Sandrine Lehmann : другие произведения.

Я выхожу из игры - пролог 2 части

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
  • Аннотация:
    оно находится в начале 2 части, но к ней не относится.

  
  Пролог
  
  Женева, 1964-1965
  
  4 мая 1964 года банкир Ксавье фон Готц праздновал день рождения своей супруги Барбары. В его элегантном особняке близ Женевы сияли люстры, официанты в белых фраках разносили на подносах хрустальные бокалы с 'Круг', сигарный дым тонкими слоями выплывал в распахнутые французские окна. Гостей было около пятидесяти; представители промышленной и финансовой элиты и остатков родовой земельной аристократии прохаживались по роскошной гостиной и гуляли по ухоженному саду фон Готца.
  Ни для кого не было секретом, что день рождения Барбары фон Готц не был главным поводом банкета. На самом деле праздновали окончание тяжелого кризиса, который почти два года терзал банки Европы. Далеко не все из тех, кто поздравлял Барбару с 39-летием в 1962, сегодня были здесь. Кое-кто умер или уехал, но большая часть из отсутствующих незаметно выпала из этого круга, разорившись. Крупные банки понесли тяжелые потери, мелкие либо разорились, либо были поглощены большими.
  Фон Готц, акционер 'Швайцерише Банкферайн' и директор инвестиционного фонда 'Готц унд Хойтман', удовлетворенно улыбался, поглядывая на обвивающее шейку Барбары бриллиантовое колье от Тиффани - его подарок на ее 41-летие. В прошлом году он смог позволить себе подарить жене всего лишь сумочку от Эрме. А часом раньше он надежно запер в сейфе купчую на дом в Марбелье. Другие гости тоже выглядели довольными и расслабленными. Мужчины радовались свежеприобретенным автомобилям и домам, дамы все поголовно, не исключая семидесятилетней супруги управляющего 'Хоффман - Ла Рош', выглядели ослепительными красавицами в свежих туалетах от кутюр и дорогих украшениях.
  Молодой человек, стоящий на террасе, с удовольствием раскурил сигару. Прекрасно сшитый смокинг, похожий на красовавшиеся на других гостях, облегал его фигуру как перчатка. Мужчина был высок и широкоплеч, а также вызывающе молод и хорош собой. Пушистые каштановые волосы слегка вились, ясные зеленые глаза смотрели весело и открыто. Полгода назад ему исполнилось 24 года, и жизнь, так щедро одарившая его, сулила еще и еще. Он был единственным сыном Лоренца Ромингера, владельца контрольного пакета акций и председателя правления банка 'Креди Альянс де Женев', сам же в течение двух последних лет исполнял обязанности начальника кредитного отдела и позавчера занял этот пост официально. Никого не удивляло, что Лоренц планировал со дня на день ввести сына в правление: в том, что 'Креди Альянс де Женев' относительно безбедно пережил кризис, была частичная заслуга и молодого Ромингера, который за все время своего руководства отделом не выдал ни одного кредита, который не был бы своевременно возвращен (за одним исключением), а также весьма удачно поигрывал на бирже, особенно много выручая на форвардных сделках, что также поддерживало банк на плаву.
  Вернер взял с подноса официанта бокал шампанского и спустился в сад. Солнце уже почти село, ветра не было, и озеро было гладкое, как зеркало. Сад фон Готца был хорош, как придворная живопись. Ухоженные тропинки, петляя между клумбами с яркими роскошными цветами и ныряя в нежную тень под деревьями, вели к берегу. Вернер пошел к озеру. На его лицо набежала легкая тень. Была у него одна проблема, которая лишала его покоя.
  Проблема имела имя. И даже громкое имя. Точнее - граф де Сен-Брийен. Проблема была серьезная, единственная осечка в профессиональном смысле с тех пор, как Вернер еще мальчишкой впервые вошел в отцовский банк. Да, он становился блестящим финансистом, но один-единственный за все эти годы невозвратный кредит, 'висяк', портил всю картину. И 'висяк' был ни много ни мало 50 миллионов франков.
  Граф де Сен-Брийен, подобно многим аристократам, сумел сохранить майоратную недвижимость, но не имел источников финансирования для того, чтобы содержать ее надлежащим образом. После войны, унаследовав титул у более знатной французской ветви семьи, он стал обладателем не то чтобы очень больших, но вполне существенных земельных угодий неподалеку от французской границы, а помимо оных - замка. Замок был большой, неухоженный и начинал разваливаться. Майорат был отменен, граф вроде бы мог избавиться от этого белого слона, но никто не проявлял особой охоты приобрести его. А еще у графа было настоящее сокровище: фамильная коллекция живописи. Вот на нее охотников было немало, но граф даже говорить не хотел о том, чтобы расстаться хотя бы с одним полотном из коллекции. Последняя содержала около 50 картин, и ее жемчужинами были два полотна Рафаэля, по одному - Рубенса, Гойя и Веласкеса. Картины были датированы разными временами от 14 до 19 века, принадлежали к различным школам и никогда прежде не выставлялись. Их теоретическая стоимость была колоссальной. Все это великолепие было в прекрасном состоянии и висело в картинной галерее замка. Это было единственное помещение в замке, в котором не протекал потолок, не искрила электропроводка, и которое было должным образом защищено.
  Помимо коллекции картин, у графа была дочь двадцати четырех лет, которая никак не могла взять в толк, что она не может позволить себе менять туалеты от кутюр как перчатки и покупать дорогие драгоценности. Граф дочь любил, она была похожа на его покойную обожаемую жену, и ни в чем ее не ограничивал, не утомляя ее головку скучными подробностями состояния семейных финансов.
  И, наконец, граф был счастливым обладателем виноградника, который висел на балансе мертвым грузом, но вполне мог стать источником неплохих доходов, при условии некоторой реорганизации, определенных инвестиций и правильного управления. Вот этим-то граф и задумал заняться. Он пришел в банк 'Альянс Креди де Женев' и встретился с Вернером. Последний воспринял идею графа попытаться сделать виноградник прибыльным положительно и отправил в Сен-Брийен экспертов, чтобы они оценили объем инвестирования, и лично нанял управляющего и нескольких опытных агротехников. Еще он тщательно оценил план сбыта продукции. Все было в полном порядке. Вернер мог смело выдавать 50 миллионов франков, но следовало решить вопрос об обеспечении кредита. Вот тут возникли разногласия. Граф предложил в залог замок, но Вернер отказался. Тогда граф добавил к замку еще и землю, но и она была не нужна банку. И вот тут-то граф был вынужден поставить на кон свою баснословную коллекцию, чего, собственно говоря, банкир и добивался. Мари - мать Вернера - обожала живопись. Лоренц и Вернер тоже были неравнодушны к искусству и считали отличным вложением денег, не говоря уже о том, что такая коллекция стоит куда больше 50 миллионов.
  Вернер снова задействовал экспертов-исскуствоведов, которые проверили подлинность шедевров, потом связался со страховой компанией 'Ллойд унд Штуцмейстер', в которой картины страховались с момента образования компании 70 лет тому назад. Тут тоже все было в порядке: ни одного страхового случая, ни одного залога или перезалога, право собственности несомненно, даже страховые взносы выплачивались без единого опоздания. Вернер решил вопрос о выдаче кредита на 2 года, и граф развил бурную деятельность в своем винограднике.
  Сначала все складывалось неплохо. Виноград рос под щедрым солнцем долины Роны, дело управлялось железной рукой нового управляющего, виноделы начали перечислять предоплату за урожай, и вот тут-то и произошел ряд событий, которые никто не мог предусмотреть. Ружье висело на сцене с первого акта, хотя и было надежно спрятано, но в третьем таки выстрелило. И не один раз, а три. А пьеса ставилась, должно быть, в театре абсурда: в реальной жизни таких совпадений не бывает. Но тут они как раз случились.
  Первым выстрелом был ураган, погубивший урожай. Утром того дня прогноз погоды был 'Ясно, солнечно, без осадков, ветер южный, слабый. Температура воздуха +23-28 градусов'. К полудню подул резкий северо-западный ветер и за полчаса принес настоящую бурю. Граф был разорен.
  Вторым выстрелом было то, что буквально через день после этого печального события случилось нечто еще более трагическое. Плачевное состояние замка, а особенно электропроводки, привело к короткому замыканию. Произошло оно далеко от картинной галереи, в одной из кладовых, но огонь по сухим деревянным перекрытиям весело и непринужденно добрался и до картин. Большая часть коллекции погибла. Граф и двое бывших в доме слуг отчаянно боролись с огнем до прибытия пожарных, но мало что смогли сделать: огонь был обнаружен слишком поздно. Горело другое крыло, далеко от жилых помещений, а пожарная сигнализация была только в картинной галерее. Естественно, когда она сработала и все побежали туда, огонь уже ел бесценные полотна. Один из слуг по приказу графа бросился спасать картины, вынес самую ценную - 'Мадонну с голубями' Рафаэля, но, возвращаясь за следующими, был погребен под рухнувшим перекрытием. Больше охотников рискнуть не было, к тому же это было уже невозможно. Граф стоял в полном шоке, прижимая к себе спасенную картину, и думал о том, что будет дальше.
  Дальше был еще один выстрел, пожалуй, самый нелепый из всех. Накануне кончился срок страховки, а новый страховой взнос граф, потрясенный гибелью урожая винограда, внести не успел, хотя ему требовалось всего лишь поставить свою подпись на новом полисе, присланном из 'Ллойд унд Штуцмайстер', и отослать его обратно. Естественно, не случись пожара, проблем бы не было, но компания 'Ллойд унд Штуцмейстер' отказалась платить страховое возмещение. Так, Вернер оказался по уши в проблемах. Картина Рафаэля, оцененная экспертом в 9 миллионов, перешла в собственность банка. Но 41 миллион повис. Банк это не разорило, особых проблем на фоне гораздо более крупных кредитов, которые своевременно возвращались вместе с хорошими процентами, не создало, но Вернер так и ломал себе голову, как бы вернуть кредит. Чтобы рассчитаться с долгами. Графу предстояло заняться продажей замка, но теперь, после пожара, он и вовсе не представлял собой интереса. И даже если бы удалось продать замок до пожара, он вряд ли стоил бы больше полмиллиона вместе с землей, так что по кредиту граф рассчитаться не мог, даже если бы продал все, что у него было. Интересно, как бы он тогда жил? Вернер с досадой тряхнул головой. У него своих проблем хватает, чтобы еще думать о бедах графа. Важнее то, что он сам его милостью по уши в дерьме, должен думать, как заткнуть брешь в оборотных средствах банка и куда списать этот висяк, не говоря уже о том, что его реноме порядком потускнело.
  Между прочим, граф здесь, и даже еще как здесь, как выразился лучший друг и заместитель Вернера Давид Шнеерзон, тоже присутствующий. Под этим 'Еще как' Дав подразумевал суету и шум, которые де Сен-Брийен с успехом создавал вокруг своей персоны, а так же роскошный смокинг, густо увешанный знаками отличия и орденами, сословными и благоприобретенными, которые сияли и переливались драгоценными камнями. Несмотря на то, что все присутствующие были в курсе плачевного финансового положения графа, он не мог не пустить им пыль в глаза.
  Вернер вышел на пляж и остановился около кромки воды. Рядом шелестела листьями ива, Вернер взглянул в ту сторону и застыл как вкопанный. Только сейчас он заметил, что не один. На мраморной дорожке, ведущей к воде, стояла девушка. Она его не видела. Она была просто чудо как хороша. Высокая, чуть ниже него, с прекрасной фигурой, в обманчиво простом, но явно очень дорогом золотистом вечернем платье, которое облегало ее тонкую талию и изящные бедра, при этом довольно щедро обнажая высокую пышную грудь и стройные ноги. Девушка, видимо, уже вполне освоилась с новой модой, предложенной Мэри Квонт, в отличие от других присутствующих дам. Впрочем, вряд ли многие из них могли похвастаться такими красивыми ногами.
  Волосы девушки, очень светлые, почти льняные, были уложены в элегантную высокую прическу, только один локон падал вдоль точеной шеи на плечо. Вернер поймал себя на приятной мысли: подойти, протянуть руку, дотронуться до этого локона, отвести в сторону и прикоснуться губами к этой шейке. Наверняка, ее кожа на ощупь нежная и бархатистая.
  Все девушки, с которыми он встречался раньше, показались ему неуклюжими и дешевыми по сравнению с этой принцессой, такой утонченной и изысканной. Она принадлежит к высшему обществу по праву рождения, даже к аристократии, подумал он, любуясь ее тонким профилем. Интересно, кто она? Вернер уже подумал, не подойти ли к ней, но тут она развернулась и, так и не заметив его, направилась к дому. Вернер последовал за ней, отстав на 10 шагов.
  Они вошли в зал. Девушка огляделась и направилась к графу де Сен-Брийен, который стоял около одного их окон в компании одного из немецких промышленников. К тому моменту Вернер настолько сократил расстояние, что услышал ее слова, обращенные к графу:
  - Папа, ты не знаешь, где Барбара?
  Вернер взял очередной бокал с шампанским и отошел, чтобы собраться с мыслями и не позволить никому увидеть, как он потрясен услышанным. Дочь графа!
  Он почти не ошибся, мысленно назвав ее принцессой. Он знал из бухгалтерского отчета, на что и сколько она тратит. Платье от Баленсиага, туфли от Марио Лери, открытый Мерседес, украшения от Картье... Но не знает, что она любит, что ненавидит, от чего плачет и смеется. Не знает даже, как ее имя! Черт возьми, оборвал он себя, какое это имеет значение! Из всех неподходящих девушек она - самая неподходящая. Дочь графа де Сен-Брийен!
  Он развернулся, чтобы снова выйти на террасу, но тут же натолкнулся на кого-то. Извинение застыло на его губах, когда он осознал, что налетел именно на нее. И все мысли о ее неподходящести вылетели из его головы, едва он встретился взглядом с ее глазами. Эти глаза - огромные, светло-карие, прозрачно-ореховые, с золотисто-зеленоватыми искорками - вспыхнули, когда она смотрела на него. Он прочитал в этом янтарном взгляде все, что могло заставить его потерять голову. И он ее тут же потерял. А потом услышал зычный голос графа:
  - Ромингер, позвольте представить вам мою дочь. Мадмуазель Анн Франсин Боншанс Корильон де Сен-Брийен - Вернер Ромингер.
  Он хотел ее так, как никого до сих пор. Она дала ему понять, что он ей нравится. На следующий вечер Вернер пригласил ее в ресторан, потом повез домой. На прощание он хотел поцеловать ее в щеку, но она оказалась в его объятиях, их губы слились, он чуть не овладел ею прямо здесь, на переднем сиденье своего Бентли, смог остановиться с огромным трудом. Анн Франсин не была такой девушкой, с которой можно было бы просто поразвлечься: она выросла в убеждении, что добрачный секс - грех. И он не мог воспользоваться тем, что она забыла обо всем и готова была позволить ему сделать с ней все, что он жаждал. Чуть переведя дыхание, он предложил ей выйти за него. Она тяжело дышала, глядя на него своими невероятными глазами сквозь растрепавшиеся от объятий белокурые волосы. Над ее чуть припухшими от его поцелуев губами поблескивали мелкие бисеринки пота. Потом она выдохнула 'Да' и снова оказалась в его объятиях.
  Они поженились через неделю. Лоренц и Мари были удивлены и выбором сына, и спешкой. Граф сперва заявил, что это мезальянс для его дочери, и нельзя девушке благородного происхождения сочетаться с плебеем, но вспомнил о своем плачевном финансовом положении и о том, что плебей попался не только богатый, но и волею судеб его, графа, кредитор, и благословил дочь. Лучший друг жениха, его коллега и его шафер Дав Шнеерзон, не хуже Ромингера изучивший дебет и кредит графа, напутствовал Вернера следующими словами:
  - Шлимазл, твой поц таки доведет тебя до беды: она тебя разорит! Та еще штучка.
  Вернер хмыкнул и отвесил Даву подзатыльник. Он ничего не имел против того, чтобы осыпать свое сокровище бриллиантами и изумрудами и создавать для ее красоты достойную оправу в виде мехов и туалетов от известнейших кутюрье. Более того, именно этим он и собирался заняться после возвращения из свадебного путешествия.
  
