбочки и ее тело, выставленное напоказ.
   - Даже если миллионер теряет одну марку, он не должен расстраиваться, - тихий женский голос прозвучал очень близко и ласково. Отто обернулся - перед ним стояла та официантка, которую можно было схватить за какое-нибудь место. Но ему не хотелось ее хватать. К белой рубашке был прицеплен маленький значок, на котором готическими буквами было написано ее имя - Ханни. Когда она подходила к их столику, Отто слишком занят был рассматриванием ее декольте, чтобы заметить этот значок.
   - Что? - рассеянно и безразлично переспросил он.
   - Такой парень, как ты, не должен расстраиваться из-за девчонки. У тебя их наверняка пруд пруди. - Она говорила с сильным баварским акцентом.
   - Да, - мрачно сказал Отто и отвернулся, уткнувшись взглядом в свою пивную кружку. Ханни отошла обслуживать посетителей. Что бы она понимала, эта Ханни. Он расстраивается не из-за того, что потерял одну марку. Завтра он станет посмешищем для всего Кубка Мира - его женщина на его глазах тискается с его же лучшим другом.
   Полкружки пива, которые он выдул залпом, не сильно успокоили его, напротив - привели в состояние тихого бешенства. Он едва удержался от того, чтобы снова попробовать кулаком прочность дубово-каменной стойки бара. Нежное прикосновение к плечу, поцелуй куда-то в район уха. Рене. Сейчас она пришла пообжиматься с ним. Только завелась-то она пораньше. И не на него.
   - Что тебе надо? - отрывисто спросил он, не глядя на нее.
   - Тебя.
   - Да ну? А где же наш танцор - пошел отлить?
   - Отто! - весело удивилась Рене, прижимаясь виском к его плечу. - Да ты, никак, ревнуешь?
   - Нет! - грубо ответил он, стряхивая ее с себя. - Еще чего!
   - Почему ты сердишься? - удивилась она. - Отто, мы просто танцевали!
   - Вы не просто танцевали.
   Он понимал, что ведет себя как кретин, и от этого приходил в еще большую ярость. Он, черт подери, не ревновал! Ему просто было противно, что все так и облизывали ее глазами, а Рене, которую он дразнил ботанкой и считал скромницей, делает вид, что все нормально. Его бесило, что Ноэль пускал слюни на его девушку. Отто не помнил, бывало ли такое, чтобы он отбивал девиц у приятеля - возможно, если не он сам, то кто-то из подружек Ноэля давал ему понять, что не прочь переметнуться, и наверняка бывало так, что он не возражал. Но это не имело значения. Его выводило из себя, что завтра весь Гармиш-Партенкирхен будет знать, что его девчонка при нем висла на Пелтьере. Была бы она для всех, как прежде, его подстилкой, никаких проблем бы не было, но он сам так постарался, чтобы все считали, что Рене - его девушка. Ее репутацию спас, свою - угробил.
   - Я же не виновата, что ты не танцуешь, - промурлыкала Рене, снова начиная ластиться к нему, как голодная кошка. - Если бы ты танцевал, я бы не пошла с ним.
   - И не выставляла бы себя напоказ?
   Она слышала, что его голос немного дрожит от ярости, понимала, что вызвала его гнев, но никак не могла взять в толк, чем. На какой показ? Что за бред? Если она любит Отто, это же не значит, что она не может потанцевать с кем-то другим?
   - Отто, я вовсе не выставляла себя напоказ. Ты ведешь себя глупо! Ты как собака на сене! Сам не танцуешь и другим не даешь! И потом, ты же сам разрешил...
   - Что я разрешил? Тискаться на виду у всех?
   - Ты просто пьян, - рассердилась она. - Тебя именно это волнует? Что на виду у всех?
   Ему надоел разговор. На него вдруг навалился весь этот день - фрирайд, трещина, в которую он в самом деле чудом не сорвался, рука, которая продолжала болеть как сучий потрох, без малого три литра выпитого пива, почти голая Рене на виду у толпы пьяных сальных придурков, Ноэль, который тискал ее... Отто боялся, что сорвется. Заорет, ударит ее. Остаточный адреналин после фрирайда и трещины, много пива, злость, ревность и неудовлетворенное желание вместе давали взрывоопасную смесь. Он поднялся с барной табуретки, намереваясь уйти отсюда. Хотя бы вернуться за стол (за которым сидел Ноэль и уже что-то уплетал - весь стол был заставлен едой) Главное, подальше от Рене. Но она ничего этого не понимала - он встал, и она уверенным, грациозным движением прижалась к нему всем телом. И поцеловала его в губы. Отто обхватил ее голову и отвечал на поцелуй, вкладывая в это все разрывающие его идиотские чувства. А потом резким движением развернул спиной к себе и притиснул к стойке. Процедил сквозь зубы:
   - Так тебе нравится выставляться напоказ? Ну так давай выставимся по-настоящему!
   Его левая рука сжала ее грудь, правая полезла под джинсы - с трудом, запястье болело, и джинсы были очень тесные. Неловкая возня разозлила его еще сильнее, он смог засунуть под ее джинсы и в стринги мизинец и безымянный палец - именно так, как ему было нужно. Рене ахнула:
   - Мне больно! Перестань!
   - Чего вдруг?
   Большим пальцем он уперся в ее пупок, это тоже было очень больно. Когда они занимались раньше любовью, он тоже часто ласкал ее одновременно в нескольких местах, но сейчас он причинял боль; сейчас это не имело отношения к сексу, а только к наказанию, унижению и собственности. Она попыталась освободиться, вырваться из его рук, которые сейчас были такие же ласковые, как кандалы. Но ничего не вышло - он был в разы сильнее. Он тискал ее, она слышала его быстрое, тяжелое дыхание, ее рука, шарившая по стойке, нащупала ручку пивной кружки. Подняв глаза, Рене натолкнулась на растерянный взгляд бармена. Всхлипывая от боли, обиды и бессилия, девушка вцепилась в кружку Отто, мечтая выплеснуть пиво ему в лицо. Но она не сделала этого. Частично потому что ей просто не хватило решимости, она боялась, что он сделает еще хуже, частично потому, что не успела созреть - ему этого показалось мало, и он прорычал:
   - А вот теперь мы покажемся всем как надо!
   И рывком повернулся к залу вместе с ней - она по-прежнему прижата спиной к его телу, его левая рука мнет ее грудь, правая на животе и под джинсами. Большинство не обратило внимания, конечно, но некоторые потрясенно затихли, несколько голов повернулись в их сторону, еще, еще...
   - Прекрати! - Рене отдала бы многое, чтобы не плакать в довершение ко всему перед чужими людьми, наблюдающими за происходящим с обалдевшим видом. Но она никак не могла удержаться, она плакала от боли и унижения и потому, что не могла понять, что за дьявол вселился в ее любимого Отто и почему он так поступает с ней. Ей было больно и страшно - куда больнее и страшнее, чем в тот вечер почти месяц назад, когда она лежала на полу в холле в своей квартире избитая и изнасилованная.
   - Я никогда тебе этого не прощу! - всхлипнула она.
   - Какой ужас, - сказал он. - Пошли.
   - Нет!
   Продолжая тискать Рене, он поволок ее через темный, прокуренный зал к выходу, и люди замолкали, глядя на них. Она на секунду встретилась взглядом с Ноэлем - он сидел с белым от ярости лицом, она подумала, что он вмешается, но Отто уже вытащил ее в гардероб, сдернул с крючка ее жакет. Перед ними распахнулась тяжелая дубовая дверь на улицу, холодный воздух обжег обнаженную кожу. Рене боролась с Отто и ужасно жалела, что упустила момент с пивом.
   - Какая же ты скотина! - плакала она. Он рывком распахнул дверцу стоящего перед входом в ресторан такси, затолкал ее на заднее сиденье и втиснулся рядом с ней. С переднего сиденья послышался испуганный голос:
   - Я жду клиента!
   Отто повернулся к шоферу и рявкнул:
   - В Райндль. Быстро. - Рене увидела, что он сунул между сиденьями купюру в двадцать марок. Все, сопротивление таксиста было задушено в зародыше.
   - Зачем ты это делаешь? - плакала она. - Перестань! Ты говорил, что не причинишь мне боль! Мне страшно!
   - Черт, - пробормотал он. - Дерьмо... Черт...
   Щелкнула зажигалка, Рене почувствовала, что он отпустил ее. Таксист снова подал голос:
   - У меня некурящее такси, господин!
   Отто не отреагировал, молча приоткрыл окно, отвернулся от Рене. Она опустила лицо в ладони и постаралась успокоиться, но слезы продолжали душить ее. До отеля они доехали всего за несколько минут.
   Что на него нашло? Он чувствовал себя самым подлым и низким и самым несчастным из всех подонков, живущих на свете. Как он мог сделать это с ней? Они поднимались в лифте, он смотрел на ее бледное, застывшее, заплаканное лицо. Она уйдет. Никто не сможет простить такое. Он хотел, чтобы она ушла, и она уйдет. Кричи ура, Ромингер - ты добился своего! Никогда еще он не чувствовал себя дерьмовее. Оба молчали. Вот дверь в номер. Вспыхнул свет - Рене ушла отсюда несколько часов назад, вся пылая от нетерпения, красивая и полная надежды.
   Он молча повернулся к ней, не глядя в ее глаза. Обнял. Снял с нее жакет - она осталась перед ним в своем красном топе и синих джинсах. Попыталась оттолкнуть его руки. Он чуть поморщился, когда она ударила его по больному запястью.
   - Я не хочу, - прошептала она, когда он схватил ее и положил на кровать.
   Он молча раздел ее. Он целовал и ласкал ее тело там, где несколько минут назад причинял боль, и она против своей воли оттаивала. Она и в этом была бессильна перед ним. Она была безоружна и против его силы, и против его нежности. Острый, сокрушительный оргазм заставил ее кричать, Отто быстро расстегнул свои джинсы и овладел ею, так, как они оба любили - резким, мощным ударом. Она стонала от наслаждения и ничего не могла с этим поделать. Ей было хорошо, и она ненавидела за это и его, и себя.
   Потом Отто встал и застегнул джинсы. Он просто не мог здесь оставаться. Он не знал, что теперь делать. Она уйдет. Единственное, что он должен сейчас сделать - это извиниться, причем так, чтобы она простила, как бы невозможно это не казалось. Но он не мог этого сделать. Он оставил на столе бумажник, в котором лежала куча денег. Он знал, что, когда дверь за ним закроется, она сложит вещи и уйдет. Чтобы добраться до Цюриха посреди ночи, нужно много денег. Времени уже за полночь, он должен немедленно идти в кровать и пытаться проспаться, он пьяный как скотина, в 9 начинается официальная тренировка. Он тут, на минуточку, не чтобы пьянствовать и заниматься фигней, а чтобы соревноваться в скоростном спуске с сильнейшими спортсменами мира. Он сунул в карман сигареты и кредитную карточку, остановился, посмотрел на Рене, которая лежала на животе, уткнувшись лицом в подушку. Еле слышно прошептал:
   - Пока...
  Дверь хлопнула.
  
  Рене еще несколько минут продолжала лежать, прижавшись щекой к подушке, упершись взглядом в складочку на простыне. Иногда складочка расплывалась от слез. Наконец, она встала, прошлась по номеру в поисках своих сигарет 'Сэйлем', вспомнила, что забыла их на столе в 'Драй фуксе'. Пришлось залезть в сумку Отто и вытащить новую пачку из блока, который, как сказал Ноэль, Отто всегда возил в заначке. Он курил Мальборо, для Рене они обычно были крепковаты, но сегодня - в самый раз. Она закурила, машинально взглянула в зеркало. Вспомнила, как смотрела на себя в конце октября, в Цюрихе, после изнасилования. Тогда у нее было сильно разбито лицо, и было очень много крови, а еще были разрывы. Сейчас она ни капли не пострадала, во всяком случае, физически. Она отвернулась от зеркала, завернулась в белый махровый халат, который в этом отеле предоставлялся гостям, как во многих пятизвездниках.
   Что теперь? Она не знала. Она не хотела думать об этом. Собрать вещи и вызвать по телефону такси? Она отвлеченно подумала, что в Цюрих можно доехать на поезде, но не из Гармиша, а из Мюнхена. И тут же задала себе вопрос в упор: ты готова уйти? Навсегда покинуть мужчину, который для тебя значит все на свете, которого любишь больше жизни? Никогда не видеть его, не прикасаться к нему, не умирать от счастья и любви, обнимая его? Если она уйдет - на этом все будет кончено. Такой гордый и самолюбивый человек, как Отто Ромингер, никогда не побежит за ней, будь он хоть трижды неправ.
   Нет, она не может уйти. Как она будет без него жить? Ведь он - ее солнце, ее свет, ее счастье. Да, он поступил плохо. Но у нее не заняло много времени найти ему кучу оправданий. Она действительно выглядела вызывающе. Она хотела зажечь его, заставить безумствовать от желания, и слегка хватила через край. И он прав в том, что она выставлялась напоказ, после этого дня в спа-комплексе она чувствовала себя неотразимой, для нее это было немного в диковинку, ощущение собственной желанности вскружило ей голову, Рене хотела, чтобы все видели, какая она красивая. И вела себя так же, она провоцировала его. Наверное, эти два последние танца с Ноэлем были чересчур - она уже тогда знала, что они оба переступают черту. Потом, поняв, что Отто сердится, она попыталась задобрить его, но выбрала не те средства. Вместо того, чтобы успокоить, она разозлила его еще сильнее. А он устал, после фрирайда был такой взвинченный, после того как чуть не погиб там в этой трещине, и рука, и все такое. Отто встал, чтобы уйти от греха подальше, но она сама его не отпустила. И да, Рене играла с огнем, просто чтобы посмотреть, на что это похоже. И - вполне закономерно - обожглась. Она хотела увидеть взрыв и пострадала - примерно как любопытный идиот может заорать в горах, чтобы посмотреть на лавину, и погибает, погребенный под тоннами снега. Или тонет, решив, что достаточно крут для того, чтобы нырять в волну во время шторма где-нибудь на Гавайях. И кого она теперь должна винить, кроме самой себя?
   Это она сама все испортила. Как там Ноэль говорил о сестре Отто? - что она играет с огнем и ее кто-нибудь в один прекрасный день просто пристрелит. Рене, наверное, повезло - она не профи в этих играх, которые, видимо, у Ромингеров в крови, но ее все же не пристрелили. Так, немного потискали. Что теперь будет с ними двумя, после всего этого? А Ноэль? Она что, поссорила их? Она не уйдет от Отто - как она может уйти, если так сильно его любит? Она не может его потерять. Она почти с самого начала знала, на что идет, что он ее не любит, что она для него... Черт, а это тут причем? Стоп! Ведь он ревновал ее. Правда. Разве ревнуют тех, кого не любят? Разве будет мужчина вроде Отто, такой самоуверенный и заносчивый, ревновать женщину, которая ни черта для него не значит? Конечно, нет. Но его вроде бы взбесил не сам факт, что она 'тискалась' с Ноэлем, а то, что она делала это на виду у всех... Сложно все это, так сложно! Она должна остаться и как-то все уладить. Что и как она будет улаживать - совершенно непонятно. Рене приняла душ, обмоталась полотенцем, села в кресло, чтобы подумать, и задремала...
  
   Отто выпал из лифта в полубессознательном состоянии. Надо же так нажраться... Он посмотрел на часы, увидел на циферблате странную цифру Ѵ576, долго думал и наконец громко изрек:
   - Всякому известно, что квадратный корень из 576 - это 24. Вопросы есть?
   Никто ему не ответил. Отто махнул рукой и отправился в лобби-бар. Все остальные бары и рестораны отеля уже закрылись - было полпервого. Бармен в лобби-баре тоже собирался закрываться. Он бросил подозрительный взгляд на посетителя.
   Он запомнил этого светловолосого швейцарца, который всего три часа назад в компании с высоким брюнетом пил тут пиво и заказывал сэндвичи, потом к ним присоединилась слишком откровенно одетая красивая девушка, и они ушли. Мужчины уже тогда были подшофе. Теперь швейцарец был очень основательно пьян - он не смог даже дойти до стойки без приключений - он тащился зигзагами и по пути опрокинул кресло. Правда, не заметил этого. Его руки здорово дрожали, белокурые лохмы падали на лицо и выглядели так, будто из них пытались свалять войлок. Интересно, неужели девица ушла с брюнетом?
   - Я собираюсь закрываться, - сказал бармен.
   - Я тоже. - Отто грузно повалился на барный табурет, облокотился грудью на стойку и подпер щеку кулаком.
   - Хотите чего-нибудь заказать? - с сомнением спросил бармен.
   Отто задумался. Наверное, да, он чего-то хотел, только не помнил точно, чего. А еще он никак не мог сообразить, на каком языке это просить. На швитцере? Так он вроде не дома. Оставалось выбрать между немецким, французским и английским. Вроде бы он тут весь день говорил по-французски. Ноэль, фрирайд... Отто не был уверен, что он во Франции. В любом случае, он, только один раз споткнувшись, сказал слово, одинаково звучащее на всех языках:
   - Гленнморанджи.
   - По-моему, тебе уже достаточно, парень.
   - Что? - удивился Отто, так и не поняв, на каком языке они оба говорят. Вроде мог и понять, и ответить - и ладно. - Да я трезв как стеклышко.
   - Могу сделать хороший коктейль, - предложил тот. - Он помогает.
   Отто даже не попытался сосредоточиться:
   - Один хрен, лишь бы горело. Делай.
   Он заставил себя не оборачиваться назад - за его спиной был полутемный, пустой зал лобби отеля. За стойкой ресепшен скучал ночной клерк. Отто не хотел видеть, как Рене уходит. Он не хотел ничего об этом знать. Ему было жаль, что другие бары не работают - там он точно ничего бы не увидел. Он знал, что она уйдет. И понимал, что для них обоих ее уход - лучшее решение создавшейся ситуации. Это во благо. И для Рене, и для Отто. Почему же ему так хочется выть от тоски? Он вдруг представил, как она именно сейчас оглядывает номер, стоя в дверях в своей голубой куртке. Она стерла свой яркий макияж (хотя помаду с ее губ он сцеловал сам, а тушь с глаз смыли слезы), надела толстый свитер и обычные джинсы, не того сорта, которые надеваются с мылом, и смотрит, не забыла ли тут чего-нибудь. Идет к лифту, нажимает кнопку... Отто невольно оглянулся: световой индикатор лифта в двадцати шагах от него действительно зажегся - кто-то спускался вниз. Сейчас двери откроются, она пройдет через лобби к входным дверям и навсегда исчезнет из его жизни. Он не хотел это видеть. Но был не в силах отвернуться.
   Двери разъехались - из лифта вышла пожилая супружеская пара с чемоданами. Отто отвернулся.
   - Вот, - сказал бармен и поставил стакан на стойку. Отто посмотрел. Красота. Бежевато-коричневый цвет, консистенция ближе к густой - ликер там, что ли? На бортике стакана - ломтик лайма. Соломинка. Ну да, только коктейля нам не хватало. Самое то понизить сейчас градус. Зря не настоял на виски. Впрочем, ему было все равно. Он и хотел напиться. Тренировка завтра, и черт с ней. Сегодня он вернется в пустой номер, где уже не будет Рене.
   Он сам не заметил, как прикончил этот коктейль. Зажег сигарету. Подумал, может вернуться в 'Драй Фуксе'. Может, Ноэль еще там. И перед герром Риддлем неудобно как-то - он от души предложил весь ужин за счет заведения, но у них вечеринка не задалась, заказали кучу всего и ни черта не съели, разбежались. Но отверг эту идею, как идиотскую. Пешком идти далеко, а еще одной поездки на такси он не вынесет - его слишком сильно укачивало по пьяни. Да и что он может сказать Ноэлю? Зачем им сегодня еще видеться? Вполне возможно, Ноэль уже тоже вернулся к себе - он, в отличие от первого номера своей команды Граттона и от текущего лидера Кубка Мира - Отто Ромингера - пока не заслужил номер в Райндле. Он остановился в очень даже неплохом отеле, в котором Отто приходилось бывать несколько раз - в четырехзвездочном Mercure.
   - Повтори, - бросил он бармену.
   - Одну минуту.
   Он хотел посмотреть, что входит в эту адскую смесь, но забыл, отвлекся на разглядывание бутылок на полке, а потом опять приехал лифт. Он заставил себя не оборачиваться, закурил еще сигарету, не понимая, почему ему так неудобно это делать. Потом сообразил - он уже держал одну. Отродясь не пробовал курить сразу две сигареты. Двери на улицу разъехались, закрылись. Вот и все... Она ушла. Сейчас он допьет этот стакан и таки вытребует себе виски. А если этот не нальет - он поднимется в пустой номер и выпьет бутылку из минибара, пусть втридорога, плевать.
   - Как ты себя чувствуешь? - спросил бармен.
   - Превосходно, - буркнул Отто. И вдруг сообразил, что у него в голове действительно немного прояснилось. - Чем ты меня напоил?
   - Мой собственный рецепт коктейля, помогает протрезветь немного, а главное, похмелье будет не таким тяжелым.
   - У меня не бывает похмелья, - напыщенно изрек Ромингер.
   - Вот и ладно. Еще один?
   - Да, пожалуй.
   Он не хотел трезветь, потому что ему предстояла первая ночь без Рене. Но не следовало забывать и о его великой карьере. Завтра, черт бы его подрал, тяжелый день...
  
   Он подошел к своему номеру на третьем этаже уже почти не стукаясь об стены. Почти ровно. Не надо было пить этот 'вытрезвитель', если он хочет сейчас нормально вернуться к себе. В пустой номер. Ключ с мягким щелчком отпер замок, дверь открылась. Мягкий неяркий свет автоматически включился, заливая шикарный сьют.
   Волна облегчения была настолько сильной, что все еще довольно пьяный Отто даже издал какое-то тихое восклицание - Рене не ушла. Она спала, свернувшись в калачик в огромном мягком кресле. На ней было только полотенце.
   Он мог быть как угодно пьян, но знал, что не уронит ее. Он аккуратно поднял ее на руки. Полотенце упало.
   - Отто? - прошептала она сквозь сон.
   - Да, малыш. - Он нежно переложил ее в постель, накрыл одеялом. Он должен был бы извиниться, но он не мог это сделать. Он не умел. Он не знал, как. И потом... извинение точно вывело бы как-то всю проблему на новый уровень. Поэтому он молча пошел в душ, надеясь, что сможет не провалиться сразу в пьяный сон и будет в состоянии что-нибудь с ней сделать.
   Но ничего из этого не вышло. Он хотел ее разбудить, но ее лицо во сне выглядело таким усталым, таким бесконечно несчастным. Он просто пожалел ее.
   Он проснулся от заказанного на 7 звонка. Рене спала рядом - она даже не пошевелилась. Вчерашний бармен обещал, что у Отто не будет тяжелого похмелья, а тот гордо заявил, что у него никогда и не бывает, но они оба ошиблись. Голова болела ужасно, во рту будто носорог нагадил, руки тряслись так, что впору было идти просеивать сухой цемент. При одной мысли о завтраке становилось дурно. Отто вытащил из сумки пакет со стратегическим набором джентльмена - помимо пяти дюжин презервативов (которые они почему-то почти не использовали) там должна была остаться парочка растворимых таблеток аспирина, а может быть, даже алка-зельтцера.
   Повезло. После алка-зельтцера и ледяного душа Отто оказался в состоянии спуститься в ресторан и проглотить пару чашек двойного эспрессо. За это он расплатился бешеным сердцебиением, но головная боль почти совсем прошла. За кофе он перекинулся парой слов с Джеми Бэйтсом - номером 1 штатовской сборной. Еще его слегка приободрила легкая перепалка с Регерсом, который начал выступать насчет вчерашней пропущенной тренировки. Но Отто не вложил душу в эту перепалку, слабо огрызнулся пару раз и пошел к выходу.
   Высокого темноволосого мужчину, с которым он столкнулся в дверях, он не ожидал увидеть здесь, потому что тот не нуждался в отеле - он жил в Гармише. Эйс, Оливер Айсхофер собственной персоной. Отто знал его, а вот Эйс Ромингера - нет. В прошлом году Отто только пару раз отличился на взрослых этапах, а Эйс - человек не того масштаба, чтобы снисходить до знакомства с какими-то там юниорами или узнавать их в лицо. Но на этот раз ситуация немного изменилась. Эйс внимательно посмотрел на Ромингера. Сверху вниз - он был выше. Отто со своим ростом в 185 тут же почувствовал себя почти что карликом.
   - Так-так, - протянул Эйс, с интересом глядя на Отто. - Ромингер?
   - Привет, Эйс.
   Мужчины оценивающе осмотрели друг друга.
   - Ну, не все тебе выигрывать, когда-то это кончится, - сказал Эйс.
   - Надо же. Я тебе то же самое хотел сказать.
   Отто был младше Эйса на 8 лет, а в отношении достижений, регалий и титулов - просто никто, но не желал принимать даже видимость подчиненного положения. Только на равных. Айсхофер приподнял брови:
   - Смело. Ну посмотрим... Ромми.
   - Посмотрим, Эйс.
   Это было как дополнительный холодный душ. Отто было трудно запугать или заставить нервничать, чего Айсхофер, очевидно, и хотел добиться. Зато Ромингер совсем взбодрился и поднялся к себе в номер уже совсем готовым к тренировке.
   Рене еще спала, и в любом случае, ему было уже некогда приставать к ней. Пусть спит себе. Он быстро натянул на себя стартовый комбинезон Descente - спортсмены выходили на официальную тренировку в комбинезонах сборной, в тех же или таких же, в каких послезавтра выйдут на старт в самой гонке. Хвост низко на шее, теплая вязаная шапка с логотипом Каррера. Подшлемник и шлем - высокотехнологичное чудо от Дорелль - с собой. Очки Каррера. Обе эти фирмы подписали с Отто соглашение о дополнительных призовых. Если он победит послезавтра - сразу поднимется почти на полмиллиона франков. Перчатки Ройш (пока соглашение не подписано!), теплая куртка - сегодня еще похолодало, термометр показывал -11. Быстрый взгляд в сторону кровати (темные волосы, раскинувшиеся по белой спине, рука на той стороне постели, где спал он) и Отто вышел из номера - времени оставалось совсем мало, а опаздывать он всю жизнь терпеть не мог.
  
   Когда дверь за ним закрылась, Рене села в кровати. Она не спала уже довольно давно - ее разбудил щелчок замка, когда Отто вернулся из ресторана после завтрака. Она просто не захотела сейчас разговаривать с ним. Она еще не решила, что она ему скажет. Она боялась говорить с ним. Ей было проще притвориться спящей - она знала, что он ее не станет беспокоить. Так и вышло.
   Она вроде бы выпила вчера совсем немного, куда меньше, чем Отто - пока он пил, она сначала металась тут по номеру, а потом танцевала с Ноэлем, но сегодня и ее не минула горькая чаша - с похмелья было сухо во рту и немного болела голова. Плохо начавшийся день обещал продолжаться в таком же духе. Рене со стоном опустила ноги на пол и кое-как встала. Ей еще никогда не приходилось испытывать похмельные страдания.
   Завтрак уже подходил к концу, когда она собралась и спустилась в ресторан. И сразу же услышала свое имя. Она повернулась и расплылась в улыбке. Девушки, с которыми она познакомилась вчера - Сабрина, Ева и Ивонн.
   - Привет! - весело поздоровались они. - Катаемся сегодня?
   - Конечно! - обрадовалась Рене. Ей ничуть не светила перспектива провести весь день в одиночестве, растравляя свои раны. С девушками куда веселее. Через полчаса они уже ехали на бесплатном лыжном автобусе к станции канатки, чтобы подняться на Цугшпитце.
  
   Отто повезло - на старт Кандагара он поднимался один. Сегодня он не был особо расположен к болтовне. Похмельная муть накатывала волнами, настроение снова было хуже некуда. Он гадал, все ли тут уже в курсе, что вчера вытворяла Рене в 'Драй Фуксе' или нет.
   На нем красовалась стартовая майка с номером 23. Вторая группа, как он и предполагал. Тренировка должна была начаться с минуты на минуту - вроде бы он слышал эхо объявления, что на трассу вышел первый открывающий.
   Одиночеством при подъеме он воспользовался, чтобы как следует разглядеть трассу и поизучать ее схему, которую ему утром подсунул Регерс. Вчера большинство спортсменов вышло сюда на ознакомительную тренировку, но Отто и Ноэль знали Кандагар неплохо, поэтому решили сразу стартовать на официальной тренировке, результат которой не имел ни малейшего значения - главное, что спортсмен вообще прошел трассу. А за время бороться нужно на гонке. Официальную тренировку не то чтобы все, но многие проходили не спеша, пристреливаясь. Отто собирался поступить именно так. Сегодня он был не в состоянии ставить спортивные рекорды.
   Оба открывающих прошли трассу, пока Отто еще ехал на канатке, и это тоже было хорошо - он смог рассмотреть некоторые нюансы, о которых успел не то чтобы забыть - к сегодняшней гонке в рельеф внесли небольшие изменения. Одного из открывающих он увидел аккурат на Панорамашпрюнг - большом прыжке в самом начале трассы. Ого - похоже, теперь этот прыжок стал еще длиннее. Отто чуть улыбнулся - на его взгляд, Кандагар был хоть и скоростной и кое-где опасной, но все же довольно скучной трассой, и, если спуск сделали повеселее, то он от этого только выиграет. Ему показалось, что на верхней части трассы на поворотах Зеле могло бы быть больше снега, но - что есть, то есть. Больше он ничего не успел рассмотреть - доехал до высадки.
   Хорошо, что сегодня придется ждать только старта двадцати двух участников - это явно не 53, как было на достопамятном супер-джи в Зельдене. Уже дали старт первому - канадцу Майку Дину.
   Зрителей сегодня было мало, операторов и журналистов тоже, было бы еще поменьше парней из FIS, которые бдительно следили за всем, так совсем бы курорт получился. Отто отметился в стартовом списке и потихонечку побрел разминаться.
   Кругом царила обычная предстартовая суета - спортсмены, тренеры, лыжи, комиссионеры, Бог знает, кто и что еще. До старта Отто почти час, если никаких эксцессов не случится.
   Он уже нашел свободный пятачок неподалеку от подъемника, где собрался разминаться в тиши и покое, когда его окликнули. Он обернулся.
   Молниеносную реакцию Отто Ромингера отмечали многие специалисты и эксперты, на этот раз она спасла его как минимум от выбитого зуба. Ноэль был ничуть не слабее Отто и ничуть не менее коварным противником - он воспользовался преимуществом внезапности. Обернувшись, Отто увидел кулак, летящий в направлении его челюсти - времени защищаться уже не было. Все, что он успел - слегка отклониться под углом к вектору удара, и это в значительной степени погасило поражающую мощь хука. Но и так ему мало не показалось - удар в скулу не был его любимым способом начинать разминку.
   Он замахнулся, чтобы дать сдачи, но остановился. Черт с тобой, Пелтьер, бесись как хочешь. Отто не собирался драться. И понимал, что больше нападения не будет - что за прикол бить человека, который ленится отвечать.
   - Какого хрена? - устало спросил он.
   - Знал, что ты мудак, но чтоб до такой степени! - рявкнул Ноэль.
   - А-а, ну да, - сказал Отто, снимая куртку и бросая ее на снег. Сверху упал шлем и подшлемник, очки он пристроил внутрь шлема. Нужно было хорошо разогреться, только неплохо бы Ноэль отвалил уже. У Отто не было никакого настроения препираться и что-то объяснять. Но приятель ни черта не собирался отваливать, он еще не все сказал.
   - Так издеваться над девчонкой, которая к тому же тебя любит - это надо быть последним сукиным сыном.
   Отто мрачно посмотрел на него:
   - Охота бить - валяй. Я не хочу об этом говорить.
   - Мне похрен, чего ты не хочешь.
   - Я и есть сукин сын, - буркнул Ромингер. - Все? Если ты удовлетворен, вали.
   - Есть сигареты?
   - Откуда?
   - Тогда возьми, - Ноэль достал из рюкзака пачку Ротманз (Отто терпеть не мог эту кислятину) и термос с кофе. - На, тебе не повредит. Кури на здоровье.
   Отто мог бы подковырнуть Пелтьера, мол, раз уж я такой мудак, какого хрена ты собрался пить со мной кофе, но ему было все равно. Мерзкое настроение, хреновое самочувствие (кстати, запястье распухло еще сильнее) в сумме давали какую-то вялую, гнилую апатию. Он молча взял пластиковую чашечку с кофе. Вот чего у Ноэля не отнять - в кофе этот паразит разбирался отменно, не хуже самого Ромингера. Видать, нашел в своем 'Меркуре' место, где варят хороший кофе, и прибежал туда с утра пораньше заправить термос. Отто, как он надеялся, незаметно потирал левую скулу, которая ныла после встречи с кулаком Ноэля, и мечтал приложить к ней пригоршню снега, но не хотел доставлять Пелтьеру такое удовольствие и делать это у него на глазах.
   - Я хочу знать, что ты собрался испоганить на этот раз, - буркнул Ноэль.
   - Я не хочу об этом говорить.
   - Мне похрен, чего ты не хочешь.
   - Дежа вю? - вызверился наконец Отто. - Уши с утра не помыл? Я хочу прекратить все это, что - непонятно?
   - Но почему? - Ноэль выглядел не агрессивным, а скорее сбитым с толку. - Я правильно понял? Ты хочешь ее бросить?
   - Ты правильно понял, - на Отто снова навалилась тоска. Вчера он так обрадовался, когда увидел Рене, спящую в кресле. А сегодня понял, что это означает только то, что через расставание еще придется как-то проходить им обоим. И он снова пойдет в очередной номер в очередном отеле, зная, что там не будет Рене. Не здесь и не сейчас, но все равно он должен будет снова проходить через это.
   - Бросить настоящий бриллиант, чтобы продолжать играться с бижутерией? - с непередаваемым презрением спросил Ноэль.
   - Не готов брать на себя ответственность за бриллианты, - выдавил Ромингер. - Накладно и обременительно. Мне сейчас не до того. Бижутерия, знаешь ли, не отвлекает.
   - Как это тебе помешает? Многие живут с женщинами, даже женятся - и ничего. Айсхофер, Граттон. Де Линт. Энгфрид. Файхтнер, Кромм, всех не помню даже. Летинара и тот скоро тоже женится. Половина КМ женатые.
   - Им всем под тридцатник.
   - Граттон уже восемь лет женат, в двадцать три женился. И потом, не обязательно же сразу расписываться. Можно просто встречаться.
   - При таком накале невозможно 'просто встречаться', - бросил Отто. - Осталось только съехаться. А там уже...
   - Ну и съезжайтесь. Видно же, что между вами происходит. Ты этого хочешь, разве нет?
   - Я не могу, - тяжело сказал Отто. - Ты... моих родителей помнишь? Видел? Я не хочу так. - Он отвернулся. Сильный ветер резал глаза.
   - Ты совсем охренел? - устало спросил Ноэль. - При чем тут это? Рене даже в первом приближении не похожа на твою мать. Ты-то на папашу своего здорово похож. Не с виду, конечно, но поведение, гонор, характер мерзкий - один в один.
   - Скотина нелояльная, - буркнул Отто.
   - Вот, теперь я узнаю жабеныша. Огрызаться начал. А то стоит как целка, уж и слезки на колески, того и гляди разревется.
   - Иди на хрен! - разозлился Отто, которого особенно взбесила наблюдательность Ноэля. Помолчал, добавил сердито: - И вовсе у меня не мерзкий характер.
   - Нет, что ты, как можно такое подумать. Все равно я как-то не догоняю. Хочешь бросить девчонку, если уж такой кретин - так бросай, зачем весь этот цирк?
   Отто тяжело вздохнул, вытащил сигарету из пачки, стрельнул взглядом в ту сторону, где видел фисовского наблюдателя.
   - Я хочу, чтобы она бросила. Не я.
   - Зачем еще?
   Ромингер молча смотрел в сторону - ниже по склону ветер покачивал вершины елей, кресла канатки плыли вверх почти пустые - трасса была закрыта для туристов, а спортсмены все уже были наверху. Он не знал, как ответить на этот вопрос. Его собственный панический страх, воспоминания о мертвой Моне Риттер... Что тут скажешь?
   - Это как-то связано с той историей примерно с год назад? - напрямик спросил Пелтьер. - Та дурочка, которая выпрыгнула из окна? Это?
   Ноэль хорошо знал Отто и знал, что происходит в его жизни. Его было трудно объехать на кривой козе. Отто едва заметно кивнул - говорить он просто не мог. Не об этом.
   - Понятно, - Ноэль помрачнел. - Мне кажется, Ромингер, зря ты загоняешься. Не все девки одинаковые. Рене так не поступит.
   - Я не могу рисковать, - едва шевеля губами, ответил Отто.
   - Знаешь почему? Потому что ты ее любишь.
   - Нет. Не люблю.
   - Ну и дурак.
   - Сам дурак.
   Интеллектуально-содержательная беседа - а между тем объявили уже старт одиннадцатого участника, Маркуса Шобера.
   - Я бы на твоем месте съехался с ней, ну а там видно будет. Может и женился бы. Можешь мне не свистеть, что не любишь. Просто смелости признаться в этом не хватает.
   - Почему же ты на своем этого не делаешь? Сколько ты уже со своей Софи? - в упор спросил Отто, используя тактику нападения как лучшей защиты.
   - Полгода. Это не одно и то же. Когда я в Гренобле, мы вместе, и нам этого хватает. Когда я в отъезде... сам знаешь, в каждом порту по жене. У нас не так, как у вас.
   Отто пожал плечами.
   - Занимайся своими делами, Пелтьер, и нехрен меня сватать. Все, пора разминаться. Хочешь - давай вместе, нет - вали отсюда.
   - Ты от страха ни хрена не соображаешь, - сказал Ноэль зло. - Просто тупо трясешься от всего на свете. От этого и не видишь ничего, и не понимаешь. Смотреть противно.
   - Не смотри. - Отто решительно отправился к пакету для мусора, стоящему неподалеку, бросил туда чашку из-под кофе, затушил об снег окурок и отправил следом. - Все. Отвали. - Он принялся за растяжку ног. Странно, что Регерса нет - он бы точно не дал состояться подобному идиотскому разговору прямо перед контрольной тренировкой. Начали с драки, кончили про всякую хрень. Любовь, женитьба, сопли в шоколаде. К черту. Скоро объявят его старт. А потом придет очередь Ноэля - он стартует под номером 24.
   Пока первым был Айсхофер - его время было 1.47 с мелочью. Для тренировки, на которой никто особо не рисковал и не выкладывался, вполне типичная картина. Никому не охота рисковать своей шкурой ради ничего - выигрыш тренировки ничего не дает и ничего не значит. За него не начисляются очки в зачет КМ, не выплачиваются призовые, поэтому все едут вполканта. Отто собирался поступить так же. Послезавтра результаты будут другие, и кто покажет 1.47, даже в десятку не попадет, а то и в двадцатку.
   Австриец Эрик Бретштайнер стартовал пятнадцатым - последним в первой группе - и вылетел в самом начале трассы, почему-то не справился с первой парой поворотов. Дальше все опять прошло ровно - только вперед неожиданно вырвался молодой француз Себастьен Ласалль, который стартовал во второй группе под номером 19. 1,45,30 - время, которое не стыдно показать и на основном заезде. Ласалль был на два года старше Ромингера и Пелтьера и считался перспективным скоростником. Отто пожал плечами - он сейчас не будет выпрыгивать из штанов, чтобы обогнать Ласалля, он тихонечко съедет себе и поедет в отель баиньки. Послезавтра проснется и постарается надрать всех, кто только выйдет на старт. Сегодня - не, он уж как-нибудь спокойненько...
   Настало время подготовки к старту. Прошли двадцатый, двадцать первый. Стартовал двадцать второй - Отто уже был на месте. Отдал свою куртку кому-то из швейцарских техников, застегнул шлем, опустил очки на глаза, вышел на старт. Команду стартовать почему-то долго не давали, но такие вещи иногда случаются в силу разных причин, это чуть ли не в порядке вещей. Отто пружинил лыжами на пороге стартовой будки, выпускающий прижимал к уху уоки-токи, все ждали и ничего не происходило. Наконец, старт был дан - и Отто рванулся вперед.
   За что ему всегда нравился Кандагар - это за стартовый разгон: не успел еще проехать пять секунд, а уже разогнался почти до сотни, не хуже какого-нибудь ламборгини. Даже при том, что он сегодня сильно не спешил и совсем не рисковал и не выкладывался. На Зеле действительно было маловато снега, но для точного выхода на Трогльханг достаточно. Шикарный крутяк, на котором ничего не стоит полететь кубарем - как обожают говорить спорткомментаторы, 'Кандагар не прощает ошибок'. Но это еще не самое крутое место на трассе. Почти перед финишем будет еще неслабая фишка, которая так и называется - Freie Fall, свободное падение. Почти вертикальный уклон. Выглядит зверски, а на самом деле - ничего сложного, просто как апельсин. У зрителей дух захватывает, когда спортсмен на безумной скорости вылетает с бугра, ну а ему просто надо следить за лыжами, и все будет ОК.
   Он вышел на Панораму на скорости почти в сто двадцать (дальше будет еще быстрее). Прыжок - он будто завис над долиной, ощущение было, что он сейчас вылетит прямо в город. Белая лента склона в момент оказалась далеко внизу, лыжник летел по воздуху на одном уровне с верхушками елок по бокам трассы. Обрабатывать трамплины Отто Ромингер умел виртуозно, именно на них он показывал отличное время. Одним из его фирменных трюков был ранний выход из полета, чтобы терять меньше времени - главным образом именно благодаря этой фишке он и заработал репутацию человека, у которого стальные нервы и отсутствует инстинкт самосохранения. Страшно рискованный элемент был отработан им до совершенства - даже сегодня, когда ему с трудом удавалось соображать, что он делает, и никак не получалось на ходу анализировать ход гонки, ему ничего не стоило выйти из прыжка на автопилоте. И следующий, самый длинный семидесятиметровый прыжок он тоже обработал безупречно.
   Длинный, скоростной разгон в середине трассы славился тем, что с него спортсмены выходили уже изрядно вымотанные, но сегодня все было проще. Отто ехал вполсилы, легко прошел крутой поворот, на котором во время гонки ничего не стоило срезаться (то самое непрощение ошибок, которое во время любой трансляции с Кандагара упоминалось раз по десять) и с него - на последний сложный элемент этой трассы - полсотни метров полета с Крамершпрунг.
   До финиша оставалась примерно одна треть. Ровный скоростной отрезок Ауф дер Мауэр во время гонки мог преподнести сюрприз - он тоже не прощал ошибок, но наказывал за них не падениями и не сходами с трассы, а огромной и невосполнимой потерей времени. Сегодня это не имело значения, поэтому Отто расслабился - он легко и не в напряг скользил по трассе, отдыхая после компрессионных ям, сносов по траверсу и прыжков.
   Расслабляться было рано. Он слишком поздно вошел в дугу перед Фрайе фалль, его начало сносить вбок, могло уложить на склон - Отто попытался вернуть контроль, и последняя отчаянная попытка оказалась самой большой его ошибкой. Резкий завал на бедро, полная потеря контроля над лыжами - и он на скорости больше 130 километров в час вылетел с трассы, подняв тучу снега. Сильный удар о спрессованный снег головой, правым боком, его перевернуло несколько раз, швырнуло вниз с почти отвесного вылета. В первые секунды падения он еще пытался контролировать группировку тела, чтобы не получить травму, но падение оказалось слишком сильным и убийственно долгим, тяжелым, и на головокружительной скорости. Он вроде бы не терял сознания, но через несколько секунд падение полностью вышло из-под контроля. Несколько ударов об трассу, и он уже просто падал, будучи не в силах понимать, что происходит, и пытаться как-то минимизировать вред - он только ждал, когда падение кончится.
  
   Лбом о ледяной выступ, плечом, боком и бедром с трехметровой высоты, резкий кувырок вперед - и спиной об очередную кочку. Новый удар - снова головой. На скорости все еще около пятидесяти в час он влетел в ограждение и в сетку, которые остановили его падение. Отто полностью снес четыре секции ограждения, на которых были закреплены несколько рекламных щитов.
   Тихо. Он уже лежал неподвижно, но перед глазами все продолжало вертеться - он не сразу понял, что падение кончилось. Все? Он понял, что больше не летит, по снегу, в который зарылся лицом. Болит все тело - он полагал, что сейчас, когда падение прекратилось, боль утихнет, но напротив - она будто бы окрепла и начала осваиваться. Отто подсознательно попытался локализовать эту боль, определить, что болит сильнее всего, он никак не мог поднять голову. Он лежал под наполовину сбитой секцией ограждения, уткнувшись лицом в снег, ничего не соображая от кипящей лавы в голове, по сравнению с которой его утренние похмельные муки казались райским отдыхом.
   Было трудно дышать, и он все же заставил себя повернуть голову, чтобы освободить нос и рот, от этого простого движения все вокруг зашаталось, а сам он с огромным трудом подавил тошноту. Глаза как-то сфокусировались и уловили движение - к нему поднимался кто-то или из техников, или из наблюдателей, или из судей. Он кое-как поднял руку и помахал, мол, со мной все в порядке. Это было одним из правил, принятых на КМ - после падения человек должен как-то обозначить, что он жив и более-менее цел, чтобы информация как можно раньше попала к тем, кто следит за ходом соревнований. Если спортсмен не подает сигнал, надо немедленно вызывать помощь, а уже потом пытаться что-то выяснять, чтобы не терять драгоценные секунды. Отто казалось, что, если он поднимет голову, он потеряет сознание от боли, но он заставил себя ее поднять. Он снял перчатку и прикоснулся рукой к лицу. Мешало что-то, он сдернул очки, и что-то произошло, он не понял сразу - что. Шлем аккуратно распался на несколько частей, будто до сих пор его удерживала эластичная резинка очков. Шедевр технической мысли фирмы 'Дорелль' спас его жизнь. Шлем не подлежал ремонту - несколько трещин шло по корпусу, и он был расколот на две неравные части. Отто снова притронулся к своему лицу, отнял руку, попытался посмотреть - почему-то он был уверен, что выглядит сейчас в точности как те посмертные фотографии Моны Риттер, которые до сих пор снились ему в кошмарных снах. Сейчас он взглянет на свою ладонь и увидит мозги, кровь и осколки кости. Он заставил себя посмотреть - нет, рука была чистая.
   Это понимание как-то немного привело его в чувство, он сел на снегу и снова махнул технику, который торопился к спортсмену уже примерно двадцатью метрами ниже - видимо, его прошлый жест не успокоил. Смог сесть - значит, с позвоночником все нормально. Смог помахать - значит, рука не сломана, хотя это та самая правая, с ушибом запястья. Болит все тело, но ничего серьезного не произошло. Отто попытался встать на ноги.
   Обморочная слабость, тошнота, он повалился обратно. Сел, ругаясь. В голове - миниатюрный, но мощный термоядерный взрыв.
   - Не пытайтесь вставать! - закричал техник, преодолевая оставшиеся метры. - Я вызвал врача. Он спустится через несколько минут. Не двигайтесь.
   - Все нормально, - твердо сказал Отто, пересиливая себя. - Головокружение уже проходит.
   - У вас пошла кровь из носа, когда вы вставали. Тут явно серьезная травма.
   Услышав это, Отто поплыл. Он набрал пригоршню снега и прижал к носу. Он сам ничего такого не чувствовал, только сейчас заметил соленый вкус на губах. Зараза. И это за день до старта. Паршиво. Он был достаточно подкованным в спортивной травматологии, чтобы отдавать себе отчет в том, что у него, как минимум, сотрясение мозга, причем скорее всего даже не в легкой степени. Впрочем, это уже бывало. Важно, чтобы об этом не догадался никто другой. Он скроет симптомы, а энцефалограмму тут никто делать не будет.
   Он встал на ноги еще до того, как врач успел подняться к старту и съехать на лыжах до этого места уже почти у финиша - безусловно, для работы на КМ набирали только таких врачей, который катались на лыжах на экспертном уровне. Естественно, им не хватало сил и подготовки тягаться с профессиональными спортсменами, но справиться с самой сложной трассой скоростного спуска каждый из них мог в любом случае. Тренировку, конечно, остановили, сейчас должны были подъехать еще техники со снаряжением для ремонта ограждения и сетки. Отто собрался с духом и стащил с головы подшлемник - почти не боясь, что он держал его голову в целом состоянии, как очки шлем, и сейчас она развалится на несколько кусков, как арбуз. Нет, все прошло спокойно, хотя головная боль не утихала. Впрочем, Отто уже понимал, что ничего серьезного не произошло, пусть и было ясно, что его участие в старте послезавтра под очень большим вопросом. Сможет он сам стартовать или нет - этого он пока не знал, но необходимо было принять срочные меры, чтобы этот вопрос оставался на его усмотрение. Нужно постараться убедить врачей, что это просто ушибы. Иначе не видать ему соревнований, как своих ушей, из-за их запрета. Он тщательно стер снегом кровь с лица, забрал у техника свои лыжи, которые тот подобрал в сотне метров выше, защелкнул крепления и теперь стоял сбоку трассы с таким видом, что ждет только команды спускаться дальше.
  
   У Сабрины была с собой уоки-токи, по которой она могла иногда связываться с мужем. Когда тренировка была остановлена из-за падения Ромингера, и прошел слух, что он снес несколько секций ограждения и серьезно травмировался, Маттео связался с женой. Он понятия не имел, что Рене теперь в той же компании - просто пауза в тренировке нуждалась в каком-то заполнении.
   Как и вчера, Сабрина каталась на красной трассе под вершиной Цугшпитце, а Рене и Ева усвистали на черные склоны чуть дальше к югу. Подумав, Сабрина решила, что Рене нужно разыскать.
   Ей повезло - она удачно подъехала на подъемнике к низу одной из черных трасс, на которых могла быть Рене, и тут же увидела обеих девушек - они курили и хохотали в компании троих англичан.
   - Привет, - сказала Ева, увидев подругу. - Решила попробовать настоящую горку?
   - Не совсем. - Сабрина посмотрела на Рене. Та выглядела немного бледной, но лучше, чем утром, когда на ней просто лица не было. - Рене, ты езжай вниз. Автобусы ходят до стадиона, там тебе скажут, что и как. Твой Отто вылетел с трассы и, говорят, побился.
   Рене ахнула, в панике огляделась - можно было идти на подъемник, чтобы съехать вниз, но Ева сказала:
   - Ты быстрее сама съедешь. Давай, удачи.
   Рене уже повернулась в сторону переезда на трассу, которая вела к подножию гор, но обернулась:
   - Откуда ты знаешь? Что еще?
   - Маттео сказал. Больше ничего - только что большой участок ограждения поврежден и восстанавливается.
   Рене сама не отдавала себе отчета в том, какого сильного прогресса она добилась за последние две недели. Раньше для нее было бы невозможным выйти на черную трассу и проходить ее напрямик, в скоростной стойке. Но Отто многому ее научил, она привыкла к скоростям и научилась управлять лыжами, и перестала бояться. Наверное, она израсходовала весь страх в тот день, когда Отто посадил ее к себе на спину, ухватил под коленки и вместе с ней скатился по полноценной трассе для скоростного спуска неподалеку от Санкт-Моритца. С тех пор Рене решила, что ее уже ничего не напугает.
   Она оказалась внизу через несколько минут, забросила лыжи в камеру хранения, переодела обувь и побежала на автобусную остановку.
  
