Аннотация: написано в период давно минувшего школьного детства
"Любящему отцу и мужу, верному другу и ответственному работнику. Мы скорбим" дальше шел перечень всевозможных заслуг, удостоенным которых будет не каждый даже по истечению долгих лет жизни, труда или обороны. Даты и имя. Джон. Из цифр на памятнике выходило, что этот человек прожил не много ни мало 81 год. Над аккуратным холмиком, венцом которого являлась исписанная эпитафиями мраморная плита, стоял сгорбленный старик. Ветер подметал опаленные первыми осенними заморозками бурые листья, а затянутое хмурыми тучами небо готово было разразиться злорадным мелким дождиком. Резкие движения воздуха играли растрепанными седыми волосами, а изрытое морщинами лицо было холодно и равнодушно. Ни чувства, ни мысли не нашли в нем своего отражения. Старик стоял как истукан, как памятник, служащий изображением нечеловеческого спокойствия и равнодушия. Хотя тот, кто ныне покоился под землей, был ему братом, другом и соратником не один десяток лет. Был.
Старик стоял и молчал. Случайный наблюдатель мог принять его за часть печального кладбищенского пейзажа или что-либо другое, но только не за человека. Но кто будет подсматривать за уставшим от жизни человеком преклонного возраста, опирающегося на клюку, пришедшего выбрать себе место последнего пристанища? Да и кто придет сюда в такое время? Люди не стремятся видеть результат неизбежного: старость и смерть, коими здесь дышит каждый камень, каждая горсть земли и печально качающие ветками деревья - все напоминает об извечном и нерушимом законе природы, рано или поздно сводящем нас в могилу. Что за ее пределами? Кто знает. Но пока у нас есть жизнь, пока судорожно стучит, отбивая незамысловатый ритм, грудная мышца, пока мы видим свет, надежда греет нас чуть теплыми ласковыми лучами, помогая жить, скрашивая серость будней, и пошлость праздников.
Старик начал чуть покачиваться из стороны в сторону. Выходящий из недр впалой груди голос был глух и спокоен:
- Ну вот и свиделись, Джон, вот и свиделись... Прости, я не пришел на твои похороны, не мог видеть твоего укоризненного взгляда. Я знаю, ты даже с закрытыми глазами все видишь, все...
Старик немного помолчал, словно вспоминая что-то.
- Джон, кто говорил мне о вечной жизни? Помнишь нашего проповедника? Я пришел к нему и спросил, где же справедливость, где обещанная им жизнь? А он назвал меня еретиком и призвал веровать. Я плюнул и больше не ходил в церковь. Зачем? Жаль, больше не увидимся, на этом свете...
Опять долгая пауза. Наблюдатель улыбнулся.
- Помнишь, когда война забрала наших близких, мы сидели на заднем дворе твоего дома, или того, что от него осталось? Ты всегда получал больше пощечин в жизни, нежели я. В тот день ты потерял и отца, и мать, и братьев, и сестру. Твой дом разорили, сожгли. Как же тебя била судьба... Я со своего горя запил. А ты никогда не унывал. В тот же день ты притащил бревно на развалины и начал его пилить. Ты сказал, что строишь новый дом, который заполнится голосами детей. Да, ты любил детей, твоя жена родила тебе семерых и померла. Оставила тебя одного, а дети мал мала меньше. Но ты не отчаялся. воспитал, поставил на ноги, а твою вторую избранницу они все любили как мать родную. Вторая тебе еще пятерых родила. Итого двенадцать. ты работал как вол, поднимал хозяйство... Помню, ты вытащил меня из бара, где я с утра уже был пьян, предложил рискованную авантюру, я аж протрезвел сразу. Ты вытащил меня из нищеты, привечал в своем доме, как брата родного. Какие деньги мы тогда зарабатывали! По тем временам богачами были, да и сейчас... Ты жизнь положил, а детей обеспечил, и не только их, а еще их детей и детей их детей...
Старик шмыгнул носом и продолжил.
- Да, ты и меня женить хотел. Все старался, аж из кожи лез, а я сразу тебя раскусил!
Старик довольно сощурился, погрязая в воспоминаниях дней минувших.