  Медовый месяц они провели в Акапулько. Они сняли свадебный номер в 'Карлтон Ройал' с широченной кроватью под тонким пологом. Вместе они проводили только то время, что занимались любовью. Вне постели им было практически не о чем говорить и нечем заниматься. Он обожал океан и горы, ее больше устраивала терраса в саду отеля и спа-центр. Он нырял с аквалангом, отправлялся на глубоководную охоту и носился по пустыне и горам на арендованном джипе, она отказывалась даже зайти в соленую воду океана, чтобы не испортить свою нежную белую кожу.
  Потом они вернулись в Швейцарию, каждый к своим привычным занятиям. Он снова пропадал в банке, она красиво выглядела и предавалась светским развлечениям. Конечно, она переехала в его особняк неподалеку от Берна, прихватив с собой те из своих драгоценностей и одежды, которые еще не успели ей надоесть, и свою горничную Мари Шарлотт.
  В конце июля Франсин сказала Вернеру о своей беременности. Он был в таком восторге, что даже не сразу заметил, что она вовсе не разделяет его радость. Потом спросил:
  - В чем дело?
  Она поморщилась:
  - Роды портят фигуру. И потом, дети - такая докука.
  Уже не впервые он замечал, что за пределами спальни у них не так уж много общего. Да, она красива как картинка, нежная и страстная любовница, но от женщины, которую Вернер сделал своей женой, он хотел большего. Подумав об этом, он пожал плечами: если он женился на 'неподходящей' женщине, в этом никто не виноват, кроме него самого. Его никто не принуждал к браку, он сам не захотел подождать немного, чтобы узнать ее получше. Его так ослепила ее красота и захлестнуло страстное желание сделать ее своей, уложить ее к себе в постель и овладеть, что он отбросил здравый смысл и сделал необдуманный шаг, в котором теперь начинал раскаиваться. Он вспомнил то, что сказал ему Дав, и не смог не согласиться: в брак он вступил, руководствуясь не разумом, а своим мужским естеством. Впрочем, Вернер не сильно переживал: их страсть еще не успела остыть, они по-прежнему желали друг друга и занимались любовью по несколько раз в день, а теперь, когда у них будет малыш, они получили еще один шанс обрести счастье.
  Шло время, Франсин полнела, плохо себя чувствовала, в сентябре доктор заявил, что существует угроза выкидыша, и дал понять, что Вернеру лучше держаться от супруги подальше, если он не хочет, чтобы она потеряла ребенка. Он перебрался в одну из спален для гостей. Впрочем, он не роптал: перспектива стать отцом была для него не менее дорога, чем нежное лоно супруги. Тем не менее, они еще сильнее отдалились друг от друга.
  В феврале Франсин родила дочку. Малышка Джулиана была здоровая, но очень некрасивая и невероятно капризная, и мать была к ней совершенно равнодушна, пока не заметила у дочери то, что заставило ее с криком ужаса уронить ребенка. У девочки, которой уже успело исполниться 2 месяца, были разные глаза. Один, как у всех младенцев, темно-синий, другой, непонятно почему, светло-серый. С тех пор Франсин наотрез отказалась даже прикасаться к дочери. Вернер, обожавший малышку такой, какая она есть - некрасивая, злонравная, а вот теперь еще и разноглазая, уговаривал жену образумиться, как только не пытался ее улестить или пригрозить, а под конец наорал на нее и чуть не ударил, но все без толку. Франсин рыдала, грозилась подать на развод и покончить с собой, но от ребенка шарахалась.
  Замахнувшись, Вернер остановился. Рыдающая жена, малышка, равнодушно взирающая на безобразную сцену разными глазами, он сам, взбешенный и готовый разорвать на куски мерзкую бабу, которая без оглядки бросает собственную двухмесячную дочь... Он отвернулся и выскочил из дома. Сбегая по лестнице в холл, пересекая двор, садясь в свой Бентли и выезжая на улицу, он думал, что будет дальше... Развод. Называть и дальше своей женой эту холодную эгоистку?! Чертов Дав Шнеерзон был прав. Почему он, умный, хладнокровный Вернер Ромингер, до сих пор совершавший в жизни только правильные и логичные поступки, свалял такого дурака и женился на женщине, настолько непохожей на него?! Эти чертовы де Сен-Брийены вечно втягивают его в неприятности. Впрочем, не женись он на ней, на свете не было бы его обожаемой разноглазой принцессы... Наверное, все к лучшему. Джулиане он наймет легион нянь... Нет, не надо легион. Одну, но хорошую - лучшую, которую можно купить за деньги. Такую, которая могла бы заменить мать. Сам он будет проводить с дочкой больше времени... Станет хорошим отцом, будет заниматься ее воспитанием. Франсин он хорошо обеспечит и разведется с ней, опеки над дочерью она будет лишена... Но ребенку нужно материнское молоко. Франсин, конечно, попробует отказаться от необходимости кормить Джулиану. Но он ее заставит... При мысли об очередной ссоре с женой ему стало дурно. Впрочем, молоко можно сцеживать. Наверняка Джулиане будет полезнее пить сцеженное молоко из бутылочки, которую будет держать в руках он сам или няня, чем сосать грудь нелюбящей матери. Ну ладно, пока Джулиане нужно материнское молоко, развода не будет. А он сам?
  Ну, со мной-то все будет в полном порядке, - с ухмылкой подумал Вернер. Я буду образцовым папашей и чертовски хорошим банкиром. А в свободное время... На свете полно еще красивых женщин.
  В банке его, как всегда, ждала куча дел.
  Около полудня к нему в кабинет прискакал взмыленный Дав с какими-то счетами-фактурами для форфейтинга. Вернер ослабил узел галстука и откинулся на спинку кресла:
  - Ты чего такой встрепанный?
  - Я-то? Ну здрасте, загрузил делами по самые гланды, а потом спрашивает, чего. Ты вот что. Сегодня вечером что делаешь?
  - А что? - с готовностью спросил Вернер.
  - Слышал когда-нибудь про 'Битлз'?
  Вернер подумал и осторожно сказал:
  - Это какая-то группа. Поют или...
  - Ты меня с ума сведешь! 'Поют или'! Между тем, на дворе 1965 год!
  - Ну и? - нимало не смутившись, спросил Вернер. - Ты вон в банке уже лет 6 работаешь, а все еще не знаешь, что для оформления форфейтинга еще и аккредитивы нужны.
  - Короче, так, - Дав с присущей ему абсолютной бесцеремонностью уселся на Вернеров стол. - Они, понимаешь, сегодня дают концерт в Монтре. А потом будет прием. Помимо всего прочего, мы с тобой оба там обязаны быть. Босс распорядился.
  - Кто? - не сразу понял Вернер. Он привык быть царем и богом в своем отделе и периодически забывал о наличии в банке еще и такой фигуры, как председатель совета директоров, Лоренц Ромингер.
  - Твой папа, мать твою, - припечатал Дав.
  - А на кой ему надо, чтобы мы там были?
  - На всякий случай, банк - спонсор всей этой богадельни.
  - Концерта?
  - Нет, борделя, - саркастически сказал Дав. - Короче, концерт начнется в 8 часов. Потом будет пьянка в честь этих самых 'Битлз', в отеле 'Савойя'. И таки я тебе скажу, если я хоть чуть-чуть разбираюсь в жизни, там будет много симпатичных шикс.
  - Кого?
  - Девочек, с которыми можно поразвлечься. Они все по этим 'Битлз' просто сохнут.
  Они приехали в Монтре, заняли свои места в ложе для почетных гостей, которая, к слову сказать, была где-то сверху, над прижатой вплотную к сцене безумной толпой. Вернер ошеломленно следил за происходящим. Было ужасно шумно, на сцене болтались какие-то четыре толстомордых парня в пиджаках без воротников и со стрижками под горшок, и пели. По мнению Вернера, слишком громко. Природа его одарила умом и красотой, но не дала и намека на музыкальный слух. Он искренне не понимал, вокруг чего тут столько шума. Музыка для него не существовала, а тексты у этих 'Битлз' были просто-таки кретинские. Но что его поразило особенно, это те самые 'шиксы'. Молоденькие девчонки орали, рыдали, бросали на сцену трусики и еще что-то. Несколько сорвали с себя блузки и вертели ими над головой, выставляя напоказ подростковые маленькие грудки. А толстомордые будто бы и не замечали.
  - Ну как? - победно спросил Дав, будто это он сам пел со сцены. - Хорошо поют, сукины дети, а?
  - Слушай, а я вот все думаю, может, все-таки дадим 'Кольер' ту пару миллионов?
  Им приходилось орать друг другу в ухо. Дав опешил, потом захохотал:
  - Ты ботаник, Ромингер. Ты ни хрена не понял.
  - Не понял, - охотно подтвердил Вернер. - Они поют, ну и пусть поют себе. А девки какие-то... Незрелые. Ведут себя как идиотки.
  - Наивный. Кто тебе этих малолеток подсовывает? На приеме будут фифочки посерьезнее. Ни одной из этих фанаток туда и на выстрел не подпустят.
  - Это вселяет оптимизм, - буркнул Вернер и достал из портфеля документы по 'Кольеру'.
  - Эх ты, поц, - буркнул Дав. - Приобщаешь его к культуре, а он все или о делах, или о бабах. Гой несчастный...
  Как выяснилось, Дав знал о чем говорил: на приеме были девушки совсем другого толка. Никаких дешевых кофточек и бижутерии, никакого неумелого яркого макияжа и вульгарного фанатичного блеска в глазах. Вернер с бокалом вина в руке наблюдал, как зал отеля 'Савойя' помаленьку наполняется серьезным народом, как раз таким, какой он привык наблюдать вокруг себя. Как выяснилось, шоу-бизнес - тоже бизнес, о чем он как-то раньше не задумывался. Многие из пришедших на прием тоже были поклонниками 'Битлз', но это не мешало им обсуждать контракты со студией 'Эппл', рекламные ролики с битловской звуковой дорожкой и прочее. Многие были с дамами, в основном молодыми и очень красивыми. Хорошо одетые, красиво накрашенные девушки в дорогих украшениях на свой лад старались привлечь внимание пресловутой ливерпульской четверки, но никому из них и в голову не приходило бросить им свои трусики.
  - Смотри, - сказал Дав на ухо Вернеру, - Вон, видишь, у окна, в красном?
  - Ну? - Вернер взглянул на потрясающую брюнетку в облегающем красном платье, почти такую же красивую как Франсин.
  - Это нынешняя мисс Швейцария.
  - Да? - Вернер пригляделся к ней внимательнее. - Ты с ней знаком?
  - Нет. По телевизору ее показывают довольно часто.
  - Жаль. Кто бы мог нас познакомить?
  - Пойди да сам познакомься. Не будь таким старомодным, - отмахнулся Дав и исчез в толпе. Вернер улыбнулся и направился к девушке.
  Она стояла около окна с бокалом в руке и рассеянно слушала какого-то типа в дорогом костюме, который разглагольствовал о том, какую группу он открыл в марте в Уэльсе. По мнению Вернера, бессовестно врал. Девушка кивала и явно искала какой-нибудь путь к отступлению. Когда Вернер оказался за спиной англичанина, она встретилась с ним взглядом, и он начал действовать.
  - Вот ты где, дорогая, - сказал он громко. - Прошу прощения, сэр, но о вас только что спрашивал Эпстайн.
  Об Эпстайне он слышал от Дава. Ушлый Шнеерзон с ним успел уже познакомиться. Англичанин аж подскочил на месте и галопом понесся разыскивать всемогущего продюсера.
  - Спасибо, - сказала красавица, улыбаясь. - Он просто чудовище. Невозможно скучный тип.
  - Я тоже скучный, - ляпнул Вернер. - Я терпеть не могу любую музыку и тут исключительно по работе.
  - Правда? Вы связаны с ними?
  - Нет. Я связан с банком, который был спонсором всего шоу.
  - По-моему, это еще интереснее. - Когда она улыбалась, на ее щеках появлялись прелестные ямочки, а серые глаза сияли. Бессовестный Вернер прикидывал, как скоро ему удастся извлечь ее из этого красного платья.
  Девушка с интересом смотрела на него. Молодой красавчик, тоже в дорогом костюме и часах минимум за 15 тысяч франков ей понравился сразу.
  - Я Вернер Ромингер, - сказал он.
  - Очень приятно. Рита Бонаджунто, - представилась девушка.
  - Мне сегодня просто невероятно повезло, - он восхищенно смотрел на нее. - Не исчезнуть ли нам отсюда? Как насчет ужина? Здесь, в 'Савойе', превосходный ресторан.
  - Правда? С удовольствием, - Рита, не задумываясь, взяла его под руку. Поесть можно было и здесь, на приеме, но их обоих интересовала отнюдь не еда.
  