   - Да со мной все в порядке, - Отто смотрел на плакат на стене - там была изображена схема центральной нервной системы человека, но ему было без разницы, что там было - в глазах все плыло и двоилось. Отто надеялся, что к этому времени все эти проявления вроде тумана перед глазами и шума в ушах исчезнут, но этого не произошло. Хорошо, что уже значительно ослабели - он вошел в кабинет врача сам. Не по своей воле, но сам. Врач, который дежурил на тренировке, сразу же отправил его в местную клинику к хирургу, чтобы тот разбирался, что делать дальше. Отто понимал, что ему уже не светит просто так свалить в отель, а послезавтра выйти на старт, если, конечно, он вообще сможет это сделать исходя из своего состояния. Теперь ему потребуется показывать допуск, иначе его не выпустит на трассу медкомиссия. А это означало - весь круг хождений по врачам ему обеспечен. Дежурный врач, потом хирург, потом невропатолог (у которого он сейчас и был), потом, если не будет принято решение положить его в стационар, его отправят к врачу своей сборной, и тот уже будет принимать окончательное решение и оформлять допуск. Сейчас нужно было как минимум отмазаться от стационара (он в любом случае собирался отказываться, но нужно было учитывать всякие прочие факторы - к примеру, самого Брума, на которого такие проявления легкомыслия и упрямства действуют как красная тряпка на быка). Как максимум - постараться убедить невропатолога, что до сотрясения дело не дошло - так, чуть стукнулся, и все. Доктор снял с его руки манометр - давление было, как у космонавта, 120:80. Подумал, посмотрел сквозь очки на бледного от боли парня, постучал карандашом по столу. Отто вдруг стало очень страшно от того, что он не может вспомнить, как эта фиговина вообще называется. Линейка? Ручка? Черт его знает...
   Доктор, у которого к халату был прицеплен бэйдж 'Дитер Аккерманн' пристально посмотрел Отто в глаза. Ромингер ответил таким же внимательным взглядом. Врач и спортсмен тут же поняли друг друга - Отто уяснил, что этого доктора обмануть будет непросто, но можно попробовать договориться по-хорошему. Врач увидел, что юнец категорически не согласен терять шансы за медаль из-за такого пустяка, как черепно-мозговая травма. Ладно, это мы еще посмотрим. С виду похоже, что досталось ему капитально.
   - Как ваше имя? - начал доктор. Он знал имя спортсмена, и спрашивал исключительно для того, чтобы понять, насколько сильны посттравматические изменения сознания и есть ли признаки амнезии.
   - Отто Ромингер.
   - Где и когда вы родились?
   - 30 марта 1966 года в Берне, Швейцария.
   - Ваш возраст? С точностью до месяцев, пожалуйста.
   Простой вопрос неожиданно поверг Отто в состояние ступора. Он никак не мог подсчитать. Прошла почти минута, прежде чем он смог сказать:
   - Двадцать один год и... и... восемь... нет, семь... нет, правильно, восемь месяцев.
   - Какое сегодня число?
   - Восемнадцатое ноября. - Это Отто сказал уверенно - на стене висел календарь с пластиковым квадратиком для даты.
   - Год?
   - Восемьдесят... седьмой. - чуть менее уверенно, потому что года на календаре не было.
   - В каком городе вы находитесь?
   Пауза.
   - Гармиш-Партенкирхен. Германия.
   - Квадратный корень из 144?
   - Четырнадцать.
   Причем тут корень? Отто наизусть знал все квадраты до двадцати и несколько - до сотни, но сейчас ошибся и сам не заметил.
   - Что сегодня было? Соревнования?
   - Да. Нет... Тренировка. Контрольная тренировка.
   - Ваш стартовый номер?
   - Двадцать три. Доктор, я в порядке, у меня просто немного болит голова, мне трудно сосредоточиться.
   - Скажите 'девочка, собака, зеленый'
   - Девочка, собака, зеленый.
   - Назовите трехзначное число.
   - Пятьсот тридцать девять.
   - Его же в обратном порядке.
   - Пятьсот... нет... я не помню.
   ('Ха, надо было сказать пятьсот пятьдесят пять!')
   - При падении теряли сознание?
   - Нет.
   - Тошнота, рвота?
   - Нет.
   - Головокружение?
   - Нет.
   - Слабость ощущаете?
   - Нет.
   Доктор Аккерманн устало снял очки:
   - Молодой человек, я работаю невропатологом уже тридцать четыре года. Из них двенадцать обслуживаю спортивные федерации, в том числе FIS. Вы можете отрицать все симптомы, но, во-первых, я вам не верю, а во-вторых, есть объективные признаки травмы, которые у вас налицо, и в-третьих, я не ветеринар, чтобы ставить диагноз, не задавая вопросов. Не надо мне врать. Не люблю, когда меня держат за деревенского мясника-недоучку.
   Отто совершенно забыл, что хотел договариваться по-хорошему, теперь вспомнил:
   - Извините, доктор. Жаль, если у вас сложилось такое впечатление. Слабость есть, головокружение тоже, остального нет. Я, может быть, немного выдаю желаемое за действительное. Мне просто непременно нужно участвовать в соревнованиях послезавтра.
   - У вас точно есть сотрясение мозга, причем, как минимум, средней степени тяжести. Я склоняюсь к тому, что вы нуждаетесь в стационарном обследовании.
   Карие с зеленоватыми вкраплениями глаза спортсмена чуть прояснились от страха:
   - Очень прошу вас, если можно, давайте без стационара. Я... должен вернуться в свой отель. Это очень важно. Правда.
   - Назовите три слова, которые я просил вас сказать две минуты назад.
   - Девочка... - Отто замолчал, морща переносицу. - Еще два, да?
   - Час с момента травмы прошел? Нет? Хорошо, полежите вот здесь. Я вернусь через сорок минут.
   Отто устроился на низкой, застеленной простыней кушетке и тут же выключился, провалился в глубокий сон.
  
   На стадионе Рене потребовалось несколько минут, чтобы выяснить, что произошло. Ей помогли ребята-спортсмены, которые к этому моменту уже кое-что знали. На месте они развернули небольшую дискуссию насчет того, сильно ли травмировался Отто. Сначала решили, что нет, потому что сам съехал к финишу (оставалось-то метров четыреста) и потом сам шел к машине. Но кто-то уточнил, что Ромингер выглядел при этом 'краше в гроб кладут' - бледный до зелени, несфокусированный взгляд куда-то в астрал, кровь на стартовой майке, и его поддерживали под руки Регерс и кто-то из техников. И шел он не к какой-то машине, а к машине скорой помощи. Пока они обсуждали, Флориан Хайнер лично сходил в строение, отведенное для организаторов гонки, и узнал, куда уехала скорая. Рене осталось поймать такси и поехать в ту клинику. На стойке информации она выяснила, что Отто еще у врача. Внутрь ее не впустили, предложили подождать в вестибюле. Она села в кресло и приготовилась ждать. Она избегала Отто и вчера вечером, и сегодня утром, не зная, что теперь ей делать, как теперь все между ними будет. Но случившееся перечеркнуло ее обиду. Теперь ее волновало только, что с ним, сильно ли он разбился.
   Ей пришлось ждать больше полутора часов. Наконец вышел Регерс, увидел ее, кивнул, но не подошел сразу - он был с кем-то из врачей. Рене напрягла слух, стараясь услышать, о чем они говорили:
   - Лично я считаю, что он не сможет выходить на старт. Если ваш врач подпишет ему допуск...
   От сердца отлегло - если бы он так сильно пострадал, как она боялась, они не обсуждали бы допуск к соревнованиям. Наконец, Герхардт подошел к ней:
   - Не смертельно. Сотрясение мозга, куча ушибов и растяжений, но держится хорошо.
   - Он выйдет?
   - С минуты на минуту. Подписывает отказ от госпитализации под свою ответственность. В отеле его осмотрит Джероса - это врач сборной. Он и решит, что дальше. Но лично я не сомневаюсь, что твой дружок Джеросу обработает в два счета.
   Для Регерса это было исключительно длинной и ужасающе культурной речью, без единого неприличного слова, но с Рене у него так уж повелось, с тех пор как Отто отрекомендовал его как аристократа духа. Она принимала все это как должное и очень удивлялась, когда при ней кто-то начинал обсуждать самого Регерса, его лексикон и манеры, а так же мать и прочих ближайших родственников.
   Отто вышел в холл через несколько минут. Он держался прямо и уверенно, но Рене хватило одного взгляда, чтобы понять, что ему очень плохо. Она бросилась к нему навстречу:
   - Отто!
   Он обнял ее, прижал к себе, сказал:
   - Все нормально, малыш. Пойдем.
   - Обопрись на меня. - Рене подставила ему плечо, но он обнял ее за талию:
   - Не надо, я могу идти.
   - Я вызвал такси, - сказал подошедший Герхардт. - Пошли. Как тебе удалось уболтать этого Аккерманна? Он вышел и сказал, что намерен тебя госпитализировать.
   - Он надолго уходил. А я спал. Когда он вернулся, мне стало лучше, я его убедил, что со мной лучше не связываться, и вспомнил про зеленого песика.
   Рене в ужасе посмотрела на него. Заговаривается, бредит?
   - Про какого песика? Ты в неадеквате! - возопил Регерс. - Черт, я так и знал!
   Отто ухмыльнулся:
   - Да не пугайся так. Он меня просил повторить три слова: девочка, собака, зеленый. А через несколько минут попросил вспомнить эти слова. А я только девочку запомнил.
   - Ясное дело, ты у нас спец по девочкам.
   - А ты хотел бы, чтобы я был спецом по песикам? Да еще и зеленым?
   Они сели в салон кремового мерседеса-такси - Отто и Рене назад, Регерс на переднее сиденье. По пути Отто обнимал Рене, она положила голову ему на плечо. В отеле их ждал доктор Джероса, официальный врач швейцарской сборной. С ним разговор оказался неожиданно коротким:
   - Мой коллега доктор Аккерманн считает, что у вас сотрясение средней степени тяжести, и я подтверждаю его диагноз. Позволить стартовать с таким диагнозом я просто не имею права. Не говоря уже об ушибах... Я снимаю вас со старта. Тренер, кого планируете выставить на замену?
   - Соревнования послезавтра, - сказал Отто. - Доктор, очень вас прошу, давайте пока не будем принимать решений. Я успею отлежаться.
   Доктор Джероса несколько секунд смотрел на него в раздумье. Наконец, кивнул:
   - Хорошо, я подъеду завтра в одиннадцать часов.
  
   В номере Отто попросил Рене пустить горячую воду и почти час отмокал в ванне. Ему это помогло - он всегда снимал боль от травм горячей ванной, это было его проверенной личной панацеей, конечно, до определенного предела. Когда он вышел в комнату - голый, вытирая на ходу мокрые длинные волосы, - Рене ахнула: он был весь в синяках. Ужасные кровоподтеки на правом плече, бедре и на спине вдоль позвоночника привели ее в ужас. Она не смогла ничего сказать, просто расплакалась.
   - Перестань, - пробормотал Отто и повалился ничком прямо на покрывало. - Чего реветь, сезон только начинается, то ли еще будет. - Его клонило в сон. Рене в трусиках и футболке села на кровать рядом с ним, думая, как помочь ему. Лежа на животе, Отто прижался лбом к ее бедру, его волосы потемнели от воды и приобрели песочный цвет. Она осторожно убрала мокрую прядь с его щеки. Она думала, что он спит, и вздрогнула, когда он, не открывая глаз, еле слышно произнес:
   - Ты не уехала.
   Рене чуть растерялась. Он хотел, чтобы она уехала?
   - Нет, - прошептала она. Его левая рука, изуродованная старым шрамом, нашла ее руку. Еще тише он спросил:
   - Ты меня простила?
   - Да, - без малейшего колебания ответила она. - Конечно.
   - Почему?
   - Потому что я люблю тебя.
   Глубоко вздохнув, он медленно положил голову ей на колени. Прижался, замер... Рене чувствовала собственное сердцебиение. Он сейчас выглядел совсем не суперменистым. Вымотанный, израненный, смертельно усталый мальчишка. Рене неторопливыми, успокаивающими движениями поглаживала его висок, лоб, затылок, пока не поняла, что он уснул. Мой бедный, бедный, бедный мальчик. Даже во сне он продолжал крепко сжимать ее руку. Рене вдруг подумала, а была ли у него в жизни вообще возможность пережить боль, уткнувшись головой в чьи-то колени? И совершенно четко поняла, что - нет. У него не было мамы, которая могла бы снять боль и отвести беду, которая поцеловала бы место ушиба и подула бы на ссадины, чтобы не щипало, которая осушила бы поцелуями слезы и пошептала бы на ушко, что все будет хорошо. Не было никого, кто мог бы обнять, прижать к себе, утешить - даже когда он был совсем маленьким. Он уже вырос, он взрослый, сильный, успешный, он профессиональный спортсмен, восходящая звезда, но сейчас, когда ему было так плохо, даже несмотря на то, что он держался отлично и не просил ни у кого жалости и не принял бы, если бы предложили, ей показалось, что он снова превратился в маленького, одинокого, беззащитного ребенка. И только сейчас у него появился кто-то, кто может пожалеть и утешить...Может быть, если бы у него всегда была мама, он бы не вырос таким отчаянно независимым, категорически не приемлющим настоящей близости, таким закрытым и таким жестким. Может быть, если бы он знал любовь с детства, получал ее просто по праву рождения, принимал и дарил ее как должное, он и сейчас умел бы любить.
   Следующая мысль простучала в голове со скоростью и интенсивностью пулеметной очереди. 'Кем же это надо быть, чтобы отвернуться от такого сына? Я бы никогда так не поступила... Я бы каждый день благодарила Господа за то, что он у меня есть.
   Я хочу сына. Похожего на Отто. Такого же сильного и одновременно ранимого, такого же ехидного и серьезного. Пусть даже не такого ослепительного, но зато любимого с первой секунды жизни'.
   Мучительно-сладкая мысль заставила ее плакать. Тихо, беззвучно, чтобы не побеспокоить его сон. Она еще долго сидела, баюкая своего любимого Отто, нежно гладя его голову и плечи, минуты шли, его волосы высыхали и светлели, а за окном начинались ранние ноябрьские сумерки. Наконец, он зашевелился во сне, поднял голову с ее колен, перевернулся на бок. Рене накрыла его одеялом и прилегла рядом.
   Позвонил Ноэль, узнать, как дела у Отто. Потом, почти сразу же, позвонил Регерс, еще через несколько минут - Сабрина Кромм. Рене всем сказала, что Отто спит, а потом отключила телефон.
   Недодуманная мысль продолжала кружить в голове, что-то не давало покоя. Рене сообразила - кому, как не ей, понять ребенка, брошенного в детстве. Только у нее было немного по-другому - она сама никогда не таила обиду на свою мать, которая оставила двоих крошечных детей ради мужика. Просто потому, что она успела получить от Селин много любви до того, как автокатастрофа унесла жизнь ее отца и разбила их семью. Может, эта любовь немногого стоила, если уж не помешала укатить за новым мужем, не оглянувшись, но она многое дала Рене, которая теперь смогла подарить свою любовь мужчине и безоглядно одарила бы такой же любовью и его ребенка, если бы он появился на свет. А Отто в детстве не получал любви, поэтому и сам сейчас на нее не способен. Чему тут удивляться? Надо просто понять и принять. И радоваться, что он позволяет ей сейчас любить его. И благодарить его за все, что он считает возможным ей дать.
   Рене не заметила, как тоже уснула, лежа рядом с ним. Она проснулась уже в темноте, ее разбудили его прикосновения. Несколько секунд она лежала не двигаясь, просто отдаваясь огню, охватывающему ее тело. Наконец, она прижалась к нему, потянулась к его губам. Все его травмы тут же улетучились из ее головы. Как улетучивалось все, стоило им заняться любовью. Отто мягко раскрыл ее - как всегда, она была такая горячая, мокрая, сладкая. Он вошел в нее мощным, резким ударом, она застонала, вцепившись в его плечи, и он вскрикнул от боли в разбитом плече. Но остановиться не мог. Она горячо, тесно пульсировала, выгибала под ним спину, как кошка, сладко стонала, и он сходил с ума вместе с ней. Наслаждение нарастало, он ускорял темп, оба тяжело дышали, и наконец... взрыв, она закричала, откинув голову назад, судорожно выгнувшись, он зарычал, сжав ее в своих медвежьих объятиях, они замерли, пытаясь успокоить безумное сердцебиение, и наконец, обессиленные, упали на подушки. И очередной пакетик с презервативом остался нетронутым в его бумажнике.
   - Тебе, наверное, нельзя... - прошептала Рене потом, прижимаясь к нему.
   - Нужно, - он все еще задыхался, мокрый и горячий.
   - Ты голодный? - она нежно поцеловала его в губы. - Хочешь, я закажу ужин в номер?
   - Я хочу спать.
   Он проспал всю ночь и большую часть следующего утра. В восемь Рене разбудила его, чтобы он позавтракал, но он снова отказался. Тогда она спустилась в ресторан одна, передала свои извинения 'клубу подружек и жен' и снова вернулась в номер.
   Отто лежал на спине, раскинув по широкой кровати руки и ноги. Она улыбнулась - ей очень нравилось смотреть на него, спящего. В его лице появлялось что-то невинное, мягкое, детское, длинные темные ресницы отбрасывали стрельчатые тени на щеки. Когда он спал, его хотелось защищать, баловать, лелеять. Когда бодрствовал - хотелось падать перед ним ниц. Ее пугала сила и противоречивость чувств, которые она испытывала к этому великолепному мужчине. Она обожала его, готова была ради него на все на свете, но при этом боялась его, потому что уже выяснила, как больно он может ей сделать, если рассердится. Она знала, что не имеет над ним никакой власти, кроме сиюминутной власти желания, которое она умела в нем пробуждать.
   Было уже около десяти часов утра, когда она наконец сообразила, что, вместо того чтобы пускать слюни и расплываться растаявшей мороженкой, она должна для начала задать себе простой вопрос - нормально ли, что он спит уже двадцать часов почти без перерыва? Она дозвонилась до клиники, ее соединили с доктором Аккерманном.
   - Приезжайте, - сказал доктор. - Повторим на всякий случай томографию, чтобы исключить гематому.
   Рене ужасно испугалась. Если она не сможет уговорить Отто проснуться и доехать до клиники, то будет очень плохо. Но он проснулся и понял ее объяснения, согласился ехать и больше не отключался. Томограмма не показала никаких отклонений, доктор Аккерманн снова поговорил с Отто, задал ему несколько хитромудрых вопросов про квадратный корень из 169, спросил, какой сегодня день недели и попросил назвать все дни назад начиная с сегодняшнего. Потом Ромингер старательно щупал с закрытыми глазами кончик своего носа, следил взглядом за молоточком и проделывал еще кучу диагностически ценных телодвижений.
   - Сон вам хорошо помог, - сказал доктор. - Идите с миром и берегите голову, она вам еще пригодится.
   - Как насчет соревнований?
   - Решение остается за врачом вашей сборной. Свое заключение я напишу.
  
   Доктор Джероса долго перечитывал заключение, смотрел на Отто и думал, и наконец скрепя сердце выдал допуск. 'С двумя условиями - сказал он. - Больше не падать и привезти как минимум десятку'. Отто принял эти условия, и выпроводил доктора с чистой душой.
   - Ложись поспи еще, - сказала Рене.
   - Сколько можно спать? Хватит. Выспался. Одевайся, поедем.
   - Куда?
   - Давай-давай, малыш, это сюрприз.
   Больше она ни о чем не спрашивала - моментально оделась в нормальные, не слишком облегающие синие джинсы и в пушистый белый свитер до середины бедра, накинула сверху серебристую куртку. На макияж Отто, разумеется, не соизволил выделить ей ни секунды - 'зачем тратить на это время?' Немного оклемавшись после травмы, он снова искрился энергией и жизнерадостностью. Рене было так приятно видеть его веселым после тех нескольких дней, когда он пугал ее мрачностью и дурным настроением. Казалось, к ней вернулся ее прежний, славный парень Отто Ромингер, которого она так любила. А тот, мрачный и злой, которого она тоже любила, но боялась, исчез.
   Они вышли из отеля к машине. Отто все еще выглядел бледным, она только сейчас заметила синяк на скуле и с сочувствием посмотрела на него - она понятия не имела, как при падении на трассе в шлеме и в очках можно заполучить такой бланш. Отто сел за руль, Рене - на пассажирское сиденье, и они поехали.
   Конечно, для нее недолго оставалось тайной, куда они едут. Указатели начали попадаться еще до выезда на автобан, и она заулыбалась:
   - Мы едем в Нойшванштайн, правда, Отто?
   Он кивнул:
   - Вот и делай ей сюрпризы после этого. Да. Ты же хотела.
   - Очень, - счастливо улыбнулась она. - Я там была, когда мне было одиннадцать, и так с тех пор и мечтаю еще раз посмотреть. А ты там бывал?
   - Нет, - он тоже улыбнулся, но извиняющейся улыбкой. - Мне же некогда вечно, малыш. Я всегда приезжал сюда только кататься.
   - Эх, ты.
   - Эх, я. Полезно иногда травмы ловить - можно вот так прошвырнуться и посмотреть что-нибудь.
   - Тебе понравится. Мне казалось, что так должен выглядеть волшебный замок из сказки. Ты что-нибудь знаешь про Нойшванштайн?
   - Ничего.
   - Тогда это твой сюрприз. - Рене вздохнула, потерлась головой о его плечо.
   Они доехали быстро - дорога петляла среди заросших лесом горных отрогов, туманных оврагов, маленьких городков с пряничными домиками, разрисованными библейскими сюжетами. День был холодный, пасмурный и влажный, здесь снега вообще почти не было по сравнению с Гармишем, и Рене жалела, что Отто не увидит замок впервые в солнечный день, как мираж среди заснеженных елей.
   - Самое красивое - это смотреть с гор или с озера, - сказала она извиняющимся тоном. - Ну а нам придется пройти вверх по дороге. Наверное, машины туда не пропускают.
   Рене была готова к тому, что увидит, а Отто на несколько секунд замер, разглядывая сказочные светлые башни на фоне хмурого серого неба и темного елового леса.
   Сам замок произвел на обоих огромное впечатление - они долго кружили по окрестностям, пытаясь найти наиболее удобную обзорную точку, забрались на мост Мариенбрюкке, потом, держась за руки, гуляли по двору замка и открытым для посещения залам. Рене увлеченно рассказывала о баварском короле Максимилиане и его сыне Людвиге II, который построил этот замок и которому собственные архитектурные капризы в конечном итоге стоили жизни. Она не замечала, что Отто больше смотрит на нее, чем по сторонам, и больше слушает звук ее голоса, чем вникает в смысл ее слов. По студенческой привычке, сформировавшейся в те годы, когда он приходил на лекции после ночной смены в автосервисе, его сознание периодически выхватывало какие-то краеугольные камни или просто непривычные слова из ее рассказа - Тристан и Изольда, Грааль, вода в вазе Лоэнгрина, графы Шангау и Виттельсбахи, Сисси - императрица Елизавета, Вагнер... Чего только эта девчонка не знала. Потом они случайно примкнули к группе японцев и ходили за ними, слушая гида, который рассказывал на английском. Высокий белокурый Отто смешно выделялся среди низкорослых черноволосых азиатов, гид очень быстро засек его и сказал:
   - Простите, у меня группа. Я не имею права допускать на экскурсию посторонних.
   Отто достаточно было просто улыбнуться.
   - Ромми! Я... э... да, конечно. Я очень рад.
   Вместе с группой они повосхищались тронным залом и посмотрели зал певцов. Кое-что из того, что рассказал гид, Отто уже слышал раньше от Рене, и сейчас шепнул ей на ухо:
   - Помнишь, мы с тобой говорили о работе? Ты говорила, что без диплома переводчик никому не нужен. Ты могла бы работать гидом.
   - Я? - удивилась она.
   - Ну да. А что? Ты столько всего знаешь, ты начитанная у нас, и c языками у тебя все в порядке. В Швейцарии тоже полно достопримечательностей.
   - Не знаю. Как-то не думала об этом. А удивительно, что он тебя узнал.
   - Нет. Вот если бы японцы узнали - было бы очень удивительно.
   Рене засмеялась и обняла его.
   Пока они не сели в машину, чтобы возвращаться в Гармиш-Партенкирхен, они не говорили ни о травме, ни о соревнованиях. Но сейчас каникулы кончились, Отто гнал машину быстро, чтобы не опоздать на жеребьевку. Вторая группа уже имела право на это, в отличие от третьей, где номера давались согласно рейтингу FIS, а в скоростном спуске Отто стартовал во второй. Скоро и это изменится, подумал он. Следующие старты в супер-джи и в слаломе он пойдет, скорее всего, в первой группе - сейчас он возглавлял и общий зачет, и рейтинги текущего сезона в обеих дисциплинах. Оставался гигантский слалом, послезавтра, тоже в третьей группе по нулевому рейтингу. Тут Отто рассматривал свои шансы как весьма скромные - гигант ему удавался хуже всего.
   - Боишься? - спросила Рене, когда они въезжали в долину, в которой находился Гармиш.
   Отто покачал головой:
   - Нет. Начну завтра.
   - А я уже боюсь, - со смешком призналась она.
   - Я вчера утром встретился с Эйсом, - сказал Отто. - В отеле. Что ему там понадобилось? Сказал мне, что фиг у меня опять золото будет.
   - А ты?
   - И я ему то же самое сказал.
   - Ты и его не боишься?
   - Нет. Он - великий спортсмен, Рене, больше мне нечего сказать. Он пройдет трассу, я пройду, другие тоже - и кто-то будет быстрее всех. Может быть, это будет Эйс. Может быть, Граттон, Хайнер, Летинара - все они тоже могут. А есть еще Тайлер Фэрроу - вернулся после травмы. И он может вмешаться в расклад, хотя и пропустил два сезона.
   - Но ты никого из них не боишься?
   - Нет. Это не бокс и не теннис. Это личный вид спорта. На трассе я буду один, все будет зависеть от меня. Я должен бояться самого себя, что я не смогу пройти на максимуме своих сил.
   Ему достался номер 18. Максимальное везение, потому что мог быть и 30, и 35 в пределах все той же второй группы. Разбитая трасса еще никому не помогала показывать хорошее время. Ноэль заполучил себе ? 29 и скис - как и у Отто, скоростной спуск был его коронной дисциплиной, и он спал и видел, как бы войти в десятку, а еще лучше попасть на пьедестал. Честолюбивому Пелтьеру надоело числиться третьим номером французской сборной после Граттона и Ласалля, надоело торчать во второй группе. Отто считал, что Ноэль пока не настолько хорош, чтобы соперничать с Филиппом - ему не хватало выдержки и умения рисковать сбалансировано. Ноэль не просчитывал риски, часто шел за гранью фола и проигрывал. С техникой у него все было в порядке, а вот со стратегией - плохо. У Себастьена все было наоборот - железная выдержка и светлая голова, но некоторые проблемы со скольжением. Граттон в силу своего опыта, таланта и подготовки уделывал обоих.
   Сам Отто точно знал, что к новому году, если только не произойдет никакого форс-мажора, он станет лидером швейцарской команды. Объективно с ним мало кто мог соперничать. Кромм старел, хотя его еще рано было сбрасывать со счетов, Фишо и Эберхардт были в отличной форме, но все же до Ромингера им было далеко. Впрочем, форс-мажор уже произошел, вчера на тренировке. Отто понимал, что это сотрясение ему еще может спутать все карты. Сегодня он отлично себя чувствует, но что будет завтра? Выдержит ли он обычную предстартовую нервотрепку и напряжение, вынесет ли огромные нагрузки на склоне и, самое главное, сможет ли он сохранить на протяжении всей трассы способность соображать так же четко, безошибочно и молниеносно, как всегда?
   В правилах FIS скоростной спуск характеризуется шестью основополагающими качествами: техникой, мужеством, скоростью, риском, силой и интеллектом . Всего этого у Ромингера было в избытке. Если бы не эта чертова травма, так не ко времени! И еще Эйс. Ас-скоростник экстра-класса и по совместительству мастер психологического давления. Но Отто знал за собой способность к супер-мобилизации в плохих условиях. Регерс - тот и вовсе считал, что, если Ромингера поставить под номером 1 на идеальную трассу при идеальной погоде и в полном отсутствии какого бы то ни было морального давления - он проиграет. Завтра условия будут довольно скверными - главным образом, из-за сотрясения и Эйса. Что еще? Журналистская истерика насчет перспектив молодого швейцарца в его коронном виде, пристальное внимание потенциальных спонсоров, огромные деньги на карте - до сих пор Отто и мечтать о таких не мог. Ну и в довершение ко всему, довольно-таки сомнительный прогноз погоды. Сильный ветер, который поднялся сегодня к вечеру, не собирался утихать и мог завтра наделать бед и привести к объявлению соревнований по сокращенной трассе, переносу времени старта и даже к отмене соревнований вообще.
   Ну и помимо Айсхоффера, у Отто Ромингера завтра будет предостаточно мощных соперников. Тот же Граттон, Хайнер, Летинара, не говоря уже о парнях чуть-чуть пониже рангом, но тоже очень талантливых, очень хорошо подготовленных и честолюбивых: Джимми Бэйтс, Эрик Бретштайнер, Дан Файхтнер, Ларс Бьорден... Любой из них мог при удачном стечении обстоятельств выскочить на пьедестал, а место не в десятке для этих ребят было уже проигрышем. А еще сам Тайлер Фэрроу с погоняловым 'Эрроу' - два года назад он был основным конкурентом Эйса, Фло Хайнер тогда еще даже в основном составе своей сборной не числился, Граттон и Летинара до их уровня чуть-чуть не дотягивали. Всегда в пятерке и часто в тройке, но первые места им брать не позволяли эти двое - Эйс и Эрроу.
   В самом начале позапрошлого сезона шарнир флага, случайно попавший под лыжу Тайлера в Лэйк Льюиз, стал причиной падения, которое закончилось для американца двойным переломом ноги. Он долго лечился и проходил длительную реабилитацию, и сейчас выбрал свой любимый Кандагар для первого этапа своего возвращения. Ноэль вчера видел его в лоундже Меркьюра - тот, в окружении журналистов, потягивал милк сандей и разглагольствовал о современной постановке трасс, которая заставляет спортсменов каждый раз рисковать здоровьем и жизнью. И уж он-то знал, о чем говорит...
   - Поедем ужинать? - предложил Ноэль, когда они после жеребьевки вышли на улицу. Отто и Рене переглянулись. Он спросил ее взглядом - ты не против? Она чуть улыбнулась:
   - Поедем.
   - Неудобно с этим Риддлем получилось, - сказал Ноэль, пока ждали такси. - Может все же к нему поехать? Ты позавчера его, прямо скажем, опустил. Как ты думаешь, если сегодня мы к нему?..
   Рене думала, что Отто начнет подкалывать друга насчет тяги к халяве, но он неожиданно серьезно и твердо ответил:
   - Это - решение Рене. Если она не против, поедем.
   Рене вспомнила, как он тискал ее на виду у всех, с отлично рассчитанной жестокостью, просто чтобы показать, кому она принадлежит. Ей тут же представилось сочувствие и ехидное любопытство во взглядах, перешептывания... Хватит с нее!
   - Нет, - тихо сказала она. - Я не готова туда возвращаться. Я могу поужинать в отеле, а вы езжайте в 'Драй фуксе'.
   - Нет, - в свою очередь ответил Отто. - Поехали в 'Эль Греко' или 'Фраундорфер'.
   Хозяин 'Эль Греко' повел себя в точности как остальные хозяева ресторанов, в которые случалось заруливать молодому, но уже такому известному спортсмену. Фото хозяина рядом с Ромми ('я возьму его в рамочку и повешу на видном месте!'), вино и ужин за счет заведения, умело спрятанная, но все же заметная обида Пелтьера, что на него вообще внимания не обратили. Пока Отто обсуждал с хозяином винную карту, Рене улыбнулась Ноэлю:
   - Не переживай, и на твоей улице будет праздник.
   - Мне пофиг, - лицемерно сказал Ноэль, повертел в руках салфетку с греческой фразой и ее переводом на немецкий. Закурил, нахмурился, посмотрел на Рене и тихо сказал: - Ты молодец, Рене. Мне так жаль...
   - О чем ты? - удивилась она.
   Ноэль неловко пожал плечами:
   - А ты умеешь танцевать сиртаки? Лично я - нет.
  
   - О Господи, Отто, я так тебя люблю, - задыхаясь, прошептала Рене, прижимаясь к нему изо всех сил. Как с ней часто бывало после бурного секса с взрывным финалом, она дрожала всем телом, и Отто прижал ее к себе. Он тоже не сразу мог восстановить дыхание даже при всей своей спортивной подготовке - он привык выкладываться полностью. Сегодня он не забыл о презервативе, во всяком случае, сейчас, во второй раз за вечер. Рене со стоном уткнулась в его шею, ее рука скользила по его мокрой от пота груди. - Мой родной, мой хороший. Так люблю тебя...
   Он, как обычно, молчал в ответ на ее выражения нежности, но прижал ее к себе так крепко и поцеловал так страстно и горячо, что она потеряла голову.
   - Отто, я хочу родить тебе ребенка...
   Как всегда, роковые слова вырвались раньше, чем она подумала, а стоит ли их произносить - и реакция не замедлила последовать. Его мускулы окаменели, через несколько секунд он медленно разжал объятия. Сказал сдержанно:
   - Пора спать, малыш. Завтра надо встать пораньше.
   - Прости, - она знала, что зря ляпнула это, и сейчас ей было некого винить в том, что в его голосе появились ледяные, жесткие нотки, которые, увы, так хорошо стали ей знакомы за последние несколько дней. Она отвернулась от него, уткнулась в подушку, изо всех сил стараясь, чтобы он не почувствовал, что ее душат слезы.
   Отто почувствовал, но заставил себя сделать вид, что не заметил. Он долго лежал в темноте с открытыми глазами, слушая вой ветра за окном. Все, Рене. Наше время вместе истекло. Это становится слишком опасным... Прости, малыш. Все кончено.
   На прикроватной тумбочке пикнули его электронные часы. Полночь - наступило двадцатое ноября. Сегодня спуск на Кандагаре. Завтра - гигантский слалом и возвращение домой. Двадцать пятого он вылетает в Калгари - Кубок мира начинает американские этапы. Лейк-Льюиз, Вэйл, Бивер-Крик, Аспен. В Европу спортсмены вернутся только девятнадцатого декабря. Он уедет в Америку один и не вернется к Рене. Решение принято, оно окончательное и обжалованию не подлежит. Все кончено. Прощай, Рене. Прости, что не смог полюбить тебя...
   Ветер продолжал выть, нарастая крещендо. Рене лежала рядом, беззвучно плача в подушку. Отто молча отвернулся и велел себе засыпать. Завтра трудный день.
   Ему никогда и ничего не давалось легко. Но он боец, и он справится. И с трассой, и со своей снова разболевшейся головой, и с Рене и ее любовью. И с этим проклятым ветром...
  
  Во время завтрака в ресторане Регерс подсунул Отто утреннюю 'Спортстар', вся передовица которой была посвящена сегодняшней гонке - прогнозам, мнениям, данных участников. И значительная часть этой передовицы была посвящена возвращению Эрроу.
   В отличие от более-менее корректного Эйса, Фэрроу рубил с плеча и не собирался миндальничать ни с организаторами, ни с соперниками.
   - Местные клубы оборзели, а FIS пляшет под их дудку. 'Кандагар' скучнее и Саслонга, и Лауберхорна, и Валь д'Изера, не говоря уже о Штрайфе, поэтому они тут и пытаются поправить положение с помощью всяких смертельных ловушек, - резал он. - Знаешь, что положит конец этим фокусам? Когда-нибудь кто-нибудь свернет себе тут шею. Но это, слава Богу, буду не я.
   - Тем не менее ты выбрал именно эту трассу, чтобы вернуться, - заметил журналист-обозреватель Нойманн. - Почему не супер-джи в Зельдене?
   - Супер-джи мне нравится меньше, чем DH . Я возвращаюсь, чтобы побеждать. Надеюсь, Эйс готов к борьбе.
   - Не сомневайся, - кивнул Нойманн. - Эйс готов. И помимо Эйса, у тебя будет несколько сильных соперников. Хайнер сильно прибавил, пока ты восстанавливался после травмы. Граттон силен как никогда. Летинара на подъеме, Ромингер может вмешаться, Вальтер Плэттнер брал на Кандагаре серебро год назад - эта трасса отлично ему подходит...
   Эрроу пренебрежительно махнул рукой:
   - Эйс - единственный, кто может мне помешать, если спину вылечил, конечно. Граттон и Летинара - ветераны, которые цепляются за свою былую славу. (Тридцатилетний Летинара был всего на 2 года старше Эрроу). Хайнер неплох, но еще не созрел. Ромингер - просто смазливый сопляк, Плэттнер - игрок одной трассы. Не стоит о них говорить.
   Рене кипела от возмущения. Почему этот тип позволяет себе так открыто пренебрегать спортивной этикой? Почему он так отзывается о своих соперниках? Ему же припомнят все до единого слова, если вдруг он не возьмет золото или серебро! А за 'смазливого сопляка' она с удовольствием лично выцарапала бы ему глаза. Как он только посмел?!
   - Да не бери в голову, - ухмыльнулся Отто, потягивая протеиновый коктейль. - Это его стиль. Эрроу - черная овца, на том и стоит. Плохой парень. Если он нарушит свое амплуа, никто его не поймет. Скажут - теряет хватку.
   - Тебе все равно, что тебя назвали сопляком? - сердито уточнила Рене.
   - Совершенно.
   - Я тебе не верю.
   - Зря, - вмешался Регерс, который, прищурив глаза, следил за реакцией Отто на интервью Тайлера. - Его больше заедает 'смазливый'.
   Отто закатил глаза с крайне утомленным видом, мол, достали вы меня. Рене накрыла его руку своей, погладила. Он был такой милый и ласковый вчера вечером, и такой страстный ночью, пока она опять не сболтнула лишнего. А утром он только поцеловал ее - слалом в Кран Монтане кое-чему его научил. Регерс мог бы послать Тайлеру букет цветов с карточкой со словами благодарности - подобные выходки соперников ничуть не пугали Отто, а только заставляли мобилизоваться. То есть, шли исключительно на пользу.
   Но и серьезные аналитики не верили, что Отто сможет добиться успеха на Кандагаре, каждый из них упоминал тяжелую травму, полученную во время жестокого падения на официальной тренировке.
   - Даже если ему удастся выпросить допуск с такой травмой, он сегодня не соперник таким мощным игрокам, как Айсхофер, - высказался тот самый Петер Шварцмайер, который во время супер-джи комментировал ход гонки на одном из австрийских каналов. Он тогда поставил на место комментатора Удо Крайца, который пренебрежительно высказался о возможностях Отто. Сегодня Шварцмайер не верил в вероятность успеха Ромми. - С сотрясением мозга соревноваться опасно, но возможно, а вот давать серьезный результат - это вряд ли. Я бы скорее оценил вероятность прорыва Плэттнера и Бьордена.
   - Ха, - сказал на это Отто со своей типичной самоиронией к месту и не к месту. - Сотрясение не может помешать, если мозга нет и трястись-то особо нечему. - При том, что он был как минимум не глупее любого из своих соперников и отлично знал об этом.
   - Так что у нас сегодня будет, виктория или конфузия? - поддел Герхардт.
   - У нас будет инфузория или астролябия. Отвали, дай спокойно позавтракать.
  
   Перед тем, как Отто уехал на подъемнике к старту, Рене крепко-крепко обняла его. Высокий, сильный и опасный в своей мощной экипировке, он был стопроцентно уверен в себе, сосредоточен и собран.
   - Удачи тебе, - прошептала она, заправляя под его шлем случайно выбившуюся прядку волос. - Я люблю тебя.
   - Спасибо, малыш, - рассеянно сказал он - непонятно, за что спасибо, за пожелание удачи или за то, что она его любит? Он еще не опустил на лицо очки, они были подняты на лоб - на черно-красный шлем Дорелль, точную копию того, который был разбит на куски при падении. Номер 18 на стартовой майке, чуть побледневший синяк на левой скуле, орехово-карие серьезные глаза. Он наклонился к ней, прикоснулся горячими губами к уголку ее губ, резко отвернулся и направился к ограждению у подъемника, около которого стоял кто-то из местного отделения федерации, отмечая спортсменов, уехавших наверх.
   Рене с тяжелым сердцем отправилась к трибунам. Ей было страшно - она понимала, что, если он упадет еще раз и получит такую же травму, дело может закончиться чем угодно вплоть до комы или смерти. Она разыскала Сабрину Кромм, которая уже заняла место на трибуне вместе с друзьями и родственниками спортсменов из швейцарской сборной. Рене устроилась рядом с ней, кутаясь в куртку - от пронзительного ледяного ветра и нервного напряжения ее трясло.
   - Все же стартует? - спросила Сабрина. - Прошел утром врачей?
   - Конечно, - Рене сунула руки в карманы. - Только бы снова не... Господи...
   - Старт чуть не задержали.
   - Почему?
   - Из-за ветра. Если бы он не стих немного, старт перенесли бы чуть ниже. Ну вроде потише стало.
   Рене кивнула. Сабрина сочувственно посмотрела на девушку. Малышка сегодня снова такая бледная и подавленная, чуть покрасневшие глаза свидетельствовали о том, что она плакала. Видимо, у них все не очень гладко с Отто. Тяжело, наверное, любить такого парня, как Ромми. Тяжело и опасно. Слишком молод, избалован и заласкан, и еще не получил от жизни ни одного настоящего удара.
   Двое открывающих. Пошла первая группа.
   Первые четверо - австрийцы Бретштайнер и Энгфрид, немец Файхтнер и швейцарец Фишо - прошли неважно, самый лучший результат оказался у немца, и это была 1 минута 45 секунд - нормально для тренировки, но ни о чем для самой гонки. Поэтому никто не удивился, когда пятый - никто иной как Эйс - финишировал первым, улучшив результат своего одноклубника почти на секунду. 1:44,23 - это был блестящий результат, быстрее тренировки и на десять сотых быстрее его же прохода год назад - тогда он получил золото. Оливер был просто великолепен, совершенно безупречен. Рене с ужасом поняла, что его обогнать не сможет никто. Даже ее любимому Отто после травмы вряд ли это удастся. Никакая прошлая травма спины не мешала Эйсу - великий мастер снова показал свой класс.
   Шестым пошел Джеми Бэйтс, товарищ по команде Эрроу. Джеми в прошлом году занял восьмое место в зачете в спуске, поэтому по праву стартовал в первой группе, в отличие от Эрроу, которому никакие прошлые победы и награды не помогли попасть в лидеры по умолчанию. Тайлер должен был стартовать прямо перед Отто - под номером 17. Джеми отстал от Эйса на секунду.
   Филипп Граттон стартовал седьмым. Он шел в своей мощной, агрессивной манере, наравне с Эйсом, то в красной зоне, то в зеленой, и до самого финиша никто не мог бы предсказать, чем кончится дело, потому что со старта разница между их результатами колебалась в пределах 20 сотых. И все же он финишировал вторым, отставая на 0,33. Рене снова обратила внимание на жену Филиппа, которая вместе с малышами сидела на одной из соседних почетных трибун. Семилетний Лоран - сын французского лидера - смотрел на монитор с таким страстным нетерпением, с таким волнением, и был так похож на отца, что у Рене опять защипало в глазах. Если бы только... Родителей Филиппа сегодня здесь не было, но они, наверное, дома в Шамони напряженно следили за прямой трансляцией, думая о своем знаменитом сыне, мысленно посылая ему всю свою любовь и надежду.
   Фабио Летинара выскочил в зеленую зону со второго же отрезка и шел великолепно, но почему-то не очень хорошо обработал свободное падение - по нему видно было, как сильно устал. Рене посмотрела на Стеллу Сфорца, невесту Фабио - бледная от токсикоза и переживаний за своего жениха, она сидела на трибуне рядом с женой Вальтера Плэттнера. Рене удивилась вчера на жеребьевке, что в итальянской сборной оказался парень с таким именем, но Отто пояснил ей, что он - южный тиролец, выступает за Италию, но по рождению стопроцентный австриец. Когда Фабио финишировал, Стелла помахала ему рукой, пряча разочарование - он был третьим, и сейчас, когда половина первой группы еще не прошла трассу, можно было с уверенностью предположить, что он не сохранит место на пьедестале.
   И Флориан Хайнер был одним из тех, кто мог улучшить время Летинары, что он и сделал. Ровное, блестящее, технически и стратегически безупречное выступление - и второй результат, отставание на каких-то 15 сотых. Стопроцентная заявка на медаль. Рене и Сабрина помахали рукой Еве, которая на трибуне австрийской команды радостно улыбалась, глядя на своего любовника. Рене подумала мельком, счастлива ли она с Флорианом? Любит ли она его так же, как сама Рене любит Отто? Или тоже понимает, что они играют не на равных, что ей досталась крапленая колода? Это было слишком грустно, не ко времени портить себе день такими мыслями. Не сейчас, когда до старта Отто осталось всего-то десять человек.
   Канадец Майкл Дин финишировал пятым, и Сабрина молитвенно сжала руки - под номером 11 на старт вышел ее великолепный муж, Маттео Кромм, бронзовый медалист прошлой Олимпиады. 32 года, по-прежнему силен и быстр, и именно сейчас ему особенно сильно не хочется уступать молодежи.
   И Маттео показал, что он никому особо уступать не собирается. Третий результат с отставанием на несчастных 24 сотых!
   - В десятке будет, - холодно сказала Сабрина. - Может быть, даже в пятерке. - Она явно не рассчитывала, что Маттео сможет остаться третьим, когда еще не стартовали несколько сильных игроков - Плэттнер, Ласалль, Ромингер, не говоря уже об Эрроу. Рене промолчала. Сабрина направилась к трибуне победителей, понимая, что скорее всего, ее муж там надолго не задержатся.
   Тройка сильных гонщиков - Плэттнер, Бьорден и Ласалль, финишировали, поочередно отбирая друг у друга седьмое место. Норвежец и француз показали одинаковый результат, отставая от Эйса на 0,67. Берт Эберхардт приехал неожиданно провально - отставание почти в полторы секунды было для него настоящей катастрофой. Рене задала сама себе вопрос - а кто за него сегодня болеет? Здесь никого не было. Он все еще с Клоэ? Если да, то, может быть, Клоэ тоже поехала в Ёре? Берт с досадой ударил палкой по снегу и с очень недовольным видом выехал с финишного стадиона. Почему он так плохо прошел? Вроде, никаких грубых ошибок не было. Надо будет спросить Регерса... Рене поискала его взглядом - тот находился около трибуны победителей и разговаривал с Кроммом. Эйс - на своем недосягаемом первом месте - сдержанно улыбался, поглаживая свои серо-желтые Хэды. Темноволосый, высоченный, не меньше 1,90 ростом. Рядом с ним стояла миниатюрная и очень красивая Таня Гросслинг.
   Номер 16, немец Роланд Фитц. На финишном стадионе ждали отрезков - отставал. Потом монитор застыл на предыдущем показании. Минута, вторая... Стало понятно, что что-то не так. На мониторе наконец появилась надпись - 'Соревнования приостановлены из-за схода с трассы'. Но, видимо, дело обошлось легким испугом, и через минуту на старте появился сам Эрроу, плохой парень и превосходный скоростник.
   Рене помнила, что нельзя слишком явно болеть против соперников, и в особенности недопустимым ей казалось нарушать этику в отношении этого типа, который сам себе это запросто позволяет. Поэтому она ждала финиша американца с каменным лицом. Продуй, твою мать. Продуй. Продуй. Сабрина еще в начале соревнований показала ей на группу людей на одной из трибун. Дорого одетая молодая женщина - подруга Тайлера; Сабрина обратила на нее внимание Рене и пояснила, что та - актриса, сыграла несколько хороших ролей второго плана, Сабрина назвала ее имя, но Рене оно ни о чем не сказала, а лицо рассмотреть издали было трудно. Еще там было двое мужчин - один молодой, второй постарше, и дама лет тридцати пяти с маленьким ребенком на руках.
   Эрроу шел отлично - красиво, стремительно, рискованно. Он мог быть каким угодно хамом и плохим парнем вне трассы, но на трассе он был мастером с большой буквы, без страха и упрека, им нельзя было не восхищаться.
   И все же с ним произошло то, что некоторые асы его уровня считают самым обидным, самым плохим исходом соревнований. Он не ошибался, он выложился по максимуму, его риск был идеально просчитан, техника без ошибок, но он пришел на финиш всего лишь шестнадцатым. Рене смотрела, как он швыряет оземь свой шлем, с ее трибуны (очень близко к финишному кругу) ей было отлично видно, сколько досады и злости написано на его лице. Она перевела взгляд на трибуну победителей. Айсхофер вел себя идеально, держался с достоинством и сдержанностью лорда-канцлера, с балкона своего дворца взирающего на посла каннибальских островов, увешанного ожерельями из человеческих берцовых костей и серьгами из шейных позвонков и консервных банок. Ай да Айсхофер: доброжелательно-отстраненное выражение лица, вежливое сочувствие, аристократическое любопытство. Флориан рядом с ним, русоволосый красавчик на 'Фишере', и нынешнее третье место - роскошный медведь Маттео Кромм на 'Саломоне'. Ева и Сабрина рядом с ними.
   Но Эйс все же был не так спокоен, как хотел казаться - объявили старт следующего участника.
   - Номер 18, Отто Ромингер, Швейцария.
   Рене не была готова к такой реакции болельщиков - взрыв восторженных воплей был ничуть не менее громким, чем те, которыми приветствовали местного Айсхофера или вернувшегося после тяжелейшей травмы Фэрроу. Огромная толпа - фан-клуб - с плакатами на половине европейских языков, включая те, которых Рене не то что не знала, но и на вид распознать не могла, флаги, дуделки, альпийские колокольчики...
   Вперед выскочили четыре девки в несколько урезанных костюмчиках Санта-Клаусов - все в красных колпачках с белыми помпонами, красных плюшевых лифчиках с белой опушкой и таких же юбочках, и на животе у каждой яркой краской (может быть, губной помадой?) было намалевано по одной букве из его имени. Две девицы с буквами О, и еще две - с Т. Они быстренько выстроились, чтобы читаться как положено, и замахали белыми чирлидерскими помпонами. Рене смотрела на это просто разинув рот. Черт, ведь им же должно быть холодно! На улице-то -6! Парни с трибуны победителей восторженно захохотали, глядя на красоток. Журналисты и операторы оживились, но тут монитор возвестил, что Отто Ромингер уже на трассе.
  