- Но не довелось. Не любил я баб этих, ну хоть ты тресни, и детей никогда не терпел. Только разве что твоих... - К нему вернулась прежняя невозмутимость. Наблюдатель снова улыбнулся.
- Только, видать, зря я тебя не слушал. Иной раз смотрю на твоего старшого и диву даюсь - копия! Ведь ты его породил и живешь в нем, и после смерти остаешься здесь, на земле, в детях своих. А я... я всегда смотрел на жизнь как сквозь закопченное окно. Все видел в черном свете. И друзей-то у меня окромя тебя не было.
Старик посмотрел куда-то вдаль, окинул взглядом сотни белых надгробных плит. Его взгляд скользил, не различая наблюдателя, витающего над кладбищем, деликатно выслушивающего эту нехитрую исповедь. Старик продолжил:
- Помнишь, как в той пословице-то говорилось: "Построй дом, взрасти дерево и воспитай сына...". Ничего я в жизни своей не сделал. Только пил, волочился за женщинами да просаживал деньги в казино, все по барам, по подвалам и свалкам. Сколько лет живу - все без толку. Может у меня и дети есть, только не знаю я об этом. Никого не слушал, жил в свое удовольствие, но знаешь, Джон, - Тут старик обратился к надгробию как к своему давно почившему другу, доверяя то, что при жизни поведать ему не мог. - Знаешь, Джон, ведь только с тобой я понимал, что жил. Не влачил свое убогое существования, а жил, полно, ярко, свободно. Впереди меня была цель, позади - завершенное дело, а под ногами - широкая дорога к новым свершениям. Вот не стало тебя, но твои уроки не пропали даром, не прошли зря. Кажется, я все понял, надеюсь только, что не слишком поздно.
Старик покачал головой и снова превратился в монолит, статую. Старую, изведавшую и солнечные лучи, и непогоду, и суровые бури. Наблюдатель, невидимый для глаз этого мира, завис над ним, обнял теплым порывом ветра.
- Джон, я надеюсь, ты простишь меня. Я много веков не задумывался, жил, не задаваясь вопросом, зачем я существую, зачем топчу землю? Меня интересовало только, когда моя мука закончится и когда же, в конце концов, смерть заберет меня. Большего я не знал и не хотел знать. Теперь все по-другому. Ты, обычный человек, смог наполнить смыслом мое существование. За свою короткую жизнь ты выпустил в мир двенадцать своих отражений, изменил судьбы тысячи других людей, соприкоснувшихся с тобой, или пересекших твой путь. Для всех ты находил время, слово и частицу души. Я рад, что оказался одним из тех, кому посчастливилось встретить тебя. И если что было не так, прости меня.
Старик замолчал, вслушиваясь в подкравшуюся тишину, ловя мимолетные звуки, уносимые ветром. Вдруг он вздрогнул, напрягся, словно пытался разобрать едва слышный ответ. Так он простоял с минуту, наклонив голову набок и вслушиваясь в нечто, неуловимое ухом смертного. Наблюдатель склонился над ним и что-то неслышно шептал ему своими бесплодными, призрачными губами. Когда же он замолчал, Старик уже довольно ухмылялся.
- Спасибо, - сказал старик, обращаясь к наблюдателю, едва различимому на фоне грозовой тучи, закрывшей небо. Спокойствие разгладила заостренные черты лица, украло пару десятков лет, осанка его стала прямее, плечи раздались вширь, руки перестали дрожать. Пивной животик исчез. Волосы из седых и растрепанных превратились в ухоженную гриву пепельного цвета, засаленный деловой костюм сменился строгим черным плащом. В руке бывшего старика появился зонт, заменивший клюку. Он раскрыл его и по черному куполу забарабанили первые капли. Забарабанили в своем танце, сбивая незамысловатый ритм грудной мышцы, приближающей нас к могиле.
Этот танец продлевал до бесконечности счастье, что мы называем проклятьем. Это был танец жизни...
Молодой человек в черном плаще, прикрываясь зонтом, положил две белые лилии на могилу Джона и направился к воротам. Там его ждала машина. Когда она уносила его прочь, бывший старик даже не обернулся, оставляя на кладбище свою старость и надежду когда-либо прервать эту сладкую муку, проклятье и счастье - все то, что мы называем жизнью.