  С этого дня все началось. Красавица фотомодель стала любовницей молодого банкира. Они не скрывали ни от кого своих отношений, с удовольствием появлялись вместе на публике, если позволял график работы Риты, вместе ездили в деловые поездки и на отдых. Вместе они побывали в Лондоне, Нью-Йорке, Токио, Париже, Рио де Жанейро, островах в Карибском море. Вернера не волновало мнение Анн-Франсин, которая оставалась одна в Берне, в огромном доме, где никто ее не любил и где она никому не была нужна. Ее дочерью занимались три няни - две дневных и одна ночная, что для молодой женщины было облегчением. Муж, открыто живущий с другой женщиной, не заслуживал того, чтобы у его ребенка была мать. Что касается грудного молока, которым она должна была кормить ребенка, так оно очень удобно пропало примерно через неделю после ссоры.
  Дочь графа, она же - отвергнутая жена молодого красивого банкира была обречена блистать в любом обществе и нигде не могла оставаться незамеченной. В высших кругах запада Швейцарии какое-то время одной из любимых тем разговоров был спор - кто красивее - законная жена или любовница Ромингера? Мнения расходились в зависимости от того, какие женщины были по вкусу тому или иному спорщику. Кто любил блондинок - делал выбор в пользу Анн Франсин. Кому нравились брюнетки - голосовал за Риту Бонаджунто. Обе женщины никак не комментировали ситуацию, в которую их поставил Вернер. Рита говорила, что любит его. Анн Франсин вела себя по-аристократически сдержанно и отчужденно. Казалось, она поставила себе целью всеми способами превзойти соперницу. Она умела себя держать. У нее был изысканный вкус. Она дружила с самыми маститыми парижскими и миланскими кутюрье, которые лично занимались ее гардеробом. Семейные обязанности ее не обременяли, в деньгах неверный муж ее не ограничивал, и Анн Франсин в конечном итоге неплохо устроилась.
  Настал июнь. Четырехмесячная Джулиана была для Анн Франсин все равно что чужой ребенок, мать не видела ее неделями. Этого нельзя было сказать о молодом актере Жане-Сесиле Лафорнье, с которым молодая женщина появлялась на публике уже почти месяц. Колонка светской хроники постоянно уделяла им внимание.
  В один прекрасный день в кабинет Вернера зашел Лоренц Ромингер, его отец и председатель правления банка. Это было событие из ряда вон. В отдел сына он заходил очень редко, если не сказать никогда. На самом деле, Вернер был так удивлен, что разлил свой послеобеденный кофе с коньяком, к которому в последнее время пристрастился.
  - Привет, папа. Что-то случилось?
  Он не обратил внимание, что в руке Лоренца зажата свернутая в трубку газета с цветными иллюстрациями.
  - Что могло случиться? - сухо спросил Лоренц. В свои пятьдесят два года он был одним из самых влиятельных финансистов Швейцарии. Счастливо и давно женатый, он не одобрял образ жизни сына и тем более - невестки.
  - Если ты хочешь напомнить мне, что сегодня двадцатое, а 'Готц и Хойтман' просили о недельной реструктуризации...
  Властным жестом Лоренц остановил сына:
  - Я доволен тем, как идут дела в твоем отделе, и не собираюсь вмешиваться в твою работу. Я полагал, что ты достаточно взрослый для того, чтобы можно было вообще не вмешиваться в твою жизнь. Похоже, я ошибался.
  - Папа...
  - Говорить буду я. Я молчал, когда ты женился на женщине, которая тебе совершенно не подходит. Я ни слова не сказал, когда ты закрыл долг Сен-Брийена из семейных средств. Я ничего не замечал, когда ты бросил на произвол судьбы собственную дочь и протащил наше имя по всем газетам, начав эту идиотскую связь с манекенщицей. Но больше я не намерен делать вид, что все превосходно. Читай!
  Вернер уставился на газету, которую отец швырнул на стол перед ним. Он не решался взять ее в руки, будто она была пропитана ядом кураре. Лоренц повысил голос:
  - Давай же, смотри, к чему привело твое легкомыслие! Ты забыл, что для банкира главный капитал - это его репутация? Она должна быть снежно-белой, без пятнышка, а ты вместе со своей девкой извалял свою репутацию в грязи, и теперь это же делает твоя жена! И я сегодня же желаю знать, какие меры ты принял к тому, чтобы она прекратила позорить через тебя мое имя и разваливать мой бизнес!
  Молодой человек неохотно взял газету, стараясь унять дрожь в руках. Это не удалось - страница с треском порвалась до середины. Он увидел колонку, очеркнутую красным карандашом.
  'Прелестная жена неверного банкира Вернера Ромингера, восхитительная в платье полупрозрачного пионового шелка от Сен-Лорана и в бриллиантах от Шоме, провела томный вечер в Les Armures (сноска - Один из самых роскошных ресторанов Женевы) с очаровательным Ромео - господином Лафорнье, который в последнее время зачастил в Женеву и в Берн, где проводит большую часть времени его любовница. Жан-Сесиль на протяжении всего вечера не переставал любоваться своей дамой и в равной степени - платиновыми запонками с розовыми сапфирами, которые она оплатила платиновой же картой своего супруга, красавца-рогоносца Вернера Ромингера. Пара не обращает внимание ни на окружающих, ни на пересуды, наслаждаясь своей близостью. Известно, что блудная жена сняла шале в Версуа (сноска - Фешенебельный пригород Женевы на берегу озера) , чтобы проводить там время со своим возлюбленным. Кто сказал, что любви после брака не бывает? К слову сказать, теперь ясно, почему банк Ромингера отказал в займе концерну Жермен и Ко - может быть, подобные дорогостоящие привычки жены сына владельца и ее любовников повлияли на состояние активов? Акционеры бьют тревогу. Не потребовать ли им проведения срочной аудиторской проверки?'
  - Сука, - пробормотал Вернер себе под нос.
  - Да? Ты так считаешь? - взорвался Лоренц. - Потому что она платит за цацки своего жиголо твоими деньгами? Так она и за обед платила ими же, и за это шале в Версуа! С чего бы тебе волноваться из-за таких пустяков?
  - Послушай...
  - Замолчи, я сказал! Я не желаю слушать твои оправдания! Это сказывается на бизнесе, на репутации нашего банка! И я повторяю только одно - я хочу, чтобы ты сегодня вечером сказал мне, что это прекратится немедленно! Или получай развод, или держи свою жену в рамках приличия!
  Лоренц стремительно вышел из кабинета сына, тихо прикрыв за собой дверь. Как обычно, ледяное спокойствие отца пугало Вернера куда больше взрывов его ярости, которые случались нечасто. Молодой человек схватил телефонную трубку и набрал номер своего дома в Берне, в котором он не появлялся уже неделю.
  - Эмиль, где Анн-Франсин? - спросил он своего управляющего.
  - Мадам уехала позавчера, мсье, и с тех пор не появлялась и не звонила. Она не говорила, где ее можно найти.
  - Спасибо, Эмиль. - Вернер поколебался, думая, не расспросить ли Мари-Шарлотт, горничную жены. Но, скорее всего, она была в Женеве вместе с хозяйкой, и к тому же ему не хотелось давать почву пересудам среди слуг (можно подумать, они ничего не знали). - Это все.
  Он набрал телефон Дава Шнеерзона.
  - Зайди ко мне. Прямо сейчас.
  У Дава были свои источники, а также отличные связи с журналистами через жену, которая работала светским хроникером до замужества. Через полчаса у Вернера в руках был адрес шале в Версуа.
  