   Отто не мог слышать всего этого шума, который поднялся на финишном стадионе, когда он стоял на старте. Три с половиной километра хорошо знакомой, опасной трассы круто уходили вниз. Он знал о паршивом исходе гонки для Эрроу и понимал, что Эйс снова выступил в правильном амплуа козырного туза. Будет очень трудно забрать у него золото, но Отто отчаянно хотел сделать именно это. Ему нужно первое место. Он должен быть лучшим. Ему показалось на миг, будто все стихло, хотя никакой тишины в помине не было. Ярко освещаемый солнцем стартовый городок, как обычно, кипел и бурлил, снег скрипел под ботинками и лыжами, мужские голоса и смех хорошо разносились в морозном воздухе, порывы ветра толкались в тонкие стены стартового домика, зрители по бокам трассы, которые предпочли наблюдать не финиш, а старт, тоже создавали обычный шум. Отто ждал сигнала. Вот он...
   Мощный старт, как обычно, помог ему взять необходимый разгон. На крутой, технически сложный траверс он вылетел на безумной скорости, с огромным трудом удерживаясь в закрытой скоростной стойке. Все также на дикой скорости, рискуя падением, вниз по Трогльханг, и наконец, тот самый прыжок, который обожают фотографы - лыжник будто парит над долиной. Рискованный, безупречный выход из прыжка, разгон, несколько тяжелых поворотов и новый огромный прыжок - Зайльбанштадельшпрунг, огромный полет - можно лететь все 80 метров, но Отто предпочитал не терять время зря.
   Первые два отрезка держали зрителей в напряжении, Эйс замер, глядя на монитор.
   0,00 на первом отрезке. 0,01 на втором.
   Ветер мешал кому-то больше, кому-то меньше. Сейчас сильный порыв ударил во время выхода Ромингера из полета, как раз в тот момент, когда спортсмен был особенно уязвим. Сотая доля секунды колебания, но все получилось нормально - лыжи идеально коснулись снега. Закрытая стойка и мощный разгон перед выходом на Ауф дер Мауэр - приборы измерения скорости показали 154 км/час. Великолепный стремительный, неудержимый полет в тонком шлейфе сверкающей на солнце снежной пыли...
   Третий отрезок, стадион ахнул. -0,20. Рене бросила быстрый взгляд на трибуну победителей. Эйс стиснул зубы, хмурился, Фло и Маттео подались вперед, все трое не сводили напряженных взглядов с монитора. Господи, пожалуйста, пожалуйста... Только бы не упал. Только бы выстоял. Главное - чтобы был целым и невредимым... Она слишком хорошо знала своего любимого, чтобы не понимать, что он сейчас рискует на всю катушку.
   Отто видел, как тут спрямляют поворот, пытаясь выиграть несколько сотых секунды перед выходом на ту самую дугу, которая свалила его позавчера. Сам, честно говоря, не пробовал ни разу. Но он четко видел, как тут надо действовать. Проблема была в необходимости сильно раскрыться, почти лежа боком на склоне, иначе невозможно было справляться с инерцией. Центробежная сила прижимала к снегу и сопротивлялась выходу к флагу, который надо было обойти справа, иначе это приводило к дисквалификации и означало сход с дистанции. Огромная скорость и немаленький вес и рост спортсмена еще усложняли задачу. Нечеловеческое напряжение, борьба на пределе сил - и все получилось как надо. Не сказать, чтобы он забыл о том, чем закончилось скольжение по этому сносу позавчера, но сегодня бояться и осторожничать было нельзя. Отто отчаянно атаковал оставшийся отрезок и на болидном ускорении вылетел с фрайе фалль. 92 градуса уклона - почти вертикально вниз. Финиш уже видно впереди.
   -0,36. Это был уже серьезный отрыв, и стадион взорвался криками. Девки с буквами продолжали красоваться перед трибунами, но на них никто не смотрел, до них ли было. Эйс позволил волнению проявиться - выругался сквозь зубы. Наверное, ему было бы легче переносить поражение от кого-то другого. От Фэрроу, от Хайнера, от Граттона, да от кого угодно, только не от этого мальчишки, с которым все носятся как с писаной торбой уже третью неделю. Если бы он попросил своего пресс-агента подсчитать, сколько раз упоминалось имя Ромингера с начала сезона в европейской спортивной прессе и сравнить с количеством упоминаний имени самого Айсхофера, большой вопрос, в чью пользу был бы итог. Эйс бросил быстрый взгляд на трибуну швейцарцев, на которой сейчас царило дикое напряжение. Его взгляд упал на бледную, очень молодую брюнетку - очередную девчонку Ромингера. Переживает. Позавчера Эйс вздохнул было с облегчением, когда выяснилось, что Отто вылетел на тренировке и получил сотрясение - ясно, что ни о каком старте не могло быть и речи. У Отто было уже 200 очков в общем зачете после двух побед, а у Оливера - ноль, сейчас он получил шанс сократить разрыв вдвое. Услышав, что Ромингер намерен стартовать и допущен врачами к соревнованиям, Эйс, конечно, был разочарован, но и почувствовал невольное уважение к пацану. Силен. С этим не поспоришь. Хотя и слишком молод, слишком отчаян: был бы постарше - и не подумал бы рисковать здоровьем и даже жизнью, выходя на гонку после такой травмы.
   Финишный спад, рев болельщиков, спортсмен пулей пролетел под финишными воротами и резко затормозил, край снежного крыла зацепил толпящихся у ограждения фанатов.
   Не может быть!!!
   0,02. Он... второй.
   Плюс две сотых секунды!
   Эйс с радостным криком вскинул вверх руки, Таня кинулась к нему на шею. Сегодня он победил. Молодому сопернику не хватило несчастных двух сотых секунды, чтобы отобрать у него высшую награду!!! Рене вскочила и бросилась вперед, к нему, она задыхалась от счастья, что он финишировал, живой и здоровый.
   Отто недоверчиво смотрел на табло. Второй? Две сотых? Твою мать... Но ему было совершенно понятно, что сегодня этот результат - тоже огромная победа. Через день после травмы, кое-как допущенный к старту, да ему просто сказочно повезло! Он улыбнулся, отстегнул лыжи и в полном соответствии с регламентом спонсора поднял их над головой.
   Маттео Кромм пожал плечами - его вытеснили с пьедестала, оставалось только покинуть трибуну победителей. Что он и сделал, на ходу обменявшись крепким рукопожатием с подошедшим Ромингером. Кадр облетел весь мир - два атлета в комбинезонах швейцарской сборной, ветеран и дебютант, пожимают друг другу руки.
   Отто зашел за ограждение и встретился взглядом с Айсхофером. Тот чуть улыбнулся и тоже протянул руку для рукопожатия. Новый шикарный кадр - победитель и второе место.
   - Две сотых, - тихо сказал Эйс. - Поздравляю. Это тоже отличный результат.
   - Спасибо.
   - Это уже вопрос не мастерства, а везения. Наверное, в следующий раз тебе повезет больше.
   - Возможно. Спасибо, Олли.
   - Посмотри, какие у тебя болельщицы. Никому из нас так не повезло.
   Отто бросил взгляд в ту сторону, захохотал. Хайнер тоже поздравил его.
   Рене скользнула в его объятия, зажмурившись от переполнявших ее чувств. Счастье, что он не побился, восторг, что, скорее всего, вышел на медаль, восхищение его мастерством, силой и мужеством, маленький червячок разочарования, что все же второй, а не первый. Обожание. Вот он, ее неукротимый, ее великолепный Отто.
   Сильных спортсменов на старте уже почти не осталось. Сам Отто прикинул, обогнать его теоретически мог бы только Маркус Шобер, да и то, только при очень большом везении. Этого австрийца стоило бы больше опасаться завтра в гиганте. Но в гиганте и так найдется достаточное количество парней, которые Ромингера уделают сходу. Если реально смотреть на вещи, в этой дисциплине Отто был слабее, чем во всех других. Он был просто на уровне мастеров экстра-класса, которых и без него в КМ было более, чем достаточно, но выдающимся мастером в гиганте, в отличие от скоростных дисциплин, он не был. Если в скоростных дисциплинах он был на одном уровне с Эйсом и Хайнером (или даже чуть-чуть выше), а в слаломе - с Корфом и Финелем, то в гиганте он ничем не выделялся среди прочих. Пара-тройка человек были объективно сильнее. Тут была своя элита - американец Билли Бэстин, австриец Кристоф Кирхмайр и, с некоторой натяжкой, швед Патрик Йенссен. Эйс тоже был где-то плюс-минус на уровне Отто. Почему-то гигантский слалом всегда стоял немного особняком, не скоростная дисциплина, и не чисто техническая, а где-то на стыке. Обычно чем универсальней спортсмен, тем лучше ему давалась эта дисциплина, но в случае с Отто Ромингером эта система не всегда работала.
   Отто одной рукой обнимал Рене, другой свои двухметровые оранжево-черные россиньолы. Похоже, на этот раз ему светят по-настоящему хорошие призовые - пусть чуть меньше, чем было бы за первое место, но все равно несколько сотен тысяч франков. Неплохо для парня, родившегося в очень богатой семье, но последние пять лет зачастую не имеющего пары десяток, чтобы заплатить за жратву. Еще полтора года назад он иногда видел, что после того, как он заплатит за аренду квартиры, за свет и воду, и какие-нибудь обязательные расходы вроде покупки запчастей для подержанной машины или замены горнолыжного шлема, на бензин и на продукты уже почти не оставалось ничего. Если же речь шла о замене лыж или ботинок, то на это приходилось копить по нескольку месяцев - профессиональное оборудование очень дорого. К счастью, руководство 'Россиньоль' быстро положило глаз на перспективного мальца и стало обеспечивать его снарягой.
   Его мысли были прерваны журналистом, который проник на их трибуну и захотел поговорить сразу с тремя призерами. Это был уважаемый обозреватель Тод Далтон из уважаемого издания Юропиэн Спортс.
   - Возможность, что кто-то сможет улучшить ваши результаты, абсолютно ничтожна, - начал он. Хайнер перебил:
   - Да, две недели назад в Зельдене мы тоже так думали...
   - Сегодня Отто уже здесь, так что выходов в призы из третьей группы, наверное, больше не будет. В любом случае, хотелось бы первым поздравить вас, парни, - сказал Тод. - Думаю, на этот раз гонка не преподнесла ни единого сюрприза, кроме разве что результата Ромингера. Вернее, вообще его участия - предполагалось, что после такой травмы выход на старт невозможен. Что скажешь, Отто?
   Ромингер улыбнулся:
   - У меня крепкая башка, Тод. Чтобы меня свалить, нужно что-нибудь посущественнее, чем стукнуться ей разок.
   Мужчины засмеялись, Эйс заметил:
   - Если бы он сегодня был в полной форме, возможно, у меня не было бы золота.
   - Что толку строить предположения, - сказал Отто. Рене подумала, хорошо, что на этот раз он не стал рассказывать, при каких условиях его бабушка могла бы быть его дедушкой.
   - А что ты скажешь, Флориан? Как тебе гонка?
   - Все логично, - спокойно ответил австриец. - Думаю, мы наблюдаем реальный расклад сил. У меня были превосходные соперники, я рад, что оказался в состоянии соревноваться с ними на равных.
   Все трое просто являли собой воплощение пресловутой спортивной этики. Но Далтон еще не закончил с вопросами:
   - Как насчет Тайлера Фэрроу? В интервью, которое сегодня было опубликовано в 'Спортстар', он заявил, что из всех с ним соперничать может только Айсхофер. По его словам, Хайнер не созрел, Ромингер... э... гм...
   - Сопляк, - услужливо подсказал Отто, ухмыляясь.
   - Я подыскивал эвфемизм, - уточнил Тод. - Эрроу может грубить как угодно, я же предпочитаю этого не делать. Впрочем, у тебя не только голова крепкая, но и шкура тоже?
   - Типа того.
   - Также, по его мнению, достижения Граттона и Летинары остались в прошлом. Но он закончил гонку семнадцатым. Считаете, что он получил по заслугам?
   - Не думаю, - Эйс умел и любил оказывать давление на конкурентов, но сейчас был совершенно не тот случай. - Он может болтать что хочет, но не перестанет от этого оставаться великим гонщиком. И мне жаль, что для него гонка закончилась поражением.
   - Тем не менее, его обогнали те, о ком он отозвался довольно пренебрежительно. Отто, что ты скажешь? Тебе от него досталось больше всех.
   - Эрроу у нас мастер говорить, вот пусть и говорит, у него это здорово получается. А я лучше молча покатаюсь, - хмыкнул Отто под смех соперников. Хайнер добавил:
   - Любой прогноз ценен, постольку поскольку точен. Так что ценность всего, что наговорил Тайлер, находится примерно на уровне нуля.
   Все трое выглядели как элитный отряд воинов-джентльменов, статные и мускулистые, в яркой экипировке. Сильнейшие скоростники мира, кумиры миллионов, уверенные в себе, успешные и богатые. Отто стал своим в этом закрытом клубе. Можно было говорить о том, что его звезда взлетела в зенит буквально за несколько дней, в то время как еще месяц назад мало кто знал, кто он такой. Прошлогодний успех на Штрайфе не сделал звезду, а три первых этапа этого сезона - сделали. Теперь он был не просто удачливым выскочкой, а настоящим профи, полноправной частицей элиты горнолыжного спорта. Золотой мальчик швейцарской сборной. Фло Хайнер проходил нечто подобное два года назад, Эйс около пяти лет назад, но оба шли к вершине медленно, постепенно. Отто взлетел за три недели. Позднее аналитики будут обсуждать, насколько хорош такой стремительный взлет для совсем еще юного спортсмена, сможет ли он удержать взятые высоты. Но ему было все равно, что кто говорил - он добился своей цели, и теперь уже никто и ничто не сможет его остановить...
   Награждение, интервью, заходящиеся от восторга фанаты, головокружение, туман в глазах. Улучив момент, он шепнул на ухо Рене:
   - Поехали отсюда.
   Она взглянула на него - бледный, усталый, она даже испугалась, что он может упасть. Через несколько минут они уже выбирались из такси около входа в Райндл.
   - Тебе надо лечь, - сказала она в лифте.
   - Это точно, надо, - многозначительно согласился Отто - за то время, которое они провели в пути - несколько минут - он, казалось, вполне пришел в себя.
   - Я не об этом...
   - А я - об этом. - Он привлек ее к себе и укусил за щеку. Несильно, чуть-чуть, просто обозначая свою собственность. Девушка обхватила его за пояс и прижалась к нему изо всех сил. Так, в обнимку, они дошли до номера, он открыл дверь и сразу же набросился на Рене. Его жадные, нетерпеливые руки вертели ее, как игрушку, горячие губы посылали дрожь предвкушения по ее телу. Он только выбрался из ботинок и расстегнул свой комбинезон и спустил вниз ее джинсы - этого хватило, чтобы овладеть ею. Оба уставшие и возбужденные до предела, они находили утешение и радость в этом бешеном, безумном, почти неконтролируемом пожаре, который охватывал их, когда они оставались наедине. Отто никак не мог выровнять дыхание и унять дикое сердцебиение, и Рене тоже. И уже потом, после взрыва первого раза, он раздел ее нежно и не торопясь, наслаждаясь каждым сантиметром ее тела. Она, в свою очередь, гладила и ласкала его. Оба молчали, хотя обычно с удовольствием обменивались какими-то легкими взаимными подколками и шпильками.
   Они отдыхали в постели, на нем не было вообще ничего, на ней - только бриллиантовый браслет, который он подарил ей на день рождения неделю назад. Рене тихо вздохнула, она лежала, растянувшись на нем. Ее волосы немного мешали ему дышать, но он ленился поднять руку и убрать густые пряди от своего носа.
   - Так хорошо, - прошептала она.
   - Угу.
   - Люблю тебя...
   Он промолчал. Человек, который бесстрашно летал с гор на скорости свыше полтораста километров в час, не имея никакой защиты, кроме пластикового шлема и тонкой прорезиненной полосы вдоль позвоночника, вшитой в стартовый комбинезон, просто обмер от ужаса из-за очередной волны осознания того, что он собирается бросить девушку, которая его любит. Рене услышала судорожный, прерывистый вздох, и резко подняла голову - что это он? Может быть, тоже что-то почувствовал? Как ей хотелось в это верить! Она потерлась лбом об его плечо, начала целовать его.
   Рене заметила, что он каждый раз по-разному ведет себя после соревнований. После своей победы в Зельдене он излучал счастье и энергию, после слалома в Кран-Монтане он был совершенно опустошен, вымотан до предела, он лег спать и проспал весь вечер. Сегодня он был какой-то взвинченный, беспокойный, заявил, что хочет пойти в тренажерный зал. Для нее это было совершенно дико: он сегодня достаточно вымотался, что ему - Кандагара мало? Но он как-то не мог найти себе места, нервничал. Она знала, что ему еще предстоит пресс-конференция через 2 часа и была уверена, что он захочет поспать, но как бы ни так.
   По пути в спортзал в коридоре он случайно встретился с девушкой - нынешней подружкой Хайнера. Красивая шатенка с интересом посмотрела на него, и в ее взгляде он легко прочитал послание: 'Может быть, я скоро буду свободна, и тогда мы с тобой позабавимся'. Он ответил таким же красноречивым взглядом: 'Я скоро тоже буду свободен, и тогда вернусь к твоему интересному предложению'. Уже почти месяц он игнорировал такие взгляды, а теперь пришла пора вернуться в игру.
   Он ворочал железо полтора часа, и, вполне возможно, мог бы и дольше, но следовало перед пресс-конференцией успеть принять душ и переодеться. Рене зашла в тренажерный зал в полседьмого вечера - Отто был там один, больше никто почему-то не захотел провести эти часы таким образом. Отто занимался на одном из тренажеров, полулежал на спине, его обутые в черные кроссовки ноги упирались в специальную подставку, он выжимал какой-то нереальный вес. Весь мокрый, кожа блестит от пота, волосы выбились из хвоста, совершенно мокрая футболка валяется на каком-то тренажере чуть поодаль. Он был в одних велосипедных шортах, тех самых, который ей так нравились, черных с косыми красными полосками на боковых швах. Во влажном воздухе витали запахи разогретого металла, резины и чистого, горячего пота, гулко разносились удары грузов о металл. Отто не сразу заметил, что она вошла, и это дало ей возможность полюбоваться, как бугрятся мышцы его пресса, как вздуваются мощные мускулы на груди и плечах, когда он поднимает вес. Наконец, он заметил ее - стоит малышка и смотрит. И в ее взгляде - откровенное, неприкрытое желание. Он привык к таким взглядам, он начал ловить их раньше, чем научился понимать, что они означают, но, наверное, ни разу еще так от этого не заводился. Забыв о всякой технике безопасности, он не глядя сунул вес на опору (повезло, что гриф улегся ровно) и поднялся на ноги. Тяжело дыша, обливаясь потом, он стоял и смотрел, как она идет к нему. Господи Боже, что она еще задумала?
   - Я весь потный, - хрипло пробормотал он, когда она подошла вплотную.
   - Ты мне таким и нужен, - отчеканила Рене в ответ.
   Он уже собрался ехидно ухмыльнуться и сказать 'ого!' но только смог перевести дух. Ее ладонь легла на его грудь, она склонила голову и прикоснулась губами к ямочке между его ключицами, провела языком по вздувшейся вене, оплетающей бицепс на левой руке. Обхватила его мокрую голову руками и отчаянно прижалась губами к его губам, ловя его тяжелое дыхание, дрожа от желания и нетерпения. Ее губы скользили вниз по его телу, через грудь и живот, по тонкому ручейку светлых волос от пупка вниз, она рывком стащила с него велосипедки вместе с трусами и наконец заполучила его.
   - Ты спятила, - пробормотал он.
   - Угу.
   - Кто-нибудь войдет! - Он попытался освободиться, но она не позволила, обхватив его бедра и сцепив руки замком на ягодицах.
   - Рене, черт, прекрати! Дай мне хоть в душ сходить!
   - Ну хватит, Ромми, - она отпустила его и потянула за руку, заставляя лечь на тренажер для качания пресса - просто узкая лежанка с фиксатором для ног. Он вроде бы не собирался уступать, как ему ни хотелось, он все же помнил о незапертой двери тренажерного зала, в которую мог зайти кто угодно из постояльцев отеля или, Боже сохрани, даже из журналистов, но как-то так получилось, что потерял равновесие и, чтобы не грохнуться на пол, оказался на этой самой лежанке. Рене плотоядно улыбнулась. Чуть раньше, когда они вернулись с соревнований, он был агрессором и завоевателем, теперь они поменялись ролями, во всяком случае в первый момент - он очень быстро понял, что деваться некуда, и тоже стал таким же диким и агрессивным. Рене швырнула свои джинсы и белье на один из соседних тренажеров и осталась в одной тонкой белой блузке, она прыгнула сверху на него и начала бешеную, неистовую скачку. Сцепившись пальцами, оба тяжело дышали и дрожали от наслаждения, она начала вскрикивать, и он снова вспомнил, что кто-нибудь может сюда зайти, но сейчас это как-то уже меньше волновало. Ее тонкая шелковая белая блузка во влажном воздухе намокла и липла к телу. Отто хотел бы расстегнуть ее, но был занят другим - он высвободил свои руки, обхватил ее бедра и несколькими мощными, быстрыми ударами довел дело до взрывного финала. Рене приглушенно вскрикнула, и он с восторгом ощутил ее наслаждение одновременно со своим. Жар, пульсация, волна дрожи по телу, он привлек ее к себе, прижал к своей груди, и она лежала неподвижно, молча, только тихонько всхлипывая.
   Рене, как я буду жить без тебя? - растерянно подумал он. Впрочем, что толку... Он будет жить без нее, точно так же как жил раньше. Спокойно, весело, не заморачиваясь и не думая ни о чем, кроме своей драгоценной карьеры. А что еще? Ничего. Ему и не нужно больше ничего, ему и так хорошо. Да, он попробовал отношения немного другого порядка, чем те, которые его устраивали до сих пор, ну и хватит, хорошенького помаленьку. Теперь он вспомнит про девушек, с которыми можно только трахаться, и больше ничего. С Рене можно было еще разговаривать и молчать, смеяться, обниматься, думать и мечтать, спорить и дурачиться, именно то, что с другими было совершенно бессмысленно и неинтересно, глупо и бесполезно. Все, хватит. Решил - сделает. Он умел выполнять свои решения, какими бы тяжелыми они ему не казались. Он был уверен в собственной правоте. Значит, так тому и быть.
  
   Цюрих встретил их оттепелью и дождем. Они приехали уже затемно. В салоне негромко работало радио - комментатор начал разбирать итоги сегодняшнего гигантского слалома.
   - Поклонники восходящей звезды Отто Ромингера немного разочарованы результатом своего кумира. Пятое место - первый результат Ромми вне пьедестала в этом сезоне. Нам пока не удалось дозвониться до главного тренера сборной Швейцарии Штефана фон Брума, который сейчас возвращается домой из Германии, но наш корреспондент смог записать комментарий пресс-секретаря ФГС Клер Хаммерт.
   Женский голос, слегка искаженный телефоном и небольшими помехами:
   - На самом деле, к хорошему быстро привыкаешь. Отто очень быстро приучил не только болельщиков, но и аналитиков и журналистов и даже профессионалов к своим победам, настолько, что попадание в первую пятерку, которое было бы великолепным результатом для любого другого спортсмена, воспринимается теперь почти как провал. Но это неправда. Отто очень универсален, он не только отличный скоростник, что он доказал своей победой на трассе супер-джи в Зельдене и вчерашним серебром на Кандагаре, но и блестящий слаломист - все мы помним ту великолепную победу в Кран-Монтане...
   Отто вздохнул и переключил приемник на музыкальную волну - салон заполнил тяжелый рок Лед Зеппелин. Да, он сегодня отстал, впрочем, он и не рассчитывал на медаль. Золото получил Кирхмайр, серебро Билли Бэстин, на бронзу выскочил Жан-Марк Финель, который раньше ходил только слалом, но последние 2 года усиленно вытягивал гигант. Вот, судя по всему, и вытянул. Отто решил, что тоже может вытянуть эту дисциплину, и сделал себе пометку в уме, что надо бы провести рождественские каникулы поближе к трассам гиганта. Впрочем, традицию нарушать нельзя - 26 декабря не только рождество, но и день рождения Ноэля, и неявка в означенное время в Гренобль чревата как минимум повешеньем на нок-рее.
   Айсхофер тоже не проявил себя в гиганте - всего лишь двенадцатый результат, для честолюбивого Эйса - однозначный провал. Впрочем, после вчерашней победы, может и пофиг. Молодой норвежец Карл-Йоахим Нистром - младше Отто на год - ловко выскочил на четвертое место к дикому восторгу своих болельщиков. Он опередил Отто на 1 сотую и отстал от Кристофа Кирхмайра на 20 сотых секунды. Шестым оказался еще один слаломист - Арне Бурс - и тоже считал этот результат отличным. Отто подумал немного и решил, что для него пятый результат в гиганте - тоже неплохо. Помимо прочего, к дикому восторгу Брума, он продолжал лидировать в общем зачете с огромным отрывом. К тому же, он был единственным спортсменом, который набрал очки во всех дисциплинах, а не в одной или в двух, как прочие. За исключением комби, которая пока не проводилась. Вторым пока шел Хайнер с очками в супер-джи и спуске, а третьим - Финель с результатами в слаломе и гиганте.
   Итак, у него оставалось всего четыре дня перед долгой поездкой в Америку, на соревнования в его любимых скоростных дисциплинах и слаломе. Он едет туда один, без Рене. Она уже знала об этом. Сегодня утром он сказал ей с очень расстроенным видом:
   - К сожалению, мы слишком поздно спохватились. Тебе не успеют сделать визу. Мне сегодня звонила Серена, нужно было заняться этим еще неделю назад.
   - А как же ты? - Рене даже не заподозрила обман - что он и не подумал связываться ни с какой Сереной (секретарь Брума контактировала с посольствами).
   - Так у меня же мультивиза, малыш.
   Оба понимали, что им предстоит расставание. Только Рене не знала, что это будет расставание навсегда. А когда она начала расспрашивать его про то, когда он вернется и куда они поедут потом, он быстро перевел разговор на другую - тоже небезынтересную - тему. Теперь, когда он стал звездой, он оказался перед необходимостью решать один насущный вопрос, а именно выбора менеджера.
   Менеджер для успешного спортсмена в каком-то отношении самое незаменимое лицо, все равно как импресарио для рок-звезды. Он может тянуть и воровать огромные деньги, а может и помогать их зарабатывать, он может принимать наихудшие решения по работе своего клиента, а может и оптимальные, может вовлечь его в большие неприятности, а может и избавить от них, и в конечном итоге может как превратить жизнь звезды в сплошной геморрой, так и существенно облегчить ее. Поэтому Отто постарался подойти к вопросу со всей возможной осмотрительностью.
   Вокруг молодого спортсмена толпами вились желающие стать его агентом - их рвение только подстегивалось его огромным успехом, популярностью у фанов и большим интересом потенциальных и ныне действующих спонсоров. Среди этих агентов были всякие - и известные, пользующиеся серьезной репутацией мэтры профессии, и откровенное жулье, которое ничего не смыслило в спорте и в законах, принятых профессиональными спортивными федерациями, но всегда всплывало там, где пахло большими деньгами. Ромингер давно уже понял, что спортивный менеджмент - довольно-таки грязный и криминальный бизнес, и меньше всего ему хотелось вляпаться в какую-нибудь подобную гадость. В спортивных кругах ходили страшилки о том, как ничего не подозревающие спортсмены крышевали торговлю наркотой или спонсировали какую-нибудь запредельную гадость вроде детской проституции, а потом во время следствия могли только проблеять 'А я ничего не знал!' То есть все сводилось к тому, что или спортсмен - конченный подонок, прикрывающийся спортом для обтяпывания преступлений, и такому была одна дорога - вон из спорта прямиком за решетку, или он - полный идиот, не подозревающий, что творится у него под носом. Тут речь шла не об уголовной ответственности, а о стопроцентно разрушенной репутации, огромных финансовых потерях (спонсоры бежали от таких несчастных, как от огня) и зачастую - о длительной дисквалификации вплоть до пожизненной. По обе стороны Атлантики уже прогремело несколько таких скандалов. Поэтому Отто медлил с выбором, присматриваясь к игрокам этого рынка, продумывая схему ограничения полномочий агента при работе с банковскими счетами клиента, но так, чтобы эти ограничения не мешали делу. Тем временем Регерс зверел от того, что Отто все время отправлял его на переговоры со спонсорами. А теперь на горизонте замаячило не только соглашение с Ауди, но и еще несколько интересных предложений. В том числе и условно спортивных. Одна немецкая компания, крупный производитель молодежной спортивной одежды, вздумала сделать Ромми лицом бренда. Очень большие деньги. И бесконечные фотосессии и съемки. Отто терпеть не мог всю эту ерунду, но обсуждаемые гонорары были слишком существенные, чтобы просто так взять и отказаться... Ему осталось только намекнуть на эту тему, и Рене начала его расспрашивать, тянуть из него клещами все новые подробности. Но ведь никто не отменял и реальные спортивные темы, к примеру, то, что Россиньоль планировал начать выпуск снаряжения, спроектированного персонально для Отто.
   Его просто тошнило от разговоров о спонсорах и контрактах, в то время как сердце рвалось на части, какой бы глупостью это не казалось. Отто никогда бы не поверил, что может так тосковать, решив всего-навсего расстаться с девушкой. Решение было принято, оно было твердым и окончательным. Он не вернется к ней из Америки. Но ему осталось четыре дня, всего четыре, и он проведет их с ней. А сейчас ему необходимо побыть одному.
   Рене искоса поглядывала на него, пока он прокладывал дорогу по заливаемым дождем, запруженным автомобилями улицам Цюриха. Он вел машину мастерски и аккуратно, как всегда, но на автопилоте, с отсутствующим видом, явно пребывая мысленно где-то далеко, в каком-то не самом приятном месте. Его лицо было сурово и сосредоточено, брови нахмурены, неулыбчивые губы плотно сжаты. Рене ощутила, как по спине пробежал уже хорошо ей знакомый холодок неустроенности и страха - что будет дальше? Очередные скачки его настроения пугали ее до потери памяти. В последние несколько дней он был такой странный: то веселый, то мрачный, то ласковый, то грубый и злой, то спокойный, то какой-то взвинченный, нервный. Можно было бы списать все это на сотрясение, но началось-то все еще до травмы. Она даже может точно сказать, когда - на следующий день после его победы в слаломе в Кран-Монтане. Уже больше недели он будто носится в эмоциональном смысле по американским горкам и тащит ее, Рене, с собой. Он весел и ласков - и она счастлива, он хмурится - она дрожит от страха, а тот его взрыв в Гармише накануне контрольной тренировки просто чуть не доконал ее... А сейчас... куда они едут? Что с ними будет? Почему он такой мрачный? Она не имела понятия, что произойдет в ближайшие пять минут, но ей и в голову не приходил простой вопрос - а стоит ли ее огромная любовь всего этого? Она была готова на все ради того, чтобы быть рядом с Отто. А вся нестабильность и зыбкость их отношений казалась ей совершенно объяснимой - она пытается удержаться рядом с мужчиной, который так похож на ветер - от ласкового бриза до сокрушительного урагана, от теплого дуновения до ледяного шторма. Она любит его, значит, должна принимать таким, какой он есть. На свете могло быть много других мужчин - тоже молодых и красивых, но более предсказуемых, менее эгоистичных, способных полюбить ее, но разве мог хоть один из них сравниться с ее великолепным Отто?
   Он затормозил около ее подъезда, не глуша двигатель, и прохрипел:
   - Я приеду в десять.
   Она откинула назад волосы, потянулась к нему, но увидела, что он мрачно смотрит перед собой, продолжая сжимать руль. Его настроение было просто пугающим.
   - Отто, - прошептала она.
   - У меня есть кое-какие дела, - процедил он. - Иди, малыш.
   Рене молча вышла из машины, достала чемодан из багажника. Пока ждала внизу лифт, услышала, что Отто уехал. Кнопки в лифте расплывались перед ее глазами от слез. Она была уверена, что Артур обитает сейчас у Макс, и это было хорошо. У нее не было ни малейшего желания отвечать на вопросы, становиться объектом сочувствия, не говоря уже о том, чтобы участвовать в светских беседах на тему 'а я тебя предупреждал!' Дома было темно и тихо. Она включила свет, прислонилась к двери спиной, сползла на пол, села прямо под дверью и горько заплакала, уткнувшись лбом в колени. Она могла сто раз понимать его и находить ему миллионы оправданий, но ей все равно было так грустно, так страшно... Она говорила себе, что все хорошо, что он скоро приедет ... Он приедет в десять. Он приедет в десять.
  
  Отто припарковал БМВ около того сервиса, в котором пять лет назад работал механиком и подхалтуривал бухгалтером. Хозяева, вполне шустрые мужики, расширялись - теперь они занимались еще и организацией коммерческого хранения сезонного транспорта. Летом тут стояли снегокаты, зимой - мотоциклы, скутеры, катера. Тут ожидал весны и ромингеровский офигенный спортбайк - Хонда Харрикейн 1000, купленный полгода назад.
   Было просто верхом кретинизма даже вспоминать о байке ноябрьским вечером. На улице шел проливной холодный дождь, дул пронизывающий ветер, термометр показывал +10. Но ему нужно было что-то, чтобы как-то избавиться от той тоски, которая накрыла его, когда он принял свое трусливое, подлое решение бросить ее. Вся трусость и подлость того, что он решил, была для него очевидна. Но что еще он мог сделать?
   Какая-то встряска, адреналин, хоть что-то. То самое, за что Брум так орал на него в начале сезона. Рисковать ни за что. Свернуть шею к чертовой матери. Может, оно бы и к лучшему. Хотя он вовсе не хотел умирать. Он хотел жить. Свободным. Независимым. Он сейчас просто немного проедется. Никакого удовольствия он от поездки, конечно, не получит - в этот промозглый вечер гонка на спортивном мотоцикле могла стать источником только опасности, никак не удовольствия. Оставалось только попробовать списать это идиотское желание на посттравматический бред, выпить таблетку элениума и уговорить себя отказаться от всей дурной затеи. Он сам не понимал толком, зачем так рвется за руль. Только знал, что ему нужен байк. Нужна скорость километров в сто сорок минимум. Для фрирайда сейчас было поздновато, а ему нужно это прямо сейчас, сию секунду.
   - Простите? - растерянно уставился на него клерк за стойкой. - Ваш мотоцикл?
   - Ну да. Проблемы? - Отто невинно посмотрел на мальчика за стойкой. Сопляк. Что бы он понимал. 'Сопляк' был явно на пару лет старше Ромингера, но сопляком был не по возрасту, а по жизни.
   - Э... Я позвоню боссу, - пробормотал клерк, хватаясь за телефон. В его сто-франково-недельной головенке, очевидно, не умещалась мысль о том, как можно брать мотоцикл во время холодного ноябрьского дождя. Не удостоив его ответом, Ромингер уселся в кресло и демонстративно взялся за какой-то журнал, который лежал тут для развлечения клиентов. На самом деле, клерк из них двоих явно более разумное существо, подумал он. Ну ведь и вправду надо быть кретином, чтобы в такую погоду гонять на байке. Он замерзнет как бобик, будет весь в грязи с головы до пят, у него нет никакого подобия байкерского комбинезона (вернее, есть - но чинно висит дома в его почти пустом шкафу) и нет даже перчаток, через несколько минут он не сможет толком держать руль, так закоченеют руки. И можно будет беспокоиться о чем-нибудь вроде воспаления легких... разумеется, если он останется в живых после гонок по мокрому асфальту. Но все эти разумные соображения ничего не меняли. Он хотел за руль хонды. Ему это нужно. И все тут.
   Боссом оказался никто иной, как старый знакомый Отто Клаус Кински. Он когда-то был начальником смены, в которой Отто работал механиком. Хороший мужик, они всегда отлично ладили, хотя Кински был такой пожилой дядька, ему, наверное, было уже все тридцать пять, не меньше.
   - Бугай! - удивился Кински, и Отто улыбнулся, услышав свою старую кликуху сервисовских времен. Этого почетного прозвища он удостоился, в первый раз побив Динкмана - задиру-жестянщика. - Ты, что ли, тут на байке кататься вознамерился?!
   - Ну да. Твой мальчик, похоже, против, - ухмыльнулся Ромингер.
   - Ты спятил? Дождь, и к ночи похолодает до нуля. Никто не катается на байках в конце ноября! Тебе, может, календарь показать?
   - Лучше покажи мне место в Библии, где это написано.
   - Все большие спортивные звезды такие чокнутые? Где твоя голова? Раньше ты как-то больше с ней дружил.
   - Она на меня обиделась после того, как я ей об Кандагар постучал.
   Кински пристально посмотрел на своего бывшего механика. Он знал его не то чтобы как облупленного, вряд ли кто-то настолько хорошо знал Ромингера, который никогда и ни перед кем не раскрывался, но все-таки кое-что видел.
   - Бугай, да тебе не байк нужен.
   - А что - электрический стул?
   - Вижу, что тебе хреново. Пойди лучше напейся. - И сказал то, чего не говорил раньше почти никогда и никому: - Пойдем, Ромингер. Я угощаю.
   Отто не оценил должным образом шикарный жест своего бывшего босса:
   - Спасибо, Клаус, но я пас. Я немного проедусь и вернусь.
   - Я не имею права тебя останавливать, но все же мне кажется, что у тебя не все дома. Или ты выбрал такой мазохистский способ самоубийства?
   Отто засмеялся через силу:
   - Все будет нормально, Кински. Не дрейфь. Я на полчасика.
  
   Все формальности были соблюдены, бумажки подписаны, и Отто прошел в бокс, где стояла его черно-серебристая Хонда - предмет восхищения и зависти всего местного трудового коллектива. Отто понадобилось начать очень прилично зарабатывать, чтобы позволить себе такой байк. Парни Кински свое дело знали - Харрикейн просто сверкал, будто только что сошел с конвейера. Ставя байк на прикол в начале октября, Отто оплатил полное техобслуживание. Он взял шлем с вешалки на стене, надел и уселся в седло. Вниз по пандусу, через ворота в темный, дождливый ноябрьский вечер.
   Всю нелепость своей эскапады он почувствовал, не успев еще отъехать от ворот пятисот метров. На скорости 50 км/ч ветер пронизывал, дождь заливал стекло шлема и больно хлестал по незащищенным пальцам, сжимающим руль. Ледяной встречный ветер через промокшую от дождя тонкую одежду резал похлеще ножа. Идиотизм. Но он не повернул назад. Он ехал прочь из города, на автобан.
   Он сделает то, что решил. Но Бог видит, как он не хочет с ней расставаться! Он мог бы остаться с ней. Это было бы так здорово! Она, как ни крути, при всей ее неопытности, лучшая любовница, которая у него когда-либо была. Опыт в этом деле - еще не все. Они и вправду идеально подходили друг другу. Как ключ и замок, вспомнил он. Как гнездо мама и штекер папа. Они подходили друг в другу и в постели, и вне ее. Ему никогда еще не было так интересно просто проводить время с девушкой. И он ни разу еще не встречал такой, которая была бы не глупее его. А Рене, несмотря на свою молодость, именно такая. Это сочетание красоты, ума и сексуальности в девятнадцатилетней девочке просто сводило с ума, было совершенно неотразимым для него. А то, что она его так сильно любила, делало ее втройне опасной. Если позволить событиям развиваться естественным путем, не успеет кончиться декабрь, а они уже съедутся, будут жить вместе - он правильно сказал Ноэлю, что при таком накале страстей невозможно просто продолжать 'встречаться'. А там уже и до свадьбы - рукой подать. А ведь она этого и хотела. Сама говорила. На какой-то невозможный миг, уже вырвавшись из города и летя по автобану, он вдруг подумал - почему бы и нет? Жениться на Рене. Спать с ней всегда. Жить вместе. В богатстве и бедности, здоровье и болезни, в счастье и в горе.
   Он же все равно женится рано или поздно. Только он полагал, что это будет не раньше, чем лет в тридцать. Он к тому времени как следует нагуляется, приобретет большой жизненный опыт, научится достаточно хорошо разбираться в людях и сделает правильный, разумный выбор, не повторит ошибку своих родителей. У него будет хорошая жена, и он вместе с ней сможет дать своим детям такое детство, какое и должно быть у любого ребенка. Сейчас он к этому не готов. Сейчас за него думают гормоны, эмоции и влечение. Разум молчит. Значит, надо взять себя в руки и начать соображать.. Женитьба сейчас, в 21 год? На девятнадцатилетней девчонке?
   Заманчиво...
   Тут же его живое воображение услужливо нарисовало ему картинку. Его отец и мать, в роскошной столовой 17 века, сидящие друг напротив друга за нелепо длинным обеденным столом. Когда он смотрит на нее - в его глазах презрение и ненависть. Когда она смотрит на него - в ее взгляде холод и страх. Говоря пошлым возвышенным языком - вот две жизни, отравленные взаимной ненавистью. У этих двоих было все, чтобы быть счастливыми, и они были бы, не окажись женаты друг на друге. И их взаимная ненависть отравляет все вокруг - ее последствия продолжает пожинать уже второе поколение. Сначала он, Отто, едва окончив школу, ушел из дома. Именно ушел сам, сколько бы он ни рассказывал при этом про лыжи и стипендию. И еще очень большой вопрос, если бы он и сестра жили в нормальной семье, где была бы любовь, стали бы они тем, чем стали? В шестнадцать он слился из этого дурдома, причем так, чтобы расстояние между ним и семьей было 200 километров. А потом - сестра. Джулиана сочла необходимым вести себя так, чтобы мать вышвырнула ее прочь, как блохастого щенка, потому что ей нужно было, чтобы у отца при этом возникло чувство вины. Именно тогда холодная ненависть между родителями перешла в фазу активных военных действий. Отто жалел, что он в то время уже жил в Цюрихе и никак не помог сгладить углы. Он с детства выступал в собственной семье миротворцем, не подкачал бы, наверное, и в этот раз. Но его не было, и произошло то, что произошло - его отец, которому тогда было всего 44 года, перенес первый инфаркт. Едва оклемавшись, еще в клинике, он позвал своего адвоката и велел ему сделать так, чтобы к моменту его возвращения домой и духу его жены там не было. Потом поостыл и решил, что женщина, с которой он как-никак прожил 20 лет, и которая родила ему двоих детей, все-таки заслуживает немного другого отношения. Цивилизованный развод, раздел имущества, щедрое содержание. Но именно тогда одна из отцовых любовниц начала очень активно хотеть за него замуж, и он временно отказался от идеи развода. А потом ему, как всегда, стало некогда, недосуг, а мать тем более не заикалась о разводе - кто же откажется от роли жены одного из богатейших людей Швейцарии?
   Отто вспомнил, как приезжал к отцу в клинику. Это было, разумеется, одно из тех самых эксклюзивных и несообразно дорогих лечебных учреждений, какие только есть в Европе. Пациенты на тот момент, помимо отца - катарский нефтяной магнат, председатель правления (он же - владелец контрольного пакета акций) богатейшего голландского концерна, правитель одной из стран соцлагеря (наверняка потративший на лечение в этой клинике весь годовой бюджет своей страны) и одна из самых преуспевающих голливудских звезд. Отец занимал там шикарные 4-комнатные апартаменты (язык не поворачивался назвать их палатой) метров в 200 площадью - Отто никак не мог взять в толк, зачем ему такие. Они гуляли в саду клиники. Был апрель, горы вокруг еще сияли снегом, а здесь цвел жасмин. Отто тогда задал отцу вопрос, который интересовал его уже довольно давно, с тех пор, как он понял, какие отношения между его родителями:
   - Зачем ты на ней женился?
   Отто уже спрашивал его как-то раз, лет, наверное, в 12. Тогда отец как-то ушел от темы - он всегда был скрытным в отношении своей личной жизни (Отто это у него унаследовал). Но на этот раз он ответил с циничной усмешкой:
   - Так бывает, когда мужчина думает не головой, а головкой.
   Видимо, счел 18-летнего сына достаточно взрослым для честного ответа. Отто понял сообщение - очевидно, отец хотел с ней спать, а получить дочь разорившегося аристократа иначе, чем через брак, было невозможно. Сейчас и в его жизни происходит то же самое. С той разницей, что он уже почти месяц спит с девушкой, которую он так сильно хочет, что не может насытиться. Сейчас, конечно, не шестидесятые годы на дворе, и Рене не дочь графа. Но в остальном все то же самое, и думает он при этом тоже уж точно не головой.
   Он позволял себе слишком долго плыть по течению. И довел дело до такого состояния, когда расставание с ней представляется ему чем-то невыносимым, будто резать по живому, ампутация без анестезии, черт знает что. Но надо делать что решил - сейчас, иначе будет слишком поздно. Пусть больно. Волк, попавшийся в капкан, иногда, чтобы спастись, отгрызает себе лапу. Это больно, но волк выживает, не истекает кровью. И он, Отто, тоже выживет. А страдать потом по капкану - это уж вовсе ни в какие ворота не лезет.
   Он, видимо, слишком сильно нажал на газ - байк вскинулся на дыбы на мокром асфальте, и Отто едва смог выровнять его. Черт, на четверть секунды позже - и перевернулся бы. А скорость уже огромная. Рукой подать до нелепой смерти в дурацкой аварии. Как ни паршиво ему было, умирать не хотелось совершенно. Отто Ромингер всегда был очень жизнелюбивым человеком. Он преодолеет любую депрессию. И выполнит свое пусть подлое, пусть тяжелое, но единственно правильное решение.
   Похолодало, в ветровое стекло шлема летел уже не дождь, а мокрый снег. Руки онемели от холода. И он насквозь продрог в своих старых джинсах и куртке, которые промокли и покрылись грязью. Волосы тоже были все грязные, несмотря на шлем. Поставив наконец грязный байк в бокс, он попросил в сервисе полиэтиленовый чехол для сиденья своей машины.
   Дома он все никак не мог согреться, полчаса простоял под обжигающе горячим душем. Потом надел на себя сухую, чистую одежду и поехал к Рене. Уже не дикий байкер в погоне за адреналином и смертью, а мирный бюргер, направляющийся на БМВ к своей любовнице за порцией секса без обязательств и чинным ужином.
  
   Замок щелкнул, Рене открыла дверь. До чего она хороша. На ней был прозрачный белый кружевной лифчик и низко сидящие на бедрах джинсы. Те самые, в которых она выделывалась тогда с Ноэлем в 'Драй Фуксе'. Отто успел так изголодаться по ней, что готов был накинуться на нее прямо у порога. Возможно, если бы на полу был ковер, он бы овладел ей прямо тут. Но вместо этого он схватил ее на руки и понес в спальню, на кровать. У него заняло несколько секунд на то, чтобы раздеться самому и раздеть ее. Он наклонился над ней - его волосы еще не просохли после душа, и Рене вздрогнула, когда светлые холодные пряди упали на ее разгоряченную кожу. Его губы нашли сладкую впадинку ее пупка, и он начал целовать ее. Раньше он никого из своих девушек не целовал в пупок, а от этой просто не мог оторваться. Одновременно он начал ласкать ее рукой, сначала нежно и мягко, потом все сильнее, а потом овладел ей яростно и грубо, но и это было прекрасно, как обычно бывало у них. Она билась и кричала под ним, выгибалась, ее била крупная дрожь, и от всего этого он приходил в полное неистовство. Она впивалась в его плечи и умирала много-много раз, снова и снова. Счастье и слезы. Наслаждение на грани боли. Отто. Я люблю тебя. Я люблю тебя.
   Они не хотели тратить время на что-либо, кроме любви. Они не могли оторваться друг от друга. Они не выходили их дома, не отвечали на телефонные звонки. Отто забил на все тренировки. Он, понимал, что Регерс уже должен метать икру и бегать кругами по потолку, но ему было плевать. В назначенное время он появится в аэропорту в Клотене, о чем Герхардт знал, больше ничего не имело значения. Рене перестала ходить в университет. Они иногда готовили друг для друга, потому что им обоим это нравилось, но чаще всего они просто звонили в ближайший ресторан и заказывали еду домой, чтобы не тратить время на магазины и готовку. В последний вечер к заказу оказалась приложена бутылка дорогого шампанского в качестве подарка от ресторана.
   Рене сунула ее в холодильник и накрыла на небольшом журнальном столике у себя в спальне. Отто блаженствовал в постели - он отдыхал после большого сексуального марафона. Рене с улыбкой полюбовалась его великолепным обнаженным телом, промурлыкала:
   - Кто из нас заказывал среднепрожаренный стейк?
   Отто схватил ее за руку и дернул на себя - она оказалась на нем сверху.
   - Ты думаешь только о еде, - ехидно заметил он, и она расхохоталась:
   - А ты - только о сексе.
   - А я - только о сексе, - охотно согласился Отто, заставляя ее приподняться, чтобы он мог войти в нее. Она застонала. Ей уже было немного больно - последние три дня они только и делали, что занимались любовью, и, наверное, немного переусердствовали. Потом Отто принес шампанское, но не догадался захватить бокалы, откупорил бутылку, и они пили прямо из горлышка по очереди, лежа в обнимку в разгромленной постели. Им было так хорошо, так уютно, комфортно и тепло вместе. Комнату освещала только маленькая лампочка над столом, слабый угасающий свет ноябрьского дня не мог проникнуть внутрь сквозь плотные бежевые портьеры.
   За окнами шла какая-то жизнь, но они не смотрели в окна. Они оказались в какой-то лакуне во времени, в эротическом раю, куда никому, кроме них, не было доступа, где нет вчера и завтра, нет расставаний, обид, безответной любви, нежеланных беременностей, нехватки времени, вранья и измен, нет ничего и никого, кроме любви и наслаждения.
   - Мы с тобой как пара имбецилов, - хихикнула Рене, и Отто вопросительно посмотрел на нее:
   - Ну и сравнение. Не пояснишь?
   - Я читала, - была его очередь прикладываться к 'Дом Периньону', Рене передала ему бутылку и прикоснулась языком к его ключице. - Когда двое имбецилов... ну, мужчина и женщина... оказываются вместе и у них достаточно еды, им тепло и все такое... они только и занимаются сексом, больше ничем. Им просто больше ни до чего. Ничего другого не нужно.
   - Не понял, - Отто вернул ей бутылку и поцеловал ее в шею под ухом. - И чем они отличаются от обычных людей, которые просто хотят друг друга? Мы с тобой тоже ничего другого сейчас не делаем.
   - Я тебе сегодня готовила решти, - прошептала Рене, сделала глоток. - А чем отличаются... Не знаю. Наверное, тем, что мы еще разговариваем, а они - только трахаются.
   Она уже напрочь забыла о том, что в начале их романа почти месяц назад она так активно возражала против использования этого слова. Привыкла. С кем поведешься...
   - Хочу быть имбецилом, - сказал Отто, и в его голосе не было ехидства и насмешки. Казалось, он говорит серьезно. - Разве это не здорово? Ни о чем не думать, только трахаться... Верно говорят, да? Многие знания - многие печали, - он негромко засмеялся.
   - Да, - ей на глаза вдруг навернулись слезы. - Они просто вместе и все. И они знают, что это навсегда, вернее, они не понимают, что может быть как-то по-другому. Они вообще ни о каком 'завтра' и не подозревают, для них есть только прекрасное 'сейчас'. И он не должен уезжать почти на месяц... А она... - Рене всхлипнула, ее слезинка упала на его голую грудь.
   - Не плачь, малыш, - прошептал Отто, и неожиданно его голос тоже дрогнул. Он был в здравом уме и трезвой памяти и знал то, чего не знала она. Знал, что завтра они расстанутся навсегда. Что он делает? Как он может бросить ее? Как же он будет жить без этой девушки, без ее объятий, без ее шпилек, без ее улыбок, слез и болтовни, без ее теплого, легкого, такого нужного присутствия в его жизни? Рене!.. Его сердце просто разрывалось на части. Он и правда именно сейчас многое отдал бы за то, чтобы не знать того, что он знает. Чтобы воображать хотя бы только сегодня, что у них все навсегда... Какие же они счастливые, эти чертовы имбецилы... Отто лихорадочно порылся в своей слишком умной голове в поисках подходящей темы для разговора, чтобы заставить ее развеселиться и перестать плакать, но как-то ничего не находилось по приказу. И вдруг она сама попросила:
   - Расскажи мне, Отто. Расскажи, как ты рос. Как ты приехал сюда. Как ты попал в сборную. Пожалуйста.
   Он зажмурился на миг, прижался губами к ее теплой макушке. Он искал тему для разговора, и она сама подсказала ему, только это было то, о чем он никогда ни с кем не говорил. Ну и пусть. Сегодня - можно.
   Он начал рассказывать. Без особых подробностей, короткими, довольно корявыми фразами. Почти все из этого он рассказывал вслух впервые. Про школу, про лыжи, про работу в сервисе, про жестокие драки и борьбу за каждый франк, про университет и про сложный, не всегда понятный и приятный мир за кулисами большого спорта. Он не жалел себя, не старался смягчить свои косяки и не выпячивал свои успехи, его описание было точным, лаконичным, иногда циничным и - насколько это возможно - беспристрастным. Но Рене легко представляла себе расчетливого, гордого, отчаянно храброго, самоуверенного и заносчивого, но при этом сильного и упрямого мальчишку, который не боялся ни тяжелой работы, ни неудач, ни боли, ни травм, ни бедности, ни Бога, ни черта, который получал шишки, но каждый раз вставал и шел дальше, не боялся грести против течения. И добился своего. Рене прижалась к нему, прошептала:
   - Ты, наверное, очень гордишься собой. И тем, чего ты достиг.
   Он помолчал, отхлебнул из бутылки, наконец, усмехнулся:
   - Есть такое.
   - И совершенно правильно, - Она пропускала сквозь пальцы его густые светло-пепельные кудри. - Тебе только 21 год, а весь мир уже у твоих ног. Есть чем гордиться. Твоя карьера для тебя важнее всего на свете, правда?
   - Конечно, - не задумываясь, ответил он. - Что может быть важнее?
   'Любовь, семья,' - мысленно ответила ему Рене, но вслух не сказала этого, зная, что он ее не поймет. Для него и то, и другое - совершенно абстрактные понятия. А ей было в общем нечем гордиться. И не о чем рассказать ему в ответ. Она медленно скользила губами по его телу, заранее ужасаясь тому, что ей придется почти месяц ждать его возвращения.
   - Я буду скучать по тебе, Отто, - прошептала она.
   - И я по тебе, - ответил он, и она заулыбалась, не веря своему счастью. Он будет по ней скучать? Правда, что ли? А он и имел в виду то, что сказал. Он будет скучать без нее...
   Может быть даже, всю жизнь...
  