  - Шарлотт, вы можете идти. Вы мне сегодня не понадобитесь, - сказала Анн Франсин, сидя перед зеркалом в прозрачном серебристо-белом платье. Ясный июньский день клонился к закату, из окна спальни на втором этаже шале был виден синий шелк Женевского озера, тут и там украшенный жемчужинами парусов.
  - Хорошо, мадам. - Горничная вышла из спальни, раздумывая, стоит ли пойти в кино или поехать в дом мужа Анн Франсин в Берне. Завтра утром она может вернуться сюда... С другой стороны, ноги опять разболелись, так что, может быть, она просто пойдет в свою комнатку на цокольном этаже и немного отдохнет. Рассеянно посмотрев ей вслед, молодая женщина подняла с туалетного столика браслет с изумрудами и с сомнением приложила его к своему запястью. Хорошо ли изумруды сочетаются с ее серебристым платьем? Впрочем, она полагала, что Жан-Сесиль недолго будет позволять ей оставаться одетой. Она чуть улыбнулась своему отражению. В свои двадцать пять она была очень красива, и все эти газеты ничуть не преувеличивали, характеризуя ее, как последнюю сказочную принцессу в мире воинствующего плебейства. Ее белокурые волосы имели прелестный оттенок бледного старинного золота, который так хорошо сочетался с ее орехово-карими глазами.
  Ее мысли вернулись к Жану-Сесилю. Милый мальчик, он одновременно развлекал ее и служил превосходным орудием мести. Может, это не совсем честно, вот так его использовать, чтобы показать мужу, что она - не содержанка, которую он может отодвинуть в сторону, когда она надоест, и открыто позорить связью с моделькой. Мисс Швейцария, видали мы таких... Этой твари место в Paqui! (сноска - Район красных фонарей в Женеве)
   Впрочем, Жан-Сесиль действительно забавный. В нем нет коварства и злопамятности Вернера, но нет и его блеска, остроумия, обаяния. Она любила Вернера... раньше, пока все это не произошло. Пока он не унизил ее, публично спутавшись с этой Ритой. Пока между ними не оказалось столько ненависти и столько измен. Ей хотелось верить, что она показала ему, что думает о его поведении.
  Когда распахнулась дверь спальни, она подумала, что это он, Жан-Сесиль. Поэтому она испуганно вскрикнула, когда увидела в зеркале Вернера. Его зеленые глаза горели гневом. Она уронила браслет на колени и уставилась на мужа.
  - Ты прекрасна, дорогая, - вкрадчиво сказал банкир, его голос был такой мягкий и приятный... и сочился ядом. - Я забыл, какой красивой ты можешь быть... для меня. Ты же надела эту красивую вещицу для меня, не так ли?
  
  ***/
  
  Она ждала чего угодно, но не этого.
  - Ты... пьян, - прошептала она, прижимая руки к груди, которую почти не прикрывал прозрачный серебряный шелк. Про себя она взмолилась, пусть это окажется верным объяснением. Он пьян, только и всего... Он сейчас уйдет... Но как он попал сюда? Откуда он узнал? Что ему нужно?
  Вернер саркастически рассмеялся:
  - Пьян? Конечно, пьян, моя дорогая. Ты по-прежнему пьянишь меня, знаешь? Ты похожа на эксклюзивное шампанское, миллион франков бутылка. Только я пью его не один, правда?
  - Вернер...
  - Нет уж, помолчи, мое сокровище. Я намерен тебе сказать то, что считаю нужным, и ты выслушаешь меня! Я молчал, когда ты бросила на произвол судьбы нашу дочь. Я молчал, когда ты начала крутить шашни с этим своими альфонсиком. Я молчал, когда ты превысила лимит своих расходов на сто тысяч франков в мае. Я не сказал тебе ни слова, когда ты оплачивала этот милый домик и побрякушки для своего актеришки моими деньгами. Но меня протащили рогоносцем во всех таблоидах страны - и этого я терпеть не намерен!
  - Вернер, ты пьян! - повторила перепуганная женщина, отшатнувшись от мужа, который одним прыжком оказался рядом с ней. От ее резкого движения изумрудный браслет упал на мраморный пол, громко звякнув. Звук отвлек внимание Вернера, он поднял дорогую вещицу с пола:
  - Какая прелесть. Восемнадцатый век, колумбийский изумруд из Тунха... не так ли?
  Анн Франсин сжалась в кресле, лихорадочно думая - как убежать отсюда, пока можно? Для этого ей надо было бы пройти мимо мужа. Он взирал на браслет глазами такими же зелеными, как колумбийские изумруды, и чувствовалось, что ярость в нем кипит, как раскаленная лава в жерле колумбийского вулкана.
  - Ты любишь дорогие штучки, правда, крошка? - ласково спросил он. - И поэтому приобрела себе дорогую игрушку, смазливого ручного песика, который тебя ублажает, да?
  Анн Франсин вскинула голову:
  - Ты сам начал жить с этой девкой! Что я должна была делать?
  - А, так это моя вина? Какой ужас, моя дорогая! Муж-злодей заводит себе любовницу, в то время, как невинная голубица, оскорбленная жена, отдает все силы своему новорожденному ребенку, а также мирному семейному очагу? Только вот этому ребенку сровнялось лет... двадцать, верно? А семейный очаг оказался здесь, в Женеве, хотя помнится мне, что дом, через порог которого я тебя переносил чуть больше года назад, находится в Берне?
  - Прекрати! - беспомощно закричала Анн Франсин. - Ты меня пугаешь! Ты меня оскорбляешь!
  - Пугаю? Оскорбляю? Да я даже еще и не начал! Те, кого я оскорбляю, выпрыгивают из окон, а кого пугаю - гадят под себя всю оставшуюся жизнь! - он холодно рассмеялся. - Так что ты выбираешь - напугать тебя или оскорбить?
  Она вскочила и попыталась проскользнуть мимо него. Прочь отсюда, хоть на улицу в прозрачном платье! Но не успела - он схватил ее за руку:
  - Не так быстро, моя прелесть! Дай-ка я тебя рассмотрю получше! Ты что же, совсем голенькая под этой прозрачной штучкой, детка?
  - Отпусти меня! - закричала женщина. - Клянусь тебе, это больше не повторится! Я... я вернусь домой! Я буду заниматься Джулианой! Я...
  - Ах, неужели? Ты делаешь меня счастливейшим человеком, соблаговолив дать мне слово, что прекратишь позорить меня и уделишь толику своего внимания нашей дочери! Вот что я тебе скажу, мое сокровище. Я дам тебе развод.
  - Я на все согласна, только отпусти меня!
  Он рассмеялся:
  - Только имей в виду, что ты не получишь ни сантима! Все, что у меня есть, формально принадлежит банку, а все свои деньги я вывел из активов и надежно спрятал, так что, если ты рассчитываешь на половину моего состояния, то ты получишь половину от нуля - от ничего, если это тебе проще понять! А, поскольку опеку над ребенком я оформлю на себя, ты и алиментов не увидишь. Кто тогда будет оплачивать эти твои дорогие тряпки и запонки для твоего пупсика?
  - Прекратите это! - испуганный голос от двери оказался полной неожиданностью для обоих супругов. Анн Франсин думала, что хуже быть уже не может. Забыла, что Жан-Сесиль собирался придти к ней и провести у нее время до завтрашнего утра. Он и стоял в двери. Юный и очаровательный, черноволосый, очень красивый и хрупкий. Она уже не в первый раз мельком подумала, а не назло ли Вернеру она выбрала себе любовника, настолько непохожего на мужа. Кукольные черты юноши и его бархатные глаза испуганного олененка были полной противоположностью классической красоте Вернера с его холодными проницательными глазами, зелеными, как Атлантика в Бретани. Вернер был ненамного старше актера - всего на каких-то четыре года, но выше почти на голову и шире в плечах, не говоря уже о железных мускулах и агрессивном нраве. Жан-Сесиль с цветами в руке, будто все итак было еще не настолько ужасно.
  - Боже! - рассмеялся Вернер, обернувшись к Лафорнье. - Альфонсик собственной персоной, какая честь для меня! Убирайся отсюда, жалкая проститутка!
  - Я попрошу вас, - побледневший Жан-Сесиль больше всего хотел последовать приказу обманутого мужа, но он не мог оставить Анн Франсин на растерзание этому типу. Может, он и получал то, что ему причиталось, раз позволил себе оказаться в таком положении, но какая-то честь у него еще осталась. Позволить этому богатому хаму вышвырнуть себя, чтобы выместить злость на хрупкой, беззащитной женщине, прекрасной, как принцесса?
  - Ты меня попросишь? - издевательски повторил Вернер. - А у тебя есть право меня просить? Это я тебе плачу, я тебя купил, и если бы я не был так брезглив, ты бы сейчас у меня отсасывал! В последний раз говорю - пошел вон!
  Анн Франсин, на которую никто не обращал внимание, снова попыталась проскользнуть мимо мужа, но он отшвырнул ее на кресло:
  - С тобой я еще не закончил! Сидеть!
  - Вы говорите с женщиной! - как это ни было невероятно, но Жан-Сесиль еще попытался подать голос.
  - Я говорю с двумя суками! Все, я предупреждал тебя по хорошему! Как ни жаль пачкать рук...
  Бедная женщина не могла смотреть на безжалостное избиение. Впрочем, Вернер не собирался тратить силы и время на человека настолько презренного и незначительного, как этот актеришка. Одним пинком он отправил любовника жены в классическое путешествие - спустил его с лестницы, как провинившегося лакея.
  Внизу еще одна напуганная до полусмерти женщина - горничная мадам Ромингер - в ужасе смотрела, как молодой человек с окровавленным лицом, хромая и прижимая к груди сломанную руку, ковыляет к дверям.
  Наверху Вернер повернулся к дрожащей Анн Франсин:
  - Будто бы про тебя говорили, что у тебя хороший вкус? И вот этот мопсик - его проявление?
  Она нашла в себе присутствие духа попытаться противостоять ему:
  - Ты - варвар, и, я надеюсь, скоро окажешься в тюрьме. Там тебе самое место.
  - А ты где окажешься, моя дорогая? Где тебе самое место, шлюха?
  Он не избил до полусмерти Жана-Сесиля, потому что считал того настолько незначительной особой, что на него не стоило тратить время. Но тут оставалась женщина, которая причинила столько зла ему и его дочери, и она получит все, что ей причитается. Наслаждаясь своей полной властью над ней, он ничего не делал какое-то время. Он просто стоял перед ней, перекрывая ей путь к выходу и глядя на нее, и его зеленые глаза жгли ее ненавистью и презрением.
  - Пожалуйста, дай мне уйти, - прошептала она. - Я обещаю - больше никогда тебе не придется мириться с тем, что тебе не нравится. Я... Ты больше не увидишь меня. Мне ничего не нужно.
  - Мне нужно, - тихо сказал он, медленно поднимая руку и развязывая узел галстука. - Давай, раздевайся. Отрабатывай свой должок, дрянь. И за себя, и за это ничтожество, которое ты купила на мои деньги.
  Она застыла, глядя на него испуганными глазами, она просто не могла поверить в реальность происходящего.
  - Вернер, он больше мужчина, чем ты, - она не могла поверить, что в самом деле говорит это. Невероятно - сказать такое Вернеру Ромингеру и остаться в живых после этого! - Он не стал бы давить и запугивать беззащитную женщину.
  Он горько рассмеялся:
  - Мужчина? А ты знаешь, на что может быть способен мужчина? Что он может сделать с женщиной, которая оскорбила его вот так, как ты меня?
  Она молча стояла у кресла перед окном и смотрела на него - со страхом и с такой же ненавистью, какую читала в его взгляде. Она все еще могла сводить его с ума своей красотой, которая так пленила его чуть больше года назад, что он сделал ее своей женой, не позаботившись понять, что она за женщина. Теперь он пожинал плоды своего желания, но она тоже заплатит ему за это. Он не хотел нести бремя последствий в одиночку. Его бывшая белокурая принцесса, живущая в хрустальном замке. Весь хрусталь разбился вдребезги вместе с иллюзиями, которые он когда-либо питал. Резким движением схватив ее за руку, он разорвал серебристую полупрозрачную тряпку, которая подобно нежному предрассветному туману окутывала ее соблазнительное тело. Она сопротивлялась, но его это не остановило. Он не занимался с ней любовью, он занимался ненавистью. Швырнув ее на застеленное шелковыми простынями ложе, подготовленное для нежных утех с милым мальчиком, он изнасиловал ее грубо и жестоко. А потом вышел, не оглянувшись.
  На следующий день адвокат Вернера нашел Анн Франсин в доме ее отца под Невшателем. Она приехала туда накануне ночью, преисполненная решимости больше никогда не видеться с мужем. Она надеялась, что у него хватит порядочности дать ей честный, законный развод с нормальным содержанием и честным разделом имущества. Хотя о какой порядочности может идти речь после того, что он сделал?
  Адвокат объяснил ей, что никакого развода не будет. Если она решит уйти от Вернера - она сделает это на свой страх и риск, не получив ни сантима. Более того, против ее отца, графа де Сен-Брийен, будет немедленно начат судебный процесс, поскольку он задолжал банку более сорока миллионов франков.
  Анн Франсин казалось, что она видит кошмарный сон и никак не может проснуться.
  - Но что он хочет от меня? Ему еще мало всего этого?
  - Вы должны оставаться его женой ровно год. В течение этого года ваше поведение должно быть абсолютно безупречным. В этом случае через год вы получите развод с соответствующим содержанием, пятью миллионами франков в качестве разового отступного и любой дом из тех, которыми фактически располагает ваш супруг. Также ваш отец получит документ о том, что он свободен от всяческих претензий банка в отношении долга.
  - Зачем Вернеру это нужно?
  Но она понимала, зачем. Она должна была безупречным поведением восстановить его репутацию, вернее, то, что от нее осталось после его романа с королевой красоты и после ее неосмотрительной связи с актером. Она была вынуждена принять условия мужа, но затаила в себе лютую ненависть к человеку, который подверг ее такому унижению.
  Она вернулась домой. Мужа она теперь видела не чаще, чем до сих пор - он продолжал жить со своей девкой. Только теперь он делал это тайно. На публике он появлялся один.
  В конце августа Анн Франсин поняла, что беременна. Если бы она могла хотя бы на минуту поверить, что она ждет ребенка от Жана-Сесиля! Но это было невозможно. Они всегда были осмотрительны. Сомнений не было - она носила плод ненависти ее мужа. Выход был только один - немедленно избавиться от него, пока никто ничего не знает.
  Но один человек знал - ее верная горничная, которая ухаживала за ней с рождения. Истая католичка Шарлотт Дюшене не могла дать своей девочке погубить душу, совершив убийство невинного ребенка. И остановить ее Шарлотт могла только одним способом.
  