   Рене была так счастлива. Казалось, что все шероховатости, которые так портили их отношения в последнее время, исчезли, растворились, ушли навсегда. Отто был точно как в самом начале - такой веселый, ровный, спокойный, не грубил и не пытался ее уколоть. Они много смеялись. Они вместе принимали душ, потом он закутывал ее в огромную махровую простыню и нес на кровать, где снова и снова любил ее. Она знала - теперь все будет хорошо, теперь между ними все наладится, а он просто прощался с ней - каждым взглядом, каждым прикосновением, каждым поцелуем. Она полагала, что их ждет три недели разлуки, а он знал, что разлука будет вечной. Дни летели, и часы отстукивали последние секунды отпущенного им вместе срока.
   Они стояли в коридоре - ему уже надо было уходить - и никак не могли расцепить объятия, не могли оторваться друг от друга. Он прижал ее к себе так крепко, целовал ее, не понимая, как он будет жить без нее. Она плакала, и он чувствовал на губах соленый вкус ее слез. Она хотела, чтобы он сказал, что скоро вернется, и он знал, что должен это сказать, но он не мог врать. Если бы он и захотел что-то сказать, не смог бы - он даже дышать не мог, не то что говорить. Все, он должен уходить. Он аккуратно, но решительно освободился из ее объятий и вылетел из квартиры, мягко захлопнув дверь. Он не стал ждать лифт, бросился вниз, и ковер на лестнице заглушил его шаги.
   Его машина стояла недалеко от подъезда, он сел за руль и вылетел на дорогу. Если бы он был на мотоцикле, вполне мог бы списать резь в глазах на встречный ветер. Он включил радио, закурил сигарету, взял себя в руки. Все позади. Он снова свободен и одинок. У него всего час, чтобы заехать домой, побросать в сумку вещи, мчаться в аэропорт и успеть на рейс до Калгари.
   Рене улыбнулась сквозь слезы, прислонилась к стене. Он любит ее. Не может быть, чтобы не любил. Теперь у них все-все будет хорошо. Наверное, он сам это понял и поэтому перестал ерничать. Она понадеялась, что он позвонит уже сегодня, откуда-нибудь из аэропорта, и будет звонить из Америки.
   Но он не позвонил. Она говорила себе, что мужчины не придают такое значение телефонным звонкам. Она грезила наяву, думая о нем постоянно, уже верила, что скоро они будут жить вместе. Она мысленно занималась благоустройством его пустой квартиры, одну покупку совершила наяву - на предрождественской распродаже в Нидерхофе она купила очень дорогую медную турку взамен его обугленного ковшика с оплавленной ручкой (в котором он варил очень вкусный адски крепкий кофе). Она любила его так сильно, что не сомневалась в его ответном чувстве, тем более что между ними была такая страсть, такое желание. Она засыпала, прижимая к себе его темно-серую майку, которую он забыл у нее в спешке. От нее чуть уловимо пахло стиральным порошком и табаком.
  
   Отто царил в Америке. Тамошние трассы пришлись ему по душе, а он сам очень нравился американцам, несмотря на то, что был европейцем, и они его принимали на ура. Девушки так и вились вокруг него, он постоянно находил в карманах куртки записки с телефонами. Записки пахли духами. Он их выкидывал, звонить им - слишком много чести, но запах не выветривался, приходилось вешать на ночь куртку на балконе. Кто не ограничивался записками - получали шанс.
   Один раз, в Вэйле, когда он возвращался в свой номер, к нему подошла ослепительно красивая блондинка.
   - Привет, Отто.
   - Привет, - он одобрительно оглядел ее.
   - Меня зовут Дейна. Я видела тебя вчера по телику в Эл-Эй .
   - Серьезно?
   - Поэтому и приехала.
   - Да ладно?! - подыграл он, хотя ему было ясно, что последует после.
   - Чтобы переспать с тобой.
   - Здорово. А то бы мне пришлось самому ехать в Эл-Эй, чтобы переспать с тобой.
   - А ты правда швейцарец? Ты здорово говоришь по-английски.
   - А я все делаю здорово, - заверил он ее.
   Чуть позднее она имела возможность в этом убедиться. Она стала его первой женщиной после Рене, и он убедился, что одноразовые девочки могут отлично поспособствовать забвению. Почему нет? Они ублажают тело, не затрагивая душу, и не могут принести никаких проблем. Ну, положим, Рене моложе и свежее, она вся настоящая, но стоит ли упрекать в этом Дейну? Равно как и в том, что она, не обладая такими роскошными густыми длинными волосами, как Рене, носит модную прическу-каскад и закрепляет ее лаком, чего Отто на дух не переносит. С другой стороны, липкие и колючие от лака короткие волосы у девушек - неотъемлемая часть бытия любого парня, живущего в восьмидесятые, он немного отдохнул от этого с Рене, ну и ладно.
   Как любая подобная девушка, Дейна выветрилась из его памяти в тот же момент, как за ней закрылась дверь. Через два дня с ним была уже Тиффани, а потом Кристин. Таких девиц полно в любой стране мира. Они находят свой интерес в том, чтобы спать со знаменитыми и выдающимися мужчинами. Может, таким образом они придают себе вес в своих и чужих глазах, он не знал. Да он и не думал о том, почему они так вьются вокруг него. Раньше, когда он не был знаменитым, приманкой служила только его красота, теперь же над горизонтом поднималась звезда его славы.
   Если три европейских этапа до сих пор стали для него чем-то вроде трамплина, то Америка окончательно сделала из него суперзвезду. Два скоростных спуска, супер-джи, комби и слалом принесли ему три золотых и две серебряных медали. Масс-медиа были в истерике, темная лошадка вырвалась вперед и стала фаворитом. В 21 год такие невероятные результаты! Помимо своих успехов в спуске и супер-джи, он оказался еще и очень хорош в технических дисциплинах, то есть был универсален, в отличие от большинства звезд-спортсменов. Аналитики захлебывались от восторга, расхваливая его филигранную, отточенную технику, его непревзойденное владение скоростью. Швейцарская пресса подняла страшный шум, по стране как грибы после дождя росли фан-клубы новой звезды. Как Отто и планировал, не успел кончиться декабрь, а он уже стал лидером сборной Швейцарии. В прошлом остались старты во второй и третьей группах - теперь он стартовал всегда только в первой группе, получая свежую, неразбитую трассу, и его результаты были еще более впечатляющими, чем прежде. В Лейк-Льюиз он обошел Эйса почти на секунду, в Бивер-Крик на 0,8, а в супер-джи его отрыв составил 1,16. Уже никто не позволял себе отозваться о нем, как о 'миловидном мальчике' или 'смазливом сопляке'. Рене каждый день слышала о нем по радио или по телевизору. Никогда прежде она не уделяла столько времени спортивным новостям.
   Артур тоже поехал в Америку, должен был участвовать в трех соревнованиях в обеих скоростных дисциплинах. Когда Брум таки подписал его допуск, он с сомнением посмотрел на Брауна и процедил: 'Твой последний шанс, парень...' И после первого же старта стало ясно, что спортивная карьера Артура Брауна на этом заканчивается. Он финишировал предпоследним. Следующий старт закончился сходом с дистанции. Со старта в супер-джи его сняли, заменив в последний момент другим резервистом. Что касается Ноэля, тот в спуске в Бивер-Крик выскочил на девятое место, и это было его высшим на данный момент достижением. Айсхофер довольствовался серебром и бронзой, Хайнер получил серебро в том же Бивер-Крик. Эрроу вышел на все скоростные старты, но ни разу не попал в десятку - это было для него катастрофой, аналитики стали осторожно поговаривать о закате великой карьеры. Воистину, Сезон 87/88 начинался как победное шествие вчерашнего швейцарского юниора. Он лидировал в общем зачете с колоссальным отрывом, а также в зачетах скоростных дисциплин и комби.
   В день, когда Отто должен был вернуться из Америки, Рене развила бурную активность. Она как следует прибрала дом, потом легла на час поспать, потом встала и начала возню с фаршированной дорадо. Она знала, что Отто любит рыбу, особенно такую - он ее часто заказывал в ресторанах. Когда она нашла этот рецепт, она решила оставить его на сегодня. Лимон, зелень, соль - вкуснятина. Она в охотку слопала ломтик лимона и даже не поморщилась. Настроение превосходное, ведь сегодня приезжает любимый! Наконец, она закончила - уже наполненная травами и лимоном рыба стояла в холодильнике, готовая к отправке в духовку.
   Она не догадалась спросить его, во сколько он прилетит, поэтому ждала его где-то с полудня. День тянулся долго. Она оделась, чуть-чуть подкрасилась, надушилась своими новыми духами Creation, успела послушать по диску Pink Floyd, Depeche Mode, Manowar и Сэм Фокс. Потом поставила Ингви Мальмстина - когда заиграл трек Dreaming, она вспомнила, как они с Отто ехали на машине из Зельдена, вспомнила пасмурный день и мрачные горы кругом, его хмурый профиль с щетиной на щеках (почему-то он не побрился тогда) и какой-то тяжелый разговор. А потом он еще спросил, что это играет, и сказал, что ему нравится. Именно сейчас она ощутила первое ледяное прикосновение плохого предчувствия.
   Около семи вечера приехал брат. Он был злой и мрачный. Рене хотела было спросить его, где Отто, но Артур был настолько злющий, что она не рискнула. Он бросил вещи в свою комнату, быстро переоделся и отбыл в неизвестном направлении (наверное, к Максин). Рене рассудила - раз брат приехал, то и Отто, скорее всего, тоже. То есть он также заехал к себе домой, оставил вещи, принял душ, переоделся и теперь с минуты на минуту покажется.
   Но время шло, и его не было. Рене выкурила полпачки сигарет, и ее чуть не стошнило от никотина и нервов. Она подумала - может, он приехал очень усталый и уснул? Да не похоже на него... Может, сегодня по какой-то причине не смог прилететь и прилетит завтра? Ага, точно, решил заодно поучаствовать в соревнованиях по прыжкам с трамплина... Может, заболел? Он здоровый, как буйвол... Может... может, в Берне что-то случилось у него в семье, и он поехал туда? (Ну да, например, инопланетяне сели на папиной лужайке для гольфа, ага...) Она уже не знала, что и подумать. Несколько раз она тянулась к телефону, но отдергивала руку. Он мог бы и сам позвонить, если задерживается. Она не будет звонить. Нет. Какая-то гордость у нее ведь осталась? Один раз она даже набрала номер, но повесила трубку еще до первого гудка и сурово отчитала себя за малодушие.
   В полодиннадцатого раздался долгожданный звонок в дверь. Ее сердце бешено заколотилось, она бросилась в коридор. Наконец-то! Но на пороге стоял не Отто. Рассыльный ювелирной фирмы. Он держал перед собой одну темно-бордовую розу.
   - Рене Браун? - спросил он.
   - Да, - чуть слышно ответила девушка. Она только сейчас увидела, что к стеблю розы привязана замшевая подарочная коробочка, которые обычно используют для драгоценностей. Ее сердце пропустило удар, а потом забилось со страшной скоростью. Господи, кольцо! Она чуть не падала от волнения, ноги, как ватные, отказывались держать ее. И еще она увидела карточку.
   - Пожалуйста, подпишите, - он подал ей квитанцию и ручку. Она кое-как накарябала свою подпись. Ей не терпелось, чтобы рассыльный скорее ушел, чтобы можно было прочитать, что на карточке. Неужели предложение? Господи, пусть это будет предложение!
   Наконец, она осталась одна. Она захлопнула дверь, прислонилась к ней спиной и нетерпеливо схватила карточку. До нее не сразу дошел смысл прочитанного. Всего одно слово - 'Прости'. И подпись - О.Р. Прости? Почему прости? За что прости? Дрожащими пальцами она открыла футляр - на черном бархате лежал кулон, бриллиант в два с половиной карата. Строгость и лаконичность оправы подчеркивали красоту и величину камня.
   Она поняла. 'Прости'. Бриллиант. Роскошный подарок, лекарство от разбитого сердца, красивый прощальный жест. Почему она стоит тут, видит, дышит, живет? Руки дрожали, она положила цветок, карточку и футляр на столик. Подняла руки к лицу, прижала их к губам. Удар был слишком внезапен и жесток. Он бросил ее. Отто бросил ее. Отто, которого она так сильно любит, без которого не представляет себе жизни.
   Она побрела в спальню, упала на кровать, не в силах сразу справиться с ударом, осознать масштаб произошедшего, понять, что теперь будет. Ей на глаза попалась лежащая на подушке темно-серая майка. Его убогая, дурацкая, застиранная майка, которую он забыл здесь. Рене уткнулась лицом в мягкий хлопок, пахнущий стиральным порошком и сигаретами, и хлынули слезы, отчаянные, горькие, долгие, целая река - те самые слезы, которые помогают пережить любую катастрофу, когда тебе девятнадцать лет.
   Рассыльный вышел из подъезда. Отто Ромингер, ожидая его, стоял у своей машины.
   - Все нормально?
   - Да. Вручил лично. Вот квитанция.
   - Спасибо.
   - Спасибо Вам, что обратились в нашу фирму. Всего доброго и с наступающим Рождеством.
   Машина ювелирного дома скрылась в подворотне.
   Отто, запрокинув голову, посмотрел на освещенные окна на шестом этаже. Шел снег, он опять был без перчаток, у него замерзли руки. Зачем он тут стоит? Что толку смотреть на окна? Глупо. Он открыл дверь БМВ и сел за руль. Загорелись белые огни заднего хода, потом красные тормозные, он развернулся и выехал следом за ювелиром. Вот и все. Она справится. Он тоже. Вот и все.
   Волк вырвался на свободу. Он уселся рядом с капканом, задрал морду к небу и завыл на луну.
  
  Вместо предыстории
  Женева, 1964-1965
  
   4 мая 1964 года банкир Ксавье фон Готц праздновал день рождения своей супруги Барбары. В его элегантном особняке близ Женевы сияли люстры, официанты в белых фраках разносили на подносах хрустальные бокалы с 'Круг', сигарный дым тонкими слоями выплывал в распахнутые французские окна. Гостей было около пятидесяти; представители промышленной и финансовой элиты и остатков родовой земельной аристократии прохаживались по роскошной гостиной и гуляли по ухоженному саду фон Готца.
   Ни для кого не было секретом, что день рождения Барбары фон Готц не был главным поводом банкета. На самом деле праздновали окончание тяжелого кризиса, который почти два года терзал банки Европы. Далеко не все из тех, кто поздравлял Барбару с 39-летием в 1962, сегодня были здесь. Кое-кто умер или уехал, но большая часть из отсутствующих незаметно выпала из этого круга, разорившись. Крупные банки понесли тяжелые потери, мелкие либо разорились, либо были поглощены большими.
   Фон Готц, акционер 'Швайцерише Банкферайн' и директор инвестиционного фонда 'Готц унд Хойтман', удовлетворенно улыбался, поглядывая на обвивающее шейку Барбары бриллиантовое колье от Тиффани - его подарок на ее 41-летие. В прошлом году он смог позволить себе подарить жене всего лишь сумочку от Эрме. А часом раньше он надежно запер в сейфе купчую на дом в Марбелье. Другие гости тоже выглядели довольными и расслабленными. Мужчины радовались свежеприобретенным автомобилям и домам, дамы все поголовно, не исключая семидесятилетней супруги управляющего 'Хоффман - Ла Рош', выглядели ослепительными красавицами в свежих туалетах от кутюр и дорогих украшениях.
   Молодой человек, стоящий на террасе, с удовольствием раскурил сигару. Прекрасно сшитый смокинг, похожий на красовавшиеся на других гостях, облегал его фигуру как перчатка. Мужчина был высок и широкоплеч, а также вызывающе молод и хорош собой. Пушистые каштановые волосы слегка вились, ясные зеленые глаза смотрели весело и открыто. Полгода назад ему исполнилось 24 года, и жизнь, так щедро одарившая его, сулила еще и еще. Он был единственным сыном Лоренца Ромингера, владельца контрольного пакета акций и председателя правления банка 'Креди Альянс де Женев', сам же в течение двух последних лет исполнял обязанности начальника кредитного отдела и позавчера занял этот пост официально. Никого не удивляло, что Лоренц планировал со дня на день ввести сына в правление: в том, что 'Креди Альянс де Женев' относительно безбедно пережил кризис, была частичная заслуга и молодого Ромингера, который за все время своего руководства отделом не выдал ни одного кредита, который не был бы своевременно возвращен (за одним исключением), а также весьма удачно поигрывал на бирже, особенно много выручая на форвардных сделках, что также поддерживало банк на плаву.
   Вернер взял с подноса официанта бокал шампанского и спустился в сад. Солнце уже почти село, ветра не было, и озеро было гладкое, как зеркало. Сад фон Готца был хорош, как придворная живопись. Ухоженные тропинки, петляя между клумбами с яркими роскошными цветами и ныряя в нежную тень под деревьями, вели к берегу. Вернер пошел к озеру. На его лицо набежала легкая тень. Была у него одна проблема, которая лишала его покоя.
   Проблема имела имя. И даже громкое имя. Точнее - граф де Сен-Брийен. Проблема была серьезная, единственная осечка в профессиональном смысле с тех пор, как Вернер еще мальчишкой впервые вошел в отцовский банк. Да, он становился блестящим финансистом, но один-единственный за все эти годы невозвратный кредит, 'висяк', портил всю картину. И 'висяк' был ни много ни мало 50 миллионов франков.
   Граф де Сен-Брийен, подобно многим аристократам, сумел сохранить майоратную недвижимость, но не имел источников финансирования для того, чтобы содержать ее надлежащим образом. После войны, унаследовав титул у более знатной французской ветви семьи, он стал обладателем не то чтобы очень больших, но вполне существенных земельных угодий неподалеку от французской границы, а помимо оных - замка. Замок был большой, неухоженный и начинал разваливаться. Майорат был отменен, граф вроде бы мог избавиться от этого белого слона, но никто не проявлял особой охоты приобрести его. А еще у графа было настоящее сокровище: фамильная коллекция живописи. Вот на нее охотников было немало, но граф даже говорить не хотел о том, чтобы расстаться хотя бы с одним полотном из коллекции. Последняя содержала около 50 картин, и ее жемчужинами были два полотна Рафаэля, по одному - Рубенса, Гойя и Веласкеса. Картины были датированы разными временами от 14 до 19 века, принадлежали к различным школам и никогда прежде не выставлялись. Их теоретическая стоимость была колоссальной. Все это великолепие было в прекрасном состоянии и висело в картинной галерее замка. Это было единственное помещение в замке, в котором не протекал потолок, не искрила электропроводка, и которое было должным образом защищено.
   Помимо коллекции картин, у графа была дочь двадцати четырех лет, которая никак не могла взять в толк, что она не может позволить себе менять туалеты от кутюр как перчатки и покупать дорогие драгоценности. Граф дочь любил, она была похожа на его покойную обожаемую жену, и ни в чем ее не ограничивал, не утомляя ее головку скучными подробностями состояния семейных финансов.
   И, наконец, граф был счастливым обладателем виноградника, который висел на балансе мертвым грузом, но вполне мог стать источником неплохих доходов, при условии некоторой реорганизации, определенных инвестиций и правильного управления. Вот этим-то граф и задумал заняться. Он пришел в банк 'Альянс Креди де Женев' и встретился с Вернером. Последний воспринял идею графа попытаться сделать виноградник прибыльным положительно и отправил в Сен-Брийен экспертов, чтобы они оценили объем инвестирования, и лично нанял управляющего и нескольких опытных агротехников. Еще он тщательно оценил план сбыта продукции. Все было в полном порядке. Вернер мог смело выдавать 50 миллионов франков, но следовало решить вопрос об обеспечении кредита. Вот тут возникли разногласия. Граф предложил в залог замок, но Вернер отказался. Тогда граф добавил к замку еще и землю, но и она была не нужна банку. И вот тут-то граф был вынужден поставить на кон свою баснословную коллекцию, чего, собственно говоря, банкир и добивался. Мари - мать Вернера - обожала живопись. Лоренц и Вернер тоже были неравнодушны к искусству и считали отличным вложением денег, не говоря уже о том, что такая коллекция стоит куда больше 50 миллионов.
   Вернер снова задействовал экспертов-исскуствоведов, которые проверили подлинность шедевров, потом связался со страховой компанией 'Ллойд унд Штуцмейстер', в которой картины страховались с момента образования компании 70 лет тому назад. Тут тоже все было в порядке: ни одного страхового случая, ни одного залога или перезалога, право собственности несомненно, даже страховые взносы выплачивались без единого опоздания. Вернер решил вопрос о выдаче кредита на 2 года, и граф развил бурную деятельность в своем винограднике.
   Сначала все складывалось неплохо. Виноград рос под щедрым солнцем долины Роны, дело управлялось железной рукой нового управляющего, виноделы начали перечислять предоплату за урожай, и вот тут-то и произошел ряд событий, которые никто не мог предусмотреть. Ружье висело на сцене с первого акта, хотя и было надежно спрятано, но в третьем таки выстрелило. И не один раз, а три. А пьеса ставилась, должно быть, в театре абсурда: в реальной жизни таких совпадений не бывает. Но тут они как раз случились.
   Первым выстрелом был ураган, погубивший урожай. Утром того дня прогноз погоды был 'Ясно, солнечно, без осадков, ветер южный, слабый. Температура воздуха +23-28 градусов'. К полудню подул резкий северо-западный ветер и за полчаса принес настоящую бурю. Граф был разорен.
   Вторым выстрелом было то, что буквально через день после этого печального события случилось нечто еще более трагическое. Плачевное состояние замка, а особенно электропроводки, привело к короткому замыканию. Произошло оно далеко от картинной галереи, в одной из кладовых, но огонь по сухим деревянным перекрытиям весело и непринужденно добрался и до картин. Большая часть коллекции погибла. Граф и двое бывших в доме слуг отчаянно боролись с огнем до прибытия пожарных, но мало что смогли сделать: огонь был обнаружен слишком поздно. Горело другое крыло, далеко от жилых помещений, а пожарная сигнализация была только в картинной галерее. Естественно, когда она сработала и все побежали туда, огонь уже ел бесценные полотна. Один из слуг по приказу графа бросился спасать картины, вынес самую ценную - 'Мадонну с голубями' Рафаэля, но, возвращаясь за следующими, был погребен под рухнувшим перекрытием. Больше охотников рискнуть не было, к тому же это было уже невозможно. Граф стоял в полном шоке, прижимая к себе спасенную картину, и думал о том, что будет дальше.
   Дальше был еще один выстрел, пожалуй, самый нелепый из всех. Накануне кончился срок страховки, а новый страховой взнос граф, потрясенный гибелью урожая винограда, внести не успел, хотя ему требовалось всего лишь поставить свою подпись на новом полисе, присланном из 'Ллойд унд Штуцмайстер', и отослать его обратно. Естественно, не случись пожара, проблем бы не было, но компания 'Ллойд унд Штуцмейстер' отказалась платить страховое возмещение. Так, Вернер оказался по уши в проблемах. Картина Рафаэля, оцененная экспертом в 9 миллионов, перешла в собственность банка. Но 41 миллион повис. Банк это не разорило, особых проблем на фоне гораздо более крупных кредитов, которые своевременно возвращались вместе с хорошими процентами, не создало, но Вернер так и ломал себе голову, как бы вернуть кредит. Чтобы рассчитаться с долгами. Графу предстояло заняться продажей замка, но теперь, после пожара, он и вовсе не представлял собой интереса. И даже если бы удалось продать замок до пожара, он вряд ли стоил бы больше полмиллиона вместе с землей, так что по кредиту граф рассчитаться не мог, даже если бы продал все, что у него было. Интересно, как бы он тогда жил? Вернер с досадой тряхнул головой. У него своих проблем хватает, чтобы еще думать о бедах графа. Важнее то, что он сам его милостью по уши в дерьме, должен думать, как заткнуть брешь в оборотных средствах банка и куда списать этот висяк, не говоря уже о том, что его реноме порядком потускнело.
   Между прочим, граф здесь, и даже еще как здесь, как выразился лучший друг и заместитель Вернера Давид Шнеерзон, тоже присутствующий. Под этим 'Еще как' Дав подразумевал суету и шум, которые де Сен-Брийен с успехом создавал вокруг своей персоны, а также роскошный смокинг, густо увешанный знаками отличия и орденами, сословными и благоприобретенными, которые сияли и переливались драгоценными камнями. Несмотря на то, что все присутствующие были в курсе плачевного финансового положения графа, он не мог не пустить им пыль в глаза.
   Вернер вышел на пляж и остановился около кромки воды. Рядом шелестела листьями ива, Вернер взглянул в ту сторону и застыл как вкопанный. Только сейчас он заметил, что не один. На мраморной дорожке, ведущей к воде, стояла девушка. Она его не видела. Она была просто чудо как хороша. Высокая, чуть ниже него, с прекрасной фигурой, в обманчиво простом, но явно очень дорогом золотистом вечернем платье, которое облегало ее тонкую талию и изящные бедра, при этом довольно щедро обнажая высокую пышную грудь и стройные ноги. Девушка, видимо, уже вполне освоилась с новой модой, предложенной Мэри Квонт, в отличие от других присутствующих дам. Впрочем, вряд ли многие из них могли похвастаться такими красивыми ногами.
   Волосы девушки, очень светлые, почти льняные, были уложены в элегантную высокую прическу, только один локон падал вдоль точеной шеи на плечо. Вернер поймал себя на приятной мысли: подойти, протянуть руку, дотронуться до этого локона, отвести в сторону и прикоснуться губами к этой шейке. Наверняка, ее кожа на ощупь нежная и бархатистая.
   Все девушки, с которыми он встречался раньше, показались ему неуклюжими и дешевыми по сравнению с этой принцессой, такой утонченной и изысканной. Она принадлежит к высшему обществу по праву рождения, даже к аристократии, подумал он, любуясь ее тонким профилем. Интересно, кто она? Вернер уже подумал, не подойти ли к ней, но тут она развернулась и, так и не заметив его, направилась к дому. Вернер последовал за ней, отстав на 10 шагов.
   Они вошли в зал. Девушка огляделась и направилась к графу де Сен-Брийен, который стоял около одного их окон в компании одного из немецких промышленников. К тому моменту Вернер настолько сократил расстояние, что услышал ее слова, обращенные к графу:
   - Папа, ты не знаешь, где Барбара?
   Вернер взял очередной бокал с шампанским и отошел, чтобы собраться с мыслями и не позволить никому увидеть, как он потрясен услышанным. Дочь графа!
   Он почти не ошибся, мысленно назвав ее принцессой. Он знал из бухгалтерского отчета, на что и сколько она тратит. Платье от Баленсиага, туфли от Марио Лери, открытый Мерседес, украшения от Картье... Но не знает, что она любит, что ненавидит, от чего плачет и смеется. Не знает даже, как ее имя! Черт возьми, оборвал он себя, какое это имеет значение! Из всех неподходящих девушек она - самая неподходящая. Дочь графа де Сен-Брийен!
   Он развернулся, чтобы снова выйти на террасу, но тут же натолкнулся на кого-то. Извинение застыло на его губах, когда он осознал, что налетел именно на нее. И все мысли о ее неподходящести вылетели из его головы, едва он встретился взглядом с ее глазами. Эти глаза - огромные, светло-карие, прозрачно-ореховые, с золотисто-зеленоватыми искорками - вспыхнули, когда она смотрела на него. Он прочитал в этом янтарном взгляде все, что могло заставить его потерять голову. И он ее тут же потерял. А потом услышал зычный голос графа:
   - Ромингер, позвольте представить вам мою дочь. Мадмуазель Анн Франсин Боншанс Корильон де Сен-Брийен - Вернер Ромингер.
   Он хотел ее так, как никого до сих пор. Она дала ему понять, что он ей нравится. На следующий вечер Вернер пригласил ее в ресторан, потом повез домой. На прощание он хотел поцеловать ее в щеку, но она оказалась в его объятиях, их губы слились, он чуть не овладел ею прямо здесь, на переднем сиденье своего Бентли, смог остановиться с огромным трудом. Анн Франсин не была такой девушкой, с которой можно было бы просто поразвлечься: она выросла в убеждении, что добрачный секс - грех. И он не мог воспользоваться тем, что она забыла обо всем и готова была позволить ему сделать с ней все, что он жаждал. Чуть переведя дыхание, он предложил ей выйти за него. Она тяжело дышала, глядя на него своими невероятными глазами сквозь растрепавшиеся от объятий белокурые волосы. Над ее чуть припухшими от его поцелуев губами поблескивали мелкие бисеринки пота. Потом она выдохнула 'Да' и снова оказалась в его объятиях.
   Они поженились через неделю. Лоренц и Мари были удивлены и выбором сына, и спешкой. Граф сперва заявил, что это мезальянс для его дочери, и нельзя девушке благородного происхождения сочетаться с плебеем, но вспомнил о своем плачевном финансовом положении и о том, что плебей попался не только богатый, но и волею судеб его, графа, кредитор, и благословил дочь. Лучший друг жениха, его коллега и его шафер Дав Шнеерзон, не хуже Ромингера изучивший дебет и кредит графа, напутствовал Вернера следующими словами:
   - Шлимазл, твой поц таки доведет тебя до беды: она тебя разорит! Та еще штучка.
   Вернер хмыкнул и отвесил Даву подзатыльник. Он ничего не имел против того, чтобы осыпать свое сокровище бриллиантами и изумрудами и создавать для ее красоты достойную оправу в виде мехов и туалетов от известнейших кутюрье. Более того, именно этим он и собирался заняться после возвращения из свадебного путешествия.
  
   Медовый месяц они провели в Акапулько. Они сняли свадебный номер в 'Карлтон Ройал' с широченной кроватью под тонким пологом. Вместе они проводили только то время, что занимались любовью. Вне постели им было практически не о чем говорить и нечем заниматься. Он обожал океан и горы, ее больше устраивала терраса в саду отеля и спа-центр. Он нырял с аквалангом, отправлялся на глубоководную охоту и носился по пустыне и горам на арендованном джипе, она отказывалась даже зайти в соленую воду океана, чтобы не испортить свою нежную белую кожу.
   Потом они вернулись в Швейцарию, каждый к своим привычным занятиям. Он снова пропадал в банке, она красиво выглядела и предавалась светским развлечениям. Конечно, она переехала в его особняк неподалеку от Берна, прихватив с собой те из своих драгоценностей и одежды, которые еще не успели ей надоесть, и свою горничную Мари Шарлотт.
   В конце июля Франсин сказала Вернеру о своей беременности. Он был в таком восторге, что даже не сразу заметил, что она вовсе не разделяет его радость. Потом спросил:
   - В чем дело?
   Она поморщилась:
   - Роды портят фигуру. И потом, дети - такая докука.
   Уже не впервые он замечал, что за пределами спальни у них не так уж много общего. Да, она красива как картинка, нежная и страстная любовница, но от женщины, которую Вернер сделал своей женой, он хотел большего. Подумав об этом, он пожал плечами: если он женился на 'неподходящей' женщине, в этом никто не виноват, кроме него самого. Его никто не принуждал к браку, он сам не захотел подождать немного, чтобы узнать ее получше. Его так ослепила ее красота и захлестнуло страстное желание сделать ее своей, уложить ее к себе в постель и овладеть, что он отбросил здравый смысл и сделал необдуманный шаг, в котором теперь начинал раскаиваться. Он вспомнил то, что сказал ему Дав, и не смог не согласиться: в брак он вступил, руководствуясь не разумом, а своим мужским естеством. Впрочем, Вернер не сильно переживал: их страсть еще не успела остыть, они по-прежнему желали друг друга и занимались любовью по несколько раз в день, а теперь, когда у них будет малыш, они получили еще один шанс обрести счастье.
   Шло время, Франсин полнела, плохо себя чувствовала, в сентябре доктор заявил, что существует угроза выкидыша, и дал понять, что Вернеру лучше держаться от супруги подальше, если он не хочет, чтобы она потеряла ребенка. Он перебрался в одну из спален для гостей. Впрочем, он не роптал: перспектива стать отцом была для него не менее дорога, чем нежное лоно супруги. Тем не менее, они еще сильнее отдалились друг от друга.
   В феврале Франсин родила дочку. Малышка Джулиана была здоровая, но очень некрасивая и невероятно капризная, и мать была к ней совершенно равнодушна, пока не заметила у дочери то, что заставило ее с криком ужаса уронить ребенка. У девочки, которой уже успело исполниться 2 месяца, были разные глаза. Один, как у всех младенцев, темно-синий, другой, непонятно почему, светло-серый. С тех пор Франсин наотрез отказалась даже прикасаться к дочери. Вернер, обожавший малышку такой, какая она есть - некрасивая, злонравная, а вот теперь еще и разноглазая, уговаривал жену образумиться, как только не пытался ее улестить или пригрозить, а под конец наорал на нее и чуть не ударил, но все без толку. Франсин рыдала, грозилась подать на развод и покончить с собой, но от ребенка шарахалась.
   Замахнувшись, Вернер остановился. Рыдающая жена, малышка, равнодушно взирающая на безобразную сцену разными глазами, он сам, взбешенный и готовый разорвать на куски мерзкую бабу, которая без оглядки бросает собственную двухмесячную дочь... Он отвернулся и выскочил из дома. Сбегая по лестнице в холл, пересекая двор, садясь в свой Бентли и выезжая на улицу, он думал, что будет дальше... Развод. Называть и дальше своей женой эту холодную эгоистку?! Чертов Дав Шнеерзон был прав. Почему он, умный, хладнокровный Вернер Ромингер, до сих пор совершавший в жизни только правильные и логичные поступки, свалял такого дурака и женился на женщине, настолько непохожей на него?! Эти чертовы де Сен-Брийены вечно втягивают его в неприятности. Впрочем, не женись он на ней, на свете не было бы его обожаемой разноглазой принцессы... Наверное, все к лучшему. Джулиане он наймет легион нянь... Нет, не надо легион. Одну, но хорошую - лучшую, которую можно купить за деньги. Такую, которая могла бы заменить мать. Сам он будет проводить с дочкой больше времени... Станет хорошим отцом, будет заниматься ее воспитанием. Франсин он хорошо обеспечит и разведется с ней, опеки над дочерью она будет лишена... Но ребенку нужно материнское молоко. Франсин, конечно, попробует отказаться от необходимости кормить Джулиану. Но он ее заставит... При мысли об очередной ссоре с женой ему стало дурно. Впрочем, молоко можно сцеживать. Наверняка Джулиане будет полезнее пить сцеженное молоко из бутылочки, которую будет держать в руках он сам или няня, чем сосать грудь нелюбящей матери. Ну ладно, пока Джулиане нужно материнское молоко, развода не будет. А он сам?
   Ну, со мной-то все будет в полном порядке, - с ухмылкой подумал Вернер. Я буду образцовым папашей и чертовски хорошим банкиром. А в свободное время... На свете полно еще красивых женщин.
   В банке его, как всегда, ждала куча дел.
   Около полудня к нему в кабинет прискакал взмыленный Дав с какими-то счетами-фактурами для форфейтинга. Вернер ослабил узел галстука и откинулся на спинку кресла:
   - Ты чего такой встрепанный?
   - Я-то? Ну здрасте, загрузил делами по самые гланды, а потом спрашивает, чего. Ты вот что. Сегодня вечером что делаешь?
   - А что? - с готовностью спросил Вернер.
   - Слышал когда-нибудь про 'Битлз'?
   Вернер подумал и осторожно сказал:
   - Это какая-то группа. Поют или...
   - Ты меня с ума сведешь! 'Поют или'! Между тем, на дворе 1965 год!
   - Ну и? - нимало не смутившись, спросил Вернер. - Ты вон в банке уже лет 6 работаешь, а все еще не знаешь, что для оформления форфейтинга еще и аккредитивы нужны.
   - Короче, так, - Дав с присущей ему абсолютной бесцеремонностью уселся на Вернеров стол. - Они, понимаешь, сегодня дают концерт в Монтре. А потом будет прием. Помимо всего прочего, мы с тобой оба там обязаны быть. Босс распорядился.
   - Кто? - не сразу понял Вернер. Он привык быть царем и богом в своем отделе и периодически забывал о наличии в банке еще и такой фигуры, как председатель совета директоров, Лоренц Ромингер.
   - Твой папа, мать твою, - припечатал Дав.
   - А на кой ему надо, чтобы мы там были?
   - На всякий случай, банк - спонсор всей этой богадельни.
   - Концерта?
   - Нет, борделя, - саркастически сказал Дав. - Короче, концерт начнется в 8 часов. Потом будет пьянка в честь этих самых 'Битлз', в отеле 'Савойя'. И таки я тебе скажу, если я хоть чуть-чуть разбираюсь в жизни, там будет много симпатичных шикс.
   - Кого?
   - Девочек, с которыми можно поразвлечься. Они все по этим 'Битлз' просто сохнут.
   Они приехали в Монтре, заняли свои места в ложе для почетных гостей, которая, к слову сказать, была где-то сверху, над прижатой вплотную к сцене безумной толпой. Вернер ошеломленно следил за происходящим. Было ужасно шумно, на сцене болтались какие-то четыре толстомордых парня в пиджаках без воротников и со стрижками под горшок, и пели. По мнению Вернера, слишком громко. Природа его одарила умом и красотой, но не дала и намека на музыкальный слух. Он искренне не понимал, вокруг чего тут столько шума. Музыка для него не существовала, а тексты у этих 'Битлз' были просто-таки кретинские. Но что его поразило особенно, это те самые 'шиксы'. Молоденькие девчонки орали, рыдали, бросали на сцену трусики и еще что-то. Несколько сорвали с себя блузки и вертели ими над головой, выставляя напоказ подростковые маленькие грудки. А толстомордые будто бы и не замечали.
   - Ну как? - победно спросил Дав, будто это он сам пел со сцены. - Хорошо поют, сукины дети, а?
   - Слушай, а я вот все думаю, может, все-таки дадим 'Кольер' ту пару миллионов?
   Им приходилось орать друг другу в ухо. Дав опешил, потом захохотал:
   - Ты ботаник, Ромингер. Ты ни хрена не понял.
   - Не понял, - охотно подтвердил Вернер. - Они поют, ну и пусть поют себе. А девки какие-то... Незрелые. Ведут себя как идиотки.
   - Наивный. Кто тебе этих малолеток подсовывает? На приеме будут фифочки посерьезнее. Ни одной из этих фанаток туда и на выстрел не подпустят.
   - Это вселяет оптимизм, - буркнул Вернер и достал из портфеля документы по 'Кольеру'.
   - Эх ты, поц, - буркнул Дав. - Приобщаешь его к культуре, а он все или о делах, или о бабах. Гой несчастный...
   Как выяснилось, Дав знал о чем говорил: на приеме были девушки совсем другого толка. Никаких дешевых кофточек и бижутерии, никакого неумелого яркого макияжа и вульгарного фанатичного блеска в глазах. Вернер с бокалом вина в руке наблюдал, как зал отеля 'Савойя' помаленьку наполняется серьезным народом, как раз таким, какой он привык наблюдать вокруг себя. Как выяснилось, шоу-бизнес - тоже бизнес, о чем он как-то раньше не задумывался. Многие из пришедших на прием тоже были поклонниками 'Битлз', но это не мешало им обсуждать контракты со студией 'Эппл', рекламные ролики с битловской звуковой дорожкой и прочее. Многие были с дамами, в основном молодыми и очень красивыми. Хорошо одетые, красиво накрашенные девушки в дорогих украшениях на свой лад старались привлечь внимание пресловутой ливерпульской четверки, но никому из них и в голову не приходило бросить им свои трусики.
   - Смотри, - сказал Дав на ухо Вернеру, - Вон, видишь, у окна, в красном?
   - Ну? - Вернер взглянул на потрясающую брюнетку в облегающем красном платье, почти такую же красивую как Франсин.
   - Это нынешняя мисс Швейцария.
   - Да? - Вернер пригляделся к ней внимательнее. - Ты с ней знаком?
   - Нет. По телевизору ее показывают довольно часто.
   - Жаль. Кто бы мог нас познакомить?
   - Пойди да сам познакомься. Не будь таким старомодным, - отмахнулся Дав и исчез в толпе. Вернер улыбнулся и направился к девушке.
   Она стояла около окна с бокалом в руке и рассеянно слушала какого-то типа в дорогом костюме, который разглагольствовал о том, какую группу он открыл в марте в Уэльсе. По мнению Вернера, бессовестно врал. Девушка кивала и явно искала какой-нибудь путь к отступлению. Когда Вернер оказался за спиной англичанина, она встретилась с ним взглядом, и он начал действовать.
   - Вот ты где, дорогая, - сказал он громко. - Прошу прощения, сэр, но о вас только что спрашивал Эпстайн.
   Об Эпстайне он слышал от Дава. Ушлый Шнеерзон с ним успел уже познакомиться. Англичанин аж подскочил на месте и галопом понесся разыскивать всемогущего продюсера.
   - Спасибо, - сказала красавица, улыбаясь. - Он просто чудовище. Невозможно скучный тип.
   - Я тоже скучный, - ляпнул Вернер. - Я терпеть не могу любую музыку и тут исключительно по работе.
   - Правда? Вы связаны с ними?
   - Нет. Я связан с банком, который был спонсором всего шоу.
   - По-моему, это еще интереснее. - Когда она улыбалась, на ее щеках появлялись прелестные ямочки, а серые глаза сияли. Бессовестный Вернер прикидывал, как скоро ему удастся извлечь ее из этого красного платья.
   Девушка с интересом смотрела на него. Молодой красавчик, тоже в дорогом костюме и часах минимум за 15 тысяч франков ей понравился сразу.
   - Я Вернер Ромингер, - сказал он.
   - Очень приятно. Рита Бонаджунто, - представилась девушка.
   - Мне сегодня просто невероятно повезло, - он восхищенно смотрел на нее. - Не исчезнуть ли нам отсюда? Как насчет ужина? Здесь, в 'Савойе', превосходный ресторан.
   - Правда? С удовольствием, - Рита, не задумываясь, взяла его под руку. Поесть можно было и здесь, на приеме, но их обоих интересовала отнюдь не еда.
  
   С этого дня все началось. Красавица фотомодель стала любовницей молодого банкира. Они не скрывали ни от кого своих отношений, с удовольствием появлялись вместе на публике, если позволял график работы Риты, вместе ездили в деловые поездки и на отдых. Вместе они побывали в Лондоне, Нью-Йорке, Токио, Париже, Рио де Жанейро, островах в Карибском море. Вернера не волновало мнение Анн-Франсин, которая оставалась одна в Берне, в огромном доме, где никто ее не любил и где она никому не была нужна. Ее дочерью занимались три няни - две дневных и одна ночная, что для молодой женщины было облегчением. Муж, открыто живущий с другой женщиной, не заслуживал того, чтобы у его ребенка была мать. Что касается грудного молока, которым она должна была кормить ребенка, так оно очень удобно пропало примерно через неделю после ссоры.
   Дочь графа, она же - отвергнутая жена молодого красивого банкира была обречена блистать в любом обществе и нигде не могла оставаться незамеченной. В высших кругах запада Швейцарии какое-то время одной из любимых тем разговоров был спор - кто красивее - законная жена или любовница Ромингера? Мнения расходились в зависимости от того, какие женщины были по вкусу тому или иному спорщику. Кто любил блондинок - делал выбор в пользу Анн Франсин. Кому нравились брюнетки - голосовал за Риту Бонаджунто. Обе женщины никак не комментировали ситуацию, в которую их поставил Вернер. Рита говорила, что любит его. Анн Франсин вела себя по-аристократически сдержанно и отчужденно. Казалось, она поставила себе целью всеми способами превзойти соперницу. Она умела себя держать. У нее был изысканный вкус. Она дружила с самыми маститыми парижскими и миланскими кутюрье, которые лично занимались ее гардеробом. Семейные обязанности ее не обременяли, в деньгах неверный муж ее не ограничивал, и Анн Франсин в конечном итоге неплохо устроилась.
   Настал июнь. Четырехмесячная Джулиана была для Анн Франсин все равно что чужой ребенок, мать не видела ее неделями. Этого нельзя было сказать о молодом актере Жане-Сесиле Лафорнье, с которым молодая женщина появлялась на публике уже почти месяц. Колонка светской хроники постоянно уделяла им внимание.
   В один прекрасный день в кабинет Вернера зашел Лоренц Ромингер, его отец и председатель правления банка. Это было событие из ряда вон. В отдел сына он заходил очень редко, если не сказать никогда. На самом деле, Вернер был так удивлен, что разлил свой послеобеденный кофе с коньяком, к которому в последнее время пристрастился.
   - Привет, папа. Что-то случилось?
   Он не обратил внимание, что в руке Лоренца зажата свернутая в трубку газета с цветными иллюстрациями.
   - Что могло случиться? - сухо спросил Лоренц. В свои пятьдесят два года он был одним из самых влиятельных финансистов Швейцарии. Счастливо и давно женатый, он не одобрял образ жизни сына и тем более - невестки.
   - Если ты хочешь напомнить мне, что сегодня двадцатое, а 'Готц и Хойтман' просили о недельной реструктуризации...
   Властным жестом Лоренц остановил сына:
   - Я доволен тем, как идут дела в твоем отделе, и не собираюсь вмешиваться в твою работу. Я полагал, что ты достаточно взрослый для того, чтобы можно было вообще не вмешиваться в твою жизнь. Похоже, я ошибался.
   - Папа...
   - Говорить буду я. Я молчал, когда ты женился на женщине, которая тебе совершенно не подходит. Я ни слова не сказал, когда ты закрыл долг Сен-Брийена из семейных средств. Я ничего не замечал, когда ты бросил на произвол судьбы собственную дочь и протащил наше имя по всем газетам, начав эту идиотскую связь с манекенщицей. Но больше я не намерен делать вид, что все превосходно. Читай!
   Вернер уставился на газету, которую отец швырнул на стол перед ним. Он не решался взять ее в руки, будто она была пропитана ядом кураре. Лоренц повысил голос:
   - Давай же, смотри, к чему привело твое легкомыслие! Ты забыл, что для банкира главный капитал - это его репутация? Она должна быть снежно-белой, без пятнышка, а ты вместе со своей девкой извалял свою репутацию в грязи, и теперь это же делает твоя жена! И я сегодня же желаю знать, какие меры ты принял к тому, чтобы она прекратила позорить через тебя мое имя и разваливать мой бизнес!
   Молодой человек неохотно взял газету, стараясь унять дрожь в руках. Это не удалось - страница с треском порвалась до середины. Он увидел колонку, очеркнутую красным карандашом.
   'Прелестная жена неверного банкира Вернера Ромингера, восхитительная в платье полупрозрачного пионового шелка от Сен-Лорана и в бриллиантах от Шоме, провела томный вечер в Les Armures с очаровательным Ромео - господином Лафорнье, который в последнее время зачастил в Женеву и в Берн, где проводит большую часть времени его любовница. Жан-Сесиль на протяжении всего вечера не переставал любоваться своей дамой и в равной степени - платиновыми запонками с розовыми сапфирами, которые она оплатила платиновой же картой своего супруга, красавца-рогоносца Вернера Ромингера. Пара не обращает внимание ни на окружающих, ни на пересуды, наслаждаясь своей близостью. Известно, что блудная жена сняла шале в Версуа , чтобы проводить там время со своим возлюбленным. Кто сказал, что любви после брака не бывает? К слову сказать, теперь ясно, почему банк Ромингера отказал в займе концерну Жермен и Ко - может быть, подобные дорогостоящие привычки жены сына владельца и ее любовников повлияли на состояние активов? Акционеры бьют тревогу. Не потребовать ли им проведения срочной аудиторской проверки?'
   - Сука, - пробормотал Вернер себе под нос.
   - Да? Ты так считаешь? - взорвался Лоренц. - Потому что она платит за цацки своего жиголо твоими деньгами? Так она и за обед платила ими же, и за это шале в Версуа! С чего бы тебе волноваться из-за таких пустяков?
   - Послушай...
   - Замолчи, я сказал! Я не желаю слушать твои оправдания! Это сказывается на бизнесе, на репутации нашего банка! И я повторяю только одно - я хочу, чтобы ты сегодня вечером сказал мне, что это прекратится немедленно! Или получай развод, или держи свою жену в рамках приличия!
   Лоренц стремительно вышел из кабинета сына, тихо прикрыв за собой дверь. Как обычно, ледяное спокойствие отца пугало Вернера куда больше взрывов его ярости, которые случались нечасто. Молодой человек схватил телефонную трубку и набрал номер своего дома в Берне, в котором он не появлялся уже неделю.
   - Эмиль, где Анн-Франсин? - спросил он своего управляющего.
   - Мадам уехала позавчера, мсье, и с тех пор не появлялась и не звонила. Она не говорила, где ее можно найти.
   - Спасибо, Эмиль. - Вернер поколебался, думая, не расспросить ли Мари-Шарлотт, горничную жены. Но, скорее всего, она была в Женеве вместе с хозяйкой, и к тому же ему не хотелось давать почву пересудам среди слуг (можно подумать, они ничего не знали). - Это все.
   Он набрал телефон Дава Шнеерзона.
   - Зайди ко мне. Прямо сейчас.
   У Дава были свои источники, а также отличные связи с журналистами через жену, которая работала светским хроникером до замужества. Через полчаса у Вернера в руках был адрес шале в Версуа.
  