  В клинике, которую Анн-Франсин выбрала, потому что она была достаточно далеко от дома и не имела никакого отношения ни к банку, ни к семье ее мужа, ее встретили приветливо и вежливо. Пригласили в кабинет к главному врачу, чтобы подписать какие-то бумаги. Анн Франсин вошла, не подозревая ничего плохого.
  Никакого врача в кабинете не было. Перед столом стоял ее муж собственной персоной.
  - Ты! - прошептала бедная женщина. - Что ты тут делаешь? Что тебе от меня нужно?
  - Мне нужен мой ребенок. Никакого аборта не будет.
  - Убирайся отсюда! Зачем ты надо мной издеваешься?! - взорвалась она. - Я никогда в жизни не соглашусь родить от тебя! Мне не нужен выродок от такого мерзкого скота, как ты!
  - А ты его и не получишь. Ну что, догадываешься сама, что у меня есть способы сделать тебя послушной? Или мне нужно тебе все объяснить?
  Она знала, что способы у него были. Но она не догадывалась, что будет дальше.
  А дальше были семь месяцев заточения в дорогой клинике, где за ней следили и не давали сделать ни шагу без одобрения мужа. Она не понимала, зачем ему нужен еще один ребенок. На словах он любил дочь, но на деле не подходил к ней, слишком занятый возней со своими модельками (которых к этому времени стало уже несколько). Зачем ему был нужен этот ребенок, зачатый от ненависти и злобы? Он и сам не мог это объяснить. Понимал только, что может быть, это дитя даст ему возможность как-то исправить все ошибки. Знал, что не позволит уничтожить беззащитного малыша, чья вина была только в том, что он решил появиться на свет у неправильных родителей.
  