   - Шарлотт, вы можете идти. Вы мне сегодня не понадобитесь, - сказала Анн Франсин, сидя перед зеркалом в прозрачном серебристо-белом платье. Ясный июньский день клонился к закату, из окна спальни на втором этаже шале был виден синий шелк Женевского озера, тут и там украшенный жемчужинами парусов.
   - Хорошо, мадам. - Горничная вышла из спальни, раздумывая, стоит ли пойти в кино или поехать в дом мужа Анн Франсин в Берне. Завтра утром она может вернуться сюда... С другой стороны, ноги опять разболелись, так что, может быть, она просто пойдет в свою комнатку на цокольном этаже и немного отдохнет. Рассеянно посмотрев ей вслед, молодая женщина подняла с туалетного столика браслет с изумрудами и с сомнением приложила его к своему запястью. Хорошо ли изумруды сочетаются с ее серебристым платьем? Впрочем, она полагала, что Жан-Сесиль недолго будет позволять ей оставаться одетой. Она чуть улыбнулась своему отражению. В свои двадцать пять она была очень красива, и все эти газеты ничуть не преувеличивали, характеризуя ее, как последнюю сказочную принцессу в мире воинствующего плебейства. Ее белокурые волосы имели прелестный оттенок бледного старинного золота, который так хорошо сочетался с ее орехово-карими глазами.
   Ее мысли вернулись к Жану-Сесилю. Милый мальчик, он одновременно развлекал ее и служил превосходным орудием мести. Может, это не совсем честно, вот так его использовать, чтобы показать мужу, что она - не содержанка, которую он может отодвинуть в сторону, когда она надоест, и открыто позорить связью с моделькой. Мисс Швейцария, видали мы таких... Этой твари место в Paqui !
   Впрочем, Жан-Сесиль действительно забавный. В нем нет коварства и злопамятности Вернера, но нет и его блеска, остроумия, обаяния. Она любила Вернера... раньше, пока все это не произошло. Пока он не унизил ее, публично спутавшись с этой Ритой. Пока между ними не оказалось столько ненависти и столько измен. Ей хотелось верить, что она показала ему, что думает о его поведении.
   Когда распахнулась дверь спальни, она подумала, что это он, Жан-Сесиль. Поэтому она испуганно вскрикнула, когда увидела в зеркале Вернера. Его зеленые глаза горели гневом. Она уронила браслет на колени и уставилась на мужа.
   - Ты прекрасна, дорогая, - вкрадчиво сказал банкир, его голос был такой мягкий и приятный... и сочился ядом. - Я забыл, какой красивой ты можешь быть... для меня. Ты же надела эту красивую вещицу для меня, не так ли?
   Она ждала чего угодно, но не этого.
   - Ты... пьян, - прошептала она, прижимая руки к груди, которую почти не прикрывал прозрачный серебряный шелк. Про себя она взмолилась, пусть это окажется верным объяснением. Он пьян, только и всего... Он сейчас уйдет... Но как он попал сюда? Откуда он узнал? Что ему нужно?
   Вернер саркастически рассмеялся:
   - Пьян? Конечно, пьян, моя дорогая. Ты по-прежнему пьянишь меня, знаешь? Ты похожа на эксклюзивное шампанское, миллион франков бутылка. Только я пью его не один, правда?
   - Вернер...
   - Нет уж, помолчи, мое сокровище. Я намерен тебе сказать то, что считаю нужным, и ты выслушаешь меня! Я молчал, когда ты бросила на произвол судьбы нашу дочь. Я молчал, когда ты начала крутить шашни с этим своими альфонсиком. Я молчал, когда ты превысила лимит своих расходов на сто тысяч франков в мае. Я не сказал тебе ни слова, когда ты оплачивала этот милый домик и побрякушки для своего актеришки моими деньгами. Но меня протащили рогоносцем во всех таблоидах страны - и этого я терпеть не намерен!
   - Вернер, ты пьян! - повторила перепуганная женщина, отшатнувшись от мужа, который одним прыжком оказался рядом с ней. От ее резкого движения изумрудный браслет упал на мраморный пол, громко звякнув. Звук отвлек внимание Вернера, он поднял дорогую вещицу с пола:
   - Какая прелесть. Восемнадцатый век, колумбийский изумруд из Тунха... не так ли?
   Анн Франсин сжалась в кресле, лихорадочно думая - как убежать отсюда, пока можно? Для этого ей надо было бы пройти мимо мужа. Он взирал на браслет глазами такими же зелеными, как колумбийские изумруды, и чувствовалось, что ярость в нем кипит, как раскаленная лава в жерле колумбийского вулкана.
   - Ты любишь дорогие штучки, правда, крошка? - ласково спросил он. - И поэтому приобрела себе дорогую игрушку, смазливого ручного песика, который тебя ублажает, да?
   Анн Франсин вскинула голову:
   - Ты сам начал жить с этой девкой! Что я должна была делать?
   - А, так это моя вина? Какой ужас, моя дорогая! Муж-злодей заводит себе любовницу, в то время, как невинная голубица, оскорбленная жена, отдает все силы своему новорожденному ребенку, а также мирному семейному очагу? Только вот этому ребенку сровнялось лет... двадцать, верно? А семейный очаг оказался здесь, в Женеве, хотя помнится мне, что дом, через порог которого я тебя переносил чуть больше года назад, находится в Берне?
   - Прекрати! - беспомощно закричала Анн Франсин. - Ты меня пугаешь! Ты меня оскорбляешь!
   - Пугаю? Оскорбляю? Да я даже еще и не начал! Те, кого я оскорбляю, выпрыгивают из окон, а кого пугаю - гадят под себя всю оставшуюся жизнь! - он холодно рассмеялся. - Так что ты выбираешь - напугать тебя или оскорбить?
   Она вскочила и попыталась проскользнуть мимо него. Прочь отсюда, хоть на улицу в прозрачном платье! Но не успела - он схватил ее за руку:
   - Не так быстро, моя прелесть! Дай-ка я тебя рассмотрю получше! Ты что же, совсем голенькая под этой прозрачной штучкой, детка?
   - Отпусти меня! - закричала женщина. - Клянусь тебе, это больше не повторится! Я... я вернусь домой! Я буду заниматься Джулианой! Я...
   - Ах, неужели? Ты делаешь меня счастливейшим человеком, соблаговолив дать мне слово, что прекратишь позорить меня и уделишь толику своего внимания нашей дочери! Вот что я тебе скажу, мое сокровище. Я дам тебе развод.
   - Я на все согласна, только отпусти меня!
   Он рассмеялся:
   - Только имей в виду, что ты не получишь ни сантима! Все, что у меня есть, формально принадлежит банку, а все свои деньги я вывел из активов и надежно спрятал, так что, если ты рассчитываешь на половину моего состояния, то ты получишь половину от нуля - от ничего, если это тебе проще понять! А, поскольку опеку над ребенком я оформлю на себя, ты и алиментов не увидишь. Кто тогда будет оплачивать эти твои дорогие тряпки и запонки для твоего пупсика?
   - Прекратите это! - испуганный голос от двери оказался полной неожиданностью для обоих супругов. Анн Франсин думала, что хуже быть уже не может. Забыла, что Жан-Сесиль собирался придти к ней и провести у нее время до завтрашнего утра. Он и стоял в двери. Юный и очаровательный, черноволосый, очень красивый и хрупкий. Она уже не в первый раз мельком подумала, а не назло ли Вернеру она выбрала себе любовника, настолько непохожего на мужа. Кукольные черты юноши и его бархатные глаза испуганного олененка были полной противоположностью классической красоте Вернера с его холодными проницательными глазами, зелеными, как Атлантика в Бретани. Вернер был ненамного старше актера - всего на каких-то четыре года, но выше почти на голову и шире в плечах, не говоря уже о железных мускулах и агрессивном нраве. Жан-Сесиль с цветами в руке, будто все итак было еще не настолько ужасно.
   - Боже! - рассмеялся Вернер, обернувшись к Лафорнье. - Альфонсик собственной персоной, какая честь для меня! Убирайся отсюда, жалкая проститутка!
   - Я попрошу вас, - побледневший Жан-Сесиль больше всего хотел последовать приказу обманутого мужа, но он не мог оставить Анн Франсин на растерзание этому типу. Может, он и получал то, что ему причиталось, раз позволил себе оказаться в таком положении, но какая-то честь у него еще осталась. Позволить этому богатому хаму вышвырнуть себя, чтобы выместить злость на хрупкой, беззащитной женщине, прекрасной, как принцесса?
   - Ты меня попросишь? - издевательски повторил Вернер. - А у тебя есть право меня просить? Это я тебе плачу, я тебя купил, и если бы я не был так брезглив, ты бы сейчас у меня отсасывал! В последний раз говорю - пошел вон!
   Анн Франсин, на которую никто не обращал внимание, снова попыталась проскользнуть мимо мужа, но он отшвырнул ее на кресло:
   - С тобой я еще не закончил! Сидеть!
   - Вы говорите с женщиной! - как это ни было невероятно, но Жан-Сесиль еще попытался подать голос.
   - Я говорю с двумя суками! Все, я предупреждал тебя по-хорошему! Как ни жаль пачкать рук...
   Бедная женщина не могла смотреть на безжалостное избиение. Впрочем, Вернер не собирался тратить силы и время на человека настолько презренного и незначительного, как этот актеришка. Одним пинком он отправил любовника жены в классическое путешествие - спустил его с лестницы, как провинившегося лакея.
   Внизу еще одна напуганная до полусмерти женщина - горничная мадам Ромингер - в ужасе смотрела, как молодой человек с окровавленным лицом, хромая и прижимая к груди сломанную руку, ковыляет к дверям.
   Наверху Вернер повернулся к дрожащей Анн Франсин:
   - Будто бы про тебя говорили, что у тебя хороший вкус? И вот этот мопсик - его проявление?
   Она нашла в себе присутствие духа попытаться противостоять ему:
   - Ты - варвар, и, я надеюсь, скоро окажешься в тюрьме. Там тебе самое место.
   - А ты где окажешься, моя дорогая? Где тебе самое место, шлюха?
   Он не избил до полусмерти Жана-Сесиля, потому что считал того настолько незначительной особой, что на него не стоило тратить время. Но тут оставалась женщина, которая причинила столько зла ему и его дочери, и она получит все, что ей причитается. Наслаждаясь своей полной властью над ней, он ничего не делал какое-то время. Он просто стоял перед ней, перекрывая ей путь к выходу и глядя на нее, и его зеленые глаза жгли ее ненавистью и презрением.
   - Пожалуйста, дай мне уйти, - прошептала она. - Я обещаю - больше никогда тебе не придется мириться с тем, что тебе не нравится. Я... Ты больше не увидишь меня. Мне ничего не нужно.
   - Мне нужно, - тихо сказал он, медленно поднимая руку и развязывая узел галстука. - Давай, раздевайся. Отрабатывай свой должок, дрянь. И за себя, и за это ничтожество, которое ты купила на мои деньги.
   Она застыла, глядя на него испуганными глазами, она просто не могла поверить в реальность происходящего.
   - Вернер, он больше мужчина, чем ты, - она не могла поверить, что в самом деле говорит это. Невероятно - сказать такое Вернеру Ромингеру и остаться в живых после этого! - Он не стал бы давить и запугивать беззащитную женщину.
   Он горько рассмеялся:
   - Мужчина? А ты знаешь, на что может быть способен мужчина? Что он может сделать с женщиной, которая оскорбила его вот так, как ты меня?
   Она молча стояла у кресла перед окном и смотрела на него - со страхом и с такой же ненавистью, какую читала в его взгляде. Она все еще могла сводить его с ума своей красотой, которая так пленила его чуть больше года назад, что он сделал ее своей женой, не позаботившись понять, что она за женщина. Теперь он пожинал плоды своего желания, но она тоже заплатит ему за это. Он не хотел нести бремя последствий в одиночку. Его бывшая белокурая принцесса, живущая в хрустальном замке. Весь хрусталь разбился вдребезги вместе с иллюзиями, которые он когда-либо питал. Резким движением схватив ее за руку, он разорвал серебристую полупрозрачную тряпку, которая подобно нежному предрассветному туману окутывала ее соблазнительное тело. Она сопротивлялась, но его это не остановило. Он не занимался с ней любовью, он занимался ненавистью. Швырнув ее на застеленное шелковыми простынями ложе, подготовленное для нежных утех с милым мальчиком, он изнасиловал ее грубо и жестоко. А потом вышел, не оглянувшись.
   На следующий день адвокат Вернера нашел Анн Франсин в доме ее отца под Невшателем. Она приехала туда накануне ночью, преисполненная решимости больше никогда не видеться с мужем. Она надеялась, что у него хватит порядочности дать ей честный, законный развод с нормальным содержанием и честным разделом имущества. Хотя о какой порядочности может идти речь после того, что он сделал?
   Адвокат объяснил ей, что никакого развода не будет. Если она решит уйти от Вернера - она сделает это на свой страх и риск, не получив ни сантима. Более того, против ее отца, графа де Сен-Брийен, будет немедленно начат судебный процесс, поскольку он задолжал банку более сорока миллионов франков.
   Анн Франсин казалось, что она видит кошмарный сон и никак не может проснуться.
   - Но что он хочет от меня? Ему еще мало всего этого?
   - Вы должны оставаться его женой ровно год. В течение этого года ваше поведение должно быть абсолютно безупречным. В этом случае через год вы получите развод с соответствующим содержанием, пятью миллионами франков в качестве разового отступного и любой дом из тех, которыми фактически располагает ваш супруг. Также ваш отец получит документ о том, что он свободен от всяческих претензий банка в отношении долга.
   - Зачем Вернеру это нужно?
   Но она понимала, зачем. Она должна была безупречным поведением восстановить его репутацию, вернее, то, что от нее осталось после его романа с королевой красоты и после ее неосмотрительной связи с актером. Она была вынуждена принять условия мужа, но затаила в себе лютую ненависть к человеку, который подверг ее такому унижению.
   Она вернулась домой. Мужа она теперь видела не чаще, чем до сих пор - он продолжал жить со своей девкой. Только теперь он делал это тайно. На публике он появлялся один.
   В конце августа Анн Франсин поняла, что беременна. Если бы она могла хотя бы на минуту поверить, что она ждет ребенка от Жана-Сесиля! Но это было невозможно. Они всегда были осмотрительны. Сомнений не было - она носила плод ненависти ее мужа. Выход был только один - немедленно избавиться от него, пока никто ничего не знает.
   Но один человек знал - ее верная горничная, которая ухаживала за ней с рождения. Истая католичка Шарлотт Дюшене не могла дать своей девочке погубить душу, совершив убийство невинного ребенка. И остановить ее Шарлотт могла только одним способом.
  
   В клинике, которую Анн-Франсин выбрала, потому что она была достаточно далеко от дома и не имела никакого отношения ни к банку, ни к семье ее мужа, ее встретили приветливо и вежливо. Пригласили в кабинет к главному врачу, чтобы подписать какие-то бумаги. Анн Франсин вошла, не подозревая ничего плохого.
   Никакого врача в кабинете не было. Перед столом стоял ее муж собственной персоной.
   - Ты! - прошептала бедная женщина. - Что ты тут делаешь? Что тебе от меня нужно?
   - Мне нужен мой ребенок. Никакого аборта не будет.
   - Убирайся отсюда! Зачем ты надо мной издеваешься?! - взорвалась она. - Я никогда в жизни не соглашусь родить от тебя! Мне не нужен выродок от такого мерзкого скота, как ты!
   - А ты его и не получишь. Ну что, догадываешься сама, что у меня есть способы сделать тебя послушной? Или мне нужно тебе все объяснить?
   Она знала, что способы у него были. Но она не догадывалась, что будет дальше.
   А дальше были семь месяцев заточения в дорогой клинике, где за ней следили и не давали сделать ни шагу без одобрения мужа. Она не понимала, зачем ему нужен еще один ребенок. На словах он любил дочь, но на деле не подходил к ней, слишком занятый возней со своими модельками (которых к этому времени стало уже несколько). Зачем ему был нужен этот ребенок, зачатый от ненависти и злобы? Он и сам не мог это объяснить. Понимал только, что может быть, это дитя даст ему возможность как-то исправить все ошибки. Знал, что не позволит уничтожить беззащитного малыша, чья вина была только в том, что он решил появиться на свет у неправильных родителей.
  
   Берн, 1966
  
   Ребенок родился ранним утром тридцатого марта 1966 года. Здоровый и красивый мальчик, наследник банка, внук всемогущего Лоренца Ромингера с одной стороны и разоренного графа Корильон де Сен-Брийен - с другой. Роды были тяжелыми и долгими, и, когда все благополучно завершилось, Вернер Ромингер, который все это время ждал в коридоре, как образцовый папаша, проставился для всего родильного отделения и уехал домой, шальной от радости по поводу рождения сына. Через три часа молоденькая акушерка, работающая в клинике первый день и не имеющая понятия об обстоятельствах семейной жизни роженицы, принесла ей ребенка.
   Анн Франсин пробудилась от тяжелого сна после анестезии и увидела перед собой медсестру или докторшу, держащую в руках причину всех своих мучений. Крошечный сверток белых пеленок. Она заявила, что она не желает даже видеть этого ребенка.
   - Его надо покормить, - сказала акушерка. - Бедный малыш еще ничего не ел. Он плачет.
   Ребенок молчал до этого момента, но после этих слов, будто получив команду, заорал. Врач начала совать его в руки матери.
   - Нет! - закричала Анн Франсин, пытаясь перекричать плач младенца. - Унесите сейчас же!
   - Его нужно покормить!
   Несколько минут бесплодных пререканий закончились победой акушерки. Анн Франсин капитулировала, не в силах терпеть вопли ребенка. Акушерка помогла ей дать новорожденному грудь. Наступила блаженная тишина.
   - Это хоть кто, мальчик или девочка? - без всякого интереса спросила Анн Франсин.
   - Чудесный мальчик, - просияла акушерка. Она предполагала, что у жены красавца банкира какой-нибудь послеродовый психоз или депрессия, которую излечит общение с очаровательным сыночком.
   - Хорошо, - сказала Анн Франсин. - Оставьте нас. Я позову, когда он закончит есть.
   Ужасная идея начала оформляться в ее голове. Он не должен жить. Пусть он умрет. Это было бы превосходной местью Вернеру. А если... нет... Вряд ли ему понадобится много. Она неловкая, она могла заснуть и случайно придавить... Кто знает? Муж ничего не поймет. Когда к ней зайдут, она будет мирно спать, а ребенок будет мертв. Никто никогда ни о чем не догадается. Она посмотрела на младенца - он жадно сосал грудь, ни о чем не догадываясь, не понимая опасность, в которой оказался. Чудесный мальчик, сказала эта дура.
   Сомнений в отцовстве Вернера не было никаких. Пусть ребенок был мал, но он уже был похож на отца. Только льняной пушок на голове показывал, что кое-что он унаследовал у матери. Сурово сведенные бровки делали его невероятно похожим на свекра, которого Анн Франсин боялась как огня со дня своего замужества. Сжатые кулачки на крошечных ручонках, которые он выпростал из стягивающих его пеленок, свидетельствовали о фамильной агрессивности натуры. Родился еще один мужчина, который будет насиловать женщин.
   - Не хочу, чтобы ты жил, - прошептала Анн Франсин, глядя на ребенка. - Пожалуйста, не заставляй меня делать это. Я... не могу. Я ненавижу тебя. Я хочу, чтобы ты умер. Прямо сейчас.
   Она говорила, но вдруг поняла, что это неправда. В ней не было ненависти. Она не хотела ему зла. Он был прекрасен, он был ни в чем не виноват. Он просто открыл глаза и посмотрел на нее. Он устал и был голоден, ему было страшно, одиноко и холодно, и вдруг он нашел ее. Маму. Она дала ему грудь, она держала его на руках, и он понял, что на свете есть тепло, покой и защищенность. Он смотрел на нее доверчиво и ясно, и она понимала, что он не виноват в том, что с ней сделал его отец. Он ни в чем не виноват.
   Она заберет мальчика себе. Она назовет его красиво, к примеру, Сильвэн или Себастьен. Не совсем же она бесправна! Она будет бороться с Вернером.
   Мальчик наелся и уснул. Какое-то время мать просто сидела в кровати, держа его у груди, и смотрела на него. Он продолжал хмуриться даже во сне, будто его только что начавшаяся жизнь уже ставила перед ним неразрешимые задачи и приносила сплошные проблемы. У него были длинные темные ресницы. По крайней мере, в отличие от сестры, он выглядит очень миловидным. Трудно сказать, что из него вырастет, подумала Анн Франсин. Но рискнуть стоит - я смогу забрать его. Этому я стану мамой, вне зависимости от того, какие козни будет строить его отец.
   Акушерка пришла и унесла Сильвэна или Себастьена, сказав матери, что принесет его через три часа на очередное кормление. Анн-Франсин улыбнулась, что не ускользнуло от внимания девушки. Похоже, ее расчет был правильный - матери пошло на пользу побыть с сыном. Ну ведь такой чудесный ребенок! Здоровенький, спокойный, а до чего хорошенький. И так похож на мамочку!
   Время шло, пролетели три часа, четыре, Анн Франсин начала проявлять нетерпение. За это время она окончательно решила, что назовет малыша Себастьеном. Ей разрешили воспользоваться телефоном, она позвонила своему отцу, рассказала о Себастьене и поинтересовалась, унаследует ли он графский титул со временем.
   - Нет, - сказал Сен-Брийен. - Цепочка прерывается на мне, потому что у меня не было сына. Титул уйдет к ... - Она перестала слушать. С радостью вспомнила, что через три месяца истекает срок, в течение которого она обязана была являться образцовой супругой, и ее поведение было безупречным, у нее не было любовников, она не светилась на публике и не попадала в газеты, как и требовал Вернер. Как она могла пускаться во все тяжкие, будучи запертой в этой комфортабельной медицинской тюрьме? Он обещал ей развод на прекрасных для нее условиях. Пять миллионов единовременно, подобающее содержание и любой дом. Она заберет у Вернера виллу в Гштааде. Себастьен останется с ней.
   Где он? Анн-Франсин набросила на себя шелковый халат от Бушель и отправилась искать сына или акушерку, которая приносила его утром. Навстречу попался кто-то из персонала клиники, она спросила - где ее сын. Ей показали на отделение перинатологии, и она отправилась туда.
   На входе ее остановила незнакомая медсестра, которая сидела в коридоре за столом.
   - Что вам угодно, мадам?
   - Я жду своего сына. Мне должны были его принести.
   - Ваше имя?
   - Анн-Франсин Ромингер.
   Секундная пауза.
   - К сожалению, мадам, не могу вас впустить.
   - Но почему?
   - Нельзя.
   - Послушайте, вы не имеете права... - возмутилась Анн-Франсин, не привыкшая к тому, чтобы какая-то прислуга смела ей перечить. Но тут она увидела давешнюю акушерку, которая вышла из какой-то палаты со стопкой пеленок в руках. Сейчас Анн-Франсин увидела на ее груди табличку с именем - Каролин Крюгер.
   - Доктор! Где мой ребенок? Я хочу видеть сына!
   Девушка остановилась, на ее лице явно отразилось замешательство.
   - Что с ним? - надавила Анн-Франсин, увидев ее реакцию. - Скажите мне сию секунду!
   - Э... Он заболел, мадам. Ничего страшного. Так распорядился врач.
   - Что с ним? Чем он мог заболеть?
   - Ничего не могу сказать, мадам, - акушерка скользнула в открытую дверь палаты, из которой она только что вышла, и плотно закрыла за собой дверь.
   - Но послушайте! - мать бросилась следом за ней, но ее остановил резкий окрик медсестры за столом:
   - Нельзя, мадам! Я вызову охрану!
   Не желая опускаться до пререканий с ней, Анн-Франсин отвернулась, собираясь вернуться к себе, но увидела мужчину во врачебном халате, который вышел в коридор. Кто распорядился, что ей нельзя видеть сына?
   Но он отказался решить вопрос. Неловко, глядя в сторону, он ответил, что это распоряжение Вернера Ромингера. Он категорически запретил матери любой контакт с новорожденным.
   - Вы не смеете! - взорвалась женщина. - Мой сын, я не могу его покормить?! Я засужу вас, я засужу вас всех!
   - Разбирайтесь с вашим мужем сами, - сухо ответил тот. - Вон телефон. Звоните и спрашивайте его. Я всего лишь выполняю распоряжения главврача.
   Женщина, кипя от ярости, набрала номер офиса мужа. Она была уверена, что это недоразумение, которое легко будет разрешить. Как только она скажет, что ребенок дорог и нужен ей, Вернер тут же распорядится, чтобы она занималась им. Разве это было не то, чего он хотел от нее, когда родилась Джулиана? Разве это не то, чего он требовал, когда она отказалась от дочери? Теперь она скажет ему, что она станет настоящей матерью для обоих детей. Он тут же перезвонит главврачу, и все будет в порядке. Через десять минут Себастьен будет с ней. Радость, которую она испытала при одной мысли о том, что она сможет взять на руки этот крошечный теплый комочек, приложить к груди, осыпать поцелуями крошечное личико, показала ей, как на самом деле он ей дорог. Все будет хорошо!
   Секретарша Вернера притворилась, что не узнает ее. Впрочем, может, и не узнала - Анн-Франсин очень редко звонила мужу в офис, разве только чтобы решить вопрос с оплатой какого-нибудь очень дорогого чека, который он должен был предварительно одобрить. Потом отказывалась соединять, объясняя, что он на совещании. Супруге Вернера пришлось долго униженно объяснять, что это очень срочно и важно. К тому моменту, когда она наконец услышала в трубке холодный голос мужа, Франсин вспотела, ее шелковая сорочка от Джози Натори прилипла к телу, она была готова заплакать.
   - В чем дело, моя дорогая? - спросил он. - Что тебя так расстроило? Тебе подали на обед осетровую икру вместо белужьей?
   Она ощутила первые уколы паники от издевательских ноток в его голосе.
   - Вернер, - торопливо сказала женщина, стараясь звучать спокойной и рассудительной. Она наматывала витой телефонный шнур на пальцы. Аппарат висел на стене, покрытой отвратительными серо-голубыми пластиковыми панелями. - Я хотела поговорить о... о нашем сыне. Я... хочу быть с ним. Я хочу растить его. Я... люблю его.
   - Какой приятный сюрприз, моя милая! - ядовито сказал он. - Ты любишь выродка, зачатого от мерзкого скота?
   - Прости... - пробормотала она. - Прости, пожалуйста. Я... я была неправа. Я хочу сына. Я... буду хорошей матерью. И Джулиане тоже. Я все ей компенсирую. Умоляю тебя.
   - Забудь о них обоих, - резко ответил Вернер, прекратив свои издевательства - теперь он звучал совершенно серьезно и решительно. Из палаты донесся плач ребенка, но это не был Себастьен - она бы узнала его голос. Вернер продолжал: - Этот ребенок больше не имеет к тебе никакого отношения. Я даже не думаю, что ему так уж нужно твое молоко.
   Она старалась, чтобы ее голос не дрожал:
   - Ты не можешь так поступить со мной! Мой Себастьен для меня значит все на свете!
   - Что? Твой Себастьен? Оставь эту чушь. Его свидетельство о рождении у меня на руках. Его имя - Отто, и он не имеет к тебе, повторяю, никакого отношения! Это мой сын. Не твой.
   - Почему ты делаешь это со мной? - заплакала она. - Ты мстишь мне за Жана-Сесиля? Вернер, я умоляю тебя, ну давай будем рассуждать разумно!
   - А ты умеешь рассуждать, не говоря уже о том, чтобы разумно? Этот актеришка - все, что приходит тебе на ум, если можно назвать твои куриные мозги умом? Я отказываюсь вести какие-либо обсуждения с такой дурой, как ты, дорогая.
   - Можешь оскорблять меня как хочешь, только отдай мне сына! Пусть Отто, мне все равно, только дай мне быть с ним!
   - О, какое самоотречение! - презрительно сказал он. - Можно оскорблять тебя, неужели? Ты мне разрешаешь? Ну хорошо, Анн-Франсин. Теперь послушай меня. Я тебе предлагаю следующее. Все остается как есть. Ты остаешься моей женой и ведешь себя абсолютно идеально. Детьми заниматься ты не будешь. Формально ты остаешься их матерью и моей женой. Фактически - ты никто. За все это ты продолжаешь жить в моем доме, ездить на моих машинах и пользоваться моими деньгами. Все, чего я требую взамен - идеальное паблисити. И твой полный отказ от детей. Подписанный.
   - Ты не имеешь права! Я родила тебе детей! Я смогу бороться за них!
   - Не сможешь. Я лишу тебя родительских прав на обоих детей. Я приведу свидетелей, которые поклянутся в суде, что ты пьешь или употребляешь наркотики, или даже еще лучше - спишь со всеми подряд. Это же не так уж далеко от истины, верно? Пресса будет изумительная, но я это как-нибудь переживу. Зато после всего ты останешься без детей и без сантима, моя дорогая.
   - Почему? - прошептала она, размазывая по щекам слезы. - Зачем тебе это нужно? Почему ты так меня ненавидишь?
   - Ты хоть замечаешь, что все твои вопросы содержат это 'я'? Я родила, что ты делаешь со мной, меня ненавидишь. Я, меня, мне. Тебе плевать на 'твоего Себастьена', такая эгоистка, как ты, вообще не способна думать ни о ком, кроме себя, любимой! Ну так каково будет твое решение, милая? Мне ведь не нужен хрустальный шар, чтобы угадать, верно?
   На пластиковой панели под телефоном карандашом было написано 'В.45', она потерла надпись пальцем. Она дрожала всем телом. Она не могла сказать ни слова. Опять плач младенца из-за двери. На этот раз она узнала голос. Ее сын звал маму. Он не знал, что он зачат и рожден от ненависти и в ненависть. Он не знал, что взрослое, непонятное ему зло лишает его того, что по праву рождения должно быть у любого ребенка. Толстая медсестра выбралась из-за своего стола у двери и пошла куда-то, пока не скрылась из виду. Анн-Франсин осталась одна в коридоре.
   - Говори, Франсин, - поторопил Вернер. - Ты отказываешься от своих требований на моих условиях?
   На секунду перед ее взглядом возникла картина - она и красивый белокурый мальчик. Какая разница - Себастьен, Отто... Но... она понимала, что не сможет спорить с Вернером.
   - Отказываюсь, - выдавила она. - Но у меня есть встречное условие. Хотя бы раз в неделю в течение часа проводить время с сыном. И... неограниченная банковская линия.
   - Ты не в том положении, чтобы диктовать условия. Хотя... почему бы тебе не выбрать что-то одно, дорогая? Час в неделю или банковская линия? - в голосе Вернера появились глумливо-веселые нотки, за которые ей захотелось убить его. Он получал удовольствие, мучая ее! - Или мне опять попытаться угадать?
   - Ты бессердечная сволочь, - прошептала она, сжимая трубку. - Какая же ты все-таки...
   - Ну, Франсин? Сын или деньги? Или... ничего?
   - Хорошо, хорошо! - закричала она. - Деньги. Безлимитная линия! Пообещай!
   - Обещаю, - его ледяной смешок разрывал ей душу. - Прислать тебе в больницу новый каталог Шоме ?
  
   Она повесила трубку и прижалась лбом к стене, как раз к этой каракуле 'В.45'. Только что она отказалась от своего сына. Продала его за деньги... за очень большие деньги. Все было кончено.
   Плач ребенка не стихал, он продолжал звать ее. Франсин только сейчас заметила, что дверь в палату приоткрыта. Она тихо, на ватных ногах, стараясь не стучать каблуками комнатных туфель от Марио Лери, сделала несколько шагов в сторону, откуда слышался плач. Почему никто не идет? Где все? Женщина протянула руку и толкнула дверь. Большая очень светлая комната, тихо гудит какой-то прибор, несколько прозрачных ящиков на тележках. Четыре из них заняты - в них новорожденные дети. Ей как-то и в голову не приходило, что, кроме ее сына, тут может быть кто-то еще, хотя она и слышала несколько минут назад, как плачет какой-то чужой ребенок.
   Себастьен лежал во втором ящике от окна. Она его увидела сразу же, точно так же, как раньше безошибочно узнала его голос. Поняв, что он не один, он тут же перестал плакать. Он был слишком мал, чтобы улыбнуться или вообще как-то показать, что он ее узнал, но она была готова поклясться, что он успокоился потому, что увидел ее - именно ее, никого другого. Не Себастьен, вспомнила она. Отто. Только Вернеру могло придти в голову назвать ребенка таким ужасным, грубым именем. Кроме нее и детей, в палате не было никого. Не веря, что она делает это, Анн-Франсин, урожденная Корильон де Сен-Брийен, в замужестве Ромингер, взяла со стола стопку пеленок и прижала их к лицу младенца. Сына человека, которого она ненавидела всеми фибрами своей души. Которому она мечтала отплатить за причиненное им зло и боль.
   Время остановилось. Сколько секунд прошло? Сколько должно пройти, прежде чем он умрет? Она застыла, мышцы ее рук будто окаменели. Резкий крик ударил по ее нервам, чьи-то руки вцепились в нее, отшвырнули от ребенка. Пеленки свалились с его лица.
   - Что вы делаете?! Что вы делаете?!
   Та давешняя акушерка, Крюгер. Она была в шоке. Оттащив обезумевшую женщину от ребенка, она с силой ударила Анн Франсин по лицу.
   - Вы что?! Вы с ума сошли! Как вы могли?!
   Анн Франсин молча, задыхаясь, посмотрела на стеклянный ящик, в котором лежал ее сын - целый и невредимый. Он даже не плакал. Он просто смотрел на источник шума.
   - Уходите отсюда сейчас же! Я немедленно пойду скажу... вас арестуют... я не знаю, это немыслимо! Что вы за женщина?!
   - Стойте, - хрипло сказала Анн Франсин и подняла левую руку. Она четко знала, что нужная рука - именно левая. На безымянном пальце левой руки она носила обручальное кольцо, платина с восемью бриллиантами каждый по 0.2 карата и центральный бриллиант в 1 карат. Довольно дорогая безделушка. Она стащила кольцо с пальца. - Вот, возьмите. Молчите обо всем. Я больше к нему не подойду. Я обещаю.
   Акушерка хватала воздух ртом, будто это ее пытались задушить.
   - Вы предлагаете мне?..
   - Да. Возьмите кольцо и не выдавайте меня. Я никогда больше не подойду к этому ребенку.
   Девушка медленно, нерешительно протянула руку. Кольцо лежало на ладони Анн-Франсин. Прикосновение ледяных чуть дрожащих пальцев докторши было ей очень неприятно. Каролин Крюгер взяла кольцо. Анн-Франсин перевела дух. Она только что чуть не пустила в распыл всю свою богатую, удачную, сложившуюся, благополучную жизнь. Но теперь волноваться не о чем.
   - Уходите, - прошептала акушерка, отворачиваясь от нее. - Я никому ничего не скажу. Только не приходите сюда больше.
   Мать, которая попыталась убить собственного сына, вышла из комнаты и заторопилась к себе. 'Хорошо, что эта девица не увидела правую руку, - лихорадочно думала она. - Тогда ее молчание обошлось бы мне дороже, намного дороже'. На среднем пальце правой руки Анн-Франсин красовалось кольцо - часть парюры , которую Вернер подарил ей на двадцатипятилетие, когда она носила дочь, когда между ними не было ненависти, а жизнь еще что-то обещала. Это была восхитительная, баснословно дорогая вещь, купленная Вернером, тогда еще любящим мужем, для красавицы жены на аукционе Кристи. Анн-Франсин вдруг безумно захотела попасть домой... Ее душа рвалась к этому чуду, этому сокровищу. Она представила, как достает из сейфа футляр - его белый бархат чуть пожелтел от времени, тисненная золотом корона потускнела... Нажатие пружинки заставляет открыться крышку, и дивный набор предстает взору, способный ослепить своей красотой. Перед мысленным взором Анн Франсин, ее тонкие чувственные пальцы сладострастно ласкали украшения, ощущая скользящий холод драгоценных камней и прихотливый рельеф оправ... Парюра из бриллиантов и сапфиров, изготовленная все тем же мастером Нито для императрицы Марии-Луизы в 1810 году, состояла из диадемы, ожерелья, двух колец, серег, броши и двух заколок. Одно из колец - малое - Анн-Франсин носила не снимая, и сейчас с удовольствием снова ощутила его драгоценную тяжесть на пальце, мельком взглянула - ее приветствовал великолепный блеск сапфиров и бриллиантов. Восторг от мыслей о парюре был в тысячу, миллион раз сильнее того мимолетного чувства, которое она ощутила, представив себе, как берет на руки сына и целует его. Как хорошо, что она сохранила это кольцо! Остальные ее украшения, даже менее дорогие и не исторические, обычно находились в сейфе. Повезло, что доктор Крюгер или не заметила его, или ничего не смыслит в украшениях...
   Вернер обнаружит пропажу обручального кольца? Что он сделает? Может быть, стоит обвинить докторшу в краже? Но Анн-Франсин отказалась от этой мысли сразу же - ни в коем случае нельзя рисковать! Доктор Крюгер расскажет, что она пыталась убить сына, и, пусть у нее не будет доказательств, кто-нибудь может ей поверить. А если Вернер поверит? Нет, нет. Она просто скажет, что она отдала кольцо в чистку... или... ах да, у нее просто отекли пальцы. Потом она закажет у Картье такое же кольцо, и все будет в порядке.
  
   На этом все и кончилось. Больше Анн-Франсин почти не видела своего сына. Он рос здоровым, жизнерадостным и очень красивым ребенком, и все домочадцы в нем души не чаяли. И граф де Сен-Брийен, и Лоренц Ромингер обожали внука. Отто превратил роскошный особняк своего отца в огромную игровую площадку. К сожалению, Вернер не стал стараться проводить больше времени с детьми. Няни, которых он нанимал для дочери и сына, становились все более молодыми и привлекательными. На мать Отто никак не реагировал, он ее попросту не замечал, она была для него никем, он понятия не имел о смертельной тайне, которую они делили. Никто ему не сказал, что вот это твоя мама, да он и не знал, что такое 'мама'. Она никогда не играла и не разговаривала с ним, не брала его на руки, вообще не приближалась ближе, чем на несколько метров. Дети росли, окруженные роскошью и платной заботой, но лишенные родителей и их любви. Вернер так редко бывал дома! Он делал для детей все, что велело ему чувство долга. Но он ничего не знал о них, он их не понимал, ему было скучно с ними. Его любовь была очень абстрактной и условной. Отто он принял по-настоящему, только получив из лаборатории клиники, где сын родился, результаты тестов крови и геномной дактилоскопии, которые подтвердили, что вероятность отцовства Вернера составляет 99.99%. Если бы оказалось, что ребенок рожден от Лафорнье или кого-либо другого, банкир нашел бы способ избавиться от него.
   В четыре года Отто уехал учиться в престижную школу и дома появлялся все реже, даже во время каникул. В одиннадцать он подслушал разговор между слугами, в котором они сплетничали о хозяевах, и узнал обстоятельства своего рождения. В шестнадцать, едва окончив школу, он ушел из дома навсегда.
  
   Париж, 1985
  
   Бесснежная мрачная погода вовсе не портила Париж перед рождеством 1985 года. Традиционная изумительная иллюминация на Елисейских Полях заставляла забывать о холодном дожде и пронизывающем ветре, в Галери Лафайетт была рождественская распродажа, на улицах пахло марципаном, шоколадом и глинтвейном.
   Черная БМВ-318 со швейцарскими номерами въехала в город накануне сочельника. Какое-то время водитель плутал по южным предместьям, потом остановился и спросил дорогу в центр города.
   Наконец-то он съехал с Периферик. Теперь уже недалеко. Отто Ромингер терпеть не мог водить машину в Париже. Он привык к швейцарскому аккуратному и законопослушному вождению, и его бесила эта дикая манера - резкие разгоны и торможения, сумасшедшие прыжки из ряда в ряд, подрезания, гудки по поводу и без повода и демонстрация среднего пальца соседям по потоку. Тем не менее, когда он добрался до дома сестры, он уже ехал как заправский парижанин - к чему переть против течения, только время и нервы тратить. Тем более что водительского мастерства у него хватало для любого стиля вождения, даже самого хамского и агрессивного.
   Бульвар Сент-Доминик оказался совсем рядом с Пляс Этуаль. Отто кое-как нашел крошечное пространство для парковки, миллиметруясь, втиснул туда машину и осмотрел старый, солидный, недавно отремонтированный восьмиэтажный дом. Он знал от отца, что Джулиане принадлежит пентхаус, то есть квартира на верхнем этаже. Зная сестру, чему тут удивляться - она, разумеется, выбрала дорогой район, дорогой дом и самые дорогие апартаменты. Тем более что платил за все папа, и он не ограничивал ее в средствах. Отто вошел в подъезд, спросил у консьержки, как попасть к м-ль Ромингер, и на отдельном лифте поднялся наверх.
   Он вовсе не был в восторге от этого идиотского поручения. Отцу, видите ли, хотелось передать девочке подарок к Рождеству, а заодно проинспектировать, как она жива-здорова, и какая часть мужского населения славного города Парижа уже перебывала в ее постели. Конечно, о таком Вернер не упоминал, но это подразумевалось. Отто действительно не хотел вникать в сестрины дела, точнее в ее неврозы, заморочки и проблемы. Он хорошо относился к ней, честное слово... но - на расстоянии.
   К сожалению, отец случайно узнал, что Отто собирается провести рождество с Рэчел в Париже, и было бы совсем некрасиво отказать ему в невинной просьбе - заехать к сестре и передать ей пустячок - серьги от Бушерон. Ну и ладно, он просто отдаст ей коробочку, поцелует в щечку и отвалит. Ему, слава Богу, есть чем еще заняться в этом городе.
   Дверь открыла роскошная, совершенно голая брюнетка. Отто на секунду растерялся, и она улыбнулась, заметив, что он рассматривает ее тело.
   - Мне повернуться? Чтобы ты мог рассмотреть все остальное?
   Он взмолился:
   - Только не говори мне, что я не туда попал.
   - Отчего же. Ты ведь - маленький братишка нашей Джулианы? Проходи, раздевайся.
   - Прямо-таки раздеваться? - уточнил Отто с усмешкой.
   - Ну, в меру твоей личной испорченности, конечно. А Жюли не говорила мне, что ее брат - такой красавчик. И что - тебе нравится то, что ты видишь?
   - Очень даже, - Отто одобрительно оглядел ее стройное тело. Действительно, очень хороша. Он завелся с полоборота.
   - У меня невыгодная позиция, - пожаловалась девушка. - Ты видишь все, а я - ничего.
   - Да ну?
   - Почему бы и тебе не показать товар лицом? Или каким-нибудь другим местом?
   - А ты кто вообще? - Отто с трудом заставил свой взгляд вернуться на лицо брюнетки.
   - Кристелль Обэн, очень приятно. Я подруга Жюли.
   - Так-так-так, - знакомый хрипловатый голос прозвучал слева, оба повернули голову. Джулиана стояла на пороге комнаты, на ее губах играла легкая улыбка. - Кто к нам пришел.
   Джулиана была одета чуть обильнее, чем Кристелль. Очень стройная и очень красивая блондинка почему-то считала свою природную красоту недостаточной, и ее иногда слегка заносило. Сейчас она тоже была совсем голая, если не считать кое-каких безделушек. Два золотых колечка с бриллиантами, продетых в соски. Нда, сестра развлекается на всю катушку. Наверное, серьги ей покажутся слишком заурядным подарком. Отто оглядел ее и усмехнулся:
   - Ах какая ты стала большая, детка.
   Сестра так и выросла с разными глазами - ее левый глаз был изумрудно-зеленый, как у отца, правый остался серым. Ее смотрели ведущие офтальмологи мира, но никто ничего не смог сделать - оба глаза были совершенно здоровы, видели превосходно, но так и оставались разными. Проблему решили контактные линзы, которые Джулиана носила с тринадцати лет - теперь оба глаза у нее были зеленые, как у Вернера.
   Кристелль сказала:
   - Пожалуй, я пойду и сварю кофе. Жюли, будь вежлива, ладно?
   - Если она будет вежлива, я точно решу, что не туда попал, - хмыкнул Отто.
   Кристелль говорила так, что было ясно, что она - настоящая парижанка. И у Джулианы было почти такое же произношение, за полгода в Париже она почти избавилась от швейцарского акцента. Отто свободно говорил по-французски, потому что вырос в западной части Швейцарии, но это было несколько другое, чем тот язык, на котором говорили обе девушки, и, когда Кристелль вышла, он с облегчением перешел на швитцер.
   - И что все это должно означать?
   - Лучше ты расскажи мне, что это означает, - Джулиана прошла в роскошно обставленную гостиную и изящно уселась на диван, обитый белой норкой. Из окна открывался великолепный вид на набережную Сены и Триумфальную арку. - Тебя прислал папочка? Пошпионить?
   Отто с сомнением оглядел кресло, так же обитое мехом.
   - Мне можно на это сесть? Я все же с улицы.
   - Ай, не забивай голову. Садись. Если запачкаешь - я пришлю тебе счет за чистку. Не тяни время, братец, и расскажи, что привело тебя в Париж?
   - Всякие дела.
   - Все твои дела находятся немного южнее. А в Париж ты приехал, потому что трахаешься с Рэчел Мирбах-Коэн. Разве не так?
   - Как приятно иметь дело с таким информированным человеком, - Отто уютно расположился в дивном кресле. - Тут курить можно? Или ты и за это пришлешь счет?
   - Кури на здоровье. Значит, ты приехал к своей красотке, и папочка попросил тебя осуществить заодно небольшой шпионаж?
   - Можно и так сказать, но я бы выбрал другое слово. А ты все такая же злющая?
   - И не сомневайся. А какое бы слово ты выбрал?
   Джулиана презрительно оглядела пачку Мальборо, которую ей предложил Отто, и взяла со стеклянного столика пачку Картье. Оба закурили.
   - Шпионаж тут неуместен, - сказал Отто. - Ты знаешь, что я здесь, знаешь, что он меня спросит, как ты живешь. Это не шпионаж, а... дипломатический визит.
   - А, ну да, как я могла забыть, ты же у нас дипломат.
   Вошла Кристелль, в ее руках был поднос с тремя изящными кофейными чашечками, молочником и вазочкой с конфетами.
   - Садись, дорогая, - Джулиана подвинулась на диване, давая ей место. Учитывая вид девушек, Отто, конечно, задавался вопросом, они что - того? Или это просто у них так заведено? От Джулианы можно было ожидать чего угодно. Например, ее неразборчивость в отношении мужчин и была причиной того, что она живет здесь. Конечно, официальной легендой было то, что у милой Жюли прорезались способности, она захотела стать художницей и поступила в Сорбонну, но Отто умел читать между строк. Ее отъезд и покупка квартиры произошли аккурат после того, как выяснилась ее одиозная связь с деловым партнером отца, высокопоставленным менеджером из Хоффман Ла Рош - Франсисом Фармэ. Тогда было много шума, супруга Франсиса застукала их и начала очень скандальное дело о разводе с целью оттяпать побольше активов у неверного мужа. В итоге всю эту историю протащили через газеты, вываляв в грязи и семью Фармэ, и Ромингеров, и оба предприятия, в результате чего правление концерна наложило вето на сделку с банком. А незадолго до того Джулиана умудрилась (а точнее, постаралась!) попасться на глаза матери с ее шофером в ее же Мерседесе, за что мать выгнала её из дома. Допустим, Джулиана неразборчива с мужчинами, но он не слышал, чтобы у нее было что-то с женщинами.
   Кристелль мягко спросила:
   - Может, мне лучше уйти?
   - Нет, не уходи, мне с тобой спокойнее, - Джулиана искоса взглянула на брата. Тот явно думал не о разговорах, а о прелестях Кристелль.
   - И что же ты намерен сказать папочке? - снова на швитцере поинтересовалась Джулиана. - Что я открыто живу с девушкой? Хожу по дому голой? Что именно?
   - Скажу, что ты жива, здорова, не пьешь и мало куришь. И уделяешь внимание закаливанию. - Отто взял чашку - кофе был превосходный. - А ты бы что предпочла?
   - Ты никогда не говоришь правду.
   - А зачем? В отличие от тебя, я не ставлю своей целью кого-то эпатировать.
   - Да уж, - Джулиана подмигнула ему. - Мой братишка - известный лицемер и жополиз. Скажи-ка мне честно, зачем ты так старательно лижешь жопу папочке? Все ведь знают, что ты не берешь у него ни сантима.
   - Кто тебе сказал, что я лижу ему жопу?
   Джулиана презрительно усмехнулась. Кристелль растерянно переводила взгляд с Отто на Джулиану. Она не понимала ни слова из их разговора.
   - Конечно, лижешь. Ты можешь хоть что-то сказать честно? Например, что ты думаешь о том, что она выгнала меня, а он даже не подумал заступиться?
   - Ты отлично знаешь, что он пытался заступиться. Но ты очень далеко зашла.
   - Ох, ну до чего же ты хороший мальчик! Подумаешь, далеко зашла! Он точно так же меняет баб как перчатки и спит со всеми подряд! Если он и пытался, то плохо пытался!
   - Я на его месте вообще тебя придушил бы, чтоб не мучилась, - Отто начал злиться. Его вообще обычно было трудно вывести из себя, но сестре это всегда удавалось неплохо.
   - Да ты у нас, конечно, правильный, куда деваться. А скажи - чем ты лучше меня? Ты точно так же спишь со всеми бабами, которых видишь, может только не делаешь из этого такое паблисити.
   - Вот тем и лучше. К тому же, я сплю только с теми, с кем мне хочется переспать, а не со всеми подряд, только бы подгадить отцу. Подумать только - старый толстый и лысый Франсис, ну что делать, лубоф!
   -Ты совсем ни хера не понимаешь?
   - Ну что ты, все я понимаю. Надо же сделать гадость папочке. Кстати, не пойму, за что тебе понадобилось ему гадить? Он тебе ничего плохого не сделал. Наоборот, он к тебе, по-моему, слишком добр и снисходителен.
   - Нет, сделал! - глаза Джулианы наполнились слезами, и Кристелль быстрым движением положила руку на ее плечо. - Он дерьмовый отец! Просто хуже быть не может! Ему всю жизнь было на нас плевать, и на меня, и на тебя, но ты же этого не понимаешь, праведник чертов! Он не захотел, чтобы у нас была нормальная мать, как Марго или Изабель, пусть даже неродная, и он не соизволил избавиться от этой суки, от этой холодной змеи! А когда она меня выгнала, он просто умыл руки! Ему неудобно с ней разводиться - потому что где еще он найдет слепую, глухую, и немую дуру, которая разрешает ему блядовать со всем светом, лишь бы бабки давал? Он чувствует себя виноватым, поэтому и откупается от меня своими гребаными миллионами, и уж не сомневайся, я его выпотрошу как следует! - Она заплакала, Кристелль обняла ее, прижала к себе, и бросила на Отто укоризненный взгляд:
   - Ну смотри, что ты наделал! Ты довел ее до слез!
   Отто промолчал, снова гадая, что у них за отношения. Неужели?.. Кристелль гладила Джулиану по спине, успокаивала, что-то шептала ей на ухо. Наконец, девушка перестала плакать, и хмуро посмотрела на брата:
   - Ты и об этом ему не скажешь?
   - Я тебе пришлю копию отчета, - проворчал Отто. - Спасибо за кофе, девушки, мне пора.
   Он встал и вышел в коридор. Кристелль выскользнула за ним.
   - Извини, я хотела тебе сказать... Не мучай ее. Она такая ранимая.
   Он уже без особой симпатии оглядел ее и задал прямой вопрос:
   - Что между вами двумя происходит?
   Кристелль прямо посмотрела ему в глаза.
   - Мы любим друг друга.
   - Ну какие молодцы! - Отто посмотрел на нее уже с откровенным презрением. Кристелль тихо сказала:
   - Не надо считать это чем-то грязным.
   - А чем считать? Чистым? Это извращение, на случай, если ты не в курсе.
   Она не обиделась, сказала спокойно:
   - Все, что происходит между нами, устраивает нас обеих. И никого больше не касается. Кто ты такой, чтобы нас осуждать?
   - Ты права, - сухо сказал Отто. - Я не имею права вас осуждать. Пока, счастливого рождества. - И тут он вспомнил, что отцовский подарок остался у него в кармане. Он полез за ним, чтобы передать Кристелль для сестры, но девушка покачала головой:
   - Передай сам. И я очень прошу тебя - помиритесь. Это же так ужасно, встречать сочельник в ссоре.
   Отто даже в таких обстоятельствах не мог устоять перед просьбой обнаженной красавицы. Как всякий мужчина, особенно в 19 лет, он часто шел на поводу у своего естества, проще говоря, думал не головой, а немного другим местом. Кристелль затащила его за руку в гостиную, где Джулиана уже не плакала, а лежала на диване и рассматривала свой роскошный маникюр.
   - Вот видишь, как хорошо, - прощебетала Кристелль. - Отто не сердится, он останется и поужинает с нами, а вечером мы сводим его в Лидо, ладно? Теперь оба помиритесь, и все будет замечательно!
   Отто и Джулиана нехотя посмотрели друг на друга, Джулиана поднялась с дивана и протянула ему руки. Они обнялись, и он против воли почувствовал ее обнаженное тело, такое же волнующее, как и у ее подруги. Но он не мог об этом думать. Только этого не хватало.
   - Ты ведь останешься у нас, правда? - Кристелль положила руки к нему на плечи и, глядя ему в глаза, облизнула свои губы. Ему был прекрасно понятен смысл всего этого. - Пожалуйста, я хочу, чтобы ты остался.
   - Хорошо, - хрипло ответил он. - Где у вас тут душ?
   Ванная, размером примерно с половину теннисного корта, не запиралась. Отто залез в душевую кабину и начал мыться. Он слышал, что кто-то заходил, и, когда вышел из душа, увидел, что его одежда исчезла. Он обнаружил белое пушистое полотенце и обернул его вокруг бедер.
   - Ну вот, - когда он вышел из ванной, Кристелль оглядела его, и ее глаза вспыхнули. - Боже, да он просто прекрасен! Он идеален, чтобы вернуть бедную заблудшую девушку на путь истинный, в лоно традиционного секса. Что же ты, спортсмен? Профи?
   - Он горнолыжник, - сухо сказала Джулиана, хмуро глядя на них. Великолепный Отто и ее нежная Кристелль были слишком прекрасной парой, чтобы она могла это вынести.
   - Как прекрасно! Надо выпить шампанского! - Кристелль исчезла за дверью. Отто снова сел в норковое кресло. Джулиана растянулась на диване - тонкая, экзотичная и грациозная, как сиамская кошка - и начала поигрывать колечками в сосках.
   - Прекрати немедленно! - рявкнул он. - Как ты себя ведешь? Всякий стыд потеряла!
   - Ой, прости, мой скромный братик!
   Он вызывающе оглядел ее. Она без конца нарывалась.
   - Не знаю, зачем ты все это делаешь. По-моему, у меня все получится с твоей подружкой.
   - Что же ты - боишься меня?
   - Чего мне бояться?
   - К примеру, что я скажу папочке, что мы переспали втроем. Как ты думаешь, ему это понравится?
   - Ты можешь ему это сказать и вне зависимости от того, переспим мы или нет. Так что не надо брать меня на понт.
   - А мне, наверное, не стоит бояться, что ты утащишь у меня подружку? У тебя же есть мадмуазель Большая суперзвезда, правда?
   Отто холодно улыбнулся.
   - Не грусти. Пока я развлекаюсь с Кристелль, ты можешь порисовать. Ведь ты приехала сюда учиться рисовать, верно?
   - Какая же ты все-таки скотина, - прошипела Джулиана.
   - Ты просто не привыкла играть со мной на равных.
   - А ты, значит, любишь играть?
   - Не в эту игру. Пойду посмотрю, чем там занята твоя красивая подружка.
   Кристелль была на кухне. Как и все помещения в этой квартире, кухня была огромная, роскошно обставленная, блистающая чистотой и ультрасовременная. Кристелль стояла у окна с бокалом шампанского и смотрела на город - с этой стороны открывался вид на Люксембургский сад - хоть тот и был довольно далеко, все же его было видно в дождливой дымке. Отто подошел сзади и обнял ее, накрыл ладонями ее груди. Девушка грустно спросила:
   - Опять ссоритесь?
   - Нет. - Отто зажал ее соски между большими и указательными пальцами. - А ты часто занимаешься этим с мужчинами?
   - Жюли делает это намного чаще, - Кристелль запрокинула голову назад, открывая ему свою гибкую шею и розовую мочку маленького ушка. - У меня уже несколько месяцев не было мужчины, с тех пор как я встретила ее.
   - Как жаль, - Отто прижал губами жилку на ее шее. - Почему?
   - Мужчины грубые и безжалостные. Но тебя я захотела сразу, как увидела.
   - Я тоже грубый.
   - И безжалостный. Но ты очень красивый. - Она повернулась к нему лицом и развязала его полотенце. - Жюли на нас очень рассердится?
   - А вот это меня меньше всего волнует. - Отто запустил руку между ее бедер.
   - Отто, так нельзя! Я люблю Жюли, и...ах! - Кристелль изогнулась в его руках.
   Отто осмотрелся, пытаясь найти место, где можно ее уложить. Из кухни была видна столовая - излишне говорить, что совершенно потрясающая. Камин, мягкий ковер с длинным ворсом перед ним. Как по заказу. Он поднял девушку на руки, через несколько секунд его ноги утонули в пушистом мягком ковре...
  