  Берн, 1966
  
  Ребенок родился ранним утром тридцатого марта 1966 года. Здоровый и красивый мальчик, наследник банка, внук всемогущего Лоренца Ромингера с одной стороны и разоренного графа Корильон де Сен-Брийен - с другой. Роды были тяжелыми и долгими, и, когда все благополучно завершилось, Вернер Ромингер, который все это время ждал в коридоре, как образцовый папаша, проставился для всего родильного отделения и уехал домой, шальной от радости по поводу рождения сына. Через три часа молоденькая акушерка, работающая в клинике первый день и не имеющая понятия об обстоятельствах семейной жизни роженицы, принесла ей ребенка.
  Анн Франсин пробудилась от тяжелого сна после анестезии и увидела перед собой медсестру или докторшу, держащую в руках причину всех своих мучений. Крошечный сверток белых пеленок. Она заявила, что она не желает даже видеть этого ребенка.
  - Его надо покормить, - сказала акушерка. - Бедный малыш еще ничего не ел. Он плачет.
  Ребенок молчал до этого момента, но после этих слов, будто получив команду, заорал. Врач начала совать его в руки матери.
  - Нет! - закричала Анн Франсин, пытаясь перекричать плач младенца. - Унесите сейчас же!
  - Его нужно покормить!
  Несколько минут бесплодных пререканий закончились победой акушерки. Анн Франсин капитулировала, не в силах терпеть вопли ребенка. Акушерка помогла ей дать новорожденному грудь. Наступила блаженная тишина.
  - Это хоть кто, мальчик или девочка? - без всякого интереса спросила Анн Франсин.
  - Чудесный мальчик, - просияла акушерка. Она предполагала, что у жены красавца банкира какой-нибудь послеродовый психоз или депрессия, которую излечит общение с очаровательным сыночком.
  - Хорошо, - сказала Анн Франсин. - Оставьте нас. Я позову, когда он закончит есть.
  Ужасная идея начала оформляться в ее голове. Он не должен жить. Пусть он умрет. Это было бы превосходной местью Вернеру. А если... нет... Вряд ли ему понадобится много. Она неловкая, она могла заснуть и случайно придавить... Кто знает? Муж ничего не поймет. Когда к ней зайдут, она будет мирно спать, а ребенок будет мертв. Никто никогда ни о чем не догадается. Она посмотрела на младенца - он жадно сосал грудь, ни о чем не догадываясь, не понимая опасность, в которой оказался. Чудесный мальчик, сказала эта дура.
  Сомнений в отцовстве Вернера не было никаких. Пусть ребенок был мал, но он уже был похож на отца. Только льняной пушок на голове показывал, что кое-что он унаследовал у матери. Сурово сведенные бровки делали его невероятно похожим на свекра, которого Анн Франсин боялась как огня со дня своего замужества. Сжатые кулачки на крошечных ручонках, которые он выпростал из стягивающих его пеленок, свидетельствовали о фамильной агрессивности натуры. Родился еще один мужчина, который будет насиловать женщин.
   - Не хочу, чтобы ты жил, - прошептала Анн Франсин, глядя на ребенка. - Пожалуйста, не заставляй меня делать это. Я... не могу. Я ненавижу тебя. Я хочу, чтобы ты умер. Прямо сейчас.
  Она говорила, но вдруг поняла, что это неправда. В ней не было ненависти. Она не хотела ему зла. Он был прекрасен, он был ни в чем не виноват. Он просто открыл глаза и посмотрел на нее. Он устал и был голоден, ему было страшно, одиноко и холодно, и вдруг он нашел ее. Маму. Она дала ему грудь, она держала его на руках, и он понял, что на свете есть тепло, покой и защищенность. Он смотрел на нее доверчиво и ясно, и она понимала, что он не виноват в том, что с ней сделал его отец. Он ни в чем не виноват.
  Она заберет мальчика себе. Она назовет его красиво, к примеру, Сильвэн или Себастьен. Не совсем же она бесправна! Она будет бороться с Вернером.
  Мальчик наелся и уснул. Какое-то время мать просто сидела в кровати, держа его у груди, и смотрела на него. Он продолжал хмуриться даже во сне, будто его только что начавшаяся жизнь уже ставила перед ним неразрешимые задачи и приносила сплошные проблемы. У него были длинные темные ресницы. По крайней мере, в отличие от сестры, он выглядит очень миловидным. Трудно сказать, что из него вырастет, подумала Анн Франсин. Но рискнуть стоит - я смогу забрать его. Этому я стану мамой, вне зависимости от того, какие козни будет строить его отец.
  Акушерка пришла и унесла Сильвэна или Себастьена, сказав матери, что принесет его через три часа на очередное кормление. Анн-Франсин улыбнулась, что не ускользнуло от внимания девушки. Похоже, ее расчет был правильный - матери пошло на пользу побыть с сыном. Ну ведь такой чудесный ребенок! Здоровенький, спокойный, а до чего хорошенький. И так похож на мамочку!
  Время шло, пролетели три часа, четыре, Анн Франсин начала проявлять нетерпение. За это время она окончательно решила, что назовет малыша Себастьеном. Ей разрешили воспользоваться телефоном, она позвонила своему отцу, рассказала о Себастьене и поинтересовалась, унаследует ли он графский титул со временем.
  - Нет, - сказал Сен-Брийен. - Цепочка прерывается на мне, потому что у меня не было сына. Титул уйдет к ... - Она перестала слушать. С радостью вспомнила, что через три месяца истекает срок, в течение которого она обязана была являться образцовой супругой, и ее поведение было безупречным, у нее не было любовников, она не светилась на публике и не попадала в газеты, как и требовал Вернер. Как она могла пускаться во все тяжкие, будучи запертой в этой комфортабельной медицинской тюрьме? Он обещал ей развод на прекрасных для нее условиях. Пять миллионов единовременно, подобающее содержание и любой дом. Она заберет у Вернера виллу в Гштааде. Себастьен останется с ней.
  Где он? Анн-Франсин набросила на себя шелковый халат от Бушель и отправилась искать сына или акушерку, которая приносила его утром. Навстречу попался кто-то из персонала клиники, она спросила - где ее сын. Ей показали на отделение перинатологии, и она отправилась туда.
  На входе ее остановила незнакомая медсестра, которая сидела в коридоре за столом.
  - Что вам угодно, мадам?
  - Я жду своего сына. Мне должны были его принести.
  - Ваше имя?
  - Анн-Франсин Ромингер.
  Секундная пауза.
  - К сожалению, мадам, не могу вас впустить.
  - Но почему?
  - Нельзя.
  - Послушайте, вы не имеете права... - возмутилась Анн-Франсин, не привыкшая к тому, чтобы какая-то прислуга смела ей перечить. Но тут она увидела давешнюю акушерку, которая вышла из какой-то палаты со стопкой пеленок в руках. Сейчас Анн-Франсин увидела на ее груди табличку с именем - Каролин Крюгер.
  - Доктор! Где мой ребенок? Я хочу видеть сына!
  Девушка остановилась, на ее лице явно отразилось замешательство.
  - Что с ним? - надавила Анн-Франсин, увидев ее реакцию. - Скажите мне сию секунду!
  - Э... Он заболел, мадам. Ничего страшного. Так распорядился врач.
  - Что с ним? Чем он мог заболеть?
  - Ничего не могу сказать, мадам, - акушерка скользнула в открытую дверь палаты, из которой она только что вышла, и плотно закрыла за собой дверь.
  - Но послушайте! - мать бросилась следом за ней, но ее остановил резкий окрик медсестры за столом:
  - Нельзя, мадам! Я вызову охрану!
  Не желая опускаться до пререканий с ней, Анн-Франсин отвернулась, собираясь вернуться к себе, но увидела мужчину во врачебном халате, который вышел в коридор. Кто распорядился, что ей нельзя видеть сына?
  Но он отказался решить вопрос. Неловко, глядя в сторону, он ответил, что это распоряжение Вернера Ромингера. Он категорически запретил матери любой контакт с новорожденным.
  - Вы не смеете! - взорвалась женщина. - Мой сын, я не могу его покормить?! Я засужу вас, я засужу вас всех!
  - Разбирайтесь с вашим мужем сами, - сухо ответил тот. - Вон телефон. Звоните и спрашивайте его. Я всего лишь выполняю распоряжения главврача.
  Женщина, кипя от ярости, набрала номер офиса мужа. Она была уверена, что это недоразумение, которое легко будет разрешить. Как только она скажет, что ребенок дорог и нужен ей, Вернер тут же распорядится, чтобы она занималась им. Разве это было не то, чего он хотел от нее, когда родилась Джулиана? Разве это не то, чего он требовал, когда она отказалась от дочери? Теперь она скажет ему, что она станет настоящей матерью для обоих детей. Он тут же перезвонит главврачу, и все будет в порядке. Через десять минут Себастьен будет с ней. Радость, которую она испытала при одной мысли о том, что она сможет взять на руки этот крошечный теплый комочек, приложить к груди, осыпать поцелуями крошечное личико, показала ей, как на самом деле он ей дорог. Все будет хорошо!
  Секретарша Вернера притворилась, что не узнает ее. Впрочем, может, и не узнала - Анн-Франсин очень редко звонила мужу в офис, разве только чтобы решить вопрос с оплатой какого-нибудь очень дорогого чека, который он должен был предварительно одобрить. Потом отказывалась соединять, объясняя, что он на совещании. Супруге Вернера пришлось долго униженно объяснять, что это очень срочно и важно. К тому моменту, когда она наконец услышала в трубке холодный голос мужа, Франсин вспотела, ее шелковая сорочка от Джози Натори прилипла к телу, она была готова заплакать.
  - В чем дело, моя дорогая? - спросил он. - Что тебя так расстроило? Тебе подали на обед осетровую икру вместо белужьей?
  Она ощутила первые уколы паники от издевательских ноток в его голосе.
  - Вернер, - торопливо сказала женщина, стараясь звучать спокойной и рассудительной. Она наматывала витой телефонный шнур на пальцы. Аппарат висел на стене, покрытой отвратительными серо-голубыми пластиковыми панелями. - Я хотела поговорить о... о нашем сыне. Я... хочу быть с ним. Я хочу растить его. Я... люблю его.
  - Какой приятный сюрприз, моя милая! - ядовито сказал он. - Ты любишь выродка, зачатого от мерзкого скота?
  - Прости... - пробормотала она. - Прости, пожалуйста. Я... я была неправа. Я хочу сына. Я... буду хорошей матерью. И Джулиане тоже. Я все ей компенсирую. Умоляю тебя.
  - Забудь о них обоих, - резко ответил Вернер, прекратив свои издевательства - теперь он звучал совершенно серьезно и решительно. Из палаты донесся плач ребенка, но это не был Себастьен - она бы узнала его голос. Вернер продолжал: - Этот ребенок больше не имеет к тебе никакого отношения. Я даже не думаю, что ему так уж нужно твое молоко.
  Она старалась, чтобы ее голос не дрожал:
  - Ты не можешь так поступить со мной! Мой Себастьен для меня значит все на свете!
  - Что? Твой Себастьен? Оставь эту чушь. Его свидетельство о рождении у меня на руках. Его имя - Отто, и он не имеет к тебе, повторяю, никакого отношения! Это мой сын. Не твой.
  - Почему ты делаешь это со мной? - заплакала она. - Ты мстишь мне за Жана-Сесиля? Вернер, я умоляю тебя, ну давай будем рассуждать разумно!
  - А ты умеешь рассуждать, не говоря уже о том, чтобы разумно? Этот актеришка - все, что приходит тебе на ум, если можно назвать твои куриные мозги умом? Я отказываюсь вести какие-либо обсуждения с такой дурой, как ты, дорогая.
  - Можешь оскорблять меня как хочешь, только отдай мне сына! Пусть Отто, мне все равно, только дай мне быть с ним!
  - О, какое самоотречение! - презрительно сказал он. - Можно оскорблять тебя, неужели? Ты мне разрешаешь? Ну хорошо, Анн-Франсин. Теперь послушай меня. Я тебе предлагаю следующее. Все остается как есть. Ты остаешься моей женой и ведешь себя абсолютно идеально. Детьми заниматься ты не будешь. Формально ты остаешься их матерью и моей женой. Фактически - ты никто. За все это ты продолжаешь жить в моем доме, ездить на моих машинах и пользоваться моими деньгами. Все, чего я требую взамен - идеальное паблисити. И твой полный отказ от детей. Подписанный.
  - Ты не имеешь права! Я родила тебе детей! Я смогу бороться за них!
  - Не сможешь. Я лишу тебя родительских прав на обоих детей. Я приведу свидетелей, которые поклянутся в суде, что ты пьешь или употребляешь наркотики, или даже еще лучше - спишь со всеми подряд. Это же не так уж далеко от истины, верно? Пресса будет изумительная, но я это как-нибудь переживу. Зато после всего ты останешься без детей и без сантима, моя дорогая.
  - Почему? - прошептала она, размазывая по щекам слезы. - Зачем тебе это нужно? Почему ты так меня ненавидишь?
  - Ты хоть замечаешь, что все твои вопросы содержат это 'я'? Я родила, что ты делаешь со мной, меня ненавидишь. Я, меня, мне. Тебе плевать на 'твоего Себастьена', такая эгоистка, как ты, вообще не способна думать ни о ком, кроме себя, любимой! Ну так каково будет твое решение, милая? Мне ведь не нужен хрустальный шар, чтобы угадать, верно?
  На пластиковой панели под телефоном карандашом было написано 'В.45', она потерла надпись пальцем. Она дрожала всем телом. Она не могла сказать ни слова. Опять плач младенца из-за двери. На этот раз она узнала голос. Ее сын звал маму. Он не знал, что он зачат и рожден от ненависти и в ненависть. Он не знал, что взрослое, непонятное ему зло лишает его того, что по праву рождения должно быть у любого ребенка. Толстая медсестра выбралась из-за своего стола у двери и пошла куда-то, пока не скрылась из виду. Анн-Франсин осталась одна в коридоре.
  - Говори, Франсин, - поторопил Вернер. - Ты отказываешься от своих требований на моих условиях?
  На секунду перед ее взглядом возникла картина - она и красивый белокурый мальчик. Какая разница - Себастьен, Отто... Но... она понимала, что не сможет спорить с Вернером.
  - Отказываюсь, - выдавила она. - Но у меня есть встречное условие. Хотя бы раз в неделю в течение часа проводить время с сыном. И... неограниченная банковская линия.
  - Ты не в том положении, чтобы диктовать условия. Хотя... почему бы тебе не выбрать что-то одно, дорогая? Час в неделю или банковская линия? - в голосе Вернера появились глумливо-веселые нотки, за которые ей захотелось убить его. Он получал удовольствие, мучая ее! - Или мне опять попытаться угадать?
  - Ты бессердечная сволочь, - прошептала она, сжимая трубку. - Какая же ты все-таки...
  - Ну, Франсин? Сын или деньги? Или... ничего?
  - Хорошо, хорошо! - закричала она. - Деньги. Безлимитная линия! Пообещай!
  - Обещаю, - его ледяной смешок разрывал ей душу. - Прислать тебе в больницу новый каталог Шоме? (сноска - Chaumet - французская марка часов и ювелирных украшений luxury-класса. Основана в начале XIX века Мари-Этьеном Нито, который стал придворным ювелиром Наполеона Бонапарта и делал украшения для Жозефины и для императрицы Марии-Луизы.)
  