  Цюрих, 1988
  
  - Подпишите здесь, пожалуйста.
   Отто Ромингер молча перечитал договор спортивной комиссии. Все было в порядке. Он поставил свою подпись.
   Мужчина, сидящий за столом напротив, не смог скрыть своего торжества. Он заполучил себе лакомый кусок - такие клиенты, как Ромингер, на вес золота, они бывают, наверное, раз в десятилетие. Стремительный взлет, сногсшибательный успех, очевидный талант и необычайная красота, все в одном флаконе. До сих пор его никто не представлял, и Ромингер иногда отправлял на переговоры своего то ли тренера, то ли кореша Герхардта Регерса, а иногда, если считал предмет переговоров достаточно серьезным, то вел их сам. Выбор менеджера и заключение договора он счел вполне серьезным поводом для собственного участия. Несколько самых матерых монстров этого бизнеса уже убедились в том, что он достаточно крут. Один из них, который попытался напарить Ромингера на расчете процента комиссии до налогообложения, был практически вышвырнут вон. Двое других, которые считали, что обязаны быть честными с клиентами, но не смогли удержаться от отечески-снисходительного тона в разговорах с двадцатиоднолетним юнцом, были отбриты вежливо, но твердо, так, что сами не поняли, почему их выставили. И только этому, Тиму Шеферу, он согласился дать шанс.
   Двадцатипятилетний Шефер только что открыл свое независимое спортивное агентство, и ему не надо было растолковывать, что, заполучив Ромингера, он практически получал гарантию, что его бизнес будет успешным. До сих пор он работал на того самого монстра, который так лихо прощелкал переговоры с Отто фразой вроде 'Такому молодому человеку, как Вы, конечно, трудно понять, как рассчитываются спонспорские условия...'
   Шефер был безусловно лучшим в его конторе, но постоянно спорил с боссом, Матинэ, о том, как надо строить работу с некоторыми спортсменами. В итоге, проработав на Матинэ 5 лет, Тим понял, что сам добьется большего, чем работая на успешного, но чересчур консервативного 'дядю'. Теперь у него был опыт, хватка и отличные связи. Тим не позволял себе роскошь недооценивать Ромингера, считать очередным безмозглым красавчиком-спортсменом, и очень быстро понял, что был прав. Этот великолепный белокурый атлет был хитрейшим и умнейшим сукиным сыном среди всей спортивной элиты Европы. Он мог заткнуть за пояс любую звезду футбола, тенниса или фигурного катания, недаром учился у Дирхофа. Тим отлично представлял себе, что такое МВА в Цюрихском университете, так как сам получал его там же тремя годами раньше.
   Конечно, Ромингер принял самое деятельное участие в составлении договора, потребовал фактически переписать его заново, то что ему было нужно - добавить, то, что не нужно - убрать. Тим по сути дела пошел на кабальные условия, но иначе ничего не выходило. Отто требовал от Тима вместо испытательного срока сделать ему контракт с Ауди и с Каррерой на определенных условиях, а потом - в течение всего срока действия договора - выходить на определенный ежемесячный оборот. За недостижение этого оборота Тим не только лишался непозволительно большой части своей комиссии, но и мог быть оштрафован. Но он пошел на это, потому что видел в Ромингере невероятный потенциал, который будет работать на достижение требуемого оборота.
   - Второго января я вылетаю в Ингольштадт , - сказал Тим. - Кстати, какого цвета машины ты предпочитаешь?
   На 'ты' они перешли неделю назад за пивом.
   Отто ухмыльнулся:
   - Форд говорил, что машина может быть любого цвета при условии, что этот цвет - черный.
   - Понял.
   - Только я не собираюсь стоимость машины включать в стоимость спонсорского соглашения, - ехидно добавила эта малолетняя акула. - Разве что только как демонстрацию доброй воли, лояльности и готовности к серьезным переговорам.
   Каков наглец, подумал Тим. Но это было одной из черт, которые ему нравились в Отто. Что Каррера, что Ауди уже давно готовы были подписать соглашения с Ромми, но они считали, что человек, который еще год назад был каким-то безвестным юниором, должен быть скромней в своих запросах. Отто, наоборот, полагал, что человек, имеющий в 21 год в своем активе столько побед, может позволить себе call the shots, то есть заказывать музыку.
   - Готовности к серьезным переговорам? - переспросил Тим. - То есть ты имеешь в виду, что они мне должны будут дать эту машину? Переговоры-то я вести буду.
   Отто подавил смешок. И тоже подумал, каков наглец. Но это было одной из причин, которые заставили его дать шанс Шеферу.
   - Не возражаю, если тебе удастся отжать две. А если три - третью продадим пятьдесят на пятьдесят.
   Они вместе вышли из здания ФГС, и пошли каждый к своей машине. Отто - к довольно старой БМВ 318, Тим - к вполне импозантному Саабу.
   Ромингер сел за руль и долго не включал зажигание, думая, куда бы ему податься. Он все еще не пережил расставание с Рене, депрессия не отпускала его уже третью неделю, с отъезда в Америку и Канаду. Послезавтра новый год, он понятия не имеет, где и как отмечать. На рождество, как обычно, он поехал в Пон-де-Кле к Ноэлю, праздновать заодно с его же днем рождения, но на этот раз он, по выражению друга, был примерно такой же веселой компанией, как фисовский комиссионер с похмелья в тумане на Штрайфе. Пока Отто склонялся к встрече нового года наедине с бутылкой виски.
   На самом деле, он должен быть вне себя от счастья. В его жизни многое менялось. Он, что называется, проснулся знаменитым - вернулся из Америки состоявшейся суперзвездой, любимцем нации, в аэропорту его встречала толпа фанов, табун журналистов не давал пройти к машине. На него посыпались спонсорские предложения, намного более дорогие, чем прежде. И он уже не отклонял их подряд, не глядя - уж очень серьезные суммы там фигурировали. Но успех радовал его куда меньше, чем если бы его было с кем разделить. И вообще, в жизни было столько всего, что хотелось разделить. Но теперь, его же стараниями, у него не было такого человека. Не с кем позлословить о жадности и глупости Фоссе (того самого, который воображал, что может обмануть Ромингера на том, что от зубов отскакивает у любого первокурсника экономического факультета). Не с кем посмеяться над снисходительным надутым павлином Матинэ, который предположил, что Отто не по зубам разобраться в ценообразовании спонсорского договора. Некому пожаловаться на боль в спине после очередного жестокого падения на тренировочной трассе. Некого попугать синяками на бедрах после бронзового слалома в Аспене. Некого кормить с вилки кусочками форели, запеченной с травами. Не с кем поспорить о последнем триллере по телику. Некого обнять, поцеловать, соблазнить, заставить кричать от любви и наслаждения. Боже, как он скучал по ней. Он никогда и ни по кому так не скучал.
   Свято место пусто не бывает. Он мог каждую ночь проводить с новой девушкой, одна краше другой. Видимо, они прослышали, что теперь место вакантно, и начали проявлять чрезмерную, по его мнению, активность. При желании он мог в день приходовать по парочке-тройке красоток. Вот только желания не было.
   Нет, он, конечно, не принял монашеский постриг, он снова спал с девушками одноразового пользования. Но он делал это как-то без удовольствия, будто по обязанности. Будто доказывая себе, что свет не сошелся клином на Рене Браун. И, разумеется, ни с кем он не испытывал такого невероятного наслаждения, как с ней.
   Никто не догадывался, как ему хреново. Никто не понимал, что за самоуверенной улыбкой и спокойствием скрывается боль. Он и не собирался ни с кем откровенничать. Даже Макс с бОльшим неодобрением, чем обычно, обозвала его блудливым котом. А потом поинтересовалась, что он испытывает, потеряв эту девушку, единственную настоящую из всех, которые у него были. Удар попал в цель, и Отто, чтобы не показать больше, чем ему хотелось, ушел от разговора, как-то глупо отшутившись. Даже Регерс с грустью спросил: 'Когда же ты повзрослеешь, кретин?' Браун злился, грубил, просто-таки нарывался на драку, но Ромингер не поддавался на провокации. Хоть наедине, хоть на людях он молча глотал оскорбления - в результате его репутация хладнокровного и выдержанного человека еще сильнее упрочилась.
   Конечно, Отто не делал ничего глупого. Он не торчал по ночам под ее окнами, он не болтался в универе в надежде случайно увидеть ее, не звонил и не молчал в трубку. Не бежал к зазвонившему телефону с бьющимся сердцем. Он очень старался выкинуть ее из головы. И не сомневался, что рано или поздно преуспеет. Время лечит. Он в этом уверен.
  
   Артур Браун всерьез волновался за сестру. Она утопала в тоске, все время плакала, ходила по дому как сомнамбула. Она прогуливала лекции, не хотела краситься и делать маникюр, перестала острить, умничать и задирать брата. Тогда, после изнасилования, он радовался, как быстро она пришла в себя - на следующий день, когда на ее лице еще были свежие ссадины и синяки, она уже смеялась, подкалывала его, ее глаза сверкали. Сейчас все было намного хуже. Прошло больше полмесяца с тех пор, как Ромингер бросил ее, и пора бы уже даже разбитому сердцу начинать оживать. Но никто, видимо, не потрудился сказать ей об этом. Вскоре после возвращения из Америки Артур вдруг заметил, что на ее груди ослепительно сверкает огромный бриллиант, и поинтересовался, откуда это. Рене поспешно сунула кулон под футболку и скрылась в своей спальне, ничего не ответив. 'Отступное', - зло подумал Браун.
   Сначала он просто дулся на сестру - мол, она получила аккурат то, что заслуживала, он ли ее не предупреждал, что нельзя ей связываться с Ромингером. Но дни шли, она, казалось, все глубже вязла в своей хандре, она будто угасала, как свеча. Он уже начал за нее бояться, вернулся домой и даже не ночевал у Максин. В довершение ко всему, Рене похудела так, что не могла носить ничего из своей одежды, ходила в полосатых пижамных штанах, перетянутых на талии шнурком. Они болтались на ней, как на вешалке. Она будто бы перестала есть. Тощая, бледная, с глазами, тусклыми как лед, сковавший ее, она превратилась в призрак самой себя. Она только и делала, что запиралась у себя в спальне и рыдала под балладу 'Dreaming' Ингви Мальмстина.
   Чтобы заставить ее есть, он пытался изощряться в кулинарии. Он учился готовить какие-то замысловатые закуски, приносил дорогие десерты, все без толку. Утром пятого января его терпение лопнуло. Глядя, как она неохотно ковыряет нежный, воздушный омлет с грибами, который он так старательно готовил, Артур взорвался. Он грохнул кулаком по столу и заорал:
   - Да что с тобой такое, убогая?
   Она не вздрогнула от неожиданности, у нее вообще были какие-то заторможенные реакции. Просто подняла на него глаза:
   - Ничего. Не кричи так.
   - Ничего?!! Да ты посмотри на себя! Ты что - в гроб себя загнать решила? Сдохнуть назло этому ублюдку Ромингеру? Да я убью этого сукиного сына!!!
   - Не надо. Я не смогла удержать его. Я виновата, не он, - монотонно сказала она.
   - Удержать? Да чтобы удержать такого б..дуна, надо п... алмазную иметь!!!
   - Ну тем более, - равнодушно сказала она, отодвинула тарелку и встала. - Спасибо, я не голодна.
   Он посмотрел на несъеденный омлет, потом на сестру - кожа да кости под старым свитером, и вдруг, неожиданно даже для себя самого, рявкнул:
   - А ну-ка стой!
   Она остановилась и посмотрела на него через плечо. Он медленно спросил:
   - Он тебя обрюхатил, да?
   - Нет, - она скользнула в темноту коридора, почти безжизненный сгусток тени. Артур пошел за ней, сам толком не понимая, чего он от нее хочет.
   - Тогда что с тобой такое? Почему ты не ешь? Какой у тебя срок?
   - Никакой. Отстань. - Она захлопнула дверь перед его носом.
   Сколько времени пройдет, прежде чем он поймет, что она ему соврала? Или не соврала?
   Да, у нее задержка уже месяц, но это вовсе не означает, что она беременна. Это все можно списать на стресс, на разъезды в Австрию и Германию, в конце концов. Ее без конца рвет, она потеряла аппетит и сон, но это все может быть следствием депрессии. Грудь набухла, под бледной кожей отчетливо проступил венозный рисунок. Мало ли, может что-то с гормонами не в порядке. Ладно, пора перестать обманывать себя и принять как факт то, в чем она, в общем-то, и так уверена.
   Это просто - нужно перестать морочить себе голову и пойти к врачу. Подтвердить точно, что она беременна. Но... тогда придется принимать какое-то решение. Конечно, умная женщина решила бы все как надо. Что детей надо заводить правильно, разумно, своевременно. Что в ее жизни будет правильный, разумный и своевременный мужчина, от которого она когда-нибудь родит правильного, разумного и своевременного ребенка. А этот - о чем говорить. Однозначно не своевременный. Значит, надо пойти и избавиться от него. Сделать правильный, разумный и своевременный аборт. Понять и смириться, что ребенок от бесконечно любимого мужчины не должен появиться на свет. Этот самый мужчина тогда говорил, что не оставит ее наедине с последствиями. Ну, так надо просто пойти в больницу, выяснить срок беременности, потом позвонить ему. Взять да набрать номер и сказать 'Отто, я беременна'. Проще простого. Он, разумеется, тут же приедет, отвезет ее в дорогую клинику, оплатит операцию, пребывание в лучшей палате. И вот так просто все кончится. Можно будет забыть и любимого, и его ребенка, и начинать ждать того самого разумно-своевременного. Умная женщина, без сомнения, поступила бы именно так. Но умная женщина и Рене Браун, видимо, родились под разными звездами (можно даже сказать - рядом не валялись).
   Рене тянула с походом к врачу, сама не понимая почему. Иногда она просто боялась необходимости принимать решение, иногда всерьез переживала, что услышит, что у нее не беременность, а какая-нибудь банальная дисфункция, а иногда подсознательно хотела тянуть время до того, когда срок будет слишком большой для аборта (сколько это? 4 месяца? Меньше?) И вот теперь Артур догадался. Пока он не вытянул из нее правду, но сколько еще она сможет скрывать? Значит, в ее жизни появится еще одна сила, с которой надо считаться. Брат непредсказуем. Как он поступит? Что ей делать? Господи, если бы было с кем посоветоваться. Приятельницы в универе? Да ну их, у одних только шмотки да тусовки на уме. У других - сплошь высокие материи, мертвые поэты в голове, услышав о беременности, или спросят, что это такое, или упадут в обморок, а, придя в себя, предложат носить алую букву 'А' на груди . Макс? Исключено. Тут же скажет Артуру или, хуже того, Отто. Ну почему у нее нет мамы?
   Рене просто не вынесет, если и брат, и бывший любовник начнут давить на нее и требовать, чтобы она сделала аборт. Может быть, ей стоит просто тихо исчезнуть из Цюриха. Наврать что-нибудь про специализацию, стажировку, или про то, что ей предложили работу, и испариться в пространстве, тихо снять квартирку где-нибудь в другом городе или за границей, спокойно выносить и родить малыша.
   Она что, всерьез это? Собралась рожать? Одна?
   Именно так. Собралась. Любимый бросил ее, но оставил самое дорогое, что мужчина может подарить женщине. Своего ребенка, часть себя. Она просто не сможет убить его, отказаться от этого чудесного подарка. Конечно, неизвестно, что бы она запела, не будь у нее этого трастового фонда, благодаря которому она не бедствует и никогда не узнает, каково это - одной растить ребенка, не имея ни жилья, ни денег. Но, скорее всего, это ничего бы не изменило, да она и понятия не имеет, не перекроют ли ей кран, узнав о том, что она, незамужняя, забеременела. По крайней мере, жилье у нее есть свое, это уже хорошо. И не будет она убегать никуда и прятаться в чужих городах, как все та же трусливая, малодушная мышь. Никакая она не мышь. У нее хватит силы характера, чтобы отстоять своего ребенка. Пошли они все... Пришла пора прощаться с детством - становиться взрослым человеком, принимать решения и стоять за то, что тебе дорого.
   Рене решительно перелистала телефонный справочник и нашла телефон ближайшей клиники, где принимает врач-гинеколог.
   Дальше все складывалось удачно - ее соединили с кабинетом доктора Ингрид Эльке, сестра предложила подъехать к одиннадцати часам. Как раз есть время умыться, одеться и доехать.
   С одеждой возникли проблемы. Пришлось надеть самые узкие свои джинсы и проткнуть в ремне еще одно отверстие сантиметров на 5 раньше предыдущих. Раньше она мечтала иметь талию потоньше. Вот теперь пожалуйста, только почему-то хорошо выглядеть она не стала. Чересчур худая. Ребра можно было пересчитать и раньше, но теперь... Ничего хорошего. И где там ребенок помещается, в этой впалой яме, которая у нее теперь находится между бедрами и грудью? Отто когда-то с ума сходил от ее животика, который тогда был такой ровный, плоский и гладкий. Теперь, наверное, и смотреть бы на нее не захотел.
   - Ты куда-то собралась? - спросил Артур, выходя из кухни, где он, видимо, заканчивал завтрак. Ее замутило от запаха свежего кофе. А раньше это был один из ее любимых ароматов. Она постаралась справиться с тошнотой, пожала плечами, мол, куда-то собралась, кто знает, куда.
   - Я могу поехать с тобой. Отвезти. Не дойдешь еще сама. - Артур подошел ближе, пристально глядя ей в глаза. Она нагнулась, чтобы застегнуть ботинки, перед глазами взорвался рой черных мушек. Боже, она сейчас потеряет сознание. Распрямилась, справляясь с обморочной дурнотой, пробурчала кое-как:
   - Не надо. Я такси вызову.
   - Ну, как хочешь. - Он вернулся на кухню. Рене спустилась на лифте и поймала такси.
   Ветреный, пасмурный день навсегда отпечатался в ее памяти. Снежинка на рукаве ее синей куртки. Салон такси-мереседеса, водитель со славянским акцентом. Он спросил ее 'Куда едем, кохана?' и она не знала, что это означает. Пет Шоп Бойз по радио. You pay my rent. Вот клиника. Монстеры и орхидеи в коридоре. Мятная конфетка из вазочки для тех, кто ждет вызова, помогла немного облегчить тошноту. В приемной никого не было. Потом из кабинета вышла беременная женщина, и сестра выглянула и пригласила Рене.
   Девушка вошла. После короткого обмена с сестрой несколькими фразами насчет страховки, она села на стул перед столом доктора.
   Доктор Эльке, моложавая сорокалетняя блондинка, поинтересовалась:
   - Что вас привело к нам?
   - Задержка. Я... думаю, что беременна.
   Несколько уточняющих вопросов, доктор была немного удивлена. Эта 19-летняя девушка была вроде бы рада своей беременности, что обычно бывает в гораздо более зрелом возрасте. 19-летние называют это 'залетом' и спрашивают про аборт. Эта сразу заявила, что хочет ребенка и надеется, что все пойдет хорошо. Впрочем, девушка настолько худая, что у нее может запросто быть аменорея.
   - Ну что же, давайте проверим. Пройдите с сестрой. Карен, кровь на ХГЧ.
   Рене прошла в соседнюю комнатку, сестра взяла у нее кровь из вены и предложила лечь на кушетку. Около кушетки стоял какой-то телевизор или компьютер, Рене не поняла.
   - Что это?
   - Ультразвук. Доктор посмотрит вас.
   Прошло всего 5 минут, и Рене окончательно попрощалась с детством. Всего пять минут неистового сердцебиения, вспотевших ладоней и головокружения от страха, довольно неприятный осмотр, и доктор произнесла:
   - Да... вы беременны. Плодное яйцо закрепилось правильно, сердцебиение плода определяется, размеры соответствуют сроку восемь недель. Карен, что с анализом крови?
   - ХГЧ соответствует сроку от восьми до десяти недель.
   Боже мой, невероятно... Малыш. У него уже даже бьется сердечко, у такого маленького! 'Отто, мы с тобой зачали человека, у которого уже бьется сердце'. Наверное, она должна была бы испугаться, напрячься по полной программе, ну хотя бы задуматься, заказать выписку с банковского счета, достать калькулятор, взвесить все за и против - как теперь ей быть, что делать, справится ли она... К черту. Вся ее депрессия куда-то улетела, как стая испуганных ворон, хлопая черными крыльями, Рене почувствовала, как почти против воли на ее лице расплывается широкая, блаженная улыбка. Счастье. Как я счастлива. Словно солнце вдруг выглянуло, пробив своими лучами темные свинцовые тучи и изменив все вокруг. Мой малыш. Мое сокровище, мое чудо, мое солнышко.
   Рене внимательно слушала, что ей говорили, насчет диеты, витаминов, но никак не могла сосредоточиться, ее мысли были в полном беспорядке. Теперь она знает точно. И она приняла окончательное решение. Она оставляет ребенка. Он родится. У него не будет отца, но будет мать. Она никогда не бросит его, чтобы угодить новому мужу. Будто услышав ее мысли, доктор Эльке спросила:
   - Вы замужем?
   - Нет. Но я все равно буду рожать.
   Доктор тепло улыбнулась:
   - Я думаю, это правильное решение. Об абортах жалеют часто. Но я ни разу не встречала женщину, которая пожалела бы, что решилась рожать.
   Рене с благодарностью посмотрела на нее, ее лицо тоже осветилось улыбкой:
   - Да. Я... точно буду рожать. Я точно решила. А вы расскажете еще про витамины? А то я не запомнила.
   - Для начала вам надо набрать вес. У вас истощение, это может навредить плоду. Давайте взвесимся.
   - Сорок девять килограмм, - сказала сестра.
   - Плохо. Какой у вас рост?
   - Метр семьдесят четыре.
   - При вашем росте надо весить минимум на десять килограмм больше.
   - Я не могу есть. Меня тошнит.
   - Это бывает в первые месяцы беременности. Но не до такой степени. Я предлагаю вам немедленно лечь в больницу.
   - Я очень постараюсь набрать вес, - неуверенно сказала Рене. Она попыталась вспомнить, она не ела всегда из-за тошноты, или частично из-за своей хандры? Если это так, то с хандрой покончено. Она ни за что не навредит своему ребенку. Прямо сейчас пойдет в ресторан и наестся мяса, пирожков и роллов.
   Врач с сомнением покачала головой.
   - По-хорошему, я вас не должна отпускать. Ну ладно, давайте сделаем так. Завтра утром Вы сдадите все анализы, послезавтра я вас жду. Если вы не наберете хотя бы килограмм, возьмите с собой вещи, полежите недельку тут у нас в клинике.
   - Я прямо отсюда пойду в ресторан, - весело сказала Рене. Неужели еще сегодня утром она умирала от тоски? Ведь все прекрасно! Пусть она многое потеряла, зато сколько приобрела!
   Что там она должна сделать? Набрать килограмм меньше, чем за 2 дня? Круто, но она справится. Еще бы! Да здравствует пицца и жареная картошка!
   - Только, пожалуйста, не увлекайтесь фаст-фудом.
   - Никогда!
  
   - Без комментариев, - Отто посмотрел на журналиста из околоспортивного таблоида таким взглядом, что тому впору было бежать заказывать себе гроб. Но малый был явно не из тех, кого легко отвлечь или запугать:
   - Отто, я все же надеюсь, что ты сможешь прояснить ситуацию, которая так интересует твоих болельщиков, людей, которым ты небезразличен. В конце прошлого года ты встречался с девушкой, и, по мнению очевидцев, у вас все было серьезно. Что произошло?
   - Ничего. Просто расстались. И серьезно ничего не было.
   Отто не любил таблоиды. Но приходилось иметь дело и с ними - это тоже было частью его работы. Сейчас он больше всего хотел защитить Рене, он полагал, что ее тоже могут преследовать вопросами об их отношениях. Он не сомневался, что, если это произойдет, она сможет вести себя корректно, и не будет обрушивать в микрофоны потоки откровений о ее бывшем романе с Ромингером. И уж тем более, она не будет сводить с ним таким образом счеты за то, что он ее бросил. Но он боялся, что она до сих пор тяжело переживает их разрыв (в конце концов, разве с ним это же не происходит до сих пор?) и что подобное внимание только причинит ей дополнительную боль. Ему было неприятно говорить 'ничего серьезного', но, если бы он сказал обратное, и к нему, и к Рене начали бы цепляться еще сильнее.
   - А по чьей инициативе вы расстались? - не отставал репортер.
   - Ни по чьей. Это просто кончилось.
   - Ты, я вижу, не хочешь рассказать своим поклонникам правду.
   - Я все рассказал. - Отто отвернулся, всем своим видом показывая, что аудиенция окончена, и потопал к лифту. Журналист поймал его в Валь-д'Изере, где мужчинам предстояло катать гигантский слалом. Это был один из очень редких случаев, когда расписание соревнований мужского и женского кубков совпадало - девушки послезавтра выходили на супер-джи. Макс тоже была тут, и Отто собирался позвонить ей, он знал, в каком она номере. Может, вместе поужинают или сходят куда-нибудь. Все лучше, чем сидеть одному перед теликом или путаться с очередной дешевкой.
   Отто знал, что в этом же отеле остановилась Клоэ, но не собирался встречаться с ней. Их соглашение как-то перестало его устраивать, хотя он не исключал, что через какое-то время он вернется к ней - чтобы держать на расстоянии других, особенно, конечно же, 'хороших'. Проблема была в том, что, во-первых, он не хотел Клоэ, ну совсем не хотел. А во-вторых, он начал подозревать, что она использует их соглашение для того, чтобы привязать его к себе. Он одернул себя: у него что - паранойя? Он решил, что все бабы в мире за ним охотятся? Совсем рехнулся. Мания величия. Но он перестал доверять ей. А это было серьезно, паранойя или нет.
   А вот Артур Браун не приехал сюда. Он остался в Цюрихе. Отто было интересно, почему, и он надеялся, что Макс его просветит на этот счет. Не то чтобы он мечтал в очередной раз оказаться объектом наездов, он просто хотел хотя бы таким завуалированным образом убедиться, что у Рене все хорошо. Что она пережила их расставание. И что она не...
   Сколько раз он забывал про резинки, пока был с ней? Почему ни с кем другим у него не было незащищенного секса? А с Рене - раз сто, наверное. Прошло уже много времени, наверное, если бы что-то было не так, он бы об этом уже узнал. А как?
   Она могла бы ему позвонить. Или Браун мог бы ему сказать. Но она не звонила, и Артур ни разу не упомянул ничего такого. Значит, она не беременна. Ну и хорошо. Пора уже выкинуть из головы все это.
   А Брауна он даже зауважал. Этот рантье-халявщик четко стоял на страже интересов младшей сестры, не боялся наезжать на Ромингера за то, что тот бросил девочку. Вообще-то Отто привык, что любой дважды подумает, прежде чем косо посмотреть на него - лапа у него была тяжелая, и опыт в драках будь здоров, он прошел суровую школу в автосервисе. А этот камикадзе при каждой встрече задирался - и ничуть не боялся. Отто мог бы, конечно, принять вызов и навешать ему люлей, но не хотел, хотя Браун просто-таки напрашивался на это. Но Ромингер спускал ему то, что прежде никому не прощалось, самые мерзкие оскорбления, кто бы при этом не присутствовал. Любому другому в любой другой ситуации он бы ответил правой в челюсть. Но Артур в общем-то прав, Отто действительно поступил как последний мудак. Возможно, Отто бы на его месте тоже выступал. Наверное, даже сам бы начал драку (Артур его всячески провоцировал на это, но первый не нападал почему-то). Отто представил себе рокировочку и даже фыркнул - Браун соблазнил и бросил Джулиану, а он в качестве старшего брата бегает вокруг и блюдет сестричку. Жесть. Только, во-первых, они оба младше Джулианы, а во-вторых... Браун и его сеструха - да крошка Арти пожалел бы, что родился на свет. Интересно, она когда-нибудь выйдет замуж?
  
   Артур вернулся домой около трех часов дня. Он разулся, снял куртку и понес на кухню коробку с пирожными из кафе 'Захер'. Очередная безнадежная попытка заставить сестру поесть.
   О, чудо! Перед плитой стояла Рене и прямо со сковородки уплетала остатки утреннего омлета. Она стрельнула в него глазами и сообщила с набитым ртом:
   - Фкушно ошень! Назначаю тебя шеф-поваром!
   - Балбеска, - рявкнул он в ответ: - Будешь меня еще так пугать?
   Она все еще была бледная и худющая как скелет, а полосатая пижама подчеркивала ее сходство с узником концлагеря, но ее глаза снова блестели яркой голубизной и лукавством. Неужели начала оживать?
   - А теперь расскажи-ка мне как на духу, что это было, - Брат открыл холодильник и поставил внутрь нарядную коробку с пирожными. - А то не получишь десерт.
   - Ничего не было, Арти. Все прошло.
   - Ты уверена?
   - Ну конечно. Ты был прав, что он меня бросит. Теперь это позади, и мы все забудем, да?
   - Глас рассудка, - одобрительно кивнул он. - Если хочешь, я набью ему морду. Так, для компенсации морального вреда.
   - Моего или твоего?
   - Общего.
   - Неа, не хочу. Он ни в чем не виноват. Он такой, какой есть. И ты меня предупреждал, и Макс, я не послушалась, ну и ладно, сама виновата. Зато мне было хорошо с ним. Я всегда буду вспоминать его добром. Помнишь в 'Суперстаре'? It was nice, but now it's gone . Да и потом, давай будем реалистами - большой шанс, что не ты ему, а он тебе набьет морду.
   Артур пожал плечами:
   - Пусть так. Теперь тебе осталось набрать килограмм пять и снова ходить на учебу. А то смотри, отчислят, и у тебя будут проблемы с деньгами.
   - А почему ты не поехал на этап?
   Он помолчал, потом нехотя сказал:
   - Меня уволили. Это должно было рано или поздно произойти.
   Сестра ахнула:
   - Артур! Почему?
   - Сборная страны - не благотворительная организация. Им нет резона держать человека без потенциала.
   - Это ты без потенциала? Да что за бредятина!
   - Как ты сказала, давай будем реалистами. Я никогда не смогу достичь таких результатов, как Ромингер или хотя бы Тони. Я это знаю. И Регерс. И Брум. Мне в этом году надо поступать в универ, это последний год, дальше тянуть некуда. Ты не хуже меня знаешь, что поступить туда не так уж и просто. Надо зубрить кучу всякого дерьма - химию, биологию...
   - Ну что же, - Рене села напротив него с пакетом молока и налила себе полстакана. - Тогда нам обоим есть смысл покончить с прошлым и начать жизнь сначала. Что ты на это скажешь?
   - За это стоит выпить, - сказал Артур. - Давай-ка, убирай это. У нас есть Бэйлис, ты вроде бы его уважаешь?
   Она нахмурилась:
   - Арти, я как-то не привыкла кирять средь бела дня. Давай отметим попозже, вечерком, после ужина. И пирожные пригодятся тоже.
   Интересно, как бы ей совсем отвертеться от выпивки. Беременным женщинам пить вредно. Она не скажет брату о ребенке, он узнает об этом, когда уже нельзя будет скрывать. Живот вырастет, наверное, через пару месяцев, не раньше, тогда будет поздно уже говорить об аборте. И Артуру придется принять как свершившийся факт, что его сестрица собралась заделаться матерью-одиночкой. А пока что никто ничего не узнает. Вот и славно. А с Бэйлис - что-нибудь придумаем. У них есть непрозрачные позолоченные ликерные рюмки, если она поставит их на стол, а потом аккуратненько улучит момент и выльет в раковину, он ничего не заподозрит.
  
   В отличие от Ромингера, карьера Максин Ренар не взлетала с нуля в стратосферу. Она развивалась постепенно - третья группа, медленно растущий рейтинг, тридцать четвертое место, тридцать второе, двадцать седьмое. Достаточно, чтобы считаться многообещающим дебютом, но пока не более того. Журналисты и аналитики были добры к ней, потому что она была стабильна, ей всего двадцать один, и она хороша собой - болельщики таких любят. Никто бы не отказался иметь на своем счету честь открытия будущей звезды, поэтому ей доставалось больше внимания, чем другим девушкам постарше, которые делили с ней места во второй и третьей десятке турнирной таблицы. К тому же, она дружила с Ромингером, что тоже придавало ей определенный вес - в эти дни все, к чему он ни прикасался, обращалось в золото.
   Они сидели в небольшом кафе неподалеку от отеля. Пока ни любители автографов, ни журналисты их не засекли, ну и хорошо. Отто достал сигареты, закурил, улыбнулся Максин:
   - Куда Брауна дела?
   - Ты не знаешь? Его уволили.
   - Во как, - он нахмурился. - Брум?
   - Кто же еще, - вздохнула она. - Да о чем звук, к этому давно шло. Он мне давно уже говорил, что если его не вышибут, он сам уйдет, ему учиться пора.
   - И что теперь? - спросил он.
   - Ничего, будет поступать на медицинский факультет.
   - Понятно.
   - А ты что? - поинтересовалась она. - Доволен собой? Не каплет и не дует?
   - У меня все нормально, - пробурчал он.
   - Оно и видно. Отто, Отто. Ты столько времени якшался со всякими тупыми бимбо , что не смог увидеть настоящую девушку.
   - Ну мы опять об этом? - вяло возмутился он. - Хватит, Макс, надоело.
   - Я твой друг. Кто, если не я, прочистит тебе мозги?
   - Оставь мои мозги в покое. А вы видитесь с Брауном?
   - Видимся, только не так часто, возможностей меньше.
   - Что он рассказывает? - неловко спросил он.
   Ага, подумала Макс. Нам интересно.
   - Да ничего, записался на подготовительные курсы в универе.
   - И... все?
   - Дай-ка подумать. Ну, весной планирует месяц провести в Женеве у деда в его бывшем отделении, типа в рамках подготовки.
   - В каком отделении?
   - Ты же знаешь, у него дед - очень известный врач, только уже не работает.
   - А, ну да, - Отто хмуро посмотрел на нее, не решаясь напрямую спросить о Рене. Макс видела его насквозь, но не собиралась облегчать ему жизнь. К тому же, она не решила, стоит ли рассказывать о том, что она знает. Ну услышит он, что Рене очень страдает, и что это изменит? Он вернется? Если бы. Он же и сам явно страдает, непонятно - как другие этого не видят? Но принял это дебильное решение бросить Рене, и осуществляет его с тупой решимостью стенобитного орудия, и она понятия не имеет, как вбить в эту красивую башку толику здравого смысла. Такой умный по жизни, Ромингер всегда отличался редкостной глупостью во всем, что касалось женщин. Но сейчас превзошел сам себя - ведь любит девушку, еще как любит. И она его тоже. А вот взял и бросил, идиот.
   Макс еще не закончила дразнить его:
   - Ах да, совсем забыла. Он хочет купить новую машину...
   - Да? А чем ему старая плоха?
   - Ну не все же по четыре года, как ты, на одной машине ездят.
   - И куда он старую? - Отто обратился в слух. Может, Рене начнет ездить?
   - Купить хочешь? - поддела Макс.
   - Кадиллак?! Боже упаси. На бензине и налогах разорюсь.
   - Жаль, он мог цену хорошую дать. Продавать, конечно, собирается.
   - Да у меня и так новая машина появилась. Шефер звонил вчера.
   - Да ну? Какая? Ауди?
   - Конечно. Сотка. Макс, а что еще он говорит?
   - Ромингер, ты же хочешь спросить о Рене. Почему так прямо не скажешь?
   - Ничего я не хочу.
   - Нет? Ну ладно. Почему нам меню не несут?
   Официантка будто услышала и тут же материализовалась около их столика. Дала им меню, порекомендовала запеченную индейку и попросила у Отто автограф, вырвав лист из своего блокнота.
   Отто обычно был добр к болельщикам и не ленился писать что-то вроде 'Тиа с любовью', даже если эта Тиа оказывалась сорокалетней теткой. Но на этот раз он с отсутствующим видом черкнул свою подпись и мрачно уставился в меню. Официантка отошла.
   - Я возьму 'Цезарь' с креветками и эту индейку, - жизнерадостно сказала Макс. - А ты?
   - Я подумаю. Ну?
   - Что ну?
   - Рене. Что?
   - Что?
   Отто вздохнул:
   - Ладно, кончай этот балаган. Как она?
   - Я ее не видела давно.
   - Ну и? - он заерзал в кресле и потянулся за новой сигаретой. Макс не преминула проворчать:
   - Ты слишком много куришь.
   Он молча сверлил ее взглядом.
   - Что ты хочешь услышать, Отто? Что она ночей не спит и оплакивает тебя, любимого? Да?
   - Я хочу, чтобы у нее было все в порядке.
   - Тогда тебе не повезло. Она явно в тяжелой депрессии. Молодец, Ромми. Ты настоящий кретин.
   Он промолчал с несчастным видом, видимо, вполне согласный с подобным определением. Макс проворчала:
   - Вы оба несчастны, и все из-за тебя.
   - Ничего подобного. У меня все хорошо.
   - Почаще себе говори об этом, может, поверишь, - сладко улыбнулась девушка. Официантка подошла и спросила, выбрали ли они, что закажут. Макс попросила бокал красного вина, 'цезарь' и индейку, а Отто - пиво, салат из морепродуктов и говяжий ти-бон.
   Макс тяжело вздохнула:
   - А я тоже хотела тебе что-то сказать.
   - Говори.
   - Знаешь, мне просто некому больше.
   - Ну?
   - Пообещай, что никому не скажешь.
   - Не скажу.
   Она тяжело вздохнула:
   - Боюсь, что у меня проблема. Я беременна, уже месяц.
   Он потрясенно уставился на нее.
   - Ты шутишь?
   - Да уж какие тут шутки...
   - Вы что, не предохранялись?
   - Предохранялись, конечно.
   - Тогда как?
   - Тебе интересно?
   - Просто непонятно.
   - Да что тут непонятного, - вздохнула Макс. - Я пила таблетки. Забыла их дома, когда ездила в Леви. Там в аптеке их не оказалось. Он ведь туда не ездил, ну я и подумала, что ничего страшного, ну пропущу неделю. А дома снова начала пить. Потом уже аннотацию прочитала, что так нельзя.
   - Круто.... А эти таблетки не повредят ребенку?
   Макс тяжело вздохнула и не ответила.
   - Ну и что дальше? - спросил Отто.
   - Вот что бы ты сделал на моем месте?
   - Я не могу быть на твоем месте. Я мужчина.
   - Хорошо. Тогда что мне делать, по твоему мнению?
   - Как это 'что'? Ничего. Родишь и будешь растить.
   - Ничего? А вот посмотри. Если я решу рожать, я потеряю этот сезон и следующий, потому что рожать бы пришлось в сентябре. Меня бы выгнали из сборной, со спортом было бы покончено. Нереально вернуться, пропустив 2 сезона. А я ничего больше не умею, кроме как кататься на лыжах. Как бы я прокормила себя и ребенка?
   - Ты ничего не забыла? - холодно спросил Отто.
   - О чем ты?
   - О папаше. Ты же не сама залетела.
   - А что папаша?
   - Он должен вас содержать, вот что.
   Макс вздохнула еще тяжелее:
   - Ты не понимаешь. Я не хочу выходить за Артура. И я совершенно не уверена, что он бы согласился, чтобы я рожала. И самое главное, я вообще не хочу рожать.
   - А ты ему говорила?
   - Нет. И не собираюсь.
   - Слушай, ты вообще в адеквате? - мрачно спросил Ромингер. - Ребенок его?
   - Конечно, его. Чей еще!
   - Ну так он же его отец! Почему ты не хочешь ему сказать?
   - Что бы ты сделал на его месте?
   Эта постановка вопроса не вызвала у Отто никаких затруднений, он быстро ответил:
   - Однозначно. Взял бы тебя за шкирку и поволок в загс.
   - Ну а я не пойду за него замуж! Отто, пойми, он понятия не имеет, что делать со своей жизнью, он сейчас учиться будет, куда ему детей заводить? Если я сделаю аборт, всем будет лучше!
   - Ты, я вижу, все решила, - Ромингер посмотрел на нее с отвращением. - А что это живой ребенок, не подумала?
   - Послушай, тебе легко морализировать! - разозлилась Макс. - Тебе-то что, ведь это моя жизнь!
   - Не твоя! - взорвался Отто. - Ты собираешься угробить ребенка ради своей гребаной карьеры!
   - Отто, я не жду твоего одобрения и благословения, - тихо сказала она.
   - А чего ты ждешь? Поддержки? Ну так хрен ты ее получишь! Если бы ты решила рожать - тут другое дело.
   - Ничего я не хочу, - надулась Макс. - Я думала, ты мой друг. Ладно, проехали. Забудь. - Она встала из-за стола. Он схватил ее за руку и потянул вниз, заставляя ее сесть обратно.
   - Хорошо. За меня ты пойдешь?
   Она пораженно замолчала, глядя на него во все глаза. Видно было, как ему не хотелось это говорить. Но он сказал. Она не ожидала такого. Он сидел перед ней, его губы были плотно сжаты, в глазах - все девять кругов ада, он вытряхнул очередную сигарету из почти пустой пачки и ждал ее ответа.
   - Отто. Ты с ума сошел? Ты собрался брать на себя чужого ребенка? Уж не говоря обо мне.
   Он молча смотрел на нее.
   - И я тебе никогда не нравилась.
   - Это не так. Ты мой друг.
   - Друг, кореш вроде Ноэля Пелтьера? С которым вы просто валяете дурака на фрирайде? И ты это полагаешь причиной...
   - Максин, я серьезно говорю. Ты выйдешь за меня замуж и родишь ребенка. - Он впервые за 5 лет знакомства назвал ее полным именем.
   - Ты все еще несешь власяницу за Мону Риттер, - горько усмехнулась она. Его лицо окаменело. Макс прошептала: - Прости. Я не должна была это говорить. Не сотрясай зря воздух. Я не пойду за тебя. Я не могу сломать твою жизнь.
   - Это все пустые разговоры! Ты не можешь убить ребенка!
   - Я не приму твою жертву, Отто. Понял ты меня или нет? Я не пойду за тебя! И я сделаю аборт!
   - Макс, послушай меня...
   - Это ты меня послушай! Ты не любишь меня!
   - Да к черту всю эту любовь, не в ней дело!
   - Ты любишь Рене! - отрезала она.
   - Нет!
   - Ты просто боишься себе признаться!
   - Рене не беременна, в отличие от тебя!
   - Да кто тебе это сказал?!
   Отто пораженно уставился на нее. Ему не хватало воздуха, ощущение, как от удара в поддых.
   - Она... беременна?
   - Я этого не говорила, - быстро сказала Макс.
   Он нахмурился:
   - Говори! Да или нет?
   Макс нехотя ответила:
   - Я не знаю.
   - Правда не знаешь?
   - Правда не знаю. Ни она, ни Артур мне ничего не говорили.
   - Значит, будет так, - Отто решительно затушил сигарету. - Я сейчас звоню Брауну...
   - Нет!
   - ...Говорю ему про тебя и спрашиваю насчет Рене.
   - Отто!
   - ... Если она беременна - извини, я отзываю свое предложение. Если у нее ребенок, то он мой, и я отвечаю за него. Если она не беременна, а Браун не женится на тебе, значит, все, мы с тобой женимся. Ты рожаешь, и я вас обеспечиваю, и мы вместе растим твоего ребенка.
   Пришла официантка, поставила перед ними салаты. Никто из них не обратил внимания, только замолчали, пока она не отошла.
   - Ты обещал никому не говорить!
   - Плевать, что я обещал!
   - Ромингер, если ты скажешь ему, что я беременна, ты мне больше не друг!!!
   - Не так! Если ты сделаешь аборт, я тебе больше не друг!
   Они только что почти кричали друг на друга, и вдруг повисло молчание. Наконец Макс покачала головой.
   - Нда... - медленно сказала она. - Тогда у нас нет вариантов. Мы больше не друзья. Отто, теперь послушай меня. Если бы я хотела выйти за тебя, я могла бы с тем же успехом выйти и за него, тем более что отец ребенка - он. Но я не хочу замуж ни за кого из вас, и вообще ни за кого! И рожать сейчас не буду в любом случае! Отто, это все-таки моя жизнь, и пусть я даже потеряю твою дружбу, но я все равно буду сама решать, как мне жить. Я не дам тебе распоряжаться моей жизнью. За кого выходить, когда рожать - это мое дело. Не твое.
   - Это ребенок не только твой, но и Брауна, и он имеет право знать и участвовать в решении.
   - Отто, я прошу тебя, не надо. Ты только сделаешь этим всем хуже.
   - Я дам твоему ребенку шанс.
   - Ты не Господь Бог!
   - Это пустая болтовня. Браун должен знать. Ты не имеешь права скрывать от него!
   - Да кто ты такой, чтобы решать за меня?
   - А ты кто такая, чтобы решать за него?
   - Как мило с твоей стороны так блюсти его интересы!
   - Ты хоть понимаешь, что тут есть еще и интересы ребенка? Если Браун их защищать не намерен, то я делаю это!
   - Да иди ты к черту!
   - Сама иди! Я сейчас же ему позвоню.
   - Ты предатель!
   - Хватит, я не собираюсь с тобой спорить! - Отто бросил на стол несколько банкнот за нетронутый ужин и пошел к стойке. Его лицо было мрачнее грозовой тучи.
   - Мне нужен телефон, - рявкнул он бармену по-французски.
   - Вон таксофон, пожалуйста. Нужна телефонная карта? Звонок местный или международный?
   - В Швейцарию, Цюрих.
   Рядом как раз оказалась официантка, обслуживавшая их, и Отто остановил ее.
   - Мадемуазель, Вы могли бы мне помочь? Я сейчас буду звонить, если трубку возьмет девушка, я передам трубку Вам, и Вы попросите позвать Артура.
   - Хорошо, мсье.
  
   Артур смотрел новости по телевизору, когда зазвонил телефон. Рене еще днем прилегла поспать и до сих пор не выходила, поэтому он быстро взял трубку.
   - Алло?
   - Привет.
   - Привет, - холодно ответил Артур, узнав голос Ромингера.
   - Я только что говорил с Макс.
   - Я тоже с ней сегодня говорил. И что?
   - Она беременна.
   - Нет. Этого не может быть! Она пьет таблетки!
   - В прошлом месяце пропустила.
   Артур задохнулся:
   - Зачем? Господи Боже, как...
   - Случайно. Ты понял или нет? Она беременна от тебя!
   - Я... понял... Почему ты мне говоришь, а не она?
   - Потому что она собирается делать аборт! - прорычал Ромингер. - Ты собираешься что-то с этим делать или нет?
   - Я... да, конечно. Где она? Дай ей трубку.
   - Сейчас, - Отто положил трубку за рычаг и вернулся к их столику с намерением отволочь Макс к телефону хоть силой.
   Ее там не было. Ее сумочка исчезла, и ее куртка не висела на вешалке около двери. Она ушла.
   Отто выскочил на улицу как раз вовремя, чтобы увидеть, как за угол заворачивает такси. Номера видно не было.
   Он бросился обратно в кафе, к телефону. Трубка лежала, где он ее оставил.
   - Она убежала. Я лечу в отель, чтобы поймать ее. Ты жди у нее дома. Черт, я идиот, не надо было от нее отходить... Все, давай. У тебя есть ключ от ее квартиры?
   - Да. Я сейчас же выеду.
   - Да. Браун... Что у Рене? Она не беременна? - быстро выпалил Отто.
   - Говорит, что нет.
   - Все. Езжай. - Отто вылетел из кафе и спохватился. Отель совсем рядом, через дорогу! Зачем ей такси? Хотя это может быть и не она...или не в отель. Он понесся к отелю.
   - Мадемуазель Ренар? - любезно переспросил клерк на ресепшене. - Нет, ключ не брала. И не выписывалась. Позвонить ей в номер? Но, раз ключ на месте...
   - Не надо. - Отто подумал, зачем тратить время.
   Несколько секунд спустя его машина с ревом вылетела со стоянки отеля.
   В аэропорт. Если она там, он перехватит ее. Ему плевать на все эти разговоры про то, что это ее жизнь и прочее. Он не допустит, чтобы она это сделала, и все тут! Она не его женщина, и ребенок тоже не его, но ему плевать на это. Он и раньше влезал в ее жизнь, правда, с ее согласия и по ее просьбе.
   Его просто возмущало, как это некоторые женщины, те самые, у кого от природы должно быть в крови любить и защищать своих детей, готовы причинять им самое страшное, самое непоправимое зло. Но он никогда не предположил бы, что Макс такая же. Самое время вспомнить, как появился на свет он сам. Он родился, когда между его родителями уже не было ничего, кроме взаимной ненависти. Когда мать узнала о беременности, тут же отправилась к врачу с намерением избавиться от ребенка. Отец случайно узнал об этом от ее служанки и запер жену в тщательно охраняемой клинике до самых родов. Если бы служанка не проговорилась, если бы отец не успел, если бы в той клинике, куда он поместил Анн-Франсин, надзор за ней оказался чуть слабее или ей удалось бы договориться с кем-то из врачей, его, Отто Ромингера, попросту не было бы на свете. В голове не укладывалось, что она могла так поступить - будучи замужем, не имея никакой карьеры, зато имея денег больше, чем надо, чтобы прокормить сотню детей, располагая возможностями нанимать столько нянь и другого персонала, сколько сочтет нужным - почему женщина в таких условиях может не захотеть родить? Этого он просто не мог понять. Даже если всеми фибрами души ненавидишь отца ребенка, разве это причина?
   Хотя кто он такой, чтобы осуждать свою мать? Кто он такой, чтобы заставлять Максин рожать, то есть навязывать совершенно посторонней, по большому счету, женщине, свое мнение о том, как она должна жить? Да ему плевать, имеет он право на это или нет. Он сделает все возможное, чтобы этот чужой ребенок жил. Где ее теперь ловить?
   Аэропорт. Ближайший - в Куршевеле. Скорее всего, она едет туда, раз в отель не вернулась. Паспорт у нее наверняка с собой, она недавно регистрировалась в отеле и вряд ли успела переложить его в сейф в номере. И что она вообще собирается делать? Улетит в Цюрих? Вот это как раз вряд ли. Ну на соревнования забьет, ладно. Ну и что? Она наверняка понимает, что есть шансы, что в Цюрихе ее ждет Браун. Из телефонного разговора (Отто помнил его дословно) в общем-то не явствовало, что Артур сделает то, что на его месте сделал бы Ромингер - а именно потащит девицу в загс и не допустит никакого чертова аборта. Может быть, она знает точно, что он будет с ней заодно и тоже захочет, чтобы ребенок не родился. Нет, этого не может быть. Тогда бы она не волновалась так, что Браун узнает. В Цюрих - домой - она, скорее всего, не поедет. Куда она может податься?
   Ладно, все равно больше всего шансов, что она едет в аэропорт. Куда еще? Правда, Макс, конечно, не дурочка и прекрасно понимает, что он может поехать за ней. И именно в аэропорт. Или с тем же успехом на автостанцию. Железной дороги тут нет - вокзал отпадает.
   БМВ ехал по серпантину вверх, выезжая из долины, в которой находился один из любимых городов Отто, Валь Д'Изер. Впереди и вверху было темно, и именно благодаря этому он вдруг заметил несколькими витками выше задние огни машины. Такси.
   На очередном повороте, уже сократив дистанцию до такси наполовину, он смог увидеть силуэт женщины-пассажирки. Попалась, засранка.
   Отто был отличным водителем, а уж по серпантинам ездил в течение всего своего водительского стажа. Вполне возможно, что таксист ему не уступал, но ему спешить было некуда, и он понятия не имел, что за ним кто-то гонится. Ромингеру понадобилось несколько минут, чтобы догнать его. На коротком прямом промежутке Отто обошел такси и аккуратно прижал его к сугробу на обочине.
   Водитель - пожилой дядька - выскочил из салона и обрушил на Ромингера поток брани. Он в этом деле явно был ас - Отто, который свободно владел французским, хотя и в швейцарском диалекте, услышал даже одну конструкцию, которая прежде была ему незнакома. Но ему было не до лингвистики и не до обмена любезностями - он распахнул заднюю дверцу Пежо и обнаружил там очень испуганную женщину. Незнакомую. Не Макс.
   Черт. С чего он взял?.. Пробормотав какое-то извинение и повторив его персонально для продолжающего ругаться таксиста, он вернулся в БМВ, по пути проигнорировав реплики про 'тупых швейцарцев' и еще про 'бешеных швейцарцев'. Видимо, дед посмотрел на номер машины.
   Таксист, между прочим, не так уж и неправ, со смешком подумал Отто. Он действительно тупой и бешеный швейцарец. Тупой, потому что понятия не имеет, куда делась беглянка. Бешеный - потому что сначала делает, потом думает. Он сел за руль и поехал дальше, в Куршевель, в аэропорт.
   Разумеется, ее там не было. Отто даже не поленился обаять девицу за стойкой информации, которая могла выяснить, регистрировалась ли на какой-либо рейс любой авиакомпании Максин Ренар. Оказалось, что нет. Хотя как раз шла регистрация на несколько рейсов. К примеру, в Базель - вполне подходящее направление. Отто подошел посмотреть на пассажиров, его тут же узнали, начался шум и визг и просьбы об автографе, но все без толку - ее тут не было. Тупой и бешеный швейцарец в своем репертуаре - если она и была тут, ждала регистрации, он ее спугнул и теперь она сматывается отсюда. Впрочем, он уже не сомневался, что ее тут не было. Раз уж тут на этот рейс собрались такие знатоки горнолыжного спорта, ее бы кто-нибудь тоже узнал. Он спросил, не видел ли ее здесь кто-нибудь, но все качали головами - мол, нет, не видели.
   Ехать по автостанциям было совсем без толку - прошло слишком много времени, чтобы она там дожидалась, пока он приедет и начнет наводить порядок. Поэтому он вернулся в Валь д'Изер. В отеле он поинтересовался на ресепшен, не вернулась ли она к себе в номер. Конечно, нет. Ромингер был вынужден признать, что это дело он провалил, она наверняка уже в какой-нибудь клинике, где ему ее не найти, и не позднее завтра она сделает аборт. И все из-за него. Еще одна смерть на его совести.
  
   Артур уже надевал куртку, чтобы ехать к Макс, когда в коридоре возникла сестра. Она выглядела бледной и изможденной, но улыбалась.
   - Хорошо поспала? - спросил он.
   - Отлично. А ты куда собрался?
   - К Макс. Возможно, надолго.
   - Что-то случилось? - насторожилась она, уловив в его голосе нервные нотки.
   - Можно и так сказать.
   - Это секрет?
   - Нет. Она беременна.
   - Господи Боже! - ахнула Рене. - Но разве вы не...
   - Предохранялись, конечно. Но вот случилось...
   - И что ты будешь делать?
   - Что? - зло переспросил Артур. - Если это правда, придется жениться. Только до этого еще надо ее поймать.
   - Что значит поймать? - удивилась Рене. - Я как-то не понимаю...
   - Черт... Объясняй тут, время теряй... Она сказала твоему Ромингеру, что намерена делать аборт. А он позвонил мне. Она сбежала из Валь д'Изера.
   - Господи Боже! - снова сказала сестра. - Езжай, конечно. И держи в курсе. А знаешь, Арти, я бы с удовольствием обзавелась племянником или племянницей.
   - Ну да, - неопределенно буркнул Артур и вышел из квартиры.
   Рене поплелась на кухню и вытащила из холодильника коробку с пирожными. Налила себе воды в стакан - она не любила чай и всегда пила обычную питьевую воду. Задумалась. Отто сказал Артуру, что Макс беременна и хочет делать аборт. Он позвонил ради этого. Получается, что Отто считает, что она не должна избавляться от ребенка? И что из этого следует? Что он и от нее этого не будет требовать? А что будет, если он узнает про ее беременность?
   Перед ее мысленным взглядом сменялись картины одна другой краше. Отто в смокинге, она в белом платье и с букетом невесты перед алтарем в церкви. Она - молодая замужняя, глубоко беременная дама, а любящий муж обнимает ее и шепчет всякие нежности ее большому животу. Он, с букетом цветов, забирает ее с ребеночком из роддома - ее обнимает, малыша целует. И все такое.
   Прекрати! Рене велела себе выкинуть из головы все эти идиллические цветочно-целовально-обнимальные комиксы.
   Jeanny, quit living in dreams... Да, вполне возможно, что он действительно выразит готовность жениться на ней и взять на себя заботу о ней и ребенке. Вот только он сделает это из чувства долга, а не потому, что любит ее или ребенка. Такой брак не сработает. Да, она любит его, и очень хотела бы выйти за него замуж. Но он ее не любит - она об этом знала почти с самого начала. И получила идеальное доказательство этого, когда Отто ее бросил. Он возненавидит Рене, заманившую его в ловушку, как сопляка, и не будет любить ребенка, из-за которого был вынужден жениться на нелюбимой женщине. Нет, такая женитьба не принесет ничего хорошего никому из них, и малышу тоже. Значит, надо молчать. И обеспечить молчание Артура и Макс, раз уж от них скрыть не удастся.
   Интересно, как? Рене усмехнулась. В кино обычно на вопрос 'как заставить такого-то молчать о том-то' следует предложение убить. А кроме шуток? Никак. Захотят - скажут ему. Ну и что? Она ведь уже решила - она справится сама. Даже если Отто силком потащит ее жениться, она все равно не пойдет на это. Пусть он свяжет ее и доставит в загс с кляпом во рту, все равно ей надо будет сказать 'да', без этого их никто не поженит. Пора перестать беспокоиться о всякой ерунде, и все тут.
   Да и сейчас не глухое средневековье, и никого матери-одиночки не удивляют и не напрягают. Женщины, рожая без мужа, уже не боятся ни нищеты, ни общественного порицания. Конечно, ребенку нужен отец, особенно если будет мальчик, но у нее есть брат, из которого получится совсем неплохой дядя.
   И все равно, она так сильно тосковала по Отто. Она все еще безумно его любила. Почему ты это сделал, мой хороший? Почему ты не захотел полюбить меня? Она уронила голову на руки и горько заплакала. Все еще всхлипывая, она вернулась к себе в спальню, вытащила из-под подушки его старую футболку и прижала ее к своей щеке. Так она чувствовала, что он еще не окончательно ушел из ее жизни.
   Хотя теперь она знает, что он от нее никогда совсем не уйдет. Сам он может быть где и с кем угодно, но в ней растет его ребенок, его продолжение. Она положила руку на живот, впервые заговорила, обращаясь к малышу, с легкой неловкостью, будто входя в незнакомую воду:
   - Привет, крошка. Я твоя мама. Я тебя люблю.
   Слышит он или нет? Понимает? Она улыбнулась и погладила свой впалый живот - не верится, что там ребенок, но все же - он там!
   - Ты родишься летом, и мы с тобой будем гулять по улице в колясочке.
   Пусть она решилась рожать одна, зато, по крайней мере, выбрала биологическим отцом ребенка такой замечательный образец человеческой породы, как Отто Ромингер. Сильный, здоровый, красивый. Гены у малыша будут что надо.
   - А сейчас мы с тобой ляжем и отдохнем.
   Она свернулась калачиком под пледом, прижав к себе футболку Отто, как ребенок засыпает с плюшевым мишкой, и попыталась вызвать в памяти образ любимого. Как они лежали тут вместе, как он целовал ее и занимался с ней любовью, и какая нежность иногда светилась в его глазах.
   Вместо этого ей вспомнилось другое. Они лежали и разговаривали. И он рассказывал ей, как приехал в Цюрих. Она уже тогда была потрясена его рассказом, но теперь разложила все по полочкам и попыталась увидеть ситуацию с его точки зрения.
   Он был тогда 16-ти летним пацаном, только после школы, полным решимости жить самостоятельно. Не брал у отца ни раппена, это было делом принципа. Отто приехал сюда на гнилом, разваливающемся Опеле кадете вариа шестьдесят пятого года выпуска (старше его самого!) и устроился работать в автосервисе. Начинал помощником механика, но через 3 месяца стал уже механиком и работал в ночную смену, потому что днем учился в университете. Он поступил на отделение МВА, причем бесплатно и на стипендию, ему не помогал ни папа, ни его связи или деньги. Потом начались тренировки в ФГС. Он продолжал учиться и работать, и еще начал тренироваться. Рене и раньше слышала обрывки этой истории, но на этот раз он изменил своей обычной немногословности и поделился с ней многими подробностями. Она в который раз удивилась его выносливости. Это же правда ужасно тяжело - когда он все успевал? С 9 вечера до 9 утра смена в автосервисе, причем каждый день. Он работал не вполне легально, ведь ему было всего 16, поэтому никакие условия труда не соответствовали законодательству, уже не говоря о зарплате. Каждые сутки в ночь по 12 часов - кто такое выдержит? Он, конечно, уточнил, что у него там в углу лежало одеяло, и он часто даже успевал поспать, но разве этого достаточно? И еще он подрабатывал там же по совместительству бухгалтером. Конечно, тоже за гроши. Ну тут хоть работа нетрудная, по его словам. А днем учеба, причем не что-нибудь, а МВА, а потом тренировки. Она знает, что такое учеба в Цюрихском университете, где требования самые высокие, и студентов не держат только за спортивные достижения и красивые глаза, особенно на стипендии. И что такое тренировки в ФГС - тоже теперь знает. Это когда ты потом от усталости падаешь с ног. Когда все тело ноет, мышцы болят, а если еще упасть на трассе!.. Падения и травмы она тоже видела, и... только бы ее малыш не пошел в профи-спорт!
   И вот Отто добился успеха. Он вышел на диплом в университете, ему осталась самая малость, и он получит свой МВА. Он пробился в спорте, теперь он звезда, теперь он не только знаменит, но и богат. И всего он добился сам, он сам себя сделал, без чьей-либо помощи. Он всегда греб против течения, и всегда побеждал.
   А она тогда слушала его, лежала рядом, прижавшись к нему. Скромная тихая девочка Рене. Тихонечко отучилась в школе, потом поступила на отделение современных языков. Делает вид, что учится. Ну да, учится, конечно. Изучает два языка. Учится говорить на английском, на котором ее учили говорить и читать с детства, и на французском, который был ее родным языком, так как она родилась в Женеве. Ни сантима не заработала в своей жизни, живет на проценты с трастового фонда, и все решения за нее принимают брат и опекун. Почему Отто Ромингер, сильный, независимый и цельный человек, должен полюбить такую бесполезную, никчемную и избалованную особу, как она? Да она ничего в своей жизни не добилась, ни одного шага самостоятельно не сделала. Он не мог ее уважать - неужели смог бы полюбить?
   Теперь у нее появился шанс, по крайней мере, обрести хотя бы самоуважение - она приняла решение, несанкционированное ни братом, ни опекуном, и она выполнит его. Родит ребенка. И ей плевать, если г-н Краузе, опекун, сочтет ее поступок аморальным и перекроет ей выплаты - а он вроде бы имеет на это право по условиям завещания бабушки. Рене найдет себе работу. Она молодая и сильная, ей 19 лет, и она вполне может одновременно работать и учиться (тем более, учеба от нее пока что не требует особого напряжения). Она свободно владеет тремя языками, и это уже не маленький багаж. Многие начинают, не имея и этого. Она даже не будет ждать, что скажет опекун - начнет искать работу завтра же. И будет работать, пока не придет ее срок рожать. У нее все получится.
  
   Артур отпер дверь квартиры Макс в Клотене - внутри было холодно, темно и тихо. Конечно, ее тут нет. Он включил отопление и свет, открыл себе баночку пива, обнаруженную в холодильнике, и уселся перед телевизором, ждать. Быстро сообразил, что лучше, чтобы свет в окнах не горел - чтобы не спугнуть ее, если она вернется, выключил свет и телик, в темноте допил пиво и лег на диван.
   Время шло. Час, два. Он заснул.
  
   В отличие от Браунов и Ромингера, у Макс Ренар были трудности с языками - свободно она владела только родным, щвитцером. По-французски она знала разве что 'лямур, тужур, бонжур' и 'бона сера синьорина' . И что ее фамилия переводится как 'лиса'. С английским дело обстояло чуть лучше: она кое-что понимала, если говорили медленно и разборчиво, и могла немного объясниться. Теперь она собиралась серьезно заняться хотя бы английским - она много ездила, ей приходилось очень много говорить и с организаторами, и со спонсорами, и с болельщиками, и с журналистами, и всегда, если за границей - на английском. А с таким английским, как у нее, далеко не уедешь. Языки ей давались туго. По ней уже проезжалась на эту тему парочка ехидных комментаторов. Надо будет учителя нанять, что ли...
   Она с большим трудом добилась от водителя такси толка - он никак не мог понять, что ей надо доехать до какого-нибудь города побольше. Этот паразит принципиально говорил только по-французски. Кстати, во Франции много таких. Ксенофобы лягушатные... Наконец, он высадил ее около какой-то автостанции и показал на стоящий там автобус, на котором было написано, что он едет до Лиона. Макс пересела в автобус и через несколько часов брала такси уже в Лионе.
   На этот раз ей попался вполне приличный таксист, он не только понял ее английский, но и пригласил в ресторан. Правда, это не помешало ему включить счетчик. Макс отказалась от ресторана и попросила отвезти ее в какую-нибудь хорошую частную клинику где-нибудь в пригороде.
   Пока они ехали, Макс злилась на Ромингера. Мерзавец, праведник чертов. Если бы ему не приспичило совать нос в ее дела, она бы спокойненько организовала аборт дома, в Цюрихе, не крутилась бы по этим чертовым серпантинам на такси и автобусах (до сих пор мутит!) и не ломала бы язык с этими таксистами и врачами. Уж не говоря о том, что в Цюрихе операция ей обошлась бы бесплатно. А тут придется выложить несколько тысяч франков (еще повезет, если французских). Вот так думаешь, что знаешь человека, что пуд соли вместе с ним, что он твой друг и прочее, а он выдает такое. Он ее даже два раза удивил - и своей неадекватной реакцией на ее намерение прервать беременность, и своим предложением жениться на ней. Вот выдал так выдал. Хорошая бы пара получилась, уж не говоря о том, что в ее понимании замужество с ним отдавало бы инцестом, он же ей всегда был как брат. И в том, что она ляпнула про Мону, была большая доля истины. Он считал, что Мона умерла из-за него, так теперь решил, что другой человек должен жить благодаря ему. Идиот... И больно ей надо выходить за мужика, который любит другую женщину, а с ней просто играет в благородство. В Цюрих ей нельзя возвращаться - там ее ждет Артур, с непредсказуемой реакцией. Есть вероятность, что он попытается тоже воспрепятствовать аборту. С ними двумя справиться будет трудно. Поэтому она должна вернуться в зону досягаемости любого из этих двоих, только когда дело будет уже сделано.
   В клинике ей тоже повезло, хотя дело уже было к полуночи - девушка на круглосуточном ресепшене говорила по-немецки, и Макс не то чтобы совсем свободно, но все же договорилась обо всем и оплатила саму операцию и пребывание в палате люкс на сутки, начиная с этой минуты. Ей оставалось только доехать до ближайшего супермаркета и купить себе белье, кое-какие туалетные принадлежности и кое-что из косметики. Благодаря этому сукиному сыну она умотала в неизвестность, имея при себе только губную помаду, паспорт и бумажник. К счастью, в бумажнике были и наличные, и банковская карточка. В клинике принимали к оплате 'Свисс голд', так что проблем не возникло.
   Утром за ней пришла сестра и отвела ее в операционную. Через час Макс вернулась в палату - еще под наркозом, но уже без начинки. Дело было сделано.
  
   Отто возвратился в отель после тренировки выжатый как лимон, к тому же хромой на правую ногу. Идиотская ошибка в середине тренировочной трассы, дело даже обошлось без падения, просто колено приняло серьезный удар и теперь сильно болело. Если боль не пройдет - он рискует тем, что не сможет стартовать на соревнованиях.
   Сейчас он собирался поужинать и заниматься тем, чем должен был заняться уже давно, а именно - написанием диплома. Вообще-то, он должен был сдать в комиссию готовый диплом не позднее 24 декабря. Но он не успел из-за плотного графика соревнований... А если честно - из-за Рене. Он был слишком занят ею, у него не оставалось ни времени, ни сил на диплом. И это было еще одним доказательством того, что он правильно сделал, расставшись с ней. Несдача вовремя диплома могла привести к его исключению - это с последнего курса! Он совершенно точно не мог позволить себе девушку, из-за которой был способен вот так поставить под удар свое образование.
   Но его не исключили. И это было самое удивительное. Дирхоф, декан, лично распорядился продлить ему срок сдачи диплома до 1 февраля. И еще сказал при этом: 'Раз уж он старается во славу нации'... Отто ушам своим поверить не мог. Да, болельщик иногда оказывается там, где его ожидаешь встретить в последнюю очередь. Это не кто-нибудь, а суровый, самый требовательный и строгий в мире декан МВА Дирхоф, который был крайне нетерпим к студентам, которые не находят времени на учебу и не днюют и не ночуют в библиотеке. И особенно сильно осложнял жизнь всяческим хеллрейзерам типа Ромингера.
   Он отходил от ресепшена, когда в лобби вплыла Макс. Ему не нужно было объяснять, что она уже провернула грязное дельце, поэтому он просто повернулся к ней спиной и проковылял к лифту. Ему больше не о чем с ней говорить.
   Макс фыркнула ему вслед. Ну и к черту его. Она сама распоряжается своей жизнью и своим телом, и ей не нужны ханжи и праведники, которые будут ей указывать, когда и за кого выходить замуж и когда и от кого рожать детей. Пошел он... Вполне возможно, что и Артур поступит так же. Отвернется и уйдет.
   У нее защемило в груди. Она все-таки столько лет любила Артура. Они были совсем еще детьми, когда встретились и влюбились друг в друга, им было по шестнадцать обоим. И это решение - сделать аборт - вовсе не было таким уж легким. Но она не могла сейчас позволить себе ничего этого - ни ребенка, ни мужа. Если Артур решит ее бросить - так тому и быть. Она поступила правильно. Пусть они были вместе почти пять лет - теперь все меняется. У нее в спорте все впереди. У него - все позади. Может быть, и ей стоит принять первой решение расстаться с ним - их дороги так или иначе расходятся. Он теперь будет учиться, ему будет не до нее. Ладно. Чему быть, того не миновать. Она готова встретиться лицом к лицу с любым из них. Она сама будет отвечать за себя.
  
  
   Рене проснулась рано, сначала на такси сгоняла в клинику сдать кровь, потом, вернувшись, заставила себя позавтракать - зря, ее тут же стошнило. Несмотря на эту неудачу, она вышла на улицу купить газет. Продавец посоветовал ей взять несколько разных изданий, в которых публиковали объявления о работе.
   Она просмотрела все эти газеты и журналы и сделала несколько телефонных звонков. Ее задачу усложняло то, что она не могла работать полный день - ей еще нужно было учиться. Учебу бросать она не хотела - и дело вовсе не в том, что тогда ей прекратили бы выплаты из трастового фонда, а в том, что она же не будет всю жизнь работать секретаршей или няней. А вряд ли она может рассчитывать на что-то получше - у нее нет ни законченного образования, ни опыта работы.
   А в газетах были не только объявления работодателей - еще там были координаты агентств по трудоустройству. Одно из них ей показалось подходящим - там подбирали работу для переводчиков, секретарей и корректоров. Она позвонила туда, и ей предложили подъехать в течение дня.
   К этому времени ее утреннее недомогание уже немного отпустило, и она смогла снова позавтракать (ей же надо набрать килограмм к завтрашнему дню!). Осталось придумать, что надеть. У нее был вполне приличного вида серый свободный пиджак (его было удобно надевать на экзамены - можно было прятать шпоры). Теперь опять сгодился - под ним было не видно, что брюки на талии перетянуты чуть не в два раза. Под пиджак нашлась изящная бледно-розовая шелковая блузка. Рене накрасилась и вышла из дома.
  
   - У Вас не самая простая ситуация, - заметила директор агентства, выслушав девушку. - Вы можете работать только с двух часов, а специфика работы переводчика и тем более секретаря такова, что они нужны на работе постоянно. Я попробую подобрать что-нибудь, но чудес от меня не ждите. А теперь... - она перешла на французский. - Что Вы можете рассказать о себе?
   Рене тоже перешла на этот язык и начала рассказывать о том, как она учится и почему хочет работать (потому что нужно зарабатывать). Разумеется, пикантную подробность о своей беременности она пропустила.
   - Хорошо, - одобрительно кивнула директор. - Теперь возьмите вот это и переведите на английский. Устно.
   'Это' оказалось отрывком делового письма. Рене перевела.
   - Теперь на французский.
   Рене перевела и на французский.
   - Превосходно. Как насчет итальянского?
   - К сожалению, нет. Других языков я не знаю.
   - Два языка свободно - это уже немало, - признала директор. - Хорошо, фройляйн Браун. Я посмотрю свою базу, если что-то подберу, дам Вам знать.
  
   Проснувшись, Артур долго не мог понять, где он находится. Он всегда, просыпаясь, не помнил сразу, что происходит, наверное, просто спал очень крепко. Ему понадобилось чуть не полминуты, чтобы осознать, что он лежит в гостиной в квартире Макс в Клотене, на диване перед телевизором. Он ждет ее, чтобы выяснить, правда ли то, что ему сказал Ромингер.
   В глубине души он не сомневался, что это правда. Отто просто так болтать не будет, на него не похоже. И то, что Макс сказала именно ему, а не Артуру, не отцу ребенка, просто свинство с ее стороны, но тоже объяснимо. Вероятно, она в данной ситуации видела в Отто что-то вроде подружки, которой можно доверить вот такой страшенный секрет.
   Артур не собирался думать о том, хочет ли он жениться на ней и растить их ребенка. Он, может быть, и не самый благородный чувак в мире, но он, конечно, не откланяется и не скажет, мол, твои проблемы, делай что хочешь. Он сделает все, что должен сделать - а именно женится и признает ребенка своим. Ну да, время не самое лучшее. Ему надо поступать в университет и все такое. Но он любит Макс, а дети не выбирают, когда им родиться. Как только она появится, он сразу все выяснит и, если так и есть, предложит ей пожениться. А пока надо пойти и посмотреть, есть ли тут что-нибудь съестного. Интересно, Рени позавтракала или опять хандрит?
   Рене. Понять бы, чего ее так колбасит. Она слишком долго сохла и чахла, почти что свела себя в могилу, а потом вдруг воспрянула, как по мановению волшебной палочки. Почему бы это?
   Она по уши влюблена в Отто Ромингера, это очевидно и всем давно известно. Он ее бросил, и она страдала почти месяц. А потом в одночасье вдруг все изменилось. Она начала есть и разговаривать, ее глаза ожили, в общем, явно что-то произошло.
   Что? Она вдруг решила взять себя в руки? Вот так резко после такой монументальной депрессухи? Да так не бывает. Снова появился Ромингер и начал строить ей куры? Но он в Валь д'Изере. Появился кто-то другой и выбил клин клином? Но когда? И как мог появиться кто-то другой, когда она ни с кем разговаривать не хотела и смотреть ни на кого не желала? Она что-то откуда-то узнала? Что? Когда? От кого? Где?
   Она вчера сказала ему, что не беременна. Но мало ли что она сказала, а вообще логика подсказывает, что это не исключено. Да, Ромингер славится своей осторожностью и огромными запасами презервативов, у него всегда можно перехватить парочку. Но мог и зазеваться, хотя на него это не похоже - этот сукин сын просто чемпион мира по самоорганизации и самодисциплине, он никогда в жизни ничего не забывает (вот есть такие правильные типы). К тому же, эти штуки иногда и рвутся. Редко, но бывает. Ну хорошо, допустим, она беременна. Вопрос - узнав об этом, Рене могла бы вот так ожить?
   Запросто. Появился стимул и причина продолжать жить дальше. Уж точно - прекращать голодовку. Да и морально, типа любимый мужчина и его ребенок, тоже сходится. Материнский инстинкт нельзя сбрасывать со счетов (Максин... Ромингер сказал про аборт...- подсознание выбрало именно этот момент, чтобы напомнить). Рене куда-то ушла, вернулась другим человеком. Куда она ходила и зачем? Может быть, к врачу?
   А куда еще? В универ, где сдала экзамен на 'отлично'? Смешно. Да и экзаменов сейчас у них нет. Если бы были - она бы завалила, ни к чему не готовилась. К кому-то в гости? И кто бы мог ее сейчас развеселить настолько, чтобы вот так сразу прошла такая депрессия? И не на распродажу в Нидерхоф, не в театр и не в зоопарк. И в церковь она никогда не ходит, атеистка. Тут тоже все ясно. Конечно, она была у врача.
   Когда он вернется домой, он заставит ее сказать правду. И, если он не ошибается, надо действовать. Будет довольно забавно после звонка Ромингера о Макс сообщить ему то же самое насчет Рене, только на этот раз это будет уже напрямую касаться мистера Правильность и Дисциплина. И пусть только попробует не жениться. Артур до сих пор, конечно, наезжал на него как мог, но драку не начинал, ни разу не ударил первым (не исключено, что частично - из инстинкта самосохранения). И Ромингер не поддавался на провокации, надо отдать ему должное. Но на этот раз, если он начнет юлить, Браун постарается навешать ему по ушам. И нечего думать, кто кого. Рене вчера сказала - будем реалистами. Он тебе набьет морду, а не ты ему. Ну и пусть набьет. Чему быть, того не миновать, а Артур поступит так, как должен.
   В холодильнике у Макс оказалось пусто. Еще одна банка пива, сиротливо стоящая на полке, могла бы его порадовать, но не в 10 часов утра и не при полном отсутствии закуски. Хоть бы ветчина какая завалящая.
   На холодильнике был написан маркером телефон заказа пиццы. Артур позвонил и заказал Пепперони и салат дня.
   День тянулся медленно и скучно. Артур включил телик и попрыгал по каналам. Нигде ничего не происходит. Посмотрел новости. Маргарет Тэтчер устанавливает рекорд продолжительности пребывания премьер-министра у власти в Великобритании в ХХ веке. Фильмов никаких. МТВ показывает тупые ток-шоу, нет чтобы хотя бы топ-твенти. Под вечер он позвонил сестре (ничего нового не узнал, а пытать по телефону несподручно), заказал еще одну пиццу на ужин, выпил последнюю банку пива и лег спать. На этот раз честь по чести на кровати в спальне.
  
   Пробуждение было ужасным. Только что снилось что-то приятное, и вдруг свет ударил в глаза.
   - Что ты тут делаешь?
   Он закрыл лицо рукой, опять не в состоянии сразу понять, где он и что с ним. Он у Макс, и сама хозяйка стоит около кровати.
   У нее над ним сейчас преимущество - он только что спал, еще не полностью вернулся в реальность, он лежит и весь в разобранном виде. А она стоит, смотрит на него сверху вниз, полностью одета, владеет ситуацией и зла как черт. Часы на стене показывают полвторого - очевидно, ночи. Так, надо пытаться брать ситуацию в свои руки. Лучшая защита - это нападение.
   - Где ты была? - наугад спросил он. Это оказался плохой выстрел. Макс сжала губы и молча швырнула его рубашку, лежащую рядом с кроватью, ему на грудь.
   - Одевайся и проваливай.
   К этому моменту он вполне вернулся в мир:
   - Ты беременна?
   Ее это, конечно, не смягчило:
   - Все выяснения только после того, как ты скажешь, что ты делаешь в моей квартире?
   Вот так. 'В моей квартире'. Он как-то привык воспринимать квартиру Макс как общую - хотя он и не платил за нее, но жил здесь так же часто, как и у себя дома, клеил обои, менял сантехнику, отвозил в ремонт кондиционер, разбирался с домовладельцем, когда на кухне прорвало трубу.
   Ладно, пусть так.
   - Я жду тебя, чтобы узнать правду. - Он встал и надел рубашку.
   - Ты не мог ждать у себя дома?
   - А ты меня там искала и не застала?
   Макс бросила в угол свою сумку:
   - Уходи. Я не хочу сейчас никого видеть.
   - Сначала скажи мне правду. Ты беременна?
   - Сейчас - нет.
   - Не понимаю.
   - Я сделала аборт.
   Наверное, какая-то ее часть возненавидела его за выражение облегчения, промелькнувшее на его лице. Впрочем, через секунду оно исчезло, появилась злость, которая взбесила ее еще больше:
   - Почему я об этом узнал только сейчас? Почему ты не сказала мне?
   - Да ты только рад, что ничего уже нет! - отпарировала она. - Лицемер!
   - Да что ты за женщина?! - рявкнул он. - Как ты могла это сделать?
   - А ты кто, чтобы меня осуждать? - Как ей уже надоели споры на эту тему.
   - Я - человек, которого ты лишила права выбора. А другого такого же человека ты уничтожила.
   - Боже, какая патетика! - Макс умирала от желания врезать ему по башке... да побольнее.
   - Ты еще и возмущаешься?!
   - Ну все, с меня хватит. - Она направилась к двери. - Даю тебе минуту, чтобы убраться. Потом вызываю полицию.
   Дверь спальни захлопнулась. Он выругался и начал натягивать джинсы, все время попадая ногой не в ту штанину. Наконец, он вышел в коридор и направился к входной двери. В нем все кипело от обиды и возмущения. Мало того, что она сделала, теперь она еще и ведет себя так, будто он во всем виноват... Да что там, она же его просто вышвыривает! Он начал обуваться.
   - Арти...
   Он распрямился. Она стояла перед ним. У нее было грустное и растерянное лицо. Она всхлипнула и уткнулась ему в плечо. Он еще ни разу не видел ее плачущей. У нее совершенно железный характер. Он обнял ее.
   - Макс. Не надо.
   - Извини, Арти. Я не должна была этого говорить. Просто... ты тоже меня пойми... Ромингер на меня орал, требовал, чтобы я решала с тобой и не делала аборт... Потом я от него убежала... Мне же тоже трудно было так решить... Артур, я правда не могу сейчас никак рожать! Ты меня ненавидишь?
   - Нет, - тихо сказал он, прижимая ее к себе. - Но лучше бы ты со мной это сначала обсудила.
   Она не стала спорить. Зачем и о чем? Дело сделано.
   - В следующий раз обсужу.
   Оба знали, что следующего раза не будет.
  
   Рене сверкнула на него глазами и смачно швырнула на стол мокрое полотенце:
   - Это что - допрос?
   - Почему ты всегда отвечаешь вопросом на вопрос? - вкрадчиво спросил брат.
   - Потому что это не твое дело!
   - Черта с два не мое! Я тебе что - чужой дядя?
   - Я тебе уже сказала!
   - Ты ничего не сказала. Я задал вопрос и хочу получить ответ! Ты беременна или нет?
   - Арти, ты просто оборзел! Какого черта - ты меня допрашиваешь, что ли?!
   - Я просто хочу знать правду! Сознавайся!
   Он подумал, за одни сутки он задает один и тот же вопрос уже второй женщине. Макс хотя бы соизволила ответить. Эта же уперлась, как баран. Ласково спросила:
   - Хочешь, я сбегаю поищу шланг?
   - Какой еще шланг?
   - Резиновый. Бить по почкам! Слышала, первое дело, если хочешь вывести на чистую воду. Я тебе много в чем сознаюсь!
   - Да ладно, можешь не вилять, - Артур злобно уставился на нее. - Я же знаю, что ты беременна. Я прикрою тебя перед Краузе.
   - Ничего ты не знаешь! - она не попалась на удочку. Краузе - их опекун - теоретически имел право урезать или прекратить выплаты, если бы счел поведение кого-либо из подопечных неподобающим (хотя до сих пор такого не случалось ни разу). - Можешь не прикрывать. Тоже мне, прикрывальщик какой выискался!
   - Ты полагаешь, что он тебя не увидит еще пару лет? Ты же знаешь, что он запросто может назначить встречу не только мне, но и тебе тоже, в любой момент. Месяца этак через четыре, например.
   - Арти, ты от меня отстанешь? Я все тебе сказала. Если у тебя проблемы со слухом - пойди почисти уши. - Она выплыла из кухни с видом оскорбленной королевы. Вот мерзавка. Тем не менее, Артур даже удивился немного. Он привык видеть в своей сестрице тихую, со всем согласную мышку, которая слова поперек ему не скажет и во всем его слушает. Отродясь не умела постоять за себя. А сегодня - даже не столько в разговоре, сколько в ее глазах, во всем поведении - он увидел железную волю и уверенность в себе. Боже, он будто с Ромингером поболтал. Этого тоже бесполезно о чем-то спрашивать, если он не намерен говорить. Достаточно вспомнить, как его пытали Брум с Далем недавно насчет какого-то спонсорского соглашения. Или как его донимают журналисты насчет Рене.
   Вот привязался, как репей, подумала Рене, подходя к двери своей спальни и намереваясь привычно скользнуть внутрь и укрыться там от враждебного мира. Но остановилась. Вот уж дудки! Не будет она ни от кого убегать, и уж точно не от братца, который решил ее взять на понт и вытянуть из нее правду.
   Он узнает правду, - подумала она. - Но тогда и так, как я решу. А до тех пор пусть делает что хочет. Мне не нужно, чтобы он занимался сватовством или тащил меня на аборт. Пошли они все в баню. Она отправилась в кабинет и уселась за рояль.
   Артур нахмурился, услышав, как она играет мелодию песни Queen 'Bohemian Rhapsody'. Ничуть не нервничает, между прочим. Ни разу не ошиблась, ни один пальчик не дрогнул. Или ей реально нечего скрывать, или она научилась изумительно владеть собой. Скорее всего, он все-таки ошибся. Ладно. Забудем. Будем считать, что обе не беременны.
   Через несколько минут он услышал из гостиной звук трансляции гигантского слалома из Валь д'Изера. Понятно. Уселась смотреть на своего любимого. Так его разэтак. Достали они его все! Напиться, что ли?..
   Рене устроилась на диване перед телевизором в гостиной, подогнула под себя ноги и закуталась в плед. Начиналась трансляция, показывали горы, за кадром комментатор рассказывал о том, как складывалась картина в горнолыжном спорте на данный момент. Как и следовало ожидать, он сразу же упомянул Ромингера:
   - Этот двадцатиоднолетний спортсмен задает тон в нынешнем сезоне. Он от этапа к этапу показывает блестящие результаты, но эксперты полагают, что он еще даже не достиг своего расцвета, он все еще учится, и настоящие достижения у него все впереди. В самом деле, это огромная редкость - достигать таких успехов в горнолыжном спорте в столь юном возрасте - среди его соперников и конкурентов никого моложе двадцати четырех... В зачетах по отдельным дисциплинам его борьба с лидерами прошлого сезона обостряется - в скоростных дисциплинах он конкурирует с Айсхофером и Хайнером, а в технических - с Финелем, Бурсом и Кирхмайером. Есть две дисциплины, где он пока не смог добиться лидерства: в специальном слаломе он второй, на 10 очков уступает Жан-Марку Финелю, а в гиганте занимает всего лишь четвертую строчку после Кирхмайера, Финеля и Бэстина. Тем не менее, в скоростных дисциплинах его преимущество неоспоримо: он первый в скоростном спуске и в супер-джи. Разумеется, его трудно догнать и в комби, а в общем зачете он лидирует с огромным отрывом...
   Начали показывать трассу, по ней еще никто не ехал - соревнования еще не начались, спортсмены общались с организаторами и журналистами, готовились к старту, разминались, проверяли снаряжение. Тут же показали Отто - еще без шлема, в комбинезоне в красных цветах швейцарской сборной, он разговаривал с Регерсом. Судя по всему, Герхард ругался и был чем-то недоволен - его обычное состояние. На губах Отто играла ехидная улыбочка. Его роскошная грива была собрана сзади в хвост, одна прядь выбилась, и ветер мотал ее перед его щекой. Он отбросил прядь назад, и Рене обратила внимание, что костяшки пальцев на его правой руке в ссадинах - или содрал об снег, проходя трассу без перчаток (он вечно забывает где-то перчатки!), или подрался с кем-то. Это твой папа, - беззвучно сказала она, поглаживая живот. Он не узнает о тебе.
   Вот стоит этот Отто Ромингер, весь воплощенная мужская красота и процветание. Целый мир у его ног. Он успешен и известен, по всей Европе создаются его фан-клубы, спортивная пресса только о нем и говорит, его карьера еще далека до зенита, но он уже достиг таких высот. Женщины по нему с ума сходят, мужчины уважают, он знаменит, он богат - он может позволить себе все на свете, в свой 21 год он уже, возможно, заработал денег больше, чем сможет потратить за всю жизнь. Но что-то самое главное он упустил. Самое драгоценное ускользнуло из его жизни - его ребенок. Вот он, здесь, во мне, - подумала Рене. - И ты о нем никогда не узнаешь. У тебя, конечно, будут еще дети, когда-нибудь ты женишься, когда сочтешь, что созрел для этого и когда найдешь женщину, достойную тебя. Но этот малыш уже не твой. Его у тебя никогда не будет. Он мой. Отто, мне жаль тебя. Ты потерял такое сокровище. Ты приобрел весь мир, но своего ребенка потерял.
  
   Отто выступал сегодня под стартовым номером 13. Вообще-то он не был суеверен, и это его совершенно не огорчало. Но и комментаторы, и журналисты без конца упражнялись в остроумии на эту тему, и ему уже успели надоесть вопросами, не боится ли он... бла бла бла...
   Он не боялся. Но думать о таких пустяках, когда впереди серьезная трасса, не хотелось. К тому же, у него все еще болело колено после вчерашней тренировки, и это было намного хуже, чем какие-то дурацкие суеверия. А еще диплом подвигался не так быстро, как хотелось бы. И даже новости из Ингольштадта не радовали, а Шефер, в общем, добился требуемых условий и уже отрапортовал о том, что Отто получает Ауди-100 в кузове универсал и топовой комплектации черного цвета в знак начала сотрудничества и готовности к переговорам. И даже намекал на какой-то супер-сюрприз. Наверное, Отто в душе еще был ребенком, сюрприз его интриговал и радовал, но в целом настроение было мерзкое. К тому же, его несколько задевал тот факт, что на днях он сделал некоей девице первое в своей жизни предложение выйти за него, а она отказала. Уж не говоря о том, что цели, ради которой он делал предложение, он тоже не достиг. Нет, он, конечно, совершенно не жаждал связать себя узами брака с Макс, она была для него свой парень, и не хотел брать на себя ответственность за чужого ребенка. Но он полагал, что он должен был что-то сделать, чтобы отговорить ее от аборта. Он сделал и ошибся. Повезло еще, что их милый разговор не услышали журналисты и его более или менее верная стенограмма не появилась в таблоидах - из него бы сделали посмешище. Великий Ромингер получает отказ от беременной подружки неудачника Брауна!
   Не радовал и уход Брауна из ФГС - не то чтобы Отто мечтал, чтобы это чудо ходило вокруг и продолжало свои наезды, но это был какой-никакой, а все же источник информации о Рене. Зачем Отто эта информация - он и сам не знал. И не знал, чего он хочет слышать. Бред.
   Он отправил Регерса восвояси, сказал, что ему надо сосредоточиться перед стартом. Герхард отвалил к канатке, ехать вниз, к финишу. И слава Богу - Отто сегодня уже досыта накушался его ворчанием и наездами.
   Чего у него вокруг вдруг оказалось столько всяких таких, которые на него наезжают? Надоели они все. У него и без них настроение ниже плинтуса. Зато никого, кто мог бы пообещать чудесную ночь как вознаграждение за победу. Ладно, он и без этого справится, гигант он хорошо подтянул. Только бы никто не путался под ногами и не доставал всякими дурацкими разговорами.
   Как бы ни так. К нему по утоптанному снегу вышагивал сам Руди Даль, его финансовое величество, великий комбинатор. У этого хотя бы претензий не было. Его интересовало кое-что другое. Они поговорили немного о стартовых и призовых, потом Руди окольными путями подошел к конкретной цели своего визита - к соглашению с Ауди. Отто откровенничать не стал, отделался какими-то туманными отмазками, и разочарованный Руди отшвартовался. У Отто не было особых иллюзий насчет чистоты и бесхитростности зама председателя ФГС по финансам - жук тот еще. Ромингер тоже был хитер, хотя и молод, так что у них с Далем пока что не было особых вариантов перехитрить друг друга. Они будто в теннис играли - мячик перелетает с одной стороны на другую, а игроки пытаются обвести один другого. Или боксировали - два одинаково сильных боксера кружат друг вокруг друга на ринге, выискивая слабые места в обороне противника. Пока безуспешно.
   Наконец-то прошли выпускающие, а потом поехал первый стартовый номер - соревнования начались. Отто направился к стартовой будке, готовиться. Вокруг снег скрипел под тяжелыми горнолыжными ботинками других спортсменов.
   К моменту старта Ромингера в первой попытке места распределились вполне предсказуемо - первым шел француз Жан-Марк Финель, вторым австриец Кристоф Кирхмайер, третьим американец Билли Бэстин - все трое завзятые технари. Финель даже на старт в скоростных дисциплинах не выходил. Пора дать им разгон, подумал Отто. Тоже мне, малинник, сплошные слаломисты. Вот я вам. Он гордился своей универсальностью. Никто из скоростников, из тех, кто выходил против него в спуске и супер-джи, сегодня не вошел в первую пятерку. Даже Айсхофер, знаменитый своей универсальностью, занимал 9-е место.
   Отто прошел первую попытку идеально, дал понять им, что его четвертое место в зачете гиганта - не более чем досадное недоразумение. Он обошел Финеля на четыре сотые.
   И вот развязка, вторая попытка, и его старт - он, конечно, стартовал последним. Пока что расклад сил первой попытки сохранялся - Финель был первым, Кристоф вторым, Бэстин третьим. Отто вышел на порог стартовой будки, встал, упираясь ногой над ботинком в ворота. Тонкие стены, разукрашенные логотипами фирм - спонсоров кубка мира, дрожали от порывов ветра, над толпой болельщиков - и по бокам трассы, и внизу, вокруг еле различимого финишного стадиона, взметнулись красно-белые швейцарские флаги. Он услышал скандирование 'Ром-ми! Ром-ми!' Пора мастеру приниматься за дело. Вот стартовый зуммер. Бип. Бип. Бип. Бииииип. 'Гони как черт, твою мать!!!'
   Створка ворот стукнула по ботинку, когда он ринулся на трассу. Он шел безупречно, легко и изящно сбивая и обходя ворота. Минута нечеловеческого напряжения. Упругие удары ворот, снег на скорости колет щеки под очками, и чертова депрессия, которая будто ехала вместе с ним, следом, хватая за пятки, дыша в затылок. Боль в колене, не настолько сильная, чтобы мешала идти трассу, но довольно-таки заметная - придется показаться врачу сборной. Он даже удивился, увидев на финише двойку на табло - он второй. Сам не понимал, на что именно рассчитывал - на первое место или тридцать первое.
   Ладно, серебряная медалька тоже не помешает. Жан-Марк Финель счастливо хохотал, вскинув затянутые в перчатки руки к пасмурному небу - его золоту больше никто не был страшен, соревнования окончены. Кирхмайер невозмутимо пожал плечами - было серебро, стала бронза, бывает. Билли тоже состроил индифферентное лицо и скрылся в толпе - его спихнули с пьедестала. Жаль, но тоже бывает. К Ромингеру кинулись журналисты и поклонники.
   В Цюрихе Рене Браун с удовлетворенной улыбкой смотрела на экран телевизора. Она и раньше гордилась победами своего возлюбленного. Но это не шло ни в какое сравнение с ее гордостью победой отца ее ребенка. Она погладила живот: 'Ты тоже будешь победителем'. Ну второе место, подумаешь. Не первое. Все равно победа. Слалом-гигант - это не скоростной спуск. Он не обязан брать все золото подряд.
   Телефон зазвонил, когда на экране Отто уже вышел со стадиона, а кадр переместился на трибуны с восторженными фанами. Рене сняла трубку.
   Звонила директор того кадрового агентства, в котором Рене была позавчера.
   - У меня есть вакансия, которая могла бы вам подойти. С работодателем я уже говорила, они заинтересовались вами.
   - Я слушаю.
   - Это английская фирма, производитель одежды. У них магазины в Англии, Франции, Германии и Швейцарии. Дистрибьюторский центр тут, в Цюрихе. Им нужен на полставки переводчик с тремя языками - немецким, английским и французским. Вы как - заинтересованы?
   - Конечно. А переводить что?
   - Товаросопроводительные документы и инструкции. Объем не слишком большой, потому они и согласны на полставки. Вы сможете с ними встретиться завтра утром?
   - После двенадцати, - сказала Рене. Во-первых, в девять у нее была пара, во-вторых, утреннее недомогание у нее усилилось, токсикоз взялся за нее по-настоящему.
   - Хорошо. Я перезвоню Вам, когда уточню время.
   Трансляция подходила к завершению - на финишном стадионе появился пьедестал, вокруг, как обычно, толпа организаторов, журналистов, ФИСовских менеджеров и наблюдателей, а церемония награждения пока не началась. Победители еще общались с журналистами и поклонниками. Отто держался немного отчужденно, камера часто останавливалась на его лице. Он, совершенно очевидно, мысленно был где-то далеко от Валь д'Изера, и Рене не знала, о чем он думает. В какой-то момент он посмотрел в камеру с совершенно отсутствующим видом, явно не понимая, что его снимают. И она встретила его взгляд. Затаив дыхание, она смотрела в его печальные ореховые глаза, на его прекрасное, гордое лицо. Почему ты такой грустный, Отто? - подумала она. Но он бросил ее, и ей уже не должно быть интересно, что его радует или печалит. Пусть она все еще любит его. Отчаянно, безумно, страстно. Но у нее теперь было и помимо него, для кого жить.
   Ей назначили собеседование с производителем одежды сегодня в 5 вечера.
   После окончания трансляции она пообедала (старательно съев внушительную тарелку супа и мясо с салатом) и отправилась к врачу. Ей было очень важно набрать этот килограмм, чтобы не попасть в больницу.
   - Анализы хорошие, - сказала доктор Эльке. - И плюс кило сто. Молодец. Но Вы понимаете, что все равно этот вес - недостаточный?
   Она долго рассказывала девушке о правильном питании беременной. Рене даже записала кое-что. Но опасность больницы миновала. Положительно, сегодня хороший день! И теперь она успеет к своему, хочется надеяться, будущему работодателю.
   Ей назначили встречу в офисном здании в Альтштадте. Она даже не стала брать такси, времени было предостаточно, она доехала на трамвае. По пути думала о том, что теперь-то уж точно купит себе машину. Если устроится, конечно. Надо идти учиться на права. А какую машину? Чтобы в багажник влезала коляска. Она понятия не имела, в какие машины коляски влезают, в какие - нет. Те коляски, которые она видела, казались очень громоздкими, большими. Особенно те, в которых везли совсем маленьких деток. Интересно, они складываются как-то?
   Фирма называлась Billy's Stars, Рене раньше никогда не встречалась с такой. А у них в Швейцарии было два магазина и склад. Они делали одежду для молодежи - спортивную и повседневную. С Рене говорил директор швейцарского отделения Дэвид Макгил. Через час она уже ехала домой, окрыленная удачей - завтра в 14.00 начинался ее первый рабочий день.
  