   Она повесила трубку и прижалась лбом к стене, как раз к этой каракуле 'В.45'. Только что она отказалась от своего сына. Продала его за деньги... за очень большие деньги. Все было кончено.
  Плач ребенка не стихал, он продолжал звать ее. Франсин только сейчас заметила, что дверь в палату приоткрыта. Она тихо, на ватных ногах, стараясь не стучать каблуками комнатных туфель от Марио Лери, сделала несколько шагов в сторону, откуда слышался плач. Почему никто не идет? Где все? Женщина протянула руку и толкнула дверь. Большая очень светлая комната, тихо гудит какой-то прибор, несколько прозрачных ящиков на тележках. Четыре из них заняты - в них новорожденные дети. Ей как-то и в голову не приходило, что, кроме ее сына, тут может быть кто-то еще, хотя она и слышала несколько минут назад, как плачет какой-то чужой ребенок.
  Себастьен лежал во втором ящике от окна. Она его увидела сразу же, точно так же, как раньше безошибочно узнала его голос. Поняв, что он не один, он тут же перестал плакать. Он был слишком мал, чтобы улыбнуться или вообще как-то показать, что он ее узнал, но она была готова поклясться, что он успокоился потому, что увидел ее - именно ее, никого другого. Не Себастьен, вспомнила она. Отто. Только Вернеру могло придти в голову назвать ребенка таким ужасным, грубым именем. Кроме нее и детей, в палате не было никого. Не веря, что она делает это, Анн-Франсин, урожденная Корильон де Сен-Брийен, в замужестве Ромингер, взяла со стола стопку пеленок и прижала их к лицу младенца. Сына человека, которого она ненавидела всеми фибрами своей души. Которому она мечтала отплатить за причиненное им зло и боль.
  Время остановилось. Сколько секунд прошло? Сколько должно пройти, прежде чем он умрет? Она застыла, мышцы ее рук будто окаменели. Резкий крик ударил по ее нервам, чьи-то руки вцепились в нее, отшвырнули от ребенка. Пеленки свалились с его лица.
  - Что вы делаете?! Что вы делаете?!
  Та давешняя акушерка, Крюгер. Она была в шоке. Оттащив обезумевшую женщину от ребенка, она с силой ударила Анн Франсин по лицу.
  - Вы что?! Вы с ума сошли! Как вы могли?!
  Анн Франсин молча, задыхаясь, посмотрела на стеклянный ящик, в котором лежал ее сын - целый и невредимый. Он даже не плакал. Он просто смотрел на источник шума.
  - Уходите отсюда сейчас же! Я немедленно пойду скажу... вас арестуют... я не знаю, это немыслимо! Что вы за женщина?!
  - Стойте, - хрипло сказала Анн Франсин и подняла левую руку. Она четко знала, что нужная рука - именно левая. На безымянном пальце левой руки она носила обручальное кольцо, платина с восемью бриллиантами каждый по 0.2 карата и центральный бриллиант в 1 карат. Довольно дорогая безделушка. Она стащила кольцо с пальца. - Вот, возьмите. Молчите обо всем. Я больше к нему не подойду. Я обещаю.
  Акушерка хватала воздух ртом, будто это ее пытались задушить.
  - Вы предлагаете мне?..
  - Да. Возьмите кольцо и не выдавайте меня. Я никогда больше не подойду к этому ребенку.
  Девушка медленно, нерешительно протянула руку. Кольцо лежало на ладони Анн-Франсин. Прикосновение ледяных чуть дрожащих пальцев докторши было ей очень неприятно. Каролин Крюгер взяла кольцо. Анн-Франсин перевела дух. Она только что чуть не пустила в распыл всю свою богатую, удачную, сложившуюся, благополучную жизнь. Но теперь волноваться не о чем.
  - Уходите, - прошептала акушерка, отворачиваясь от нее. - Я никому ничего не скажу. Только не приходите сюда больше.
  Мать, которая попыталась убить собственного сына, вышла из комнаты и заторопилась к себе. 'Хорошо, что эта девица не увидела правую руку, - лихорадочно думала она. - Тогда ее молчание обошлось бы мне дороже, намного дороже'. На среднем пальце правой руки Анн-Франсин красовалось кольцо - часть парюры (сноска - (фр. parure - убор, украшение) - набор ювелирных украшений, выполненных в едином стиле. Полная парюра включает в себя, как минимум, ожерелье, диадему, серьги и кольцо.) , которую Вернер подарил ей на двадцатипятилетие, когда она носила дочь, когда между ними не было ненависти, а жизнь еще что-то обещала. Это была восхитительная, баснословно дорогая вещь, купленная Вернером, тогда еще любящим мужем, для красавицы жены на аукционе Кристи. Анн-Франсин вдруг безумно захотела попасть домой... Ее душа рвалась к этому чуду, этому сокровищу. Она представила, как достает из сейфа футляр - его белый бархат чуть пожелтел от времени, тисненная золотом корона потускнела... Нажатие пружинки заставляет открыться крышку, и дивный набор предстает взору, способный ослепить своей красотой. Перед мысленным взором Анн Франсин, ее тонкие чувственные пальцы сладострастно ласкали украшения, ощущая скользящий холод драгоценных камней и прихотливый рельеф оправ... Парюра из бриллиантов и сапфиров, изготовленная все тем же мастером Нито для императрицы Марии-Луизы в 1810 году, состояла из диадемы, ожерелья, двух колец, серег, броши и двух заколок. Одно из колец - малое - Анн-Франсин носила не снимая, и сейчас с удовольствием снова ощутила его драгоценную тяжесть на пальце, мельком взглянула - ее приветствовал великолепный блеск сапфиров и бриллиантов. Восторг от мыслей о парюре был в тысячу, миллион раз сильнее того мимолетного чувства, которое она ощутила, представив себе, как берет на руки сына и целует его. Как хорошо, что она сохранила это кольцо! Остальные ее украшения, даже менее дорогие и не исторические, обычно находились в сейфе. Повезло, что доктор Крюгер или не заметила его, или ничего не смыслит в украшениях...
  Вернер обнаружит пропажу обручального кольца? Что он сделает? Может быть, стоит обвинить докторшу в краже? Но Анн-Франсин отказалась от этой мысли сразу же - ни в коем случае нельзя рисковать! Доктор Крюгер расскажет, что она пыталась убить сына, и, пусть у нее не будет доказательств, кто-нибудь может ей поверить. А если Вернер поверит? Нет, нет. Она просто скажет, что она отдала кольцо в чистку... или... ах да, у нее просто отекли пальцы. Потом она закажет у Картье такое же кольцо, и все будет в порядке.
  
  На этом все и кончилось. Больше Анн-Франсин почти не видела своего сына. Он рос здоровым, жизнерадостным и очень красивым ребенком, и все домочадцы в нем души не чаяли. И граф де Сен-Брийен, и Лоренц Ромингер обожали внука. Отто превратил роскошный особняк своего отца в огромную игровую площадку. К сожалению, Вернер не стал стараться проводить больше времени с детьми. Няни, которых он нанимал для дочери и сына, становились все более молодыми и привлекательными. На мать Отто никак не реагировал, он ее попросту не замечал, она была для него никем, он понятия не имел о смертельной тайне, которую они делили. Никто ему не сказал, что вот это твоя мама, да он и не знал, что такое 'мама'. Она никогда не играла и не разговаривала с ним, не брала его на руки, вообще не приближалась ближе, чем на несколько метров. Дети росли, окруженные роскошью и платной заботой, но лишенные родителей и их любви. Вернер так редко бывал дома! Он делал для детей все, что велело ему чувство долга. Но он ничего не знал о них, он их не понимал, ему было скучно с ними. Его любовь была очень абстрактной и условной. Отто он принял по-настоящему, только получив из лаборатории клиники, где сын родился, результаты тестов крови и геномной дактилоскопии, которые подтвердили, что вероятность отцовства Вернера составляет 99.99%. Если бы оказалось, что ребенок рожден от Лафорнье или кого-либо другого, банкир нашел бы способ избавиться от него.
  В четыре года Отто уехал учиться в престижную школу и дома появлялся все реже, даже во время каникул. В одиннадцать он подслушал разговор между слугами, в котором они сплетничали о хозяевах, и узнал обстоятельства своего рождения. В шестнадцать, едва окончив школу, он ушел из дома навсегда.
  
  Париж, 1985
  
  Бесснежная мрачная погода вовсе не портила Париж перед рождеством 1985 года. Традиционная изумительная иллюминация на Елисейских Полях заставляла забывать о холодном дожде и пронизывающем ветре, в Галери Лафайетт была рождественская распродажа, на улицах пахло марципаном, шоколадом и глинтвейном.
  Черная БМВ-318 со швейцарскими номерами въехала в город накануне сочельника. Какое-то время водитель плутал по южным предместьям, потом остановился и спросил дорогу в центр города.
  Наконец-то он съехал с Периферик. Теперь уже недалеко. Отто Ромингер терпеть не мог водить машину в Париже. Он привык к швейцарскому аккуратному и законопослушному вождению, и его бесила эта дикая манера - резкие разгоны и торможения, сумасшедшие прыжки из ряда в ряд, подрезания, гудки по поводу и без повода и демонстрация среднего пальца соседям по потоку. Тем не менее, когда он добрался до дома сестры, он уже ехал как заправский парижанин - к чему переть против течения, только время и нервы тратить. Тем более что водительского мастерства у него хватало для любого стиля вождения, даже самого хамского и агрессивного.
  Бульвар Сент-Доминик оказался совсем рядом с Пляс Этуаль. Отто кое-как нашел крошечное пространство для парковки, миллиметруясь, втиснул туда машину и осмотрел старый, солидный, недавно отремонтированный восьмиэтажный дом. Он знал от отца, что Джулиане принадлежит пентхаус, то есть квартира на верхнем этаже. Зная сестру, чему тут удивляться - она, разумеется, выбрала дорогой район, дорогой дом и самые дорогие апартаменты. Тем более что платил за все папа, и он не ограничивал ее в средствах. Отто вошел в подъезд, спросил у консьержки, как попасть к м-ль Ромингер, и на отдельном лифте поднялся наверх.
  Он вовсе не был в восторге от этого идиотского поручения. Отцу, видите ли, хотелось передать девочке подарок к Рождеству, а заодно проинспектировать, как она жива-здорова, и какая часть мужского населения славного города Парижа уже перебывала в ее постели. Конечно, о таком Вернер не упоминал, но это подразумевалось. Отто действительно не хотел вникать в сестрины дела, точнее в ее неврозы, заморочки и проблемы. Он хорошо относился к ней, честное слово... но - на расстоянии.
  К сожалению, отец случайно узнал, что Отто собирается провести рождество с Рэчел в Париже, и было бы совсем некрасиво отказать ему в невинной просьбе - заехать к сестре и передать ей пустячок - серьги от Бушерон. Ну и ладно, он просто отдаст ей коробочку, поцелует в щечку и отвалит. Ему, слава Богу, есть чем еще заняться в этом городе.
  Дверь открыла роскошная, совершенно голая брюнетка. Отто на секунду растерялся, и она улыбнулась, заметив, что он рассматривает ее тело.
  - Мне повернуться? Чтобы ты мог рассмотреть все остальное?
  Он взмолился:
  - Только не говори мне, что я не туда попал.
  - Отчего же. Ты ведь - маленький братишка нашей Джулианы? Проходи, раздевайся.
  - Прямо-таки раздеваться? - уточнил Отто с усмешкой.
  - Ну, в меру твоей личной испорченности, конечно. А Жюли не говорила мне, что ее брат - такой красавчик. И что - тебе нравится то, что ты видишь?
  - Очень даже, - Отто одобрительно оглядел ее стройное тело. Действительно, очень хороша. Он завелся с полоборота.
  - У меня невыгодная позиция, - пожаловалась девушка. - Ты видишь все, а я - ничего.
  - Да ну?
  - Почему бы и тебе не показать товар лицом? Или каким-нибудь другим местом?
  - А ты кто вообще? - Отто с трудом заставил свой взгляд вернуться на лицо брюнетки.
  - Кристелль Обэн, очень приятно. Я подруга Жюли.
  - Так-так-так, - знакомый хрипловатый голос прозвучал слева, оба повернули голову. Джулиана стояла на пороге комнаты, на ее губах играла легкая улыбка. - Кто к нам пришел.
  Джулиана была одета чуть обильнее, чем Кристелль. Очень стройная и очень красивая блондинка почему-то считала свою природную красоту недостаточной, и ее иногда слегка заносило. Сейчас она тоже была совсем голая, если не считать кое-каких безделушек. Два золотых колечка с бриллиантами, продетых в соски. Нда, сестра развлекается на всю катушку. Наверное, серьги ей покажутся слишком заурядным подарком. Отто оглядел ее и усмехнулся:
  - Ах какая ты стала большая, детка.
  Сестра так и выросла с разными глазами - ее левый глаз был изумрудно-зеленый, как у отца, правый остался серым. Ее смотрели ведущие офтальмологи мира, но никто ничего не смог сделать - оба глаза были совершенно здоровы, видели превосходно, но так и оставались разными. Проблему решили контактные линзы, которые Джулиана носила с тринадцати лет - теперь оба глаза у нее были зеленые, как у Вернера.
  Кристелль сказала:
  - Пожалуй, я пойду и сварю кофе. Жюли, будь вежлива, ладно?
  - Если она будет вежлива, я точно решу, что не туда попал, - хмыкнул Отто.
  Кристелль говорила так, что было ясно, что она - настоящая парижанка. И у Джулианы было почти такое же произношение, за полгода в Париже она почти избавилась от швейцарского акцента. Отто свободно говорил по-французски, потому что вырос в западной части Швейцарии, но это было несколько другое, чем тот язык, на котором говорили обе девушки, и, когда Кристелль вышла, он с облегчением перешел на швитцер.
   - И что все это должно означать?
  - Лучше ты расскажи мне, что это означает, - Джулиана прошла в роскошно обставленную гостиную и изящно уселась на диван, обитый белой норкой. Из окна открывался великолепный вид на набережную Сены и Триумфальную арку. - Тебя прислал папочка? Пошпионить?
  Отто с сомнением оглядел кресло, так же обитое мехом.
  - Мне можно на это сесть? Я все же с улицы.
  - Ай, не забивай голову. Садись. Если запачкаешь - я пришлю тебе счет за чистку. Не тяни время, братец, и расскажи, что привело тебя в Париж?
  - Всякие дела.
  - Все твои дела находятся немного южнее. А в Париж ты приехал, потому что трахаешься с Рэчел Мирбах-Коэн. Разве не так?
  - Как приятно иметь дело с таким информированным человеком, - Отто уютно расположился в дивном кресле. - Тут курить можно? Или ты и за это пришлешь счет?
  - Кури на здоровье. Значит, ты приехал к своей красотке, и папочка попросил тебя осуществить заодно небольшой шпионаж?
  - Можно и так сказать, но я бы выбрал другое слово. А ты все такая же злющая?
  - И не сомневайся. А какое бы слово ты выбрал?
  Джулиана презрительно оглядела пачку Мальборо, которую ей предложил Отто, и взяла со стеклянного столика пачку Картье. Оба закурили.
  - Шпионаж тут неуместен, - сказал Отто. - Ты знаешь, что я здесь, знаешь, что он меня спросит, как ты живешь. Это не шпионаж, а... дипломатический визит.
  - А, ну да, как я могла забыть, ты же у нас дипломат.
  Вошла Кристелль, в ее руках был поднос с тремя изящными кофейными чашечками, молочником и вазочкой с конфетами.
  - Садись, дорогая, - Джулиана подвинулась на диване, давая ей место. Учитывая вид девушек, Отто, конечно, задавался вопросом, они что - того? Или это просто у них так заведено? От Джулианы можно было ожидать чего угодно. Например, ее неразборчивость в отношении мужчин и была причиной того, что она живет здесь. Конечно, официальной легендой было то, что у милой Жюли прорезались способности, она захотела стать художницей и поступила в Сорбонну, но Отто умел читать между строк. Ее отъезд и покупка квартиры произошли аккурат после того, как выяснилась ее одиозная связь с деловым партнером отца, высокопоставленным менеджером из Хоффман Ла Рош - Франсисом Фармэ. Тогда было много шума, супруга Франсиса застукала их и начала очень скандальное дело о разводе с целью оттяпать побольше активов у неверного мужа. В итоге всю эту историю протащили через газеты, вываляв в грязи и семью Фармэ, и Ромингеров, и оба предприятия, в результате чего правление концерна наложило вето на сделку с банком. А незадолго до того Джулиана умудрилась (а точнее, постаралась!) попасться на глаза матери с ее шофером в ее же Мерседесе, за что мать выгнала её из дома. Допустим, Джулиана неразборчива с мужчинами, но он не слышал, чтобы у нее было что-то с женщинами.
  Кристелль мягко спросила:
  - Может, мне лучше уйти?
  - Нет, не уходи, мне с тобой спокойнее, - Джулиана искоса взглянула на брата. Тот явно думал не о разговорах, а о прелестях Кристелль.
  - И что же ты намерен сказать папочке? - снова на швитцере поинтересовалась Джулиана. - Что я открыто живу с девушкой? Хожу по дому голой? Что именно?
  - Скажу, что ты жива, здорова, не пьешь и мало куришь. И уделяешь внимание закаливанию. - Отто взял чашку - кофе был превосходный. - А ты бы что предпочла?
  - Ты никогда не говоришь правду.
  - А зачем? В отличие от тебя, я не ставлю своей целью кого-то эпатировать.
  - Да уж, - Джулиана подмигнула ему. - Мой братишка - известный лицемер и жополиз. Скажи-ка мне честно, зачем ты так старательно лижешь жопу папочке? Все ведь знают, что ты не берешь у него ни сантима.
  - Кто тебе сказал, что я лижу ему жопу?
  Джулиана презрительно усмехнулась. Кристелль растерянно переводила взгляд с Отто на Джулиану. Она не понимала ни слова из их разговора.
  - Конечно, лижешь. Ты можешь хоть что-то сказать честно? Например, что ты думаешь о том, что она выгнала меня, а он даже не подумал заступиться?
  - Ты отлично знаешь, что он пытался заступиться. Но ты очень далеко зашла.
  - Ох, ну до чего же ты хороший мальчик! Подумаешь, далеко зашла! Он точно так же меняет баб как перчатки и спит со всеми подряд! Если он и пытался, то плохо пытался!
  - Я на его месте вообще тебя придушил бы, чтоб не мучилась, - Отто начал злиться. Его вообще обычно было трудно вывести из себя, но сестре это всегда удавалось неплохо.
  - Да ты у нас, конечно, правильный, куда деваться. А скажи - чем ты лучше меня? Ты точно так же спишь со всеми бабами, которых видишь, может только не делаешь из этого такое паблисити.
  - Вот тем и лучше. К тому же, я сплю только с теми, с кем мне хочется переспать, а не со всеми подряд, только бы подгадить отцу. Подумать только - старый толстый и лысый Франсис, ну что делать, лубоф!
  -Ты совсем ни хера не понимаешь?
  - Ну что ты, все я понимаю. Надо же сделать гадость папочке. Кстати, не пойму, за что тебе понадобилось ему гадить? Он тебе ничего плохого не сделал. Наоборот, он к тебе, по-моему, слишком добр и снисходителен.
  - Нет, сделал! - глаза Джулианы наполнились слезами, и Кристелль быстрым движением положила руку на ее плечо. - Он дерьмовый отец! Просто хуже быть не может! Ему всю жизнь было на нас плевать, и на меня, и на тебя, но ты же этого не понимаешь, праведник чертов! Он не захотел, чтобы у нас была нормальная мать, как Марго или Изабель, пусть даже неродная, и он не соизволил избавиться от этой суки, от этой холодной змеи! А когда она меня выгнала, он просто умыл руки! Ему неудобно с ней разводиться - потому что где еще он найдет слепую, глухую, и немую дуру, которая разрешает ему блядовать со всем светом, лишь бы бабки давал? Он чувствует себя виноватым, поэтому и откупается от меня своими гребаными миллионами, и уж не сомневайся, я его выпотрошу как следует! - Она заплакала, Кристелль обняла ее, прижала к себе, и бросила на Отто укоризненный взгляд:
  - Ну смотри, что ты наделал! Ты довел ее до слез!
  Отто промолчал, снова гадая, что у них за отношения. Неужели?.. Кристелль гладила Джулиану по спине, успокаивала, что-то шептала ей на ухо. Наконец, девушка перестала плакать, и хмуро посмотрела на брата:
  - Ты и об этом ему не скажешь?
  - Я тебе пришлю копию отчета, - проворчал Отто. - Спасибо за кофе, девушки, мне пора.
  Он встал и вышел в коридор. Кристелль выскользнула за ним.
  - Извини, я хотела тебе сказать... Не мучай ее. Она такая ранимая.
  Он уже без особой симпатии оглядел ее и задал прямой вопрос:
  - Что между вами двумя происходит?
  Кристелль прямо посмотрела ему в глаза.
  - Мы любим друг друга.
  - Ну какие молодцы! - Отто посмотрел на нее уже с откровенным презрением. Кристелль тихо сказала:
  - Не надо считать это чем-то грязным.
  - А чем считать? Чистым? Это извращение, на случай, если ты не в курсе.
  Она не обиделась, сказала спокойно:
  - Все, что происходит между нами, устраивает нас обеих. И никого больше не касается. Кто ты такой, чтобы нас осуждать?
  - Ты права, - сухо сказал Отто. - Я не имею права вас осуждать. Пока, счастливого рождества. - И тут он вспомнил, что отцовский подарок остался у него в кармане. Он полез за ним, чтобы передать Кристелль для сестры, но девушка покачала головой:
  - Передай сам. И я очень прошу тебя - помиритесь. Это же так ужасно, встречать сочельник в ссоре.
  Отто даже в таких обстоятельствах не мог устоять перед просьбой обнаженной красавицы. Как всякий мужчина, особенно в 19 лет, он часто шел на поводу у своего естества, проще говоря, думал не головой, а немного другим местом. Кристелль затащила его за руку в гостиную, где Джулиана уже не плакала, а лежала на диване и рассматривала свой роскошный маникюр.
  - Вот видишь как хорошо, - прощебетала Кристелль. - Отто не сердится, он останется и поужинает с нами, а вечером мы сводим его в Лидо, ладно? Теперь оба помиритесь, и все будет замечательно!
   Отто и Джулиана нехотя посмотрели друг на друга, Джулиана поднялась с дивана и протянула ему руки. Они обнялись, и он против воли почувствовал ее обнаженное тело, такое же волнующее, как и у ее подруги. Но он не мог об этом думать. Только этого не хватало.
  - Ты ведь останешься у нас, правда? - Кристелль положила руки к нему на плечи и, глядя ему в глаза, облизнула свои губы. Ему был прекрасно понятен смысл всего этого. - Пожалуйста, Я хочу, чтобы ты остался.
  - Хорошо, - хрипло ответил он. - Где у вас тут душ?
  Ванная, размером примерно с половину теннисного корта, не запиралась. Отто залез в душевую кабину и начал мыться. Он слышал, что кто-то заходил, и, когда вышел из душа, увидел, что его одежда исчезла. Он обнаружил белое пушистое полотенце и обернул его вокруг бедер.
  - Ну вот, - когда он вышел из ванной, Кристелль оглядела его, и ее глаза вспыхнули. - Боже, да он просто прекрасен! Он идеален, чтобы вернуть бедную заблудшую девушку на путь истинный, в лоно традиционного секса. Что же ты, спортсмен? Профи?
  - Он горнолыжник, - сухо сказала Джулиана, хмуро глядя на них. Великолепный Отто и ее нежная Кристелль были слишком прекрасной парой, чтобы она могла это вынести.
  - Как прекрасно! Надо выпить шампанского! - Кристелль исчезла за дверью. Отто снова сел в норковое кресло. Джулиана растянулась на диване - тонкая, экзотичная и грациозная, как сиамская кошка - и начала поигрывать колечками в сосках.
  - Прекрати немедленно! - рявкнул он. - Как ты себя ведешь? Всякий стыд потеряла!
  - Ой, прости, мой скромный братик!
  Он вызывающе оглядел ее. Она без конца нарывалась.
  - Не знаю, зачем ты все это делаешь. По-моему, у меня все получится с твоей подружкой.
  - Что же ты - боишься меня?
  - Чего мне бояться?
  - К примеру, что я скажу папочке, что мы переспали втроем. Как ты думаешь, ему это понравится?
  - Ты можешь ему это сказать и вне зависимости от того, переспим мы или нет. Так что не надо брать меня на понт.
  - А мне, наверное, не стоит бояться, что ты утащишь у меня подружку? У тебя же есть мадмуазель Большая суперзвезда, правда?
  Отто холодно улыбнулся.
  - Не грусти. Пока я развлекаюсь с Кристелль, ты можешь порисовать. Ведь ты приехала сюда учиться рисовать, верно?
  - Какая же ты все-таки скотина, - прошипела Джулиана.
  - Ты просто не привыкла играть со мной на равных.
  - А ты, значит, любишь играть?
  - Не в эту игру. Пойду посмотрю, чем там занята твоя красивая подружка.
  Кристелль была на кухне. Как и все помещения в этой квартире, кухня была огромная, роскошно обставленная, блистающая чистотой и ультрасовременная. Кристелль стояла у окна с бокалом шампанского и смотрела на город - с этой стороны открывался вид на Люксембургский сад - хоть тот и был довольно далеко, все же его было видно в дождливой дымке. Отто подошел сзади и обнял ее, накрыл ладонями ее груди. Девушка грустно спросила:
  - Опять ссоритесь?
  - Нет. - Отто зажал ее соски между большими и указательными пальцами. - А ты часто занимаешься этим с мужчинами?
  - Жюли делает это намного чаще, - Кристелль запрокинула голову назад, открывая ему свою гибкую шею и розовую мочку маленького ушка. - У меня уже несколько месяцев не было мужчины, с тех пор как я встретила ее.
  - Как жаль, - Отто прижал губами жилку на ее шее. - Почему?
  - Мужчины грубые и безжалостные. Но тебя я захотела сразу, как увидела.
  - Я тоже грубый.
  - И безжалостный. Но ты очень красивый. - Она повернулась к нему лицом и развязала его полотенце. - Жюли на нас очень рассердится?
  - А вот это меня меньше всего волнует. - Отто запустил руку между ее бедер.
  - Отто, так нельзя! Я люблю Жюли, и...ах! - Кристелль изогнулась в его руках.
  Отто осмотрелся, пытаясь найти место, где можно ее уложить. Из кухни была видна столовая - излишне говорить, что совершенно потрясающая. Камин, мягкий ковер с длинным ворсом перед ним. Как по заказу. Он поднял девушку на руки, через несколько секунд его ноги утонули в пушистом мягком ковре...

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"