   Отто думал поехать в Цюрих завтра, потому что сегодня он чувствовал себя слишком усталым. Соревнования - две попытки, потом пресс-конференция, и еще 6 часов за рулем - наверное, это больше, чем он выдержит. Да и куда ему спешить? Его никто не ждет. Поэтому вечером он поплелся в бар по соседству с отелем (не то кафе, в котором тогда провалил это дело с Макс). Ему хотелось выпить. Так, немного, чтобы завтра не было похмелья. А утром проснется - и сразу в машину, домой.
   Он уселся за стойку и для начала заказал скотч с содовой. Вполне возможно, что за этой рюмкой последует еще 4-5, в каждой скотча будет чуть больше, чем в предыдущей, а содовой меньше - вплоть до неразбавленного виски. Ему надоела эта тоска.
   И вовсе он не скучает по Рене. Он уже забыл, кто это такая. Не нужна ему ни она, никто другой. Ему просто тоскливо. Бывает. Пройдет. Сейчас он выпьет.
   Сегодня ровно год с того дня, как умерла Мона Риттер. Год назад его беззаботная жизнь изменилась навсегда, хочет он того или нет. И вот сейчас он поступил с девушкой, которая ничем этого не заслуживала, куда более мерзко, чем с Моной. Нет, он не собирается пить за упокой души Моны. Ничего подобного. Гленморанджи с содовой.
  
   Рене кое-как отсидела две пары в универе - на первой ее мутило так, что даже преподаватель поинтересовался, хорошо ли она себя чувствует. Она ответила, что все в порядке. А на второй паре ее прямо подбрасывало от волнения - как-то пройдет ее первый рабочий день? Наконец, занятия кончились, и она поехала в офис Billy's Stars.
   Директор Дэвид Макгил был на месте, и самолично рассказал Рене о том, кто есть кто. Персонала было всего несколько человек, основные операции велись в Англии, и основная масса людей работала именно там. Цюрихский филиал обходился бухгалтером (Паула, симпатичная дамочка лет двадцати восьми), логистом (Лукас, самый старший - может, под сорок), специалистом по торговому маркетингу (Юбер, лет тридцати на вид) и секретарем (Кристина, на вид чуть старше самой Рене). Весь этот цвет бизнеса занимал трехкомнатный офис, одна комната была даже разделена на две - ее занимали Дэвид и Кристина, кабинет директора был отделен от приемной офисной перегородкой и огромным шкафом для бумаг. Другую комнату занимали Паула и Лукас, в третьей безраздельно царил Юбер. Своими папками, макетами, проектами и прочими бумажками он умудрился занять 3 стола и 2 шкафа.
   - Тебе придется подвинуться, - сказал ему Дэвид. - Рене нужен стол и компьютер.
   Рене обратилась в слух. Ей дадут компьютер, но она понятия не имела, что это такое, зачем оно и как им пользоваться. У Юбера и у Кристины на столах стояли эти штуки, похожие на ультразвук в кабинете доктора Эльке. Она слышала о возможностях персональных компьютеров, знала, что многие ими уже постоянно пользуются, но не представляла себя за компьютером. Но интересно все же. На дворе только что начался 1988й год, все это было достаточно на слуху. Интересно, а Отто что-нибудь знает о компьютерах?
   - Юбер научит вас пользоваться компьютером, - сказал Дэвид. - Ничего сложного, Вам он, можно сказать, просто заменит печатную машинку. У нас есть программа, которая делает накладные, часть работы будет связана именно с их переводом.
   Юбер что-то пробурчал в знак недовольства, но все же согласия. Ему придется провести часть дня, очищая от своего креатива один из письменных столов, и Рене понимала, что это не приводит его в восторг.
   - Если позволите, я помогу вам, - сказала она.
   - Отлично. Вот из этой кучи выберите все журналы до восемьдесят пятого включительно - и на помойку. Остальные - вот на эту полку.
   - Хорошо. - Рене поставила сумочку на тоже весьма захламленный подоконник и приступила к делу.
   Но долго заниматься журналами ей не пришлось. Через четверть часа зашла Кристина.
   - Рене, пойдемте, я покажу вам, где тут обедают. Вы еще не обедали?
   - Нет. - Рене вопросительно посмотрела на Юбера, который залез на табурет и пытался разложить на верхней полке шкафа какие-то коробки. - Юбер, можно мне...
   - Конечно. Если принесут компьютер, поставят вот сюда.
   Девушки вышли в коридор бизнес-центра.
   - Юбер - такая душка, - сказала Кристина. - Он тебе понравится. Только не возлагай на него личных надежд - он никого к себе не подпускает. У него есть какие-то девчушки-малолетки, с которыми он ходит на тусовки, мы, старые вороны, уже не катим.
   Рене приняла быстрый переход на 'ты'.
   - Сколько же тебе лет, старая ворона?
   - Двадцать два. Тебе - девятнадцать, знаю. Но его девочкам максимум шестнадцать. А вообще... - Она наклонилась к уху Рене и прошептала, обдав ее приятным, но несколько тяжеловатым для молодой девушки запахом 'Byzance'. - Я подозреваю, что он голубой.
   - Да ну?! - поразилась Рене. - Не похож с виду.
   - А ты думала, они все ходят накрашенные, как Элтон Джон, или утянутые в кожу, как Фредди Меркьюри? Только я тебе ничего не говорила. Вот лифт, видишь, на нем спустимся на второй этаж. Там кафе. А, привет, Лео.
   - Привет, - рядом с ними остановился парень лет двадцати пяти, темноволосый, красивый. Кристина повернулась к Рене.
   - Это Рене Браун, переводчица. А это Лео Бренер, один из директоров 'Бренер унд Вюртли'.
   - У тебя это слишком роскошно звучит, - заметил Лео и пояснил для Рене: - Наша фирма состоит из меня и Алекса, только и всего. Мы занимаемся доставкой грузов. Так что мы оба и директора, и диспетчеры, и все на свете.
   - Все равно это здорово, - сказала Кристина. - У тебя свое дело, и никто тобой не командует. К тому же, у вас же еще и машины есть, так?
   Лео улыбнулся.
   - Мы их арендуем, Крис. Ну ничего, надо же и начинать с чего-то.
   - Не прибедняйся. Рене, они и для нас развозят товар по магазинам.
   Рене молча слушала их разговор. Лео был одет в верхнюю одежду, то есть он шел не на обед, а собирался куда-то ехать. Ей понравилось, как он выглядит. Дорогой костюм и элегантное антрацитово-черное пальто. Ботинки начищены до зеркального блеска. Она подумала, если бы Отто не был таким разгильдяем в отношении одежды! Она представила себе его в таком же костюме и пальто. Лео примерно того же роста, хоть и не такой атлетичный, но тоже очень даже хорошо сложен. Не так ослепительно красив, как Ромингер, но чему тут удивляться - таких попросту больше нет. Лео и так очень симпатичный, подумала Рене. Правильные, тонкие черты лица, выразительные серые глаза, приятная улыбка. Пока она разглядывала молодого человека, он неожиданно посмотрел на нее, и она тут же опустила глаза. Черт, я веду себя, как гимназистка! - Рене подняла взгляд, Лео все еще смотрел на нее. Она улыбнулась. Он улыбнулся в ответ:
   - Так Вы только сегодня вышли? Первый день?
   - Да.
   - Удачи. Пусть у вас хорошо все сложится. Billy's Stars - очень хорошая фирма. И люди работают самые приятные.
   - Спасибо.
   - Пойдем, Рене. - Кристина вышла из лифта, остановившегося на втором этаже. - Пока, Лео. Удачи.
   Он посмотрел им вслед, улыбнулся. Новая переводчица. Бледная и изможденная с виду, но все равно красивая. В ней есть что-то изысканное, цветок, выросший по ту сторону Рёштиграбен , где-нибудь на берегах Женевского озера. Однозначно франко-швейцарка, даже несмотря на фамилию. Брюнетка с синими глазами. Если бы не такая худая, у нее была бы великолепная фигура - пышная грудь, крутые бедра, длинные стройные ноги. Но и так очень хороша.
   И в ней есть что-то знакомое. Он ее где-то видел. Точно. И еще тогда подумал, какая красивая. Или это не она была? Ладно, подумал Лео. Может быть, потом вспомнится. - Он уселся за руль своего нового 'Опель-Омега', купленного после заключения контракта на обслуживание сети кафе, положил портфель на переднее сиденье и включил радио. По DRS спортивный комментатор разбирал итоги вчерашнего этапа кубка мира по горным лыжам. Лео чуть нахмурился, услышав, что Отто Ромингер занял всего лишь второе место, хотя уже знал об этом. Он был болельщиком, обожал спорт с детства, хоть и 'на расстоянии' - сам только играл в снукер раз в неделю. Но Ромми - это, безусловно, что-то. Конечно, еще только январь, рано говорить наверняка, но Ромингер в этом сезоне очень даже может получить Хрустальный Глобус . И вообще, этой стране всегда недоставало великого спортсмена. По-настоящему великого, вроде француза Килли или австрийца Зайлера.
   Ладно, на работе надо думать о работе. Лео выехал со стоянки, уже планируя предстоящую встречу с производителем наружной рекламы, который объявил тендер на обслуживание доставки...
  
   Рене не только принесли компьютер, но и провели небольшой вводный курс, как им пользоваться. Заросший бородой по самые уши молодой человек показал ей, как пользоваться текстовым редактором. Рене записывала на бумажку все, что он говорил и показывал, даже вспотела от напряжения, но потом по своей шпаргалке смогла открыть, записать и закрыть файл - она даже расцвела от гордости, что у нее все получилось. И очень удивилась, когда Юбер пробурчал 'Файрабенд , коллега, по домам пора'. Ну, по домам, так по домам. Ее еще ждет вечернее объяснение с Артуром насчет некоторых вещей, к примеру, этой самой работы. В последнее время братец стал каким-то очень подозрительным и повадился совать нос в ее дела куда чаще, чем ей бы того хотелось. Еще пару месяцев назад он толком не помнил, сколько ей лет, а сейчас - прямо дуэнья какая-то. Все ему расскажи, объясни. Конечно, это все началось после изнасилования, а расцвело махровым цветом уже после Отто. Ладно, брату придется смириться кое с чем. Как минимум, с тем, что сестра собралась заделаться матерью-одиночкой. Как максимум - самостоятельным человеком, который не нуждается в няньке.
  
   Отто въехал в Цюрих примерно в шесть вечера и решил поехать сразу к Шеферу, как и договаривались вчера после соревнований. Вчера он немного перебрал, утро провел с головной болью. Простирающийся впереди пустой вечер не радовал. Почему-то при мысли о той девице, которая написала ему свой телефон на зеркале, становилось скучно и тошно. Конечно, ему хотелось трахнуть ее или любую другую симпатичную девку, но она все же сначала захочет каких-то нежностей, а потом - разговоров, а он не хотел ни того, ни другого. Он поедет к Шеферу, может Тим придумает что-то, чем ему отвлечься и занять себя.
   - О, герой приехал! - обрадовался Тим, увидев в дверях Ромингера. - Ну, ладно, с чего начнем? Ауди, или что-нибудь еще подать?
   - Даже так? - Отто снял куртку и бросил ее на стул. - Есть варианты?
   - Могу предложить на выбор несколько способов заработать пару миллионов, не напрягаясь.
   - Предложи. Ну начни все же с Ауди. Посмотрим, как ты их развел.
   - Я хорошо развел их, Отто. Вот глянь план мероприятий для вашей светлости - на весь год. А за это ты имеешь два миллиона дойчмарок в год и... Ну прочитай сначала, впрочем.
   Отто взял из его рук папку и просмотрел план - логотип на комбинезоне и на шлеме, съемки в рекламе, присутствие на финальной гонке на такой-то кубок, то, се - примерно как он и предполагал. Два миллиона в год - оказались больше, чем он ожидал. Молодец Тим. Но вслух он этого не сказал. Нечего баловать.
   - Ну а сотка что?
   - Сотка стоит на стоянке у твоего дома. И не только она.
   - Твой знаменитый сюрприз?
   - Он, - ухмыльнулся Тим. - Не буду тебя томить. Порш Каррера 911. Турбо. 3,2 литра, как раз для большой спортивной шишки вроде тебя. Цвет серебристый.
   Отто был потрясен. На этот раз он позволил себе скупую похвалу:
   - Неплохо для начала.
   - Оба эти бренда принадлежат концерну Фольксваген, мог бы и догадаться. Ну впрочем, это мелочи, - Тим широко улыбнулся. - Ты начинаешь делать большие дела, Ромми. Для тебя этот порш - просто капля в море, так, каприз поэта. Что-то, что ты можешь в любой момент пойти и купить как бутылку пива. Посмотри на это.
   Отто взял несколько листов бумаги, на каждом наблюдался какой-нибудь логотип - все как на подбор, известные, богатые фирмы. Он быстро просмотрел несколько. Да... Есть о чем подумать. Хорошо, что заехал к Шеферу. Теперь голова будет занята кое-чем помимо того, кого бы подобрать сегодня для быстрого и ни к чему не обязывающего секса.
   - Прочитаю дома, - Отто небрежно сложил листы вчетверо и сунул в задний карман джинсов.
   - Валяй, - напутствовал его Шефер. - Как насчет пива?
   - Запросто.
   Для Отто было не в новинку напиваться с вечера до такого состояния, что утром хреново, во рту будто кошки нагадили, а в голове пятеро чертей соревнуются в мастерстве владения кузнечным молотом. Но не два же дня подряд. Утром, дома, он поплелся на кухню, заварил себе такой кофе, в котором впору было бы топить этих самых чертей, и начал вспоминать неприглядные детали вчерашних геройств. Шефера он перепил на 'раз' и отправил домой на такси. После этого сам высосал еще минимум литр, тоже поехал домой на такси (хоть на это ума хватило) и начал миллионерствовать. Велел таксисту оставаться у подъезда, поднялся наверх, позвонил той самой телке, которая записала ему свой телефон помадой на зеркале, галантно предложил приехать к нему, спустился, велел таксисту дуть за ней, привезти и стоять у подъезда, а потом отвезти ее куда она скажет. Девица прибыла почти через час, когда Ромингер уже уснул пьяным сном, но она трезвонила в дверь так громко и долго, что он проснулся, трахнул ее быстро и без изысков, зато два раза, после чего отправил домой на том же такси. Понравилось ли ей такое бесцеремонное обращение - осталось скрыто мраком вечной тайны. И его это ничуть не волновало.
   Он налил себе чашку своего суперконцентрированного кофе, закурил первую утреннюю сигарету и наконец положил перед собой то, что дал ему Шефер.
   Когда ему было шестнадцать и он только приехал в Цюрих и делал первые шаги в настоящем профи спорте, он случайно попался на глаза хозяйке рекламного агентства, которая и 'открыла' его. Открытие оказалось несколько сомнительной ценности - подросток принципиально не желал заниматься подобной ерундой. Он успел за свою жизнь накушаться всяких эпитетов типа 'красавчик', 'лапочка', ненавидел это до глубины души и был полон решимости не зарабатывать на собственной внешности, хоть и был тогда беден, как церковная мышь. Потому что у отца он не брал деньги принципиально. У него и было 2 принципиальных табу - красота и папины деньги. В шестнадцать на него впервые посыпалась лавина предложений о рекламных съемках, но он отклонял их все. Через какое-то время поток, естественно, иссяк.
   Сейчас этот поток открылся с новой силой. Тогда он был просто вызывающе красивым мальчишкой - всего лишь студентом, не самым успешным юниором, автомехаником и бухгалтером-нелегалом. Теперь он состоявшаяся звезда, профессиональный спортсмен, мужчина, от одного вида которого у любой женщины замирает сердце, и, вполне естественно, цифры в предложениях фигурировали уже не такие, от которых можно было просто отмахнуться. Да и сам Отто научился проще смотреть на некоторые вещи. Ну ведь миллион франков за одну часовую фотосессию для производителя бритвенных принадлежностей, ну что от него, убудет, что ли? Надо быть полным идиотом, чтобы отказаться от таких денег ради какого-то мутного принципа, а идиотом Ромингер не был. И цену деньгам знал слишком хорошо. Его коллеги по 'белому цирку' в большинстве довольствовались спонсорскими соглашениями - примерно как у него с Дорелль или с Россиньоль. Ты катаешься на таких-то лыжах с такими-то креплениями в таких-то ботинках, у тебя такие-то очки, шлем, перчатки, палки, то да се, и на вот таких условиях ты всю эту хренотень получаешь. Или, если фирма не занимается горнолыжным оборудованием, также как Ауди, и того проще - ты носишь логотип на одежде и шлеме и светишься на некоторых пиар-мероприятиях. В обоих случаях тебе платят столько-то за сезон или за год и еще призовые и премиальные. Но, если дело обходится без призовых, обычно цифры гонораров могут быть и меньше, причем ведь за несколько месяцев, а не за час стояния перед камерой! Нет, больше Отто не отвергал предложения рекламных съемок так, сходу. Он по крайней мере фильтровал их, и из десятка вполне мог выбрать одно-два.
   Какие-то табу у него оставались. Он не собирался сниматься голым (серьезные фирмы его и не просили о таком) и не имел дел с товарами, имеющими репутацию товаров для геев. Ему можно было предложить хоть 10 миллионов за рекламу, к примеру, геля для укладки волос или какой-нибудь другой мужской косметики - он бы отказался. Да, и еще он категорически не годился для телевизионной рекламы. Актерских способностей у него отродясь не было, и он не представлял себе, как он может, к примеру, перед камерой непринужденно садиться в седло мотоцикла (вон предложение большой и очень серьезной страховой компании - придется отклонить). Или ласково обнимать девушку (шампунь, миллион сто тысяч франков гонорар). Хотя без камеры и то, и другое ему удавалось как нельзя лучше. Или вообще что-то говорить. Нет, все телерекламы он отклонял.
   Мать честная! Вот это да. Полтора миллиона, причем не швейцарских франков, а долларов. Охочий до денег Ромми внимательно вчитался в предложение. Джинсовая линия одного из серьезных домов моды. Репутация неплохая, не Дольче и Габбана, слава Богу. Напрягло требование 'полуобнаженного вида' - Отто вообще-то раньше никогда на это не шел. Только он и джинсы. Ну, почти никогда.
   Пару недель назад, для поднятия тонуса и чтобы отвлечься, он сдуру попозировал для одной забавной крали из 'Альпенштерн' - девчонка не только недурна в постели, но и отличный фотограф, вот она уболтала его сделать прикольный постер. Результат привел в восторог всю Европу, кроме, разумеется, самого Отто, который тут же вспомнил, что не любит выставляться напоказ, но было уже поздно. На фото был солнечный яркий день, заснеженные горы, и на их фоне сам господин Ромингер. В лыжных ботинках, стартовый комбез в цветах сборной натянут до пояса, верх небрежно свисает вниз, загорелый голый торс, светлые волосы свободно развеваются на ветру. Конечно, вне этой фотки ему бы и в голову не пришло болтаться в горах в таком виде. Правой рукой он придерживает пару лыж, большой палец левой, зацепив стартовый комбез в районе бедра, слегка тянет его вниз. Нахальная, дерзкая усмешка хулигана со школьной спортплощадки. И, самая фишка, через голую грудь и верх живота ярко-красной губной помадой намалеваны броские буквы: SWISS MADE . Келли сама делала эту надпись перед съемкой и заодно рассказывала ему, что именно она с ним сделает, когда они вернутся в отель.
   Ну и ладно, постоит он еще с голой грудью и голыми пятками, от него, опять-таки, не убудет. Съемки в апреле (он предупреждал Шефера, что готов участвовать во всех этих гешефтах только после окончания сезона) в Париже. Отто подумал, почесал голую грудь, которую ему надо будет представить на съемку, и понял, что не хочет он сниматься голым. Ну, полуголым. Но полтора миллиона баксов манили непреодолимо, и он принял все-таки окончательное положительное решение. Получить столько денег и еще лишний раз съездить на халяву в Париж и пожить на выбор в сьюте в 'Жорж V' или в 'Ритце' - дело неплохое. Когда он еще соберется? А в предложении указаны именно эти отели. Только Крийона не хватает. Отто решил, что Жорж ему больше по вкусу.
   Сам бы он, вполне возможно, выбрал бы себе что-то столь же комфортабельное, но менее пафосное. Ему не нужно, чтобы на него глазели, как на восьмое чудо света, или чтоб какой-нибудь английский лорд презрительно поднимал брови на его драные джинсы. С другой стороны, когда его это волновало? Одно точно - где бы он не остановился, он будет держаться подальше от улицы Сен-Доминик, где в пентхаусе, купленном на отцовские деньги, обитала его сестрица Джулиана вместе со своей постоянной любовницей Кристелль.
   Еще одно предложение тоже очень порадовало Ромингера. Денег, правда, немного - 'всего' семьсот тысяч франков, но и делать ничего не надо. Ни ехать никуда, ни позировать, ничего такого - просто дать разрешение на упоминание его имени и использование съемки его прохождения трассы скоростного спуска для рекламы спрея от боли в горле. Раньше подобные предложения поступали только от действующих спонсоров и соответственно отдельно не оплачивались, так как входили в пиар и маркетинговые планы, а прочие от других производителей по условиям спонсорских соглашений он был вынужден отклонять. Но, поскольку спрей 'Санвелл' не имел никакого отношения к горным лыжам и не упоминался никем из его спонсоров среди конкурентов, Отто не видел ни малейшего резона упускать такую сумму.
   Остальные предложения он просмотрел - среди них не оказалось ничего интересного, и он их выбросил. Они еще вчера с Шефером, пока не напились, успели обсудить, что, по каким критериям и в каких количествах Ромингер будет принимать - важно продолжать оставаться труднодостижимым, брать только самый эксклюзив или самую халяву. Вот он и выбрал один эксклюзив и одну халяву. Вообще говоря, это были первые серьезные действия Ромингера на ниве большого маркетинга - до сих пор у него были только стартовые, призовые и прошлогодние довольно жидкие спонсорские. На этом он успел реально заработать чуть меньше миллиона, это был его настоящий банковский счет, все остальные пока существовали в исключительно виртуальном виде. Авансы спонсорских на этот сезон еще не были перечислены, вот и получалось, что на бумаге он стоит около десяти миллионов, а в реале, в общем-то, пока что даже и не миллионер. Эти деньги, рекламные, изменят положение.
   А миллионами, между прочим, надо управлять. Они не должны просто валяться на счетах - они должны работать. Отто мог пойти по одному из двух путей - заставить Тима нанять финанс-менеджера или брокера, который занимался бы инвестициями, или крутить дела самостоятельно. Зря он, что ли, уже почти получил МВА? А почему бы ему не играть на бирже? При мысли об очередной захватывающей игре его настроение резко улучшилось. Он начнет немедленно.
  
   Не то чтобы Рене была в безумном восторге от своего нового статуса работающей студентки (К тому же, беременной работающей студентки!) За всю свою прошлую жизнь она привыкла сильно не перетруждаться, иметь довольно много свободного времени в своем распоряжении, не отказывать себе в удовольствии поспать днем или поболтаться по магазинам, а тут на тебе - каждый день до шести часов на работу! Уж не говоря о том, что она очень быстро уставала, видимо, из-за беременности, и все время боролась с приступами тошноты или даже оказывалась на грани обморока. Токсикоз мучил ее жестоко, еще она переживала страх выкидыша. Но, как ужасно она себя ни чувствовала, как тяжело ни давались ей эти дни - Рене все равно радовалась, что перестала быть бесполезной игрушкой, перышком на ветру, никчемным созданием. Теперь она вполне могла содержать себя сама, пусть без особой роскоши. И, конечно, зарплата каждые две недели приятно грела душу. Это были небольшие деньги, но она впервые в жизни зарабатывала их сама, и распоряжаться тоже могла ими вполне самостоятельно, ни у кого ничего не спрашивая. С первой же зарплаты в середине января она пошла и записалась на курсы вождения, будто ей мало было работы. Но она понимала, что ей нужно иметь машину, и нужно научиться водить как следует до рождения малыша. К тому же, теперь, когда она работала, ей все труднее было обходиться без своего средства передвижения - все время ездить на трамвае было долго, а на такси - дорого, к тому же, ее сильно укачивало. Особенно тяжело ей приходилось, если таксисты попадались славяне или арабы - эти ездили слишком быстро и резко, некоторые курили в машине, а она сейчас совершенно не могла переносить табачный дым.
   Сама работа ей нравилась. Ну, то есть, ничего сложного в ней не было. Основная часть ее работы заключалась в товаросопроводительных документах. Их надо было перевести часть на немецкий, часть на французский и отправить по факсу в магазины - один в Цюрихе, второй в Лозанне. Переводить накладные было проще простого - не надо было даже так уж свободно владеть двумя языками, вполне достаточно было бы выучить несколько цветов и названий предметов одежды. Брюки черные, юбка красная, свитер белый, и все довольны. Иногда активизировалась переписка между Лукасом и отделом логистики в главном офисе или Юбером и маркетингом, дизайнерами и отделом продаж. Тут, конечно, цветами и названиями одежды было не обойтись, но Рене переводила с удовольствием - ей было приятно сознавать, что она справляется со своими обязанностями.
   По вторникам, средам и четвергам работы было мало. Она выполняла свой объем работы максимум за два часа, а остальное время коротала, учась обращаться с компьютером и факсом. Зато в понедельник и пятницу накладные валили валом - факс не замолкал ни на минуту. Она не укладывалась в 4 часа, и в понедельник приезжала на работу не к двум, а к часу, благо, в понедельник в универе было только две пары, и она успевала. В пятницу было сложнее - в расписании было три пары, и Рене была вынуждена ловить такси, чтобы не опоздать на работу, и задерживаться по вечерам на полчаса или даже чуть больше.
   Отношения с коллегами у нее сразу складывались хорошо, с Кристиной она подружилась, и девушки несколько раз ходили прогуляться по магазинам после работы.
  
   Отто Ромингер продолжал свое триумфальное восхождение. По очкам в общем зачете он вырвался вперед настолько сильно, что его ближайший конкурент - Эйс - отставал от него на 380 очков, а это очень много. Оливер Айсхофер бел единственным среди мировой горнолыжной элиты, кто хоть как-то мог бы конкурировать с Ромингером сразу и в скоростных, и технических дисциплинах, и, соответственно, одержать столько же побед во всех видах, но он не очень удачно начал сезон, и не мог набрать столько очков.
   В середине января Отто выиграл скоростной спуск в гонке Лауберхорн и супер-комби там же. Его слава росла стремительно, у него была многотысячная армия фанатов, которая состояла в том числе и из людей, совершенно равнодушных к спорту. Им восхищались не только за его спортивные достижения, но за упорство, силу, мужество и веселый нрав. Его остроумие и неизменное добродушное спокойствие в любых ситуациях снискали ему репутацию славного парня, а восторги по поводу его внешности иногда превосходили его спортивную известность. Тщательно законспирированный адрес его съемной квартиры каким-то образом стал известен фанатам, и консъержу приходилось без конца вызывать полицию, чтобы очистить подъезд и двор дома от толп молоденьких дурочек, пускающих слюни по красавчику-спортсмену. Сам Отто дома бывал очень редко, а когда бывал - искренне извинялся перед соседями за причиненные его фанатами неудобства, и соседи таяли. Журналисты - разумеется, главным образом из таблоидов - с азартом выискивали всякие жареные факты из его биографии и с удовольствием выдавали в печать откровения бывших любовниц 'швейцарского дьявола' - процентов пять сих откровений исходили от девиц, которые взаправду побывали в его постели, излияния остальных 95% были не более чем плодом их бурной и иногда болезненной фантазии. Несколько девиц как из реальных бывших любовниц, так и совершенно незнакомых, объявляли о том, что носят или растят его детей (старшему из оных было 8 лет). Конечно, это было неправдой, до которой он даже не считал нужным снисходить, хотя адвокат, который работал на него в конторе Тима Шефера, советовал ему выбрать одну такую нахалку, пойти на тесты по установлению отцовства, а потом по результатам шандарахнуть ее многомиллионным иском за клевету, чтоб другим неповадно. Отто отказывался - не то чтобы ему нравилось, что на него пытаются повесить половину незаконнорожденных детей в Европе, возможно, алчных мамаш стоило бы прищучить, но дети-то тут причем? Он-то сам знал, что никаких детей - ни внебрачных, ни законных - у него нет, он всегда об этом заботился. Рене была первой и единственной женщиной, с которой он спал не предохраняясь, но от нее подобных баек не исходило. Конечно, все эти разговоры и чрезмерный интерес к его личной жизни раздражали, Отто побесился немного про себя, потом привык и перестал обращать внимание. К тому же, на фоне серьезных дел, огромных гонораров и паблисити, исходящих от солидных источников, вся эта мелкая грызня и возня выглядела нелепо и смешно. Какое значение имеет статейка в вонючем бульварном листке о том, что он стегает своих баб кнутом и тушит окурки об их нежные местечки (знали бы они, что он боится крови!), если серьезные многотиражные издания наперебой цитируют одного из величайших горнолыжников всех времен и народов, который сказал, что такие спортсмены, как Отто Ромингер, рождаются раз в сто лет, и что его результаты показывают, что на сегодняшний день реальных конкурентов в Кубке Мира у него просто нет?
   Одно маленькое обстоятельство немного омрачало его спортивные перспективы. Та травма колена на тренировке в Валь д'Изере не прошла для него даром. Ему пришлось обследовать ногу в клинике в Цюрихе, и выяснилось, что поврежден мениск и необходима операция. Но, поскольку боль постепенно перестала его беспокоить и не мешала тренироваться и выступать на соревнованиях, решили оперировать колено летом, в межсезонье. Конечно, если на фоне нагрузок или очередной травмы не случится резкого ухудшения - такой вариант развития событий, по мнению врачей, был вероятен примерно как 50 к 50. Ромингеру оставалось только надеяться на свою удачу, которая до сих пор ему не изменяла.
   Через неделю после победы в своем любимом Венгене Отто с удовольствием отправился в не менее любимый Китцбюэль, чтобы участвовать в знаменитой Ханненкаммреннен . На трассу, которая в прошлом году сделала его пусть не звездой, но 'открытием сезона'. Ему очень нравился Штрайф. Ему подходили все мышеловки, крутяки и полки этой трассы, которые превращали ее в самую технически-сложную трассу Кубка Мира. В прошлом году он был здесь третьим. В этом намеревался победить.
   На этот раз у него была особая причина не изменять своей привычке раскатывать по альпийским этапам на своей машине. Просто не мог оторваться от своей новой игрушки - восхитительного порша-каррера, полученного в подарок в честь заключения спонсорского договора с Ауди. Великолепный спортивный автомобиль мог вскружить голову любому, не говоря уже о двадцатиоднолетнем парне, обожающем скорость и адреналин. От Цюриха до Китца было без малого 400 километров - возможно, будь на его место кто-нибудь другой, он не выпендривался бы и поехал на поезде, но только не Отто. Трехлитровый турбированный двигатель по темпераменту идеально соответствовал самому Ромингеру, и он наслаждался каждой секундой, проведенной за рулем этого чуда.
   В Китцбюэле было солнечно и довольно тепло. Забросив в отель вещи и переговорив с кем-то из организаторов, Отто захотел побродить по улицам - пешком, просто так. С ним такое редко случалось - Ромингер был слишком целеустремленным, рациональным и занятым человеком, чтобы просто так гулять, но иногда у него возникали странные и нелогичные желания (чего стоила хотя бы та гонка на байке в конце ноября!) Такие бзики случались очень редко, и еще реже Отто поддавался искушению следовать им, но сегодня это произошло. Его не остановило даже то, что пришлось без конца отвечать на приветствия фанов, обмениваться рукопожатиями (рука вскоре разболелась не по-детски, кстати) или останавливаться, чтобы дать автограф. По крайней мере, в Китце звезд и без него сегодня хватало, часть огня они так или иначе оттягивали на себя, к тому же, все эти фанаты отвлекали от всяких мыслей. Старые тертые джинсы, потрепанные грубые ботинки, серая куртка с символикой сборной, лонгслив 'Джеронимо' с суровым лицом индейца апачи, зеркальные 'Ray Bans' в серебристой оправе, светлая чуть вьющаяся грива - он привлекал внимание даже в этой мешанине звезд и выдающихся людей, которые собрались в Китце в эти дни.
   - Привет, Отто. Помнишь меня?
   Красивая шатенка, которую он будто бы уже когда-то видел. Не спал с ней, но, наверное, стоило бы - девка первый сорт. Вспомнил: в конце прошлого года она была с Фло Хайнером. И в Гармише во время случайной встречи в коридоре отеля подкинула ему какой-то аванс. Он тогда собирался расстаться с Рене, и аванс этой крошки принял в качестве варианта, достойного того, чтобы вернуться к нему как-нибудь. Что касается Флориана, то в Венгене неделю назад на нем висла вполне знакомая Ромингеру роскошная грудастая рыжуля. Он, примерно как и Отто, находился в вечном поиске если не совершенства, то приключений, и если не на задницу, то на несколько другое место.
   - Помню, конечно, - вежливо ответил Отто. Он, как обычно, понятия не имел, как ее зовут. Впрочем, это и не обязательно. Она представилась:
   - Ева Флосс. Ты здесь один?
   - Да.
   Он теперь везде и всегда один, случайные девчонки не в счет.
   - Я тоже, - она подняла к нему красивое, тщательно подкрашенное лицо и очень эффектно распахнула темно-карие глаза. - Нам повезло или... все зря?
   Ах ты умничка моя, красиво-то как, помереть не встать.
   Игра всегда была одна и та же. Одним из основных правил было то, что игроки всегда были разными. Отто с его опытом и интуицией моментально прочитал мысли и намерения девушки. На сей раз игра была в двое ворот - оба одновременно были и охотниками, и дичью. Красотка Ева коллекционировала знаменитостей. Может быть, только спортсменов, может вообще всех, до кого могла добраться - к примеру, розыгрыш Кубка Мира по горным лыжам неизменно притягивал на трибуны звезд тенниса, формулы 1 и некоторых известных актеров, в том числе и местного уроженца Арни Шварценеггера, звездящего ныне в Голливуде. Вполне вероятно, Ева была бы не прочь и до него добраться. Знаменитости - тоже люди, тоже любят секс, только выбор у них пошире.
   Сам Отто также был не прочь снять красивую и понимающую правила этой игры девчонку. Игра была проста - нам может быть хорошо в кровати, но больше ничего между нами не будет. Мы вместе, пока нас это устраивает, и это по определению не может быть долгим. Итак, две стороны коротко обсудили предмет и основные условия сделки и, убедившись, что понимают друг друга и сделка выгодна обоим, перешли к ее заключению.
   Хайнер снял Еву с хвоста таким же образом и в то же время, как сам Отто отделался от Рене. Фло просто не взял ее с собой на американские этапы и не вернулся к ней потом. В отличие от Рене, Ева не была влюблена и беременна, да и изначально понимала, что между ними не может быть никаких 'жили долго и счастливо'. Фло волей-неволей пропиарил ее в среде профи, многие из которых положили глаз на красивую и доступную девушку, и у нее было теперь больше шансов обратить на себя внимание кого-либо из них. Ну а что касается Отто, Ева не сомневалась, что он будет одним из ее следующих и самых ценных трофеев. Успешен, знаменит и сказочно хорош собой - очень желанная добыча. Ева знает правила игры - ей нравится спать со звездами, ему просто хочется ее трахнуть. Она ведь не глупышка-простушка Рене, которая возомнила, что может заинтересовать такого парня, как Ромингер, в качестве ином, чем развлечение, и также серьезно начала воспринимать его. Что толку убиваться по мужику? Ими надо пользоваться. Отто знал, чего хочет Ева, она знала, чего хочет он - им было вполне по пути.
   - Тебе будет хорошо со мной, - сказала она. - Ты сам удивишься, как хорошо.
   - Ну давай, удиви меня, - ухмыльнулся он.
  
   Вечер накануне соревнований. Завтра - суббота, кульминация события, чудесный день, которого в Китцбюэле ждали целый год, который собрал здесь огромное количество болельщиков со всего мира. Реки глинтвейна и пива, запах корицы, снега и больших денег, флаги, фейерверки, тирольские оркестры на улицах, букмекеры, красотки, миллионеры, звезды, принцы, военные и огромные толпы фанатов. Билеты на трибуны на Расмус-ляйтен - финишном стадионе Штрайфа - были раскуплены уже несколько месяцев назад, ожидалось около 80 тысяч зрителей, за билет на самые скромные трибуны предлагали по нескольку тысяч долларов. Огромные суммы пари, невероятные ставки на фаворитов. Хайнер, Ромингер, Айсхофер, Граттон, Летинара назывались в разных порядках, но почти в неизменном составе. Послезавтра - слалом на Ганслерн, в своем отношении такой же легендарной трассе для слалома, как Штрайф - для спуска. Отто и тут был в числе несомненных фаворитов. Ромми-мания набирала обороты, даже на австрийском горнолыжном курорте сходили с ума по молодому швейцарцу.
   - Ты просто супер, - понизив голос, протянула Ева. Ей и вполовину не удавалось это чувственное мурлыканье, которое так сводило его с ума в исполнении Рене. Она была сейчас сверху, вращала бедрами, медленно вбирала его в себя. Мужчина и женщина: два совершенных тела, безупречная техника, ни намека на чувства. Она красиво стонала, он тяжело дышал, все как положено. До этого раза было еще несколько, они были вместе второй день. Очередной номер в отеле, очередная 'детка', которую он ни разу не назвал по имени. Очередной презерватив, который она надела на него ртом, не помогая себе руками. Да уж, вот тут она его удивила - в технике орального секса эта Ева просто не знала себе равных. Чертовски опытная и страстная девка, идеальная секс-машина, все как надо. Он ей вполне соответствовал, по ее мнению - неутомимый, ненасытный, горячий жеребец, сильный, крупный и щедрый на ласки. Не говоря уже о том, что она в жизни не видела мужика красивее, и это дополнительно заводило ее. Так, что и она тоже не смогла сдержать язык.
   - Господи, до чего ты красивый, - прошептала она, и Отто подавил невольное раздражение - все эти восторги и охи-ахи его бесили, бесили, бесили, он это ненавидел, его просто уже тошнило от этих соплей в шоколаде! Но он, как обычно, не подал виду. И вообще, дело к полуночи, он знал, что пора заканчивать эту милую секс-вечеринку. Теперь он взял себе за правило: минимум за 12 часов до старта - никаких постельных подвигов. Ему нужно отдохнуть, восстановить силы и выспаться. Ева знала правила - она не оставалась у него на ночь, он предложил ей снять номер в небольшой гостинице рядом. В 'А-розе', где остановился он сам, ее поселить было невозможно, да и... зачем? Он не собирался ничего с ней делать, кроме как несколько раз трахнуть. Он не водил ее ужинать, он не ночевал с ней в одной постели, почти не разговаривал - о чем? И еще... сегодняшняя ночь была последней. Больше они не увидятся. Если Ева собирается красоваться завтра с ним на трибуне победителей - ее ждет облом. И дело не в том, что она уже побывала на этой трибуне в Гармише в качестве девушки бронзового медалиста. Кстати, сегодня на контрольной тренировке Фло Хайнер сострил насчет переходящего приза. Отто спросил, не возражает ли Фло, а тот ответил, что ничуть, и добавил, что готов в свою очередь пригреть ту голубоглазую кошечку, которая раньше скрашивала досуг Ромми. Или ее уже подобрал Пелтьер? Отто молча натянуто улыбнулся в ответ и отошел. Нет, Ева ни под каким предлогом не будет стоять рядом с ним после финиша, чем бы не окончилась для него гонка. Это было место Рене, все еще, он никого другого не хотел видеть рядом с собой в момент хоть триумфа, хоть горчайшего из поражений.
   Пора было спать, удовлетворенный Отто поднялся с кровати:
   - Я в душ. Тебе пора, малыш. Прости, мне завтра рано вставать.
   - Ладно, милый, - покладисто сказала Ева, томно потягиваясь. - Спи хорошо, я хочу завтра победителя. Ты ведь подаришь мне свою медаль, правда?
   Ну ясно, губа у нас не дура. Медаль подарить! Вот прямо разбежался. Он не имел понятия, знает ли кто-то о том, что он подарил Рене медаль после победы в слаломе, но не собирался больше делать ничего подобного. Чтобы выиграть пару секунд на обдумывание дипломатичного ответа и скрыть очередную волну раздражения, он закурил тонкую сигару - накануне старта он отказался и от обычных сигарет. Наконец, выдохнув облачко ароматного дыма, он ответил:
   - Ты что, малыш, нельзя. Меня в клубе съедят. Я даже у себя медаль не могу оставить.
   На самом деле он не соврал, медали действительно хранили в клубе или национальном отделении федерации, просто он был Ромми, и ему очень многое сходило с рук. Сошло и то, что он подарил медаль своей девушке на день ее рождения.
   - Как жаль. И ничего нельзя придумать?
   Отто изогнул уголок рта в насмешливой улыбке:
   - Спокойной ночи, детка.
   Она и так уносила в своем жадном клювике стартовую майку с сегодняшней контрольной тренировки (стартовый номер 2), хватит и этого с нее. Традиция соблюдена - фанатка заполучила что-то из обмундирования переспавшего с ней спортсмена, а он не расстался ни с чем, ценным для себя: волки сыты, овцы целы. Майка - не медаль, контрольная тренировка - не сама гонка, хотя он и выиграл сегодня, снова убедившись в том, что Штрайф - это его трасса.
   Ева начала одеваться, Отто, зажав сигару в зубах и щурясь от дыма, обмотал белое пушистое полотенце вокруг бедер, щелкнул пультом дистанционки телевизора и подцепил колечко на крышке запотевшей ледяной банки 'Штигля'. Легкое шипение, первый благословенный глоток. Ему уже не терпелось, чтобы Ева ушла - тогда он бы успел посмотреть по телику трансляцию с Аустрэлиан опен под первую и последнюю банку пива на сегодня. Никакого алкоголя перед стартом. Дело даже не в медкомиссии - никакой анализ не покажет по прошествии полусуток, что парень весом в 90 кг вылакал 0,33 пивка. Просто ему нужна безупречно ясная голова.
   - А ты распорядишься, чтобы меня пропустили к тебе на трибуну? - спросила Ева. Отто был готов к этому вопросу, но все равно в очередной раз подавил раздражение. Ведь она знала с самого начала свое место, но все равно пытается заступать черту. Девушка на трибуне сборной, а тем более на трибуне победителей - заявка на достаточно серьезные отношения, они оба отлично об этом знают. Пусть Флориану Хайнеру и хватило глупости вытащить подстилку под камеры, Отто этого делать не намерен в любом случае. Впрочем, дипломат Ромингер и сейчас сгладил углы. Он принял тот ужасно огорченный и пристыженный вид, который ему так хорошо удавался и которым он обманул Рене, сообщая ей о том, что она не едет с ним в Америку, потому что они вовремя не позаботились о визе:
   - Сожалею, малыш. Конечно, мне бы хотелось, чтобы ты поболела за меня. Но понимаешь, это было бы ошибкой для нас обоих.
   - Но почему?!
   Он опустил глаза со смущенным и расстроенным видом:
   - Малыш, пойми меня правильно. Я швейцарец, и мои фаны ждут от меня, что моя девушка тоже будет швейцаркой. Да и тебе, наверное, у себя дома не стоит переходить на сторону противника. Ведь правда?
   И опять он был недалек от истины. Взаимная лояльность горнолыжников и их болельщиков иногда давала трещины, где дело касалось двух стран, для которых горные лыжи - приоритет номер один, самый главный вид спорта и национальная гордость. Скрытая (а иногда и открытая) конкуренция швейцарцев и австрийцев так или иначе давала о себе знать, и стоило все же учитывать и это. Допустим, Хайнер в Венгене не волновался по поводу рыжей фигуристой швейцарки Хайди, и Ромингеру сошла бы с рук связь с австрийкой, тем более, с такой красавицей, как Ева, но он просто в очередной раз воспользовался неким фактом в выгодном для себя свете.
   Ева нахмурилась - она рассчитывала покрасоваться рядом с ним на трибуне, похвастаться своим трофеем, засветиться рядом с его успехом, но он отказал ей. Она даже не понимала еще, что все уже кончилось.
   - Милый, но я так хотела бы разделить с тобой...
   - Я тоже хочу этого, детка, но мы должны вести себя благоразумно. Потом обязательно отметим, если будет, что. Хорошо?
   Ева неохотно кивнула и наконец-то ушла. Отто допил пиво, полюбовался на Габриэлу Сабатини, которая, как обычно, продула Штеффи Граф, и лег спать.
  
   Отто Ромингер выиграл гонку, обогнав Айсхофера на 0,77 и Граттона на 0,86 секунды. Хайнер сошел с трассы аккурат в 'Мышеловке' - до этого у него не было ни одного зеленого отрезка. Ноэль, как это часто с ним бывало, рисковал на всю катушку, кое-где неоправданно сильно, но трассу прошел с вполне приемлемым для себя четырнадцатым результатом. Они с Отто давно уже помирились, тот холодок отчуждения между ними исчез. Оба понимали, что девчонок полно, а настоящий друг встречается один раз в жизни, да и то не каждому. Ноэль видел, что Отто все еще тоскует по Рене, и пытался пару раз вправить ему мозги, но ничего не вышло, и он отступился. Только перестал называть Ромингера жабенышем - теперь Отто у него стал земноводным.
  
   А Рене за него болела. О, как она гордилась им, когда он победил на Лауберхорне! И сейчас снова свернулась под пледом перед телевизором, чтобы посмотреть, как ее великолепный Отто завоевывает очередную золотую медаль. Она смотрела на экран со смесью любви и обиды, восхищения и горечи, она так сильно любила его, а иногда почти так же сильно ненавидела. Как, почему он мог причинить ей такую боль, ведь он обещал, что никогда не сделает ей больно! Но она не могла отвести глаз от трансляции, ребро золотой медали, которую он подарил ей в Кран-Монтане, впивалось в ее ладонь, и, когда он ворвался на стадион в Расмус-ляйтен, а табло зафиксировало первое место, она восторженно закричала.
   Жены и подруги рядом с призерами - Таня рядом с Эйсом, Мариан - с Филиппом, а Отто был один. Понятно, что он мог бы вывести с собой на трибуну любую королеву красоты, но почему-то Рене казалось, что он не делает это из-за нее. Она была последней девушкой, с которой он разделял свой триумф после финиша. Почему так? Рене не знала. Возможно, это часть какой-то его очередной игры, какой-то сложной и недоступной ее уму стратегии, да и плевать - Рене чувствовала, что это связано с ней, и только с ней, и это понимание чуть-чуть, но все же утешало. Но главное счастье, которое подарил ей Отто, теперь всегда было с ней, принадлежало пока ей одной, и она прошептала, поглаживая животик:
   - Твой папа, солнышко. Гордись им. У тебя в крови успех, только, пожалуйста, не иди в профессиональный спорт...
   Да, сказка кончилась, карета снова стала тыквой, кони опять пищали и удирали от кота, принцесса превратилась обратно в Золушку и вернулась к своим кастрюлям, а герой вопреки сказочным правилам выкинул ее из головы и продолжал один свой звездный путь, вот только оставил ей такое чудо, такое сокровище. Ну что же, спасибо ему за это... а кастрюлями тоже кому-то надо заниматься. Ей оставалось только радоваться, что он позволил ей побыть частью его жизни и зачать от него ребенка. А то, что она не смогла удержать его - ну что ж... Кто она такая, чтобы удержать такого необыкновенного человека, как Отто Ромингер?
   Продолжение доступно на пм
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"